Дата/Время: 22 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка и Кирибати. Шонаока, озеро Удеди, online атолл Арораи.

Пикничок, экстренно прерванный из–за ложной (как оказалось) тревоги, возобновился в расширенном составе, перерастая в гульбище. Если число участников перевалило за два десятка, а объем выпивки и закуски превысил кубометр, то слово «пикник» сюда уже не подходит. Поскольку не следует нырять с аквалангом на полный желудок, Брют занялась работой по сбору геологических образцов, до обеда. При этом, из вещей, которые можно назвать одеждой, на ней были только ранец с баллоном, маска, пояс с инструментами и трусики размером приблизительно с этикетку от пива.

Дюжие легионеры занялись обычными приготовлениями: разжиганием угля в жестяной печке для барбекю, установкой тентов и расстилкой брезентовых полевых столов. Эта работа не мешала им глазеть на Брют Хапио и обмениваться мнениями относительно ее фигуры, сравнивая ее с фигурой Ромсо Энгвае. В ответ на особо циничные замечания по поводу размера и конфигурации бюста и зада, Ромсо иногда била особо разговорчивых легионеров поварешкой по голове, но на область и стиль дискуссии это не влияло.

Что касается пива, то оно присутствовало в значительном количестве – но, без этикеток, баночное. Это оказалось кстати: жестянки от пива хорошо подходят на роль мишеней, а Герхарду был обещан ликбез по стрельбе из наградного CZ–75. Работу инструктора, по общему согласию, доверили Пуме. Во–первых (как сказал Рон), это — «хорошая практика работы с гражданскими лицами». Во–вторых, ей все равно было скучно смотреть по TV про политику. В–третьих (как добавил Ндунти), бойцам ВВС Шонаока «надо учиться у армии культурной страны». Рон и Пума сняли камуфляжные комбинезоны и остались в цивильных майках и шортах с эмблемами «Taveri–Futuna»: оранжевая девушка на фоне синего неба закручивает на себе гребень зеленой морской волны на манер lava–lava.

— Странно, — удивился Штаубе, — оружейная фирма и абсолютно–мирная символика.

— Партнерство «Taveri» начинало с бытовых машин, — сообщил Рон, — Дешевые клоны корейских роботов «Hunsung», австралийских «NEC–cyber» и японских «Epsony» — это была главная тема после революции. Партнерство занялось оружием всего лет 5 назад. Мирные товары «Taveri» мало известны на внешнем рынке из–за проблем с законами.

— В смысле, это считается пиратской продукцией?

— Типа того, — подтвердил меганезиец, — Кстати, «taveri» на утафоа — это такая гусеница, вроде шелкопряда. А партнерство назвали так потому, что первой серийной машинкой была раскроечно–швейная. У нас дома есть такая. До сих пор работает. Отличная штука: помещается на столе, но на ней можно сделать тент, крыло для дельтаплана, парус…

— Рон, — перебила Пума, — Не отвлекай Герхарда. Ты отвлекаешь, а потом будешь меня ругать, что я толком не провела учебные стрельбы.

С этими словами, она уволокла Штаубе в ту сторону, где Дитер и Колин расставили 5 пустых жестянок, и успели даже заключить пари на бутылку рома: попадет ли министр хоть раз в жестянку со ста футов. Оптимист Дитер ставил, что попадет. Колин занимал реалистичную позицию — он видел, что Штаубе впервые держит в руках боевое оружие. Как и положено инструктору, Пума начала с краткого рассказа, а потом перешла к делу.

— По ходу, модель CZ–75–auto, 1992 года – это что–то среднее между совсем маленькими карманными пулеметами типа австрийского Glock–18 или нашего LEM–45, и побольше, типа израильского micro–UZI или шведского Interdyn–80, которые не очень засунешь в карман. У этой чешской штуки длина 205 мм, и что в нем хорошо, так это гнездо, перед скобой, куда втыкается запасной магазин и получается вторая ручка. Теперь я его держу двумя руками в разных точках. Устойчиво. На, Герхард, держи. Удобно?.. Ага, ты руки сдвинь вот так… Теперь левую отпусти и оттяни вот эту фигню назад. Это затвор. Все, отпускай. Это ты дослал патрон. Теперь снова держи двумя руками… Флажок вот этим пальцем сдвинь сюда. А вот там сдвинь сюда. Это автоматический огонь. Обязательно проверь, что никто там не шляется. Подними пистолет, смотри сюда, чтобы тут и тут совпало с целью. Держи крепко, но не сжимай, не напрягайся, а то будет дрожать. Вот. Плавно нажми на крючок пальцем и отпусти… Не думай, просто нажал–отпустил.

Бабахнула короткая очередь, ствол в руках Штаубе дернулся, пули ушли выше цели и выбили пыль и каменную крошку на склоне, метрах в ста за шеренгой жестянок.

— Классно! – заявила Пума, — У тебя все отлично получилось, Герхард.

— Но я, кажется, не попал, — заметил он.

— Ну и что? Подумаешь, какая херня. Сейчас мы вместе научимся попадать. Целься еще раз и стрельни так же, как до этого. Спокойно, нажал–отпустил. Давай.

Раздалась вторая короткая очередь – с тем же результатом.

— Просто блеск! Ты сам стрелял! Это то, что надо. Попробуй еще разок, но возьми прицел чуточку ниже, потому что у тебя ствол ведет вверх. Это такой эффект при отдаче.

Третья очередь. Пули щелкнули по камню метрах в трех от шеренги банок.

— Классно! – Пума азартно хлопнула в ладоши, — А теперь играем в Шварценеггера. Был такой хрен, изображал в кино робота–киллера. Янки его выбрали гувернером штата, не помню какого. Насрать. Он стрелял длинными очередями. Так было по сценарию, да! И мы будем в это играть. Сейчас я сменю обойму на полную. Смотри, как делается. Упс… Готово. В обойме 16 патронов и один остался в стволе. 17. Целься, как в прошлый раз и жми, не отпускай. В этом весь прикол! Гаси уродов! Fire!

Очередь грохотала полторы секунды. Летела каменная крошка, рикошетящие от камня пули, со свистом уходили в небо. Промахнуться по всем пяти жестянкам сразу тут было почти невозможно, но Штаубе это удалось. Пума была совершенно не обескуражена.

— Ya! – крикнула она, — Это было круто! Сейчас сменим обойму и сыграем еще раз!

Чудес не бывает. От второй полуторасекундной очереди две из пяти жестянок не сумели увернуться, и со звоном покатились по камням, демонстрируя дырки в боках.

— Iri! Ты их поимел, Герхард! — Пума картинно вскинула руки над головой как чемпион олимпийских игр, — Делаем перерыв, чтобы уши отдохнули, а потом пробуем стрелять одиночными. Это чуть сложнее, но у тебя это получилось и то получится. Aita pe–a!

Оптимист Дитер ткнул Колина в бок и подмигнул.

— Видал, пророк херов? Целых две жестянки! Как вернемся — с тебя бутылка.

— Я свидетель, – ввернула Ромсо.

— Да уж… — проворчал тот, — Откуда я знал, что он будет лепить такими очередями.

Ндунти и Дуайт не заключали пари, но внимательно следили за тренингом (по TV пока шли не интересные для них сюжеты: 101–я торговая война США и Китая, сепаратизм в Индонезии и выборы мэра Парижа). Когда наступила тишина, Ндунти спросил у Рона.

— Кто учил твою жену так учить?

— Я, — коротко ответил тот.

— Это обычай нези? У вас всех так учат?

— Да. На физкультуре, в последнем классе базовой школы.

— Ни хрена себе, — задумчиво проворчал Дуайт, выбивая сигарету из пачки.

— Это правильно, — сказал Ндунти, — Я учил стрелять старшего сына, и тоже говорил ему только хорошие слова. Тоже придумывал разные игры, чтобы ему было весело. Но я не знал, что так можно учить человека, который тебе никто. Нам надо учить солдат так же.

— Надо, — согласился капитан наемников, — Только где взять инструкторов вроде них?

— Поговорю дома с офицером, который от INDEMI, — сказал президент и прислушался.

Брют вышла на берег, чтобы сменить баллон и распихать по пакетам очередную порцию образцов со дна озера. Один из легионеров, жаривших барбекю в десяти шагах от берега, тут же завернул что–то фантастическое о своих сексуальных подвигах и спросил, как она на это смотрит. Меганезийка ответила: «Зависит от погоды, но сколько слона не корми, а у синего кита все равно больше». Легионеры живо заинтересовались размером китового достоинства. Брют, между делом, набрала что–то на своем ноутбуке, и из мини–принтера выполз лист распечатки. «Это вам, ребята. Тут раскрыта вся тема». Она снова ушла под воду, а «ребята», подобрав листок, стали знакомиться с фактами из книги секс–рекордов (самые впечатляющие абзацы восторженно зачитывались вслух по несколько раз)…

Президент цокнул языком и поинтересовался у Рона:

— Эта женщина–геолог, она тоже из вашей армии?

— Нет, она гражданский специалист. Не военный.

— У! Не военный. А ей не страшно, когда вокруг много чужих солдат и мало своих?

— Чего ей бояться, Чоро? – лениво ответил меганезиец, — Разве эти солдаты сошли с ума?

Ндунти знал, что его легионеры, хотя и не читали Хартию, но в курсе ее артикула №2.

«Каждый хобитант Меганезии находится под безусловной защитой правительства. Эта защита не зависит ни от какой политики, ни от какой дипломатии, и осуществляется любыми средствами без всякого исключения. Поскольку нарушение любого базисного права одного гражданина есть тотальное нарушение всех базисных прав всех граждан, полиция и армия применяют против нарушителя прямую вооруженную силу».

Как это выглядит практически — легионеры уже видели собственными глазами. У них не было ни малейшего желания попадать под колеса меганезийской военной машины.

Капитан Дуайт щелчком стряхнул пепел с сигареты и цинично выразил эту мысль:

— Легко быть смелым, когда тебя защищает авиация с атомными бомбами.

— Только если привык к этому с детства, как Брют или как Пума, — уточнил Финген.

— Думаешь, миз Батчер родилась в Меганезии? — спросил Ндунти, — Протри глаза, Хэм.

— Я вижу, что жена Рона – банту, ну и что? Рон, у вас там живет много банту, верно?

— Думаю, тысяч пятьдесят, не меньше, — ответил тот, — это не считая метисов..

— В Меганезии, как в Австралии, есть все, — поддержал Граф, — Даже алеуты, правда?

— Да. Они из нашего океана. От Алеутских островов до Маршалловых около 2,5 тысяч миль, ничего удивительного, что некоторые уезжают к нам. Около авиа–базы Сибил на самом северном атолле Бокатаонги, есть целый поселок алеутов, около сотни домов.

