20 июля. Утро. Небо над восточным сектором Каролинских островов.

Вроде бы, фридайвинг и планеризм – две совершенно разных сферы спорта, но с точки зрения науки, между этими сферами много общего. Например, и там, и там спортсмену необходимо постоянно держать под контролем свое психофизическое состояние. И еще сходство: и там и там спортсмен находится без опоры в толще некой упругой стихии. Дополнительное сходство (характерное для любых экстремальных видов спорта) – это правило: «если вы отрабатываете новую для себя ситуацию – следуйте инструкции».

Лирлав очень спокойно выбрала ближайший термик, отображенный на мониторе, и заскользила к нему. При входе, как и должно было быть, йологлайдер оказался втянут в спирально-восходящий поток теплого воздуха. А теперь задача: надолго удержаться в термике. Для «классического» планера с большим размахом крыльев и, соответственно, большим радиусом поворота, это сложно: диаметр термика обычно мал, и при любом неаккуратном развороте планер теряет его. Для «классического» автожира нет проблем удерживаться в пределах термика, но он (имея не крыло, а ротор с узкими лопастями) требует для набора высоты более быстрого термика, где воздух поднимается быстрее 3 метров в секунду (планеру же достаточно 1 метра в секунду). Параметры йологлайдера (автожира с воздушным колесом) позволяли легко удерживаться внутри термика. А для набора высоты ему хватало не намного большей скорости восходящего потока, чем «классическому» крылатому планеру.

Вот почему Лирлав, хотя и не была опытным планеристом, но без особого напряжения выполнила финт с катанием на «воздушном лифте» термика, и за полчаса вернулась на высоту 3000 метров, но улетела по вектору ветра на запад, слегка отклонившись от курса, ведущего к Пингелапу. Обычное дело в планеризме. Но график полета требовал более креативной работы пилота, чем просто подъемы и скольжения, и на следующем цикле Лирлав уже гораздо эффективнее использовала набранную высоту. Пролетая зигзагом сквозь попутные термики, она продержалась полчаса и прошла 60 км. Правда, к концу скольжения высота упала до 400 метров, и пришлось срочно искать термик– «лифт».

Корвин, все время двигавшийся рядом на своем «Колибри», не жалел комплиментов, и предлагал «так держать», но рыжеволосой зеленоглазой девушке уже наскучило просто качаться, взлетая на призрачных воздушных лифтах, и скользить с невидимых склонов. Конечно, это было классно, даже очень классно – ты в центре неба, а далеко внизу, под ногами, раскинулся необозримый океан. Лирлав воспринимала океан не как огромную подвижную массу соленой воды, а как загадочное живое существо. Еще школьницей в Канаде Лирлав прочла «Солярис» Станислава Лема, и идея мыслящего океана сразу и навсегда захватила ее воображение. Сейчас девушке хотелось не просто наблюдать за мерцающими темными и светлыми полосами на аквамариновой спине этого существа, беззаботно дремлющего внизу, а совершить что-то головокружительное... И она стала искать на мониторе не термики, а восходящие потоки покрупнее.

Когда йологлайдер резко пошел по восходящей дуге, Корвин несколько секунд не мог сообразить, что происходит. Потом, отбросив невозможные версии (вроде той, что у йологлайдера вдруг по волшебству появился мотор), штаб-капитан пришел к твердому выводу: Лирлав «оседлала трамплин». Феномен «трамплина» (волнового потока) был обнаружен на заре планеризма, в 1930-е годы. Структура «трамплина» похожа на волну, катящуюся по поверхности моря. Видимое движение – поступательное, но среда в нем циркулирует со скоростью до 10 метров в секунду в вертикальной плоскости от зоны кучевых облаков до нижней стратосферы. В самолете, пролетающем через такой поток, экипаж испытывает короткое ощущение, как на аттракционе «американские горки», и называется это «воздушными ямами». Поскольку самолет не задерживается в потоке, особой роли это не играет: просто, сдвиг несколько метров по высоте. А для планера волновой поток, это скоростной лифт в небо – но небезопасный. Моторный аппарат на своей тяге может выскочить из потока, а безмоторный рискует оказаться в плену у не всегда предсказуемых «демонов воздуха».

Видя, как йологлайдер стремительно уходит вверх, Корвин крикнул в микрофон:

– Лирлав! Это слишком сильный трамплин, давай-ка аккуратно соскальзывай оттуда.

– Корвин, у меня все ОК, я контролирую полет, – ответил голос в наушниках.

– Лирлав! Это трамплин, а не термик, там все иначе. Будь осторожна!

– Корвин, я поняла, аккуратно выхожу… Ух, как раскачивает!..

– Лирлав, стоп! Никуда не дергайся. Держись в спокойной зоне потока.

– Да, Корвин, я поняла. Не дергаюсь. Тут вообще-то нормально.

– Лирлав, продолжай говорить, сообщай все, что происходит.

– Да, Корвин. Надеюсь, тебе не надоест слушать однообразный флэйм.

