Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Ист–Кирибати. Хотфокс «Фаатио» в зоне циклона Эгле.

*********************************

Obo Van Horn. «Autodefenca».

Политическое завещание Йори Накамура.

*********************************

О гуманитарных исследованиях Иори Накамура написано гораздо меньше, чем о его деятельности, связанной с бизнесом и инжинирингом. Многие историографы вообще пишут, что, после ухода в отставку, первый экс–координатор занимался технологией суборбитального транспорта, а остальное время посвящал семье и молодым людям из дайверской школы (которая, впрочем, уже занималась космосом больше, чем морем). Далее историографы сообщают о том, что Накамура вел рабочий дневник, который впоследствие был опубликован с согласия его близких. Такое впечатление, будто речь идет просто о мемуарах ставших бестесллером, а не о систематическом научном труде, который, увы, не был завершен. Возможно, из–за этого и возникает двусмысленность в трактовке значения этих записей. Попробуем внести некоторую ясность в этот вопрос.

Атомный координатор Иори Накамура совсем немного не дожил до своего 60–летия. Он умер ранним утром, сидя с ноутбуком в своем саду камней. Говорят, что у него просто остановилось сердце — как будто села батарейка. Книга, над которой он работал со дня отставки и до последней минуты жизни, была озаглавлена «Трактат о садоводстве». Во всех изданиях, однако, оригинальный заголовок стоит в скобках, после редакционного заголовка: «Гуманное управление социальными ценностями. Культура Tiki». В Японии, Британии, Евросоюзе и некоторых странах Латинской Америки, эта книга запрещена к продаже. В исламских странах за ее хранение можно угодить в тюрьму или на виселицу.

Композиционно «Трактат о садоводстве» представляет собой набор записей из рабочего дневника, который Иори Накамура вел с тех пор, как стал консультантом по реновации Таити, и до того момента, как ушел с поста координатора правительства. В трактат были включены те записи, которые связаны с применением 9–го артикула Великой Хартии:

«Культура это все множество стилей и приемов жизни, созданных в разное время разными племенами одной человеческой семьи. Культура принадлежит каждому человеку по праву рождения, и каждый сам для себя определяет, что в ней более ценно, а что менее. Человек ограничен в своем культурном выборе только правами окружающих людей на равенство, свободу, безопасность и собственность. Любая попытка ввести иной порядок или иные границы культурного выбора, пресекается высшей мерой гуманитарной самозащиты». (Текст 9–го артикула вынесен в эпиграф ко всему трактату).

Каждая рабочая запись, относящаяся к какому–либо случаю вмешательства Верховного суда или правительства, снабжена более поздним комментарием (судя по датам, все эти комментарии Накамура составлял уже после отставки). Некоторые пометки указывают на то, что окончательный вариант трактата должен был состоять только из комментариев, причем скомпанованных уже не хронологически, а тематически – но это уже область догадок.

Между эпиграфом и основным текстом есть вот такое ориентирующее предисловие.

Иори Накамура «Трактат о садоводстве».

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Практически каждый взрослый человек имеет одну или несколько профессий. Если вы спросите его – он вам перечислит все, кроме одной: той общей для всех нас профессии, которая называется «жизнь». Каждый осваивает эту профессию с самого рождения, и занимается ею до своего самого последнего дня. Из здравого смысла следует, что все взрослые люди должны в совершенстве владеть этой профессией, т.е. прекрасно уметь жить. Но, из повседневного опыта известно, что большинство людей совершенно не умеют этого делать, и тратят жизненный ресурс бездарно и неприятно для себя и для окружающих. Видимо, этот феномен требует какого–то объяснения.

Когда человек длительное время профессионально работает в какой–то сфере, у него в сознании возникает модель предметной области, т.е. упрощенный виртуальный образ системы объектов, событий и отношений в ней. Были попытки создать универсальный алгоритм перевода таких внутренних моделей на общедоступный язык символов – есть целая наука об этом: теория экспертных систем. Мы пока не обладаем универсальным алгоритмом такого рода, но можем сказать, что у экспертов, в ходе обучения, общения с коллегами и наработки личного опыта, формируется общее представление о решении задач в предметной области, называемое или «профессиональным мастерством», или «интуицией», или «эвристикой». Будем называть это словом эвристика, имея в виду не выражаемый словами способ получать готовые решения задач, без экспериментов и расчетов, просто посмотрев на начальные условия. Фермер способен «на глаз» оценить плодородие почвы, металлург – качество отливки, а конструктор – свойства машины.

Эвристики, к сожалению, не безошибочны. Известно, что врачи эпохи Ренессанса, из эвристических соображений, обрабатывали открытые раны горячим маслом, причиняя вред своим пациентам. Французские академики, из тех же соображений отрицали саму возможность падения метеоритов. Агрономы XIX века, пользуясь своими эвристиками, применяли режимы полива, приводящие к засолению и полной деградации почв. О том, какие абсурдные эвристики существовали в сознании средневековых ученых, написаны целые тома – и нет необходимости их пересказывать. Сейчас нам важны не конкретные ошибки, а общий принцип: ошибки и противоречия эвристики нельзя обнаружить и исправить средствами самой эвристики. Это – принципиально неустранимый дефект. Эвристика опирается не на реальный мир, а на его образ, сформированный в сознании профессионального деятеля, и этот образ –стабильная система, которая слабо связана с реальным миром. Этим объясняется замедленное ступенчатое развития европейской науки: грубые научные ошибки устраняются только после того, как уходит поколение, породившее эти ошибки, и уносит с собой свою эвристику, свой вымышленный мир.

Принцип сохранения системных ошибок называют еще «правилом цехового маразма», поскольку впервые он проявил себя в средневековых ремесленных цехах. Технология ремесла там определялась авторитетной коллегией, состоящей из людей, длительное время работавших в отрасли, и лояльных к стереотипным эвристикам (виртуальным матрицам, подменяющим реальный мир), которые застыли в сознании лидеров цеха. Оперативное устранение ошибок возможно только там, где существует конкуренция независимых профессиональных групп, работающих в одной области, при наличии арбитра–потребителя, оценивающего только практический результат работы группы. Отрасли технологии, где применялся такой способ корректировки (т.е. где не было «цехового маразма»), показали колоссальный рост в конце XX начале XXI века.

Перейдем теперь к профессии, которая называется «жизнь». Здесь тоже существуют эвристики, и они накапливаются в некотором информационном континууме, который носит название «культура». Предметной областью культуры является жизнь, поэтому эвристики культуры содержат принципы морали, права, религии, науки, образования, воспитания, семейных отношений, экономики и эстетики. Эвристики культуры имеют дело не с реальным миром, а с идеальными объектами в пространстве «универсалий культуры» (виртуальной матрице, функционирующей по правилу цехового маразма).

Культура в ее классическом виде полностью воспроизводит принципы средневекового цеха. В цехе объявлялись неприкосновенными представления старейшин о свойствах материалов и принципах их обработки. Происходила фиксация дегенеративных форм производства и организации труда. В культуре классического вида неприкосновенны универсалии и принципы морали. Происходит фиксация дегенеративных стилей жизни.

Деятели культуры, равно как и старейшины цехов, опираются на власть оффи. Цеха сушествовали потому, что феодалы подавляли ремесленную деятельность вне цеха. Социальный институт деятелей культуры существует потому, что современные оффи подавляют альтернативные культуры в подвластных им странах. Разница только в том, что цеха поддерживали власть оффи опосредованно (через товарное производство), а деятели культуры поддерживают ее непосредственно – через диктат стилей жизни. В обоих случаях, благополучие старейшин цехов и их покровителей–оффи достигается ценой искусственно созданного неблагополучия продуктивной части общества.

Вроде бы, отсюда логически следует вывод Угарте Армадилло, который толковал 9–й артикул так. Фольклорные культуры (т.е. альтернативные культуры, созданные людьми для регулирования собственной жизни) – находятся под защитой Хартии. Но культура, как особый политический институт, созданный оффи для унификации гуманитарных отношений в своих интересах — подлежит тотальному уничтожению. Она попросту не имеет права на существование «Ni bu yao, bu yao» (что не нужно, то не нужно).

Армадилло и его единомышленники, занимаясь своего рода «культуроцидом», не учли того, что природа (в т.ч., социальная природа) не терпит пустоты. Едва оффи–культура была уничтожена, как на вакантное место унифицирующей эвристики (определяющией систему гуманитарных отношений) стали претендовать разные фольклорные культуры, каждая со своими мифами, обычаями и стремлениями. Конвент ввел бы новую общую эвристику (культуру) - так делали все революционные власти: пуритане Кромвеля, французские якобинцы и советские большевики), но 9–й артикул Хартии содержал абсолютный, ультимативный запрет на подобную унификацию.

Тогда Конвент уточнил толкование 9–го артикула. Фольклорная культура — под защитой Хартии, но лишь в той части, в которой она, по смыслу, не противоречит самой Хартии. Новое толкование было применено к лидерам национальной батакской партии (т.е. к бывшим союзникам Конвента) – за то, что они потребовали учета в артикулах Хартии специфики своей социальной структуры. Лидеры НБП были расстреляны, а Армадилло сказал по этому поводу: «Кусты в парке — это прекрасно, но если они разрастаются и мешают ходить по тропинкам, то приходит садовник с секатором». Сразу встал вопрос: какой регламент у садовника? Допустим, он бездельничает, пока пользователи парка не придут с жалобами на неудобства, а потом берет секатор и учиняет расправу над самым зловредным кустом. Парк, где кусты подстригают по этому принципу, будет выглядеть ужасно. Хороший парковый садовник не дожидается жалоб. Он замечает, где проходят тропинки, любимые пользователями, и регулярно подрезает ветки, растущие в опасном направлении. Ему не приходится выслушивать жалобы, а затем калечить кусты. У него получается красивый парк в английском стиле: тропинки проходят там, где люди любят ходить, а вокруг остается нетронутая природа, которую люди любят созерцать.

