То же утро 31 декабря. Полинезийские Спорады. Островок Вастак.

(Соответствует раннему утру 1 января в Китае).

Островок Вастак, треугольный блин размером менее километра, посреди обширного кораллового мелководья. Середина блина покрыта пушистыми зелеными зарослями кустарника-суккулента, а вокруг — голый гравий, можно сказать: гравийный пляж. На протяжении 200 лет с момента открытия в 1820-х, тут не было никаких техногенных объектов (кроме, разве что, пустых бутылок, выброшенных волнами). А затем, некто Джеймс Макаронг, академик довольно сомнительной Нью-Йоркской Академии наук, арендовал Вастак у властей островной Республики Кирибати для размещения частной астрономической обсерватории. Так здесь появился купол с оптическим телескопом, маленький таунхаус для персонала, летное поле, и пирс для приема морских катеров.

Обсерватория Вастак стала экзотическим местом встречи небольшого клуба ученых, а посторонние не догадывались, что здесь формируется одна из опорных точек будущей Алюминиевой революции. Даже после революции, инкогнито академика Макаронга, в основном сохранилось. Лишь узкий круг людей, знал, что этой легендой в некоторых случаях маскируется Джеймс Флеминг, уроженец Сиднея более известный под своим партизанским псевдонимом Доктор Упир, коммодор Восточного Фронта Меганезии.

Для сотрудников академика Джеймса Макаронга командировки на Вастак были просто интересной сменой рабочей обстановки, научным приключением, а для тех, кто делал курсовой проект по подходящей теме — еще и частью профессионального образования. Любопытная точка в океане — одна из многих таких точек. Но, после «Тау-Китянского судебного расследования» на Элаусестере-Зюйд-Туамоту (в конце июня) и появления каторжного профессора Хуана Ларосо, островок Вастак стал очагом интеллектуально-космического азарта. Юниоры — тау-китяне накачивали этот азарт. От Элаусестере до Вастака полторы тысячи километров на северо-запад: несерьезная дистанция для этих мальчишек и девчонок, грезящих межзвездными экспедициями. Так что, к декабрю на незанятом северном рифовом мысу Вастака сложилось квази-первобытное стойбище, состоящее из тау-китян, числом от десятка до дюжины, и обновляемое ротацией. Эти ребята влияли на Хуана Ларосо, как фанаты на футболиста-форварда во время матча: профессор — идеолог утопического «Города галактики», творил, будто заведенный. Он рассылал эссе в научно-популярные журналы, заливал свои мысли на блог, и втягивал персонал обсерватории в диспуты о политэкономии, социологии и астронавтике.

При такой активности, прибытие очередного ученого гостя: Джареда Болдвина, шефа-редактора сетевого журнала Кино-Академии Вест-Индии, выглядело обычным делом. Сотрудники обсерватории (очень похожие на маленькую, но военизированную службу безопасности) проверили ID мистера Болдвина (как бы, гражданина Белиза), тактично провели личный досмотр, ничего подозрительного не обнаружили, сочли цель визита (интервью о футурологии) нормальной, и допустили гостя к профессору-каторжнику.

Ларосо взял солнцезащитный зонтик (необходимый предмет в океанских тропиках для европеоида, принципиально отказавшегося от любой одежды), и пригласил Джареда Болдвина на прогулку по пляжу вокруг островка. Такая была манера у автора «Города Галактики»: размышлять и общаться при ходьбе, подобно Аристотелю. И, не теряя ни минуты на какие-либо вводные слова, он обратился к гостю с вопросом:

— Каждый философ имеет право на свою этическую теорию, вы согласны?

— Я согласен, — лаконично ответил Болдвин.

— О-о… — произнес Ларосо, — …Я вам завидую! Вы говорите об этом с легкостью, а мне потребовались месяцы тяжелых размышлений, чтобы принять это. В книге-концепции «Город Галактики» я опирался на принцип классического космизма о существовании единственной этической философии, которая соответствует предназначению людей, и человечества в целом. У неклассического космизма другой постулат: никакая этика не является единственно-верной. Единственность — это монополия, ведущая к регрессу, и претензия какой-то этики на безальтернативность, означает, что она ложна. С другой стороны: любая этика, которая признает альтернативы себе, может вести к прогрессу.

— Это похоже на принцип конкуренции, — заметил гость.