– Не надоест, – сказал штаб-капитан. Он тоже не был профи в планеризме, но знал, что волновые потоки меньше турбулизованы в ядре, чем по краям. В ядре безопаснее – до некоторого времени. Когда Лирлав поднимется до «линии смерти» – 6 километров над уровнем моря, где давление падет вдвое, и кислородное голодание неизбежно, надо по любому выходить из восходящего потока. Но, там, соответственно, и плотность воздуха вдвое ниже, а значит, и сила потока вдвое ниже.

Корвин вел «Колибри» параллельно йологлайдеру, на дистанции около полкилометра. Влияние волнового потока чувствовалось уже здесь: «Колибри», весящий примерно 7 центнеров, подвергался болтанке. Йологлайдер весит всего центнер вместе с пилотом, поэтому, если он попадет в эту пограничную зону, то его будет трясти как в шейкере. Правда, конструкция рассчитана по нормам «Red Bull Air-Race» – на перегрузки 10G. Корвин сейчас не мог себе ответить на вопрос, зачем взял для расчета такие жесткие требования, но зато сейчас он был уверен в прочности машины. Но проблема в том, что матерчатое кресло и ремни безопасности не анти-перегрузочные, они не защитят тело пилота от рывков. Думая об этом, Корвин продолжал уверенно управлять «Колибри», поддерживать КАК БЫ непринужденный флэйм с Лирлав, и отмечать маршрутную обстановку. Волновой поток продолжал тащить йологлайдер по вертикали к границам стратосферы, а по горизонтали – на чистый запад с все возрастающей скоростью. При сохранении режима, меньше, чем через час Лирлав пройдет сильно южнее Пингелапа, причем уже выше «линии смерти». Соскользнуть надо раньше…

...Таймер отсчитывал минуты, альтиметр – метры. Корвин вдруг вспомнил, как обещал Лирлав «экстремальный пилотаж». Вот, блин! Знал же, что нельзя так шутить. Плохая примета. Ляпнул – получил. Впрочем (сказал он себе) пока ситуация не экстремальная. Просто нештатная. Нет причин кричать «Mayday». Тест-полет на несерийной технике довольно часто проходит нештатным образом – и профи не драматизируют это.

…Тем временем, высота достигла первой критической отметки 5000 метров. А атолл Пингелап сейчас был примерно в 70 км к северо-западу. Тут-то все и случилось.

– Корвин, это Лирлав! У меня падают обороты колеса! Мне менять угол атаки?

– Лирлав, не делай этого. Пусть обороты падают, – быстро ответил он, прикидывая, что эффект понятный, плотность воздуха стала ниже, и динамический поток через сечение воздушного колеса ослаб. На обычном автожире потерю оборотов ротора никак нельзя допускать: машина просто потеряет опору. Но воздушное колесо «йоло» станет просто плоским кольцевым крылом, низкоэффективным, но достаточным, чтобы продолжать управляемый полет. А раскрутить его, меняя угол атаки, можно потом, после частичной потери высоты.

– Корвин! – раздался тревожный голос Лирлав, – Оно сейчас вообще остановится.

– Лирлав, это не станет проблемой!

– Корвин, кажется, я падаю. И зверски трясет.

– Лирлав, сейчас тряска уйдет, – пообещал Корвин, глядя, как йологлайдер бессистемно планирует, описывая в воздухе неровный серпантин.

– Да, тряска ушла, – через несколько секунд сказал она, – но я быстро теряю высоту.

– Лирлав, слушай внимательно и выполняй. Сейчас мы спокойно раскрутим йоло.

…Ситуация оставалась нештатной, но была уже типовой, для нее имелась инструкция (Корвином же сочиненная): «действия пилота в случае полной потери оборотов йоло – ротора при достаточном ресурсе высоты». И сейчас Корвин очень спокойно, по шагам, отработал эту инструкцию. Всего 300 метров потери высоты со скольжением вперед, и воздушное колесо нормально завертелось.

– Уф, Корвин, – послышался сконфуженный голос Лирлав, – я так глупо струсила.

– Ты отлично справилась с нештатной ситуацией, – возразил штаб-капитан, и подумал: «реально, больше всех тут струсил я, а глупо или нет – это уже не важно».

– Корвин, командуй: что делать? – продолжила она.

– Лирлав, продолжай полет в обычном режиме. До Пингелапа 67 км на норд-вест. Это должно быть видно на твоем мониторе.

– Да, Корвин, это я затупила. Последствия дефицита кислорода. Сейчас исправлюсь.

Тут в наушники ворвался новый голос хриплый, будто простуженный.

– Африка вызывает Корвина. Что ты там творишь?

– Это Корвин, слышу тебя стабильно, Африка. Мы с курсантом Лирлав слегка учились использовать большой трамплин для планера. А ты где?

– Это Африка. Я между вами и Пингелапом. Вылетел на случай, если вы влипли.

– Это Корвин. Мы не влипли, Африка, но мерси за готовность поддержать.

– Это Африка. Одним «мерси» вы не отделаетесь. С вас дюжина пива за экстренный вылет. Я провожу вас до базы. Корвин, я в трех милях на 11 часов от тебя!