Мы приходим к необходимости двух эвристик «садовника». Первая отвечает на вопрос: «Где тропинки, любимые людьми?» вторая: «Где опасные направления роста кустов?». Конвенту не надо было долго искать такие эвристики: они уже содержались в культуре «Tiki». В неоколониальный период, Tiki была сформирована так, чтобы максимально удовлетворять потребности туристов в комфортной социальной среде, ограничиваясь минимально–необходимыми воздействиями на исходную фольклорную среду Океании. Tiki не стала новой общей культурой (это было бы недопустимым нарушением Хартии). Tiki стала регламентом садовника в парке, где растут тысячи разнородных культур.

Мы часто говорим «культура Tiki», но нам надо четко понимать отличия Tiki от любой классической культуры. Tiki не создает универсалий (т.е. понятий добра, зла, ценности, морали или долга), и не предписывает людям программ, опирающихся на универсалии. Tiki лишь сортирует уже созданные культурные феномены, превращая одни из них — в тропинки, а другие — в зеленые насаждения (разумеется, срезая с них лишние ветки).

Часто приходится читать, что Tiki враждебна и абсолютно нетерпима по отношению к любой классической культуре. Это не вполне верно. Tiki едва соприкасается с любой отдельной культурой (когда оценивает эту культуру с позиции человека — потребителя, когда применяет к ней свои эвристики, и когда аккуратно подрезает на ней ветки). Но, если толковать выражение «любая классическая культура», как общее понятие, то это высказывание о враждебности и нетерпимости станет истинным – и вот почему:

Снова обратимся к аналогии с парком. Допустим, садовник, руководствуясь личными представлениями об эстетике, сделал дорожки там, где считал нужным, а вокруг них посадил живую изгородь из колючих кустов, чтобы при попытке ходить как–то иначе, люди в кровь обдирали себе кожу. Люди пытаются ходить там, где им удобнее, и садовнику приходится все время восстанавливать растоптанные колючие кусты, а на входе в парк обыскивать посетителей, чтобы они не пронесли сюда защитную одежду, секаторы или гербициды, и не истребили ненавистные колючки, мешающие отдыху.

Этот парк показывает общий принцип устройства классических культур, со времен Древнего Египта и до современности. Любая классическая культура – это, во–первых, культ иррациональных запретов, во–вторых, культ бескредиторных обязательств, в–третьих – культ бессмысленного дискомфорта. «Нельзя!» без объясний, почему. «Ты должен!» без сообщения кому и за что. «Страдание возвышает» без указания, над чем. Колючие кусты с обеих сторон от неудобных дорожек, по которым неприятно ходить.

Tiki заимствует из классических культур практически все, кроме их общего принципа (ради которого оффи и изобретали все эти социальные конструкции). Нам не следует удивляться ненависти т.н. «западных политиков» к культуре Tiki. Это понятная обида охотника, увидевшего пустой капкан, из которого лиса стащила куриную печенку.

Мы говорим о капкане (о тайном, а не об открытом насилии над существами, которых охотник считает законной добычей), потому что от капкана исходит большая угроза. С культурами открытого насилия (такими, как ортодоксальные библейские культуры в их римской, женевской, баварской и мекканской версии) все просто. Они говорят: мы вас изнасилуем, ограбим и убьем — если только сможем. Тут нет психологического барьера. Они не оставляют вам никакого выбора, и вы убиваете их в ходе прямой самозащиты.

Иное дело — представитель христианских демократов или исламской реформации. Он приходит к влиятельному лидеру и говорит: мы несем вам только добро. Мы научим вашу жену верности, ваших детей – почтительности, ваших работников — дисциплине, ваших граждан — самоограничению ради общего блага. Для этого надо будет ввести в Хартию несколько дополнений, отражающих общепринятые в мире нормы морали. В такой ситуации, даже понимая, что миссионер обманом склоняет вас к предательству ваших близких, коллег, и граждан, которые платят вам деньги за выполнение важных социально–управленческих функций, вы, как правило, испытываете психологические трудности перед тем, как отдаете приказ о применении силы.

Разумеется, есть люди, которые таких проблем не испытывают. Угарте Армадилло, в таких случаях, не только отдавал приказ о взятии под стражу и применении пыток, но даже сам присутствовал при «допросах 3–й степени». Его не следует осуждать за это, поскольку жестокость была оправдана необходимостью выявить и нейтрализовать все миссионерские сети на уже тогда огромной акватории, а химические средства допроса еще не были отработаны в достаточной степени, чтобы применять их во всех случаях подобного рода. Но, следует отметить, что подобые репрессии негативно влияют на состояние общества и граждан, интересы которых – под защитой правительства.

Чтобы найти достойный выход из этого технического противоречия, надо тщательно исследовать тот опыт, который оставили нам предыдущие поколения. Ведь проблема связана не с какими–то новыми явлениями, порожденными НТР, а с психикой людей, которая остается практически неизменной уже многие тысячелетия. Здесь нам может помочь древняя дзенская притча, опять возвращающая нас к аналогии с садовником.

Однажды, Бодхидхарма на год остановился в неком городе и, не считая сообразным обременять кого–либо потребностями своего тела, устроился работать садовником в общественный парк. Парк очень быстро стал уютным и ухоженным. Тогда ученики спросили Бодхидхарму: «учитель, не слишком ли много драгоценного времени тебе пришлось потратить на такую огромную работу?». Тот ответил: «Совсем немного. Я просто рассказал людям, что такое равновесие их истинной сущности, и попросил их приносить маленькие ножички, и подрезать веточки, нарушающие это равновесие. Я немного обременил каждого, и они не заметили, как вместе сделали большой труд».

Бодхидхарме было не сложно рассказать людям об их собственной (а не навязанной внешней силой) потребности в гармонии, и об эвристиках, полезных для принятия решений, ведущих к этой гармонии. Сделать что–то подобное методами социальных технологий — значило, построить систему базового Tiki–образования (т.н. экоистории), сделать эту систему интересной и полезной в повседневной жизни, и обеспечить ее доступность всем людям на всей акватории страны.

Такая система не могла не вызвать сопротивления в некоторой части общества, но это было даже полезно. По силе и направлениям сопротивления, можно было судить об эффективности созданной системы и проводить соответствующие корректировки.

***

После этого предисловия, как уже было сказано выше, идут фрагменты из рабочего дневника Накамуры. Примерно 2/3 записей снабжены комментарием, связывающим конкретное событие или действие с экоисторической концепцией. Кто, кроме самого «атомного координатора» участвовал в этой социально–технологической программе, владея полным пониманием ее принципов и целей – так и осталось неизвестным.

Зачем Иори Накамура занимался этой книгой? В 10–м году Хартии экоистория и «Tiki» уже стали стабильной социальной реальностью. Не было ни малейшей необходимости делать что–либо еще в этом направлении. Возможно, Накамура предполагал вывести какой–то общий рецепт подобных реформ для других стран? Не исключено. Возможно, ему хотелось оставить потомкам более полную историю становления Меганезии? Тоже возможно, хотя — Накамура должен был понимать: никакая новая информация уже не повлияет на сложившийся в обществе исторический миф об Эре Атомной Самозащиты.

Так или иначе, Накамура ушел из жизни, не завершив «Трактат о садоводстве». Его похоронили в океане, в горящей лодке – в соответствии с обычаем, который, якобы, восходит к временам ariki–roa Мауна Оро — мифического объединителя Гавайики.

В следующем году, Рокки Митиата собрала блестящую команду менеджеров из числа товарищей Иори по таитянской после–революционной эпопее, и выиграла социальный конкурс на правительственный подряд (со значительным отрывом от других команд -претендентов). Она стала 4–м по счету координатором Меганезии. О ее деятельности в этом качестве можно написать отдельную книгу, но это совсем другая история. После окончания срока координатуры, она с сыном вернулась на Таити, и вошла в правление партнерства «Fiji Drive», созданного Накамурой в 1–й год Хартии. На атолле Улиси она бывает от случая к случаю – что и понятно: все–таки расстояние более 4000 миль.

По некому неофициальному соглашению с семьей Митиата и с мэрией атолла Улиси, партнерство «Ulithi Nami Airspace» (бывшая «Freediving School «Ulithi Nami»), со дня отъезда Рокки, поддерживает в идеальном порядке маленький сад камней, созданный Накамурой. Сохранено даже любимое бамбуковое кресло «атомного координатора» и простенький солнцезащитный зонтик. Возможно, в этом есть что–то символическое.

*********************************

Эти последние страницы Жанна дочитывала уже с некоторым трудом, поскольку качка усилилась. В кают–компании автоматически включились люминесцентные лампы. Это значило, что через иллюминатор проникало уже слишком мало света. Предполуденное солнце вдруг оказалось полностью скрыто тяжелыми грозовыми тучами. Было слышно, как вдалеке грохочут почти непрерывные раскаты грома. Струи дождя вперемежку с клочьями морской пены уже заливали иллюминатор так, что сквозь него невозможно было разглядеть, как выглядят волны и что вообще происходит снаружи. О силе шторма можно было судить по тому, что пустая кофейная кружка как будто ожила и принялась самостоятельно ездить по столу. Канадка убрала книжку в сетку сбоку от сидения, затем встала, с трудом удерживая равновесие, доблестно сполоснула свою кружку в маленькой мойке, и поместила в пластиковую сетку, где лежали все кружки этого типа. Она уже собиралось вернуться на сидение, как вдруг «Фаатио» как будто встал на дыбы. Его нос разко пошел вверх, палуба оказалась наклоненной градусов под 30, и Жанна полетела на пол, чуть не врезавшись головой в заднюю переборку кают–компании. Успев выставить вперед ладони, она избежала крупных неприятностей, и уже начала подниматься на ноги на этом перекошенном полу, когда сверху ударило что–то тяжелое, так что весь корабль вздрогнул, и зазвенел, как жестяной барабан. Жанна упала на колено, и тут наклон вдруг начал резко меняться – теперь нос опускался вниз, а корма задиралась вверх. Не успев понять, что происходит, Жанна прокатилась по полу в сторону передней переборки, но успела ухватиться рукой за круглую центральную ножку крайнего правого сидения, и ее развернуло на полу, так что ноги чиркнули по правой переборке. «Фаатио» теперь был сильно наклонен на нос и скользил куда–то вниз. Понимая, что это добром не кончится, она ухватилась второй рукой за ножку соседнего сидения – и очень вовремя. Корабль будто наткнулся на вязкую преграду. Последовал толчок назад, а затем нос вдруг резко оказался на одинаковой высоте с кормой, и начал задираться все выше и выше…

В этот момент кто–то схватил Жанну за плечи и, казалось, почти без усилия, поднял ее на ноги. Она не сразу сообразила, что это Пак Ен. Капитан что–то говорил ей, но она могла сразу сообразить, что от нее хотят ответов на какие–то вопросы. Потом до нее дошло:

— Ты цела? Ничего не повредила? Ты нормально себя чувствуешь? Ты меня слышишь?

