1. «Великий отшельник»

С самого утра профессор Эдвард Чьюз был в дурном расположении духа. Это случалось каждый раз, когда не ладились опыты. Работа, которой он посвятил двадцать лет жизни и которая, казалось, была уже близка к завершению, снова натолкнулась на непредвиденные трудности.

В конце концов, успеет ли он ее завершить? Правда, для своих семидесяти лет он еще достаточно бодр и, занятый научными работами, меньше всего думает о смерти. Но в его возрасте смерть приходит и к тому, кто ее не ждет…

Джордж Уиппль думал, что увидит лысого старика с острым, пронизывающим взглядом и высоким лбом, этим классическим атрибутом мыслителя. Но у профессора была густая седая шевелюра, лоб казался самым обыкновенным, и глаза вовсе не пронизывали, а смотрели устало и немного грустно (Уиппль хорошо рассмотрел их, потому что профессор снял очки).

«И это „великий отшельник“, — с невольным разочарованием думал он, — тот „великий отшельник“ (иначе газеты его не называли), который, сделав несколько блестящих открытий, вдруг уединился в своей лаборатории, как монах в монастырской келье, и вот уже десятки лет трудится над чем-то неизвестным, не интересуясь миром и ничего не сообщая о себе?»

Но если великий ученый не интересуется миром, то мир интересуется им.

— Профессор, весь мир говорит о ваших работах, как о чем-то совершенно исключительном, и с нетерпением ждет их результатов.

— Так что ж, вы пришли меня поторопить? — усмехнулся Чьюз.

— Нет, но узнать…

— Вас уполномочил мир?

Уиппль растерянно замолчал.

— Вы уверены, что без вашего посредничества я не мог бы сообщить миру о результатах своей работы? — раздраженно продолжал Чьюз. — Благодарю, что пришли на помощь — не знаю только кому: мне или миру? Должен, однако, огорчить вас, и, поверьте, сам я огорчен еще больше — сообщить мне пока нечего.

— Если даже нет окончательных результатов, все же очень интересно знать, над чем вы сейчас работаете…

— Господин журналист, вы чрезмерно назойливы даже для вашей профессии. Поражаюсь, как мой друг мог дать вам рекомендацию…

— Профессор, я журналист только по необходимости. Вообще же я студент-медик. Ваш друг знает, что для того, чтобы учиться, я должен зарабатывать в газете. Поэтому он и дал мне рекомендательное письмо. Кроме того (журналист лукаво улыбнулся), он считал, что пусть вас лучше интервьюирует медик, чем чистокровный журналист. Уверяю вас, профессор, я сумею отлично понять все, что вы мне скажете, — я слушаю лекции уже два года.

— О да, это очень много, молодой коллега!

В ироническом тоне профессора уже сквозили добродушные нотки. Все же он неодобрительно заметил:

— Когда я учился, мне тоже приходилось зарабатывать. Но никогда, слышите, никогда, я не опускался до работы в газете. Это не место для человека, любящего науку!

— Профессор, я очень на вас рассчитываю, — продолжал журналист, пропустив мимо ушей замечание Чьюза. — Редактор обвиняет меня в том, что моя научная информация скучна. А разве в науке бывают такие сенсации, как в ночных происшествиях или в футболе? Но я уверен, профессор, что ваши работы сенсационны!

— Вроде футбола? — рассмеялся профессор.

Положительно, этот болтун начинал ему нравиться.

— Нет, конечно, я не то хотел сказать, — несколько смутился репортер. — Я знаю, ваши работы — самая настоящая, самая высокая наука. Но именно поэтому они и должны дать поразительные, сенсационные результаты.

«Что он, попросту льстит?» — подумал ученый, бросая на студента быстрый взгляд из-под очков. Но лицо его собеседника дышало такой неподдельной искренностью, что старик окончательно смягчился.

— Вот что, молодой коллега, — сказал он уже вполне доброжелательно, все-таки пока мне нечего вам сообщить. Но обещаю в свое время позвать вас. Оставьте свой телефон.

— Я очень благодарен, профессор, но позвольте хоть один вопрос, что вы думаете о последней статье профессора Чьюза-младшего?

— Не знаю, о чем вы говорите, — враждебно насторожился профессор. Хотя он был обижен на сына, но все-таки с неодобрением отметил фамильярность репортера. Обычно их действительно называли старшим и младшим, но для этого неоперившегося птенца профессор Эрнест Чьюз — не «младший»!

— Статья наделала много шуму, разве вы ее не читали? — удивился репортер.

Он достал из кармана газету и протянул ее Чьюзу.

— Не имею времени для газет, да и не интересуюсь ими! — отрезал профессор.

Все-таки он взял газету, но с такой брезгливостью, точно боялся испачкаться.

— Странное место для научной статьи! — пробормотал он, рассматривая газету сквозь очки.

— В том-то и дело, что она не научная!

— Так зачем же вы мне ее даете? — раздраженно крикнул ученый и швырнул газету на ковер.

Журналист опешил: все-таки это была статья сына, неужели профессор ее не читал и не хочет прочесть? И неужели он должен ни с чем уйти от этого ученого чудака? Старик испортит ему карьеру, в редакции его засмеют, если он вернется с пустыми руками…

— Если статья и не чисто научная, то все-таки о науке, — торопливо сказал он. — В ней утверждается, что наш социальный строй завел науку в тупик: он не дает ученым достаточно средств для работ, он не использует на благо человечества всех возможностей и достижений науки и, наоборот, многие достижения использует во вред.

— Чепуха! — сердито отрезал профессор. — Чепуха! Постоянные жалобы неудачников, не создавших ничего ценного и озлобленных тем, что их не признают. «Ученым не дают достаточно средств», — передразнил он. — Конечно, не каждый может сразу их получить. Но докажи, что твои работы ценны, и будешь все иметь. У меня тоже вначале ничего не было, но это не помешало мне сделать крупные открытия, добиться известности, а теперь для меня вопрос о средствах уже не существует.

Журналист на мгновение оторвался от блокнота и подлил масла в огонь:

— Автор призывает ученых отказаться, как он пишет, от «священного принципа» политической индифферентности.

— А-а, старые песни! Узнаю Эрнеста Чьюза! — воскликнул старик еще более сердито. Пробежав в возбуждении несколько раз мимо стола, он нагнулся за газетой (репортер вскочил и услужливо подал ее профессору), вернулся в кресло и погрузился в чтение.

Журналист, сам того не подозревая, ударил старика по больному месту: как раз из-за этого у него произошел разрыв с сыном. И теперь, все более внутренне раздражаясь, старик находил в статье именно те мысли, против которых в свое время сражался.

— Чепуха! Все это чепуха! — повторял он, сердито отбрасывая газету. — Все эти политики, философы, моралисты не способны понять главного. Спорят о том, как достичь справедливости — реформами, революцией или самосовершенствованием. А что такое справедливость, спрашиваю я вас? Дышат люди справедливо или нет? Злые они или добрые, когда дышат?

Старик снял очки и уставился на репортера, как бы ожидая ответа. Тот молчал, стараясь понять, что значит этот странный вопрос.

— Ну, что ж вы молчите? — прикрикнул на него старик.

— Простите, профессор, я не совсем понимаю… — виновато улыбнулся журналист.

— То-то и есть, что не понимаете! Едва начинают говорить о людях, сейчас же наклеивают им ярлыки либо злых, либо добрых. А они не то и не другое. Вы думаете, почему они из-за воздуха не дерутся — потому что добрые? А из-за хлеба дерутся, потому что злые? Почему они золото копят, а воздух не копят?

— Но ведь это воздух… — растерянно возразил журналист. — Слава богу, его хватает.

— А-а, в том-то и дело! — торжествующе воскликнул профессор. — Вот и сделайте так, чтобы людям всего хватало. Тогда они перестанут драться, копить, бедствовать. Не в человеке дело, а в природе. Природа дала человеку в избытке только болезнь, а всего нужного недодала. Ничего против этого ни моралисты, ни политики не поделают. Дать все в изобилии и уничтожить болезни может только одна наука! Не моралисты и не революционеры спасут человечество, а мы, ученые. Остальные только болтуны. Справедливости людей не научишь и силой ее не насадишь — она может только сама собой прийти при изобилии.

— Замечательно! — восхищенно воскликнул журналист, едва поспевая записывать. Он был в самом деле восхищен — не столько мыслями ученого, сколько тем, что выудил целое интервью.

Он даже схватился было за аппарат, но фотографироваться для газеты ученый категорически отказался.

Уиппль мчался в редакцию «Свободы», не чуя под собой ног от радости. А на профессора Чьюза разговор произвел совсем другое действие. Как только репортер исчез, возбуждение, владевшее стариком, сменилось крайним упадком. Обмякший, осунувшийся, посеревший, сидел он в кресле и невольно вспоминал, как разошелся со своими учениками… с сыном… Остался один… совсем один…

Нет, профессор Чьюз не гордился своим положением отшельника. Он жестоко страдал, скрывая это от всех, даже от самого себя…

 

2. Добровольное заключение

Джордж Уиппль не ошибся: интервью с профессором Чьюзом-старшим, его резкая отповедь сыну наделали в научных кругах не меньше шума, чем статья профессора Чьюза-младшего. В мыслях, высказанных стариком, ничего необычного не было, но самый спор между двумя крупными учеными — отцом и сыном — не мог не привлечь общего внимания.

Интерес к этому спору возрос еще больше после того, как появилась вторая статья профессора Чьюза-младшего.

Уиппль ликовал: разве не он породил эту бурю? Правда, отец и сын ни разу не назвали друг друга, но в этом была даже особая острота.

Схватив новую статью, Уиппль понесся к профессору Чьюзу-старшему. Но его ждало жестокое разочарование: профессор не принимал. Как он ни настаивал, но поделать ничего не мог — старый слуга заявил, что хозяин неделю тому назад заперся в лаборатории и никого, даже его, своего постоянного помощника, к себе не пускает.

— Как заперся? — изумился репортер.

— Как обычно запираются, — флегматично ответил старик, не пускаясь в дальнейшие подробности.

Однако он сразу оживился, когда репортер объяснил, как важно знать всему миру, что происходит со знаменитым ученым, и как мир в лице его, журналиста Джорджа Уиппля, хорошо заплатит тому, кто поможет это узнать. Что ж, сказал слуга, принимая деньги, пожалуй, он расскажет все, что знает. Не думайте, что он жаден — нет, он живет у профессора в полном довольстве, профессор очень добр, неправда, будто у него плохой характер. Но он всегда занят важными делами и, понятно, не думает о том, что станется с его слугой, если он, профессор, упаси боже, умрет раньше. Вот почему приходится самому о себе заботиться и понемногу делать сбережения…

Уиппль вполне одобрил предусмотрительность старика, пообещав и впредь содействовать увеличению его сбережений, если тот будет сообщать ему кое-какие сведения о работе профессора. Итак, как и почему он заперся?

Да очень просто: велел вынести из лаборатории всех зверюшек, запасся консервами и водой и даже пищи со стороны не принимает.

— Да жив ли он? — встревожился репортер.

— А кто ж его знает? Велел себя не беспокоить, пока сам не выйдет.

— Вот что, милый Роберт, — так ведь, кажется, зовут вас? — позвольте-ка я гляну в замочную скважину. Миру чрезвычайно важно знать…

— Дверь изнутри закрыта металлической занавесью, — возразил старик.

— А можно с профессором поговорить по телефону?

— Телефон снят.

Дело принимало все более таинственный оборот.

— Милый Роберт, — взмолился репортер, — окна дома, кажется, не очень высоко над землей. Что, если бы приставить лестницу и незаметно заглянуть внутрь? Миру чрезвычайно важно…

— Окна тоже с металлическими занавесями, — с прежней флегматичностью сказал старик.

— Как, и двери и окна? — все более удивлялся репортер.

— И стены, и потолок, и даже пол. Не заметили? Это потому, что он под ковром. Как рубильник повернуть, сейчас же на все надвигаются металлические занавеси. Прямо страх берет, когда внутри стоишь: будто попал в какую-то железную коробку.

— Что же, профессор так и сидит в этой железной коробке?

— Да, так и сидит вот уже неделю, — подтвердил старик.

Уипплю не удалось узнать больше ничего. Слуга уверял, что и сам больше ничего не знает. Все было непонятно, странно, таинственно, почти фантастично, — словом, как нельзя больше подходило для газеты.

В «Свободе» тотчас же появились захватывающие «шапки»:

ЗАГАДКА УЧЕНОГО

Профессор Чьюз-старший заключил себя в стальную коробку. Он никого не впускает, снял телефон и не выходит уже неделю.

Жив ли ученый?

В самом деле, — жив ли он? С каждым днем, по мере того как длилось таинственное заключение, все большее число людей задавало себе этот вопрос. Уиппль в двадцатый раз помещал в газете подробное описание лаборатории, причем с каждым разом странные аппараты приобретали все более таинственный вид. К дому профессора, расположенному за городом, приезжал уже не один Уиппль, и все осаждали старого Роберта. Слуга, в сущности, не мог рассказать ничего нового, но, уступая настойчивости репортеров (и, главное, имея в виду увеличение своих сбережений), в различных вариациях повторял уже известные всем сведения. На опасливые же вопросы репортеров, жив ли ученый, он отвечал с неизменной флегматичностью:

— А кто ж его знает? Велел не беспокоить!

Слуга свято выполнял это распоряжение: он сам не беспокоил хозяина и не позволял беспокоить его тем ретивым журналистам, которые собирались стучать в дверь лаборатории. Сам он, видимо, очень мало беспокоился о судьбе хозяина: может быть, многолетняя служба у Чьюза приучила его ко всему, а может быть, он попросту ничего не имел против того, чтобы заключение продлилось подольше для его сбережений это было бы очень полезно.

Он так никого и не подпустил бы к двери, если бы к концу второй недели общее беспокойство не достигло крайней степени. Газеты прямо писали, что трудно предположить, чтобы ученый столько времени провел в добровольном заключении. Он, несомненно, либо уже мертв, либо находится в тяжелом состоянии и не может ни выйти, ни позвать на помощь. При таких обстоятельствах ждать просто бесчеловечно. Необходимо во что бы то ни стало открыть дверь лаборатории.

В дело вмешалась полиция. Перед ней старому Роберту пришлось отступить. Полицейский чиновник в сопровождении журналистов и двух специально приглашенных ученых торжественно приблизился к двери. Он основательно постучал и потребовал, чтобы профессор открыл или, по крайней мере, отозвался. Но профессор молчал. Тогда по распоряжению чиновника замок был взломан и дверь открыта. Роберт оказался прав: за дверью была сплошная стена металла. Репортеры моментально запечатлели ее на фотопленках. Полицейский возобновил стук, но профессор по-прежнему молчал. Был вызван мастер по взлому сейфов. Он установил свой аппарат и приготовился, расплавив металл, прорезать в стене отверстие, достаточное для того, чтобы проникнуть в лабораторию.

Как вдруг…

 

3. «Лучи жизни»

Металлическая стена отодвинулась, и представший перед изумленными гостями профессор Чьюз спросил:

— Вы стучали? Что вам угодно?

— Профессор, вы живы? — в один голос воскликнули журналисты.

— Мне, кажется, жив, — сказал ученый. — Впрочем, со стороны виднее.

— Нам тоже кажется, — не очень решительно заметил чиновник. — Но только что мы в этом сомневались.

— Так смотрите внимательнее! — засмеялся Чьюз. — Может быть, я только призрак.

— Профессор, как я рад видеть вас живым и невредимым! — отстранив полицейского, бросился к Чьюзу Джордж Уиппль.

— А, молодой коллега из «Свободы»! Я, кажется, обещал вас вызвать. Почему же вы не дождались? Впрочем, на этот раз мне есть что сообщить. И уж если вы готовы были прогрызть стену, лишь бы навестить меня, попрошу вас в лабораторию.

Широким жестом гостеприимного хозяина Чьюз пригласил всех в большой светлый зал. Гости поспешили войти и в нетерпении окружили профессора.

Но Чьюз не торопился. Он затеял долгий разговор с коллегами об их работах, и, хотя те гораздо более интересовались работами Чьюза, его неоспоримый авторитет не позволял им обратиться к нему с расспросами.

Уиппль, не связанный этими условностями, улучил удобную минуту и взмолился:

— Профессор, не томите! Что значит ваше заключение? Что вы открыли? Ручаюсь, что-то очень важное!

Репортеры, уже давно признавшие бесспорное первенство Уиппля, как старого знакомого профессора, поддержали его одобрительным гулом.

— Я не намерен делать тайны из своего открытия, — ответил профессор. Боюсь, однако, что мои объяснения не всем будут понятны: я вижу здесь много журналистов. Постараюсь говорить по возможности популярно.

К какой области относится мое открытие (или изобретение — не знаю, какое слово сюда более подходит), вы в общем представляете. Как бактериолог, я ставил перед собой задачи борьбы с инфекционными болезнями, которые до сих пор представляют проклятие человеческого рода и уносят миллионы жизней.

Каким образом до сих пор шла эта борьба? Наиболее древний и вместе с тем наименее совершенный способ — введение в организм лекарственных веществ. Другой метод, теперь широко распространенный, — прививка. Сущность его вам известна: в организм вводятся либо убитые, либо настолько ослабленные микробы, что поражение их предопределено. Но они мобилизуют против себя все силы организма, создавая иммунитет — крепость, неприступную для микробов. Другой вариант прививок — введение сыворотки, то есть противоядия, выработанного организмом животного против искусственно же введенных микробов. Наконец мы пользуемся борьбой между микробами. В организм вводятся бактериофаги, эти пожиратели бактерий, и антибиотики — вещества, вырабатываемые одними бактериями в борьбе против других. Таков получивший уже широкую известность пенициллин. На помощь медицине пришла также химия. Эрлих искал и нашел химические вещества, непосредственно убивающие в организме спирохету. Трудность задачи, которую он преодолел, заключалась в том, что многие вещества убивают вместе с микробами и самого больного. Но вы знаете, что для уничтожения микробов применяются химические вещества, опасные и для человека. Конечно, они направлены против тех микробов, которые находятся вне человеческого организма. Вы понимаете, что я говорю о дезинфекции. Если бы удалось в профилактических целях периодически производить повсеместную дезинфекцию, возможно, инфекционные болезни уже были бы изгнаны. К сожалению, на базе химии это вряд ли возможно.

Как бы то ни было, болезни продолжают свирепствовать. Трудность борьбы с ними иллюстрирую одним ярким примером. До сих пор мы были бессильны против туберкулеза. Это бронированный враг: толстая жировосковая оболочка микроба предохраняет его от разрушающего действия самых сильных веществ. Было найдено лекарство в виде некоторых органических соединений, в состав которых входит золото. Но и золото не могло окончательно победить микроб — оседая на его восковой поверхности, оно лишь снижает жизнеспособность и тем помогает организму справиться с ним. Метод прививок, разработанный Кальметом, тоже не дал надежды на скорое исчезновение туберкулеза. Не буду сейчас говорить о других способах борьбы с туберкулезом — их много: и рентген, и хирургия, и «горное», и естественное солнце, и все же туберкулез снимает богатую жатву. Лишь найденный в последнее время антибиотик — стрептомицин — оказался наиболее эффективен.

Дело еще и в особом свойстве болезни. Часто больной сам не подозревает о ней. Нередко он носит в себе микробов с самого детства в течение десятилетий, пока вдруг болезнь не дает неожиданную вспышку. Только тогда он обращается к врачу, а лечиться уже поздно. Очевидно, необходимы более радикальные методы в смысле не только лечения, но и распознавания болезни, ее выявления. Нужно, чтобы каждый больной, независимо от того, знает он о своей болезни или нет, хочет или не хочет лечиться, имеет ли для этого средства или нет, может ли врач распознать его болезнь или это невозможно, — чтобы, независимо от всего этого, каждый больной подвергся радикальному лечению. Именно такую задачу я себе поставил и притом в отношении любой инфекции, а не только одного туберкулеза, который я тут привел лишь в качестве наиболее яркого примера.

— Но что же вы, профессор, предлагаете? — вдруг перебил Уиппль. Поголовное обследование населения и принудительное бесплатное лечение?

— Это было бы неплохо, — улыбнулся ученый, — но, к сожалению, вряд ли практически выполнимо по причинам, о которых я отчасти уже говорил. Моя задача иная — найти такой способ, который лечил бы всех больных, без всякого исключения, независимо от того, открыта болезнь или нет. При таком способе врачебная диагностика вообще делается излишней.

— Это что-то непонятное, прямо-таки фантастическое! — снова воскликнул Уиппль. — Что ж, ваш способ действует автоматически и универсально без врача? Неужели это возможно?

— Думаю, возможно, — спокойно ответил профессор. — Не могу, к сожалению, сказать, что нашел все, но половина дела сделана.

— Что же это такое? — раздались возбужденные голоса.

— Это — лучистая энергия, — ответил Чьюз. — Сейчас ее применение в медицине довольно ограничено: рентген, радий, ультрафиолетовые лучи… Многое еще в области исканий и экспериментов. Успешно применен новый способ лечения сифилиса: электролучи повышают температуру больного до тридцати девяти сорока градусов по Цельсию, убивая тем самым спирохету, не переносящую высокой температуры. Я же поставил перед собой задачу в самом общем виде: нельзя ли найти такой тип лучистой энергии, который убивал бы всяческие микроорганизмы. Ничего фантастического в этом нет — сама природа, как это часто бывает, дает нам образец: известно, что солнечные лучи убивают микробов. Но, заметьте, к нам доходят лучи, чрезвычайно ослабленные атмосферой. Сами же по себе ультрафиолетовые лучи солнца обладают такой силой, что вряд ли мы с вами существовали бы на земле, если бы нас не защищал толстый слой атмосферы. Или космические лучи, эти таинственные гости из мировых пространств. Их энергия так исключительна, что если бы лишь малая доля достигающего земли солнечного излучения состояла из космических лучей, то самые тугоплавкие вещества моментально превратились бы в пар.

Таким образом, вот вам естественные образцы. Но на практике пользоваться ими, понятно, невозможно. Солнечные лучи плохо поддаются регулированию; да и тот слой, в котором находится микроб, может быть настолько значителен и плотен, что луч попросту не сможет проникнуть вглубь. Впрочем, ультрафиолетовыми лучами уже пользуются на практике для уничтожения бактерий. Правда, действие их ограничено: особые бактерицидные установки дезинфицируют закрытые помещения. Я ставил перед собой более широкую задачу: найти новые бактерицидные лучи, проникающие, как лучи Рентгена, и распространяющиеся на обширную территорию. Этой работе я отдал последние двадцать лет жизни, — ради нее мне на старости лет пришлось учиться электротехнике. Работа, имею право сказать, наполовину выполнена!

Чьюз подошел к щиту и включил несколько рубильников. Вспыхнули лампы, настолько сильные, что свет их соперничал с врывавшимися в зал солнечными лучами. Одновременно раздалось легкое жужжание, и на глазах гостей, приготовившихся к всевозможным чудесам, лаборатория изменилась: выдвинувшиеся металлические плиты закрыли большие окна и дверь, вплотную слившись с металлическими стенами. Уиппль невольно вспомнил слова Роберта: было и впрямь страшновато чувствовать себя запертым внутри этой металлической коробки.

Профессор включил другой рубильник, и сооружение, которое он назвал своим детищем, стало медленно вращаться. Жужжание усилилось. Внезапно свет погас.

— Вы что-нибудь видите? — раздался из темноты голос Чьюза.

— Решительно ничего! — хором ответили гости.

— Между тем прожектор уже испускает Y-лучи. Но они так же невидимы, как и X-лучи.

Свет вспыхнул. Прожектор так же медленно продолжал вращение.

— Обратите внимание на крайнюю клетку с крысами, — сказал профессор. Сейчас она попадет в поле лучей.

Прожектор поворачивался. И вдруг суетливая возня крыс оборвалась: обе они упали на дно клетки и остались неподвижными.

Затем Чьюз подвел гостей к белому экрану размером примерно в четверть обычного киноэкрана. На столике, перед экраном, стояли приборы, среди которых легко было узнать микроскоп и связанный с ним проекционный аппарат. Свет снова погас.

На экране возник светлый круг, внутри которого происходило непрерывное движение множества точек, закорючек, запятых.

— Что это такое? — изумленно воскликнул чиновник.

— Самая обыкновенная капля воды. Тут все есть: и туберкулез, и холера, и многое другое. Видите, сколько убийц, — обратился Чьюз к полицейскому чиновнику. — Вы бессильны. Зато я расправляюсь с ними круто — сейчас увидите!

Раздалось характерное жужжание вращающегося прожектора, и на экране все замерло.

— Познакомимся теперь с индивидуальными представителями этого мира, продолжал профессор.

На столике у распределительного щита стояла металлическая колонна высотой с метр. У основания ее был расположен микроскоп, также соединенный с проекционным приспособлением.

— Вот, господа, электронный микроскоп. Не могу вдаваться в описание его устройства. Скажу только, что если обычный световой микроскоп увеличивает до двух тысяч раз, то этот дает увеличение в пятьдесят-сто тысяч раз. Благодаря этому мы наконец увидели те ранее невидимые фильтрующиеся вирусы, которые являются возбудителями многих болезней. Они много меньше обычных микробов. Впрочем, об этом говорит вам самое их название: их не задерживает ни один фильтр. Наконец, благодаря электронному микроскопу нам стали видны бактериофаги, эти пожиратели бактерий. Сейчас я вам и продемонстрирую войну бактериофагов с бактерией дизентерии.

Профессор включил рубильники. На экране в светящемся круге возникла темная бесформенная масса. Шарики, точки неслись к ней, врезались в нее, она уменьшалась, все больше брешей появлялось в ней. Чьюз включил прожектор — и война замерла.

— Для уничтожения микроорганизмов, — сказал профессор, — достаточны лучи меньшей интенсивности, чем те, что убивали мышей. Наш организм совсем не ощущает действия этих лучей. Один момент вы все были в поле их действия. Надеюсь, никаких неприятных ощущений это вам не доставило?

— Нет, нет… Мы даже не заметили… — согласились гости.

— Как же вы могли это сделать без нашего разрешения? — строго спросил полицейский чиновник.

— Я не раз испытывал лучи на себе, — возразил Чьюз, — и убедился в их полной безопасности. Да и что вы потеряли? В нашей одежде и на нашей коже всегда достаточно микробов — теперь они уничтожены. Мои лучи уничтожают всех микробов, кроме… микробов глупости.

Кругом засмеялись. Чиновник насупился и замолчал.

— Значит, ваши лучи, профессор, будут пронизывать людей и уничтожать в их организмах микробов? — спросил один из журналистов.

— Ну, конечно же! — воскликнул Уиппль. — Это мировое открытие!

— Не совсем так, — возразил Чьюз. — Лучи уничтожают микробов, находящихся в свободном состоянии, уничтожают и тех, которые находятся в коже человека и вообще располагаются неглубоко. Микробы же, находящиеся во внутренних органах, пока остаются недосягаемыми. Чтобы поразить и их, надо усилить интенсивность лучей, но такие лучи для нас уже не безвредны. Вот заколдованный круг, который пока так и не удалось разбить. Это дело будущего.

— Да разве это вообще возможно? — с сомнением спросил один из репортеров.

— Не знаю, — ответил профессор. — Пожалуй, сейчас такая задача представляется неразрешимой. Но, как я уже говорил, точно перед таким же противоречием стоял Эрлих: как найти яд, который убивал бы в человеческом организме микробов, но был бы безвреден для человека? Он вводил своим мышам всевозможные препараты мышьяка — и мыши массами погибали. И все-таки он не потерял ни надежды, ни настойчивости и нашел тот знаменитый препарат мышьяка, который, не вредя мышам, убивал в их организме так называемых трипанозом этих родственников спирохеты сифилиса. Или вот вам другой пример. Первый открытый антисептик — фенол или карболовая кислота — вместе с гнилостными микробами убивал и ткани человеческого организма. Но достаточно было присоединить к нему одну молекулу углекислого газа, чтобы получить салициловую кислоту — столь же прекрасный, но уже безвредный антисептик.

— Каково же сейчас значение Y-лучей, если они не убивают микробов в человеческом организме? — разочарованно спросил Уиппль.

Оба ученых гостя испуганно зашикали на неугомонного репортера. Но Уиппль не унимался.

— Нет, в самом деле, какой же в них толк сейчас? Не понимаю…

— Молодой коллега, — улыбнулся Чьюз, — только что вы называли мое открытие мировым, а теперь готовы ставить его ни во что! Но не подумайте, что ваш вопрос меня обижает, нет, он вполне естественен. Y-лучи — средство дезинфекции, но такое мощное и всеобъемлющее, какого медицина до сих пор не знала и какое химия вряд ли в состоянии дать. Периодически производя дезинфекцию Y-лучами городов, поселков, водоемов, отдельных домов и квартир, мы, даже без лечения, в такой степени уменьшим распространение инфекции, в какой этого не могут достичь современные методы лечения. Практически мы сведем ее почти к нулю. Так почему же, молодой коллега, вы обязательно хотите добиться таких результатов лечением? По-моему, профилактика предпочтительнее.

— Да, конечно, профессор, но ведь сейчас уже много зараженных микробами, не сдавался Уиппль. — И потом даже в отношении будущего вы говорите, что инфекция сведется почти к нулю. «Почти» — значит, заболевания все же будут возможны.

— Я ищу, молодой коллега, и такие лучи, Z-лучи, для которых была бы доступна и «внутренняя дезинфекция», проще говоря — лечение. Смею утверждать, что уже сегодня «лучами жизни» можно ликвидировать такие болезни, как легочный туберкулез, грипп, детский паралич, брюшной тиф и так далее.

Таково общее значение Y-лучей. Помимо этого, они, конечно, могут иметь самое разнообразное применение. Они могут служить наилучшим антисептическим средством в хирургии. Их можно применять для консервирования продуктов. При этом совершенно не будут уничтожаться витамины, которые при нынешнем способе как известно, распадаются от высокой температуры. Надеюсь, молодой коллега, вас удовлетворяет мое объяснение?

— Но, профессор, на этот раз решаюсь спросить я, — сказал один из ученых. — Насколько я понял, прожектор произведет, так сказать, поголовное уничтожение микроорганизмов?

— Понимаю, — перебил Чьюз. — Конечно, я не мог пройти мимо того широко известного обстоятельства, что многие виды микроорганизмов полезны и даже необходимы в нашей жизни.

— Как, этот живой мусор нам полезен? — не удержался от вопроса полицейский чиновник, опять не то удивляясь, не то негодуя.

— Скажите, вы любите выпить? — неожиданно спросил его профессор.

— То есть как выпить? Что выпить?

— Ну, конечно, не воду, а что-нибудь покрепче.

— Не понимаю, какое это имеет отношение…

— Самое непосредственное! Как вы думаете, кто производит спиртные напитки?

— Не понимаю ваших вопросов, профессор, — окончательно обиделся чиновник. — Понятно, рабочие, аппараты, заводы…

— Не совсем так. Вино и пиво вырабатывается не столько людьми, сколько этими самыми невидимыми микроорганизмами. Без них спиртовое брожение было бы невозможно. Впрочем, если вы даже трезвенник, все равно без микробов вам не обойтись. Опыты показали, что стерилизованная, то есть лишенная микроорганизмов, пища явно неудовлетворительна. Если вам всего этого мало, я покажу еще кое-что.

С этими словами профессор вынул из шкафа, стоявшего в углу лаборатории, небольшой стеклянный ящик.

— Что вы здесь видите?

— По-моему, дохлую крысу, — неуверенно ответил чиновник, хотя труп крысы был ясно виден; черт его знает, этого ученого и его фокусы — на первый взгляд, как будто крыса, а, может быть, что-нибудь совсем другое?

Но профессор подтвердил:

— Совершенно верно: убитая крыса. А знаете, сколько времени она лежит в таком состоянии? Больше месяца!

— Вы ее набальзамировали? Или это просто чучело? — спросил чиновник.

— Ни то, ни другое. Крыса, находившаяся в герметически закрытом ящике, была убита Y-лучами. Они уничтожили также всех микробов, в том числе и тех, которые вызывают гниение. Сейчас в ящике — обычный воздух, но кислород не разрушает трупа, потому что процессы окисления происходят не сами по себе, а при посредстве микробов. Теперь вы представляете, что случилось бы с нашим миром, если бы исчезли микробы? Вскоре, пожалуй, не хватило бы места для мертвецов, вся земля без остатка покрылась бы негниющими трупами людей и животных…

— Но что же, профессор, вы сделаете для того, чтобы ваши Y-лучи не убивали этих полезных микробов? — спросил один из журналистов.

— Y-лучи беспощадны к микробам и убьют их всех без различия, — ответил Чьюз.

— Тогда ваши лучи надо запретить! — решительно сказал чиновник.

— Чудесно! — рассмеялся профессор. — Полицейские методы в науке! Это новость!

Чиновник обиделся и замолчал.

— Мне пришлось примириться с тем, что Y-лучи уничтожат всех микробов. То есть это, конечно, теоретически, на практике же, понятно, останется много уголков, куда лучи не проникнут и где, следовательно, микробы сохранятся. Однако я не мог целиком на это полагаться и поэтому поставил перед собой такую задачу: нельзя ли каким-нибудь образом искусственно восполнить возможный недостаток полезных микробов, вызванный дезинфекцией? Это привело меня к созданию нового аппарата: распылителя микробов. Вот мое второе детище.

Чьюз подошел к металлическому шару, напоминавшему проекционный аппарат планетария.

— Сюда, — продолжал ученый, указывая на шар, — закладываются искусственные культуры полезных микробов, которые затем разбрасываются при помощи быстро двигающихся мельчайших наэлектризованных частиц особого пылеобразного состава. Не буду рассказывать вам обо всех проделанных мною опытах, доказавших эффективность прожекторов-дезинфекторов и микробораспылителей. Право, это было бы слишком долго и для неспециалистов утомительно. Скажу только, что результатами я доволен.

— Профессор, а что значило ваше самозаключение в лаборатории? — спросил Уиппль: — Оно взволновало всю страну…

— Генеральная репетиция. Я всесторонне проверил на себе действие своего изобретения.

— Вы подвергли себя рискованному опыту?

— Необходимо было произвести опыт над человеком. Такой опыт изобретатель имеет право сделать только над собой, — просто ответил Чьюз.

— Простите, профессор, но почему такая таинственность? Даже телефон сняли, — сказал Уиппль.

— А вы хотели позвонить?

— Конечно…

— Ну вот видите! Уверен, что и ваши коллеги хотели бы… Не сними я телефон, мне пришлось бы погибнуть не от микробов, а от ваших звонков!

Журналисты рассмеялись.

— Но если бы вам сделалось плохо, — сказал Уиппль, — вы так бы и остались в этой металлической коробке, никто вам не мог бы и помочь.

— Не совсем так. Я приспособил часовой механизм, который автоматически должен был включить рубильник, открыть двери и окна и впустить воздух, если бы по истечении каждых двух часов я не переводил его на следующие два часа. В лаборатории происходило освежение воздуха при помощи вот этих аппаратов, поглощающих углекислоту и вырабатывающих кислород. Скажу вам еще, что я не скучал, даже радио иногда слушал, чего раньше никогда позволить себе не мог. Словом, это был отдых, настоящий курорт и, несомненно, самый совершенный: без единого вредного микроба.

— А почему вы нам сразу не открыли? — вдруг спросил чиновник. — Мы долго стучали…

— Вы должны быть благодарны, что я вам вообще открыл, — недовольно ответил профессор. — Впрочем, я открыл бы дверь в это же самое время и без вашего стука. Установленный мною срок окончания опыта кончился. Ваше счастье, что вы пришли сегодня, не то вам пришлось бы стучать целые сутки.

— Мы расплавили бы металл.

— Вряд ли…

— Кстати, профессор, что это за металл? — спросил Уиппль. — Зачем он?

— Я не имел права выпускать лучи из лаборатории до полной проверки их действия. Через обычные стены они проникают. Известно, что подобные лучи задерживает свинец. Но и он практически неудобен: нужен очень толстый слой, для подвижных занавесей это неприменимо. В последнее время изобретен новый сплав из вольфрама, никеля и меди, со значительно большим сопротивлением проникающим лучам. Этим-то сплавом и облицована лаборатория, из него же сделаны прожекторы и микробораспылители.

— А на какое расстояние действуют ваши прожекторы, профессор? — спросил один из репортеров.

— Это зависит от различных условий. Лучи проникают сквозь кирпичные, бетонные, деревянные, металлические преграды, но, понятно, чем больше они встречают их на пути, тем скорее затухают. В общем, радиус действия больших прожекторов и микробораспылителей колеблется в пределах нескольких десятков километров.

— Профессор, как вы думаете практически осуществить применение ваших лучей?

— Я намечаю целую сеть стационарных и передвижных дезинфекционных станций с большими прожекторами и в дополнение к ним — комнатные дезинфекторы. Что касается микробораспылителей, то наиболее эффективно использовать их с аэропланов.

— А какова природа Y-лучей? — прямо спросил Уиппль.

— Молодой коллега, разрешите на этот вопрос не отвечать, — улыбнулся Чьюз. — Вы понимаете, что во всяком изобретении есть свой секрет. Позвольте мне пока его сохранить. Впоследствии, я надеюсь, в этом не будет необходимости.

— Но по крайней мере, как вы пришли к своему открытию?

— О, это слишком долго рассказывать! Двадцать лет работы. Сколько неудач, сколько разочарований! Через все надо было пройти и не потерять настойчивости, веры в себя. Помню, как однажды вместо лучей, убивающих микробов, я нашел такие, которые, наоборот, пришлись им по вкусу: они гораздо быстрее размножались в этих лучах. Я был в отчаянии. А все оказалось просто: надо было только увеличить интенсивность тех же лучей, и микробы погибали.

— Это парадоксально! — воскликнул один из журналистов.

— Природа подчас парадоксальна, — усмехнулся Чьюз. — Солнечные лучи и лечат и убивают, лучи Рентгена и лечат и вызывают кожный рак и экзему… А в общем, господа, — неожиданно заключил он, поднимаясь, — на днях я читаю доклад о своем открытии. Прошу пожаловать — там доскажу то, чего не успел сегодня.

— В самом деле, господа, мы злоупотребляем любезностью профессора, поспешно сказал один из ученых.

Журналисты шумно поднялись. Посыпались поздравления.

— Простите, профессор, что я посмел усомниться в значении вашего великого открытия! — воскликнул Уиппль. — Нет, это просто необычайно!

Вероятно, с не меньшей скоростью, чем микробы из новоизобретенного распылителя, журналисты разлетелись во все стороны, чтобы сообщить миру о сенсационном открытии профессора Чьюза.

 

4. Профессор Чьюз выходит из лаборатории

В жизнь Чьюза ворвались волнения, которых он раньше совсем не знал. Он чувствовал себя, как человек, долго просидевший в темной комнате и вдруг выглянувший на воздух: дневной свет ослепил его… И в этом дневном свете оказалось очень много неожиданного и неприятного…

Прежде всего, он с досадой обнаружил, что репортеры напутали. На Чьюза налетел шквал писем, телеграфных и телефонных запросов. Оглушенный ими, он, в конце концов, посадил к телефону Роберта. Слуга отвечал всем одно и то же. «Читайте завтра в газете „Свобода“ заявление профессора». Так как отчет Уиппля оказался наиболее точным, Чьюз уже благоволил и к нему и к его газете.

После того, как заявление было напечатано, письма и телеграммы приняли иной характер: теперь уже не запрашивали, а поздравляли, приветствовали, восторгались, изумлялись.

Академии, научно-медицинские общества — внутри страны и за границей избирали профессора Чьюза своим почетным членом. «Лига борьбы с туберкулезом» избрала великого ученого пожизненным почетным председателем. Знаменитый Институт экспериментальной медицины, учрежденный Докпуллером, Первым миллиардером страны, просил профессора Чьюза прислать доклад с тем, чтобы можно было решить вопрос о присуждении ученому большой национальной премии имени Докпуллера. Премия ежегодно присуждалась за наиболее выдающуюся работу в области медицины.

Чьюза больше всего волновали письма и телеграммы простых неизвестных людей. «Благословляем ваше имя, профессор, — говорилось в одной из телеграмм. — Вы возвращаете нам дочь, больную туберкулезом, которую врачи приговорили к смерти. Сообщите, где и как воспользоваться „лучами жизни“.»

Бедные люди! Они поверили преувеличенным газетным сообщениям.

Озадачила Чьюза небольшая телеграмма сына: «Горячо поздравляю. Желаю полного успеха. Эрнест». Какого успеха еще желать, когда он, наконец, добился цели, когда он утопает в поздравлениях и приветствиях? Телеграмма пришла из-за границы. Ну что ж, вернется, прочтет восторженные статьи в «Вестнике медицины», в газетах, поймет…

Однако самым поразительным оказалось небывалое обилие посетителей.

К ученому приехал сам Ральф Мак-Кенти, глава «Электрической компании», один из крупнейших богачей страны. Это был еще молодой человек, лет под сорок; его высокая фигура дышала энергией и уверенностью в себе.

«Электрическая компания» хотела приобрести монопольное право на изготовление комнатных дезинфекторов. Чьюза, однако, занимало другое. Составленный им «план оздоровления» страны намечал создание нескольких тысяч постоянных и передвижных дезинфекционных станций. Комнатные дезинфекторы должны были лишь дополнить эту систему.

— Позвольте, профессор, — удивленно возразил Мак-Кенти, — кто же оплатит расходы на оборудование станций? Лучи и полезные микробы распространятся в зоне действия станции, продавать их отдельным лицам нельзя. Иное дело комнатные дезинфекторы.

Чьюз терпеливо объяснил, что комнатные дезинфекторы окажутся недоступными для бедняков, лачуги которых больше всего нуждаются в дезинфекции.

— Желание помочь беднякам делает вам честь, профессор, — любезно сказал Мак-Кенти. — Но кто же все-таки будет платить? Мы не филантропическая организация.

— Платить за бедняков? — переспросил Чьюз, мгновенно раздражаясь. — Но ведь из лачуги бедняка микроб легко перекочевывает во дворец миллиардера: это же не человек, перед ним дверь не закроешь. Охотиться за микробами только в собственной комнате! Какая чепуха!

— Да, но кто же заплатит? — нетерпеливо повторил Мак-Кенти.

— Государство! Государство в лице ведомства здравоохранения. Это его святая обязанность. Материально оно ничего не потеряет. Наоборот: дезинфекционные станции резко уменьшат расходы на борьбу с болезнями.

— Неизвестно, что дешевле, — скептически заметил Мак-Кенти.

— Как можно так говорить! — снова возмутился Чьюз. — А сотни тысяч спасенных жизней?

— Простите, профессор, это не касается интересов компании, — с неудовольствием сказал Мак-Кенти. — Если министерство согласится финансировать ваш план — пожалуйста, мы готовы заключить договор.

Возбужденный этим разговором, Чьюз сейчас же после отъезда Мак-Кенти обратился с письмом к министру здравоохранения Хэтчоусону. Он подробно изложил свой «план оздоровления».

А через два дня в особняк пожаловал сам министр. Он осмотрел лабораторию, восхищался, изумлялся…

— Конечно, министерство одобряет ваш план, — заявил Хэтчоусон, и Чьюз просиял. — Но, профессор, средства… Мы можем финансировать вас лишь частично. Процентов десять, ну, пятнадцать… «План оздоровления» очень дорогая штука…

— Зато он освобождает от расходов на лечение…

— Пустяки! Лечатся не все, а кто лечится, тот и оплачивает лечение. Ваша же система уничтожает самый принцип разделения на больных и здоровых, лечащихся и нелечащихся… Право, не с кого брать плату!

Вот те на! Он считал это основным преимуществом своей системы, а министр и Мак-Кенти видят в этом ее главный недостаток.

— Невероятная нелепость! — возмущенно воскликнул Чьюз. — Ну, пусть будут миллионные расходы, зато мы спасем миллионы людей. Они окупят все расходы самым фактом своего существования. Они вернут деньги…

— Может быть, — министр уже начинал терять терпение. — Да сегодня-то где достать эти деньги? И потом еще… Надо ведь, чтобы и другие государства осуществили ваш план. Воздух в своем движении не знает государственных границ, а микробы не нуждаются в визах, чтобы кочевать из страны в страну…

— Если вам угодно шутить, — возразил Чьюз, — то позвольте заметить, что при помощи тех же Y-лучей можно создать на границе завесу, непроницаемую для беспаспортных микробов.

— Новые тысячи станций и новые миллионы! — в ужасе воскликнул министр. Уничтожение ваших микробов слишком дорого, профессор!

— Вы считаете, господин министр, что смерть ваших людей дешевле?

Профессор и министр расстались сухо, так ни до чего и не договорившись.

Разговор с министром взволновал Чьюза еще больше, чем разговор с Мак-Кенти. Он не мог примириться с тем, что у богатейшего государства не оказывается денег на самые неотложные нужды. Спасти страну, людей от болезней, от тысяч ненужных смертей — что может быть важней и неотложней? Но вместе с тем он понимал, что денежный вопрос явится той стеной, через которую будет трудно проникнуть и всепроникающим «лучам жизни». Средства, конечно, найдутся, но на косных, тупых чиновников придется оказать очень сильное давление. В этом ему должна помочь прежде всего научно-медицинская общественность.

Вот почему из многочисленных приглашений прочесть доклад о своем изобретении Чьюз выбрал два: от Национального медицинского общества и от Объединения врачей. Он решил изложить свой «план оздоровления» на объединенном собрании обеих организаций. Опираясь на весь свой авторитет, врачи, перед лицом народа, потребуют, чтобы план был осуществлен.

В день собрания один из крупнейших залов столицы был переполнен. Помимо врачей, присутствовало много гостей-ученых, инженеров, членов парламента… Буря аплодисментов, приветственные крики, яркий свет «юпитеров», треск киноаппаратов — все это ошеломило Чьюза.

Не объясняя природы своих лучей, Чьюз рассказал об их действии и продемонстрировал опыты. Основную часть своего доклада он посвятил «плану оздоровления» и сообщил о своих затруднениях.

С разрешения собрания выступил присутствовавший в качестве гостя лидер группы прогрессивных депутатов парламента Рони. Он горячо поддержал «план оздоровления» и призвал принять резолюцию в его защиту. Решение столь авторитетного собрания очень помогло бы прогрессивным депутатам в борьбе за план. Что же касается заявления министра здравоохранения о недостатке средств, то при желании их легко найти: достаточно сократить непомерно раздутый военный бюджет.

— Нашей стране никто не угрожает, — говорил Рони. — Эти миллиардные ассигнования на вооружение нужны вовсе не для обороны. Но жизни рядового населения, жизни простых людей действительно угрожают болезни, микробы, против них-то и надо вооружаться, не жалея средств. Миллионы налогоплательщиков будут рады, если их средства пойдут на войну с микробами, а не с людьми.

Секретарь Объединения врачей Мелингтон заявил, что значение «плана оздоровления» несомненно, но платоническая резолюция в его пользу не устранит реальных затруднений. Надо поручить авторитетной комиссии тщательно изучить вопрос и найти конструктивное предложение.

Дружные аплодисменты достаточно красноречиво ответили Мелингтону. Комиссия была избрана, и возглавил ее, естественно, Мелингтон.

Чьюз был разочарован. Он не возражал против существа решения: может быть, действительно следовало разработать практические предложения. Но он ждал от коллег немедленной поддержки, а теперь дело затягивалось.

Спустя несколько дней Чьюз приехал к Мелингтону. Комиссия еще изучала вопрос. Мелингтон спросил Чьюза, не считает ли он рискованным массовое применение Y-лучей. Может быть, надежней было бы проводить дезинфекцию не целых городов, кварталов, а отдельных комнат? А врач контролировал бы, как влияет эта дезинфекция на отдельного человека. Многие врачи придерживаются такого мнения.

— Это значит, что лучи никогда не попадут к бедному населению, — возразил Чьюз. — Универсальность и автоматичность я считаю самой ценной чертой моего метода.

— Ваше изобретение освободит многих врачей, — сказал Мелингтон. — Почему бы не использовать эту свободную высококвалифицированную силу для более совершенного проведения вашего метода?

— Как раз потому, что высококвалифицированная сила потребует высокой оплаты. И вообще непонятно, — уже раздраженно сказал Чьюз, — чего стоят ваши комплименты «плану оздоровления», если вы хотите ограничиться комнатными дезинфекторами?

— Мы не ограничиваемся ими, — поспешно возразил Мелингтон, — но мы реализуем план постепенно. Сначала программа-минимум. Заметьте, в этой стадии отпадает вопрос о средствах: дезинфекторы будут приобретаться в личную собственность.

«Опять то же самое, что говорил Мак-Кенти», — подумал Чьюз.

Все дело вдруг предстало перед ним с совершенно новой стороны. Если Мелингтон и недоговаривал, то все же понять его было легко. Неужели же действительно среди врачей есть такие, которые из-за личных материальных выгод выступают против его изобретения? Чьюз вспомнил аплодисменты, которыми было встречено предложение Мелингтона о создании комиссии. Может быть, это было просто замаскированное нежелание голосовать за «план оздоровления»?

Чьюз чувствовал, что встреча с коллегами не принесла ему никакого облегчения. И в тот же день ему довелось испытать еще более неприятные чувства. Его посетил господин Барбу, директор «Объединенного общества курортов и санаториев». После неизбежной пышной речи о великом изобретателе и его великих заслугах Барбу изъявил желание приобрести в монопольную собственность дезинфекционные станции. Чьюз насторожился: этого еще никто не предлагал! Но скоро он понял, в чем дело.

— Мы облучим целые районы! Мы организуем совершеннейшие курорты! Курорты без единого микроба! — восторженно декламировал Барбу, шарообразный старичок, с заплывшими глазками и многоярусным подбородком. Казалось, он весь лоснится от жира.

— Я хочу организовать повсеместное истребление микробов, — возразил Чьюз.

— Гуманнейшая мысль! — сейчас же согласился толстяк. — Гуманнейшая! Но невыполнимо! Дорого! Население не выдержит. Можно создать только отдельные острова…

— Острова счастья, — мрачно сказал Чьюз.

Барбу пришел в восторг:

— Остроумно! Так и назовем. Курорт «Остров счастья». Очень поэтично!

— И допустите туда только тех, кто хорошо заплатит вашему обществу?

— Хе-хе, за счастье надо платить! — радостно хихикнул толстяк. — Самая дорогая вещь!

Он был несказанно удивлен, когда Чьюз наотрез отказался вести переговоры. Больше всего его поразило, что профессор даже не заговорил о денежной стороне дела.

Не успело еще остыть раздражение от этого разговора, как Роберт подал визитную карточку: «Джон Грэпс, адвокат». Чьюзу уже все надоело, ничего хорошего он не ждал, но он был не совсем уверен, что имеет право отказать в приеме адвокату. Может быть, его, как и государственного чиновника, все обязаны принимать?

Пока Грэпс произносил приветственную речь, Чьюз, скучая, рассматривал гостя. Этот человек красился. Лысина была тщательно зачесана. На макушке смешно торчали волосики, очень похожие на восклицательные знаки. В физиономии его было что-то лисье.

Адвокат назвал себя представителем группы деловых людей. Его доверители хотят пока остаться неизвестными.

— Никогда не имел дела с анонимами, — пожал плечами Чьюз.

— Только пока! — поспешил успокоить его Грэпс. — Если мы договоримся, у меня не будет причин скрывать имена. Мои доверители предлагают вам, профессор, солидную компенсацию за отказ от осуществления изобретения.

— Что за чушь! Кто они?

— Повторяю: я пока не вправе назвать их имена. Скажу только, что среди них несколько фабрикантов патентованных средств, директоров химико-фармацевтических компаний и курортных обществ… Солидные люди…

Чьюз понял.

— Что ж, у них есть основания скрывать свои имена. Предложение достаточно бесчестно.

Адвокат поморщился.

— К чему такие громкие слова? У нас деловой разговор. Сумма вас вполне устроит… Мы предлагаем…

— Молчать! — не выдержал Чьюз. Лицо его покраснело от гнева. — Неужели вы думаете, что я пойду на это?

— Что с вами, профессор? — адвокат искренне удивился. — Мы ничего нового, в сущности, и не предлагаем. Вы все равно не реализуете свое изобретение.

Когда Грэпс, наконец, понял, что Чьюз не хочет с ним говорить и не интересуется размером предлагаемой ему компенсации, он был изумлен не меньше, чем Барбу.

— Очень сожалею, — холодно сказал он. — Считаю долгом предупредить: вы вступаете в опасную игру. Вместо обеспеченного солидного дохода вы будете иметь против себя объединенные действия чрезвычайно сильных людей. Смешно надеяться, что вы выдержите, особенно при ваших материальных затруднениях. Во всяком случае, если передумаете, буду рад помочь своим посредничеством. Моя карточка у вас.

Он церемонно поклонился и вышел. Чьюз еще не успел опомниться, как увидел Роберта, который, судя по всему, собирался доложить о новом посетителе. Профессор раздраженно закричал:

— Никого не принимать! Слышишь? Никого! Хотя бы явился сам старик Докпуллер!

 

5. Визит к покровителю науки

Как ни велико было раздражение после разговора с Грэпсом, оно вскоре улеглось. Чьюз рассудил, что от всех этих хищников ничего другого и ожидать было нельзя. Что же касается угроз, то на них попросту не стоит обращать внимания. Опасность грозит вовсе не с этой стороны. Хуже всего то, что он не может найти человека, который согласился бы финансировать «план оздоровления».

Чьюз вспоминал свои давние споры с Эрни и Эндрью. Да, пожалуй, дело не всегда в одних тупицах. Ну кому же придет в голову назвать тупицей Мак-Кенти? И разве любой предприниматель не поступил бы точно так же на его месте? «План оздоровления» не сулит прибыли — вот в чем все дело…

Но если господам предпринимателям нужна прибыль, то государство должно служить интересам общества и не гнаться за прибылью. Чьюз не мог считать тупицей Мак-Кенти, который заботился о своей выгоде, но министра Хэтчоусона он считал тупицей и подлецом. Если бы Хэтчоусон действительно выполнял свои задачи, он ухватился бы за «план оздоровления». Говорил же депутат Рони, что средства можно почерпнуть из разбухшего военного бюджета…

Но стоило только Чьюзу об этом подумать — и в его воображении тотчас возникала длинная вереница тупиц в военных мундирах. С ними неизбежно столкнулся бы каждый, кто посмел бы посягнуть на военный бюджет.

Да, Эндрью не ошибался: это была политическая борьба — и борьба не легкая… И все же, если настойчиво взяться за дело, если поставить вопрос перед парламентом, дойти до президента, быть не может, чтобы не удалось одолеть мерзавцев и тупиц!

Несмотря на все свое отвращение к политической борьбе, Чьюз готов был прибегнуть и к ней, лишь бы защитить свой план. Но вместе с тем он понимал, что в борьбу надо вступить во всеоружии, чтобы не скомпрометировать навсегда свою идею. Вот почему он так добивался поддержки врачебных кругов и был так огорчен, когда столкнулся хотя и со скрытой, но все же несомненной оппозицией. Трудно идти в бой, имея такой тыл. К тому же, почти никто так и не получил настоящего представления о подлинном величии его плана. Ему следовало бы показать нечто большее, чем опыты в лаборатории…

Эта мысль овладела Чьюзом. Если нельзя осуществить «план оздоровления» всей страны, то нужно начать с меньшего. Нужно осуществить план в ограниченном, но все же достаточно обширном районе. Результаты не замедлят сказаться в какие-нибудь два-три года. Тогда, опираясь на первые успехи, он перейдет к осуществлению всего плана в целом. Противники будут сметены.

Средства для такого частного плана достать было бы легче. Но Чьюзу не хотелось иметь дело с Хэтчоусоном. Не проще ли обратиться туда, где не думают о прибылях и оказывают всем бесплатную помощь, — в филантропические организации?

Чьюз решил начать с «Лиги по борьбе с туберкулёзом», почетным председателем которой он недавно был избран. Приезд Чьюза в контору лиги вызвал общий переполох.

Председатель лиги профессор Семар прежде всего счел своим долгом познакомить высокого гостя с положением дел. А дела у лиги шли неважно. Денег не хватало, помощь больным сокращалась…

— Откуда же вы черпаете средства? — спросил удивленный Чьюз.

— Около трети бюджета поступает из докпуллеровского филантропического фонда, — пояснил Семар. — Остальное кое-как организуем. Мелкие пожертвования… Торгуем значками, эмблемами… Вот если бы вы, профессор, использовали свое влияние, чтобы найти новые источники…

Семар с надеждой посмотрел на Чьюза.

«Что бы ты запел, если бы знал, зачем я приехал?» — сокрушенно подумал Чьюз.

Но поездка в лигу оказалась полезной в том отношении, что Чьюз вспомнил о докпуллеровском фонде. Чьюз не был поклонником филантропов, особенно после того, как ему пришлось покинуть университет по милости свиноторговца Хайнса. Он никогда не верил в искренность всех этих «друзей человечества». Но Докпуллер оставался для него загадкой. Его Институт экспериментальной медицины являлся настоящим научным учреждением с крупными учеными, осуществлявшими серьезные работы. Трудно было понять, что это такое: каприз миллиардера, погоня за славой (иначе как «покровителем науки» газеты его и не называли) или действительно просвещенная филантропия?

Так или иначе обращение в докпуллеровский институт не было зазорным, тем более, что институт уже давно запросил Чьюза о его изобретении и даже поставил вопрос о награждении его премией имени Докпуллера.

Только теперь Чьюз собрался, наконец, ответить институту. Составленный им подробный доклад содержал детальное описание опытов, но, естественно, обходил вопрос о природе самих лучей.

Заканчивался он все тем же «планом оздоровления». Чьюз писал, что лучшей оценкой его работы была бы не премия, а реализация плана. Государству это пока оказалось не под силу. Если господину Докпуллеру расходы также покажутся слишком большими, то он просит провести план хотя бы частично, в экспериментальных целях. В заключение Чьюз приглашал комиссию ученых на месте ознакомиться с его опытами.

Комиссия приехала и была поражена тем, что ей пришлось увидеть. Прежде чем лично доложить о своих впечатлениях, ученые телеграфировали в институт только одно слово: «Изумительно!» Они еще не успели уехать, как пришла телеграмма: «Господин Докпуллер приглашает профессора Чьюза».

Старику очень не хотелось ехать — резиденция миллиардера и его институт находились в другом конце страны. Чьюз много лет не покидал столицы, и ему было странно, что он несколько дней не сможет заходить в свою лабораторию. К тому же, придется прервать опыты над маленьким Гарри. Но раз этого требовало дело — надо было ехать.

Он отправился в резиденцию Докпуллера вместе с ученой комиссией.

Поездка оказалась еще более длительной, чем он предполагал. Докпуллер был болен и со дня на день откладывал прием. Конечно, почтенный возраст миллиардера — девяносто шесть лет! — извинял его, но он, Чьюз, тоже не мальчик и не может бесконечно ждать!

Чьюз осмотрел институт, поговорил с учеными — многое было интересно, но все-таки он тосковал по своей лаборатории, томился, по несколько раз в день решал уехать… Нет, положительно, пока выздоровеет Докпуллер, он, Чьюз, заболеет!

От нечего делать Чьюз объехал, в сопровождении специально приставленного к нему гида, обширную резиденцию Докпуллера. Среди садов были разбросаны особняки, в которых проживали отпрыски семейства Докпуллеров: сын Джон Докпуллер-младший, шестидесятилетний «наследный принц», внуки, правнуки — все будущее «короли». Они и нумеровались подобно королям: Джон Докпуллер III, Джон Докпуллер IV. На холме высился мрачный замок с зубчатыми стенами и остроконечными башнями.

— Настоящий средневековый, — с гордостью сообщил проводник.

Оказалось, что главный архитектор господина Докпуллера приобрел замок у разорившегося герцога в горах одной из тех заокеанских стран, названия которых невозможно запомнить. Замок был разобран, распилен на куски и в ящиках доставлен господину Докпуллеру.

— Пять тысяч ящиков! — в восторге воскликнул проводник.

— Который же из Докпуллеров там живет?

— В нем никто не живет. Очень неудобный и темный.

— А скажите, гору тоже привезли? — уже раздражаясь, спросил Чьюз.

Проводник, не допускавший, видимо, и мысли о том, что кто-нибудь может иронизировать по отношению к господину Докпуллеру, простодушно ответил:

— Нет, гора местная.

— Ну, конечно, если уж перевозить, то не меньше Монблана… Или еще лучше — Олимп…

Средневековый замок, упакованный в ящики, вызвал у Чьюза такое раздражение, что он наотрез отказался от осмотра картинной галереи и даже замечательной многоэтажной конюшни с лифтом для чистокровных кобыл.

Докпуллер принял его на четвертый день. Старик был еще нездоров. Он полулежал в большом кресле, ноги его были закрыты пледом. Рядом, на небольшом столике, лежала кислородная подушка. Чьюз уселся напротив Докпуллера.

Его поразило лицо миллиардера. Лишенное растительности, оно выставляло напоказ все свои многочисленные морщины, глубокие, как борозды вспаханного поля; маленькое, сморщенное, оно походило на лицо старухи.

Докпуллер был первым человеком, начавшим беседу не с поздравлений, которые только раздражали Чьюза. Профессор даже увидел в этом хорошее предзнаменование. До сих пор все самые любезные поздравления заканчивались неизменным отказом помочь делу. Может быть, на этот раз будет наоборот?

Чьюз не знал, что Докпуллер чувствовал себя настолько выше окружающих, что ему просто в голову не приходило чему-то удивляться и кого-то поздравлять.

Впрочем, без нескольких теплых слов все же не обошлось.

— Мои ученые очень хвалили вас, профессор, — медленно, скрипучим голосом сказал Докпуллер.

Чьюз не воспринял это как похвалу — он не нуждался в рекомендации ученых Института имени Докпуллера. Неужели миллиардер этого не понимает?

— Они советовали наградить вас Большой Национальной премией моего имени, — продолжал Докпуллер. — Я согласился…

— А как мой план? — перебил Чьюз.

Докпуллер замолчал, пожевал губами, задумался: он не привык к тому, чтобы его перебивали.

— …и как только премии будут распределяться, — продолжал он, — вы получите ее.

Он подождал немного, но, убедившись, что Чьюз не воспользовался паузой для выражения благодарности, спросил:

— Скажите, профессор, вы действительно считаете возможным уничтожить заразные болезни?

Чьюз объяснил.

— А против смерти средства не нашли?

— Не искал.

— А разве вы не боитесь смерти?

Чьюз посмотрел на собеседника и вдруг увидел перед собой не самого могущественного человека страны, которому принадлежали земли, леса, реки, моря, воздух, люди, а жалкого старика, у которого не было ничего, кроме страха смерти.

— Не смерть страшна, а умиранье! — резко сказал Чьюз.

На лице миллиардера мелькнула не то испуганная улыбка, не то гримаса внезапной боли. Чьюз поспешно сказал:

— Смерти бояться не надо… Я не боюсь смерти, я ее ненавижу! Слышите, всеми силами души ненавижу! — Он вдруг загорелся. — И не за то, что жизнь неминуемо кончается смертью. С этим ничего не поделаешь. Должна же жизнь кончаться когда-нибудь, так же, как и начинаться. Нет, я ненавижу смерть за то, что она не дает человеку естественно кончить жизнь. Разве мы знаем настоящий конец жизни, настоящую смерть? Разве дети умирают? Их убивают! Та смерть, которую мы ежедневно видим кругом, — это только самозванец, грязный убийца детей, гнусный вор, самый глупый, мерзкий, наглый, крадущий единственное сокровище у бедняка. Можно ли бояться этой мерзости? Ее можно только ненавидеть! Но и ненавидеть ее мало! И я не только ненавидел! Всю свою жизнь я искал, как уберечь человека от этого самозванца. Только в этом смысле и можно говорить о борьбе против смерти… И в этом смысле я нашел против нее средство.

Миллиардер, как загипнотизированный, смотрел на Чьюза пустыми, вылинявшими глазами.

— Да, да, вы правы! — вдруг заторопился он. — Преждевременная смерть! Почему человек должен умирать в семьдесят, в восемьдесят, в девяносто лет? Я читал, будто один погонщик скота дожил до ста сорока. Это возможно?

— Вполне.

— Вот видите!.. Погонщик… Ему и делать-то нечего на свете… А человек, который дал работу, жизнь, тепло, счастье миллионам людей, — этот человек не дотянет и до сотни! Почему?

Чьюз был очень удивлен столь неожиданным оборотом дела. Он вернулся к своей теме.

— Несомненно, человек может жить дольше, и наука этого добьется. Но сейчас важнее добиться, чтобы не умирали годовалые дети, двадцатилетние юноши и девушки. А со стариками не так срочно.

— Не так срочно… — как эхо, отозвался Докпуллер. — Умрешь — будет поздно.

— Другие останутся, — спокойно сказал Чьюз.

Миллиардер испуганно уставился на него.

— А, может быть, вы все-таки поискали бы для стариков, — неожиданно просительным тоном сказал миллиардер, с явной надеждой глядя на Чьюза. — Вы крупный ученый. Другим не удавалось, вам удастся…

— Поздно… — возразил Чьюз, не зная, как оборвать этот странный разговор. — Мне семьдесят. Не успею. Да это и не моя специальность…

— А не могли бы вы, профессор, быть моим домашним врачом? — вдруг спросил Докпуллер.

Чьюз терпеливо объяснил, что он занят исключительно научной работой и медицинскую практику давно оставил. Любой молодой врач будет полезнее, чем он.

Докпуллер помолчал, пожевал губами и удивленно произнес:

— Странно, что вы отказываетесь.

Он снова замолчал и закрыл глаза, отчего сразу стал похож на мумию.

Так он сидел довольно долго. Казалось, что он заснул.

Чьюз наконец решился спросить:

— А как же мой план, господин Докпуллер?

Мумия вздрогнула и открыла глаза. Маленькие красновато-мутные, они сначала ничего не выражали, потом в них появилось изумление — хозяин, казалось, недоумевал: откуда взялся этот человек? Кто он?

— А, это вы… — наконец сообразил он и пожевал губами.

— Как мой план, господин Докпуллер?

— План?.. А, да, да, ваш план… Мои ученые советуют… принять и… финансировать… Я передам… на консультацию… экономистам… Вас известят.

Окончательно утомленная мумия снова закрыла глаза.

Чьюз понял, что аудиенция закончена, и осторожно вышел.

Зачем же Докпуллер его вызывал? Только затем, чтобы сделать ему свое нелепое предложение?

Впрочем, Чьюз перестал жалеть о потерянном времени, когда ученые Института имени Докпуллера поздравили его с успехом. Консультация с экономическими советниками — не больше, чем формальность. Ничто не минует их рук — так уж заведено у господина Докпуллера. Видимо, и на этот раз он не хотел отступить от обычного порядка. По существу же, его слова означают, что план принят.

 

6. Столкновение двух наук

Прошло еще три томительных дня — и Чьюза вторично пригласили на прием, но на этот раз не к Докпуллеру, а к его главному экономическому советнику профессору Ферну.

Переступив порог кабинета, Чьюз в изумлении остановился: к нему, семеня ножками, спешил низенький человечек с непомерно большой головой, вытянутой назад и напоминавшей дыню. Маленькие безбровые глазки его сверкали, большие оттопыренные уши, казалось, двигались…

— Уважаемый коллега, — сказал человечек тонким, почти женским голосом, прошу садиться!

И так же поспешно побежал к своему столу. Чьюз подумал, что, сидя, он, вероятно, не достает ногами до пола.

— Мы, экономические советники господина Докпуллера, — начал уродец, рассмотрели ваш план и единодушно пришли к решению, которое утвердил господин Докпуллер. Мы решили, что осуществление вашего плана нецелесообразно.

— Что? — Чьюз широко раскрыл глаза от изумления. — Ничего не понимаю! Позвольте, профессор, ведь ваши собственные ученые дали моему плану самую высокую оценку.

— Совершенно верно: медики, бактериологи, — спокойно возразил Ферн, — а я говорю о представителях экономической науки.

— Если у господина Докпуллера не хватает свободных денег на весь план, то хотя бы частично… Я просил об этом…

— Нет вещи, на которую у господина Докпуллера не хватило бы денег! — гордо ответил экономический советник. — По правде говоря, расходы по осуществлению всего вашего плана были бы для нас совершенно неощутимы. Но даже небольшие расходы должны быть экономически оправданы.

— Вы хотите сказать, что мой проект не дает экономического эффекта непосредственно для вас? — догадался Чьюз.

— Напрасно вы считаете нас такими эгоистами, — возразил Ферн. — Пример Института имени Докпуллера опровергает такое мнение: разве мы имеем от него какую-нибудь пользу для себя? Поверьте, господина Докпуллера недаром называют покровителем науки. Нет, мы не эгоисты. Мы думаем не о себе, а обо всем обществе: для него ваш проект представляет опасность.

— Опасность? — воскликнул окончательно пораженный Чьюз. — Спасти миллионы жизней — это опасно?

— Да, опасно, — спокойно ответил экономист. — Вы не волнуйтесь, профессор. Обычная история: даже крупные представители естествознания беспомощны в экономических вопросах. Вы же понимаете, что ваше открытие имеет дело не только с микробами, но и с общественными отношениями. Если ваши действия по отношению к микробам строго научны, то таковы ли они в отношении общества? Спасти миллионы человеческих жизней — говорите вы. Простите, профессор, это сентиментальность, несовместимая с наукой. Ученый должен ставить вопрос научно: нужно ли это спасение человеческих жизней, полезно или вредно оно для общества?

— Да что вы говорите? — воскликнул Чьюз. — Как же это может быть вредно?

— Очень жаль, что вы этого не понимаете, — все тем же спокойным тоном продолжал Ферн. — Вы говорите, что спасете миллионы жизней… А я приведу вам другие цифры: в стране десять миллионов безработных, на каждого в среднем приходится два-три члена семьи — иждивенца, — итого двадцать-тридцать миллионов человек, по существу, не имеют средств для жизни! Таков непреложный экономический закон: на земле стало тесно, она не может прокормить всех. И в этой борьбе за существование, обоснованной вашим же коллегой Дарвином, наименее энергичные, наименее способные остаются за бортом. И вот к этим миллионам вы хотите добавить еще несколько миллионов, которые без вас были бы убраны болезнями. Зачем? Чтобы стало еще теснее? Чтобы средств для жизни было лишено не тридцать миллионов, а пятьдесят, восемьдесят, сто миллионов?

— Мне кажется, я с ума схожу! — воскликнул Чьюз в полном отчаянии. Десятки лет я искал, как уничтожить болезни, а теперь мне говорят, что это вредно! Что же вредно? Жить вредно? Тысячи лет человечество ищет спасения от болезней — и это вредно?

— Профессор, вы преувеличиваете. Никто не говорит, что не нужно лечить людей. Но лечить — это одно, а уничтожать все болезни — это совсем другое. Ваше изобретение вызвало бы такой переворот в экономической и социальной жизни, какого вы в своей лаборатории и предвидеть не можете…

— Нет, нет, тут что-то не так! Современная медицина — это не мелкий провинциальный врач, подлечивающий больных. Она стремится именно уничтожить болезни. Так почему же ваша наука идет против этого? Пусть я не знаю вашей науки, но как бы различны науки ни были, не может одна идти против другой!

— Конечно, не может! — подтвердил Ферн. — Но ведь это вы пытаетесь идти против экономической науки, более того — против своей же науки, против биологии, против ее основного закона выживания наиболее приспособленных. Вы заменяете этот ясный, суровый закон своими сентиментально-моралистическими побуждениями. Это антинаучно!

— Антинаучно? — в страшном гневе закричал Чьюз. — Пятьдесят лет я занимался научными работами, а вы будете учить меня, что такое наука? По-вашему, чума, оспа — это естественные законы, не надо им мешать? Во что превратилось бы человечество с такой «наукой»!

— Человечество, человечество, — пренебрежительно сказал Ферн. — Что такое человечество? Фикция, абстрактная логическая категория. Люди слишком разные, не равноценные, чтобы говорить о человечестве. Гуманисты превратили человечество в самоцель, в божество. Человечество — средство, а не цель, говорит Ницше, — и он тысячу раз прав. Человечество, — говорит он, — материал для опыта, поле обломков. А разве не то же самое говорит наука, Дарвин? Тысячи червей гибнут для того, чтобы остался один, наиболее приспособленный червь. Тысячи людей должны погибнуть, чтобы выработался один настоящий человек.

— Теперь я понял вашу экономическую науку, — уже спокойно сказал Чьюз. Ему даже стало стыдно своего гнева: с кем он спорит? — Вы хотите, чтобы люди оставались червями. А мы хотим сделать людей людьми. Да, да, всех сделать людьми!

— Не будем спорить, — сказал Ферн. — Господин Докпуллер просил передать вам два предложения: во-первых, установить ваши приборы в его доме и в саду.

— Как, только для него?

— Во-вторых, принять участие в изучении проблемы продления жизни.

— Чепуха! — снова раздражаясь, воскликнул Чьюз. — И потом это же увеличит число безработных, да еще каких: стариков!

— Господин Докпуллер приглашает вас на службу с тем, чтобы вы нашли средство к продлению его жизни. Других это не касается.

— Разных там погонщиков скота…

— Что?

— Итак, Докпуллер хочет прожить до двухсот лет, а дети пусть умирают! Вот она, ваша наука! Но я молчать не буду! Я разоблачу вас! Я напишу в газеты!

— Что ж, попробуйте! Вы просто не представляете, профессор, что говорите.

Не прощаясь, Чьюз выбежал вон.

 

7. Профессор Чьюз пробует изменить направление лучей

Что же делать? Да, да, что делать дальше? Вернувшись в свою лабораторию, Чьюз мучительно думал над этим. Последняя надежда исчезла. Миф о «просвещенной филантропии», которому он уже готов был поверить, рассыпался при первом же прикосновении к нему. Сам «великий филантроп» превратился в чудовищную карикатуру.

И все-таки даже не это было самым ужасным. Чьюза неустанно терзала мысль о том, что десяткам миллионов людей нечем жить.

Он знал о безработице, но ему никогда не приходило в голову, что между безработицей и его научными работами может быть какая-нибудь связь. Если же на земле действительно тесно, к чему его работы, к чему лучи? От чего приятней умирать: от туберкулеза или от голода?..

В то время как он ломал голову в поисках выхода, Ферн считал, что все в порядке — законы биологии, Дарвин, борьба за существование… Зачем ему иной порядок! Пусть погибают миллионы «червей» — ведь «сверхчеловек» Докпуллер живет! По одному его требованию ему доставят в ящиках земной шар!

Борьба за существование! Но разве человек только животное? Разве история человечества лишь разросшаяся глава из Брэма? Животным тесно, потому что они ищут готовую пищу, но человек работает, производит, сеет, — разве не может он создать для себя достаточно пищи?

И вдруг Чьюз вспомнил… «Да, да, возможно, здесь разгадка?»

Он заперся в лаборатории — и все опять вошло в норму. Дни и ночи он не прерывал своего уединения. Профессор впускал к себе только маленького Гарри, продолжая опыты облучения, да Роберта, который приносил ему пищу и необходимые материалы.

Чьюз вышел из лаборатории через месяц. Таким оживленным Роберт не видел его уже давно, с самого момента открытия этих «проклятых лучей» (иначе Роберт их и не называл — столько беспокойства внесли они в его прежде размеренную жизнь). Профессор даже что-то напевал себе под нос — Роберт знал, что это случалось с ним чрезвычайно редко, в самые счастливые минуты.

В таком настроении Чьюз поехал в совершенно новое место: в министерство земледелия. Его принял сам министр Моррисон. Он был озадачен приездом ученого. Чьюз это заметил.

— Вас, господин министр, видимо, удивляет мой визит, — сказал он. Действительно, до сих пор я работал над проблемами, далекими от вашего ведомства. Быть может, вы слышали о «лучах жизни»?

— Нет человека, который не слышал бы о вашем великом изобретении! — с пафосом ответил министр.

— И нет человека, который взялся бы его осуществить! — раздраженным тоном возразил Чьюз. — Находят его и дорогим и ненужным. В стране миллионы безработных, тесно, не хватает пищи — к чему же уничтожать болезни?

Моррисон молчал. Он недоумевал, какое отношение все это имеет к нему и его министерству.

— Но ведь люди — не животные, — продолжал профессор. — Они могут увеличить количество пищи, и наука обязана помочь в этом. Вы знаете, конечно, что мои лучи уничтожают микробов. Если же повысить их интенсивность, ими можно уничтожать и более крупные организмы. Ими будут уничтожены вредители полей никакими другими средствами вы не достигнете таких результатов. Не знаю, насколько именно снижают сейчас урожай вредители, но уверен, что цифра изрядная. Не правда ли?

— Да, порядочная, — подтвердил Моррисон, удивленный неожиданным оборотом дела. — Но…

— Но это еще не все! — не слушая, с увлечением продолжал Чьюз. — Вы знаете, господин министр, когда я открыл свои лучи, они, к моему ужасу, не только не вредили микробам, а, наоборот, были очень полезны для них. Под их действием микробы размножались гораздо быстрее. Вскоре, однако, я выяснил, что стоит увеличить интенсивность облучения, и оно станет смертельным для микробов. И вот теперь я вспомнил о лучах, полезных для микробов. Я испробовал их не на микробах, а на кроликах, мышах, крысах. И представьте, результат оказался тот же! Все они выросли вдвое быстрее, чем обычно, и вдвое быстрее принесли потомство! Вы понимаете, что это значит, господин министр?

Моррисон молчал.

— Есть все основания полагать, что эти более слабые лучи оказывают такое же действие на всех животных. Не правда ли, настоящие «лучи жизни»? Подумайте, что можно с ними сделать! В каких-нибудь несколько лет «лучи жизни» во много раз увеличат поголовье скота. Но и этого мало! — Чьюз вскочил. — А что, подумал я, если они подействуют также и на растения? Ведь солнечные лучи полезны как животным, так и растениям. Я попробовал и… вы догадываетесь? Да, да, они также ускоряют рост и созревание растений. Мы сможем снимать два-три урожая в год. Подумайте, сколько пищи! А говорят: «тесно на земле»! Нет, господа, вы забыли, что человек — не зверь, он имеет науку, она спасет его! Но настоящая наука, а не ваша человекоистребительная чушь!

Все это старый ученый прокричал в состоянии крайнего возбуждения. К удивлению Моррисона, старик обращался уже не к нему, а к кому-то в раскрытое окно. Это было ужасно нелепо, потому что за окном на высоте многих этажей не могло быть никого, кроме голубей.

— Простите, я несколько погорячился, — сказал Чьюз, придя в себя и снова опускаясь в кресло. — Я хотел рассказать вам еще об одном удивительном свойстве лучей. Лучи, убивающие микробов, совершенно безвредны для более крупных организмов, более того — они-то как раз и стимулируют их развитие. Таким образом, лучи, содействующие развитию домашнего скота, вместе с тем ликвидируют эпизоотии, гак как уничтожат микробов, клещей, мух… Лучи, убивающие полевых вредителей, в то же время ускорят вызревание хлебов. Вы видите, какое благоприятное сочетание!

Чьюз посмотрел на Моррисона. Тот продолжал молчать.

— Но сознаюсь, господин министр, — сказал после некоторой паузы профессор, — я изменяю своим принципам, сообщая вам это. Я лично не сомневаюсь, что все именно так, как я говорил. Но, видите ли, не все нужные опыты проделаны. И вот тут-то, господин министр, необходимо ваше содействие. Надо произвести облучение целых стад и полей. Не беспокойтесь, — поспешно добавил профессор, наученный горьким опытом, — никаких особенно больших ассигнований со стороны министерства не потребуется. Кое-какие средства у меня есть, и я обращу их на опыты. Что же касается уничтожения Y-лучами полевых вредителей, то тут вообще можно уже приступать к практической работе. Опытами это уже проверено, и я продемонстрирую их вам с тем, чтобы министерство земледелия рекомендовало мой способ фермерам. Необходимо будет начать производство прожекторов средних размеров. Об этом я позабочусь вместе с господином Мак-Кенти.

— Рекомендовать фермерам? — переспросил Моррисон, до сих пор упорно молчавший. — Вы ручаетесь, что лучи безвредны для растений?

— Не просто безвредны, а полезны, — подчеркнул Чьюз.

— Жаль! Лучше бы они уничтожали не вредителей, а посевы.

Чьюз не понял. Он подумал, что ослышался.

Моррисон, между тем, продолжал:

— Мы, возможно, и проведем ваши опыты, профессор. Но только не в этом году, а позже… может быть, в следующем… или через несколько лет… вообще, когда будет более подходящая конъюнктура.

— Конъюнктура? — спросил профессор в явном недоумении. — Что вы имеете в виду?

— Что ж, тут никакого секрета нет… Скоро все заговорят об этом… Мы вступаем, профессор, в полосу депрессии.

— Я не очень внимательно слежу за газетами, — возразил Чьюз, — но все же знаю, что, по мнению печати, затруднения носят временный характер, перспективы, в общем, благоприятны…

— О, эти успокоительные заверения — лишь тормоза при спуске с горы, усмехнулся министр. — Мы-то успокаивать себя не можем. Все признаки перепроизводства налицо. Товары не находят сбыта, цены падают. Министерство уже наметило необходимые меры. Они помогут выправить положение. Мы намечаем заключить с фермерами контракты на сокращение посевов пшеницы на три миллиона гектаров. Разработаны и другие планы. Придется уничтожить излишки поголовья: до шести миллионов поросят и около миллиона свиноматок Я это говорю для того, профессор, чтобы вам стало совершенно ясно, насколько сейчас несвоевременны ваши опыты…

— Позвольте, — воскликнул Чьюз, — в стране миллионы безработных!

— Это другая сторона депрессии, — спокойно сказал министр.

— Но как же можно говорить об излишках, более того, как можно уничтожать пищу, когда миллионы людей голодают?

— Безработные не могут поглотить излишков, — возразил министр. Покупательная способность безработных низка.

— Неужели такая позорная вещь, как намеренная порча пищи, снова может повториться? — все более волнуясь, сказал Чьюз.

— Да, процветание длилось долго, и нам стало казаться, что оно и не кончится. Что делать! Не в наших силах удержать его.

— Варварство! — не выдержал Чьюз.

— По-человечески я вас понимаю, — как можно спокойнее сказал министр. — Но будьте объективны, и вы сами поймете, как наивно ваше негодование. Это все равно, как если бы профан (простите!), попав в операционную во время ампутации, назвал бы хирурга злодеем…

— Когда у людей нет аргументов, они заменяют их аналогиями! — со злобой бросил Чьюз. — Может быть, ампутация — несовершенный метод, и медицина, придет время, заменит его лучшими средствами, но сегодня это все-таки лечение. А уничтожение пищи — это не лечение, это самая отвратительная, позорная болезнь.

— А как бы вы поступили? — не скрывая своего раздражения, спросил министр. — Позвольте поинтересоваться, что сделали бы вы на моем месте?

— Отдал бы пищу безработным.

— Я вам сказал: у них нет денег.

— Бесплатно.

— Бесплатно?

Министр уставился на Чьюза. На мгновение он потерял дар речи, но вдруг, не выдержав, расхохотался.

— Вот так мера! Да на другой же день все бросят работу. Зачем работать, когда кормят даром! Нет, профессор, достаточно и того, что безработный получает пособие. Многих и это развращает…

— А мясо бросать в море можно? Вы согласны кормить бесплатно рыб, лишь бы не людей!..

— С вами трудно говорить, профессор, — министр откровенно сердился. Рабочие, даже безработные, — это покупатели, понимаете, это рынок. А море — не рынок. Выбрасывать пищу в море иногда и целесообразно. Но выбрасывать пищу бесплатно на рынок — это безумие! Поймите же, цель разумной политики в том, чтобы ликвидировать излишки, удержать цены от падения, а вы предлагаете снизить их до нуля!

Чьюз начинал понимать, что у министра действительно есть какая-то своя логика — такая же, как у Ферна, когда он доказывал, что уничтожение болезней вредно.

— Все же я не верю, чтобы страна, правительство могли одобрить это, сказал Чьюз.

— Президент одобрил. Чем решительнее будут меры, тем быстрее мы изживем депрессию. Явление это временное, скоро опять начнется подъем. А вот вы, профессор, своими лучами действительно вызвали бы хроническую депрессию. Два-три урожая в год, говорите вы, огромное поголовье скота… Да это катастрофа! Вы задушите нас обилием пищи!..

Чьюз уже не пытался возражать. На этот раз он ушел, не возмущаясь, не грозя разоблачением. Да и что было разоблачать: завтра они сами громко объявят о своей программе «лечения»!

 

8. Профессор Чьюз знакомится с новейшей астрологией

Роберт был поражен переменой, которая произошла с хозяином. Он уезжал в самом радостном настроении, а вернувшись, был мрачен и, главное, молчалив. Роберт знал, что молчание всегда выражало у профессора крайнюю степень раздражения. Случалось, что на профессора нападали припадки гневного крика или злобной язвительности, но они быстро проходили. Когда же хозяин впадал в молчание, дело было дрянь!

Действительно, день проходил за днем, а мрачное настроение Чьюза не рассеивалось. Он совершенно забросил лабораторию, заходил туда только ради опытов над Гарри. Дни и ночи сидел он в своем кабинете. Почти до утра там горел свет.

Чьюз занялся совершенно новым делом. После разговора с Моррисоном он почувствовал, что дело в чем-то большем, чем отдельные извращения. Если правительство не боялось выступить с такой странной программой, следовательно, оно знало что-то такое, чего он не знал. И как добросовестный исследователь, он обратился к экономической науке. Книжный магазин, постоянным клиентом которого он состоял, доставил ему последние новинки.

Но чем больше он читал, тем меньше понимал. Одни заявляли, что кризисы так же неизбежны, неожиданны и неотвратимы, как ураганы. Другие, наоборот, все отрицали: кризисы — миф, злостная выдумка красных…

Он, по своему обыкновению, терпеливо исследовал странные книги, хотя все больше терял доверие к этой сомнительной науке. Но когда в труде профессора одного из крупнейших университетов страны Чьюз вычитал, что депрессия, безработица и все беды происходят от того, что через каждые восемь лет Венера попадает в поток солнечных лучей, идущих к земле, он с яростью захлопнул книгу и вышел в сад. Он чувствовал, что задыхается…

Больше к этим «ученым» книгам Чьюз не возвращался. Зато он съездил в университет на доклад знаменитого доктора философии Сэмсама, автора прославленного трактата «О природе человека». Маститый философ считал преувеличенными все опасения, однако предупреждал, что депрессии вообще неизбежны, более того, необходимы. Таков мудрый закон природы. Это великое очищение страданием: отметая все слабое, избирая и сохраняя жизнеспособное и полноценное, оно закаляет душу человечества, душу нации…

Доктор, высокий старик с представительной внешностью, говорил убежденно, красноречиво, могучая грива седых волос развевалась, руки простирались к залу, а перед Чьюзом, не исчезая, стояло видение: уродливый карлик, советник Докпуллера…

Чьюз не выдержал: переступая через ноги соседей, провожаемый негодующими взглядами, он пробрался к выходу.

