Сейчас модно критиковать жанр социальной фантастики (или «утопий», в честь романа Томаса Мора) — но обоснована ли такая огульная критика? Ведь утопии известны с эпохи ранних государств и с того времени являются неотъемлемой частью организованной борьбы против «устоев общества». «Что бы не придумал утопист, его изобретение обязательно спорило с религиозным или государственным образом рая» (Кир Булычев «Падчерица эпохи»). Война правящих классов с утопистами не прекращается уже 5000 лет. И каждый очередной правящий класс ее проигрывает… Данная статья посвящена роли утопий в социально-прогрессивном и революционном движении, а также принципам конструирования утопий — в т. ч. для постиндустриальной эпохи 3-й волны.

 

1. Сказка — ложь, но в ней намек…

Всячески издеваясь над наивностью и внутренними противоречиями фантазий «о светлом будущем», критики совершенно упускают из виду тот факт, что человечество почти 5000 лет живет в обществе реализованных утопий. Такое положение дел является банальным следствием историко-материалистической теории (именуемой иногда марксизмом). Все исторически известные государственные системы построены по общему принципу: в них есть производящие и присваивающие социальные классы. Производящие классы создают предметы потребления (объективные ценности) и, обмениваясь ими по принципу встречной компенсации, обеспечивают свою жизнедеятельность. Присваивающие классы изымают часть предметов потребления, не предоставляя объективной компенсации.

Для обоснования такой практики в каждую эпоху приводятся некоторые умозрительные аргументы (от божественного права до священного права собственности), но суть от этого не меняется: вторая группа людей существует исключительно за счет присвоения труда первой группы, из-за чего первая группа живет бедно, а вторая — богато. Любые народные волнения начинается с констатации этого факта. Дальше — тривиальное решение: отнять у присваивающего класса инструменты государственного насилия и нажитые им богатства. Эту нехитрую процедуру проводил любой успешный мятеж производящего класса. И тут вставал вопрос: а что делать дальше? Ведь присваивающий класс осуществлял функции государственного управления, в т. ч. поддержание определенного общественного порядка.

Как правило, мятежники просто ставили своих лидеров на место смещенных правителей (надеясь, что те будут править справедливо). Но, получив власть, лидеры воспроизводили ту же классовую структуру общества, ради уничтожения которой и затевался мятеж.

К эпохе ранней античности накопился достаточный исторический материал, чтобы интеллектуалы могли заняться проблемой: чем качественно иным, лучшим, можно заменить существующий социальный строй? Сочиняются фантастические повествования об идеальных государствах, якобы существовавших когда-то и где-то (в золотом веке или на далеком острове). Власть там справедлива, а простой народ — благополучен и счастлив.

Если повествование соответствует социальным ожиданиям производящего класса, то оно начинает распространяться, и лидеры очередного мятежа провозглашают своей целью построение именно такого государства-мечты. Другой вопрос — что из этого получается…

 

2. Реализация переворота. Политэкономия и утопия

Одним из главных открытий марксизма был принцип соответствия производственных отношений уровню развития производительных сил. Общество, в котором реализован определенный способ производства, нуждается в адекватной социально-экономической организации и адекватном способе управления. По мере развития общественного производства существующие социальные формации теряют адекватность, оказываются объективно обречены на уничтожение и замену новыми. Маркс считал, что каждому способу производства соответствует единственный адекватный вид производственных отношений. Но исторически известно, что один и тот же тип производительных сил может существовать в равновесии с разными вариантами производственных отношений. При каждой революции, уничтожающей старые производственные отношения, реализуется один из подходящих новых вариантов, т. е. в революционной обстановке возникает точка ветвления (бифуркации). Так, антифеодальные революции привели в одних странах — к либерально-буржуазным демократиям, в других — к социал-демократиям, в третьих — к номенклатурному строю, а в четвертых — к ультраправым диктатурам. Способ производства в социал-демократической Швеции и либеральной Великобритании одинаков, а производственные отношения разные.

