** 22 **

… Наверное, на местных жителей это действовало гораздо дольше — возможно, и в правду целые сутки. А форсированный иммунитет землянина в какой-то момент распознал состояние, как опасное, и за считанные минуты разрушил тот сложный комплекс психотропных веществ, который попал в организм вместе с пыльцой тао.

Гудение в голове стихало. Мир приобретал обычные краски и формы.

Кира приподнялась на локте, посмотрела на Румату удивленными глазами, а затем внятно произнесла:

— Oh, shit! What's a fucken joke?

— Sorry? — переспросил Румата?

— Merde! Что за фигня? Quid est? — сердито пояснила она, — Comprende?

— Hoc Arcanar est, — сказал он, и на всякий случай уточнил — At the Eurita planet.

Некоторое время девушка сосредоточенно рассматривала себя и окружающее, а затем спросила, тщательно выговаривая слова:

— Я нахожусь в Арканаре, на планете Эврита. Здесь тебя зовут Румата Эсторский, но ты — землянин, появившийся здесь, как и я, в нарушение правила о контроле за контактами. Я нахожусь здесь под именем Кира. Мой прототип — местная девушка, с которой ты жил, когда работал здесь официально, в качестве сотрудника Института экспериментальной истории. Два года назад эта девушка погибла при локальном столкновении во время переворота в Арканаре. По моей легенде она воскресла и была инициирована в качестве посланницы хтонической богини, именуемой здесь Хозяйкой. Мы возглавляем армию, успешно ведущую войну против Святого Ордена. Несколько дней назад мы взяли столицу и выиграли морское сражение. Накануне мы разбили каким-то образом прорвавшийся к нам в тыл десятитысячный орденский корпус. И все это — не симулятор, а реальность. Это — так?

— Да, — механически подтвердил Румата.

Она кивнула и продолжила:

— Только что мы участвовали в сексуальном ритуале плодородия и находились под влиянием какого-то растительного галлюциногена, верно?

— Да, — повторил он.

— И этот галлюциноген, видимо, снял у меня inflicted false memory. Похоже на правду?

— Похоже, — согласился он.

Девушка снова кивнула и отчетливо произнесла имя: «Бромберг». К этому имени она немедленно прилепила десятка два самых грязных эпитетов на восьми разных языках, как земных, так и эвритянских.

— А можно про Бромберга подробнее? — спросил Румата.

— Если подробнее — он предложил отыграть в виртуальной реальности один сценарий. Форсированный ренессанс на Эврите, так это называлось. Но вместо обычного симулятора запустил какую-то программу глубокого внушения. Дальше — просыпаюсь в варварской халупе в горах, с наложенной ложной памятью…полностью уверенная, что я — Кира…. Вот и получилось, то что получилось… Ты давно догадался?

— О чем?

— О том, что я — не она.

— Если честно, я с самого начала знал, что так не бывает. Но уж очень хотелось поверить… В то, что иногда возвращаются очень издалека. Ну, ты понимаешь.

Девушка молча кивнула.

— … А потом я увидел тебя и… В общем, не хочу сейчас все объяснять, но по ряду причин, иначе и быть не могло. Это я уже потом понял.

— Значит, я еще даже не все знаю, — задумчиво произнесла она, — значит, все еще гаже. Они копались в твоем прошлом?

На этот раз, молча кивнул Румата.

— Вот, свиньи… И что мы теперь будем делать?

— Не знаю, — ответил он, — я уже слишком глубоко завяз в этом… В этой войне… Во всем… А у тебя еще есть возможность выскочить из этого беличьего колеса.

— То есть, ты будешь воевать дальше, а мне предлагаешь смыться? Я похожа на человека, который так поступает?

— Не очень, — честно признался он.

— Так какого же черта ты мне это предлагаешь! — взорвалась она, — какого черта…

Замолчала на полуслове. Уткнулась лицом в ладони. Ее спина и плечи мелко дрожали, как будто от очень сильного холода.

Румата осторожно обнял ее.

— Понимаешь, мне будет спокойнее, если ты окажешься в безопасности. Где-нибудь на Пандоре. А здесь все-таки война.

— Ты за меня беспокоишься? — холодно спросила девушка, — С чего бы вдруг? Я тебе никто, а кто ты мне… это, я думаю, тебя не касается.

— Ты мне очень даже кто, — возразил он.

— …И поэтому ты хочешь от меня избавиться, — добавила девушка, — я слишком похожа на нее. Я прекрасно тебя понимаю — меня бы это тоже, наверное, раздражало. Но, видишь ли, Посланница Хозяйки — это нечто вроде проходной пешки на здешней шахматной доске. Тебе гораздо труднее будет закончить войну без… Без Светлой.

— Ты похожа на себя. И вообще, дело не в этом. Давай сразу договоримся: здесь есть два человека — ты и я. Никаких призраков, никаких Румат, Кир, Бромбергов и так далее. Речь идет только о нас. Понимаешь, пока ты — здесь мне придется на тебя оглядываться. Я буду бояться, что тебя убьют. И в какой-то момент могу из-за этого совершить серьезные ошибки. Не успеть сделать что-то тактически необходимое. Или наоборот, поторопиться с чем-то. Так тоже бывает. Чем дольше ты здесь находишься, тем меньше шансов выбраться из этой мясорубки живыми. Не только у тебя меньше шансов, но и у меня. Это — понятно?

— Это — понятно, — ответила она, — а почему ты не предлагаешь мне улететь отсюда вместе? Просто нам обоим забить на эту гребаную войну и смыться отсюда?

— А ты согласишься?

— А ты предложишь?

— Ну, а теперь серьезно, — сказал он, — представляешь, что будет если мы смоемся? А двадцать тысяч человек, которые нам доверились? Да что там — гораздо больше. Еще вся эта толпа фермеров, и горожан, и черт знает кого еще. Их же всех заколбасят. Еще почище, чем тех тинэйджеров на полях. Понимаешь? Без нас… Без кого-то из нас… они не продержатся и года. Этот сраный Институт вместе с местной Церковью и Орденом будут травить их, как зверей. Потрошить. Сдирать шкуру. Сжигать заживо. И их затравят навсегда — это останется на столетия для тех, кто останется в живых и для всех их потомков. А мы смоемся. Типа, нас это не касается.

— Классно! — ответила она, — обалдеть какая проникновенная речь! И после всего сказанного ты предлагаешь мне смыться? То есть, я буду валяться на диване, смотреть стерео и пить гинесс, а иногда заглядывать в GIN…в БВИ… чтобы узнать: а как там дела? Наши выигрывают или проигрывают? Типа, как на футболе? А теперь послушай, что я тебе скажу. Я остаюсь здесь, с тобой, и буду доигрывать этот гейм до конца. Я уже взрослая девочка и я так решила. Отговаривать меня бесполезно. Во-первых, потому, что я вообще всегда поступаю так. Во-вторых, меня угораздило полюбить здоровенное толстокожее чудовище, которое сидит рядом со мной!

— То есть…? — переспросил он.

— Это признание в любви такое, — пояснила девушка, — немного дурацкое, конечно. Да, чуть не забыла. Меня зовут Виктория Мэй О'Лири. Для своих — Вики.

— Антон Хлудович Шалов, — машинально ответил Румата, — можно Тони.

Они обменялись церемонным рукопожатием.

— А ты вообще откуда, Вики-Мэй? — спросил он. Так, для поддержки разговора.

— Я вообще из Дублина.

— Понятно.

— Что — понятно?

— В Дублине самые красивые рыжие девушки.

— Это — комплемент, надо полагать?

— Вроде того. А я — из Красноярска.

— У вас там все такие спокойные, как бегемоты? — спросила она.

— Многие.

— Это хорошо. Рядом с таким бегемотом меньше шансов сойти с ума. В общем, это очень кстати, Тони-Хлуд, что ты именно такой. Заражающий своим спокойствием.

— Что, правда?

— Правда-правда. Пойдем. Уже рассвет, а нам еще надо привести в надлежащее состояние фермеров… йоменов… в общем, всю нашу публику. Я тебе по дороге расскажу один старинный ритуал — просто, как для нашего случая придуман.

…

Ритуал был жутковатый даже по местным меркам.

В полной тишине, обнаженные мужчина и женщина медленно подняли мечи к светлеющему небу, потом, также медленно указали остриями на восходящее солнце.

Затем плавно развернулись лицом к лицу и каждый из них коротко провел клинком по левому предплечью другого, а затем последовал взмах рук — и кровь мелкими каплями брызнула на первый ряд зрителей. Те на мгновение отшатнулись, но всего на полшага — потому что сзади стояла плотная толпа.

Несколько тысяч людей заворожено наблюдали за всем происходящим и, кажется, боялись даже дышать.

Но вот действо перешло в новую фазу.

Светлые подняли вверх левые руки, будто в приветствии. И надолго застыли, как бронзовые изваяния.

Кровь растекалась по их коже во все стороны, будто фантастическое живое существо, стремящееся окрасить тела Светлых целиком — от плеч до стоп — в цвета темного пурпура.

Потом, будто по какому-то сигналу оба — мужчина и женщина, — сдвинулись с места, и скользящими, бесшумными шагами двинулись в сторону реки.

Толпа молча двигалась за ними на почтительном расстоянии.

Светлые же, не останавливаясь на берегу, двинулись в воду. Вот они ушли по пояс, по грудь, по шею…. Вот их головы скрылись под водой и над блестящей жидким серебром поверхностью остались только концы лезвий их мечей.

Снова замерла в томительном ожидании толпа.

Сколько прошло времени? Непонятно. Всем казалось, что целая вечность. И тут Светлые двинулись обратно. Неспешно появлялись из воды их тела, покрытые сверкающими каплями. Вот они вышли на берег и протянули вперед левые руки.

По толпе прошел тихий вздох — никаких разрезов не было видно. Только едва заметные розовые полоски, как от недавно заживших царапин.

— Земля и Солнце, Вода и Небо, — громко, на распев произнесла Посланница, — все видят и все помнят. Ваша кровь — их кровь, их обида — ваша обида.

Она выдержала длинную паузу, а затем звонко крикнула:

— Вы знаете тех, с кем нельзя жить под одним небом?

Несколько секунд тишины, а затем гул сотен голосов.

— Да! Да! Да! Да!…

— Громче! — крикнула она, — я хочу слышать каждого!

На этот раз ответом ей был рев толпы:

— ДААААААААААА!!!

Дождалась, пока наступит тишина, Посланница произнесла глубоким, чистым и спокойным голосом.

— Тогда. Идите. Очистите. От. Них. Землю, — Она взмахнула рукой, указывая на стоящих чуть в стороне полковников, — Вот. Ваши. Командиры.

 

** 23 **

Они сидели в бывшей «Серой радости» и ужинали. Точнее, жрали со страшной силой.

Вики-Мэй рвала крепкими белыми зубами окорок.

— Ну, ты и устроила, — заметил Румата, отпивая глоток вина из здоровенной глиняной кружки, — ты вообще представляешь, что сейчас творится вокруг?

— Угу, — ответила она, прекращая на несколько секунд свое заятие, — извини, на меня напал жуткий жрун…. Наверное, мы слегка переборщили с кровопусканием.

— Это точно, — сказал Румата, отхватывая от целого зажаренного поросенка такой кусок, которым, наверное, подавился бы даже медведь гризли, — Многовато получилось. А это действительно было так важно?

— Ага. Крови должно было быть приличное количество, иначе не смотрится, — отозвалась она и снова вцепилась в окорок.

Румата пожал плечами и продолжил уничтожение поросенка.

Трактирщик смотрел на обоих с ужасом и умилением. За всю свою долгую практику он повидал немало обжор, но чтобы два человека с легкостью сожрали больше, чем могут проглотить полдюжины голодных ландскнехтов — такого видеть не приходилось… Ну вот, все съели. Только кучи разгрызенных костей по обе стороны стола.

— Эй, любезный, у тебя найдется еще пара фунтов буженины и кувшин вина?

— Конечно, Светлые! Сей момент!

Все это было сметено едва ли не быстрее, чем принесено (хотя принесено было достаточно проворно).

— Ну, благодарю тебя, добрый человек, — сказал Румата, небрежно бросая на стол пять золотых монет, — завтра, наверное, еще к тебе заглянем…. Давай двигать отсюда, Вики-Мэй, а то, боюсь, ты заснешь прямо за столом, как упившийся рейтар.

…

— Надо бы пройтись пешком перед сном, — заметила она, — иначе нам все это не переварить.

— Пошли, — согласился он.

Обнявшись, они двинулись в сторону бывшего жилища дона Сатарины. Кони, мерно цокая копытами по мостовой, шли следом.

— Сегодня, наверное, самый несуразный день в моей жизни, — сообщила девушка, — это же надо, проснуться, надышавшись наркотической травой, на другой планете в роли уполномоченного лица главной местной богини.

— Вообще-то, самое несуразное — впереди. Нам еще предстоит беседа с Бромбергом.

— Ты уверен, Тони-Хлуд, что это — хорошая идея?

— Это, так сказать, жесткая необходимость, — ответил Румата, — я хочу знать, как орденская армия оказалась в нашем тылу. Эти рассказы о чудесах с переносами во сне из одного места в другое наводят меня на неприятные мысли…

— Ну, ты же не хочешь сказать, что им провесили нуль-Т из Баркана в Нард?

Он вздохнул.

— Я ничего не хочу сказать, Вики-Мэй. Я просто знаю, что армии такого размера не появляются ниоткуда. Значит, эту армию кто-то как-то перебросил. И еще меня беспокоит сообщение дона Пины про орденский флот.

— Но появление флота нами прогнозировалось, — заметила она, — задача орденского корпуса в нашем тылу была достаточно четко определена: отвлекающий маневр для обеспечения высадки морского десанта в Арко. Верно?