Домой он ехал в крайнем раздражении. Как назло, закапризничал мотор, и машина застряла на шоссе. Джону никак не удавалось завести ее. Вскоре к шоферу присоединился пожилой прохожий, по виду рабочий. Их объединенным усилиям мотор уступил. Профессор предложил подвезти неожиданного помощника. По дороге тот успел рассказать, что он уже третий месяц без работы и что у него нет больше сил смотреть, как голодает пятилетняя дочка. Он оставил ее с женой, а сам идет в небольшой городок, где у родичей маленькая лавка, — может быть, там он получит работу… Чьюз видел, что его спутник и сам этому уже не верит, а рассказывает только потому, что надо же человеку поделиться с кем-нибудь своими горестями. Чьюзу было стыдно перед своим спутником и за то, что тот голоден, а он сыт, и за то, что тот идет пешком за сотни километров, в неизвестность, а он, Чьюз, едет в прекрасном автомобиле, и дома его ждут слуги, обед, постель… Но тяжелее всего было сознавать, что в руках у него средство, которое могло бы накормить всех голодных, а он должен бессильно молчать. Что мог он сказать? Все слова были бы лицемерием…

Заметив, что хозяин хмурится, рабочий оборвал свой рассказ:

— Впрочем, вам неинтересно…

Боясь обидеть его молчанием, Чьюз поспешно сказал:

— Большое несчастье… И я не понимаю, почему…

— А чего тут не понимать? — возразил спутник. — Вы вот их спросите, — он протянул свои руки, — сколько они поработали на своем веку… А что получили? И сотой доли того не купили, что сами сработали… А таких рук миллионы. Наши руки все сделали, а хозяева теперь на нашем же добре разлеглись, как собака на сене: самим сожрать невозможно и нам не дают… Вы-то сами не из хозяев? А то извините за правду…

— Нет, нет, какой я хозяин! — воскликнул Чьюз. То, что сказал этот случайный спутник, было так ясно и просто, что Чьюз не понимал, как все это раньше не пришло ему в голову? Стоило ли просиживать ночи над трудами «астрологов»!

Высадив спутника у своего дома, Чьюз стал упрашивать его взять вознаграждение.

— Подумаешь, большое дело — помог наладить мотор, — смущенно отвечал рабочий, — зато вы меня подвезли.

— Прошу вас! Вы оказали мне услугу! Большую услугу! — с жаром говорил Чьюз. Не мог же он объяснить; что эта услуга состояла вовсе не в том, что ему помогли завести машину…

Рабочий взял деньги и поблагодарил.

— Дочке отошлю, — сказал он с виноватой улыбкой. — Если обидел я вас своим разговором, пожалуйста, извините… Да нет, вы не из хозяев, сразу видно…

Он ушел, а Чьюз, глядя ему вслед, думал: «Да, по вине Докпуллера, Мак-Кенти и всех прочих хозяев голодают миллионы людей, голодают дети, а я, наивный человек, надеялся, что Докпуллер и Мак-Кенти помогут накормить голодных, помогут спасти — их от болезней!.. Как жалко, что нет Эрни… Пожалуй, он был не так уж не прав. Поговорить бы с ним, посоветоваться…»

«Накормите сегодня голодных!» — так говорил его сын Эрни. Что же, он может это сделать сегодня же! Но Эрни предупреждал, что ему не позволят, не дадут это сделать. Да, Докпуллер, Мак-Кенти не хотят этого. Но теперь, после его открытий, наука сильнее Докпуллера. Если же и государство не хочет помочь ему накормить голодных, он обойдется без государства. Через голову правительства он обратится к тем, кому нужны его изобретения.

 

9. Новый триумф ученого

Мрачные мысли оставили Чьюза. Он снова с головой ушел в научную работу. Надо было довести до конца опыты над животными.

Уиппль регулярно навещал Чьюза. Однажды, войдя в лабораторию, он услышал исступленный визг поросят и меланхолическое мычание телят. Лаборатория превратилась в небольшую зооферму: несколько телят и поросят, заключенных в отдельные деревянные клетки, пополнили общество крыс и морских свинок.

Чьюз посвятил журналиста в новые опыты и до известной степени сделал его участником их. Он предложил ему регулярно, каждый день, производить фотоснимки подопытных животных. Но Уиппль должен был дать слово, что ничего не будет сообщать об опытах до тех пор, пока профессор не разрешит.

Началось с неудачи: два поросенка не выдержали облучения. Но как часто бывает в научной работе, неудача послужила толчком к ценным открытиям. Были найдены, наконец, те лучи, которые действовали на развитие живого организма наиболее выгодным образом.

Из остальных четырех поросят два были подвергнуты непрерывному действию лучей разной интенсивности. Двум поросятам было предоставлено развиваться естественным путем.

Уже через две недели разница между животными, оставленными без облучения и подвергнутыми ему, стала огромной. Поросенок № 1, максимально облученный, был, по крайней мере, вдвое больше № 3 и № 4, оставленных без лучей, поросенок № 2, в результате менее интенсивного облучения, занял среднее положение. Такая же картина наблюдалась и у телят.

Уиппль, в полном восторге от успеха, уговаривал профессора опубликовать эти результаты. Но осторожный Чьюз продолжал опыты.

Только через две недели, когда результаты стали еще более поразительны, профессор согласился на их опубликование.

— Это сказочно! — восторгался Уиппль. — Ничего подобного, да что там подобного, хотя бы отчасти похожего на это, наука не знала!

— Вы не совсем правы, Уиппль, — возразил Чьюз, — нечто подобное наука все-таки знает. Вам, Уиппль, как медику, должно быть известно, что развитие организма регулируется важнейшим гормоном — так называемым тироидином, вырабатываемым щитовидной железой. Так вот, действующее начало этого гормона тироксин — химией получено искусственно. Введенное в кровь личинок, оно чрезвычайно убыстряет их превращение во взрослых особей. Правда, при этом, например, головастики превращаются в карликовых лягушек, так как накопление материала в организме не поспевает за быстрым развитием. К счастью, мне удалось этого избежать, иначе практический эффект моих опытов был бы, как вы понимаете, невелик. Конечно, наши телята и поросята поглощают пищи гораздо больше, чем нормально развивающиеся, но не забывайте, что те же лучи заставят гораздо быстрее развиваться и растения. Так что нашим обжорам пищи вполне хватит, а мы останемся в чистом выигрыше!

— Да и вообще, профессор, как можно сравнивать каких-то головастиков и лягушек с коровами? — возмутился Уиппль. Он уже предчувствовал новую сенсацию и заранее ею наслаждался.

На другой же день в «Свободе» появилось составленное Уипплем сообщение об опытах, серия фотоснимков, показывающих постепенное развитие животных, и популярная статья профессора Чьюза. В загородную лабораторию началось паломничество ученых и журналистов.

И снова на Чьюза налетел ураган поздравлений и приветствий. Вновь Роберт отвечал на телефонные звонки, никак не успевая подносить корм знаменитым животным.

 

10. Профессор Чьюз сжигает корабли

Теперь, после удачи опытов, после того, как газеты разнесли по всей стране вести о чудесах в особняке профессора Чьюза, можно было начинать действовать. Чьюз чувствовал, что наступил момент, который решит судьбу его изобретений. Хотелось с кем-нибудь посоветоваться. Может быть, подождать возвращения Эрни?

Чьюз позвонил невестке. Луиза сообщила, что Эрни еще за границей и вряд ли вернется скоро. Он на Международном конгрессе в защиту мира.

Чьюз пожурил Луизу за то, что она так давно не была у него с Джо. Да что откладывать! Если она свободна, пусть сейчас же приезжает. Джо ему не помешает, наоборот, он с удовольствием отдохнет от работы.

Милый Джо! За всеми этими делами он совсем забыл о Мышонке. Чьюз улыбался, вспоминая внука и его быстрые черные глаза. За них его и прозвали «Мышонком».

Едва Роберт открыл дверь на звонок, Джо прошмыгнул мимо него, бросился в кабинет и повис на шее у деда.

Роберт был очень доволен: мрачная полоса в настроении хозяина кончилась. Теперь опять пойдет спокойная жизнь.

Когда старый слуга вошел в кабинет сообщить о том, что обед подан, профессор и невестка весело разговаривали, а пятилетний Джо примостился у деда на коленях. На полу высилась башня, построенная из тех самых книг и журналов, которые были в последние дни доставлены из магазина.

После обеда старик вздремнул в кресле. Луиза и Джо гуляли в саду. Разразился ливень — они спрятались под навесом у двери, и Джо радостно визжал, следя за водяными потоками. Струя воды падала в бетонированную канавку и, увлекая с собой опавшие листья, вздуваясь огромными пузырями, мчалась через сад, чтобы у самой ограды с шумом низвергнуться сквозь решетку в канализационный люк.

Вышел Чьюз. Ливень прекратился, лишь редкие капельки дождя плавали в похолодевшем воздухе.

— Дедушка, посмотри, какая река! — в восторге кричал Джо. — Вот бы пустить кораблики!

— Кораблики? — спросил дедушка. — Это можно. Пойдем.

И, взяв внука за руку, он возвратился в кабинет.

— Вот, — сказал профессор, — бери, делай кораблики! — он показал на башню из книг.

Но Джо не поверил.

— Книги рвать нельзя! — наставительно сказал он.

Дедушка засмеялся.

— Папа говорит, что книги рвать нельзя! — настойчиво повторил малыш, хмуря брови.

— Папа всегда говорит правильно! — согласился дедушка. — Но, видишь ли, Мышонок, это книжки особенные: их можно рвать.

— Эти книги сделаны для корабликов? — недоверчиво спросил Джо. Он в первый раз слышал о таких книгах.

— Ну, не совсем для корабликов, — засмеялся дедушка, — но это, пожалуй, самое лучшее, на что они могут пригодиться.

И так как Джо все еще колебался, дедушка вырвал большой лист и смастерил изумительный корабль. Джо вырвал страничку поменьше и сделал маленький кораблик. Но у него не получалось так хорошо, как у деда. Дед показал ему, как нужно делать кораблики, и вскоре общими усилиями была построена целая флотилия. Кораблики гордо качались на волнах. К сожалению, все они были обречены: мутный поток бросал их на решетку, и они проваливались в черную яму.

— Пустяки! — сказал дедушка огорченному внуку. — Еще много книжек.

Они вернулись в кабинет и выпустили новую флотилию. Дедушка строил корабли, а Джо пускал их, и когда флот исчезал, прибегал за пополнением. Сначала дед не поспевал, а потом так наловчился, что на верфях всегда был готовый запас.

Но поток истощился, река обмелела, последние корабли, не доплыв до решетки, сели на мель, заготовленные резервы остались неиспользованными…

…Был уже вечер, когда старик провожал гостей. Он усадил их в машину.

— Том, не забывай почаще их привозить! — сказал он шоферу сына.

— Обязательно, господин профессор! И за вами буду приезжать почаще…

— Ну-ну, за мной незачем. Сам приеду…

Ветер разорвал дождевые тучи; в темно-синих просветах мерцали холодные одинокие звезды.

Ученый торопливо прошел по дорожке сада, не посмотрев на них.

…Он долго писал в своем кабинете и только поздно вечером позвонил Роберту.

— После дождя как будто сыро, хорошо бы затопить.

Пока Роберт раскладывал и разжигал дрова, он кончил писать. По комнате заструилось смолистое тепло.

— Роберт, вызовешь посыльного, немедленно отправишь.

Оставшись один, он придвинул кресло к камину. Красные огненные змейки весело играли с деревом.

Лицо Чьюза озарила лукавая усмешка. Он наклонился, поднял лежавшие на полу бумажные корабли и бросил их в огонь.

 

11. Профессор Чьюз знакомится со «Свободой»

С утра Чьюз отправился в лабораторию. День начался, как всегда, с опытов над Гарри. Профессор был очень доволен результатами этих опытов. Начав два месяца тому назад облучение с десяти минут, он довел его уже до двух часов, и лучи не только не оказывали вредного влияния на организм полуторагодовалого ребенка, но, наоборот, явно уничтожали все признаки рахита. Мать, приносившая ребенка, каждый раз растроганно благодарила ученого.

На этот раз Чьюз не ограничился опытами над Гарри. Он просидел в лаборатории до обеда, и Роберт с удовольствием отметил, что полоса молчания кончилась.

Только за обедом профессор развернул газеты. Лицо его на мгновение омрачилось.

— Роберт, ты отослал вчера пакет?

Да, профессор может не беспокоиться: все сделано, как он распорядился.

Странно: статьи в «Свободе» не было. Впрочем, она могла не попасть в очередной номер, нужно подождать до завтра.

На другой день все происходило так же: опыты над Гарри, работа в лаборатории и лишь за обедом — газеты. Статьи не было. Позвонив Уипплю, профессор попросил его немедленно приехать.

Уиппль, всегда радостно мчавшийся к Чьюзу, на этот раз ехал без всякого энтузиазма. Два дня назад, вскрыв полученный от Чьюза пакет, он ахнул: это была сенсация, какая, пожалуй, еще никогда не попадала в его руки. Изменив всем своим принципам, профессор Чьюз написал политическую статью — и какую статью! Он рассказывал о всех своих переговорах с коммерсантами, правительством Великой Демократической республики и ее первым миллиардером самим Докпуллером! Он обвинял их в том, что они пытались скрыть от народа «лучи жизни», которые навсегда избавили бы людей от болезней и голода… Он доказывал, что народ должен сам взяться за свое спасение. Для этого он, профессор Чьюз, предлагает создать «Лигу спасения», во главе которой станет он сам. Он призывает всех делать взносы в лигу. Пусть каждый вносит, сколько может: пусть последний бедняк, не стесняясь, внесет самую мелкую монету. Эти мелкие монеты миллионов людей заменят миллионы немногих богачей и составят основной капитал лиги. Богатые не хотят уничтожить болезни, потому что они достаточно хорошо защищены от болезней своими богатствами. Они ничего не имеют против того, чтобы народ вымирал. Миллиардер Докпуллер и его советники считают, что это даже полезно: меньше будет безработных!

Они говорят, что население не должно увеличиваться, потому что ему не хватит пищи. Ложь! Это говорят те, кто уничтожает пищу, кто заставляет перепахивать засеянные поля, жечь хлеб, резать скот и выбрасывать мясо… «Лига спасения» на собранный капитал приобретет земли и при помощи «лучей жизни» даже на небольших участках вырастит такие урожаи, каких не дают огромные владения земельных магнатов. «Лучи жизни» уничтожат полевых вредителей и, ускорив созревание хлебов, за одно лето дадут несколько таких урожаев, каких еще никогда не производила земля. Лига приобретет стада. Скот под действием У-лучей будет расти вдвое быстрей.

Пищу лига сможет отпускать по очень низким ценам и все же будет иметь прибыль. Это позволит непрерывно расширять хозяйство, а позже организовать и сеть дезинфекционных станций, которые постепенно искоренят в стране заразные болезни. Прибыль вскоре же позволит возвратить вкладчикам их взносы с некоторым процентом, который определится позже.

Так народ спасет сам себя, без богачей, без правительства, с помощью одной науки!

…Потрясая перепечатанной рукописью, Уиппль ворвался в кабинет редактора. Но тот, даже не читая рукописи, а только перелистав ее, резко спросил:

— Зачем вы принесли этот бред?

— Это писал профессор Чьюз!

— Вы потеряли чувство реальности, Уиппль, — с явным сожалением глядя на репортера, сказал редактор. — Вы думаете, ваш Чьюз может идти против Докпуллера?

— Что ж теперь делать? — спросил сбитый с толку репортер.

— Это ваше дело, — равнодушно ответил редактор. — Возвратите рукопись с каким-нибудь приличным объяснением.

Теперь Уиппль ехал к профессору с рукописью, но, увы, без «приличного объяснения» — он никак не мог его придумать. Так, не зная наперед, что он скажет, репортер переступил порог лаборатории. Увидев ученого, он вдруг понял, что не придумал ничего потому, что и не хотел ничего придумывать, — он слишком глубоко уважал этого замечательного старика.

— Уиппль, что это значит? — спросил профессор, отрываясь от микроскопа. Когда-то вы сами просили у меня статью, а теперь маринуете ее?

— Профессор, ваша статья не может пойти! — без обиняков сказал Уиппль, протягивая ученому рукопись.

— Не может? — профессор сдвинул очки со лба на глаза и посмотрел на возвращенную рукопись. Снял очки, протер их, снова надел и вновь посмотрел на рукопись. — Не может?.. Почему же не может?

— Я очень сожалею, хотя я лично тут и ни при чем… Но видите ли… Докпуллер — это такая сила… Никто не смеет идти против… «Свобода», во всяком случае, не смеет…

— Ну что ж. Я напечатаю в других газетах, — спокойно сказал профессор. Всего хорошего, Уиппль!

Уиппль стоял ни жив ни мертв — если сейчас он уйдет, больше его никогда сюда не впустят, да и сам он никогда не посмеет прийти.

— Поверьте, профессор, я совершенно не виноват… Я возмущен не меньше вас. Если бы я мог быть чем-нибудь полезен вам…

— Чем же вы можете быть мне полезны? — с сомнением посмотрел на него Чьюз.

Уиппль почувствовал, что краснеет.

— Разве вот что… — в раздумье продолжал ученый. — Если бы вы взялись размножить мою рукопись… Для рассылки по всем редакциям. Понятно, я уплачу…

— Что вы, что вы, профессор! Рад буду сделать это. Но… боюсь сказать… Вряд ли кто-нибудь поместит статью… Если уж «Свобода»…

— Вы думаете?.. Попробуем все-таки…

Уиппль был убежден, что статью Чьюза никто не напечатает. А как бы ему этого хотелось! И не только ради ученого и его изобретения. Уиппль злился на редактора и был бы счастлив, если бы нашелся такой храбрец, который утер бы нос господину Керри.

Увы, в течение последовавших двух дней одна редакция за другой извещала о невозможности принять статью. Чьюз был ошеломлен…

— Неужели же никто? Может быть, мы забыли какую-нибудь газету? — спрашивал он Уиппля, который, казалось, переживал эту неудачу не менее болезненно, чем сам профессор.

— Нет, — уныло отвечал Уиппль, — мы разослали статью всем. Есть, правда, еще «Рабочий», но это почти листок, он не в счет.

— А, может быть, он напечатал бы?

— Пожалуй…

— Так что ж вы молчали до сих пор?

— Профессор, это коммунистическая газета! — в ужасе воскликнул Уиппль.

— Не все ли равно! Раз они напечатают… А политикой я не интересуюсь… Коммунисты — так коммунисты…

— Прошу вас, не делайте этого! — взмолился Уиппль. — Вы навсегда скомпрометируете себя. Ни один человек со средствами ничего не внесет в «Лигу спасения».

— Мне не нужны Докпуллеры! — резко возразил Чьюз. — Они ни при каких обстоятельствах ничего не внесут. Гроши бедняков надежнее.

— Не обманывайте себя, профессор. Кто внесет эти гроши? Миллионы бедняков, которые едва собирают деньги на то, чтобы прокормить своих детей?

— Что же делать, Уиппль? — в полном отчаянии спросил Чьюз.

— Подождите, профессор! Подождите хоть один день. Может быть, мы найдем какой-нибудь выход.

— Хорошо, Уиппль. Один день я подожду. Но только один день.

Уиппль умчался.

 

12. Искусство компромисса

Редактор-издатель «Свободы» господин Керри пришел в ярость, услышав об ультиматуме Уиппля.

— Что вы носитесь со своим Чьюзом? — кричал он, стуча кулаком по столу. Старик сошел с ума, а вы хотите, чтобы мы печатали его воззвания! Неужели вы всерьез думаете, что можно выступить против Докпуллера? Да и ради чего?

— Чьюз напечатает свою статью в «Рабочем», — упрямо повторял Уиппль.

— Ну и пусть печатает, нам-то какое дело? Да и они не напечатают. Чтобы там ни говорили о коммунистах, они не такие наивные парни и сразу поймут, что из этой смехотворной лиги ничего выйти не может.

— Не напечатают о лиге, — возразил Уиппль, — напечатают о Докпуллере, о том, как мы отнеслись к ученому, чье имя гремит на весь мир. Сообщат, как мы выбросили в корзину его статью…

— Так что же вы предлагаете? — раздраженно закричал Керри. — Поймите, задевать Докпуллера невозможно.

— Может быть, найдется какой-нибудь компромисс? — осторожно подсказал Уиппль.

— Компромисс? — задумался редактор. — Да, компромисс иной раз великая вещь. Особенно, если знать, как за него взяться. Я подумаю, Уиппль.

— Напоминаю, господин редактор, что профессор Чьюз согласился ждать только один день.

— Ладно, подождет ваш профессор. Я вас позову…

Уиппль позвонил Чьюзу: дело как будто пошло на лад; правда, ничего определенного еще нет, но чутье журналиста подсказывает ему…

Следующий день Чьюз начал как всегда: утром в течение двух часов пятнадцати минут шло облучение Гарри. Затем профессор хотел продолжать работу над Z-лучами, но Роберт вызвал его к телефону (аппарат все еще не был возвращен в лабораторию). Говорил старый друг, тот самый, который некогда рекомендовал ему Уиппля. Он поздравлял… с чем — Чьюз не расслышал… Появилось сегодня в «Свободе»… Что именно?

«Почему же Уиппль не предупредил, что статью напечатают?» — подумал он.

Что? Не статья? Что такое? Сообщение о присуждении ему Большой Национальной премии имени Докпуллера?

Чьюз в досаде бросил трубку. Да как они смели? Что это, взятка?

Он развернул газеты: всюду под огромными заголовками сообщалось о премии. Тут же были помещены поздравления самого Докпуллера и директора Института имени Докпуллера профессора Рибо. Среди корреспонденции Чьюз нашел пакет с извещением института и личное письмо профессора Рибо…

Вновь без передышки зазвонил телефон, вновь на Чьюза обрушился поток телеграфных поздравлений.

А профессор, злой до предела, сидел у себя в кабинете и писал, зачеркивал, опять писал и опять зачеркивал… Самые язвительные слова казались ему недостаточно резкими и злыми. Задыхаясь от гнева, он позвонил в «Свободу», вызвал Уиппля и сообщил, что сейчас пришлет в редакцию «Свободы» так же, как и во все другие газеты, письмо с отказом от премии имени Докпуллера. Газеты обязаны поместить это письмо, так как они напечатали сообщение о его награждении. На расстоянии Чьюз почувствовал, как испугался Уиппль. Ради бога, пусть профессор ничего не предпринимает, сейчас он сбегает к главному редактору. Через пять минут Уиппль уже молил профессора повременить с отправкой писем — сейчас к нему выезжает главный редактор Керри.

Не прошло и получаса, как Керри сидел в кабинете профессора. Чьюз успел закончить письмо и в ответ на поздравление вручил Керри отказ от премии.

Керри прочел и укоризненно покачал головой.

— Ах, профессор, профессор! Ну зачем вы это написали? Я понимаю, конечно, ваше состояние. Но почему вы не хотите понять объективные обстоятельства?

— Я уже достаточно наслышался о разных объективных обстоятельствах, резко возразил ученый. — Нельзя ли что-нибудь поновее и, главное, посерьезнее?

— Да, да, конечно, можно, — охотно согласился Керри. — Мне не нужно говорить вам, профессор, о том уважении, какое я испытываю к вам. — Лицо Чьюза передернулось. — Да, уважение, такое же, какое испытывает к вам вся страна, весь мир, — без тени смущения продолжал редактор. — Но я поражен тем неуважением, какое, простите, профессор, вы проявляете к науке.

— Что вы там говорите? — воскликнул не столько обиженный, сколько изумленный ученый. — Я — и неуважение к науке?

— Простите, профессор, я прямой человек и говорю прямо. Как же иначе можно назвать ваш отказ от Большой премии?..

— …имени Докпуллера, — докончил Чьюз.

— Не в имени дело, — возразил Керри. — Разве вы не признаете научных заслуг профессоров Рибо, Берроу, Турека?

— Позвольте, позвольте, господин редактор, при чем тут они?

— Как при чем? Почему вы хотите оскорбить их?

— Отказываюсь вас понимать…

— Ведь премию присуждал вам не Докпуллер, а замечательные ученые, имеющие мировую славу. Своим отказом вы оскорбляете их.

— В письме ясно изложены мотивы.

— Это меньше всего касается Докпуллера. Хотя институт и носит его имя и финансируется им, но в своей научной работе он совершенно независим от Докпуллера. Да и какие собственные интересы может иметь Докпуллер в научной работе?

— Его отношение к моей работе показывает, что может иметь, — возразил Чьюз.

— Ведь вы же сами писали, что Институт имени Докпуллера высказался за ваш план. Присуждение вам премии лишний раз говорит о независимости института, который поступил вопреки мнению Докпуллера.

— Не совсем так, — не уступал Чьюз. — Докпуллер сказал мне, что он согласился с мнением ученых о присуждении премии.

— А что ему оставалось делать? — засмеялся Керри. — Вопрос о финансировании вашего плана был вне возможностей института и решался Докпуллером. Вопрос же о премии исключительно в компетенции института думаете ли вы, что профессор Рибо, Берроу и другие потерпели бы вмешательство Докпуллера? Так почему же вы хотите так странно отблагодарить их?

«Пожалуй, он рассуждает логично, — подумал Чьюз. — Может быть, я действительно погорячился?»

— Почему же присуждение премии произошло как раз в то время, когда все отказались от моей статьи? — все-таки спросил он.

— Во-первых, это случайное совпадение. Вы же сами сейчас сказали, что Докпуллер уже давно сообщил вам о награждении. А, во-вторых, мы от вашей статьи и не отказывались.

— Как не отказывались? — окончательно изумился Чьюз. — Уиппль вернул мне рукопись.

— Да, потому что некоторые детали статьи неприемлемы. Но если их изменить — для чего я и приехал к вам, — то статья вполне может быть опубликована.

— Что вы имеете в виду? — уже с интересом спросил Чьюз.

— Мы вполне поддерживаем вашу идею создания «Лиги спасения». Более того мы готовы вложить свой опыт в ее организацию. Как видите, мы согласны с главным. Ненужные же детали — это нападки на правительство и на Докпуллера… Ну, к чему они? Какое мы имеем право порицать Докпуллера за то, что он не дал денег на ваш план? Разве он обязан это делать? В конце концов, он расходует достаточно средств на такие учреждения, как институт его имени.

— Он отказывается помочь человечеству! — в негодовании воскликнул ученый. — Как вы не понимаете!

— Я все понимаю, профессор! Конечно, морально мы можем это осуждать. Но открыто, в печати — ни в коем случае! Почему Докпуллер обязан помогать человечеству? Только потому, что он богат?

— Вам нельзя отказать в некоторой логике, — с усмешкой сказал профессор. Но Уиппль объяснял еще проще: вы боитесь Докпуллера.

— Это вульгаризация! — недовольно сказал редактор. — Конечно, появление статьи в том виде, в каком вы прислали, сулило бы большие неприятности со стороны Докпуллера. Кроме того, вы навсегда лишили бы свою лигу всякой поддержки со стороны Докпуллера. А нам нужно привлечь его, — и я обещаю вам это, — поспешно сказал редактор в ответ на протестующий жест ученого. — Под влиянием общественного мнения Докпуллер должен будет присоединиться к нам. Он просто не сможет оставаться в стороне.

— Так что же вы предлагаете, господин редактор?

— А вот что, — и Керри развернул перед профессором исправленный текст его рукописи.

Докпуллер, министры, рассуждения о богатых — словом, вся полемическая часть статьи была целиком вычеркнута. Остался только призыв к организации лиги.

— Со своей стороны, — продолжал Керри, — мы начнем агитацию за создание лиги и будем печатать фамилии жертвователей. Думаю, профессор, ни сама статья, ни ее результаты от всего этого не только не потеряют, но выиграют.

Чьюз вдруг почувствовал, что он, пожалуй, доволен таким исходом дела. Конечно, все эти негодяи стоят того, чтобы разоблачить их перед всем миром. Но, в конце концов, самый большой удар он нанесет им как раз созданием лиги. Еще день назад он был в таком положении, что не знал, удастся ли вообще напечатать статью, а теперь крупнейшая газета была в его распоряжении! Ради этого можно, пожалуй, пренебречь Докпуллером и другими.

Что же касается премии, то тут сам профессор нашел компромисс: всю сумму премии он внесет в фонд «Лиги спасения». Этим взносом откроется список жертвователей.

 

13. «Лига спасения»

На другой день Чьюз уже не мог отложить просмотр газет до обеда. Едва закончив облучение Гарри, он развернул «Свободу». От беседы с редактором у него все еще оставался какой-то неприятный осадок. Но… нет, редактор не обманул его: призыв к организации «Лиги спасения» появился в том виде, в каком был совместно выработан накануне. За ним следовало сообщение о том, что профессор Чьюз вносит в фонд лиги всю сумму Большой Национальной премии. Затем такую же сумму вносила редакция «Свободы». Далее… профессор снял очки и протер их, как делал всегда, когда испытывал сильное удивление. Вновь надел очки — нет, он не ошибся: следующий взнос делал… Докпуллер. И хотя его взнос стоял на третьем месте, по размерам он вдвое перекрывал оба предыдущих.

Раздражение, которое улеглось было после беседы и соглашения с Керри, с новой силой охватило Чьюза. Как? Еще недавно Докпуллер отказался финансировать «план оздоровления» (и притом по принципиальным соображениям). Теперь, внеся едва тысячную долю той суммы, которая необходима для осуществления этого плана, он выступает в роли покровителя науки!

Все свое раздражение Чьюз сорвал на подвернувшемся Уиппле. Тот менее всего ожидал бури, — он ехал к профессору весьма довольный своим дипломатическим искусством, даже надеясь заслужить одобрение. Вместо этого ему пришлось выслушать самые горькие упреки в заведомом обмане. Чьюз заявил, что «Свобода» пошла гораздо дальше того, на что он согласился: он отказался только от обвинений по адресу Докпуллера, но не мог допустить, чтобы после случившегося его открытие служило к прославлению Докпуллера!

Уиппль опять помчался к редактору.

— Однако он беспокойный старик!.. — недовольно поморщился Керри. — И я вижу, Уиппль, вы совершенно не умеете направлять его. Что вы еще за ерунду ему развели насчет того, что мы боимся Докпуллера?

Керри опять поехал к Чьюзу. На него обрушился тот же поток сердитых обвинений в обмане. Керри терпеливо слушал, давая старику выговориться. Он молчал до тех пор, пока профессор сам не остановился.

— Почему вы не отвечаете?

— Удивляюсь я вам, профессор, — спокойно сказал Керри. — Вчера мы так ясно обо всем условились. Разве я не говорил вам о том, какую пользу принесет привлечение Докпуллера в лигу? Разве не предупреждал, что обстоятельства заставят его это сделать? Правда, я сам не подозревал, что это случится так скоро. Но разберитесь хорошенько: иначе и быть не могло. Вряд ли приходится удивляться тому, что Докпуллер узнал о создании лиги раньше, чем появилось сообщение в газете. Такой крупный делец не может ограничиваться информацией из газет. А узнав, он, как великий организатор, сразу же понял, что остаться в стороне не может: репутация покровителя науки обязывает! Докпуллер не может быть ни пятнадцатым, ни десятым, ни даже вторым — он вступил первым! Вы, профессор, одержали блестящую победу, а воспринимаете ее чуть ли не как поражение! Непонятно! Вы сами добивались финансовой поддержки Докпуллера, а теперь, получив ее, да еще вопреки первоначальному отказу, недовольны!

— Господин редактор, вы, несомненно, опытный софист, — сказал профессор, удивляясь способности этого человека все представлять в выгодном для него свете. — Но почему вы умалчиваете вот о чем: я просил Докпуллера финансировать мой «план оздоровления», а он фактически внес меньше тысячной доли необходимой суммы. Это не одно и то же.

— Поймите, профессор, суть дела не в этом, а в принципиальной стороне вопроса: Докпуллер теперь признал ваш план. Это — главное. Конечно, для нас с вами, к сожалению, имеют значение денежные суммы, но для Докпуллера никакого. Для него совершенно одинаковы и та сумма, какую он теперь внес, и та, какая нужна на весь план. Они для него настолько ничтожны, что он не ощущает и разницы между ними.

— Зато я ощущаю.

— Вы для меня загадка, — рассмеялся редактор. — Минуту назад вы жаловались на то, что Докпуллер внес слишком много и создается впечатление, будто все дело предпринято им. А теперь, оказывается, вы хотели бы, чтобы он внес в тысячу раз больше!

— Не подумайте, что это вопрос личного честолюбия, — поспешно сказал профессор. — Я не боюсь, что кто-то превзойдет меня. Я считаю, что после аморального поступка Докпуллера, отказавшегося от уничтожения болезней, столь же аморально возвеличивать его.

— Никто его и не возвеличивает!

— Нет, получается именно так, — не уступал Чьюз.

— Так чего же вы хотите?

— Чтобы Докпуллеру был возвращен его взнос. Обойдемся без него.

— Ни в коем случае! — воскликнул редактор, сделав испуганные глаза. Простите, профессор, вы не понимаете, что говорите. Выбросить… Докпуллера? Да ведь это значит погубить лигу при самом ее рождении! Разве Докпуллер простит такое оскорбление? А силы у него, поверьте, хватит, чтобы стереть лигу в порошок. Да и не в одном Докпуллере дело: скандал произведет потрясающее впечатление на деловой мир, он отпугнет его от лиги. А хотите вы этого или нет, лига должна материально опираться на состоятельные слои населения.

Многолетний научный опыт выработал у Чьюза свойства, характерные для всех больших ученых: с одной стороны — непримиримость, основанную на твердом убеждении в своей правоте, с другой стороны — отсутствие упрямства, уступчивость, когда факты и аргументы противника оказываются более убедительными. В решении спорных вопросов Чьюз менее всего руководствовался личным самолюбием.

И на этот раз Чьюз чувствовал, что во всех практических вопросах Керри разбирается лучше его. «Что ж, это естественно, — подумал он, — лаборатория не могла научить меня той практической ловкости, лучшая школа которой — газетная работа».

А Керри, почувствовав перелом в настроении профессора, как искусный стратег, перешел от обороны к наступлению.

— Более того, профессор, — сказал он, — я хотел предложить вам, чтобы мы трое, сделавшие взносы, считались учредителями «Лиги спасения». Это, впрочем, соответствует и фактическому положению вещей.

— Докпуллера в учредители? Это уж слишком!

— Нет, не слишком! Вы, газета «Свобода», Докпуллер — прекрасный триумвират науки, печати и капитала! Это свяжет Докпуллера. Это привлечет в лигу новых членов: каждый отлично знает, что Докпуллер может быть учредителем только серьезного дела. Мы, члены-учредители, составим временное правление лиги до тех пор, пока не соберем нужного капитала, — тогда будет избрано постоянное правление.

Чьюз хотя и не возражал, но с сомнением покачал головой.

— Поймите же, профессор, — с азартом продолжал наступление Керри, Докпуллер не может состоять в лиге и не быть в правлении. Ведь это же Докпуллер! В любом обществе, где он состоит, он также и в правлении. Не можем же мы представлять исключение.

Видя, что Чьюз все еще колеблется, Керри добавил:

— Ну, хорошо, если вы так уж боитесь возвеличения Докпуллера, расширим состав правления вдвое — до шести человек. Среди шести Докпуллер не будет выделяться так, как среди трех. Пусть вакансии учредителей займут те, кто первыми сделают взносы не меньше наших. Это, кстати, побудит некоторых поторопиться.

И уже самым сердечным тоном Керри сказал:

— Профессор, доверьтесь в практических вопросах мне так же, как я доверяюсь вам в вопросах научных.

Керри был достаточно опытен, чтобы найти правильный тон.

В конце концов, Чьюз почувствовал даже удовлетворение от того, что нашелся человек, на которого можно переложить скучные организационные заботы, а самому заняться научными изысканиями.

Керри также был очень доволен результатами беседы. Когда в редакции ему попался Уиппль, он ответил на его немой вопрос:

— Все в порядке, Уиппль! Поверьте, все можно уладить. Нужно только уметь…

— Вы дипломат, господин редактор, а я с ним слишком откровенен…

— Ха! Быть откровенным тоже надо уметь — это самое хитрое дело. Нет, Уиппль, из вас, я вижу, никогда не получится хорошего журналиста.

 

14. Профессор Чьюз знакомится с соратниками

Керри ежедневно информировал Чьюза о том, как идет дело. Споров между ними больше не было, если не считать небольших разногласий по поводу персонального состава временного правления лиги. На другой день после их беседы несколько крупных дельцов внесли суммы, давшие им право претендовать на звание учредителей. Установить хронологический порядок взносов (по часам и минутам) было трудно. Среди кандидатов оказался уже знакомый профессору Мак-Кенти. Керри утверждал, что его опередили, по крайней мере, двое и что поэтому он не может быть в правлении. Но на этот раз Чьюз настоял на своем. Мак-Кенти, говорил профессор, — первый обратился к нему с предложением об осуществлении изобретения. Он считает себя обязанным ввести Мак-Кенти в правление.

Помимо Мак-Кенти, в число учредителей попали Бурген — глава крупнейшего похоронного общества и Пети — парфюмерный король.

Все эти лица были приглашены на организационное собрание «Лиги спасения», которое состоялось в помещении газеты «Свобода». К назначенному часу явились все, за исключением, понятно, Докпуллера: и по положению и по возрасту он ни на какие собрания не выезжал. В качестве доверенного лица явился экономический советник Докпуллера профессор Регуар.

Чьюз был чрезвычайно доволен тем, что представителем миллиардера на этот раз оказался не Ферн — с ним бы он никак не мог сидеть рядом. Профессор воспринял это как проявление такта со стороны Докпуллера, и это несколько примирило его с участием миллиардера в правлении лиги.

Перед началом заседания состоялось знакомство Чьюза с представителями делового мира. Мак-Кенти, как старый знакомый, отвел ученого в сторону и конфиденциально сказал:

— Я рад, профессор, что мне все-таки удастся иметь с вами дело. Можете рассчитывать на мое полное и искреннее содействие. Вы понимаете, конечно, что успех лиги вполне в моих интересах. По правде говоря, только мы двое по-настоящему в этом заинтересованы, остальные… — Мак-Кенти махнул рукой.

— Зачем же они вступили в лигу? — с удивлением спросил Чьюз.

— Докпуллер по положению покровителя науки, Пети из-за чудачества…

— То есть?

— Вы его не знаете? О, это, доложу вам, удивительный экземпляр! Как вы думаете, на что он тратит свои миллионы? На коллекции! Может быть, на свете и есть коллекции побогаче его, но такой коллекции коллекций, как у него, ручаюсь, нет нигде во всем мире. Видели бы вы его коллекцию галстуков! Его агенты собирают их по всему земному шару. Я уж, право, и не знаю, сколько там у него тысяч или десятков тысяч экземпляров…

Чьюз онемел от изумления.

— Вы шутите?

— Нет, зачем же! — возразил Мак-Кенти и крикнул Пети, который с увлечением рассказывал что-то толстому Бургену: — Господин Пети, какие у вас новинки?

— Приезжайте, покажу новые галстуки, — ответил Пети. — Получил крупную партию, — и он снова повернулся к своему собеседнику.

— При чем же тут лига? — спросил окончательно подавленный Чьюз.

— Господин Пети, видите ли, коллекционирует также и общества. Он состоит во всех филантропических, культурных, увеселительных, спортивных, политических обществах и клубах. Теперь свою коллекцию он обогатил вашей лигой.

— Ну, а этот? — спросил Чьюз, показывая глазами на толстого собеседника Пети.

— Что ж, Бурген — добрый человек! — все в том же ироническом тоне ответил Мак-Кенти. — По крайней мере, все его считают добрым. Вы не смотрите, что его специальность — хоронить людей. Может быть, это единственная настоящая услуга, которую стоит оказывать людям. Главная же его заслуга перед человечеством состоит в том, что он разрешил проклятый вопрос, над которым тщетно бились лучшие умы человечества. Знаете, какую рекламу он выпустил? «Не бойтесь умирать: „Бурген и Компания“ хоронят дешево и прилично!» — Мак-Кенти захохотал. — Где-нибудь за границей одним этим афоризмом он приобрел бы славу Гёте, а у нас он всего лишь «король покойников», — так его называют. Господин Бурген, — воскликнул Мак-Кенти, — что привело вас в лигу? Уменьшение смертности, пожалуй, не в ваших интересах.

— Ошибаетесь, господин Мак-Кенти! — весело возразил толстый Бурген. — Как ни понижайте смертность, а смерти все равно не уничтожите. Меньшая смертность — больше населения, больше населения — больше покойников. Арифметика простая!

И, очень довольный своей арифметикой, Бурген весело расхохотался.

Чьюз готов был бросить все и бежать. С трудом он пересилил себя и попросил Керри поторопиться с открытием заседания.

Председателем правления, естественно, был избран профессор Чьюз, секретарем — редактор «Свободы». Чьюз изложил свой «план оздоровления». Решено было после покрытия пятидесяти процентов объявленного капитала лиги созвать учредительное собрание членов для выборов постоянного правления.

Господин Пети, поддержанный господином Бургеном, поднял вопрос о том, нельзя ли организовать лигу в форме обычного акционерного общества. Однако сразу же выяснилось, что это невозможно ввиду неопределенности источников дивиденда. Бурген с сожалением заметил, что Y-лучи «неразумны»: они распространяются среди населения бесплатно и не могут, подобно разумному человеку, отказать в помощи неплательщикам.

Словом, это было то самое препятствие, на которое Чьюз натолкнулся в переговорах и с министром здравоохранения и с Мак-Кенти… Но на этот раз Мак-Кенти поддержал Чьюза.

— «Лига спасения», — сказал он, — организация исключительно филантропическая, и неблагородно было бы подходить к ней с теми же требованиями, что и к акционерному обществу.

Бурген и Пети больше не возражали. Регуар вообще не проронил ни одного слова и все время заседания чистил ногти, как будто все происходившее его не касалось. Лицо его в то же время сохраняло весьма значительное выражение.

С тяжелым чувством возвратился Чьюз домой. Теперь он ни на минуту не заблуждался в том, что представляют собой все эти господа. И, тем не менее, он понимал, что их крупные взносы ускорят организацию лиги. Конечно, очень неприятно иметь дело с этими господами, но чувства надо принести в жертву высоким целям, а не наоборот. Керри прав: обстоятельства заставляют дельцов, даже против их воли, участвовать в лиге. Если бы Докпуллер остался в стороне от лиги, он совершенно скомпрометировал бы себя в глазах народа.

Наука уже сильней всех Докпуллеров. Они еще упираются, сопротивляются… Напрасно! Наука заставит служить человечеству даже тех, кто желал использовать ее в своих корыстных целях.

 

15. Шах королем

Чьюз был доволен делами «Лиги спасения». Приток членов в лигу шел довольно быстро. Поступали и крупные взносы — пример Докпуллера и других дельцов, видимо, подействовал, — много было и мелких. Чьюз все более убеждался, что он выбрал правильный путь.

Вскоре, однако, возникли затруднения. Началось с того, что Чьюза посетила делегация фермеров. Десять человек сели вокруг его стола в кабинете и мрачно доказывали профессору, что его лига разорит фермеров. Чьюз попробовал убедить их в том, что лига вовсе не хочет конкурировать с ними, а, наоборот, готова помочь им. Они смогут приобрести через лигу или получить напрокат оборудование для облучения посевов и скота.

Делегаты утверждали, что цены на зерно и мясо и без того слишком низки, а промышленные цены слишком высоки. Чьюз доказывал, что после облучения снизится себестоимость, увеличится количество продукции, и фермеры от этого выиграют… Но договориться так и не удалось.

Другим следствием организации лиги был визит Блэйка, владельца огромных скотоводческих хозяйств, боен и мясоконсервных заводов, разбросанных по всей стране. Очевидно, дело было серьезное, раз «мясной король» прискакал из своей резиденции.

Когда-то воображение шестилетнего Эдварда Чьюза поразил хозяин лавки, в которой семья покупала ветчину, колбасу и сосиски. Огромный, круглый, прозрачно-розовый, он светился, сиял, таял на солнце, но странно — не становился от этого меньше, как снежная баба весной. Маленький Эдди подозревал, что толстяк каждый день набивал свою утробу свежими сосисками. Конечно, он хозяин, он мог наедаться всласть, не заботясь о том, что надо делиться с братьями и сестрами. Ах, как были вкусны его сосиски и как мальчик ему завидовал! Он твердо решил: когда вырастет большим, станет колбасником.

Этот розовый толстяк из далекого детства всплыл в памяти Чьюза, когда Роберт доложил о приезде знаменитого мясника. Чьюз был очень удивлен, почти огорчен, когда оказалось, что гость напоминал скорее Дон-Кихота, облачившегося в пиджак. Казалось, у этого человека не было ничего, кроме профиля, а профиль, в свою очередь, состоял только из носа. Огромный, монументальный, сверхъестественный нос господствовал не только на лице, но и во всей фигуре мясного короля. «Черт возьми, — подумал пораженный Чьюз, — самый смелый карикатурист не придумал бы такого носа!»

Блэйк не мог не заметить произведенного им впечатления, но он уже привык к тому, что появление его всюду вызывало некоторый переполох. Собственно говоря, его могла бы знать вся страна: портреты менее состоятельных людей настолько часто появлялись в газетах и журналах, что их узнавали трехлетние дети. Но Блэйк был скромен: раз навсегда он запретил публикацию своих фотографий. В минуты откровенности он признавался друзьям, что опасается, как бы мамаши не стали пугать им своих непослушных детей…

По просьбе гостя Чьюз показал ему своих животных. Блэйк был поражен, узнав, что маленький теленок и большая солидная корова — ровесники.

— Это великое открытие! — воскликнул Блэйк, пожимая руку профессору. — Как человек дела, я умею это ценить. Продайте мне секрет ваших лучей. Предоставьте мне монополию, — я хорошо уплачу…

И Блэйк назвал такую сумму, что у Чьюза перехватило дыхание. Те деньги, которые ему предлагал Мак-Кенти, были по сравнению с этой суммой пустяком, детской игрушкой…

Блэйк с удовольствием наблюдал за Чьюзом. «А говорили, что он бессребреник, — подумал „мясной король“. — Пожалуй, можно было предложить и поменьше…» Но Блэйк ошибся: профессора взволновало другое, и он не стал скрывать этого.

— В вашем предложении, господин Блэйк, — сказал Чьюз, — есть свои плюсы и минусы. Если вы согласитесь устранить эти минусы, я немедленно передам вам свое изобретение. Названная вами сумма составляет именно то, чего не хватает «Лиге спасения». Это — плюс вашего предложения. Минус же в том, что требуя монополии, вы лишаете меня возможности осуществить интенсивное скотоводство.

— Не думаю, чтобы это было нужно…

— Я убедился, — сказал Чьюз, — что в нашей стране хозяйство построено таким образом, что пища портится, сжигается, бросается в море, а миллионы людей в это время голодают. Я хочу обеспечить их пищей. Если вы обязуетесь — в форме, понятно, письменного договора со мной — использовать мое изобретение для изготовления достаточного количества пищи, я продам вам его.

— Никаких обязательств я давать не буду, — раздраженно сказал Блэйк.

— Почему?

— Потому что я сам не знаю, буду ли применять ваше изобретение. Вы сейчас достаточно хорошо обрисовали конъюнктуру. Что будет дальше — неизвестно. Может быть, ваше изобретение мне и не понадобится.

— Так зачем же вам оно?

— Что за наивный вопрос? — пожал плечами Блэйк. — Не могу же я допустить, чтобы им воспользовался кто-нибудь другой.

— Другими словами, вы предлагаете мне деньги за уничтожение моего изобретения? — багровея, спросил профессор.

— Да вам-то не все ли равно? — удивился Блэйк.

— Вы хотите, чтобы я из-за денег отказался от той части моего плана, которая намечает производство дешевой пищи?

— Профессор, я вижу, вы меня не понимаете. При чем тут какая-то часть? Речь идет о целом, понимаете: о монополии на все.

— А как же «план оздоровления»? — с трудом сдерживаясь, спросил ученый.

— Не знаю.

— Этому не бывать! — крикнул Чьюз.

— Как, вы отказываетесь от денег? От таких денег? — Блэйк, уже не сомневавшийся в успехе, был потрясен.

— Да, отказываюсь! Скоро «Лига спасения» даст столько прекрасной дешевой пищи, что вы станете просто не нужны…

— Если вы, профессор, и впрямь думаете действовать, — тихо, с угрозой сказал Блэйк, — честно предупреждаю: я вашу лигу раздавлю!

— Раздавите? — рассмеялся Чьюз. — Как ни велики ваши силы, не преувеличивайте их! Не притворяйтесь, будто вы не знаете, что учредитель и член правления лиги — Докпуллер.

Недавно Чьюз и слышать не хотел о вступлении ненавистного миллиардера в лигу. Теперь же он с удовольствием назвал это имя, чтобы поставить на свое место надменного мясника.

К его удивлению, грозное имя не произвело на Блэйка никакого впечатления.

— А вы уверены, профессор, что Докпуллер сочувствует вашей лиге? — и Блэйк, хитро прищурившись, в упор посмотрел на Чьюза.

— Он — член правления, учредитель! — уже менее уверенным тоном повторил Чьюз, мгновенно вспомнив свою поездку к Докпуллеру.

— Ну и что же? — равнодушно сказал Блейк. — Впрочем, как хотите, профессор. Я предлагал вам мир и деньги, вы выбрали войну. Пожалеете!

Когда костлявая фигура «мясного короля» скрылась за дверью, Чьюз крепко задумался. Конечно, никакие угрозы не могли быть страшны обществу, в котором состоял Докпуллер. Но действительно ли он изменил свое отношение к «плану оздоровления»? Ведь и Керри признавал, что Докпуллер вступил в лигу только потому, что ему больше ничего не оставалось. Чьюз понял, что теперь судьба лиги в руках Докпуллера.

 

16. Эндшпиль

Угроза Блэйка не давала Чьюзу покоя. На другой же день он вызвал к себе Керри и рассказал ему о визите «мясного короля». Втайне Чьюз надеялся, что, выслушав рассказ об угрозе Блэйка, Керри рассмеется и скажет: «Пустяки!»

Но Керри сказал другое:

— Блэйк — серьезный делец. Лига стала ему поперек горла. От него можно ждать всего…

— Но Докпуллер? Неужели он допустит? — с тревогой спросил ученый.

— Не буду скрывать от вас, профессор, Докпуллер вступил в лигу без особого энтузиазма. Да вы и сами это знаете…

— Неужели Докпуллер допустит, чтобы общество, в правлении которого он состоит, разгромил другой промышленник? Ведь это оскорбление!

— Э, профессор! Докпуллер состоит в сотне филантропических обществ. Вряд ли он помнит их названия.

— Нельзя ли в таком случае как-нибудь заинтересовать Докпуллера, сделать его участие в лиге более тесным? — спросил Чьюз, с надеждой глядя на Керри, в организаторские способности которого он горячо поверил. — Не может быть, чтобы вы не придумали выхода…

— Это очень лестно слышать, профессор… — Керри задумался. — Видите ли, Докпуллер пришел в лигу только потому, что боялся запятнать свою репутацию покровителя науки. Есть, пожалуй, один способ привлечь его поближе, но… Керри в нерешительности замялся.

— В чем дело?

— Видите ли, это крайне несправедливо и…

— Говорите же, наконец! — Чьюз начинал терять терпение.

— Видите ли, надо сыграть на честолюбии Докпуллера. Участия в правлении для него мало. Вот если бы его председателем… Президент «Лиги спасения» господин Докпуллер… Впрочем, нет, это просто несправедливо по отношению к вам.

Керри замолчал. Молчал и Чьюз. Он не был честолюбив, но все же его больно кольнула мысль, что во главе лиги может стоять кто-то другой и тем более человек, который отклонил «план оздоровления»…

Керри понял, что хватил через край.

— Простите, профессор, это, конечно, невозможно.

— Вы считаете, господин Керри, что избрание Докпуллера президентом принесло бы лиге пользу?

— Я уверен в этом.

— Тогда не может быть никаких сомнений! — твердо сказал профессор. Неужели вы, господин редактор, считали меня таким честолюбивым?

— Профессор, вы — благороднейший человек! — патетически воскликнул Керри, вскакивая и порываясь пожать Чьюзу руку.

— Только без театральных жестов! — недовольно поморщился профессор. — Я с гораздо большей охотой займусь научными работами, чем организационной возней. Как мы оформим это дело? Может быть, приурочить избрание Докпуллера к общему совещанию лиги? Очевидно, мы скоро созовем это совещание: взносы приближаются к пятидесяти процентам.

— Нет, профессор, если вы твердо решили, лучше не откладывать дела в долгий ящик. Во-первых, мы не знаем, что предпримет Блэйк, во-вторых, общее собрание представляет собой слишком большую массу людей, ее трудно направлять. Среди людей, которые внесли мелкие взносы, ваше имя несравненно популярней, чем имя Докпуллера. Эти люди будут поддерживать вашу кандидатуру.

— Я откажусь.

— Это омрачит избрание Докпуллера. Вероятнее всего, что в такой обстановке он откажется… Мне кажется, правильнее было бы избрать его на заседании правления. По существу это предрешило бы и его последующее избрание.

— Очень хорошо, — одобрил Чьюз. — Тогда я подаю заявление об отставке ввиду невозможности совмещать научную работу с председательствованием в лиге.

— Подождите, профессор, сначала надо узнать, согласен ли Докпуллер. Может быть, он вовсе и не заинтересован в этой чести.

Через несколько дней Керри сообщил, что все в порядке. Вскоре состоялось второе заседание правления. Чьюз заявил о своей загруженности научной работой и рекомендовал Докпуллера в качестве главы лиги. Члены правления выразили сожаление и принесли Чьюзу благодарность за труды в качестве председателя. Регуар от имени Докпуллера заявил о согласии баллотироваться. Докпуллер был единогласно избран президентом «Лиги спасения».

 

17. Заговор учредителей

После избрания Докпуллера в душе Чьюза остался какой-то горький осадок. «Неужели это все-таки честолюбие? — с удивлением думал профессор. — Ведь это же достойно презрения!..» Как он ни старался пристыдить себя, тайный червь продолжал его точить…

Между тем дела лиги шли прекрасно. Она собрала уже пятьдесят процентов капитала. Чьюз позвонил Керри и попросил его поторопиться с организационным собранием.

— Да, да, профессор, я запрошу президента, — ответил Керри.

Чьюз убеждал себя, что этот ответ вполне логичен, и все-таки что-то в нем протестовало.

Он вытерпел несколько дней и снова позвонил Керри.

— Нет, профессор, ответ от президента еще не пришел. Да вы не беспокойтесь — я сейчас же извещу вас.

Дни шли за днями, но Керри молчал.

Неожиданно к Чьюзу приехал Мак-Кенти. Он осмотрел знаменитых животных и вдруг спросил:

— Профессор, а вы всерьез думаете осуществить ваш «план оздоровления»?

— Странный вопрос… — удивился Чьюз. — Для чего же я организовал лигу?

— Почему вы отказались от председательствования?

Чьюз был застигнут врасплох. Он обещал Керри молчать о визите Блэйка — это известие могло бы внести дезорганизацию в работу правления.

«Неужели Мак-Кенти знает что-нибудь?» — недоумевал Чьюз.

— Для меня на первом месте все-таки научные работы… Почему вы спрашиваете?

— Потому что никто не может быть так заинтересован в проведении «плана оздоровления», как вы… Напрасно вы отказались от руководства лигой…

Чьюз понимал, что Мак-Кенти чего-то не договаривает. Но расспрашивать его было неудобно.

После визита Мак-Кенти все скрытые сомнения Чьюза вспыхнули с новой силой.

На другой день явился Уиппль.

— Скажите, профессор, — едва успев поздороваться, спросил он, — почему вы отказались от председательствования?

Чьюз не выдержал:

— Вы сговорились, что ли? Все задают один и тот же вопрос…

Уиппль насторожился.

— А кто еще спрашивал?

Чьюз хотел было промолчать, но затем решил, что надо наконец узнать, в чем дело. Он рассказал.

— Так, значит, вы, профессор, все уже знаете? — спросил Уиппль.

— Что знаю? К черту все эти недомолвки! — не на шутку рассердился Чьюз. Говорите немедленно, в чем дело!

— Позвольте, профессор, я по порядку… Уже давно, с самого момента организации лиги, я знал, что к ней относятся далеко не сочувственно даже те, кто принял в ней участие. Пошли они на это только потому, что ваше открытие обладает такой силой, против которой они ничего не могут поделать.

— Я это тоже знаю… Нельзя ли что-нибудь поновее?

— Да, но я думал, что ваши недоброжелатели примирились с вашим успехом. К сожалению, я ошибся. В последние дни, уже после вашего отказа, я стал замечать, что оппозиция растет. На днях я случайно узнал, что готовится заседание правления лиги. Из разговора же с вами я понял, что вы об этом даже не уведомлены. Я проник на заседание и услышал…

— Что значит проникли? — перебил профессор.

— Ну, тайно проник, спрятался.

— То есть подслушивали?

— Если хотите…

— Нет, не хочу! Не желаю вас слушать! Неужели вы сами не понимаете, как это гадко, безнравственно?

— А устраивать заседания тайно от вас — хорошо?

— Нет, но…

— Пусть они творят гадости, пусть губят все ваши планы, а вы будете из деликатности молчать?

— Я потребую ответа.

— Вас обманут так же, как обманывали до сих пор!

— Слушать вас — это значит участвовать в подслушивании.

— Что ж, не слушайте, профессор! Пусть гибнут все ваши планы, пусть человечество лишится величайшего открытия, зато профессор Чьюз удовлетворит требованиям чистой этики!..

Чьюз с удивлением смотрел на молодого человека. Он впервые видел его в таком состоянии. «Парень, однако, с характером!» — подумал он.

Разговор происходил в лаборатории. Уиппль подошел к окну и стал смотреть в сад.

— На заседании были все, кроме профессора Чьюза, — не оборачиваясь, сказал Уиппль. — Керри доложил, что профессор Чьюз занят научной работой и не может явиться.

— Он мне ничего не сообщал! — не выдержал Чьюз. — Я спрошу его…

— О, он сумеет ответить! Он скажет, что не посмел отрывать профессора Чьюза от научной работы. Скажет, что на заседании обсуждались мелкие вопросы. На самом деле они обсуждали вопрос о смерти лиги…

— Смерти?

— Да, смерти!.. Профессор Регуар сообщил собравшимся о том, как смотрит на лигу новый президент. «Докпуллер, — сказал он, — считал своей моральной обязанностью поддержать новое изобретение. Но теперь выяснились обстоятельства, которые ставят под сомнение ценность этого изобретения. Применение его увеличит население, которое и сейчас, к сожалению, не удается занять в промышленности и земледелии…»

— Старые песни! — с негодованием сказал профессор. Он уже не думал о том, что «подслушивает», его начинало душить бешенство. — Я слышал их от Ферна… Какое им дело до всех этих безработных и голодных? Разве они способны их жалеть? Не все ли им равно?

— Да они боятся совсем не того, что люди будут голодать.

— А чего же?

— Революции!

— Революции?

— Да, Регуар так и сказал: «Чьюз со своими лучами явится отцом революции».

— Что за чушь! Какое отношение я имею к политике?

— Регуар так сказал, — настойчиво повторил Уиппль. — «Применение лучей, сказал он, — создаст колоссальную армию безработных, таких голодных, что они не станут более терпеть и пойдут на революцию. Против такой огромной толпы голодных отчаявшихся людей окажутся бессильны войска, пулеметы, пушки…»

— Ведь лига же сама и создаст пищу для этих людей.

— На это им указал Мак-Кенти. Он, единственный, выступил в вашу защиту, профессор. Регуар ответил, что производство огромных масс дешевой пищи еще более усложнит дело. Оно даст возможность такого баснословно дешевого, почти бесплатного питания, что у людей вообще отпадет необходимость работать. Во всяком случае, работать нужно будет очень немного. Промышленность лишится рабочих и остановится… Будет подорвана самая основа собственности…

— Какая чушь! — с негодованием воскликнул Чьюз. — И неужели они слушали эту белиберду?

— О, да. Регуар сообщил даже, что к Докпуллеру обратился ряд крупных коммерсантов с жалобой на то, что лига нарушит их интересы. Блэйк, например…

— Блэйк?

— Да, Блэйк, «мясной король»… Вы о нем, конечно, слышали? Он запросил Докпуллера: нужно ли понимать его вступление в лигу таким образом, что он при всяких условиях будет ее поддерживать? Докпуллер дал успокоительные заверения. Он ни в коем случае не допустит, чтобы Лига повредила частным интересам. Он вступил в лигу из-за известной всем любви к науке. Но теперь он убедился, что предприятие опасно. Он возьмет линию на постепенную самоликвидацию лиги…

— Регуар так и сказал? — возмущенно крикнул Чьюз.

— Так и сказал. Тут опять выступил Мак-Кенти. Говорил он горячо, доказывал, что это нечестно: «Раз взялись за дело… надо довести до конца. Профессор Чьюз — великий ученый, и обманывать его неблагородно. Все страхи преувеличены, ребячество — бояться революции». Тогда опять поднялся Регуар. «Напрасно, — сказал он, — вы, господин Мак-Кенти, хотите представить себя невинной и наивной овечкой. Дело тут не в благородстве — вы просто хотите заработать на поставке инвентаря. И свои личные интересы ставите выше интересов общества». Мак-Кенти расхохотался. «Не вы ли, — говорит, — защищаете интересы общества? Или, может быть, Блэйк заботится об обществе?» Тут у них начался такой шум, что мне из шкафа ничего нельзя было разобрать…

— Так вы были в шкафу? Фу, какая гадость!

— Только потому, что я сидел не в кресле, а в шкафу? — иронически спросил Уиппль. — Мне кажется, гадости делали как раз те, кто восседал в креслах.

Профессор ничего не ответил.

— Когда шум немного поумолк, — продолжал журналист, — Регуар стал упрекать Мак-Кенти в близорукости. «Вы не видите, — говорил он, — как сами выдергиваете из-под себя почву. Миллионы, заработанные на дезинфекторах, отберет революция, которую вы сами же вызовете своими дезинфекторами». Мак-Кенти, видимо, обозлился: будет или нет революция — неизвестно, а миллионы будут. Тогда заговорил Керри: «Господин Мак-Кенти напрасно возражает. Профессор Чьюз сам осознал вредность своего изобретения. Именно поэтому он и отказался от председательствования в лиге. И сегодняшнее его отсутствие… Конечно, ему трудно самому открыто признать. Но ясно, что он сам ищет безболезненного и почетного отступления…»

Чьюз был как громом поражен. Как? Человек, которому он так поверил! Возможно ли? Кому же тогда верить? Может быть, и Уиппль обманывает?

Он вспомнил приезд Мак-Кенти… Теперь ему стал ясен смысл вопроса о том, намерен ли он всерьез осуществлять «план оздоровления».

Да, да, он обманут, глупо обманут!.. Керри обвел его вокруг пальца… А он-то воображал!.. Какой стыд!

— Ну, Бурген, Пети, — продолжал Уиппль, переходя наконец от окна к креслу Чьюза, — те, понятно, во всем согласились с Регуаром. Самое же замечательное было, когда все ушли, а остались Керри и Регуар. «Господин Керри, — сказал Регуар, — шеф вами недоволен и просил вам это передать».

Тут, верите ли, профессор, я даже через дверцу шкафа почувствовал, как затряслась в Керри его заячья душа. Мы хоть и газета независимых радикалов, но кому же хочется ссориться с Докпуллером.

Все-таки Керри возразил: «Ведь вы же сами были согласны с моим планом?» «Да, — ответил Регуар, — мы попали тогда в трудное положение: шефу неудобно было бы остаться в стороне от лиги, а вы утверждали, что лига совершенно безопасна, что это — наивная затея, обреченная на быстрый провал. Но господин Докпуллер уже президент лиги, а мы не можем с ней ничего поделать: лига выросла, собрала уже половину капитала… Самое ужасное то, что сейчас нельзя ни уйти из лиги, ни открыто заявить об отрицательном отношении к ней». «Однако, — сказал Керри, — господин Докпуллер сообщил коммерсантам и промышленникам свое мнение о лиге». — «Вы же понимаете, — ответил Регуар, что круг лиц, которым это можно сообщить, крайне ограничен. Если мы раскроем наши карты перед населением, рабочие союзы поднимут такой шум!.. Как вы докажете человеку, что болеть и голодать — полезно?»

Тут Уиппль неожиданно расхохотался. Чьюз с удивлением посмотрел на него:

— Что с вами?

— Представляете себе картину: все эти господа влезли в лигу для того, чтобы подорвать ее изнутри, а оказалось, что они бессильны. Докпуллер привык считать себя Гулливером среди лилипутов, и вдруг он сам лилипут перед вами!

— Я очень благодарен вам, Уиппль, за ваш оптимизм. Но все-таки я его не разделяю.

Чьюз горестно покачивал головой. Он все еще никак не мог прийти в себя.

— Уиппль, обо всем, что вы слышали, — никому ни слова. Я подумаю, что делать. Может быть, поговорю с Мак-Кенти…

Журналист уже давно ушел, а профессор все так же неподвижно сидел в своем кресле. Теперь ему стало все ясно. Конечно, прежде чем приехать к нему, Блэйк обо всем сговорился с Докпуллером. А он, испугавшись Блэйка, добровольно, по совету этой лисы Керри, передал руководство лигой Докпуллеру. Нечего сказать спасся от шакала в пасти тигра! Но нет, он не сдастся! У них — деньги, а у него — наука, блестящее открытие, мировое имя. Мы еще поборемся!

 

18. Игра запутывается

Чьюз поехал к Мак-Кенти. Удобно усевшись в огромных креслах, фабрикант и ученый, как давние приятели, беседовали о разных пустяках… Мак-Кенти недоумевал: Чьюз был не такой человек, чтобы терять время на пустые разговоры… А Чьюз ждал, не заговорит ли наконец хозяин, не расскажет ли он о тайном заседании правления. Ведь он выступил там в защиту лиги. Почему же он теперь молчит?

Убедившись, что Мак-Кенти сам ничего не скажет, Чьюз осторожно начал:

— Что ж, господин Мак-Кенти, скоро мы с вами встретимся на организационном собрании лиги?

— Надо надеяться, профессор.

— Не понимаю, почему президент тянет с собранием, — лига давно собрала пятьдесят процентов своего капитала. Впрочем, может быть, на последнем заседании вы договорились о сроке?

— Нет, профессор. Да ведь вы же были…

— Нет, господин Мак-Кенти, я говорю о том заседании, где меня не было, подчеркнул Чьюз.

Мак-Кенти несколько смешался, — он не знал, был ли Чьюз вообще уведомлен о заседании: фразу Керри о том, что профессор отсутствует из-за перегруженности научной работой, он понял только как дипломатический трюк. «Так, значит, Керри сказал правду? Какой же, однако, ротозей этот старый профессор: из-за своей лаборатории он потеряет лигу!»

— Ах да, вы об этом заседании… — протянул Мак-Кенти, делая вид, что наконец вспомнил. — Нет, на этом заседании о собрании лиги не говорилось…

— Очень странно… — сказал Чьюз.

«Заседание было! Уиппль не обманул», — подумал он. Как человек, внезапно и жестоко обманутый, он уже не верил никому.

— Представьте себе, господин Мак-Кенти, — с самым простодушным видом продолжал Чьюз, — мне так и не удосужились прислать протокол. Любопытно, что вы обсуждали?

Мак-Кенти стал в тупик. До сих пор он молчал потому, что считал дело лиги проигранным. Идти против Докпуллера было бессмысленно, посвящать Чьюза во все интриги — еще бессмысленней: ему все равно не поможешь, а себе только повредишь.

Вот почему Мак-Кенти никак не мог сообразить, что он должен ответить Чьюзу. Его замешательство не укрылось от внимания профессора. «Уиппль не обманул!» — снова подумал он.

— Да в общем пустяки, профессор, — сказал наконец Мак-Кенти, так ничего и не придумав. — Разные мелочи.

— Странно: говорили о мелочах и не подумали о созыве организационного собрания, — заметил Чьюз. Он все еще колебался: показать ли Мак-Кенти, что он все знает, или промолчать?

— Господин Мак-Кенти, — вдруг сказал Чьюз решительным тоном, — я знаю, вы все считаете меня наивным, доверчивым стариком.

Мак-Кенти почувствовал себя неловко: старик оказался проницательнее, чем можно было ожидать. Он хотел возразить, но Чьюз опередил его:

— Да, да, я знаю! Иначе вы, господин Мак-Кенти, не пытались бы дурачить меня! «На собрании говорили пустяки…» Хороши пустяки!

Мак-Кенти все больше изумлялся. Что это — маневр? Или старик и впрямь что-то знает? Нет, это невозможно: никто не мог ему ничего сообщить. Ведь все, кроме него, были против Чьюза.

— Что ж, господин Мак-Кенти, вы так ничего мне и не скажете? — после некоторого молчания спросил Чьюз. — Тогда мне остается только поблагодарить вас за отличную речь. Право, мне нравится, как вы отвечали этому Регуару. Только не верьте болтуну Керри — никаких способов отступления я не ищу.

Мак-Кенти было не легко привести в замешательство, но тут он решительно не знал, что сказать.

— Странно все-таки, что вы молчите, — уже с некоторым раздражением сказал Чьюз. — Сдаваться я не думаю. Мы — союзники и вместе могли бы быстрее достичь цели.

— Слов нет, профессор, ваше изобретение замечательно, — сказал наконец Мак-Кенти. — Вы — маг, чародей, волшебник… Вы и ваша наука могут найти средство против всех болезней. Но наука не может уничтожить болезни, если этого не хочет Докпуллер!

— Будущее покажет, кто прав, господин Мак-Кенти.

— Если бы вы могли понять, что бороться против всех бессмысленно!.. Право, махните рукой на недостижимые идеалы, делайте то, что можно. Как прекрасно могли бы мы заработать на комнатных дезинфекторах!

— Я последний раз спрашиваю вас, господин Мак-Кенти: союзник вы мне или нет, со мной вы или против меня?

— Профессор, поймите, спасти лигу — в моих интересах. Но сказать, что, несмотря ни на что, я буду верен ей до конца, буду готов погибнуть за нее, нет, этого обещать не могу. Заработать я готов, но погибать, нет уж, увольте!

Чьюз покинул Мак-Кенти в крайнем раздражении. В этом состоянии он поехал в редакцию «Свободы» и обрушился на Керри — почему до сих пор не назначено организационное собрание? Керри, любезный как всегда, отвечал, что президент хочет лично участвовать в собрании, но, к сожалению, он болен.

Злоба душила Чьюза. Докпуллер сам приедет! Какая чепуха! Подобно богу, он никогда не являлся народу, а лишь посылал ангелов и пророков. Ведь заменял же его до сих пор Регуар.

Чьюз сказал об этом Керри. Да, конечно, согласился тот, но на этот раз Докпуллер хочет присутствовать лично: ведь он будет баллотироваться в президенты.

— В президенты буду баллотироваться я! — отрезал Чьюз.

Керри отказывался верить своим ушам. Какая муха укусила старика?

— Кто бы ни баллотировался в президенты, — мягко возразил Керри, — но без нынешнего президента такое важное собрание состояться не может.

— Почему не может? — спросил Чьюз, вдруг меняя раздраженный тон на самый спокойный. — Почему не может? Устроили же вы заседание правления без меня?

От неожиданности Керри подавился дымом своей сигары.

— Откуда вы взяли, профессор?

— Бросьте притворяться, господин редактор! — сердито возразил Чьюз. Заседание было, и вы даже посмели заявить, будто я сам отказался участвовать в нем. Впрочем, не беспокойтесь, я не стану требовать от вас информации — мне все достаточно хорошо известно.

Но Керри уже успел овладеть собой.

— Ах, вы об этом совещании… — почти равнодушно протянул он. — Вас, профессор, неверно информировали. Прежде всего, это было вовсе не заседание правления, а лишь предварительное совещание промышленников. Секрета тут нет никакого.

Чьюз готов был разоблачить лицемерие Керри, но взор его случайно упал на большой шкаф, стоявший у стены. «Вероятно, отсюда слушал Уиппль», — подумал Чьюз и поймал себя на желании открыть дверцу и заглянуть внутрь. Тотчас же он почувствовал себя так гадко, что рывком встал из кресла и вышел.

Хозяин «Свободы» был взбешен. Кто посмел разрушить игру? Мак-Кенти был единственным человеком, который выступал за Чьюза. Неужели он посмел? Правда, ему очень хочется заработать на «лучах жизни». Но как он не побоялся вступить в борьбу с Докпуллером?

Керри сейчас же отправился к Регуару (тот обычно был в столице, так как возглавлял столичную контору Докпуллера) и рассказал о разговоре с ученым. Советник Докпуллера дал Керри деликатное поручение: произвести разведку и выяснить причастность Мак-Кенти ко всему этому делу.

Керри поехал к Мак-Кенти. Деликатного разговора, однако, не получилось: Мак-Кенти сразу понял, в чем его заподозрили, и страшно разозлился. Он и не думал идти против Докпуллера, но чтобы его пугали Докпуллером? Нет, этого он не позволит! Слава богу, у него достаточно денег, чтобы быть свободным гражданином в свободной стране! Он делает то, что хочет. Если бы он нашел нужным информировать Чьюза, то так бы и сделал и, главное, не побоялся бы об этом сказать. Но Чьюз сам явился к нему и доказал, что он уже кем-то информирован. Мак-Кенти думает, что это дело Керри.

— Чего ради? — испугался и разозлился Керри.

— Может быть, по обязанности секретаря? А то и по другим причинам. Могли же вы тайно от Чьюза договориться с Докпуллером и другими? Почему же не предположить, что вы можете тайно договориться и с Чьюзом? Предатель всегда двуликий Янус.

— Ну, знаете, господин Мак-Кенти, это уже слишком! Вы меня оскорбляете.

— Вы меня тоже оскорбили своими подозрениями!

От Мак-Кенти Керри уезжал со смешанным чувством раздражения и испуга: а вдруг его и в самом деле заподозрят в соглашении с Чьюзом? Мак-Кенти, пожалуй, попытается внушить эту мысль Докпуллеру. Конечно, это не удастся, но все-таки… Во всяком случае, виновен или нет Мак-Кенти, теперь надо настаивать на его виновности.

Керри не переставал злиться на Чьюза. Игра и без того нелегка, а этот ужасный старик все спутал!

 

19. Миллиардер спасает науку

В самом деле, неожиданная осведомленность Чьюза путала игру. Теперь уже нельзя было действовать тайно, и Регуар, после некоторых размышлений, решил идти в открытую. С таким решением он и примчался в резиденцию Докпуллера. После беседы с Ферном он был принят шефом. Но поразить старика было трудно: полулежа в своем огромном кресле, молча выслушал он отчет советника и, не открывая глаз, произнес единственное, но магическое слово:

— Купить!

— «Лучи жизни»? — спросил советник.

Докпуллер открыл глаза.

— Все… и будущее… и его самого…

Докпуллер закрыл глаза. Аудиенция кончилась. Ферн и Регуар на цыпочках вышли.

Во исполнение предначертаний Докпуллера у Чьюза вскоре появился Регуар. Чьюзу очень не хотелось отрываться от своих работ, но нельзя было отказать в приеме представителю Докпуллера. Пока он еще президент, надо с ним считаться. Кроме того, может быть, они все-таки надумали созвать лигу?

Чьюзу очень хотелось спросить об этом, но он ждал, чтобы Регуар объяснил ему цель своего визита. Теперь-то он уже достаточно хорошо знал, что Докпуллер его враг. И в самом деле, Чьюз и Регуар напоминали боксеров перед началом схватки, когда те как бы танцуют друг перед другом, разведывая слабые места в обороне противника…

Регуар справился о здоровье профессора Чьюза… Чьюз поблагодарил и справился о здоровье господина Докпуллера. Регуар поблагодарил и сообщил, что господин Докпуллер поправляется. Чьюз, сказал, что рад вдвойне: и выздоровлению господина Докпуллера и тому, что, следовательно, вскоре будет созвано организационное собрание «Лиги спасения». Ему сообщили, что только болезнь президента заставляет медлить с этим — не правда ли?

Итак, первый ощутительный удар нанес Чьюз. Регуар вызов принял.

— Я к вам как раз по поручению господина Докпуллера относительно лиги, спокойно сказал он. — Я думаю, мы можем говорить откровенно. Видите ли, в последнее время у господина Докпуллера появились сомнения в целесообразности существования лиги. Характер их в общем совпадает с тем, о чем в свое время говорил вам профессор Ферн. Не думаю, чтобы мне нужно было повторять, — вы, конечно, помните, в чем дело. Прежде чем ставить вопрос в правлении лиги, господин Докпуллер решил в частном порядке посоветоваться с некоторыми членами правления…

— Кроме меня, — перебил Чьюз.

— Совершенно верно, профессор, — не моргнув глазом, подтвердил Регуар. Мы считали, что не следует вас беспокоить, предварительно не обменявшись мнениями с промышленниками. Они могли нас не поддержать, тогда вопрос отпал бы сам собой. Зачем же было волновать вас понапрасну? Тем более, что ваше мнение в общем известно… Мы умеем ценить нервы и время ученого.

— Благодарю вас, — иронически поклонился Чьюз. — Господа промышленники, конечно, согласились с мнением господина Докпуллера?

— Совершенно верно, — все так же невозмутимо подтвердил Регуар. — И теперь после нашего частного совещания необходимо вынести вопрос на официальное собрание всех членов правления.

— Как вы сказали? — не выдержав, засмеялся Чьюз. — Частное совещание? Право, почти остроумно! — Чьюз смеялся все веселее. — Не кажется ли вам все же, профессор, что запоздалое остроумие, как поблекшая красавица, уже не может пленять? Или, может быть, вам неизвестно, что я довольно хорошо осведомлен о разговорах на том совещании, которое вам угодно называть «частным»?

— Известно, — спокойно сказал Регуар. — Это не меняет дела. Теперь мы должны созвать правление. Вы понимаете, профессор, что решение предопределено. Однако господин Докпуллер, любовь которого к науке и к ее представителям широко известна, был бы огорчен, если бы пришлось довести до этого. Господин Докпуллер надеется, что мы договоримся с вами полюбовно. Взаимопонимание между наукой и капиталом является важнейшим фактором…

— О, — довольно невежливо перебил Чьюз, — вы, кажется, предлагаете мне роман с господином Докпуллером! Боюсь услышать то, что мне уже предлагали другие.

— То, что может предложить господин Докпуллер, никто другой не может! торжественно сказал Регуар.

— Что ж предлагает господин Докпуллер? — иронически прищурившись, спросил Чьюз.

— Господин Докпуллер предлагает неограниченное покровительство всей вашей научной работе.

— Вот как! — вырвалось у Чьюза.

— Да, неограниченное покровительство, — строго повторил Регуар. — В ваше распоряжение будут предоставлены финансовые средства, какие вы только найдете нужными, — лаборатории, институты, научные сотрудники — словом, решительно все. Господин Докпуллер учреждает специально для вас звание: «Главный Ученый Докпуллера». Размеры личного вознаграждения вы определите сами.

— То есть я буду на службе у господина Докпуллера? — подчеркнул Чьюз.

— Вам, кажется, не нравится это слово? — любезно осведомился Регуар.

— Дело не в словах, — буркнул Чьюз.

— Вот именно, — подхватил Регуар. — Трудно себе представить более независимое положение, чем то, какое вы будете иметь на этой так называемой службе.

— И за все это господин Докпуллер вновь потребует у меня, чтобы бессмертным было не только его имя, но и он сам? — насмешливо спросил Чьюз.

— Ничего подобного, профессор! Вы сами определяете проблемы и направление своих работ.

— А мои изобретения?

— Ну, само собой, изобретения поступают в распоряжение того, кто финансирует вашу работу.

— Другими словами, господин Докпуллер забирает все мои настоящие и будущие изобретения?

— Не бесплатно, профессор, не бесплатно! — поспешно сказал Регуар. Заметьте, они должны были бы сами собой переходить к нему, как к лицу финансирующему. Но господин Докпуллер готов каждое изобретение покупать отдельно. Весь вопрос только в том, что оно не может быть продано никому другому. В конце концов, вам ведь все равно, кому продать, а больше господина Докпуллера никто дать и не может.

— О да, решительно все равно, — насмешливо согласился Чьюз. — Мне только не нравится, что, например, «лучи жизни» попадут к господину Докпуллеру, да так с ним и умрут.

— Что ж, профессор, к сожалению, есть и опасные изобретения. Сами ученые подчас не способны этого понять. Они похожи на ребенка, играющего заряженной бомбой. Наука вступила в очень опасную стадию, требующую контроля компетентных людей. Вам, профессор, повезло в том отношении, что вас будет контролировать такой великий организатор, как господин Докпуллер.

— А если я откажусь от контроля даже со стороны столь великого организатора?

— Вы не сделаете этого, профессор! — как бы заклиная, воскликнул Регуар.

— Почему? Думаете, меня прельстят ваши миллионы?

— О нет, профессор, ваше бескорыстие широко известно. Вы не сделаете этого в интересах науки. Докпуллер защищает науку, и вы обязаны ему помочь.

— Защищает? От кого же?

— От революции, профессор. Да, да, от революции! Подумайте сами, к каким последствиям приведут ваши «лучи жизни». Совсем не к тем, о каких вы мечтаете. Вы думаете накормить и одеть всех? Нет, когда исчезнут болезни, люди расплодятся, как суслики. Они не будут находить ни работы, ни пристанища. Голод, отчаяние, разброд и как венец всего: революция! Придут голодные, грубые, некультурные — им не нужна наука, они уничтожат ее…

— А вы? — вдруг спросил Чьюз.

— Что мы? — не понял Регуар.

— А Докпуллер не уничтожает науку?

— Докпуллер спасает науку. Он дает вам все условия для работы. Он говорит: занимайтесь чем хотите, только не выносите ваши открытия за стены лаборатории. Доверьтесь мне, — говорит он, — я готов покупать даже самые опасные ваши изобретения…

— Чтобы уничтожать их, — перебил Чьюз.

— Да, чтобы уничтожать, — согласился Регуар. — Уничтожать то, что опасно науке.

— Если, однако, все мои изобретения будут вроде «лучей жизни», то для чего же мне работать? — спросил Чьюз. — Только для того, чтобы получать миллионы?

«Скажите, пожалуйста, — с раздражением подумал Регуар. — Для него уж и миллионы пустяки! Другой бы на его месте…»

Сдержавшись, он сказал:

— Почему же все изобретения, как «лучи жизни»? Среди них могут быть и вполне применимые. И мы рады будем их применить. Итак, вы разрешите мне сообщить господину Докпуллеру, что вы согласны с его предложением?

— То есть согласен ликвидировать «Лигу спасения», уничтожить Y-лучи, отказаться от поисков Z-лучей и за все это получить столько миллионов, сколько мне захочется? Так, что ли? Не правда ли, я довольно точно передал смысл предложения господина Докпуллера?

— Это какая-то пародия, — кисло улыбнулся Регуар.

— Я вполне вас понимаю, господин Регуар, — сказал Чьюз. — Вашего хозяина забавляет роль покровителя науки. Поэтому он и возглавил «Лигу спасения». Впрочем, у него была и другая, более важная цель: помочь лиге по возможности быстрей, безболезненней и незаметней скончаться. Да, да, не возражайте, господин Регуар! Именно это вы и сказали Керри на вашем «частном» совещании. Конечно, вам теперь не хочется в этом признаться: ведь круг лиц, с которыми можно быть откровенным, крайне ограничен, — не правда ли, господин Регуар, именно так выразились вы в той же «частной» беседе? А я, видимо, не принадлежу к этому избранному кругу, не так ли?

Регуар молчал. Он был сражен. Да, это был настоящий нокаут. Чьюз знал даже о разговоре, который происходил с глазу на глаз! Кто же его осведомил?

Чьюз некоторое время любовался растерянностью врага.

— Вижу, что это так, — наконец, сказал он. — Вижу и то, что господин Докпуллер меняет тактику. Это тоже понятно: он уверен, что может покупать все, даже ученых. Вероятно, он пришел к этой мысли потому, что имеет собственных профессоров. Не сомневаюсь, профессор, все, что он покупает, — самого высшего качества. Но вот я говорил с профессором Ферном, теперь говорю с вами и утверждаю: в области науки вашему патрону не повезло — он купил только суррогаты. Передайте ему, пожалуйста, что настоящие ученые не продаются!

Такого оскорбления Регуар выдержать не мог. Он молча встал, так же молча откланялся и удалился с тем видом, с каким, вероятно, покидает министерство иностранных дел посол, получивший паспорт на выезд по случаю объявления войны представляемой им державе. В выражении его лица можно было прочесть и чувство оскорбленного достоинства, и невольное сожаление о безумии противника, и скрытую угрозу, и несокрушимую уверенность в окончательной победе. Разве господин Докпуллер не был великой державой?

Но Чьюз уже не смотрел на Регуара и ничего этого не видел. Он и без того понимал, что на этот раз война объявлена официально.

 

20. Ход пешкой

То, что Чьюз не согласился на предложение Докпуллера, не так уж удивило Регуара: он начинал догадываться, что этот ученый сотворен из какого-то непонятного материала, который не продается и не покупается. Удивило Регуара другое: непостижимая осведомленность Чьюза. Кто мог сообщить ему о секретных разговорах Регуара с Керри? Подозрения по адресу Мак-Кенти отпадали: тот сам ничего не знал об этом разговоре. Следовательно, Керри? Значит, он ведет двойную игру? Обеспечивает себя на случай победы Чьюза?

Вызвав Кенгея, начальника столичного отделения «Культурно-информационной службы» Докпуллера, Регуар поручил ему установить наблюдение за Керри и отыскать виновных в том, что к профессору Чьюзу просочилась секретная информация.

Между тем Керри после своего неудачного визита к Мак-Кенти снова явился к Регуару. Он рассказал, как Мак-Кенти сразу же догадался о том, что его подозревают. По мнению Керри, это лишний раз доказывало его виновность.

— Вы так думаете? — зло спросил Регуар. — А скажите, господин Керри, о моем разговоре с вами сообщил Чьюзу тоже Мак-Кенти?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы отлично понимаете меня, господин Керри. Право же, я думал, у вас хватит ума на то, чтобы воздержаться от игры за спиной господина Докпуллера.

Керри испугался не на шутку.

— Вы ошибаетесь, господин Регуар! — горячо воскликнул он. — Вас настроил против меня Мак-Кенти. Ему надо отвести подозрения от себя.

— Оставьте! Я с ним и не говорил. При чем тут Мак-Кенти? Мак-Кенти о нашем разговоре не знает, а Чьюз знает!

— Не может быть! — в ужасе воскликнул Керри.

— Чьюз почти дословно повторил мне наш разговор.

Керри изумленно молчал.

— Помните: пока вы не разъясните и не ликвидируете этого скандала, — веско сказал Регуар, — господин Докпуллер будет считать вас союзником Чьюза.

Керри вышел из конторы Докпуллера в полном смятении. Все окончательно запуталось. Не мог же Регуар обманывать: зачем ему это? Значит, Мак-Кенти был тут ни при чем. Черт возьми, и он, Керри, тоже ничего не сообщал Чьюзу! Значит, еще кто-то вмещался? Но кто?