Штаб-капитан быстро сконцентрировал внимание на участке неба чуть левее курса, и увидел серую точку на фоне выцветшего лазурного неба. Еще несколько секунд, и она превратилась в характерный фронтальный силуэт приближающегося «крабоида». Экс-консул Ури-Муви Старк, известный как «Звезда Африки», и как «Капитан Нормандия-Неман», был в своем репертуаре: возникал из ниоткуда, и сразу брал все под контроль.

…

Часом позже. Атолл Пингелап (20 июля, обеденное время).

Атолл Пингелап – точка в океане между Косраэ и Понпеи. Пингелап – три острова: Деке, Сокоу и Пелелап, суммарной площадью 2 квадратных километра, заключенные внутри рифового барьера причудливой формы, примерно 4 километра по диагонали. Пингелап – родина одного из самых невезучих этносов в Микронезии. Сплошная полоса невезения началась с удара колоссального циклона 1775 года, после которого из нескольких сотен жителей выжили лишь двадцать. За сто лет население восстановилось, но тут возникли миссионеры, и привезли катехизис, сифилис и туберкулез. Численность жителей снова устремилась к нулю, и тогда колониальные власти арестовали и увезли всех колдуний-знахарок, знавших абортивные травы. Нельзя же было допустить дефицита рабочих на кокосовой плантации! Население стало быстро расти, но его генетическое здоровье закономерно падало, и к середине XX века каждый третий житель страдал врожденной цветовой слепотой, а каждый пятый – нарушениями метаболизма. В 1960-х атолл был выбран в качестве одной из опорных точек Аэрокосмических сил США, тут построили аэродром и радарную станцию. Но в начале XXI века все это было брошено.

Туземцы Пингелапа как-то доживали на руинах заразившей их «Западной культуры»… Вторая Холодная война и финансовый супер-кризис поставили жирную точку в этом грустном процессе. Атолл практически обезлюдел. Но в феврале текущего года сюда пришли колонисты из Южно-Центрального сектора тех же Каролинских островов, по существу, те же микронезийские туземцы, но по историческим причинам избежавшие фатальной миссионерской порчи. Теперь некоторые из них ехали со своих несколько перенаселенных атоллов на обезлюдевшие атоллы восточного сектора. Глядя на это с позиции научной демографии, можно было сказать: здесь идет классический процесс повторного заселения земель, опустошенных стихийным бедствием. Так многократно происходило на разных архипелагах Океании в разные эпохи. Стихийным бедствием в данном случае был не сейсмический всплеск или долгая засуха, а еврокультура, но для популяционной динамики это без разницы. Бедствие прошло – тут снова можно жить.

То, что, к моменту прихода туземных колонистов, на Пингелапе уже сложился кампус интернациональных резервистов Народного флота, которые создали в середине лагуны планктонную ферму (плафер), а на берегу построили ветровые генераторы и несколько ангаров – мини-фабрик, было для туземцев только плюсом. Плафер привлекал в лагуну обильные стаи рыбы, а в кампусе можно было купить всякую малую технику, получить медицинскую помощь, или в случае чего – попросить быстрой полицейской защиты. А туземные колонисты дарили коллективу кампуса чувство причастности к мифу (или к псевдо-мифу) об эре Мауна-Оро, великого древнего короля – объединителя Гавайики.

В этом симбиозе обе стороны не совсем четко представляли себе мотивы друг друга: резервисты думали, что «Paruu-i-hoe» (Закон Весла – кодекс Мауна-Оро, приведенный магистром Ахоро О'Хара в «Эпосе Tiki») – это обычай туземцев. Туземные колонисты понятия не имели о книге О'Хара и думали, что Paruu-i-hoe – это правила резервистов. Кодекс был краткий, несложный и учитывал специфику жизни на атолле, поэтому его соблюдение не напрягало ни резервистов Народного флота, ни туземных колонистов. Примечательно, что дети туземных колонистов уже воспринимали кодекс Paruu-i-hoe ДЕЙСТВИТЕЛЬНО как часть своих родных мифов (без всякой приставки псевдо-).

…Экс-консул Ури-Муви Старк глотнул пива и кивнул головой в направлении стайки микронезийских мальчишек и девчонок среднего школьного возраста, которые сейчас устроились на парапете платформы-паба. Платформа была установлена на сваях над мелководьем между дамбой аэродрома и песчаным пляжем на северном (выходящем в лагуну) пляжем островка Пелелап. Сверху платформу прикрывал навес из армейского парашюта «T-11» (самого массового в США и Канаде).

– Симпатичные юниоры, – оценил Корвин, глянув на этих подвижных ребят, одетых по нынешнему Tiki-стилю только в очень короткие, легкие и яркие килты с простейшими трубками-коммуникаторами, закрепленными на поясе под правой рукой.

– Симпатичные, – подтвердил Ури-Муви, – а как тебе кажется, о чем они думают?

– Ну, – Корвин почесал свой бритый затылок, – типа, они изобретают какой-то заход.

– Однозначно, изобретают, – согласилась с ним Лирлав, – глаза у них хитрющие.