— Да, Джаред! Это похоже на конкуренцию, а на самом деле, это этическая система для прогресса, и для будущих контактов с внеземными цивилизациями. Такую мета-этику, состоящую в отрицании единственно-истинной этики, показал Клиффорд Саймак в НФ-романе «Заповедник гоблинов», за год до того, как Армстронг ступил на Луну. Я очень рекомендую всем это произведение Саймака, хотя, конечно, я не везде согласен с ним.

Шеф-редактор журнала Кино-Академии Вест-Индии (невысокий худощавый метис с неброской внешностью, лет на 10 моложе, чем 57-летний каторжный профессор), не слишком удивился услышанному, и на всякий случай переспросил:

— Вы рекомендуете, хотя не во всем согласны, и это знак вашего перехода с позиции классического космизма на позицию неклассического. Я верно это понял, или нет?

— В общем, это верно, Джаред. Классики космизма неявно предполагали, что при всем многообразии философских учений, есть лишь две этические системы. Первая — этика прогресса людей и человечества, вторая — этика регресса. Будущее виделось им сквозь призму борьбы между этими двумя системами. Если победит первая, то человечеству предстоит расширить горизонты до масштабов Галактики, но если победит вторая, то человечество разрушит цивилизацию, и деградирует до феодализма. Третьего не дано. Таковы, я повторю, взгляды классического космизма на философию истории.

— Хуан, а можно ли на примере классиков космизма, известных нашим читателям?

Каторжный профессор сделал дирижерский жест рукой, свободной от зонтика.

— Разумеется, можно. Циолковский, Сент-Экзюпери, Ефремов, Саган, Дрейк, Кларк.

— Так, — сказал Болдвин, — в вашем списке есть астрономы Карл Саган и Фрэнк Дрейк.

— Совершенно верно, — Ларосо повторил свой дирижерский жест, — я включил их в этот список, чтобы никому не показалось, будто космизм, это удел мечтателей, далеких от понимания материальных реалий Вселенной.

— Хуан, а кому-то так кажется?

— Да. Например, недавно Энди Роквелл, весьма талантливый молодой новозеландский матфизик опубликовал статью «Астронавтика без сахара» с крайне жесткой критикой философии космизма и концепции космического расселения человечества.

— Так… Энди Роквелл, это нынешний ассистент доктора Картера Клеймора, верно?

— Да, — подтвердил Ларосо, — и меня очень беспокоят такие настроения среди научных лидеров Британско-Новозеландского Межпланетного Общества. Именно сейчас, в эру Второго Рождения Астронавтики, нашим ученым больше к лицу оптимизм.

— Хуан, а вы уверены, что сейчас эра Второго Рождения Астронавтики?

— Разумеется, Джаред!

…Тут Ларосо от избытка эмоций взмахнул зонтиком, и неминуемо попал бы по голове собеседника, если бы тот не уклонился с траектории зонтика плавным и четким шагом-разворотом в стиле японского фехтования. В этот миг любой профи по единоборствам отметил бы: движение было поставлено до автоматизма. Поэтому Болдвин не сбился с мысли и, как ни в чем не бывало, задал следующий вопрос:

— А в чем, по-вашему, ошибается магистр Роквелл?

— Технически, он, наверное, вообще не ошибается, — ответил Ларосо, — это талант, как я говорил. Благодаря этому, Роквелл обнаружил в астрономических наблюдениях хвост данных, приведший к открытию сатурналии Тюхе. Что вы знаете об этом объекте?

— Я знаю конспективно, — ответил Болдвин, — я читал про нечто, похожее на Сатурн, но расположенное в 60 раз дальше от Солнца. Или в 12 раз дальше, чем Плутон. И, как я прочел, это нечто довольно горячее из-за специфических нейтронных реакций. Кто-то полагает, что у Тюхе должны быть спутники, пригодные для жизни, хотя, по мнению научного комментатора, все это пока больше гипотеза, чем открытие.

— Итак, — заключил Ларосо, — вы неплохо знакомы с этим открытием. Но вот что очень печально: Роквелл грубо скептически высказался об экспедиции к Тюхе, при том, что открылась возможность для такой экспедиции. Что вы знаете о проекте «Минотавр»?