— Верно, — согласился Румата, — но только мы ошиблись с прогнозом. Этот флот не предназначен для десанта. Тип кораблей не подходящий. Это — морские охотники, а не транспорты.

— Тогда для чего он предназначен?

— Не знаю. А Бромберг может знать.

— Ладно, — сказала Вики-Мэй, — а мне надо участвовать? Это я к тому, чтобы заранее собрать силу воли в кулак и не пообещать Айзеку то, что дон Кси пообещал магистру Цогану. Вообще, за последние несколько часов, я стала гораздо лучше разбираться в мотивах дона Кси, если ты понимаешь, о чем я.

Румата ненадолго задумался, а затем предложил.

— Давай сделаем вид для Бромберга, что ничего не произошло. Что твое самоощущение не изменилось.

— Хм… То есть я буду как бы секретным резервом, о котором он не знает? Небольшая предосторожность?

— Ну, вроде того.

— Неплохая мысль. А у меня получится?

— Почему нет?

— Действительно… Ладно, попробуем, — Вики-Мэй улыбнулась, — Я во время разговора буду плавать в бассейне, и сразу нырять, если мое терпение лопнет.

— Договорились, — заключил он.

….

— Айс, меня интересует, что произошло.

— А что произошло? — недоуменно спросил Бромберг.

— Примерно двое суток назад в моем глубоком тылу внезапно оказалась орденская армия, численностью около 10.000 человек.

— Вот как?

— Да, так. И я хочу спросить у вас, что это значит.

— Антон, ну что вы, — Бромберг удивленно развел руками, — откуда мне знать местный театр военных действий?

— Неубедительно, — огрызнулся Румата.

— Что?

— Аргумент ваш неубедителен. Такую операцию не могли провести местные — значит им кто-то помог. КОМКОН так никогда не делает. Значит, кроме института это сделать некому. Операция масштабная — значит в институте о ней знали многие. А раз так — вам не могли не сказать. Айс, я в третий раз спрашиваю. Что произошло?

— Трудно с вами, Антон, — тихо сказал Бромберг.

— Кажется, это я уже слышал. Айс, я ведь как-то раз уже предупреждал: не надо со мной играть.

— Я не играю. Все гораздо сложнее. Если бы вы знали, какую секретность развел у себя Клавдий…

— Я, конечно, не знаю, но могу догадываться. И вот что, Айс, в прошлый раз вы задавили меня своими альтернативами — а сейчас моя очередь. Пока мы с вами партнеры… Молчите, черт вас возьми, и не перебивайте. Так вот, партнерство — это доверие. Если я узнаю, что вы врете мне в главном — берегитесь. Я так изгажу все ваши планы на будущее, что вы не сможете до конца жизни появиться в приличном обществе. Это очень легко сделать.

Бромберг глубоко вздохнул.

— Ну что вы, молодой человек? Вообразили себя великим стратегом? Без моей поддержки вас просто выдернут отсюда. Некому будет предупредить вас, как в прошлый раз. Очнетесь уже на базе. А Кира…

В ответ Румата обидно расхохотался.

— Айс, мне уже плевать на Киру, на себя, и тем более — на вас. Если меня выдернут отсюда, я напишу красочные мемуары о том, как, находясь в состоянии аффекта, с вашей подачи убил и закопал целую кучу народу. Ведь именно вы, а не кто-нибудь, заставил меня принести сюда знаменитую наполеоновскую тактику действий полевой артиллерии. Ведь я должен был вести войну до победного конца — и вести ее быстро. Я во всех подробностях перескажу наши с вами разговоры. В частности — как по вашему совету экстренно ликвидировались последствия сражения у Бычьего ручья. Как воины второпях сваливали в ямы людей вместе с лошадьми, раненых вместе с убитыми. Двадцать тысяч человек! Сваливали и закапывали, зевая, потому что не выспались после боя. А ведь это было только начало. В бухте Арко я сжег супернапалмом стотысячный десант о котором вы меня своевременно предупредили. По берегам бухты еще до сих пор не выветрился запах паленого человеческого мяса. Знаете, как они кричали, когда горели заживо? Не знаете. Вам трудно даже представить себе что-либо подобное. Но, не беда — я постараюсь описать это во всех цветах, красках и звуках. Это будет сильно! Черт возьми, это будет книга года! Потом я свалю на Пандору и исчезну в джунглях, а вы станете пожизненным пугалом. Вас не пустит на порог ни один из ваших коллег и даже учеников. Вы можете выбросить все свои коммуникаторы — потому что по ним никто не позвонит, а на ваши звонки никто не ответит. Вы можете даже разучиться говорить и писать — потому что ни то ни другое вам больше не понадобится. Поэтому вы будете меня поддерживать, как не поддерживали никого на свете. Вот так. Но это еще не все. Теперь я хочу знать всю правду о том, что здесь происходит. Всю и немедленно.

Некоторое время Бромберг молчал. Потом тихо произнес:

— Предупреждали меня, что вы — сумасшедший. Но я не думал, что настолько. Ладно. Я расскажу вам все — но лучше бы вам этого не знать. Смотрите — у вас последний шанс остаться в счастливом неведении…

— Кончайте морочить мне голову, Айс! — рявкнул Румата, — я не намерен уговаривать вас целый день, как капризную барышню. Ну?

— Не нукайте мне, молодой человек. Сейчас получите то, чего хотели. Начнем с Киры… Вернее, не совсем Киры. Или совсем не Киры — о чем вы, я полагаю, уже догадались.

— Я-то догадался, а вот вы знали с самого начала. Более того, я полагаю, что вы сами и создали этот персонаж — чтобы впутать меня в свои дерьмовые эксперименты. Айс, вы еще не устали мне врать?

— А вы, Антон не устали врать мне?

— Я?

— Именно вы, — подтвердил Бромберг, — ведь вы не догадались относительно Киры. Вам об этом сообщили, не так ли?

— Допустим. И что это меняет? Так или иначе, теперь я это знаю.

— Антон, сейчас я расскажу, что вы знаете, а потом мы вместе подумаем, кому и зачем это нужно. Согласны?

— Ну, и что же я, по-вашему, знаю?

— Вы знаете, что девушку зовут Виктория Мэй О'Лири, и что она землянка из города Дублин. Что она сотрудничала с неким Бромбергом, который обманом втянул ее в эту историю. Нарисовал ей псевдо-память Киры, произвел некоторое изменения ее внешности методом пластической хирургии, и отправил ее на Эвриту, где организовал мистические обстоятельства ее «воскрешения». Вот что вы знаете.

— Веселенькая история, — прокомментировал Румата, — у вас в альтернативной науке такие фокусы с людьми в порядке вещей, или как?

— Оставим в покое альтернативную науку, — сказал Бромберг, — речь сейчас не о ней. Мы говорим о девушке. Вам такую историю сообщили?

— Айс, я не позволю учинять мне допрос. Что бы мне не сообщили — это не ваше дело, понятно?

— Не придирайтесь к словам, Антон. Для вас придумана именно эта сказка, а в каком объеме она вам уже сообщена — не суть важно. Важно лишь, что это — всего лишь сказка.

— А почему я должен верить вам, что это — сказка?

— Не надо никому верить, Антон. Это дурная и опасная привычка. Верить можно только фактам. Вот ими и займемся. Во-первых, никакой Виктории Мэй О'Лири из Дублина с параметрами вашей девушки просто нет в природе. Во-вторых, подобные акции — это вообще не мое амплуа. Этим балуются ваши бывшие коллеги из института, а я всегда занимался аналитикой и только аналитикой. А в-третьих, когда произошло чудесное воскрешение из мертвых вашей незабвенной Киры, я находился на Тагоре. Я был там более года, и вы знаете, почему.

— Так, — сказал Румата, — первый ваш факт я сейчас проверить не могу. Второе — вообще не факт, а лирика. С третьим… С третьим сложнее… Ладно, Айс, как я понимаю, все, что вы сейчас рассказали суть предисловие к некой вашей версии происходящего. Я готов эту версию выслушать.

— Что ж, слушайте, раз готовы. Началось все с того, что…

По версии Бромберга, началось все с обращения к нему некой группы «альтернативных» ученых, занимавшихся исследованием деятельности Странников. Да-да, тех самых, завязших у всех на зубах неуловимых Странников — полумифической цивилизации, которая, по некоторым данным, еще 50.000 лет назад превзошла технологический уровень современной Земли. Как известно, на населенных планетах Странники предпочитали действовать незаметно, а если быть точным — незаметно для тех, кто эти планеты населял. Это не означало скрытности действий — вовсе нет. Странники действовали вполне открыто, но так, что их деятельность не ассоциировалась у туземцев с какой-то иной расой или цивилизацией. Понятно, что культура, находящаяся на уровне палеолита, воспримет любые высокоорганизованные машины или как явления природы, или как еще одну разновидность животных. Чуть более развитая культура воспримет их, как духов или тому подобных сверхъестественных существ — но, опять же, никак не свяжет их с существованием какой-то иной цивилизации. А вот для культуры, которая сама пользуется сложными машинами, уже требуется некая маскировка. Какая именно? А вот это совершенно не важно. Потому что, принцип исследований, проводимых обратившейся к Бромбергу группы, был ориентирован именно на поиск проявлений Странников на планетах с примитивной культурой, не достигшей еще уровня машинной цивилизации. Одной из таких планет была Эврита. Естественно, в поле зрения этой группы попала история с девушкой, погибшей два года назад и вдруг воскресшей в качестве посланницы языческой богини. Сразу же возникла проблема проверки — ведь на Эврите не существовало ни фотографии, ни дактилоскопии, ни, тем более, биохимического анализа. Как же проверить эту историю? И тогда Бромберг нашел Антона… «Разумеется, — заключил он, — использование ваших личных привязанностей для целей эксперимента нельзя признать этичным, но, согласитесь, когда речь идет о ключевом пункте проблемы Странников…»

— … То на этику можно забить, — перебил Румата, — это все понятно, но при чем тут Виктория Мэй О'Лири из Дублина?

— О'Лири тут вот при чем, — сказал Бромберг, — по результатам вашей встречи с, условно говоря, Кирой, можно было заключить — она именно то, что мы подозревали. Для дальнейших исследований необходимо было доставить ее на Пандору. Но вы, вопреки первоначальному плану, не смогли или не захотели этого сделать. Далее у меня возникли разногласия с этой исследовательской группой. Я начал оказывать вам известную помощь. А они обратились к Институту и сообщили весьма правдоподобную на первый взгляд версию: девушка является землянкой, пораженной синдромом индуцированной ложной памяти. Соответственно, она подлежит депортации с Эвриты точно также, как и вы, Антон, но, в отличие от вас, должна быть направлена на Пандору, в Центр психодинамической реабилитации.

— Землянкой по имени Виктория Мэй О'Лири? — уточнил Румата.

— Институту было сообщено именно это имя, — подтвердил Бромберг, — разумеется, снабженное подтверждающей легендой. Под этим именем она и должна была поступить в Центр, где у этой исследовательской группы отличные контакты. Дальше они бы имели возможность исследовать ее в конфиденциальном порядке. Основание — защита тайны личности. Хороший план — вы не находите? И если бы не одно обстоятельство…

— ….В виде сентиментального доктора Бромберга, спасителя ромео и джульетт всех времен и народов, — перебил Румата и саркастически хмыкнул, — Это очень трогательно, но совершенно не убедительно.

— При чем тут сентиментальность, юноша? Как я уже говорил, в определенный момент у меня возникли разногласия с упомянутой исследовательской группой. Они настаивали на следовании первоначальной цели. Я же увидел в происходящем черты спонтанно возникшего, но очень важного, исторического эксперимента, и мне совершенно не хотелось прерывать его в самом интересном месте. Вот так у нас с вами уже второй раз оказались общие интересы.

— Подождите с общими интересами, Айс. Давайте-ка вернемся к Виктории Мэй О'Лири. Вы утверждаете, что это — легенда, достаточно правдоподобная, чтобы ввести в заблуждение Институт и обычные информационные службы. До этого Вы утверждали, что не существует никакой Виктории Мэй О'Лири из Дублина, похожей на Светлую Посланницу. Надо ли это понимать так, что в Дублине существовала реальная О'Лири, примерно того же возраста, но совсем другая?

— Совершенно верно, — подтвердил Бромберг.

Жестом карточного фокусника развернул в руках веер снимков. На них была изображена худенькая светловолсая девушка с круглым, покрытым веснушками лицом, ярко-голубыми глазами и смешным курносым носиком, похожим на кнопку.

— Познакомьтесь, Антон. Вот настоящая мисс О'Лири из Дублина. Как вы догадываетесь, ее нынешнее местонахождение неизвестно.

Румата скользнул равнодушным взглядом по снимкам.

— Допустим, Айс, я в это даже поверил. И что дальше? Из чего следует, что она — другая? Внешность легко меняется, а умения и увлечения вообще могут быть какими угодно.

— Вы рассуждаете вполне логично, — согласился Бромберг, — на этом и построена легенда. Но она не рассчитана на тех людей, которые не знают. Я стал искать отличия, потому, что знал заранее: они есть, не может не быть. Теперь смотрите.

Он развернул еще три снимка. На первом была все та же девушка. Она стояла рядом с огромным замшелым валуном, против солнца, и прикрывала глаза ладонью. На втором было увеличено лицо и ладонь, а на третьем ладонь занимала весь снимок.

— Ну? — спросил Румата.

— Будьте внимательнее, молодой человек. У настоящей мисс О'Лири узкая ладонь с длинными пальцами и развитыми суставами. Такая рука в хирономии называется философической. А у вашей подруги ладонь принципиально иного типа, так называемая квадратная с лопатообразными пальцами. Таким образом, следует признать, что это совершенно другая девушка.

— Тогда кто же она?