Подготовка любой революции ставит перед ее лидерами вопрос: какие лозунги писать на знаменах, или, если ставить вопрос шире, какую из популярных утопий обещать народу. Американская война за независимость и Великая Французская Революция произошли в один и тот же период (1775 и 1789 соответственно) и объективно имели одинаковую цель: уничтожение реликтов феодальной формации. Но лозунги были совершенно разными: для Америки — христианско-унитарные, для Франции — социалистические. В результате надстройки в США и во Франции принципиально различаются до сих пор.

Ни одна революция не реализовала той утопии, которую обещала, но те или иные социальные ожидания заставляли революционных лидеров реализовывать тот строй из множества возможных, который ближе всего стоял к обещанной утопии. Но ни одна революция не могла бы технически совершиться, не опираясь на какую-либо утопию. При наличии объективного противоречия в сфере производства и управления популярная утопия является необходимым условием мобилизации производящего класса на массовые акции гражданского протеста и силовое свержение существующего строя.

 

3. Объективность и фикция в утопии

Типичный представитель производящего класса не читает политэкономических трактатов (это скучно), но читает художественную литературу и публицистику (это увлекательно). Отсюда стратегия массовой революционной агитации опирается не на объективные выводы политэкономии, а на яркие художественные образы, имеющие политический подтекст. Миллион людей, выходящих в один прекрасный день на улицу под теми или иными знаменами, руководствуются эмоционально-привлекательным художественным образом светлого будущего. Они верят в этот образ, а не в базис и надстройку.

Это, однако, не значит отсутствия политэкономического компонента в популярной утопии. Утопия потому и становится популярной, что описанный там образ личной, социальной, трудовой, экономической жизни представляется массовому читателю не только привлекательным, но и реально возможным. Читатель в общих чертах понимает, как бы он жил в этой утопии, и как бы все это работало применительно к нему. Каждый человек хочет читать про себя, т. е. ассоциировать себя с положительным героем книги.

Как остроумно заметил один комментатор, «утопия — это роман о том, как здорово могли бы жить хорошие люди, если бы прогнали всех плохих». Ожидаемая реакция читателя качественной утопии — это поиск лидера, который напишет соответствующие слова на знамени и скажет: пошли, наведем в стране тот порядок, который нам нравится.

Насколько адекватна такая реакция с точки зрения продвинутого читателя, который привык видеть не только то, что написано в утопическом романе, но и то, о чем там умалчивается? Ответ зависит от жизненных установок и социального статуса читателя.

Продвинутый интеллектуал-гуманитарий, более-менее устроившийся в жизни, придет от этой реакции в ужас «ни в коем случае, только не это!» (дальше много эмоциональных слов об антигуманном характере революций вообще и этой — в частности). Его ответ, если отбросить словесную шелуху, связан с его теплым местечком в культурной надстройке над базисными производственными отношениями. Если базис поменяется, то надстройка вместе с его тихим, относительно уютным мирком непременно рухнет.

Напротив, неустроенный в жизни продвинутый интеллектуал-гуманитарий будет в восторге оттого, что революционная утопия нашла живой отклик у читателей. Ведь за сносом старой надстройки (в которой он с его идеями не нашел себе места) последует создание новой. Возможно, тогда о сам и его идеи окажутся востребованы.

Продвинутый технический интеллектуал поведет себя спокойнее. Ни восторга, ни ужаса. Он вычеркнет красивые слова, переведет сюжет на язык кибернетики и скажет: автор, конечно, не пожалел сиропа (агитация, однако), но эта новая социальная машинка может работать гораздо лучше нынешней, ржавой колымаги. А как у нас дела с живой силой, боевой техникой и планом будущей структуры социально-экономического управления?

