Весь тот энтузиазм, который вызвал у журналистов Ундрич своим ловким докладом, они вложили в описание необычайной ночной пресс-конференции. Целые газетные полосы разоблачали неблаговидные действия Чьюза-старшего и Чьюза-младшего, пытавшихся подкупить механика Трейбла. Как человек опытный, Ундрич не ограничился газетами: он закупил достаточно времени у трех мощных радиовещательных корпораций и представил в их распоряжение записи магнитофона - весь день, перемежаясь с рекламами о подтяжках, зубной пасте, жевательной резине и многих других полезных вещах, звучали в эфире голос Эрнеста Чьюза и голос стойкого добродетельного механика, с негодованием отвергающего недостойное предложение. На голову публики свалилась новая сенсация, и снова приходилось гадать, где же во всей этой неразберихе правда…

Выступивший в газете «Рабочий» с заявлением профессор Эрнест Чьюз-младший указывал, что запись магнитофона подтасована самым бесцеремонным образом: из нее выброшены все те его слова, из которых явствует, что механику Трейблу вовсе ничего не подсказывали, как он это изобразил. Зато по окончании беседы Трейбл добавил в магнитофон новые фразы, которых в беседе он, Трейбл, не говорил. Они оставляют впечатление, будто от механика требовали заявления о том, что он клал в самолет зажигательный капсюль. Ни о капсюле, ни о разоблачении со стороны Дауллоби не было и речи. Надо быть наивным человеком, чтобы верить записи, из которой можно свободно выбросить и к которой можно добавить целые куски. Затем Эрнест Чьюз объяснял, почему в беседе упоминались тридцать тысяч.

Профессор Эдвард Чьюз был чрезвычайно огорчен. Невозможно доказать, что о деньгах первым заговорил Трейбл, что он сам просил. Но если бы и удалось это доказать, тридцать тысяч набрасывали зловещую тень на все дело. Ундрич ловко нашел уязвимое место и больно ударил по нему…

Профессор Эдвард Чьюз поместил в «Рабочем» несколько строк, в которых заявлял, что бесполезно спорить с таким прожженным интриганом, как Ундрич. Вопрос может быть решен только научной экспертизой. Он, Чьюз, не требует для себя участия в экспертизе, пусть комиссию возглавляет хотя бы профессор Уайтхэч. Вряд ли можно заподозрить Уайтхэча в коммунизме, радикализме и прочих смертных грехах, готовность же его предоставить науку в полное распоряжение военщины широко известна, и все-таки у него есть то, что отсутствует у господина Ундрича: элементарная личная честность ученого.

Так обстояло дело в четверг. Утром же в пятницу в это взволнованное море свалилась еще новость. Газета «Голос людей», орган партии «левых демократов» (в сокращении - «люди»), вышла с аншлагом на первой странице:

«Последнее письмо майора Дауллоби. Новое разоблачение!» «Милый друг Юджи! - начиналось это письмо (сфотографированное газетой и воспроизводившее уже известный публике почерк Дауллоби). - Посылаю тебе пригласительный билет на воскресное испытание. Мне очень хочется, чтобы ты присутствовал на аэродроме (слово «очень» было дважды подчеркнуто). Ты, конечно, понимаешь, что это значит: наш последний разговор забыть нельзя. Я вполне уверен в успехе, но… чем черт не шутит! Во всяком случае, я уверен в одном: что бы ни произошло, ты, Юджи, сумеешь прислушаться к голосу своей совести. Жму руку. Твой Джордж Дауллоби».

Редакция сообщала, что письмо было доставлено ей летчиком капитаном Юджином Нордисом, которым оно было получено накануне рокового события на аэродроме. Капитан Нордис сообщил, что он находился в дружеских отношениях с майором Дауллоби со времени войны, когда они оба, тогда еще лейтенанты, служили в одной авиачасти и вместе участвовали в боях. По окончании войны они несколько отдалились друг от друга. Дауллоби увлекся реактивной авиацией, а он, Нордис, заинтересовался возможностями геликоптеров и работал на их испытаниях. Впрочем, время от времени старые друзья встречались, и последняя встреча, о которой упоминает Дауллоби, произошла недели две назад.

«Мой покойный друг прав: забыть этот разговор нельзя, - писал Нордис в газету. - Прав он и в другом: голос совести больше не позволяет мне молчать. Я был на аэродроме, видел трагическую, мучительную смерть Джорджа, и я не позволю, чтобы убийца посмел измываться над его памятью, называя себя его лучшим другом. Я не могу допустить, чтобы убийца выгораживал себя, обвиняя других в мошенничестве, когда он сам побил все рекорды мошенничества.

В разговоре, о котором вспоминает Джордж, он высказал свое сомнение в правильности политики нашего правительства. Он сказал, что в его распоряжении имеются факты, которые усиливают это сомнение. Я не мог, да и не захотел скрывать, что и я не в восторге от политики правительства и что у меня тоже достаточно фактов весьма неприятного свойства. Вот тогда-то Джордж и рассказал мне, как ему пришлось подкладывать в самолет загадочную «сигару» во время испытания «лучей Ундрича» в Медиане и как то же предстоит ему здесь, в столице».

«Факты, которые я сообщил Джорджу, - продолжал Нордис, - произвели на него еще большее впечатление, чем его рассказ на меня. Он воскликнул: «Ну, уж теперь больше молчать нельзя!» Он предложил выступить нам одновременно. Напрасно я указывал ему на наше положение военнослужащих. Он настаивал, я отказывался. Я обещал не мешать ему, но взял с него слово, что обо мне и моем рассказе он будет молчать.

Я вижу, что мой благородный друг сдержал слово. Но теперь я уже не могу молчать! Дауллоби и Чьюз разоблачили Ундрича. Но не до конца! Пора стране узнать еще об одной стороне деятельности Ундрича, которую он тщательно скрывает. Пора узнать о «Небесной черепахе»! Не правда ли, странное название? Вероятно, генерал Реминдол выбрал для своей тайной операции столь романтическое название потому, что немаловажную роль в ней играл геликоптер, эта медлительная «Небесная черепаха»…»

Нордис подробно описывал, как он управлял геликоптером с погруженным на него прожектором Ундрича, как один из помощников изобретателя включил прожектор и сжег в заливе Невинности безыменный островок, который предварительно обследовали Реминдол и Ундрич. «После разоблачения Дауллоби цель этого обследования абсолютно ясна, - продолжал Нордис, - изобретатель и генерал разбросали в лесу зажигательные «сигары».

В заключение Нордис сообщал, как после интервью капитана «Святого Маврикия» его вызвал секретарь министра Бедлер и напомнил о необходимости молчать, так как интересы государства требуют, чтобы испытание «лучей Ундрича» было сохранено в полной тайне. «Но теперь, - заканчивал Нордис, - когда испытание лучей Ундрича произведено уже публично, нет оснований молчать. Пусть страна знает, как родились «таинственные лучи из-за океана», как под шумок паники и психоза творились в заливе Невинности «невинные» дела!..