— Мои бывшие партнеры по исследованиям считают, что она — автомат Странников, — ответил Бромберг, — они вообще помешаны на Странниках и их кознях. Почти как покойный Сикорски. А я просто не знаю. И никто не знает.

— Кроме нее самой, вы хотели сказать, — добавил Румата.

— Если она действительно автомат Странников, то она тоже не знает.

— Но кем-то же она себя в этом случае чувствует?

— Естественно. Ее представления о своем «Я» следуют оптимальной на ближайшее будущее версии. Оптимальной в смысле взаимоотношений с вами, Антон.

— И сколько таких версий?

— Теоретически, исходя из того, что мы знаем о технике Странников — сколько угодно. Если она действительно автомат Странников, то она будет генерировать версии в зависимости от вашей информированности. Только не спрашивайте меня откуда она узнает то, что будете знать вы. Это все из области той же мифологии, что и сами автоматы Странников.

— Но вы сами в эти автоматы не верите, — на всякий случай уточнил Румата.

— Не верю, — подтвердил Бромберг.

— Почему, Айс?

— Потому, Антон, что стоит в это поверить — и начинается синдром Сикорски. Начинаешь думать, что каждый твой шаг заранее предусмотрен, что каждым своим действием ты реализуешь план Странников. Но я в это не верю — впрочем, я уже об этом говорил. Вот так у нас обстоят дела, Антон.

— В общих чертах, ясно, — заключил Румата, — в смысле, что ни черта не ясно. Но, на самом деле, сейчас меня больше интересуют другие вещи. Первое — как появился орденский корпус в моем тылу. Второе — что делает орденский флот в районе выхода из бухты Арко. Остальные проблемы, честно говоря, меня не очень беспокоят. Что скажете, Айс?

Бромберг встал и, в глубокой задумчивости стал прохаживаться по кабинету.

— Даже не знаю, что вам сказать, Антон. На мой взгляд, это напоминает попытку блокады. С суши и с моря одновременно.

— Блокады? — переспросил Румата, — ладно, морская блокада, это еще понятно. Допустим, они хотят помешать ируканским пиратам доставить мне корабли. Но зачем эта авантюра на суше?

— Опустошить территорию. Дезорганизовать снабжение. Посеять панику. Развеять ореол вашей непобедимости. Не знаю. Вы же лучше разбираетесь в здешних войнах.

— Айс, это — не из здешней войны. Вы еще не поняли. Орденский корпус был переброшен из Баркана земными средствами — или нуль-Т, или воздушным транспортом. Вся эта операция планировалась земными специалистами — но при этом она бессмысленно-жестокая. Земля — и бессмысленная, тупая, зловредная жестокость: вот что не укладывается у меня в голове. Айс, кому это было надо?

— Антон, еще раз говорю: я не знаю. Кто-то сморозил огромную глупость — это единственное, что мне понятно.

— Кто-то сморозил… ладно, пойду решать что-нибудь с этой морской блокадой…

— Только будьте осторожны, — сказал Бромберг, — некие доброхоты, не будем называть имен, снабдили Орден технологией изготовления пороха и простеньких огнестрельных орудий. Против береговых укреплений они не много стоят, но в открытом море… в таких условиях атаковать орденский флот, не имея хорошо оборудованных быстроходных боевых кораблей — верное самоубийство.

— Постойте, Айс, а как же правило о технологиях?

— Да вот так. Есть некое объяснение, согласно которому местные алхимики, в принципе, уже умели смешивать серу, уголь и селитру. А от этого — до примитивной пушки уже рукой подать. В общем, почти ничего и не нарушено, а если и нарушено — то не сильно.

— Понятно… Хорошо, что предупредили… И, тем не менее, мне придется их атаковать с теми средствами, что я имею. Иначе — замкнутый круг. Боевых кораблей не достать, потому что блокада, а блокаду не снять без боевых кораблей. До скорого, Айс. Свяжусь с вами в ближайшее время… Если меня, конечно, не убьют.

 

** 24 **

Вики-Мэй сидела на краю бассейна, задумчиво глядя на свое отражение в воде.

— Помнишь, когда я… еще считала себя Кирой, ты рассказывал мне про Сунь Цзы?

— Да. Ты еще пожалела, что у него только про то, как воевать. Что он не написал, как жить дальше, когда война кончится…

— А ты сказал, что война кончится и все будет как раньше. Тогда мне казалось, что раньше была сказочно-прекрасная жизнь, в которой мы с тобой всегда вместе… Но теперь-то я знаю, что у меня нет никакого «раньше».

— А у кого оно есть? — спросил Румата, — прошлого уже нет, оно исчезло. А будущего еще нет, оно не наступило. Есть только настоящее.

— Кодекс буси-до, если не ошибаюсь, — равнодушно откликнулась она.

— И личный опыт, — добавил он, — вот, думаешь, у меня есть прошлое? В смысле, субъективно оно у меня, как будто бы есть — но… Знаешь, когда мы стояли под Нардом, бывшие коллеги по институту подбросили мне видео. О моем прошлом.

— Зачем? — спросила Вики-Мэй.

— Чтобы убедить меня, что ты — не Кира. Они думали, что тогда я остановлю войну. Какая наивность с их стороны. Нет, конечно я был выбит из колеи тем, насколько оказывается все было иначе, чем я помню. Но зато я понял главное. Нет никакого прошлого. Просто ты — это ты, а я — это я. Имена не имеют значения. История этих имен тем более не имеет значения.

— Между нами есть кое-какая разница, — заметила Вики-Мэй, — тебе, в отличие от меня, есть куда возвращаться. Твой дом или что у тебя там, в Красноярске, существует в реальности. Можно открыть дверь, пройти по комнатам, сесть в кресло, выглянуть в окно. А вот моей мансарды на Кевин стрит, в реальности не существует. Деревянная лестница с чуть поскрипывающими ступеньками. Миниатюрный, почти игрушечный флигель с видом на старинный парк. Мой любимый диван под прорезанным в скате крыши окошком, чтобы долгими зимними вечерами, смотреть вверх и видеть звезды… Всего этого нет. Или хуже того — все это есть, но оно не мое, никогда не было моим, не имеет ко мне никакого отношения. Может быть, там жила настоящая Виктория Мэй О'Лири. А я… я просто приблизительная копия твоей Киры. Кукла. Подделка…

— Ты вот что, заканчивай эту философию, — грубовато перебил Румата, — так хрен до чего можно договориться. Давай разберем все по порядку. Начнем с того, что Бромберг всегда врет. И каждый раз врет очень убедительно. Талант у него такой.

— Он врет не во всем. Часть того, что он говорит, всегда оказывается правдой.

— Ну и что? Почему ты склонна верить именно тому, что касается тебя? Кстати, о тебе он еще ни разу не сказал ни слова правды.

— А зачем бы ему было врать в том, что касается меня, на этот раз? Независимо от того, что является правдой, гораздо разумнее на его месте было сказать: «Тони, что сделано, то сделано. Я, в целях исторического эксперимента, с вашим участием, обманным путем забросил сюда под видом Киры двойника, некую О'Лири с ложную памятью». А он вместо этого говорит: «Тони, я решил использовать вас для доставки мне в качестве подопытного кролика девушку-двойника Киры. Она создана Странниками или кем-то там еще, и я хочу интереса ради покопаться в ее потрохах».

Румата задумался. Вики-Мэй была чертовски права. Хотя…

— А вдруг Бромберг просто хочет слепить себе нечто вроде алиби на будущее? Ведь когда мы вернемся отсюда, ему грозит обвинение в похищении человека.

— Неубедительно, — сказала девушка, — неужели ему не хватило бы ума изобрести менее вздорное алиби, чем ссылка на происки мифических Странников?

— Ну, хорошо… Не алиби… Что-то другое… Слушай, Вики, а что ты мне вообще хочешь доказать?

— Что ты болван, Тони, — спокойно ответила она, — Толстокожий упрямый болван. Ты спишь с андроидом, с автоматом, с машиной. И только твоя толстокожесть и твое феноменальное упрямство мешают тебе это увидеть.

— Ты просто обзываешься, — заметил Румата, — много слов и ни одного внятного аргумента.

— Какие еще тебе нужны аргументы? Или ты вообразил себя крупным специалистом по андроидам, Странников?

— Если принять твою точку зрения, то я вообще не просто крупный, а крупнейший в мире специалист по ним, — Румата улыбнулся, — я даже знаю, что их больше всего возбуждает, и как они ведут себя в момент оргазма.

Бац!

Это было не очень-то похоже на классическую пощечину. Скорее, на короткий и резкий удар открытой ладонью, весьма широко применяющийся в старых школах у-шу.

Румата быстро помотал головой из стороны в сторону, чтобы убрать звон в ушах и устранить расплывчатость окружающей действительности. Провел ладонью по лицу. Ну, разумеется. Вся ладонь в крови. Нос и губы — это такая нежная часть тела, их только тронь…

— Вот это действительно свежий аргумент, — заметил он, — и, пожалуй, самый сильный в истории альтернативной науки.

Зачерпнул из бассейна воды и плеснул себе в лицо. Повторил эту процедуру несколько раз.

— Вроде, порядок. Кажется, я готов к продолжению дискуссии.

— Извини Тони-Хлуд. Я не хотела.

— Да ладно, чего там. А вообще, если ты обещаешь больше не драться, я могу продолжить свою мысль.

— Ты действительно толстокожий, упрямый болван, — тихо сказала Вики-Мэй, — так что за мысль?

— Может, это была не очень удачная шутка, но я вообще-то имел в виду, что все мы немножко машины, — пояснил Румата, — Нет, серьезно. Мы просто привыкли выделаваться, будто представляем из себя что-то этакое. А на самом деле — ну, несколько миллиардов нейронов, ну сколько-то там квинтильонов сочетаний, ну виртуальных состояний вообще хрен знает сколько. Но разве это меняет суть дела? Ни черта не меняет. Наш интеллект, наше сознание, наши обалденно высокие чувства, и даже наша, пардон, метафизическая душа, описывается все той же моделью недетерминированной машины Тьюринга. Тут вам и Сократ с Аристотелем, и Эсхил с Гомером, и Орфей с Эвридикой. Да хоть Александр Македонский с Таис Афинской. Знай только, меняй набор параметров. Но нам-то хочется повыделываться. Нас, видите ли, восхищает звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас. А стоит сказать правду: про архитектуру машины и граф состояний, как сразу буря возмущения. Да кто посмел, да человека, да сравнить… Просто детский сад какой-то. Человек, видите ли, обладает даром свободой воли — а не каким-то там методом Монте-Карло. Как поэтично — обалдеть можно. Даром он, видите ли обладает… Сколько ни обладает — все даром. В смысле, что ни фига не в прок. Лет двести назад, чтоб не соврать, каких-то дебилов очень обижало, что человек произошел от обезьяны. Обезьяна, она же такая противная, скачет, гримасничает, банановыми шкурками кидается. На себя бы посмотрели — уроды из уродов. Это не им, это обезьяне должно быть обидно, что от нее такая вот тупая протоплазма произошла. Стоило, спрашивается, ради такого дерьма 10 миллионов лет стараться, эволюционировать, из шкуры вон лезть?… Ладно, это меня куда-то не туда понесло. Мы ведь про автоматы говорили, машины, андроиды всякие, гомункулусы, извиняюсь за выражение. Так вот, берем мы всякие мелкие детальки, начиная с молекулярных, и по более-менее подходящему проекту, импровизируя по ходу дела, строим машину. Симпатичную такую, на вид как человек. И устроена ну совершенно также — почему бы нет, ведь биохимию с биофизикой мы знаем, да и геном человека уже сто лет, как расшифрован. Что у нас получилось? Андроид? Ну, ладно. Теперь берем зиготу и из нее, step-by-step, начиная с молекулярных деталек, по содержащемуся в ней приблизительному проекту, выращиваем другую машину. Допустим, в инкубаторе выращиваем — это не проблема. Что получилось? Человек? А почему не андроид? Ну, говорят, зигота она же получается, как бы, при этом вот (Румата продемонстрировал интернациональный жест, обозначающий половой акт), а наш первый проект — без этого вот. Ну, можно обойтись упрощенным вариантом этого дела — искусственным осеменением. Можно и вообще без сперматозоида, одной яйцеклеткой обойтись, выполнив репродуктивное клонирование — но взяв клеточное ядро от человека, который получился, все таки, с помощью этого вот (интернациональный жест повторился).

— Тебе не надоело? — Вики-Мэй воспроизвела тот же жест, — не то, чтобы я ханжа, но меня это уже начинает возбуждать.

— У тебя здоровые рефлексы, — одобрительно сказал он, — так вот, стоит нам взять и собрать то же самое клеточное ядро искусственно, как машинка будет признана не человеком, а андроидом. Так?

— Ну, в общем, — неуверенно согласилась она.

— В общем, — повторил Румата, — а теперь вообразим, что мы всех напарили. В смысле, взяли клеточное ядро у человека и выбросили в сортир. Но по-тихому, так что никто нас на этом грязном деле не засек. А в яйцеклетку запихали такое же ядро, но синтетическое. И вырастили в инкубаторе. Что получилось?

— Андроид, — сказала Вики-Мэй.

— Откуда известно?

— Но мы-то знаем.

— А если мы обкурились какой-нибудь травы, вроде ранша, и забыли на фиг? Что тогда?

— Ты меня запутал, — заявила она.

— Так что получилось? — спросил он.

— Ну, получился андроид, но он по ошибке будет считаться человеком.

— Верно! Вот считается он себе человеком, и вдруг, через сколько-то лет вдруг появляется у него на теле особая метка. Типа кружочка с эмблемой. Например, на локте — как в «деле подкидышей». Это мы, оказывается, в синтетический геном воткнули специальный фрагмент кода — чтобы пометить свою продукцию. И тогда…

— … Всем становится ясно, что это — андроид, — сказала Вики-Мэй, — как в «деле подкидышей». Зиготы андроидов, созданные Странниками более 50 тысяч лет назад, а найденные и активированные землянами, вообще говоря, случайно. Не людей. Даже не кроманьонцев. Андроидов.