Технический интеллектуал не цепляется за базисные отношения и надстройку, он связан прямо с производительными силами, и любому режиму придется оплачивать его труд.

Конечно, он понимает, что любая революция, во-первых, содержит элемент риска, а во-вторых, даже в случае успеха первое время будет довольно тяжело. Лучшая жизнь в условиях новой, прогрессивной социальной машинки настанет не завтра, а через годы.

Но он понимает и другое: если некое развитие событий диктуется объективными закономерностями, то лучше не «ждать и догонять», а сразу включиться в процесс.

 

4. Революционная ситуация 3-й волны

Тоффлер выделял три технологических волны, определявших радикальную смену способа производства и, соответственно, создававших революционную ситуацию. Аграрная волна (8 тысяч лет назад), индустриальная (300 лет назад) и информационная (возникшая в последней четверти XX века). 1-я волна разрушила первобытную общину и вызвала образование первых государств (абсолютизм с рабовладельческим строем). 2-я волна разрушила рабовладение, вызвав трансформацию абсолютистских государств в конституционные буржуазные. Новый присваивающий и правящий класс был принужден хотя бы формально считаться с интересами производящего класса. 3-я волна представляет собой самое значительное событие за последние 5 тысяч лет. Если 1-я волна привела к необходимости государств для социального регулирования, то 3-я волна снова делает их ненужными. Речь идет не о смене государственного строя (как при революции 2-й волны), а о ликвидации государства и переходе к другой технологии социального регулирования.

Что такое государство? Оно появилось после 1-й волны в виде шайки вооруженных разбойников, регулярно осуществлявшей грабеж аграриев на определенной территории.

Позже оно стало выполнять отдельные социально-полезные функции (суд, полиция, развитие территорий, денежное обращение, наука и образование). После 2-й волны государство притворилось увеличенным аналогом местного самоуправления, якобы существующим исключительно для блага населения. Были формально провозглашены экономические, личные и политические свободы, однако существо дела не изменилось. Государство продолжало взимать несоразмерно-огромные налоги с граждан, используя лишь небольшую долю собранного на общественные нужды. При этом, до прихода 3-й волны государство оставалось незаменимым в роли менеджера территории страны.

3-я, информационная, волна, создав новый производящий класс (когнитариат), новый способ производства (роботизированные системы с минимальной долей физического труда) и новый принцип управления (компьютерные сети), сделала объективно ненужной такую громоздкую социальную администрацию, как государство. На эту угрозу своему существованию государство ответило резким скачком численности своего аппарата (например, в США с 1980 по 1990 она увеличилась с 15 до 20 миллионов человек), массированным вмешательством в дела частных лиц, созданием искусственных угроз безопасности и ростом налогов. Дело «Иран-контрас» и дело «Фаренгейт 9/11» показали, что «глобальные угрозы» исламского терроризма, наркомафии и красного экстремизма финансируются из бюджетов развитых стран и служат идеологическим инструментом обоснования новых повышений налогов (т. е. роста государственной эксплуатации).

По данным ОЭСР за 2006 г., индекс государственной эксплуатации (отношение налогов к валовому внутреннего продукта) в США вырос на 1,3% ВВП — до 26,8%, в Великобритании на 1,2% — до 37,1%. Сумма налогов в Великобритании с 1997 по 2007 выросла на 45 процентов. Для средней семьи это 6000 фунтов дополнительных потерь.

По мере развития информационных технологий число госслужащих должно снижаться, а административные затраты государства должны падать. Но госслужащих становиться больше, а расходы растут и в абсолютном, и даже в относительном выражении. Чем больше производительность труда, тем больше государство отнимает у работающих.

Одновременно с этим сверхкрупные корпорации, банки, страховые компании и адвокатские объединения, чья элита практически срослась с государственной, дополнительно эксплуатируют работающих, навязывая им дорогостоящие услуги.