– Вот, – Ури-Муви кивнул и сделал еще они глоток пива, – юниоры прикидывают, как напроситься в пассажиры на вашем гибриде корзины-тележки и ветряной мельницы.

Рыжая кйоккенмоддингер возмущенно ударила кружкой по столу.

– Вот не надо так о нашем йологлайдере!

– Это я от зависти, – признался знаменитый капитан авиа-партизан Африки, – у меня не укладывается в голове, как такая простая идея так долго оставалась ненайденной.

– Не такая уж простая, – заметил Корвин, – я сложил три дюжины разных оригами, пока нашел дизайн, показавшийся перспективным, а потом еще неделю крутил виртуальную модель на компьютере. Заметь, Ури: программа «виртуальная аэродинамика объектов произвольной формы» еще 20 лет назад существовала только для больших компов, а в полноценном варианте для ноутбука появилась, когда я уже заканчивал институт.

– Э, нет, – Ури-Муви выразительно покачал указательным пальцем, – фокус вовсе не в компьютере, а в интуиции. И не говори, что интуитивная идея принадлежит Шриверу. Знаешь, я посмотрел работы Шривера. У него воздушное колесо существенно иное.

– Ури, а тебе правда понравилось? – спросила Лирлав.

– Смотря что, – ответил он, – если ты про машину, то да, и у меня есть кое-какие идеи о будущем такой схемы. А если о твоем полете, то ты бешеная экстремистка. Не лезь в потоки больших трамплинов над океаном на сверхлегкой игрушке! Вероятно, Корвин предупреждал, но у тебя синдром самоуверенности, как у многих пилотов на третьем месяце учебно-полетной практики.

– Я не сообразил предупредить, – признался штаб-капитан, – до меня дошло, что этого лучше не делать, когда Лирлав уже вошла в ядро потока. И мне стало страшно давать команду на выход оттуда сквозь турбулентную границу на средних высотах.

– Почему страшно? – удивился Ури-Муви Старк.

– Ну… – Корвин сделал пару глотков пива, – …Визуально стала наблюдаться сильная болтанка, и я опасался, что пилот получит травмы от встрясок кресла.

Экс-консул сложил губы трубочкой и издал громкий гудок, потом похлопал по плечу Лирлав и сообщил:

– Гло, тебе зверски повезло. Лишь лучшие из лучших инструкторов разрешают своим курсантам такие экстремальные штуки, и выводят оттуда нежно, как в колыбельке.

– Я понимаю, – лаконично ответила кйоккенмоддингер.

– Ури, хватит меня хвалить, – попросил Корвин, – лучше скажи: какие минусы у йоло?

– Не скажу, пока не налетаю на этой штуке хотя бы сто минут.

– Тебе показать, как?..

– Вот уж нет, – Ури-Муви покачал головой, – я должен сделать это сам, по инструкции, которую ты сочинил. Я ее уже скачал с сайта вашей авиа-верфи.

Тут один из мальчишек-туземцев, видимо, самый бойкий, соскочил с насеста и быстро оказавшись рядом с экс-консулом спросил:

– Капитан Африка, а ты когда будешь лететь на штуке с колесом вместо крыла?

– Вот же какие чудесные уши у тебя, Хоэно! – восхитился Ури-Муви, и слегка потрепал мальчишку за левое ухо, – Реальные локаторы! Значит, так: летать я буду завтра утром. Подходи к военной парковке аэродрома через час после рассвета. К твоим друзьям это относится в равной мере. Как понял меня?

– Я понял, команданте! Mauru-roa! – обрадовался мальчишка, и метнулся к остальным юниорам. Еще миг – и вся стайка, перевалившись через парапет, плюхнулась в воду.

– Они классные! – высказала свое мнение Лирлав.

Ури-Муви Старк кивнул знак согласия, и негромко сказал:

– Они наше близкое будущее, которое мы создаем. Пардон, что с таким пафосом, но я действительно считаю, что им будет принадлежать этот океан и это небо. Причем, мы оглянуться не успеем, как это произойдет просто силой вещей. Точнее, силой Tiki. Мы осторожничаем, опасаемся вражеской силы, которая вообще-то иллюзорна, мы в плену предрассудков относительно экономической и военной мощи государственных систем Первого мира. Опыт уходящей эры давит нам на плечи. А эти юниоры начинают расти другими. И через несколько лет они так врежут Объединенным Нациям, что засранцы, считающие себя планетарным правительством, попрячутся под столы в своих офисах.

– А ты не опасаешься, что это будет уже слишком? – спросил Корвин.

– Не опасаюсь, – тут экс-консул улыбнулся, – если я чему-то научился за 20 лет войн в Африке, так это тому, что с финансовой олигархией следует договариваться только с позиции силы, когда они тебя боятся, а ты их – нет. Надо глушить их страхом, чтобы в мозгах у них образовался рефлекс: прятаться под стол, когда мы оскаливаем клыки!

– Какая-то каннибальская философия, – недовольно пробурчала Лирлав.

– Зато работает, – лаконично ответил он.

Корвин вздохнул и снова почесал в затылке.

– Черт с ней с политикой, Ури. Скажи лучше, как дела в «Kraken-Kraal»?