— Почти правильный ответ, — Румата усмехнулся, — всем, да не всем. Для их друзей и прочих близких, они как были людьми, так и остались. А вот в глазах посторонних эти существа мгновенно лишаются всех человеческих прав. Их можно интернировать, подвергнуть принудительным исследованиям и даже пристрелить. Как Рудольф Сикорски пристрелил Льва Абалкина. Пристрелил и продолжал себе дальше возглавлять департамент ЧП. Потому что, хотя никто этого вслух и не сказал, но все громко подумали: «убит не человек, а лишь существо, похожее на человека».

— Автомат Странников, — грустно добавила девушка, — вот мы и добрались до…

— … До охрененной глупости, — перебил Румата, — до выдумывания всяких фантастических разрушительных программ, которые вложены в автоматы Странников. На самом деле Странники тут вообще не при чем. И идентификационные карточки «подкидышей», которые сразу обозвали не как-нибудь, а «детонаторами» — тоже тут не при чем. «Синдром Сикорски» — это просто современное переиздание синдрома голема. Сикорского заставили породить догмат о непознаваемости зла, исходящего от «подкидышей». Суть догмата: у этих андроидов обязано быть какое-то вредоносное свойство. Если мы никак не можем его обнаружить — значит, оно просто выше нашего понимания. Потому что, если никакого вредоносного свойства у андроидов нет, становится слишком очевидным, что они люди. А поскольку они в то же время и машины, то становится очевидным, что люди — это частный случай машин. Биологических, самообучающихся, интеллектуальных и все такое прочее — но, все-таки машин. А большинству людей очень обидно, что они — машины, как двести лет назад было очень обидно, что они произошли от обезьян. Им хочется считать себя чем-то принципиально иным. Царями природы, пупами вселенной, образами творца, квинтэссенцией мирового разума, мерилом всего. Им, как и двести лет назад, хочется выделываться, а выделываться проще всего с помощью мифа о собственной исключительности. Поэтому андроидам запрещено появляться на Земле и вообще в цивилизованной части Вселенной. Поэтому запрещено создавать андроидов, способных к биологическому размножению. Поэтому в «деле подкидышей» все охранители и ликвидаторы ЧП позаботились, чтобы у «подкидышей» не народилось потомство. У меня вообще есть подозрение, что всех «подкидышей» тихо и незаметно стерилизовали. Так, на всякий случай. Потому, что появление полноценного гибрида человека и андроида не может быть объяснено в рамках мифа о человеческой исключительности. Значит, оно приведет к гибели мифа — потому, что миф жив, лишь пока он объясняет все.

— А может, с этой целью Странники и создали хранилище «подкидышей» — предположила Вики-Мэй, — чтобы через 50 тысяч лет погубить этот, как ты выражаешься, миф.

— Не надо приписывать Странникам всеведения, — буркнул Румата, — они им не обладают и этому есть доказательства. И тем более не надо думать, что для Странников свет клином сошелся на землянах. С чего бы вдруг? Скорее, мы для них просто один из видов высокоорганизованной фауны. Не более. А зиготы «подкидышей» — просто банк генов редких животных. 13 штук обоего пола, чтобы в случае чего без труда восстановить вымерший вид. Понятное, очевидное объяснение, без дурацкой мистики средневекового образца. Земляне, как мы знаем, не вымерли. Но и не поумнели — поэтому, перепугались, запутались в своих суевериях и, в конце концов, испортили хорошую вещь, вместо того, чтобы извлечь из нее очевидную пользу.

— Один из видов высокоорганизованной фауны, — задумчиво повторила девушка, — биохимия с биофизикой и машина Тьюринга. Пусть даже и недетерминированная. Какая все это проза, если разобраться.

— Почему непременно проза? — удивился Румата, — разве музыка перестает быть музыкой оттого, что она просто комбинацию продольных волн в газе? А радуга перестает быть радугой оттого, что она лишь световой эффект в разреженной водяной взвеси? Или, например, оргазм… нет, про оргазм не буду, а то ты опять дашь мне по физиономии.

— Я была не права, — сказала Вики-Мэй, — Ну, хочешь, я извинюсь еще раз. Или надо исполнить танец живота, чтобы тебя утешить?

— Все равно я, на всякий случай, не буду про оргазм… Слушай, а ты правда умеешь?

— Что умею?

— Танец живота, — пояснил он.

Девушка звонко расхохоталась.

— Какой же ты все-таки, бесчувственный бегемот. Разве любимый мужчина перестает быть любимым мужчиной оттого, что является толстокожим, бесчувственным бегемотом?

— Почему бесчувственным? — возмутился Румата, — очень даже чувственным, я бы даже сказал, сексуальным…

— … Бегемотом, — непреклонно заявила Вики-Мэй, — знаешь, как хорошо, что ты именно такой… представитель высокоорганизованной фауны.

 

** 25 **

… Кто-то тронул Елену за плечо. Она обернулась. Рядом высился огромный, как башня, кареглазый, загорелый до коричневатого оттенка тип, одетый в шорты и футболку, разукрашенные по последней моде во все цвета радуги.

— Девушка, вы с незнакомыми мужчинами на улице заговариваете?

— Еще как. Можно сказать, специально ради этого по улицам и хожу. Но к вам это не относится. Вы — не незнакомый мужчина, вы — Каммерер. Максим Каммерер, директор департамента ЧП КОМКОНА-2.

— Ну вот, — уныло констатировал он, — проклятие всенародной известности. Выхожу я из дома в поисках романтических приключений, и что? Фиаско! Мгновенное и разрушительное, как бросок тахорга на ничего не подозревающую жертву….

— Не надо заговаривать мне зубы, Максим.

— … Мне никто не верит, — так же уныло продолжал он, — меня считают брутальным, бесчувственным монстром. Пресекателем инициатив, разрушителем собраний, истребителем высоких научных наслаждений. Никто не предполагает, сколь нежное сердце бьется в этой груди.

С этими словами Максим ударил себя кулаком в грудь, произведя гул, сделавший бы честь матерому самцу горной гориллы.

— Максим, прошу вас, перестаньте ломать комедию. Что вам от меня надо?

— Всего-навсего час вашего драгоценного времени, Елена. Час — и ни минутой более. Потом я исчезну, и вы можете забыть меня, хотя я буду хранить воспоминания об этой встрече в самом укромном уголке моего сердца, где находят место лишь…

— … Секретные файлы и планы тайных операций, — перебила девушка, — хорошо, у вас есть час. Где будем разговаривать?

— Могу предложить камеру пыток, — заявил Каммерер, — мы сядем в уголке под каменной лестницей, между закованным в ржавые цепи скелетом и очагом, где калятся на огне специальные клещи, нальем в тяжелые оловянные кружки темного эля, и будем общаться под горестные стенания призраков…

— Максим, хотите честно?

— Не то слово, — с энтузиазмом подтвердил он, — просто мечтаю!

— Так вот, — продолжала девушка, — если честно, ваши шутки уже достали. Какая, к чертям собачьим, камера пыток…

— Самая обыкновенная. Вы что, опять мне не верите?

— Не верю. Как говорят в славном Арканаре, «предъявите товар, почтенный».

— Извольте, — ответил Каммерер, — это займет семь минут. У меня вон на той площадке припаркован глайдер.

… Камера пыток оказалась ровно такой, какой он описывал. Каменный мешок, освещаемый лишь зловещим красноватым мерцанием горящих в очаге углей, на которых действительно калились клещи самого зловещего вида. Разумеется, и скелет в ржавых цепях был тут как тут, а под изгибом каменной винтовой лестницы стоял тяжелый грубо обструганный стол и несколько таких же грубых, тяжелых табуреток.

Каммерер достал откуда-то из дальнего угла две довольно уродливые оловянные кружки. Наполнил их глиняного кувшина темной жидкостью, так что над краями выросли пенные шапки. И в этот момент раздался тоскливый стон, полный безысходного отчаяния.

— Это было горестное стенание призраков, — пояснил он, — от обиды, что им снова не достанется этого замечательного эля.

— Что это за место? — спросила Лена.

— Вообще-то, считается, что я здесь живу, — сказал Каммерер.

— Что, прямо вот здесь?

— Ну, не прямо здесь. Остальная часть дома, в основном, более современная. Хотя, в мансарде есть капитанская рубка с одной из знаменитых белых субмарин флота группы «С». Но туда я вас не приглашаю. Там всякие трофеи по стенам… в общем, человеку непривычному почему-то становится неуютно. Так что рубка — это, скорее, рабочий кабинет. А мы, в некотором смысле, в гостиной.

— А клещи эти зачем?

— Я люблю готовить под настроение. Жарить мясо на железной решетке, над настоящими углями.

— Надеюсь, не человеческое? — пошутила она, сделав глоток эля.

— Человеческое получается жестковатым, — серьезно ответил Каммерер, — на самом деле, я предпочитаю баранину… Елена, если это не секрет, почему вы покинули институт экспериментальной истории? Да еще с таким феерическим скандалом?

— Не секрет. И почему с феерическим? Я всего лишь сказала Клавдию, что его команде следовало бы запретить приближаться на расстояние менее 100 метров к любому живому существу, превосходящему в своем развитии навозную муху. И вообще, что таких людей следует держать в зоопарке, причем желательно — вне мест компактного проживания каких бы то ни было разумных существ.

— А он — что?

— А он ответил, что эксперименты с историей не делают в белых перчатках.

— А вы?

— А я — что не следует называть «экспериментами с историей» бессмысленные выходки мстительных идиотов, полностью лишенных квалификации, но зато обладающих привычками вполне законченных садистов.

— Вам не кажется, что вы погорячились? — спросил Каммерер.

— Да, есть немножко, — самокритично призналась Лена, — но меня возмутило это использование людей… «в темную», как говорят у вас в КОМКОНЕ-2.

— В смысле?

— Нам ни слова не сказали о том, что решил чрезвычайный совет. Сказали, что надо погрузить этих блохастых крестоносцев… или трезубценосцев… в вертушки и перебросить на ируканский тракт между Нардом и Арко. В порядке профилактики разрастания зоны боевых действий. И все. Ни слова об этом дурацком спектакле с божественным откровением, ни слова о проклятии, наложенном на культ тао… Если бы мы знали… А так — все, кто участвовал, оказались по уши в… Сами понимаете в чем. И я тоже.

— Простите, Елена, я человек далекий от всей этой эвритянской медиевистики. Что это за тао и почему вокруг него сделалась такая свистопляска?

Елена вздохнула и сделала еще несколько глотков эля.

— Понимаете, Максим, культ цветов тао — это ядро хтонических верований обоих континентов. Он очень древний, существует, наверное, около десяти тысяч лет. Его появление как-то связано с неолитической революцией, когда на континентах по обе стороны пролива только-только начались попытки вести земледелие. Его ни в коем случае нельзя было трогать, а они устроили на празднике цветов демонстративно-жестокое побоище. Я потом увидела съемку — это очень паскудно выглядело. Так паскудно, что озверевшие крестьяне теперь жгут церкви, а монахов убивают на месте. Да что там монахов — убивают любого, на ком обнаружится знак трезубца. Лидеры «войска Хозяйки» вынуждены немедленно идти войной на Орден и не оставить там камня на камне. Они оказались сжаты логикой корневой мифологической парадигмы, которая во много раз древнее, чем все остальные обычаи, и в сотни раз сильнее их. У них просто нет выбора, понимаете? Не пойдут они — пойдут другие. Арата и Кси в первые же сутки собрали двадцатитысячную армию. Потенциально ее численность может достигнуть трехсот тысяч. В какой-то момент она спонтанно двинется по суше, вокруг Срединного моря, через Ирукан, Соан, пограничные территории Кайсана и земли меднокожих южных варваров, продолжая разрастаться по дороге за счет любителей легкой наживы… Никто не окажет ей сопротивления — все правители уже выразили лояльность Хозяйке. Герцог Ируканский изгнал епископов и всех офицеров ордена, с церквей повелел снести трезубцы и провозгласил возврат к кодексу Литена. В Соане совет негоциантов конфисковал в пользу магистратов имущество церкви и Ордена, а его бывших владельцев внес в проскрипционный лист. В Кайсане, где влияние Ордена и Конклава и так было не велико, по приказу правителя в одну ночь истреблены все, кто поклонялся трезубцу … К середине осени в пределы Метрополии ворвется полумиллионная орда, одной своей массой сметающая все на своем пути… Хотя, на мой взгляд, более вероятен другой сценарий. Войско Хозяйки построит флот, прорвет морскую блокаду и, высадившись на другой стороне пролива, закончит войну еще до конца лета.

Каммерер, не перебивая, выслушал весь этот монолог, и лишь затем произнес:

— Я, конечно, не понял и половины того, что вы тут говорили, но главное, кажется уловил. Война против Ордена и Конклава уже выиграна и выиграл ее человек, толкнувший великого магистра на этот… гм… антицветочный рейд.

— Точнее, тот, кто убедил Клавдия, — поправила Лена, — ведь ключевым пунктом плана была переброска военного контингента на вертолетах. А убедить великого магистра было уже делом техники. Праздник цветов тао всегда вызывал недовольство в церковной среде, так что…

— Ага, — сказал он, — значит, вопрос лишь в том, кто убедил Клавдия. Вы случайно не знаете, как зовут этого великого воителя?

— Случайно знаю. Его зовут Айзек Бромберг.

— Значит, и там — Бромберг, и здесь, опять-таки, Бромберг. Он в начале, и в конце тоже он, значит, он может оказаться и в середине…

— А вот теперь уже я не поняла, — заметила девушка.