Керри ломал голову и, в конце концов, понял, что без помощи специалиста ему не обойтись. Он позвонил в «Бюро частных информаций, наблюдений и розыска» и условился о свидании с его директором господином Вундертоном.

В тот же день Керри встретился с Вундертоном в номере третьеразрядной гостиницы «Уют». Эту нейтральную почву «король комбинаций» и «король сыщиков» сочли наиболее удобной. Появление Вундертона в редакции или редактора в бюро Вундертона было бы заметным, дело же не терпело огласки.

А на следующий день редакция «Свободы» пополнилась новым сотрудником. Его появление осталось незамеченным: должность «пожарного» репортера наименее почетна в редакции. К тому же занявший ее некий Пэдж, низенький, невзрачный человек, неопределенного возраста, с невыразительным угреватым лицом, ничем не был примечателен. Он, видимо, и сам не переоценивал своих способностей и вскоре оказался на побегушках у всей редакции. Любому молодому репортеру ничего не стоило послать Пэджа за папиросами или жевательной резинкой. Каждое поручение Пэдж выполнял с торопливой готовностью. Вскоре он сделался в редакции столь же незаменимым, как и незаметным.

Недели через две после появления Пэджа произошел небольшой инцидент. Один из репортеров, как обычно, послал Пэджа за какой-то мелочью. Пэдж в этот момент стучал на машинке, в драматических тонах расписывая очередной пожар. «Одну минутку, сейчас кончу», — любезно улыбнулся Пэдж. Репортер, возмущенный этим, прикрикнул на него. Испуганный Пэдж вскочил из-за машинки, готовясь исправить оплошность. Но тут вступился Уиппль. Он был искренне возмущен тем, что все, кому не лень, бесцеремонно помыкают беднягой Пэджем. Произошел короткий, но горячий спор. Пэдж все-таки побежал с поручением, но после этого случая он стал выделять Уиппля среди других сотрудников редакции, проявляя особое желание услужить ему, в чем тот не испытывал как раз никакой потребности.

Однажды Пэдж разоткровенничался и рассказал Уипплю о себе. Бесхитростная история профессионального неудачника тронула Уиппля. С этих пор между ними завязалось некоторое подобие дружбы. Уиппль чувствовал себя покровителем этого человечка, а тот неизменно отвечал ему какой-то робкой преданностью. Это ощущение покровительства нравилось Уипплю, оно как-то возвышало его в собственных глазах. Но выражение собачьей преданности, не сходившее с бесцветного лица Пэджа, раздражало Уиппля. «Ей-богу, Пэдж, — как-то сказал Уиппль, — мне кажется, что ты сейчас повалишься на спину и задерешь кверху все четыре лапы». — «Ничего не поделаешь, Уиппль. Жизнь меня еще и не этому научила», — возразил Пэдж и отвернулся. Если бы Уиппль мог видеть мимолетную улыбку, появившуюся в этот момент на лице Пэджа, он, может быть, заподозрил бы скрытый смысл в словах своего нового друга. Но он просто ничего не заметил: ведь именно «незаметность» была главным свойством Пэджа.

Уиппль, так удачно проникший в тайну «заговора учредителей», был все-таки дилетантом в этой области и не понимал, что для подобных операций шкаф вовсе не обязателен. Господин Вундертон держался на этот счет совсем другого мнения. «Люди, которые умеют остаться незамеченными, слушая из-под стола или из-под кровати, ничего не стоят, — говорил он. — Нам нужны такие люди, которые остаются незамеченными, сидя рядом».

Господин Вундертон был большой мастер отыскивать таких «незаметных» людей. Возможно, именно этому искусству господина Вундертона и была обязана своей мировой славой его фирма.

 

21. Евангелие от Докпуллера

Петер Гуд был самый обыкновенный молодой человек, каких тысячи и миллионы в Великании.

Кончив школу, Петер зарабатывал чем придется: разгружал пароходы в порту, гладил белье в прачечных, был сторожем на складе. Потом судьба выделила его из тысячи других подобных ему молодых людей: он устроился младшим кассиром на фабрике. Теперь он лучше зарабатывал, да и работа стала чище. Но и теперь Петер Гуд оставался таким же средним великанцем, как тысячи других. Если бы случилось невероятное чудо и он, задремав в метро, обменялся бы головой с соседом, то оба они ничего от этого не выиграли бы и не проиграли. Более того, они даже и не заметили бы ничего, пока не оказались бы перед зеркалом. Им обоим со школьной скамьи было известно, что их родина — самая свободная и прекрасная страна, где каждый может разбогатеть. Оба они читали «Горячие новости» и «Рекорд сенсаций», оба поклонялись одним и тем же миллиардерам, кинозвездам, чемпионам бокса и героическим сыщикам из детективных романов. И для них обоих евангелием была книга «Как он стал Докпуллером».

Петер Гуд задрожал от радости, когда прочел синий томик, переплет которого был увенчан этими чарующими словами.

Эти слова неотступно преследовали Петера. «Как он стал Докпуллером»! Конечно, этот человек родился с такой фамилией, но автор был прав, тем Докпуллером, имя которого гремит, как артиллерийская канонада, этот человек сделал себя сам. «Тысячи молодых людей присылают ему письма и просят открыть секрет, как он стал состоятельным человеком, — писал анонимный автор. Господин Докпуллер в большом затруднении: не потому, что он хочет что-то скрыть, а потому, что никакого секрета не существует. Когда он начинал, у него не было ничего, кроме молодости, энергии и предприимчивости. Его успех доказывает, что этого вполне достаточно в стране, где Конституция каждому дает право „на Свободу и стремление к Счастью“. Умейте только воспользоваться этим правом. Он был разносчиком газет, а стал Докпуллером. Этот путь открыт перед каждым. Конечно, коммунисты утверждают, что это невозможно, что богатств не хватит всем, если все станут такими, как Докпуллер. Совершенно верно! Но мы, в отличие от коммунистов, и не предлагаем делить богатства. Свобода открывает каждому возможность стать Докпуллером, но не каждый способен стать Докпуллером. Не каждый полон энергии и предприимчивости в сочетании с осторожностью и риском. И не каждый обладает еще одним ценным талантом талантом экономии, бережливости, самоограничения. Многие непонимающие люди завидуют богатым, проклинают их. Они обвиняют богатых в том, что они ни в чем себе не отказывают. Но подумали ли суровые обвинители о том, как часто этим людям в прошлом приходилось отказывать себе решительно во всем, чтобы иметь возможность теперь не отказывать ни в чем? И умеют ли так делать они, эти грозные обличители? Вот в этом, пожалуй, и весь секрет: уметь вовремя отказаться от всего, от чего только можно отказаться. Очень немногие способны на это. Поэтому немногие становятся Докпуллерами».

Петер чувствовал в себе ту способность от всего отказаться, о которой говорил автор. Ради великой цели он способен на время во всем себе отказать это ведь не какое-то царство небесное за гробом и даже не будущий рай для неизвестных правнуков… Нет, Докпуллер устроил для себя рай на земле и при жизни. В противоположность разного рода проповедникам он мог показать товар лицом!

Петер сразу же взялся за дело. Прежде всего, он отказался от куренья. Никакие лекции о вреде куренья не могли дать такого молниеносного эффекта. Было жаркое лето, но Петер решительно отверг прохладительные напитки: ничего, кроме обыкновенной воды! Не следовало пренебрегать ничем: из песчинок складываются горы!

Но вскоре он был обескуражен: ему уже не от чего стало отказываться. Хотя питание его было далеко не блестящим, он решительно сократил его вдвое. Но через какие-нибудь две недели почувствовал, что его может свалить с ног самый легкий ветерок. Он понял, что таким образом он добьется не докпуллеровского богатства, а того самого царства небесного, которое с негодованием отвергал.

Как бы там ни было, Петер работал, старуха-мать тоже работала (отец Петера давно умер), и через несколько лет в банке лежали их крошечные сбережения. Петер служил уже старшим кассиром, но мечтал о том времени, когда на свои сбережения откроет собственное дело.

Однажды, зайдя в магазин за покупками, от которых он все-таки никак не мог отказаться, Петер обратил внимание на маленькую золотоволосую продавщику. Петеру было около двадцати пяти, а Эмме около двадцати; Петер, несмотря на легкую хромоту, был очень недурен собой, а у Эммы вообще не было недостатков. Словом, все обстояло точно так же, как в тысячах подобных случаев, и точно так же Петер и Эмма полюбили друг друга. Очевидно, Эмма и впрямь оказалась хорошей девушкой, потому что ее полюбила и мать Петера. Свадьба была решена. Петер чувствовал себя так, как будто в его сердце собрали всю любовь, какая существует в мире. Он любил Эмму, любил каждую нежно-голубую жилку на ее прозрачном лице. За эту жилку он готов был отдать жизнь.

Но странно: Петер таял от любви, свадьба была решена, а он все тянул… Какие-то сомнения еще останавливали его, хотя он не смел признаться в них даже самому себе.

Вскоре он узнал, что Эмма должна стать матерью. Теперь об отступлении нечего было и думать! Тем лучше, зачем тянуть? Петер представил себе карапуза с голубыми глазами Эммы и с ее золотыми волосами. Дитя обвивает ручонками его шею, рядом улыбается Эмма. Вот оно счастье!

Но как же тогда с его мечтой? «Как он стал Докпуллером»… Он зарабатывает немного, Эмма еще меньше… Пойдут дети… Так значит, Петер Гуд — один из тех многочисленных маленьких людишек, которые способны только мечтать? «Как он стал Докпуллером»… Уметь отказаться от всего!.. Не трудно отказаться от куренья, но и толку от этого мало! О, если бы дело ограничивалось только отказом от папирос и мороженого — кругом были бы одни миллионеры! Но отказаться от любви и счастья, от того, что дороже всего, отказаться от Эммы? Нет, это невозможно, это выше его сил — без нее он умрет…

Петер был как в бреду. Всю ночь он не спал. Он так любил Эмму, что его сердце, казалось, истекало кровью.

Исстрадавшийся, осунувшийся, побледневший, он, однако, твердо сказал ей о своем решении. Она не поняла. Она была потрясена, испугана, оскорблена. «Ты не любишь меня!» — сказала она побелевшими губами. «Нет, нет, Эмма, — с жаром возразил он, — я люблю тебя страстно. Никого я так не любил и не полюблю». И он снова пытался объяснить ей мечту своей жизни. Но она твердила свое: «Ты меня не любишь!» Он целовал ее маленькие ручки, она не отнимала их, но понять его отказывалась.

Петер обещал помочь ей, устроить ее к врачу, оплатить расходы. Она как будто успокоилась и даже поцеловала его на прощание. А на следующий день он прочитал в газетах о ее самоубийстве…

Такие сообщения появлялись каждый день: юноши, девушки, мужчины, женщины, старики стрелялись, принимали яд, бросались в воду — это казалось таким же необходимым и закономерным, как то, что сотни людей должны были ежедневно погибать под автомобилями. Но ведь в этом сообщении говорилось об Эмме! Она выбрала яд. Петер с новой силой почувствовал всю свою любовь к ней, острую жалость, муки нечистой совести. И вдруг одно чувство заглушило все остальные: назойливый, липкий, мерзкий страх. А что если она выдала его? Может быть, в ее предсмертной записке названо его имя?

Петер пытался убедить себя, что, в сущности, ничего плохого он не сделал. Во всяком случае, ничего противозаконного. Но мерзкий страх не проходил. Если она выдала его — все пропало!

Прошло несколько дней. Его имя нигде не было названо, к следователю его не вызывали. Газеты уже занимались другой девушкой, которая бросилась в воду. Бурная радость охватила Петера. У него было гадко на душе, он стыдился этого чувства, но оно не хотело уходить, нет, ни за что не хотело! Оно прыгало, бесновалось, пело, кричало в нем: «Ты спасен! Ты спасен дважды — Эммы больше нет, и нет возврата к прошлому!»

Из этого «подвига» он вышел еще более окрепшим. Только теперь он по-настоящему уверовал в свою миссию. Разве это не было то испытание, какое выдержал бы не каждый? Он выдержал — значит, он способен.

И Петер с еще большим ожесточением стал ограничивать себя во всем. Мать вполне подчинилась ему, стараясь как можно экономнее вести небольшое хозяйство. Да она и привыкла к этому: всю свою жизнь она только то и делала, что экономила.

Петер стал осторожен. Он понимал, что сделал ошибку. Ошибка была не в том, что он оставил Эмму, а в том, что полюбил ее. Неприятно, конечно, что за его ошибку расплатился другой человек, но что поделать — больше это не повторится! Он искупит свою вину тем, что добьется цели. Женщины для него отныне перестанут существовать! Он слышал, что есть мужчины, которые ненавидят женщин. Почему же ему не стать таким же? Но — увы — он любил женщин! Как святой Антоний, он все время боролся с искушениями и был побеждаем ими только во сне.

Время шло, но сбережения росли слишком медленно для того, чтобы отважно выступить с ними в открытую борьбу на поле битвы, именуемое жизнью. Петер все чаще нервничал и сердился. Начало его карьеры очень удачно совпадало с началом жизни Докпуллера: тот был газетчиком, а он — грузчиком, сторожем, мелким служащим. Но дальше все шло иначе. Почему? Он никак не мог понять.

В тяжелой борьбе с самим собой прошло еще три года. Все чаще болела мать, грудь ее разрывалась от припадков кашля. Однажды осенью она слегла. Врач прямо сказал Петеру, что в этих условиях она долго не протянет, надо везти ее на юг, к солнцу, к теплу. Петер любил мать и многим был ей обязан. Он решил последовать совету врача. Но ночью его взяло сомнение: а если мать все-таки умрет? Тогда напрасно пропадут все его сбережения. Если бы он был уверен, что спасет ее, он, конечно, не колебался бы, он обязательно повез бы ее на юг… В конце концов, немалая доля этих сбережений заработана ею самой. К тому же, она всегда обслуживала его, обшивала, стирала, вела хозяйство. Нет, он отлично понимал, что мать имеет право поехать на юг. Но если она все-таки умрет?

Снова, как в ту ночь, когда он решал вопрос об Эмме, Петер не сомкнул глаз. Едва рассвело, он побежал к врачу. Если врач гарантирует ему спасительность поездки на юг, он немедленно отправит мать туда. Но врач только рассердил Петера. Он никак не хотел дать определенный ответ. Он только говорил: «Возможно, это спасет ее», «Возможно, это даст отсрочку»…

Наконец Петер категорически потребовал определенного ответа. Но врач развел руками и сказал:

— Вы сами понимаете, ваша матушка в том возрасте, когда гарантировать ничего нельзя.

— Так, значит, она может умереть и на юге?

— Может.

— Зачем же тогда ее везти?

Врач, очевидно, уже исчерпал все свои «возможно» и издал лишь неопределенный звук, сопроводив его неопределенным жестом.

Петеру было очень жалко мать, но, в конце концов, она старуха, а перед ним — вся жизнь… И потом по всему поведению врача было ясно… Он только не хотел прямо сказать… Не хотел огорчить…

На этот раз Петер принял решение быстрее и безболезненнее, чем в случае с Эммой.

Мать действительно не дотянула до весны, Петер искренне плакал, горюя не только о матери, но и о том, что он остался совсем одиноким. Петер говорил себе, что, как это ни грустно, он был прав, отказавшись от поездки на юг. Эта поездка все равно ничего не изменила бы. Совесть почти не мучила его на этот раз.

С некоторого времени Петером овладело новое чувство — какая-то неясная, глухая, ни на секунду не проходившая тревога… Неумолимое время шло своей тяжелой поступью, а он — стоял на месте. Так иногда бывает во сне: опасность приближается, надо бежать, но нет сил сделать ни шагу. Такое чувство испытывал Петер — над ним нависла ужасная угроза навсегда остаться маленьким, ничтожным человечком, а он не двигался с места. Ему уже перевалило за тридцать. С отчаянием он видел, что годы накапливаются много быстрей, чем сбережения. Со рвением древнего анахорета, спасающего душу, он каждый день запрещал себе то, что еще вчера разрешал. Костюм его явно обносился — не было заботливых рук матери. Бахрома брюк, этот ореол бедности, обрамляла его ноги, спешившие к богатству.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Петера Гуда, если бы он вскоре не познакомился, а затем и сошелся с таким же, как и он, поклонником теории Докпуллера — Джеком Пеккоуртером. Джек в избытке обладал не столько бережливостью, сколько вторым свойством, указанным в книге о Докпуллере: предприимчивостью. Все свое внимание он сосредоточил именно на ней, очень мало заботясь о самоограничении. Да и последнее он понимал несколько иначе, чем Петер.

Джек занимал небольшую должность на интендантском складе. Однажды он сообщил Петеру, что у них был пожар и на этом деле «можно заработать». Петер не понял и удивленно посмотрел на приятеля. «Вполне по теории Докпуллера», добавил тот. Но Петер отлично изучил синюю книжку: там не было ни слова о том, как зарабатывать на пожарах.

Джек набросал план, от которого у Петера закружилась голова. Для осуществления этого плана нужны были деньги, довольно много денег. Нет, сбережений Петера недостаточно. Разве это деньги? А у Джека вообще сбережений нет. Не мог бы Петер заимообразно взять у хозяина? Сколько? Тут Джек назвал такую сумму, что Петер вздрогнул. «Конечно, хозяин не даст! С какой стати?» «Вот именно: с какой стати у него просить?» — засмеялся Джек. Он предложил другое: вынуть деньги из кассы на несколько дней — ведь не каждый же день они нужны и не каждый день их проверяют.

Джек объяснил Петеру свой план. Во время пожара некоторая часть шинелей, хранившихся на складе, сгорела или была испорчена водой при тушении. Большая же часть шинелей сохранилась. Так вот, есть возможность приобрести все шинели, как испорченные. По-настоящему их должны продать с торгов, но это затруднение можно обойти, надо только заплатить комиссии. Пустяки! — этот расход окупится с лихвой. Купленные шинели нужно будет куда-нибудь вывезти, — у Джека уже есть на примете одно местечко. Затем нужно будет произвести пересортировку и целые шинели продать тому же складу, но, понятно, уже по полной цене. С комиссией все уже договорено. Остальное Джек также берет на себя — нужны только деньги.

Петер наотрез отказался.

— Тряпка! — рассердился Джек. — А еще метит в Докпуллеры!

— При чем тут Докпуллер? — раздраженно ответил Петер. — Докпуллер рекомендует предприимчивость, а не преступление!

— Наивный младенец! — искренне изумился Джек. — Неужели ты не понимаешь, что это одно и то же?

— То есть?

— Когда человека ловят и тащат в суд, это — преступление. Я не собираюсь под суд — значит, это предприимчивость.

— Разве хоть один преступник собирается под суд?

— Конечно, известный риск есть, — согласился Джек. — Но без риска нет дела. Докпуллер рекомендует риск.

Джек развернул перед Петером свое понимание теории Докпуллера: перестать курить или даже бросить невесту (в минуту откровенности Петер рассказал о своем «подвиге») — вовсе еще не значит отказаться от всего.

Прежде всего, нужно отказаться от тех предрассудков, которые связывают трусливых людей. Одно можно, другое нельзя, одно добродетельно, другое преступно… Все эти глупые предрассудки созданы для людей, у которых способностей хватает лишь на то, чтобы быть честными, не больше.

— Честный никогда не будет богатым, а богатый всегда честен, — этот афоризм Джека Пеккоуртера навсегда запечатлелся в мозгу Петера.

— Ничего этого в книге о Докпуллере нет, — робко возразил Петер.

— Умей читать не то, что автор пишет, а то, что он думает. Это не одно и то же. Разве ты не знаешь, что не все вещи называются своими именами? Не все же удобно сказать прямо. Впрочем, есть люди, которые не боятся и этого. Слышал ли ты о Ницше?

Нет, Петер не слышал.

Джек объяснил ему, что настоящие люди выше смешных и глупых правил о зле и добре. Потому-то они и становятся Докпуллерами. Докпуллер — это сверхчеловек!

— Если обнаружат, что я взял из кассы деньги, — тюрьма? — спросил Петер. Он уже колебался.

— Конечно! — подтвердил Джек.

— Так как же?

— Надо рисковать! Я тоже рискую: если операция с шинелями раскроется, мне попадет больше твоего. Без риска нет ничего. Даже ничего не делая, ты все же рискуешь.

— Чем же?

— Остаться тем, что ты есть.

Ничего более страшного Джек сказать не мог.

Больше всего на свете Петер боялся остаться там, что он есть.

Он попросил день на размышление. Всю ночь он не спал, мучился, колебался. Не проблемы морали, совести и чести мучили его — от них он отделался быстрее, чем от любви к Эмме и матери. Его пугала только тюрьма. Но взор его снова упал на бахрому брюк — как, всю жизнь таскать это украшение? Разве эта бахрома — не кандалы? Он решился.

Операция прошла блестяще. Он только вынул деньги и передал их Джеку, а тот организовал все остальное. Через четыре дня (срок, как убедился Петер, вполне достаточный, чтобы несколько раз умереть от страха) Джек принес деньги. Их стало вдвое больше. Петер вернул «долг» в кассу, а его сбережения более чем удесятерились. Джек был прав: несколько дней сделали в десять раз больше, чем несколько лет! Это были действительно докпуллеровские темпы!

Итак, он мог наконец начинать дело. Естественно, что за советом он обратился к Джеку. Но тот поднял его на смех: начинать дело с такими деньгами?

— Неужели еще мало? — упавшим голосом спросил Петер.

— Смотря для чего, — спокойно ответил Джек, — Ты можешь открыть киоск прохладительных напитков и всю жизнь ими торговать. Кстати, и сам будешь пить, чтобы вознаградить себя за воздержание в прошлом, а заодно и остудить жар, с которым ты некогда стремился стать Докпуллером.

У Джека была удивительно неприятная манера разговаривать: то, что он говорил, не всегда казалось Петеру остроумным, но всегда было очень зло и обидно. Однако приходилось терпеть: Джек доказал свои способности на деле.

— Докпуллер тоже начинал с маленьких предприятий…

— Когда Докпуллер начинал, кругом было пустое место. А теперь повсюду большие и малые Докпуллеры — иди, тягайся с ними!

— Что же делать?

— Только солидное предприятие может приносить крупные доходы. А начинать солидное предприятие в наше время можно лишь с солидными деньгами. Мы, мелочь, должны действовать иначе. Рисковать! Да, рисковать: либо пропал, либо выиграл!

На этот раз Джек предложил участие в биржевых махинациях. Акции то падали, то поднимались — это была прекрасная ситуация для маневрирования.

Несомненно, Джек был посвящен в биржевые тайны. Петер только удивлялся: откуда он все знал?

Джек играл на повышение и предложил Петеру вложить в акции все его сбережения. Он растолковал Петеру все выгоды биржевой игры. Вся штука в том, что за акции вовсе не надо платить целиком. Достаточно внести в обеспечение их лишь двадцать процентов. А когда акции поднимутся, остается только забрать себе разницу. Да разве можно придумать более верный и быстрый способ разбогатеть?

Петер все-таки струсил и для верности вложил только половину своих сбережений. Как он себя ругал, как смеялся над ним Джек, когда акции принесли большой барыш!

Теперь Петер окончательно поверил в счастливую звезду Джека и решил беспрекословно ему подчиняться. Он хотел расстаться с должностью старшего кассира — заработок несчастного служащего казался смешным по сравнению с тем, что можно было заработать без всякой службы. Джек посоветовал ему не торопиться. «Очень удобная должность, — улыбнулся он, — всегда может пригодиться».

И снова Джек оказался прав. Он был точно осведомлен о предстоящем резком повышении некоторых акций и затеял крупную игру. Конечно же, не имело смысла покупать какие-то мелочи, как они поступали до сих пор.

Нужна была такая операция, которая действительно сделала бы их людьми… Словом, Петер снова должен был сделать «заем» в хозяйской кассе, но значительно крупнее первого. Теперь Петер ни минуты не колебался. Половину хозяйских денег он, как обычно, дал взаймы Джеку, а остальное и все собственные сбережения внес за акции.

Вообще дела его шли превосходно. Фабрика справляла пятидесятилетний юбилей, и на торжество, куда были приглашены лишь высшие служащие, попал и Петер: он пользовался репутацией исполнительного и преданного работника. На вечере его представили хозяйской дочери, и ему показалось, что он произвел на нее впечатление. В самом деле, он был все еще недурен и, к тому же, элегантно одет (бахромы на брюках как не бывало). Однажды ему даже сказали, что он похож на Байрона. Он справился в энциклопедии и после этого стал хромать сильнее. Хозяйская дочь — ее звали Мэри — тоже была весьма недурна. Конечно, у нее могло бы быть меньше веснушек, и нос бы заметно выиграл, будь он немного поменьше. Кроме того, у Мэри были волосы такого неопределенного цвета, что все время приходилось гадать — блондинка она или рыжая? Словом, это не Эмма, но в общем, особенно, если принять во внимание, что это хозяйская дочка, она недурна. Он успел перемолвиться с ней лишь несколькими словами. Как-то, когда он возвращался с фабрики домой (шел он пешком, потому что жил вблизи), его обогнал небольшой автомобиль. Внезапно машина остановилась, и Мэри предложила подвезти его. Он очень удивился: со стороны девушки было необыкновенно благородно взять к себе в машину простого фабричного служащего. Это только доказывало, что он имеет успех. С сильно бьющимся сердцем Петер уселся рядом с Мэри. Правда, он все время боялся, как бы она не передала ему управления автомобилем, у него никогда не было своей машины, и он не умел управлять ею. Однако все обошлось прекрасно. Подвозить его, собственно, было некуда: через несколько минут он уже был дома. Поэтому они решили покататься и чудесно провели время. Веснушки теперь показались Петеру гораздо милее, чем в первый раз. А цвет волос, пожалуй, даже был оригинален. В конце концов, блондинки попадаются на каждом шагу, каждая уважающая себя брюнетка старается стать блондинкой. А это какой-то особенный медный отлив… Понятно, Эмма… Она была золотая, таких больше нет… Но зачем вспоминать?

На обратном пути Петер вскользь заметил, что он думает вскоре оставить фабрику. Ему показалось, что лицо девушки омрачилось. Он поторопился объяснить, что заработал приличные деньги и собирается открыть большое дело. Искоса взглянув на девушку, Петер заметил, что это произвело на нее хорошее впечатление. «Пожалуй, тогда я мог бы жениться на ней», — впервые подумал он определенно.

Приближались решительные дни. Джек утверждал, что в ближайший четверг, всего лишь через три дня, они должны стать богатыми людьми.

В ожидании этого, во вторник, Петер снова укатил с Мэри за город. «Как хорошо, — думал он, — берешь взаймы у хозяина, даже не спрашивая его; ухаживаешь за хозяйской дочкой; катаешься в хозяйском автомобиле, а когда разбогатеешь на хозяйских деньгах, женишься на его дочке!» Мэри в самом деле смотрела на него влюбленными глазами. Теперь она ему уже определенно нравилась. Да и веснушки были, положительно, милы. Кроме того, она ведь совсем молода, ей не больше девятнадцати-двадцати лет, а, говорят, с возрастом веснушки проходят… Интересно, какое приданое даст отец? А все-таки хорошо, что он тогда отказался от Эммы…

Мэри вдруг обратилась к нему с каким-то вопросом, он ответил невпопад, она рассмеялась и показалась Петеру такой милой, что он подумал — не поцеловать ли ее? Интересно, как она отнеслась бы к этому? Все-таки он решил подождать до тех пор, пока у него будет больше денег. Мэри, конечно, влюблена в него, но он еще не имеет права целовать такую девушку. Послезавтра биржа даст ему это право.

Он возвращался домой победителем. Мэри отважно довезла его до самого дома. «Она храбрая девушка! — подумал он. — И почти красивая.» Он чувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своими чувствами и позвонил Джеку.

— Где ты пропадал целый день? — крикнул ему Джек в ответ на приветствие.

— Ты ахнешь, когда узнаешь, — таинственно сказал Петер, с радостью представляя себе, как удивится Джек, когда узнает о его женитьбе на Мэри. — Но сейчас я ничего не могу сказать.

— Постой, ты свои акции успел продать? — спросил Джек, не проявляя ровно никакого интереса к тайне Петера.

— Какие акции?

— Все акции.

— Те, что мы купили?

— Ну, конечно…

— Джек, ради бога, что случилось? — испуганно спросил Петер.

— Где ты был? Не знаешь, о чем весь город говорит…

— Не томи, Джек…

— Крах!.. Акции полетели к черту… Биржа закрыта… Ты разорен, если не успел продать акции.

— Не может быть! — крикнул Петер. Он ждал, что Джек рассмеется (ведь он такой шутник!) и скажет, что все это его очередная выдумка…

— Да что ты, с неба свалился? — сердито сказал Джек.

И в самом деле, Петер, который только что был на седьмом небе от радости, вдруг свалился на землю. Колени его дрожали, во рту пересохло.

— Не может быть… — еще раз машинально сказал он в трубку. — Не может быть…

 

22. Великое смятение умов

Можно предположить, что распространение слухов подчиняется какой-то определенной, хотя еще и не изученной, закономерности. Вероятнее всего, оно происходит по закону геометрической прогрессии. Отсюда та — подчас поразительная — быстрота, с которой слухи распространяются. Отсюда же — еще более поразительная быстрота их трансформации.

Уже накануне того вторника, который впоследствии стали называть «черным», по городу поползли мрачные слухи. Люди шепотом рассказывали друг другу, что между Докпуллером и Чьюзом произошел конфликт. Докпуллер уже хотел бы ликвидировать «Лигу спасения», но ничего не может поделать: изобретения Чьюза так могущественны, что он против них бессилен. Финансисты, за исключением нескольких человек, в лигу не вступили, но мелкий люд все несет и несет свои деньги в лигу, капитал ее продолжает расти. Скоро, на днях, может быть, завтра, она начнет действовать.

Утро «черного вторника» еще не предвещало шторма. Но вскоре по всем залам и коридорам биржи, по всем маклерским конторам поползли зловещие слухи. «Лига спасения» начинает действовать. Чьюз отказался от всякого соглашения с Докпуллером. Промышленники будут удалены из лиги. Уже к новому урожаю лига выбросит на рынок огромные количества пшеницы и мяса по невероятно дешевой цене. Чьюз открывает новые консервные заводы. Продукция будет производиться «лучами жизни». Благодаря дешевизне собственного сырья и простоте производства новая консервная промышленность будет вне конкуренции. Чьюз даст дешевый табак, дешевое вино и пиво, дешевый сахар. Он колоссально увеличит урожаи хлопка и льна, новые текстильные фабрики лиги завалят рынок неслыханно дешевыми товарами. Обилие скота даст массу дешевой кожи и шерсти. Чьюз даст дешевый каучук и резину. Чьюз уничтожит все болезни и тем самым покончит с фармацевтической промышленностью… Чьюз… Чьюз… Чьюз…

Вслед за слухами на бирже появились огромные партии акций, которые уже никто не хотел покупать.

Первыми дрогнули акции «Всеобщей пищевой компании» Блэйка и «Генеральной пшеничной компании» Ваттена — им прежде всего угрожал Чьюз. Мясной и хлебный короли не хотели, однако, сдаваться: курсы их акций упали на три-пять пунктов и остановились — агенты Блэйка и Ваттена начали усиленно их скупать. Но вдруг на рынок обрушился всесокрушающий водопад «пищевых» и «пшеничных». В этом ужасающем потоке, как щепки, завертелись бессильные спасители и, захваченные беснующимся водоворотом, пошли на дно. Все, кто имел «пшеничные» и «пищевые», пожелали от них избавиться. Но уже трещали акции и других компаний консервных, текстильных, обувных, табачных… Непоколебимо держались только стальные, нефтяные, автомобильные, железнодорожные…

Через полчаса шторм усилился. «Пищевые» и «пшеничные» стремительно летели вниз. Они уже потеряли по тридцать пунктов и не думали останавливаться. За ними догоняя и обгоняя их, мчались табачные, пивные, консервные… Резина, каучук, текстиль, кожа, обувь катастрофически падали. Даже химия, грозная химия сдала на несколько пунктов. Увлекаемые общим падением, заколебались наконец и стальные, нефтяные, автомобильные гиганты. Паника становилась всеобщей.

Землетрясение, наводнение, эпидемия чумы — все это было ничто перед беснующимся залом биржи, перед сумасшедшим смешением голов, рук, криков, цифр. Состояния разрушались в одну секунду. Цифры, сменявшиеся на доске с пулеметной скоростью, как из пулемета убивали сотни людей для того, чтобы через минуту снова убить их. Здесь умирали не один раз, а много раз подряд.

Главный комитет биржи собрался на секретное заседание. Но ничего секретного не получилось — весть о заседании прокатилась по всем уголкам биржи и только усилила всеобщий переполох.

А со всего города, как волны, уже устремлялись к бирже тысячи мелких держателей акций. Они мчались на авто, велосипедах, троллейбусах, они телефонировали, телеграфировали маклерским конторам: продать, продать, продать… Продать все… Продать, пока хоть что-нибудь дают…

К закрытию биржи разгром был полный. Множество компаний помельче фактически перестало существовать. Тысячи мелких держателей были разорены.

Биржевой комитет закрыл биржу на два дня.

 

23. Изнанка теории

Несколько мгновений Петер неподвижно сидел у телефона, стараясь понять, что случилось. Но так ничего и не понял.

Он отер холодный пот со лба, выскочил на улицу и купил газету. Ему почти ничего не было известно об изобретениях профессора Чьюза, и он никак не мог понять, какое отношение они имели к нему, Петеру Гуду.

Он помчался к Джеку. Он умолял его объяснить, что случилось. Джек рассказал, но это было все то же, что он уже прочел в газете. Нет, он хотел знать, как Джек мог ошибиться, как он мог не предвидеть… А он так ему верил, отдал ему все деньги — свои и чужие, да, да, чужие! — все поставил на карту, вплоть до самой жизни! И все только потому, что верил Джеку. Какое же право Джек имел не предвидеть…

— Черт его мог предвидеть, этого Чьюза! — угрюмо сказал Джек. — Все было учтено и все было бы так, как я говорил, если бы не вылез этот старикан. Никто его в игру не приглашал.

Петер продолжал жаловаться. В конце концов, Джек разозлился.

— Ты-то сам где был? Что я тебе — нянька?.. Я все-таки сумел спустить часть акций; чего же ты зевал?

— Ты же сам сказал, что наша игра только в четверг.

— Когда имеешь дело с биржей, всегда будь начеку. Я несколько раз звонил к тебе. Где же ты пропадал?

Петер рассказал о своей охоте за дочкой хозяина — он не мог отказать ей поехать за город, иначе потерял бы ее.

— За двумя зайцами погонишься… Хозяйская дочка — заяц, конечно, жирный. Но охотой и свиданиями занимайся в те часы, когда биржа закрыта. Ты нарушил принципы теории Докпуллера и наказан за это.

— А ты? — со злобой спросил Петер. — Ты не ездил за город с девочкой и все-таки разорился. При чем же здесь теория?

— Ты и меня подвел. Пойми, акции так упали, что внесенных нами в обеспечение двадцати процентов стало недостаточно. Будь ты в городе, мы опять прихватили бы у хозяина — и акции остались бы за нами. Убежден, что через день-другой паника уляжется и акции снова полезут вверх… Мы свое взяли бы! А из-за тебя и твоей девчонки пострадал и я. Хорошо еще, что большую часть своих акций я успел спустить. Хоть нет дохода, но и убытки не так уж велики. А у тебя остались деньги?

— Я все вложил в акции, — простонал Петер.

— Ты разорен.

— Не только разорен — тюрьма, тюрьма! Ведь деньги чужие!

— Ничем не могу тебе помочь, — сухо сказал Джек.

— Нет, можешь, можешь! — Петер схватил приятеля за плечо. — Слушай, Джек, ты сам говоришь, что твои убытки невелики. Ты должен помочь мне вернуть долг хозяину. Я заработаю и отдам тебе!

— А откуда ты взял, что я вообще собираюсь возвращать то, что ты называешь долгом?

Петер отшатнулся.

— У тебя же остались деньги. Ты сам сказал.

— Не отрицаю, — не обращая внимания на волнение Петера, спокойно сказал Джек. — И случись все так, как мы ожидали, я вернул бы тебе деньги. А теперь, сам рассуди, какой в этом смысл? Когда ты там отработаешь? Ни моей, ни твоей жизни на это не хватит. Нет, способности у тебя не те. Мой совет — поскорей удирай подальше!

— Деньги из кассы взял не ты, а я, — ожесточаясь, возразил Петер. — Если уж удирать, так почему же не с деньгами? Ради чего я должен оставить их тебе? Они мои по праву!

— Ну, положим, мое право не хуже твоего! — усмехнулся Джек.

Петер понял, что таким путем он ничего не добьется.

— Джек, вспомни, ведь мы — друзья! — Он порывисто схватил друга за руку. Сколько раз я помогал тебе! Сколько раз доставал деньги!

— А разве не я все время вытаскивал тебя, — сухо ответил Джек. — И разве я не возвращал тебе деньги, да еще с такими процентами, каких нигде не дают?

— Верно, Джек! Так будь же честным до конца.

— Пойми сам — в этом нет никакого смысла! Ты выпал из игры, понимаешь, совсем выпал. Ну, верну я тебе деньги, все равно их слишком мало, чтобы начинать все сызнова. Да и лет тебе уже порядочно. А главное, способностей у тебя нет. Кроме того, тебя скорее всего поймают. Значит, деньги напрасно пропадут, а тебе — опять-таки тюрьма.

— Если я и без денег удеру, меня тоже могут поймать, — возразил Петер.

— Зато денег не поймают, — спокойно ответил Джек. И вдруг, точно впервые заметив расстроенное лицо товарища, взял его за руку и сказал самым сердечным тоном: — Петер, ты не должен на меня дуться! Право же это справедливо. Сам понимаешь, мои способности лучше твоих. Я все-таки выбьюсь, а у тебя деньги пропадут… Дай же руку, не сердись! Я вовсе не хотел твоего краха. Сколько раз я звонил к тебе! Я исполнил свой долг. Пойми: не человек собирает деньги, а деньги выбирают человека.

— Ты не друг! — со страшной злобой закричал Петер, вырывая руку у пытавшегося пожать ее Джека. — Ты… — Петер запнулся, и вдруг, вспомнив, крикнул: — сверхчеловек! Да, да, сверхчеловек! Для тебя ни добра, ни чести, ни дружбы — ничего нет. Обобрать друга, а потом голого выбросить на улицу!..

— Это ты напрасно! — обиженно возразил Джек. — Я дам тебе денег на первое время.

Он достал пачку билетов. Но Петер выхватил их и швырнул ему в лицо.

— На тебе, сверхчеловек! — яростно крикнул он и, не оглядываясь, выбежал из комнаты.

 

24. Собачонка на бульваре

Петер плохо помнил, как он выскочил от Джека, куда пошел… Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что без всякой цели бредет по чахлому бульвару на одной из городских окраин. Как он сюда попал? Было уже совсем темно, вероятно, далеко за полночь. Он присел на скамейку и сидел там, пока не продрог. Оставаться на бульваре было невозможно: Петера пугал не столько холод, сколько полицейский, который уже начинал к нему присматриваться. Ехать домой? Нельзя. У него больше нет дома…

Огненные круги фонарей расплывались в грязном тумане. Иззябшие деревья, как мокрые собаки, стряхивали с себя редкие капли. Сырость пронизывала Петера насквозь; казалось, она проникла до костей. Он почувствовал, что дрожит мелкой противной дрожью.

С трудом поднявшись со скамейки, он побрел искать гостиницу. Грязные переулки, ободранные дома, редкие прохожие — куда он забрался?

Наконец он нашел дешевые номера. Маленькая комнатка с отклеившимися обоями, с окном, выходящим в мрачный колодец двора… О, для него и это хорошо! Он и на это уже не имеет права!

Всю ночь Петер не спал. То неподвижно сидел, уставившись на цветочки полинялых обоев, то бегал взад и вперед по комнате. Все рухнуло… Жизнь вдруг опустела. Разве ради достижения цели он не отказался от всего — от счастья, от любви, от Эммы, от матери. Так почему же он ничего не получил взамен? Кто в этом виноват?

Под утро он пылал неистощимой злобой к Джеку. Вот кто виноват! Это он толкнул его на неверный путь, а потом ограбил в тяжелую минуту. Петеру казалось, что именно Джек посоветовал ему бросить Эмму и мать.

А теперь, когда он, Петер, должен погибнуть, Джек будет преуспевать. «У тебя нет таких способностей, как у меня». Джек сказал это тоном, в котором явно слышались насмешка и презренье. Так нет же, черт возьми, он заставит его вернуть деньги. Со злобной радостью Петер представлял себе, как Джек упадет перед ним на колени и будет молить о пощаде. «Сверхчеловек!»

Петер с трудом дождался рассвета и, расплатившись, выбежал из гостиницы. На последние деньги он купил маленький револьвер и патроны. Пока Петер ехал, он сто раз убил Джека и вполне насладился местью. Его воображение рисовало самые соблазнительные картины мести, и каждая из них кончалась тем, что он забирал у Джека деньги и безжалостно убивал его.

Но когда он, наконец, примчался к квартире Джека, на стук вышла незнакомая толстуха с двумя пузырями вместо щек и двумя пузырями вместо подбородка и шеи. Она сказала, что господин Пеккоуртер еще вчера вечером уехал неизвестно куда. «Не может быть!» — воскликнул ошеломленный Петер. Впрочем, он уже сообразил, что иначе и быть не могло. «Вы что же мне не верите? Я — хозяйка!» — обиженно сказала толстуха, надув свои пузыри, и ввела его в квартиру. Комнаты были совершенно пусты. Петеру показалось, что в глазах женщины промелькнула усмешка. С каким удовольствием он влепил бы в ее жирную физиономию заряд, предназначенный Джеку! Но, несмотря на душивший его гнев, Петер все-таки понял, что это было бы просто глупо.

Когда он вышел из квартиры Джека, ярость его вдруг погасла. Он почувствовал себя затравленным и жалким. Может быть, женщина и не смеялась над ним, но Джек наверняка смеется. Где он? Подпрыгивает сейчас на подушках автомобиля или вагона и посмеивается над Петером. И, конечно, он прав: да, Петер, ты показал себя дураком, куда тебе тягаться с Джеком!

Петер почувствовал, что ослабел. Он подумал, что сейчас упадет, и все эти машины, автобусы, троллейбусы — весь этот хищный город с ревом пронесется по нему, и во всем мире не найдется никого, кто пожалел бы его. Никто даже не заметит, что его раздавили.

Но его не раздавили. Он добрался до сквера и, ощущая мерзкую слабость в коленях, опустился на мокрую от тумана скамью. Сейчас он чувствовал себя несчастным даже не потому, что потерял все, что имел и хотел иметь, а потому, что до его горя никому не было никакого дела. Он совершенно один. Ни матери, ни Эммы — никого…

Маленькая лохматая собачонка, продрогшая, с поджатым хвостом, выскочила из-под скамьи и, готовая бежать, испуганно уставилась на него. «Чего боишься? — сказал он. — Я не сильней тебя». Но собачонка, испугавшись голоса, убежала.

Внезапно ему захотелось поднять голову и жалобно, безнадежно, по-собачьи заскулить…

 

25. Волны добираются до тихого острова

Вероятно, единственным человеком в стране, который ничего не слышал о биржевом шторме, бушевавшем в течение всего «черного вторника», был его виновник профессор Чьюз. Запершись в своей лаборатории, он продолжал поиски Z-лучей.

В среду утром позвонил Уиппль. Он подозревал, что Чьюз ничего не знает, и все же удивился, убедившись в этом. Он рассказал профессору о том, что произошло. Теперь в свою очередь удивился Чьюз. Но стоило ему снова погрузиться в работу, как он моментально забыл обо всей этой глупой истории. В стране, потрясенной ударами жестокой бури, особняк ученого был единственным тихим островом, куда не добрались разрушительные волны…

Под вечер Чьюз решил поехать к Луизе и Джо. Он уже шел к выходу, когда Роберт доложил о посетителе. Имя его решительно ничего не говорило профессору. Он приказал сообщить, что уезжает.

Когда он спускался с крыльца к ожидавшей его машине, из-за угла дома, прихрамывая, поспешно вышел молодой человек. Заикаясь и путаясь, он просил извинения и умолял выслушать его.

— Вам сказали, я уезжаю, — сердито отрезал Чьюз.

— Умоляю вас, выслушайте меня, — прерывающимся голосом повторил молодой человек. — Несколько минут… Завтра будет поздно…

Чьюз оглянулся. Лицо молодого человека выражало крайнее возбуждение.

— Что вам угодно? — сказал ученый, немного смягчаясь. — Только, пожалуйста, быстрее. Мне надо ехать.

Торопясь, заикаясь, глотая слова, незнакомец стал что-то говорить. Чьюз мог только разобрать, что речь снова идет о биржевом крахе.

— Опять биржа! — воскликнул он с омерзением. — Не хочу слушать!..

И он повернулся к машине. Но незнакомец, схватив его за рукав пальто, продолжал говорить. Профессор ничего не понял: тут были и умершая от туберкулеза мать, и брошенная невеста, и биржевой крах. Молодой человек играл, потерял деньги, и их почему-то обязан был возвратить он, профессор Чьюз.

— Господин профессор, это мечта всей моей жизни! — быстро и горячо говорил незнакомец. Глаза его горели, лицо нервно подергивалось. — Ваши изобретения разорили меня. Мне грозит тюрьма. Ведь вы же так богаты — что вам стоит вернуть мне деньги!

— Вы с ума сошли! — крикнул ученый, выходя из себя. — Пустите! — он вырвал рукав из цепких пальцев незнакомца и шагнул в машину. — Поехали, Джон! приказал он шоферу.

— Ах, так! — крикнул взбешенный незнакомец. Он отступил на шаг и выхватил револьвер. В то же мгновение раздался выстрел.

Джон уже давно приглядывался к странному посетителю. Уловив его движение, он резко рванул автомобиль. Не успев сесть, Чьюз свалился на сиденье. И сейчас же, резко затормозив, Джон выскочил из машины. Незнакомец, прихрамывая, бежал к воротам.

— Ах ты, негодяй! — закричал шофер и бросился вдогонку.

Оглушенный профессор встал, открыл дверцу и выглянул наружу. Он ничего не понимал: почему бежит незнакомец, зачем гонится за ним Джон? Он не слышал выстрела, потому что упал и ударился головой о сиденье…

Незнакомец хромал и не мог быстро бежать, Джон настигал его. Навстречу, из-за ворот, бежал дворник. Из сада, наперерез бегущему, спешил Роберт. Все пути незнакомцу были отрезаны. Внезапно он остановился и обернулся; Чьюз, дальнозоркий, как все старики, увидел в его руках револьвер.

— Осторожно, Джон! — закричал он, предостерегая шофера.

Когда Джон почти вплотную подбежал к незнакомцу, тот поднял револьвер и выстрелил… себе в грудь. Чьюз выскочил из машины и бросился к нему с быстротой, на которую были способны его старые ноги.

Незнакомец лежал с закрытыми глазами. Убедившись в том, что он еще дышит, Чьюз приказал перенести его в дом и исследовал рану. Пуля попала в область сердца. Самоубийца потерял много крови. Он был без сознания. Сердце работало с перебоями. Чьюз сделал перевязку и распорядился позвонить в «скорую помощь», в полицию и Уипплю.

«Что за сумасшедший день! — растерянно думал он, сидя около самоубийцы. Неужели он стрелял в меня?»

Чьюз ничего не понимал. Он изобрел средство, которое должно было принести великие блага человечеству. Почему же в него стреляют?

 

26. Принципы «Свободы»

Уиппль был поражен биржевым крахом, выстрел же Гуда прозвучал для него как удар грома. Вызывать Уиппля Чьюзу не пришлось: он и так ехал к профессору, и если бы поспел на пять минут раньше, то стал бы свидетелем разыгравшихся событий. Теперь же установить истину было очень трудно: Джон уверял, что незнакомец стрелял в профессора, Чьюз, правда, не совсем уверенно, отрицал это. Порывшись в карманах самоубийцы, Уиппль извлек записную книжку и установил его имя, фамилию, адрес.

Машина «скорой помощи» явилась одновременно с полицией. Незнакомца, который так и не пришел в себя, увезли. Чьюз и Джон дали разноречивые показания. Роберт и дворник вообще ничего не могли сказать: они подоспели к развязке. Револьвер был тщательно исследован: в нем не хватало двух патронов.

— Ясно, что он стрелял в профессора, — заметил Уиппль.

— Поспешное заключение, — возразил полицейский агент.

Чьюз был очень расстроен, но поездки к Луизе и Джо не отменил. Наоборот, сейчас ему не хотелось оставаться в своем особняке: Уиппль, коротко протелефонировав в редакцию о случившемся, поспешил на квартиру к Гуду. Через полчаса он уже интервьюировал господина Крэпа, хозяина той фабрики, где служил Петер Гуд. Хозяин метал громы и молнии: его старший кассир два дня тому назад сбежал и, как показала проверка кассы, прихватил с собою изрядную сумму.

Уипплю все стало ясно: Гуд украл деньги, проигрался на бирже и стрелял в Чьюза. Уиппль помчался в редакцию.

Керри принял новую сенсацию без энтузиазма.

— Не надо торопиться, — сказал он. — Я не уверен в том, что Гуд стрелял в Чьюза.

— Это несомненно! — воскликнул Уиппль.

— Однако вы сами говорите, что Чьюз не слышал выстрела.

— Потому что он в этот момент упал и сильно ударился. Но шофер…

— Шофер не в счет. Подождем результатов следствия.

— А другие газеты…

— Будьте спокойны, — улыбнулся редактор. — Другие газеты сообщат то же, что и мы: бедный молодой человек в результате изобретения Чьюза потерял все свои деньги, скопленные ценою многолетних лишений. В виде протеста он решил застрелиться на глазах виновника своего несчастья. Очень трогательный случай! Публика оценит…

— Напоминаю, господин редактор, что деньги бедный молодой человек не скопил, а украл в хозяйской кассе.

— Нет, Уиппль, — раздраженно сказал Керри, — из вас никогда не получится хороший журналист. Неужели из-за этой детали мы будем портить всю историю?

— Другие газеты…

— Не беспокойтесь, там тоже сидят журналисты…

— Хозяин поднимет шум… Сумма порядочная.

— Пустяки! С хозяином легче всего договориться.

— Зачем это все, господин редактор? Почему бы не сообщить, как было в действительности? Все-таки мы — «Свобода».

— Бросьте ребячиться! Свобода, свобода!.. Я не знаю никакой другой свободы, кроме свободы понимать под этим словом то, что мне нужно.

— То есть лгать! — воскликнул Уиппль с таким жаром, что Керри невольно улыбнулся.

— Уиппль, вы, кажется, принимаете меня за читателя?

— «Свобода» и ложь — нечего сказать, хорошее сочетание!

— Ах, юноша, как вы боитесь слов! — добродушно усмехаясь, сказал Керри. В жизни есть только две возможности: обманывать или быть обманутым. Выбирайте!

Видя, что Уиппль снова готов возразить, редактор замахал руками:

— Молчите, молчите! Наперед знаю все, что вы скажете. Сам был молодым… А пожил — поумнел, все понял. А вот вы не понимаете. Ради чего вы, собственно, хлопочете? Кому она нужна, ваша правда? Кто у вас просит ее?

— То есть как это? — опешил Уиппль. — Каждый хочет правды.

— Да откуда вы взяли? Совсем не правды хотят люди, а покоя, удобной жизни… Так сумейте же придумать правду, удобную для них и для себя!

— Интересная философия! — не то иронически, не то всерьез сказал Уиппль. Неужели же, господин редактор, все, что вы сказали, — правда?

— Несомненно!

— Ага! Я поймал вас. Ведь вот нашли же вы для себя правду и даже мне ее проповедуете! Или это тоже обман?

— Нет, Уиппль, это настоящая правда. Дело в том, что на свете есть единственная правда и заключается она в том, что на свете правды нет.

— Может быть, вы и правы, господин редактор. Только вот беда: обман раньше или позже раскрывается.

— Не всегда. Ну, а если раскрылся один обман, значит, нужен другой, и только.

— Больше не поверят!

— Пустяки! Способность человека верить неискоренима. Ведь верить на слово гораздо проще, чем рассуждать. Вы, медики, учите, что человек мыслит мозгом. Чепуха! Человек толпы думает ушами.

— Знаете, господин редактор, после всего, что вы сказали, я никак не могу взять в толк: чем же мы тогда отличаемся, например, от «Горячих новостей»?

— Мы — радикальная газета, — с гордостью ответил Керри. — Наш читатель требователен. Он не переварит «Горячих новостей». Мы должны дать…

— Диетическую ложь?

Керри поморщился.

— Вы безнадежны, Уиппль, — сказал он. — Если бы вы были настоящим журналистом, вы поняли бы, как сейчас кстати эта история.

— Выстрел в Чьюза кстати?

— Раз он не достиг цели, значит — некстати, — холодно возразил Керри. — Но выстрел Гуда в себя — очень кстати. Мы сделаем из него прекрасную мелодраму! Мелодрама и сенсация вместе! — в полном восторге воскликнул редактор. — Боже мой, да о чем еще может мечтать журналист? Мне стыдно, Уиппль, что сотрудник моей газеты этого не понимает!

 

27. Цена славы

Петер Гуд не жалел, что стрелял в себя. Лежа в большой белой комнате, он жалел только о том, что промахнулся. Как было бы хорошо не открывать глаз, ни о чем не думать. Так не хотелось думать… Петер часто впадал в полузабытье, но даже и придя в себя продолжал лежать с закрытыми глазами. Это избавляло его от необходимости видеть мир, в который у него не было никакого желания возвращаться.

Как-то, открыв глаза, Петер увидел перед собой лицо хозяина.

— Не волнуйтесь, Гуд, вам вредно, — ласково сказал хозяин. — Я пришел навестить вас. Как вы себя чувствуете?

— Ах, господин Крэп, — прошептал Петер, — я очень виноват перед вами.

— Повторяю, Гуд, успокойтесь! Вы решительно ни в чем передо мной не виноваты…

— Но деньги… Я должен был выиграть наверняка. Я вернул бы, если бы не этот крах…

— Я вас не понимаю, — возразил хозяин. — Никаких денег вы у меня не брали. Наличность кассы в полном порядке. Пожалуйста, запомните это.

Петер ничего не понимал. Может быть, это продолжение бреда? Так, значит, ему не грозит тюрьма? Но он стрелял в знаменитого ученого. Нет, все равно тюрьма!

— Все равно тюрьма… — тяжело вздохнул он. — Я стрелял в Чьюза.

— Что вы, мой милый, — снова возразил хозяин. — Вы стреляли только в себя. Ни в кого больше.

— Но…

— Никаких «но»! Вам вредно волноваться и спорить. Молчите!

— Но…

— Сам Чьюз вовсе не обвиняет вас в покушении. Да и кто этому поверит: вы разговаривали с ним лицом к лицу — и вдруг промахнулись с такого близкого расстояния.

Петер все больше изумлялся.

Хозяин тем временем развернул перед ним газету.

— Не следовало бы вас сегодня волновать, — улыбаясь, сказал он. — Но так уж и быть, — смотрите!

И Петер узнал, что он герой. Герой! Так прямо и было напечатано в газете. Это он вступился за попранные Чьюзом интересы бедных маленьких людей. Выстрелом в сердце он протестовал против того разорения, какое принесло этим людям открытие Чьюза.

В газете не было ни слова о том, что он стрелял в Чьюза. Наоборот, Чьюз заявлял, что он слышал только один выстрел, направленный незнакомцем в себя.

— Убедились? Так не путайте же! Когда вы поправитесь, вас, конечно, навестит следователь…

— А разве я поправлюсь? — спросил Петер. В нем вдруг проснулась надежда.

— А почему же нет? Конечно.

— Но сердце… Мне кажется, из него вытекла вся кровь.

— Пустяки! Я пригласил сюда профессора Вирма, он творит чудеса…

Петер вдруг почувствовал, что он безумно хочет жить. Значит, не все потеряно. Тюрьма не грозит. Что же случилось? Он все отлично помнит: как брал деньги, как стрелял… Но кругом почему-то не хотят этого знать. Даже сам Чьюз не хочет. Почему? Этого Петер не понимал. Но это, в конце концов, неважно. Только бы поправиться!

На следующий день он чувствовал себя гораздо лучше. Да и как могло быть иначе, когда столько людей думали о нем и любили его! Мэри принесла ему большой букет хризантем. Теперь он уже не сомневался в том, что она станет его женой. Газеты помещали портреты Петера Гуда, называя его героем. То-то удивляется теперь Джек! Пусть позавидует его славе!

В больницу явился следователь. Он был очень любезен. Собственно, дело достаточно ясно, но закон требует, чтобы был допрошен и господин Гуд. Он, следователь, надеется, что господин Гуд чувствует себя лучше. Впрочем, он задаст лишь несколько самых необходимых вопросов. Итак, каковы причины, побудившие господина Гуда стрелять в себя?

Петер коротко, но в драматических тонах изложил свою жизнь. Понятно, он умолчал о Джеке и об операциях, предпринятых вместе с ним, а также, помня наставления хозяина, о «займе» и выстреле в Чьюза.

Следователь заинтересовался, каким образом у господина Гуда оказался револьвер. Петер рассказал. Отлично. Куда же пошел господин Гуд из магазина? Петер сказал, что сначала он хотел сразу же покончить с собой, но потом решил поговорить с профессором Чьюзом, так как считал его и считает (подчеркнул он) виновником своего несчастья.

Твердо ли помнит господин Гуд, что из магазина он направился прямо к профессору Чьюзу? Не был ли он где-нибудь еще до этого?

Петер смутился. Неужели следователь знает о Джеке и о том, что револьвер предназначался для него?

— Может быть, вы забыли, у вас сейчас болезненное состояние… Вспомните!..

Петер молчал.

— Вы купили револьвер. Откуда вы знали, исправно ли он бьет?

— Магазин и фирма первоклассные…

— Конечно, конечно, — согласился следователь, как показалось Петеру, с неудовольствием. — Но все-таки естественно проверить только что купленную вещь…

Наконец-то Петер понял. Боже, какой он дурак!

— Да, да, господин следователь, я вспомнил, — заторопился он. — Я ушел за город, в лес, и там, на лоне природы, хотел покончить с собой. Я вынул револьвер, зарядил его и выстрелил вверх. Он был исправен. Но когда я стрелял, то увидел зеленые вершины деревьев, голубое небо, и мне стало жалко убивать себя. Вот тогда-то я и решил поговорить с Чьюзом. Мне казалось справедливым, чтобы он вернул мне то, что отняло его изобретение…

— Теперь мне ясно, почему в вашем револьвере не хватает как раз двух патронов, — с явным удовлетворением сказал следователь. — Но, может быть, вы все-таки стреляли в профессора Чьюза? Дело в том, что его шофер утверждает именно это.

— Какая клевета! — возмущенно воскликнул Петер.

— Да, поскольку сам профессор Чьюз не подтверждает этой версии, можно было бы на ней и не останавливаться.

Петер снова вспомнил советы хозяина.

— Мало того, что это клевета, но еще и глупая! — решительно сказал он. Ведь я говорил с профессором Чьюзом лицом к лицу — как тут можно промахнуться? Кроме того, как мог Чьюз не слышать выстрела?

— Не волнуйтесь, господин Гуд, — успокаивающе сказал следователь, — мы достаточно опытны, чтобы сопоставить все факты.

Он любезно улыбнулся Петеру и дал ему подписать протокол допроса.

В тот же день к Петеру явилась группа журналистов. Уже более уверенно, даже с некоторым пафосом, Петер развернул перед ними ту же картину, какую нарисовал следователю. Вечером он имел удовольствие прочесть ее в газетах. Его переживания были изображены художественно, с большим мастерством.

Снова явился хозяин. Он похвалил Петера за показания следователю. Но теперь Гуд должен удовлетворить требованиям народной совести.

Петер решительно не понимал, чего еще хозяин хочет от него.

— Вы совершили великий грех, — говорил хозяин. — Народная совесть… Святая религия… Милосердная всепрощающая церковь… Она, как добрая мать…

Хозяин даже прослезился.

Словом, к какой церкви принадлежит Гуд? Откровенно говоря, Петер сам успел забыть об этом, ибо религией не интересовался с тех пор, как убедился, что ему нечего ждать от нее.

Хозяину он этого, разумеется, не сказал.

Вечером к нему пришел «духовный отец».

— Сын мой, — торжественно сказал он, — понимаете ли вы, какой великий грех вы совершили, пытаясь отнять у себя жизнь, которую даровал вам всемогущий творец и в которой только он один и волен?

Петер с трудом боролся со сном: все предыдущие визиты его сильно утомили. Кроме того, еще со дней юности, когда его обрабатывал проповедник, он чувствовал отвращение к речам такого рода.

Это не помешало ему выразить полное и чистосердечное раскаяние. «Отец» обещал, что церковь милостиво отнесется к своему заблудшему сыну.

Эта сцена также была весьма трогательно описана в газетах.

Однако больше всего удивило Петера появление у него трех делегатов вновь образовавшегося «Общества ограбленных Чьюзом». Общество было намерено требовать, чтобы Чьюз возместил убытки, понесенные в результате изобретения «лучей жизни» и последовавшего за ним биржевого краха. Делегация сообщила Петеру об избрании его почетным председателем общества.

Словом, Петер мог быть доволен. Но — увы! — к вечеру следующего дня ему стало гораздо хуже. Как будто что-то оборвалось в сердце.

Только теперь он всерьез подумал, что может умереть. Неужели его не спасут?

Почему до сих пор нет профессора Вирма?..

Поздно ночью, лежа в освещенной лунным сиянием палате, Петер понял, что знаменитый профессор опоздал. Все опоздали — его уже никто не мог спасти. Впервые он подумал о том, что искал в жизни совсем не то, что нужно. Почему он никогда не видел этой луны, этого лунного света? Теперь он жалел не о миллионе, который потерял, прежде чем скопил, а о потерянной навсегда луне. Оказывается, в жизни все было совсем не так, как он себе представлял.

Все не так и все не то… Но что же было в ней на самом деле?

Петер метался в поисках этого самого главного. У его постели собрались врачи и сиделки, но он уже не видел их, а они не понимали, что он ищет самое главное в жизни.

На мгновение что-то ослепило его — яркое, золотое… Что это? Миллиарды Докпуллера?.. Волосы Эммы?.. Он уже не мог ни увидеть, ни понять этого.

 

28. Канонизация героя

Все тридцать пять лет, прожитые Петером Гудом, протекли в полной неизвестности. Лишь последние три дня его жизни были осенены крылом славы. Он, который мечтал хорошо жить в этом мире, а не в загробном, занял прочное положение только в гробу. Холодный, равнодушный, лежал он в цветах, а газеты склоняли его имя, печатали прочувствованные некрологи, портреты в траурной кайме. Иначе как страдальцем и героем его теперь не называли.

«Конечно, изобретение Чьюза благородно, — писала солидная газета „Честь“, но часто самые благородные побуждения и поступки порождают совершенно неожиданные, противоположные последствия. Ужасный биржевой крах последних дней, последовавшее за ним разорение, горе, слезы тысяч людей и, как яркая трагическая иллюстрация, самоубийство Петера Гуда показывают, что „лучи жизни“ таят в себе такие угрозы для жизни общества, каких вначале нельзя было предвидеть. Полная трагизма фигура бедного безвременно погибшего юноши, всю жизнь отказывавшего себе во всем, ценой тяжелых лишений скопившего небольшую сумму и вдруг из-за изобретения Чьюза все потерявшего, — эта фигура не может не возбуждать глубокой симпатии, искренней жалости и сочувствия. Петер Гуд не единственная жертва: многие несчастные также покончили с собой в эти дни. Но Петер Гуд сделал это на глазах того, кто оказался виновником его несчастья. И мы все, все общество в целом, обязаны прислушаться к этому протесту героического юноши-страдальца. В первую очередь должен это сделать президент „Лиги спасения“ г. Докпуллер, великий покровитель цивилизации и науки.»

Газета «Честь» высказалась в наиболее академическом тоне. Другие органы печати были настроены более решительно. Больше всех неистовствовали «Горячие новости». «Преступление Чьюза» сразу оттеснило на второй план все уголовные преступления, которым эта газета систематически посвящала свои страницы. «Горячие новости» не называли Чьюза иначе, как убийцей. Только «Свобода» ограничилась тем, что выразила сожаление по поводу трагической гибели Петера Гуда. И все-таки Уиппль был взбешен: даже «Свобода» не проронила ни слова ни о «займе» из хозяйской кассы, ни о выстреле в Чьюза.

«Общество ограбленных Чьюзом» выпустило декларацию, в которой заявляло, что «кровь несчастного юноши — героя Петера Гуда вопиет к небу и обязывает нас добиться от Чьюза возмещения всех потерь разоренным им людям. Только тогда мы можем быть уверены, что дух страдальца обретет за гробом спокойствие и удовлетворение. Мы даем торжественную клятву добиться этого, в знак чего наше общество принимает славное имя многострадального и героического Петера Гуда».

Похороны Петера Гуда были совершены по всем обрядам религии, ибо церковь простила героя еще при жизни. На похоронах, которые вылились в большую демонстрацию, присутствовали не то сто, не то пятьсот, не то тысяча (газеты сообщали разные сведения) членов «Общества имени Петера Гуда лиц, ограбленных Чьюзом». Над открытой могилой своего шефа они поклялись отомстить за него, истребовав с Чьюза все убытки. На деньги, причитающиеся Гуду, было решено воздвигнуть бронзовый памятник незабвенному страдальцу. Пока же на могиле Гуда был поставлен скромный деревянный крест с приличествующей случаю евангельской цитатой.

 

29. Последняя попытка примирения

Газетная шумиха вокруг Петера Гуда мало интересовала Чьюза. Хотя и не искушенный в политике, он уже достаточно знал дух «демократической печати» своей страны. Его обеспокоило лишь замечание Уиппля, что даже коммунистический «Рабочий» выступает против него. Почему же и коммунисты против него? Он достал номер «Рабочего». «Позорная травля ученого» — называлась статья, посвященная последним событиям.

«Великое изобретение, — писала газета, — которое в нормальном человеческом обществе принесло бы счастье и изобилие, в нашем обществе, искалеченном капитализмом, вызвало только взрыв ненависти со стороны финансовых и промышленных монополистов. Нет ничего удивительного в том, что они травят изобретение и изобретателя: счастье и изобилие не в их интересах, они живут лишь на несчастье и голоде народа. Но удивительно то, что сам изобретатель профессор Чьюз не понимает этого. Каким же наивным нужно быть, чтобы всерьез поверить, будто „Лига спасения“ во главе с… Докпуллером может спасти народ от болезней и голода! Если такая лига кого-нибудь и может спасти, то только Докпуллера и подобных ему монополистов от опасности осуществления изобретения».

Чьюза глубоко взволновали эти строки: газета писала так, как будто знала о «заговоре учредителей»!

«Мы далеки от того, чтобы обольщать себя надеждой, — продолжала газета, будто в обществе, где господствуют Докпуллеры, возможно искоренить болезни и создать изобилие. Такое открытие, как „лучи жизни“, в интересах трудового народа, в интересах рабочих, и поэтому оно может быть полностью осуществлено лишь тогда, когда власть будет в руках рабочих, в руках трудового народа».

— Пропаганда! — насмешливо сказал Уиппль, читавший статью из-за плеча профессора. — Обычная коммунистическая пропаганда!

Профессор с удивлением посмотрел на него. Пропаганда? Но разве в этом дело? Верно это или нет — вот в чем вопрос! Докпуллеры не хотят осуществить изобретение, — это-то он теперь понял, — следовательно… вывод мог быть только один… Пропаганда! Но разве нельзя пропагандировать правду?

Ко всем выпадам со стороны «Горячих новостей» и им подобных газет профессор отнесся с презрительным равнодушием. Но к смерти Гуда Чьюз не мог остаться равнодушным.

Декларация общества имени Петера Гуда утверждала, что дух покойного героя был лишен спокойствия и «бродил», невидимый, среди живых. В таком случае он, вероятно, узнал много неожиданного. Он понял, что был неправ, когда еще при жизни, размышляя на бульваре, думал, что его раздавят и никто этого не заметит. Нет, его раздавили с большим почетом. Но ему пришлось бы с грустью признать, что его действительно никто не пожалел. Никому не было решительно никакого дела до живого Петера Гуда, он нужен был только мертвый.

Дух Петера узнал бы, что во всей стране только один человек его действительно жалел. И это был как раз тот, в кого Гуд стрелял и кого теперь называли убийцей Гуда.

Смерть Гуда потрясла Чьюза. Всю жизнь боровшийся со смертью, он не понимал, как мог человек лишить себя жизни из-за таких пустяков!

Он был потрясен и тем, что «лучи жизни» стали хотя бы косвенной причиной чьей-то смерти. Он укорял себя за то, что недостаточно внимательно отнесся к незнакомцу.

На другой же день после смерти Гуда Чьюзу пришлось вести беседу по поводу него. Роберт доложил о приезде Регуара. Чьюз не хотел верить: как, после такого оскорбления?

Принять или отказать? Но все-таки… Докпуллер — это Докпуллер.

Регуар вошел в кабинет Чьюза как ни в чем не бывало. Он выразил глубочайшее сожаление от имени господина Докпуллера и от себя лично по поводу злодейского выстрела. Господин Докпуллер и он, Регуар, верят, что само провидение отвело руку преступника и спасло уважаемого профессора. Господин Докпуллер и он, Регуар, высоко ценят благородство профессора Чьюза, который отказался от обвинения преступника, ранившего себя и обреченного на смерть.

— Откуда вы взяли, что в меня стреляли? — недовольно спросил Чьюз.

— Неужели вы в этом сомневаетесь, любезный профессор? — высоко поднял брови Регуар. — Вы настолько благородны, что не можете допустить мысли о существовании такого преступника, который посмел бы поднять руку на изобретателя «лучей жизни». К сожалению, это так. Ваш шофер, любезный профессор, прав! Если вы даже не слыхали выстрела, то посудите сами: зачем этот Гуд бросился бежать? Ведь он мог застрелиться и около вас. Зачем за ним погнался шофер? Ведь все происходило так, не правда ли? Мы достаточно осведомлены (профессор Регуар говорил правду: не использовав отчет Уиппля для газеты, Керри передал его Регуару).

Чьюз удивился простоте и логичности этих доказательств.

— Однако газеты пишут другое… — сказал он с горечью.

— В том-то и дело, — подхватил Регуар, — те люди, ради которых вы трудились, которых хотите спасти, против вас. Едва вы задели их интересы, все сразу изменилось: они уже не рукоплещут вам, а стреляют в вас. Разве Гуд думал о том, что ваше изобретение может спасти тысячи жизней? Что ему эти жизни перед его маленькими интересами? Он пошел стрелять в вас. Это грубая чернь! Разве она способна оценить ваши изобретения? Я вас предупреждал, профессор. Вы думали, что это недоброжелательство к вам… Теперь вы убедились… Только одни слухи о вашем изобретении вызвали кризис. А что же будет с самим изобретением? Какие потрясения! Чернь обрушится на вас, на вашу лабораторию и уничтожит ее. Ни мы, ни власти — никто не в состоянии будет вас защитить.

Регуар впился глазами в лицо Чьюза и с удовольствием заметил, что его слова произвели впечатление.

— Что же делать? — после долгого молчания растерянно спросил Чьюз.

— Я уже указал вам выход, — вкрадчиво сказал Регуар. — Предложение господина Докпуллера остается в силе. Вам уже сегодня нужна защита от черни. Господин Докпуллер готов…

— Ах, вы опять об этом… — махнул рукой Чьюз. — А я уже было вам поверил…

Регуар мысленно выругался: здание, возведенное с таким трудом, мигом рухнуло.

Несколько мгновений гость и хозяин молчали, сидя друг против друга. Наконец Чьюз сказал:

— Если бы вам когда-нибудь и удалось убедить меня, то мне достаточно было бы на несколько секунд закрыть глаза и вспомнить все смерти, какие я видел… — Чьюз действительно закрыл глаза. Лицо его сразу постарело и приняло усталый вид. — Вот они проходят передо мной… — медленно произнес он, точно рассказывая сон, который сейчас видел. — Сотни, тысячи детей, подростков, только что начавших жить и уже задушенных болезнями… И когда я вижу их, от всех ваших слов, доказательств, угроз, льстивых обещаний, от всех ваших экономических теорий не остается решительно ничего!

— Вам все равно не дадут спасти этих детей! — воскликнул Регуар. — Не все Гуды так плохо стреляют…

— Да, Гуды и… Докпуллеры… — согласился Чьюз. — Пусть… Все же я обязан… я должен попробовать…

— Конечно, если вам надоела жизнь… — сухо сказал Регуар. — Каждый сам выбирает способ самоубийства. Это ваше личное дело. Но наука — наше общее дело. А чернь уничтожит ее.

— Наука, которая может, но не смеет спасти детей, потому что это не угодно Докпуллерам и Гудам… — покачав головой, с горечью сказал Чьюз.

— Вам уже, кажется, не дорога и наука? — язвительно усмехнулся Регуар. Варвары сметут все, слышите, все! Культуру, цивилизацию, общество…

— Цивилизацию? — все еще не открывая глаз и так же медленно сказал Чьюз. Но зачем цивилизация, если нельзя спасти детей?

— Значит, пусть чернь уничтожает ее? — вскочил Регуар.

— Пусть… — миролюбиво согласился Чьюз.

— Вы… вы… — Регуар не мог найти нужное слово. — Вы — разрушитель общества… анархист… вы… вы — коммунист!

— Нет, я политикой не занимаюсь, — сказал Чьюз вдогонку выбежавшему из комнаты Регуару.

 

30. Заключительное слово ученых Докпуллера

Итак, дух Петера Гуда мог бы узнать много неожиданного. Он узнал бы, что ближайший помощник Докпуллера причислил его к черни. Если бы он подумал, что это сказано лишь для Чьюза, то, подслушав разговор во дворце самого Докпуллера, узнал бы еще более удивительные вещи.

Ему это было бы тем более интересно, что разговор вели оставшиеся неизвестными авторы знаменитой книги «Как он стал Докпуллером».

— Этот малый очень кстати выстрелил в себя, — сказал профессор Регуар.

— Он и умер очень кстати, — добавил профессор Ферн.

— Несомненно, — согласился Регуар. — Но, боже мой, нашелся идиот, который хотел спасти его: хозяин Гуда Крэп. Сначала он готов был поднять шум из-за несчастных грошей, украденных у него Гудом, и успокоился только после того, как я перевел ему эту ничтожную сумму. Потом он, очевидно, вообразил, что мы покровительствуем Гуду, и, решив заслужить благоволение Докпуллера, выписал Вирма! Представьте себе, что было бы, если бы этот чудотворец спас Гуда? Из погибшего героя-страдальца он превратился бы в подсудимого. Шофер Чьюза удивительно упрямый парень: он продолжал твердить свое даже после того, как мои люди предложили ему очень хорошие деньги. Этакий негодяй! Не только отказался от денег, но и грозил рассказать обо всем Чьюзу. А для Чьюза достаточно было бы нескольких слов. Я сам в одну минуту убедил его в том, что Гуд стрелял в него.

— Крэп — болван, — без всяких обиняков сказал Ферн.

— Мне стоило больших трудов отправить Вирма назад.

— Неужели он согласился?

— Нет, с этими «спасителями человечества» так просто нельзя: когда они рвутся спасти человека, их ничем не остановишь, даже… потерей гонорара.

— То есть?

— Вы знаете, кто все устроил? Этот молодчина Кенгей! Право же, надо рекомендовать Олкрайту взять его к себе в помощники — это очень ценный человек для нашей «Культурно-информационной службы». Дело в том, что самолет, на котором летел Вирм, должен был иметь одну остановку. Кенгей воспользовался этим и разыскал тяжелого больного, нуждавшегося в срочной хирургической помощи. А тут как раз пришла телеграмма от Крэпа (вы понимаете, я взял его в руки) о том, что Гуд безнадежен. Гонорар, понятно, прилагался. Вирм остался, оперировал больного и, разумеется, спас его…

— Вы, как всегда, предусмотрительны, Регуар, — одобрил своего помощника главный советник Докпуллера. — Но сознайтесь, даже вы, разрабатывая план биржевого краха, все же не предвидели этого выстрела.

— Конечно, — согласился Регуар. — То есть я понимал, что без самоубийств не обойдется, но такого театрального эффекта никак не ожидал. Экзальтированные дураки иногда полезны…

— Очень удачно, что он не попал в Чьюза. Старичок нам еще пригодится хочет он этого или нет, а своим секретом он должен будет поделиться. Сейчас у нас много союзников: все это мелкие людишки, потерявшие свои гроши. Им кажется, что эти гроши завтра сделали бы их Докпуллерами. Идиоты! Но они нам помогут. Возмущение против Чьюза сейчас одинаково велико и среди этой мелюзги и среди настоящих коммерсантов. Вы очень умело провели всю операцию.

— О, это было уже не трудно… — застенчиво улыбнулся Регуар. Изобретение Чьюза само по себе наделало так много шуму… Качнуть биржу ничего не стоило, особенно после того, как мои люди пустили по городу соответствующие слухи, а затем выбросили на рынок тучу акций…

— Вы не менее удачно выбрали момент, чтобы скупить всю массу выброшенных акций.

— Этим я только помог бирже снова стать на ноги…

— Да, конечно, — согласился Ферн. — И заодно сняли недурной урожай. Господин Докпуллер просил передать вам благодарность.

— Я счастлив, — благоговейно склонил голову Регуар. — Я счастлив, но… не вполне. Этот фанатик Чьюз! Он, вероятно, единственный человек в стране, на которого биржевой крах не произвел никакого впечатления. И я буду вполне счастлив тогда лишь, когда удастся его сломить. Он упрям, ограничен, больше того: он попросту не понимает, что такое деньги…

— Тем хуже для него, — зло усмехнулся Ферн. — Мы предлагали ему очень подходящие условия. Не хочет — пусть пеняет на себя. Ваш план был блестящ, а не угодно ли познакомиться с моим?

 

1. «Чем опасны лучи жизни?»

Чьюз понимал, что дело всей его жизни зашло в тупик. В своей мирной лаборатории он чувствовал себя как в осажденной крепости. Что делать? Как собрать лигу? Все средства борьбы — аппарат лиги, печать, радио — были в руках врагов.

Однажды к нему прибежал запыхавшийся Уиппль.

— Вот их план, вот их удар! — закричал он еще с порога и сунул Чьюзу длинные полоски бумаги, на которых было что-то напечатано.

«Чем опасны лучи жизни проф. Чьюза?» — гласил заголовок. «Интересно, чем они опасны?» — спросил себя профессор, принимаясь за чтение.

Сначала шел сплошной панегирик. Автор с большой похвалой отзывался о многолетней и многополезной научной деятельности профессора Чьюза.

«Венцом ее явилось сенсационное изобретение „лучей жизни“. В этом изобретении все поистине замечательно: начиная от природы новых лучей, оказывающих удивительное действие на животные организмы, и кончая благородным стремлением изобретателя совершенно искоренить болезни на земле. К сожалению, ни изобретатель, ни его последователи не обратили внимания на одно немаловажное свойство лучей. Сам профессор Чьюз доказал, что под воздействием его лучей развитие животных организмов убыстряется. Произведенные им опыты показали, что облученные крысы, кролики, телята, поросята вдвое или даже втрое быстрей обычного превращаются во вполне взрослых особей. Таким образом, Y-лучи ускоряют все жизненные процессы, ускоряют самую жизнь.

Конечно, для скотоводства это имеет колоссальное положительное значение.

Однако лучи, призванные уничтожить микробов и инфекционные болезни, может быть, и достигнув этой цели, вместе с тем окажут убыстряющее действие на жизнь людей. Человеческая жизнь сократится вдвое-втрое — вместо прежних семидесяти-восьмидесяти лет человек будет жить в среднем двадцать пять, максимум сорок лет.

Дело, однако, не только в том, что будут умирать двадцатипятилетние девушки и юноши (против чего, кстати сказать, как будто бы и борется профессор Чьюз), дело еще и в том, что эти двадцатипятилетние будут вовсе не юноши, а старики — лысые, со сморщенной кожей, выпадающими зубами, слезящимися глазами, короче говоря, со всеми болезнями старости, не менее ужасными, чем уничтоженные инфекционные болезни.

Подобно телятам и поросятам, над которыми профессор Чьюз проделал свои знаменитые опыты, человеческие дети в семь-десять лет будут уже не детьми, а зрелыми мужчинами и женщинами и начнут давать потомство. Пятнадцатилетние мальчики станут стареющими мужчинами с брюшком, мешками под глазами и явной лысиной. Прекрасные двадцатилетние девушки, пленяющие молодым румянцем, жемчужным блеском крепких зубов и чудесным отливом каштановых и золотых волос, превратятся в седых и беззубых старух. Не слишком ли дорого заплатит человечество за уничтожение инфекционных болезней?»

— Какая чушь! — изумился Чьюз. — Где вы это взяли, Уиппль?

— Это статья, профессор. Она появится завтра в «Свободе».

— Не может быть! — презрительно сказал Чьюз. — Это просто невозможно…

— Скажите лучше, профессор, что это невозможно предотвратить! Так же, как невозможно остановить восход солнца.

— Я бы скорей сравнил это с закатом. Да, это будет означать закат вашей газеты, Уиппль. Неужели ваш редактор настолько потерял голову, что не понимает, в какое глупое положение он себя поставит? Его поднимут на смех. Ведь надо же быть глупцом, чтобы поверить…

— Откуда вы знаете, профессор, что читатели нашей газеты не глупцы? перебил Уиппль, отлично запомнивший недавние лекции Керри о теории обмана. — И как вы опровергнете этот вздор?

— Нет ничего легче! Для того, чтобы уничтожить микробов, достаточно действия лучей, измеряемого минутами, — это доказывают опыты. Для того же, чтобы ускорить развитие животных, необходимо непрерывное облучение в течение всего периода развития. Это тоже доказано опытами. Лучи, которые буквально в несколько мгновений убивают микробов, за то же время не произведут ровно никакого действия на животных и людей. Доказательство уже имеется: мои опыты над Гарри. Сеанс облучения я довел до трех часов, однако мальчик не «стареет», а только излечивается от рахита. Боже мой, какая глупость! При чем тут «старение»? Речь идет о более быстром развитии, о созидающем действии, а не о старении, то есть разрушении. Сразу видно, что писал не только подлец, но и невежда. Он даже побоялся подписаться под этой чушью.

— Профессор, неужели вы все-таки не сделаете попытки приостановить появление статьи? Может быть, вас удерживает опасение выдать меня? Пожалуйста, не думайте об этом.

— Я решительно ничего не собираюсь предпринимать, — возразил Чьюз. — Ваша газета — мой враг, враг всего человечества. Кто же останавливает врага, когда он делает глупость? Истина не нуждается в защите. Она сама сумеет себя защитить!

— Напротив, ничто так не нуждается в защите, как истина, потому что ни на что так не нападают, как на нее. Не теряйте времени, профессор! Надо что-нибудь придумать… В нашем распоряжении еще целый день.

— Я не двину пальцем, Уиппль! Пусть Керри валится в ту яму, которую копает для меня. Если появится статья, я дам опровержение — этого будет достаточно.

Уиппль ушел от профессора, так ничего и не добившись.

 

2. «Слава богу, у нас свобода печати!»

На другой день статья в «Свободе» появилась. Сличив ее с первоначальным оттиском, Чьюз убедился, что ни одно слово в ней не изменено. Новостью было лишь появление подписи: «Проф. Довс, научный сотрудник Института имени Докпуллера». Так вот в чем дело: Докпуллер! Но, с другой стороны, как мог найтись в институте подобный невежда? И кто такой этот Довс? Чьюз решительно не мог вспомнить этой фамилии среди работников института.

— Что под статьей имеется имя Докпуллера, — говорил Чьюз Уипплю, — меня не удивляет. Удивительно то, что автор — сотрудник института. Я не могу допустить, чтобы во всей этой гнусной кампании участвовали профессора Рибо, Турек, Берроу и другие. Они настоящие, крупные ученые. Между тем статья этого неизвестного Довса как будто выражает мнение института. Во всяком случае, Уиппль, сегодня же, сейчас же я напишу ответную статью. Признаюсь, я не верил, что эта галиматья может появиться, и не подготовил ответа. Будьте любезны, Уиппль, немного подождать…

— Вы же знаете, профессор, как отнесется к этому редактор, — уныло произнес Уиппль. — Он попросту откажется поместить ваш ответ.

— Не посмеет! — воскликнул профессор. — Я напишу без всякого полемического задора, без нападок не только на Докпуллера, но и на Довса. Это будет холодная, строго научная статья. Газета не имеет права отказать ученому с мировым именем.

Чьюз так разволновался, что даже изменил своей обычной скромности.

— Ваш редактор сам говорил мне, что он не вмешивается в чисто научные вопросы. Если он дает место Довсу, то не посмеет отказать и мне!

— Ах, профессор, вы все еще верите тому, что говорит Керри.

— Вы, может быть, боитесь передать статью?

— За что вы меня обижаете?

— Ну, хорошо, хорошо… Так что же делать?

— По-моему, передать статью должны вы сами. Мне редактор откажет без всяких объяснений, а с вами он вынужден будет объясниться.

Это было очень неприятно, но Чьюз все-таки поехал в редакцию. Керри принял его со своей обычной любезностью, как будто между ними не было недавнего столкновения.

— Отлично, профессор, оставьте вашу статью, мы ее рассмотрим, — сказал он.

Когда Чьюз выразил удивление, как «Свобода» могла поместить вздорную болтовню Довса, Керри с улыбкой заметил:

— Слава богу, у нас свобода печати! Мы — орган демократический, радикальный, мы уважаем чужое мнение. Если даже оно ошибочно, мы спокойно это докажем, но затыкать рта никому не будем. Профессор Довс — ученый, сотрудник всемирно известного научного института, носящего славное имя покровителя науки господина Докпуллера. У нас нет никаких оснований отказывать ему, даже если его статья направлена против другого ученого. В конце концов, только в споре, в столкновении мнений рождается истина, особенно научная. Вам, профессор, как ученому, следовало бы это знать.

Чьюз молча выслушал нравоучение и так же молча удалился, чувствуя на себе торжествующий взгляд редактора.

 

3. Еще ученые Докпуллера

Развернув на другое утро «Свободу», Чьюз не нашел своей статьи, зато на видном месте было напечатано интервью Докпуллера. Миллиардер считал, что никаких оснований для тревоги нет. «Будучи уверены, — заявлял Докпуллер, — что в положении дел нет ничего такого, что могло бы оправдать падение ценностей, происходившее на бирже несколько дней назад. Сын мой и я покупаем акции солидных предприятий». Далее он опровергал слухи, связанные с «Лигой спасения»: «В качестве президента „Лиги спасения“ категорически заявляю, что все слухи, будто бы лига подорвет существование ряда отраслей промышленности, лишены всякого основания, и, очевидно, распускаются злонамеренными лицами в целях создания благоприятной для них биржевой ситуации. Как президент лиги, заявляю, что мною никогда не будет допущено никакого ущерба экономической жизни Великой республики. Впрочем, новые свойства Y-лучей, недавно открытые сотрудником института моего имени проф. Довсом и представляющие опасность для человечества, подвергнутся тщательному исследованию, в зависимости от чего и будет решен вопрос о дальнейшем функционировании „Лиги спасения“.»