Болдвин сделал паузу, чтобы прикурить сигару и подумать, после чего произнес:

— Об этом я знаю тоже лишь конспективно. «Минотавр» — ремейк проекта космической станции — бублика «Nautilus-X», NASA, 2011 года. Диаметр этого бублика 12 метров, а диаметр жилой трубы 4 метра. Вращение с частотой 10 оборотов в минуту создаст там псевдо-гравитацию две трети земной. Заброс макета «Минотавра» на орбиту для серии тестов будет в следующем ноябре с помощью ракетоплана, по одноступенчатой схеме. Далее — по результатам тестов. Инвесторы: новозеландская Зюйд-Индская Компания, и сингапурская авиакомпания «Interflug», инженерный директор проекта: доктор Картер Клеймор, главная площадка: остров Тафахи, королевство Тонга-Хафулуху. Это все.

— Вы неплохо знакомы с проектом «Минотавр», — оценил Ларосо, — а знаете ли вы о его возможностях, и о предполагаемых миссиях?

— Насколько я понял, — ответил Болдвин, — псевдо-гравитация исключит эффект таяния костей, а магнитный парус будет на только корректировать орбиту, но и экранировать большую часть радиации. Значит: возможны долгие миссии одного экипажа.

— Верно, Джаред. А для какой цели требуются долгие миссии одного экипажа?

— Хуан, я думаю, есть много вариантов ответа.

— Разумеется, Джаред, есть много ненастоящих ответов, но настоящий ответ такой: это межпланетные полеты. Я считаю неправильным использовать «Минотавр», просто как орбитальную станцию. Моя новая книга-концепция «Цветение Галактики» содержит, помимо изложения неклассического космизма, также аргументы, доказывающие, что бублик-минотавр надо использовать именно для космических полетов.

— Хуан, а когда будет издана эта книга «Цветение Галактики»?

— В самое ближайшее время, Джааред. Я завершил ее около месяца назад, и сегодня на Круглом столе будут представлены сигнальные экземпляры. Хотите одну копию?

— Еще бы! — гость кивнул и улыбнулся, — А можно ли попросить авторскую надпись?

— Да, Джаред, разумеется, можно… Мистер Макаронг, у вас что-то ко мне?

Последняя фраза Ларосо была обращена к только что подошедшему мужчине, чем-то напоминающему Крокодила Данди из культового австралийского фильма 1986-го.

— Не к вам, мистер Ларосо, а к вашему гостю. Мистер Болдвин, с приездом вас.

— Благодарю, мистер Макаронг, — ответил гость, — я рад увидеть вас в реале. Конечно, у общения по сети есть свои плюсы, но все равно, это суррогат физической встречи.

— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал академик, — сейчас у меня есть некоторый свободный интервал времени, и я готов показать вам то, что вы хотели увидеть в моей обсерватории. Вы просили 4D-экскурсию в трансплутоновый космос.

— Да, именно! — с энтузиазмом подтвердил гость.

— Тогда идем, мистер Болдвин. Сделаем перерыв в вашей беседе с мистером Ларосо.

— Благодарю, мистер Макаронг… Извините, Хуан, я вернусь, и…

— …Не беспокойтесь, Джаред, я никуда не денусь отсюда, — пошутил Ларосо.

Через несколько минут Джеймс Макаронг и Джаред Болдвин, довольно убедительно улыбаясь друг другу, вошли в кабинет, и (фигурально выражаясь) вышли из ролей.

— Ну, Жерар, — произнес, как бы, академик, — ты еще любишь «Бакарди Пуэрто-Рико»?

— Приятно, что ты помнишь, Джеймс, — отозвался Жерар Рулетка и удобно устроился в одном из кресел фасона «надкушенное яблоко» за овальным столом.

— Помню, — сказал доктор Упир, плеснув по унции напитка в стаканы, — а теперь давай разберемся, что нужно дону Рулетке от каторжного профессора Ларосо?

— Ничего особенного, — ответил этот полумифический персонаж Великой Тропы, — мне захотелось придать дополнительный лоск новому кино-академическому бизнесу.

Доктор Упир отпил капельку из стакана, и поинтересовался:

— А зачем тебе понадобилась экстренное рандеву со мной?

— Именно за этим, — ответил Рулетка, тоже отхлебнув капельку бакарди.

— Жерар, ты что, хочешь меня убедить, будто прилетел из чисто научного интереса?

— Джеймс, не считай меня кем-то, лишенным научного любопытства. Мне интересны несколько научных областей, и в частности: реализуемый орбитальный бублик.

— Проект «Минотавр», что ли?

— А что, есть еще какой-то реализуемый орбитальный бублик?

— Может, есть, но я не слышал, — признался доктор Упир.

Жерар Рулетка неспешно покивал головой.

— Я тоже не слышал. Так о «Минотавре» ты расскажешь, или как?

— Aita pe-a. С чего начнем?