— Не важно… — Каммерер задумчиво отхлебнул эля, — я тут просматривал одну запись… скажите, Елена, почему вы так приветливо помахали Антону — Румате рукой на прощание? Я имею в виду, в финале печально знаменитой провальной операции по его похищению, когда головы ваших бывших коллег чуть не пошли на амулеты.

— На что вы намекаете, Максим?

— Я ни на что не намекаю. Я констатирую, что вы поняли нечто, чего я не понял. И я прямо об этом спрашиваю.

— Что я поняла? — удивленно переспросила она, — но это же просто. Никто и не собирался никому рубить головы. Этот здоровенный варвар, Верцонгер, просто ассистировал Антону, когда тот выдуривал из Эдуарда синтезаторы и экструдер и заодно пытался флиртовать со мной. Довольно неуклюже, но в чем-то даже мило…

— Подождите, радость моя, — сказал Каммерер, — в рапорте написано, что варвар…

— Я знаю, что там написано, — перебила Лена, — только это полная ерунда. Северные варвары никогда не обнажают меч, чтобы пугать. Это считается дурным тоном. И уж тем более, им не нужна плаха, чтобы отрубить что-то от человека. Будьте уверены, если бы он решил это сделать, то снес бы голову Роберту не сходя с места — никто бы и пикнуть не успел. А вместо этого он валял дурака, подыгрывая Антону… Нет, в тот момент это действительно было страшно. Но потом я все сопоставила… Антон просто хотел зачем-то получить эти устройства — и он их получил. А остальное взял так, в качестве призов для участников. Хотя, не понимаю, какой ему толк от этой бобовой каши, пива и горшков…

— Массракш! — добродушно выругался Каммерер, — Теперь все понятно. Синтезаторы гонят ему супернапалм, а экструдеры, наверное, лепят компактные переносные баллисты из гибкой керамики или что-нибудь в этом роде… А я-то гадал, откуда он взял ту дрянь, которой сжег орденский флот вторжения в бухте Арко и как с такой скоростью маневрировала его артиллерия…

— Этого не может быть! — заявила девушка, — на всех устройствах управляющие компьютеры были заменены на монофункциональные заглушки, а штатный блок питания — на одноразовую батарею.

— Еще как может, — возразил он, — я еще удивляюсь его скромности — мог бы сделать ракетную установку и разнести этот флот в пыль прямо посреди открытого моря…. Хотя, нет. Он просто хорошо соображает. Учини он что-то в этом роде, Клавдий немедленно побежал бы ко мне, и я бы остановил этих Бони и Клайда… А теперь, похоже, уже слишком поздно…

— Но как…

— Уфф. До чего же недогадливые люди в этом институте экспериментальной, извиняюсь, истории… А я-то гадал, зачем он разобрал вертолет…

— Подождите, вертолет растащили местные жители. Антон еще жаловался, что из-за газовой атаки не может выставить охрану…

— Ага, как же, — усмехнулся Каммерер, — вы покажите мне такого отчаянного жителя, который бы покусился на военную добычу дона Руматы Эсторского, да еще и Светлого вдобавок. А в вертолете было целых два высокопроизводительных бортовых компьютера и блок питания мощностью в целую кучу тераватт. Понятный расклад?

Лена молча кивнула и надолго присосалась к кружке эля.

Каммерер встал и прошелся по «камере пыток».

— Ну, вот, — грустно протянул он, — обещанный мне час уже истек… Как жаль, а я еще о многом не успел с вами поговорить…

— Вообще-то, Максим, если вы нальете мне еще кружку этого замечательного эля…

— Серьезно? — спросил он, — слушайте, а если, я, к примеру, приготовлю несколько симпатичных таких кусочков мяса?

— Здесь? На углях?

— Ага.

— Тогда я их съем, — смело заявила она.

 

** 26 **

… Они сидели под навесом, возведенном у самой оконечности выдающегося в море мыса. Не спеша, попивали легкое вино. Рядом двое бойцов поджаривали на углях разделанную свиную тушу. Настроение у всех было довольно скверное. Хорошо продуманные планы летели псу под хвост из-за проклятой морской блокады.

— Нам крайне неудобно перед вами, Светлые, — говорил пиратский адмирал, — до сих пор никто по обе стороны пролива не мог сказать, будто наше почтенное общество не держит данное слово. И вот теперь мы не в состоянии поставить вам корабли, за которые уплачен задаток. Разумеется, общество вернет деньги…

— Нас не интересуют деньги, почтенный Хаско — перебил Румата, — нас интересуют корабли. И мы их получим. А вы нам поможете в этом — и мы дадим вам сверх уже уплаченного, еще втрое больше.

— Это — хорошие деньги, Светлый, — констатировал адмирал, — но мы даже на рыбацкой лодке едва прорвались через цепь орденских охотников, а провести так же хотя бы один большой корабль совершенно невозможно.

— Не надо ничего проводить, — спокойно сказал Румата, — корабли вот, перед вами. Их надо только взять.

С этими словами он выбросил руку в сторону моря, где виднелись далекие силуэты орденских судов.

— Как взять, Светлый? Мы могли бы захватить одиночный корабль, и то с большим риском. Но здесь с каждого корабля следят за соседними. Даже если захват и удастся, нас просто потопят. А больше одного корабля сразу нам ни по чем не захватить.

Вики-Мэй отхлебнула вина и спокойно спросила:

— Правильно ли я поняла вас, почтенный Хаско, что один корабль захватить можно?

— Да, Светлая. Можно. Каждый из нас троих, сидящих за этим столом, делал это не раз, верно ли я говорю, Минга? Верно ли я говорю, Экер?

Пиратские капитаны солидно кивнули головами.

— Очень хорошо, — сказала она, — а если мы захватим один корабль ночью, кто нас заметит?

— Ночью? — переспросил Хаско, — но, Светлая, ночь не подходящее время для таких дел. Надо бы на рассвете.

— А нам нужно — ночью, сразу после заката.

— Так ведь, Светлая, здесь вся хитрость в том, чтобы действовать точно, тихо и быстро, а для этого надо видеть, что делаешь. Человек же не кошка, чтобы видеть в темноте.

— У вас будет двое таких, которые видят в темноте не хуже кошек, — спокойно ответила Вики-Мэй, — этого достаточно?

— Хэх! — воскликнул Экер, — хотел бы я посмотреть на таких бойцов!

— Вы на них уже смотрите, — сказала Вики-Мэй.

— Ну… — протянул тот, — что ж, если бы Светлые могли еще и плавать, как наши парни, я бы, пожалуй, взялся и сам идти с вами на такое дело.

Вики-Мэй звонко расхохоталась и предложила:

— А что, почтенные, не искупаться ли нам? Вода здесь чистая, а мясо пока еще жарится.

Это был явный вызов — и пиратские командиры, конечно же, его приняли. Через минуту пять тел почти одновременно врезались в лазурную воду, там, где скалистый берег круто уходил в глубину… А через четверть минуты на поверхность вынырнули только три. Бывалые морские волки недоуменно осматривались, ища глазами Светлых, но они как в воду канули. В прямом и переносном смысле.

— Глаза они нам отвели что ли? — предположил Минга.

— Не иначе, — фыркнул Хаско.

— Поищу под водой, — сказал Экер и, набрав в легкие побольше воздуха, скрылся под водой, только пятки мелькнули над волной. Через полминуты он вынурныл и, отдышавшись, обескураженно сообщил:

— Под водой их тоже нет. Похоже, они и правда нам глаза отвели. Слыхал я про одного колдуна, тот мог зайти в меняльную лавку и взять чего угодно, а никто не видел. Здрово он разбогател на этом деле.

В этот момент примерно в двух сотнях футов от них из воды на несколько мгновений появились две головы, а затем снова исчезли в волнах.

— Форштевень мне в жопу и якорь в глотку! — произнес адмиралом Хаско.

— Я видел отличных пловцов, но чтоб мне жрать одну тухлую селедку, если люди могут так плавать, — добавил Экер.

— Брат, оставь селедку в покое, — фыркнул Минга, — это не люди, а Светлые. Они и не такое могут. Помнишь магистра Шолу?

— Как не помнить. Умелый моряк и лихой рубака. И что?

— В поединке он успел только раз взмахнуть мечом, как Светлая проткнула его насквозь, будто тряпичную куклу… О, смотрите снова вынырнули.

На этот раз две головы появились в сотне футов от предыдущего места.

— В жизни бы в такое не поверил, лопни мои глаза, — прокомментировал пиратский адмирал.

— С такими я, пожалуй, пойду на дело, — добавил Экер, — что скажете, братья?

— Людей подходящих найти не просто, — задумчиво произнес Хаско.

— Найдем, — уверенно сказал Минга, — есть тут у меня кое-какие наколки. Денег, правда, дерут, как звери, но ведь оно того стоит. Да и не мы же платим, верно?

В этот момент рядом появились Светлые. Они выпрыгнули из воды, будто поплавки, с коротким глухим шипением выдохнув воздух, как это делают выныривающие киты.

— Пошли на берег, почтенные, — сказала Вики-Мэй, — а то мясо пережарится.

Морские волки со значением переглянулись. Светлая, по виду напоминающая просто хрупкую стройную девушку, только что пробыв под водой впятеро дольше, чем может самый лучший ныряльщик, даже не сбила дыхание…

На берегу от внимания бывалых капитанов не ускользнуло и то, как едят Светлые. Их зубы с легкостью перемалывали здоровенные куски мяса вместе с костями. Казалось, будто свиная туша попала в пасть какого-то страшного хищника, вроде горного льва. Такой, говорят, за один присест сжирает быка, так, что остаются лишь копыта, зубы и рога с верхушкой черепа…

Когда обед был закончен, Хаско огласил решение:

— Светлые, общество постановило быть в деле. По грабарям?

— По грабарям, — ответил Румата, пожимая руку пиратского адмирала.

— И пей круг, — добавил Экер, — почту за честь идти в бой с вами, дон, и с вами, Посланница.

— Вот чего я никак не могу взять в толк, — медленно произнес Минга, — один корабль мы, допустим, захватили — а дальше? Их же больше сотни! С остальными-то как быть?

— Так, — сказал Светлый, и стал рисовать на песке острием меча, — смотрите сюда, почтенные. Вот здесь — мы, а вот здесь — рубеж патрулирования. Ну, а здесь — позиция флагмана. С него управляют перемещениями остальных кораблей при помощи сигналов. Днем — флажками, ночью — огнями.

— Все правильно, — согласился Хаско, внимательно рассмотрев рисунок, — и что?

— Значит, — продолжал Румата, — тот, кто завладеет флагманом, может перемещать остальные корабли так, как ему требуется.

— Но не как угодно, — уточнил пиратский адмирал, — если мы, допустим, попытаемся заставить их выброситься на мель, или даже просто подойти к берегу ближе, чем положено по их боевой задаче, всем станет понятно, что дело тут не чисто.

— Это понятно. А если нам нужно лишь, чтобы корабли прошли вот так?

И Румата быстро изобразил на своем чертеже кривую линию, сначала круто загибающуюся, а затем идущую параллельно рубежу патрулирования.

Хаско недоуменно пожал плечами:

— Так это обычный маневр. Называется «предъявить такелаж к осмотру». Странно только, что ночью. Обычно делается днем, перед выходом в поход или если на следующий день предполагается битва. Чтобы, значит, командующий лично проверил, нет ли какого непорядка в снастях. А ночью что он может проверить? Не видно же ни шиша.

— А если, все таки, ночью? Что тогда?

— Ну, ночью, — Хаско снова пожал плечами, — скажут, что магистр — скотина, людей зазря гоняет, поспать не дает. Скажут, что дурак — много власти ему дали, вот он и выделывается, изгаляется, вместо чтоб какое полезное дело сделать.

— Но приказ выполнят?

— Выполнят, Светлый. Как не выполнить? За неисполнение приказа — на рею. А что приказ дурацкий — это уже на том свете морскому змею будешь объяснять. Мало ли дурацких приказов бывает? Не твоего ума дело: приказали — исполняй, моряк.

— Это хорошо, что выполнят, — задумчиво произнес Румата.

— А чего хорошего? — спросил Экер, — ну, предъявят они нам свой такелаж, эка невидаль.

— Я еще не закончил, почтенный. Перед тем, как мы… посмотрим на их такелаж, нам надо сделать вот что, — Румата изобразил рядом с позицией флагмана изящную петлю, вытянутую в сторону берега.

— Принять на борт какой-то груз, — сообразил Хаско, — со шлюпки, надо полагать.

— С двух шлюпок, — уточнил Румата, — как думаете, не вызовет такой маневр подозрений?

— С чего бы вдруг? — удивился пиратский адмирал, — самих шлюпок с других кораблей не увидят. Значит решат: заметили с флагмана что-то этакое у берега, выдвинулись, осмотрели. А после, значит, приказали такелаж предъявить. Не иначе, на рассвете враг на прорыв пойдет. Очень складно получается: решил командир перед боем такелаж посмотреть, пусть хоть ночью. Утром-то, ясный перец, уже не до того будет… Только все равно я не понял, Светлый, что проку с этих маневров.

— Проку будет много, почтенный Хаско. Теперь смотрите дальше.

Румата аккуратно продолжил недавно нарисованную кривую линию до ее соприкосновения с берегом.

— Надо будет перехватить корабли до того, как они врежутся в скалы, — пояснил он.

— Как это врежутся в скалы? — удивленно переспросил Хаско, — они что, слепые?

— Они будут не слепые, жестко ответил Румата, — они будут мертвые. И до восхода солнца на борт подниматься будет нельзя. Так что пускай ваши парни заранее прикинут, как крепить буксирные тросы прямо с воды.