Интервью Докпуллера было напечатано во всех газетах. Итак, хотя и в скрытой, «объективной» форме, Докпуллер становился на сторону Довса. Теперь Чьюз уже не сомневался, что статья Довса инспирирована миллиардером. Ему стал ясен путь, каким пойдут Докпуллер и другие враги. Но как же понимать «тщательное исследование»? Такие ученые, как Рибо и Турек, не пойдут на подлость — они признают беспочвенность обвинений Довса.

Чьюз даже и не попытался узнать о судьбе своей статьи: после интервью Докпуллера было ясно, что «Свобода» ее не напечатает — Уиппль оказался прав. Чьюзу в редакции газет «Время» и «Честь», которые тоже пользовались репутацией «солидных», вежливо отказали. Газеты не чувствовали себя вправе решать чисто научный спор двух ученых, который, к тому же, судя по заявлению господина Докпуллера, будет решен авторитетной комиссией.

Чьюз с горечью подумал о том, что его уже ставят на одну доску с каким-то Довсом. Несмотря на всю свою скромность, он почувствовал себя оскорбленным. В ожидании «тщательного исследования» он решил написать профессору Рибо.

Но Рибо в тот же вечер явился сам. Вид у него был весьма смущенный.

Рибо выразил Чьюзу свое сожаление по поводу событий последних дней. Все произошло помимо его ведома. Пусть профессор Чьюз будет уверен, что никто в институте не разделяет точки зрения Довса.

— Вы считаете, что статья Довса — «научная» точка зрения, которую вы «научно» же не разделяете? — в упор спросил Чьюз. — С каких это пор подлость стала наукой? — Рибо вздрогнул. — Крупные дельцы из низменных материальных побуждений хотят уничтожить мое изобретение, — так же резко продолжал Чьюз. После того как вашему Докпуллеру не удалось подкупить меня, он использовал Довса. Я не знаю его, но удивляюсь, как могли вы допустить у себя в институте такое сочетание подлости и невежества. Во всяком случае, могу вас поздравить, профессор, — имя вашего института впервые в его истории красуется под столь оригинальным научным трудом, как статья Довса!

Рибо вновь дернулся в кресле.

— Профессор, прошу вас, выслушайте, прежде чем обвинять, — умоляющим тоном сказал он. — Все это произошло помимо нас. В конце концов, Довс даже не наш сотрудник. Точнее, он состоял в институте, но еще лет пять назад был уволен по моему настоянию. Помните, профессор, скандал с Хэрти, фабрикантом патентованных средств? Странно, что не помните, — тогда об этом много говорили. Так вот Довс совмещал работу в нашем институте с работой у Хэрти. Мне это и раньше не нравилось — известно, что такое патентованные средства. Как раз в это время научные круги боролись за издание закона о контроле над патентованными средствами. Сущность работы Довса мне была ясна: фабрикант нуждался для рекламы в человеке с именем или, по крайней мере, с научным званием. Но вы понимаете, каково было мне видеть в этой рекламе упоминание о научном сотруднике моего института. И вдруг этот скандал… Среди изобретений Хэрти особым успехом пользовалось так называемое «Счастье толстяков». Действительно, даже объективные медицинские наблюдения подтверждали, что пилюли вызывали у толстяков быстрое и заметное похудание. И вдруг сенсация! Оказывается, Хэрти пичкал своих пациентов… Чем бы вы думали?

Рибо сделал паузу, Чьюз в недоумении смотрел на него.

— Солитерчиками, молодыми солитерчиками! — воскликнул Рибо. — В кишечниках пациентов они быстро вырастали, изнуряли их и приносили славу и доход изобретательному фабриканту.

— Фу, какая гадость! — поморщился Чьюз. — Неужели это возможно?

— Все возможно, профессор. Нет такой гадости, на которую не нашлось бы охотника. Все дело в цене… После этого скандала Довс, конечно, не мог оставаться в институте. Что же касается Хэрти, его дело не дошло до суда только потому, что он достаточно богат: говорят, он не поскупился хорошо вознаградить кое-кого из пострадавших, кое-кого из чиновников. Кроме того, помогла ловкость его адвоката Грэпса.

— Грэпса? — переспросил Чьюз. — Почему мне знакомо это имя?

Чьюз задумался — и перед ним возникли гладко причесанная голова, лысеющий пробор, церемонный поклон.

— Ну, конечно! — воскликнул Чьюз. — Тот самый адвокат, который предлагал мне отступного за отказ от изобретения. Да, вспоминаю: он говорил и от имени фабрикантов патентованных средств. Теперь все понятно: интересы Докпуллера и Хэрти совпали, и оба коммерсанта использовали вашего Довса. Однако позвольте, профессор, почему же он ваш? Вы же сказали, что он давно уволен.

— Это — самое неприятное, — сокрушенно сказал Рибо. — Дело в том, что недавно я был вызван профессором Ферном. Вы знаете его — это правая рука Докпуллера. Ферн передал мне письменную просьбу Довса о возвращении в институт. При этом Ферн заявил, что решение, конечно, зависит от меня, но Докпуллер считает возможным удовлетворить просьбу Довса. Я высказался против. Но Ферн многозначительно повторил: господин Докпуллер считает возможным. Господин Докпуллер находит, что пять лет пребывания вне института достаточное наказание для ученого; к тому же, твердо установлено, что Довс не работает больше у Хэрти. И, сознаюсь, я сделал ошибку… Мне было как-то неловко отказать человеку, на средства которого содержится институт… Конечно, институт автономен, я — полный хозяин, но все-таки, знаете… Словом, я уступил… Конечно, я не мог предвидеть того, что случилось. Как видите, меня перехитрили, бесчестно обманули…

Рибо замолчал. Молчал и Чьюз.

— Когда я прочел статью Довса, — продолжал Рибо, — я в бешенстве бросился к Ферну. Но он был спокоен. «Это частное дело Довса», — сказал он мне. Я возразил: «Какое же это частное дело, если под статьей не только фамилия, но и звание сотрудника института?» И тут — не могу вспомнить об этом без содрогания — Ферн прозрачно намекнул, что было бы хорошо, если бы институт солидаризовался с мнением Довса. Я взбесился окончательно и не стал больше играть в прятки. «Наоборот, мы выступим против Довса», — сказал я резко. «В этом нет никакой надобности, — возразил Ферн. — Институт выразил свое отношение к Y-лучам, присудив премию их изобретателю». — «И он должен теперь открыто защищать свое мнение», — настаивал я. «Господин Докпуллер против этого!» — «Я предпочту уйти из института, чем молчать!» — ответил я. «Как вам угодно, — ледяным тоном сказал Ферн. — Господин Докпуллер скорее откажется от института, чем позволит вмешиваться в это дело. Впрочем, закрывать институт не придется: если вы не умеете ценить исключительности своего положения в институте, то найдется достаточно ученых, которые не имеют этих условий и будут счастливы получить их».

— Я убежал от этого мерзавца, — продолжал Рибо. — Я понял, что эти люди готовы на все: и на мою отставку и на отставку других ученых, несмотря на их известность, авторитет, труды… Но в то же время я сознавал, что таких условий работы мы действительно нигде не найдем, а на наше место найдется достаточно охотников. У меня начат целый ряд интересных работ… Конечно… при моем положении я не останусь без места, без лаборатории… Но, может быть, ради заработка придется больше, чем теперь, заниматься педагогической работой, а знаете, как это отрывает от научных исследований. Неизвестно, буду ли я иметь такую лабораторию, столько сотрудников…

Рибо снова помолчал.

— Профессор Турек подал в отставку… Положение его ужасно… Он вел ценную работу, несомненно, был накануне крупного открытия. Теперь он остался без места… Неизвестно, будет ли у него возможность вернуться к работе…

Рибо искоса взглянул на Чьюза. Тот молчал, устремив неподвижный взгляд в окно.

— Мы с профессором Берроу, — продолжал Рибо, — в виде протеста тоже решили подать в отставку, если вы найдете это целесообразным.

Чьюз молчал.

— У вас и Берроу — большие работы, — сказал он наконец, все так же не отрывая взгляда от окна. — Я понимаю ваше положение… Но… зачем ваши работы?

— Как зачем?

— Вот именно: зачем? Я работал над «лучами жизни» двадцать лет. А зачем?

Рибо не нашелся что ответить.

— Простите, профессор, я лягу, мне не совсем хорошо, — вдруг сказал Чьюз, с трудом поднимаясь с кресла. В эту минуту он показался Рибо совсем дряхлым стариком. — Если вы останетесь ночевать, я отдам распоряжение.

Рибо поспешил сказать, что остановился в гостинице. С неприятным чувством уезжал он от Чьюза.

 

4. Печать защищает народ и науку

Уиппль стал чем-то вроде личного секретаря профессора Чьюза. Он подбирал выступления печати против «лучей жизни», делал вырезки и передавал их профессору. Чьюз сам просил его об этом: он хотел быть полностью в курсе дел. Точно по сигналу («А, может быть, и в самом деле по сигналу?» — думал Чьюз), тон газетных статей резко изменился. То время, когда Чьюза восхваляли, давно прошло. После выстрела Гуда ни одна «демократическая» газета уже не позволила бы себе одобрительно отозваться о «лучах жизни». Но по сравнению с тем воем, какой поднялся после статьи Довса, нападки, вызванные биржевым крахом и самоубийством Гуда, могли бы показаться объяснением в любви. Если раньше только «Рекорд сенсаций», «Горячие новости» и другие газетки столь же бульварного типа называли Чьюза преступником, злодеем, убийцей, то теперь от них не отставали и «солидные» органы печати. Теперь уже все газеты писали об экономической катастрофе, грозящей человечеству в результате изобретений Чьюза, об ожидающей народ трагедии вырождения, о неизбежной эпидемии самоубийств, предвестником которой явилась смерть Гуда…

Только «Свобода» заняла странную позицию. Сыграв свою роль зачинщика, газета вдруг смолкла. Она не опубликовала ни строчки комментариев к статье Довса и вообще ни слова о Чьюзе, если не считать интервью Докпуллера. Уиппль видел в этом тонкий замысел: Керри решил надеть на себя личину объективности, чтобы сделать тем более убедительным и верным окончательный удар.

И все же этот шумный газетный переполох казался ничем рядом с бурей в эфире. Никогда еще в эфир не изрыгалось такого бурного, тяжелого, грязного потока обвинений и ругательств.

Уиппль видел, что «Центральная радиокомпания» в точности придерживается принципа Керри: толпа мыслит не мозгами, а ушами. Решительно повсюду — на улицах и в магазинах, на вокзалах и в квартирах, в банях и в храмах, в тюрьмах и на кладбищах — репродукторы — эти металлические глотки, не знающие усталости и отдыха, — вещали, кричали, вопили с такой яростью, что всякая самостоятельная мысль, осмелившаяся появиться в человеческом мозгу, была бы беспощадно заглушена в самом своем зародыше.

Чьюз попробовал было отвечать на кое-какие обвинения, но вскоре убедился, что ничто уже не может остановить извержения этого грязевого вулкана.

«Почему молчит злодей Чьюз? — грозно спрашивали „Горячие новости“. — Если бы обвинение было несправедливо, он опроверг бы его. Но он молчит — значит, публично признает свою вину. Сознается, что пытался обмануть народ, обмануть ученых и, произнося речи о благе для человечества, в действительности хотел превратить всех в стариков и старух».

Это показалось Чьюзу прямым вызовом, и он не счел возможным промолчать. «Горячие новости», конечно, не поместили его ответа, а на телефонный запрос Чьюза сообщили, что «все и так достаточно ясно».

Под некоторыми статьями Чьюз находил знакомые подписи.

Солидная газета «Честь» поместила обстоятельное исследование адвоката Джона Грэпса на тему: «Несостоятельность „Лиги спасения“ с точки зрения частноправовых интересов, или почему „Лига спасения“ не имеет юридических прав существования». После длинного вступления, обнаруживавшего незаурядную эрудицию автора, который ссылался на римское право, кодекс Юстиниана, кодекс Наполеона и т. д. и т. п., Грэпс доказывал, что каждое частное общество в отличие от государства, налагает на своих членов специальные обязательства лишь постольку, поскольку сами члены этого общества добровольно согласились признавать эти обязательства. Но частное общество не может налагать никаких обязательств на лиц вне данного общества. Между тем именно так собирается поступить «Лига спасения», посылая с проектируемых станций свои лучи и принудительно леча ими всех, то есть и не членов лиги и тех, кто к ней вовсе не обращался с просьбами о лечении, кто и лечиться, может быть, не хочет. Какое она имеет на это право? Кто смеет в нашей Великой Демократической республике, где неотъемлемым правом каждого гражданина является свобода, — кто смеет, повторяем мы, насиловать чужую волю, нарушать свободу? Если бы даже лучи и действительно лечили, то и тогда никто не имел бы права уничтожать болезни без согласия больных, поскольку болезни являются частной собственностью больных. А кто будет отвечать, если лучи вызовут не лечение, а старение? Не являясь компетентными в чисто научных вопросах, мы, однако, не можем игнорировать научные показания таких бесспорных авторитетов, как всемирно известный Институт имени Докпуллера. Во всяком случае, имеет ли право частное общество брать на себя риск действия, по поводу которого раздаются столь авторитетные предостерегающие голоса? Ведь ужасные последствия оно не сможет ни исправить, ни возместить! Вот почему «Лига спасения» не имеет никаких юридических прав существования. Она представляет собою дерзкий вызов не только нашей конституции, но и самой человеческой природе, отраженной в законодательстве всех времен и народов, начиная с Рима и кончая Великой Демократической республикой. Итак, все науки — юридические, социологические, медицинские — против «Лиги спасения». Она должна быть ликвидирована. Для действительного же лечения мы имеем прекрасных врачей, прекрасные больницы, санатории, курорты, чудесные лекарства, в особенности всемирно известные патентованные медикаменты Хэрти, — покупайте их во всех аптеках и магазинах, и вы всегда будете здоровы! Dixi.

Чьюз читал, и перед ним возникала лисья физиономия Грэпса. Он вспоминал и недавний рассказ Рибо о солитерах Хэрти.

«Рекорд сенсаций» упорно именовал Y-лучи «лучами старости». Газета ничего не «доказывала» — она просто заявляла, что народ сам сумеет себя защитить, если этого не сделают правительство и великий покровитель науки господин Докпуллер. Народ сотрет с лица земли адскую кухню лжеученого злодея, уже запятнавшего себя кровью героя-юноши и теперь готовящего новые козни.

«Время» заклинало правительство и великого Докпуллера немедленно исправить допущенную ими ошибку и ликвидировать лигу, столь опасную для народа, для государства, для всего человечества… Если правительство не поторопится, это, несомненно, крайне неблагоприятно скажется для него на выборах: народ не прощает легкомысленного отношения к своим интересам.

Лишь несколько серьезных еженедельников попробовали — да и то достаточно робко — взять Чьюза под защиту. Еженедельники выражали сомнение, чтобы профессор Чьюз мог совершить столь роковую ошибку, говорили, что, прежде чем поднимать кампанию против крупного ученого, необходимо тщательно исследовать Y-лучи, и в заключение все-таки признавались в своем смущении по поводу того обстоятельства, что профессор Чьюз почему-то молчит.

Чьюз отправил в эти журналы статьи, выдержанные в строго научном духе. Кроме того, он решил испробовать еще одно средство. Он разослал в газеты письма с отказом от Большой Национальной премии имени Докпуллера. В мотивировке этого решения он кратко разоблачал все махинации Докпуллера. Всю сумму премии Чьюз переводил Докпуллеру.

Из ежедневных газет только «Рабочий» полностью напечатал письмо Чьюза. Большинство газет ограничилось лишь хроникерским сообщением об отказе от премии. А на другой день газеты по-своему объяснили читателям причину этого отказа: очевидно, сам Чьюз признал наконец свою ошибку и теперь возвращал неправильно присужденную премию. Что же касается «Рекорда сенсаций» и «Горячих новостей», то они упоминали об этом факте, как о «лишении Чьюза премии».

Вскоре, однако, появились симптомы, обрадовавшие Чьюза. Помимо газеты «Рабочий», несколько солидных журналов потребовали прекращения травли знаменитого ученого и немедленного исследования Y-лучей. Это требование адресовалось непосредственно Институту имени Докпуллера, как научному учреждению, присудившему премию профессору Чьюзу. Несколько групп ученых, несколько университетов также опубликовали свои протесты. Профессор Берроу напечатал гневную статью, в которой сообщал о своем уходе из Института имени Докпуллера в знак протеста против травли знаменитого ученого.

Чьюз радовался и надеялся. Но более искушенный в делах печати Уиппль не радовался и не надеялся. Он знал, что журналы с их ничтожным тиражом не имеют широкого распространения и не доходят до массового читателя. Газеты же, за исключением «Рабочего», разумеется, ни одним словом не обмолвились ни о протестах, ни об отставке известного ученого Берроу.

Протест Берроу отчасти облегчил ту тяжесть, которую оставил на сердце у Чьюза визит Рибо. «Но каков Рибо! — думал Чьюз. — Турек, Берроу ушли, а он…» Впрочем, вскоре Чьюз получил весть и от Рибо. Он писал, что принял все меры для того, чтобы добиться участия Института имени Докпуллера в исследовании Y-лучей, и почти достиг успеха. К сожалению, неудачный маневр профессора Чьюза все испортил! Докпуллер считает, что отказ от премии оскорбляет и его и институт: это выражение недоверия и неуважения к институту. В таком случае институт считает невозможным навязывать свой арбитраж. К сожалению, — писал Рибо, — он бессилен против такой аргументации, тем более, что ей нельзя отказать в некоторой логике. «Почему вы со мной не посоветовались, прежде чем предпринять этот шаг?» — спрашивал Рибо.

«Нашел-таки себе оправдание, — подумал Чьюз. — Так вот какие бывают ученые! А ведь он настоящий ученый! Как же это возможно? Неужели наука, синоним истины, может быть совместима с подлостью?»

Через день-другой то же объяснение было опубликовано в печати. Докпуллер сообщил, что отказ профессора Чьюза от премии его имени еще до результатов исследования означает либо желание уклониться от исследования, либо стремление в оскорбительной форме выразить недоверие известному научному институту. Это заставляет институт отказаться от исследования лучей. Неожиданный маневр профессора Чьюза, несомненно, лишний раз свидетельствует о справедливости обвинений, выдвинутых против Y-лучей.

Заявление Докпуллера было напечатано всеми органами печати вплоть до «Рекорда сенсаций» и «Горячих новостей», что, впрочем, не помешало им на другой же день вновь говорить о «лишении Чьюза премии».

Чьюз обратился в министерство здравоохранения с просьбой об исследовании его лучей. Министерство ответило, что это не входит в его обязанности.

Чьюз разослал письма Академии и ряду университетов с той же просьбой. Он получил положительные ответы с сообщением, что между научными учреждениями начаты переговоры с целью создания специальной комиссии на паритетных началах.

Дело грозило затянуться, и Чьюз решил организовать демонстрацию опытов. Несколько ученых и студентов изъявили желание подвергнуться в присутствии публики длительному облучению, чтобы доказать полную его безвредность. Но время было уже не то, когда Чьюз мог снять для своих опытов самый большой зал. Теперь власти находили, что они не имеют права дать разрешение на публичную демонстрацию опытов над людьми, поскольку имеются сомнения в безвредности лучей.

Чьюз понял, что попал в заколдованный круг. Он разослал письма всем органам печати, приглашая их представителей пожаловать на демонстрацию опытов в свой особняк-лабораторию. Однако явилось всего несколько человек, да и те, по преимуществу, из журналов, и без того поддерживавших Чьюза. Даже Уиппль присутствовал, не представляя «Свободы»: его об этом специально предупредил Керри.

Журналистам было продемонстрировано моментальное уничтожение микробов, а затем длительное действие Y-лучей на людей. Присутствовавшие могли убедиться, что юные студенты не превратились в стариков. Все опыты были многократно сфотографированы.

Чьюз был очень оживлен и доволен. Уиппль не хотел его разочаровывать, хотя и понимал, что все эти фото и статьи, опубликованные не в газетах, а в серьезных журналах, снова не дойдут до широкой публики.

Но не обошлось и без огорчений. Чьюз послал Роберта за Гарри, чтобы продемонстрировать мальчика, облучавшегося уже в течение нескольких недель. Но мать не отпустила сына, а Роберт в присутствии всех собравшихся громогласно заявил, что мать опасается, как бы мальчика не превратили в старика…

Чьюза поразила такая удивительная глупость и неблагодарность. Очевидно, женщина была запугана.

Но, как бы там ни было, опыты прошли успешно. После их окончания один из журналистов вдруг спросил Чьюза, почему он не расскажет обо всех комбинациях Докпуллера и других финансистов. Несколько удивленный Чьюз отвечал, что он уже отказался от этих попыток, так как убедился, что ни одна газета не хочет или не может опубликовать такие материалы.

— Наша газета охотно опубликует их.

— Ваша газета? — с нескрываемым изумлением переспросил Чьюз.

— Да, газета «Рабочий».

Уиппль вздрогнул и стал делать Чьюзу предостерегающие жесты. Но Чьюз смотрел на представителя газеты «Рабочий». О да, коммунисты напечатают! Но он все-таки спросил:

— А как вы проверите? Другие отказывают…

— Именно потому, что другие отказывают, это и верно.

— Черт возьми, парадоксально, но справедливо! — уже в полном восторге воскликнул Чьюз. Не обращая внимания на отчаянную жестикуляцию Уиппля, он начал подробный рассказ о горестной истории «лучей жизни».

 

5. Профессор Чьюз бросает бомбу

Как и следовало ожидать, появившиеся в журналах благожелательные отчеты об опытах Чьюза прошли незамеченными. Зато интервью Чьюза, напечатанное в «Рабочем», произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Правда, газета распространялась только на рабочих окраинах. Однако характер статьи был таков, что не заметить ее было нельзя. «Рабочий» не только сообщил об опытах Чьюза, но и раскрыл все остававшиеся до сих пор неизвестными попытки Докпуллера, Блэйка и других финансистов подкупить ученого, осветил всю историю с привлечением Довса в институт имени Докпуллера, напомнил о роли Довса в нашумевшем в свое время деле с солитерами Хэрти… Словом, столь сенсационный скандал невозможно было замолчать.

Впрочем, печать и не пыталась его замолчать. Наоборот, интервью Чьюза в «Рабочем» надо было заметить. До сих пор в жирном блюде, заваренном печатью, определенно не хватало соли и перца. В самом деле, ради чего, собственно, ученый, пользующийся мировой известностью, задумал вдруг превратить всех в стариков? Что за непонятная, сверхъестественная мизантропия? Теперь все разъяснилось: Чьюз выступил… знаете, где?.. в коммунистической газете… вы слышите?.. в ком-му-ни-сти-че-ской! — вы понимаете, что это значит?! О, все газеты сразу поняли!

«Злодей разоблачен! — торжествовали „Горячие новости“. — Личина ученого спала с Чьюза, и перед нами — во всей его безобразной наготе старый знакомец: безнравственный разрушитель общества, враг цивилизации, порядка и свободы. С помощью своих дьявольских лучей, лицемерно названных им „лучами жизни“, он пытался разрушить цивилизованное общество, уничтожить Великую Демократическую республику!»

«Рекорд сенсаций» поместил карикатуру: старик с безумно горящими глазами и дьявольской улыбкой, с большим окровавленным ножом в одной руке, другой рукой замахивался на земной шар дымящейся бомбой «Y». «Остановите преступную руку вожака коммунистов, убийцы-злодея Чьюза!» — призывала газета.

«Брачная газета» опубликовала фотокомпозицию, озаглавленную: «Ваши дочери и жены после лечения их Чьюзом». На одной странице под заголовком «до лечения» были помещены портреты самых красивых женщин Великой республики; на другой странице под заголовком «после лечения» газета напечатала фотографии дряхлых и безобразных старух, нищих и оборванных обитательниц богаделен и ночлежных домов.

Газеты так усердно занялись «коммунистическим заговорщиком Чьюзом», что даже убийствам, судебным процессам, боксу и футболу пришлось отойти на второй план. Да что там! Почти незамеченными прошли грандиозные похороны Бэтси, любимой таксы миллиардерши Полрой. «Рекорд сенсаций» и «Горячие новости», которые прежде отвели бы этому событию целые полосы, теперь ограничились лишь совершенно необходимыми сведениями о том, что гробик Бэтси был из чистого золота, на похороны было израсходовано столько-то тысяч, присутствовали такие-то лица в таких-то роскошных траурных платьях и костюмах, установленный на могиле Бэтси мраморный памятник принадлежит резцу какого-то знаменитого скульптора… Каждый согласился бы, что скупее подать это выдающееся событие было просто невозможно.

Однако самым удивительным было то, что Чьюзом занялись даже театры миниатюр и обозрений! Y-лучи стали темой хлестких песенок, куплетов, хореографических номеров. Шумный успех имел, например, балет «Бой букв», где честные демократические буквы B, D и R вступали в бой с вредоносными чьюзовскими буквами Y и Z и под оглушительные овации публики составляли инициалы горячо любимого отечества. Огромную популярность приобрело обозрение «Спасение свободы». Кульминационным пунктом его была гибель человечества, роль которого исполняло тридцать девять голых девиц. Их «эмоциональный» танец символизировал, как говорилось в программе, «Голую Истину, Красоту, Молодость и Искусство». Он длился достаточно долго для того, чтобы зрители могли рассмотреть и оценить каждую из тридцати девяти совершенно голых истин. Затем появлялся старик-колдун, загримированный под Чьюза, и устанавливал диковинный аппарат. Раздавался громовой взрыв, свет гас, но вслед за этим снова появлялась фигура старого колдуна, озаренная зловещим кроваво-красным отблеском пожара. Колдун кричал: «Коммунизм победил!» и дьявольски хохотал. Когда включался свет, вместо тридцати девяти прекрасных юных дев на сцене оказывалось тридцать девять ужасных дряхлых старух, ради эстетических требований публики прикрытых жалкими лохмотьями. Вдруг появлялся сияющий белый рыцарь, олицетворявший, как сообщала программа, «Свободный дух Великой республики». Он бил колдуна резиновой дубинкой по голове. Колдун проваливался. Рыцарь кричал: «Свобода спасена!» — и на глазах изумленной публики со старух спадали лохмотья, обнажая возрожденные формы пышной юности! Тридцать девять дев, столь же прекрасные и голые, как прежде, заканчивали победный танец юности под бодрые звуки песни:

Словом, интервью Чьюза наделало много шуму. Даже Уиппль — и тот упрекал Чьюза в неосмотрительности.

— Но ведь это же единственная газета, которая согласилась напечатать правду! — недоумевал профессор.

— Что ж с того! — возражал Уиппль. — Все-таки это коммунистическая газета. Пропаганда! Я предупреждал вас, что этим вы подорвете свой авторитет. Из-за «Рабочего» ваше дело приобрело политический характер.

— Но почему именно из-за «Рабочего»? — продолжал недоумевать Чьюз. — А если бы мое интервью было напечатано в другой газете? Разве другие газеты не занимаются политикой?

Докпуллер и Блэйк ограничились краткими опровержениями, которые были опубликованы во всех газетах. Оба миллиардера заявляли, что считают ниже своего достоинства отвечать на грязные инсинуации Чьюза. Докпуллер добавлял, что участие в «Рабочем» доказывает разрушительность замыслов Чьюза, в силу чего президент «Лиги спасения» считает себя обязанным в ближайшее же время собрать правление лиги с целью ее самоликвидации.

Газеты восторженно встретили это решительное заявление. Чьюз видел, что опасность подошла вплотную. В лигу уже давно никто не вступал. В довершение ко всему «Горячие новости» пустили слух о том, что, видя провал своей затеи, Чьюз задумал бежать за границу со всеми капиталами «Лиги спасения». Многие вкладчики поспешили забрать свои деньги и выйти из лиги.

Доведенный до полного отчаяния, Чьюз обратился в Академию и университеты с просьбой ускорить экспертизу его изобретения. Академия ответила, что создание смешанной ученой комиссии оказалось весьма сложным делом. После выступления профессора Чьюза в «Рабочем» несколько крупных ученых взяли назад свое согласие участвовать в комиссии, мотивируя это тем, что дело приобрело политическую окраску. Они очень сожалеют о своем вынужденном отказе, так как не сомневаются в научной правоте профессора Чьюза, но, с другой стороны, не могут идти против своих принципов невмешательства в политику.

 

6. Союзники

Между тем «Рабочий» из номера в номер разъяснял значение Y-лучей и смысл поднятой против них кампании. Газета призывала выступить на защиту великого изобретения, которое призвано принести особенно большую пользу рабочему люду. Вскоре она напечатала сообщение, что рабочие союзы организовали Рабочий комитет «Лиги спасения». Все средства, как внесенные из союзных фондов, так и собранные среди рабочих, поступят в распоряжение комитета и будут переданы лиге, когда она освободится от Докпуллера и когда ею по-прежнему будет руководить профессор Чьюз.

Почти одновременно такое же движение началось и среди студенчества. В разных городах страны появились «Союзы защиты „лучей жизни“», куда вступали ученые, студенты, рабочие. В университетах образовывались «Студенческие общества имени Чьюза». Все движение в целом возглавила «Республиканская Ассоциация прогрессивных ученых», объединяющая восемнадцать тысяч членов. В присланной Чьюзу резолюции ассоциация заявляла, что «великое изобретение профессора Чьюза, которое может спасти от болезней все человечество, стараются в своих низменных целях задушить темные силы старого мира — Докпуллер, Блэйк, Хэрти и компания, для чего прибегают к обычному своему оружию — клевете».

Несколько «Союзов защиты „лучей жизни“» устроили объединенную демонстрацию, которая с приветственными лозунгами прошла мимо загородной лаборатории Чьюза. Профессор смотрел на них из окна, стараясь стать так, чтобы его не увидели.

Выделенная демонстрантами делегация явилась в особняк и вручила взволнованному профессору приветственную резолюцию. Затем демонстранты (их собралось до полутора тысяч) прошли по главным улицам города с плакатами. «Требуем созыва „Лиги спасения!“», «Долой Докпуллера из „Лиги спасения“!» Дело закончилось «небольшим инцидентом» — группа студентов недостаточно быстро подчинялась распоряжению полицейского очистить перекресток. Между студентами и полицейскими произошла мимолетная перебранка. Демонстрация была рассеяна при помощи слезоточивого газа…

Но ни «Союзы защиты „лучей жизни“», ни «Ассоциация прогрессивных ученых» не располагали своими газетами и не могли влиять на широкую публику. Тем временем «Вечерний свет», «Рекорд сенсаций», «Горячие новости», «Честь» и другие газеты либо вовсе замалчивали новое движение, либо давали заведомо ложную информацию. Однако вскоре движение достигло уже такого размаха, что игнорировать его стало нельзя. Уиппль передавал Чьюзу, что среди врагов началось явное замешательство. Докпуллер, кажется, решил отложить созыв ликвидационного собрания правления лиги.

«Ассоциация прогрессивных ученых» назначила общереспубликанский съезд всех организаций, поддерживающих «лучи жизни». Он должен был состояться через месяц. К этому времени ассоциация, возмущенная медлительностью официальных научных учреждений, обязалась произвести детальное исследование Y-лучей.

 

7. Бой с «Юными девами»

Замешательство среди врагов Чьюза продолжалось недолго. Как это часто бывает, враг избрал ту самую тактику, которая только что привела его в замешательство. Газеты в один голос затрубили о быстром росте «Общества имени Петера Гуда», открывавшего свои отделения по всей стране. Этому, несомненно, способствовал пущенный правлением общества слух о том, что будто бы убытки, принесенные чьюзовским «черным вторником», будут возмещены.

Около тысячи членов общества устроило уличную демонстрацию. Демонстранты несли многочисленные плакаты «Долой Чьюза с его лучами!», «Пусть Чьюз вернет нам украденные деньги!» На этот раз дело обошлось без всяких инцидентов, что позволило довести демонстрацию до благополучного конца: на одной из площадей под воинственные клики «античьюзистов» было торжественно сожжено соломенное чучело, изображавшее Чьюза. Затем демонстранты прошли на кладбище и возложили венок на могилу Петера Гуда.

Организация «Золотые рубашки» объявила о своем новом открытии: Чьюз оказался презренным мулатом, в жилах которого текла помесь еврейской и негритянской крови. «Золотые рубашки» точно установили, что прабабушка Чьюза вышла замуж за еврея, двоюродная тетка которого была замужем за негром. «Золотые рубашки» призывали повесить Чьюза на ближайшем дереве, а остальные деревья распределить между еврейским и негритянским населением Великой Демократической республики.

Решительно осудила изобретение Чьюза церковная организация «Евангельская наука». Ее собственная радиостанция ежедневно передавала лекции-проповеди, в которых доказывалось, что болезни посылаются господом богом в наказание за грехи. Поэтому попытка освободиться от болезней сама по себе является ужасным грехом, который не может остаться безнаказанным. Это полностью подтверждается постарением, которое вызывают дьявольские лучи Чьюза. Далее «Евангельская наука» производила математические операции с именем Чьюза, неминуемо приводившие к апокалипсическому «звериному числу». Выяснялось, что Чьюз не кто иной, как антихрист. Пришествие его предвещает близкий конец мира, а потому надо больше молиться и, главное, вступать в организацию «Евангельская наука», которая одна обладает ключами царства божия.

Но подлинным энтузиастом нового движения против Чьюза оказалась «Общереспубликанская ассоциация дочерей демократии».

«Дочери демократии» призвали всех женщин Великой республики защитить свою молодость и своих детей. Этот призыв быстро нашел отклик. Создалась специальная «Лига дев — защитниц юности», или, как потом ее стали называть, «Лига юных дев».

«Мы, молодые красивые женщины и девушки Великой Демократической республики, объединились для того, чтобы защитить свою красоту и юность, которые собирается украсть у нас злодей, человеконенавистник Чьюз. Конечно, те женщины, которые не имеют ни красоты, ни молодости и которым, следовательно, нечего терять, могут быть равнодушны к нашему святому делу, но каждая действительно красивая молодая женщина обязательно вступит в нашу лигу».

После такого призыва все уважающие себя женщины из «хороших семей», чуть ли не до бабушек включительно, поспешили вступить в «Лигу юных дев».

Портреты основательницы лиги двадцатипятилетней Дороти Эрландо были опубликованы во всех газетах. Читатели могли убедиться, что Дороти действительно чертовски хороша. Если таковы и остальные «юные девы», то это, несомненно, собрание красивейших женщин страны!

Все газеты поместили интервью Дороти Эрландо. Она твердо обещала уничтожить зловредные лучи Чьюза. Оказалось, что Эрландо уже имеет крупные заслуги перед обществом: в прошлом году на одном из фешенебельных курортов она получила первую премию в большом конкурсе женских ножек (рядом, разумеется, шел соответствующий снимок).

По роду занятий прелестная Дороти была киноартисткой. Правда, несмотря на очаровательную наружность, ей все-таки не удалось выдвинуться из статисток в звезды. Но газеты, понятно, не входили в эти подробности, представив Эрландо просто как киноартистку. Конечно, это было правильно: женщина, портреты которой обошли всю страну, не могла остаться статисткой.

Вскоре имя Эрландо уже не упоминалось в газетах и журналах без таких выражений, как «красивейшая женщина нашей страны», «самая прелестная девушка Великой республики», «чудесная юная дева». Газета «Время», орган слишком серьезный для столь легкомысленных определений, не называла ее иначе, как «Жанна д'Арк нашей эпохи», — у этой газеты всегда было стремление к историческим параллелям.

Популярность прелестной Дороти так быстро росла, что это стало беспокоить других «юных дев», не столь привлекательных, зато обладавших большим весом в обществе и большим капиталом. Недовольные сгруппировались вокруг казначея лиги, тридцатипятилетней Маргарэт Блэйк, дочки мясного короля.

Дело в том, что каждая «юная дева» законно желала, чтобы и ее портреты помещались в газетах, чтобы и ее интервьюировали. Но Эрландо затмила решительно всех. Маргарэт же никому не могла быть помехой: достаточно сказать, что даже миллиарды папаши не помогли ей соблазнить никого из той многочисленной стаи голодных графов и баронов, которая ежедневно продавалась на брачном рынке. Вся беда была в том, что, прежде чем унаследовать миллиарды папаши, дочка унаследовала его нос.

Маргарэт открыто говорила в обществе, что Дороти — «эту бездомную девчонку» — слишком захвалили и что возглавлять «Лигу юных дев» должны более достойные люди.

Вездесущий Уиппль предсказывал Чьюзу, что «юные девы» скоро передерутся, чем и кончится вся их затея. Возможно, это и случилось бы, если бы не постороннее вмешательство, которого не мог предвидеть даже Уиппль.

Блэйк призвал к себе дочь и прямо спросил, не метит ли она на место Дороти Эрландо.

— Почему бы и нет? — с вызовом ответила Маргарэт. — По-моему, девчонка зазналась.

— Мне не хотелось бы, чтобы газеты ежедневно печатали твои фотографии, медленно сказал отец. — Боюсь, это не произвело бы такого впечатления, как портреты Эрландо.

Маргарэт покраснела.

— Ты еще молода (дочка благодарно улыбнулась) и многого не понимаешь. Нельзя же отрицать, что девчонка хороша, а красота в руках умной женщины — это тоже капитал. Но неужели ты думаешь, что Дороти сама выдумала лигу? Девчонку давно подобрал Хэрти, — знаешь, этот фабрикант медикаментов? Она его — ну, как тебе сказать… Ну, словом, не маленькая, сама понимаешь… «Юные девы» — это его затея. Но он предпочитает оставаться в тени — ведь неизвестно, чем дело кончится. Я думаю, что нам с тобой не стоит бросаться в глаза публике…

Дочка отлично усвоила урок, и среди «юных дев» воцарилось спокойствие. Кстати, Дороти Эрландо уже никак нельзя было назвать «бездомной»: реклама сделала свое дело. Крупнейшие кинофирмы приглашали ее сниматься в главных ролях. У нее появилась вилла на берегу моря. Злые языки утверждали, что тут не обошлось без Хэрти. В обществе говорили, что после победы над злодеем Чьюзом прелестная «юная дева» выйдет за овдовевшего в прошлом году короля патентованных медикаментов.

Наконец период организационных забот и распрей закончился. «Лига юных дев» была достаточно разрекламирована. Военные действия открылись. Сидя в редакции, Уиппль узнал, что «юные девы» организовали демонстрацию и двинулись к загородному особняку Чьюза. Он тотчас же помчался к профессору.

Уиппль едва не опоздал: «юные девы» уже вышли за город. Сзади медленно тянулась колонна автомобилей — обоз женской армии. Впереди шло не менее пятисот «юных дев». На знаменах и плакатах золотом и серебром сверкали энергичные лозунги: «Мы не позволим сделать себя старухами!», «Долой лучи старости!», «Юные девы, уничтожим врага юности Чьюза!», «Разрушим адскую кухню старого колдуна Чьюза!» Медные трубы оркестра, также состоявшего из «юных дев», блестели на предзакатном солнце. Под аккомпанемент оркестра «юные девы» пели:

Слова песни, принадлежавшие перу члена «Лиги юных дев» — молодой поэтессе Кларе Даммич, были положены на мотив известной ариэтки из модной оперетты «Жрицы страсти». Уиппль хорошо знал Клару Даммич. Раньше ей лишь изредка удавалось протащить свое стихотворение в печать. Теперь она сделала головокружительную карьеру. «Песня юных дев» стала не только официальным гимном «лиги». Ее исполняли в театрах, кино, джазах, по радио. Клара Даммич стала модной поэтессой.

Во главе оркестра шла сама прелестная Дороти Эрландо с огромным развевающимся по ветру знаменем цвета небесной лазури — символом чистой юности.

Перед шествием на специальных автомашинах — медленно двигались вездесущие кинооператоры. Нацелив свои аппараты на прелестную Дороти, они фиксировали исторический поход современной Жанны д'Арк. Тут же сновали корреспонденты «Горячих новостей», «Вечернего света» и других газет.

Уиппль с трудом обгонял колонны «юных дев», запрудившие шоссе. Движение транспорта было дезорганизовано, но полицейские, награждаемые очаровательными улыбками «юных дев», и не пытались восстановить порядок.

Когда Уиппль ворвался в особняк Чьюза, профессор работал у себя в кабинете. Уиппль, задыхаясь, рассказал ему о шествии «юных дев», о том, что они могут проникнуть в лабораторию.

— Вы преувеличиваете, Уиппль, — спокойно возразил Чьюз. — Не посмеют. Пошумят и разойдутся.

А «девы» и впрямь шумели: до кабинета уже доносились их приближающиеся воинственные клики.

Уиппль умолял старика перейти в лабораторию и опустить металлические ставни, способные выдержать осаду «юных дев». Чьюз наотрез отказался.

Тогда Уиппль мобилизовал прислугу. Роберту и дворнику было приказано запереть все входы. Уиппль лично осмотрел решетку, отделявшую сад от шоссе. Металлические прутья были надежны и настолько высоки, что без приставных лестниц никто бы не смог перебраться в сад.

Между тем воинственные клики придвинулись вплотную. Уиппль, вернувшийся в дом, услышал: «Долой Чьюза! На дерево Чьюза!»

Он бросился к телефону и соединился с полицейским бюро. Но чиновник решительно не мог понять причины его беспокойства. По сведениям полицейского бюро, женская демонстрация носит вполне мирный характер. Для вмешательства полиции нет никаких оснований. «Не забывайте, что мы живем в демократической стране, — наставительно сказал чиновник, — и не имеем ни права, ни желания нарушать свободу собраний и демонстраций». Так как Уиппль продолжал настаивать, чиновник уже игриво заметил: «С каких это пор в нашей стране мужчины стали бояться женщин, да еще таких прелестных?» Все-таки он обещал при первой возможности выслать одного полицейского на мотоцикле.

Уиппль понял, что звонить в полицию бесполезно. Он выглянул в окно. Толпа облепила решетку сада. «Юные девы» яростно трясли металлические прутья. Некоторые «девы» влезали на плечи своих подруг, но перебраться через решетку все-таки не могли.

Уиппль схватил полотенце и, намотав его на палку, подошел к решетке. Появление парламентера было встречено истерическим визгом.

— Чего вы хотите? — закричал Уиппль, но его голос потонул в общем визге.

Прекрасная Дороти с трудом угомонила свое войско.

— Впустите нас внутрь! — сказала она. — Такой интересный молодой человек, неужели вы мне откажете?

И она сопроводила эту просьбу одной из своих самых очаровательных улыбок.

На мгновение Уиппль был ослеплен.

— Что вам нужно? — переведя дыхание, все-таки спросил он.

— Мы заберем с собой приборы Чьюза. Обещаем не причинять вреда старому колдуну.

— А если вас не впустят?

— Мы войдем силой! — уже без всякой улыбки, грозно сказала «юная дева».

— Поймите, вас обманывают. Лучи вовсе не вызывают старости…

В ответ раздался оглушительный визг.

Камень, пролетев сквозь решетку, угодил Уипплю в лицо. Уиппль бросился бежать. Второй камень попал ему в спину. Он мчался к дому, красный от стыда: первый раз в жизни ему пришлось бежать от женщин…

Профессора он застал все в том же положении: неподвижный, сидел он в своем кресле, низко опустив голову и полузакрыв глаза.

— Слышите, как они беснуются? — сказал Уиппль. — Профессор, пока не поздно, пойдемте в лабораторию. Их много, они разъярены… Если им удастся проникнуть сюда, все погибло…

— Пусть! — чуть слышно произнес Чьюз. — Если человечество уничтожает «лучи жизни», значит, оно еще не доросло до них…

— Какое там человечество! — с досадой возразил Уиппль, стирая кровь с рассеченной камнем щеки. — Это же — истерички, которыми командует содержанка Хэрти. Неужели вы им уступите?

Уиппль приказал Роберту и дворнику перенести упрямого хозяина в лабораторию. Но едва они попробовали поднять кресло, Чьюз так прикрикнул, что слуги отступили.

Уиппль метался по осажденной крепости, чувствуя себя главнокомандующим без армии. Он снова попытался позвонить в полицию. Все тот же чиновник флегматично спросил: «Да что же, собственно, произошло? Стоят у решетки? Ну и пусть стоят — это же никому не мешает. Грозят ворваться внутрь? Но ведь еще не ворвались?..» Он повторил обещание прислать полицейского.

Красноватые лучи заходящего солнца освещали беснующуюся женскую толпу. Сквозь обнаженные ветви деревьев было видно, как женщины лезли на решетку. Некоторые из них умудрились взобраться почти на самый верх.

Уиппля, вероятно, увидели: стекло со звоном разбилось, и в комнату влетел большой камень. Уиппль успел отскочить. Камень пробил стеклянные дверцы буфета. С полок обрушилась посуда. Стаканы, тарелки, бокалы разбивались с жалобным звоном, усеивая пол осколками.

Прибежал Роберт. «Девы» с минуты на минуту ворвутся внутрь. Они разломали деревянные перила мостика и смастерили из них что-то вроде лестницы. Они лезут наверх, бросают камни, вся прислуга разбежалась…

— Надо чем-нибудь попугать их, — сказал Уиппль, — Нет ли у вас охотничьего ружья?

— Откуда? — удивился Роберт. — Профессор охотился только за микробами…

Новый камень, влетев в комнату, попал в картину на стене. Брызнули осколки стекла, картина с грохотом рухнула на пол. Роберт охнул и убежал.

Уиппль осторожно выглянул в окно. В самом деле, многие «девы» уже взобрались на решетку. Вероятно, среди них была и Дороти: в руках одной из «дев» победно развевалось голубое знамя.

Что делать? Уиппль тоскливым взором обвел комнату. Взгляд его остановился на разбитых дверцах буфета, на сваленной в кучу перебитой посуде. Сквозь ее осколки что-то блестело. Уиппль подошел: это был большой медный таз с длинной деревянной ручкой. В таких тазах обычно варят варенье. Внезапная мысль осенила Уиппля. Он извлек таз из-под осколков, вытащил из камина металлические щипцы и подбежал к окну. Вскочив на подоконник, он изо всей силы заколотил по тазу щипцами и затем высоко поднял его над головой. Косой луч солнца ударил в медь, и она ярко засияла.

Толпа «юных дев», удивленная необычайным звоном и блеском, на мгновение замерла. Воспользовавшись паузой, Уиппль заорал во всю глотку:

— Эй, вы, юные! Сейчас превращу вас в старух!

Отчаянный визг чуть не заставил Уиппля бросить таз и зажать уши. Он был уверен, что оглохнет.

Напрасно Дороти кричала:

— Не верьте! Мальчишка врет!

«Юные девы», рискуя сломать себе шею, посыпались с решетки. Произошла чудовищная свалка. Женщины бросились к ожидавшим их в отдалении автомобилям.

Видя позорное бегство своей армии, прелестная Дороти пришла в бешенство. Потрясая голубым знаменем, она лезла через решетку. Она готова была одна ворваться в дом. Но ее отважный пример не воодушевил «юных дев». С невероятным визгом они бежали прочь. К несчастью, перебираясь через решетку, Дороти оступилась. Платье ее зацепилось за острый конец прута, и она повисла, беспомощно болтая руками и высоко обнажившимися ногами; голубое знамя полетело в сад.

Положение Дороти было отчаянным: сама она никак не могла освободиться, а «юные девы» панически бежали. Уиппль стал уже подумывать о том, что ему волей-неволей придется стать рыцарем-спасителем.

Но одна из «юных дев», вскарабкавшись по лестнице, все-таки освободила прелестную Дороти. Обе «девы» поспешно спустились на дорогу и исчезли в толпе.

Слуги собрали трофеи, брошенные на поле битвы: знамя цвета небесной лазури, растоптанные плакаты, трубы, большой барабан, несколько пальто, зонтиков.

Убедившись, что вражеская армия в панике бежала и опасаться ее возвращения нечего, Уиппль соскочил с подоконника, бросился в кресло и неудержимо расхохотался.

 

8. Деловые люди не теряют времени

По правде говоря, Уиппль сам не ожидал, что его маневр даст такой молниеносный эффект. Неужели «девы» и впрямь верят сказкам о «лучах старости»? Значит, Керри прав: нет глупости, которой люди не поверили бы…

Он прошел к Чьюзу. Тот все еще неподвижно сидел в кресле. Но, не слыша больше криков женской толпы, старик спросил:

— Ну что, ушли?

Уиппль кивнул головой.

— Вот видите, я говорил: покричат — и разойдутся…

Уиппль не посмел сознаться в своей проделке: старик ненавидел всякий обман, даже спасительный.

Только теперь профессор ушел в лабораторию. Воспользовавшись этим, Уиппль позвонил в редакцию.

По тону Керри можно было понять, что он не в восторге от боевых подвигов своего подчиненного.

— Зачем вы это сделали? — резко спросил редактор.

Уиппль пытался объяснить: другого средства не было, иначе «девы» все разрушили бы.

— Хорошо, — перебил его Керри, — сейчас же приезжайте в редакцию. И никому ни слова… Слышите, ни слова! От этого зависит ваша дальнейшая работа в газете.

Бой Уиппля с «юными девами», как последняя капля, переполнила чашу терпения Керри. Уиппль давно уже был у него на подозрении: «Пожарный репортер» Пэдж неплохо делал свое дело. Правда, точные доказательства измены Уиппля пока отсутствовали, но господам Вундертону и Керри достаточно было и самых беглых штрихов. Они не оставили без внимания даже то, что Уиппль не раз защищал Пэджа.

— Обратите на это внимание, Пэдж, — наставительно сказал «король сыщиков». — У малого есть то, что принято называть сердцем и порядочностью. При этих качествах он вряд ли может честно служить «Свободе» господина Керри. Более вероятно, что он сочувствует Чьюзу. И не только сочувствует. Такие люди обычно и действуют. Действуйте и вы, Пэдж: сердце и порядочность — такие слабые струнки, на которых глупо было бы не сыграть.

И Пэдж принялся за «игру». Исподволь, от случая к случаю, он осторожно давал понять Уипплю, что втайне возмущен кампанией, которую ведет «Свобода» против изобретений Чьюза.

Несмотря на все свои уловки, Пэдж главного все же не узнал. Правда, он убедился, что Уиппль настолько сочувствует Чьюзу, что вполне созрел для «измены». Но все-таки изменил ли он? Он ли передал Чьюзу секретную информацию о «частном» совещании Регуара с Керри? Регуар требовал имени, виновника. Когда имеешь дело с Докпуллером, нужна точность — Керри это отлично понимал. А точности все еще не было.

Керри нервничал и сердился, Вундертон успокаивал его: терпенье, терпенье!.. Он был доволен Пэджем — тот достиг многого и даже пробрался к Чьюзу.

Пэдж давно просил Уиппля об этом, но тот отмалчивался. Он, конечно, ни в чем не подозревал приятеля, но ему просто казалось бессмысленным везти к Чьюзу этого бесцветного человечка.

Однажды Пэдж сказал:

— Я понимаю, конечно, что так, без разрешения, тебе неудобно. А ты попробуй, спроси: вдруг он согласится? Уж очень хочется глянуть на него хоть одним глазком.

Уиппля это задело.

— Никакого разрешения мне не нужно.

Ему вдруг захотелось показать, что он на короткой ноге с великим ученым.

Так Пэдж попал к Чьюзу. Уиппль даже представил его как своего товарища по работе. Чьюз не заметил Пэджа так же, как его не замечали другие. Разговор был самый незначительный. Пэдж не произнес ни слова, но зато окончательно убедился в том, что Уиппль не способен ничего скрывать от профессора.

Все это, однако, было только внутреннее убеждение. Тогда Вундертон в сотрудничестве с Керри разработал хитрую инсценировку.

Однажды Пэдж бомбой вылетел из кабинета Керри. Сквозь полуоткрытую дверь доносился разгневанный голос редактора. У Пэджа сделалось что-то вроде сердечного припадка. Несколько дней он был сам не свой. Уиппль много раз пытался узнать у Пэджа, что случилось, но тот только отмахивался. Лишь неделю спустя, оставшись наедине с Уипплем, Пэдж сам заговорил о таинственном происшествии. Но он так робел и взял с Уиппля столько клятв о молчании, что тот наконец разозлился и заявил, что, в конце концов, вся эта история его совсем не интересует.

— Я расскажу тебе все, — торопливо зашептал Пэдж. — Это произошло из-за тебя.

— Из-за меня? — удивился Уиппль.

И Пэдж рассказал. Керри послал его за сигарами. Купив сигары, он вошел в редакторский кабинет, когда там никого не было. Положив сигары на стол, он хотел уйти. Вдруг из соседней комнаты вошел Керри. Пэдж хотел передать ему сигары, но Керри, не заметив его, подошел к телефону и набрал номер. Конечно, ему, Пэджу, надо было уйти, но он хотел передать сигары. Керри говорил по телефону, а он все еще стоял у двери. «Да, профессор Регуар, — сказал Керри, я уверен, что о нашем разговоре Чьюзу сообщил Уиппль». Тут он заметил Пэджа. «Вон отсюда! — закричал Керри. — А посмеешь слово сказать о том, что слышал, сейчас же вылетишь из редакции!»

— А вот я посмел! — почти гордо сказал Пэдж, но тут же испуганно оглянулся. — Ради бога, не выдавай меня, Уиппль. Я хотел предупредить тебя. Если за тобой что-нибудь есть, будь осторожен!

— Решительно не знаю, о чем ты говоришь, — беззаботно сказал Уиппль.

Но Пэдж все-таки уловил мимолетное смущение на его лице. Он видел, как после своей подчеркнуто беззаботной фразы Уиппль глубоко задумался, и Пэджу все стало окончательно ясно. Можно было считать установленным, что именно Уиппль передал Чьюзу секретные сведения.

Керри, однако, и этого было мало.

— Что вы подсовываете мне ваши психологические наблюдения? — недовольно говорил он Вундертону. — Вы дайте мне точные улики. Объясните, как Уиппль узнал нашу тайну.

Вундертон сердился. Керри настаивал.

— Что ж, тогда придется подождать, — отвечал Вундертон. Он понимал, что Пэдж исчерпал свои возможности. Нужен был новый план.

Требования Керри не были простым капризом. Конечно, он каждую минуту мог выбросить Уиппля на улицу. Можно было и просто раздавить его: достаточно сообщить обо всем Регуару. Но Керри хотел большего. Судя по всему, Уиппль заслужил полное доверие Чьюза. Было бы глупо не воспользоваться этим. Предварительно нужно иметь точные улики против Уиппля. Потом прижать его, хорошенько запугать и… купить.

Керри с нетерпением ждал улик. Неожиданный бой с «юными девами» спутал все его планы. Теперь нельзя было терять ни секунды. Керри поспешил к Регуару. Он первый сообщит советнику Докпуллера об этом трагикомическом «бое». Он расскажет о поступке Уиппля. Чертовски неприятно, что все это случилось с сотрудником его газеты. Но ничего не поделаешь! Деловой человек должен уметь выйти из любого положения. Больше того: из любого положения он обязан извлечь выгоды.

В кабинет Регуара Керри вошел с готовым планом.

Его ждал сюрприз: Регуар все знал, вплоть до медного таза. Знал он и о том, что секретную информацию передал Чьюзу Уиппль. Хорошо, что Докпуллер имеет прекрасную «Культурно-информационную службу». А вот господин Керри до сих пор не сумел или не захотел этого узнать. Впрочем, всего вероятней, что Уиппль вообще действует под руководством господина Керри.

Керри побледнел.

— Господин Регуар, вы несправедливы! Я для того и пришел, чтобы сообщить вам…

— Слишком поздно, господин Керри, — холодно сказал Регуар. — Мы уж давно имеем информацию о вашем, как его… Уиппле.

Керри стал уверять, что тоже давно все знал, но ждал точных доказательств.

— Знали, но не сообщили нам. Странно, — недоверчиво заметил Регуар. — А теперь допустили этот фокус с тазом…

— О профессор, — воскликнул Керри, — этот фокус можно отлично использовать!

Через пять минут Керри вышел от Регуара и направился в редакцию. Он был крайне огорчен тем, что его обскакали. Особенно досадно было то, что виноват оказался он сам. Вундертон прав: не надо было тянуть…

Но Керри не мог, конечно, знать каким путем попали к Регуару сведения об Уиппле. Все дело было в том, что Керри не на шутку обидел Вундертона. «Король сыщиков» был недоволен также и тем, что требование Керри отодвигало получение второй половины гонорара (первую половина фирма Вундертона получала при заказе). «Что ж, — сказал себе господин Вундертон, — если господин Керри не умеет ценить, важную информацию, надо обратиться туда, где ее оценят по достоинству».

Господин Вундертон обратился к господину Кенгею, начальнику столичного отделения «Культурно-информационной службы» Докпуллера. Сведения Вундертона оказались как нельзя более кстати: Кенгей, установивший, по указанию Регуара, наблюдение за Керри, ни на шаг не продвинулся к раскрытию тайны. Но признаться в этом перед советником Докпуллера было бы просто опасно. Господин Вундертон отлично это понимал и поэтому запросил с Кенгея вчетверо дороже, чем с Керри. Только получив всю сумму сполна, он, как истинный христианин, простил Керри тяжелую обиду.

Что же касается тайны заказа, то это не трудно было уладить. Вундертон и Кенгей условились, что все сведения «Культурно-информационная служба» достала сама — фирма Вундертона не имеет к ним никакого отношения. Это устраивало и Кенгея: меньше всего он хотел, чтобы Регуар знал о действительном источнике информации. Вот почему Регуар ничуть не покривил душой, расхваливая в разговоре с Керри работу своей «Культурно-информационной службы».

Как только Керри ушел, Регуар снова обратился к помощи Кенгея.

— Я не сомневаюсь в благоразумии газет, — сказал он, — но все-таки надо гарантировать себя от всех случайностей: Мобилизуйте своих людей. Там торчали репортеры… Были, конечно, фотосъемки… Все лишнее купите… Связь с кинохроникой возьмите на себя лично. Поговорите с Эрландо.

В тот момент, когда Кенгей покинул Регуара, Керри возвратился в редакцию. Уиппль уже ждал. Редактор немедленно принял его.

— Выслушайте меня внимательно, Уиппль, — решительно сказал редактор. Вашей информации мы печатать не будем. Я не могу допустить, чтобы моя газета стала из-за вас посмешищем. Ни в одной газете — я это устроил — о вашей глупой проделке не будет напечатано ни слова. Кстати, известно ли о ней Чьюзу?

— Нет.

— Слуги видели ваш подвиг?

— Сомневаюсь: они разбежались.

— Хорошо. Теперь, Уиппль, — второе. В течение некоторого времени вам удалось обманывать меня — правда, очень недолго, я давно раскусил вас. Мне известно, что вы передали Чьюзу сведения о секретном заседании. Передали все, вплоть до моего разговора с профессором Регуаром. Теперь вы полностью в моих руках. Если я сообщу о вашем поступке господину Докпуллеру, от вас не останется ничего, кроме мокрого пятна. Сознаюсь, мне не хотелось бы этого. Разумеется, не из жалости к вам: вы заслужили свою судьбу. Это могло бы невольно бросить тень на мою газету. Итак, если вы докажете, что раскаиваетесь, я сумею замять дело и даже помогу вам. Но у меня должны быть гарантии — вы понимаете?

Керри сделал паузу и посмотрел на Уиппля. Тот был в полном замешательстве.

— Итак, господин Уиппль (редактор впервые назвал его господином), извольте отвечать. Каким образом вы достали сведения о секретном заседании. Вы подслушивали?

Уиппль уныло кивнул головой.

— Как вам это удалось?

Уиппль кивнул в сторону большого шкафа.

Допрос длился до тех пор, пока Керри не стали ясны все детали.

— Отлично, господин Уиппль. Что же с вами делать?

— Напоминаю вам, господин редактор, что вы сами учили меня не стесняться обманом, — попробовал защититься Уиппль.

— Совершенно верно. Но надо знать, кого полезно и кого вредно обманывать. Надеюсь, теперь вы это поняли и сейчас меня не обманываете?

Уиппль снова кивнул.

— Ваше счастье, что я не хочу бросать тень на свою газету. Вы сейчас напишите мне письмо. Ввиду перевода в другой университет вы оставляете работу в газете и просите выслать вам гонорар по нижеследующему адресу. Номер в гостинице вам уже заказан по телеграфу, гонорар четверть часа назад переведен. Дату поставьте вчерашнюю. Так вернее. Сегодня вас здесь никто не видел никто, с чьим голосом могли бы считаться, — это я устрою. Перевод в университет вам обеспечен. До сих пор вам мешала учиться газетная работа, теперь этого не будет. Вы будете получать втрое больше. Вот распоряжение о ежемесячной выплате вам денег в течение двух лет — вы успеете за это время кончить университет. Но предупреждаю — за вами будут следить. Только учение. С газетной работой кончено. Ваши отношения с Чьюзом кончены. Сюда вы приезжать не должны…

— Но как же сегодняшняя история? — решился наконец спросить Уиппль. Столько народу… Все бежали… Как объяснить?

— Повторяю: с газетой у вас все покончено. Ясно?

— Господин редактор, позвольте подумать…

— Подумать? Первый раз слышу, чтобы тонущий, когда ему бросают спасательный круг, просил время на размышление! Впрочем, как хотите! Насильно я вас спасать не буду… Извольте подождать, я позвоню профессору Регуару…

— Я должен подписать это письмо?

— Совершенно верно: Так… Отлично… Вот вам, для начала, пять тысяч на обзаведение. Пожалуйста, расписку. Всего хорошего, Уиппль. Вас проводят к машине.

Через час после своей блестящей победы над «юными девами» Уиппль уже был далеко за городом.

А еще через полчаса вышли экстренные выпуски «Свободы», «Рекорда сенсаций», «Горячих новостей» и других газет.

Через каких-нибудь полтора часа после того, как произошли потрясающие события, читатели уже узнали о них:

ЧЬЮЗ ПОЙМАН НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ!

Он направил «лучи старости» на «юных дев». Он грозил превратить их в старух!

В центре внимания было интервью Дороти Эрландо. Она с негодованием рассказывала о том, как злодей Чьюз вдруг появился в окне своего дома с невиданным, чудовищным аппаратом и закричал беззащитным девушкам: «Я превращу вас в старух!» Видя грозящую ее подругам страшную опасность, Дороти бросилась на решетку, чтобы своим телом защитить «юных дев». К сожалению, она оступилась и повисла на решетке.

Далее следовал рассказ о том, как ее спасла «юная дева» Эльга Оллис, продавщица универсального магазина Конрой и Конрой (мебель, мануфактура, белье, платье, парфюмерия, домашние вещи — высшее качество, умеренные цены). Все газеты опубликовали также интервью Эльги Оллис, которая оказалась необыкновенно хорошенькой девушкой.

Газеты в решительных выражениях требовали немедленной ликвидации «осиного гнезда».

 

9. Пэдж продолжает играть на «слабых струнках»

В тот же день начальник столичного отделения «Культурно-информационной службы» господин Кенгей получил от своих агентов телеграмму о том, что Уиппль прибыл на место назначения. Но уже утром следующего дня пришла телеграмма, извещавшая о том, что Уиппль выехал обратно. Кенгей немедленно уведомил об этом Керри.

Керри вызвал Вундертона. Затем три деловых человека — господа Кенгей, Керри и Вундертон — устроили небольшое совещание, на котором был выработан новый план действий.

Вскоре после этого в редакцию «Свободы» явился профессор Чьюз. Крайне возмущенный, он требовал немедленно вызвать Уиппля. Керри очень спокойно заметил, что Уиппль уехал, навсегда оставив работу в газете. Но он, Керри, совершенно не понимает, как профессор может отрицать факты, свидетелями которых были сотни людей.

Чьюз направился в редакцию «Чести». Здесь его попросту подняли на смех.

Он понял, что путешествовать по редакциям бесполезно, и, совершенно обескураженный, вернулся домой.

Роберт доложил ему, что его ждут.

— Журналист… был как-то у вас с Уипплем…

Чьюз был озадачен внезапным исчезновением Уиппля. Может быть, этот журналист объяснит, в чем дело, Может быть, его послал Уиппль?

Когда Пэдж вошел, профессор все-таки вспомнил его лицо, хотя оно и имело свойство забываться ровно через минуту.

Пэдж молча положил на стол то самое письмо, которое Уиппль написал под диктовку Керри.

Чьюз с недоумением прочитал его…

— Что это значит? — спросил он, ничего не понимая. — Еще вчера Уиппль был у меня.

— Это значит только то, профессор, — спокойно сказал Пэдж, — что вас обманывают.

— Кто?

— «Свобода», Керри, Уиппль.

— Уиппль?

— К сожаленью, да.

Чьюз не мог этому поверить! Как, и Уиппль? Кому же тогда верить?

— Не забывайте, профессор, что Уиппль — сотрудник газеты, которая все время выступала против вас. Я знаю, что он заслужил ваше доверие с того момента, как сообщил вам о секретном заседании учредителей «Лиги спасения», выдумав всю эту историю с подслушиванием из шкафа. Конечно, это должно было убедить вас в том, что он — настоящий друг. Но вспомните, профессор, в какой момент это произошло. Вскоре после этого «Свобода» открыто выступила против вас. Керри уже не мог больше играть роль вашего друга. Вот ее и передали Уипплю.

Чьюз был совершенно ошеломлен. Страшный гнев охватил его.

— А вы, собственно, кто такой? — крикнул он. — Почему вам я должен верить?

— О, сейчас вы это поймете, профессор. Вы, я вижу, даже не подозреваете, кто заварил вчерашнюю кутерьму?

— Какую кутерьму?

— Ну, вот эту панику, бегство «юных дев»…

— Все это чепуха, выдумки! — крикнул Чьюз.

— Не совсем. Все это было заранее условлено между Керри, Уипплем и другими. Едва «девы» подошли, Уиппль вскочил на окно, схватил таз, стал выкрикивать угрозы. Конечно, эти идиотки приняли таз за ваш аппарат, а Уиппля — за вас…

— Вы лжете! — Чьюз вскочил из-за стола.

— Уиппль недурно заработал на этом деле, — тоже вставая, спокойно продолжал Пэдж. — За его труды редактор определил ему солидную стипендию. До конца учения. Теперь он сможет учиться, не работая в газете.

Чьюза передернуло от негодования.

— Зачем вы это мне говорите?

— Видите ли, профессор, существует фото: Уиппль на окне с тазом. Я могу вам предложить снимок. Сейчас он у Уиппля. Если вы дадите мне задаток, я его у Уиппля…

Пэдж запнулся.

— Выкрадете? — крикнул Чьюз.

Пэдж скромно потупил глаза.

— Вон! — с яростью крикнул Чьюз, бросаясь на Пэджа.

Тот проворно отбежал к дверям.

— Напрасно скупитесь, профессор. У них против вас задуман целый план. Думаете, Уиппль даром это письмо написал? Он еще придет к вам. Будет уговаривать вас написать опровержение, а потом потихоньку снимет свою подпись и опубликует письмо об отъезде. Они хотят загнать вас в тупик. А фото — о, это такой козырь, им можно перекрыть все их уловки…

— Роберт, Роберт! — в исступлении закричал Чьюз. — Гони этого мерзавца вон!

Но пока старый слуга прибегал, Пэдж уже скрылся.

Он мчался в машине к городу и на этот раз вовсе не был похож на робкого и вечно испуганного человека. Наоборот, он имел весьма довольный вид. Черт возьми, господин Вундертон гениален! Не предсказывал ли он, что именно так все и случится?

Подумать только: ведь фото спасло бы Чьюза, он, конечно, понимает это — и все-таки отказался. Да с каким еще криком! Какая-то сверхъестественная чистоплотность! Пэдж никак не мог понять этого и все более удивлялся прозорливости Вундертона.

Пока на свете есть такие гениальные психологи, как Вундертон, и такие наивные чудаки, как Чьюз, жить можно припеваючи!

 

10. Заколдованный круг

Ровно через сутки после боя с «юными девами» Уиппль вернулся к месту своей победы.

Прежде всего он явился в редакцию «Свободы» и закатил Керри такой скандал, что редактор едва удержался, чтобы не вытолкать своего бывшего репортера. Куда девался вчерашний испуганный школьник? Напрасно Керри пробовал начать разговор со строгого допроса — как смел Уиппль нарушить договор и возвратиться? Уиппль уже не оправдывался, а обвинял. Он кричал, что его обманули. Если бы он сразу все понял, то ни за что не согласился бы… Керри пытался образумить его: разве не было сказано ему, что газета сама найдет выход из создавшегося положения и что Уиппля это не касается?..

— Это не выход, это подлость! — кричал Уиппль.

Керри разозлился:

— Нечего прикидываться простачком!

Но Уиппль окончательно разъярился:

— Подлецы купили подлеца? Нет, я вам докажу, что я не подлец!

Он швырнул Керри полученные им накануне пять тысяч и требовал, чтобы в газете был немедленно опубликован его отчет о бое с «юными девами». В случае отказа он грозил разоблачением и неслыханным скандалом.

Раздосадованный редактор, в конце концов, послал его к черту и угрожающе положил руку на кнопку звонка: если он сейчас же не уберется, его выбросят силой.

Уиппль помчался к Чьюзу. Но пока он ехал, бешенство и ярость сменились в нем горьким сознанием собственной вины.

Когда Роберт доложил о приезде Уиппля, Чьюз в сердцах решил не принимать его. После минутного колебания он рассудил, однако, что это было бы несправедливо: даже подсудимый имеет право на последнее слово.

— Профессор, я глубоко виноват перед вами, — сказал Уиппль, едва переступив порог кабинета. Он стал взволнованно и сбивчиво рассказывать о бое с «девами», о том, как ему пришла внезапная мысль спасти положение… Раздумывать было некогда, надо было спасать лабораторию, лучи, профессора. Не мог же он предвидеть, что газеты это так подло используют…

— Почему вы не сказали ничего вчера? — спросил Чьюз. — Почему явились только через сутки?

Пришлось сознаться во всем. Уиппль, ничего не утаивая, рассказал об ультиматуме редактора, об его условиях, о своей поездке…

— Значит, Керри вам заплатил? — сурово спросил Чьюз.

Уиппль мучительно покраснел.

— Профессор, я же не знал, что он посмеет… Он только сказал, что замнет эту историю с тазом… Конечно, я виноват… Но мне грозили… Я думал, что для вас я стал уже бесполезен. Ну, и решил: отойду в сторону, буду учиться… Я жестоко ошибся… А деньги… верьте, профессор, только что я швырнул их этому мерзавцу в лицо…

Уиппль сбивался и краснел все больше… Он чувствовал, что Чьюз ему не верит… И это он сам, своими руками подорвал доверие ученого. Как сказал тогда Керри? «Бросаю вам спасательный круг». Нет, это не спасательный круг, это заколдованный круг, это западня, капкан… Керри поймал его… Неужели не удастся вырваться?

В полном отчаянии Уиппль воскликнул:

— Профессор, я искуплю свою вину! Я напишу обо всем в «Рабочем».

— Напишете? — иронически спросил Чьюз. — А ваше письмо Керри? Оно и датировано днем раньше всех этих событий…

— Я напишу, как меня вынудили… Ведь это же письмо — ложь!

— А потом то же самое скажете о своем письме в «Рабочем»?

— Профессор!

— Оставьте, господин Уиппль! Когда человек делает два прямо противоположных заявления, никто не может твердо сказать, какое из них истинно. Да что там! Говорить с такими людьми об истине — значит оскорблять это понятие.

— Профессор! — умоляюще повторил Уиппль.

— Ну хорошо, хорошо, напишите, — согласился Чьюз, но в тоне его продолжала звучать ирония. — Может быть, приложите и ту фотографию, где вы красуетесь с тазом перед «юными девами»? Или попросту передадите ее мне?.. Вы что-то о ней помалкиваете… А ведь без доказательств ваше письмо ничего не будет стоить…

— Какая фотография? — растерянно спросил Уиппль. — У меня ничего нет…

Искренний тон, каким были произнесены эти слова, и неподдельное изумление, выразившееся на лице Уиппля, только возмутили Чьюза. Он настолько уже не верил Уипплю, что самую искренность его принимал за ловкую и наглую игру. Каким же прожженным негодяем надо быть, чтобы все еще ломать комедию!

— Агент Докпуллера! — в ярости закричал Чьюз. — Как вы смеете отпираться, когда вас разоблачил ваш собственный товарищ!

— Какой товарищ? — все более недоумевал Уиппль.

— Не знаю, да и не желаю знать его имени… Вы сами его ко мне привозили…

— Пэдж? — догадался Уиппль. Он был совершенно ошеломлен. — Вам сказал Пэдж? Но это ложь!

Уиппль старался понять, что же произошло. Пэдж — обманщик, враг? Или, может быть, Керри его запугал и заставил лгать?.. Так же, как запугал и его, Уиппля…

— Нет, нет, профессор, не верьте! — заикаясь от волнения, говорил Уиппль. — Я сейчас… Сейчас… Я все узнаю. Привезу его… Сюда привезу… Я заставлю его сказать правду!.. Вы увидите…

Уиппль бросился к дверям.

— Не смейте возвращаться! — крикнул ему вдогонку Чьюз. — Никому не поверю. Одна компания!

Уиппль, ничего уже не слыша, выбежал из кабинета.

 

11. Ясное дело

Уиппль явился в редакцию крайне возбужденный. Он готов был схватить Пэджа за шиворот и силой тащить его к Чьюзу. Но… Пэджа не оказалось: Керри еще накануне уволил его. Уиппль пытался узнать адрес Пэджа, но и это ему не удалось.

Напрасно он расспрашивал репортеров — никто не знал, где жил Пэдж.

— Кому же и знать, как не тебе? — усмехаясь, заметил один из репортеров. Ведь вы же с ним дружки были.

Взбешенный Уиппль ворвался к Керри. Он обвинял редактора, что тот использовал Пэджа для клеветы, а теперь упрятал его. Но он разыщет Пэджа, он докажет Чьюзу…

— Уиппль, вы совсем потеряли голову, — спокойно сказал Керри. — Ничего вы Чьюзу не докажете. Неужели вы не понимаете, что Чьюз больше не поверит ни одному вашему слову? Путь для отступления вам отрезан! Вы сами видите, что остается только тот путь, который я вам предложил. Даже сегодня еще не поздно… Поезжайте и мирно учитесь… И согласитесь, что после всего случившегося мы поступаем с вами очень милосердно.

— Я разоблачу вас! Я обо всем напишу в «Рабочий».

— Вы обратитесь в коммунистическую газету?

— Я обращусь туда, где признают правду.

— Можете идти, Уиппль. Коммунистов мы не переубеждаем. Для них у нас есть другие методы…

Выйдя от Керри, Уиппль буквально дрожал от негодования. Он решил не тратить времени на поиски Пэджа и направился прямо в редакцию «Рабочего».

У входа в редакцию его остановил незнакомый юноша.

— Господин Уиппль?

— Что вам угодно?

— У меня есть к вам чрезвычайно важное дело.

Уиппль насторожился.

— Простите, я вас не знаю, — сухо сказал он.

— Зато я вас знаю. Я был вчера там… Ну, словом, около дома Чьюза… Я видел, как вы пугнули «дев».

— Что вам угодно? — повторил Уиппль.

— Я догадываюсь, зачем вы здесь… Ну, конечно, раз вы идете в редакцию «Рабочего»… Я, видите ли, пришел с той же целью: разоблачить обман.

— О чем вы говорите? — не сдавался Уиппль.

— Господин Уиппль, нам незачем играть в прятки… Но отойдем дальше. Здесь неудобно. За нами могут следить…

Несколько шагов они сделали молча.

— Я понимаю, — снова начал неизвестный спутник, — ваша подпись будет выглядеть в газете внушительней, чем мой псевдоним. Но есть ли у вас фотография?

— Какая фотография? — спросил Уиппль. Неужели в самом деле существует фотография, о которой говорил Чьюзу Пэдж?

Незнакомец вынул из внутреннего кармана пальто бумажную трубку и развернул ее. Уиппль глянул и обомлел: в воинственной позе, с тазом в руках он стоял на подоконнике. Юная Дороти Эрландо висела, зацепившись подолом платья за решетку.

Уиппль невольно потянулся за фотографией. Незнакомец быстро спрятал ее.

— Что вы, что вы! Тут могут следить. Может быть, я отдам вам фотографию… Мне надо посоветоваться с товарищем… Фото принадлежит ему. — Незнакомец задумался. — Вот что, — осторожно оглядываясь, сказал он. — Мы придем к вам. Через четверть часа… На той улице есть гостиница «Уют». Снимите там номер. Ждите…

Юноша исчез. Неожиданная встреча взволновала Уиппля. О, если бы фотография была в его руках! Он передал бы ее Чьюзу. Нет, этим он только подтвердил бы слова Пэджа… Лучше напечатать ее вместе с письмом в «Рабочем». Самое важное — разоблачить обман.

Уиппль нашел гостиницу «Уют». Вскоре в номер к нему постучали.

Юноша пришел с товарищем немолодым мужчиной огромного роста, атлетического сложения. Они объяснили Уипплю, что тоже работают в газете, но сейчас предпочитают не называть своего имени. Вчера им удалось сделать снимок. Пленка вчера же была куплена, но одно фото они успели отпечатать.

— Куплена? — спросил Уиппль. — Кем?

— Разве вы не знаете, что все подобные фотографии скупаются агентами Докпуллера? Простите, одну минутку…

Великан встал и, слегка раздвинув шторы, некоторое время смотрел на освещенную улицу.

— Нет, никого… Мне показалось, что за мной увязался какой-то тип в сером пальто. Как говорится, у страха глаза велики. Они, вероятно, подозревают, что у нас остался снимок… Хотя газетное вранье нас и возмущает, но, знаете, ввязываться в эту историю — дело опасное. А мой друг сказал, что встретил вас на пороге «Рабочего». Вы не боитесь назвать там свое имя?

Уиппль отрицательно покачал головой.

— Это благородно, господин Уиппль! Вас будут преследовать агенты Докпуллера!

— Я знаю, — сказал Уиппль, — и все-таки я должен… Если у меня будет эта фотография, я не боюсь ничего;

— У вас могут спросить, как она к вам попала, — сказал великан.

— Вам ничто не грозит, — поспешно сказал Уиппль. — Ведь я даже не знаю, как вас зовут.

— А не могли бы вы, господин Уиппль, написать, что фотография сделана вами?.. То есть в последний момент вы оставили свой аппарат приятелю и просили его снять демонстрацию.

— Я напишу, напишу, — поспешил согласиться Уиппль, вынимая блокнот и ручку. — Что вы советуете написать?

— Пишите так: «Нападение „юных дев“ на дом Чьюза сфотографировано моим приятелем. Уходя к Чьюзу, я оставил ему аппарат с просьбой снять демонстрацию. Таким образом, фотография сделана как бы мной самим, и никто другой не может нести за это ответственность. Я передаю фотографию редакции „Рабочего“ по своей инициативе, без всякого принуждения с чьей либо стороны. Меня предупреждают, что мои действия равносильны тому, будто бы я сам кончаю с собой. Я обязан так поступить. Делаю я то, что велит мне совесть, и никто другой за мои действия отвечать не должен. Джордж Уиппль.»

— Очень благородно! — сказал юноша и передал Уипплю фотографию.

Уиппль обрадовался, как ребенок. Такая неожиданная удача! Фотография была довольно четкая. Во всяком случае, он вышел прекрасно. Да и прелестную Дороти тоже нетрудно было узнать.

…Затем перед глазами Уиппля как будто возникла черная стена. Что-то мягкое коснулось его лица, полезло в нос, в рот, стеснило дыхание, и вдруг железные клещи сдавили горло…

На другой день в вечерних газетах появилось следующее сообщение:

«Вчера в десятом часу вечера молодой человек Джордж Уиппль, как впоследствии выяснилось, студент медицинского факультета, снял номер в гостинице „Уют“. Вещей с ним не было. Так как новый постоялец на следующее утро очень долго не выходил из номера, администратор гостиницы около трех часов постучался к нему. Ответа не последовало. Дверь, оказавшуюся запертой только на автоматический замок, открыли, и глазам вошедших представилась жуткая картина. Постоялец висел на крюке электрической люстры. Были немедленно вызваны врач, полицейские и следственные власти. Врач установил, что смерть последовала от удушения. На столе была обнаружена написанная на клочке предсмертная записка следующего содержания: „Я сам кончаю с собой. Я обязан так поступить. Делаю я то, что велит мне совесть, и никто другой за мои действия отвечать не должен. Джордж Уиппль“. Следствие установило, что клочок бумаги вырван из блокнота, обнаруженного в пиджаке самоубийцы. В пиджаке нашли также ручку, которой была написана записка. Произведенное в дальнейшем расследование позволило с несомненностью установить, что предсмертная записка написана самоубийцей. Покойный был одинок, родственников не обнаружено. Некоторое время покойный работал репортером в газете „Свобода“. Редактор-издатель „Свободы“ г. Керри своими показаниями пролил свет на причины самоубийства. Г. Керри выдал Уипплю пять тысяч на редакционные расходы, что подтверждается соответствующей распиской. Ни при самоубийце, ни в его квартире, ни на его счету подобной суммы не обнаружено. Следователем вынесено заключение о самоубийстве на почве растраты. Ввиду полной ясности дела следствие прекращено».

Среди сотен подобных сообщений известие о смерти Уиппля прошло незамеченным. Тысячи читателей прочли его с полным равнодушием. Некоторые из них даже удивились: какой допотопный способ самоубийства! То ли дело Бэл Карбул! Этот маленький служащий заставил всю страну говорить о своем самоубийстве! Двенадцать часов стоял он на карнизе семнадцатого этажа. Вся страна стояла у его ног, умоляла его пощадить себя и в то же время боялась, как бы он не внял этой мольбе. В конце концов, ему надоело — и он свалился на головы потевшей от нетерпения толпы зевак. Вот это рекордсмен! Даже в момент самоубийства он думал о том, чтобы поддержать национальную честь и славу!

Впрочем, некоторые читатели остались вполне довольны газетными сообщениями о самоубийстве Уиппля. Господин Кенгей даже прищелкнул пальцами и самодовольно сказал себе: «Чистая работа!»

Пэдж принял сообщение о гибели своего недавнего покровителя со смешанным чувством сожаления и досады. Не то чтобы ему было жаль Уиппля, он жалел о том, что Уиппль, заслужив полное доверие Чьюза, не сумел этим воспользоваться. На месте Уиппля он не упустил бы счастья, когда оно само шло в руки! Впрочем, у него не было времени предаваться бесплодным сожалениям: господин Вундертон поручил ему новое дело.

Чьюз, никогда не интересовавшийся газетными сенсациями, попросту не заметил сообщения о самоубийстве Уиппля. После того, как репортер убежал от него в чрезвычайно возбужденном состоянии, профессора охватили сомнения: а что если Уиппль все-таки не лжет? Может быть, в его поступках не было злого умысла. Искренний тон его уже не казался Чьюзу наигранным. Втайне он надеялся, что Уиппль вернется и разъяснит недоразумение.

Лишь после двух дней бесплодного ожидания Чьюз пришел к грустному выводу, что он снова стал жертвой своей доверчивости: Уиппль, которому он так доверял, тоже оказался врагом и провокатором! Чьюз опубликовал в «Рабочем» письмо, опровергающее газетные выдумки, но об Уиппле не упомянул ни одним словом. Таким образом, истории с медным тазом не суждено было появиться в печати.

Редактор-издатель «Свободы» господин Керри отнесся к сообщению о самоубийстве Уиппля с философским спокойствием. Совесть его была чиста: он сделал все, что мог. Он бросил юноше спасательный круг, он вытащил его сухим из воды… Кто же виноват, что безумец снова ринулся в водоворот?..

Некролога о бывшем сотруднике своей газеты Керри печатать не стал. Человек, чье имя запятнано растратой, не заслуживал доброго слова даже после смерти.

 

12. «Аргус-журнал» все знает, все видит!

Через два дня после того, как разыгрались трагические события перед домом Чьюза, «Аргус-журнал», унаследовавший для своей эмблемы всевидящее око, которое некогда украшало грозное чело древнего бога, выпустил на экраны страны свой очередной номер. Гвоздем этого номера был бой с «юными девами».

Прежде всего перед зрителем появлялась прелестная Дороти Эрландо. В течение пяти минут она улыбалась в анфас и в профиль. Затем, повиснув на решетке, она не менее пяти минут демонстрировала свои премированные ноги. На самом деле она не висела на решетке и двух минут, но «Аргус-журнал» всегда умел правильно понять эстетические запросы публики. Даже если бы хроника содержала только эти кадры, то и тогда она ни по сюжету, ни по исполнению не уступала бы любому полнометражному художественному фильму. Но это было только начало. Далее в окне своего дома появлялся сам старый Чьюз. «Документальный фильм» с неумолимой беспристрастностью фиксировал каждое движение старика. Вот он устанавливает свой чудовищный аппарат. Вот он наводит его. Вот он нажимает на рычаг и включает лучи. Первый план — рука старика лежит на рычаге, затем она делает решительное движение. На лице профессора змеится сатанински-самодовольная улыбка…

Но хватит серьезного! После работы зритель имеет право отдохнуть и посмеяться. «Юные девы» в панике бегут, сталкиваются друг с другом, падают, поднимаются и опять бегут… Весь зал грохочет от смеха. Добродушный юмор вскоре сменяется героической патетикой: отважная Эльга Оллис, как на крепостную стену, с которой льют горящую смолу, лезет на решетку и спасает прелестную Дороти.

Сердце зрителей разрывается от жгучей ненависти к злодею-изобретателю, горячей любви к новой звезде и искреннего сожаления о том, что демонстрация премированных ног окончена. Мудрый режиссер, отлично знающий своих зрителей, спешит удовлетворить их запросы. На фоне морского прибоя по экрану пробегает надпись: «Страницы из жизни юных дев». Дороти Эрландо на пляже… На первом плане — ноги, изумительно длинные, стройные, сверкающие на солнце, матово отсвечивающие под тентом… Сверхъестественно гибкие линии фигуры, которые не способна воссоздать никакая высшая геометрия… Ослепительно белозубая улыбка… И, опять ноги…

Вдруг — старушонка с печеным яблоком вместо лица, с беззубой улыбкой, с такими ногами, что их даже не показывают. Вкрадчивый голос диктора: «Вот во что хочет превратить это чудо природы злодей-изобретатель».

В заключение «чудо природы» дает интервью. Госпожа Эрландо сидит за письменным столом. Теперь это уже не звезда экрана. Это — государственный человек. «Мы не разбиты, мы вынуждены были временно отступить перед губительным действием ужасных лучей. Но юные девы не уступят, не успокоятся, пока не уничтожат лучи старости». На смену государственному человеку снова приходит звезда. На устах ее вновь сверкает ослепительная улыбка. Изображение удаляется. Зритель видит звезду во весь рост. Медленно, словно нехотя, наплывает диафрагма, задерживаясь вокруг несравненных, премированных ног. Это — последнее, что видит и надолго запоминает зритель.