— С того, что я не знаю.

— Интересная идея, — сказал доктор Упир, — но откуда мне знать, что ты не знаешь?

— Попробуй угадать, это увлекательно, — предложил дон Рулетка.

— ОК. Я полагаю, ты не знаешь, что экипаж будет тау-китянский.

— Я не знаю, но догадываюсь. Это элементарно.

— ОК, Жерар. Я полагаю, ты не знаешь приоритетную цель «Минотавра».

— Теперь ты угадал. И какая это цель?

— Альтернативное геостационарное позиционирование, — сообщил доктор Упир.

— Звучит актуально. Это что, какая-то замена геостационарной орбиты?

Доктор Упир снова кивнул.

— Точно, Жерар. Замена схемы спутника на экваториальной орбите высотой 36 тысяч километров, где орбитальное угловое движение синхронно с вращением Земли. Из-за известного инцидента с метеоритным потоком Фаэтониды, назовем это так…

— …Назовем, — подтвердил Рулетка.

— …Вот, — продолжил Упир, — 36-тысячная экваториальная орбита замусорена. Мусор размножается, время жизни спутников на этой орбите уменьшается, а потоки данных, необходимые Глобальному миру, исключают отказ от геостационарных трансляторов. Соответственно, у политиков Глобального мира есть два пути: или построить службу космических мусорщиков в стиле аниме-манги «Space-Plates» Феликса Шредера, или научиться придавать геостационарные свойства спутникам на других орбитах.

— Джеймс, а как задача о другой орбите вяжется с теоретической механикой?

— Элементарно, Жерар. Нужна регулярная отклоняющая сила. Если сбросить со счетов негодные варианты, типа реактивного движка, дающего импульс на каждом витке, мы приходим к солнечному парусу: световому или магнитному. Для проекта «Минотавр» выбран микро-магнетарный парус из удачного проекта «Мимас». На «Минотавре» он реализует дополнительную функцию: защиту от радиации солнечного ветра.

— Значит, вы продали микро-магнетарную технологию?

— Так, а как же! Когда 24 ноября с американским спутником «Palantir-137» произошла случайность, неизбежная в космосе, началась охота за нашим Wunderwaffe. Вероятно, охотились все спецслужбы по обе стороны океана. Какое-то время их сбивало с толка отсутствие секретности вокруг микро-магнетарной технологии, но они разобрались, и Wunderwaffe разгадано. Теперь рациональный ход для нас: продать нескольким гига-инвесторам эту технологию, точнее: продать наши научно-прикладные услуги по ней.

Дон Рулетка на несколько секунд отвлекся, повернулся к окну, и поглядел вдаль, где в нескольких километрах с юго-востока чуть заметно выделялось в океане контрастное цветовое пятно подводного атолла, и силуэт круизного катамарана. Затем, увидев, что хотелось, бывший шеф-разведчик Конвента спросил:

— А гига-инвесторы, это те внешние бизнесмены и бизнес-корпорации, которые готовы вбросить более миллиарда долларов в игру?

— Более миллиарда наших фунтиков, — поправил доктор Упир.

— Логичный ход, — оценил Рулетка, — только «или» лучше заменить на «и».

— Ты о чем, Жерар?

— Я о твоем тезисе: или служба мусорщиков или геостационарность других орбит.

— Так… А зачем менять «или» на «и»?

— Ты, Джеймс, по привычке делишь задачу на альтернативы, и выбираешь лучшую по критерию покрытия заданных функций за минимум цены. Но тут другая игра, которая называется гонкой вооружений. Продаются все альтернативы, какие есть. А когда они закончатся, желательно придумать новые альтернативы, чтобы продать их тоже.

— Уточни, Жерар. По-твоему, кто с кем гонится по вооружениям?

— Джеймс, ты сам говорил: все спецслужбы по обе стороны океана.

Доктор Упир помолчал полминуты, взвешивая аргументы и контраргументы, немало которых накопились в его памяти за последние полста дней.

— Что, Жерар, по-твоему, началась очередная гонка вооружений между США и КНР?

— Джеймс, эта гонка началась в 2010-х, и с тех пор не прекращалась. Она происходит в фоновом режиме, заслоняемая гигантизмом американо-китайского торгового оборота, однако, иногда в этой гонке случается своего рода амок. Знаешь этот феномен?

— Так, — Упир пожал плечами, — только по энциклопедии, и по новелле Цвейга.

— Новелла «Амок», вообще-то, о заклиненном сексе у пуритан, — заметил дон Рулетка.