Сложились два присваивающих класса: правящая государственно-корпоративная элита и хронически нищий слой населения, который, получая подачки от элиты, закрепляет на демократических выборах структуру власти. Работнику все это обходится примерно в 70 процентов произведенного продукта (изымаемого через налоги и навязанные услуги). По мере роста производительности труда и сокращения доли работников, занятых в реальном секторе, индекс эксплуатации возрастает. Государство теряет все социально-позитивные функции, вырождаясь в шайку разбойников, от которой оно когда-то произошло.

 

6. Революция де Сото. Города-призраки 3-го мира

Вышедшая в 1989 монография экономиста-аналитика Эрнандо де Сото «Иной путь. Невидимая революция в третьем мире» произвела в мире эффект мегатонной бомбы. Автор пересчитал на человеко-часы стоимость бюрократических процедур, требуемых современным буржуазным законодательством для реализации экономической свободы и права частной собственности. Он доказал, что демократический экономический порядок и принципы свободной конкуренции существуют только в «неформальной» экономике, которую в продвинутых развивающихся странах не успел задавить тандем государства и финансового капитала. В рамках легального рынка никакой свободы давно нет.

«Процветание компании в меньшей степени зависит от того, насколько хорошо она работает, и в большей — от издержек, налагаемых на нее законом», — пишет де Сото.

«Цена законности» для маленького магазина оказалась равна примерно 500 человеко-дням, для швейной мастерской — около 1000 человеко-дней, а для индивидуального строительство жилья — около 4000 человеко-дней (вдвое выше цены самого жилья). «Демократическая» власть не дает среднему гражданину ни заниматься легальным предпринимательством, ни даже самостоятельно обслуживать свои потребности.

В развитых странах Запада наступление на частные права шло постепенно, и люди в основном смирялись с каждым очередным ограничением свободы и инициативы. В продвинутых развивающихся странах Латинской Америки бюрократические барьеры были возведены в течении жизни одного поколения — и общество воспротивилось. До 40 процентов легального по сути бизнеса ушло в «тень», возник теневой рынок труда и жилья, и наконец — целые теневые муниципалитеты с теневым жильем и теневой инфраструктурой. Де Сото приводит фотографии жилых кварталов Сан-Пауло, не нанесенных ни на одну карту города — поскольку они возведены полностью нелегально. Жизнь этих кварталов связана с государством только через регулярные взятки, которые теневой муниципалитет платит полицейскому начальству за «ненаблюдательность».

Несмотря на нелегальность этих поселений, уровень преступности (в бытовом смысле) тут не выше, чем в легальной части города, локальная полиция работает исправно, а права «теневой» собственности на недвижимость фиксируются в реестрах «теневых» жилищно-эксплуатационных кооперативов (де Сото приводит фотокопии этих документов).

Открытые де Сото «города-призраки» — это естественный эксперимент по выявлению избыточных функций государства. Избыточными оказались практически все. Институты самоуправления жителей эффективнее и дешевле государственных институтов. Огромный объем дешевого ширпотреба, произведенного в этих городах-призраках на предприятиях-призраках, имеет вполне приличное качество и находит спрос даже в развитых странах.

 

5. Возвращаясь к полковнику Кольту

Вернемся к развитым странам и 3-й волне. Работник 3-й волны не признает гуманитарных аргументов в общественных отношениях. Тут все имеет свой эквивалент, выраженный в числах (например, в рабочих часах или в деньгах). Если человек отдает какие-то реальные ценности, то он или получает за них эквивалентное возмещение, или не получает. В первом случае — все нормально, во втором — его ограбили. Общественное благополучие — это ценность. Хорошо, когда на территории чистота и порядок. Но какова его стоимость?

Работник 3-й волны не испытывает пиетета перед государством. Он рассматривает любую социальную администрацию, как фирму, обслуживающую его потребности и потребности его соседей по территории за определенную плату. Абстракции вроде идеалов свободы, демократии, равенства и братства его не интересуют, он это не покупает. Он покупает конкретную возможность заниматься своими делами, защиту от конкретных неприятностей и конкретный комфорт пребывания на данной территории.