«Аргус-журнал» продолжается. На экране возникает здание в несколько десятков этажей. Универсальный магазин Конрой и Конрой (мебель, мануфактура, белье, платье, парфюмерия, домашние вещи — высшее качество, умеренные цены). Гремит джаз, вращаются стеклянные двери, бесшумно скользят лифты… За зеркальным прилавком улыбается очаровательная продавщица — улыбка звезды, ресницы звезды, прическа звезды… Мелодичным голосом она объясняет способ употребления электропылесоса-пульверизатора. Покупатель улыбается, продавщица улыбается, даже пылесос улыбается сотней никелированных улыбок. Жизнь — одна сплошная улыбка. Игривый голос диктора спрашивает: «Вы, конечно, уже узнали, кто эта миловидная продавщица? Это героическая „юная дева“ Эльга Оллис, которая спасла Дороти Эрландо. Она работает старшей продавщицей универсального магазина Конрой и Конрой (мебель, мануфактура, белье, платье, парфюмерия, домашние вещи — высшее качество, умеренные цены). „Лига юных дев“ демократическое общество. Оно с радостью принимает в свои члены и дочь миллионера и продавщицу — все равны в нашей ВДР». Следует интервью Эльги Оллис: «Я чувствовала, как лучи проходили сквозь мое тело, обжигая адским пламенем».

«Аргус-журнал» продолжается… «Лига юных дев» с радостью принимает и продавщицу и дочь миллионера… Казначей «Лиги юных дев» — Маргарэт Блэйк, дочь знаменитого короля «Всеобщей пищевой компании»… Диктор объясняет «Госпожа Маргарэт Блэйк по своей прирожденной скромности отказалась сниматься, но согласилась, чтобы были показаны некоторые черты из ее жизни и быта» Небоскреб фирмы. «Всеобщая пищевая компания». Вилла госпожи Маргарэт Блэйк на Южном море… Вилла на Юго-Западном море… Вилла на Юго-Восточном море… Вилла в Южных горах… Вилла в Юго-Западных горах… Яхта госпожи Блэйк… Туалеты госпожи Маргарэт Блэйк… «Госпожа Маргарэт Блэйк надевает платье только один раз, чтобы больше к нему никогда не возвращаться». Зрители не видят госпожи Блэйк, но и то, что они видят, потрясает их.

«Аргус-журнал» кончается… На экране появляется всевидящее око древнего бога. Оно фамильярно подмигивает зрителям. «Аргус-журнал» все знает, все видит!

 

13. Обручальное кольцо

«Аргус-журнал» снова воодушевил уже начинавшую выдыхаться прессу. Во всех газетах появились кадры из фильма: злодей Чьюз в окне своего дома, на лице змеится сатанински-самодовольная улыбка, все пять пальцев лежат на рычаге, готовые включить «лучи старости».

«Лига юных дев» выпустила листовку с призывом уничтожить ненавистные лучи. Сотни тысяч таких листовок сбрасывались с автомобилей и с аэропланов.

Тот самый огромный зал, который некогда был свидетелем триумфа Y-лучей, но который профессор Чьюз недавно уже не мог получить для повторения своих опытов, — этот самый зал сняла теперь «Лига юных дев» для «общественного просмотра» документального фильма.

На просмотре присутствовали в полном составе местные отделения «Лиги юных дев», «Ассоциации дочерей демократии», множество «золотых рубашек», представители газет, сам министр просвещения… Но что самое удивительное, на просмотр приехал… Чьюз.

Его приезд был полной неожиданностью для организаторов просмотра: никто его не приглашал, никто не предполагал, что он посмеет явиться…

Чьюза сопровождала группа телохранителей-студентов из общества его имени. Они предъявили пригласительные билеты — не пустить их было нельзя.

«Юные девы» встретили появление Чьюза диким кошачьим концертом. Но Чьюз совершенно спокойно уселся в кресло, будто все это не имело к нему никакого отношения.

Во время демонстрации «Аргус-журнала» «юные девы», казалось, готовы были броситься на экран и разорвать Чьюза, а ведь он был не только на экране, но и среди них!

По окончании фильма Дороти Эрландо произнесла пламенную речь.

И вдруг — это совершенно невероятно — пожелал говорить… Чьюз.

В зале начался невообразимый вой. Он не стихал пять, десять, пятнадцать минут. Так как на просмотре присутствовали все-таки не только «юные девы», «золотые рубашки» и «дочери демократии», то, в конце концов, послышались возгласы: «Тише!», «Пусть скажет!» Чьюз, которому удалось, под охраной студентов, пробраться к микрофону, крикнул: «Вы же не знаете, что я хочу оказать! Может быть, я хочу признаться?» Это произвело впечатление. В зале наступила тишина. Неужели злодей Чьюз хочет всенародно покаяться?..

— Я попрошу сюда госпожу Эрландо и кого-нибудь из ее помощниц. — В зале стало так тихо, что Чьюз уже не повышал голоса. — Я знаю, вы так храбры, что не побоитесь подойти ко мне, тем более, что со мной нет никаких приборов. Так. Благодарю вас! Вот, господа, моя правая рука! — Чьюз высоко поднял руку. Госпожа Эрландо, будьте любезны, попробуйте снять это кольцо. Так. Сильней, сильней — не бойтесь! Ну, снимайте же! Может быть, ваша помощница будет счастливее? Нет? Тоже не удается? О, слабые женщины… Тогда вот господин в первом ряду. Попробуйте, тяните!.. И вы не можете? Представьте себе, и я не могу! Уже двадцать лет я не могу снять это обручальное кольцо. Так вот, господа, вы все видели мою фотографию со зловредным аппаратом — ее раздавали при входе. На этой фотографии я нажимаю рычаг правой рукой. Осмотрите внимательно руку. Вы убедитесь, что кольца на ней нет. «Аргус-журналу» удалось то, что не удается ни мне, ни госпоже Эрландо, никому… Подумайте, что бы это могло означать?.. Всего хорошего!..

Зал был так поражен, что Чьюз со студентами беспрепятственно удалился.

 

14. Трагедия Ольги Оллис

«Горячие новости», «Рекорд сенсаций» и другие газеты поместили подробнейшие отчеты об общественном просмотре «Аргус-журнала». Газеты рассказывали и о потрясающем впечатлении, которое фильм произвел на зрителей, и о красоте Дороти Эрландо, и о ее красноречии, и о туалетах «юных дев»… Несколько скупее освещался финал. Газеты возмущались тем, что Чьюз посмел явиться на просмотр и даже выступить с оправданиями. Впрочем, его речь была настолько бессмысленной и смехотворной, что ее просто не имело смысла приводить. Собрание достаточно оценило ее, встретив единодушными криками возмущения.

Но слухи, которые недавно работали против Чьюза, теперь уже работали на него. На другой день только и было разговоров, что об истории с кольцом. А тут еще «Рабочий» напечатал все тот же злополучный кадр из фильма, а рядом фотографию Чьюза. На правой руке профессора было отчетливо видно обручальное кольцо. Под фотографиями газета поместила заключение авторитетной медицинской комиссии, удостоверявшей, что снять кольцо действительно невозможно.

Регуар вызвал к себе главу столичного отделения «Культурно-информационной службы» Кенгея и заявил, что он поражен его промахом. Господин Докпуллер очень недоволен. Он распорядился, чтобы сюда немедленно приехал Олкройт. Начальник «Культурно-информационной службы» будет лично руководить ликвидацией этого неприятного инцидента.

Некоторое время газеты пытались презрительно игнорировать и разговоры о кольце, и сообщение «Рабочего». Но по городу уже шли слухи о том, что над «юными девами» сыграл злую шутку какой-то весельчак — не то кто-то из слуг ученого, не то его знакомый студент, Он будто бы высунул в окно медный таз, и этого оказалось достаточно, чтобы девы разбежались.

«Аргус-журнал» теперь уже смотрели совсем иначе. Как только появлялся Чьюз, внимание зрителей тотчас сосредоточивалось на его правой руке. Сцена, изображавшая бегство «юных дев», и раньше сопровождалась дружным смехом, теперь этот смех принял явно непочтительный характер. Словом, демонстрацию столь талантливого выпуска «Аргус-журнала» вскоре пришлось прекратить.

Когда игнорировать историю с кольцом стало уже невозможно, газеты попробовали истолковать ее по-своему. «Горячие новости» писали: «Чьюз, ослепленный своим собственным величием ученого, вообразил, что все остальные совершенно ничего не понимают в научных вопросах. Фокус с кольцом, которым он старается поразить воображение наивных простачков, не достоин даже захудалого провинциального фокусника. Каждый школьник знает, что тела от нагревания расширяются, а от охлаждения сжимаются. Достаточно хорошенько нагреть кольцо и затем надеть его на палец, чтобы после охлаждения его невозможно было снять. Этот нехитрый опыт доступен каждому».

Но некоторые, не в меру любознательные читатели сейчас же прислали в редакцию запросы: как избежать ожога, надевая на палец раскаленное кольцо? Пришлось ответить, что Чьюз, несомненно, знает какой-то секрет, вероятно, имеет какую-нибудь мазь, но газете этот секрет не известен.

Так или иначе, экскурс в область физики, предпринятый «Горячими новостями», явно не удался. Единственно, что могло теперь спасти престиж газеты, — сенсация! Как жаждет земля дождя в засуху, так газеты жаждали сенсации. И сенсация пришла!

«Трагедия Эльги Оллис» — в этом коротком интригующем заголовке было именно то, чего жаждали газеты. Сенсация оказалась необычной, исключительной, почти сверхъестественной…

«Сегодня утром, — писал „Рекорд сенсаций“, — в универсальном магазине Конрой и Конрой (мебель, мануфактура, белье, платье, парфюмерия, домашние вещи — высшее качество, умеренные цены), как обычно, работала старшая продавщица известная „юная дева“ Эльга Оллис. Вдруг на глазах изумленной публики с ней начало твориться нечто необъяснимое: прекрасное лицо „юной девы“ менялось, кожа морщилась и темнела, румянец угасал, фигура горбилась. Не прошло и трех-четырех минут, как вместо прелестной Эльги публика увидела перед собой сморщенную безобразную старуху. Но сама несчастная ничего не замечала. Когда ее подвели к зеркалу, она упала на пол и забилась в истерике. Потрясенная толпа слышала, как сквозь рыдания бедная женщина кричала: „Это Чьюз! Он украл мою молодость и красоту!“ При этом ужасном зрелище многие покупательницы упали в обморок, мужчины же, сжав кулаки, восклицали: „Долой Чьюза! Смерть Чьюзу!“ Толпа сбежалась со всего магазина, произошла страшная давка.

Несчастную Эльгу Оллис, а также лишившихся сознания женщин увезли в машинах „скорой помощи“. Несколько тысяч потрясенных до глубины души покупателей тут же, не выходя из магазина, создали „Лигу уничтожения лучей старости, изобретенных Чьюзом“ и торжественно поклялись, что лига добьется осуществления своей благородной цели.

Так вот она, первая жертва злодея Чьюза! — в негодовании восклицала газета. — Правительство должно пресечь опасную для общества деятельность ученого преступника. Великий покровитель науки господин Докпуллер должен немедленно ликвидировать „Лигу спасения“, президентом которой он стал в тот момент, когда Чьюз обманывал публику, утверждая, что его губительные лучи чуть ли не спасут человечество. Довольно обмана, довольно преступлений, пора кончать!»

Другие газеты писали примерно в том же духе. Напрасно «Рабочий» доказывал, что вся эта «трагедия» — еще более явная фальшивка, чем фильм; напрасно он сообщал, что никто не видел ужасной метаморфозы: новоявленная старуха выбежала из комнаты продавщиц. Это никого не могло убедить — теперь публика имела дело не со скучными законами физики, а с занимательной, таинственной историей!

Попав в свою привычную сферу, газеты тотчас обрели ясность и определенность. С каждым днем они усиливали атаку. «Горячие новости» уже утверждали, что Чьюз, виновный в постарении Эльги Оллис, по существу совершил такое же уголовное преступление, как убийство. Разве он не убил девушку, превратив ее в старуху? Его нужно сейчас же заключить в тюрьму. А главное надо немедленно конфисковать его опасные приборы.

Во всех газетах появилось заявление Докпуллера:

«До сих пор, несмотря ни на что, у меня были сомнения по поводу вредности Y-лучей. Я ждал, что профессор Чьюз опровергнет их. К сожалению, он предпочитал отмалчиваться, а если открывал рот, то только для личных выпадов против меня. Я не только не опускался до ответов Чьюзу, но, несмотря на всеобщие призывы к ликвидации „Лиги спасения“, ничего не предпринимал против нее. Вижу, что я был слишком терпим — последние события убедили меня в этом. Через три дня состоится заседание правления „Лиги“. На повестке только один вопрос, исключающий все другие: самоликвидация „Лиги спасения.“»

 

15. «Исторический день»

Заявление покровителя науки было встречено бурным восторгом. «Исторический день приближается, — писала „Честь“. — История, народ, наука вынесут свой приговор!»

Обе стороны готовились к решительному столкновению. «Ассоциация прогрессивных ученых», студенческий «Союз защиты Чьюза» и все организации, поддерживавшие «лучи жизни», назначили на этот день совместную демонстрацию. Срочно закончила свою работу специальная комиссия «Ассоциация прогрессивных ученых», исследовавшая «лучи жизни». Заключение ученой комиссии констатировало полную безвредность «лучей жизни» в пределах того короткого времени, какое необходимо для уничтожения микробов. Газеты не опубликовали это заключение под тем предлогом, что ассоциация является общественно-политической, а не научной организацией. Оно было опубликовано только в «Рабочем».

Ассоциация и профессор Чьюз в порядке частного заказа отпечатали несколько сот афиш и несколько десятков тысяч листовок с заключением ученой комиссии. «Лига юных дев» и «Союз имени Петера Гуда» выпустили свои листовки и афиши. На улицах произошло несколько инцидентов: «юные девы» набрасывались на рассыльных, вырывали и уничтожали листовки Чьюза. На одной из площадей отряд «юных дев» избил мальчишек-рассыльных. Отнятые листовки были сложены в кучу и сожжены. «Юные девы», взявшись за руки, кружились над костром в воинственном танце. Эта сцена была заснята «Аргус-журналом».

Но у Чьюза неожиданно появился новый союзник, и притом весьма влиятельный: Мак-Кенти сообщил по телефону, что будет голосовать против ликвидации лиги. Более того, ему удалось перетянуть на свою сторону члена правления Бургена. Таким образом, Чьюз, Мак-Кенти и Бурген будут голосовать против Докпуллера, Керри и Пети, то есть голоса разобьются пополам.

На другой день к Чьюзу приехал Бурген. Он подтвердил свою готовность поддержать лигу.

— Однако, — сказал он, — и после голосования лиге придется выдержать большую борьбу. Слишком много людей враждебно настроены к лучам из-за их старящего свойства.

— Мы докажем, что это ложь! — возмутился Чьюз.

— Как ложь? — сделал изумленное лицо толстый Бурген. — Вы что ж, всерьез утверждаете, что лучи не старят?

— Неужели вы в этом сомневались, господин Бурген? — изумился в свою очередь Чьюз.

— А как же Эльга Оллис? — продолжал настаивать Бурген.

— Это же грубейшая фальшивка! — воскликнул Чьюз. — Какие могут быть сомнения, что эта старуха — подставное лицо?

Чьюз показал Бургену заключение ученой комиссии, потащил его в лабораторию, вызвал трех студентов (после нападения «юных дев» группа представителей студенческого «Союза защиты Чьюза» постоянно дежурила в его особняке). Юноши охотно согласились подвергнуться облучению, которое продолжалось около часа. Было также продемонстрировано моментальное уничтожение микробов.

Опыты, видимо, произвели на Бургена большое впечатление. Однако нельзя было понять, удалось ли его убедить. Он задумался — выражение, мало свойственное его лицу, — и уехал, так ничего и не сказав. Чьюз решил, что новый его союзник определенно придурковат, но сейчас он был рад и его поддержке…

Наконец «исторический день» наступил. Заседание правления было назначено в огромном доме газеты «Свобода». Задолго до начала заседания не только улица, прилегающая к дому, но и все ближайшие улицы были запружены народом. Всякое движение остановилось. По позднейшим подсчетам, на демонстрацию вышло не менее пятнадцати тысяч членов «Ассоциации прогрессивных ученых», студенческих и профессиональных союзов. «Лига юных дев» явилась в полном составе. Во главе колонны шла Дороти Эрландо с развернутым голубым знаменем. Два передних ряда несли на плечах нечто вроде тех носилок, в которых передвигались римские красавицы. На носилках полулежала сморщенная безобразная старуха. За ней следовал огромный плакат с надписью: «Этой старухе — 20 лет. Долой Чьюза!»

Плакаты «Союза имени Петера Гуда», категорически требовали: «Пусть Чьюз вернет нам наши убытки!»

«Евангельская наука» организовала шествие, своих прихожан. Они несли гигантское изображение антихриста с горящими глазами, с рогами и хвостом. «Чьюз — антихрист, изгоните его в ад!» — взывали плакаты «Евангельской науки».

Даже представители «Общества защиты животных от вивисекции» вышли на улицу. Невинные кролики, свинки и крысы, казавшиеся такими миловидными после черной рожи «антихриста», жалобно просили с плакатов: «Защитите, спасите нас от бесчеловечных опытов Чьюза!»

Самые решительные лозунги несли члены «Легиона рыцарей свободы»: «Чьюза, евреев и негров — на деревья!»

Положение стало настолько напряженным, что была мобилизована вся полиция. «Долой Чьюза! Смерть Чьюзу», — кричали «юные девы», «петер-гудовцы» и «рыцари свободы». «Да здравствует Чьюз! Долой Докпуллера!» — отвечали рабочие и студенты.

Все демонстрировавшие организации выделили делегатов на заседание правления. Пять «юных дев» внесли на руках безвременно состарившуюся Эльгу Оллис. Грозно указывая перстом на Чьюза, старуха замогильным голосом потребовала, чтобы злодей немедленно вернул украденную у нее юность.

Тем временем волнение перед редакцией «свободы» все нарастало. Между «юными девами» и студентами возникла перебранка. Несколько студентов, достав большой медный таз, привязали его к длинной палке и подняли над толпой. «Юные девы» не могли снести оскорбительного намека и бросились на студентов. Естественно, что на помощь «девам» пришли «рыцари». Опасаясь, вероятно, как бы не пострадал «слабый пол», полиция оттеснила студентов в переулок. Туда же за компанию были загнаны делегации рабочих союзов и «Ассоциации прогрессивных ученых». На этот раз полиция обошлась резиновыми дубинками, не применяя ни рвотных, ни чихательных, ни слезоточивых газов. Наиболее беспокойные были развезены по полицейским участкам и судам.

А в здании «Свободы», под аккомпанемент шума и криков, врывавшихся с улицы, происходило заседание. Его открыл профессор Регуар, который представлял отсутствующего Докпуллера. Он не сказал ничего нового сравнительно с тем, что уже было в газетах. Профессор Чьюз в короткой, но резкой речи разоблачал происки Докпуллера и высмеивал комедию с Эльгой Оллис. Смотря прямо в глаза Регуару, Чьюз спросил:

— Неужели вам не стыдно делать вид, будто вы верите во всю эту непристойную комедию? — Чьюз выдержал значительную паузу, но Регуар не воспользовался ею для ответа. Чьюз предупредил, что в случае ликвидации лиги он создаст новую организацию с помощью рабочих, студентов, ученых. — Вы слышите их! — сказал он, протягивая руку к окну. В заключение он предъявил решение комиссии, подписанное рядом видных ученых.

Регуар категорически воспротивился приобщению свидетельства комиссии к протоколу, повторив мотивировку газет: комиссия создана не научной, а общественно-политической организацией.

Редактор-издатель «Свободы» господин Керри был мудр и беспристрастен, как Соломон.

— Мы не специалисты в научных делах, — сказал он, — и не можем решать спора между сторонниками и противниками Y-лучей. Но спор существует. Вопрос о действии лучей еще не ясен. Имеются не только опасения, но и факты, да еще столь серьезные, как таинственная история с Эльгой Оллис. Поэтому существование «Лиги спасения», по крайней мере, преждевременно.

Больше никто высказываться не хотел. Мак-Кенти предупредил Чьюза, что открыто он выступать не будет.

В заключительном слове Регуар заявил, что объяснения профессора Чьюза нисколько его не убедили. Дело не в том, верит ли он, Регуар, в превращение Эльги Оллис, дело в том, что в это верит народ.

— Y-лучи еще не осуществлены, но они уже вызвали народные потрясения. Послушайте! — Регуар сделал трагический жест по направлению к окну (с улицы доносились крики студентов, избиваемых полицейскими дубинками). — Какие же волнения вызовет осуществление изобретения? Мы не можем этого допустить! Народ не может! Народ требует у Докпуллера покончить с лигой. Великий покровитель науки, как всегда, подчиняется народу!

Голосование было тайным. Происходило оно в полном молчании. Чьюз с удовольствием думал о том, как вытянутся лица Регуара и Керри, когда они увидят, что голоса разбились.

Эффект действительно был исключительный, но совсем не тот, какого ждал Чьюз: за ликвидацию лиги было подано четыре голоса, против — два. Таким образом, лига самоликвидировалась.

Внизу шумела толпа — «юные девы», «рыцари», «петер-гудовцы», «дочери демократии», «враги вивисекции», «Евангельская наука». Регуар вышел на балкон, сообщил о ликвидации лиги и передал привет от Докпуллера. Казалось, оглушительный взрыв потряс огромное здание «Свободы»: «Да здравствует Докпуллер!»

Чьюз, сгорбившись, сидел в кресле…

 

16. «Мечта короля покойников»

Кто-то тронул его за плечо. Чьюз очнулся.

— Поедем, профессор…

С улицы продолжал доноситься рев толпы.

— Поедем… — повторил Мак-Кенти.

Но Чьюз, казалось, обессилел. Все так же неподвижно сидел он в кресле.

— Кто же обманул, — спросил он наконец, — вы или Бурген?

— Конечно, этот идиот Бурген, — сердито ответил Мак-Кенти. — Не понимаю, что с ним случилось.

— Вчера он приезжал ко мне…

— Он был у вас? — с живостью спросил Мак-Кенти.

— Да. Он был уверен, что лучи действительно вызывают старость. Я его едва разубедил.

— Вы разубедили? — воскликнул Мак-Кенти. — Зачем вы это сделали?

— Простите, я вас не понимаю…

— Сколько времени я затратил, чтобы убедить его, а вы одним ударом все разрушили!

— Да в чем вы его убеждали? Что лучи старят?

— Конечно!

— Ничего не понимаю! — беспомощно сказал ученый.

— Где вам понять! — с досадой произнес Мак-Кенти. — Вы как ребенок. Вы знаете только одно человечество. Да кому оно нужно, это ваше человечество? Наплевать на человечество, если на нем нельзя заработать!

Чьюз с ужасом смотрел на разъяренное лицо фабриканта. Мак-Кенти продолжал, все более раздражаясь:

— Вы забыли, кто такой Бурген? Он чуть не прыгал от радости, когда я убедил его, что ваши лучи действительно превратили Эльгу в старуху. Вы только сообразите, как увеличились бы доходы его похоронного общества, если бы люди и в самом деле жили вдвое быстрее!

Наконец-то Чьюз понял, в чем дело. «Боже мой, — подумал он, — как я был глуп, когда надеялся использовать этих людей в интересах лиги, в интересах человечества!»

Как бы угадывая его мысли, Мак-Кенти сказал:

— Вы все с человечеством носитесь. А для «короля покойников» живое человечество — мертвый капитал.

 

17. Мораль господина Мак-Кенти

Несколько минут прошло в полном молчании: Чьюз постепенно приходил в себя от изумления, Мак-Кенти от раздражения. Наконец Чьюз холодно сказал:

— Мой долг, конечно, поблагодарить вас за поддержку. Но, признаюсь, такой поддержки я от вас не ожидал и в ней не нуждаюсь.

— Благодарить меня не за что, — ответил Мак-Кенти. — Я для себя старался, а вот вы мне испортили все дело! Теперь вас раздавят. Лига самоликвидировалась, — значит, она сама признала справедливость обвинений.

— Рано хороните, господин Мак-Кенти! — воскликнул Чьюз. — Не одни только Бургены, Докпуллеры и «юные девы» существуют на свете. За меня ученые, студенты, рабочие… Я создам новую лигу.

— Бросьте, профессор! Ваши лучи запретят.

— Не посмеют! — крикнул Чьюз. — Это значило бы опозорить Великую республику на весь мир!

— Что такое позор? — пожал плечами Мак-Кенти. — На бирже эта штука не котируется.

— У нас в Великой республике десятки тысяч ученых! — с горячностью возразил Чьюз. — Неужели они допустят, чтобы «лучи жизни» были уничтожены?

— Что могут ваши ученые? — с явным презрением сказал Мак-Кенти. — Ну, кое-кто, пожалуй, погрозит резолюциями… Несколько протестующих профессоров уйдут со старых, насиженных местечек, чтобы начать насиживать новые… Но большинство и на это не пойдет. Им просто некогда, они двадцать четыре часа в сутки в микроскопы и телескопы смотрят, а это-де политическое дело, значит, их не касается (Чьюз покраснел). Другие со вздохом подумают, что мир слишком плох, а они слишком хороши для мира, — современные отшельники, спасающие свою «научную душу». Ваши ученые — ничто!

— Клевета! — воскликнул Чьюз. — Ученые все открыли, изобрели, создали вам фабрики, заводы, дороги, пароходы — и ученые бессильны?

— Лошадь, быть может, и сильнее седока, однако покорно везет.

— Есть же страна, где седока сбросили, — вдруг сказал Чьюз.

Мак-Кенти был поражен.

— Вы это серьезно? — с изумлением спросил он. — Но это совсем другое! Мы говорили об ученых.

— А если ученые вместе с рабочими? — тихо спросил Чьюз.

— Да что вы, профессор! — Мак-Кенти не мог прийти в себя от изумления. Ведь это же политика! Да еще какая! Ученые выше политики! (Чьюз опять покраснел). Там была революция, насилие… Что же, вы станете пачкать руки в крови? А мораль? А «не убий»?

И, не ожидая ответа собеседника, Мак-Кенти проникновенно сказал:

— Профессор, я хочу вам только добра. К чему эти наивные разговоры о рабочих? Разве вам с ними по пути? Ваша голова — капитал! Почему же вы так упрямо отказываетесь от процентов? Пора покончить, профессор, с утопиями — вы видите, куда они ведут… Только разумная, практическая программа спасет вас. Как-то вы спрашивали меня, союзник ли я вам. Теперь вы убедились: один я за вас. И даже в этот трудный момент я не могу покинуть вас. Вы поняли теперь, как жестока борьба. Один против Докпуллера, против Блэйка, против всех вы не выстоите. У меня есть опыт, деньги, связи, газеты — я предлагаю вам союз. Вдвоем мы победим. Мы организуем общество для эксплуатации лучей. Сейчас, во время депрессии, самая выгодная ситуация для скупки земельных участков, а когда начнется подъем, мы организуем интенсивное сельское хозяйство. Конечно, это будет не филантропическая лига с несбыточными мечтами вылечить и накормить всех даром. Нет, наше общество даст неслыханные прибыли. Мы раздавим всех этих Блэйков, Ваттенов, сельскохозяйственный рынок будет безраздельно наш…

— А «план оздоровления»? — перебил Чьюз.

— Опять утопии! — с неудовольствием сказал Мак-Кенти. — Достаточно и того, что мы будем производить комнатные дезинфекторы…

— Отказаться от уничтожения болезней! — воскликнул Чьюз. — Допустить, чтобы человечество вымирало!

— Слова, слова! Время слов прошло. Я предлагаю дело.

— Нет! — воскликнул Чьюз, ударив кулаком по ручке кресла.

Мак-Кенти отвернулся и подошел к окну. С улицы донесся оглушительный протяжный рев.

— Ну и ревут! — покачал головой Мак-Кенти. — Я боюсь за вас, профессор. Едем-ка лучше со мной, так безопаснее.

— Чепуха! — упрямо возразил Чьюз. — Не посмеют!

— Еще как посмеют! Право, едем в моей машине, я им не нужен.

 

18. «Универсал сервис»

Директор фирмы «Универсал сервис» Генри Бриджер во всей своей деятельности исходил из того, что в нашем огромном мире человек, в сущности, беспомощен и жалок. Как нужен ему добрый и высококвалифицированный совет! Скажем, вам нужно выбрать шляпку, подобрать галстук или купить гроб для только что скончавшейся бабушки. Позвоните в «Универсал сервис» и через десять минут к вашим услугам будет высококвалифицированный консультант. Но ведь, кроме шляпки и галстука, вам нужно еще многое другое, например, жена, муж… Опять на помощь вам придет «Универсал сервис», и согласитесь сами, это будет уже не просто коммерческий акт, а проявление истинного христианского милосердия!

Недаром же своим девизом фирма «Универсал сервис» выбрала евангельские слова Христа, чуть дополнив их: «Возлюби ближнего своего, как самого себя, и услужи ему».

Недаром Генри Бриджера называют кузнецом человеческого счастья, и много тысяч юных сердец бьются горячей благодарностью ему (в проспекте «Универсал сервис» вы найдете художественно описанные яркие случаи: рекомендованная фирмой жена оказалась прекрасной хозяйкой, рекомендованный муж вышел в миллионеры).

Но широкая натура Генри Бриджера не могла ограничиться только консультациями. Запросы и нужды современного человека многогранны, и нет ни одной услуги, которую не была бы готова оказать ближнему фирма «Универсал сервис».

Если вы хотите, чтобы вам предсказали судьбу, тотчас же обращайтесь в «Универсал сервис». Сотрудники астрологического отдела за небольшую плату составят вам гороскоп.

Если вы хотите поговорить со своим давно умершим предком или с кем-нибудь из деловых людей далекого прошлого (например, с Александром Македонским), немедленно обращайтесь в «Универсал сервис». Спиритический отдел за скромное вознаграждение соединит вас с любым обитателем загробного мира.

Проспект фирмы по объему и занимательности нисколько не уступал роману. В проспекте перечислялись все те услуги, которые господин Бриджер оказывал человечеству. Секции отделов размещались в шестидесятиэтажном здании «Универсал сервис», и каждый из них не имел никакой другой цели, кроме блага для человечества.

Только об «Отделе посреднических операций» в проспекте было сказано глухо, всего в нескольких строчках. Неискушенному оставалось непонятным, какими именно посредническими операциями здесь занимаются. Но к услугам этого отдела прибегали только искушенные.

Если вам требуется доставить свой багаж с вокзала на квартиру, то, разумеется, вам незачем обращаться в «Универсал сервис», — достаточно позвонить в любую транспортную контору. Но если, например, вам мешает какое-нибудь препятствие, так мешает, что его необходимо устранить, если этим препятствием является тот самый ближний, которого вы должны возлюбить, как самого себя, — в этом случае вам следует обратиться в «Отдел посреднических операций». Ведь вы же, конечно, не станете сами устранять своего ближнего. Вы не захотите и опускаться в мир подонков, где занимаются этими грязными делами. Вам будет неприятно договариваться с профессиональным убийцей, руки которого еще запачканы кровью вчерашней жертвы. Вы, приличный, цивилизованный человек, придете в комфортабельную контору «Универсал сервис» и здесь, в «Отделе посреднических операций», сидя в уютном мягком кресле, не торопясь и не озираясь по сторонам, спокойно изложите свой заказ и тут же уплатите гонорар. Все остальное вас уже совершенно не касается. Вы заплатили деньги и можете быть спокойны: заказ будет выполнен аккуратно, гарантией тому — мировая известность фирмы «Универсал сервис». Если же какой-нибудь неосторожный исполнитель заказа поскользнется на мокром деле, то и это не должно вас беспокоить: принимая заказ, фирма не интересовалась вашим именем, да и вообще «Универсал сервис» свято хранит деловые секреты.

Только наивные провинциалы могли считать, будто такое посредничество бросало тень на уважаемую фирму «Универсал сервис». Какая чепуха! Ведь черную работу выполняли другие. Не будь посредничества, они все равно ее сделали бы, так при чем же тут фирма? У господина Бриджера на этот счет не было никаких сомнений. Кроме того, он был достаточно осторожен, чтобы избежать столкновения с законом. Да и вообще, что такое закон? Накладные расходы, неизбежные в каждом деле, не больше. Расходы на закон были учтены в смете «Отдела посреднических операций».

Генри Бриджер был в курсе всех важнейших операций этого отдела. Вот почему, когда выяснилось, что в отдел поступил крупный заказ, заведующий отделом пригласил патрона. Конечно, клиент не назвал ни себя, ни того, кто его послал. Он не назвал пока и имени «препятствия», которое следовало устранить. Он только указал дату и сообщил, что дело должно быть сделано после некоего заседания, о котором станет известно из газет. «Препятствие» нужно убрать окончательно, без всяких там промахов, осечек, ранений, без свидетелей, без случайного задержания исполнителей и тому подобных мелодрам. Все это исключается. Задаток в сто тысяч и такая же сумма по исполнении заказа подтверждали солидность «дела». Что же касается «препятствия», то имя его указано в запечатанном конверте. Господин директор вскроет его, когда клиент уйдет.

— Пожалуйста, — любезно согласился Генри Бриджер. — Имя не имеет значения.

Беседа продолжалась не более пяти минут. Бриджер принял задаток, и клиент удалился.

Бриджер распечатал конверт и лишь слегка присвистнул, прочитав:

— Профессор Эдвард Чьюз.

 

19. «Общество по ликвидации препятствий»

Реклама фирмы «Универсал сервис» была повсюду — на домах, на тротуарах, на автобусах, на троллейбусах, на вагонах железных дорог и метро, в парках, на пляжах, на кладбищах, на облаках, а если облаков не было, то и на безоблачном небе.

Рекламы фирмы Гарри Брегера не было нигде, но все знали эту фирму и боялись ее. Когда где-нибудь произносилось имя Брегера, каждый невольно чувствовал, как холодная струйка страха вдруг пробегала у него по спине.

Если ранним утром на улице подбирали человека с перерезанным горлом, то в воздухе само собой носилось имя Брегера, хотя никто не решался произнести его вслух. И все понимали: раз Гарри Брегер распорядился не убирать жертву, значит, кто-то должен увидеть ее и что-то понять. Прежде всего, он должен понять, что и у него такое же хрупкое горло. И действительно: если предупрежденный был глуп, упрям и самонадеян, то и его вскоре находили с перерезанным горлом. Имя Гарри Брегера снова носилось в воздухе. Газеты, захлебываясь, кричали о загадочных убийствах, полиция сбивалась с ног в поисках дерзкого убийцы, а полицейские чиновники и сыщики с вожделением подсчитывали, какое добавочное вознаграждение получат они от господина Брегера за лишнее беспокойство…

Фирма Брегера, или «Общество по ликвидации препятствий», как ее иногда называли, процветала. Совершенно естественно, что директор «Универсал сервис» Генри Бриджер предпочитал иметь дело с этой отлично зарекомендовавшей себя фирмой. Именно ей он передал заказ, исполнение которого, как легко было предвидеть, могло вызвать немало шума. Деловая беседа обоих директоров состоялась на одной из частных квартир Гарри Брегера. Она также заняла не более пяти минут: так бывает всегда, когда люди с полуслова понимают друг друга.

Заказ был ответственный, и Гарри Брегер поручил его талантливому оперативному работнику Биллю, по прозвищу «Квадратная голова». Когда природа производила на свет этот экземпляр, она, видимо, была увлечена кубофутуризмом и решилась на рискованный эксперимент. Впрочем, Билль очень скоро понял, что счастье не в форме головы. Ничуть не кровожадный, а даже добродушный и незлобивый по натуре, он жаждал денег и, разумеется, не был виноват в том, что хорошие деньги платили за кровь. Он не чувствовал к своим жертвам ни ненависти, ни жалости. Он просто работал, так же, как работает в поте лица своего какой-нибудь мясник на бойне.

Билль никогда не задумывался над тем, почему человека вообще и данного человека в частности надо отправить к праотцам. Это решали другие, а в его обязанности входило только честно выполнять заказ. И имя какого-то профессора (впрочем, ему смутно казалось, что он встречал его в газетах) заинтересовало его не больше, чем имена уже устраненных «препятствий». Но случай был сложный — и над ним пришлось хорошенько подумать. На этот раз хозяин решил механизировать «ликвидацию препятствия». В стране с высокоразвитой техникой такую роскошь можно было себе позволить. Брегер выбрал адскую машину. Он посоветовал Биллю установить ее в автомобиле профессора, перед тем как тот будет возвращаться домой.

Билль предусмотрел все мелочи. Он решил установить две машины: одну — под сиденьем пассажира, другую — под сиденьем шофера (неизвестно, где сядет профессор). Часовой механизм адской машины автоматически включался одновременно с мотором. Взрыв должен был произойти через полчаса после выезда, с таким расчетом, чтобы он произошел на шоссе, за городом.

Это позволит избежать ненужных («бесплатных», — сказал господин Брегер) жертв. Взрывчатая сила обеих машин была достаточной для того, чтобы разнести автомобиль в щепки.

В тот день, когда решалась участь «Лиги спасения», в гараже газеты «Свобода» среди других машин появилась небольшая двухместная машина, которой управлял человек с головой почти квадратной формы. Ожидать хозяев, когда они часами заседают, — очень скучное занятие. Неудивительно, что Джон, шофер профессора Чьюза, охотно принял приглашение одного из своих коллег пропустить стаканчик-другой в соседнем баре. Вышли они оттуда добрыми приятелями видимо, время даром не пропало.

Человек с квадратной головой тоже не терял времени даром и хорошо использовал отлучку Джона.

Наконец все участники заседания вышли. Машины одна за другой покидали гараж, а профессор все еще не показывался.

Квадратная Голова начал уже волноваться и все чаще поглядывал на часы. Дело в том, что вот уже десять лет его семья именно в этот день, день смерти отца, ровно в три часа дня (в это время скончался отец) собиралась на заупокойную службу. Билль Квадратная Голова не был религиозен, но он никогда не позволил бы себе оскорбить религию. И, кроме того, он был почтительный сын. А самое главное — он был во всех отношениях образцом для всей семьи, даже для старших братьев. Никто из них не имел такой выгодной работы. Он решительно не мог ни пропустить службы, ни опоздать на нее. За десять лет этого с ним не случалось ни разу. Но, с другой стороны, долг честного работника повелевал ему довести дело до конца: он обязан был убедиться, что профессор сел на подготовленное ему место.

По мере того как шло время, колебания Билля становились все мучительнее. Он рассчитывал, что двадцати минут ему все-таки хватит, чтобы домчаться до церкви на своей юркой машине. Как только будет два сорок, он… но он еще не решил, что сделает, когда будет два сорок.

Ровно в два сорок показался профессор Чьюз. Он подошел к своей машине, открыл дверцу к шоферу…

«Значит, сядет впереди», — успел подумать Билль и, не теряя более ни одной секунды, погнал свою машину. Он явился в церковь к самому началу службы.

 

20. «Взрыв народного негодования»

Слушая молитвенные песнопения, Билль Квадратная Голова словно растворился в сладком экстазе. Он чувствовал себя безгрешным, добрым, чистым, он все прощал врагам своим, в горле у него щекотало, в глазах пощипывало… Ему казалось, что где-то высоко в эфире, выше небоскребов «Универсал сервис» и «Всеобщей пищевой компании», парят непорочные ангелы в белоснежных ризах…

Но вдруг точно электрическая искра ударила Билля. Он глянул на часы: 3.10! В этот самый момент… И в порыве горячего чувства вместе с молитвой о покойном отце Билль вознес к небу моление за удачу сегодняшнего крупного заказа.

Действительно, взрыв раздался в этот самый момент. Но так как, вопреки плану, он произошел не на шоссе, а в городе, на одном из самых людных перекрестков, в автомобильной пробке, то последствия его были ужасны.

Выйдя через полчаса из церкви, Билль узнал все подробности. Экстренные выпуски газет сообщали, что повреждено десять машин, убито не менее десяти человек, ранено тридцать. Точное число убитых невозможно установить: люди разорваны в клочья, все смешалось в хаосе взрыва и пожара. Удалось выяснить, что взрыв произошел в машине профессора Чьюза. От ученого, его шофера, пассажиров соседних машин не осталось ничего. Каким-то чудом уцелело только пальто ученого и его записки в кармане.

Вздох облегчения вырвался из груди Билля. Труды его не пропали даром. Напрасно, конечно, взлетели еще эти «бесплатные», но он, Билль, тут решительно ни при чем: старик, вероятно, изменил маршрут. Всего не предусмотришь!

Газеты на все лады обсуждали трагическую гибель ученого. «Горячие новости», не одобряя террористического акта, находили, однако, естественным этот «взрыв народного негодования». История с вредоносными лучами и должна была кончиться чем-то в этом роде. Самоубийство Петера Гуда было первым предупреждением, но власти не обратили на него внимания. Что еще оставалось народу после того, как очаровательная Эльга Оллис стала очередной жертвой Чьюза? Конечно, способ выбран неправильный, к тому же, пострадали невинные. Но когда власть бездействует, народ сам берет судьбу в свои руки…

«Горячие новости» тем самым показали, что им важнее всего справедливость, что, защищая народ, они не боятся стать в оппозицию к правительству и заговорить твердым демократическим языком.

Другие газеты также объясняли взрыв местью за Эльгу Оллис, яростью народных масс и так далее. И, как всегда, диссонансом прозвучало заявление «Рабочего», что убийство знаменитого ученого, гордости страны и мира, дело рук все тех же промышленных и финансовых монополистов, которые преследовали его и только что ликвидировали «Лигу спасения». Это грязное преступление совершено, разумеется, не без участия «короля бандитов», чье имя так же хорошо известно народу, как и имена стальных, нефтяных и прочих «королей».

Правительством были приняты экстренные меры. Министр юстиции вызвал следователя по важнейшим делам:

— Правительство понимает трудность порученной вам задачи, — сказал министр, — но надеется на вашу энергию, хотя, конечно, сознает, что при сложившихся обстоятельствах, когда взрывом уничтожены почти все следы, вряд ли можно будет найти виновных. Итак, рады будем поздравить вас с успехом…

Министерство внутренних дел отдало распоряжение немедленно опечатать лабораторию ученого, пока правительство не примет решения о дальнейшей судьбе изобретения.

Не прошло и часа после взрыва, как несколько машин мчалось к особняку профессора Чьюза. Правительственную комиссию, естественно, сопровождали репортеры, фотографы и кинооператоры. Открыл гостям встревоженный Роберт. Начальник полиции Буорбансон вручил ему ордер и перешагнул порог. За ним последовали остальные.

И первый, кого они увидели, был профессор Эдвард Чьюз.

— Что вам угодно, господа? — спросил он.

 

21. Чудо профессора Чьюза

Три сенсации в один день и все вокруг одного и того же имени — это было уж слишком! «Лига спасения» Чьюза ликвидирована. Через полчаса — Чьюз взорван (фото: хаос обломков, оторванных рук и ног, уцелевшее пальто ученого). Еще через полчаса — Чьюз жив! (фото: живой Чьюз, удивленно уставившийся на полицейских чиновников.

Читатели ничего не понимали, а газеты не могли им ничего объяснить.

Чьюз тоже не пожелал ничего объяснять непрошеным гостям.

— Вы не взорвались, профессор? — ничего не соображая, воскликнул изумленный Буорбансон.

Вот тут-то профессор и взорвался. Пренебрегая всякими приличиями, Чьюз прямо назвал гостей тупицами в мундирах и потребовал, чтобы они оставили его в покое.

Сопровождаемые репортерами, «тупицы» покинули резиденцию ученого, так ничего и не узнав.

Газеты терялись в догадках. Уж не предохраняют ли эти таинственные лучи и от смерти? Или, может быть, они и воскрешают?

Первыми пришли в себя «Горячие новости».

«Чудо Чьюза разгадано! — в исступлении закричала газета. — Все настолько же просто, как и коварно!»

В самом деле, «Горячие новости» все объяснили очень просто. На перекрестке, пользуясь затором машин, Чьюз покинул свой автомобиль. Предварительно он, конечно, включил адскую машину. Кто установил ее? Да, конечно, он сам. Зачем? И это ясно: чтобы скомпрометировать справедливое движение против вредоносных лучей! Недаром же коммунистический листок так ухватился за это происшествие. Он уже завопил, что покушение организовано промышленниками и финансистами. Какая низость! Обвинять людей, чьими трудами и талантами гордится на весь мир наша великая страна! И какая глупость! Если бы эти могущественные люди захотели, они могли бы стереть Чьюза в порошок! Какая чудовищная злодейская провокация! «Ученый» не остановился даже перед тем, чтобы погубить своего шофера. Что ему жизнь человека! На его совести десятки невинных жертв, погибших во время взрыва.

Остальные газеты дружно подхватили эту версию. Даже те из них, которые гордились своей солидной репутацией, многозначительно замечали, что взрыв произошел при очень странных обстоятельствах: он, по-видимому, готовился не без участия самого чудесно спасшегося.

Чьюза посетил следователь по важнейшим делам и своими «наводящими» вопросами довел профессора до бешенства. Чьюз рассказал ему, как простая случайность спасла его от гибели: он принял приглашение Мак-Кенти ехать в его машине, а свою отослал за внуком. Следователь все усилия направил на то, чтобы установить, был ли профессор приглашен Мак-Кенти или сам, по своей инициативе, пожелал ехать с ним. Проницательный следователь выражал сомнение в том, что Мак-Кенти действительно пригласил Чьюза.

— Зачем он это сделал? — допытывался следователь. — Ведь он знал, что вас ждет ваша машина?

— Боялся, что мне угрожает опасность…

— То есть вы хотите сказать, что господин Мак-Кенти знал о подготовленном покушении?

— Я этого не говорю, — раздраженно ответил Чьюз. — Просто Мак-Кенти видел ярость «рыцарей», «легионеров» и всех этих молодчиков и знал, что от них можно ждать всего.

— Быть может, вы сами обратили его внимание на это обстоятельство? — не унимался следователь. — Или даже сами попросили подвезти себя?

— Спросите об этом Мак-Кенти, — не выдержал наконец Чьюз. — Роберт, проводи господина следователя к машине.

К Чьюзу налетела стая репортеров. Но он распорядился никого не пускать.

Теперь газетам все стало окончательно ясно: Чьюз, поставив адскую машину в свой автомобиль, напросился к ничего не подозревавшему Мак-Кенти.

Следователь побывал также и у Мак-Кенти. В отличие от Чьюза «электрокороль» не отказал журналистам в интервью. Дело принимало новый оборот. Мак-Кенти утверждал, что именно он пригласил к себе Чьюза и что профессора пришлось долго уговаривать.

— Не было ли это попросту искусной игрой? — спросил один из журналистов.

— Нисколько, — возразил Мак-Кенти. — Чьюз прямой человек, меньше всего он может быть актером. Я знаю его хорошо. Предположение, будто он поставил адскую машину, чепуха, больше того — клевета!

— Господин Мак-Кенти, быть может, вам удалось каким-нибудь образом узнать о готовившемся покушении?

— К сожалению, нет. Но я дорого дал бы, чтобы узнать, кто это сделал, сказал «король» многозначительно.

Интервью вызвало новую сенсацию. Впрочем, оно сопровождалось столь разноречивыми комментариями, что публике оставалось только недоумевать. Мнения газет разошлись. Солидная «Честь» полагала, что покушение все-таки было организовано какой-то посторонней «злой силой». «Горячие новости» считали, что Мак-Кенти попросту выгораживал Чьюза: симпатии «электрокороля» к изобретателю известны и понятны. «Рекорд сенсаций» шел еще дальше: весьма возможно, что Мак-Кенти был в заговоре с Чьюзом и помог ему осуществить инсценировку взрыва. Совсем особого мнения держалась «Утренняя мысль»: несомненно, Мак-Кенти знает больше, чем сказал. Он, конечно, знал о готовившемся покушении и сознательно спас Чьюза. Он, несомненно, знает и о том, кто организовал покушение, общество вскоре станет свидетелем самой потрясающей сенсации нашего века!

Было хорошо известно, что «Утренняя мысль» тесно связана с «Электрической компанией», возглавляемой Мак-Кенти. Это обстоятельство заставляло особенно считаться с мнением газеты: уж кому, как не «Утренней мысли», знать о том, что знает Мак-Кенти!

В то время как «демократические» газеты спорили между собой, оглушая читателя все новыми версиями — одна сенсационнее другой, прогрессивные издания требовали раскрытия преступления и наказания виновных.

«Все эти выпады против профессора Чьюза, — писал „Рабочий“, — показывают, что авторы их в одной компании с убийцами и стараются выгородить их. Старая уловка — вор кричит: держи вора!»

Профессиональные союзы, студенчество, «Союзы защиты Чьюза» организовали мощную демонстрацию протеста. Тысячи демонстрантов прошли перед зданиями парламента, министерства внутренних дел и Верховного суда, требуя розыска и наказания убийц. Не обошлось без стычек с полицией. Большая часть демонстрантов прорвала полицейские кордоны и направилась за город. С приветственными кликами демонстранты прошли мимо особняка Чьюза.

Научные институты и «Ассоциация прогрессивных ученых» также ответили на покушение гневным протестом. Телеграммы сочувствия и возмущения приходили и из-за границы от видных ученых, от институтов и академий, недавно избравших профессора Чьюза своим почетным членом.

Пришла коротенькая телеграмма и от Эрнеста. Чьюз несколько раз перечитал ее: «Глубоко возмущен грязным покушением. Желаю сил для борьбы. Буду скоро с тобой. Твой Эрнест». Теперь сын желал не успеха, как в первой телеграмме, а сил для борьбы — и отец увидел в этом глубокий смысл. Да, это борьба! Если ты хочешь счастья для человечества, мило быть ученым — надо стать и борцом! «Буду с тобой!» — это значило не только то, что Эрни скоро вернется. Это значило и то, что он будет бороться рядом с отцом. Он поможет отцу. Разве теперь имеют значение разлучившие их разногласия? Да, сын оказался прав, но ему, отцу, не стыдно признаться в этом.

Он будет счастлив, когда Эрни вернется. Сын, видимо, заканчивает свое пребывание в коммунистической стране, название которой никто не произносит равнодушно: в одних сердцах оно порождает любовь и надежду, в других — бешеную ненависть.

Чьюз телеграфировал: «С нетерпением жду твоего возвращения. Твоя помощь в работе и борьбе необходима».

 

22. Господин Мак-Кенти является в ореоле благородства

Одним из тех, кто посетил Чьюза, чтобы лично выразить сочувствие, был господин Мак-Кенти. Хотя воспоминание о недавнем разговоре с Мак-Кенти раздражало Чьюза, он сознавал, что тот не только спас его, но и смело выступил на его защиту. «Можно во многом не соглашаться с Мак-Кенти, — думал Чьюз, но, во всяком случае, в благородстве и смелости ему отказать нельзя». Что ж, и это редкость в том мире богачей, с которыми Чьюзу волей-неволей пришлось за последнее время познакомиться.

Мак-Кенти отлично понимал, что неожиданно для самого себя он оказался в очень выгодном положении по отношению к старому ученому.

Ему сразу же стало ясно и то, какую цель преследовали организаторы покушения. Поспешность, с которой правительственная комиссия отправилась опечатывать лабораторию, показывала, что все дело состояло именно в том, чтобы поскорее захватить лучи. Кто должен был стать их хозяином? Конечно, правительство, государство. Такова была бы официальная версия. Но она служила бы не более чем ширмой. Мак-Кенти гадал, кто скрывался за этой ширмой? Блэйк? Докпуллер? Президент республики — бывший юрисконсульт Блэйка. Докпуллер имеет неограниченное влияние в правительстве. У Мак-Кенти связи гораздо слабее. Пожалуй, его могут обойти… Следовательно, надо поскорее использовать то чувство благодарности, которое Чьюз не может не питать к нему, как к своему «спасителю». Новое покушение на Чьюза сейчас, когда все бурлит после неудавшегося взрыва, вряд ли возможно. Но когда буря уляжется, его могут повторить. Надо торопиться!

Мак-Кенти выразил Чьюзу свое глубокое сочувствие, и Чьюз уловил в тоне фабриканта искреннее возмущение (Мак-Кенти и в самом деле был крайне возмущен: лучи пытались похитить у него из-под носа!).

Затем Мак-Кенти спросил профессора, понимает ли он, что те, кто устроил взрыв, уже не остановятся ни перед чем? Чьюзу грозит бессмысленная, нелепая смерть. Лучи попадут в те же руки, которые убьют их изобретателя. Да можно ли поручиться, что на его лабораторию попросту не нападут и силой не похитят секретное оборудование. Профессор, конечно, понимает, от кого исходят эти посягательства. Его, Мак-Кенти, поведение Докпуллера и Блэйка возмущает не меньше, чем увлажаемого профессора. Он считает своим долгом предложить профессору союз и защиту.

— Когда у нас с вами будет официальное соглашение, — горячо говорил Мак-Кенти, — Докпуллер ничего не посмеет предпринять против нас. Пусть даже мы не сможем применить лучи сегодня, — мы сделаем это, когда вы найдете нужным. Выбирайте же: или это, или агенты Докпуллера убьют вас, украдут лучи…

— Украдут? — перебил Чьюз. — Убить меня они могут. Но украсть секрет никогда. Очень жаль, что я не увижу, как вытянутся физиономии убийц, когда они поймут, что остались в дураках! Думаете, все дело в том, чтобы захватить оборудование? Это — ничто. Секрет не там, а здесь! — Чьюз постучал себя по лбу. — Даже тот, кто разберет аппаратуру до последнего винтика, все-таки не доберется до секрета.

— Допустим, что это так, — без особой радости согласился Мак-Кенти. — Но мы должны сохранить вашу жизнь. Доверьтесь же мне. Я не имею права говорить… Но от вас я не могу, не хочу скрывать правду. Неужели вы верите, что ваше спасение — случайность? Я вынужден был сказать это журналистам, но вы должны знать все. Случайностью было только то, что я проник в тайну заговора против вас. Я рискнул вас спасти. Именно рискнул — опасность грозила и мне.

Мак-Кенти говорил так горячо, так искренне, что даже более искушенный человек, чем Чьюз, вряд ли заподозрил бы обман. Во всяком случае, ожидания Мак-Кенти оправдались. Чьюз ему поверил.

Но тут произошло то, что Мак-Кенти никак не мог ожидать.

— Вы меня спасли? — гневно перебил Чьюз. — Господин Мак-Кенти, вы убийца! Вы знали, что готовится убийство, — и не предотвратили его! Это вы убили Джона! Невинных людей!.. Боже мой, я послал машину за Джо! Вы же знали, что машина шла за моим внуком… Убийца!

Как часто случалось с Чьюзом, переход от одного настроения к другому был мгновенным. Минуту тому назад профессор совершенно спокойно слушал Мак-Кенти. Теперь он, казалось, готов был броситься на него. Тот понял, что проиграл, и поспешил удалиться.

Мак-Кенти, вероятно, никогда не был так зол. Неблагодарный старик! Он дождется того, что его, в конце концов, укокошат! И, по правде говоря, стоило бы! Но лучи, лучи! Вместе с проклятым стариком погибнет и его секрет!

У делового человека неудача вызывает не уныние, а прилив энергии. Мак-Кенти моментально перестроил свои планы. Если соглашение с Чьюзом против Докпуллера исключается, значит нужно добиться соглашения с Докпуллером против Чьюза. Но ведь Докпуллер хочет, чтобы лучи принадлежали ему одному. Каким же образом заставить его принять в компанию и Мак-Кенти?

Что нить от адской машины тянется к Докпуллеру, можно было не сомневаться. Как по кисти узнают художника, так и по всей этой истории, начиная с «лучей старости», Мак-Кенти узнавал автора. Им мог быть только Ферн. Если это удастся доказать, можно будет пригрозить Докпуллеру неслыханным скандалом. Пусть тогда попробуют не принять его в компанию!..

 

23. На ловца и зверь бежит

Покушением на Чьюза были взволнованы тысячи людей. Но у одного из них имелись особые причины для волнения. Узнав из газет о гибели Чьюза, Билль Квадратная Голова побывал у хозяина, удостоился похвалы и, несколько утомленный длительным нервным подъемом, отправился домой отдохнуть. Он проспал около двух часов и вышел на улицу как раз в тот момент, когда армия мальчишек, стремительно сновавших среди прохожих, обстреливала их новой сенсацией: Чьюз жив. Билль побледнел и, несмотря на устойчивость своей нервной системы, наверно, потерял бы сознание, если бы не понимал, что даже одна потерянная минута может его теперь погубить. Догадки газет показались Биллю попросту глупыми: он не верил ни в какое предохраняющее и воскрешающее действие лучей. Он сразу понял, что в чем-то просчитался, чего-то не учел. Вспоминая, как все было, он сообразил, что, в сущности, не видел, как Чьюз сел в свою машину. Может быть, в этом и состояла его ошибка? Конечно, он не допустил бы ее, если бы не торопился в церковь. Так или иначе, господин Брегер никогда не простит ему этой ошибки. За свои деньги он требует чистой работы и не терпит промахов. Неудачников он безжалостно убирает.

Вот почему Билль сейчас же бросился домой, наскоро уложил чемодан и, присев перед зеркалом, с необычайной быстротой надел рыжеватый парик и приклеил рыжую бородку. Теперь он стал очень похож на одного из тех забулдыг-шкиперов, которых можно встретить в каждом портовом городе. Потом Билль поймал первое попавшееся такси, отъехал достаточно далеко от своего квартала и остановился в гостинице, чтобы спокойно поразмыслить над своим положением.

Самое благоразумное было стремглав удирать отсюда и, по возможности, подальше. Но Биллю было досадно. В сущности, он не чувствовал за собой никакой вины — все было выполнено именно так, как приказал Брегер. Почему же должен расплачиваться Билль? В том, что ему придется расплачиваться, он не сомневался: характер хозяина был ему достаточно хорошо известен.

И вот теперь ни с того ни с сего расставаться с легкой, обеспеченной жизнью, мчаться куда-то в неизвестность, прячась, дрожа, опасаясь, что тебя пристукнут. Нет, на это Билль не соглашался. Он решил выждать, посмотреть, что будет дальше. Деловой человек не имеет права впадать в панику. А может быть, еще удастся выкрутиться…

Но с Брегером шутки плохи! Теперь надо держать ухо востро. Вот почему даже в своем шкиперском обличье Билль не решался выйти на улицу. Прождав до вечера, он позвонил по телефону старшему брату. Плачущий голос невестки ответил, что муж бесследно пропал. Охваченный тревогой, Билль позвонил другому брату. Та же история. Брегер действовал быстро! Видимо, он считал, что братья должны знать, где скрывается Билль.

Озлобление против хозяина с новой силой овладело Биллем. При чем же тут его братья? Ему было и жалко их и стыдно перед ними: они всегда преклонялись перед его удачливостью, а он так страшно подвел их…

Рыжий шкипер безвыходно просидел в своем номере весь следующий день. Он внимательно следил за газетами. По мере того как шум вокруг сорвавшегося покушения усиливался, рос его страх перед Брегером, росла его ненависть к хозяину, росло желание отомстить ему. Только теперь Билль по-настоящему оценил, в какое крупное дело он попал.

Прочитав интервью Мак-Кенти, Билль похвалил себя: ну и дурака свалял бы он, если бы удрал! Ведь этот миллиардер обращался как будто прямо к нему: «Я дорого бы дал, чтобы узнать, кто это сделал». Что ж, Билль скажет ему это, если миллиардер не поскупится. И Билль стал подсчитывать, сколько можно сорвать за секрет. Если сначала он еще колебался, не желая рисковать, то когда дошел до суммы в пятьдесят тысяч, жадность пересилила страх.

Бедняга Билль и не подозревал, что он владеет не более чем секретом полишинеля. Старательный агент-исполнитель, он не очень-то разбирался во всем, что выходило из круга его прямых обязанностей. Он знал, что у Брегера работают «чисто», все шито-крыто, и впрямь вообразил, будто это он и его коллеги благодаря своим талантам доставляют полиции столько затруднений, в то же время оставаясь неуловимыми. Билль искренне удивился бы, если бы услышал фразу, брошенную однажды Брегеру начальником полиции Буорбансоном: «Надеюсь, ваша работа и впредь будет такой же чистой и не доставит нам никаких затруднений». И надо отдать справедливость господину Брегеру: он никогда не ставил полицию в неловкое положение. Словом, то, что Билль принимал за чистую монету, Брегер оплачивал звонкой монетой.

Призвав на помощь все свои скудные познания хорошего тона, Билль состряпал письмо. Сославшись на интервью, он предложил миллиардеру свои услуги: совершенно случайно ему известны некоторые подробности дела, интересующего господина Мак-Кенти. Если господина Мак-Кенти устраивает сумма в пятьдесят тысяч, он направит к нему своего представителя со всеми необходимыми сведениями. Господин Мак-Кенти честным словом джентльмена должен подтвердить, что он гарантирует вышеназванному представителю полную безопасность. Ему же господин Мак-Кенти передаст деньги. Завтра в полдень господину Мак-Кенти позвонят, чтобы узнать его ответ. Билль подписался: «Неизвестный друг».

На другой день Билль с замиранием сердца взялся за телефонную трубку. Он ругал себя, что запросил слишком большую сумму, и прикидывал, сколько сможет уступить.

Но его условия были приняты без всяких разговоров. Господин Мак-Кенти лично дал ему честное слово джентльмена. А на пятьдесят тысяч он согласился с таким обидным равнодушием, что Билль даже вспотел. Теперь он уже ругал себя за то, что продешевил.

 

24. Тайны подводных глубин

Мак-Кенти внимательно рассматривал рыжего шкипера. Тот стоял перед ним навытяжку, не зная, куда девать свои огромные руки. Он чувствовал, что теряет обычную самоуверенность: до сих пор ему никогда не приходилось разговаривать с живым миллиардером.

Рядом с Мак-Кенти, за тем же столом, сидел начальник его охраны Чрезбэр и тоже не спускал глаз с гостя.

— Садитесь, господин представитель, — сказал наконец Мак-Кенти. — Гонорар вам приготовлен. Вас, вероятно, больше устраивают наличные?

Чрезбэр выдвинул ящик стола и вынул пачки. Глаза шкипера заблестели.

— Мой хозяин просил передать следующее, — начал он и добросовестно рассказал о предприятии с адскими машинами, умолчав, однако, о своем участии в нем.

Мак-Кенти слушал, чуть наклонив голову и все так же пристально глядя на «Неизвестного друга».

— Это все? — спросил он, когда рассказчик смолк.

— Все.

Мак-Кенти посмотрел на Чрезбэра и улыбнулся. Тот тихонько засмеялся.

— Боже мой, да какой же младенец не знает, что такими делами занимается Брегер? — сквозь смех сказал Чрезбэр.

— Нам нужно выяснить, кто дал Брегеру этот заказ? — обратился Мак-Кенти к Биллю.

— Боюсь, что хозяин этого не знает…

— Вы слышали, Чрезбэр? За детские сказки он хочет пятьдесят тысяч!..

Мак-Кенти продолжал добродушно улыбаться. Чрезбэр спрятал пачки в стол. Сердце у шкипера упало.

— Это нечестно, господин Мак-Кенти, — пролепетал он.

— Почему же, нечестно? Если бы вы помогли нам узнать то, что нас интересует, я не пожалел бы и ста тысяч.

— Хозяин не знает…

— Узнаем собственными силами. А вы сбросьте этот глупый парик и бороденку. Вы должны выступить перед своим хозяином в натуральном виде. Мы пригласим его. Я имею в виду Брегера. После небольшой очной ставки Брегер заговорит, ручаюсь вам.

— Никогда! — в ужасе вскрикнул Билль, не замечая, что этим окончательно выдает себя.

— Вы слишком боитесь своего хозяина, — снисходительно улыбнулся Мак-Кенти. — Помните, что в моем доме вам ничто не угрожает. Итак, господин… господин…

— Билль, — подсказал окончательно сбитый с толку «Неизвестный друг».

— Послушайте, господин Билль, ну чего вам бояться? Выдавать вас Брегеру я не собираюсь. Но встретиться с ним вам придется.

— Ни за что! — в страхе воскликнул Билль.

— Как прикажете вас понять? — строго спросил Мак-Кенти. — Значит, вы обманщик? Извольте доказать то, что вы нам говорили, иначе разговор пойдет другой!

Только теперь Билль понял всю серьезность своего положения.

— Брегер отопрется, — угрюмо пробурчал он.

— Предоставьте мне судить, кто из вас двоих скажет правду, — возразил Мак-Кенти.

Чрезбэр легонько взял неудачливого шкипера за бородку и снял ее. Парик Билль стащил уже сам.

Когда Билль удалился в отведенные ему покои, начальник охраны восхищенно воскликнул:

— Господин Мак-Кенти, вы гениальный детектив!

— Дело гораздо проще, Чрезбэр, — усмехнулся Мак-Кенти. — Когда мерзавец рассказывал о своих похождениях, я ломал себе голову: где я видел эту квадратную морду? И все-таки вспомнил. Поджидая Чьюза в гараже «Свободы», я увидел сквозь стекло одного из автомобилей человека с очень странным лицом, пристально смотревшего на Чьюза. Через мгновение автомобиль выехал из гаража. «Какая неприятная рожа, — подумал я. — Не лицо, а квадрат». Я не сразу узнал его потому, что тогда он был без бороды…

Получив от Мак-Кенти все необходимые указания, Чрезбэр, как опытный режиссер, принялся за подготовку Билля к встрече с Брегером. Чтобы выбить из него страх перед хозяином, он постарался внушить ему еще больший страх перед Мак-Кенти.

Когда на другой день двое дюжих молодцов ввели Билля в уже знакомый ему кабинет, он дрожал от страха перед Мак-Кенти и был готов решительно на все. Переступив порог, он сразу почувствовал себя, как под перекрестным огнем. Мак-Кенти и Чрезбэр не спускали с него глаз. Но не менее внимательно следил за каждым движением его лица и Брегер. За креслом «короля бандитов» стоял его неизменный секретарь и телохранитель Свакс. Он, казалось, совершенно не интересовался Биллем и даже не смотрел на него, но присутствие этого безукоризненно сложенного молодого человека вызвало у Билля новый и еще более острый приступ страха. Свакс славился тем, что всаживал пулю с любого расстояния и в любую мишень. Кроме того, он обладал счастливым свойством без слов понимать каждое приказание своего хозяина.

Билль заставлял себя смотреть Брегеру прямо в глаза до тех пор, пока тот не отвернулся, придав своему лицу выражение полного равнодушия. Всем своим видом Брегер старался показать, что не имеет о вошедшем человеке никакого представления. Но все-таки той минуты, когда Брегер и Билль скрестили свои взгляды, было достаточно для того, чтобы Мак-Кенти все понял, а Брегеру стало ясно, что Мак-Кенти все понимает.

Тем не менее, игра продолжалась.

— Первый раз вижу этого человека, — сквозь зубы процедил Брегер.

— А вы что скажете, Билль? — уже не сомневаясь в успехе, озорным тоном спросил Мак-Кенти.

Билль тоже понял, что игра выиграна. Все в нем возликовало. Даже страх перед Брегером куда-то пропал. Теперь он хотел только одного: как можно злее отомстить этому человеку, которого он еще недавно так боялся.

— У хозяина от страха отшибло память, — нагло усмехаясь и прямо глядя на Брегера, сказал он. — Когда он посылал меня ставить адскую машину в автомобиль Чьюза, он был в твердой памяти…

Брегер даже не посмотрел на Билля.

— Много ли спросил с вас этот субъект за комедию? — обратился он к Мак-Кенти.

Билля взорвало.

— Нечего кривляться, хозяин! — крикнул он. — Тоже строит из себя благородного! За что вы схватили моих братьев? Только подлецы так поступают!

— Предатель! — не выдержал Брегер.

В тот же момент в руке Свакса блеснул маленький револьвер. Но Чрезбэр успел молниеносно перегнуться через стол и ударил Свакса по руке. Пули просвистели мимо, со стены посыпалась штукатурка. Билль выскочил из комнаты, один из конвоиров кинулся за ним, другой вцепился в Свакса. Все произошло почти одновременно. Только Мак-Кенти не шевельнулся.

— Ваши люди дурно воспитаны, господин Брегер, — сказал он с брезгливой миной. — У меня в доме не стреляют.

— Зато в вашем доме пользуются доверием предатели, — надменно возразил Брегер.

— Я вижу, что вам несимпатичен этот молодой человек. Тем хуже для вас. Отвечать все равно придется.

— Я ничего не скажу.

— Что ж, я приглашу журналистов. Небольшое интервью в вашем присутствии. Мак-Кенти рассказывает, как господин Брегер устроил покушение на профессора Чьюза. Недурная сенсация, не правда ли?

— Я был другого мнения о вашем гостеприимстве…

— Э, бросьте жалкие слова! Я понимаю: вас удерживают этические соображения. Тайна заказа… Честь фирмы… Все это весьма похвально! Но бывают случаи, когда деловой человек не ограничивает себя этикой. К тому же, я привык вознаграждать людей за услуги, которые они мне оказывают.

— Сколько? — спросил Брегер.

— Сто тысяч.

— Триста.

— Пожалуйста.

— Еще одно условие…

— Слушаю.

— Выдайте мне предателя, — Брегер кивнул головой на дверь, в которую скрылся Билль.

Мак-Кенти на секунду задумался: все-таки он дал Биллю честное слово. Но, с другой стороны, Билль — предатель. Смешно церемониться с предателем…

— Хорошо. Но не раньше, чем дело будет кончено.

— Какая гарантия? — спросил Брегер.

— Честное слово, — торжественно ответил Мак-Кенти.

— Этого для меня достаточно, — с достоинством поклонился Брегер.

— Но зато вы обещаете мне, что больше ничего не предпримете против Чьюза.

— Хорошо.

Брегер поклонился еще раз. Он не спеша принял деньги, спрятал их и, подойдя к Мак-Кенти, тоном заговорщика прошептал ему на ухо:

— Заказ я получил от господина Генри Бриджера, директора фирмы «Универсал сервис».

По лицу его разлилось злорадство. Мак-Кенти не подал виду, что заметил это.

Только когда гости ушли, он дал волю душившему его раздражению. Черт возьми! Он считал, что вплотную подошел к цели, а оказалось, что у цепочки есть еще одно звено!

Но настоящее бешенство охватило его после разговора с Бриджером. Директор «Универсал сервис», в отличие от Брегера, не стал отпираться. Весьма вероятно, что компаньон уже успел его предупредить, недаром он потребовал такую же сумму, как Брегер.

Сначала Мак-Кенти попросту не поверил. Что за чепуха: анонимный клиент с запечатанным конвертом! Глупая насмешка!

— Посудите сами, господин Мак-Кенти, — убеждал его Бриджер. — В моем посредническом отделе заказы не совсем такие, как у вас. Мои клиенты — очень скромные люди, известность их не прельщает.

План Мак-Кенти рухнул. Цепь порвалась! Но весь ход дела окончательно убедил его, что организатором покушения был Ферн. А для того, чтобы прижать к стене Ферна, требовались неопровержимые улики.

Однако и теперь Мак-Кенти ни на секунду не помышлял об отступлении. В этом мире нельзя было отступать. Если бы он отступил — ему сейчас же перегрызли бы глотку. Лучше уж он попробует перегрызть. Что ж, что это Докпуллер? У Мак-Кенти тоже зубы. Есть же в океане рыба, которая проглатывает вдвое большую, чем она сама…

Мак-Кенти пригласил к себе Регуара, как столичного представителя Докпуллера. Беседа шла все в том же кабинете, но с глазу на глаз. Мак-Кенти выразил глубокое сожаление, что господин Докпуллер не только не сотрудничает с «Электрической компанией», но действует в ущерб ее интересам, пытаясь единолично завладеть лучами Чьюза. Регуар, конечно, с негодованием отверг такое предположение.

— Несмотря на наши недоразумения в прошлом, — сказал Мак-Кенти, — я буду с вами откровенен, господин Регуар. Надеюсь, вы не принадлежите к тому кругу наивных читателей, которые искренне верят, будто я спас Чьюза случайно?

Регуар молчал.

— Нет, это не было случайностью, — продолжал хозяин. — Я своевременно узнал о заказе Бриджеру и о передаче заказа Брегеру… Я спас Чьюза и захватил убийцу. Если я все-таки допустил взрыв, то только для того, чтобы общество его слышало я знало, что он кем-то был подготовлен. Кем? Мне остается сказать об этом обществу.

— Арабские сказки, — презрительно протянул Регуар.

— Вы думаете? — усмехнулся Мак-Кенти и нажал кнопку на столе.

Снова на сцену выступил Билль. Он уже освоился со своей ролью. Со всеми подробностями он рассказал о своих похождениях. Так как Мак-Кенти увеличил сумму гонорара, показания Билля приобрели большую точность. Он утверждал, что заказ, полученный Брегером, исходил от самого Докпуллера.

— Нашли чем удивить! — небрежно бросил Регуар, когда Билля увели. Публика отлично знает, что можно купить любые показания.

— Вы забываете, что убийце грозит электрический стул! — возмутился Мак-Кенти. — Впрочем, как вам угодно. Господин Докпуллер вряд ли будет доволен, когда это, да, кстати, и кое-что еще, появится на страницах «Утренней мысли»…

Регуар внимательно посмотрел на Мак-Кенти и понял, что тот не шутит.

— Я буду очень рад, если господин Докпуллер избавит меня от этой печальной необходимости, — тоном искреннего огорчения продолжал Мак-Кенти. — Я сторонник солидарных действий людей большого дела. К чему выносить домашние недоразумения на потеху невежественной толпы? Не проще ли столковаться полюбовно? История нам не простит, господин Регуар, если мы сами, своими руками, будем расшатывать пьедестал, на который она нас поставила. У нас есть долг перед обществом, не забывайте об этом!

Регуар молчал. Мак-Кенти в возбуждении прошелся несколько раз по кабинету.

— Итак: мир или война? Пока еще не поздно, я предлагаю мир. Соединенными силами мы легко справимся с Чьюзом, враждуя, мы его не осилим. К тому же, имейте в виду, что выстрелами и взрывами вы ничего не добьетесь. Чьюз утверждает, что без него никто не проникнет в тайну изобретения. Вы едва не зарезали курицу, которая может нести золотые яйца.

Регуар уехал в глубоком раздумье. Не то чтобы он был застигнут врасплох. По намекам «Утренней мысли» он понял, что Мак-Кенти что-то знает. Но он не ждал, что тот узнал так много.

Впрочем, Регуар довольно быстро сообразил, что ему следует делать. Верный слуга Докпуллера, он всегда стремился к успеху для своего патрона. Но ему было далеко не безразлично, чей именно план увенчается успехом. Когда план биржевого краха окончился провалом, это было вдвойне досадно, ибо этот план, был разработан им, Регуаром. Но покушение на Чьюза готовил Ферн, и Регуар ничего не имел против того, что оно провалилось. Теперь следовало окончательно скомпрометировать план, разработанный Ферном, а заодно и самого Ферна.

Регуар никогда не ссорился с Ферном, работал с ним дружно и даже кое в чем признавал его превосходство над собой. Но он просто не был бы деловым человеком, если бы пропустил такой прекрасный случай подставить ножку человеку, стоящему ступенькой выше, и попытаться занять его место.

Вот почему, обрисовывая положение господину Докпуллеру, Регуар не поскупился на мрачные краски. В результате Докпуллер понял только одно: план покушения на Чьюза был организован легкомысленно. Мак-Кенти знал о покушении, сорвал его, поймал убийцу и теперь, видимо, располагает тяжелыми уликами, которые готов опубликовать в печати.

Ферн был подавлен таким оборотом дела и подозревал подвох со стороны коллеги. Он попробовал высказать предположение, что Мак-Кенти пытается шантажировать их. Регуар с пафосом возразил, что на карту поставлена честь фамилии Докпуллеров. Это произвело впечатление. Еще большее действие оказало на Докпуллера дословно повторенная Регуаром фраза о курице и золотых яйцах. Старик испугался и разозлился.

— Надо быть проницательнее, — раздраженно бросил он Ферну. Даже глазки его, обычно пустые и бесцветные, засверкали гневом.

Ферн почтительно наклонил голову. Регуар торжествовал. Подкоп был начат удачно.

Докпуллер пригласил к себе Мак-Кенти. Беседа происходила без свидетелей. А уж то, о чем господин Докпуллер считает нужным говорить наедине, никому знать не надлежит.

Так обществу и не суждено было насладиться «самой потрясающей сенсацией нашего века», которую обещала ему «Утренняя мысль». Буря не состоялась. Она прошла на тех подводных глубинах, куда не проникают взоры «невежественной толпы». Ничто не возмутило безмятежно гладкой морской лазури.

И что может быть в самом деле приятней тихой, мирной погоды? Господин Докпуллер был очень доволен. Воспитанный в строгих началах христианской морали, он сумел примирить ее с принципами делового человека. Он был твердо убежден, что даже сам господь бог, творя вселенную, в таком большом бизнесе не мог обойтись без некоторых закулисных мер. Понятно, в библии о них нет ни слова. В этом-то и вся соль морали! Господин Докпуллер почел бы верхом безнравственности, если бы кто-нибудь посмел заговорить вслух о некоторых его мерах. И он был доволен, что эту опасность предотвратил.

Доволен был и Мак-Кенти. Он не жалел о понесенных затратах, ибо верил, что теперь курицу заставят нести золотые яйца. Был доволен также и Билль, когда Мак-Кенти пунктуально рассчитался с ним. Внезапно разбогатевший шкипер уже видел себя на корабле, пересекающем океан.

Но Мак-Кенти был так же щепетилен и по отношению к Брегеру. Поэтому на одной из центральных улиц два автомобиля обстреляли третий, остановили его и похитили пассажира. Шофер, доставленный в полицию, ничего не мог показать о похищенном, кроме того, что у него было странное лицо квадратной формы.

Господин Брегер, конечно, мог бы рассказать больше. Он тоже остался очень доволен. Он вознаградил себя за те неприятные минуты, которые по вине Билля пережил в доме Мак-Кенти. Он получил прекрасный случай продемонстрировать всю пагубность такого безнравственного поступка, как предательство. Слуги его могли воочию убедиться, что от господина Брегера бежать можно только в могилу.

Гонорар Билля господин Брегер присоединил к своим доходам. Он считал это подтверждением принципа, который всегда исповедовал: работай честно, — и деньги придут сами собой. Словом, добродетель торжествовала, порок был наказан.

 

25. Юристы и парламентарии говорят свое слово

«Двадцатилетняя старуха» Эльга Оллис обратилась в суд с иском, требуя, чтобы Чьюз вернул ей похищенную молодость. В случае невозможности вернуть ей те годы, которые, по ее заявлению, были лучшими в ее жизни, она соглашалась удовлетвориться денежным эквивалентом в размере одного миллиона. Такова была, по ее мнению, цена человеческой юности. Адвокат «двадцатилетней старухи» Джон Грэпс (Чьюз сразу вспомнил этого гладко прилизанного лысеющего человека) точно обосновывал размер исковой суммы. Его объяснения по этому поводу были напечатаны во многих газетах.

Джон Грэпс не ограничился этим: он доказывал, что настоящее дело является отнюдь не гражданским, а уголовным, ибо преступление Чьюза может быть приравнено к членовредительству и намеренному лишению трудоспособности.

Адвокат Чьюза Самуэль Ношевский опубликовал ответную статью. Отрицая самую возможность внезапного постарения, Ношевский главный удар направил против юридических доводов Грэпса, доказывая, что постарение нельзя рассматривать, как членовредительство. Джон Грэпс сейчас же ответил, что старость закономерна только в старые годы жизни, насильственное же причинение старости в молодые годы незаконно. С этой точки зрения, причиненные истице старческие морщины, порча фигуры, выпадение зубов должны рассматриваться как членовредительство. Самуэль Ношевский ответил, что согласно точному смыслу закона (глава такая-то, статья такая-то, параграф такой-то, пункт такой-то) старческие морщины, дурная фигура и выпадение зубов не подходят под понятие членовредительства. «Уважаемый господин Джон Грэпс, — писал Ношевский, — показал слабое знакомство с законами Великании». Джон Грэпс ответил, что еврей не имеет права учить его законам Великании. На этом научно-юридический спор прервался.

Чьюз, удивленный содержанием этой полемики, спросил своего адвоката, зачем он занимается чепухой.

— Любезный профессор, — возразил адвокат, — вы, естественно, незнакомы со всеми юридическими тонкостями, а потому предоставьте действовать мне. Неужели я сам не понимаю, что мои статьи — чепуха?

Ввиду юридической сложности дела многие газеты обратились за разъяснением к генеральному прокурору. Интервью прокурора было помещено во всех газетах.

— Настоящее дело, — сказал генеральный прокурор господин Уолтер Брайф, представляет собой значительные трудности. Нам не известны прецеденты. Закон не предусматривает случая насильственного причинения старости. Но поскольку подобное явление прежде всего нарушает личную свободу, столь высоко чтимую в ВДР, закон, естественно, в силу своего свободолюбивого духа, не может пройти мимо этого явления. Вопрос, таким образом, лишь в том, по какой статье квалифицировать данный случай. Возможны разные варианты: членовредительство, хищение, оскорбление действием. Пока суд рассмотрит дело в гражданском порядке.

Домогательства Джона Грэпса и интервью прокурора вызвали бурю протеста среди ученых, студентов, рабочих. «Ассоциация прогрессивных ученых» заявила в своем бюллетене, что «подготовляемая против величайшего ученого судебная комедия представляет собой позор, равного которому не помнит история, и выставит Великую республику в самом смешном и жалком виде перед лицом мирового общественного мнения».

Группа прогрессивных депутатов подняла вопрос об Y-лучах в парламенте. Указывая на общенациональное и даже мировое значение изобретения, депутаты предлагали парламенту выделить специальную комиссию в составе членов парламента и виднейших ученых-экспертов для всесторонней научной, общественной и экономической экспертизы изобретения. Впредь до решения комиссии всякие судебные иски против профессора Чьюза признать преждевременными. В случае, если выводы комиссии совпадут с утверждениями профессора Чьюза, принять следующие меры: 1) обсудить в парламенте возможности осуществления изобретения за государственный счет; 2) прекратить судебные иски против профессора Чьюза, как несостоятельные; 3) произвести расследование нашумевшей истории с Эльгой Оллис для привлечения организаторов к судебной ответственности по обвинению в мошенничестве.

Выдвинувшая это предложение группа депутатов была малочисленной, но в нее входили и ее поддержали некоторые видные общественные деятели. Требование же создать комиссию было столь естественным и обычным в практике парламента, что уклониться от него представлялось чрезвычайно трудным.

После выступления инициатора заявления прогрессивного депутата Рони выступил Кэрс, известный реакционный депутат. Он заявил, что изобретение Чьюза, так же, как и возбужденный против него иск, является частным делом и, как таковое, не должно интересовать парламент. Он даже не считает возможным тратить на них то драгоценное время, которое назначено для государственных дел. (Аплодисменты справа.)

— Не для того выбирал нас народ! (Шумные аплодисменты справа.) Наше время принадлежит не нам, а народу! (Бурные аплодисменты справа.) Для этого рода дел имеются другие учреждения, в данном случае, например, суд, который сам отлично разберется. Вмешиваться в его функции значило бы не доверять не только суду, но и конституции ВДР. (Аплодисменты справа.) Это является оскорблением ВДР, каковое действие, несмотря на всю его чудовищность, становится объяснимым, если вспомнить, от кого оно исходит. (Бурные аплодисменты справа, сильный шум слева.)

Далее Кэрс взял под защиту прокурора, на которого нападал Рони, но тут же заявил, что он не согласен с мнением прокурора об отсутствии прецедентов. Наоборот, известны случаи превращения женщин, если и не в старух, то… некоторые другие случаи, а если возможны одни превращения, то почему невозможны другие? Кэрс заявил, что он опирается на такое авторитетное свидетельство, которому никто не смеет не поверить.

В напряженной тишине он потряс над головой толстым томом и воскликнул:

— Это свидетельство — библия! (Бурные аплодисменты справа.)

Так как Кэрс начал с первой страницы, ничего не утаивал, читал не спеша, с выразительностью, какой позавидовал бы любой актер, то добрался до интересовавшего его прецедента лишь к концу пятого дня. Этим прецедентом оказалось превращение жены Лота в соляной столб. При этом сообщении некоторые депутаты сами чуть не превратились в соляные столбы. Но затем, сообразив, какой неопровержимый аргумент выдвинул Кэрс, депутаты наградили его бурной овацией.

Выступивший вслед за Кэрсом депутат Дэбон выразил свою радость по поводу того, что замечательная речь его почтенного товарища по партии внесла в дело полную ясность.

— Вряд ли кто-нибудь посмеет теперь толковать о мошенничестве. Впрочем, можно ожидать, — язвительно заметил Дэбон, повернувшись в сторону Рони, — что красные опустятся до кощунственного отрицания свидетельств библии!

Когда появившийся на трибуне Рони действительно продолжал упорствовать, возмущенный зал проводил его криками:

— Долой красного врага библии!

Депутат Бустель, декан юридического колледжа, известный знаток вопросов частного права, доказал, что вмешательство парламента в частноправовые споры граждан Эдварда Чьюза и Эльги Оллис явилось бы вопиющим нарушением принципов свободы…

Несмотря на всю глубину парламентской дискуссии, интерес к ней заметно охладевал. Не только хоры для гостей пустовали, но и в зале осталось так мало депутатов, что когда на десятый день прения исчерпались, принять резолюцию оказалось невозможным из-за отсутствия кворума.

Не ожидая исхода парламентской дискуссии, имевшей чисто теоретический характер, суд начал разбор иска о возврате похищенной юности.

 

26. Дело о похищенной юности

Чьюз все-таки еще не верил, что суд состоится, — он казался ему более нелепым, чем все те нелепости, через которые ему уже пришлось пройти.

— Вы знаете, я иногда чувствую себя не живым человеком, — говорил он Ношевскому, — а героем какого-то сатирического произведения.

— Вероятно, так же чувствовал себя тот, кого осудили за преподавание теории Дарвина, — заметил Ношевский. — Если был возможен тот процесс, то почему невозможен этот? Согласитесь, профессор, теория Дарвина пользуется еще более всеобщим признанием, чем ваше открытие. Не забывайте и того, что уже в двадцатом веке слушались дела о «ритуальных убийствах».

— Так что же, мы, по-вашему, живем в средневековье? Может быть, меня сожгут на костре, как ведьму?

— Нет, зачем же? — улыбнулся Ношевский. — В двадцатом веке существуют более усовершенствованные способы устранения опасных людей. Впрочем, если вы окажетесь в руках «рыцарей» или «золотых рубашек», то можете угодить и на костер!..

Только одно обстоятельство все-таки подбодряло Чьюза. Пока в парламенте шло чтение библии, авторитетная научная комиссия произвела исследование Y-лучей и снова пришла к заключению о том, что они совершенно безвредны для человека. Таким образом, Чьюз мог опереться на официальное научное решение, которое нельзя было так просто отвести, как это было сделано с заключением комиссии «Ассоциации прогрессивных ученых».