— Да, я в курсе. В общем, я знаю только, что амок — это психический эпизод внезапной неконтролируемой ярости, побуждающей индивида бежать, разрушать и убивать.

Дон Рулетка беззвучно похлопал в ладоши.

— Четко, Джеймс. Такой эпизод случился у глобального истеблишмента после атомной вспышки в космосе над Южно-Китайским морем. В средние века политический амок выражался в крестовом джихаде. В современную цифровую эпоху такое выражается в оружейной мании. Пока идет амок, каждая сторона будет покупать все Wunderwaffe, о которых возникло подозрение, что их покупает противник. Очевидная маркетинговая стратегия для нашего оружейного бизнеса: индуцировать дезинформацию для каждой стороны о закупках наших военных товаров, проводимых другой стороной. И кстати, Джеймс, по твоим глазам видно: я не первый, кто говорит тебе это.

— Да. НТР-директор Джой Норна, и спец-майор Эрик Смаугголден излагали эту идею. Различия в иллюстрациях. Ты выбрал амок. Джой выбрала компьютерного игромана — жертву виртуальных казино. Эрик выбрал ненадежно закодированного алкоголика.

Снова пауза, после которой полумифический бывший шеф-разведчик Конвента снова беззвучно похлопал в ладоши.

— Что ж, иллюстрация Норны, пожалуй, близка к идеалу. И, поскольку ты уже имеешь необходимые выводы, можно сказать: я приехал по чисто научному интересу.

— Твое мнение по-любому пригодится, — ответил доктор Упир.

— Приятно слышать, — дон Рулетка улыбнулся, — Джеймс, а как ты сам оцениваешь эту ситуацию в комплексе, в цветах и красках?

— Как я это оцениваю? — переспросил Упир, — Ну, оценка этих вещей не в компетенции коммодора Восточного фронта. Это вопрос команды координаторов правительства. В неоднозначных случаях, это вопрос Верховного суда. Я лишь распорядился провести политический тест, чтобы проверить настроение континентально-китайских оффи.

— Как? Через контакт твоей хитрой девушки-лейтенанта с пекинским философом?

Доктор Упир развел ладони и поднял взгляд к потолку.

— Ну, Жерар, ты зверски хорошо информирован.

— Я привык наблюдать за нашим морем, хотя уже почти два года живу на выселках.

— У всех морей один берег, — откликнулся Упир, — и, поскольку ты заговорил об этом, я напомню рекомендацию Верховного суда 21 марта 2-го года Хартии. Тебе не следует находиться в регулярно-населенной части Конфедерации Меганезия, за исключением транзитных лэндингов. Но заметь: остров Вастак не регулярно-населенный. Тут лишь вахтовый персонал, плюс профессор-каторжник, плюс туристы.

— Mauru-roa, Джеймс. Я культурно отдохну здесь, встречу Новый год, а завтра вечером стартую дальше на запад. Надо лететь. Я несколько задержался в Мезоамерике, а мой папуасский научный бизнес тоже требует аккуратного присмотра.

— Maeva oe, Жерар. Кстати, ты ведь знаком с Лукасом и Олив Метфорт. Я заметил: ты смотрел в сторону их фрегантины «Лимерик» на подводном атолле Тускан.

Жерар Рулетка развел ладони, весело пародируя предыдущий жест собеседника.

— Ты наблюдателен, Джеймс. Да, я с удовольствием пообщаюсь с Метфортами, но мне хочется сделать это, не напоминая о наших встречах в 1-м году Хартии.

— Вот как? Я думал, у тебя с Метфортами не было проблем, — заметил доктор Упир.

— Абсолютно не было, — подтвердил Рулетка, — но мне интереснее пообщаться с ними в качестве редактора научно-культурного сетевого журнала.

— Хэх… Жерар, ты думаешь, что они не узнают тебя?

— Джеймс, а ты сам как думаешь?

— Хэх… Я думаю: если ты применишь свое ниндзюцу, то они не смогут тебя узнать. В общем, это чисто твое дело вкуса. Поступай, как тебе хочется.

— Джеймс, сейчас мне хочется на 4D-экскурсию в трансплутоновый космос.

— Ну, разумеется, — Упир кивнул, — ведь при продолжении твоего интервью с Ларосо, я полагаю, возникнет вопрос о твоих впечатлениях от этой нашей визуальной модели.

— Да, и еще у меня чисто научный интерес, — уточнил дон Рулетка.