И он хочет знать конкретную цену всего этого в виде твердой сметы. Вот, к примеру, за «шведский стол» ресторан берет 20 евро и ешь, сколько влезет. Ресторатор посчитал среднюю прожорливость посетителя и установил цену. Это — честный бизнес. А государство за свой «шведский стол» требует с жителя проценты подоходного налога и еще включает проценты другого налога в каждую его покупку. Это — нечестный бизнес.

Почему за равное обслуживание трудящийся должен платить больше, чем бездельник?

Рассуждения на тему общечеловеческих ценностей работника 3-й волны не впечатляют. Это — абстракция. Зато бездельники, пользующиеся «шведским столом» за его счет — это конкретно. Множество кабальных условий и дорогостоящих формальностей, которые требуется выполнить для открытия частного бизнеса — тоже конкретно. Из-за этих искусственных препятствий дешевые лавки исчезают и приходится покупать в больших супермаркетах более дорогой, но менее качественный товар — это тоже очень конкретно.

Работник 3-й волны пытается уйти от несоразмерных платежей, а государство в ответ нанимает армию фискалов за 10 миллиардов долларов (бюджет налоговой службы США на 2007 год) и они начинает охотиться за работником, чтобы отнять его трудовые деньги.

Тогда работник 3-й волны говорит: «я это не покупаю, убирайтесь с моей земли». Здесь по законам жанра у него в руке должен появится «кольт», служивший пионерам Дикого Запада аргументом в спорах с охотниками за скальпами и торговыми агентами.

 

7. Out of control. Трансутопия посткультуры

«Утописты более или менее тщательно расписывали порядок жизни в счастливом, справедливом обществе. Почти в каждой утопии есть полочки, на которых разложены проблемы: распределение богатств, труд, отдых, отношения полов и семья, воспитание и образование детей, права индивидуума и т. д.» (Кир Булычев «Падчерица эпохи»).

Что означает такая схема для нашего случая? Ясно, что работник 3-й волны воспринимает общество, как множество индивидов и платную администрацию, которая организует для всех индивидов «шведский стол» социальных услуг с фиксированной ценой доступа. За пределами процесса пользования «шведским столом» он хочет жить так, как считает нужным, без всякого контроля. Его частные сделки касаются только тех, с кем они заключены. Его личные отношения касаются только тех, с кем они поддерживаются.

Пока он не нарушил ничьих материальных прав, не посягнул ни на чью личную свободу и не создал никому технической угрозы, он неприкосновенен для администрации.

Классическая утопия рисует интегрированную общину с культурными регламентами для всех сторон жизни и доминированием единой морали над частными желаниями. В нашем случае все наоборот: община предельно дезинтегрирована и плюралистична, культура понимается лишь как сумма технологий производства и кооперации, а понятие единой морали вообще отсутствует. Вот почему схема названа «трансутопией посткультуры».

Центральным пунктом любой утопии является решение вопроса о собственности. До сих пор трансутопия поддерживала максимальную частную свободу, но здесь придется сделать «левый поворот». Ясно, что продукт труда принадлежит работающему индивиду, но кроме продуктов труда есть еще природные объекты — земли, недра и водоемы. Если значительная часть этих объектов окажется во владении нескольких частных лиц или администрации, это создаст техническую угрозу свободе всех остальных. Объем такого владения в трансутопии должен быть жестко лимитирован тем или иным способом.