Одновременно с выступлением прогрессивных депутатов парламента буря протестов против предстоящего процесса поднялась как в самой стране, так и за ее пределами. Количество телеграмм, резолюций ученых обществ, рабочих организаций, профсоюзов, научных институтов все увеличивалось; телеграммы на имя правительства требовали не допустить фарса, позорящего страну. Не было уже уголка на земном шаре, откуда бы не шли эти телеграммы. «Горячие новости», «Рекорд сенсаций» и подобные им газеты сначала пробовали величественно игнорировать это движение, но и они не выдержали, когда «Рабочий» опубликовал открытое письмо Чьюзу от академий, научных институтов, научных организаций и профсоюзов Коммунистической страны. В этом письме выражалось соболезнование профессору Чьюзу по поводу того, что ему приходится жить и работать в стране, которая еще не вышла из полосы средневековья и где ученых судят, как колдунов и ведьм. «Неслыханное оскорбление!», «Коммунисты смеют нас учить!», «Вмешательство во внутренние дела!» — наперебой закричали газеты «Рекорд сенсаций» и «Горячие новости». Газета «Руки по швам!» требовала немедленного разрыва дипломатических отношений, объявления войны и воздушной бомбардировки коммунистической столицы. «Мы им покажем средневековье! — кричали „Руки по швам!“ — Наша авиация и бомбы докажут им, что мы самая передовая страна!»

«Свобода» была несколько умереннее.

«Всему миру известно, — писала газета, — что в Коммунистической стране академии и научные институты являются государственными организациями. Поэтому заявление от их имени представляет собой не что иное, как попытку вмешательства Коммунистического государства во внутренние дела Великой Демократической республики. Иск гражданки Оллис к гражданину Чьюзу — частный спор двух свободных граждан Великой Демократической республики и, как таковой, подлежит рассмотрению нелицеприятного суда. Письмо коммунистических академий и институтов является недостойной попыткой оказать давление на свободный суд, что противоречит принципам и традициям великанской демократии. Факт посылки вышеназванного письма доказывает, что в Коммунистической державе эти великие демократические принципы попираются, но Великая Демократическая республика и все цивилизованное человечество свято чтут их. Вышеназванное письмо нарушает основные права человека, свободу совести и прочие демократические свободы. Если у Чьюза осталась хоть капля патриотизма, он сам должен потребовать, чтобы оскорбительное письмо было взято назад».

Чьюз не заставил себя долго ждать. В «Рабочем» появился его ответ: «Друзья и коллеги! — писал он („О, он называет коммунистических ученых друзьями!“ — завопили „Горячие новости“). — Я благодарен вам за поддержку и сочувствие. Конечно, нашу страну оскорбляете не вы. Ее оскорбляют те, кто смеет обвинять ученых в колдовстве. Но я верю в наш народ и поэтому верю, что судебная комедия будет разоблачена».

Через несколько дней последовал взрыв, не менее оглушительный: «Рабочий» перепечатал интервью, данное профессором Чьюзом-младшим журналистам в коммунистической столице.

«— Меня спрашивают, возможен ли все-таки этот чудовищный процесс, — сказал профессор Чьюз-младший, — это нелепое „дело о похищенной юности“?

Самый этот вопрос показывает, какая пропасть разделяет наши социальные системы. Что бы вы ни слышали, что бы вы ни знали о нашей стране, вам все-таки кажется невероятным, что ученого, средь бела дня, в столице крупнейшего государства, гордящегося своей цивилизацией, могут обвинять в том, что правильно названо в письме ваших ученых колдовством. А для меня, родившегося и прожившего много лет в этой стране, понятно другое: в нашей стране уже нельзя обойтись без таких процессов, наш социальный строй не может без них существовать. Вы помните, как в течение нескольких лет весь мир защищал двух никому неведомых людей. Невиновность их была очевидна, и все-таки наши правители посадили их на электрический стул. Подумайте о том, что наши судьи не засудили Дарвина только потому, что он не мог попасться им в лапы, но они сделали это посмертно в лице одного из его последователей. Они даже не подозревают, что человека оскорбляет родство не с обезьяной, а с ними, господами судьями. Нет, такие процессы у нас неизбежны: большой обман проходится подпирать малыми обманами.

Вас, может быть, удивит то, что очередное мошенничество со старой „юной девой“ я называю мелким обманом. Конечно, само по себе оно не так уж мелко, но сравните его с тем грандиозным мошенничеством, благодаря которому безобразная старуха-плутократия, кривляясь и кокетничая, в течение многих десятилетий выдает себя за прекрасную юную деву-демократию! А в ней демократии столько же, сколько юности в старой мошеннице, выступающей сейчас на суде. В этом смысле предстоящий процесс приобретает, мне кажется, символическое значение».

Что тут произошло! «Изменник, величайший преступник всех времен и народов» — других названий для Чьюза-младшего у газет не нашлось. Они так набросились на сына, что даже на некоторое время забыли об отце.

Редактор «Рабочего» Рэдчелл был вызван в Комиссию по расследованию антивеликанской деятельности. Его спасла только депутатская неприкосновенность: он был членом парламента.

В такой атмосфере начался сенсационный судебный процесс. Наплыв зрителей был так велик, что из сравнительно небольшого зала, где обычно рассматривались гражданские иски, суд сразу же был перенесен в крупнейший зал столицы.

Каждое утро Чьюз, под охраной группы вооруженных студентов — членов «Союза защиты Чьюза», подъезжал к зданию суда. Он протискивался сквозь узкий проход, оставленный между двумя рядами юпитеров и киноаппаратов.

В тот же день на страницах газет, на экранах кино и телевизоров появлялись многочисленные снимки: «Чьюз выходит из автомобиля», «Чьюз разговаривает со своей охраной», «Чьюз идет к зданию суда», «Чьюз хмурится», «Чьюз чихнул».

По этому же коридору под темной вуалью проходила «двадцатилетняя старуха» — и опять весь мир видел? «Эльга Оллис выходит из автомобиля», «Эльга Оллис идет в суд», «Эльга Оллис страдает под вуалью»… Какое прекрасное время для газетчиков! Они упивались, они разрывались на части, они сходили с ума!..

Процесс грозил затянуться надолго: свидетели насчитывались сотнями.

Первые три дня были посвящены выяснению картины событий, развернувшихся перед домом Чьюза. Двести с лишним свидетельниц — «юных дев» единодушно опровергали заявление Чьюза о том, что он не выходил из своего кабинета. Все они видели его на подоконнике рядом с этим ужасным аппаратом. Блеск направленных на них лучей был ярче солнца. Многие свидетельницы ощущали даже ожоги. Особенно выразительно рассказывала об этом прелестная Дороти Эрландо. Она провисела на решетке несколько минут и спаслась от постарения только благодаря героизму Эльги Оллис, которая прикрыла ее своим телом.

— Зато как поплатилась несчастная Эльга! — патетически воскликнула Эрландо.

И весь зал перевел глаза с прекрасной «юной девы» на древнюю старуху, в которой никак нельзя было узнать миловидную Эльгу, столь хорошо знакомую публике по многочисленным фотографиям.

О версии с медным тазом Чьюз молчал. Если это и было правдой, то все-таки носило слишком уж неправдоподобный характер, чтобы говорить об этом на суде, да еще без всяких доказательств. Адвокат Ношевский даже считал, что это только повредило бы делу. Он, правда, узнал о самоубийстве Уиппля, но в тайну его проникнуть не мог. Ношевский избрал другой способ защиты.

Он объяснил суду, что прожектор настолько велик, что ни перенести его, ни поместить на подоконнике просто невозможно. Окна же лаборатории выходят не на улицу, а в сад. Ношевский приглашал суд выехать на место, чтобы убедиться в этом.

Адвокат истицы Джон Грэпс возразил, что у профессора Чьюза могли быть аппараты меньшего размера, которые теперь скрыты или даже уничтожены. Судья согласился с ним и от выезда на место отказался.

Адвокат Ношевский представил заключения двух научных комиссий. Адвокат Грэпс заявил, что он относится с полным уважением к обеим комиссиям и не имеет ни желания, ни права оспаривать их выводы. Но профессор Чьюз изобрел целую серию лучей различной интенсивности — в этом можно убедиться, прочитав его статью (Грэпс прочел выдержки). Где же гарантия, что профессор Чьюз представил комиссиям для обследования те самые лучи, которые он направлял против «Юных дев»? Где гарантия, что он не скрыл наиболее вредные лучи? Заключения комиссий только показывают, что среди лучей Чьюза есть безвредные, — в этом никто не сомневается! Но никто также не сомневается и в том, что среди этих лучей есть весьма вредные. Доказательства — налицо! (Трагический жест в сторону истицы.)

Четвертый, пятый и шестой дни были заняты выяснением картины превращения Эльги Оллис в старуху. Прошло около ста свидетелей и, главным образом, свидетельниц, которым посчастливилось быть в этот трагический момент в магазине Конрой и Конрой. При описании этой сцены многие присутствовавшие на суде дамы плакали.

Адвокат Ношевский подробно интересовался тем, как расположена комната продавщиц в соответствующем отделе магазина Конрой и Конрой, имеет ли она отдельный вход, кроме выхода в зал магазина, присутствовал ли кто-нибудь в комнате во время «превращения».

Чьюз уже не слушал. Вереницы «юных дев» ему невероятно надоели. Он углубился в свои мысли.

Седьмой день был посвящен самому серьезному вопросу: выяснению тождества между старухой, называющей себя Оллис, и прежний, молодой Оллис. Главной свидетельницей со стороны истицы была Люсинда Оллис, мать Эльги, которая без всяких колебаний признала в старухе свою дочь.

— Как же это не Эльга, — говорила мать, — если она знает всю нашу жизнь с момента, когда ей было лет шесть, знает всех родственников, все семейные тайны?

Адвокат Джон Грэпс спросил свидетельницу, не может ли она перед судом задать своей дочери такие вопросы, ответы на которые доказали бы, что та действительно ее дочь. Во избежание всяких сомнений Грэпс предложил, чтобы истица была временно удалена из зала, а мать сообщила суду вопросы и правильные ответы на них.

Когда все это было проделано и старуха вновь появилась в зале, напряжение дошло до предела.

— Скажи-ка, дочка, — спросила Люсинда Оллис, — кого из наших родственников ты особенно любила?

— Ну, конечно же, дядюшку Тома, — улыбнулась беззубым ртом старуха.

— Может быть, ты опишешь его наружность?

— Маленький, толстенький, с цепочкой от часов на круглом животе, с вьющимися волосами вокруг блестящей лысины.

— А что вам, ребятам, особенно нравилось в дядюшке?

— Он постоянно угощал нас конфетами.

— А где он держал их?

— О, это мы хорошо знали! Мы забирались к нему на колени и запускали руки в левый карман пиджака.

Люсинда Оллис с торжеством посмотрела в зал: разве она не говорила, что ее дочка все помнит?

— А может быть, ты помнишь и тетушку Полли?

Да, старушка помнила и тетушку Полли, с вставной челюстью, которая вываливалась у нее, когда она засыпала в кресле, — это всегда очень удивляло и пугало детей.

После тетушки Полли принялись за дедушку. Семейные воспоминания, вероятно, продолжались бы бесконечно, если бы адвокат Самуэль Ношевский не заявил, что вполне удовлетворен.

— Ваша честь, — обратился Ношевский к судье, — если вы разрешите, я обязуюсь показать точно такой же фокус не дальше, чем завтра. Выберите кого угодно из публики, и он так же отлично вспомнит и расскажет о моем дядюшке Билле, о тетушке Розе, о моих дедушке, бабушке и всех родственниках до третьего колена.

Адвокат Джон Грэпс горячо протестовал против содержавшегося в этих словах недостойного намека, направленного против чести уважаемой престарелой матери, которая и без того убита ужасным горем. Только человек, лишенный всего человеческого, не поймет, что мать не может назвать своей дочерью постороннего человека. Что же касается предложения господина Ношевского относительно своих предков, то, он, разумеется, прав: каждому сидящему в зале хорошо известно, кто были его предки. Во всяком случае, каждому известно, что они не были гражданами ВДР. Вероятно, этим и объясняются такие выражения господина Ношевского, как «фокус». Эти выражения свидетельствуют о явном неуважении к суду ВДР. Необходимо напомнить господину Ношевскому, что он находится не в библейской стране своих предков. Необходимо призвать адвоката Ношевского к порядку.

Судья призвал адвоката Ношевского к порядку.

Но беспокойный адвокат решительно не хотел порядка. На другой же день он снова нарушил его. Началось с пустяков. Ношевский пожелал узнать у хозяина магазина господина Конрой, вызванного в качестве свидетеля, каковы были деловые качества Эльги Оллис как продавщицы. Господин Конрой отозвался о ней очень одобрительно: она, несомненно, была одной из самых ловких, способных и знающих продавщиц, специалисток по домашним электровещам.

Ношевский предъявил истице журнал «Всемирное зеркало» с кадром из киножурнала «Аргус». На этом кадре улыбающаяся Эльга Оллис предлагала покупателям товар.

— Скажите, это вы? — спросил он.

— Да, это я. Нет, это то, чем я была еще недавно, — сказала старуха с таким душераздирающим вздохом, что у многих дам невольно навернулись слезы.

Но Ношевского это не тронуло.

— В таком случае скажите, что вы продаете?

Старуха молчала.

— Что это такое?

Старуха молчала.

Зал затаил дыхание…

— Вероятно, фотография неясна, — вдруг сказал Грэпс.

— Фотография неясна, — повторила старуха. — Я не могу разобрать.

— Вполне возможно, — с готовностью согласился Ношевский, вытаскивая из-под кресла полированный ящичек среднего размера. — Я охотно помогу вам, продолжал он, раскрывая ящик и показывая его старухе. — Вот та же самая вещь, я сегодня купил ее в магазине Конрой и Конрой.

Он протянул старухе нечто металлическое, никелированное, с трубками и проводами. Но старуха спрятала руки назад.

— Продавщица объяснила мне способ употребления, но боюсь, не напутал ли я. Не будете ли вы добры объяснить мне назначение этой вещи?

Старуха молчала.

— Ну, по крайней мере, как она называется?

Старуха не ответила и на этот вопрос.

— Странно, очень странно, — с сожалением сказал Ношевский. — Ведь это же знаменитый комнатный электропылесос-пульверизатор — изобретение и монополия фирмы Конрой и Конрой. Может быть, вы все-таки скажете, сколько он стоит?

Старуха будто онемела.

— Тогда будьте добры сказать, сколько стоят электроутюги большого, среднего и малого размера? А комнатный вентилятор номер семнадцатый?

Старуха не произнесла ни слова.

— Я прошу суд, — сказал Ношевский, — выехать на место и установить, что все продавщицы магазина Конрой и Конрой отлично знают цены товаров, и умеют объяснить их употребление.

Адвокат Джон Грэпс немедленно выступил с протестом против этого предложения.

— Мой уважаемый коллега, — сказал он, — проявил большую изобретательность, но вместе с тем и поразительное непонимание той ужасной трагедии, которая произошла с этой несчастной женщиной. Для нас не прошло и месяца с того момента, как изображенная на фотографии прекрасная Эльга Оллис продавала пылесос-пульверизатор. Но это только для нас. Для несчастной Оллис в одну-две минуты промчалось тридцать, сорок, пятьдесят, — мы не знаем даже сколько лет. В эти несколько минут весь организм ее мгновенно изменился. Почему же вы не допускаете, что изменила ей и память?

— Однако она отлично помнит даже детские годы, — перебил Ношевский.

Судья призвал беспокойного адвоката к порядку.

— Что же в этом удивительного? — возразил Грэпс. — Старики всегда помнят детство лучше, чем зрелые годы. Кто из нас не знает, что многие детские впечатления врезаются в память на всю жизнь? Во всяком случае, прежде чем обсуждать просьбу господина Ношевского, я прошу назначить медицинскую экспертизу, которая установила бы правильность высказанных мной соображений.

Судья удовлетворил ходатайство адвоката Джона Грэпса.

Экспертизе были поставлены два вопроса:

* Если человек в несколько минут стареет на несколько десятков лет, то возможно ли при этом такое же ослабление памяти, какое обычно сопутствует постепенному, нормальному постарению?

* Может ли старик с ослабленной памятью отчетливо помнить факты из своего детства?

Экспертиза заявила, что ответить на первый вопрос она затрудняется, так как случаи мгновенного постарения ей не только неизвестны, но и представляются невероятными с научной точки зрения. На второй вопрос эксперты ответили положительно.

На основании этого судья отказал адвокату Ношевскому в его просьбе относительно выезда в магазин Конрой и Конрой.

На следующий день судья спросил, не может ли свидетельница Люсинда Оллис, ввиду возникших сомнений, представить какие-либо материальные доказательства того, что истица действительно является ее дочерью Эльгой Оллис.

— Могу, но стесняюсь, — ответила Люсинда.

— Вам нечего бояться, — торжественно сказал судья. — Здесь вы под защитой закона Великой Демократической республики!

Тогда мать сказала:

— У Эльги была большая родинка на левой ноге, чуть выше колена. Она немножко напоминала сердечко. Когда Эльга была маленькой, я часто целовала ее в это сердечко, и Эльга смеялась.

Тут Люсинда заплакала, ее примеру последовала старая Эльга, а вместе с ними заплакало не менее полусотни дам.

Когда шум от сморканий и всхлипываний несколько смолк, судья, в целях охраны нравственности, распорядился очистить зал от мужчин. Кроме судьи и секретаря, из мужчин остались в зале только Чьюз и оба адвоката.

Старой Эльге было предложено приподнять юбку и обнажить левую ногу выше колена. Взорам присутствующих тотчас же представилась родинка порядочных размеров, действительно весьма напоминавшая сердечко.

Люсинда Оллис зарыдала и упала в обморок. В ту же минуту зарыдали пятьдесят дам. Не менее десяти из них упали в обморок. Вследствие таких сильных потрясений среди слушателей и необходимости оказать пострадавшим срочную помощь заседание было прервано.

Когда через час оно возобновилось, адвокат Ношевский заявил, что он располагает документом, опровергающим существование «сердечка» у настоящей Эльги Оллис.

— Ваша честь, — сказал адвокат, — по этой прекрасной фотографии вы можете убедиться, что молодая, прелестная Эльга Оллис была безукоризненнее солнца и никаких пятен не имела.

Адвокат предъявил номер «Всемирного зеркала» с кадром из знаменитого документального фильма «Аргус-журнал». Молодая Эльга Оллис, в купальном костюме, демонстрировала на пляже безупречность своего сложения.

Тут адвокат Джон Грэпс не выдержал и рассмеялся. Но он сейчас же принес суду свои извинения.

— Прошу простить этот невольный смех, — сказал он. — Неужели мой уважаемый коллега не понимает, что ни одна красивая девушка не допустит на фотографии никаких пятен? Разве хоть одна уважающая себя кинофирма допустила бы это? Ведь это означало бы пятно на ее репутации!

Ношевский заявил, что он просит приобщить фотографию к делу. Грэпс потребовал, чтобы экспертиза установила, можно ли удалить пятно с фотографии. Суд назначил экспертизу. Экспертиза сообщила о различных технических способах, какими пятно может быть удалено с фотографии. Судья отказал Ношевскому в его просьбе.

Наконец, по истечении двух недель, суд вынес решение: признать доказанным факт нанесения ущерба гражданке Великой Демократической республики Эльге Оллис гражданином ВДР Эдвардом Чьюзом путем злонамеренного причинения названной гражданке преждевременной старости при помощи особых лучей, изобретенных названным гражданином. На основании вышеизложенного удовлетворить иск гражданки Эльги Оллис к гражданину Эдварду Чьюзу в возмещение понесенных ею убытков в размере одного миллиона.

Газеты много писали о беспристрастности суда.

 

27. Непредвиденные обстоятельства

Мощная волна протестов против глупейшего обвинения «в злонамеренном причинении преждевременной старости» не прекращалась и по окончании процесса. Чьюз, до последней минуты не веривший в то, что суд посмеет удовлетворить дикий иск и пойти против мирового общественного мнения, был обескуражен приговором. Однако он решил бороться дальше и уполномочил Ношевского обратиться с апелляцией в Верховный суд.

Большой поддержкой явилось для него письмо от сына, полученное в эти дни.

«Отец, я верю: после тех испытаний, что ты перенес (хотя и вдали, я переживаю их с тобой), ты поймешь мой энтузиазм. То, что я увидел здесь, увеличивает мои силы в тысячу раз, и я хотел бы передать тебе в письме хотя бы часть моей энергии.»

И действительно, Чьюз чувствовал, как энергия переливается в него из строк письма. «Да, да, бороться, не уступать! — думал он. — Если это возможно там, то почему невозможно добиться этого и у нас?»

В последние дни Чьюз получал множество резолюций, телеграмм, писем с выражением сочувствия и обещанием поддержки. Писали совершенно незнакомые люди. Особенно поразило его коротенькое письмецо: «Вряд ли вы помните меня, профессор Чьюз, а я уже давно по фотографиям в газетах узнал, кто однажды подвез меня в своей машине. Может, мое письмо и ни к чему, а вот захотелось написать вам, чтобы вы услышали и мой голос. Ведь его вы не услышите ни в парламенте, ни в газетах. А таких, как я, много, очень много. Вот и хочется сказать вам, чтобы вы не забывали, что мы с вами». Ниже подписи шла приписка: «А дочка моя умерла».

И как в тот раз слова неизвестного человека вдохнули в него решимость, так и теперь его голос зазвучал для Чьюза громче и решения суда и неистовых воплей газет.

А газеты действительно вопили. Газета «Руки по швам!», орган «Ордена вольных тюремщиков вредных мыслей», требовала: «Будьте последовательны! Суд установил факт превращения юной девы в старуху. Значит, „лучи старости“, угрожающие безопасности свободных граждан Великой Демократической республики, должны быть запрещены, а опасные приборы конфискованы».

Вскоре все «демократические» газеты присоединились к этой кампании. И, наконец, «Орден вольных тюремщиков вредных мыслей» и «Орден рыцарей свободы» внесли в Верховный суд мотивированное заявление с требованием запрещения «лучей старости», как противоречащих великим принципам великанской свободы.

В ответ на это в Верховный суд посыпались петиции от ученых обществ с требованием отменить постыдный приговор суда и предоставить всемирно известному ученому свободу научной деятельности. Многие провинциальные студенческие общества объявили поход в столицу для подачи протестов и петиций в парламент и Верховный суд.

В этот момент крайнего обострения борьбы «Рабочий», как всегда, опубликовал нечто совершенно непредвиденное. Это снова было письмо ученых Коммунистической страны. В самом деле, кто мог предвидеть, что после недавнего скандала, после предупреждения, полученного редактором Рэдчеллом от Комиссии по расследованию антивеликанской деятельности, газета снова отважится на это! И теперь дело было уже не в отдельных фразах и выражениях. Дело было в том, что предлагали ученые-коммунисты!

«У нас ни один школьник, — писали ученые Чьюзу, — не верит в то, что ваши лучи старят. Если Верховный суд вашей страны действительно запретит лучи, мы обращаемся к вам, как к почетному члену нашей академии, с приглашением прибыть в нашу страну — здесь вы найдете полную свободу для научной деятельности.»

Газеты давно кричали на такой высокой ноте, что, казалось, повысить тон было уже невозможно. Но теперь они перещеголяли самих себя. И «Горячие новости», и «Рекорд сенсаций», и «Руки по швам!» дружно разоблачали «адскую затею коммунистов и семьи Чьюзов». Оказывается, Чьюз-младший, сбежавший к коммунистам, столковался в коммунистической столице с так называемыми красными учеными. Они решили перетянуть к себе и Чьюза-отца. Цель ясна: так как Чьюзу не удалось навредить своими «лучами старости» внутри страны, он перебирается с ними в Коммунистическую страну, вооружает своими аппаратами коммунистические аэропланы, и их армады налетят на Великую Демократическую республику, чтобы превратить все ее население в стариков и старух…

Верховный суд должен немедленно вынести решение о конфискации лаборатории Чьюза, как угрожающей свободе, и об аресте лжеученого, как предателя и изменника, перешедшего на сторону Коммунистической державы.

Через день в «Рабочем» появился ответ Чьюза.

«Дорогие друзья, — писал он, — меня глубоко взволновало ваше приглашение. Я знаю, что в вашей стране я мог бы работать свободно. Но я десятилетия работал в своей стране. В своей научной работе я не отступал ни перед какими препятствиями. Вам, ученым, это понятно. Я привык не отступать. И я не хочу отступать теперь, когда моими врагами оказались не микробы, а те, кто смеет называть себя людьми. Я не хочу отступать перед ними! Я хочу с ними бороться! Я не хочу, чтобы они превратили мою страну в посмешище, я не хочу, чтобы из моей страны в страхе разбегались ученые. Я остаюсь в своей стране. Я убедился, я знаю, что миллионы людей думают так же, как и я. Я остаюсь, чтобы при их поддержке бороться.»

«Хитроумное разоблачение» с треском провалилось. Клеймить Чьюза как «изменника» стало невозможно. Положение так осложнилось, что очередные номера газет — как ни трудно этому поверить — вышли без единой строчки о Чьюзе.

А движение в защиту «лучей жизни» продолжало расти. Профессиональные союзы обратились к своим членам с призывом помешать попыткам «запретить» лучи. В листовках разъяснялся смысл судебной комедии: под видом «запрещения» хотят овладеть лучами, чтобы передать их монополистам. Великое изобретение, которое могло бы облегчить судьбу народа, принесет только лишние прибыли предпринимателям.

Петиции с требованием отменить позорное решение суда собирали тысячи подписей. Перед зданием Верховного суда стояли очереди делегаций, пришедших вручить петиции. Чиновники сбились с ног, объясняя, что принятие таких петиций противоречит процессуальному кодексу.

В конце концов, была вызвана полиция. Произошли столкновения, и протестующие были вытеснены из здания суда и с площади.

«Ассоциация прогрессивных ученых» устроила большой митинг. Резолюция митинга была отпечатана многотысячным тиражом, и листовки широко разошлись по городу.

«Судебная комедия опозорила нашу страну на весь мир, — заявляла ассоциация. — Мы не допустим продолжения этого позора. Дело Чьюза — наше дело, дело нашей чести. Власть, которая постоянно кричит о священном принципе частной собственности, готовится украсть для монополистов великое изобретение, которое изобретатель хотел использовать в интересах народа. Если Верховный суд посмеет принять позорное решение, мы, десять тысяч прогрессивных ученых столицы, предупреждаем: мы защитим профессора Чьюза. Мы не допустим к нему полицейских и иных чиновников, мы станем перед его домом — посмотрим, решится ли наша так называемая демократическая власть обрушить на головы научных работников полицейские дубинки и слезоточивые газы.»

Общественное мнение было настолько возбуждено, что президент республики собрал министров, а господин Докпуллер — советников. После совещания президент республики вызвал по телефону председателя Верховного суда и имел с ним «беседу частного характера».

Господин Докпуллер уже давно находил, что движение протеста, вызванное этой дурацкой затеей с постаревшей «юной девой», приняло неприличные размеры. Ферн, автор «лучей старости» и организатор судебного процесса, болезненно переживал укоры патрона. Зато Регуар был преисполнен самых радужных надежд. На совещании он не упустил случая осторожно подтолкнуть коллегу к яме.

— Печать и правительство перестарались, — сердито сказал Докпуллер, возлежавший, как всегда, в своем огромном кресле. — Надо знать меру. Даже в нашей стране. Что вы предлагаете, господа?

— По-моему, ничего менять не следует, — беззаботно ответил Докпуллер-младший. — Верховный суд имеет право конфисковать лабораторию Чьюза.

— После письма коммунистических ученых? — прищурившись, спросил отец. — Да и наши «прогрессисты» грозят стать стеной у дома Чьюза. От них можно ждать всего.

— Ну и что ж? Их разгонят, — запальчиво ответил сын. — До каких пор мы будем оглядываться на наших красных и на Коммунистическую державу? Надоело!

— Факты не перестают существовать от того, что их не желают, — заметил отец.

— Так к черту такие факты! — вскричал Докпуллер-младший. — Я давно говорю, что Коммунистическую державу пора раздавить. Довольно с ней церемониться.

— Джонни, меньше говори! — сказал Докпуллер сыну, как маленькому (хотя ему было шестьдесят). — Ты не кандидат в парламент, а мы не избиратели. Ваше мнение, Ферн?

Первый советник находился в затруднении. Он понимал положение лучше «наследного принца», но вся беда состояла в том, что ему нелегко было признаться в провале собственного плана. Это было тем более трудно, что Ферн давно разгадал тактику Регуара и ясно видел, что тот ждет удобной минуты, чтобы его утопить…

— Я все-таки думаю, господин Докпуллер, что сейчас нашу линию трудно изменить, — осторожно сказал Ферн.

— А вы, Регуар?

— Я, господин Докпуллер, напротив, за маневренность. Верховный суд, мне кажется, должен удовлетворить апелляцию Чьюза.

— Нельзя сказать, чтобы ваш план отличался дальновидностью, — язвительно перебил коллегу Ферн. — Отказ в иске Оллис повлечет за собой разные глупые разговоры. Коммунисты молчать не станут. Да и Рони в парламенте… Вот последствия вашего плана…

— Это последствия не моего, а вашего плана, профессор Ферн! — возразил второй советник.

— Но и ваш план биржевого краха к цели не привел, — отпарировал Ферн. — В результате моего плана хотя бы «Лига спасения» распалась, а вы и этого не добились.

Докпуллер медленно переводил взгляд то на Ферна, то на Регуара. В его обычно бесцветных глазах мелькнуло что-то вроде оживления. Казалось, ссора советников развлекала его.

— Черт возьми, какой-то заколдованный круг! — воскликнул Докпуллер-младший. — И старый приговор не устраивает, и новый не устроит! Я же говорю, эти коммунисты так запутают…

— Джонни, говори меньше, — снова сказал отец. — Ничего заколдованного. Все просто, господа: старый приговор отменить, нового не принимать. Ясно?

Господин Докпуллер закрыл глаза. Советники переглянулись и поняли. Как просто, как гениально просто! Какая ясность и острота мысли в таком возрасте! Гениальность патрона на минуту снова примирила их.

Докпуллер-младший ничего не понял. Что поделать: он уже давно был на положении дофина при слишком зажившемся короле. Но он ничего не спросил и вслед за советниками на цыпочках вышел из комнаты.

Создавшееся положение заставило Верховный суд поторопиться с решением. Надо отдать справедливость Ношевскому: удачно составленное ходатайство значительно облегчило задачу Верховного суда. Сначала возмущенный Чьюз сам написал заявление в Верховный суд. Он доказывал вздорность иска и научную невозможность мгновенного постарения. Ношевский прочитал и безжалостно сказал:

— Прекрасная статья! Убедительная! Но для суда совершенно не годится.

— Разве суд не нужно убеждать? — удивился Чьюз.

— Не нужно. Для суда важна форма. Позвольте уж мне, профессор.

Он сел и за две минуты написал. Чьюз прочитал и поразился.

— Это же абсолютная чепуха, — сказал он.

— Именно эта чепуха и нужна.

В своем заявлении Ношевский с большой похвалой отозвался о ведении суда: ответчика все удовлетворяло, он не имеет никаких поводов для протеста. Но после решения суда появился новый казус: поскольку истица признана Эльгой Оллис, следовательно, она состоит в родственных отношениях со своей матерью Люсиндой Оллис. Согласно же точному указанию гражданского процессуального кодекса (раздел такой-то, глава такая-то, статья такая-то) кровные родственники истца, в том случае, если они материально заинтересованы в исходе процесса, не могут выступать в качестве свидетелей на стороне истца. Поскольку во время процесса родство истицы и свидетельницы установлено не было, у ответчика не было и причин для отвода. Ныне же, после решения суда, ответчик заявляет отвод против главной свидетельницы со стороны истицы Люсинды Оллис, как состоящей в кровном родстве с истицей и материально заинтересованной в исходе процесса. Так как решение суда в основном вытекает из показаний этой свидетельницы, ответчик ходатайствует об отмене решения.

— Боже мой, какая чушь! — снова вскричал Чьюз. — Выходит, я соглашаюсь, что эта старуха — Эльга Оллис?

— Какое это имеет значение! Важна форма.

— Как же можно требовать у суда не признавать в этой старухе Эльги Оллис на том основании, что я соглашаюсь с тем, что она Эльга Оллис?

— Повторяю: это форма, — уже с досадой сказал Ношевский. — Простите, профессор, вы совершенно не разбираетесь в юриспруденции.

— Ну и черт с ней, с вашей юриспруденцией, — сердито сказал Чьюз. — Видно, она из породы тех же наук, что и экономика Ферна. Делайте, как хотите.

Ношевский оказался прав. Аргументированное рассуждение Чьюза поставило бы Верховный суд в затруднительное положение. Заявление же Ношевского прекрасно укладывалось во все статьи и потому было признано подлежащим удовлетворению. Верховный суд отменил решение суда низшей инстанции. Дело было назначено на новое рассмотрение. Юридическая правда восторжествовала!

Итак, сенсационному процессу «о похищенной юности» предстояло повториться! Это была новая сенсация. Интерес к повторному процессу нисколько не уменьшился. Как старушка выкрутится теперь, без мамаши? А если не выкрутится, то крупный скандал неизбежен!

Опять из всех уголков страны и земного шара в столицу Великании полетели корреспонденты, фоторепортеры, кинооператоры… По мере того как день суда приближался, Чьюза охватывало все большее волнение. На первом процессе он был пассивен. Тогда он попросту не верил в возможность нелепого решения и предоставлял все Ношевскому. А дело было вовсе не в юридических хитросплетениях и даже не в личности старухи-самозванки, а в том, чтобы научно доказать нелепость всех обвинений, доказать, что это действительно обвинения в колдовстве. В этом духе ученый подготовил и написал свою речь.

По условию с адвокатом Чьюз должен был предварительно знакомить его со всем, что он собирался сказать на суде.

— Юриспруденция — дело тонкое, — говорил Ношевский. — Вы даже не представляете, какой вред может принести одно неловкое слово.

Чьюз передал свою речь Ношевскому, который тут же принялся ее читать. Профессор следил, какое впечатление производит она на адвоката. Но у Ношевского не хватило сил дочитать до конца.

— Любезный профессор! — воскликнул он, складывая рукопись и возвращая ее Чьюзу. — Вы хотите усыпить судей и корреспондентов. Они вам этого не простят.

Заметив, что Чьюз нахмурился, адвокат поспешил добавить:

— Прекрасная речь для собрания ученых! Но ведь ученых и без того убеждать не надо. А тут судьи, корреспонденты — какие они ученые? А вы хотите им доказать, что колдовство невозможно!

— Значит, опять плести ваши юридические сети? — спросил Чьюз. — Вы сами запутались в них.

— Возможно, теперь и этого не понадобится. Разве вы не заметили, профессор, что ситуация изменилась? Непредвиденные обстоятельства спутали игру с «лучами старости». Движение протеста и у нас и за границей оказалось сильнее, чем ожидали враги. Поэтому Верховный суд и удовлетворил апелляцию.

— Вы думаете, что они открыто признают свое поражение? — спросил Чьюз.

— На них это, конечно, не похоже, — задумчиво сказал Ношевский. Признаюсь, мне самому неясно, как они выпутаются из положения. Ясно только одно: проиграть мы уже не можем.

— Имейте в виду, что я предъявлю встречный иск. Я буду добиваться, чтобы суд разоблачил не только эту мошенницу, но и тех, кто за ее спиной.

— Боюсь, что это невозможно.

— Почему?

— К кому вы обратитесь с иском? К Эльге Оллис? Но суд установит, что старуха — не Эльга. А имя ее нам не известно. Суд, понятно, не может принять иска без указания имени ответчика.

— А разве суд и власти не обязаны задержать мошенника и установить его имя?

— Это дело гражданское, частное… Нет, профессор, что ни говорите, а юриспруденция — дело тонкое…

Наконец настал день процесса. Снова Чьюз прорвался сквозь строй обезумевших фото- и киночудовищ. Снова был переполнен огромный зал.

И вдруг все изменилось. Новая сенсация перекрыла старую.

За полчаса до начала процесса на одной из улиц, расположенных неподалеку от здания суда, произошел бой между людьми Брегера и людьми Лагриматти.

Между этими двумя солидными организациями издавна существовала глухая вражда, время от времени прорывавшаяся на поверхность подобными вулканическими извержениями. Это было не только враждой, но (как это ни странно в нашем веке!) чем-то вроде кровной мести. Широкая публика не понимала, что лежит в основе этой борьбы. Было ясно лишь, что где-то пути обеих мощных организаций пересекались. Общество Брегера имело универсальный характер, организация же Лагриматти, — как показывало само ее название: «Общество содействия и охраны торговли», — была более специализированной. Она обслуживала мелкую и среднюю торговлю. Предприниматели этих отраслей все поголовно состояли членами общества и с большой похвалой отзывались об организаторских способностях Лагриматти. С его появлением навсегда отошли в прошлое те мрачные времена, когда владельцу магазина приходилось платить двадцати мелким организациям, охраняющим торговлю, и когда, несмотря на это, витрины то и дело вылетали и товар выбрасывался на улицу, потому что не было заплачено двадцать первой конкурирующей организации. Лагриматти сумел объединить все эти враждующие мелкие силы в мощный синдикат, убрал и отправил к праотцам непокорных, превратил сговорчивых в своих помощников, контролеров, агентов и ввел твердую таксу. После этого в торговле воцарились порядок и благоденствие: каждый хозяин, вступая в «Общество содействия и охраны торговли» и аккуратно внося причитающиеся взносы, был действительно уверен в безопасности своего предприятия.

Но Брегер, организация которого, понятно, была еще более мощной, хотел во что бы то ни стало проделать с обществом Лагриматти то же самое, что тот сделал со своими мелкими конкурентами. Однако орешек оказался не по зубам. Лагриматти хотел оставаться полноправным хозяином в своем деле и не шел в синдикат Брегера. Это и породило смертельную вражду между двумя достойными свободными предпринимателями.

В последнее время она как будто заглохла. Поэтому новая вспышка застигла врасплох и публику, и прессу. Тем оглушительней была сенсация!

Через полчаса «Горячие новости», «Рекорд сенсаций» и все другие газеты вышли с аншлагами через всю полосу:

БОЛЬШОЕ СРАЖЕНИЕ БРЕГЕР — ЛАГРИМАТТИ

Полагают, что потери обеих сторон велики. На поле сражения остались два подбитых и сгоревших броневика.

Из посторонней публики убито четверо, ранено десять. Можно ожидать новых столкновений.

Ниже располагалось два больших портрета: господин Брегер, пожилой человек в темном костюме, с острым, худым, аскетическим лицом средневекового монаха, и господин Лагриматти, молодой красавец южного типа с ослепительной улыбкой, с черными вьющимися волосами, в светлом клетчатом спортивном костюме, за рулем своего автомобиля.

Газеты сообщали, что стычка возникла совершенно неожиданно. Оба броневика обстреляли друг друга из пулемета, а пехота залегла на тротуарах и вела перестрелку из пистолетов-автоматов. Среди публики возникла паника. Броневики были вскоре подбиты и загорелись. Исход сражения остался неясен, так как, отступая, противники, как обычно, увезли своих раненых и убитых. Подоспевшие на поле сражения полицейские бронированные автомобили уже не застали сражавшихся. Улица была безлюдна, только раненые из случайной публики стонали в лужах крови Санитарными машинами они были развезены по госпиталям. Четверо убитых доставлены в центральный морг. Личность двух убитых мужчин устанавливается. Личность женщин установлена — это известная по недавнему процессу Люсинда Оллис и старуха, именуемая ее дочерью Эльгой Оллис. По-видимому, обе они ехали на заседание суда. Мимоходом сообщалось, что суд за неявкой истицы дело слушанием отложил.

Через час вышли новые экстренные выпуски:

БРЕГЕР ЗАЯВИЛ, ЧТО ОН ЗАСТАВИТ

ЛАГРИМАТТИ ПОДЧИНИТЬСЯ

ЛАГРИМАТТИ ЗАЯВИЛ, ЧТО ОН НЕ УСТУПИТ

ОБОСТРЕНИЕ БОРЬБЫ НЕИЗБЕЖНО

Репортеры, явившиеся за интервью на загородную виллу Брегера, застали предпринимателя в его домашней церкви. Шла заупокойная месса по погибшим в столкновении брегеровцам. Журналисты были допущены в небольшую уютную церковь, отделанную черным деревом. Это позволило им сделать интереснейший снимок: коленопреклоненный господин Брегер молит об упокоении невинных душ, погибших за правое дело. Господин Брегер очень религиозен: в его церкви ежедневно совершаются службы, на которых он присутствует со своей семьей (снимок: молодая пышная дама, рядом очаровательные мальчик и девочка). Господин Брегер жертвует крупные суммы церковной организации «Христовы овечки», членом которой он состоит.

После вступления следовало интервью. Господин Брегер заявил, что в наш век прогресса все стремится принять монументальные формы предприятия, города, небоскребы… Всякий, препятствующий этому историческому движению, является жалким реакционером, который будет безжалостно сметен с дороги. Такие мелкие организации, как «Общество содействия и охраны торговли», просто смешны. Но войдя в мощный синдикат Брегера, они приобретают настоящую силу. И он, Брегер, заставит Лагриматти понять это.

В заключение репортеры спросили господина Брегера: какую марку бритв он предпочитает, что думает о международном положении, какую проблему внутренней политики считает наиболее назревшей, какие женщины ему больше нравятся, блондинки или брюнетки, какие книжные новинки этого — года он считает наиболее интересными и полезными?

Господин Брегер ответил, что он предпочитает электрические бритвы Конрой и Конрой; о международном положении он думает, что оно стало бы значительно приятнее, если бы Великания наконец раздавила Коммунистическую державу, которая готовится напасть на Великанию, и что если бы он, Брегер, был президентом и главнокомандующим, он уже давно и без особых усилий раздавил бы ее; по поводу внутреннего положения он сказал, что наиболее назрела проблема запрещения коммунистической партии, ибо коммунисты угрожают существованию цивилизованного общества, и добавил, что если бы он, Брегер, был парламентом и Верховным судом, то уже давно и без особого груда запретил бы ее, а коммунистов повесил; на вопрос о блондинках и брюнетках господин Брегер с чисто великанским юмором заметил, что он человек женатый и религиозный, а потому всем женщинам предпочитает жену: когда он женился, она была брюнеткой, и он предпочитал брюнеток, а теперь она блондинка — следовательно, он предпочитает блондинок; на вопрос о книжных новинках этого года господин Брегер заметил, что наиболее интересными и полезными он считает трактат доктора философии Сэмсама «О природе человека», учебник Эфери «Как безнаказанно совершить убийство» и телефонную книжку.

Интервью господина Брегера заняло полполосы и доставило читателям много удовольствия. Соседнюю половину полосы заняло интервью господина Лагриматти. Его удалось поймать в тот момент, когда, выйдя из загородной виллы, он садился в свой легкий, почти гоночный автомобиль, чтобы вместе с женой и любовницей отправиться в кабаре «Изысканные наслаждения» (фотоснимок: у машины один красавец и две красавицы). Господин Лагриматти — большой поклонник характерного балета и неаполитанских песенок. В ранней молодости он даже сам сочинил неаполитанскую песенку, но сейчас ее забыл. Несомненно, он был бы богатейшим человеком, если бы стал композитором и переложил на ноты все те чудные мелодии, какие приходят ему в голову, особенно во сне, но, просыпаясь, он их забывает. Он считает все домогательства Брегера смешными и беспочвенными. «Общество содействия и охраны торговли» стойко защищает интересы мелкие и средних торговцев, и господину Брегеру нечего сюда совать свой нос, если он не хочет, чтобы его прищемили! До каких пор эти наглые монополисты будут ущемлять интересы средних великанцев? На них, средних великанцах, держится вся страна, и он, Лагриматти, будет свято блюсти их интересы против жадных монополий. Нет, он не уступит Брегеру!

Лагриматти в его поездке сопровождал специальный автомобиль с телохранителями. Молодые люди воинственного вида и прекрасного телосложения зажимали под мышками пистолеты-автоматы. Господин Лагриматти просил репортеров не пугаться: его люди страшны только тем, кто строит против него козни. «Улыбнитесь, ребята!» — крикнул он, и молодые люди сверкнули жемчужными зубами.

Репортеры пожелали знать мнение господина Лагриматти о международном положении, о блондинках и брюнетках, о том, какие галстуки он предпочитает, верит ли он в загробную жизнь и какая книжка ему больше всего нравится.

Господин Лагриматти ответил, что галстуки он предпочитает красивые; о международном положении думает точно так же, как и газеты; хорошую блондинку предпочитает плохой брюнетке и хорошую брюнетку — плохой блондинке; насчет загробной жизни он заметил, что ему еще рано о ней думать, что Брегер напрасно надеется его туда отправить, если же он туда и попадет, то и там никогда не уступит Брегеру; насчет книжки он спросил: неужели господа репортеры считают его таким дураком, чтоб всерьез верить, будто он берет в руки какую-нибудь другую книжку, кроме чековой?

Три дня со страниц газет не сходили имена Брегера и Лагриматти. О несостоявшемся сенсационном процессе, о «лучах старости», о Чьюзе, об убитой старухе, именуемой Эльгой Оллис, — газеты забыли.

За три дня из Брегера и Лагриматти было выжато все. У сенсации есть свои законы. Она подобна взрыву: так же неожиданна, оглушительна и кратковременна. Продлить ее хотя бы на секунду так же невозможно, как хотя бы на секунду воскресить мертвеца. Да это и не к чему. Отжившая сенсация должна умереть, чтобы уступить свое место молодой. И если сенсация — взрыв, то газета — мотор, работающий на непрерывных взрывах.

На четвертый день газеты поспешили сообщить своим читателям потрясающую новость: в стране появился «Человек-страус»!

Дотоле никому не известный юноша Боб Хопкинс заявил, что он высидит живого страуса! Предприимчивый молодой человек купил в зоопарке яйцо страуса, лег с ним в постель и дал слово, что встанет только с живым страусенком.

Сотрудники «Горячих новостей» и «Рекорда сенсаций» непрерывно дежурили у постели естествоиспытателя, чтобы не пропустить торжественного момента, когда из яйца вылупится первый страус, высиженный человеком. Солидная «Честь» начала печатать серию научно-популярных статей о жизни и привычках страусов. Газета находила, что опыт смелого экспериментатора может внести крупный вклад в отечественную зоологию.

Когда недели через две интерес к этому исключительному событию несколько охладел (Боб Хопкинс все еще продолжал лежать в постели, и это становилось однообразным), на экраны страны вышел поставленный в рекордно короткий срок захватывающий боевик «Роковая любовь кровавого человекострауса». Он затмил все фильмы, которые когда-либо выпускались на экран, и, уж разумеется, заставил забыть о каких-то там «лучах старости».

А профессор Чьюз почувствовал себя в положении человека, поднявшего руку для удара и вдруг увидевшего, что противник исчез.

— Что это значит? — спросил он у Ношевского, узнав об убийстве старухи.

— На юридическом языке это называется ликвидацией corpus'a delicti, усмехаясь, ответил адвокат. — Уничтожение вещественного доказательства преступления. Могу вас поздравить, профессор: «лучей старости» больше нет. А я-то ломал голову, как они выйдут из положения. Чертовски просто!

— Вы полагаете, что это не случайность?

— Неужели вы так наивны, профессор?

Чьюз ничего не ответил. Ему стало противно. Он вдруг ясно представил себе все, что до сих пор было скрыто за кулисами: как купили старуху и как ее убрали, когда она стала мешать… Да, сегодня они убивали тех, кого еще вчера покупали…

Через две недели Верховный суд объявил об отказе запретить научную деятельность профессора Чьюза. «Первоначальное решение суда низшей инстанции было отменено, — говорилось в определении Верховного суда. — Новое рассмотрение не может состояться в силу непредвиденных обстоятельств. Тем самым, нет никаких доказательств вредности лучей изобретенных профессором Чьюзом. Согласно великим принципам демократических свобод, господствующим в Великой Демократической республике, каждый ученый может свободно вести свою законную научную деятельность при полном сочувствии и поддержке государства и общества».

Не только «Свобода» и «Честь», но и «Горячие новости» и «Руки по швам!» назвали решение Верховного суда лучшим ответом на пропаганду коммунистических ученых. «Оно доказало бессмысленность и наглость клеветы, — писали „Горячие новости“, — будто в нашей стране могут преследовать ученого». «Оно показало, — вторили „Руки по швам!“, — что в Великой Демократической республике ученому предоставлены все гарантии свободы».

О «лучах старости» больше не было сказано ни слова. Ношевский оказался прав, эпопея «лучей старости» кончилась.

 

1. Обеими ногами на земле

После решения Верховного суда Чьюз как будто вернулся к той исходной точке, с которой начинал борьбу за «лучи жизни». Но вместе с тем он сознавал, что положение сейчас уже не то, каким было в начале борьбы. Несмотря на то, что «первый тур» кончился вничью, профессор чувствовал себя победителем. Правда, он не добился своей цели, но и враг, уже предвкушавший радость победы, в последний момент дрогнул и трусливо отступил. Чьюз понимал, что это произошло потому, что его поддержали тысячи людей — ученых, рабочих, студентов — внутри страны и за ее пределами. И теперь он по-настоящему поверил, что, опираясь на эти силы, можно победить.

Профессор готовился к выступлению на собрании, назначенном «Ассоциацией прогрессивных ученых». Из предосторожности он переселился в лабораторию, под защиту металлических стен, дверей и ставен. В эту крепость были перенесены кровать, книги, даже ненавистный телефон. А снаружи ее охраняли студенты. Вокруг дома день и ночь расхаживали патрули. В городе дежурил специальный штаб, готовый по первому требованию выслать резервные отряды. «Пожалуй, если так пойдет дальше, — с горечью думал Чьюз, — придется нацепить на себя кобуру с револьвером, саблю, за пояс — гранату… Самый подходящий вид для мирного ученого в демократической стране!»

Уединение Чьюза нарушил телефонный звонок. Профессор Уайтхэч, крупный специалист по электротехнике, просил разрешения навестить знаменитого изобретателя. Это удивило Чьюза. Когда-то они работали в одном университете. Со времени ухода из университета Чьюз почти не встречал его. В последние годы имя Уайтхэча не появлялось на страницах специальных журналов.

Чьюз принял гостя в кабинете. Уайтхэч сильно изменился. Это был высокий худой старик, совершенно лысый, с острым, пронизывающим взглядом. Говорил он медленно, резким, скрипучим голосом.

Уайтхэч прежде всего выразил возмущение кампанией, которая велась против «лучей жизни», и удовлетворение решением Верховного суда.

Такое вступление не понравилось Чьюзу — ведь было совершенно очевидно, что решение суда вынужденное. Однако он промолчал, ожидая, что будет дальше: не для выражения же своих чувств приехал Уайтхэч.

— Профессор, — продолжал гость после некоторого молчания, — наша беседа, независимо от ее исхода, должна остаться тайной. Впрочем, вы сами это поймете: я возглавляю секретную государственную лабораторию, работающую над теми же проблемами лучистой энергии, что и вы.

Чьюз был поражен. До сих пор ему не приходило в голову, что «лучи жизни» может искать кто-то другой. Теперь ему было странно, что он никогда не думал об этом.

— Я приехал к вам с предложением, — неторопливо продолжал Уайтхэч. Объединим наши усилия.

Чьюз молчал.

— Я имел удовольствие присутствовать на вашем докладе и демонстрациях. Теперь я буду иметь честь продемонстрировать вам действие целой серии лучей, открытых моей лабораторией. Воздерживаюсь от предварительных описаний — вам интересней будет видеть их в действии. К сожалению, в наших работах есть пробел. Это как раз тот тип лучистой энергии, который так блестяще разработан вами. Здесь мы отстали, а это имеет очень большое значение для наших целей.

Страшное подозрение с внезапной силой охватило Чьюза.

— Каких целей? — спросил он.

Уайтхэч несколько мгновений молчал, пристально глядя на Чьюза.

— Вы правильно поняли меня, — сказал он наконец. — Я имею в виду использование лучистой энергии как высокоэффективного оружия.

— «Лучи жизни» для этого не годятся! — резко возразил Чьюз.

Вот оно то самое, чего он больше всего боялся, о чем не хотел и думать, что скрывал не только от других, но и от себя. «Лучи жизни» — как новое, страшное оружие войны!

— Почему не годятся? — спокойно спросил Уайтхэч. — Я сам видел, как вы убили мышонка вашими лучами.

— Вы хотите убивать людей! — воскликнул Чьюз.

— Принципиальной разницы нет. Конечно, убить мышонка на расстоянии одного-двух метров проще, чем уничтожать скопления людей на расстоянии десятков километров. Но все дело, очевидно, в энергии лучей, а это в свою очередь зависит от тока и мощности питающей электростанции. Понятно, в военных условиях не всегда можно пользоваться постоянными станциями. Моей лабораторией разработаны проекты передвижных мощных станций — как сухопутных, так и воздушных. Современный самолет поднимет весьма сложный агрегат из двигателя, генератора, трансформатора и прожектора.

— Энергия моих лучей не может быть доведена до такой степени, — сказал Чьюз. — Вы это легко поняли бы, если бы знали их сущность.

— Что ж, давайте посмотрим, в чем дело. Уверен, что вместе мы найдем выход, — лучи пригодятся.

— Я не пригожусь!

— Не торопитесь с решением, профессор.

— Мы говорим на разных языках. Я — научный работник, и для меня наука только то, что служит благу человечества.

— Никто иначе и не думает, — спокойно сказал Уайтхэч. — Но научный работник прежде всего реалист. Ему не пристало витать в облаках мечтаний, он должен стоять обеими ногами на твердой почве фактов. К благу человечества надо двигаться, используя исторически сложившиеся институты. Вы сами прекрасно доказали это, профессор, в полемике с вашим уважаемым сыном. Я с удовольствием читал вашу статью.

Чьюзу стало мучительно стыдно от этого напоминания.

— Если я даже тогда и заблуждался, — сказал он, — то никогда не одобрял такой «институт», как война.

— Я понимаю вас, профессор, — продолжал Уайтхэч. — Ученые всегда пацифисты. Я тоже пацифист. Но нельзя же просто декларировать пацифизм, надо создать для него условия. Мы, ученые Великании, в исключительно благоприятном положении: мы и патриоты и космополиты. Только под руководством Великании может быть создано мировое сверхгосударство, мировое правительство. Вот единственный практический путь к благу человечества. И на этом пути лишь одно препятствие: агрессивная Коммунистическая держава. Мы, ученые, должны создать средства защиты от нее…

— Знаете, профессор Уайтхэч, я не специалист в политике, но для того, чтобы верить в угрозу со стороны Коммунистической державы, надо быть просто глупцом. Впрочем, для того чтобы говорить об этом, достаточно быть недобросовестным человеком.

— Я не говорю о непосредственном нападении. Посмотрите, как коммунисты обеспечивают себе господство во всех новых государствах.

— А вы хотели бы навязать этим государствам наш строй? Откровенно говоря, я так хорошо познакомился с ним на собственном опыте, что не возьмусь никому его рекомендовать.

— Профессор Чьюз, да вы законченный коммунист! — воскликнул Уайтхэч, теряя терпение.

— Ошибаетесь, профессор. Я ученый, и поэтому пытаюсь честно разобраться в тех фактах, которые сам наблюдаю. Но я действительно готов согласиться с коммунистами в том, что ни господам Докпуллерам, ни нашему государству, которое верно им служит, не нужно, чтобы люди были здоровы, сыты и счастливы. И все-таки я не сторонник коммунистического учения. Нет, я призываю не к насилию, а к человеческому разуму. Разум человечества — это прежде всего ученые, они творят науку, творят чудеса, они создают все. Они, ученые, создадут и тот разумный строй, который достоин человечества. Но настоящие ученые, а не те, кто, подобно вам, профессор Уайтхэч, изменил науке.

— Науке изменили вы, — раздраженно сказал Уайтхэч. — Наука всегда служит тому обществу, государству, строю, которые ее создали. А вы хотите создать какую-то науку над государством. Вам этого не позволят.

— Посмотрим.

— Вижу, что возвращаться к цели моего посещения бесполезно. Жаль. Ну что ж, вы понимаете, профессор, что это вопрос времени: вскоре Y-лучи найдем и мы. У меня прекрасная лаборатория, высококвалифицированные помощники. Между прочим, вместе со мной работает известный вам инженер Ундрич.

Уайтхэч торжествующе посмотрел на Чьюза.

Ундрич! Теперь Чьюзу стало понятно, что именно искал этот его помощник, сжигая аппаратуру. Хорошо, что он вовремя удалил его из лаборатории. Опыты тогда были лишь в начальной стадии. Ундрич мало знает, а на самостоятельное мышление он не способен.

Уайтхэч встал.

— Я не советовал бы вам, профессор Чьюз, пытаться осуществить ваше изобретение. Я делаю заявку в Палату патентов.

Откланявшись, Уайтхэч удалился. Чьюз чувствовал, что в его последней фразе скрыта угроза, но смысл ее так и остался ему неясен. После отъезда Уайтхэча он сейчас же вызвал по телефону Ношевского и попросил его немедленно приехать. Однако и ему он не рассказал о предложении Уайтхэча: никто не должен знать о смертоносном действии Y-лучей. Он только сообщил адвокату о том, что некая лаборатория работает над лучистой энергией, и повторил странную фразу, сказанную Уайтхэчем на прощание.

— Если руководитель лаборатории получит патент, — объяснил Ношевский, — он может остановить по суду осуществление вашего изобретения и требовать возмещения понесенных им убытков.

— Но он сам признал, что у него нет лучей такого типа, как мои.

— Это все равно. Начнется длительный судебный процесс. Вам придется доказывать. Может быть, раскрыть секрет.

— Что же делать?

— Надо опередить его и самому взять патент.

Чьюз молчал. Нет, пойти на это он уже не мог: теперь никому нельзя было доверить секрета «лучей жизни»!

 

2. Первое применение «лучей жизни»

Изобретение «лучей жизни» принесло Чьюзу столько волнений, что теперь, казалось, уже ничто не может его удивить и взволновать. А между тем встреча с Уайтхэчем встревожила его больше, чем все пережитое.

Вот когда он болезненно ощущал свое одиночество. Ему необходимо было с кем-нибудь посоветоваться. Но он чувствовал, что не решился бы открыть ужасной тайны никому, кроме Эрни…

Прошло несколько дней после визита Уайтхэча. Как-то поздно вечером в лабораторию постучали. Чьюз узнал голос студенческого коменданта Меллерта. Профессор рассердился: он не терпел, когда его отрывали от работы.

Услышав, однако, что на его имя получена телеграмма, Чьюз впустил коменданта. Уж не от сына ли телеграмма? Действительно, Эрни сообщал, что через неделю будет дома.

В порыве радости Чьюз рассказал Меллерту о размолвке с сыном и о том, как преследование «лучей жизни» убедило его в правоте Эрни. Жаль, что он опоздает на собрание…

— А знаете, профессор, — сказал вдруг Меллерт, — собрания вовсе и не нужно.

— То есть, как не нужно? — Чьюз поднял голову и с недоумением посмотрел на студента.

— Разве вы не убедились, профессор, что все эти планы убивать микробов нереальны. Пора наконец дать вашему изобретению целесообразное направление.

— Что вы там болтаете? — настораживаясь, спросил Чьюз.

— Нет, это не болтовня. Я имею к вам деловое поручение. От господ Докпуллера и Мак-Кенти.

— От этих убийц! Сейчас же покиньте мой дом!

— Не торопитесь, профессор. Господа Докпуллер и Мак-Кенти приглашают вас вступить в учреждаемое ими общество по производству сверхмощного оружия. Заметьте, на совершенно равных с ними правах. Их капитал — ваши лучи.

— Оставьте мой дом, Меллерт, или я прикажу задержать вас.

— Вот документ. Прочтите, профессор. Нужна ваша подпись.

Меллерт вынул из полевой сумки сложенный вдвое лист, развернул его и положил на стол. Первым инстинктивным движением Чьюза было оттолкнуть бумажку, сбросить ее на пол. Но, может быть, мальчишка просто врет? Нет, все было именно так: Докпуллер, Мак-Кенти и Чьюз учреждали «Общество для производства сверхмощного оружия». Соглашение было скреплено подписями Докпуллера и Мак-Кенти. Так вот каков Мак-Кенти! «Нет вещи, на которой я не согласился бы заработать!» — так, кажется, сказал он. Что ж, эти люди ни на чем так хорошо не зарабатывали, как на войне.

— Возьмите, молодой человек! — Чьюз наконец отбросил лист. — Можете идти!

— Ваш ответ?

— Ответа не будет. Если господа Докпуллер и Мак-Кенти желают заняться производством оружия, это их дело. Я тут ни при чем.

— Вы шутите, профессор!

Чьюзу надоела эта комедия. Он нажал кнопку звонка, вызывая охрану.

Меллерт нагло улыбнулся.

— Просто удивительно, профессор, каким непредусмотрительным человеком вы меня считаете. Там никого нет. Роберт спит у себя. Студентов я отпустил.

— Послушайте, Меллерт, вы мне просто надоели. Уходите!

— Простите, профессор, без лучей я не уйду.

— Это что, угроза?

Чьюз вспомнил предупреждение Мак-Кенти о том, что лучи могут отобрать силой.

— Нет, зачем же? — спокойно сказал Меллерт. — Разве я смею… Вы сами согласитесь. Я подожду.

— Убирайтесь вон! — не выдержал наконец Чьюз и вскочил со сжатыми кулаками. Он пошел к двери — крикнуть, по крайней мере, Роберта.

Меллерт преградил дорогу.

— Извините, профессор, я не могу вас выпустить.

— Насилие?.. Что ж, молодой человек, вынимайте револьвер.

— Да что вы, профессор, — улыбнулся Меллерт. — Так бывает только в детективных фильмах, а у нас деловой разговор.

Чьюза передернуло. Мальчишка явно издевается над ним. Что же делать? Позвонить по телефону? Он не подпустит.

Чьюз сел за стол. Меллерт уселся напротив.

Прошло пятнадцать минут, бесконечно длинных, томительных и глупых. Меллерт, видимо, сам почувствовал это.

— Профессор, все-таки надо решать.

— Я сказал.

— Окончательно?

— Окончательно.

— Тогда позвольте мне позвонить по телефону. Я вызову людей. Мы увезем ваши приборы. И вас, конечно… Очень жаль, но раз вы не хотите… А пока разрешите, на всякий случай…

Меллерт протянул наручники.

— Как вы смеете!..

— Войдите в мое положение: что мне остается? Ей-богу, не могу придумать ничего лучшего.

Наручники были круглые, блестящие, с цепочкой… Чьюз живо представил себе, как бандиты входят в лабораторию, забирают все приборы, а его самого везут в наручниках по величайшему городу Великой Демократической республики.

Он проиграл. Они окружили его шпионами. Согласиться? Может быть, это даст отсрочку? А потом апеллировать к ученым, к обществу… Доказать, что его силой заставили подписаться, что подпись недействительна. Не одни же бандиты кругом!..

Между тем Меллерт уже коснулся руки. «Посмел-таки, негодяй! Надо решать…»

— Давайте ваши бумаги!

Меллерт на мгновение окаменел. Потом он поспешно вынул из сумки листы, развернул их и положил на стол. Чьюз еще раз внимательно прочитал соглашение. Сверхмощное оружие! Сжав зубы точно от сильной боли, он подписал все три экземпляра.

Меллерт по-мальчишески подпрыгнул.

— Я чертовски рад! Поздравляю вас, профессор! Вы — мужественный человек! Если бы вы разрешили пожать вашу руку… Ну, не надо, не надо!

— Замолчите и убирайтесь. Сделали свое дело — чего ж еще?

— Да, да, профессор. Вот вам один экземпляр, эти — наши. Теперь разрешите позвонить…

— Потом, потом…

— Нет, профессор, там ждут… Зачем откладывать? Приедут инженеры. Примут у вас оборудование. Вы не беспокойтесь, это будет быстро. Все уже готово…

Чьюз понял, как наивна была его надежда на отсрочку.

Он отошел в сторону. Меллерт взялся за трубку телефона.

И вдруг Чьюзу пришло в голову… Но успеет ли он? До распределительного щита шагов пять… Один прожектор как раз направлен в нужную сторону… На момент Меллерт повернулся спиной…

Но ведь это же будет убийство!.. «Не убий!» — сказал тогда Мак-Кенти, а теперь подослал грабителя, чтобы похитить лучи и убивать ими людей. Почему же Мак-Кенти может убить миллионы людей, а Чьюз не имеет права убить одного убийцу?..

Бешеная ненависть охватила Чьюза. Он сам не заметил, как очутился у щита, схватил рубильник…

Меллерт уже говорил:

— Ландыш? У телефона Фиалка.

Шум заставил его обернуться.

— Прочь от щита! — хрипло крикнул он. В левой руке он продолжал держать телефонную трубку, правой расстегивал кобуру.

— Сумку и оружие — на стол! — крикнул Чьюз. — Вон отсюда! Иначе убью!

Выстрел, треск включенного рубильника, гудение прожектора раздались одновременно. Пуля, взвизгнув, ударилась в мраморный щит. В то же мгновение гневное гудение прожектора оборвалось. Свет погас…

Чьюз неподвижно стоял в темноте и прислушивался. Что с Меллертом? Ток был включен непосредственно к прожектору, без реостата. Максимальная энергия лучей…

Чьюз слушает… В полной тишине раздается какой-то странный повторяющийся звук… Может быть, это крадется Меллерт? У него револьвер, а Чьюз теперь обезоружен…

Чьюз зажигает спичку. Какой-то предмет на привязи раскачивается у стола. «Тик-так, тик-так». Совсем маятник. При мерцающем свете спички Чьюз не столько видит, сколько догадывается, это — телефонная трубка. Выпав из руки Меллерта, она раскачивается на проводе. Где же Меллерт? У стола лежит что-то темное.

Чьюз пересекает зал. Меллерт распростерт на полу. Трубка продолжает раскачиваться. Чьюз вспоминает, что там, на другом конце провода, — они. Там слушают, ждут…

Он хватает трубку.

— Фиалка, Фиалка!.. Ландыш слушает. Фиалка! — надрывается трубка.

Бешенство снова охватывает Чьюза. Ему хочется крикнуть врагам, что лучей они не получат, никогда не получат! Но он сдерживается и осторожно кладет трубку на рычаг.

Чьюз сам удивляется своему спокойствию. Подойдя к Меллерту, он наклоняется и щупает пульс… Мертв… Энергия лучей достаточна, чтобы убить человека. Что ж, лучи испытаны теперь и с этой стороны.

Он подходит к прожектору, открывает его, вынимает трубки, рассматривает их… Ну, конечно, ток был слишком силен, он никогда не включал такого… Выдержав только мгновение, трубки сгорели, произошло короткое замыкание. Но и этого мгновения для лучей оказалось достаточно, чтобы убить человека.

Чьюз подходит к щиту, вставляет новый предохранитель и включает свет.

Все так же спокойно он садится в кресло и погружается в глубокую задумчивость.

Если бы полчаса назад ему сказали, что он способен убить человека, он не поверил бы. Он — убийца! Но сейчас он не чувствовал ни раскаяния, ни ужаса, ни даже просто неловкости. О, если бы Меллерт пошевелился, он снова убил бы его! Значит, иногда можно и убить? Нужно убить? Значит, это совсем не то, что говорят философы, моралисты…

Он думал о лучах. Не «лучи жизни», а «лучи смерти»! Конечно, Докпуллер и Мак-Кенти не оставят его в покое. Он убил одного — они пришлют за лучами тысячи. Еще бы — «сверхмощное оружие»!

Договор лежал на столе. Все его возмущение обратилось против этой бумажки. Он ее подписал! Позор! Чьюз в бешенстве схватил ее и разорвал на мелкие клочки.

Но тут же он вспомнил, что в сумке Меллерта лежат еще два экземпляра. Он вынул их, разорвал один и вдруг остановился: что он делает? Ведь это же обвинительный акт против Докпуллера! Он предъявит его собранию ученых. Как иначе он докажет, что они предлагали ему? Как оправдает убийство Меллерта?

Он аккуратно сложил уцелевший лист и спрятал его в потайной сейф, где хранились чертежи.

Надо было убрать труп. Никто не должен знать, что «лучами жизни» убит человек. Если подвергнуть его облучению, он сохранится дольше обычного. Потом, после собрания, он решит, что с ним делать.

 

3. Западня

Всю ночь Чьюз не спал. Металлическая дверь в лабораторию была закрыта. И все же моментами он чутко прислушивался, не ворвались ли в его дом сообщники Меллерта?

Утром раздался телефонный звонок: спрашивали Меллерта. Откуда? Из студенческой охраны. Действительно ли охрана или сообщники Меллерта? А может быть, это одно и то же? Чьюз уже ничему не верил.

Он ответил, что Меллерт уехал вчера вечером в город и не вернулся.

Немного позже опять справлялись о Меллерте. Охрана или они?

Потом звонил Ношевский. Он сообщил об исчезновении Меллерта. Возможно, враги что-то замышляют…

Снова позвонили из штаба охраны. В связи с исчезновением Меллерта, штаб решил усилить охрану дома Чьюза. Прибыл вооруженный отряд. Чьюз не возражал. Но двери он не открыл и из лаборатории не вышел.

Так началось второе самозаключение Чьюза. Собрание ученых должно было состояться через два дня, и Чьюз решил до этого не выходить из лаборатории.

О Меллерте больше не справлялись, очевидно, они знали, на что он шел, поняли, что с ним случилось.

Под вечер телефон снова зазвонил. Чьюз колебался: брать трубку или нет?

На этот раз звонила Луиза. Джо пропал. Ушел, как всегда, с няней погулять и пропал. Луиза рыдала, и Чьюз с трудом ее понимал. Разумеется, она заявила в полицию, звонила во все больницы, в морги. Может быть, несчастный случай. Она с ума сойдет…

Чьюз уже не слушал. Все стало ясно. Вот оно! Началось! Он не сомневался, что это были они!

Ночью Чьюз то впадал в тяжелое забытье, то просыпался в холодном поту. Нет, лучше вообще не ложиться! Он зажег свет.

Едва дождавшись рассвета, он позвонил Луизе. Ничего нового.

Через два часа позвонила Луиза. Ее вызвали по телефону, с ней говорили. Джо украден. Чтобы выкупить его, нужно пятьдесят тысяч. Где их взять?

У Чьюза отлегло от сердца. Обыкновенная кража!

— Луиза! — радостно закричал он в трубку. — Успокойся! Приезжай за чеком…

Луиза приехала и рассказала подробности. Ей звонили, сообщили о том, что Джо в полной безопасности. Ей позвонят еще, чтобы назначить время и место для передачи денег… Затем к ней явились репортеры. Они уже откуда-то узнали. Пришлось рассказать им…

Чьюз выписал чек, и успокоенная Луиза уехала.

Едва дверь за ней закрылась, раздался телефонный звонок. Мягкий мужской голос просил профессора назначить час и место для важного делового свидания. Желательно сегодня же.

Они!

Нет, профессор занят, он не может выйти из лаборатории.

Профессору нечего беспокоиться: безопасность ему гарантируют…

— Кто гарантирует?

— Вы знаете…

— Не желаю знать!..

— Однако речь идет о Мышонке.

Джо!

— Вы получите деньги у матери.

— Еще одно условие. Более важное. Мать не должна знать.

— Я слушаю.

— Где Фиалка? Вы, конечно, тогда слушали, — знаете, кто это…

Они!

— Фиалки нет! — твердо сказал Чьюз.

— Совсем нет?

— Совсем!

— Забудем о ней. Нас интересует другое. Вы понимаете, профессор?

— Не хочу понимать!

— Тогда с Мышонком будет то же, что и с Фиалкой.

— Подождите… дайте подумать… до завтра.

— Пожалуйста, пожалуйста… Часов до десяти утра, не правда ли? Чтобы завтра же можно было все уладить. Но это — последний срок. Разговор, конечно, остается между нами. Понятно? Иначе Мышонок…

Итак, он должен решать… Но разве это можно решить? Что делать?

Он вспомнил о пятидесяти тысячах. Зачем они Докпуллеру? Чепуха! Значит, не Докпуллер?

Он догадался: это просто маскировка. Кто подумает, что дело в «лучах жизни»? Кто подумает о Докпуллере? Обыкновенная кража! Газеты, конечно, уже сообщили о пятидесяти тысячах.

Снова зазвонил телефон.

— Дедушка, ты? Я скоро к тебе приеду. Мы заехали с няней к одному дяде. Он добрый. А какой у него заводной паровоз! Он подарил мне его. Как настоящий, только меньше!

— Джо, Джо! — закричал Чьюз, но в трубке раздался уже знакомый мужской голос:

— Вашей невестке пришлось рассказать о втором условии. Посоветуйтесь с ней.

Чьюз понял, что его окружают со всех сторон.

 

4. «Детский король» Том Айртон

Так как Великания была не монархия, то в ней и не было одного короля. Королей было много. Том Айртон считался «детским королем».

Трудно сказать, почему он стал именно «детским королем». Но кто объяснит, почему Блэйк стал «мясным королем», а Бурген — «королем покойников»? Главное быть «королем», а на чем зарабатывать — на нефти, мясе, покойниках или детях не все ли равно?

Может быть, Айртон выбрал свою специальность потому, что, брошенный родителями с детства, он скитался по людям и с юности хорошо узнал жизнь. Он понял, что глупая природа совсем не сообразуется с материальным положением людей. У бедняков, которым и одного-то ребенка нечем прокормить, дети плодятся, как кролики. А в почтенной богатой семье порой и капитала некому завещать. Том Айртон решил, что эти несообразности природы необходимо исправить.

Начал он робко, с пустяков, а теперь его фирма гремела, филиалы имелись во всех крупнейших городах страны. У него всегда были в наличии здоровые веселые дети любого пола и возраста, по умеренным ценам. Он задушил мелких конкурентов. Здоровье его ребят гарантировалось медицинскими свидетельствами первоклассных врачей. А цены в самом деле были умеренные (много ли возьмешь за такой товар?). И все-таки Том Айртон быстро разбогател — сырье он скупал еще дешевле. Если в семье растет куча ребят, а отца нет или он без работы, право же, одного или двух уступят за бесценок. Хотя мать и обливается при этом горькими слезами — женская слабость! — но на агента-спасителя она смотрит все-таки благодарными глазами. По крайней мере, Том Айртон был уверен в этом. Разве он не облагодетельствовал и семью и ребенка? Во всяком случае, он никого ни к чему не принуждал: хотите продать ваших детей — продавайте, не хотите пусть они умирают голодной смертью. Договор о «передаче» ребенка составлялся по форме и заверялся нотариусом. Закон прежде всего!

Когда положение фирмы «Том Айртон» упрочилось, она расширила свою полезную деятельность. Теперь она уже могла позволить себе покупку детей не только существующих, но и ожидаемых. Естественно, что в этом случае расценки снижались. Сначала платился задаток, а остальная сумма выдавалась после рождения ребенка. Айртон гордился тем, что помогает будущим матерям.

Впоследствии, когда фирма «Том Айртон» выросла в огромное коммерческое предприятие, владелец ее несколько пересмотрел свои взгляды на законность. В сущности, что такое законность? Условность, не больше. Есть же страны, где вполне законная торговая деятельность фирмы «Том Айртон» была бы вообще невозможна. Смешно сказать, но там это считалось бы преступлением!

Словом, Том Айртон стал философом. Теперь в его приюты-базы поступали дети не только купленные, но и — как бы это сказать по-деловому? — взятые взаймы. Конечно, их возвращали родителям, но, понятно, за известное вознаграждение; в цивилизованном обществе всякая услуга должна быть оплачена.

Справедливость, однако, требует отметить, что этим способом фирма «Том Айртон» добывала детей только в богатых семьях, которым ничего не стоило заплатить несколько тысяч за своего ребенка. Господин Айртон даже считал, что его деятельность помогала формированию нормальной семьи. Известно, что люди начинают по-настоящему ценить вещь, когда ее теряют и тем более когда платят за ее возвращение хорошую цену.

Кроме того, Айртон был убежден, что это стимулирует не только любовь родителей к детям, но и любовь детей к родителям. Право же, любить родителей за то, что они произвели тебя на свет, — по меньшей мере странно. Подумаешь, велика заслуга! Но если за тебя не поскупились заплатить несколько тысяч — это уже действительно достойно любви и уважения. К тому же, это воспитывает в детях послушание: если отец тебя еще и купил, то он твой хозяин и его надо слушать…

Таковы были морально-философские предпосылки деятельности Тома Айртона.

Айртон создал первоклассные базы-приюты, в которых удобно было содержать детей. Огорченный отец представлял себе мрачную картину: его наследник валяется в темном подвале, связанный по рукам и ногам. Он и не догадывался, что его отпрыск беспечно резвится с такими же сорванцами на солнечной лужайке одной из баз всемирно известной фирмы «Том Айртон». Только полиция очень хорошо знала об этом. Следовательно, Том Айртон мог быть совершенно спокоен. Конечно, закон неподкупен — тем дороже надо платить его слугам.

И Чьюз не мог, конечно, догадаться, где Джо.

Том Айртон не поймал мальчика на улице, не набросил ему на голову мешок, не всунул кляпа в рот. К бульвару, где Джо гулял со своей няней, подъехал изящный автомобиль. Любезный шофер передал няне записку от мамы Джо. Мама писала, чтобы они на этой машине ехали к одному дяде, она подъедет туда позднее. Так Джо оказался у старого дяди. Правда, мама почему-то не приехала, он уже немного соскучился по ней, но все-таки ему было весело.

Дядя относился к нему с большой сердечностью. Джо был очень выгодный клиент. Назначенная за него сумма во много раз превышала таксу.

Айртон отвел Джо отдельную комнату, завалил его игрушками, книжками, картинками, подарил паровоз и игривого пушистого котенка.

Правда, он не одобрял телефонных разговоров мальчика с родными. Он считал, что это ни к чему. За мальчика и так заплатят. Однако он был очень доволен, когда Джо рассказывал родным о том, как ему хорошо в гостях у доброго дяди.

Дело в том, что господин Айртон действительно был очень добр. Да и кого не сделала бы добрым многолетняя работа с детьми! Надо было видеть, как, сидя среди своей детворы, дедушка Том счастливо улыбался, гладил детские головки и ласково пошлепывал шалунов, забиравшихся к нему на колени.

Том Айртон отлично изучил детскую натуру! Он никогда не вмешивался в драки мальчишек. Он понимал, что мальчику свойственна воинственность и ее надо в нем воспитывать. «А ну-ка, Боб, дай сдачи Фреду!» — кричал он в азарте. Понятно, он и его помощники следили за тем, чтобы все было прилично и чтобы ребята не калечили друг друга (убытки!). Но он охотно позволял Бобу поставить легкий фонарь Фреду, а сам в это время размышлял: «Боже мой, есть же на свете чудаки, воображающие, будто когда-то не станет войн. Посмотрели бы они на детей».

Том Айртон, как уже сказано выше, был философ. К сожалению, в этой области он оставался лишь талантливым дилетантом. Поэтому он никогда не узнал, что эти его размышления совершенно совпадали с некоторыми тезисами знаменитого трактата «О природе человека», принадлежавшего перу доктора философии Сэмсама. В этом объемистом труде Том Айртон мог бы с сочувствием прочесть такие строки: «Драки детей — вот неопровержимый аргумент против беспочвенных и вредных мечтаний об исчезновении войн. Увы, война так же необходима природе человека, как воздух, пища и деньги».

Именно из-за философского склада своего характера Том Айртон остался холост и бездетен. «Зачем мне жена? — говорил он. — Ссориться? У меня добрый характер. Детей рожать? Я их могу купить сколько угодно». Правда, он остался и без детей. Не одного хорошего мальчика он уже присмотрел для себя, но на хороших ребят всегда был спрос и приходилось уступать их покупателям.

Словом, Том Айртон был переполнен добродетелями. Он был свободолюбив («Дайте каждому свободу делать свои прибыли»), но не вольнодумен. Он признавал равенство людей, но с разумными ограничениями («Господь бог для того и создал одних белыми, других черными, чтобы никто не посмел вообразить, будто все равны»). Он был в меру прогрессивен и в меру консервативен и даже клуб для себя выбрал такой, в названии которого очень удачно сочетались демократия, консерватизм и романтика: «Свободолюбивый троглодит». Он был религиозен, но не фанатичен: будучи членом церковной организации «Христовы овечки», он искренне верил, что только «овечки» внидут в царствие божие, но это не мешало ему иметь деловые отношения и с инакомыслящими. Он голосовал за ту политическую партию, победа которой приносила более благоприятную конъюнктуру для фирмы «Том Айртон». Он субсидировал «Орден рыцарей великанского духа». Являясь горячим патриотом, он в то же время был и космополитом, то есть считал, что Великания — для стопроцентных великанцев, а остальные страны — тоже для них. Он был убежден, что те народы, которым не посчастливилось родиться великанцами, ждут мудрого руководства Великании, а мешают этому только козни красных. Но скоро красных уничтожат — и тогда фирма «Том Айртон» откроет свои филиалы по всей вселенной. Короче говоря, господин Том Айртон был идеальным воплощением великанского образа мыслей.

Обидно, что Луиза Чьюз ничего не знала о Томе Айртоне и не подозревала, в каких надежных руках находится ее Джо. К сожалению, она всецело пребывала во власти устарелых представлений о кровожадных похитителях детей в стиле Чарльза Диккенса.

 

5. Мать, ребенок и человечество

Луиза переходила от отчаяния к бурной радости и от радости снова к отчаянию… Но это было то отчаяние, которое не обессиливает человека, а удесятеряет его силы. Она готова была бежать на край света и драться со всем миром. Но куда бежать? С кем драться?

Узнав о том, что Джо жив, Луиза обезумела от счастья. Полученные от Чьюза пятьдесят тысяч жгли ей руки. Она горела от нетерпения отдать их. Но телефон молчал — и отчаяние снова охватывало ее: «Вдруг с Джо что-нибудь случилось?»

Она почти не отходила от телефона, не отводила от него глаз, точно гипнотизируя его.

Когда звонок наконец раздался и в трубке зазвучал голосок Джо, она сделала страшное усилие, чтобы не лишиться чувств. Вцепившись одной рукой в край стола, другой она все плотнее прижимала трубку к уху. Боясь перебить Джо, она только повторяла:

— Джо… мальчик… Мышонок.

А Джо лепетал, что ему хорошо, что паровоз — как настоящий, что дядя очень добрый, но почему мама так долго не едет, она же обещала… И когда он заплакал, она снова сделала над собой отчаянное усилие, чтобы не лишиться чувств.

— Джо, я сейчас приеду. Потерпи, голубчик! Позови скорее дядю… Джо!.. Джо!..

Но трубка умолкла. Луиза соединилась с телефонной станцией, негодовала, доказывала, требовала. У нее спросили номер телефона, и они поняла, что опять нужно ждать…

И опять продолжалась эта жестокая игра с телефоном. Он и для нее превратился в орудие пытки.

Она сразу узнала прежний голос, он не переставал звучать в ее ушах. Да, она готова внести пятьдесят тысяч, сейчас же, сию же минуту. Куда идти? Но голос говорил еще о каком-то условии.

— Какое условие?

Она была готова на все.

— Профессор знает. Поговорите с ним…

Больше ей ничего не сказали. Она помчалась к старику. Он готовился к этому разговору и все-таки испугался, увидев ее глубоко запавшие глаза, ее лицо, осунувшееся от мучительной борьбы отчаяния и надежды.

— Отец… они сказали… еще одно условие…

Она задыхалась.

— Они объяснили, какое? — спросил Чьюз.

Инстинктом матери она поняла, что нужно солгать.

— Сказали…

— Они объяснили, зачем им лучи?

— Лучи? — испуганно воскликнула Луиза.

Чьюз понял, что она ничего не знала. Ну, конечно, они не рискнули заговорить об этом по телефону. Впрочем, все равно: разве он сумел бы скрыть от нее?

Луиза уже овладела собой.

— Не все ли равно, отец? Они вернут Джо. Отдайте им лучи. На что они вам?

Чьюз молчал.

— Они убьют Джо… — чуть слышно сказала Луиза и сама испугалась, что посмела произнести эти слова вслух.

— Лучи нужны им для войны. Я хотел спасти человечество, а они хотят уничтожить его.

— На что мне человечество, если не будет Джо?..

Ему нечего было ответить матери.

Заметив, что он колеблется, Луиза схватила его за руку, крепко сжала ее и торопливо заговорила:

— Отец, вы любите Джо! Вы не хотите убить его.

Он молчал, сгорбившись в своем кресле и закрыв глаза рукой.

— Вы — убийца! Вы — убийца детей! — Луиза выпрямилась, глаза ее заблестели ненавистью. — Вы мечтали спасти человечество, а убили собственного внука. Вы сыноубийца! — Но вдруг она упала на колени и обняла его ноги. — Отец, простите! Я схожу с ума от горя. Вы добрый… Вы любите Джо… Спасите его…

Она уткнулась лицом в его колени. Плечи ее сотрясались от рыданий.

Старик испытывал к ней любовь, жалость, нежность, но что он мог сделать?

— Луиза, милая, пойми, я люблю Джо, я готов спасти его, готов всем пожертвовать, готов отдать за него жизнь, но это… Не могу, пойми, не могу… Не имею права…

— Не можете? — Она задыхалась. — Значит, не любите! Я не отойду от вас, я буду около вас дни и ночи, я изойду слезами, я вымолю у вас Джо!

— Луиза, прекрати эту пытку. Пойми, если бы я мог…

— Вы — зверь! — Она отшатнулась от него. — Я не верю вам! Что вам до человечества! Разве вы можете любить человечество? Вы не любите даже собственного внука!

Пошатываясь, она отошла к стене, опустилась на пол и беззвучно зарыдала.

Чьюз не пытался ее утешить. Чем он мог утешить ее? Она хотела только одного, и все его утешения могли лишь оскорбить ее.

Сгорбившись, молча сидел он в своем кресле. Молча стояли вокруг созданные им металлические чудовища. Они мучили эту женщину, мучили его, из-за них должен был погибнуть маленький Джо. Неужели он сам создал их? Пусть будет проклят тог час, когда он это сделал!

 

6. Единоборство со смертью

После дождя в воздухе еще плавают маленькие капельки… По саду несется бурный ручей. Бумажные кораблики качаются на его волнах. «Дедушка, дедушка, кораблики плывут!» — кричит Джо, прыгает, визжит и восторженно хлопает в ладоши… Но это уже другой, первый Джо, его сын… «Мой Джо давно умер!» удивляется старик, и редкие слезы катятся из-под сомкнутых век по его сморщенным щекам.

Чьюз полулежит в своем кресле. Тяжелое забытье охватило его. Голова упала на грудь, руки со вздувшимися жилами беспомощно-жалко лежат на коленях…

Рядом с Джо он видит свою жену Эвелину. Она тоже жива. А он, Эдвард Чьюз, совсем молод, он еще студент… Тяжелое, но прекрасное время! Правда, приходится потуже стягивать пояс: трудно и учиться и зарабатывать в одно и то же время. И все-таки, черт возьми, хорошо: он молод, полон энергии, полон любви к науке и к Эвелине. Он чувствует, он знает, что эта любовь поможет ему преодолеть все препятствия…

Он — молодой врач. Конечно, он предпочел бы заниматься научной работой, а не лечением случайных пациентов. Но он должен зарабатывать на жизнь. У него жена, она ждет ребенка.