– Хэх… – экс-консул, а теперь директор сетевого партнерства верфей «Kraken-Kraal», улыбнулся, – …Я хотел поговорить об этом завтра за обедом, если не возражаешь.

– Не возражаю. Но, как консультант, я хочу заранее психологически подготовиться.

– Да, Корвин, тебя не переспоришь. Излагаю вкратце. Основная верфь, что на атолле Фараулеп, работает в режиме, который ты задал зимой. Переработка битых танкеров и сухогрузов и переделка старых тральщиков в ультра-яхты. И, мы организовали вторую площадку, на атолле Ифалик, под заказ киношников киви на продвинутую копию 200-метрового колесного парохода «Левиафан» Брюнеля 1854 года.

– Ни хрена себе… – протянул штаб-капитан.

– То-то же! – Ури Муви был доволен произведенным впечатлением, – А с тобой я хочу посоветоваться про движок. Нужно немного, 8 тысяч лошадиных сил. Нам предлагают компактную треугольно-роторную паровую машину схемы Ванкеля. Что скажешь?

– Ну, Ури, если уж выпендриваться, то лучше сферическая машина с шарниром Гука.

Экс-консул удивленно погладил подбородок.

– Впервые слышу. А что это такое?

– Завтра расскажу, – пообещал штаб-капитан.

– Ладно, пусть будет завтра. Вообще, надо сейчас гуманно отправить вас отдыхать.

– Хорошая идея, – отозвалась Лирлав.

– В общем, – продолжил Ури-Муви, – берите этот тайский баркас, и езжайте в лагуну. Игрушка комфортная. В холодильнике жратва и выпивка. Все в вашем распоряжении, отдыхайте, пейте, ешьте, спите, не стесняйтесь. Встретимся завтра за обедом.

…

На этом и они расстались до следующего дня. Тайский баркас – 10-метровая лодка с домиком-каютой, правда, оказался комфортным, а для двух персон к тому же очень просторным. Оставшаяся часть светового дня прошла в чередовании ненапряженного фридайвинга, немного сумбурного, но очень веселого секса, и вдумчивой дегустации сокровищ холодильника.

Так прошел световой день. На закате, когда шар солнца уже тонул где-то на западе, у северного края маленькой черточки – островка Сокау, окрашивая горизонт в красно-пурпурные тона, Корвин и Лирлав просто лежали на широком надувном матраце на палубе, и время от времени передавали друг другу гигантскую кружку с умеренно-охлажденным кокосовым молоком. И, рыжая кйоккенмоддингер, сделав очередной аппетитный глоток, потянулась всем телом, а потом задала внезапный вопрос:

– Эта фраза Ури-Муви насчет оскаленных клыков. Что ты про это думаешь?

– В смысле, что противник должен рефлекторно прятаться под стол от ужаса? – не без некоторой иронии уточнил штаб-капитан.

– Да. Про это, и про юниоров, которые вырастут другими, и вообще, про то, что будет.

– Ну… – произнес он, – …Я думаю, что Ури-Муви немного сгущает краски. Но, если не придираться к отдельным эпитетам, то он прав. Лидеры, как бы, Объединенных Наций автоматически топчут любого, кто им не угодил, если только они его не боятся. Оффи-характер, феномен статусной мании величия. В литературе описано, между прочим.

– И что? – спросила Лирлав, – Вечная Холодная война в шаге от Барьера Хопкинса?

– Откуда ты знаешь про Барьер Хопкинса?

– А, по-твоему, я не должна о нем знать? – слегка агрессивно отреагировала она.

– Ой! – Корвин в артистическом ужасе закрыл голову руками, – Ты оскалила клыки!

– Кэп, ты прикалываешься, а я на самом деле хочу разобраться.

– Aita pe-a, – сказал он, – я даже не буду спрашивать, почему ты вдруг заинтересовалась неомальтузианством, тератонной войной, и в частности идеей Сэма Хопкинса.

– А ты спроси, – предложила рыжая кйоккенмоддингер.

– Ладно, спрашиваю. Так, почему?

Вместо ответа, она порывисто вскочила на ноги, и юркнула в каюту, а примерно через полминуты вернулась и положила перед ним включенный ноутбук.

– Вот, смотри.

– Смотрю, – сказал Корвин, и прочел с экрана, – CBC-TV Онтарио, 20 июля в программу «Полтика и альтернативы» (ведущий – Алан Пайнс) приглашен профессор философии и социологии Найджел Эйк. Тема беседы: Барьер Хопкинса – миф или мировая угроза?

…

20 июля, вечер, Канада, Торонто. Телестудия CBC – Онтарио.

Эти двое являли собой полную противоположность. Телеведущий Алан Пайнс, отлично сложенный 40-летний представитель преуспевающей когорты журналистики, одетый в дорогой, но строгий серый костюм, четко пригнанный по фигуре, и гармонирующий с оформлением TV-студии в стиле «classic techno». И профессор Найджел Эйк, 70-летний патриарх натуралистического гуманизма, учившийся еще у великого Корлисса Ламонта, основателя этой философской школы. Эйк был похож на толстенького гнома, одетого в мешковатые синие джинсы и такой же мешковатый белый вязаный свитер. У среднего зрителя сразу создавалось впечатление, что телеведущий представляет здесь прогресс и современность, а философ символизирует трогательную, но исчезающую архаику.