— Не велика задача, — буркнул Минга, — забросим крюки в весельные порты и все дела. А почему до восхода на борт-то подниматься нельзя?

— А то ты не понимаешь, брат, — отозвался Хаско, — если колдовство наложено ночью, то до когда оно действует?

— Ясен перец, до восхода, — уверенно ответил Минга и, подумав немного, добавил, — чего-то я сегодня соображаю плоховато. Все понял, Светлые. Не извольте беспокоиться, до восхода мои ребята на палубу ни ногой.

Румата кивнул.

— Теперь слушайте дальше. Как взойдет солнце, вы поднимаетесь на палубу, сбрасываете трупы за борт, не забыв к каждому привязать груз, а затем выводите корабли в море, на старую позицию.

— Это на какую? — недоуменно переспросил. Минга.

— На ту, где они патрулировали, — пояснил Румата.

Пиратский капитан почесал затылок и беспомощно оглянулся на Хаско.

— Чего тебе не понятно, брат? — спросил тот, — все просто, как селедкин хвост. Если в городе есть шпионы, а они там наверняка есть, то они увидят что? А ничего они не увидят.

— Толково придумано, — одобрил Экер, — выходит, корабли уже наши, хоть сейчас под погрузку. А враг, дурачина, думает, будто корабли все еще его. Думает, что мы к берегу приколочены и море нам только во сне снится. Вот это по мне, клянусь хвостом Морской Матери!

— Ну, пока корабли еще не наши, — заметила Вики-Мэй, — их еще надо взять. Кстати, когда и где мы встретимся с вашими боевыми пловцами?

— Сегодня, в полночь, в корчме «Под копытом», — сказал Минга, — С ними будет Экер, он вас и сведет. А завтра, после заката, мы все это дело и обтяпаем. Идет?

…

Все согласились, что идет. На том пока и расстались.

 

** 27 **

… У вожака боевых пловцов не было имени. Только прозвище — Мгла. На вид ничего в нем не было особенного — обыкновенный невысокий жилистый мужчина средних лет. Только глаза выдавали его. Неподвижные, как у змеи, глаза, в которых, казалось, постоянно отражалась ночь. В любой ситуации говорил он тихо, обстоятельно, даже ласково.

Даже сейчас, отправляясь на дело смертельно рискованное, он сохранил тот же спокойный тон — и его спокойствие передавалось людям.

«Вот бы его на Пандору, инструктором для экстремальных туристов, — думал Румата, — цены бы такому инструктору не было…»

Мгла, тем временем, убедился, что пояса с ножами-крючьями, скатанными матросскими плащами и прочей амуницией у всех хорошо подогнаны, и что тела достаточно густо смазаны смесью жира и дегтя, так что на темных волнах не будут заметны белые пятна, и произнес заключительную фразу:

— Ну, что, мальчишки… и девчонки, выше нос, у морских чертей цена жизни днем — медяха, а ночью — две. Поплыли.

Они поплыли. Первыми — Румата и Вики-Мэй, для которых ночь была не непроницаемо-темной, а так, чем-то вроде легких сумерек. За ними, ориентируясь по едва слышному плеску, плыли Мгла и Экер, а уж дальше — вся остальная группа.

Плыли спокойно, экономя силы для предстоящего боя. Часа через полтора перед ними выросла темная громада флагмана, лишь слегка подсвеченная тусклыми фонарями на носу, корме и на мачте.

Теперь началась самая ответственная часть — осмотр с воды. Сейчас определялось: кто, куда и как. Любая ошибка — и операция сорвется. Вместо бесшумного захвата получится звон, лязг, крики, да еще кто-нибудь успеет подать световой сигнал соседним кораблям… Тогда — пиши пропало, придется прыгать в море и убираться несолоно хлебавши.

Ну, вот диспозиция, вроде, понятная — хотя и не очень радостная. Что и говорить — приняли на флагмане меры предосторожности. На носу и на корме по двое часовых, да еще по двое дефилируют вдоль обоих бортов. Да еще в корзине на мачте — наблюдатель. И того — девять человек, да еще так неудачно расположенных. Но и это не все — из носовой рубки свет пробивается. Рубка на флагмане вместительная, сколько там человек не спит, и чем они вооружены — неизвестно.

— Если б не рубка, тогда было бы понятно, — спокойно шепчет Мгла Румате, — всех остальных мои мальчишки уберут, никто и не пикнет. А ну — как в рубке вся магистрова свита? А ну, как они в латах и при мечах? Мы их, все одно, завалим — но времени это займет, и шуму будет много… Да еще обязательно кто-нибудь лампу масляную сбросит, а в бою масло тушить не будешь — заботы другие. Вот и готово — рубка у нас горит, откуда хочешь видно. А если присмотреться поближе — еще и не такое увидишь. Ну и кто еще в море не знает, что Мгла на дело пошел? Видишь, Светлый, как оно оборачивается?

— Вижу. Что предлагаешь?

— Предлагаю вот что. Мне рассказывали что Светлые не только в темноте видят, но еще и в бою ужас какие быстрые. Даже много быстрее, чем мои мальчишки. Правда — или врут?

— Не врут, — коротко ответил Румата.

— Тогда, — зашептал Мгла, — делаем так. Сейчас мои мальчишки через весельные порты полезут, и дальше — через гребную палубу в кубрик, где матросики спят. Гребцы — рабы, они только от бича просыпаются. А в кубрике — всех спицами в ухо, что, опять же, какое-то время займет. Пока такое дело, вы с девчонкой… Прости, со Светлой… лезете через якорный порт и пробираетесь к рубке и ждете наготове. Ждете вот чего. Мы с Экером мачтового валить будем, с двух луков, чтоб надежнее. А как завалим, так мальчишки сразу часовых переколют. Но это уже вас не касается. Ваше дело — как мачтовый обвиснет, в рубку врываться и гасить там всех, на раз, не глядя.

— Понятно. Ты-то сам уверен, что с остальными справитесь?

— Я-то уверен, — спокойно сказал Мгла, — мне только главное, чтоб рубка…

… Полезной штукой оказались пиратские ножи-крючья — они были приспособлены и для удара, и для броска, а от легкого натяжения троса намертво впивались в дерево, обеспечивая надежное крепление. Дальше для людей с хорошей физической подготовкой не составляло большого труда взобраться по тросу до нужного места.

Ну вот, они и на борту. Теперь — быстро к рубке. Пусть думают, что мы — просто тени по углам, просто случайная игра тусклого света масляных ламп, просто клочки ночного тумана, летящего по ветру… Все, теперь застыли, как бесформенные сгустки ночной тьмы с двух сторон от входа в рубку. Ладони сжимают удобные рукояти ножей-крючьев. Ждем.

Волны плещутся о борта…

Жалобно скрипят снасти…

В рубке бубнят разные голоса — не понятно, сколько там человек, но никак не меньше пяти…

В кубрике нелепо умирают матросы — посреди сна, от вошедшей в мозг спицы…

Неуклюже топают часовые, не зная, что жить им остались считанные минуты…

Как долго тянется время…

… Началось! Чуть слышные щелчки тетивы — и наблюдатель на мачте оседает в своей корзине. Одна стрела торчит у него в горле, другая — в правой глазнице… Некогда смотреть. Сейчас — стремительный бросок в рубку… Время послушно растягивается, секунды становятся вязкими, как мед… Здесь восемь человек. В кольчугах. Мечи уже выдвигаются из ножен… Нет, не успеть вам, потому, что мы быстрее. Мы гораздо быстрее. А у вас ноги не защищены и воротники кольчуг только до середины горла доходят… Да, вы напрасно подумали, что у нас только ножи. Вы просто не знаете, каким страшным оружием в опытной руке может быть табуретка, медная чернильница или обычная бутылка… И мечи вам не помогут — даже если вы успеете их вытащить, потому что уж больно тут тесно и потолок очень низкий…

После Румата прикинул длительность этого боя — и у него получилось около трех с половиной секунд. Если не считать еще пары секунд, когда он затаптывал вспыхнувшее масло. Мгла оказался крайне проницательным — стоявшая на столе лампа действительно опрокинулась, а масло — выплеснулось и загорелось… А вот и он сам, с тяжелым неудобным фонарем в руке.

— Чего там? — спросил он, обнаружив Светлых неподвижно сидящими на палубе у входа в рубку.

— Сам посмотри, — буркнула Вики-Мэй.

Мгла заглянул и…

— Морская Мать! Вы что, зубами их рвали?

— Да, грязновато получилось, — согласился Румата, — а в целом, как у нас?

— Корабль ваш, Светлые. Сработали, вроде, как надо — никто ничего не заметил.

— Это радует. А где Экер?

— Сейчас позову.

… Пиратский капитан, как оказалось, ни в каких дополнительных распоряжениях не нуждался. Он прекрасно знал, что надо делать — так что Светлым оставалось лишь наблюдать, как боевые пловцы, на время ставшие матросами, управляются с их плавучим трофеем.

Как и предполагалось планом, флагман, просигналив соседям «выполняю одиночный маневр, всем оставаться на местах», выдвинулся в сторону берега, где, в условленной точке, пересекся с двумя гружеными шлюпками.

Корабль возвращался на прежнюю позицию более-менее укомплектованным командой, а позади мачты красовалось небольшое изящное метательное орудие и несколько ящиков с теми боеприпасами, которые призваны были решить исход самого тихого морского сражения в истории.

Теперь настала очередь Экера демонстрировать свое мастерство по управлению флотом. Некоторое время все наблюдали быстрое перемигивание сигнальными огнями, а затем линия орденских кораблей начала изгибаться. Капитаны шли предъявлять такелаж к осмотру, видимо, гадая, что за очередная глупость взбрела в голову магистру.

— Всем отойти на десять шагов, — командует Румата, — быстро!

Если по какой-то ужасной случайности, один из снарядов лопнет здесь, эти люди все равно, скорее всего, обречены. Он и Вики-Мэй еще успеют задержать дыхание и прыгнуть за борт, а остальные… Остальные делают все слишком медленно. Но пусть в этом случае у них будет хоть такой, призрачный шанс…

— Большей пакости мы, наверное, еще не делали, — невесело сказала Вики-Мэй, осторожно извлекая из ящика первый снаряд.

— А у нас что, есть другой выход? — спросил Румата.

Девушка пожала плечами, глядя, как он бережно укладывает снаряд на направляющие и взводит механизм толкателя.

Точка предельного сближения… С такой дистанции промахнуться невозможно… Он плавно тянет рычаг… Со звуком, напоминающим громкий хлопок в ладоши, снаряд взмывает в воздух, чтобы через секунду разбиться у основания мачты корабля-мишени. Вылившаяся жидкость тут же вскипает, превращаясь в легкий, почти прозрачный пар…. Эта штука действует почти мгновенно. Люди, успев сделать один два вздоха, судорожно хватаются руками за горло, обмякшие тела оседают на палубу… Еще два-три конвульсивных подергиваний конечностей — и все.

«Морская мать! Что же такое мы творим», — в отчаянии думает Румата. Корабль с экипажем мертвецов продолжает себе плыть по прямой, в сторону Крысиной гавани — а на подходе уже следующий. И Вики-Мэй уже подает ему второй снаряд. И руки сами собой укладывают снаряд на направляющие… Взводят механизм толкателя.

Точка предельного сближения… Выстрел… Попадание… Снова многократно повторенные движения людей, убиваемых внезапным противоестественным удушьем… Он принимает следующий снаряд из рук Вики-Мэй.

— Светлый, как там, получается что-нибудь? — это спросил стоящий ровно в десяти шагах Экер.

Некоторое время до Руматы не доходит смысл вопроса, лишь потом всплывает понимание. Ведь капитан не видит в темноте. Не видит, как вскипает содержимое снаряда, не видит умирающих. Он видит лишь смутный силуэт корабля и грязно-белые полотнища парусов, едва подсвеченные тремя слабенькими масляными фонарями.

— Все идет как надо, почтенный, — деревянным голосом отвечает Румата. А на подходе уже третий корабль — и он принимает из рук Вики-Мэй следующий снаряд..

Точка предельного сближения… Выстрел… Попадание…

— How are you, Tony-Hlud? — спрашивает девушка.

— Thanks a lot. I'm well… Relatively.

— Relatively to what?

— Relatively to all this shited life, — уточняет он, и вдруг ни с того, ни с сего добавляет, – What's about sing any song?

— How queer idea… — говорит девушка, подавая ему снаряд, — but if you wish…

… Потом, много позже, адмирал Хаско спросит Экера: «скажи, брат, тебе тогда было страшно»? И Экер ответит: «только один раз, когда Светлые запели. Я не знаю, что это за песня — они пели на языке, который, наверное, был в начале времен…»

… Точка предельного сближения… Выстрел… Попадание… Вики-Мэй наклоняется за следующим снарядом…

— Стой, — говорит Румата.

— Что?

— Тот корабль был последним. Больше здесь некого убивать.

— Это хорошо, — говорит она, опускаясь на палубу, — а то я уже слегка устала.

Румата молча садится рядом и обнимает ее за плечи.

— Что теперь, Светлые? — спрашивает Экер.

— Теперь? — переспрашивает Румата. Ну, да. Есть же еще какое-то «теперь», и в нем надо что-то делать, — теперь идем в Арко. Надеюсь, почтенный Минга и без нас справится с буксировкой этих кораблей?

— Тоже мне, большое дело, — Экер пожимает плечами, — ясно, что справится. Будьте, уверены, завтра к закату корабли уже будут готовы под погрузку.

— Вот и замечательно, — подводит итог Румата, — а теперь самое время поужинать.

— И помыться бы не мешало, — флегматично добавляет Вики-Мэй, — лично я грязная, как зверь Пэх на склоне лет. Вы, почтенные, кстати, тоже.