— Ясно, — Финген кивнул, — У вас теплее, чем между Аляской и Камчаткой. Чоро, я прав!

— Ты ни хрена не прав, — сказал президент, — Рон, твоя жена точно здешняя.

— По ходу, так. Она родом из района с верховьев Замбези, из Мунилунга.

— У! – Ндунти многозначительно поднял палец к небу, — Я знал. А ты болван, Хэм. Купи самые толстые очки и повесь себе на нос, или на хер, без разницы.

— Чего ты сразу не сказал? – обиженно спросил тот и толкнул меганезийца плечом.

— Ты не спрашивал, — равнодушно ответил Рон, толкнув его в ответ.

— Жулики вы все в этой Меганезии, вот что, — заключил Финген, потирая ушибленное плечо (более крепкий экс–коммандос немного не рассчитал силу).

— Заткнись, — бросил Ндунти и потыкал пальцем в меню телевизора, делая звук громче.

*********************************

CNN: Бои в акватории Африканского Рога. Эскалация Конго–Самбайского конфликта.

*********************************

«…Из шести островов в Индийском океане, лежащих в 200 милях к югу от Аравийского полуострова и в 150 милях от сомалийского Африканского рога. До объедниения в 1990, архипелаг Сокотра был частью Южного Йемена который придерживался про–китайской ориентации. По мнению Китая, юг незаконно аннексирован Северным Йеменом. В 1994 КНР поддерживала сепаратистов, восстановивших социалистический Южный Йемен – правда, всего на 70 дней. Затем сепаратисты были разгромлены войсками правительства. По заявлению Пекина, десант с крейсера «Наутилус» высажен на остров Алкури (самый западный, и второй по размеру в архипелаге) по просьбе народного собрания, взявшего власть и объявившего о реставрации Социалистического Йемена в границах 1970 года. Алкури уже полностью под контролем НОАК и сепаратистов. На главном, восточном острове Сокотра–Хадибо сепаратисты уничтожили военно–морские и военно–воздушные базы правительства на побережье. В центральных горах в десяти милях от северного и южного берегов возможно идут бои. Обстановка на четырех мелких островах остается неизвестной. Утром ВВС Йемена вступили в бой с авиацией сепаратистов, но не смогли прорваться к архипелагу, и вернулись на аравийские базы, потеряв 6 самолетов. Сейчас ВМФ Йемена готовится выйти из Аденского залива в сторону Сокотры, но это вызывает резкий протест Индии, Лакшадвипа, Мадагаскара, Мальдивов, Сейшел и Сомалийского Пунта. Экстренно созван Совет Безопасности ООН. Аналитики полагают, что мы имеем дело с развитием Конго–Самбайского конфликта, который перекинулся на Африканский Рог и Аравию из–за событий вокруг фальшивого рейса Сарджа–Кейптаун. Напомню, что пассажиры были задержаны в Сарджа, а вместо рейсового аэробуса в Африку вылетел военный транспорт с корпусом сарджайских десантников. В полете на высоте 12000 над Африкой, мастер–пилот Штаубе, оказавшийся диверсантом Народного Фронта Шонао, убил напарника, открыл люки, разгерметизировал салон, и 600 военнослужащих умерли от удушья. После посадки на одном из транзитных аэродромов в Южном Конго, Штаубе передал самолет военной комиссии непризнанных республик Мпулу и Шонаока. Сейчас он находится в столице Шонаока, Лумбези, где занял пост министра военной авиации. Пассажиры задержанного рейса сутки находились в плену у боевиков «Хизбафард», а утром были переданы офицерам ВВС ЮАР, прибывшим в аэропорт эмирата Сарджа, и отправлены в Кейптаун спецрейсом. Никто из них серьезно не пострадал. МИД эмирата намерен добиться выдачи Штаубе, как военного преступника, международному суду в Гааге. М–р Ндунти, президент Шонаока в телефонном разговоре с репортером, сказал (цитирую): «Наша страна ведет войну против агрессивного режима эмирата Сарджа, а эффективное истребление вражеских солдат на войне — это не преступление, а героизм. Действия капитана Штаубе — это пример, на котором наши бойцы учатся сражаться и побеждать» (конец цитаты). Шонаока — маленькая и бедная страна с населением меньше пол–миллиона человек, но поддержка некоторых тихоокеанских стран делает ее военные устремления весьма реалистичными. Вчера на президентском банкете в честь капитана Штаубе звучали милитаристские призывы к актам террора против стран ЕС и Аравии. Банкет проходил в бывшей мечети, опустевшей из–за массовых гонений на мусульман. Как сообщил канал Al–Jazeera, семья Штаубе, брошенная им в Сарджа (четыре жены с двумя малолетними детьми) совершила коллективный суицид. По словам эмира Аль–Аккана (цитирую): «Они не вынесли позора, которым покрыл их этот мерзкий шпион, служивший заклятым врагам ислама и нашей страны» (конец цитаты). Бывшие коллеги Штаубе по авиакомпании «Jet–Easy» и по экспертному комитету ICAO, говорят, что он тяжелый и скрытный человек, но его квалификация, как пилота и авиа–эксперта очень высока, а его коньком было исследование и моделирование катастроф. Один сотрудник ICAO (просивший не называть его имя) сообщил: (цитирую) «Я был обеспокоен, когда Штаубе уехал работать в исламскую страну: этот человек — находка для террористов, а теперь, когда он работает на военно–фашистскую диктатуру страны–изгоя, я опасаюсь самых ужасных последствий» (конец цитаты). Мы будем следить за развитием событий.

С вами был Энди Карриган, CNN, Нью–Йорк — Франкфурт — Джибути — Найроби».

*********************************

Ндунти откусил кончик сигары, смачно выплюнул кусочек табачного листа, тщательно прикурил от спички, выпустил изо рта и ноздрей целое облако сизого дыма, и произнес:

— Аккан, трусливый червяк, приказал их всех убить, а сказать это боится. Трус. Дрянь.

— Да, — согласился Граф, — Про суицид это фуфло.

— Этот эмир — мудак, — добавил Финген, — Легче поверить в суицид куклы из секс–шопа.

— Европейцы – еще большие мудаки, — возразил Дуайт, — они поверят. Рон, я прав?

— Как тебе сказать, — меганезиец почесал в затылке, — Внутри, не поверят, а снаружи, как бы, поверят. Это называется: двоемыслие, на этом держится вся их политэкономия.

— Ну, ты загнул. А можешь нормально объяснить?

— Нам на тренинге это вот как объясняли, — начал резерв–сержант, — слово «doublethink» придумал великий британский социолог Оруэлл, и дал определение, которое мы учили наизусть. Хоть в лепешку разгребись, а яснее тут не напишешь «Двоемыслие: привычка одновременно держаться двух противоречащих друг другу мнений, говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить, забывать любой факт, который стал неудобным, но вспоминать его, если он стал нужен, отрицать существующую реальность, но учитывать эту реальность, которую отрицаешь».

— Пиздец… — тихо прошептал Граф, и все на несколько секунд замолчали, подавленные монументальной абсурдностью прозвучавшей цитаты.

Со стороны импровизированного учебного полигона, раздался выстрел. Через несколько секунд – второй. Потом — два сразу, почти без паузы. Шла вторая часть полевых занятий. Пума возилась со Штаубе, как юная деятельная племянница, которая пытается научить старомодного и рассеянного дядюшку пользоваться всеми прибамбасами к карманному компьютеру–коммуникатору. Дядюшка неуклюж, как столетняя галапагосская черепаха, но поскольку он родной и очень хороший, то… В общем, понятно.

Хэм Финген вышел из культурологического ступора и поинтересовался:

— Рон, а на хрена у вас в армии тренинг по философии.

— Во–первых, не в армии, а в спецотряде «STROR», это сокращенно от Стоп–Террор. Во–вторых, не философия, а практическая психология. В–третьих, это надо потому, что мы работали на Марианах. Там часть островов наши, часть – штатовские, а туристы общие, иначе никак не получается. Террористы, соответственно, тоже общие.

Бооби Дуайт закурил очередную сигарету и поинтересовался:

— Чья психология–то? Террористов или туристов?

— По ходу, и тех, и других, а главное — персонала отелей, маркетов и ресторанов. Когда занимаешься профилактическим поиском, то их надо опрашивать в первую очередь, а у них – двоемыслие. С одной стороны, они знают, что мусульмане это и есть террористы. Но с другой стороны, им вбили в мозг, что ислам – это одна из мировых религий, а все мировые религии учат одному и тому же, причем только хорошему, что они – основа цивилизации, и что исламская культура равноправна с нормальной человеческой. Это и есть двоемыслие. Это еще называют «политкорректность» и «толерантность». Человек видит исламские митинги типа «смерть неверным» и «ислам будет править миром», он знает про взрывы на дискотеках и захват заложников. На улице он обходит за сто шагов фигуранта, одетого по–мусульмански. Но если начинается полицейская фильтрация, то этот же человек возмущается: преследованием мусульман и оскорблением ислама. Он знает факты, но верит в пропаганду. Он поверит в групповой суицид семьи Штаубе так же, как верит, что ислам – это гуманная религия, осуждающая терроризм.

Ндунти задумчиво покрутил толстыми пальцами сигару, рассматривая столбик пепла.

— У! И как ты работал, если вокруг такие бараны?

— Я выучил исламский разговорник и работал мусульманином. Оделся, как они, приехал, как бы, с индонезийских островов, и пошел искать своих братьев по вере. Спрашивал в отелях, маркетах, дешевых ресторанах, на причалах, в авто–мастерских. Кто–то звонил в полицию – ну, это нормальные ребята, мы их брали на заметку. Кто–то шарахался. Это естественно. А кто–то подсказывал, где искать. Их мы тоже брали на заметку.

— Ясно. Ты нашел братьев–мусульман. А дальше что?

— Дальше… (Рон вздохнул) … В исламе есть три течения: сунниты, шииты и хариджиты. Они враждуют между собой с VII века. Спорят, кто правовернее.

— В смысле, у кого стволов больше, у того и теология правильнее? – предположил Граф.

— По ходу, так. Но имеют значение и другие методы, как то: мины, яд, холодное оружие.

— … И деньги, — вставил Финген, — У суннитов денег больше, поэтому они правовернее.

— А ты, Рон, в каком течении был? – поинтересовался Граф.

— В начале, обычно, суннитом, — ответил резерв–сержант, — Потом мне начинало больше нравиться учение хариджитов. Это, как ты понимаешь, обязывает к некоторым вещам.

— Ты всех гасил? – поинтересовался Ндунти.

— Что ты, Чоро, — искренне возмутился Рон, — Я не опускался до теологических споров с обычными лавочниками или грузчиками. Меня интересовали только те, кто радикально погряз в своих суннитских или шиитских заблуждениях.

— А как на это смотрели янки, в смысле – их копы? – спросил Дуайт.