— Вроде бы цела. Да, кажется, нормально… Что это было?

— Просто волна, — сообщил он, не обращая внимания на все сильнее наклоняющийся пол (канадка повисла на капитане, как белочка на ветке), — извини, мы мудаки, что тебя не предупредили. Ты точно в порядке?

— Да…Какой же высоты эта волна?

— Всего метров 10, не больше. Мы же еще не подошли близко к зоне критического ветра.

— Всего? – переспросила она, вцепляясь в капитана изо всей силы (потому что «Фаатио» снова испытал удар сверху и, качнувшись с носа на корму, заскользил вниз), — вы хотите сказать, что они станут значительно больше?

— Да, раза в четыре примерно. При ветре 200 узлов…

— O, shit! То есть, скорость ветра будет 100 метров в секунду, а волна – 40 метров?

— Да, поблизости «глаза циклона», — уточнил он, — но мы туда не полезем. Для испытаний нам заказывали ветер 100 узлов. Это удовольствие у нас будет уже в 70 милях от «глаза», как сообщила разведка. Там волна метров 25. Пошли на PuCo, сами увидите на дисплее.

— PuCo? – переспросила Жанна

— Puente de comando, — пояснил он, — Знаешь что, пожалуй, я тебя там и пристрою, в кресле оператора оружия. Стрелять мы сегодня ни в кого не будем, так что оно свободно. И мне будет спокойнее. А то здесь ты опять долбанешься, и получится непорядок. Логично?

Канадка тут же согласилась, что это логично, и через полминуты они уже были на PuCo, как раз под башенкой, которую она разглядела еще в самом начале. Башенка почему–то была прозрачной, хотя снаружи казалась сделанной из того же материала, что и корпус. Заметив недоумение гостьи, штурман Паола Теваке (занимавшая сейчас правое из двух центральных кресел), между делом объяснила:

— Это плексиглас, прозрачный только в одну сторону. Классный фокус. Я читала, что в старой Европе была мода на такие стекла в шкафу: снаружи — зеркало, а изнутри — окно. Типа, если у девчонки два мужчины, то она сначала с одним make–love, потом он лезет в шкаф, и смотрит, как она с другим make–love. По ходу, это их заводит. Прикинь: они в зеркале видят себя в процессе, и знают, что оттуда их видит первый мужчина девчонки.

— Ага! — подтвердил разведчик Ион Валле, сидящий в правом–боковом кресле, — в старых европейских кино про любовь это козырная тема. Типа как наш трио–сноркелинг.

— Интересно, кто с кого слизал? — задумчиво произнес кэп, помогая Жанне устроиться в левом–боковом кресле и добавлил уже для нее, — Ты только вот этот ключик не крути, а то автомат управления оружием включится, а на фиг он нам сейчас…

— По ходу, мы с них слизали, — решил, тем временем, Ион, — Ты сама прикинь: для трио–сноркелинга нужен прозрачный надувной матрац, а их придумали не раньше середины прошлого века. До того даже и пластиков таких не было.

Тем временем, «Фаатио» стремительно взлетел на следующую волну. Ее закрученный гребень, едва различимый сквозь сплошные струи ливня, обрушился на башенку. Затем корабль, вылетев по другую сторону гребня, заскользил вниз, к подножию новой волны, вздымающейся, как огромное, выгнутое ветром, свинцово–серое полотнище.

— Можно без матраца, просто на поверхности, — заметила Паола, — На матраце, конечно, удобнее, но все–таки…

Корабль врезался носом в воду, зарываясь по самую башенку (так что перед глазами оказался бешено бурлящий поток), и вынырнул, снова начиная задирать нос.

— Сказки, — отрезал Пак Ен, — ты сама–то пробовала трахаться на поверхности?

— Почти, — ответила штурман, — В смысле, у самой поверхности и без маски с трубкой.

— Это уже не то, — констатировал Ион.

— Почему не то? Очень даже заводит.

— Есть другая тема, — продолжал он, — наоборот: двое под водой, а третий на плотике.

— Horo–a–here в аквалангах это fiu–fiu, — авторитетно заявил Пак Ен, — разве что на спор.

— Пробовал? — поинтересовалась Паола.

Капитан кивнул:

— А то! На первом гиперфесте на Кваджалейне, мы выдумывали, что бы этакое залепить. Ну и залепили с одной девчонкой – haenyo, из фирмы «Playa Artificial», которая делает искусственные острова. Ящик пива мы с девчонкой выиграли, но так, технически. Без удовольствия от процесса. Хотя в другие разы у нас с ней ого–го что было…

— Надо было без акваланга, — перебил Ион, — тем более, если та девчонка — хэньо…

— Что значит «haenyo»? – спросила штурман.

— Ныряльщицы старой корейской школы, с острова Чечжу, — ответил Пак Ен, — Моя мама тоже оттуда. И два дяди. Я тоже там родился, но совсем не помню. Мы переехали сюда, когда я был маленький. Так повелось, что парни идут в foa–fleet, а девчонки — в busyness–diving. А тебе, Ион, неуд по биологии. Человек так устроен, что без акваланга под водой трахаться не может.

— Кэп, да я сам проверял! — возмутился разведчик, — На атолле Вахага, в прошлом году!

— Вахага, — повторила Паола, вызывая дополнительное окно на компе и набирая название на клавиатуре, — Ага. S21.33 –W136.65. Кольцевой атолл со сплошным барьером, лагуна две с четвертью мили в диаметре и мелкая. Вода, наверное, там просто горячая.

— Точно! После полудня +35 Цельсия, потому все и получается. Если хорошо разыграться на лодке, то потом под водой, 150 секунд — и termina. Синхронный экстаз. Вот и биология.

— Все равно, ни фига не верю… Кэп, у нас на Таити сколько holidays?

— По плану четыре дня, — ответил Пак Ен.

— Ага! От Таити до Вахага 800 миль. Что, Ион, забьемся на двадцатку и слетаем?

— Легко, — ответил разведчик, — Только чур у меня три попытки.

— Годится, — согласилась она, — кэп, дашь флайку ради такого случая?

— Берите, — сказал Пак Ен, — Только не RedYeti, а Orivaa.

— На ней семь часов лететь! – проворчала Паола.

— Ничего. Заодно Херехеретуэ посмотрите. Тоже красивый атолл, как раз посредине. А то когда потом туда выберетесь? Ты в курсе, что нас переводят с Рангироа на Гуадалканал?

— Нет, кэп. А что, правда?

— Ну, я тебе говорю.

Паола снова пробежалась пальцами по клавиатуре компа, и сообщила:

— Кстати, нормально. До австралийского барьерного рифа 700 миль, до Папуа 450, а до Тауу вообще 220. E foa! До Тауу можно будет за день добить под парусом!

— Классно! — согласился разведчик, — И у Брай в Папуа родичи. В гости напросимся…

Примерно к этому моменту, канадка поняла, что чудовищные волны больше не вызывают у нее страха. Болтовня моряков, коротающих время, убедила ее в том, что, несмотря на угрожающую мощь шторма, он не несет для «Фаатио» и его экипажа реальной опасности. А что волны? Те же «русские горки» (русские называют их «американскими»), но только в море. Вжжж — вверх — шлеп! Вжжж – вниз — плюх!… Почувствовав себя более – менее уверенно, она включилась в разговор, возвращая его немного назад.

— Я не поняла про трио в воде, но жена муж и любовник в шкафу это совсем про другое.

— Точно! — поддержал ее Пак Ен, — морское секс–трио это для школьников, а с зеркалом это уже для взрослых. Философско–эротическая игра в европейском кино.

— Да нет, же! – возразила Жанна, — Там авантюрные сюжеты про супружескую измену…

— При чем тут супружеская измена? – удивилась Паола, — они же там добряк не делят.

— Что не делят?

— Добряк… — повторила штурман, — Ну… some goods.

Жанна подумала пять секунд и начала объяснить меганезийцам смысл адюльтера.

— Понимаете, в европейской культуре… И в американской тоже… Принята моногамия.

— У нас тоже у многих принято, сказал кэп, — Например, у океанийских католиков.

— Вот! – обрадовалась она, — Представьте: мужчина–католик возвращается домой, а его жена там занимается сексом с другим мужчиной.

— У католиков так не принято, — заметила Паола.

— Она не знала, что муж вернется в такое время, — пояснила Жанна.

— Ситуация, — задумчиво произнес Пак Ен, — девчонке надо все сворачивать и извиняться перед тем парнем, что так вышло.

— А перед мужем? – спросила канадка.

— Так она же не знала, что он вернется, — напомнила штурман, — И, по–любому, у него–то никаких неприятностей, а ребята не успели кончить. Негативные эмоции.