— А я бы лучше выпил чего-нибудь, — замечает пиратский капитан, — ночка, позволю себе заметить, выдалась неспокойная.

 

** 29 **

… Прежде, чем рассказывать дальше, я бы выпила еще кружечку эля, — сказала Лена.

— Хорошая мысль, — согласился Каммерер, переворачивая на решетке большущий кусок мяса. Это был уже второй — от первого остались только воспоминания.

— Максим, вам не говорили, что вы — самое хитрое чудовище на Земле и в ее окрестностях?

— Мне говорили и похуже, — ответил он, — а что я такого сделал в данном случае?

— Вы лестью и обманом заманили меня сюда, а теперь мне не хочется уходить. И в результате я говорю вам массу вещей, которые вообще-то вам сообщать не собиралась. Например, сейчас я расскажу вам о любопытном разговоре с Антоном после благополучного вызволения участников того памятного рейда из варварского плена.

— Простите, прекрасная леди, вы сказали «после вызволения»?

— Ну да, — подтвердила она, — кстати, может, вы все-таки нальете мне эля?

— О, конечно, — сказал Каммерер, наполняя обе кружки, — и каким же образом этот разговор состоялся?

— По моему коммуникатору, — пояснила девушка, — Антон оставил его у себя и, в результате, мы смогли связаться с ним уже находясь на базе.

— Интересные факты всплывают… Так о чем был разговор?

— Сначала — как обычно, о том, кто — злой Карабас-Барабас, а кто — добрый папа Карло, и у кого должен спрашивать Дуремар разрешение на сбор пиявок в пруду черепахи Тортилы. И лишь после перешли собственно к кукольному театру с золотым ключиком, буратинами и мальвинами, а также к параметрам поля чудес в стране дураков.

— Гм… Не уверен, что правильно понял вторую половину вашей реплики.

— А первую? — спросила она.

— Первая — это обычный разбор полетов в стиле «ну, ты и сволочь», когда аргументы по существу с успехом заменяются длинными, тщательно продуманными оскорблениями. Верно?

— В общем — да. Но в какой-то момент аргументы, все же потребовались. И Антон заявил, что вся деятельность института — это грандиозное свинство, построенное на замалчивании того факта, что эвритяне — это те же земляне.

— … Только заколдованные, — пошутил Каммерер.

— Нет, — серьезно сказала девушка, — просто земляне. Тот же биологический вид. Старый добрый Homo sapiens. Они даже способны к скрещиванию с нами. Вы знали это?

— Знал. Собственно, это одна из причин, по которой я намерен добиться закрытия Института.

— Закрытия Института? — переспросила она.

— Ну да, а что вас так удивило? Нюрнбергское правило никто не отменял — эксперименты над людьми, без их осознанного добровольного согласия, запрещены. У эвритян такого согласия никто не спрашивал. Рискну предположить, что если речь идет о землянах, им надо оказать реальную помощь, а не устраивать из их планеты заповедник экспериментальной медиевистики.

— Постойте, но доктрина Горбовского… Нельзя лишать человечество его истории… Мнение Мирового Совета…

— Мировой Совет моментально изменит свое мнение, как только речь зайдет о Нюрнбергском правиле. На счет «лишать истории» — это просто фарс взрослых дяденек, которые в детстве не наигрались в солдатики. Есть одно человечество, у него одна история и она никуда не денется — будет такой, какой будет.

— То есть, — уточнила Лена, вы предлагаете рассматривать эвритян, как землян, терпящих бедствие.

— Гм… Ну, примерно так, — согласился Каммерер.

— Примерно как? Это вам не какая-нибудь периферийная колония землян, у которых случилось страшное хрен поймешь и они ждут не дождутся, когда прилетит отдел ЧП КОМКОНА-2 и всех от этого хрен поймешь спасет. Вам приходилось сталкиваться с ситуацией, когда терпящие бедствие совершенно не желают, чтобы их спасали? Когда им очень даже нравится терпеть бедствие? Когда оно, по их мнению, не бедствие, а наоборот, нормальная жизнь?

— Приходилось.

— И что?

— Сначала я объяснял им, что они терпят бедствие.

— А вдруг вы не правы? Вдруг на самом деле они совсем даже и не терпят бедствие, точнее — настоящее бедствие для них это вы со своей «помощью»? Вроде того спасателя, тащившего из моря русалку.

— Если бы жители Запроливья чувствовали себя, как русалка в море, вряд ли они бы приветствовали приход войска Хозяйки, — заметил Каммерер.

— Так ведь войско Хозяйки никого не собирается спасать, — возразила Лена, — оно просто возвращает старые порядки.

— Тот самый кодекс Литена?

— В том числе. Но вообще-то дело не в самом кодексе, а в его принципе. У каждого человека, даже у раба, есть имущество, которое никому не позволено отбирать без компенсации. Каждый человек обязан что-то делать, а ничего больше делать не обязан. Никто не может безнаказанно принуждать его к тому, что он не обязан делать — даже лендлорд или король. Между прочим, лендлорд должен защищать жителя своей земли перед королем, община может обвинить перед королем своего лендлорда, а свободный защищает своего раба, если того в чем-то обвинили. Жители платят деньгами и службой лендлорду, лендлорд — королю. В городах функции лендлорда выполняет магистрат. И, наконец, никто не может обвинять другого, не предоставив свидетелей и иначе, чем в публичном суде. Это в общих чертах.

— И это действовало? — поинтересовался Каммерер.

— Скорее да, чем нет, — ответила Лена, — авторитет кодекса Литена был крайне высок — поскольку основывался не только на авторитете самого императора, но и на авторитете гораздо более древнего мифа. Считается, что Литен просто повелел записать этот миф. Сам кодекс начинается словами: «Во времена наших великих предков, для сохранения мира и спокойствия в стране, особым собранием были обсуждены заранее все поводы к тяжбам, раз и навсегда вынесено по каждому отдельное справедливое решение, которого и должно держаться в дальнейшем, о чем любой, кто вершит суд, присягнет почитаемым нами ведомым и неведомым богам». За нарушение такой присяги, закапывали живьем в землю. Когда уже значительно позже императору Дескаду понадобилось переступить через кодекс, он вынужден был сперва полностью запретить культ старых богов и насильственно ввести новую религию. А также учредить Святой Орден.

— … Который впоследствии и сожрал империю, — добавил Каммерер.

— Вернее, сожрал Метрополию, — уточнила Лена, — а империя развалилась. И наступили «темные века». На это обстоятельство весьма активно напирал Антон.

— В каком смысле «напирал»?

— Речь в общих чертах шла о следующем. «Темные века», которые известны в истории Земли и в которые около 300 лет назад вступили доминирующие культурные центры Эвриты, не являются неизбежными. Я потом проверила — и действительно: на Саракше и Гиганде их не было. Там, вместо тысячелетней культурной деградации с последующим медленным возрождением, были лишь геополитические кризисы, длительностью не более века. Распались старые империи, родились новые, а затем начала развиваться машинная цивилизация. По каким-то причинам, там не возникло развитых религиозных систем и институтов, играющих существенную роль в обществе. Религии, возникнув, как им и положено, в эпоху первичной социализации, в период формирования первых империй утратили свое регуляторное значение, сохранившись лишь на уровне хозяйственных верований и связанных с ними обычаев.

— И что из этого следует? — спросил Каммерер.

— Из этого следует очередной вопрос: что является правилом, а что — исключением. Если «темные века» на Земле и Эврите — общее правило, а их отсутствие — исключение, то Гиганде и Саракшу, даже с учетом их весьма не мирной истории, просто повезло. А если наоборот…

— … То Земля и Эврита — это жертвы несчастных случаев. Я правильно понял?

— Примерно так, — подтвердила она.

— Хорошо. Снова задаю тот же вопрос, — сказал он, — что из этого следует?

— Если исключения — они, то ничего не следует. Но, похоже, что они как раз общее правило, а исключения — мы. Жертвы несчастных случаев, как вы выразились.

— Ага. Значит, Антон хочет попытаться ликвидировать последствия несчастного случая?

— Ну, знаете, Максим, такими топорными методами…

— Стоп! Прекрасная леди, я говорю не о методах, а о направлении. Направление у него правильное?

— Не знаю… Смотря какую ставить цель.

— Цель — скорейший переход к машинной цивилизации, разве не вы это говорили только что?

— Но я это сказала лишь в качестве примера. Это — вторично. Первичны гуманитарные, а не технологические цели.

— Их достижение возможно без машинной цивилизации?

— Видимо, да. Взять хотя бы цивилизацию Леониды. Союз с природой, материальная культура, построенная на мягких биотехнологиях… а возможно, еще на чем-то, чего мы просто не знаем.

— Леонидяне — не гуманоиды, — напомнил Каммерер, — а мы говорим о гуманоидах, вернее, просто о людях. Так возможно — или нет?

— Теория говорит, что невозможно. Машинная цивилизация — необходимый этап. Но если вас интересует мое мнение…

— Интересует.

— Я полагаю, что другой путь возможен и для гуманоидов. До определенного момента. Скажем, до разделения общества по принципу материальной специализации на крестьян, ремесленников и так далее. То есть, например, на Эврите для тех же варваров, не важно, северян или меднокожих, другой путь еще открыт. Они еще воспринимают мир… Ну, скажем, не разделяя его на себя и дикую природу. А для остальных… для остальных мир уже стал разложен по полочкам, а на каждой полочке — бирочка. Понимаете?

— То есть, в отношении всех этих запроливий и метрополий ваше мнение о возможных путях прогресса, а точнее, о единственно-возможном пути, с теорией не расходится?

— Не расходится, — подтвердила Лена.

— И, значит, — продолжал Каммерер, — Антон действует в правильном направлении, только негодными методами. Я корректно формулирую?

— Да, наверное…

— Значит, теоретически, следовало бы делать то же, что делает он, но более точными и избирательными средствами. Логично?

— Какими средствами?

— Убеждением, а возможно — нейтрализацией ключевых фигур.

— … То есть, устрашением и убийствами, — перевела Лена, — и чем это отличается от того, что делает Антон?

— Высокой избирательностью подобных мер. Чтобы победить армию совершенно не обязательно убивать всех, как это практикует Антон. И чтобы взять город совершенно не обязательно сначала сжечь его дотла, как Нард. Впрочем, Арко был взят Антоном технологически безукоризненно.

— … Если не считать того, что в Арко были перебиты все солдаты Ордена.

— Ну, это несущественные издержки.

— А по-моему, это — люди, которых убили, — сказала Лена, — что, без этого ну никак нельзя обойтись?

— Опыт показывает, что нельзя. Вот ваш бывший шеф старался действовать в Арканаре исключительно подкупом — и многого ли он добился?

— Не очень.

— Видите. А действуя правильными методами, можно было бы за один день сделать того же дона Рэбу нашим горячим сторонником.

— Сторонником в чем?

— Да в чем хотите. Он впадал бы в состояние невыносимого ужаса от одной мысли о том, что хоть в чем-то может не угодить нам.

— Звучит как-то не очень симпатично, — заметила Лена.

— Зато работает, — отрезал Каммерер, — но я ведь вам не этим предлагаю заниматься.

— А вы мне чем-то предлагаете заниматься? — удивилась она.

— Ну да. И не чем-то, а все той же экспериментальной историей. Только уже в порядке развития прогрессорской тематики.

— Какой из меня прогрессор? — возразила Лена.

— Совершенно особенный, — пояснил Каммерер, — вы что-то говорили о «другом пути» и о варварах.

— Говорила. В порядке гипотезы. Я переводила ритуальные песни их шаманов. Они запросто разговаривают со звездами, с облаками, с растениями и животными. Волей-неволей начинаешь думать, что в этом есть какой-то реальный смысл. Но, возможно, это просто эмоции, а никакого «другого пути» на самом деле не существует.

— Скорее всего, он существует. Вы — не единственная, кто высказал такое предположение. Но единственная, кто в состоянии его проверить.

— Предлагаете мне возобновить знакомство с эвритянскими северными варварами? — спросила она, — если честно, мне хватило прошлого раза. Сидеть в лесу совершенно голой и связанной по рукам и ногам и прикидывать, чем все это для тебя закончится — удовольствие ниже среднего. Тем более, Антон отлучался почти на час.

— Именно за этот час он распотрошил ваш вертолет. А вы, как я понимаю, опасались домогательств того парня, который, как вы выразились, с вами флиртовал?

— Верцонгера? — уточнила Лена — ну, что вы, северные варвары вообще не насилуют женщин. По их понятиям, настоящему мужчине женщины сами бросаются на шею. Единственное, что мне грозило, это выслушивать красочную повесть о его подвигах. Но он не мог этого сделать, поскольку по сценарию Антона играл тупого жадного дикаря, с трудом владеющего членораздельной речью, а в основном изъясняющегося рычанием. Надо сказать, он блестяще справился.

— А этот Верцонгер, похоже, толковый парень, — заметил Каммерер, — вряд ли его учили сценическому искусству.

— Толковый, — согласилась она, — иначе бы не стал вождем.

— Интересно, шаманы у него есть? Те, которые разговаривают с флорой, фауной и прочей экологией?

— Конечно, есть. Двоих я даже видела — очень колоритные джентльмены. А что?

— Да так. Жалко, что вы не хотите с ними работать, — Каммерер вздохнул и добавил, — Очень трудно найти человека, который относится к этим ребятам без предубеждения. Все-таки варвары. Антиподы цивилизации.

— Неужели это такая уж проблема? — спросила Лена.

— Огромная проблема, — подтвердил он, — это на словах все кичатся широтой взглядов, а чуть доходит до дела… Как вы там выразились? Мир уже разложен по полочкам, а на каждой полочке — бирочка. А вам удалось увидеть в их дикости некую особую культуру. Не похожую на нашу и потому — имеющую свои, непредсказуемые перспективы. Другой путь.