— Как на привычные разборки между радикальными исламскими группировками. Я же не один такой борец за веру. У суннитов и шиитов свои есть, тоже борются, не хуже меня.

Центурион Дзого Мтета взял с решетки кусочек мяса, глубокомысленно прожевал его, и крикнул во всю мощь своих не маленьких легких:

— Чоро!!! Еда сделалась!!!

— Хорошо, — сказал генерал–президент, погладив пузо.

Публика лениво потянулась к столу (точнее, к печке для барбекю, рядом с которой был расстелен брезент). Более цивилизованные пилоты, сгружали себе мясо на бумажные тарелки. Более простые легионеры использовали вместо тарелки левую пятерню (как–то умудряясь при этом не обжигать ладонь). Пума была солидарна со второй группой. Рон оценил опытным взглядом ее энтузиазм, и посоветовал.

— Ты не очень торопись. Соизмеряй с пищеварительным потенциалом.

— Мы этот еще не проходили, — сказала она, — Только тот, который от силы тяжести и тот, который от электричества.

— Я имею в виду, что желудок у тебя не резиновый.

Пума что–то неопределенно пробурчала в ответ и устроилась в молодежном углу стола, между Ромсо и Дитером. Ее недавний курсант – Штаубе, занял место между Ндунти и Роном. Вид у него был несколько обалдевший. Еще бы: с непривычки произвести под сотню выстрелов из достаточно мощного пистолета.

— Миз Батчер хорошо инструктирует, да? – спросил его Ндунти.

— Да… Кажется, у меня стало что–то получаться. Но, со стороны виднее.

— Вполне нормально, — сказал Рон, — Если ты будешь стрелять хотя бы пару раз в неделю, то вообще будет отлично. Кстати, Пума, ты молодец.

— Угу… — отозвалась она, не отвлекаясь от жевательного процесса.

Штаубе кивнул.

— Действительно, Пума, ты прекрасный инструктор. Ты давно этим занимаешься?

— Недавно. Поэтому, пока мне дают инструктировать только военных. А гражданских инструктировать сложнее, но за них очень хорошо платят. Это очень важная работа.

— Но обычным людям совсем не обязательно уметь стрелять, — заметил Штаубе.

— Не знаю, что обязательно, — проворчала Пума, — но знаю, что это очень важно.

— Но почему?

— Потому, — ответила она, отрывая крепкими зубами очередной кусок мяса, — что так надо. Вот я военный спец, а ты гражданский спец. Ты дал мне хавчик, который я ем, и тряпки, в которые я одеваюсь, и генератор для электричества, и флайку, на которой я летаю, и даже пушку, из которой я стреляю, тоже придумал и сделал ты. Ты написал законы, по которым мне удобно жить. Когда я рожу ребенка, и он подрастет, ты будешь его учить. Значит, ты – мой лучший друг. А тот, кто хочет тебя заколбасить или закошмарить – тот мой враг. Он хочет отнять у меня хавчик, тряпки, электричество, флайку и пушку. Он хочет, чтобы мои дети были неграмотные и голодные. Мне надо его найти и убить, это понятно, да?

— Даже если он еще не совершил никакого преступления? – уточнил Штаубе.

— При чем тут преступление? – удивилась Пума, — Он не вор. Он — враг. Кто на войне ждет, пока враг что–то совершит? Только очень глупый дебил. Он дождется, что его убьют.

— А если войны нет?

— Война есть, — сказала Пума, — Боевые действия, они то есть, то нет, а война всегда, пока жив хотя бы один враг. Cолдат всегда это помнит. Помнит, что как делать. Как ты всегда помнишь про самолеты. Про то, как на них надо летать. Это понятно, да?

— Более или менее, — нейтрально ответил он.

— Если ты совсем не можешь стрелять, — продолжала она, — то врагу просто. Есть враг и я. Шансы равны. Но если ты можешь немного стрелять, то иначе. Если враг отвернулся, то ты выстрелил врагу в спину и убил. Врагу надо смотреть на тебя. Он не может смотреть на всех гражданских. Шансы не равны. Враг устал. Отвлекся. Опоздал. Я его убила. Мы вместе его убили потому, что ты можешь немного стрелять. Нам хорошо, да?

Генерал–президент Ндунти рассмеялся и хлопнул Пуму по плечу.

— Я тебя боюсь, маленькая женщина. Слышишь, Рон, я боюсь твою жену. Я отвернусь, а вдруг она выстрелит мне в спину и убьет?

— Зачем, Чоро? — невозмутимо поинтересовалась Пума, отгрызая очередной кусок мяса.

— Я так шучу, — объяснил генерал.

— У–у! – немного обиженно протянула она, — Мой мужчина тоже прикалывается, когда я объясняю. А я говорю так, как я прочитала в инструкции, но у меня в голове маленький склад слов, и получается, может быть, смешно. Но это все равно правильно.

— Ты все правильно объяснила, — сказал Рон, — Очень хорошо и понятно.

На берег выбралась Брют Хапио, кинула пакет с образцами в коробку, где уже лежало штук десять таких же пакетов, и стала освобождаться от дайверского снаряжения.

— Allez. Завтра пусть другие ныряют… Foa, вы там еще не все сожрали? Найдется кусок хавчика и глоток пива для труженика моря?.. В смысле, озера?

— Падай сюда, — предложил Рон, хлопнув ладонью по брезенту рядом с собой, — тебе на тарелку нагрузить, или ты руками?

— На тарелку. Я бы не отказалась еще от серебряного столового прибора, но, с учетом военно–полевых условий… Главное, чтобы не очень горелое, но и не совсем сырое.

— Ты нашла, что искала? – поинтересовалась Пума.

— Скорее да, чем нет, — ответила Брют, — потом расскажу. Сейчас жрать очень хочется.

Генерал–президенту тоже хотелось знать, что же она такое нашла (и что искала) на дне этого не совсем обычного озера, но сейчас его занимала другая тема. Тема, возникшая после того, как он прострелил голову Францу Лепгаузену в своем звукоизолированном кабинете. В багаже мертвого швейцарца нашлось много всяких интересных вещей. Там было восемь пачек по 10 тысяч долларов, хороший ноутбук (который Ндунти подарил сыну), какой–то интересный диск (к сожалению, под паролем – надо будет как–то найти хакера, который бы это вскрыл), папка с несколькими интересными бумагами (они еще пригодятся в свое время), несколько пластиковых карт разных банков (надо попробовать снять с них деньги), два паспорта, швейцарский и пуэрто–риканский (их можно выгодно продать), и четыре мобайла разных моделей: два — обычные сотовые – Nokia и Samsung, два – сателлофоны Thuraya и Iridium. Последний аппарат Ндунти мгновенно распознал, как фальшивый. При обычных габаритах (примерно 15x5x3 см) он весил не 250 граммов как положено, а вдвое больше. По опыту зная, что в такой штуке может оказаться самый неприятный сюрприз, генерал вызвал Дуайта и приказал разобраться с «неправильным Иридиумом». Капитан наемников связался с дружественными торговцами оружием, и через час выяснил, что фальшивый сателлофон представляет собой одну из новейших стреляющих игрушек скрытного ношения, для оперативников европейских спецслужб. Игрушка была отличная, исправная, готовая к работе, и Ндунти с трудом справился с желанием оставить ее себе. Не следует брать себе личное оружие человека, которого ты убил сомнительным способом. А если человек был мутный (как Франц) – то тем более, этого не надо делать. Наверняка на оружие наложено igbekela, и в любой момент ствол может обернуться против нового хозяина, особенно – если дух старого хозяина бродит неподалеку (а он бродит — раз тело не похоронили толком, а скормили падальщикам). В таком случае, лучше, как можно быстрее, продать или подарить опасное оружие кому–нибудь постороннему. Скорее всего, на постороннего igbekela не подействует, а если подействует – значит, не повезло человеку. Бывает… И Ндунти принял решение.

С сигарой в зубах, он прошелся до головного «Хаммера», вынул из ящика в багажнике игрушку мертвого швейцарца, и, вернувшись назад, похлопал Пуму по плечу.

— Ты очень хорошо учила стрелять моего друга Герхарда и это, наверное, стоит хороших денег. Но ты тоже мой друг, поэтому я лучше подарю тебе одну вещь. Это оружие, и ты такого точно не видела. Его мало кто видел, и тебе будет, чем похвастаться.

— У! – произнесла она, принимая из его рук фальшивый мобайл, — И что оно делает?

— Оно стреляет, — пояснил генерал–президент.

— Стреляет? — недоверчиво переспросила младший инструктор, крутя игрушку в руках.

— Так, — деловито сказал Рон, — По–моему, это американский «Nokitel» модель 1999 года.

— Нет, — Ндунти покачал головой, — это бельгийский «Mobitir», совсем новый. «Nokitel» перед ним говно. Да! Раскрывается, как «Nokitel», но это настоящий SMG. Смотри сам.

— Что это за хрень? – спросила Брют Хапио.

— Пистолет–пулемет в виде мобайла, — ответил Рон, — Это придумали в Америке, в конце прошлого века, для CIA. Потом их делали кто попало, для bandidos. Работает вот так…

Экс–коммандос что–то нажал на корпусе, повернул заднюю половину вокруг невидимого продолжения толстой антенны, оттянул назад и отпустил. Раздался негромкий щелчок и сателлофон превратился в маленький горбатый пистолет с короткой рукояткой. Еще два движения. Крышка «горба» — снята, панель фальшивой клавиатуры – сдвинута.

— Так–так, — проворчал он, — Машинка 250–го калибра под стандартный интердиновский патрон 4,5 мм… Это у него такая затворная рама, а это, типа, поршень?… Мда, смешная конструкция. Если это еще и работает… Чоро, ты проверял?

— Работает, — лаконично ответил Ндунти.

— Так–так… — Рон, поставил снятые детали на место и сделал шагов 20 по направлению к покинутому стрельбищу, где еще валялись расстрелянные жестянки.

Брют покачала головой.

— Отчаянный парень. Надеюсь, этот дивайс стреляет не во все стороны сразу.

Очень тихо (по сравнению с предыдущей серией) щелкнул одиночный выстрел. Самая несчастливая жестянка вздрогнула и откатилась на полметра. Две секунды — и короткая очередь проделала пару маленьких дырочек в другой жестянке. Рон хмыкнул, подобрал обе и вернулся назад.

— Хорошая машинка, — сообщил он, передавая «Mobitir» Пуме, — Наводит на мысли.

— Можно мне тоже пострелять? – спросила она.

— Почему нет? Это же тебе подарили.

Через три минуты Пума расстреляла остаток обоймы, вернулась и прочувствованно пожала руку президенту.

— Классная фигня, Чоро! Спасибо!

— Нет проблем, — ответил он, — Мы тут парни простые, для друзей нам ничего не жалко.