Дале, понятно, что в трансутопии существует свобода частного предпринимательства, но возможность монополизации создает техническую угрозу свободе: «Свобода лишь пустой призрак, когда один класс людей может безнаказанно морить голодом другой. Равенство лишь пустой призрак, когда благодаря монополии богатые имеют право жизни и смерти над своими ближними» (Жак Ру, речь на заседании Конвента, 25 июня 1793). Метод совмещения права собственности с запретом на частную монополию известен: передача акций предприятия в управление публичному паевому фонду. Частное лицо сохраняет право на доходы от предприятия, но лишается возможности управлять им. Таким образом, нейтрализуется опасность политического влияния крупного частного капитала.

 

8. Высшая мера общественной самозащиты

Есть еще одна опасность для трансутопии: административный эксцесс, т. е. использование социального администрирования для реализации de facto государственной власти. Здесь следует отметить: создание государства или его фактического аналога — это «социальная измена», наиболее тяжкое преступление, возможное в трансутопии.

Любая революция только тогда чего-нибудь стоит, когда может себя защитить. Весь ход новейшей истории показывает, что государственная власть преступна всегда и везде. Сам смысл революции 3-й волны состоит в демонтаже государства. Все социальные услуги в трансутопии реализуются администрацией, имеющей не больше прав и средств, чем это необходимо. Имеется исчерпывающий перечень возможных административных действий.

Любое административное действие любых лиц за пределами этого перечня считается социальной изменой независимо от целей и объективных последствий совершенного.

Ко всем без исключения соучастникам (даже если соучастие состояло в недонесении) применяется высшая мера социальной самозащиты — в общих чертах понятно, что это значит.

Для обеспечения таких мер необходим независимый орган контроля с приданной ему силовой структурой. Здесь не нужно изобретать велосипед — такой орган был еще в античных Афинах V века до н. э. Совет 500 (bule) избирался жребием, по 50 человек от каждого из 10 территориальных округов полиса. Совета готовил дела для Народного собрания, контролировал исполнение его решений, ведение всех общественных дел и расходование средств полиса. Совет мог судить должностных лиц и выносить приговоры (эти приговоры имело право изменить или отменить только в Народное собрание).

С тех пор никто не придумал более демократичной системы контроля. У жребия есть замечательное свойство: на него невозможно повлиять ни подкупом, ни агитацией.

Понятно, что опасность реставрации государства угрожает трансутопии не только изнутри, но и снаружи. В соответствии с законами утопического жанра, в описании трансутопии должны отражаться вопросы войны и мира. Специфика трансутопической внешней политики в том, что она рассматривает внешнюю угрозу, как разновидность обычной криминальной угрозы со стороны какой-то из иностранных государственных элит (государство по законам трансутопии рассматривается, как форма преступности).

Здесь тоже не надо изобретать велосипед, все уже придумано: «Израильские спецслужбы утверждают, что наиболее эффективными методами борьбы с террором являются «точечные ликвидации» лидеров радикальных исламских группировок, а также наиболее опасных боевиков. В последние годы подобные операции проводятся регулярно. Одна из первых «точечных ликвидаций» была осуществлена 19 июля 1956 года. Тогда взрывом израильской бомбы был ликвидирован полковник Мустафа Хафез — глава египетской разведки в подконтрольном Египту секторе Газы. Возобновились подобные ликвидации в 70-х годах прошлого столетия. Это произошло после того, как в сентябре 1972 года во время 20-й Олимпиады в Мюнхене боевики террористической организации «Черный сентябрь» захватили корпус в Олимпийской деревне, где проживала команда Израиля. Итог — 11 убитых спортсменов и тренеров. Тогда же израильский премьер-министр Голда Меир ввела в действие принцип неотвратимости наказания для террористов: она отдала приказ уничтожить каждого участника этого зверского теракта, сколько бы времени, сил и средств для этого ни потребовалось. Приказ был исполнен — никто из преступников не ушел от наказания». (Институт Ближнего Востока. К. А. Капитонов «Израильская практика «точечных ликвидаций»). В начале XXI века принципы точечных ударов (в т. ч. превентивных) по узловым точкам и фигурам террористических объединений были включены в военные доктрины США, Австралии, России и Индии.