— Другой путь, — повторила она, — а у вас есть какая-нибудь программа исследований? Или план? Или хотя бы сформулированная цель?

— Нету, — сказал Каммерер, — вся программа сводится к фольклорному «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».

— Интригующая постановка вопроса. Я бы, может, и согласилась, но… Представляете, мне, возможно, придется подвергаться ухаживаниям, выраженным в стиле легенд о короле Артуре. Вы читали эпос Камелота?

— Нет, — признался он, — а что, это так противно?

— Не то, чтобы противно. Просто очень неловко, когда ради тебя устраивают этакий клуб самодеятельной песни, — пояснила Лена, — в общем… давайте я подумаю, о'кей?

 

** 30 **

… Румата и Вики-Мэй больше часа оттирали друг друга от липкой смеси жира и дегтя, приправленной морской солью и кровью, в которой они изрядно вымазались во время сражения в рубке. Когда цель, наконец, была достигнута, девушка посмотрелась в зеркало и, увидев там безволосое существо с исцарапанной покрасневшей кожей, высказалась в том смысле, что более отвратительно она еще никогда в жизни не выглядела. Относительно Руматы она заявила, что подобное страшилище своим обликом испугало бы даже отъявленных разбойников из Икающего леса.

После они долго рылись в сундуках бывшего хозяина дома, выбирая одежду, способную скрыть все это безобразие. Остановились на костюмах с высоким воротом и беретах, бывших в моде лет двадцать назад.

— Все равно, вид у нас отвратительный, но жрать, тем не менее, хочется, — констатировала Вики-Мэй.

И они отправились в «Серую радость», где, со дня занятия города армией Хозяйки, посетителей обслуживали круглосуточно. На их появление присутствующие отреагировали уже традиционным возгласом:

— Слава Светлым!

— Здравствуйте, родные мои, — колокольчиком прозвенел голос Вики-Мэй, — а что это вы все не спите?

— Так вас ждем, — пояснил дон Пина, — лично я, как комендант, жду, чтобы доложить обстановку. Также и высокоученый доктор Будах, и благородный дон Шарух, и благородный дон Тира….

— Понятно, друзья, — перебил Румата, — надеюсь, мы никого не обидим, если выслушаем ваши сообщения за едой? Тем более, как я вижу, добрый трактирщик уже тащит в нашу сторону что-то съедобное.

— Не нахожу в этом ничего обидного, — заметил дон Пина, — известно, что маршал Тоц заслушивал доклады исключительно за обедом. Сначала о главном. Согласно вашим приказам, сформирован список экспедиционного корпуса и корабельных экипажей, общей численностью 7000 человек, каковой список я передаю вам.

Капитан ландскнехтов извлек из-за пазухи свиток и положил на стол, после чего продолжил:

— Я по собственному усмотрению попросил дона Шаруха выступить в роли каптенармуса, так что по вопросам экипировки оного корпуса лучше пусть доложит он. Далее о местных происшествиях. Явилась депутация от общин и магистратов за некоторыми разъяснениями по поводу законов и обрядности, касающихся рождений, смертей, браков, разводов и прочего. Не желая вас беспокоить, я отправил их к высокоученым докторам Будаху и Синде. Кроме того, как доложил Верцонгер, некий благородный дон пытался проникнуть в вашу резиденцию, утверждал, что является вашим другом, учинил драку с охраной, за что был задержан явившимся подкреплением и доставлен в кордегардию.

— Как зовут этого дона? — поинтересовался Румата.

— Он изволил представиться, как дон Бау, барон Пампа, хотя я не могу засвидетельствовать это лично…

— И как он выглядел?

— Со слов Верцонгера — здоровый, как бык, наглый, как горный волк и изрядно пьяный. Но, несмотря на последнее обстоятельство, Верцонгер утверждал, что насилу смог обезоружить и скрутить его.

— Ясно, — заключил Румата, — это действительно барон Пампа и мой друг. Дон Пина, прошу вас немедленно доставить его сюда.

— Сейчас распоряжусь. А пока, с вашего позволения, передам слово дону Шаруху.

Дон Шарух, по обыкновению, был деловит и немногословен.

— Я только что от «почтенного общества», — сообщил он, и, вытащив откуда-то кусочек мела, начал чертить линии на закопченных досках стола, комментируя по ходу дела.

Выходило, что Минга справляется со своей задачей весьма толково и быстро. Все корабли были успешно перехвачены и сейчас их буксировали к старой позиции. В предрассветной полутьме, для находящегося на берегу наблюдателя все это выглядело просто как не совсем понятные перестроения флота. Странные с точки зрения любого толкового моряка, но не особо подозрительные.

…

У дверей заведения раздался мощный рев: «Дорогу мне! Румата, где вы?»

А затем в залу ввалилась парочка весьма импозантно выглядящих персонажей. Разумеется, это были барон Пампа и Верцонгер. Одежда их была в некотором беспорядке, кроме того, у барона нос был красным и распухшим, как слива, а у варварского вождя под левым глазом наблюдался огромный синяк.

Барон немедленно рванулся через все помещение, переворачивая по дороге тяжелые табуреты, и крепко обнял едва успевшего встать из-за стола Румату.

— Друг мой! Тысяча чертей! Я ищу вас уже седьмой день… Или восьмой… И вы все время ускользаете. Но вот, когда я, наконец, почти нашел вас, этот благородный дон, — здесь Пампа ткнул пальцем в сторону Верцонгера, — набросился на меня, как гончая на вепря. Не будь я пьян, я пересчитал бы ему все ребра!

— Не будь ты пьян, я бы доставил сюда не тебя, а твою голову, — пробурчал Верцонгер.

В ответ Пампа хлопнул вождя варваров по плечу и радостно заржал. Тот одобрительно фыркнул и ответил барону тем же. Судя по всему, за короткое, но бурное время знакомства, эти двое успели подружиться.

— Красавцы, — хмыкнул Румата.

— Лопни мои глаза, если это не прекрасная донна Кира! — заявил Пампа, только сейчас заметивший за столом миниатюрную по сравнению с окружающими воинами фигурку Вики-Мэй, — я счастлив быть удостоенным созерцанием вашей несравненной красоты!

С этими словами барон бухнулся на одно колено, чуть не своротив плечом стол.

— Встаньте, дорогой барон, — сказала она, — иначе я покраснею от смущения. Садитесь за стол, выпейте вот этого легкого вина. И расскажите, что интересного вам довелось увидеть.

— Ха! — воскликнул Пампа, взгромождая седалище на скамью, жалобно скрипнувшую под его весом, — чего только мне не довелось увидеть!

Он одним глотком уполовинил кружку молодого вина и продолжал:

— Начнем с того, что я теперь не только барон, но и епископ!

— Как это вас угораздило? — спросил Румата.

— Друг мой, я еще и сам не понимаю, как. Это очень запутанная история. Значит, мое владение, я имею в виду Бау, уже лет двести граничит с землями ируканского епископства. Паскудное соседство, доложу я вам. То и дело пытались прирезать себе кусок моей земли. А после той истории, когда Святой Орден два года назад хотел прибрать к рукам все мое добро, вместе с замком и серебряными рудниками, отношения у нас окончательно испортились. Конечно, я не очень куртуазно обошелся с отцом Аримой. Может, не следовало скармливать его свиньям, но разве это повод строчить доносы герцогу, обвиняя меня в ереси, святотатстве и колдовстве. Мне все это порядком надоело, а последней каплей стал донос на моего сына, достойного дона Тагу. Его обвинили в том, что он, по моему наущению, якшается с ведьмой… Простите, несравненная донна Кира, под ведьмой в этом гнусном доносе подразумевались вы.

Вики-Мэй улыбнулась:

— Меня это не удивляет, дорогой барон. Не так давно один из магистров Ордена назвал меня ведьмой прямо в лицо.

— Каков хам, — возмутился Пампа, — надеюсь, он получил по заслугам?

— О, да. Я проткнула его насквозь и подарила высокоученому доктору Будаху для медицинских опытов… Впрочем, мы отвлеклись. Как вы знаете, я встречалась с баронетом дважды. Он очень симпатичный и смелый юноша. Первый раз, по недоразумению, он сражался против нас.

— И весьма достойно сражался, — заметил дон Пина, — хотя, опыта ему пока не хватает, но задатки хорошие.

— А вторая наша встреча была вполне дружеской, — продолжала Вики-Мэй, — но, не пойму, как его могли в чем-то обвинить, ведь он приезжал ко мне по поручению герцога.

— И, тем не менее, несравненная Кира, его обвинили в том, что он, якобы, участвовал вместе с вами в каких-то нечестивых чернокнижных чародейских ритуалах, призванных вызвать неурожай и падеж скота. Разумеется, как обычно, епископ потребовал лишения всех владений и титулов Пампа и их передачи в пользу Церкви.

— Глупое обвинение, — сказала Вики-Мэй, — надеюсь, герцогу хватило рассудительности решить дело справедливо?

— К этому я и веду, — пояснил барон, — Его Высочество был весьма раздражен доносом и послал в замок Бау коннетабля, дона Кападу, наказав ему «сделать так, чтобы более никогда не пришлось возвращаться к этому».

— Не совсем понятное поручение, — заметил дон Пина.

— Вот и дон Капада сказал мне то же самое, — согласился Пампа, — с тем мы и поехали к епископу, дабы выслушать его свидетелей, как полагается по законам Литена.

— По законам Литена? — переспросил Румата.

— Конечно, а как же? Ведь после доноса прошло некоторое время, за которое, в силу известий об успехах вашей армии, авторитет старого закона значительно вырос. Когда же епископ, будучи спрошенным, не смог назвать свидетелей или привести иных доказательств, коннетабль сделал все по закону. В поучении Литена «о ложном обвинении» сказано: «если кто заявит к другому тяжбу, не имея оснований, то пусть платит тому виру, какую сам хотел получить».

Вики-Мэй первой поняла, что произошло дальше, и не смогла удержаться от хохота. Далее суть дела дошла до Руматы и дона Пины. Затем начал хохотать и сам барон.

— Представьте, — объяснял он сквозь смех, — коннетабль решил все честь по чести, к тому же исполнив наказ герцога. Ясно, что дело закончено раз и навсегда, поскольку теперь никак не может случиться, чтобы епископ стал жаловаться на Пампу. Ведь не стану же я жаловаться сам на себя, правда?

— Действительно, — согласился дон Пина, — коннетабль весьма достойно справился с этой не простой юридической задачей.

— А герцог, кстати, справился с другой задачей, — заметил Румата, — он весьма своевременно решил скользкий вопрос со статусом церкви в своей стране. Ведь теперь главой церкви в Ирукане являетесь вы, барон. А значит и вся ответственность за ее действия лежит на вас.

— Вы совершенно правы, друг мой, — Пампа тяжело вздохнул, — у меня во владении оказались пять аббатств с изрядными земельными наделами и еще кое-каким добром. Разумеется, аббатов я сразу выгнал прочь, а на их место посадил моих вилланов из тех, кто побогаче и поумнее. Думаю, они наладят хозяйство не в пример лучше, чем эти бездельники. Но сразу встал вопрос о том, что делать собственно с храмами, куда на каждый десятый день и на любой праздник привыкли заходить крестьяне. Представляете, они привыкли, что им там читают какую-нибудь главу из книги Каты Праведного, которая, как мы знаем, оказалась подложной. А что теперь?

— Но на первое время вы что-нибудь предприняли в этом отношении? — спросила Вики-Мэй.

— Разумеется, предпринял. Не могу же я допустить, чтобы толпа мужиков просто приходила бездельничать. Ведь тогда кто-то обязательно напьется, неизбежно возникнет конфуз. Поэтому я распорядился в каждом храме назначить распорядителя из грамотных и с громким голосом, чтоб читал из другой книги.

— Из какой — другой?

— Этот вопрос, несравненная Кира, мы долго обсуждали с коннетаблем и баронетом. Ведь у меня целых четыре книги: Каты Праведного, Гура Сочинителя, Литена Великого и амбарная, где мой мажордом ведет подсчеты и всякие записи по хозяйству. Первую мы сразу отбросили из-за ее подложности. Последнюю тоже отбросили, поскольку она явно не подходит для чтения в торжественных случаях. Далее, мы оказались перед весьма трудным выбором: между Гуром Сочинителем и Литеном Великим — ведь первый представляется несколько легкомысленным и фривольным, второй же, наоборот, слишком сухим и строгим. Наверное, целый бочонок эсторского усидели, пока нашли разумное решение.

— Вы нас заинтриговали, любезный барон, — сказала Вики-Мэй, — к чему же вы пришли?

— Мы решили, что пусть в праздники читают из Гура, а в декады — из Литена. У коннетабля есть хорошие переписчики, которые быстро снимут потребное число копий с обеих книг, — Пампа снова вздохнул, — но это все годится только на первое время, а что с этим делать дальше?

— Послушайте моего совета, дорогой барон, — вмешался Румата, — лучше ничего больше с этим не делайте. Пусть себе ваши крестьяне слушают Гура и Литена. Не знаю, будет ли от этого какая-нибудь польза, но вреда уж точно никакого.

— Позвольте, друг мой, — возразил Пампа, — а если случится какое-нибудь важное событие, где епископ непременно должен произвести какой-то ритуал, или службу, или как это там у них называется?

— Подумаешь, большое дело, — фыркнула Вики-Мэй, — скажете что-нибудь подходящее к случаю, как на любом приеме при дворе. Можете, для торжественности, напомнить про почтение к ведомым и неведомым богам. Еще обязательно зачитайте что нибудь из Гура. Или из Литена.

— А это так необходимо? — спросил Пампа.

— Ну, разумеется. Тем более, вы ведь сами выбрали эти книги.

— Выбрал, — уныло подтвердил барон, — так я и знал, что теперь придется учиться читать.