— Рон, Пума, а можно использовать вашу энергию в мирных целях? – спросила Брют.

— Это будет стоить тебе лекции, — предупредил резерв–сержант, — Типа: устройство недр революционной Африки, в популярном изложении.

— Вообще–то, — сообщила она, — революции на устройство недр Африки не влияют. Хотя, если вспомнить подготовительные работы у подножья горы Нгве…

— Я имел в виду, у Пумы в колледже ни хрена нет про геологию, — уточнил Рон, — Только картинка вроде апельсина в разрезе, а это же не дело…

— ОК, — ответила Брют, — будет вам лекция. При условии героического труда, разумеется.

Мастер–геолог Брют Хапио умела проводить изыскания в довольно–таки экстремальных природно–политических условиях, и иметь дело с самыми разными людьми: приятными, отвратительными, умными, глупыми, в общем – с такими, какие есть. Отправляясь в эту экспедицию, она приготовилась к тому, что меганезийский контингент будет состоять из доброжелательных солдатиков (готовых помочь, но не знающих, как), а «туземный» — из похренистов, которые работают только пока на них смотришь, а когда отворачиваешься, тут же что–то воруют (хотя, при этом, они могут быть симпатичными людьми). Надо же было сразу влипнуть в совершенно непредсказуемую ситуацию. Попав в центр событий вокруг эмирского аэробуса, она вспомнила старую верную примету. Если экспедиция начинается с жопы, то далее эта жопа будет лишь углубляться. И точно. Черт с ними, с мороженными тушками в самолете (Брют и не такое видела), но близкое знакомство с президентом Шонаока было совсем не в масть. В общих чертах ей рассказал об этом субъекте меганезийский офицер спецназа, рядом с аэробусом.

«В начале карьеры, этот Ндунти командовал бандой. Теперь, в том же стиле, командует маленькой страной. Хитрая наглая отмороженная скотина. Он врет всегда, даже когда говорит правду. Убивает с редкой легкостью, и тут же на кого–нибудь это сваливает. За последние три дня он напарил швейцарцев, арабов, китайцев, американцев и нас. Взять эту историю с Эйрбасом. Пилот–маньяк убил 600 эмиратчиков (врагов Ндунти). Дальше, толпа заложников, китайский крейсер кошмарит Аравию, все в говне, а Ндунти — не при чем. Предыдущий случай: наши перехватили «Фалькон» с грузом человеческих органов, которыми торговал Ндунти, он сразу свалил это дерьмо на швейцарцев и сарджайцев, а сам стал белым и пушистым борцом за свободу и гуманизм. Под это дело, он зачистил и ограбил всех своих здешних партнеров, а нам пришлось ему помогать. Мы выдали ему экипаж и персонал с «Фалькона» и все репортеры уверены, что в Шонаока их судил суд присяжных, потому что был протокол… Ага щас. Их отвели на сто метров от границы и шлепнули у нас на глазах, вот тебе и присяжные. Ндунти умеет сделать так, что другим выгодно разгребать его дерьмо, а он сам, типа: «компромиссная фигура». Вот увидишь, ему отдадут Штаубе, из–за которого потом будет новая куча дерьма и это дерьмо будем разребать мы, китайцы и янки, а Ндунти снова окажется не при чем».

Из этого рассказа, у Брют сложилось, в общем нейтральное впечатление о президенте Ндунти. Средний хищник в своей родной экваториально–африканской среде обитания. Продукт военно–политического дарвинизма. Ндунти не был ни садистом, ни маньяком, ни еще каким–либо типовым персонажем, внушающим однозначное отвращение. Он убивал, чтобы выжить, грабил, чтобы выжить, лгал, чтобы выжить, предавал, чтобы выжить – и выжил. Как акула, которая выжила в борьбе за существование, длившейся почти полмиллиарда лет. Вы можете даже любоваться этим продуктом эволюции через стеклянную стену океанариума, в нем есть своеобразная опасная грация, смертоносная элегантность. Но если вы вдруг столкнетесь с ним нос к носу в его родной среде, то вам будет не до эстетических оценок. Даже если он ведет себя неагрессивно и, в каком–то смысле, дружелюбно, вам все равно не доставит удовольствия такое соседство…

В общем, Брют Хапио могла констатировать, что Ндунти был ей полностью понятен. Иное дело, Рон и Пума Батчер. Перед вылетом на Удеди, Шеф службы безопасности «Mpulu Experimental Geological Group» говорил Брют: «До завтра вас будут прикрывать двое военспецов, ветеранов здешней гражданской войны, и вам нечего опасаться».

Брют ожидала встретить двух вооруженных до зубов «горилл» а увидела влюбленную парочку, подходящую скорее для серферской тусовки на Бора–Бора или на Фиджи, чем для работы охранниками в зоне военного риска. Яркие шортики, маечки, беззаботные улыбки до ушей… Правда, автоматы в их экипировке парочки присутствовали (как, впрочем, и в экипировке самой Брют), но много ли от них будет толку, в случае чего?

Когда на горизонте образовались непредвиденные гости на «Хаммерах» с пулеметами, Брют была поражена тем, как Рон и Пума, «обеспечив безопасность охраняемого лица, сообразно ситуации», нырнули в мешковатые камуфляжные комбинезоны и как будто растворилась в ландшафте. Были — и нет. Как селедка хвостом смахнула… На команду Ндунти фокус с исчезновением (и еще какие–то фокусы, которых Брют не видела, т.к. «отдыхала» на середине озера) произвел крайне серьезное выпечатление. Легионеры поглядывали на Рона и Пуму с некоторой настороженностью (хотя, недоразумение, с которого началось знакомство, было исчерпано). Хищники чуяли хищников какой–то другой, очень опасной породы. Что касается Брют, то для нее Батчеры с Пелелиу были просто хорошими ребятами, к тому же (как оказалось) блестяще знающими свое дело.

Самым странным из персонажей, собравшихся на берегу Удеди, был Герхард Штаубе. Что–то с ним было не так. Мельком глянув, как Пума пытается научить его обращаться с довольно простым оружием, Брют пришла к выводу, что это – обычный гражданский европеец, который до вчерашнего дня не имел никакого отношения к Народному Фронту Шонао. Из него такой же диверсант–подпольщик, как из медузы — альпинист. За каким хреном он поехал работать в эмират? Деньги? Нет. Такой авиа–эксперт может иметь хорошие деньги в любой нормальной стране. Статус? Нет. При исламском феодализме высокий статус передается только по наследству. Симпатии к исламу? Но он ненавидит ислам. Может быть, эмир его шантажировал? Но чем?

А вот еще странность: почему гражданский европеец Штаубе (привыкший к благам цивилизации), смывшись из Сарджа, поехал в полудикую и опасную страну шонао, вместо того, чтобы отправится в развитую и безопасную Меганезию? Каприз? Нет. Офицер в оцеплении «Эйрбаса» сказал, что Штаубе отдадут Ндунти. Но сотрудники INDEMI никогда не отдали бы Штаубе против его воли — это самим себе нарисовать ВМГС. И было видно было, что Штаубе летит с Ндунти добровольно. Он садился в президентский «Safari» средь бела дня, на глазах у кучи людей… Почему!?

Пума недоуменно почесала за ухом.

— Потому! Ты же сказала: совсем прозрачные – в фидер, а с волосами внутри – тебе.

— Ага, — подтвердила Брют, — Я думала одну мысль, и сама себя спросила: «почему»? У меня такая привычка: когда я разбираю образцы, то решаю в уме логические задачки.

— У! Я так не умею. Я когда что–то делаю, то об этом и думаю. Но, если я делаю и еще болтаю, то на половину думаю про то, о чем болтаю. А какая у тебя задачка?

— Штаубе. Я ищу логику в том, что он поехал в Шонаока, а не в Меганезию.

— Это просто, — сказала Пума, — Штаубе хочет убить Аккана. Ндунти тоже хочет убить Аккана. Вместе они скорее его убьют. Ндунти не может ехать в Меганезию, у него тут бизнес, а Штаубе все равно. Значит, они будут в Шонаока. Логика!

— Откуда ты знаешь, что они хотят убить Аль–Аккана?

— Это тоже просто. Аккан хочет убить их обоих, он это сказал по TV. Им надо убить его раньше. Это одна причина. Аккан вырезал из людей шонао внутренности. Если Ндунти его убьет, то люди шонао скажут: хорошо! Это вторая причина. У Штаубе были четыре женщины и два ребенка. Аккан их убил. Будет правильно, если Штаубе его убьет. Это третья причина. Одна причина общая, и еще по одной причине у каждого. Логика!

— У Штаубе было четыре жены? – удивилась Брют.

— Да. Я видела по TV. Я думаю так: когда Штаубе смылся, этим женщинам надо было сразу ехать на тачке на юг. Там 60 миль и уже Оман. Соседняя страна. В Омане другой ислам, их бы оттуда не выдали. Но они не поехали. Остались. Глупо так умирать.

— Или они не умели водить тачку, — предположил Рон, — или слишком поздно узнали про аэробус. Штаубе не обеспечил им отход из Сарджа. Надеялся, что само. Дилетант.

Брют задумчиво подбросила на ладони сросток мелких кристаллов кварца.

— Странно… С чего бы у него было четыре жены?

Пума пожала плечами.

— Что такого? На Никаупара есть кузнец Вуа, у него шесть vahine. Он очень сильный. У него бизнес по металлу, хорошие деньги, и хер стоит каждые два часа. Так говорят.

— Вуа — здоровенный конь, — подтвердил Рон, — И в шашки классно играет.

— Хм, — протянула Брют, — Съездить, что ли, сыграть в шашки. Но при чем тут Штаубе?

— Ну, ты сказала про четыре жены, — напомнила Пума.

— E parau foa, зачем Штаубе четыре жены, и зачем он каждой из этих четырех жен? Он ведь не кузнец Вуа в этом смысле. Вы не забудьте, что в эмиратах муж эксклюзивный.

— Это как? – спросила Пума.

— Это так, что у женщины один мужчина. За make–love с другим мужчиной, ее убьют.

— А если у него не стоит хер, или он вообще уехал на месяц? – спросила Пума.

— Все равно, — ответила Брют, — Это исламский закон. Называется «шариат». По нему женщина должна make–love только с тем мужчиной, которому она продана. Если она никому не продана, то она вообще не должна make–love, ни с кем, иначе ее убьют.

— Ты прикалываешься? – подозрительно спросила младший инструктор.

— Я серьезно. Не веришь — посмотри в интернете про ислам. Это везде написано.

Рон защелкнул боковую панель на пластиковой полусфере, посмотрел на экранчик, торжествующе показал ему средний палец правой руки и хлопнул Брют по колену.