Такой способ ведения войны с целью самозащиты является наименее разрушительным, наиболее эффективным и самым экономичным из всех возможных, т. е. соответствует трансутопическим принципам прагматики в социальном администриовании.

 

9. Привлекательность и достижимость трансутопии

Критики трансутопии могут привести множество аргументов, препятствующих ее полной реализации — и некоторые из этих аргументов будут, видимо, вполне основательны. Да, трансутопия, как и любая утопия, недостижима. Таков закон жанра. Но если утопия становится привлекательной для производящего класса, то она начинает определять вектор революционных социально-политических преобразований. Таковы уроки истории.

Не надо, впрочем, сбрасывать со счетов и то, что практически все элементы социального устройства трансутопии реализованы уже сегодня — в эффективных городах-призраках 3-го мира, в просюмерских ассоциациях развитых стран, в прогрессивных военных доктринах, в антимонопольных актах, в системах негосударственных третейских судов.

Серьезным возражением против возможности даже приблизительной реализации трансутопии может служить сравнительно малая и постоянно снижающаяся доля производящего класса в структуре населения развитых стран. Наличие в группе присваивающих классов не только малочисленной финансово-политической элиты, но и огромной массы нахлебников существенно отличает революционную ситуацию 3-й волны от аналогичной ситуации 2-й волны (эпохи антифеодальных революций, когда аграрные и мануфактурные работники составляли подавляющее большинство).

Конечно, эту проблему нельзя игнорировать. Но, с другой стороны, в современном мире силовой потенциал группы людей определяется не столько их численностью, сколько сочетанием организованности, технической оснащенности, наличием практических знаний и навыков, инициативности и целеустремленности. По этим признакам класс работников 3-й волны многократно сильнее присваивающих классов.

Фактически, единственной действительно серьезной проблемой является нежелание браться за решение серьезных проблем. Если с ней удается справиться, то все остальное становится чисто технической задачей, решаемой обычными методами планирования и управления. Такое нежелание может иметь две причины:

1 — субъективно достаточное благополучие значительной части производящего класса;

2 — недостаточная привлекательность утопии (трансутопии, в данном случае).

Первую причину успешно устраняют сами присваивающие классы. Элита — своим непрофессионализмом и беспрецедентным наступлением на экономические и личные свободы граждан (особенно усилившимся после кризиса 9/11). Нахлебники — своей жадностью и своей претензией на роль коллективного блюстителя нравов. Об этом свидетельствуют наглые, беспрецедентно агрессивные попытки не только ограбить работника, а еще навязать ему и его детям нормы морали, выгодные присваивающему классу, т. е. воспитать из работника добровольную жертву грабежа и унижения.

Вторую причину следует искать в недостаточной активности прогрессивных литераторов и сценаристов. От них зависит создание понятного образа свободного мира, в котором отсутствует моральный диктат «общественного мнения» и экономический диктат финансово-государственной олигархии. Мода ругать жанр утопии, видимо, не должна рассматриваться, как случайное явление. Эта мода насаждается правящей элитой, чтобы пресечь распространение идей, опасных для ее власти. Методы известны: финансовая и административная поддержка социально-беззубых произведений с одной стороны, финансовое и административное блокирование «не политкорректной» или «лево-экстремистской» художественно — футурологической литературы — с другой стороны.

С другой стороны, ситуация 3-й волны выгодно отличается тем, что средства массовой информации уже не могут полностью контролироваться правящим классом. Сеть интернет, как средство обмена данными, и персональный компьютер, как средство копирования информации, позволяет распространить любое произведение с огромной скоростью и практически вне государственного контроля. Так что дело только в личной воле и гражданской позиции прогрессивных тружеников литературы. Сейчас они имеют редкий шанс создать художественные образы, которые определят развитие цивилизации. «Вперед парни, вы же хотите, чтобы вас помнили!» (Звездный десант).