К сожалению, пациентов мало… Он слишком молодой врач, у него еще нет имени. Его отец — мелкий конторский служащий — умер, когда Эдварду исполнилось всего пятнадцать лет. С тех пор он предоставлен самому себе.

Джо — какой это был живой ребенок! В год он уже бегал; падал, ставил себе шишки, но почти никогда не плакал.

Ему не исполнилось еще и двух лет, когда налетела эта страшная эпидемия детского паралича. Не только он, молодой врач, но и старые заслуженные профессора оказались перед ней студентами первого курса. Жестокая болезнь внезапно проникала в семьи и жадно набрасывалась на свою жертву. Иногда она выбирала одного ребенка, иногда косила всех подряд. Одни умирали, другие выживали, но редко они оставались прежними детьми — большей частью они превращались в маленьких парализованных калек.

Эвелина и Эдвард ничего не говорили друг другу, но с одинаковым ужасом ждали своей участи. «Но почему же обязательно Джо?» — думал Эдвард.

Страшная гостья появилась в соседней квартире. Не взяв ни одной вещи, они в панике бросили свою квартиру, бежали за город и поселились в одиноком домике, вдали от людей, как новые Робинзоны. Эдвард даже бросил практику ведь было неизвестно, как болезнь распространяется. Он почти ничего не зарабатывал, и семья жила на небольшие сбережения, доставшиеся Эвелине в наследство от тетки.

Летнее солнце и сосновый простор прекрасно действовали на Джо. Мальчик выглядел превосходно. А через месяц он заболел, и еще через неделю они его похоронили.

Старый Эдвард Чьюз неподвижно полулежал в кресле, и скупые слезы ползли по его щекам.

Молодой Эдвард Чьюз шел за гробом своего маленького сына. Стройные стволы сосен распространяли крепкий аромат смолы, ярко светило летнее солнце, оглушительно звенели кузнечики, разноцветные бабочки, гоняясь друг за другом, суетливо порхали с цветка на цветок.

Среди этого пышного великолепия цветущей природы медленно ползла маленькая процессия: детский гроб на катафалке, две лошади в нелепом похоронном убранстве, возница в столь же нелепом, бутафорском цилиндре, отец, мать.

Эдвард Чьюз никогда не был религиозен, но теперь природа казалась ему храмом, в котором звучит неумолчный гимн Всеобщему разуму. Как же этот Всеобщий разум допустил смерть Джо?.. Нет, человеку остается рассчитывать только на свой разум. Но как он жалок, как жалок сам человек!.. Маленький Джо так и не успел стать человеком… Человеческая жизнь продолжительностью в два года… Как бессилен разум, как бессильна наука!

После похорон они вернулись в затихший домик и боялись посмотреть друг другу в глаза. Эдвард думал, что Эвелина сойдет с ума. Нет, она не плакала, она только молчала, слишком много молчала… А через два года она весело смеялась, подбрасывая в воздух маленького Эрни. Все-таки жизнь — удивительная вещь. Все способен пережить человек, кроме своей смерти!

Эрни заболел, когда ему было четыре года. Ничего особенного: «нормальная» детская скарлатина. Эдвард был уже врачом с большим опытом, но он не знал, что ему делать с сыном. Приглашенные врачи и профессора только неодобрительно покачивали головой: форма болезни оказалась тяжелой. Неужели и Эрни погибнет?

Эвелина обезумела: она вцепилась в сына. Дни и ночи она не отходила от него. Мать сделала то, чего не могла сделать наука. Эдвард был глубоко убежден, что именно Эвелина спасла Эрни. Но все пережитое окончательно подорвало ее силы. Хотя открывшийся через год туберкулез не мог иметь прямой связи ни со смертью Джо, ни с болезнью Эрни, Эдвард был уверен, что он развился так бурно потому, что упал на подготовленную почву.

Эдвард и без того любил сына, но после смерти жены он перенес на него всю свою любовь. В маленьком Эрни жили для него и Эвелина, и Джо. Второй раз он так и не женился. Врач, уже со средствами, он полностью отдался науке. Но и в науке были для него все те же Эрни, Эвелина, Джо. Болезни и микробы стали для него не просто объектом холодного исследования, а личными врагами. Всю жизнь не мог он освободиться от ужаса того дня, когда скорченное тельце двухлетнего Джо в страшных конвульсиях боролось со смертью. Врач, видевший сотни смертей, он так никогда и не примирился с ними. С ужасом смотрел он на каждую новую смерть, в каждом умершем ребенке видел Джо, в каждой умершей женщине Эвелину.

Двадцать лет он искал средство против ненавистных ему врагов — болезни и смерти. Неужели же он нашел это средство только для того, чтобы погиб второй Джо, которого он любил не меньше, чем первого?

…Резко затрещал телефон. От профессора потребовали ответа. Что он мог сказать? Он ничего так и не решил.

Издали продолжал звучать голос Эвелины: «Сбереги Эрни!» Маленький Джо кричал: «Дедушка, кораблики плывут!» У стены на полу все в той же позе сидела Луиза и смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Она поняла, что значил этот звонок…

Чьюз решительно схватил трубку. Он согласен. Он никогда не будет на них работать, но он отдаст им свое открытие.

Он передал им все — дезинфекторы, микробораспылители, чертежи, тетради. Двое приехавших отрекомендовались инженерами, он подробно объяснил им, как получать лучи и как управлять ими. Он обязался больше никому не открывать секрета. За это он получит Джо. Если же он нарушит обязательство, Джо снова исчезнет и тогда уже безвозвратно — в этом он может быть уверен. Никакая охрана, никакая полиция не помогут.

Они увезли все вплоть до ящика с трупом Меллерта…

…Потрясенный, стоял профессор Чьюз среди опустошенной лаборатории… Смерть, которую он преследовал двадцать лет, которую он уже поймал и готовился уничтожить, снова выскользнула из его рук… Он выпустил ее в мир…

 

7. Восстание машин

Густой туман застилает глаза. Рокочущий гул все нарастает и переходит в грозный рев…

Сознание возвращается к Чьюзу. Только что он выступил перед собранием ученых. Он рассказал им все.

— Вернуть «лучи жизни»! — несется тысячеголосый крик. — К ответу Докпуллера!

Чьюза подхватывают на руки и выносят на улицу… Улицы переполнены народом.

— Лучи украдены! К ответу Докпуллера!

Волна возмущения перекатывается от улицы к улице, от площади к площади. Вся столица на ногах. Как жалкие щепки, вертятся в водовороте толпы беспомощные отряды полицейских. Радио напрасно призывает к спокойствию.

— К черту спокойствие! Довольно! — кричат разъяренные люди. — За решетку Докпуллера! В клетку зверя!

Люди бросают работу. Рабочие уходят с заводов и фабрик, служащие из контор. Правительство призывает возобновить работу, но никто не слушает. Организации ученых, студентов, рабочих требуют ареста Докпуллера, посмевшего украсть «лучи жизни» для того, чтобы превратить их в «лучи смерти». Правительство отвечает, что оно не имеет права вмешиваться в частные дела граждан Докпуллера и Чьюза: свобода есть свобода.

— Долой правительство Докпуллера! — кричат люди.

Радио приносит весть: Народный комитет взял власть в свои руки. Отдан приказ об аресте Докпуллера…

Чьюз поехал в город, чтобы передать свое изобретение Народному комитету. Он ликовал: лучи победили!

Чьюз ехал по улицам, переполненным возбужденными людьми. Его узнавали и приветствовали восторженными криками.

Внезапно раздался пронзительный вой сирен.

— Воздушное нападение! — крикнул шофер Гарри, обернувшись к Чьюзу.

Чьюз выглянул из машины. Высоко в небе кружили три больших самолета. Но к ним с разных сторон уже неслись десятки истребителей. Сейчас все будет кончено…

Вдруг с истребителями начало происходить нечто странное. Они переворачивались, сталкивались в воздухе и, калеча друг друга, падали. На смену им шли новые эскадрильи, но и их постигала та же участь. А три больших самолета, даже не изменив строя, продолжали кружить над городом.

— Профессор, ради бога, что это такое? — дрожащим голосом спросил Гарри.

Чьюз и сам ничего не понимал.

— Истребители словно взбесились, — сказал Гарри и вдруг воскликнул: Профессор, смотрите, что это?

На реке показался пароход. На полном ходу он врезался в соседний устой моста. Смертельно раненая громада резко накренилась. Покосившаяся труба еще продолжала дымить. Раздался страшный взрыв: огромное облако пара, смешавшись с черным дымом, поднялось над мостом.

Внезапный удар обрушился на машину, в которой сидел Чьюз. Профессор выбрался наружу. В машину попал большой обломок парохода. Автомобиль был исковеркан. Поодаль лежал мертвый Гарри.

Чьюз вышел на набережную. Повсюду он видел страшные картины разрушений: на мостовых и на тротуарах громоздились разбитые машины, везде лежали трупы.

На набережной горел огромный дом. Никто не тушил пожара, и пламя быстро охватывало этаж за этажом.

Чьюз шел дальше — и везде видел те же картины непонятной катастрофы. На улицах не было ни души.

Похоже было, что во всем городе он остался единственным живым человеком. Многомиллионный город внезапно скончался от разрыва сердца. И вдруг Чьюз понял: нет, это не разрыв сердца. Это — его лучи! Как же он не догадался раньше?

Он отдал Докпуллеру три прожектора. Уайтхэч вооружил ими самолеты.

И всюду, куда проникали лучи, люди мгновенно погибали. Машины, вырвавшись из-под власти людей, довершали смерть и разрушение…

Чьюз вошел в огромное здание центрального вокзала. Переступая через трупы, он выбрался на перрон. Пути и платформы были загромождены обломками разбившихся поездов. От одних вагонов — остались лишь щепки; другие, полуразрушенные, валялись на путях; иные, столкнувшись, поднялись на дыбы, точно схватились в единоборстве. Паровоз сломал упор тупика и врезался в стену вокзала, пробив в ней большую брешь. Но люди погибли не от крушения: лучи, видимо, застигли их еще в пути. Поезда, лишенные управления, с мертвыми машинистами и с мертвыми пассажирами обрушивались на мертвый вокзал.

Выбиваясь из сил, Чьюз бродил по мертвому городу и спрашивал себя: не для того ли случай сохранил ему жизнь, чтобы он мог увидеть плоды своего изобретения?

 

8. Пещерные люди

Наконец он понял, куда идет. Он сам боялся признаться себе в этом, но узнал улицу, где жил Эрни.

Дойти до дома Эрни ему не удалось: вновь появились самолеты. Прижавшись к земле, он с ужасом следил за ними. Неужели они повторят налет? Но от самолетов отделились как будто крупные хлопья снега. Листовки! Одна из них упала рядом с Чьюзом, и он подобрал ее. Войдя в вестибюль дома, он нащупал в кармане спички и в их мерцающем свете прочел: «…самый гуманный способ войны… наши лучи ничего не разрушают… не причиняют боли… не калечат… лучи только уничтожают сопротивляющихся… сопротивляться бесполезно… сдайтесь — и вы спасены!..»

Самый гуманный способ войны! Это он изобрел его — и теперь людей уничтожали вместо микробов!

Но к кому же обращался Докпуллер? Разве в городе еще остались живые? В эту минуту снаружи донеслись выстрелы, и Чьюз выскочил на улицу. Яркие лучи прожекторов скрещивались в ночном небе. Одному из них удалось поймать самолет, и в тот же момент загремел выстрел. Самолет перевернулся и, оставляя огненно-дымный след, ринулся вниз.

Значит, в городе еще остались живые. Не все были убиты, не все сдались. Борьба продолжалась.

Прожекторы были установлены где-то неподалеку. Их лучи по-прежнему бегали по небу. Сейчас самолеты ответят своими лучами. Один раз он спасся от них, удастся ли спастись во второй раз?

Напротив Чьюз увидел вход в метро. Огибая обломки автомобилей, он перебежал улицу. Вестибюль был забит трупами. Наступая на кучи мертвых тел, Чьюз бросился в зияющую темноту тоннеля.

Внезапно до него донесся приглушенный звук человеческих голосов…

Он сделал несколько шагов и зажег спичку. Мрак чуть-чуть отступил. В самом деле, это были живые люди… Они сидели и лежали на каменном полу.

…Людей было много. Когда непонятная смерть стала носиться в воздухе, когда машины взбесились и начали калечить друг друга, люди бросились в метро. Не все успели добежать. Многих передавили бесновавшиеся машины. Многие были задавлены в толпе, спешившей протиснуться в узкие проходы. Многих смерть застигла в тот момент, когда они успели ступить на спасительную лестницу.

…Люди были не только на станциях, но и в тоннелях, на рельсах… Немногим посчастливилось устроиться в поездах. Сначала горело электричество, но затем оно погасло.

Все это он узнал от невидимых соседей, предварительно рассказав им о том, что происходит наверху. Люди хотели подняться в город — ужасно было сидеть в подземной темноте.

Страшная усталость охватила Чьюза. Он опустился на цементный пол и, несмотря на пронизывающий холод, задремал. В полузабытьи он вспомнил о Джо. Где он сейчас? Вероятно, тоже мерзнет в подземном мраке. А может быть… Нет, об этом он не в силах даже и подумать…

Горькое чувство снова овладело Чьюзом: он хотел спасти детей «лучами жизни», а теперь приходится спасать их от «лучей смерти»!

Но усталость сковала мысли. Время перестало существовать. Чьюз засыпал, просыпался и снова засыпал. Он не знал, сколько времени прошло — несколько минут, несколько часов, несколько дней?..

Его разбудили голоса. Кто-то пришел сверху и принес новости.

Народный комитет сообщил по радио, что «лучами смерти» вооружены только три самолета. Один из этих самолетов сбит.

Когда будут сбиты остальные, Докпуллер окажется бессильным.

«Сколько тысяч людей погибнет, прежде чем его обезвредят?» — подумал Чьюз.

Несколько смельчаков ушли наверх. А может быть, они просто сошли с ума? У них не было сил сидеть в подземном мраке. Они очень проголодались — может быть, наверху найдется что-нибудь съестное? Никто их не удерживал — не все ли равно, где погибать?

Один из ушедших вскоре вернулся: наверху все еще шел бой, и он не решился выйти на улицу.

Вентиляция не работала, и с каждой минутой дышать становилось все труднее. Чьюз задыхался. Сердце то останавливалось, то начинало бешено колотиться. Он почувствовал, что умирает, и обрадовался этому. Теперь ему было все равно. Дело его жизни обратилось против него.

«Что будет с Джо?» — тоскливо подумал Чьюз, но в это мгновение мрак подступил к нему со всех сторон, и сердце остановилось.

 

9. Чума-модерн

Когда он очнулся, ярко светило электричество. Над ним склонились люди в белых халатах с нашивками Красного Креста на рукавах. Он поднялся сам. Люди спешили к эскалаторам — трупы были убраны, и оставшиеся в живых торопились подняться наверх.

Ожило радио. Народный комитет сообщил, что сбит еще один «самолет смерти». Единственный уцелевший самолет не отваживается показаться над городом. Вряд ли он и покажется: очевидно, Докпуллер боится потерять «лучи смерти». В столице возрождается нормальная жизнь. Количество жертв очень велико. Точные цифры устанавливаются.

Но, выйдя из метро, Чьюз увидел, что говорить о нормальной жизни было еще рано. На улицах по-прежнему валялись обломки машин вперемежку с трупами. Количество жертв по одним сведениям превзошло миллион человек, а по другим достигало четырех миллионов.

Чьюз добрался наконец до дома Эрни. Квартира была пуста. «Живы ли Джо, Луиза?» Он вошел в комнату Джо. Все стояло на своих местах. С этажерки внимательно смотрел большой плюшевый медведь, которого он недавно подарил внуку.

Чьюз решил ждать.

Часа через два он услышал на лестнице голосок Джо и бросился навстречу. Да, Джо был жив. Луиза, плача, рассказывала о том, что им пришлось пережить. В момент нападения они были недалеко от метро — это их спасло.

Он предложил немедленно перебраться к нему. Город снова может оказаться под угрозой. Металлические же стены его лаборатории непроницаемы для лучей.

Им пришлось идти пешком, так как никакого транспорта не было. Джо хныкал. Луиза пробовала нести его на руках, но вскоре выбилась из сил. Они добрались только к вечеру.

В особняке Чьюза также не было ни души. Ни Роберта, ни экономки, ни дворника… Луиза поспешила уложить вконец измученного Джо. Затем они перенесли в лабораторию из кладовых все пищевые запасы. Спустив металлические занавеси, они приготовились к длительной осаде.

Потянулись однообразные дни. Только изредка Луиза с Джо ненадолго выходили в сад. Вскоре пришлось и от этого отказаться: радио оповестило о том, что в городе появилась неизвестная болезнь. Народный комитет призывал население к спокойствию. На следующий день радио передало сообщение Докпуллера. Он снова требовал, чтобы бесполезное сопротивление было прекращено. «В наших руках, — кричало радио, — есть средство даже более действенное, чем „лучи смерти“. Болезнь, поразившая город, не что иное, как особый экспериментальный вид чумы, которая отличается от натуральной большей стойкостью возбудителя и большей быстротой передачи. Нам не требуется содействия зараженных крыс, как при натуральной чуме. Передача инфекции полностью механизирована при помощи особых микробораспылителей, представляющих последнее слово медицинской техники. Если сопротивление будет продолжаться, наши микробораспылители извергнут на вас новые миллиарды чумных бацилл высшего качества».

Так профессор Чьюз узнал о том, что и другое его изобретение стало орудием борьбы.

С каждым днем рвались последние нити, которые еще связывали металлическую темницу с миром. Замолчало радио… Погасло электричество…

Может быть, они на своем металлическом островке только и остались в живых? Зачем тогда бороться? Раньше или позже — они тоже должны будут сдаться…

Но все-таки Чьюз старался уберечься от страшной гостьи. Воду он подвергал химической обработке. Воздух освежался только при помощи кислородных аппаратов.

Вскоре начались непреодолимые затруднения. Вместе с электрическим светом исчезло и тепло. Перестал работать водопровод. Голодные и замерзающие, сидели они в огромной металлической коробке при мерцающем свете спиртовой лампочки. Все чаще ими овладевала странная сонливость. Джо капризничал. Он требовал, чтобы его пустили в сад: у него нет больше сил сидеть в темноте.

Через несколько дней мальчик заболел. Голова его пылала, он бредил и все время требовал, чтобы его пустили в сад.

Под утро Чьюза разбудил страшный крик. Он бросился к Джо. Луиза лежала на полу без сознания. Лоб Джо был холоден, как лед. В неверном свете спиртовки Чьюз увидел огромные черные пятна, исказившие лицо мальчика. Страшная гостья ворвалась в металлическую крепость…

— Это я убила его! — едва очнувшись, истерически закричала Луиза.

Однажды, когда Чьюз спал, она подняла металлическую занавесь и позволила Джо высунуть голову в форточку. Он выглядывал полминуты… Больше сна ему не позволила. Неужели за эти полминутки?..

— Все равно, Луиза, он умер бы. Все человечество погибло.

Она не поняла.

— Но почему Джо? Он такой маленький…

Спиртовка погасла… горючего не осталось. Да и зачем? Все равно конец! Человечество погибло…

Холодно, очень холодно… Надо умирать, а так хочется согреться…

 

10. В самом надежном месте

Когда Чьюз пришел в себя, он очень удивился, что потеплело и что он еще жив. В лаборатории мирно горела дежурная лампочка. Неужели дали ток? У стены на полу сидела Луиза. А маленький Джо?..

— Где Джо? — спросил Чьюз.

Луиза посмотрела на него непонимающим взглядом.

— У них.

Чьюз осмотрелся. Все его приборы стояли на своих местах. Так это был сон! Какое счастье, что это только сон! Лучи еще у него. Миллионы людей еще не погибли.

Чьюз посмотрел на часы: скоро они позвонят. Он задумался. Надо успеть…

— Луиза, — неожиданно сказал Чьюз, — поезжай домой. Отдохни…

— Но Джо?

— Я обещаю… Я спасу его…

— Вы отдадите лучи?

— Оставь меня одного… Я верну Джо…

Тон его был столь решителен, что Луиза уступила.

После ее ухода Чьюз снова погрузился в размышления.

Опасаясь подозрений, враги замаскировались. Он разоблачит их. Воры вернули бы Джо просто за деньги. Если же они не вернут — станет окончательно ясно, что ребенка украл Докпуллер. Они вынуждены будут вернуть Джо, чтобы избежать разоблачения.

Чьюз припоминает весь ход борьбы за лучи, и ему становится ясно то, чего он раньше не понимал. Все эти предложения Докпуллера, Мак-Кенти, судебный процесс, попытка запретить лучи — все было направлено к тому, чтобы овладеть новым смертоносным оружием. Ему боялись сказать об этом открыто. Убедившись, что лучей он не отдаст, они организовали разведку Уайтхэча и сейчас же после нее — прямой удар Меллерта. О, «ученый» Уайтхэч, конечно же, служит у Докпуллера и Мак-Кенти. Впрочем, он сам говорил, что наука служит строю, создавшему ее…

Теперь они не оставят его в покое до тех пор, пока не отнимут лучи. И он бессилен защититься от этих «королей смерти»…

Но лучи они все-таки не получат никогда. Никогда! Он не может спасти свое изобретение, не может укрыть его от убийц — значит…

Чьюз подходит к прожекторам, открывает их, вынимает длинные, причудливо изогнутые, полупрозрачные трубки. Он садится за стол и кладет трубки перед собой. Неподвижным взглядом смотрит он на них. Вот они лежат перед ним, десятки лет напряженной работы, бессонные ночи, страхи и сомнения, горечь неудач и радость открытий, смелые надежды… надежды принести счастье человечеству…

Он чувствует, что слезы застилают ему глаза. Пусть… Никто не видит этих слез…

Он хватает со стола металлический брусок и с размаху бьет по трубкам. Со звоном разлетаются осколки…

Плохо понимая, что он делает, точно во сне, с искаженным от боли лицом, Чьюз подходит к прожекторам, вынимает провода, отвинчивает и разбирает части… Взор его падает на микробораспылитель. Он вспоминает сон: могут использовать и его. Он подходит к аппарату, разбирает его, развинчивает.

Потом достает из сейфа чертежи, тетради. На полу, на металлическом листе, раскладывает костер…

…Неподвижно сидит он в своем кресле… Кончено… Лучей больше нет… Он сам убил свое детище…

…А все-таки он не уступит! Он жив — значит, живы лучи!

Он укрыл их от убийц в самом надежном месте — в своем мозгу. Теперь он может не бояться за них, и руки у него развязаны для борьбы. Он будет бороться. Придет время — он возвратит человечеству «лучи жизни»!

 

11. Дезинфекция земного шара

Доклад профессора Чьюза об Y-лучах собрал около пятнадцати тысяч ученых, врачей, инженеров. Интерес к докладу был так велик, что на этот раз отказать в помещении было невозможно. «Ассоциация прогрессивных ученых» сняла зал цирка. «Юные девы», «золотые рубашки» и «легионеры» грозили разогнать собрание. Профессиональные союзы и студенческие организации призвали своих членов к защите ученых. Правительство было вынуждено вмешаться, чтобы предотвратить столкновение, которое могло бросить тень на репутацию свободолюбивой Великании. Всякие уличные демонстрации в день собрания ученых были воспрещены. Район цирка наводнили полицейские.

Аудитория была несколько разочарована, когда стало известно, что профессор Чьюз не будет демонстрировать своих аппаратов. Многие из участников собрания приехали из провинции, знали об опытах Чьюза только по газетам и журналам.

Прежде чем начать доклад, Чьюз попросил извинить его: он лишен возможности продемонстрировать свои опыты, почему — об этом он скажет несколько позже. Перейдя к докладу, профессор нарисовал картину всеобщего блага, которое принесло бы человечеству его изобретение, если бы оно было осуществлено. Мир навсегда избавился бы от болезней и голода. Но осуществление этого открытия натолкнулось на непреодолимые препятствия. Чьюз рассказал о всех своих мытарствах.

— Вы, цвет науки, — говорил он, обращаясь к ученым, сидевшим в зале, и в старческом голосе его слышался с трудом сдерживаемый гнев, — вы, отдавшие науке всю свою жизнь, скажите: зачем мы работаем? Помните ли вы в свифтовском «Гулливере» ученого, который всю жизнь пытается добыть солнечные лучи из огурцов? Вы думаете, это насмешка над ученым средневековья? О нет, это полностью относится и к нам!

(Движение в зале.)

— Конечно, мы заняты более важными делами. А что толку? Что с того, что я нашел лучи, убивающие микробы? С таким же успехом я мог бы искать солнечные лучи в огурцах. А может быть, и впрямь всю жизнь я этим и занимался? Я мечтал о том, чтобы мои лучи проникли в самые темные углы, куда не заглядывает солнце. Какая глупость! Даже бесплатные солнечные лучи не могут туда проникнуть. А за искусственные лучи надо платить!

И вот я спрашиваю вас — а что если бы солнце добралось до самых темных уголков? Может быть, оно собственными силами уничтожило бы микробов? Если бы всем беднякам хватало солнца, если бы они жили, как люди, — что было бы тогда? Мы пытаемся добыть людям солнечные лучи из огурцов, вместо того, чтобы добыть для них солнечные лучи из солнца!

(Движение в зале.)

— Двадцать лет я искал «лучи жизни», а они оказались не нужны. Впрочем, нет! Для них нашлось применение. Три дня тому назад представитель Докпуллера и Мак-Кенти предложил мне использовать мое изобретение, да, да, не уничтожить, а именно использовать! Правда, с одной небольшой поправкой: энергия лучей должна быть увеличена, чтобы они убивали не только микробов, но и людей.

(Сильное движение и шум в зале.)

— Вы возмущены? А они были удивлены моим отказом! Разве не всегда наука вооружала войну? Вот зачем нужна наука, вот зачем мы с вами работаем! Мы считаем себя друзьями человечества, мы носим пышные титулы профессоров, докторов и академиков, а мы просто бандиты, нет, в тысячу раз хуже бандитов те никогда не проливали столько крови!..

(Шум и крики в зале. Чьюз наклоняется к самому микрофону.)

— Вы оскорблены? — яростно кричит он. — Правильно! Это оскорбительно! Но почему же мы кричим только в этом зале? Почему мы не заявим на весь мир, что не хотим быть бандитами? Почему мы прикидываемся слепыми?

Возмущенный голос из зала:

— Мы не прикидываемся слепыми! Мы говорим, мы протестуем!

Профессор Чьюз (раздраженно):

— Говорите? Протестуете? Выносите резолюции протеста и морального осуждения? А дальше?

Тот же голос:

— А чего же вы хотите? Наше оружие морального порядка.

Все смотрят на старика, сидящего в первых рядах. Это профессор Безье, известный своими гуманистически-пацифистскими идеями и крупными изобретениями в области химии. Чьюз тоже узнает его.

Профессор Чьюз (гневно):

— Моральное оружие? А разве танки, пулеметы, пушки, которые мы изобрели, разве ваши газы, профессор Безье, моральное оружие? Почему же войне мы даем настоящее, боевое оружие, а против войны выступаем с моральным оружием?

Профессор Безье (несколько обескураженно):

— Чего же вы хотите?

Профессор Чьюз:

— Чего я хочу? Немногого. Хочу, чтобы наука несла людям не смерть, не голод, не нищету, а здоровье, изобилие, счастье. Довольно издеваться над наукой! Пора, господа ученые, сочувствовать свою силу. Прометей, прикованный к скале, — это величественно, трагично. Но Прометей, впряженный в триумфальную колесницу современного олимпийца Докпуллера, — это позор, это кощунство, это мерзость!

Нетерпеливый голос из зала:

— Что же вы предлагаете?

Профессор Чьюз:

— Мы должны потребовать от правительства, чтобы оно не смело пользоваться нашими изобретениями для убийства людей. Наши изобретения должны быть немедленно и полностью использованы для блага человечества. Именно для этого выбирал народ правительство, а не для того, чтобы оно заботилось лишь о прибылях господ предпринимателей. Те же предприниматели, которые не желают подчинить свои корыстные интересы интересам народа, должны быть лишены права распоряжаться заводами, фабриками…

Испуганный голос из зала:

— Это их собственность!

Профессор Чьюз:

— А разве не отбирают собственность у сумасшедших? Разве выпускают на улицу сумасшедшего с ножом только потому, что нож его собственный?..

Профессор Безье (поднимается с места, раздраженно):

— Это игра словами. Никто не имеет права лишать собственности. Никакое правительство не пойдет на это. Мы не имеем права предъявлять такие требования. Мы сами поставим себя в смешное и глупое положение. И разве в этом демократия? А конституция, а парламент, избранный народом? Мы узурпируем его права…

Профессор Чьюз (перебивает):

— Народ? Разве народу нужны прибыли Докпуллера, а не хлеб? Разве народу нужна война, а не здоровье? Хорошо, давайте обратимся к народу. Давайте скажем ему, что мы, ученые, уже сегодня можем полностью накормить его, одеть, дать ему изобилие, но нам мешают правительство, промышленники, финансисты. Скажем, что мы, ученые, сами готовы организовать разумную жизнь, если правительство не хочет или не может этого. Народ поддержит нас!

Профессор Безье (в ужасе):

— Это призыв к революции!

Профессор Чьюз:

— Мне нет дела до того, как это называется.

Профессор Безье:

— Но истинный ученый всегда — против насилия.

Профессор Чьюз (зло):

— Истинный ученый? Зачем же вы изобретаете газы и взрывчатые вещества, которыми убивают людей?

Профессор Безье (обиженно):

— Я не могу дискутировать так беспорядочно.

Профессор Чьюз:

— Я уступаю вам место. Собрание не возражает?

Голоса:

— Просим!

Профессор Безье поднимается на трибуну.

Профессор Безье:

— Мы, ученые, — гуманисты, ненавидим насилие и не пойдем на него даже ради спасения человечества. Но, к счастью, в этом и нет нужды. Простая арифметика показывает, что от новых насилий общая сумма их, и без того большая, только увеличивается. К счастью, наука открывает новые пути к освобождению. Оставьте коммунистам ваши призывы, профессор Чьюз, — они не только аморальны, но и попросту старомодны. Именно благодаря науке приведены в движение громадные силы, ведущие к лучшей организации общества. Организация и регулирование индивидуальных действий стали механической необходимостью, независимо от социальных теорий. Наука поможет всем конструктивно мыслящим людям мирно, без насилия, эволюционно организовать новое, совершенное общество. Именно этой великой, мирной, созидательной цели, а не кровавой бессмысленной революции должны посвятить свои силы ученые!

Вознагражденный аплодисментами, профессор Безье с достоинством возвращается на место.

Профессор Чьюз (растерянно):

— Я ничего не понял… (Смех.) Что такое конструктивная работа? Вот я изобрел лучи, хотел ими лечить, а, оказывается, ими хотят убивать. Что же мне делать, профессор Безье? (Пауза. Профессор Безье не отвечает.) Вероятно, просто продать их, как вы продаете свои газы, а хозяева жизни уже сами сконструируют из них то, что им нужно. Это и есть конструктивная работа? (Смех, шум. Чьюз вдруг раздражается и говорит в сильно повышенном тоне.) Да, да, я знаю, вы этого хотели бы, профессор Безье. Но я сделал иначе: я уничтожил свое изобретение. (Возгласы удивления, шум.) Я мог бы уже сегодня искоренить болезни, но мне мешают Докпуллер, Блэйк, Хэрти… Так кто же виновен в болезнях — микробы или докпуллеры?

Голос из зала:

— Микробы в пиджаках!

— Я мечтал о дезинфекции земного шара — да, она нужна, но ее надо начинать с другого конца: надо выкурить всех этих докпуллеров, мак-кенти, блэйков…

Господа ученые! Я зову вас к дезинфекции земного шара! Мы не одни — с нами все прогрессивное человечество! Есть же страна, где ученые действительно работают для счастья людей. Если это возможно там, то почему невозможно у нас? Подумайте, — речь идет о жизни человечества. Быть или не быть? Мы, ученые, будем виноваты, если мир погибнет. Мы, ученые, обязаны спасти человечество, иначе зачем же наука?

Часть зала аплодирует, другая — в недоумении молчит: это совсем не то, чего ждали от доклада Чьюза. Профессор Безье вновь поднимается со своего места.

Профессор Безье:

— Вы с чрезвычайной легкостью решаете мировые вопросы, профессор Чьюз. Вы зовете нас к насилию, но способны ли вы сами на это? Можете ли вы убить человека? Даже такого, которого вы же называете микробом?

Профессор Чьюз (кричит):

— Да, могу! Докпуллер подослал ко мне бандита, который обманом пролез в мою лабораторию и силой пытался отнять у меня лучи. Он получил их: я убил его лучами!

(Мертвая тишина в зале.)

— Он силой заставил меня подписать соглашение. Вот у меня в руках этот позорный документ. (Чьюз высоко поднимает бумагу над головой.) Вот подписи Докпуллера, Мак-Кенти, вот моя подпись, но я заявляю, что меня принудили силой, я отказываюсь от своей подписи. Они никогда не получат лучей. Я мог бы уничтожить это соглашение, я сохранил его, чтобы показать вам всю гнусность докпуллеров. И это еще не все! Они — докпуллеры, мак-кенти — украли моего внука и требуют взамен лучи. История с выкупом, о которой кричат газеты, только для отвода глаз. Я даю пятьдесят тысяч — пусть вернут ребенка! Вы увидите, что дело не в деньгах, вы поймете, кто украл ребенка. Что же, нельзя убивать детоубийц? Я — старик, но собственными руками душил бы их!

Чьюз в страшном возбуждении. Вдруг силы изменяют ему: он падает… В зале смятение, все вскакивают с места, крики: «Врача!» Первым вбегает на возвышение Ношевский и склоняется над профессором. Подбегают еще несколько человек. Чьюза уносят.

 

12. Патриотический долг

Открыв глаза, Чьюз увидел склонившееся над ним лицо Ношевского. Рядом с ним стояли люди в белых халатах, и Чьюз вообразил, что он все еще лежит в метро, прячась от «лучей смерти».

— В городе остались живые? — спросил он.

— О чем вы, профессор? — с беспокойством сказал Ношевский.

Но Чьюз уже все вспомнил.

— Что они решили? — сказал он, хватая Ношевского за руку.

— Кто? — снова не понял Ношевский.

— Что решили ученые?

— Ученые… разошлись…

— Разошлись? — Чьюз приподнялся, опершись на локоть, и недоверчиво посмотрел на Ношевского. — Как разошлись?

— Видите ли, профессор, вы долго были без чувств. А потом заснули… Прошло около трех часов. Естественно, они разошлись.

— Но что они решили?

— Просто разошлись…

Чьюз долго молчал. Затем, кряхтя, приподнялся и сел. Так он сидел довольно долго, опустив голову на грудь.

— Я еду домой, — вдруг сказал он.

Ему подали пиджак, и он направился к двери.

— Я провожу вас, — сказал врач, пожилой человек в белом халате.

— Если разрешите, мы последуем за вами, — раздался еще чей-то голос.

Тут только Чьюз заметил, что в комнате было еще два человека. Лицо одного из них показалось ему знакомым. Несомненно, где-то он видел его. Ну, конечно: это был тот самый следователь, который после взрыва донимал его глупыми намеками. Быстро слетелись вороны!

Дома они немедленно взялись за него, попросив врача подождать в соседней комнате.

— Профессор, вы сделали сообщение чрезвычайной важности, — сказал следователь.

Чьюз промолчал.

— Ваши лучи могут быть смертельными для людей. И потом вы говорили… будто проверили…

— Да, я убил одного мерзавца, — спокойно сказал Чьюз. — Он пытался отнять у меня лучи…

Чьюз поднял металлическую занавесь и прошел в лабораторию. Он показал следователю стеклянный ящик с трупом Меллерта.

— Придется назначить вскрытие, — сказал следователь. — Вы говорите, профессор, он пытался отнять у вас лучи? Будьте любезны рассказать.

Чьюз рассказал обо всем, не упустив ни одной подробности.

— Интересно увидеть соглашение, о котором вы говорите, — заметил следователь.

Чьюз полез во внутренний карман пиджака: соглашения не было.

Ужасное подозрение мелькнуло в голове Чьюза. Он держал договор в руках, когда обращался к ученым. Потом он потерял сознание. Больше он ничего не помнил. Конечно, там были агенты Докпуллера. Значит, они воспользовались его обмороком…

Он растерянно посмотрел на следователя.

— Я показывал его на собрание.

— Возможно, — сейчас же согласился следователь, — мне не удалось быть на собрании. Впрочем, вы сами понимаете, что такой документ надо исследовать. Посмотреть из зала недостаточно…

Чьюз молчал. Его начинала охватывать апатия.

— Вы понимаете, профессор, мы вам верим, — вкрадчиво сказал следователь. Но что поделать, такая уж мерзкая наша профессия: нужны доказательства. Соглашение хоть отчасти доказывало бы что-то, а так… — следователь развел руками.

— И все-таки, я думаю, есть выход, — сказал другой чиновник, до сих пор молчавший. — Патриотический долг подскажет профессору этот выход. Изобретение должно быть передано государству. Тогда все эти мелочи отпадут, не правда ли? — он показал на стеклянный гроб Меллерта.

— Безусловно, — охотно согласился следователь.

— Я, профессор, хотел бы с вами договориться.

— Я уже предлагал свое изобретение государству. Его не приняли, равнодушно сказал Чьюз.

— Но не военному ведомству, — веско возразил чиновник.

— Военное ведомство безнадежно запоздало. Видите… — ученый показал на металлические скелеты прожекторов…

— Мы восстановим.

— Нет, господин представитель военного министерства, ничего восстанавливать мы не будем. Вы слышали, о чем я докладывал сегодня ученым?

— Мне передавали, — небрежно ответил чиновник. — Вы погорячились, профессор… Бывает… Мы не придаем значения вашей речи.

— Зато я придаю, и очень серьезное, — отрезал Чьюз.

— Вы хотите сказать…

— Вы отлично меня поняли… Лучей нет — и не будет.

— Не забывайте, профессор: вы гражданин Великании. Вы не имеете морального права отказать родине в защите.

— Моральное право! — воскликнул Чьюз, и глаза его опять вспыхнули. — А где была ваша мораль, когда я предлагал уничтожить болезни и голод? Разве это не было бы лучшей защитой родины? Где была ваша мораль, когда на меня клеветали, когда нападали на мою лабораторию?.. Моральное право! Вы все еще пытаетесь разговаривать со мной, как с ребенком, потому что я ученый. Да, ученые так поздно выходят из детского возраста, что им иногда не хватает для этого целой жизни. Но мне стукнул семьдесят один год — можете меня поздравить: это мое совершеннолетие. Я больше никому не позволю водить себя за нос.

— Я очень огорчен, профессор, что разговор принимает такой недружелюбный характер, — с чувством сказал военный чиновник. — Очень огорчен! У вас совершенно не великанский образ мыслей. Я должен обратить ваше внимание на одно щекотливое обстоятельство: отказывая родине в передаче военного изобретения…

— Оно не военное! — раздраженно перебил Чьюз. — Это вы хотите превратить его в военное…

— …вашего военного изобретения, — настойчиво повторил чиновник, — вы совершаете антивеликанский поступок и лишаете нас возможности ликвидировать это недоразумение, — он снова показал на Меллерта.

— Совершенно верно, — подтвердил следователь.

— Мне безразлично, — сказал профессор действительно безразличным тоном.

— Не совсем, — возразил следователь. — Это — опыты над живыми людьми со смертельным исходом. Вы знаете, как карает за это закон?

— Вы сами не верите в то, что говорите, — сказал Чьюз. — Да, я убил, но для того, чтобы защитить человечество.

— Государственные законы знают отечество, а не человечество, — строго оказал чиновник. — Вам и предлагают прийти на помощь отечеству. А человечество тут ни при чем.

— Не знаю, что вы еще от меня хотите, — устало ответил Чьюз, — я сказал вам все.

— Боюсь, что вы не поняли нас, профессор, — пришел на помощь своему товарищу следователь. — Вы недооцениваете те последствия, какие влечет убийство для преступника… Да, да, для преступника, — упрямо подчеркнул он, перехватив протестующий жест Чьюза.

— Господа представители Великой Демократической республики! — тихо, почти торжественно произнес Чьюз. — Мой внук был мне дороже жизни. Но я пожертвовал им… ради человечества… ради науки… Чем же еще вы хотите запугать меня?

— Вы упрямы, господин Чьюз, — раздраженно сказал следователь. — Вы очень упрямы! Но вы об этом пожалеете. Будьте любезны прочесть этот ордер. Вы арестованы. Надеюсь, что в новой обстановке вы сумеете проникнуться великанским образом мыслей.

 

13. Доктрина Ванденкенроа

Чьюз ожидал, что его доставят в тюрьму, и отнесся к этому совершенно равнодушно. Нервный подъем, с которым он выступал на собрании ученых, сменился разочарованием и апатией.

Привезли его, однако, не в тюрьму, а в небольшой уединенный особняк на одной из окраин города. Квартира состояла из кабинета, библиотеки, столовой и спальни. Решеток на окнах не было, но в саду Чьюз то и дело замечал каких-то людей, видимо, избегавших попадаться ему на глаза.

На следующий день снова пришел следователь. Он твердил одно и то же и так надоел Чьюзу, что тот перестал не только отвечать, но и слушать.

— Вы, профессор, находитесь в плену у самой смешной иллюзии, — сказал следователь уходя. — Вы вообразили себя чем-то вроде короля ученых. Кто же пошёл за вами? Вы арестованы — и ни один ваш коллега пальцем не двинул, чтобы освободить вас. Вы не король, а пешка!

— Может быть. Но не забывайте, что пешка не отступает, — возразил ученый.

— Зато она бесславно погибает.

В этот же день Чьюзу подали машину. «Вероятно, теперь уже тюрьма», — решил он.

Машина долго шла по широкой автостраде, потом свернула на пустынную шоссейную дорогу. Молодой человек, сидевший рядом с Чьюзом, молчал всю дорогу. У въезда в рощу машину остановила группа военных. Молодой человек вполголоса сказал им несколько слов, и машина двинулась в глубь рощи.

Распахнулись решетчатые ворота высокой железной ограды, и машина подошла к небольшому особняку. Навстречу выбежал молоденький офицер. Он попросил подождать в приемной и скрылся за массивной дубовой дверью. Через мгновение он вернулся.

— Пожалуйста, профессор, — сказал он, изогнувшись в изящном поклоне. — С вами желает говорить военный министр генерал Ванденкенроа.

Он открыл дверь и пропустил Чьюза в большой светлый кабинет, увешанный географическими картами. В глубине, за письменным столом, сидел генерал. Он поднялся навстречу Чьюзу.

— Рад видеть вас, профессор, — сказал он низким, трубным голосом. Прошу… — и, указав на кресло против стола, сел.

Это был огромный, широкоплечий человек, с бравой грудью, украшенной тремя рядами орденских ленточек. С его громадного бритого лица смотрели выпуклые рачьи глаза. Говорил он тем мощным голосом, который, вероятно, способен воодушевлять войска на парадах. В комнате же этот голос заставлял пожалеть, что у обладателя его нет приспособления для регулирования звука.

— Конечно, я огорчен, профессор, что вас, так сказать, ограничили, но это уже не по моему ведомству, — генерал развел руками. — Хочется помочь вам. Надеюсь, мы договоримся. Вы, конечно, понимаете, профессор, о чем речь. Великания нуждается в вашем изобретении. Оно очень своевременно…

— Господин генерал, обо всем этом со мной уже говорили, и мой ответ вам, очевидно, известен.

— Э, да кто говорил? Что они понимают, что могут сказать? — генерал пренебрежительно махнул рукой. — Вы курите, профессор? — спросил он, придвигая коробку с сигарами. — Жаль… Прекрасные сигары… Если разрешите, я закурю…

Не ожидая ответа, генерал закурил.

— Я понимаю вас, профессор. Вам мерещатся мертвые города с населением, убитым вашими лучами, горы детских трупов и прочие кошмары. Да, да, я понимаю вас, более того — я сочувствую вашим идеям. Пора спасти человечество от ужасов войны! Всю жизнь я мечтал о том, как сделать войну невозможной.

Чьюз смотрел на него с нескрываемым удивлением.

— И не только мечтал, но даже создал собственную доктрину, — с гордостью сказал генерал. — Знаете, чего ей не хватало? Сверхмощного оружия! Вы его изобрели, профессор.

— Это не оружие! — упрямо сказал ученый.

— Не спорю, — сейчас же согласился генерал. — Конечно, не оружие. Ведь если вы передадите нам, военным, ваши лучи — война навеки исчезнет.

— Не понимаю…

— Сейчас поймете… Каждое оружие действует даже и тогда, когда оно непосредственно не применяется. Пушки убеждают не только залпами, но и красноречивым молчанием. Они как бы предупреждают противника: не затевай войны!

— Может быть, сначала и предупреждают, но потом все-таки стреляют, возразил профессор.

— Как раз потому, что это — несовершенное оружие. Вы, профессор, конечно, знакомы, с трактатом доктора философии Сэмсама «О природе человека»?

— Не имел времени…

— Как видите, иные генералы больше интересуются наукой, чем ученые. Генерал самодовольно улыбнулся и взял со стола объемистый том. — Моя настольная книга. Изумительный труд. Какая глубина мысли! Рекомендую прочитать! Разрешите процитировать… «Драки детей — вот неопровержимый аргумент против беспочвенных и вредных мечтаний об исчезновении войн». Замечательно верно! Эта глубокая философская мысль и послужила отправным пунктом для моей доктрины. Почему до сих пор все попытки избежать войны кончались крахом? Потому что, продолжая аналогию, дети заключали между собой мирные договоры о том, что они не будут драться. Наивно, глупо… Разве так предупреждают драки? Нет, надо присматривать за расшалившимися детьми. Но это даст эффект лишь в том случае, если у воспитателя все время будет в руках предупреждающее средство: розги. Не сочтите меня, профессор, за рутинера: я вовсе не сторонник телесных наказаний. Я рассматриваю розги только как предупреждающее средство. Одного вида их достаточно для того, чтобы дети вели себя прилично. Уверяю вас: люди — те же дети. Человечеству тоже необходим воспитатель.

«И этот говорит о человечестве!» — с удивлением подумал Чьюз.

— Пушки, танки — чепуха, это есть у всех! Дайте детям палки — конечно, они передерутся. Но монопольное сверхмощное оружие в руках наиболее культурной, демократической, талантливой расы — это тот воспитатель…

— С розгами, — вставил Чьюз.

— Совершенно верно: с розгами, который сделает войны ненужными и невозможными. Как видите, генерал оказался миролюбивее философа!

— Насколько я понял, генерал, — спросил Чьюз, — вы хотите превратить мои лучи в розги для человечества? Пороть лучами?

— В том-то и дело, что розги достаточно показать. Где-нибудь на острове Уединения в Спокойном океане мы устраиваем небольшую, но эффектную постановку под названием: «Новые научные опыты с лучистой энергией». Мы направляем лучи на стадо баранов или овец, и через секунду все готово! Конечно, военные атташе смотрят и ужасаются, корреспонденты записывают, фотографы снимают, кинооператоры вертят ручки своих аппаратов, радио разносит по всему миру предсмертное блеяние овец и баранов… Мировая сенсация! Газеты об этом только и пишут. В кинотеатрах только и демонстрируют научно-документальный фильм об опытах на острове Уединения. И после всего этого нам лишь остается приступить к воспитанию. «Дети, что это вы затеяли какую-то глупую игру в новую демократию? Зачем вам новая, когда есть отлично зарекомендовавшая себя старая демократия?»

— Во главе с Докпуллером, — снова вставил Чьюз.

— Хотя бы и так, — согласился генерал. — Где еще возможен Докпуллер? Он был разносчиком газет, — вы знаете это, профессор? Из разносчиков в миллиардеры — это возможно лишь в стране демократии, при великанском укладе жизни.

— Как вам сказать? — заметил ученый. — Шантаж и розги — доктрина не новая…

— В мировом масштабе! — восторженно воскликнул генерал, но тут же спохватился: — Однако к чему такие вульгарные слова, профессор? Дипломатия их не знает. А это именно дипломатия! Нам, военным, ничего не остается, как облачиться в дипломатические фраки, а прежние мундиры вместе с пушками и пулеметами сдать в исторические музеи. На земле воцарится вечный мир. Чего не могли добиться разные там Кампанеллы, того добьемся мы, генералы…

— Боюсь обидеть вас, генерал, — вдруг сказал Чьюз, — но должен заметить, что ваша доктрина мирового господства не отличается особенной новизной. Недавно мы были свидетелями полного краха доктрины подобного рода…

— Вы меня нисколько не обижаете, — спокойно возразил генерал. — Я не из тех, кто пугается названий. У фашистов не было подходящего оружия. У нас оно будет. В этом вся разница.

— Только в этом? — Чьюз хитро прищурился. — Теперь, генерал, я вас вполне понял. Но, заметьте, фашизм тоже был уверен в непобедимости своего оружия. Однако не все покорились… А если и теперь не все испугаются?.. Если у некоторых найдутся даже свои лучи или что-нибудь вроде этого… Тогда как?

Генерал поднялся из-за стола, огромный, грузный, грудь его раздулась, орденские ленточки тревожно зашевелились.

— Уничтожим! — прорычал он.

Из резиденции генерала Ванденкенроа машина отвезла профессора Чьюза уже в тюрьму.

 

14. Потомки Джордано Бруно

Осуществление своего открытия он начинал с добровольного заключения в металлической лаборатории. Это было всего лишь четыре месяца назад. Теперь трагикомедия с «лучами жизни» также кончилась заключением, но уже тюремным.

Мог ли он когда-нибудь думать, что попадет в тюрьму? Скорее бы он допустил, что окажется на луне или на Марсе. Для ученого это было бы вероятнее.

Чьюз ходил по камере — три шага вперед, три назад. Итак, он прожил семьдесят лет, вероятно, уже всю свою жизнь; делал удивительные научные открытия, но наиболее удивительным из них была все-таки сама жизнь. Только теперь он открыл ее. Только теперь он узнал, понял, почувствовал, что в жизни существуют подлость, глупость, война, тюрьма, голод…

В сотый раз он оглядывал нехитрую обстановку своего неожиданного жилья. Койка, табурет, стол — все это было крепко привинчено к стене. Здесь даже предметы были лишены свободы. Тусклый свет с трудом проникал сквозь небольшое грязное окно. Оно было под самым потолком, и все-таки его закрыли металлической решеткой.

Он почти вплотную подходил к стене, опускался на корточки и пытался заглянуть снизу в просвет окна, чтобы увидеть небо. Но в окно была видна лишь какая-то грязно-серая масса, может быть, соседняя стена…

Иногда ему начинало казаться, что мир перестал существовать. В своей загородной лаборатории он привык к тишине, но здесь тишина была особенная: какое-то молчание небытия. Нельзя было понять, как среди огромного шумного города мог возникнуть этот остров молчания.

Он очень удивился, когда, подсчитав, понял, что находится в тюрьме всего шесть дней.

Шестой день ознаменовался необычайным происшествием: тюремщик, приоткрыв оконце в двери, сообщил о посетителе.

Когда Чьюза ввели в комнату, дневной свет ослепил его, и он зажмурил глаза.

Адвокат Самуэль Ношевский крепко пожал ему руку. Их оставили вдвоем.

Чьюз жадно слушал. Джо вернулся. «Милый мальчик, наконец он на свободе!»

Но возвращение Джо газеты использовали в интересах Докпуллера. Ношевский принес пачку газет, различавшихся между собой только названиями. Все они негодовали, что Чьюз посмел обвинить Докпуллера в краже ребенка.

Чьюз тихонько смеялся. Пусть его теперь ругают! Все-таки им пришлось вернуть Джо и без лучей.

В газетах было напечатано заявление Луизы. Она подтвердила, что необходимые для выкупа пятьдесят тысяч получила от профессора Чьюза. Ее спрашивали, что она знает о требовании отдать за ребенка «лучи жизни». Она отвечала, что никогда не слышала об этом.

— Чем же, однако, объяснить заявление Чьюза? — допытывались у нее.

— Дед очень любит внука и в то же время боится похищения лучей, — отвечала она. — Кроме того, он очень переутомлен. Нервное расстройство…

Старик был потрясен. Значит, и Луиза против него? Но он сейчас же взял себя в руки: она не могла поступить иначе, ее, конечно, заставили так отвечать. Ради Джо она готова на все. Понимает ли она хотя бы, что это он, дед, сдержал свое обещание спасти внука?

Только теперь Чьюз понял, как удача с Джо осложнила его собственное положение. Ведь если кража ребенка не имела никакого отношения к лучам, то и никакого покушения на лучи вообще не было. Было просто убийство Меллерта. Именно в этом духе и высказывались все газеты. «Ученый-убийца! — захлебывались „Горячие новости“. — Убийство человека в экспериментальных целях! — кричали они. — Не сам ли злодей Чьюз, — спрашивала газета, — открыто, цинично называл людей „микробами в пиджаках“?.. Над этими „микробами“ он уже творит свои смертоубийственные „опыты“.»

Особенно возмущало газету то, что коварный изобретатель сам же и уничтожил свои приборы. «Убийца всегда стремится уничтожить орудие убийства, — писала газета. — Но ему ничто не поможет. Улики налицо!»

«Ученого убийцу — на электрический стул!» — тоном приговора требовала газета «Руки по швам!», орган ордена «Вольных тюремщиков вредных мыслей». Газета сообщала, что преступник пытался бежать в Коммунистическую страну. Власти вовремя захватили убийцу в его кровавом притоне. Видя безвыходность положения, он в бессильной злобе уничтожил свои приборы.

Газета «Рекорд сенсаций» рекомендовала властям и вообще всем желающим хорошенько пошарить в подвалах, катакомбах и застенках злодейского притона Чьюза, порыться в его саду и во дворе. «Нет никаких сомнений, — утверждала газета, — что там покоятся кости сотен замученных жертв». Газета напомнила все случаи загадочных исчезновений за последний год. «Теперь ясно, — догадывалась газета, — что разговоры о каких-то бандитских трестах были досужей чепухой. Нет, все дороги ведут в кровавый застенок „ученого“ Чьюза!»

«И какое коварство! — кипел от негодования „Вечерний свет“. — Убить коменданта студенческой охраны, той самой, что, хотя и заблуждаясь, искренне и самоотверженно стояла за Чьюза! Хороша благодарность! Пусть же студенты из разных „Союзов защиты Чьюза“ призадумаются над тем, кого они защищали».

Газеты посвящали прочувствованные строки Меллерту. Репортеры интервьюировали родственников, квартирную хозяйку, соседей — все эти интервью рисовали образ честного, скромного, трудолюбивого, аккуратного, доброго юноши. «Бывало, мухи не обидит», — сказала двоюродная тетя Меллерта сотруднику «Горячих новостей». «Очень вежлив, при встречах всегда раскланивается, хотя мы и не знакомы», — сказала соседка («Вечерний свет»). «Очень аккуратен: ни разу не задержал платы за квартиру», — сказала хозяйка («Рекорд сенсаций»). «Держался великанского образа мыслей», — сказал содержатель бара, куда покойный нередко забегал выпить. Образ мыслей человека, как известно, лучше всего раскрывается во время выпивки, так кому же и знать его, как не содержателю бара, — поясняла газета «Руки по швам!». «Чистил зубы нашей пастой „Идеал“», — сказал представитель фирмы «Великий парфюмер». По сообщению следственных властей в комнате пострадавшего обнаружен начатый тюбик пасты «Идеал». По заявлению врача, производившего вскрытие, зубы пострадавшего найдены в цветущем состоянии. Паста «Идеал» сохраняет зубы идеально белыми и делает вашу улыбку неотразимой. Чистите зубы пастой «Идеал».

Последнее интервью, наиболее пространное, было напечатано во всех газетах. Обвинение Чьюза против Докпуллера было разбито в пух и прах.

«О каком вообще обвинении может идти речь? — возмущались „Горячие новости“. — Кто видел этот мифический договор, на котором строит свое „обвинение“ Чьюз? Да, он потрясал перед изумленной аудиторией каким-то листком, но на столь почтительном расстоянии, что никто ничего не видел. Где же теперь этот грозный обвинительный „документ“? Увы, его нет, но господин Чьюз не смущается, — он требует, чтобы ему верили на слово. Слышали ли вы что-нибудь более мерзкое, чем это „честное слово“ убийцы?..»

«Если бы соглашение было у меня, я им доказал бы!» — с горечью подумал Чьюз. Он спросил Ношевского:

— Как вы думаете, договор у них? После собрания он исчез.

Ношевский помолчал, внимательно осмотрелся вокруг, подошел к двери, послушал… Потом он сел рядом с Чьюзом и, наклонившись к его уху, тихо сказал:

— Он у меня.

Чьюз удивленно взглянул на Ношевского.

— Когда вы потеряли сознание, я подбежал первым. Прежде всего, я спрятал соглашение, — так же тихо объяснил Ношевский.

— Почему вы тогда же не сказали? — хотя и возмущаясь, но тоже тихо, в тон Ношевскому, спросил Чьюз. Он понимал, что здесь и стены имеют уши.

— Чтобы соглашение сразу попало в лапы следователю? Кроме того, как вы докажете, что его принес вам Меллерт? Не забывайте, что там ваша подпись. Знаете, куда соглашение попало бы от следователя? А уж Докпуллер, будьте покойны, заставил бы вас выполнить все обязательства: подпись есть подпись.

— Что же делать?

— Это единственный оставшийся экземпляр? — спросил Ношевский.

Чьюз кивнул.

— По-моему, и его надо уничтожить. Без вашего согласия я не решался. Сейчас он надежно спрятан.

— Нет, нет, Ношевский, я не согласен. Надо опубликовать. Понимаете, пусть этим я не сумею защитить себя, но Докпуллер будет разоблачен: там есть его подпись.

— И ваша.

— Неважно. Я рассказал, что меня заставили силой. Моя подпись недействительна. Лучей я им не дам никогда, — слышите, — никогда! Докпуллер хочет получить эту бумажку, но вряд ли он хочет, чтобы содержание ее стало известно публике.

— Да кто ее напечатает? «Горячие новости»? «Рекорд сенсаций»?

— Найдутся люди, которые напечатают, — возразил Чьюз, вынимая из пачки газет «Рабочего».

— Коммунистическая газета?! — не то удивляясь, не то ужасаясь, воскликнул Ношевский.

— Э, бросьте, Ношевский, — сказал Чьюз. — Я уже не раз обращался к «Рабочему»… Вы это знаете…

— Как хотите, — с явным неодобрением ответил адвокат.

— Я хочу именно так, — подчеркнул Чьюз. — Смотрите, что они пишут. — Он развернул газету.

«Рабочий» призывал к решительной защите профессора Чьюза.

«„Лучи жизни“, оказавшись в надежных руках народа, — писала газета, — дали бы всеобщее изобилие, уничтожение болезней. Это, разумеется, невыгодно монополистам. Докпуллер пытается силой завладеть „лучами жизни“, чтобы превратить их в „лучи смерти“. Что и говорить, коммерсантам, промышленникам, финансистам куда приятней заработать на убийстве людей, чем проиграть на изобилии.

Никогда перед трудовым народом не было такой реальной возможности обеспечить себя дешевой пищей, спастись от болезней, как теперь. Не допустим гибели великого мирного изобретения и превращения его в сверхмощное оружие!

Свободу Чьюзу! „Лучи жизни“ — народу!»

Итак, рабочие откликнулись на его зов. А что же ученые?

Он спросил об этом у Ношевского.

— Конечно, ученые не верят газетной клевете, — ответил адвокат. — Но… Ношевский замялся.

— Что же? Говорите, — настаивал Чьюз.

— Многие все-таки считают, что убийство недостойно ученого…

— Значит, лучше было отдать лучи?

— Этого, конечно, не думают…

— Так что же они вообще думают? — уже раздражаясь, крикнул Чьюз.

— Говорят, что нужно было отдать преступника в руки правосудия…

— Как чемодан на хранение? Узнаю школу профессора Безье.

Ношевскому начинало казаться, что Чьюз слишком уж резок. Может быть, тюрьма так на него подействовала?

— Успокойтесь, профессор, — сказал он как можно миролюбивее. — Большинство ученых за вас. «Ассоциация прогрессивных ученых» поручила мне защищать вас. В наше время общественное мнение кое-что значит. Слава богу, мы живем не в средние века…

— О да, романтическое средневековье вытеснено рационалистическим веком техники, а торжественный костер — индустриальным электрическим стулом.

— Профессор, я понимаю вашу горечь, но вы преувеличиваете. Электрический стул вам не грозит. Ученые погибали на кострах, но еще ни один из них не погиб на электрическом стуле.

— И это позор для ученых!

— То, что их не сажают на электрический стул? — в изумлении воскликнул Ношевский.

— Да, именно это, — резко ответил Чьюз. — Сожженный Джордано Бруно — это позор для инквизиторов, но профессор Безье, торгующий отравой для людей, — это позор для ученых. А профессор Уайтхэч, который в секретной лаборатории ищет лучи для убийства людей? Вот наши ученые! Бруно пошел на костер. А нынешних ученых не сжигают, не сажают на электрический стул. Они сами идут к пушечным королям и служат им. Почему же одинокий Бруно пошел за науку в огонь, а нас тысячи, но мы не можем, не хотим защитить науку, защитить человечество? Почему?

Чьюз спрашивал с такой страстностью, как будто от ответа на его вопрос зависела судьба мира. Но Ношевский молчал.

— Мне стыдно, что я ученый! — воскликнул Чьюз, тяжело дыша.

«Да ты и впрямь потомок Джордано Бруно!» — подумал Ношевский. Ему захотелось сказать Чьюзу что-то значительное, как-то высказать ему свое уважение, но он вдруг почувствовал, что не находит слов: не потому ли, что в душе его не было этого пламени, а только тлел слабый огонек слегка насмешливого, но почти всегда равнодушного скептицизма?

Вошел тюремщик. Свидание кончилось.

Ношевский пожал руку профессору. После нескольких дней одиночного заключения эти четверть часа утомили старика. Лицо его осунулось, глаза погасли, на лбу и на щеках резко обозначились морщины.

Ношевский покинул тюрьму с тяжелым чувством. Он упрекал себя в том, что не нашел нужных слов и не высказал их этому удивительному старику.

 

15. Мильон терзаний старого демократа

Ношевский никак не мог отделаться от тяжелого чувства, оставшегося у него после посещения тюрьмы. Перед ним вновь и вновь возникало осунувшееся, изможденное лицо старого ученого. Долго ли он выдержит в тюрьме? Необходимо прежде всего добиться его освобождения!

Поможет ли делу опубликование договора? Адвокат не был в этом уверен. Соглашение подписано обеими сторонами и поэтому является обоюдоострым оружием. Конечно, опубликование его доказало бы, что Докпуллер действительно стремится превратить «лучи жизни» в «лучи смерти», — но и только. Никаких доказательств того, что Чьюз подписал соглашение под угрозой насилия, — нет, Убийство Меллерта остается неоправданным. С другой стороны, Ношевский, как юрист, не мог не понимать, что опубликование договора дало бы Докпуллеру повод требовать и его выполнения — любой суд подтвердил бы это. Конечно, Докпуллер добился бы освобождения Чьюза, но тогда ему удалось бы завладеть лучами.

В особенно трудное положение ставило Ношевского то, что Чьюз требовал, чтобы договор был опубликован в «Рабочем». Адвокат понимал, что в другую газету действительно не имело смысла обращаться, но все-таки… коммунистическая газета. За всю свою многолетнюю адвокатскую практику он никогда не прибегал к помощи коммунистов. Гордившийся своим последовательным демократизмом, он, конечно, не одобрял правительственных репрессий против коммунистов, но в то же время не одобрял и самих коммунистов. Идти к ним, говорить с ними, признать, что только они могут напечатать правду, — все это было очень неприятно старому адвокату. Он старался уверить себя, что это будет вредно и для Чьюза, еще больше озлобит и без того злобных врагов, окончательно закрепит за ним кличку коммуниста. И, наконец, еще где-то глубже, в подсознании, таилось опасение, как бы обращение к коммунистам не повредило его адвокатской практике. Впрочем, эту мысль Ношевский гнал от себя. Он никогда не признался бы в ней даже самому себе.

Можно было, конечно, опубликовать соглашение в бюллетенях «Ассоциации прогрессивных ученых» и в других изданиях подобного рода, но все это были журналы с ограниченным тиражом, распространявшиеся лишь среди ученых.

В этих терзаниях адвокат провел целый день, так ни на что и не решившись. А на следующее утро, просматривая газеты, он был поражен: газета «Свобода» взяла Чьюза под защиту. Сколько уже раз этот орган, называвший себя радикальным и независимым, менял свое отношение к Чьюзу!

Газета называла глупыми, смехотворными и вредными попытки обвинить профессора Чьюза в смертоносных опытах над людьми.

«Какой убийца публично, по собственной инициативе, признается в этом? — спрашивала газета. — Профессор Чьюз имел полную возможность скрыть убийство, никто его не заподозрил бы. Единственный вывод: это действительно была самооборона, защита своего изобретения. Надо расследовать, кто и зачем пытался похитить лучи. Независимо от того, кто бы это ни был, виновный должен держать ответ перед лицом закона. А старый ученый, вплоть до окончания следствия, должен быть освобожден хотя бы под залог (а, в сущности, достаточно и честного слова, ведь это же не уголовный преступник, а ученый!). Правительственная партия сделала серьезную ошибку, допустив арест ученого по обвинению в совершенно нелепом преступлении. Вообще всей своей политикой по отношению к профессору Чьюзу правительство показало полное непонимание интересов страны. Вместо того, чтобы договориться с ученым и использовать лучи в интересах народа и республики, оно равнодушно смотрело на травлю ученого, оно арестовало его, оно заключило его в тюрьму, подвергая опасности его жизнь (вспомните его возраст!). Правительственная партия ответит за эти ошибки на выборах: начавшиеся забастовки являются первыми, но грозными предупреждениями».

Ношевский читал — и не верил своим глазам. «Неужели это писала та самая „Свобода“, которая недавно сама травила Чьюза? Не она ли вытащила на свет версию о старящем действии лучей? Что же это — очередной трюк со скрытыми целями? Или газета в самом деле все-таки способна объективно рассуждать?» Во всяком случае, надо иметь большую смелость, чтобы так решительно выступить против правительства. Несомненно, Керри показал себя храбрым и независимым человеком. «Какие бы цели он ни преследовал, сейчас нам с ним по пути, — решил Ношевский. — Опубликование договора явится лучшим ответом на вопрос о том, кто и зачем пытался похитить лучи».

Словом, Ношевский решил обратиться в «Свободу». Он не сомневался, что такой шаг одобрил бы и сам Чьюз: лишь отсутствие выбора заставило его остановиться на «Рабочем». Правда, «Свобода» несколько раз меняла фронт, но все же эта газета солиднее, чем коммунистический «Рабочий». К тому же, разоблачение врагов Чьюза будет даже убедительнее в устах недавнего врага. Савл превратился в Павла — это произведет впечатление!

Но внезапное решение не заставило Ношевского забыть об осторожности. Он, разумеется, не таскал соглашения в кармане пиджака. Не понес он его и в редакцию. Даже теперь, когда никто, кроме Чьюза, не знал, что соглашение находится у него, он все же не чувствовал себя в безопасности. Конечно, агенты Докпуллера присутствовали на собрании ученых и теперь рыщут в поисках документа.

В редакцию он принес заранее заготовленную фотокопию соглашения, Керри принял его, как всегда, любезно. Он очень заинтересовался копией, но сказал:

— Вы понимаете, господин Ношевский, нам нужен оригинал. Он всегда должен быть под рукой. Мы вступаем в борьбу с самим Докпуллером. Конечно, мы независимы и не боимся никого! Но нам нужны неопровержимые доказательства. Вы юрист и понимаете: против нас начнут судебное дело.

Адвокат, хотя и был согласен с доводами редактора, все же насторожился: выпустить соглашение из рук он ни за что не хотел. Ношевский все-таки не чувствовал полного доверия к новому «союзнику». Да и зачем редактору соглашение? В случае надобности Ношевский представит его суду.

Ношевский умолчал о своих опасениях и выдвинул только это последнее возражение. Керри, конечно, понял и обиделся:

— Простите, господин Ношевский, наше сотрудничество возможно только на основе полного доверия. Раз вы нам не доверяете… — Керри развел руками.

Ношевский снова почувствовал себя во власти мучительных терзаний. Может быть, он упускает единственный случай опубликовать документ в солидной газете? В то же время опыт старого юриста предостерегал его от опрометчивого шага.

Керри видел, что адвокат колеблется, и молчал с демонстративно обиженным видом.

— Я подумаю, — сказал Ношевский прощаясь.

— Как хотите, — сухо ответил Керри.

Возвращаясь домой, Ношевский терзал себя одним и тем же вопросом: правильно ли он поступает? И вдруг ему пришла в голову простая мысль: а ведь «Рабочему» он не побоялся бы оставить соглашение… Коммунисты никогда не выдали бы его Докпуллеру. Значит, все-таки надо идти туда? Но ведь это же коммунисты!..

Терзания продолжались.

 

16. Раки и крабы

Выступление «Свободы» в защиту Чьюза впервые связало борьбу вокруг «лучей жизни» с предвыборной борьбой. Парламентские выборы приближались. Избирательная кампания, конечно, не могла остаться в стороне от событий, взволновавших всю страну. Рабочие требовали освобождения Чьюза и использования «лучей жизни» для производства продовольствия. «Свобода» снова резко выступила против правительственной партии.

Избирательная система в Великании, как и все в этой стране, называлась демократической и была очень проста. В стране были две основные политические партии, программы которых обычно формулировались столь кратко, что их легко привести полностью.

Программа партии РК: «За республику, за демократию, за свободу народа!»

Программа партии КРБ: «За демократию, за республику, за народную свободу!»

Более подробно программы партий не разрабатывались из опасения стеснить внутрипартийную демократию, которая была превыше всего!

РК и КРБ — так назывались эти партии. Полные их названия не сохранились. Весьма вероятно, что эти буквы, как всякие сокращения, некогда что-то обозначали, но уже много лет все пользовались исключительно сокращенными названиями, и с течением времени избиратели, да и сами партийные деятели, естественно, забыли, что же именно обозначали эти буквы. Конечно, пройдохи-историки, которые, как известно, расшифровали даже египетские иероглифы, могли бы, наглотавшись пыли в партийных архивах, докопаться до смысла этих таинственных букв, но, видимо, надобности в этом было меньше, чем в расшифровке египетских иероглифов. Дело в том, что партии уже давно назывались: «Раки» и «Крабы». Все так привыкли к этим названиям, что стали видеть в них и самую сущность программы обеих партий.

Перед очередными выборами отсутствие развернутых программ компенсировалось избирательными лозунгами, платформами и обещаниями. Все это в равной мере служило тому, чтобы обеспечить победу на выборах, а следовательно, опять-таки было совершенно одинаковым у обеих партий.

Естественно, возникал вопрос: чем же все-таки руководствовались избиратели? Почему одна партия побеждала, а другая проигрывала?

Ответить на этот вопрос весьма просто. Если последние три года у власти стояли раки, то большинство избирателей еще помнило, что своих предвыборных обещаний раки не выполнили. О том же, что три года назад совершенно то же самое случилось и при крабах, избиратели, естественно, уже успели позабыть. Поэтому на очередных выборах побеждали крабы. Через три года роли менялись — и побеждали раки.

Так как программы и платформы были абсолютно одинаковы, то предвыборная борьба шла, главным образом, вокруг личных качеств кандидатов. Раки, например, широко оповещали избирателей, что у кандидата крабов двоюродный брат пять лет назад был уличен в шулерстве и жестоко бит. Крабы отвечали, что кандидат раков сам шулер, а если пока и не уличен, то только благодаря ловкости рук.

Кроме того, предвыборная борьба шла вокруг партийных букв. Расшифровывались они так, как это было полезно в данной конъюнктуре. Когда раки считали полезным обвинить крабов в реакционности, они называли их консерваторами-рабовладельцами, когда же, напротив, выгодней было обвинить их в революционности, то раки утверждали, что КРБ — это не что иное, как крайние революционеры-безбожники. Крабы соответственно расшифровывали раков то как реакционеров каменнолобых, то как революционеров-анархистов, крикунов.

Кроме того, использовались следующие варианты:

Раки:

* радикалы-конституционалисты;

* республиканцы-консерваторы;

* реформисты-карикатуристы.

Крабы:

* конституционалисты-радикалы;

* консерваторы-республиканцы;

* карикатуристы-реформисты.

В названии крабов, как видно, нерасшифрованной оставалась буква Б.

Впрочем, один из столичных старожилов, старик лет девяноста, который, как подобает старожилу, все знал и все помнил, как-то заявил в интервью корреспонденту «Горячих новостей», что политическая партия крабов пошла от спортивного клуба рекордсменов бокса. Партийные деятели крабов не считали нужным отречься от такой родословной, во-первых, находя ее достаточно почетной, а во-вторых, надеясь, что она привлечет к ним голоса любителей бокса.

Поговаривали даже о том, чтобы эмблемой партии избрать кулак.

Таким образом, некоторая загадочность в названиях партий, приятная уже сама по себе, являлась вместе с тем стимулом для полнокровной избирательной борьбы.

С другой стороны, она позволяла каждой партии гостеприимно открывать двери перед людьми самых разнообразных взглядов: каждый расшифровывал название той или иной партии сообразно своему политическому вкусу.

Много шуму вызвал конкурс, проведенный «Институтом опроса общественного мнения». Участники конкурса должны были ответить на один вопрос: в чем разница между обеими партиями? До сих пор никто не задумывался над этим вопросом. Теперь прославленные чемпионы кроссвордов, ребусов и шарад тщетно ломали голову над неожиданной загадкой. Спортсмены забыли о футболе, бейсболе, баскетболе, члены клубов уклонились от своих прямых обязанностей, канцелярские служащие забросили дела — все только и делали, что искали проклятую «разницу». Конкурс, так необдуманно начатый институтом, перерастал в национальное бедствие. Премию размером в двадцать тысяч едва не получила десятилетняя девочка. Ее лаконичный ответ гласил: «Разницы никакой. И раки и крабы одинаково безобразные звери». К сожалению, она не могла обосновать свое суждение. Но то, что было не под силу незрелому уму подростка, блестяще выполнил такой оригинальный мыслитель, как автор прославленного трактата «О природе человека», доктор философии и социологии Сэмсам.

«Нет разницы! — прогремел на всю страну его вещий голос. — Нет разницы, не может ее быть и не должно быть, потому что она противоречила бы великанским понятиям демократии и свободы! В самом деле, если бы разница была, то можно было бы утверждать, что одна партия более права, чем другая, следовательно, у одной партии мог бы образоваться более значительный постоянный контингент избирателей, а это повело бы к тому, что она захватила бы власть навсегда. Только наличие двух партий предоставляет великанцу свободу выбора, а отсутствие разницы между партиями гарантирует ему непогрешимость. Такой порядок настолько естественно демократичен, что может быть подтвержден любым количеством аналогий из мира животных. Когда аист устает стоять на одной ноге, он не философствует на тему о разнице между своими ногами, а попросту меняет ногу».

Доктор Сэмсам получил премию.

Избиратель Докпуллер и все подобные ему избиратели, несомненно, придерживались тех же взглядов, что и доктор Сэмсам.

Благодаря этому «короли» были наиболее демократическим элементом в избирательной системе Великании, являя собой изумительный образец широчайшего и просвещенного свободомыслия: они одинаково щедро финансировали обе партии как для целей рекламы (это называлось избирательной кампанией), так и непосредственно для покупки избирательных голосов (свобода торговли, как одна из основных свобод в Великании, естественно, ничем не ограничивалась).

Благодаря всем этим демократическим удобствам избиратели сейчас же после выборов забывали, кого они выбирали, а избранные депутаты забывали об обещаниях, которые они дали.

Эта демократическая идиллия тянулась до приближения новых выборов. Теперь время выборов настало — и все вспомнили: по пути прогресса и свободы последнее время страну вели раки.

 

17. Господин Докпуллер держит ответ перед лицом закона

Генеральный прокурор республики господин Уолтер Брайф недовольно посмотрел на бумажку, которую положил перед ним секретарь. Это была самая обыкновенная повестка о вызове гражданина Великой Демократической республики к прокурору для показаний по делу номер такой-то. Повестка была напечатана типографским способом; секретарь проставил только фамилию. Это-то и не понравилось прокурору. Он неодобрительно посмотрел на своего молодого секретаря Чарли и принялся сам сочинять повестку. Он сердился, морщился, повестка не удавалась. С одной стороны, надо было сохранить достоинство закона и государственной власти, с другой же стороны…

После длительных раздумий и колебаний он вызвал секретаря и отдал на машинку результат своего хотя и краткого, но нелегкого труда. Итак, повестка была отправлена. «Вследствие представившейся необходимости, генеральный прокурор ВДР Уолтер Брайф просит господина Джона Докпуллера-старшего пожаловать в один из ближайших дней для дачи показаний в процессе предварительного следствия по делу профессора Эдварда Чьюза-старшего» (имеющиеся в стандартном тексте указания на санкции в случае неявки прокурор благоразумно опустил).

В один из ближайших дней к генеральному прокурору, вместо господина Докпуллера, пожаловал ответ. «Г-н Джон Докпуллер-старший поручил сообщить генеральному прокурору ВДР г-ну Уолтеру Брайфу нижеследующее. По состоянию здоровья г-н Дж. Докпуллер лишен возможности посетить в ближайшие месяцы г-на генерального прокурора. Однако, если г. Уолтер Брайф имеет к г-ну Докпуллеру срочное дело, г. Докпуллер готов принять его в любой день, кроме воскресенья и среды». Подписано: «Профессор Ферн».

— Чарли, приготовьте все к поездке. Вы будете сопровождать меня, — сказал господин Брайф, вертя в руках письмо. — Ничего не поделаешь, старику девяносто шесть лет, — заметил он примирительно.

В тот же день генеральный прокурор прибыл со своим секретарем в резиденцию господина Докпуллера. Двухчасовой перелет нисколько не утомил прокурора, и он намеревался тотчас же приступить к исполнению своих обязанностей. К сожалению, господин Докпуллер отдыхал. Гостей попросили подождать.

— Ничего не поделаешь, старику девяносто шесть лет, — сказал генеральный прокурор своему секретарю, когда они остались вдвоем в огромной приемной, увешанной картинами и портретами.

Прошел час, другой. Генеральный прокурор начал проявлять признаки нетерпения. Он уже осмотрел все картины и рамы на них, познакомился со всеми предками Докпуллера и убедился, что не дальше как прадед нынешнего миллиардера был, судя по его костюму, грузчиком или угольщиком. Господин Докпуллер не только не стыдился своего плебейского предка, но, наоборот, гордился им.

— Вот она, демократия! — наставительно сказал генеральный прокурор своему молодому секретарю.

По указанию патрона, Чарли заполнил ответы на все формально неизбежные вопросы протокола. Не отнимать же у Докпуллера время на расспросы о его фамилии, возрасте, занятиях!.. Отвечая на вопрос о занятиях, секретарь запнулся:

— Миллиардер, что ли? — неуверенно спросил он.

— Свободный предприниматель, — строго сказал генеральный прокурор.

Когда не оставалось уже решительно ничего, чем можно было бы заняться, в приемную торжественно вошел седой господин в костюме, представлявшем собой фантастическую смесь всех эпох и стилей. На нем были туфли на высоких каблуках и с серебряными пряжками. Белые чулки, плотно обтягивавшие икры, и короткие панталоны из светлого шелка с бантами на коленях напоминали о временах французских Людовиков. Темно-синяя бархатная куртка с золотыми пуговицами, позументами, аксельбантами, медалями, орденами и лентами заставляла предположить, что это не кто иной, как главнокомандующий армией одной из тех экзотических республик, где генералов больше, чем солдат.

Молодой Чарли поспешно вскочил, по неопытности приняв вошедшего за самого Докпуллера: юноша ни разу в жизни не видал живого миллиардера. Но это был только дворецкий. Он позволил себе спросить, не угодно ли господам осмотреть картинную галерею, где они смогут увидеть оригиналы Рафаэля, Рембрандта, Рубенса и прочих господ художников, выполнявших заказы господина Докпуллера.

Генеральный прокурор раздраженно заметил, что у него нет времени смотреть картинные галереи, и попросил передать господину Докпуллеру просьбу поторопиться с приемом. Главнокомандующий с достоинством выслушал и, торжественно звеня медалями, удалился. Через час он вернулся с приглашением пожаловать к господину Докпуллеру.

Чарли почувствовал, что наступил тот исторический момент, о котором он с гордостью будет рассказывать внукам и который намного повысит гонорар за его мемуары (материалы для них Чарли уже собирал). Илья-пророк, взятый на небо живым, вероятно, не чувствовал такого благоговейного трепета, какой испытывал сейчас молодой секретарь. Сам генеральный прокурор сделал героическое усилие, чтобы сохранить на лице привычное выражение достоинства, независимости и справедливости.

Господин Докпуллер полулежал в громадном кресле. Со стороны казалось, что он спит. Лишь губы его иногда шевелились. Возле него сидел профессор Ферн. Он молча указал гостям на кресла. Гости сели, и Чарли был очень рад этому: от волнения у него подкашивались ноги. Ни вид старика, очень похожего на труп, который забыли похоронить, ни карикатурная фигурка его советника — ничто не нарушало величия минуты. Это были миллиарды, а не все ли равно, в каком виде они являются!..

Генеральный прокурор господин Уолтер Брайф отступил от обычной формы допроса (к тому же, многие сведения уже были записаны) и коротко объяснил причины, вынудившие его обеспокоить господина Докпуллера.

Докпуллер спал.

— Сам господин Бурман интересуется делом и просил представить ему доклад, — сказал прокурор.

Докпуллер проснулся.

— Кто? — переспросил он.

— Бурман, — повторил прокурор.

— Кто это? — спросил Докпуллер.

— Президент республики, — склонился Ферн к патрону.

— А… а… — равнодушно протянул Докпуллер. Немного пожевав губами, он снова спросил: — Какой это? Не припомню что-то…

— Был юрисконсультом у Блэйка, — сейчас же дал справку Ферн.

— А… а… — Докпуллер опять пожевал губами и снова закрыл глаза.

Генеральному прокурору очень не понравилось такое начало, и он решил перейти на более официальный тон. Чарли тоже чувствовал себя очень плохо: он никак не мог сообразить, надо ли записывать этот разговор в протокол. Да и вообще писать было неудобно: столика не подали, попросить же он стеснялся.

— Профессор Эдвард Чьюз показал, — сухим, официальным тоном начал прокурор, — что некто Меллерт, проникший обманом в его лабораторию, был убит им в порядке самообороны при попытке насильственно отнять его изобретение. По заявлению того же Меллерта Чьюзу, он выполнял поручение господина Докпуллера. Что вы можете показать по этому поводу, господин Докпуллер?

Докпуллер спал.

Прокурор посмотрел на Чарли, Чарли — на прокурора. Потом оба они посмотрели на Ферна. Ферн сидел неподвижно, как изваянный из камня уродливый божок, и равнодушно молчал.

Генеральный прокурор подождал и, не дождавшись ответа, продолжал:

— В лаборатории профессора Чьюза найдены обрывки бумаг. Некоторые куски исчезли, другие обгорели, но нам удалось склеить, хотя и с пробелами, два документа. Оба одинаковы, благодаря чему один восполняет пробелы другого. Можно понять, что это договор об организации общества по производству сверхмощного оружия, каковым являются изобретенные Чьюзом лучи. На одном реставрированном документе сохранилась ваша подпись, господин Докпуллер. Что вы можете показать по этому вопросу?

Докпуллер спал.

— Господин секретарь, предъявите господину Докпуллеру названный мною документ, — тем же подчеркнуто официальным тоном сказал прокурор.

Чарли вытащил из портфеля странную бумагу, которая несколько смахивала на тряпку, сшитую из разноцветных лоскутьев. Он нерешительно держал ее в руках, не зная, что с ней делать дальше.

— Господин Докпуллер, признаете ли вы свою подпись? — повысил голос генеральный прокурор.

Докпуллер открыл глаза.

Чарли хотел было поднести бумагу, но Докпуллер сказал:

— Не признаю.

— Не угодно ли, однако, взглянуть? — настаивал прокурор.

— Не признаю, — повторил Докпуллер, не проявляя к документу ровно никакого интереса.

— Должен ли я понимать это таким образом, что ваша подпись подделана?

Докпуллер закрыл глаза.

— Я повторяю вопрос: подпись подделана?

— Объясните, Ферн, — не открывая глаз, промолвил Докпуллер.

— Господин Докпуллер этого не сказал. Он сказал только, что не признает своей подписи, — разъяснил Ферн.

— Но позвольте, — изумился прокурор, — если подпись не подделана, остается только ее признать.

— Вы так думаете? — Докпуллер открыл глаза. — Ваш президент признает свою подпись?

— Не понимаю, при чем тут президент…

— Объясните, Ферн. — Докпуллер закрыл глаза.

— Господин Бурман не так давно подписал международное соглашение, — начал Ферн тоном терпеливого учителя, объясняющего урок неспособному ученику. — Во всех газетах была воспроизведена его подпись. Во всех кинотеатрах было показано, как господин Бурман подписывал соглашение своей вечной ручкой. Есть ли сейчас хоть один пункт из этого соглашения, который не был бы нарушен? Недавно ваш министр публично заявил, что возврата к этому соглашению быть не может. Что же, господин Бурман сместил министра за то, что он не признает подписи президента?

— Но позвольте, какое все это имеет отношение?.. — растерялся генеральный прокурор.

— Как какое отношение? Президент не признает своей подписи под международным соглашением, а вы подсовываете господину Докпуллеру какую-то лоскутную бумажку и требуете, чтобы он признал подпись!

Прокурор молчал.

Чарли, которому впервые пришлось присутствовать при таком допросе, окончательно запутался и, показывая на протокол, тихонько спросил прокурора:

— Про президента писать?

— Не надо! — сердито буркнул прокурор. — Пишите: Докпуллер не признал своей подписи.

Чарли склонился над своими бумагами.

— Чем, однако, объяснить, — возобновил допрос генеральный прокурор, — что Меллерт, как утверждает Чьюз, предъявил этот договор от вашего имени, господин Докпуллер?

— Объясните, Ферн. — Докпуллер говорил уже тоном вконец измученного человека.

— Господин Докпуллер полагает, что преступники, желая скрыть свое имя, прикрылись его именем.

— Зачем?

— Чтобы в случае провала направить следствие по ложному пути.

— Вы так думаете?

— Господин Докпуллер так думает.

— Кто же эти преступники?

— Это уже ваше дело… — улыбнулся Ферн.

— Какие основания у вас так думать?

— Это ваше дело найти основания, — опять улыбнулся Ферн.

Генеральный прокурор господин Уолтер Брайф задумался. Он, кажется, начинал понимать. Ферн посмотрел на прокурора и понял, что тот начинает понимать. Докпуллер не открывал глаз. Он и без того знал, что его обязаны понять. Один Чарли решительно ничего не понимал и вопросительно смотрел на прокурора.