— Прикинь, я запустил твой рентгено–флюоресцентный анализатор. Он пишет, что READY и NORMAL. А про шариат все верно. Мы это на тренинге проходили.

— Mauru roa, Рон. Я бы с этой штукой часа два долбалась.

— Aita pe–a. Так к чему ты ведешь на счет Штаубе?

— К тому, — сказала она, — что он поехал в эмират за чем–то таким, чего нет в нормальной стране. Вряд ли это вопли муэдзина по утрам. Я полагаю, что это — рабы, в частности — сексуальные рабыни. Не знаю про рабов–мужчин, но четыре рабыни у него были точно.

— Исламский брак это не рабство, — возразил Рон.

— Оно не называется рабством, но все свойства есть. Женщина – это имущество, вещь.

— Нет, Брют. Сейчас объясню разницу, — экс–коммандос снял с левой руки пластиковый браслет–органайзер и протянул ей, — держи, это подарок. Не парься, у меня есть еще.

— ОК, — сказала она, надевая браслет, — thanks. И что это значит?

— Главное свойство имущества: я передаю его, кому хочу. В исламе я не могу передать кому–то свою жену, но могу ее выбросить или убить. Это еще хуже, чем рабство.

— Пожалуй, да, — согласилась Брют, — но это не отменяет того, что я сказала про Штаубе.

— Не отменяет, — подтвердил Рон, — а какой вывод?

— Вывод: его не устраивали принятые на Западе отношения в сексе. Его не устроили бы отношения, принятые у нас, в Меганезии. В эмирате его эти отношения устраивали, но там он был второсортным по крови. А в Шонаока он расчитывает купить себе рабынь.

— Зря, — сказала Пума, протягивая ей прозрачный кристаллик с оранжевыми волосками вкраплений, — Теперь за рабов в Шонаока расстрел. И в нашей гумзоне, и в китайской.

— В чем – в чем? – переспросила Брют.

— В зоне гуманитарной операции. Тут наша гумзона. За линией демаркации — китайская. Только центр Лумбези не демаркирован. Общая гумзона. Там, как бы, правительство. А все прозрачные камни кончились. И обычные, и волосатые. Чего дальше?

— Это зависит от времени… — Брют посмотрела на дареный органайзер и рассмеялась.

На экранчике, под календарем и часами, на фоне силуэта ультра–модерновой стрелялки бежала циничная убийственно–краткая надпись: «Shoot fast, laughs last. Taveri–Х–blast».

— Рон, я впервые вижу такое изящное нахальство в агрессивной рекламе.

— А что такого? – спросила Пума, — Это реально хорошие пушки. И надпись прикольная.

— Хитрые вы ребята. Ладно, а как на счет того, чтобы запихнуть что–нибудь в рентгено–флюоресцентный анализатор и посмотреть, что он скажет через час?

— ОК, — согласился Рон, — А как на счет лекции? В смысле, мы же работали и все такое.

— Лекция, так лекция, — сказала Брют, — Начнем со строения этой прикольной планеты. В серединке — твердое железное ядро радиусом 2000 километров. Вокруг — слой горячего металло–силикатного киселя, толщиной почти 5000 километров. Ближе к поверхности он немножко остывает, и становится более густым. Его нижняя часть называется «внешнее ядро», а верхняя — «мантия», но мы об этих слоях имеем лишь общее представление. Мы неплохо знаем свойства скорлупы планеты — «земной коры», и того, что под ней — «слоя Мохо». Да, кстати, материковые плиты, вся эта Евразия, Америка, Африка, — плавают на поверхности слоя Мохо, как картонки, и вся скорлупа немного скользит по этому слою, отсюда — дрейф магнитных полюсов. У земной коры неравномерная толщина, 10 — 100 километров. Это практически важная неравномерность. На тонких участках коры есть шанс докопаться до верхней мантии, где лежат хорошие деньги, это – научный факт…

Герхард Штаубе, тем временем, сидел на берегу в паре сотен метров от них, в обществе пачки сигарет, погруженный в невеселые мысли. Он понял, что пост министра, орден на груди, правительственный банкет, домашний обед с президентом – это лишь декорации. Реально, он попал в банду гангстеров, которая захватила кусок бесхозной территории, площадью около 20 тысяч квадратных километров и занималась там вещами, о которых даже думать страшно. Разорив население (опустившееся до уровня каменного века), и запутавшись в криминале, эта банда спровоцировала войну, отдала страну нескольким агрессивным внешним силам, и балансирует между ними, питаясь клочьями их добычи. Герхарду в этом раскладе предписана роль оружейного ремесленника, который должен сделать технику, с помощью которой можно отрывать от падали клочья побольше. Если он не справится с этой работой, то его пристрелят. Не казнят, как нарушителя закона, а просто забьют, как лишнее и бесполезное существо. Если он справится, то к нему будут относиться, как к ценному участнику банды, или скорее, трибы, первобытного племени. Он получит большую пещеру и большую долю из общего котла. К его мнению в банде будут прислушиваться. В его пещеру будут приходить женщины, и спать с ним. Но это все до тех пор, пока он полезен. Бесполезному — пуля и помойная яма вместо могилы. В его нынешнем положении была какая–то ужасающая высшая справедливость. Он отверг унылую западную цивилизацию, в которой все зарегулировано так, что жизнь безвкусна, как диетическая каша. Так он попал в Сарджа, где за свои, честно заработанные деньги, он имел право есть настоящее мясо, быть реальным хозяином в своем доме, повелителем небольшого мира в пределах ограды. Но и над ним оказался повелитель, полновластный хозяин его жизни и смерти. И Герхард отверг Сарджа с ненавистным исламским законом пирамиды абсолютного подчинения. Так он попал в Шонаока, где нет ни регулирования, ни законов абсолютного подчинения, а лишь круговая порука внутри воюющих прайдов, и непрерывная борьба за лидерство, означающее большую долю в общем котле прайда… Если бы Герхард мог вернуться в совсем близкое прошлое, то он ни за какие посулы не покинул бы Франкфурт, где были защищенность и стабильность, в то время казавшиеся ему невыносимым бременем вязких, как патока, традиций, предписаний и ограничений. Но, высшая справедливость дает ему еще один шанс – через два года Герхарда готова принять Меганезия. Задворки цивилизации — но все–таки… Кроме того, быть может, он сумеет как–то заслужить у высших сил настоящее прощение, и вернуться домой…

Штаубе посмотрел в сторону маленького лагеря меганезийской экспедиции. Пятнистый, как шкура леопарда, конический шатер, и вытащенный на берег дельтафлайер–амфибия, широкое крыло которого сейчас играло роль солнцезащитного навеса. Под этим навесом, рядом с портативными электронными модулями, подключенными к солнечной батарее, расположились все трое меганезийцев. Судя по активной жестикуляции, они оживленно спорили. Сюда долетали загадочные обрывки фраз: «вечная лопата», «народный тряпко–планер», «ресурс ствола — миллион выстрелов» и «турбо–реактивная братская могила». Последняя реплика давала повод вклиниться в разговор, и Штаубе подошел поближе.

— Извините, — сказал он, — вы про ту ситуацию, которая произошла у меня?

— Нет, это я к слову, об аэробусах и просто больших авиалайнерах, — ответил Рон.

— Хочешь какао, Герхард? – cпросила Брют.

— Падай сюда, поcпорим, — добавила Пума, звонко хлопнув ладонью по одной из пустых коробок, служивших креслами в этом дискуссионном клубе.

— Спасибо, — сказал он, усаживаясь, — А о чем спор?

— Об этом, — Брют взяла из кюветы прозрачный кристаллик кварца с густой сетью желто–золотистых волосков внутри, — Это вкрапления рутила, диоксида титана. Вообще–то нас пока интересует особо–чистый кварц. Он идет по 8 фунтов за килограмм. Это 10 баксов. Из него делают пьезоэлектрические сенсоры, ультразвуковые динамики, спец–оптику и еще кучу полезных вещей. Но титан — тоже хорошая штука. Рутил – основная титановая руда. Рутиловый концентрат идет примерно по пол–фунта за килограмм. Его можно толкать прямо в ЮАР, у них большие мощности по выплавке титана, а можно таскать в Меганезию. На Новой Британии и Луайоте есть металлургические фабрики. Титан из здешнего рутила вполне можно там выплавлять. А вот Рон считает, что нам достаточно титана, который добывается у нас на Гуадалканале и Ниуэ и экспортируется из Папуа.

— Не забываем про Антарктиду, — сказал резерв–сержант.

— Ты видел, как там выглядят горные разработки? Нет? А я видела. Забудь лет на десять.

— А при чем тут авиалайнеры? – спросил Штаубе.

— Рон – противник большой авиации, — пояснила она.

— Большой авиации тяжелее воздуха, — уточнил тот, — Сардельки, я как раз, приветствую.

Брют кивнула, в знак того, что согласна с поправкой, и продолжала.

— Тогда титан нужен только там, где требуется исключить износ деталей. Химические и атомные ректоры, кое–какая военная и медицинская техника, вакуумные насосы…

— Я понял, — сказал Штаубе, — А чем тебе не угодили авиалайнеры, Рон?

— Дорого, неудобно и опасно. Это мишень для любого террориста. Я не про тебя, ты как раз очень правильно их уработал. Я про классику авиа–терроризма, типа WCC 9/11.

— Рон предпочитает летать на тряпке, — ехидно вставила Брют, щелкнув по матерчатому крылу дельта–флаера, — Ни разу в истории террористы не проникали на борт дельтика.

— Нечего тут прикалываться, — ответил он, — Не случайно из Штатов и Японии многие летают в Австралию и Аотеароа не на лайнерах, а на наших 20–местных рикшах. Так дешевле, безопаснее, нет хлопот с регистрацией и с переездами аэропорт–город.

— Но вдвое дольше с учетом скорости и промежуточных посадок, — сказала она.

— Тогда лети на суборбитале, это действительно быстро, — парировал экс–коммандос.

— И на суборбитале прикольно, — поддержала Пума, — перегрузка, космос, невесомость.

— Мини–терминатору вроде тебя, и верхом на метле прикольно, — припечатала Брют.

— Обзываешься, — констатировала младший инструктор, — По ходу, крыть нечем.

— Срезала? Довольна? Тогда свари какао, если не лень… (Пума показала ей язык и пошла возиться с котелком)… Кстати, о скорости. Герхард, а почему провалились все проекты сверхзвуковых лайнеров? «Concorde», «Tu–144», «Lapcat», в чем дело, а?

Бывший эксперт–пилот ICAO пожал плечами.

— Не знаю. Официально говорят, что это нерентабельно, что это опасно для экологии, и что это просто опасно. Ссылаются на катастрофу «Конкорда» 25 июля 2000, но это бред. Борт при разбеге наехал на металлическую деталь, брошенную на ВПП. Шина лопнула, отлетевший фрагмент повредил топливную систему… Это не связано с конструкцией.