Пайнс встал с кресла и красивым уверенным шагом подошел к киноэкрану на стене.

– Привет всем, кто смотрит «Политику и альтернативы» в этот вечер. По сложившейся традиции, я прошу всех зрителей отнестись спокойно к тем, возможно, жутким вещам, которые вы увидите сегодня на экране. В основном, это реконструкции исторических событий, они информативны, но не должны ввергать вас в шок. Итак, начнем. Вот это документальные кадры атомного взрыва над Хиросимой 6 августа 1945 года.

(На экране – вспышка, огненный шар, и растущий ядерный гриб).

… – Мощность чудовищна: как 15 тысяч тонн тротила.

(На экране – последствия взрыва: кварталы, полностью стертые с лица земли).

… – Но это далеко не предел. Вот это тест «Castle Bravo» на атолле Бикини 1 марта 1954 года. Мощность 15 миллионов тонн тротила, или попросту: 15 мегатонн.

(На экране – разворачиваются кадры невообразимого взрыв водородной бомбы).

… – Я думаю, тут нечего комментировать, достаточно просто смотреть. Но и это еще не предел. Вы видите взрыв советской водородной бомбы в Арктике 30 октября 1961 года.

(На экране – вспышка, озаряющая кабину бомбардировщика. А затем огненный шар распухающий на треть ширины горизонта).

… – Энергия этого взрыва 50 мегатонн. Он был мощнейшим в истории человечества. Казалось, только безумец может задумать боевое применение такого оружия. Но, как известно, в октябре 1962-го, через год после советского взрыва, разразился Карибский кризис, и мир стоял на грани обмена такими термоядерными ударами. К счастью, два лидера военных блоков договорились, и угроза миновала, казалось, навсегда. Но почему мы говорим об этом событии в политической программе? И почему мы здесь вспомнили Карибский кризис? Мы обсудим это с профессором Найджелом Эйком.

Невысокий толстенький профессор улыбнулся и с легким упреком спросил:

– Алан, зачем так пугать зрителей? Мир пока вовсе не на грани ядерной войны.

– Профессор, вы сказали «пока», не так ли? – отреагировал Алан Пайнс.

– Да, Алан. В философии ничего нельзя декларировать без приставки «пока». Если мы говорим: «нет способа двигаться быстрее света», то должны добавить «пока». Нельзя исключить, что физика изобретет сверхсветовой привод, и откроет путь к звездам.

– И, профессор, – подхватил телеведущий, – нельзя исключить ядерную войну?

– Конечно, нельзя, – подтвердил Эйк, – будущее многовариантно, в нем возможно такое неприятное событие, как ядерная война. Нам надо просто быть осмотрительными.

Телеведущий поднял ладони вверх и бесшумно поаплодировал.

– Безусловно, вы правы, профессор! И когда мы узнаем о клубе молодых талантливых ученых-ядерщиков под названием «Карибский кризис», мы должны насторожиться.

– Ну что вы, Алан, – профессор Эйк снова улыбнулся, – этот клуб состоит из молодых красивых женщин, наших соотечественниц, у которых маленькие дети. А заниматься прикладной ядерной физикой с малышом на руках очень непросто. И появился такой частный научный клуб. А название… Ну, что ж, физики, как известно, шутят.

– Мне кажется, профессор, что шутка не очень смешная, ведь все эти милые женщины эмигрировали в Меганезию, и сейчас работают в ядерном центре на атолле Табуаэран, причем босс их группы – исландский физик профессор Халлур Тросторсон, которого называют «вторым Нильсом Бором». Нам говорят, что ядерный центр на Табуаэране занимается лишь производством тяжелой воды для канадских АЭС, но так ли это?

В студии повисла короткая пауза, которую оборвал Найджел Эйк.

– Я полагаю, Алан, что этот вопрос лучше задать чиновникам МАГАТЭ. Если мне не изменяет память, это они получают деньги за международный ядерный контроль.

– Да, – телеведущий кивнул, – однако проблема в том, что центральное правительство Меганезии не контролирует большинство своих островов, в частности, этот атолл, и не может гарантировать безопасность комиссии МАГАТЭ. Ядерный центр на Табуаэране сейчас зона тени. Если кто-то в Канаде знает что-то о нем, так это вы, профессор. Ведь именно вас называют идеологом феминистского движения, к которому принадлежат и участницы «Карибского кризиса», и более юные участницы экстремистской группы… (телеведущий остановился, чтобы глянуть в шпаргалку) …Kjokkenmoddinger.

– Настало время, – произнес Найджел Эйк, – кое-что уточнить. Моя книга «Эхо лунной богини» не является ни идеологической, ни феминистской. Это книга-размышление о структуре общества кроманьонского палеолита и современного западного общества.

– Но, – заметил Алан Пайнс, – эта книга агитирует за коммунистический матриархат.