— Как это у него никаких неприятностей? А то, что его жена с тем парнем?

— Да, — согласился с ней кэп, — Хозяину дома, конечно, неприятно. Но, я думаю, можно с парнем выпить по рюмке, чтоб без обид. Если парень нормальный, то поймет, что была случайность, а не какой–нибудь дурацкий розыгрыш.

Ион Валле щелкнул в воздухе пальцами, чтобы привлечь к себе внимание.

— E foa! Это у нас было на спецкурсе «дегенеративные сексуальные обычаи». В Европе и Америке до прошлого века не было гигиены. По ходу, они почти не мылись и не следили за своим телом, и многие были переносчиками инфекций половых органов. Они вообще не лечили эти инфекции. Соответственно, в каждой семье старались избегать коитуса с посторонними. Если кто–то это нарушал, то его считали последним говном. Типа, он же потом всех заразит. Сейчас у них уже нормальная гигиена, но обычай остался.

— Кстати, да, — согласилась Паола, — Юро до середины XX века были просто свиньи. Они завезли сюда триппер, сифилис и всяких насекомых. Они считали, что это нормально.

— Это связано с римским христианством, — уточнил Ион, — считалось, что инфекции — это священные болезни. Нельзя лечить. Поэтому в средние века пол–Европы вымерло.

— Послушайте! – отчаянно воскликнула Жанна, — дело вовсе не в инфекциях!

— А в чем? – спросил Пак Ен, и добавил, — Пару лет назад я был в Европе, в Чехии, там специальный храм из костей тех, кто умер от чумы. Так что, по ходу, Ион прав.

— Нет, не прав! – возмутилась канадка, — Вот тебе будет приятно, если твоя жена вдруг займется сексом с другим мужчиной?

— С чего бы? Я же не телепат.

— При чем тут телепат!!!

— Ну, по ходу, если я телепат, а кто–то занимается сексом, то я могу сделать связь через астральное поле и переться вместе с ними. Я где–то такое читал. Но я не телепат, и…

— Она не про то, — вмешалась штурман, — Она в негативном смысле. Прикинь: ты зашел к подружке, весь в таком настроении, хер два румба от норда, а она там уже с кем–то.

— А… — задумчиво произнес капитан, — Это обидно. Если я заранее не предупредил, то я дурак. А если предупредил, но она все равно… Ну, это уже свинство. Нет, если кому–то нравится групповик, то как раз, нормально, но это другой случай.

— Мы говорим про жену, — напомнила канадка, — При чем тут «не предупредил»?

— У католиков не принято водить в дом случайных партнеров, — встрял разведчик, — Они ходят в гости или в Y–club. А дома только между собой. Такой религиозный обычай.

— А, толково, — поддержала Паола, — Если бы я жила с постоянным kane, то на фиг мне убирать за всеми его случайными подружками? Это с моей, женской точки зрения.

Жанна похлопала в ладоши, привлекая к себе внимание.

— Стоп–стоп, а почему надо обязательно куда–то ходить? Вдвоем что, никак?

— Так ведь пара не всегда дома, и сам не всегда дома, — заметил Ен.

— А потерпеть некоторое время нельзя?

— Зачем?

— Хотя бы, ради любимого человека, — пояснила канадка.

— Так, — сказал он, — Делаем, как учили в колледже, мысленный эксперимент. Допустим, мы с тобой стали жить вместе. Скинулись, купили fare или flat, все дела. И дальше, допустим, ты по работе полетела на месяц в Америку, а я у меня месяц holydays после рейда. Я дома, ты в Америке. Что мы, по твоим понятиям, должен делать в смысле секса?

— Я бы подождала до возвращения. И мне было бы приятно, если бы и ты меня подождал.

— Это в каком смысле подождал? В смысле, вообще без секса или без секса с женщиной?

— У римских католиков мужчине с мужчиной нельзя, — дал справку Ион, — и с животными тоже нельзя, и вручную нельзя. А вот с секс–куклой – не знаю. Надо глянуть в интернет.

— Гм… — сказал Пак Ен, — Жанна, если я буду make–love с куклой, тебе будет приятно?

— Со служебной «Ele–Tiki» — ехидно вставила Паола, — Бесплатно. Экономия в семье.

— Слушай, Ен, а нельзя как–нибудь месяц вообще без этого? – спросила Жанна.

— Можно, — согласился он, — только это вредно для нервов и вообще для здоровья. И для окружающих тоже, потому что сексуально–неудовлетворенный человек раздражителен, нетактичен и груб… Вот представь: ты в Америке, тебе хочется, но ты терпишь, и тебе плохо. Ты знаешь, что я здесь, мне тоже хочется, я тоже терплю, и мне тоже плохо. Мы сидим месяц, злимся на весь мир, и портим жизнь себе и людям. Зачем тебе это надо?

— То есть, как – зачем? Чтобы… Ну…

Капитан бросил на нее заинтересованный взгляд и одобрительно кивнул головой (мол, говори, интересно). Жанна растерялась и ляпнула хрестоматийное:

— Чтобы ты был мне верен.

— В каком смысле? – спросил он.

— В смысле, чтобы у тебя не было других женщин, — она задумалась на несколько секунд, лихорадочно изобретая основание, — …чтобы я не боялась, что у тебя появится какая–то другая женщина надолго, и вдруг ты потом вообще меня бросишь и уйдешь к ней?

— Ты красивая, интересная женщина, — возмущенно сказала ей Паола, — Чего ты боишься? Мужчина, который тебя любит, который привык к твоим словам, к твоему телу рядом, к звуку твоего дыхания, к вкусу твоих губ, к дрожи твоих мышц в момент оргазма, к тому, как ты засыпаешь и просыпаешься… С чего это он захочет к кому–то там уйти? Ты сама прикинь: одно дело – make–love с кем–то просто так, для кайфа, а другое – жить вместе.

— А вдруг та женщина понравится ему больше? – предположила Жанна.

— К резиновой кукле это тоже относится? — невозмутимо уточнил Пак Ен.

— К резиновой кукле? – переспросила канадка.

— Да. Ты возражаешь против моего технического секса с резиновой куклой, потому что боишься, что мне она понравится больше, и я буду жить с ней, а не с тобой?

— На спецкурсе «дегенеративные сексуальные обычаи», — начал Ион, — нам объясняли, что римский католицизм и пуританство запрещают женщинам оргазм. Она должна лежать, и все. Технический секс, как сказал кэп про куклу. Поэтому, кукла — реальный конкурент.

— Ты гонишь! – возмутилась штурман, — Зачем тогда женщина будет make–love!?

— Затем, — ответил Ион, — Что если она не married, то у нее низкий соц–статус. Но, после ритуала marriage, она должна быть секс–куклой для мужчины, с которым она married. А оффи управляют людьми через получившиеся сексуальные неврозы. И еще: женщина — кукла рожает детей–кукол. Депривантов. Лишенцев. Рабов для оффи. Читайте Фрейда.

— Не поняла: мужчине на хрен такое счастье?

— Дети, — ответил разведчик, — Те дети, которые получились без married, не считаются, и если у него нет детей in–marriage, то ему надо платить кучу денег оффи–адвокату, иначе после его смерти, оффи заберут вообще весь его добряк. Там все давно продумано.

— Жопа, — констатировала Паола и сочувственно посмотрела на Жанну, — Гло, это бред: в XXI веке жить без оргазма. Я тебе дам phone сильного tahuna, колдуна, он все исправит.

Канадка, на несколько секунд потерявшая дар речи от этого потока резиново–кукольных сексуально–политических реплик, собиралась возразить что–то резкое, но вмешался Ион.

— Э, нет! Жанне для этого tahuna не нужен, она сама немного tahuna, в смысле vixen. Это публично объявленный статус. Пари на 20 фунтов, что у Жанны оргазм в порядке.

— Ты жулик! — возмутилась штурман, — Это у тебя в гестапо учат таким фокусам? Жанна, подтверди: я в начале говорила, что у тебя есть оргазм, а Ион потом меня запутал.

— При чем тут мое гестапо? Я тебе еще не всю теорию изложил, а ты уже про колдуна!

— А ты специально не договорил, чтобы сшибить мои 20 фунтов.

— Нет, это ты меня перебила. Ты сказала, что я гоню…

— Ты специально сделал паузу! У нас в навигационном колледже тоже кое–чему учат. Не вы одни такие охрененные фрейдисты… Жанна, а ты правда vixen, или он опять гонит?

— Знаете, это уже перебор! Сначала про мой оргазм, теперь что я ведьма…

— Это в твоем досье написано, — сообщил разведчик, — и ссылка на прессу. Тебе повезло, что уже XXI век. В XX веке в странах Западного Альянса ведьм еще сажали в тюрьму.

— Не верю! – заявила Жанна.

— Он гонит, — поддержала Паола.

— Про что я гоню? Про ведьму или про то, что в XX веке там за это сажали в тюрьму?

— И про то, и про другое, — уточнила штурман.

— По 20 фунтов на каждый пункт? – предложил он.

— E hamani, — согласилась она.

— Hio–ite, — сказал разведчик, небрежно пробежав пальцами по сенсорной панели перед собой, — Жанна, я отправил info на твой монитор. Читай вслух, это интересно!

The Domestic Expert Journal / Archives and facts – Last application of The Witchcraft Act.

«Последний обвинительный приговор по Британскому Закону о колдовстве имел место в январе 1944 года, в Лондоне. Миссис Хелен Дункан, вдова, мать шестерых детей, была арестована во время своего спиритического сеанса (спиритический салон миссис Дункан служил ей единственным источником дохода). После 7 дней уголовного процесса, суд Old Bailey в Лондоне, признал миссис Дункан виновной согласно закону The Witchcraft Act от 1735 года и приговорил ее к 9 месяцам тюремного заключения в Holloway Prison. Согласно тому же закону, ей было отказано в праве подать аппеляцию. В 1951 году, The Witchcraft Act был отменен на территории Великобритании. На территории Ирландии (получившей независимость в 1949 году) этот закон продолжает действовать».