— Это мне понятно, — сказала Брют, — Так в чем причина на самом деле?

— По–моему, есть влиятельные группы, которые не хотят, чтобы обычные люди летали быстро, — ответил Штаубе, — Но это просто мое мнение. Я никак не могу это доказать.

— Слушай, а почему классные эксперты, такие, как ты, не занялись этим в стране, где с этими «влиятельными группами» давно разобрались с помощью ружья и стенки?

— Ты имеешь в вид Меганезию? – уточнил он.

— По ходу, так. Возможно, подошел бы еще Эквадор, но каждый краб хвалит свой берег.

— Меганезия специфическая страна, — задумчиво сказал Штаубе, — У вас жесткий подход к людям. Может, это правильно, но, с моим прошлым, подозрительным из–за ислама…

— Дело только в этом? — перебила Брют, — Но в Меганезии нет beruf–verboten для бывших исламистов. Если ты порвал с исламом, и живешь не по шариату, а по–человечески, то отношение к тебе нормальное. А порвал или нет — это сразу видно. По семье, например.

— Это идея, — подыграл Рон, поняв, что она толкает Штаубе на разговор о сексуальных штампах, — Тот, у кого традиционная семья, punalua, сразу вне подозрений.

— Жаль, я не знал, что есть такое простое решение проблемы. Я сам родился и вырос в традиционной семье, мои родители — лютеране и, по–моему, традиционная семья – это здорово. К сожалению, поскольку моя профессия связана с перелетами, я мало бывал дома, и традиционная семья у меня не сложилась, но при других обстоятельствах…

— Почему не сложилась, – перебила Брют, — У тебя была традиционная исламская семья, которая до определенного момента тебя вполне устраивала, не так ли?

Штаубе растерянно замолчал, вытянул из коробки сигарету и начал искать по карманам зажигалку. Брют взяла коробок, чиркнула спичкой, и поднесла огонек к его сигарете.

— Да, это тоже традиция, — сказал он, — Но дурная. Человек из свиты эмира должен иметь дом с садом в стиле Alhambra, лимузин с водителем, слуг, которые все за него делают и никогда не перечат, и женщин, которые, как бы это сказать… Ты понимаешь?

— Честно говоря, не понимаю, — призналась Брют, — что такого делают женщины?

— Ну… Как это объяснить? Они всегда… Я имею в виду, в любое время…

— Готовы заняться c тобой сексом? — предположила она.

— Да, и это тоже… Но дело даже не в сексе. Это как лимузин, понимаешь?

— Эти четыре женщины были обязательным условием контракта? — уточнил Рон.

— Ну, как сказать?.. Не то, чтобы обязательным… Мне в начале казалось, что это очень удобно. В доме всегда все под рукой… И еще экзотика… Вот я и согласился.

— А когда тебе перестало казаться, что это удобно? — спросила Брют

— Наверное, когда я понял, что это — не семья в традиционном смысле. Разумеется, если говорить не о мусульманской традиции, а о цивилизованной. Есть грань, после которой традиционное главенство мужчины в семье превращается во что–то порочное, животное. Знаете, я не очень религиозен, хотя и вырос в лютеранской семье, но я считаю, что семья начинается с чувства долга друг перед другом и перед цивилизацией. Ты понимаешь?

— Стараюсь, — ответила Брют, — Но, по–моему, в исламской семье, чувство долга как раз на высоте. Шариат — основа основ. Кто не выполнил долг – того забили камнями.

Герхард несколько раз глубоко затянулся сигаретой и отрицательно покачал головой.

— Нет, это животный страх боли. В исламе все на нем построено. Это не по–человечески. Мои жены, они просто подчинялись, потому что я был их мужем. Они не испытывали ко мне никаких чувств. Другому мужу они бы так же отдавались, совершая те же движения. Они были безразличнее, чем девушки по вызову – те хоть что–то испытывают к клиенту.

— Не логично, — заметил Рон, — Сексом занимаются или потому, что хочется (это, как бы, чувства), или по долгу — но тогда при чем тут чувства? Тогда только механика.

— И геометрия, — добавила Пума, разливая какао по кружкам, — Я смотрела фильм «Кинг–Конг», про девчонку и шимпанзе–мутанта, метров семь ростом. Шимпанзе очень хотел. Девчонка бы ему дала. Он ее кормил и защищал. Но геометрия не годилась. Она сразу сказала: не влезет. А его загасили с юлы из пулемета. Зря. Мало ли у кого толстый хер.

Брют захлопала в ладоши.

— Блеск! Лучшая аннотация к этому кино! Пума, можно тебя попросить об одной вещи?

— Можно. Мы же друзья, да?

— Еще какие! — подтвердила Брют и прошептала что–то ей на ухо. Младший инструктор кивнула, улеглась рядом с ноутбуком, и ее пальцы уверенно забегали по клавиатуре.

Штаубе негромко откашлялся, выбросил окурок и отхлебнул какао из кружки.

— Извини, Рон, наверное, я нечетко объяснил. Я имею в виду не долг в смысле денег или службы, а моральную потребность поступать так, а не иначе, воздерживаться от дурных поступков, быть честным в отношениях между мужем и женой. Это и важно в традиции.

— Герхард, я простой парень, и не понимаю таких абстракций. Ты можешь объяснить на примерах? Вот, у человека есть четыре жены. Какая у него моральная потребность?

— Это не очень удачный пример, — смущенно сказал Штаубе.

— Удачный, — возразил Рон, — У тебя есть опыт с четырьмя женщинами. Это интересно.

— В каком смысле интересно?

— В смысле, зачем целых четыре, — пояснил экс–коммандос, — Я еще понимаю, две.

— Если тебе надо еще женщину в доме, — не оборачиваясь, сказала Пума, — то не выбирай без меня. Если ты выберешь, а я с ней не подружусь, то нам всем будет херово. Лучше я сама выберу женщину, с которой буду дружить, а тебе она как–нибудь понравится.

— Мне не надо, — сказал Рон, похлопав ее по попе, — Это Герхарду было надо.

— Герхард, сколько тебе надо постоянных женщин? – спросила Брют, — в смысле, таких, которые всегда под рукой, для секса?

— Ни сколько, — ответил он, — Работая в «Jet–Easy», я обходился служебными романами. Есть девушки из технической службы. Стюардессы. Студентки со спецкурсов ICAO. Да мало ли… Если ты сегодня летишь из Берлина в Сидней через Дели, а послезавтра — из Сиднея в Рио, то это само получется. А в отпуске всегда находятся девушки по вызову. Но, все было бы иначе, если бы я встретил женщину, с которой… Ты понимаешь?

Брют сладко потянулась, а потом недоуменно пожала плечами

— Пока не понимаю. Если бы ты встретил женщину, с которой что?

— С которой бы у меня завязались серьезные отношения, — пояснил Штаубе, — не просто переспать, а… В общем, та женщина, к которой мне всегда бы хотелость возвращаться, которая бы ассоциировалась с семьей, с домашиним очагом… Домашний очаг – это…

— Это, как раз, понятно, — перебила Брют, — непонятно другое: что тебе мешало найти такую женщину? Ты — не Кинг–Конг из любимого фильма Пумы, ты, наверное, хорошо зарабатывал в «Jet–Easy», и новых знакомств у тебя было достаточно. В чем проблема?

Штаубе отхлебнул еще какао и неопределенно покрутил рукой в воздухе.

— Знаешь, это странно, но дело опять в традиции. Меня воспитывали так, что женщина должна быть хранительницей очага, матерью детей, она должна поддерживать покой и порядок в доме, чтобы мужчина возвращался с работы и… Как это сказать?

— Садился в кресло с банкой пива, клал ноги на стол и смотрел TV, – подсказала Брют.

— Ну, это, пожалуй гротеск, — сконфуженно ответил он.

— Но суть в этом, не так ли? — спросила она, сделала паузу и, не услышав возражений, добавила, — Твои знакомые женщины не годились для «Kirhe, Kuche, Kinder», а вот в эмирате Сарджа женщины как раз такие, какие надо. Традиционные. Лютеранские.

— В Сарджа нет лютеранок, — возразил Штаубе, — там только мусульманки.

— Мусульманка – это и есть идеальная лютеранская женщина, — пояснила Брют, — это не вопрос религии. Разница между Христом и Аллахом – это условность. Практически, это одно и то же. Замени «Kirche» на «Mizid» — ничего не изменится.

— Изменится, — снова возразил он, — У лютеран не принято многоженство.

— Это вопрос терминологии, — парировала Брют, — В исламе — вторая, третья и четвертая жена, а в лютеранстве — секретарша, массажистка и домработница. Разница только в том, что в лютеранской традиции это завуалировано. В Германии хозяин уволит секретаршу, которая отказала ему в сексе, а в Сарджа хозяин просто набьет морду такой нахалке.

— Ну, — Штаубе замялся и достал новую сигарету (Брют опять поднесла ему зажженную спичку), — Ну, по крайней мере, в Германии нельзя открыто принуждать женщину. Это запрещено законом. Защита от физического принуждения это, на мой взгляд, главное достижение цивилизации. В исламе — наоборот. Христианская традиция цивилизована.

— Ага, — сказала Брют, — То–то объединенная церковь «Deutsche Christen» поддерживала Гитлера. Как, впрочем, и римские католики. Еще бы: Гитлер был живым воплощением традиционных устоев Старого Света. Мелкое трусливое говно, ради которого мужчины воюют, а женщины безропотно рожают и выкармливают новых солдат взамен убитых.

— Ты несправедлива к традициям Европы, — заметил Штаубе, — Я читал меганезийскую Хартию. Она основана на принципах либертизма Макса Штирнера и анархо–мутуализма Пьера Прудона, что бы вы не говорили о влиянии Декларации независимости США. На мой взгляд, ваши глупые анти–европейские выпады отражают юношеский максимализм вашей культуры, недавно отпочковавшейся от культуры матери–Европы.

Брют удивленно присвиснула и энергично толкнула Рона в бок.

— Слышал? А Герхард, по–моему, смелый парень. Как тебе кажется?

— Возможно, — ответил экс–коммандос, — Хотя, я не знаю кто такие Штирнер и Прудон, и понятия не имею, что такое «анархо–мутуализм».

— Эти двое – европейцы, они жили в XIX веке. А анархо–мутуализм, это если общество построено не на подчинении государству, а на эквивалентном обмене. Типа, как у нас.

— Ясно. Никто и не спорит, что в Европе тоже были умные люди. Архимед, например.

— Я ни хрена не понимаю, про что вы говорите, — вмешалась Пума, — Пока вы болтаете, я давно нашла, что просили, и мне скучно. Это не по–товарищески, да!