– А вы сами читали «Эхо лунной богини»? – невинно поинтересовался Эйк.

– Э-э… Я не читал саму книгу, но смотрел по TV ее обсуждение за круглым столом.

Профессор философии и социологии грустно вздохнул.

– Да, разумеется, в книге целых двести сорок страниц. Слишком много букв.

– М-м… Профессор, к сожалению, книга, это, в некотором роде, устаревший жанр.

– Нет, Алан, жанр – это, например, поэма, новелла, или ода. А книга, это форма подачи информации, любой содержательный текст более, чем из 48 страниц по 1800 знаков, в котором среди знаков преобладают буквы. Более 80 тысяч букв. В XX веке книга была главным источником знаний, но в XXI веке ее потеснили комиксы и рекламные листки объемом менее тысячи знаков, зато с обилием цветных картинок.

– Э-э… Профессор, а как бы вы сами ответили на вопрос: о чем ваша книга?

– «Эхо лунной богини», – ответил Эйк, – это книга о том, как человечество развивалось, становилось все более разумным, умелым, эмоционально развитым, и, да простят меня зрители за тавтологию, более человечным. Но в некоторый момент предыстории, для субъектов, захвативших господствующее положение, все это стало неудобным. С этого момента начинается то, что мы называем «историей». В истории нет людей. В ней есть правители и подданные, в ней есть государства и войны между ними, а людей нет.

Алан Пайнс несколько секунд ждал продолжения и, поняв, что его не будет, спросил:

– Профессор, а как же матриархат, про который вы точно что-то писали в этой книге?

– В эпоху патриархата, – ответил Эйк, – все в обществе превращается в орудия. Можно прочесть в трудах античных мыслителей, что орудия делятся на молчащие, мычащие и говорящие. Матриархат, это защита от превращения человека в говорящее орудие.

– Извините, профессор, но такой защитой является свобода и демократия, разве нет?

– Нет, Алан. Свобода и демократия это лишь следствия того, что человек не орудие, а автономный субъект. Следствие, а не причина. Впрочем, сейчас свобода и демократия превратились в нелексические восклицания вроде «о, черт!» или «ни фига себе!».

– Э-э… В каком смысле они нелексические?

– В том смысле, что они не несут смысла. Попробуйте в нашем формально свободном обществе шагнуть за рамки общепринятого поведения или играть в политику вопреки установленной иерархии статусов. Для начала, вам заблокируют счета в банках, у вас отнимут жилище, и нищим вышвырнут на свалку. А дальше вас, возможно, посадят в тюрьму за экстремизм. Вы, кстати, назвали кйоккенмоддингеров экстремистами.

Телеведущий замялся, и осторожно «повернул руль» в сторону от скользкой темы.

– Мы сейчас говорим в основном о новой ядерной угрозе. Может быть, с философской точки зрения, женщины в клубе «Карибский кризис» просто хотели шагнуть за рамки общепринятого поведения, но они пошли на конфликт с законом, а в этой ситуации их доступ к ядерным технологиям несет угрозу, разве нет?

– Алан, о каком конфликте с законом вы сейчас говорите?

– Я думал, вы знаете, профессор. Они вывезли детей против воли отцов и без суда. По законам матриархата это, видимо, допускается, но по нашим законам это криминал.

– Алан, я уже уловил вашу логику, и помогу вам, чтобы не заставлять ждать зрителей, которые хотят послушать про Барьер Хопкинса и ядерный апокалипсис. Допустим, что милые женщины из клуба «Карибский кризис» интерпретировали эту мою книгу, как призыв вернуться к идеалу кроманьонского матриархата. И, как свойственно ученым-прикладникам, они стали искать практический метод: как вернуться? И нашли статью, авторство которой приписывается Сэму Хопкинсу, инженеру из Невады.

– Профессор, вы поразительно четко объяснили суть дела! Сэм Хопкинс, которого уже называют Демоном войны, опубликовал в сети чудовищную доктрину, по сравнению с которой даже самые человеконенавистнические идеи прошлого, это детский лепет! Я попрошу профессора Эйка объяснить нам, в чем суть заявлений Хопкинса.

Найджел Эйк медленно встал с кресла и подошел к экрану, на котором так и осталась заставка от видеоклипа о советской 50-мегатонной бомбе.

– Суть в том, Алан, что в заявлениях Сэма Хопкинса нет почти ничего нового. Барьер Хопкинса, это Барьер Мальтуса, описанный в конце XVIII века. Мальтус показал, что население растет экспоненциально, а материальное производство – линейно. Людям в результате становится нечего кушать, проблему решает массовое уничтожение людей. Например, массовый голод, или эпидемия, или, чаще всего – война.

– Но ведь Мальтус ошибался, это доказано! – пылко возразил телеведущий.