The Evangelical Times / Religion life and comments — Satanic cult in New Scotia, Canada.

«Недавно наше издание опубликовало документальную статью преподобного Клайва Уилсона «Ужасающие человеческие жертвоприношения в Меганезии» (read more), где свидетельствовалось о сатанинском ритуале принесения девственниц в жертву акулам. Этот кровавый ритуал практикуется на острове Рапатара, в отдаленном углу Океании, куда еще не проникла цивилизация. Казалось бы, такое варвараство в XXI веке может вызвать только возмущение у любого культурного человека, но у акулопоклонников нашлись защитники и последователи в «экологических» медиа. «Green World Press» (Галифакс, Новая Шотландия), разместил на своем сайте репортаж Жанны Ронеро – журналистки, получившей скандальную известность из–за своей сексуальной связи с Эрнандо Торресом, диктатором Меганезии. Увлечение этой мисс Ронеро черной магией прослеживается еще в ее репортажах из Экваториальной Африки, с колдовского Озера Смерти между Танзанией и Южным Конго (read more). Визит мисс Ронеро в Меганезию был обусловлен защитой, гарантированной наложнице правителя этой страны. Тем не менее, для полной безопасности среди акулопоклонников, мисс Ронеро вступила в еще одну сексуальную связь — с Лимолуа Хаамеа, королем острова Рапатара (остров имеет статус меганезийского доминиона). Вместе с двумя малолетними наложницами короля, она приняла «ведьмовскую инициацию» в местной школе черной магии, после которой передала в редакцию «Green World Press» репортаж с фото–материалами. В текстовой части содержатся грубые оскорбления в адрес преподобного Клайва Уилсона (якобы, услышанные от местных жителей), а фото сделаны на ведьмовском шабаше (они так непристойны, что редакция вынуждена была разместить их под шилдом «adult only»). Действия мисс Ронеро подтверждают прискорбный для общества факт, о котором шла речь в нашем материале: «Связь с природой или с Сатаной?» (read more): под вывеской «экологического сознания» и «понимания живой природы» процветают омерзительные демонические и ведьмовские культы, которые ввозятся в цивилизованный мир из стран, где до сих пор игнорируется общепринятая мораль, право и достоинство человека».

Жанна дочитала и в полном изумлении спросила:

— Неужели кто–то верит в такой бред!? Как вообще такое могло появиться?

— Однако же появилось, — ответил разведчик, — Паола, красотка, с тебя 40 фунтов.

— Ион, акула ты портовая, опять меня надул! — проворчала штурман и, повернувшись к Жанне, спросила, — А что значит: непристойно колдовать? Просто интересно.

— Какое, к дьяволу, колдовство! Мы плавали в лагуне, потом, по дороге, зашли на одну ферму купить горючего, а потом, тоже по дороге, зашли в колледж, потому что я хотела для репортажа поговорить с преподавателями. Мы попили кофе, поболтали, вот и все… Правда, мы пришли в колледж без одежды, но там, на это никто не обратил внимания.

— Ну, понятно, — согласился Пак Ен, — Кто в сельской местности на это смотрит? Вот в городе принято для таких визитов надевать что–нибудь модное, а там – нет смысла.

— Я написала редактору, чтобы он сам решал, что из этих фото можно публиковать, а что не надо, — уточнила Жанна, — у нас есть закон по поводу обнаженной натуры…

— Знаю, — капитан презрительно фыркнул, — Обязательные мини–тряпочки, а если из–под них видны детали организма, то штраф. Дурацкий закон, если честно.

Ион Валле ткнул пальцем в экран отображения сигнала сателлитарного сканера.

— Кэп, тут какая–то херня нарисовалась.

— Угу, — буркнул Пак Ен, скосив туда взгляд, — И правда, херня. На нашем радаре ее нет.

— Какой, в жопу, наш радар? — отозвалась Паола, — Волна уже 20 метров с крышкой.

— Или старый понтон, или что–то большое сдохло, — предположил капитан.

Разведчик переключил диапазоны саттелитарного сканирования и сообщил:

— Не сдохло. У него температура местами выше, чем у воды.

— А габариты?

— По ходу, метров семь — восемь.

— Может группа дельфинов? – нерешительно спросила Паола.

— Дельфины отсюда три дня, как смылись, — возразил Ион.

— Ты хочешь сказать, что это люди в лодке?

— Я хочу сказать, что это не дельфины. И не тюлени — те тоже давно смылись.

Пак Ен вздохнул, произнес длинное ругательство, а потом, уже спокойно сказал Жанне:

— Подвиньтесь, чтобы я мог дотянуться до пульта. Нам все–таки придется стрелять.

— Вы что!? Если это люди…

— Вот это и надо проверить, — сказал он и, уже обращаясь к разведчику, добавил — дай настройку на зонд, я сейчас его отстрелю.

— Есть настройка, — ответил Ион через несколько секунд.

— Стреляю, — лаконично предупредил капитан.

Раздался чуть слышный на фоне рева бури визг, и в поле зрения мелькнула яркая желтая искра, почти мгновенно исчезнувшая за гребнем очередной волны.

— Я не помешаю, если спрошу, что происходит? – поинтересовалась Жанна.

— Не помешаете, — ответил Пак Ен, — А если будете смотреть на экран перед собой, то даже поможете. Не сейчас. До этой штуки примерно 160 миль, так что зонд проскочит над ней через 18 — 19 минут. Нам надо было запускать RedYeti примерно через 40 минут, но если там действительно человек, то я должен буду вылетать немедленно.

— Ты и я, — поправил Ион.

— Нет, — коротко ответил капитан, и сказал в микрофон селекторной связи, — Фидэ и Брай, уберите из кабины Эле Тики и снимите на хрен все имитации оружия. Надо максимально облегчить это ведро с гайками. Оставить только метатель спасательной сети. Вылет через 20 минут. Пилотировать буду я.

— Мы еще не уверены, что там люди, — напомнила Паола.

— Я уверен, — отрезал он, — я даже понимаю, что он делает. Он маневрирует узким парусом и рулем так, чтобы его вытолкнуло на восток. Будь циклон слабее, у него бы получилось.

— Один ты не справишься, — вклинился разведчик, — У пилота будут заняты обе руки, оба глаза и оба полушария мозгов. А надо прицелиться, отстрелить сеть и втянуть рыбку на борт, не ободрав чешую.

— Тебе жить надоело? – спросил Пак Ен.

— А тебе, кэп? В одиночку ты убьешь и себя, и тех, кто в лодке.

— Не учи…

— Буду, — перебил Ион, — Хоть ты и командир, но я знаю такие машины лучше тебя.

— Ни хера вы оба не знаете, — раздался у них за спиной голос экс–сержанта Криса Проди.

— De puta madre! — взорвался капитан, — Меня вообще все тут будут учить, да?

Последовала грубая перебранка между Паком, Ионом, Крисом и Фидэ. Паола и Брай сохраняли молчаливый нейтралитет. Крис настаивал, что полетит он один, т.к. входил в группу разработчиков, и знал «красного йети» даже еще до рождения, а Пак Ен сидел за штурвалом этой машины всего пару раз. Фидэ тоже хочет лететь один, и утверждает, что именно он лучше всех знает машину, т.к. 4 дня перед выходом в море гонял именно ее (а не прототипы) над Рангироа и Матаива. Крис и Ен кричали на него, что он сопляк, и что ему еще жить и жить надо, а не лезть в герои. Он спокойно парирует этот выпад, говоря, что это они лезут в герои, а он–то как раз очень хочет жить и намерен просто провести штатную спасательную операцию. Но раз есть сомнения в том, что он справится с этим в одиночку, то он готов взять стрелком Иона, тем более что у того есть амулет с сильным «aku» (имеется в виду гестаповская фуражка).

Ион тут же надел эту фуражку, демонстративно затянув ремешок на подбородке, (чтобы во время операции не сдуло ветром), и занял сторону Фидэ, приведя еще два аргумента. Во–первых, специалист–разработчик будет нужен на PuCo, откуда можно давать советы экипажу «йети», наблюдая их полет на радаре. Во–вторых, кэп Ен тоже нужен на PuCo, потому что стартовать с корабельной катапульты — не штука, долететь — тоже не вопрос, снять людей с лодки – дело техники, а вот попасть обратно на «Фаатио» при ветре 100 узлов — это проблема. И ее решение зависит от капитана, которому надо будет поставить судно так, чтобы пилот имел понятый landing–pass и запас времени для маневра.

Последний аргумент был предельно серьезен: Паола прекрасный штурман, но в такой критической ситуации лучше положиться на кэпа, за спиной у которого (хотя ему нет и 30) две локальные военные кампании и полдюжины сложных спасательных операций. Мнения всех присутствующих тут же оказались на стороне Фидэ и Иона, так что Пак Ен отступил, а вслед за ним снял свою кандидатуру Крис. Будущий экипаж бегом (несмотря на уже чудовищную осевую качку) метнулся на ют, где располагался стартовый трюм. Крис и Брай отправились вслед за ними. Вся перебранка заняла всего минут 10. На место Иона в «PuCo» тут же уселся Логан Шах, невозмутимый, как статуя Будды Шакьямуни.

Еще несколько минут, и зонд на мгновение показал картинку объекта. Капитан при этом только зашипел сквозь зубы, а штурман выдала такой «большой морской загиб» на трех языках стразу, что у Жанны чуть не покраснели уши. Логан, не говоря ни слова, вернул картинку на свой экран и развернул его так, чтобы все могли хорошо рассмотреть.