— Вы записали, что господин Докпуллер не признает подписи? — сердито спросил прокурор у секретаря. — Этого достаточно.

Гостей провожал Ферн. В приемной вновь возник величественный дворецкий.

— Вильям, проводите господина секретаря к машине, он подождет господина генерального прокурора, — распорядился Ферн. — Простите, господин Брайф, что я задерживаю вас, — сказал он с любезной улыбкой. — Хотелось бы поговорить доверительно.

— Я слушаю вас.

— Позвольте мне быть откровенным. Неужели вас не тяготит государственная служба? Зависеть от интриг партийных политиканов, подвергаться незаслуженным нападкам оппозиции, выслушивать грубую брань неблагодарной, невежественной толпы, сознавать свое бессилие удовлетворить законные интересы уважаемых, почтенных граждан, нет, это слишком мучительно! Господин Докпуллер давно меня уговаривает выдвинуть свою кандидатуру в президенты. А зачем? Разве частная служба не дает мне больше возможностей?

— Я не понимаю, господин Ферн, к чему вы все это мне говорите? — сказал Брайф, хотя он уже кое-что понимал.

— И ради чего? — не слушая прокурора и как бы размышляя вслух, продолжал Ферн. — Конечно, для людей высших идеалов материальная сторона дела на последнем месте. Но все же, смею вас спросить, почему полная забот и тревог государственная служба вознаграждается настолько хуже частной? И, наконец, представьте себе, что произойдет какая-нибудь глупая случайность, какая-нибудь превратность выборов. Тогда достойному государственному деятелю остается только одно: вернуться на лоно природы и сажать капусту. Нет, покорно благодарю за такую демократию!

Ферн попал в больное место: по мере того как приближались выборы, генеральный прокурор все чаще подумывал о превратностях судьбы. Теперь он молчал, и Ферн видел, что гость его понял.

— Я это к тому говорю, — продолжал он уже увереннее, — что если бы вы господин Брайф, когда-нибудь подумали о частной службе, фирма Докпуллера всегда была бы рада воспользоваться вашим ценным опытом. Мы были бы очень рады видеть своим юрисконсультом столь выдающегося деятеля.

Ферн поклонился. Брайф в свою очередь ответил полным достоинства молчаливым поклоном. Генеральный прокурор республики и главный советник господина Докпуллера торжественно пожали друг другу руку. Подоспевший дворецкий проводил генерального прокурора и усадил его в машину.

На обратном пути господин Уолтер Брайф был молчалив. Юрисконсульт Докпуллера, черт возьми, это звучит неплохо! Господин Бурман раньше был юрисконсультом у Блэйка. Если юрисконсульт Блэйка мог стать президентом, то почему не сможет стать им юрисконсульт Докпуллера? Ферн прав: от дома Докпуллера до президентского кресла ближе, чем от кабинета генерального прокурора. «Президент республики господин Уолтер Брайф!..»

Прокурору показалось, что даже солнце, выглянувшее в эту минуту из-за облаков, стало светить ярче.

 

18. Частные дела свободного предпринимателя

Проводив генерального прокурора, Ферн вернулся к шефу за инструкциями.

Докпуллер по-прежнему дремал в кресле. По комнате нервно расхаживал Докпуллер-младший.

— Ничего они в тюрьме от него не добьются, — возбужденно говорил он. — Все эти обещания военного министра — чепуха!

— На то и власти, чтобы глупить, — не открывая глаз, философски промолвил Докпуллер-старший.

— Ну, эти уж слишком глупы! — раздраженно сказал сын. — Кто их просил вмешиваться? Заморят старика, загубят лучи.

— Джонни, меньше говори! — недовольно сказал отец. — Ты не в парламенте. Ферн, кто у нас сейчас эти, как их?..

— Раки, — с полуслова понял Ферн.

— Они портят мне пищеварение, — сказал старик и пожевал губами. — Обновите меню, Ферн.

Ферн склонил голову.

— Займитесь этим… Направьте… Чьюза освободите…

Ферн снова склонил голову.

Докпуллер закрыл глаза.

Ферн осторожно, на носках вышел из комнаты.

Самолет генерального прокурора еще не достиг столицы, как следом за ним направился другой самолет. В тот же день профессор Регуар вызвал к себе редактора «Свободы», господина Керри. А на следующий день «Свобода» выступила в защиту профессора Чьюза, несказанно удивив этим даже такого искушенного в политике человека, как Ношевский.

 

19. Мильон терзаний старого демократа (окончание)

Ношевский провел отвратительный день. Он никак не мог принять решения. Вечером он, наконец, решил, что завтра же отправится в редакцию «Рабочего». Но утром его снова поразила «Свобода». Газета категорически требовала немедленного освобождения Чьюза. «Несправедливо и позорно держать в тюрьме знаменитого престарелого ученого, — писал Керри в статье за собственной подписью. — И за что? Только за то, что он посмел защитить свое изобретение от ловких и сильных преступников! Интересы тех, кто скрывается за похитителями, противоречат интересам государства и народа. Правительство само совершает преступление, заключая в тюрьму изобретателя, вместо того чтобы упрятать туда настоящих преступников».

Черт возьми, это было сильно! Не хватало только имен преступников. Но в этом был виноват он, Ношевский. Ведь это он отказал Керри в документе, который позволил бы назвать имена.

Ношевский уже собрался идти в «Свободу», но как только он представлял себе, что отдает Керри договор, сомнения возвращались с новой силой.

Неизвестно, как поступил бы, в конце концов, старый адвокат, если бы в дело не вмешалась новая сила: Ношевского посетил профессор Регуар.

Он начал без обиняков: ему известно, что в распоряжении господина Ношевского находится некий документ, интересующий господина Докпуллера.

Ношевский пытался сообразить: откуда это стало известно? Странно. Во всяком случае, в «Свободу» теперь он не пойдет…

В самом деле, почему Регуар явился к нему сейчас же после того, как Керри узнал, где находится соглашение?

Регуар молчал, ожидая ответа.

Ношевский осторожно сказал:

— Не знаю, о чем вы говорите…

— Нет, знаете, — любезно, но твердо возразил Регуар. — Зачем нам играть в прятки? Мы можем легко договориться…

— Я просил бы вас переменить тему, господин профессор, — тоже любезно сказал Ношевский. — Надеюсь, у вас ко мне дело?

— Я и говорю о деле. Простите, мне неясно, зачем вам, собственно, этот документ? Вы хотите его опубликовать? Но он подписан вашим подзащитным. Вы окажете плохую услугу профессору Чьюзу.

Ношевский не выдержал:

— Кажется, там есть еще кое-какие подписи…

— Вы могли бы поступить разумней и… выгодней. Если бы вы согласились уступить, то вознаграждение…

— Я не продаю совести! — вскипел Ношевский.

— Конечно, ничего не следует продавать за бесценок, — спокойно возразил Регуар. — Но, скажем, полмиллиона… или миллион…

У Ношевского перехватило дыхание.

Регуар заметил это мгновенное колебание. Но Ношевский уже сумел справиться с собой. Его охватило острое чувство стыда и за эту минутную слабость и за то, что Регуар успел заметить ее.

— Убирайтесь вон, или я… я ударю вас! — крикнул он срывающимся голосом и бросился к Регуару.

Тот отступил на шаг и удивленно поднял брови.

— Успокойтесь, господин Ношевский. У нас деловой разговор.

Ношевский сел за стол, надеясь, что гость уйдет. Но Регуар вовсе не собирался уходить.

— Если вас не устраивает эта сумма, назовите свою, — после продолжительной паузы сказал он.

Ношевский молчал. У него не было сил негодовать, кричать, возмущаться… Да и к чему все это: никто не убедил бы Докпуллера и его советников в том, что есть вещи, которые не продаются.

Регуар ждал ответа. И вдруг Ношевскому пришла в голову новая мысль. Они боятся, что он опубликует соглашение. А что если попробовать этой ценой добиться освобождения Чьюза?

Ношевский решился.

— Речь могла бы идти о другом, — сказал он как можно спокойнее. — Об обязательстве не публиковать соглашение.

— Этого мало, — разочарованно сказал Регуар.

— Как угодно. На большее я не соглашусь…

— Какая же у нас гарантия, что вы не нарушите обязательства?

— Я могу уничтожить соглашение на ваших глазах. Других экземпляров не сохранилось, тут уж прошу поверить моему слову.

— Охотно верю.

Регуар не только верил: после посещения прокурора он знал, что реставрированные экземпляры находятся в надежных руках и не могут скомпрометировать Докпуллера. На несколько секунд он задумался. Конечно, это было не то, что нужно. Но все-таки…

— Вы разрешите мне подумать? — вкрадчиво сказал он. — С тем, конечно, чтобы за это время документ не был опубликован.

Замысел его был прост: пока он будет думать, «Информационная служба» Докпуллера разыщет соглашение.

— Я хочу предупредить о своих условиях, — сказал Ношевский.

— Это не имеет никакого значения, — небрежно заметил Регуар. — Конечно, это не та сумма, которую мы могли бы предложить за договор…

— Я говорю не о деньгах, — с досадой сказал Ношевский. — Согласится ли Докпуллер на освобождение Чьюза? В силах ли он вообще это сделать?

Регуар с трудом сдержал готовую прорваться радость. Ношевский даром отдавал ему документ… Ведь Докпуллер и без того распорядился устроить освобождение Чьюза.

Он принял глубокомысленный вид.

— В силах ли Докпуллер? Вы, вероятно, шутите, господин Ношевский! Такого вопроса для господина Докпуллера не существует. Захочет ли он — вот в чем вопрос! Однако когда же вы передадите нам документ?

— Не передам, а уничтожу, — поправил Ношевский.

— Хотя бы так…

— После освобождения Чьюза.

Регуар сделал вид, что раздумывает. Но он уже понимал, что нужно немедленно согласиться. Освобождение Чьюза потребует нескольких дней — за это время «Информационная служба» достанет документ хотя бы из-под земли.

— Я согласен, — сказал Регуар. — Вы даете мне честное слово, что после освобождения Чьюза уничтожите договор у меня на глазах?

Ношевский поклялся, что поступит именно так.

Регуар откланялся. У него хватило такта ограничиться поклоном, без попыток рукопожатия.

После его ухода Ношевский вздохнул спокойно: наконец-то он покончил с этим делом, и притом самым разумным способом.

Но уже в следующую минуту Ношевский спросил себя: «Почему советник Докпуллера так охотно согласился на освобождение Чьюза? Нет ли тут какого-нибудь обмана? Впрочем, если Регуар обманет, соглашение сейчас же будет опубликовано в коммунистической газете».

Ношевский долго убеждал себя в том, что поступил правильно, пока наконец не понял, что он далеко в этом не убежден.

Спокойствие покинуло его. Неужели он ошибся? Да, Чьюз хотел другого. Чьюз хотел опубликовать соглашение и разоблачить Докпуллера, а он, Ношевский, уничтожит договор и поможет Докпуллеру уйти от ответственности. Зато Чьюз будет на свободе. Но захочет ли он сам купить свободу такой ценой?

Терзания возобновились с новой силой.

 

20. Великая встряска

В тот же день, выйдя из дому, чтобы отправиться в свою контору, Ношевский попал в водоворот уличной драки. Спокойно миновав возбужденных людей, он уже садился в машину, когда его вдруг с силой ударили по голове.

Сутки ему пришлось провести в больнице, а дома его ждал новый сюрприз: ночью, когда прислуга ушла, его холостяцкую квартиру ограбили. Воры почти ничего не взяли, но решительно все перевернули. Обои, обивка мебели, плитки паркета — все это было ободрано и вывернуто наизнанку.

Теперь Ношевскому стало ясно и вчерашнее происшествие. Сначала обыскали его самого, потом обыскали его квартиру. Он понимал, что за этим последуют новые сюрпризы.

Голова еще болела, и он решил остаться дома. Горничная кое-как привела в порядок спальню. Он прилег и задремал. Его разбудил телефонный звонок. Из конторы сообщали, что какие-то молодцы ворвались в помещение, побили стекла, разбросали папки с делами, переломали мебель. При этом они кричали: «На фонарь защитников Чьюза!»

Ношевский поспешил в контору и нашел там картину полного разгрома. Возмущенный, он позвонил по телефону и потребовал Регуара. Ему ответили, что профессора нет в столице.

На другой день квартиры всех служащих его конторы вдруг оказались ограбленными. Все служащие, вплоть до курьеров, стали попадать в уличные драки, их сбивали с ног, рвали у них из рук портфели.

Ношевский временно закрыл контору и распустил служащих по домам. Квартира его ремонтировалась, и он поселился в гостинице. Вскоре он перестал выходить из номера: не только на улице, но и в коридорах гостиницы его, как модную кинозвезду, преследовали назойливые «поклонники».

И все же Ношевский не подозревал, какие силы он поднял на ноги. Чуть ли не вся «Информационная служба» была мобилизована, и все-таки соглашение не удалось обнаружить. Регуар был в бешенстве. Пришлось привлечь на помощь бюро Вундертона. Сыщики сбились с ног. Дело дошло до того, что агент Вундертона, не разобравшись, принял агента Докпуллера за одного из служащих Ношевского, слегка хлопнул его по голове и, пока коллега приходил в себя, обыскал его. Главам «информационных» учреждений пришлось улаживать конфликт дипломатическим путем.

На пятый день непрерывных поисков Регуар признал свое поражение и направился в гостиницу к Ношевскому. Чьюз был наконец освобожден.

— Где ваше слово? — набросился на Регуара Ношевский. — Вы не могли дождаться, пока я предъявлю вам соглашение. Ваши молодцы поломали мне мебель, выгнали меня из квартиры, чуть не пробили мне голову.

— Вы ошибаетесь…

— Может быть, и теперь, как только я выну соглашение, ваши молодчики налетят на меня и вырвут его из рук?

— Вы преувеличиваете, господин Ношевский.

— Я требую, чтобы мне была обеспечена безопасность.

— Я готов обеспечить вам что угодно, — в нетерпении закричал Регуар, — но покажите договор!

 

21. Институт организации всеобщего счастья

Среди многочисленных социальных, культурных и прочих институтов, учрежденных и субсидируемых Докпуллером, почетное место занимал Институт организации всеобщего человеческого счастья. Никакое другое учреждение так убедительно не свидетельствовало о благородстве Докпуллера. В самом деле: достигнув высшего человеческого счастья стоимостью во много миллиардов, он все-таки не считал мир совершенным и жаждал организации счастья для всего человечества. Каждый гражданин Великании, независимо от пола, возраста, национальности, образовательного и имущественного ценза, размеров налогового обложения, имел полную возможность представить в институт любой проект организации человеческого счастья. За лучшие проекты назначались крупные премии имени Докпуллера.

В отличие от других докпуллеровских учреждений, этот институт обосновался в столице. Его возглавлял маститый социолог доктор Кунктатор. Он чрезвычайно тщательно изучал каждый проект с точки зрения социологической, исторической, экономической, этической, юридической и всяких иных возможных точек зрения. Проект проходил через десятки комиссий, подкомиссий, подподкомиссий и отвергался только после самоотверженного труда сотен ученых-специалистов. Справедливость требует отметить, что пока еще ни один проект не был одобрен. Но доктор Кунктатор не терял надежды: это был не пылкий юноша, а старик, убеленный сединами и умудренный опытом. Он понимал, что проблемы человеческого счастья не так-то легко разрешить. Хорошо, если это удастся нашим праправнукам. Забраковав один проект, доктор Кунктатор принимался за другой в неистощимой надежде, что, может быть, здесь он увидит наконец пути к человеческому счастью, и в твердой уверенности, что этого не случится.

Доктор Кунктатор и его подчиненные работали не спеша. Они понимали, что торопиться некуда: человечество так долго ждало своего счастья, что, очевидно, привыкло к ожиданию и могло подождать, пока этот вопрос будет всесторонне изучен и благоразумно разрешен в кабинете доктора Кунктатора. Кроме того, доктор Кунктатор и его подчиненные получали хорошие оклады и потому почитали своим долгом работать тщательно и без всякой спешки.

Прожектера обычно принимал сам доктор Кунктатор. Он был изыскано любезен.

— Рад вас приветствовать! Решили осчастливить человечество?..

Прожектер сконфуженно улыбался.

— Да, вот… надеюсь…

— Отлично, отлично… Что там у вас? О, увесистая папка, солидный труд. Очень интересно. Примите, Гарри.

Гарри, молодой человек лет двадцати двух, принимал труд, а доктор Кунктатор тем временем продолжал беседу:

— Надеюсь, вы не коммунист?

— Что вы, что вы, господин директор!

— Впрочем, коммунисты избегают наш институт: они понимают, что это бесполезно.

— То есть, как бесполезно? — Лицо посетителя вытягивалось.

— Не вообще бесполезно, — поправлялся доктор, — коммунисты понимают, что бесполезно представлять нам их разрушительные проекты.

Зарегистрировав проект, Гарри сообщал его номер: 5002. Астрономическая цифра, видимо, пугала посетителя.

— А скоро? — робко спрашивал он.

— То есть, вы хотите спросить, скоро ли будет рассмотрен ваш проект? догадывался доктор Кунктатор. — Как вам сказать? Сейчас мы изучаем номер две тысячи двести семьдесят пять. За год мы успеваем изучить в среднем пятьдесят-сто проектов… Работа кропотливая, сами понимаете…

Посетитель делал беглый подсчет, и его невольно бросало в дрожь. Волнение гостя не ускользало от проницательных глаз доктора Кунктатора.

— Не бойтесь, — бодрым, успокаивающим тоном говорил он, — рукописи хранятся у нас по последнему слову техники. Да вот, пожалуйста…

И гостеприимный хозяин любезно вел посетителя по анфиладе просторных комнат, где, как солдаты на параде, стройными рядами стояли высокие полки. На них покоились тысячи проектов спасения человечества, терпеливо ожидая, когда их забракуют. Электрифицированная лестница, с изящным моторчиком, бесшумно катилась вдоль полок, пока взобравшийся по ее никелированным ступенькам Гарри искал местечко для вечного успокоения проекта № 5002. Сеть серебристых трубок, живо напоминавшая орган, из которого вот-вот польются торжественные мелодии, опутывала полки. Показывая на это сложное сооружение, доктор Кунктатор говорил тоном хранителя музея, гордящегося своим детищем:

— Усовершенствованная система стационарных электропылесосов. Сконструировано специально для нашего института. Уникум! Рукописи идеально сохраняются.

Доктор ловко выхватывал с полки объемистый том, перелистывал его и в полном восторге восклицал:

— Посмотрите на дату: пятидесятилетняя давность. Но ни одной пылинки! Свеж, как новорожденный младенец.

— А идеи не устарели? — неуверенно спрашивал посетитель.

— Что ж, идеи… — строго говорил доктор. — Разумное не старится. Вечные идеи вечно молоды…

Потрясенный посетитель осторожно, почти на цыпочках, уходил из святилища, где усовершенствованные пылесосы предохраняли от порчи человеческое счастье…

Однажды доктор, как обычно, приготовил для очередного посетителя свою изысканно любезную улыбку. Но вдруг ее сменило крайнее изумление, а затем лицо доктора так просияло, будто в институт собственной персоной пожаловало само всеобщее счастье.

— Какая честь! Профессор Регуар!

Регуар величественно кивнул доктору и с вопросительным видом обернулся к сопровождавшему его человеку (которого ни доктор, ни Гарри сначала даже не заметили, так же, как не замечают звезд в сиянии солнца). Незнакомец назвал себя автором проекта № 5008 и попросил господина директора выдать его труд. Доктор Кунктатор строго заметил, что труды возвращаются авторам не раньше, чем они будут забракованы, и что господину автору проекта № 5008 следует терпеливо подождать этого момента. Но Регуар только повел пальцем — и Гарри тотчас покатил на своем изящном сооружении в самый дальний угол.

Не прошло и минуты, как проект № 5008 был найден.

Незнакомец раскрыл объемистый том и выдернул из него страницу.

— Пожалуйста! — сказал он и показал страницу профессору Регуару.

Тот потянулся к ней, но дерзкий незнакомец, к ужасу доктора и Гарри, отдернул руку.

— Вы и так отлично видите, — сказал он, — а впрочем, можно и ближе.

К полному изумлению доктора Кунктатора, незнакомец аккуратно разорвал страницу и поднес клочки к глазам профессора Регуара.

— Узнаете?

Регуар кивнул.

Незнакомец достал зажигалку, чиркнул и осторожно поджег клочки. Затем, взяв под мышку проект № 5008, откланялся и направился к двери.

— Вы не оставляете свой труд? — растерянно спросил доктор Кунктатор, окончательно потерявший надежду что-нибудь понять.

— Больше он вам не нужен, — ответил незнакомец. — Тут мои старые речи…

Когда он скрылся, доктор Кунктатор обратил недоумевающий взор к профессору Регуару, но, встретившись с ним глазами, затрепетал.

Не спуская испепеляющего взгляда с обомлевшего доктора, Регуар медленно приблизился к нему и очень тихо спросил:

— Известно ли вам, что вы прозевали?

Доктор Кунктатор в изнеможении опустился в кресло.

— Что? — еле слышно пролепетал он.

— Мы сбились с ног, — не отвечая, продолжал Регуар, — мы обшарили весь город, заглянули в каждую щель… Как же вы не видели? Как вы смели не видеть?

— Очередь не дошла… — слабым голосом, но твердо ответил доктор Кунктатор. В нем проснулась профессиональная честь: он встал на защиту традиций своего института.

— Очередь? — рявкнул Регуар. — Для такого дела нет очереди. Перед ним все ваши дурацкие проекты — ничто, дрянь, мусор!

— Да что же это такое? — чуть слышно спросил доктор. Силы опять покинули его.

— Всеобщее человеческое счастье! — загремел Регуар и, уходя, так хлопнул дверью, что трубки усовершенствованного пылесоса жалобно застонали.

На другой день в институт пришло вежливое письмо за подписью профессора Регуара. В письме сообщалось о том, что ввиду болезни доктора Кунктатора и поступившей от него в связи с этим личной просьбы, господин Докпуллер освобождает его от обязанностей директора института организации всеобщего человеческого счастья.

Впрочем, институт продолжает работать и даже сохранил свои традиции. Но новый директор, которому Гарри рассказал бесславную историю доктора Кунктатора, прежде чем принять проект, лично его перелистывает. Не слышно, однако, чтобы он наткнулся на что-нибудь сенсационное. Не слышно также, чтобы институт одобрил хотя бы один проект.

 

22. Директива номер…

Несмотря на самые успокоительные заверения президента Бурмана, несмотря на обнадеживающие прогнозы авторитетного общества экономических исследователей, кризис охватывал страну со скоростью пожара. Усилия «пожарных команд» оставались безрезультатными. Одним из главных способов борьбы стало молчаливое соглашение не произносить неприличного слова «кризис». Как известно, этот способ ведет свое начало от наших доисторических предков, накладывавших «табу» на названия всего, что грозило опасностью. Во всяком случае, такие слова, как «перерыв», «спад», «депрессия», звучали как-то приятнее и меньше портили настроение «королям».

Каждый день закрывались все новые предприятия и рабочие выбрасывались на улицу. Там и здесь вспыхивали стачки протеста против массовых увольнений, переходившие в столкновения и настоящие бои рабочих с заводской охраной, полицией и войсками. По призыву коммунистической партии и профессиональных союзов по всей стране в один и тот же день состоялась демонстрация: на улицы вышло около полутора миллионов рабочих. Цифра эта, заботливо скрываемая газетами, была, конечно, известна и правительству и «королям». Несмотря на всю предупредительность ученых-экономистов, у «королей» начинало портиться настроение. Единственное исключение представлял «король слез» господин О'Квенти: конъюнктура требовала все большего количества слезоточивых бомб.

Благоприятной считали конъюнктуру и крабы. Деятели этой партии и в устных выступлениях и на страницах газет не уставали обличать раков как виновников депрессии и призывали на предстоящих выборах голосовать за крабов, единственно обладающих секретом процветания.

В эти бурные дни образовалась новая политическая партия. Лидер прогрессивных депутатов в парламенте Рони заявил, что раки и крабы одинаково не способны удовлетворить интересы народа: РК и КРБ — это «роялисты капитализма» и «капиталистические роялисты бизнеса», в равной мере защищающие интересы некоронованных «королей». Новая партия приняла наименование левых демократов. По установившимся традициям, членов партии ЛД стали называть людьми. Начал выходить печатный орган новой партии — «Голос людей».

Старые партии дружно набросились на дерзких нарушителей двупартийной свободы. «Люди — это антивеликанское исчадие, — писал „Рекорд сенсаций“. — Раки и крабы — вот истинные выразители великанской демократии». «К великанской свободе, — утверждали „Горячие новости“, — могут вести не люди, а раки и крабы».

Президент Бурман был крайне встревожен положением в стране и, главное, падением своих шансов быть избранным на новый срок. Необходимо было немедленно принимать какие-то меры. Состоялось расширенное, а затем узкое совещание кабинета министров. Официальных сообщений опубликовано не было, что, впрочем, не помешало газетам передавать самые точные, подчас даже интимные подробности совещания. Много толков вызвали сведения о разногласиях, якобы возникших среди министров. «Горячие новости» видели их причину в том, что министр торговли отбил любовницу у министра финансов. Солидная «Честь» сообщала, что некоторые члены кабинета, видя неизбежность провала раков, переметнулись на сторону крабов. «Можно только приветствовать такую политическую мудрость и предусмотрительность», — с удовлетворением заключала «Честь». Газета «Руки по швам!», захлебываясь от восторга, рассказывала, что генерал Ванденкенроа сидел на заседании молчаливый и непроницаемый, как сфинкс. На предложение президента высказаться «величественный генерал» поднялся во весь свой могучий рост и громоподобным голосом сказал лишь два слова: «Гордиев узел!» При этом он столь выразительно разрубил воздух своей мощной дланью, что присутствующим все стало ясно без всяких пояснений.

Сообщения об энергичном жесте генерала оказалось достаточно для того, чтобы акции компаний по производству вооружения (упавшие было, подобно всем остальным) вдруг снова подпрыгнули.

Газеты сообщали также о мужественном поведении генерального прокурора Уолтера Брайфа, который выступал на заседании почти так же решительно и лаконично. «Довольно сентиментальничать!» — сказал он.

Эта реплика очень подбодрила всех «королей», за исключением господина О'Квенти: он боялся, что слова генерального прокурора окажут неблагоприятное влияние на такую патриотическую отрасль промышленности, как производство слезоточивых бомб. Как бы в самом деле это демократическое сентиментальное оружие не было бы вытеснено более эффективным. Впрочем, как деловой человек О'Квенти поспешил внести в министерство внутренних дел проект замены слезоточивых газов отравляющими и наметил соответствующее переоборудование своих заводов.

Новое «антисентиментальное» веяние сразу же уловили «Рыцари великанского духа», «Легионеры свободы», «Вольные тюремщики вредных мыслей», «Пророки великанской эры», «Золотые рубашки», «Стражи великанской девственности», «Великания прежде и превыше всего!», «Львы-вегетарианцы», «Средние люди сегодня», «Драконы XX века» и прочие многочисленные лиги и ордена, с числом членов от двух и больше. Отряды всех этих организаций, во главе со своими вождями, пророками, «чародеями», «циклопами», двинулись к редакции коммунистической газеты «Рабочий» с плакатами: «Довольно сентиментальничать с коммунистами!», «Коммунисты угрожают безопасности государства!», «Покончить с красной опасностью!».

У здания редакции их ждал неприятный сюрприз: выстроившись в несколько рядов, перед зданием стояли рабочие. Воодушевляемые криками и приказами своих «вождей», «рыцари» попытались взять крепость лобовой атакой. Завязались горячие рукопашные схватки. «Рыцари» были оттеснены. Рабочие перешли в наступление, и ряды «рыцарей» дрогнули. Женщины и дети, свесившись из окон, неистово кричали: «Гоните докпуллеровских молодчиков! В шею докпуллеровцев!» Вдруг в одном из окон раздался пронзительный женский крик — из расстроенной толпы «рыцарей» послышалось несколько выстрелов. В тот же момент из переулка на улицу ворвались, гудя сиренами, полицейские автомобили. Рабочие бросились к зданию редакции. Полицейские, соскочив с машин, стреляли в спину бегущим. Оттесненные было «рыцари», «легионеры», «золоторубашечники», «вольные тюремщики» снова ринулись вперед.

Отряд полицейских и их добровольных помощников ворвался в помещение редакции. Пока полицейские производили тщательный обыск в комнатах редакции, «рыцари» громили типографию.

А на улице бой не ослабевал. Даже женщины оставили свои наблюдательные посты и, выбежав на улицу, с кулаками бросились на полицейских. Толпа настолько смешалась, что в ней уже невозможно было разобрать сражающиеся стороны. Полицейские вынуждены были прекратить стрельбу.

Вскоре к ним подоспело подкрепление: на улицу, лязгая гусеницами, ворвались три танка. За ними следовали машины с пехотой.

Через час рабочие были разогнаны. Санитарные машины подбирали убитых и раненых. Когда наконец улица опустела, по ней прошли автомобили-цистерны, смывая кровавые пятна с мостовой.

«Порядок» был восстановлен, но город оказался на военном положении. По обезлюдевшим улицам рабочих кварталов расхаживали вооруженные патрули. Неистово гудя, мчались полицейские автомобили и мотоциклеты. На перекрестках стояли танки и броневики. И все же полицейские настолько не чувствовали себя хозяевами положения, что командующий экспедиционным военно-полицейским корпусом потребовал подкрепления.

На следующее утро «Рабочий» не смог выйти — типография была разгромлена, машины повреждены, бумага сожжена. Рабочие трудились всю ночь, стараясь привести типографию в порядок.

«Голос людей» возлагал ответственность за кровопролитие на министра внутренних дел и на начальника полиции, который, вместо того, чтобы обуздать бесчинствующих «рыцарей», приказал открыть стрельбу по безоружным рабочим. Двадцать пять рабочих было убито, около ста человек ранено. Газета писала, что военный министр генерал Ванденкенроа превысил свои полномочия, послав на помощь полиции танки.

Остальные газеты, лишь вскользь упоминая о столкновении у редакции «Рабочего», обрушили на приученные ко всему головы своих читателей новую потрясающую сенсацию. Особенно красноречивы были заголовки в «Свободе»:

ЗАГОВОР КОММУНИСТОВ ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА

КОММУНИСТЫ ПЫТАЛИСЬ ПОХИТИТЬ ЛУЧИ ЧЬЮЗА ДЛЯ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ДЕРЖАВЫ

НАЙДЕНА СВЕРХСЕКРЕТНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ДИРЕКТИВА No…

ОБНАРУЖЕН КОММУНИСТ, ПЫТАВШИЙСЯ ПОХИТИТЬ ЛУЧИ

«Мы знали, мы предвидели, мы предупреждали! — кричала „Свобода“. — Мы требовали, чтобы перестали наконец укрывать хитрых и ловких преступников, пытавшихся похитить лучи Чьюза. Наконец-то, хоть и с большим опозданием, наши нерадивые власти пошли туда, где с самого начала надо было искать преступников: в редакцию коммунистической газеты. Здесь-то в результате обыска, произведенного по предписанию генерального прокурора республики г. Уолтера Брайфа и в полном соответствии с конституционными гарантиями, был обнаружен следующий секретный документ:

ДИРЕКТИВА No…

КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ ВЕЛИКАНИИ

Строго сверхсекретно

Настоящим предписываем вам овладеть лучами, изобретенными профессором Чьюзом. Изобретение должно быть передано в военных целях Коммунистической державе, представитель которой не замедлит к вам явиться.

В целях конспирации предписывается всю операцию замаскировать. К ученому следует явиться в качестве представителей крупных промышленников с предложением о заключении договора на эксплуатацию лучей. Есть основания полагать, что ученый охотнее согласится на это предложение, чем на предложение, исходящее от коммунистов. Кроме того, в случае неудачи, это отведет подозрение от нас и направит возбуждение общества против капиталистов Великании.

Примите все меры предосторожности. Не останавливайтесь ни перед чем. В случае необходимости уничтожьте Чьюза.

Председатель Тайного Мирового Коммунистического Центра

(подпись неразборчива)».

Далее заголовки кричали:

ЗАМАСКИРОВАВШИЙСЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЕМ ДОКПУЛЛЕРА НЕКИЙ МЕЛЛЕРТ ОКАЗАЛСЯ КОММУНИСТОМ!

В его полевой сумке обнаружен коммунистический билет. Преступник — член коммунистической партии и одновременно красный агент. Настоящая его фамилия в интересах следствия сохраняется в тайне.

Соседние колонки были посвящены Чьюзу:

Старый ученый, как истинный великанец, героически встретил нападение иностранного агента-коммуниста. Под дулом пистолета он, безоружный, убил врага Великании и человечества. Он уничтожил свои приборы, чтобы они не попали к коммунистам. Генеральный прокурор республики г. Уолтер Брайф отдал распоряжение о немедленном освобождении проф. Чьюза. Герой-ученый возвратился в свою лабораторию.

Мы говорили, мы предупреждали, мы поднимали свой голос в защиту проф. Чьюза, мы требовали его освобождения. Теперь «Свобода» рада поздравить замечательного ученого, которого наша газета так долго отстаивала от несправедливых нападок и от преступного недомыслия правительства.

На следующей полосе сообщалось:

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР г. УОЛТЕР БРАЙФ ОТДАЛ ПРИКАЗ О НЕМЕДЛЕННОМ АРЕСТЕ ГЛАВАРЕЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ

КРАБЫ ВНОСЯТ ЗАКОН ОБ ОБЪЯВЛЕНИИ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ ВНЕ ЗАКОНА

Далее следовало сенсационное разоблачение раков:

В УКРЫТИИ КРАСНЫХ ЗАГОВОРЩИКОВ ПОВИННО ПРАВИТЕЛЬСТВО

РАКИ РАСПЛАТЯТСЯ ЗА СВОИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

РАКИ ПОТАКАЛИ КРАСНЫМ

РАКИ ЗАКЛЮЧИЛИ В ТЮРЬМУ ЧЬЮЗА

РАКИ ВЫЗВАЛИ ДЕПРЕССИЮ И БЕЗРАБОТИЦУ

КРАБЫ ВЫДВИГАЮТ ЗАКОН ПРОТИВ КОММУНИСТОВ

КРАБЫ СПАСУТ ОТЕЧЕСТВО

ОТДАДИМ ГОЛОСА КРАБАМ!

На новой полосе развертывалась бурная атака на «людей»:

ИМЕЮТ ЛИ ЛЮДИ ПРАВО НА СУЩЕСТВОВАНИЕ?

НОВУЮ ПАРТИЮ ПОДДЕРЖИВАЮТ КОММУНИСТЫ

НОВАЯ ПАРТИЯ ЗАПЯТНАЛА СЕБЯ СВЯЗЬЮ С КРАСНЫМИ ЗАГОВОРЩИКАМИ

НАМ НУЖНЫ НЕ ЛЮДИ, А КРАБЫ

ДОЛОЙ ЛЮДЕЙ — ДА ЗДРАВСТВУЮТ КРАБЫ!

«Свобода» мастерски вскрыла и другую сторону дела.

Коммунистическая держава готовится напасть на Великанию, — писала газета. — Кто может поверить миролюбивым заверениям Коммунистической державы после того, как ее представитель пытался похитить наше величайшее мирное изобретение, чтобы превратить его в ужасное истребительное оружие и обрушить на наши головы? Свободные великанцы, коммунисты хотят уничтожить вас лучами, изобретенными в вашей же стране! Какое коварство!

Наша газета всегда высказывалась за то, чтобы «лучи жизни» были использованы только в мирных целях. Читатели помнят нашу последовательную борьбу за «лучи жизни», наши протесты против превращения их в оружие. Но теперь, перед лицом кровожадной Коммунистической державы, мы первые заявляем: лучи должны стать мощным оружием, которое защитит Великую Демократическую республику от коммунистического вторжения. Лучший вид обороны — нападение! Лучи должны стать собственностью государства. Мы уверены, что профессор Чьюз, который не поддался на обман коммунистов, а мужественно отстоял свое изобретение, поможет спасти Великанию от нападения Коммунистической страны. Великанцы! Перед лицом смертельной опасности забудьте свои случайные мелкие раздоры, объединяйтесь, спасайте Великанию от коммунистов внутренних и внешних!

Солидные газеты «Время» и «Честь» были несколько умеренней по тону, но по содержанию не отставали от «Свободы». Что же касается «Горячих новостей» и «Рекорда сенсаций», то они требовали немедленного уничтожения Коммунистической державы.

Неожиданный поворот дела вызвал бурное ликование среди «королей», а также среди «рыцарей» и прочих «драконов XX века». Акции военной, металлургической, химической промышленности резко поднялись. «Депрессия — уже пройденный этап», — объявило по радио общество экономических последователей. Ванденкенроа и Брайфа называли спасителями отечества. Шансы турмана окончательно пали. В кругах крабов заявляли о возможности выдвижения на пост президента кандидатуры «железного генерала», который умеет рубить гордиевы узлы. Господин Уолтер Брайф также обеспечил свое положение. «Довольно сентиментальничать!» повторяли за ним деловые люди, переходя от страха к крайней отваге. Господин О'Квенти срочно переоборудовал свои заводы.

Но вдруг оказалось, что рабочие тоже не хотят «сентиментальничать». Весть о расстреле рабочих прокатилась по столице как сигнал тревоги. Повсюду на собраниях и митингах рабочие ораторы призывали к отпору. Из рук в руки передавались номера «Рабочего», выходившего теперь нелегально. Газета разъясняла, что под флагом борьбы с коммунизмом слуги монополистов, возглавляемые «величественной марионеткой» Ванденкенроа, начинают наступление против всего трудового люда. «Это они своим безрассудным хозяйничанием, писала газета, — довели страну до кризиса, а теперь не видят другого выхода из него, кроме войны. Вот почему генеральный прокурор Брайф не останавливается перед самой чудовищной провокацией. Она достаточно опровергается заявлением профессора Чьюза на собрании ученых о том, что его изобретение пытались похитить Докпуллер и Мак-Кенти. Именно монополистам оно нужно, чтобы ввергнуть мир в новую безумную войну, чтобы поддержать свою шатающуюся власть, чтобы обеспечить себе новые неслыханные прибыли. Вашу кровь, — кровь ваших детей докпуллеры готовятся превратить в свое золото. Долой поджигателей войны!»

Волнение продолжало нарастать. Огромная демонстрация прошла по центральным улицам столицы. «Мы не позволим себя расстреливать!» — было написано на плакатах и транспарантах. «Долой поджигателей войны!», «Долой тех, кто отказывает нам в мясе, а нас превращает в пушечное мясо!», «Мы хотим не войны, а мира и пищи!», «Нам нужны лучи жизни, а не лучи смерти!»

«Железный генерал», упоенный недавней победой, снова выслал в помощь полиции танки. Но на этот раз возмущенные демонстранты подожгли танки бутылками с горючей смесью. Среди рабочих снова были убитые и раненые.

Чаша терпения рабочих переполнилась. Заводы, еще продолжавшие работать, и предприятия общественного обслуживания останавливались. Профессиональные союзы один за другим объявляли забастовку. Организовался центральный стачечный комитет. По его разрешению в городе продолжали действовать лишь водопровод и канализация. Метро, автобусы, грузовые автомобили, воздушные поезда прекратили движение. Столица приняла необычный вид. Люди заполнили не только тротуары, но и проезды улиц. Изредка сквозь толпу, неистово гудя, медленно пробирался грузовик с плакатом: «С разрешения стачечного комитета».

Биржа ответила на события катастрофическим падением акций.

Президент Бурман выступил по радио с речью, в которой призывал к спокойствию, к разумной уступчивости, взаимопониманию и подчинению своих мелких эгоистических интересов общим интересам Великании. Проникнувшись сознанием новой для себя миссии примирителя враждующих социальных сил, господин президент мобилизовал все свое красноречие. Перед мысленным взором его колыхалось море голов — у репродукторов и лес рук, приветствующих своего президента-примирителя. Он чувствовал, как его шансы снова повышаются…

На самом патетическом месте в кабинет вошел личный секретарь президента. Он почтительно стал в стороне и, как показалось президенту, с умилением слушал. Это еще более вдохновило господина Бурмана.

Терпеливо дождавшись паузы, секретарь осторожно сказал:

— Простите, господин президент, вы можете передохнуть… Вышло недоразумение… Дело в том, что радиостанции уже полчаса бездействуют…

 

23. Феникс из пепла

Предстоящее свидание с Чьюзом не радовало Ношевского. Он ехал к профессору с тяжелым чувством. Его не покидало сознание того, что он сделал нечто непоправимое и Чьюз не может быть им доволен.

Старик поджидал его вдвоем с сыном. Как Ношевский и ожидал, после взаимных приветствий и поздравлений Чьюз сразу же заговорил о соглашении. Где оно, что с ним, почему оно не опубликовано? Его необходимо сейчас же опубликовать, чтобы разоблачить новую фальшивку Докпуллера.

— Соглашение уничтожено, — с трудом выговорил Ношевский.

— Кто его уничтожил?

— Я.

— Вы?

Ношевский сказал Чьюзу все те слова, которые столько раз говорил себе. Чьюз напряженно слушал, лицо его темнело.

Сын, подойдя к креслу, осторожно доложил руку на плечо старика.

— Спокойно, отец, спокойно.

— Как вы смели? — едва сдерживая себя, спросил старик. — Разве для этого я его у вас оставил?..

— Позвольте, профессор, — возразил адвокат, — если уж на то пошло, вы его мне не оставляли. Правильней сказать, что вы его потеряли. Я подобрал его и спрятал, когда вы упали в обморок. Если бы не я, оно непременно попало бы в лапы Докпуллеру. Этого не случилось — первый выигрыш. Второй выигрыш — я добился вашего освобождения.

— Я вернусь сию же минуту в тюрьму. Дайте договор! — воскликнул старик, вскакивая с кресла, как будто и впрямь порываясь бежать в тюрьму.

Сын удержал его за руку.

— Успокойся, отец! Возвращаться в тюрьму незачем. Хотя бы уже потому, что Ношевский здесь ни при чем. Неужели вы, господин Ношевский, в самом деле думаете, что это вы освободили отца? Неужели вы не понимаете, что они не стали бы долго держать его в тюрьме? Ведь это значило бы погубить секрет! Пустить же фальшивку против коммунистов вы им действительно помогли. Еще бы! Вы уничтожили документ, изобличающий Докпуллера!

Ношевский молчал. Молодой ученый говорил именно то, о чем он уже сам догадывался, но в чем не смел сознаться даже самому себе.

— Я не понимаю, почему вы вообще не выполнили моего поручения? раздраженно спросил Чьюз. — Почему вы не передали договор в редакцию «Рабочего»?

— Очевидно, господин Ношевский постеснялся иметь дело с коммунистами, сказал Чьюз-младший.

Ношевский вздрогнул, как от пощечины.

— Ничего удивительного, — спокойно продолжал Чьюз-младший. — Эта болезнь сильно распространена среди нашей интеллигенции. Но как бы там ни было, господа докпуллеровцы добились своего: они уничтожили компрометирующий документ и соорудили фальшивку против коммунистов.

— Положим, они добивались другого, — сказал Ношевский, чтобы хоть отчасти оправдаться. — Они вовсе не хотели уничтожить документ. Они хотели завладеть им. Не забывайте, что он подписан профессором Чьюзом. Мне предлагали за него миллион.

«Зачем я это сказал?» — сейчас же пожалел он.

— Миллион? — переспросил Чьюз и прищурился. — Хорошая цена. Почему же вы не согласились?

Он повернулся к сыну:

— А впрочем, может быть, и согласились. Откуда мы знаем?..

У Ношевского задрожали губы. Он не мог произнести ни слова.

— Это ты уж напрасно, отец, — укоризненно сказал Чьюз-младший.

— Не знаю, не знаю… — недовольно проворчал старик. Видимо, он уже пожалел о сказанном. — Может быть, ошибаюсь. Прошу извинить. Но господин Ношевский огорчил меня не меньше.

Обида была так глубока, что Ношевский даже не стал оправдываться. Так и не сказав ни слова, он откланялся и ушел.

Дома он долго не мог прийти в себя. Как могло случиться, что его заподозрили в такой подлости?

Немного успокоившись, Ношевский стал вспоминать все свои поступки один за другим. Вдруг он со всех ног бросился в ванную. Перевернув все вверх дном, он нашел наконец конверт, в нетерпении разорвал его и извлек оттуда пачку старых фотопленок. Он быстро перебрал их, и лицо его осветилось радостной улыбкой. Он нашел то, что искал.

Это была фотокопия договора, которую Ношевский носил в редакцию «Свободы». Какое счастье, что сыщики не наткнулись на нее!

Керри не согласился опубликовать копию без подлинника договора согласятся ли коммунисты? В случае надобности он даст показания о том, как был уничтожен подлинник.

Ношевский решил сейчас же ехать к Чьюзу. Но мысль о том, что ему снова придется говорить со стариком, остановила его. Он позвонил по телефону, попросил Эрнеста Чьюза немедленно приехать к нему и передал ему фотокопию.

Коммунисты согласились опубликовать ее и без подлинника. Помещение редакции и типографии «Рабочего» все еще было занято полицией, но газета продолжала выходить нелегально. Газета поместила документ, разоблачающий Докпуллера, и рассказ Чьюза о том, как Меллерт принудил его дать подпись. Эти же материалы были напечатаны в Рабочем бюллетене стачечного комитета и в газете «Голос людей».

Ношевский с удовлетворением рассматривал номер «Голоса людей» с фотокопией договора. Он чувствовал, что хоть отчасти искупил свою вину. За чтением газеты и застал его Регуар. Вот уж кого Ношевский никак не рассчитывал видеть у себя! Он жалел, что толком не расспросил горничную, прежде чем согласился принять посетителя.

— Что вам угодно? — неприязненно спросил Ношевский.

— Вы не слишком гостеприимны, — усмехнулся Регуар и, не ожидая приглашения, подсел к столу. — Я привел напомнить вам о честном слове. — Он ткнул пальцем копию договора, воспроизведенную на газетном листе.

— Честное слово? — рассердился Ношевский. — Я свое слово выполнил. К сожалению, выполнил. И не вам, господин Регуар, говорить о чести.

— У меня нет охоты спорить с вами, господин Ношевский. Вы нарушили условия нашего соглашения. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

Регуар в упор посмотрел на Ношевского.

Тот понял.

— Что ж, вызывайте Брегера, — сказал Ношевский.

— Есть другой выход. Прочитайте.

Регуар достал бумагу с текстом, напечатанным на машинке. Это было письмо Чьюзу. Ношевский сообщал, что он передал договор Докпуллеру, и рекомендовал Чьюзу признать его как бесспорный юридический документ. Письмо заканчивалось сообщением об отъезде Ношевского за границу.

— Что это? — спросил адвокат.

— Перепишите и подпишите, — ответил Регуар.

Ношевский догадался.

— Вы подделали документ?

— Ну что значит подделали? Наши подписи там настоящие, а подпись Чьюза не хуже настоящей. Все это условности! Соглашение было подписано? Было. Вы его сожгли. А мы восстановили. Вроде той мифической птицы Феникс, что, сгорев, выходит из пепла возрожденной. Подумайте: ведь Чьюз не видел, как вы уничтожили соглашение. Ему и в голову не придет, что это дубликат.

— Фальшивомонетчики! — в ярости закричал Ношевский. — Секретная коммунистическая директива тоже из вашей мастерской?

— Слушайте, Ношевский, мы даем вам возможность исправить ошибку. За подлинник я предлагал вам миллион, за дубликат вы получите полмиллиона…

Не соображая, что он делает, Ношевский перегнулся через стол и ударил Регуара по щеке.

Регуар вскочил и испуганно оглянулся: не видел ли кто-нибудь? Затем он вынул платок и вытер щеку.

— Вы плохо воспитаны, Ношевский, — презрительно сказал он уходя. — Я драками не занимаюсь. На вашу физиономию найдутся другие руки.

Ношевскому стало ясно, что он обречен. Позвонить в полицию? Бессмысленно… Что он скажет? Что Докпуллер хочет убить его за отказ от подлога?.. Его поднимут на смех. Спрятаться? Куда от них спрячешься!.. Выбежать на улицу? Но едва он выйдет, его опять «случайно» собьют с ног. В центре столицы, среди многих тысяч людей, он беспомощен, он обречен…

По крайней мере, нужно позвонить Чьюзу. Но Ношевский вспомнил, что служащие телефонной станции сегодня присоединились к забастовке.

Ехать к Чьюзу! Предупредить его! Рассказать обо всем! Остаться у них! Там безопаснее.

Он послал горничную за машиной.

В тот же момент к дому, где жил Ношевский, подъехал санитарный автомобиль. Врач и два санитара в белых халатах с красными крестами поднялись на лифте. Мальчик-лифтер высадил их на пятом этаже. Врач вынул из кармана ключ и открыл дверь.

Услышав стук входной двери, Ношевский удивился: неужели уже вернулась горничная? Он вышел в переднюю. К нему шли санитары в белых халатах. Он все понял и бросился в кабинет за оружием… Сильные руки схватили его сзади. Что-то мягкое окутало его лицо, резкий запах ударил в нос. Он потерял сознание.

Санитары положили Ношевского на носилки и бережно внесли в лифт. Мальчик-лифтер посмотрел: а, этот адвокат…

— Что с ним? — тихо спросил он.

— Ничего, скоро пройдет, — сказал доктор.

Больной спал, мерно дыша.

Когда горничная возвратилась, лифтер рассказал ей, что адвоката увезли в больницу. Несколько дней она искала хозяина по всем городским больницам, но так и не нашла.

В тот же день, когда Ношевский исчез, профессор Чьюз получил письмо. Прочитав его, он возмущенно воскликнул:

— Мерзавец! А ты защищал его, — и он протянул письмо сыну.

Ношевский сообщал Чьюзу о том, что он передал соглашение Докпуллеру, и рекомендовал признать его. Он также извещал профессора о своём отъезде за границу.

— Он так искренне обиделся, — удивленно сказал Чьюз-младший. — Он утверждал, что соглашение уничтожено. А зачем он передал нам фотокопию? Все-таки это очень странно…

— О, подобным господам ничего не стоит прикинуться искренними.

И старик рассказал сыну о предательстве Уиппля. Впрочем, этот Уиппль кончил все-таки самоубийством. Вероятно, его замучила совесть. Может быть, и Ношевский, продав договор, почувствовал угрызения совести и вернул, по крайней мере, фотокопию.

Эрни молча слушал. Больше о Ношевском они не вспоминали.

Вечером, когда сын уехал, Роберт доложил о посетителе, Чьюз вышел в переднюю и обомлел: Регуар!

— Как вы посмели? — воскликнул Чьюз.

— Может быть, вы все-таки пригласите меня в кабинет? — спросил Регуар, заметив, что хозяин не трогается с места.

— Нет! — резко ответил Чьюз. — Роберт, останься!

— Здесь не совсем удобно, — сказал Регуар, оглядывая переднюю. — Впрочем, если хотите…

Так они и стояли друг против друга в передней, старый ученый и советник Докпуллера, а несколько поодаль выжидательно поглядывал на них Роберт.

Видя, что ему не предлагают даже сесть, Регуар сказал:

— Профессор, надо кончать. Вы дали свою подпись и не можете не уважать ее.

— Этой подписи я не уважаю, — ответил Чьюз. — И я не уважал бы себя, если бы мне не удалось благодаря этой подписи спасти лучи от вас.

— Но любой суд признает законность этого документа, — и Регуар вынул из портфеля соглашение.

— Да, суд признает, — согласился ученый. — А что дальше? Суд постановит распилить профессору Чьюзу череп, вынуть оттуда секрет и преподнести его на атласной подушечке господину Докпуллеру — так, что ли? Напрасно заплатили миллион за эту бумажку!

Регуар с удовлетворением отметил эти слова — очевидно, Ношевский что-то рассказывал. Это было очень кстати. Но упорство Чьюза раздражало Регуара.

— Профессор, соглашение опубликовали вы. Мы готовы были забыть о нем, вы сами его воскресили.

— Я опубликовал его, чтобы опровергнуть вашу фальшивку о коммунистах.

— Вы ничего не опровергли. Каждому ясно: раз профессора Чьюза не наказывают за убийство, значит, он убил коммуниста. Нет, профессор, теперь нам с вами по пути.

Но тут произошло то, чего уж никак нельзя было ожидать от старого профессора. Он как-то боком, по-воробьиному, подскочил к гостю и неловко размахнулся. Сухой треск пощечины разбудил старого Роберта, успевшего вздремнуть, прислонясь к стене. Верный слуга бросился на помощь хозяину. Но оскорбленный гость остолбенел от изумления. Несколько придя в себя, он принялся тереть платком щеку (опять левая!).

— Ну, знаете… знаете… — только и повторял он, не находя слов.

— Ничего, ничего, господин, — приговаривал Роберт, осторожно подталкивая его к выходу. — У профессора рука легкая…

— Ну, знаете… знаете… — как заведенный, повторял Регуар, пока Роберт не усадил его в машину.

 

24. Голубь с оливковой ветвью

Всеобщая забастовка приобрела такой размах, что даже сам Докпуллер встал со своего кресла и, заботливо поддерживаемый сыном, расхаживал по комнате, стараясь понять, как могли произойти такие невероятные вещи.

В эти дни многие почтенные люди нервно шагали по своим кабинетам, стараясь собраться с мыслями. К этим людям принадлежал и президент республики Бурман. Он чувствовал, что на его президентские плечи свалилась непомерная тяжесть. Его, Бурмана, обвиняют в покровительстве коммунистам! Теперь уже ясно, что на президентских выборах он провалится. Ну и черт с ним! У Блэйка было и спокойней и доходней. Вряд ли Блэйк будет против его возвращения! Надо будет позондировать почву…

Все эти частные соображения нисколько не помешали господину президенту выступить на созванном в тот же день заседании кабинета с большой речью о всеобщей забастовке, о национальном кризисе, о высоком долге, о трудных проблемах, поставленных историей, о высоких идеалах, о необходимости героических решений…

В тот же день личный представитель президента господин Фреди Джофаредж, неотразимый красавец неопределенного возраста (молодой в женском обществе и пожилой в кругу сановников), подъехал на своей сверкающей машине к загородному особняку профессора Чьюза.

Фреди Джофаредж вручил ученому письмо президента. Президент сообщал, что он уже давно со все возрастающим вниманием и интересом следит за научной работой профессора Чьюза. Он считает, что пришло время поставить вопрос на чисто практическую почву.

«Следует признать справедливость вековых чаяний народных масс, создавших своим трудом нашу прекрасную страну, — писал президент. — Наш великий народ заслуживает того, чтобы навсегда избавиться от призрака голода и от болезней. История возложила на меня, как на президента великой нации, почетную задачу преодолеть все трудности и привести наш славный народ к великому изобилию, процветанию, здоровью и счастью. Я прошу вас, высокоуважаемый профессор, по мере ваших сил помочь мне в выполнении этой славной миссии. Не сомневаюсь, что высокое сознание гражданского долга подскажет вам, господин профессор, правильный ответ на мое предложение, от которого, как вам, конечно, понятно, зависит судьба не только нынешнего, но и будущих поколений…»

Перевернув страницу, Чьюз добрался наконец до дела. Президент спрашивал высокоуважаемого профессора, на каких условиях он согласился бы передать в собственность государства открытые им лучи. В том случае, если условия окажутся приемлемыми, он, президент, внесет в палаты законопроект об учреждении «Государственной комиссии по изучению и исследованию практических возможностей к использованию в мирных целях лучистой энергии», каковую комиссию, естественно, должен будет возглавить достойный изобретатель…

Чьюз молчал, стараясь собраться с мыслями. Наконец победа! Лучи признаны! Вот когда он добился признания! Не ученые помогли ему, а рабочие, их требования, их забастовки. Испуганное правительство вынуждено уступить…

Но Чьюз уже привык к хитростям и уловкам противника. Может быть, письмо президента — тоже маневр, смысл которого ему пока неясен?..

— Я должен быть уверен, что не возникнет вопрос об использовании лучей как военного оружия, — сказал Чьюз.

— Вчитайтесь в письмо господина президента, — любезно ответил Джофаредж. Речь идет о борьбе с голодом и болезнями. Да и самое название комиссий достаточно определенно: комиссия для использования в мирных целях, подчеркиваю: мирных…

— А как же с фальшивкой против коммунистов?

— Профессор, это не имеет никакого отношения к делу. Следствие идет своим чередом. Можете не сомневаться, что правосудие восторжествует.

— Когда правосудие восторжествует, я и передам вам лучи.

— Почему же народ должен ждать? — воскликнул Фреди, и его лицо — тончайший инструмент для выражения тех чувств, каких он не испытывал, — моментально изобразило огорчение. — Народ уже сегодня просит: дайте нам лучи, дайте дешевую пищу! Что мы ответим народу?.. Скажем, что профессор Чьюз просит немного подождать?..

— Я передам лучи государству только в том случае, если коммунисты будут оправданы, — сказал он.

— Профессор, вы хотите оказать недопустимое давление на суд… По конституции наш суд независим.

— С нашим судом я знаком по личному опыту, — раздраженно перебил Чьюз. — Я должен написать президенту…

— Как вам угодно, профессор. Все же я не советовал бы вам связывать эти два вопроса. Я рекомендовал бы написать президенту два письма: одно — чисто деловой ответ на его предложение, другое — ваши пожелания относительно суда над коммунистами.

Чьюз снова задумался. Чиновник рассуждал логично. Профессор решил последовать его совету. Он написал президенту два письма. В одном, довольно пространном письме, он резко протестовал против той грубой инсценировки, которая была состряпана вокруг попытки похищения лучей. Другое письмо было кратким: профессор соглашался безвозмездно передать лучи государству. При этом он подчеркивал, что речь может идти только об использовании их для мирного строительства — никакой другой работы он вести не будет.

Фреди Джофаредж прочитал письмо и медленно встал, всем своим видом показывая торжественность минуты.

— Господин профессор Чьюз! Я безмерно счастлив, что судьба отвела мне скромную роль голубя, который принесет истомленному ожиданием человечеству благостную оливковую ветвь мира.

Он долго говорил о своем преклонении перед бескорыстным подвигом благородного ученого.

Чьюз с облегчением вздохнул, когда гость был, наконец, сдан на руки Роберту.

 

25. Большой день «Национального единения»

Ввиду напряженности положения президент созвал объединенное заседание обеих палат и обратился к нему со специальным посланием. Президент призывал депутатов вывести страну из кризиса.

Десять страниц послания были посвящены рассуждениям о свободе, демократии, прогрессе, процветании, счастье, идеалах и о многом другом. К сожалению, большинство депутатов ничего этого не слышало. Дело в том, что в парламенте давно установился обычай дремать во время «преамбул». При этом выставлялось сторожевое охранение, которое будило депутатскую массу, когда оратор приближался к практическим предложениям.

Кроме «сторожевых» депутатов, в зале бодрствовали только председатель, стенографистки и оратор. Наконец «сторожевым» депутатам тоже стало не под силу бороться с непреодолимыми приступами дремоты. Но в это время оратор прочитал: «На основании вышеизложенного вниманию палат предлагаются нижеследующие законопроекты». «Сторожевые» депутаты принялись энергично будить своих товарищей. Некоторые из проснувшихся поднимали руки, вообразив, что уже пришло время голосовать. Впрочем, минут через пять было организовано напряженное внимание. Но оратор тем временем уже кончил. Путем взаимных расспросов, под несмолкаемый стук председательского молотка, удалось все-таки выяснить, что сейчас будут обсуждаться законопроекты об объявлении Y-лучей собственностью государства, о запрещении преследований за участие во всеобщей забастовке и о запрещении заговорщических партий. Ввиду важности вопросов и напряженности положения президент просил объявить заседание палат непрерывным, пока не будут приняты все законы. Депутаты единодушно удовлетворили просьбу президента, но потом долго смотрели друг на друга с удивлением: как они могли решиться на такой безумный поступок?

После небольшого перерыва, позволившего депутатам подкрепиться в буфете, выступили министры здравоохранения и земледелия. Докладам о применении лучистой энергии они предпослали обстоятельные общие обзоры, во время которых «сторожевое» охранение четыре раза будило парламент. Были оглашены законопроекты об объявлении Y-лучей собственностью государства, об учреждении «Комиссии по исследованию и изучению практических мер к использованию в мирных целях лучистой энергии», письмо президента профессору Чьюзу и ответ ученого. Гром аплодисментов был так оглушителен, что всем спящим поневоле пришлось проснуться. Председатель с удовлетворением констатировал полное национальное единение. (Новый взрыв аплодисментов.)

Несколько позже оказалось, что единение было не таким уж полным. Лидер фракции левых демократов («люди») Рони заявил, что он хотел бы видеть законопроект о лучистой энергии более определенным. Он напомнил, что тридцать лет назад была создана аналогичная «Государственная комиссия по исследованию и изучению практических мер к использованию водных ресурсов».

— Я вижу на лицах моих коллег изумление, — сказал Рони, повернувшись к скамьям раков и крабов. — Вполне законно: лишь немногие специалисты помнят о существовании этой комиссии. За истекшие тридцать лет фирмы Докпуллера и Мак-Кенти соорудили не одну гидроэлектрическую станцию, а комиссия — ни одной. Комиссия незаметно скончалась после бесплодной борьбы за свой проект гидротехнических сооружений на реке Св. Мартина. Нельзя допустить, чтобы наш сегодняшний энтузиазм имел такой же жалкий финал.

Рони предлагал изменить самое название: это должна быть «Комиссия по использованию в мирных целях лучистой энергии».

(Смех на скамьях раков и крабов. Возгласы: «Испугался названия!»)

— Дело не в словах, — возразил Рони. — Профессор Чьюз выработал «план оздоровления» страны. Этот план должен стать составной частью принимаемого закона. Закон должен предусмотреть обязательное применение лучистой энергии для производства продовольствия. Если это не будет сделано, Докпуллер, Мак-Кенти и Блэйк «незаметно» задушат комиссию.

(Аплодисменты слева; шум на скамьях раков и крабов.)

Выступившие вслед за Рони раки и крабы доказывали нецелесообразность его предложений — они способны лишь затянуть дело. Закон необходимо сейчас же принять. Авторитет профессора Чьюза служит достаточной гарантией того, что комиссия будет работать плодотворно. Военный министр, генерал Ванденкенроа, выступил в прениях, с негодованием отверг попытку Рони внести раскол в национальное единение.

— Я рад сообщить, что это единение гораздо глубже, чем предполагают его противники. В руках у меня документ, показывающий, что господа Докпуллер и Мак-Кенти не только искренне желают применения Y-лучей, но и чрезвычайно много сделали для того, чтобы лучи были переданы государству.

(Возгласы изумления на всех скамьях. Генерал потрясает над головой бумагами. Крики: «Слушайте, слушайте!». «Сторожевое охранение» будит спящих.)

— Позвольте огласить письмо господ Докпуллера и Мак-Кенти президенту.

(Крики: «Просим! Внимание! Слушайте!»)

— «Президенту республики. Мы, нижеподписавшиеся, Джон Докпуллер и Ральф Мак-Кенти, доводим до вашего сведения, что Y-лучи, иначе именуемые „лучами жизни“, являются нашей частной собственностью в совместном владении с изобретателем их — профессором Чьюзом, основанием чего служит прилагаемое соглашение с изобретателем об организации „Общества по производству сверхмощного оружия“. Но, желая опровергнуть гнусные измышления о нашем стремлении использовать лучи в своекорыстных целях, стремясь прийти на помощь государству в тот момент, когда красные заговорщики похищают военные секреты для Коммунистической державы, угрожающей нашей безопасности, и, наконец, демонстрируя нашу добрую волю к национальному единению, мы безвозмездно уступаем государству наши права на Y-лучи с тем единственным условием, чтобы „Обществу по производству сверхмощного оружия“ было гарантировано преимущественное „получение государственных заказов“.»

— Вот вам, господа, единый фронт народа (широкий жест в сторону депутатских скамей), свободных предпринимателей (патетический шлепок по письму Докпуллера) и науки (неопределенный жест в пространство). Отныне Великания владеет секретом, который заставит преклониться перед ее волей любую силу в мире. И я думаю, господа депутаты, что выражу ваши единодушные мысли и чувства, если от имени страны, народа, парламента и правительства принесу глубокую признательность нашим национальным гениям — господам Докпуллеру, Чьюзу и Мак-Кенти. Да здравствует национальное единение!

(Гром, взрыв, обвал аплодисментов. Многие депутаты вскакивают на скамьи, пляшут, потрясают кулаками, портфелями и котелками. Стук пюпитров. Удары председательского молотка. Пение партийных гимнов: «Мы, крабы, — властители моря и суши…», «Раки всегда без страха идут вперед…» Через час пятнадцать минут тишина восстанавливается.)

Слово берет депутат Рэдчелл. Появление на трибуне коммунистического депутата сразу портит настроение ракам и крабам. (Шум и крики: «Красный заговорщик!»)

Через сорок пять минут Рэдчелл начинает свою речь. Он заявляет, что все ораторы, выступившие после депутата Рони, сами разоблачили лицемерие правительства и обеих поддерживающих его партий. Они доказали, что не хотят использования лучистой энергии в мирных целях. Комедия с созданием комиссии только маневр для обмана изобретателя, для обмана народа.

(Шум на скамьях раков и крабов.)

— Военный министр, — продолжает Рэдчелл, — в своем усердии услужить хозяевам прочитал их письмо и этим разоблачил их подлинные цели. Впрочем, это уже ни для кого не секрет. Монополисты и правительство хотят использовать лучистую энергию для войны. Докпуллер и Мак-Кенти, которые тщетно пытались приобрести или отнять лучи у изобретателя, теперь хотят получить их в качестве подарка из рук правительства, да еще делают вид, будто это они преподносят государству подарок. Генеральный прокурор спешит на помощь и стряпает фальшивку против коммунистов.

Председатель:

— Будьте осторожны в выражениях, депутат Рэдчелл. Вы не имеете права называть сообщение прокурора фальшивкой.

Рэдчелл:

— Но ведь военный министр сам разоблачил своего коллегу. Пусть он объяснит: как коммунист, пробравшийся к Чьюзу якобы с тем, чтобы похитить лучи для Коммунистической державы, вынудил профессора Чьюза подписать договор в пользу Докпуллера? Крабам и ракам логика, конечно, не нужна, но каждый непредубежденный человек скажет: господин прокурор, господин генерал, концы с концами у вас не сходятся!

Ванденкенроа (с места):

— Не путайте разные вещи. Договор подписан профессором Чьюзом позже: уже после того, как профессор был освобожден и убедился в вероломстве коммунистов.

Рэдчелл:

— Неправда, генерал!

Председатель:

— Депутат Рэдчелл, вторично предупреждаю вас. Будьте осмотрительнее в выборе выражений.

Рэдчелл:

— Передо мной номер газеты «Рабочий», где профессор Чьюз опубликовал договор. Давайте сверим текст и даты. Другого договора Чьюз никогда не подписывал. Но и от этой вынужденной подписи он отказался. Военный министр торжественно зачитал здесь письмо Докпуллера, а почему от парламента, от народа скрывают то письмо Чьюза, где он снова опровергает обвинение против коммунистов?

Ванденкенроа:

— Какое письмо? Письмо профессора прочитано.

— Другое письмо…

— Никакого другого письма нет.

— Ложь!

Возглас этот раздается с верхней галереи. Все поворачиваются, часть депутатов встает. Наверху шум. Человек пробирается к барьеру и, свесившись в зал, кричит:

— Ложь! Отец прислал такое письмо!

(Шум, крики: «Чьюз-младший!», «Выведите его!», «Оскорбление парламента!»)

Председатель (стучит молотком и старается перекричать шум):

— Приказываю удалить мешающих работе парламента.

(На галерее возгласы: «Насилие!», «Где свобода слова?», «Прочтите письмо Чьюза!»)

Председатель (в ярости):

— Удалите постороннюю публику! Всех! Немедленно!

(Невероятный шум, крики. Охрана выводит публику с галереи.)

Через полчаса Рэдчелл получает возможность возобновить речь:

— Я требую, чтобы было прочитано письмо, о котором говорил сын Чьюза.

Председатель:

— Депутат Рэдчелл, в третий раз призываю вас к порядку. Вы не имеете права ссылаться на безответственные выкрики посторонней публики.

Рэдчелл:

— Профессор Чьюз-младший отвечает за свои слова. Я требую…

Председатель (раздраженно):

— Депутат Рэдчелл, немедленно прекратите пререкания с председателем. Извольте подчиниться!

(Крики: «Гоните красного!»)

Рэдчелл:

— Хорошо, господин председатель. Вы правы. Такова свобода в нашей Великании. Она, эта свобода, означает, что прокурор может свободно клеветать на коммунистов, военный министр может свободно расстреливать рабочих и свободно устраивать провокации, чтобы разжечь мировую войну, господин председатель может свободно удалять постороннюю публику из парламента. Но ведь «посторонняя публика» есть и за стенами парламента. Ее вы не удалите, потому что это весь трудовой народ, это рабочие. Они не позволят ни расстреливать себя, ни гнать на бойню ради интересов докпуллеров. И что бы вы тут ни решали, господа депутаты, рабочие отвечают: долой поджигателей войны!

(Громовой рев. Крабы и раки вскакивают с мест. В воздухе мелькают сжатые кулаки. Под общий шум Рэдчелл сходит с трибуны.)

Через полтора часа непрерывного рева председатель, основательно поработавший молотком, заявляет, что перед голосованием закона о создании комиссии по лучистой энергии депутат Лудвер желает внести дополнения от имени левых демократов («люди»).

Лудвер предлагает назвать комиссию так, как ее называл Рони, и включить в закон «план оздоровления», а также указания об использовании энергии в сельском хозяйстве.

— Развернувшиеся прения, — продолжает Лудвер, — в особенности выступление депутата Рэдчелла, а также оговорка в письме профессора Чьюза о мирном использовании лучей требуют принятия специальной статьи, категорически запрещающей использование лучистой энергии в военных целях.

(Новый взрыв негодования среди раков и крабов. Крики: «Люди продались коммунистам!», «Красный подпевала!»)

Через полчаса выступает генерал Ванденкенроа с решительным возражением против всяких дополнений, в особенности последнего, по следующим причинам:

* во-первых, в названии комиссии сказано: «в мирных целях» — это значит, что ни в каких иных целях комиссия работать не имеет права;

* во-вторых, профессор Чьюз в своем письме пишет, что он будет работать лишь в области мирного строительства — это ограничение действительно лишь для него самого, а не для лучей;

* в-третьих, если профессор Чьюз передает лучи для мирного строительства, то господа Докпуллер и Мак-Кенти передают их для укрепления военной мощи страны, что дает правительству юридически обоснованное право всесторонне пользоваться ими;

* в-четвертых, возражения коммунистического депутата против письма господ Докпуллера и Мак-Кенти не обоснованы, так как с юридической и деловой точек зрения договор при всех условиях есть договор;

* в-пятых, военное министерство не считает себя вправе оставить страну безоружной перед лицом красной измены и готовящегося нападения Коммунистической державы; уважая, однако, требование профессора Чьюза, военное министерство согласно, что комиссия будет работать лишь в мирной области, всю же иную работу с Y-лучами военное министерство берет непосредственно на себя.

Председатель предупреждает, что необходимо ускорить темпы работы. Переговоры со стачечным комитетом результатов не дали: электрический ток в парламент подан не будет, а свечи получены в ограниченном количестве — на всю ночь не хватит.

Крабы и раки требуют прекращения прений и немедленного голосования. Рэдчелл заявляет, что он будет голосовать против закона в настоящем его виде. Рони говорит, что его фракция от голосования воздержится, но в случае принятия закона внесет те дополнения, о которых говорил Лудвер.

Голосами раков и крабов закон принимается в настоящем виде, дополнения отвергаются.

(Очередной взрыв. Председатель что-то отчаянно кричит, его не слышат, он поднимает над головой свечи. Депутаты понимают намек и через двадцать минут умолкают.)

Служебный персонал разносит свечи. Их так мало, что каждую приходится разрезать на несколько частей. В зале нет ни канделябров, ни подсвечников, ни люстр — свечи устанавливаются прямо на пюпитрах. При столь необычном освещении зал принимает фантастический вид.

Министр труда оглашает законопроект о беспрепятственном восстановлении возвращающихся на работу и о запрещении преследований за участие во всеобщей забастовке. Министр отмечает истинно демократический характер закона. Но в то же время он указывает на то, что для продолжения забастовки теперь уже нет никаких оснований, продолжать ее могут лишь красные заговорщики. Поэтому на лиц, в течение двух ближайших суток не явившихся на работу, действие закона не распространяется.

(Овация. Но многие свечи гаснут, и аплодисменты быстро смолкают.)

Рэдчелл заявляет, что этот «либеральный» закон, в сущности, является грубым приказом закончить забастовку в течение двух суток. Распоряжение о прекращении забастовки может дать только стачечный комитет. Вместо этого закона парламент должен потребовать смещения и наказания министра внутренних дел, военного министра и начальника полиции, виновных в расстреле рабочих.

(Шум, крики: «Долой красных!» Отчаянные вопли: «Осторожно, свечи!»)

Голосами крабов и раков закон принимается. Принимается также обращение к рабочим с призывом прекратить забастовку, ввиду того, что утвержденный парламентом закон о лучистой энергии принесет всем благоденствие.

Несмотря на общую усталость, по залу пробегает оживление, когда председатель сообщает, что на очереди законопроект о запрещении заговорщических партий. Министр юстиции разъясняет, что закон относится не только к тем партиям, которые, подобно коммунистам, непосредственно помогают иностранной державе, но и к тем, которые поддерживают эти заговорщические партии.

— А мы сегодня были свидетелями, — грозно говорит министр, — как люди, вместо того чтобы поддержать раков и крабов, во всем поддерживали коммунистов.

(Голоса: «Позор!»)

Рони просит министра наконец ответить, что же фальшиво: так называемая секретная коммунистическая директива или так называемый договор между Докпуллером и Чьюзом?

Рэдчелл (с места):

— Оба фальшивы!

(Крики: «Заткните красным глотки!», «Вон заговорщиков и их помощников из парламента!», «Раки и крабы, объединяйтесь против людей!»)

Разъяренные раки и крабы бросаются на своих противников. Людям угрожает серьезная опасность: раки и крабы подавляют их количеством. Общая свалка. Страсти разгораются, но в это время гаснут свечи. Отчаянный крик:

— Господа депутаты, свечи кончились!

Насмешливый возглас Рэдчелла:

— По домам, господа депутаты, ваша игра не стоит свеч!

 

26. Рабочее место ученого

Профессор Чьюз с нетерпением ждал сына. Он счел неудобным лично явиться на заседание парламента, где должен был разбираться вопрос о создании комиссии по лучистой энергии.

То, что сын не вернулся вечером, не удивило старика: заседание, очевидно, затянулось. Но когда сын не явился и на следующее утро, Чьюз начал волноваться.

Эрнест Чьюз запаздывал не по своей вине. Охрана грубо вывела его из зала и составила акт об оскорблении парламента. Затем он попал в руки полиции, которая на всякий случай продержала его до утра, пока не явился начальник. Узнав о том, что перед ним сын знаменитого ученого, изобретение которого обсуждалось в парламенте, полицейский чиновник, в конце концов, отпустил «нарушителя порядка».

Чьюз, между тем, в нетерпении шагал по кабинету. Роберт принес утренние газеты. Теперь в связи с забастовкой их было совсем немного. Чьюз вынул из пачки первую попавшуюся. Это оказалась «Свобода».

Чьюз надел очки, и залп заголовков ударил в него с газетного листа:

ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ НАЦИОНАЛЬНОГО ТОРЖЕСТВА И ЕДИНЕНИЯ

ВСЕМОГУЩИЕ ЛУЧИ — СОБСТВЕННОСТЬ ВЕЛИКАНИИ!

ИХ ПЕРЕДАЛИ НАРОДУ СЛАВНЫЕ ПАТРИОТЫ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГЕНИИ ДОКПУЛЛЕР, ЧЬЮЗ И МАК-КЕНТИ

ИЗ РУК ЭТИХ ВЕЛИКИХ ВЕЛИКАНЦЕВ ПАРЛАМЕНТ ПРИНЯЛ ЧУДЕСНЫЙ ДАР

ОТНЫНЕ ВЕЛИКАНИЯ ИМЕЕТ ДЕШЕВУЮ ПИЩУ

ОТНЫНЕ ВЕЛИКАНИЯ НЕ ИМЕЕТ БОЛЕЗНЕЙ!

ОТНЫНЕ ВЕЛИКАНИЯ ВСЕМОГУЩА!

ЛЮБАЯ СИЛА В МИРЕ ПОДЧИНИТСЯ ВОЛЕ ВЕЛИКАНИИ!

ТАК СКАЗАЛ ВОЕННЫЙ МИНИСТР ГЕНЕРАЛ ДЖЕМС-АРЧИБАЛЬД ВАНДЕНКЕНРОА

ПОРА ОБУЗДАТЬ КОММУНИСТИЧЕСКУЮ ДЕРЖАВУ, ГОТОВЯЩУЮСЯ НАПАСТЬ НА НАС

НАПРАВИМ НА КОММУНИСТИЧЕСКУЮ СТОЛИЦУ ВЕЛИКАНСКИЕ ЛУЧИ!

УМЕРТВИМ ДЕТЕЙ В ИХ КОЛЫБЕЛЯХ, СТАРУХ — ЗА ИХ МОЛИТВАМИ, РАБОЧИХ — ЗА ИХ РАБОТОЙ!

Чьюз вскочил из-за стола. Что это — бред? Он нажал кнопку звонка и одновременно закричал:

— Роберт! Роберт!

Прибежал запыхавшийся Роберт.

— Машину! Быстро! Сейчас же!

Он разложил газету на столе и склонился над ней. Его душил гнев. Он скомкал газетные листы и с силой швырнул их на пол… Подлецы!

И вдруг Чьюз зло рассмеялся: лучей у них нет! Лучи уничтожены.

Чьюз поднял газету, разгладил ее листы и снова принялся читать. Каждая строчка источала яд ненависти, вражды, насилия, смерти!

Роберт доложил о приезде сына. Слуга таинственно прошептал:

— С профессором Эрни этот… коммунист…

И многозначительно посмотрел на хозяина.

С профессором Чьюзом-младшим действительно приехал Гоувард Рэдчелл, коммунистический депутат парламента.

Старик бросился к ним.

— Послушайте, что же это такое? Обман, наглый, подлый обман средь бела дня. Ведь это же не правители, а какие-то мелкие жулики!

— Положим, крупные, — возразил Эрни.

Эрни и Рэдчелл рассказали Чьюзу о вчерашней парламентской комедии.

— Особенно хорош был генерал Ванденкенроа, — усмехнулся Рэдчелл. — Вы знаете его, профессор?

— Имел сомнительную честь…

— Кандидат в фашистские диктаторы. Все эти «золотые рубашки», «легионеры», «рыцари», «вольные тюремщики» только и мечтают о том, чтобы генерал въехал в столицу на белом танке и чтобы они под его командованием уничтожили обветшалую демократическую бутафорию. Тогда они могли бы выступить во всей своей фашистской красе, без всяких фиговых листков. Сам Докпуллер подкармливает генерала. И знаете, почему выбор пал именно на него? Широкие плечи, могучая грудь, трубный голос…

— Вряд ли Докпуллер поблагодарит его за вчерашнюю болтливость, — заметил Эрнест.

— Докпуллер, конечно, был уверен, что у генерала хватит ума не оглашать его письма, — сказал Рэдчелл. — Но когда господа генералы входят в раж, они окончательно теряют способность соображать и выбалтывают самые сокровенные секреты. Теперь этот кукольный кандидат в диктаторы получит хорошую нахлобучку! Может быть, даже Докпуллер прикажет подыскать другого генерала этого товара, сами знаете, вдоволь.

— Да, отец, — сказал Эрнест, — все дело в том, что ты породил великана. Наше же государство, пока им командуют докпуллеры, может называться Великанией — увы! — только в ироническом смысле. Конечно, страна наша велика. Докпуллеры, оседлав ее, возомнили и себя великими. Самая нелепая, самая смешная мания величия! Именно они-то, докпуллеры, мешают и нашей стране и нашему народу стать по-настоящему, по-человечески великими. Великания! Нет, они превратили нашу страну в «Великоманию», в страшилище и посмешище для всего культурного человечества. Тюрьма даже в сто этажей — все-таки тюрьма. Вот почему душно тебе, отец, почему твоему изобретению, этому настоящему великану, тесно в Великании докпуллеров. Они могут применить его только для войны, чтобы поработить весь мир, чтобы превратить всю нашу планету в тюрьму…

— Так что же делать? — с тоской спросил старик.

— Мне не хотелось воскрешать нашего старого спора… Вся беда в том, что ты аполитичен.

— Я аполитичен? — Старик вскочил как ужаленный. — Да, было время, я многого не понимал, я ошибался… Но теперь, ты же видишь, Эрни, все изменилось…

— И все-таки ваш сын прав, — спокойно сказал Рэдчелл. — Вспомните, как вы пришли к ученым и бросили свой призыв. Вы думали, что все сейчас же пойдут за вами. Вы думали, что стоит лишь вам прозреть, как прозреют и все ваши коллеги. А они взяли и не прозрели… — Чьюз молчал. — А когда вы убедились в том, что они не прозрели, то сразу впали в панику. Я был на собрании и слышал вас. Вы заклинали их, вы предупреждали, что мир без них погибнет. Но вы забыли о миллионах простых работающих людей, которые не собираются погибать.

— Ради них, ради их спасения я только и говорил, — перебил Чьюз.

— Но вы видели в них лишь объект для спасения — вот они беспомощно ждут, пока их спасут учёные. А эти люди спасут не только себя, но и вас и все человечество. Конечно, ученые могут помочь им, и еще как помочь! Но без миллионов простых людей ученые — просто нуль.

Чьюз молчал. Но, странно, прямые и резкие слова Рэдчелла не обижали его. Наконец-то он начинал понимать, что такое это таинственное абстрактное человечество, о котором все говорили по-разному. Вовсе оно не таинственно и не абстрактно. Это — миллионы людей труда, в том числе и он, профессор Чьюз, потому что и он прежде всего трудящийся человек.

Рэдчелл некоторое время молчал.

— И вот теперь, — снова заговорил он, — после того, как вы призывали уничтожить «микробов в пиджаках», эти микробы приняли новое обличье. А вы сразу поверили им и отдали им свои лучи. И вы еще сердитесь, когда вас называют аполитичным!

«Да, да, он прав, — думал Чьюз. — Они явились ко мне в обличье голубя с оливковой ветвью».

В дверь постучали.

— Вас хотят видеть, профессор, — сказал вошедший Роберт. — Вчерашний господин… От президента.

— А, голубь! — закричал Чьюз, вскакивая с кресла. — Давай его сюда!

Рэдчелл и Чьюз-младший с удивлением посмотрели на старика.

Фреди Джофаредж, придав лицу официально-торжественное выражение, приготовился к длинной речи. Он лишь колебался, как назвать ученого: по-старому — «высокоуважаемый господин профессор» или по-новому — «господин председатель государственной комиссии»? В последний момент он решил, что скажет и то и другое.

Войдя в кабинет, он увидел профессора Чьюза-младшего и — о, ужас! коммунистического депутата. Это так озадачило Фреди, что приготовленная речь сразу вылетела у него из головы.

— А, господин голубь! — воскликнул Чьюз. — Оливковых ветвей притащили?

Фреди был шокирован, но лицо его сохранило величественное выражение.

— От господина президента, — сухо сказал он, передавая Чьюзу большой пакет.

Это было официальное сообщение о назначении профессора Чьюза на пост председателя «Комиссии по изучению и исследованию практических возможностей для использования в мирных целях лучистой энергии». Оно сопровождалось любезным личным посланием президента (на восьми страницах).

Ученый не стал его читать.

— Передайте президенту, что это назначение мне не подходит.

Фреди так изумился, что лицо его чуть не потеряло своей величественности.

— Но, господин профессор, еще вчера…

— То было вчера, — перебил Чьюз. — Вчера я принял вас за голубя. А сегодня вижу, что вы за птица.

И тут — впервые в жизни — лицо изменило Фреди Джофареджу. Он уже не мог скрыть своего возмущения.

— Но, профессор… Лучи — уже государственная собственность. Никто не может отменить закон. Государственная власть… Прерогативы…

— Я уже сказал! Сейчас вы получите письмо президенту.

Чьюз присел к столу. Фреди не знал, что ему делать. Будь он наедине с профессором, он, конечно, переубедил бы его. Но этот коммунистический депутат. Он молчал, но выражение лица у него было явно насмешливое. И он даже не пытался скрыть этого. До чего невоспитанный человек! Впрочем, что можно требовать от коммуниста? Конечно, это он повлиял на профессора!

Чьюз встал из-за стола и прочел вслух:

— «Господин президент! Вчера на ваше предложение о передаче государству „лучей жизни“ для мирного использования — подчеркиваю: мирного — я ответил согласием. Но вчера же в парламенте военный министр заявил об использовании лучей в военных целях, и это было поддержано парламентом. Ввиду нарушения правительством нашего соглашения я считаю себя свободным от принятых обязательств. Впрочем, судя по всему, правительство заинтересовано лишь в военном применении лучей, а так как для этих целей оно, по заявлению генерала Ванденкенроа, получает лучи от господина Докпуллера, то, следовательно, мой отказ не имеет никакого значения».

— Вот, господин голубь, получайте письмо и летите с благостной вестью так, кажется, вы изволили вчера выразиться?

Эрнест Чьюз не выдержал и рассмеялся.

— Но закон, закон! — растерянно повторил Фреди.

— Что ж, закон остается в силе, — успокоил его Эрнест. — Государственной собственностью станут те лучи, которые передаст вам национальный гений Докпуллер.

Убедившись, что дальнейшие препирательства бесполезны, господин Фреди Джофаредж, личный представитель президента республики, с величественным видом удалился из кабинета.

— Теперь дело пойдет в Верховный суд, — сказал Эрнест. — Там будут долго выяснять, значит ли это вообще передачу или передачу только в мирных целях, и как дважды два четыре докажут тебе, отец, что ты неправ и что лучи нужно отдать.

— Никакие силы в мире не заставят меня отдать им лучи! — гневно воскликнул старик. — Мне стыдно, что я было поверил им… Это не люди! Скажите, разве в них есть что-нибудь человеческое, какие-нибудь человеческие чувства?

— Может быть, и есть, — усмехнулся Рэдчелл. — Вероятно, господин Докпуллер любит своих правнуков так же нежно, как и вы, профессор, своего Джо. Возможно, господин Мак-Кенти так же трогательно умиляется приходу весны, как иной поэт или ребенок. О, на эту тему можно было бы даже написать целый роман! Но, видите ли, все это, нисколько не помешает им отправить на тот свет миллионы людей, если это увеличит их миллионы. Так стоит ли говорить о «человеческих чувствах» этих господ?

— Да, наука не может служить человечеству в мире докпуллеров, — сказал Чьюз. — Этот мир надо разрушить. Я — ученый, значит, я обязан помочь в этом. Я рядом с вами, Рэдчелл, Эрни! На этом буду стоять — и не сойду.

1956–1961