— Извини, — сказала Брют и, присев рядом с младшим инструктором, потрепала ее по плечу, — Дай посмотреть, что ты нашла? Ага…

«4 выпускника I.O.T. (Тарава), 2 hine, 2 kane. Дом 150 квм. моту Рорети, атолл Арораэ, Кирибати. Ищем: kane с опытом пилота–инженера не меньше 10 лет. Бизнес: авиетки. Ангар с кран–балкой, фаббер, монтаж–робот. Есть клиентура. Надо: идеи по развитию».

— Неплохой вариант, — одобрил Рон, — классная работа, Пума. Что скажешь, Герхард?

— О чем? Я не совсем понял, к чему относится эта информация.

— Это fare–invito, — пояснила Брют, — в Европе это называют брачным объявлением.

— Эээ… — Штаубе замялся, — Я не понял… Кто и кого приглашает вступить в брак?

— Тут же написано. Два парня и две девушки после Технологического института сделали семейное предприятие по производству авиеток. У них уже есть своя клиентура, и они хотят развиваться во что–то более серьезное, но в семье не хватает мужчины постарше, который бы имел опыт в авиа–бизнесе и мог подсказать, куда и как двигаться.

Рон поднял правую ладонь вверх, а левой похлопал Брют по колену.

— Давай я объясню. Слушай сюда, Герхард. Ты становишься третьим faakane, т.е. мужем, для тех двух девчонок, и hoanovahine для двух мальчишек. Hoanovahine — это товарищ по жене. Вы – одна punalua, т.е. семья, их бизнес — твой бизнес. У тебя есть квалификация, у них – устроенный быт. Ты сразу в теме, и ты сразу вне подозрений на исламизм.

— Товарищем по жене? – переспросил Штаубе, — Это значит, я буду спать с их женами?

— Это будут и твои жены тоже, а кому как с кем спать — это внутрисемейное дело.

— Тут есть видео–клип, — вставила Брют, — взгляни, как они тебе. Кстати, система 2x3 одна из самых удобных. У двух женщин есть домашний ресурс генетического разнообразия, у трех мужчин – возможность легко распределять время между домом и разъездами.

— Понятно, что «Конкорд» в ангаре не построишь, — продолжал Рон, — но можно начать с небольших концептуально–интересных флаек. Потом подружитесь с каким–нибудь авиа–консорциумом. Например, «Kanaka–Sky». Хорошая фирма, у них есть филиалы по всему Кирибати, а штаб–квартира — на Бутаритари, это 500 миль к северо–западу от Арораэ.

— Подождите про «Конкорд»! – воскликнул Штаубе, — Я не понимаю. Эти две женщины будут спать то со мной, то с другими двумя мужчинами, и все это под одной крышей?

— Что тебя беспокоит? — спросила Брют, — Ты — не средний моногамный европеец с узким секс–опытом, у тебя была групповая семья. По шариату, несколько женщин у мужчины — норма, а несколько мужчин у женщины — криминал. Но ты — не исламист, значит, это не должно быть для тебя проблемой. Или я чего–то не понимаю?

— Пойми, Брют, та история… Те четыре жены, которые у меня были, это ошибка с моей стороны! Ужасная ошибка! Этого не должно было быть! Если бы я мог все исправить…

Пума, интерпретировав его ответ на свой лад, вдруг стала очень–очень серьезной.

— Ты прав. Надо закрыть ту историю. Это, — она махнула рукой в сторону экрана, — после.

— Я не поняла, — честно призналась Брют.

— Это просто, — ответила младший инструктор, — Герхард хочет в начале зачистить эмира.

— Интересная идея, — Брют повернулась к Штаубе, — ты правда хочешь убить этого типа?

— Ты не представляешь, какая у него охрана, — ответил эксперт–пилот.

— Зачистить можно любого, — авторитетно заявила Пума, — Так говорит мой мужчина.

— Я всегда добавляю «при необходимости», — поправил Рон.

— Уа! — согласилась она, — Эмир убил женщин Герхарда и его детей. Самого Герхарда он тоже хочет убить. Эмир – исламист с шариатом. Эмира необходимо зачистить, да?

Резерв–сержант потрепал ее по спине в районе лопаток, и задумчиво произнес.

— Логика в этом, безусловно, есть. Герхард, как ты считаешь?

— Это очень сложно, — ответил тот, — Меня воспитывали в духе уважения к человеческой жизни. Я родился и жил в стране, где отменена смертная казнь. Но в Сарджа, и здесь, в Африке… Мне до сих пор не верится, что я стал убийцей. Как–то само все произошло…

— Не морочь себе голову, — посоветовала Пума, — Если надо убить, то надо убить.

— Вы что, серьезно? – спросила Брют.

Младший инструктор посмотрела на нее с нескрываемым удивлением.

— А ты думаешь, что эмира не надо убить?

— Вообще–то, наверное, надо. Но это довольно неожиданно.

— Это хорошо, — Пума улыбнулась, — Когда объект не ждет, работать проще.

— Ты думаешь, это действительно можно сделать? – уточнил Штаубе.

— Почему нет? – лаконично ответила она, — Ты хочешь его убить, да?

Штаубе нервно прикусил нижнюю губу. Вытер рот и удивленно посмотрел на смазанное пятно крови, которое осталось на ладони. Потом утвердительно кивнул.

— Правильно, — констатировала Пума, — Значит, мы его убьем.

— Как ты это технически себе представляешь? – поинтересовался Рон.

— Это понятно, — сказала она, — Я спрошу у тебя, как это правильно сделать.

— Ответ не верный. По инструкции, первым должен высказаться младший по званию. Так что, мы слушаем твои предложения. Вспомни пункты типовой методики — и вперед.

— Первый пункт – командир дает мне четверть часа на подготовку.

— ОК, — согласился он, глянув на часы, – Четверть часа — твои, мы тебя не отвлекаем. Hei, foa, как на счет того, чтобы пройтись вдоль берега и полюбоваться ландшафтами?

Ндунти и Дуайт в это время тоже решили погулять вдоль берега, чтобы переговорить с глазу на глаз (т.е. без лишних ушей) о сложившемся положении дел.

— Чоро, ты действительно думаешь, что из германского эксперта выйдет толк? – спросил капитан наемников, — Мне кажется, он уже сейчас мечтает смыться отсюда в Меганезию, он поехал сюда только потому, что пока ему ничего не светит там.

— Тебе правильно кажется, — ответил генерал–президент, — Мы для него промежуточный пункт. Он сделал аварийную посадку, чтобы отстирать свои обосранные штаны. От них слишком воняет исламом. Он хочет отстирать их быстрее. Он будет оттирать эти штаны, как заведенный. Он будет работать, как буйвол, чтобы побыстрее смыться. Это хорошо! Мы ему поможем, Бобби, да. Мы ему сильно поможем. Что тебе непонятно?

— Мне непонятно, Чоро, на хрена нам заниматься гребаной благотворительностью.

Ндунти остановился, вынул сигару, откусил и выплюнул ее кончик, прикурил и ответил:.

— Ты хорошо командуешь ротой и даже батальоном, но ты ни хера не смыслишь в таких вещах, как военная промышленность. Если люди работают над военными машинами так же, как привыкли работать на своем огороде, то все делается долго. Они слишком много отдыхают, они трахают баб, они пьют виски и пиво, а утром поздно встают. Они тратят неделю на то, что можно сделать за день, и год — на то, что можно сделать за месяц. Так. Но если они работают для победы над врагом, который трахает их в жопу, то это совсем другое дело. Они хотят его убить сильнее, чем хотят налакаться или трахнуть бабу. Вот тогда они делают за неделю ту работу, с которой в другое время долбались бы целый год. Ты думаешь, боевое безумие бывает, только если бежишь в атаку с криком: Сука! Блядь! Жмешь спусковой крючек и кончаешь от того, что мозги врага вылетили наружу? Тогда, Бобби, ты действительно ни хера не понимаешь в военной промышленности. Ты знаешь, зачем я купил своему младшему сыну столько книг про войну? Затем, чтобы он читал мне это вслух всегда, когда только есть время. Я курю — он читает, я пью кофе — он читает. Я запоминаю. Как партизаны–янки воевали с англичанам, а испанские — с французами, или партизаны СССР воевали с германцами, китайские — с японцами, а вьетнамские — с янки. Все уже было, Бобби, и нехрен выдумывать что–то новое. Меняются военные машины, а люди — нет. Атомную бомбу бросает такой же парень, как тот, что бросал камни со стены доисторической крепости на головы штурмующим. И говняный мушкет придумал такой же парень, как тот, который сейчас придумает нам военную авиацию. Ты понял, Бобби?

— Эй, Чоро, ты хочешь сказать, что Герхард сделает нам военную авиацию за неделю?

— Не за неделю. Не за месяц. Но за год он ее сделает, так он хочет смыться. Да! Он точно ее сделает. Он обучит наших болванов и пьяниц. Они поднимут эту авиацию в воздух, и кто–то тогда здорово обосрется! Я так сказал! Пусть потом он катится к своим нези, или на хер к гребаной матери. Мы проводим его как героя, да! А у нас останется авиация, и люди, которые умеют поднимать ее в воздух, и которые научат этому же еще людей!

Дуайт почесал в затылке, сплюнул на горячий щебень и закурил сигарету.

— Это очень круто, если ты все рассчитал. А будут ли меганезийцы и китайцы спокойно смотреть, как мы делаем наступательные ВВС? Боюсь, что ни хрена не будут.

— Будут, Бобби. Они знают: против них мы — пустое место, даже если мы на хер встанем. Чина будут копать наши горы. Им насрать на остальное. Так было в Самбае, так было в Зимбабве, так сейчас в Танзании и Мозамбике. Нези – это другое дело. Они не только будут копать дно озера. Они сделают модернизацию, и еще разные такие штуки. Но их людей здесь мало. Они заставят нас выполнять свою Хартию. Да. Для этого достаточно слушать, на что жалуются наши люди. Но, чтобы следить за всем, надо отправить сюда большую бригаду. Нези всего 10 миллионов. Они говорят: наша земля – это море. Здесь нет моря. Нези не приживутся. Нези построят фабрики, но работать будут люди шонао, которых они обучат, а нези будут только получать свою долю в этом бизнесе, и все.

— Так, — сказал Дуайт, — меганезийцы не заметят, как мы построим наступательные ВВС. Но, когда наша авиация что–нибудь разбомбит, этого нельзя будет не заметить.

Ндунти кивнул, пыхнул несколько раз своей сигарой, и еще раз кивнул.

— Сейчас ты правильно подумал, Бобби. Да. Мы кого–то разбомбим, они заметят. Кто–то будет и наш враг и враг нези. Враг их врага – их друг, если он не нарушает их Хартию. Это закон нези. Мы не нарушим Хартию и будем бомбить тех, кто их враг. У нези много врагов. Это хорошо. Нам хватит на много раз. Мы возьмем много добычи, да!