Итак, это была лодка. Точнее – 7–метровая пирога, выдолбленная из ствола кокосовой пальмы, и снабженная двумя аутригерами из полых стволов бамбука, разнесенных на бамбуковых же рейках метра на 3 в стороны от бортов. Еще одна конструкция из бамбука, похожая на раму–треножник, заменяла мачту — к ней крепился узкий парус из циновки. На корме было закреплено короткое весло, выполнявшее роль руля. То, что это примитивное и хрупкое плавсредство до сих пор не развалилось на 20–метровых жестких волнах, под порывами урагана до 70 метров в секунду, казалось каким–то чудом.

В лодке находились двое худощавых, темнокожих, почти голых человека. Рассмотреть их подробнее на снимке, сделанном камерой–автоматом, сквозь дождь, с пикирующего зонда, было нереально. Для специалистов в рубке «Фаатио», картинки на этом мимолетном фото, оказалось довольно для идентификации терпящих бедствие.

— Badjao, — констатировал Логан, — Пошли, называется, за счастьем.

— Угу, — согласилась Паола, — похоже, совсем молодые ребята.

Пак Ен опять зашипел сквозь зубы, после чего сказал в микрофон селектора:

— Парни, наш объект — лодка с двумя баджао. Они не травмированы, ведут себя адекватно ситуации. Готовность к вылету — 3 минуты. Через минуту я буду у вас, — капитан встал и хлопнул ладонью по пульту, — Паола, я пошел их отправлять, центральное управление на тебе. Это не сложно. Делай, как учили – и все будет ОК.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №14.

Спасательная операция перед термоядерным ударом.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

Старт «RedYeti» я скорее услышала, чем увидела. Раздалось заунывное низкое гудение ротора, а когда «Фаатио» покатился с новой исполинской водяной горы, прозвучало мощное, глухое «Умпфф!», как будто чихнул сказочный великан — это пневматическая катапульта выбросила флаер из трюма. Сквозь колпак PuCo его было видно, наверное, всего секунду. «RedYeti» рванулся круто вверх, и затерялся в сплошной пелене дождя. Меньше, чем через полминуты, включилась видео–связь, и мы получили возможность наблюдать на экране сосредоточенные физиономии Фидэ и Иона.

«Поднялись на 200 метров, набрали скорость 120 узлов — говорил Фидэ, — здесь чертовски болтает, видимость ноль, но машина тянет нормально… (после длинной паузы) …Прошли высоту 300 метров, скорость 200 узлов, видим отдельные просветы, иногда гребни волн… (еще одна длинная пауза) … высота 500, скорость 280, корректируем курс, идем на цель».

Последующие переговоры были сплошным потоком сленга, аббревиатур и цифр, а меня скоро попросили перейти в кают–компанию – мое место в PuCo заняла Брай. Меня саму поразило, с какой легкостью я смогла переместиться на эти несколько метров по кораблю в сторону кормы. Меня шатало и дергало из–за ужасающей осевой качки, но я уже не боялась, и тело как–то само находило правильную последовательность действий – как наклониться, когда шагнуть и за что ухватиться при новом толчке или смене наклона.

Сначала мне показалось, что в кают–компании сидят двое: лицом ко мне – Крис Проди, а спиной — Терга–Та, но подойдя, я вижу, что сидение напротив Криса занято чернокожей (т.е, черно–латексной) надувной куклой. Уродливый продукт секс–индустрии, из самых дешевых (думаю, меньше ста долларов), навечно застыл в сидячей позе, выставив перед собой ладони, как будто намереваясь кого–то оттолкнуть. При этом голова немного откинута назад, и кажется, что кукла рассматривает своими небрежно нарисованными глазами что–то над дверью в тамбур, ведущий на корму. Потом я понимаю, что «рабочее положение» этой куклы — «dog–style sex», т.е. по мысли авторов модели, она должна была стоять на четвереньках. Самое смешное у нее – это бюст. Видимо, в целях удешевления технологии, груди сделаны в виде простых конусов. При надувании они приобрели чуть более округлую (и уже окончательно нелепую) форму артиллерийских снарядов.

Я уже знаю из книги Ван Хорна, что на «коже» каждой Эле Тики, по традиции, пишут какое–нибудь латинское изречение. У этой под левой грудью размашисто написано алым маркером: «In hostem omnia licita» (по отношению к врагу все позволено). Ну, ясно: ведь «RedYeti» создан в первую очередь не для спасения терпящих бедствие, а для войны. С другой стороны, меганезийская доктрина «autodefenca humanitar», рассматривает войну, как «вооруженный силовой метод спасения жителей от организованной тирании».

Все эти подробности я рассматриваю, уже усевшись рядом с Крисом и пристегнувшись ремнем безопасности. Точно так же пристегнут Крис. И кукла, разумеется, пристегнута, иначе она давно уже каталась бы по полу от одной переборки к другой. Экс–сержант тут же предлагает мне хлебнуть из армейской фляжки. Я соглашаюсь, даже не спросив, что там. Делаю глоток. Судя по хвойному вкусу, это какой–то местный сорт джина. Крис на связи с «йети»: перед ним мини–блок коммуникатора и экранчик на ножке, приклеенной к столику липучкой. Изображение на экранчике разделено пополам: слева индикаторная панель, справа — обзор с места пилота. До объекта еще 20 минут полетного времени, так что Крис успевает дать некоторые разъяснения по ситуации.

Ребята в пироге — из племени «баджао», называемого также «orang–laut» (по–малайски — «люди моря»). Это морские кочевники, уже много веков обитающие в акватории между Филиппинами, Калимантаном и Сулавеси, где разбросаны тысячи крошечных островков, большинство из которых даже не имеют официальных названий. Баджао целыми семьями кочуют на своих пирогах, иногда возводя в море маленькие временные плавучие деревни, или деревни на длинных бамбуковых шестах на некотором расстоянии от берега. Баджао – прирожденные рыбаки, мореходы, пловцы и дайверы. Как и меганезийцы–утафоа, они учатся плавать раньше, чем ходить. Меганезийцы произносят свое любимое: «Au oone aha miti» (наша земля — это море) с некоторой долей позерства, а вот баджао действительно живут в море, выходя на сушу только ради добычи специфически–сухопутных ресурсов.

Некоторые этнографы считают, что баджао произошли от какого–то из племен утафоа или маори, в глубокой древности заброшенного далеко на северо–запад от старой Гавайики. Мифы баджао говорят об урагане, отогнавшем плавучие дома их предков на Калимантан. Если это так, то историческая родина баджао — меганезийские Каролины. Численность «настоящих баджао» (т.е. не смешавшихся с малайцами или филиппинцами, не осевших на берегах, а продолжающих следовать традиции морских бродяг) - примерно 40 тысяч. Они всегда «за бортом суши» — т.е. четко дистанцированы от общества жителей берега, вдоль которого они кочуют, или вблизи которых они оседают на некоторое время. Их отношения с берегом исчерпываются меновой торговлей — жемчуг, рыба и моллюски на древесину, ткани, металлические инструменты и оружие. Если называть вещи своими именами, то баджао – живут на уровне каменного века, примерно как 20.000 лет назад.

О таких вещах, как письменность, они имеют лишь самое общее представление, их дети вообще не получают образования, а их обычаи и религия соответствуют палеолиту. Когда в XV веке на малайском Калимантане к власти пришли арабские исламисты, баджао, не желавшие жить по–мусульмански, откочевали на север, к острову Минданао и архипелагу Сулу. Когда в середине XVI века Минданао завоевали кастильские бандиты, сделали там часть империи Филиппа II (Филиппины), и стали силой обращать жителей в католицизм (который был так же противен баджао, как ислам), морским номадам пришлось прятаться в буферной зоне моря Сулавеси, между двух огней. С XVII века Филиппины стали ареной непрерывных войн за раздел и передел мира между «великими державами», и баджао на время оставили в покое. В середине XX века Филиппины получили независимость, и там началаись баталии между бандами католического, исламского, и маоистского толка. Та банда, которая в данный момент партизанила, пряталась среди морских номадов, и затем они попадали под удар правящей банды в рамках борьбы против партизан–экстремистов. В начале XXI века власти Филиппин навели относительный порядок в стране, и занялись ассимиляцией баджао, принуждая их к оседлости, благам цивилизации и католическим обычаям. Вероятно, у чиновников в Маниле были лучшие побуждения, но практически получилась попытка изнасилования маленького этноса, под флагом культуртрегерства. Баджао начали понемногу кочевать к востоку, где формировались свободные островные территории Микронезии и Палау, впоследствие вошедшие в Конфедерацию Меганезия.

Разумеется, в Меганезии тоже занялись приобщением баджао к благам цивилизации, но крайне тактично. Вообще–то тактичность в таких делах совершенно не характерна для меганезийцев. Меганезию 8 раз обвиняли в «акциях с целью уничтожения религиозно–этнической группы, как таковой» — статья II Конвенции ООН 1961 года «о геноциде». Меганезийская судебная расправа с ортодоксальными общинами мусульман и христиан, вызвала возмущение во многих странах и в авторитетных международных организациях.

С баджао все было наоборот. Крис стал было объяснять связь тактичного отношения к баджо с принципами Хартии и с культурой Тики, но его отвлекли текущие дела. «Йети» подошел к терпящей бедствие лодке на дистанцию прямой видимости. События начали развиваться так стремительно, что я понимала происходящее лишь в общих чертах.

Мачты с узким парусом на лодке уже нет — видимо шторм снес и то, и другое, но ребята еще держатся. Они каким–то немыслимым способом заставляют свою пирогу катиться с одной из исполинских волн. Потом, после того, как гребень накрывает их, выныривают и разворачивают утлое суденышко так, что оно долго катится, будто бы убегая от гребня следующей волны. Тут, как я поняла, RedYeti вошел в глубокое пике — изображение лодки на экране стало быстро расти, а затем двое в лодке сделали невероятную вещь: несмотря на сокрушительную силу ветра, они встали во весь рост, держась друг за друга. Возможно, Фидэ на что–то подобное и рассчитывал, выводя «йети» на такую позицию, а Ион был уже готов к выстрелу и держал лодку в прицеле fishnet–launcher. Крупноячеистая клейкая сеть накрыла обе «цели». Через секунду на экране остался только надвигающийся гребень волны, а потом он резко провалился вниз — «йети» на полной тяге свечкой уходил в небо. Я вздрагиваю, представив, что должны чувствать два человека, висящие в сети, на тросе под брюхом взмывающей в небо машины, под ударами ураганного ветра.