– Не торопитесь, – ответил Эйк, – действительно полвека назад, когда я был студентом, казалось, что Мальтус ошибался. Шла Первая Холодная война, и острая политическая конкуренция стимулировала прогресс. Наука вытесняла религиозную ортодоксию, что снижало темп рождаемости до линейного. НТР создавала новые технологии, поэтому материальное производство росло экспоненциально. Картинка Мальтуса в некотором смысле переворачивалась, и человечество шло к изобилию на фоне умеренного роста населения. Именно этот путь предлагал Мальтус, как решение проблемы, которую он выявил. И он предупреждал о барьере на этом пути. Технический прогресс не только оптимизирует рождаемость и повышает скорость материального производства. Он еще размывает устои ортодоксального общества, а значит, и устои политической власти. И наступает момент, когда политическая власть нажимает на тормоза, чтобы прогресс не сбросил ее на обочину истории. И война вновь становится неизбежным регулятором.

Телеведущий удивленно взмахнул руками.

– Но, профессор, это же фантастическая антиутопия. Никто не тормозит прогресс.

– Прогресс, – скаал Эйк, – остановился в 1991 году, когда закончилась Первая Холодная война. То, что называют прогрессом сейчас, это просто размножение маленьких радио-телефонов, карманных компьютеров и интернет-сервисов, которые в 1991 году не были широко распространены, и играли в основном деловую, а не развлекательную роль. В остальной технике – стагнация и регресс. Такие же автомобили и самолеты, и нефтяное топливо. Те же аграрные технологии получения пищи. И 40-часовая рабочая неделя в промышленности. Зато запрещено критиковать религиозную ортодоксию, делающую женщину машиной для производства многочисленного и невежественного потомства.

– Простите, профессор, – вмешался телеведущий, – но давайте не будем это трогать.

– Алан, я и не собирался ЭТО трогать. Я даже не назвал ЭТО по имени. Всем и так все понятно. Так вот: слухи о том, что Мальтус ошибался, сильно преувеличены. Теперь я отвечу на вопрос о том, что же нового внес Сэм Хопкинс в теорию Томаса Мальтуса.

Профессор Найджел Эйк сделал артистическую паузу и продолжил.

– Автор, подписывающийся именем «Сэм Хопкинс», обратил внимание на две важные особенности нашей эпохи. Во-первых, наука в развитых странах продолжает работать. Просто, все идет в стол. Ее достижения в этих странах не внедряются. Во-вторых, мир слишком велик, чтобы торможение прогресса было глобальным. Где-то на периферии остаются оазисы, свободные от консервативного прессинга, и там некоторые научные достижения – подчеркиваю: лишь некоторые, не очень дорогостоящие – внедряются, и вызывают локальный прогресс. И, как сказано у Хопкинса, математически неизбежен конфликт между этими оазисами и консервативно-регулируемым остальным миром. У оазисов альтернатива: погибнуть или защищаться средствами, полученными благодаря прогрессу. Согласно Хопкинсу, это, прежде всего тератонное ядерное оружие.

– Простите, профессор, я поясню для зрителей. Тератонна, это миллион мегатонн.

– Да, Алан, верно. И это не одна бомба с энергией до тератонны, а ядерный потенциал, который может складываться, как вы сказали, из миллиона зарядов по мегатонне.

– Но, профессор, вы согласны, что война с применением такого потенциала – безумие?

– Знаете, Алан, война – вообще безумие, однако слово «герой» ассоциируется именно с войной. Автор первых атомных бомб, и пилоты самолетов, сбросивших эти бомбы на Хиросиму и Нагасаки, удостоились высших знаков национального почета в США.

Телеведущий снова замялся в поисках направления, куда теперь «повернуть руль».

– Возможно, – предположил Эйк, – вам пора сказать что-то о наших миротворцах.

– Да! Вы очень вовремя это отметили профессор. Ведь сейчас наши канадские парни в составе UN OCEFOR работают в Меганезии, и от них многое зависит, не так ли?

– Все относительно, Алан. Давайте разберемся: что от них зависит? Меганезия, это не какая-то изолированная страна в джунглях Амазонки, а перекресток океанских дорог, соединяющих Америку, Азию, и Австралию через великий океан, к тому же сказочно богатый природными ресурсами. Кроме того, это достаточно высокоразвитый регион, полностью свободный от консервативного регулирования, захлестнувшего «Золотой миллиард». Когда в конце января было достигнуто Сайпанское мирное соглашение, в Меганезию ринулось множество крупных и средних коммерческих компаний, включая канадские. В начале разговора упоминалось о тяжелой воде, которая производится на Табуаэране для канадских АЭС. Это лишь пример. Речь идет, насколько я понимаю, о десятках миллиардов долларов, вложенных в предприятия на территории Меганезии. Непонятно, кто контролирует эти территории, но там созданы достаточные гарантии безопасности для желательного бизнеса. Помощь миротворцев там не нужна.

– Вы сказали «для желательного бизнеса», профессор, значит, есть и нежелательный?

– Да, Алан, он есть, и это очевидно. Бизнес с политической направленностью, который ввозится в Меганезию за счет игрищ ООН, явно нежелателен для местной публики, и я уверен: судьба этого бизнеса будет незавидной, и миротворцы не смогут его защитить.

– Тогда, профессор, что вообще могут там сделать наши канадские парни?

– Они могут постараться вернуться домой живыми, – ответил Найджел Эйк.

…