— Ты снова хочещь идти по лезвию бритвы, Чоро, — вздохнул капитан наемников.

Генерал–президент хмыкнул и похлопал его по плечу.

— Ты молод, Бобби. Ты не понимаешь. Любой человек все время идет по лезвию бритвы. Дурак этого не знает. Он упадет. Умный знает. Он может не упасть. Я всегда это знаю.

За четверть часа Пума нарисовала здоровенную таблицу, заполненную значками «rapik» (которые ей нравились больше, чем латинский алфавит). Убедившись, что все готовы ее слушать, она начала свой доклад.

— Я смотрела интернет. Про эмира Аккана много написано. Это хорошо. Потом я думала так. Я эмир Аккан. Я живу во дворце в Сарджа. Вокруг охрана. Ко мне ездят разные мои люди и гости. Охрана смотрит, чтобы они меня не убили. Тайная охрана смотрит, чтобы эта охрана меня не убила. У меня есть комплекс ПВО «Argus». Это чтобы соседи меня не разбомбили. Если я еду на автокаре, то всех выгоняют с улицы, и убирают все машины. Это чтобы меня не взорвали и не застрелили из окна. Еще я держу армию на границе, но это не важно. Я иногда летаю на самолете. Тогда со мной летит два F–35 и один AWACS. Это чтобы меня не сбили. Я хожу в море на яхте «Lurssen Ultra Luxury» 70 метров. Такой же, как у короля Сауда. Тогда я беру эскорт, два патрульно–тактических катера «Sirocco». На них есть комплекс ПВО и ПКО. Это чтобы меня не потопили. Есть человек, который проверяет еду, чтобы меня не отравили. Есть шпионы в городе и в разных других местах Сарджа, и еще в некоторых странах. Они ищут, кто делает планы, чтобы меня убить или сделать революцию. Я думаю, что я все предусмотрел, и меня невозможно убить. Да?

— Значит, покушение на Аль–Аккана действительно невозможно, — заметил Штаубе.

— Что ты, — возразил Рон, — Это очень слабая система безопасности. Вся дырявая. Вопрос только в том, что у нас мало ресурсов. Нас устраивает только простой дешевый способ.

— Да, — сказала Пума, — Очень простой и дешевый. В учебнике написано: параноик часто сам подсказывает способ, как его убить. Эмир Аккан — параноик. Он подсказал сам.

— О, черт! – воскликнул Штаубе, — я, кажется, догадался.

— Это понятно. Ты знал. Теперь: что для этого надо. То, что у тебя есть здесь. Это можно юзать. Еще семья, которую я нашла по объявлению. Ты хочешь войти в эту семью. Пока у тебя дела в Шонаока, ты make–communicaton по интернет. Хорошая легенда.

— Толково, — оценил резерв–сержант, — Осталось доработать технические детали.

— Что вы задумали, а? — поинтересовалась Брют.

— Потом мы тебе расскажем подробно, — пообещал Рон.

Штаубе нервно закурил, и негромко сказал.

— Меня смущает вот что. Придется обманывать этих ребят. Я бы не хотел….

— Обманывать своих не надо, — согласилась младший инструктор, — Мы не будем. Ты еще не знаешь, что получится у тебя с этой семьей. Ты пока пробуешь с ней работать. Потом будешь решать. Это честно, да? Поэтому, я сейчас make–communication для тебя с ними.

— Подожди! Я не могу!

— Ты не знаешь net–communicate? — удивилась она, — Aita pe–a. Я тебя научу.

— Нет, не в этом дело! Я не могу это с женщинами, которые с другими в том же доме…

— Я услышала, — перебила Пума, — Aita pe–a. Я тебе объясню. Ты взял комнату в отеле. Ты захотел make–love и пригласил девушку из Y–club при баре отеля. Тебе с ней хорошо. Ей тоже хорошо. Потом она вернулась в бар. Мужчина из комнаты, которая рядом с твоей, захотел make–love, пошел в Y–club, и пригласил ту же девушку. Ему с ней тоже хорошо. Теперь ты думай: стало тебе плохо от того, что им стало хорошо? Да? Нет?

— Ну, как ты не понимаешь! – импульсивно воскликнул Штаубе, — Вот представь, что бы почувствовал Рон, если бы узнал, что ты, в его отсутствие, make–love с вашим соседом.

— Почувствовал бы, что мир перевернулся, — сказал резерв–сержант, — Дяде Еу изрядно за сто лет. Мы за ним присматриваем, а если нас нет, то этим занимается констебль Крэгг.

— Не обязательно с соседом, — уточнил Штаубе, — Просто с другим мужчиной.

— А что я могу почувствовать от такой абстрактной информации?

— Как – абстрактной?! Это же твоя жена!

— Да. И что дальше?

— Герхард имеет в виду то, что в Европе называется «Adultere», — вмешалась Брют.

— Это что? — заинтересовалась Пума.

— Обычай про эксклюзивного мужчину, — ответил Рон, — Брют уже объясняла. Помнишь?

— Да. Если женшина make–love с мужчиной, который ее не купил, то ее убьют. Шариат. Я не знала, что в Европе так же. Герхард, ты не беспокойся. У нас нет такого говна. Люди make–love, если они хотят. Никто не может заставлять или запрещать. Защита Хартии.

Младший инструктор коснулась ладонью своей штурм–винтовки, став на секунду живой иллюстрацией к формуле Хартии: «любыми средствами без всякого исключения».

— Ты не отвлекайся, — продолжала она, — Я задала интересный вопрос про отель, да? Стало тебе плохо от того, что другим стало хорошо? Ты не торопись, подумай спокойно.

— Даже не знаю, — сказал он, — Если это девушка по вызову, то мне это, скорее всего, будет безразлично. Но если это моя жена то… Мне будет неприятно, что это происходит.

— Тогда все просто, — заключила Пума, — это нейролитическое программирование.

— Нейро–лингвистическое, — поправил Рон.

— Да. Слово длинное и угловатое. Всегда путаю. Герхард, ты не говори «моя жена», иначе программа будет тебя иметь. Говори, как у нас: «vahine–i–au». Тогда тебе будет хорошо.

— Но это просто перевод, — возразил Штаубе.

— Нет. Не просто перевод. Это другие слова, они значат другое. Они правильно значат. Те слова, к которым тебя приучили, значат неправильно. Они как ботинки, которые фигово сделаны и везде жмут и натирают. Тебе от этого плохо, вот от чего. Выбрось их на хрен. Возьми удобные ботинки и ходи в них. Попробуй подумать про то же самое удобными словами. Сделай это прямо сейчас. Ты увидишь: тебе в голове не жмет и не натирает.

Штаубе закурил еще одну сигарету, вытер ладонью вспотевший лоб и углубился в себя. Перед его мысленным взглядам, какая–то безликая «vahine–i–au» с фигурой фотомодели, скучно и лениво совершала механический половой акт со здоровенным негром, похожим на декуриона Таши Цамбва. Когда такие сцены шли по TV, Штаубе обычно, посмотрев минуту, и поняв, что это надолго, шел на кухню за чашечкой кофе. Наблюдать движения этого шатунно–кривошипного механизма ему было не интересно. Прикладную механику он и так отлично знал – как и положено авиа–эксперту высшего класса.

— Ты, наверное, права, Пума, — согласился он, — в таком варианте, мне это безразлично. Но это же подмена понятий, самообман, психологический трюк…

— Нет, Герхард! Это в неправильных словах был психологический трюк. Они тебя имели. А в этих, правильных словах, нет трюка. Трюк исчез, и тебе кажется, что это трюк. Я не очень толково сказала. Могу подумать и сказать лучше, если получилось непонятно.

— Почему же, ты очень понятно сказала… Но мне кажется, тут есть что–то неправильное…

— Это к тебе липнет плохое igbekela, — авторитетно сообщила она, — сделай вот так.

Младший инструктор сложила левую ладонь трубочкой и энергично дунула сквозь нее, как будто стреляла в невидимого врага из древнего духового ружья. Штаубе послушно повторил это действие, хотя понятия не имел, что такое «igbekela» и как оно «липнет».

— Вот. Теперь хорошо. Оно разрушилось, — констатировала Пума, укладываясь рядом с ноутбуком, — Теперь я сделаю тебе net–communication, ты познакомишься с семьей из Кирибати, поговоришь про флайки и про всякие планы по бизнесу. Ты мастер–пилот, ты это понимаешь, а я нет. Я просто посижу и послушаю. Буду учиться, да?

Штаубе заятянулся сигаретой и кивнул с отсутствующим видом. Пума поиграла минуту на клавиатуре, а потом радостно крикнула в микрофон ноутбука:

— Aloha, foa! Мы читали fare–invito. У нас тут классный toro–a–roa raatira pairati.

— Ia orana, glo, — ответил возникший на экране заспанный креол, — А у нас, по ходу ночь.

— А мы, по ходу, сейчас в Африке, — ни чуть не смутившись, ответила она, — Такие дела.

— А… — отозвался он, — А где сам супер–авиа–эксперт?

— А вот, — сказала Пума, дернув Штаубе за рукав, — Герхард, сядь сюда, мы on–line!

— Э… Hello, — сказал он, усаживаясь по–турецки, — В смысле, aloha.

— Y una polla! – выдохнул пораженный креол, — Ты – Герхард Штаубе?

— Ммм… Да. А мы где–то уже виделись?

— Ну, ты даешь, бро! Тебя второй день показывают по TV! – креол повернулся так, что web–камера показала его стриженый затылок, и крикнул, — Hei foa! Все сюда! Viti–viti! У нас Герхард Штаубе online, по нашему invito! Секунду, Герхард, сейчас все подползут. Дики, не тормози! Рали, Лаго, мне за ноги вас тащить? Меня зовут Томо…

— А меня Дики, — пискнула девушка–маори, вклиниваясь между ним и web–камерой.

— Э… Очень приятно, — сказал Штаубе.

На заднем плане возникли парень–метис и девушка–melano. Поcыпались вопросы.

— Ia orana, Герхард! Как ты там? Тебе чего сначала показать? Motu, fare, или фабрику? А можем показать пару флаек. По ходу, они готовые. Стоп, ты скажи сам, что показать. А может, покажем все подряд? Герхард, тебе видно? Ага, ну, значит, это второй этаж. Тут всякое барахло, не обращай внимания. Тут, типа кухня. Это лестница. Томо, смотри не грохнись. А ты не говори под руку. Рали, включи свет, не видно ни хера. И прожектор включи. Так, это терраса первого этажа, вон там — ангар. Это — пирс, лодки, все такое…

Штаубе кивал в камеру и говорил что–то вроде «ну, ясно…» или «спасибо, мне видно». Как выражаются в таких случаях эксперты–политологи: «процесс пошел».