Дальше – пауза. Пока лебедка не втянет сеть в кабину «йети», мы не узнаем даже, живы ли они. Мы ждем. Экс–сержант беззвучно шевелит губами — то ли ругается, то ли просит помощи у древних богов и богинь Гавайики. Я тупо смотрю на сидящую напротив Эле Тики. Каждый раз когда «Фаатио», скатившись с волны, проваливается в воду, кукла кивает и взмахивает руками — как будто, дирижирует всем происходящим. В голову лезет всякая чушь, я даже протягиваю руку и дотрагиваюсь до «кожи» этого изделия. Нет, все нормально, это просто мягкий латексный мешок, надутый воздухом… Время тянется чудовищно долго. Я не могу отделаться от чувства, что электроника встроенных часов экранчика вышла из строя, и меняет цифры впятеро медленнее, чем следует. Наконец несколько напряженный голос Иона сообщает: «По ходу, оба живы. Хотя мне не очень нравится, как они выглядят. Может им глюкозы вколоть и что–нибудь против шока?».

Из коммуникатора слышно оживленное обсуждение, после которого решают никому ничего не вкалывать, а разбираться уже по прибытии. Полчаса ничего не изменят, а вот если вколоть в ослабленные организмы не тот препарат… «Парни, вы только впишитесь аккуратно, — говорит Пак Ен, — а остальное уже ботва». Ему отвечает Фидэ: «Сделаю в лучшем виде, кэп! Ты только подставь мне шахту на 20 секунд… Или хотя бы на 15».

Капитан отвечает в том смысле, что с этим, мол, проблем не будет.

Через несколько минут происходит рокировка. Логан Шах и Брай почти бегут из PuCo на корму, а им навстречу из кормового отсека бежит Терг–Та. Потом раздается прерывистый гудок, и из динамика звучит голос капитана: «Всем приготовиться к смене курса через 10 секунд. Повторяю: через 10 секунд смена курса».

«Держись за все, что можно — говорит мне Крис, — сейчас начнется аттракцион только для взрослых. Если хочешь — можешь вопить, это нормально». Я не успеваю спросить, зачем же еще держаться, если есть ремни безопасности, потому что происходит такое, отчего я действительно ору, как резаная, и вцепляюсь обеими руками в подлокотники сидения. Что почувствует человек, если его посадить в большую коробку с окошком и засунуть во включенный шейкер, примерно до половины залитый жидкостью? Могу сказать, что это множество крайне неприятных ощущений (среди которых доминирует тошнота – но, к счастью, я не ела) и неожиданных желаний, в т.ч. — орать от ужаса.

Как мне объяснили позже, дело было вот в чем: достаточно длительное время держать корабль в одном неизменном положении можно только одним способом — двигаясь вслед гребню волны. Ходовые качества «Фаатио» позволяли сделать это, т.е. уравнять скорость корабля со скоростью убегания волны. Поскольку до этого «Фаатио» шел против волны, ему следовало развернуться ровно наоборот, т.е. описать полукольцевую дугу. При этом маневре он неизбежно оказывался бортом к волне. Эта позиция, при такой высоте волн, для обычного корабля практически смертельна. Для экстремального бронекатера класса «hotfox» она просто не рекомендуется – сам–то катер выдерживает удары таких волн, и даже если волна положит его на борт — ничего страшного, он сам вернется на киль. Но люди и техника внутри могут и не обладать такой прочностью и серьезно пострадать от подобной встряски. Тем не менее, кэп, посоветовавшись со штурманом, решил, что этот маневр не причинит особого вреда — и оказался прав. То, что некоторое количество не слишком хорошо закрепленных предметов летали по кораблю, как мячики, и то, что я чуть не порвала голосовые связки собственным криком — не в счет. Действительно не в счет: речь шла о жизни четверых людей, летящих сквозь ливень, при ветре 100 узлов.

Я помню чувство полной нереальности происходящего, когда мы «оседлали» волну. Мне казалось, что корабль просто стоит на месте, слегка задрав нос вверх. Было слышно, как по корпусу барабанит ливень, как воет шторм, как впереди непрерывно рушится гребень волны, и как на корме ровно гудит силовая машина. Через иллюминатор я с изумлением видела чуть подернутую рябью неподвижную волну, на которой стоял «Фаатио»… Крис сорвался с места, и побежал на PuCo, оставив меня в компании невозмутимой Эле Тики. Через пять секунд оттуда вылетел Терг–Та и проскочил мимо меня на корму.

Потом раздался звонкий металлический лязг — это открылся люк посадочной шахты для флаера. На оставленном экс–сержантом экранчике возник нечеткий из–за струй дождя, контур «Фаатио», как он виделся с позиции пилота. Корабль рос, уже была видна бешено кипящая пена за кормой, откуда по спине волны тянулся короткий кильватерный след. Я как будто провалилась в экран, оказавшись рядом с пилотом, который, уравняв скорость флаера со скоростью корабля, прицеливался в широкий (почти во всю ширину палубы) черный прямоугольник распахнутого люка. Еще несколько секунд – и я расслышала сквозь вой ветра уже знакомое жужжание воздушного винта RedYeti. Прямоугольник быстро занял пол–экрана, потом послышался оглушительный свист на корме и следом — глухой лязг. Свист стихал. Снова лязг – видимо, закрылся люк шахты. Неужели все?

«Парни, что там у вас?», — раздался из динамика несколько раздраженный голос капитана, и через пару секунд хриплый ответ Иона: «Все ОК, только помогите их вытащить». Пак Ен невнятно выругался и добавил: «Только быстрее, нам надо смываться отсюда».

Вдруг я сообразила, что здесь каждая пара рук может быть на счету, вскочила и побежала в сторону кормы, не очень представляя, как попасть к месту событий. Впрочем, едва я выскочила через дверь в задней переборке, и оказалась около ведущего наверх трапа, как одна из дверей напротив резко открылась, и оттуда раздалось: «голову ей подержите!». Совершенно не понимая, кому «ей», я метнулась туда – и как раз во–время, чтобы помочь Логану, который нес на руках голую, мокрую девчонку. «В медпункт» — скомандовал он, кивнув на дверь сбоку. Я открыла эту дверь, и мы уложили девчонку на одну из четырех коек. Вслед за нами Терг–Та и Брай втащили молодого парня, почти мальчишку, в том же виде, и уложили на соседнюю койку. На обоих пострадавших сразу защелкнули ремни безопасности. «Терг, Лог, первую помощь, — командует Брай, — Жанна, Крис, быстро в кают–компанию и пристегнуться. Приглядите там за Ионом и Фидэ, они развинчены».

Мы вчетвером – Крис, я, и вернувшийся экипаж «RedYeti» усаживаемся за столик. И пристегиваемся. У Иона лицо серое, как бетон, и такое же невыразительное, как у пристегнутой рядом с ним Эле Тики. Фидэ, наоборот, крайне возбужден, барабанит пальцами по столику, и пытается что–то сказать, но у него слишком дрожат губы.

«Команда, все готовы к маневру?» — раздается из динамика спокойный голос капитана. Слышно, как с медпункта, отвечают: «Логан – ОК»… «Терг – ОК»… Брай – ОК, наши клиенты тоже ОК». Затем подает голос разведчик: «Ион – ОК, Фидэ тоже ОК, только говорить пока не может». Экс–сержант громко ворчит: «Крис — ОК».

Я, стараясь, чтобы голос не дрожал, говорю «Жанна — ОК». Еще несколько секунд и наше стояние на волне прекращается. «Фаатио» прыгает, и его начинает болтать из стороны в сторону, и одновременно переваливать с носа на корму и обратно. Мы куда–то спешим. Я не знаю, куда, да и думать об этом не могу. В голове какая–то невероятная каша…

Ион снимает свою гестаповскую фуражку, надевает ее на голову Эле Тики и, со словами «Bueno, yo regrese a mi elastico hermoso», игриво гладит куклу по надувной груди. Фидэ издает звук, похожий на хрюканье, извлекает из кармана сигареты и зажигалку, с третьей попытки прикуривает, выпускает из носа две струйки дыма, и неожиданно–спокойным, тихим голосом сообщает: «E foa! Я там чуть не обосрался от страха, прикиньте а?». Ион влепляет Эле Тики звучный поцелуй в латексную щеку и сообщает менторским тоном: «Как сказал комманданте Армадилло: пилоту, при исполнении боевой задачи, следует обсираться не от страха, а от лютой ненависти к антигуманной политике колониализма». Фиде снова затягивается, и после паузы, говорит: «Бро, ты гонишь!». «Ага!» — весело соглашается разведчик, и оба начинают неудержимо ржать. Смеются они минуты три, не переставая — и я понимаю, что это какая–то реакция психики, вроде сброса напряжения.

Потом, перебивая друг друга, они начинают рассказывать мне и экс–сержанту, как все было. На каком–то этапе Фидэ трагическим голосом восклицает: «И я вижу, что это — парень и девчонка плавают, как Ромео и Джульетта в пруду». Ион немедленно вставляет, что в пруду, плавали не Ромео и Джульетта, а Офелия. Фидэ интересуется – с кем? Ион пожимает плечами и говорит: «По ходу, одна». Фидэ чешет в затылке, и спрашивает: «А чего так?». Разведчик снова пожимает плечами: «По ходу, с горя. Ее парень повздорил с ее папой, и шлепнул его. А потом папины родичи шлепнули парня. Ну, типа разборки древних викингов». Фидэ некоторое время переваривает полученную информацию, а затем задает вопрос, где в это время были Ромео и Джульетта. Ион, с глубоким вздохом, сообщает: «Короче, Шекспир написал три новеллы. Ромео и Джульетта — про любовь, Гамлет – про викингов, и Отелло – про мистику. Типа, там украли волшебный платок…».

Тут я не выдерживаю и встреваю в разговор о Шекспире. Но едва я произношу несколько реплик о Ренессансе вообще, и об английском Ренессансе, в частности, как нас прерывает сообщение капитана, относительно ближайших перспектив. В следующие полчаса, Ион, Фидэ и Крис общими усилиями растолковывают мне суть этого сообщения.

Ликвидация урагана Эгле путем подрыва L–bomb с ТЭ 24 мегатонны произойдет в 13:45 по гавайскому времени, в точке 11 градусов Южной широты, и 147 градусов Западной долготы. В радиусе 500 миль от этой точки в северном секторе нет ничего. В западном — острова Нуку–Хива, Уа–Поу и Моту–Ити, округ Маркизы (450 миль). В южном — атоллы Манихи и Ахи, округ Туамоту (230 миль). В западном — атолл Кэролайн, округ Кирибати (210 миль). При взрывах такой мощности, возникает маленькая (по космическим меркам) звезда, диаметром около 5 миль. В радиусе 10 миль от нее, все машины, сооружения и живые существа мгновенно вспыхивают и распадаются на куски. Все, что может гореть, превращается в пепел. В радиусе 30 миль — возникают разрушения и пожары, а все живые существа получает ожоги и контузии. В радиусе 90 миль, вспышка сожжет сетчатку глаз любому, кто смотрит в сторону взрыва без защитных очков, а горячий ураганный шквал сорвет крыши с домов, выбьет окна и поломает деревья. Наблюдатель за отметкой 100 миль, от взрыв не подвергается опасности, если не брать в расчет психологический шок, от этого зрелища (вспышка от 24–мегатонного взрыва и «гриб» высотой 40 километров хорошо видны даже в 500 милях от эпицентра). Это, что называется «матчасть».

Перед испытаниями 20–мегатонной бомбы на атолле Бикини (в 1954, когда Маршалловы острова были еще колонией США), военные не эвакуировали жителей атолл Ронгелап, лежащего в 100 милях к востоку от Бикини – и физически никто не пострадал от взрыва. Но бомба на Бикини была «грязная», она выбросила в атмосферу огромное количество радиоактивной пыли, которая протянулась шлейфом на восток, на 200 миль, так что через 2 дня жителей атолла все–таки пришлось эвакуировать, причем многие все–таки успели получить опасную, а кое–кто – и смертельную дозу радиоактивной пыли. К слову сказать, радиоактивное излучение от самого 24–мегатонного взрыва не играет существенной роли: его интенсивность падает до безопасного уровня уже в 10 милях от эпицентра.

Когда Верховный суд Меганезии решал вопрос о минимально–необходимом удалении взрывов т.н. «метеоконтрольных» L–бомб от обитаемых объектов, то принял во внимание не только мнения экспертов о свойствах «чистого атомного оружия», но и трагический казус на Ронгелапе. В итоге, хотя радиоактивной пыли при врыве L–бомбы практически нет, суд все же, поставил планку на 200 милях, да еще обязал военных в течение 10 часов после L–взрыва проводить мониторинг обстановки в контрольной полосе 200 – 220 миль.

В данном случае, контрольная полоса включала только один объект: атолл Кэролайн с координатами примерно S10 W150, в 210 милях от планируемого эпицентра взрыва.

«Фаатио», из–за оказания экстренной помощи людям, терпящим бедствие в море, вышел на позицию не в 150 милях к югу от точки подрыва L–bomb (как предполагалось планом), а в 125 милях к западу. При этом он оказался всего в 100 милях к юго–востоку от атолла. Кэролайн. Логично, что штаб флота приказал «Фаатио»:

(1) После подрыва L–бомбы прибыть на Кэролайн, и до 23.45 проводить мониторинг.

(2) В 23:50 доложить результаты мониторинга дежурному офицеру штаба.

(3) В 00:00 выйти с Кэролайн к Таити, и прибыть на базу Ваиреи к 10:00.

Я смотрю на часы — 13:14. Через полчаса будет взрыв чудовищной силы. 125 миль — это столько же, сколько от моего дома в Галифаксе до моего любимого городка Йармус на южном берегу. Я езжу туда по выходным. Там смешной старый маяк, и маленький порт с корабликами–ферри, на котрых можно прокатиться вдоль берега, и рыбный ресторанчик. Там можно перекусить после прогулки по холмам, а потом посидеть с чашкой чая, глядя, как солнце опускается за Кэйп–Форчу. Потом я выруливаю на потрепаном джипе–тиджи на трассу, через полчаса подъезжаю к Беррин, и тут меня тормозит полисмен. «Куда вы направляетесь мисс?». Я отвечаю: «в Галифакс». Он качает головой: «Нельзя, мисс. Там взорвалась бомба. Воронка — 10 миль шириной. От города даже углей не осталось. Сами посмотрите». Он показывает рукой на северо–восток, и я вижу огненный гриб в пол–неба.

«Кто это сделал?», — спрашиваю я. Полисмен равнодушно пожимает плечами: «Какие–то разборки викингов. Они пересекли Атлантику в XI веке. Ну, и при чем тут Ренессанс, а?».

Я так поражена бессмысленностью его ответа, что просыпаюсь, и слышу продолжение фразы, которую произносит не полисмен, а Ион: «Ренессанс–то был веке в XV, так?». На часах 13:21 — я спала 7 минут (и как это я заснула, при такой жуткой качке?). За это время состав за столиком слегка изменился. Куклу куда–то убрали, а на ее месте расположилась Паола Теваке. Крис, видимо, ушел на PuCo. Вместо него появились парнишка и девчонка — те самые баджао. Эта пара по возрасту — как Кианго и Поу с Рапатара. Сейчас они очень серьезно, молча слушают, как Ион пересказывает штурману мой монолог о Шекспире.

«Девочку зовут Синду, а мальчика — Тенум, — сообщает Брай, Ребята при этом согласно кивают, а Синду что–то спрашивает у меня на языке, похожем на meganezi–lingva–franco, но не настолько, чтобы я могла понять. Брай поясняет: «Синду интересуется, что тебе снилось». Не видя смысла делать из этого секрет, я пересказываю свой сон. Девчонка (которой мой упрощенный вариант лингва–франка, видимо, понятен) смотрит на меня с возросшим интересом, и с трудом подбирая слова, говорит на pidgin english: «In yo si veri kold. Hau u liv zer?». Стараясь выражаться попроще, я объясняю ей, что все зависит от привычки, и что мои предки давным–давно начали ходить через Атлантический океан, из Европы и Америку и обратно, причем их лодки не очень отличались от лодок баджао. Ну, разве что, были раза в три — четыре больше по размеру.

В разговор включается Тенум и что–то еще спрашивает. Брай вынуждена перейти от слов к рисункам – она вынимает блокнот и начинает чертить схематичные изображения. Речь, видимо, зашла о лодках, на которых мои предки пересекли Атлантику. Я в этом вряд ли могу помочь, и переключаю внимание на экран на правой стене кают–компании. Там что–то идет по TV: мелькают облака и солнечные зайчики, а сбоку выстраиваются диаграммы разных форм, и иногда вспыхивают обведенные кружочком или рамочкой числа.

«Десятый раз излагают экономику L–bomb, — сообщает Ион, заметив направление моего взгляда, — Ну, надо же как–то развлекать зрителей, пока дрон просто висит в стратосфере». Чувствуя, что я не поняла, о чем вообще речь, он начинает объяснять подробно: «Вот та воронка из облаков – ураган Эгле. В верхнем окошке — со спутника, а в нижнем – с дрона, с высоты 50 километров. А вон там, в выделенном кусочке, другой дрон, тот, который с бомбой. Он на высоте 15 километров, а высота воронки – 10 или около того».

Я смотрю на «дрон, который с бомбой». Он похож на игрушечный оранжевый бумажный самолетик, к которому снизу прицепили такую же оранжевую сигару. Я сразу вспоминаю историю про «атомный Арго» из книжки Ван Хорна. Вероятно, на экране — потомок того устройства, которое испытывали король Фуопалеле и Джой Прест.

«А справа доходчиво разрисовано, какую кучу денег из социальных фондов мы на этом экономим, — добавляет Фидэ, — Минус расходы по эвакуации жителей из зоны бедствия, минус расходы на восстановление раздолбанного, и т.д. Дальше уже научная фантастика. Ну, типа, если мы отработаем управление L–nucleo, то появится термоядерный источник энергии, по сантиму за миллион киловатт–часов, и все у нас будет шоколадное. Халявные движки для флаек в тысячу КВт, artifice–atolls из натурального камня, бананы и пальмы в Антарктиде, города на Луне, звездолеты на Альфе–Центавра… Про центавра это я уже от себя добил, по приколу… Ага, вот он пошел. Через 200 секунд бабахнет».

«Сигара» отделяется от «бумажного самолетика», и теперь видно, что у нее есть короткие крылышки, а сзади какой–то двигатель. Воронка приближается, в ней бешено кружатся облака, а в ее центре — темный, почти идеально круглый провал. «Сигара» ныряет туда, и исчезает из поля зрения, а затем… В тот момент, я подумала, что в электросети корабля случилось короткое замыкание: яркая вспышка света непонятно где, и по экрану бежит сплошная радужная рябь помех. Только когда Фидэ говорит: «Ни хера себе, сквозь такую гору туч полыхнуло!», я понимаю, что это был взрыв бомбы.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -