ГЛАВА 29
Двое мужчин вполголоса беседовали в зале Теодора Моно. Если судить по их виду, можно было бы поклясться, что они собирают свои личные вещи, чтобы покинуть это место. Именно тем и занимались Питер Осмонд и отец Маньяни. Но, разбирая и раскладывая свои записи, сделанные в процессе исследований, они еще и вырабатывали настоящий план битвы.
— Я знаю немного больше об этом Иве Матиоле, — проговорил священник. — Он учился в Соединенных Штатах, если точно — в Остинском университете в Техасе. Был блестящим студентом.
— А потом?
— Окончил лучшим из своего выпуска семьдесят девятого года, несколько лет преподавал в Остине, потом, в восемьдесят восьмом, вернулся во Францию. Был назначен на должность сначала в Монпелье, потом, в девяносто втором году, в Лионе. С девяносто пятого преподавал в Париже, в Дофине. А потом он утратил свой престиж в университетской среде.
— Вы на редкость хорошо осведомлены, Марчелло.
Священник скромно улыбнулся.
— Мы имеем доступ ко многим источникам. Скажем так: сотрудничество между Ватиканом и французским государством оказалось эффективным.
— И тем не менее я не ожидал такого от вас…
— Все каналы информации ведут в Рим, Питер. В данном случае они стали для нас ценной помощью.
— Что вы хотите сказать?
— Ив Матиоле близок к одной евангелистской церкви, к храму Клер-Вуа. Эта церковь славится своими тесными связями с самыми ярыми приверженцами традиций, с протестантскими кругами, а именно с американскими.
— Of course! В восьмидесятом году Остинский университет находился в центре многих научных споров. Там некоторые ученые тоже решили оспорить в суде правомерность преподавания эволюционных теорий.
— Верно. Смута продлилась несколько лет, пока Верховный суд не вынес решение в пользу сторонников Дарвина. Но я обнаружил другое. И это наверняка вас заинтересует. — Отец Маньяни порылся в своих бумагах — в тех, что он уже разобрал, — и протянул Осмонду листок. — Взгляните, кого я отыскал среди бывших учеников Матиоле в Остине.
Осмонд застыл от удивления.
Леопольдина в последний раз оглядела свою прическу и макияж в зеркале туалетной комнаты библиотеки. И с непринужденным видом легким шагом направилась к выходу.
Погода была прекрасная, словно лето не хотело сдавать позиции, и она была так счастлива, когда Алекс, увидев ее в то утро, сказал: «О, да ты влюблена!» И правда, она не могла этого скрыть, снова и снова вспоминая те поцелуи, те ласки, потом ту романтическую прогулку по улицам Парижа до самого мыса острова Сен-Луи, игру огней в Сене. Он проводил ее до дома и, как галантный кавалер, ничего не потребовал большего. Неужели Леопольдина отказала бы ему, но ей хотелось, чтобы их сближение проходило не так стремительно. У них есть время узнать друг друга. Это только обострит их желание.
Сославшись на срочную работу, она отлучилась. Прошла через галерею эволюции, где уже толпилось много туристов, и, войдя в величественное здание, взяла направо, туда, где располагалась администрация. В конце коридора она увидела бронзовую табличку: «Главный хранитель». Глубоко вздохнув, она постучалась.
С колотящимся сердцем Леопольдина вошла в кабинет. Иоганн Кирхер сидел за письменным столом с прозрачной столешницей, покоящейся на искусно изогнутых спиралью металлических трубах. Справа — шкафы с книгами, все — по истории наук, слева — полки, где чучело рыси соседствовало с аметистом самой чистой воды и маской аборигена. Здесь гармонично соседствовали дерево и сталь, искусство и наука, создавая ощущение порядка, ясности и уравновешенности.
Иоганн Кирхер поднял глаза от книги и холодно спросил ее:
— Чем могу служить вам, мадемуазель?
Она была обескуражена. Она-то вообразила себе такое… Тридцать шесть возможных сцен после того, что произошло в галерее минералогии… Но только не это замкнутое лицо, не этот холодный взгляд…
— Э-э… Я… я хотела сказать вам…
— Я вас слушаю.
Растерявшись от холодности Кирхера. Леопольдина приняла деловой тон и спешно придумала:
— Да, я хотела… я хотела спросить вас… о том чемодане, вы помните, я говорила вам о нем в хранилище…
Иоганн Кирхер не спеша поднялся, подошел к окну и погрузился в созерцание Ботанического сада.
— И что?
— Я хотела узнать, нашли ли вы его… Потому что я изучаю документы, которые сопровождали его, и…
— И?
— Я почти убеждена, что этот чемодан принадлежал Тейяру де Шардену. Или был предназначен для него… В общем, что он имеет отношение… к нему.
Леопольдина мягким шагом подошла к окну. И так как он никак на это не отреагировал, она решилась положить руку на его предплечье.
Кирхер вздрогнул и отстранился. Опешив, она посмотрела на него:
— Что я вам сделала?
— Ничего, — сказал Кирхер с высокомерным видом. — Вы не сделали мне абсолютно ничего.
— Но вчера вечером…
— Вчерашний день принадлежит прошлому. И не будем больше вспоминать о нем.
Леопольдина почувствовала, как у нее подкашиваются ноги.
— Но… это мне приснилось?
Кирхер уставился на какую-то точку на горизонте.
— Послушайте… То были особые обстоятельства, я был в своего рода экзальтации. Может, из-за этих алмазов вокруг нас… Не знаю, что на меня нашло. Сожалею, но я предпочел бы, чтобы мы придерживались отношений чисто профессиональных.
Он повернулся к ней. На короткое мгновение Леопольдине показалось, что Кирхер произнес эти слова с горечью, но быстро овладел собой.
— А теперь извините, но у меня очень важное совещание со службой безопасности. Если я что-нибудь узнаю об этом чемодане, поставлю вас в известность. Спасибо, мадемуазель.
Не веря, Леопольдина молча смотрела на него. Она никак не ожидала такого хамства со стороны мужчины, который старался поддерживать имидж человека безупречного.
Она бросилась вон из кабинета, хлопнув дверью.
Питер Осмонд чувствовал себя превосходно. Немного устал, конечно, после довольно короткой ночи, но ничего. Он сумел устоять перед предложением Лоранс, которая была как никогда нежна, остаться у нее и проспать все утро. Ему не была неприятна эта игра в продолжение их отношений, но он не хотел рисковать, продлевая эту двусмысленную ситуацию. Главное его дело — вести расследование. Но этот эпизод уверил его в силе его привлекательности, что всегда приятно даже для ученого, поглощенного умственным трудом.
Вот почему он бодрым шагом прошел по улице Лежандр вдоль безликих строений Семнадцатого округа. Прошел мимо очаровательной церкви и маленькой, усаженной редкими деревьями площади перед ней и, пройдя еще метров сто, добрался наконец до дома номер 23. Высокий белый фасад одноэтажного дома, никаких табличек. Он толкнул грубую деревянную дверь и оказался в просторной комнате, явно недавно перекрашенной в белый цвет. Перед рядом строгих дубовых скамей стоял стол. Ни распятия, ни малейших признаков хоть каких-то религиозных атрибутов. Слева на вставленной в раму доске надпись большими черными буквами гласила: «Евангелистская церковь Клер-Вуа». Осмонд подошел и прочел там различные объявления:
15 сентября, в 20 часов. Конференция: Библия: история в толковании Мартина Уистлера.
17 сентября, в 20 часов. Встреча с Иеронимом Паппом, автором книги «Научная этика и вера».
18 сентября, в 13 часов. Обсуждение темы «Сексуальная мораль в XXI веке».
Фундаменталисты всегда прятались под весьма неопределенными названиями, чтобы легче было обманывать случайных докучливых посетителей. Они понимали, что прямая конфронтация разоблачит их непримиримое сектантство, и поэтому старались замаскироваться.
Стукнула дверь, отозвавшись эхом. Мужчина лет пятидесяти в темном костюме, с проседью, вошел через боковой вход. Он больше походил на бизнесмена, чем на пастора. И раньше еще Питер Осмонд знал, что одежда такого типа проповедников всегда продумана до мелочей, чтобы создавать впечатление респектабельности. У него не было ни малейшего желания вступать в философскую дискуссию с вошедшим. Он вышел из храма и быстрым шагом направился в сторону позолоченной ограды парка Монсо.
С поникшей головой Леопольдина сидела на скамье в зверинце. Рядом с ней метал громы и молнии Алекс;
— И он посмел сделать это? Он тебя соблазняет, а назавтра отшвыривает, словно драный носок? Но я набью ему морду, этому подлецу!
Было ясно, что Алекс готов был исполнить свою угрозу. Он не мог допустить мысли, что кто-то может играть с чувствами его приятельницы. И тот факт, что речь шла о главном хранителе «Мюзеума», не имел никакого значения. Так же, как и разница сантиметров в шестьдесят в росте. Верность он ставил превыше всего, а такое поведение в его глазах было самым страшным оскорблением. И потом, недавнее знакомство Алекса с прессой создало ему славу борца за справедливость. Во всяком случае, в его собственных глазах.
— Но за кого он себя принимает, этот парень?
— Этой моя вина, — сказала Леопольдина, — я не должна была верить ему. Я наивна.
— Ну и что?! — воскликнул Алекс в ярости. — Этот господин имеет какую-то власть и возомнил, что ему все дозволено! Я научу его вежливости, да, ты увидишь!
— Оставь, Алекс… В следующий раз я не поведусь на такую комедию…
Молодой служитель не успокаивался. Он увидел Леопольдину с пустым взглядом, не обращавшей внимания на снующих мимо посетителей, и настоял, чтобы она рассказала о причине своей меланхолии.
— Я не думала, что он такой. Вчера он был так мил, так предупредителен…
— Так всегда бывает у мужчин, Лео, не следует доверяться внешности… — Алекс знал, о чем он говорит. — Ну как? — спросил он, покровительственно кладя руку ей на плечо. — Если хочешь, я побуду с тобой сегодня вечером. У меня, правда, кое-что намечено, ноя могу отменить.
Леопольдина покачала головой:
— Нет. Очень мило с твоей стороны, но я хочу побыть одна. И потом, пожалуй, мне надо работать. Я сегодня еще ничего не сделала.
Леопольдина посмотрела на сурков, суетящихся около своих норок. У них нет таких проблем, они… Они живут беззаботно. Для них слова «предательство» и «верность» ничего не значат. Черт возьми, кто придумал любовь? Дарвин мог ответить на это? Можно было избавить от мук любви?
И, словно в ответ на свой вопрос, она увидела Сервана. Вот он наверняка не из тех, кто смог бы объяснить это… Он, возможно, разбирается в генетике, но даже не знает, что такое чувство… Еще один грубиян! Но на деле… Откуда он выходит? Он закрыл дверь старою сарая, что стоит на краю зверинца, прямо напротив вивариума. А она всегда думала, что это подсобное помещение пустует.
— Алекс, скажи мне…
Но Алекс, предварительно убедившись, что никто за ними не наблюдает, достал какую-то странную сигарету, небрежно скрученную, и показал ей с видом конспиратора:
— Хочешь? Мы можем покурить это в сторонке. Прогоняет все заботы.
— Алекс! Ты неисправим! — вздохнула она и чмокнула его в щеку.
Она ушла из зверинца все еще с тяжелым сердцем, но все-таки чувствуя облегчение оттого, что смогла выговориться. Что за жизнь была бы без дружбы? Вот наконец нечто, что науке никогда не удастся доказать…
Леопольдина направилась к галерее минералогии, снова и снова проклиная себя за свою наивность. Как могла она попасться на удочку Иоганна Кирхера? Ведь она уже миновала возраст, когда верят в очаровательного принца! За своей чопорной внешностью этот тип оказался вульгарным обольстителем, низкопробным щеголем. Она тем более не могла извинить свою слабость, что вся ее энергия сейчас должна быть сконцентрирована на других делах, более важных. Профессор Питер Осмонд и отец Марчелло Маньяни, они-то не тратят время по пустякам и не находят удовольствие в нелепых шашнях.
Вот почему она была крайне удивлена, увидев двух мужчин, вполголоса что-то обсуждающих над стоящим в коридоре ксероксом. Даже не глядя на документ, который копировался явно раз в тридцатый, они серьезно беседовали. Жужжание аппарата почти перекрывало их голоса.
— Вы думаете, что я должен присутствовать на этой пресс-конференции? — тихо говорил Осмонд.
— Конечно, — отозвался отец Маньяни. — Не для участия в возможных дебатах, а просто посмотреть, что там будет. Весьма вероятно, теперь они близки к тому, чтобы идти в открытую.
— Вы говорите, что Руайе тоже…
— В этом я почти уверен.
Они замолчали, и Леопольдина обнаружила свое присутствие.
— Что, я вас застала во время мессы без песнопения? — сказала она игривым тоном, но тотчас почувствовала всю неуместность своих слов, ведь обращалась к служителю Церкви. — О, простите, святой отец…
— Ничего, Леопольдина. Но вы правы, мы предпочли поговорить в укромном уголке. Так надежнее.
Любопытство Леопольдины снова возросло. Было очевидно, эти двое замышляли что-то очень важное. Она решила подождать и узнать, что последует дальше.
— Итак, согласен, — сказал Осмонд. — Вы меня убедили.
— Ладно. — Отец Маньяни небрежно сунул фотокопии в свой портфель. — Мы завтра увидимся, Питер?
— Как договорились.
Они обменялись понимающими взглядами. Леопольдине казалось, что она смотрит какой-то шпионский фильм, в котором герои пользуются шифровками. Священник тихо удалился.
— Вы мне скажете, что затеваете? — спросила Леопольдина, не скрывая своего нетерпения.
Вместо ответа Осмонд приложил к губам указательный палец, потом недвусмысленным жестом широко повел рукой: стены имеют уши.
Они постояли еще немного и отошли от аппарата.
В этот субботний предвечерний час большинство служащих уже ушли, и в пустынных коридорах их шаги отдавались эхом. Леопольдина бросила взгляд в окно: небо было затянуто, снова надвигалась гроза. Полки и витрины заволакивались мраком. Какое-то зеленое растение вырисовывало против света свой силуэт рядом со скалой, форма которой напоминала развалины Помпеи под лавой Везувия. Атмосфера снова становилась давящей.
Леопольдина подождала, пока они оказались в лифте одни, и вполголоса спросила Осмонда:
— Что происходит?
— Марчелло добыл приглашение на пресс-конференцию Научного общества, это завтра утром, — ответил он. — У меня нет ни малейшего желания присутствовать там, но он думает, что, возможно, будет интересно сходить туда, поскольку я главный редактор журнала «Новое в эволюции».
— Что вы имеете в виду под «добыл приглашение»?
— Скажем, его друзья позаимствовали и… сфальсифицировали.
— Хорошенькое дело… Но зачем?
— Затем, что, по словам Марчелло, именно там скрывается ключ от тайны. Пока я не могу сказать тебе больше. А у тебя есть новости о Паркере?
Леопольдина достала из кармана испещренный пометками листок.
— Тоби Паркер пользуется инвестиционным фондом под названием «Истинные ценности» для отмывания грязных денег.
— «Истинные ценности»… — усмехнулся Осмонд. — Он надеется на диплом святости, наверное.
— Местоположение «Истинных ценностей» подтверждает, что этот фонд занимается лишь организациями гуманитарного толка. Судя по всему, список компаний и предприятий, которые они инвестируют, довольно разнообразен. Смотрите…
Они уже были на первом этаже. Глядя на листок, Осмонд остановился, не обращая внимания на выставку драгоценных камней. А вот у его спутницы это чарующее видение вызвало столь тяжелое воспоминание, что она повлекла американца к выходу.
Ветер разбушевался. Сторожа свистками и громкими криками объявляли о закрытии Ботанического сада. Толпы любопытных бродили по аллеям, чтобы проникнуться атмосферой этих почитаемых мест, ставших вдруг опасными. Словно стервятники, они оглядывали служащих, выходящих из зданий, прикидывая в уме степень их ответственности за разыгравшуюся трагедию. Кто в «Мюзеуме» серийный убийца? И они чувствовали себя в большей безопасности, потому что не принадлежали к этому кругу. На скамейке мужчина читал последний выпуск «Монд». На первой странице заголовок гласил: «Серия необъяснимых убийств в Национальном музее естественной истории».
Леопольдина и Осмонд поспешили к выходу на улицу Кювье, чтобы поскорее уйти от инквизиторских взглядов. И тихо продолжили разговор. Осмонд указал на одно слово на листке.
— «Оливер»… — сказал он. — Они повсюду… Хотел бы я знать, чем можно объяснить такую страсть к наукам… Леопольдина, у меня есть для тебя очень важное поручение. Но прежде всего я должен предупредить тебя, что это опасно. Абсолютно необходимо, чтобы ты держалась подальше от одной личности. Я не хочу вмешиваться в то, что меня не касается, но…
Леопольдина сочла нужным оборвать вкрадчивое вступление Осмонда.
— Вы хотите сказать о Норбере? Я знаю, что его подозревают в связи с несчастным случаем с Аланом… Но он к этому непричастен. Он честный парень, может, правда, немного бестактный…
Раздавшийся голос буквально пригвоздил ее к месту. Его голос.
— Мадемуазель Девэр…
На повороте к теплицам появилась изящная фигура Иоганна Кирхера. И сразу сердце Леопольдины забилось сильнее, ноги задрожали, голова закружилась. И все же, наученная по меньшей мере странным поведением главного хранителя, она заставила себя принять невозмутимый вид.
— Да, мсье Кирхер?
— Мне жаль, что беспокою вас, но… — Кирхер отвел взгляд от Леопольдины и теперь созерцал бронзовую скульптуру, что была в двух шагах от них, — мне хотелось бы поговорить с вами завтра утром по поводу блокнота, о котором вы мне рассказали. Могли бы мы встретиться в десять часов в хранилище редких книг?
Леопольдина была слишком оскорблена, чтобы так легко согласиться на его предложение. Она сделала вид, что размышляет.
— В десять часов… Боюсь, что это невозможно, у меня важное совещание… Если вас устроит, то, скажем, в одиннадцать.
— Отлично, в одиннадцать часов. Итак, до завтра. — И, явно отдавая дань вежливости, он проявил внимание к американцу: — Право, профессор Осмонд, я искренне огорчен тем, что ваши исследования завершились таким неожиданным образом. У вас останутся плохие воспоминания о вашем пребывании в «Мюзеуме».
— Кто вам сказал, что мои исследования завершились? — холодно спросил Осмонд.
Леопольдина резко повернулась к нему. Что означает такая реакция? Гордость? Зависть? Его враждебность по отношению к главному хранителю бросалась в глаза… Однако тот не утратил благожелательности, и так как выход на улицу Жоффруа-Сент-Илэр был временно закрыт из-за подрезки деревьев, указал им на другой, самый близкий, метрах в тридцати, около здания корпуса китов…
— К сожалению, — посетовал он, — утрата этого метеорита невосполнима. Несмотря на предпринятое расследование, мы не смогли найти ни его… ни тех, кто его украл.
— Они были хорошо осведомлены, — безразличным тоном проговорил Осмонд.
— Как бы там ни было, знайте, вы всегда будете желанны у нас.
— Это очень приятно, но я еще не уехал.
Леопольдина немного отошла в сторону: она уже устала от этих бесконечных конфликтов. Она почувствовала, что ей надо защитить себя от скрытой агрессивности, которая охватила всех и распространялась в воздухе.
Войдя в маленький внутренний дворик перед лабораторией млекопитающих и птиц, она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и, подняв глаза к окну на третьем этаже, встретилась с взглядом Лоранс Эмбер.
Лоранс смотрела прямо на нее совершенно застывшим взглядом.
Мертвым взглядом.
ГЛАВА 30
Кирхер бросился к двери, которую открыл своим магнитным пропуском, и вместе с Осмондом и Леопольдиной быстро прошел через длинные коридоры старого павильона, заполненные чучелами мелких млекопитающих и грызунов, лесных мышей и лис — в естественных позах или стоящих на задних лапах, с оскаленными, блестящими зубами пастями. Немного поодаль в тусклом, падающем из окна свете видны были десятки чучел птице разноцветными оперениями и распущенными крыльями.
Среди этой застывшей фауны в тусклом свете стояла в белом халате, словно призрак, Лоранс Эмбер. Убийца скрестил ей руки и поставил тело на прозрачную подставку с металлической подпоркой. Лицо Лоранс было ужасающе невыразительно.
К блузе была пришпилена бирка, похожая на ту, что Осмонд снял с трупа Аниты Эльбер. Но на этот раз на ней была надпись, два слова, написанные большими буквами:
HOMO DEGENERIS [55]
— Итак, вы провели весь день в библиотеке? — спросил лейтенант Коммерсон Иоганна Кирхера.
— Да. Вы хотите знать, есть ли у меня свидетели? — с раздражением спросил главный хранитель.
Полицейский был удивлен его агрессивным гоном. Он счел необходимым объяснить:
— Полно, мсье Кирхер. Я просто веду расследование.
Его слова сопроводил оглушительный раскат грома. Началась гроза. Группа уголовной полиции примчалась на место происшествия и, как всегда, вынуждена была убедиться, что прибыла слишком поздно. Комиссар Руссель шагал взад и вперед по немного душному читальному залу, где производилось дознание, разгневанный всем и ничем разом, главным образом самим собой, тем, что он не сумел положить конец этой серии убийств, хотя и наводнил «Мюзеум» полицейскими в штатском. Как можно было перетаскивать трупы под носом стражей порядка так, чтобы остаться никем не замеченным? Это был вызов здравому смыслу. К тому времени как обнаружили тело Лоранс Эмбер, большинство посетителей уже покинули сад. Следовательно, убийца смог установить тело у окна при относительном безлюдье. И все же какая смелость! Чтобы выполнить это, он должен был бы прятаться, воспользоваться инструментами, столом… Впрочем…
Комиссар Руссель обратился к шефу бригады криминальной полиции:
— Барнье, вы можете объяснить мне, как этот сумасшедший сделал такое?
— По правде сказать, комиссар, сработано умело. Убийца воспользовался сложным методом изготовления чучел. Выпотрошив тело, он сохранил его форму с помощью полиуретана, потом заполнил пустоты пенистым полистиролом, зашил тело и закрепил все с помощью синтетической смолы. К ней он добавил очень сильный отвердитель, чтобы быстро добиться полимеризации. Этот синтетический полистирол затвердевает меньше чем через час. Таким образом убийца сумел подготовить тело и быстро перетащить его без всяких помощников. Тщательная работка.
— Спасибо за лестную оценку его труда. Когда я поймаю этого негодяя, то передам ему ваши поздравления. Ну а остальное?
Барнье недоумевающе посмотрел на Русселя. Он уже тоже потерял голову?
— Что — остальное, комиссар?
— То, что оставалось от тела, черт возьми! Где это?
— Вы хотите сказать — внутренности и…
— Да, но давайте без подробностей…
— Понятия не имею. Мы ищем.
Комиссар Руссель в ярости взмахнул рукой. Ищут… Он четыре дня только это и делает… Допрашивает людей, которые ничего не видели, ищет невидимые улики… Начальство ему заявило, что если он не добьется результата в самое ближайшее время, то может сдать дело. С ним такого ни разу не случалось за двадцать пять лет службы! На кон поставлена его репутация.
Лейтенант Вуазен между тем допрашивал Питера Осмонда. Американец отвечал на его вопросы односложно. Да, он хорошо знал Лоранс Эмбер. Да, он расстался с ней этим утром, около восьми часов. Нет, у него нет ни малейших предположений, кто убийца. Да, у него есть алиби, отец Маньяни может засвидетельствовать, что они почти весь день провели в разговорах в зале Теодора Моне. Он упомянул мимоходом о стычке между Лоранс Эмбер и Серваном. Но когда обнаружили тело Лоранс Эмбер, Сервана видели в другом конце «Мюзеума», около галереи геологии, и это в какой-то мере отметало подозрения.
— Приведите ко мне этого Сервана! — крикнул комиссар Руссель. — Я хочу сам допросить его. Что же касается вас, профессор Осмонд, то попрошу вас пока оставаться в пределах досягаемости французской юстиции!
Американский ученый поднял голову:
— Простите?
— Не хочу вас обязывать, — продолжил комиссар, — но я отмечаю, что преступления следуют одно за другим с тех пор, как вы приехали в «Мюзеум». Вы не будете отрицать, что такое совпадение заставляет задуматься.
Питер Осмонд рывком вскочил и закричал:
— What are you saying, bastard? Вы считаете меня способным на такое?
— Спокойно! — крикнул Руссель. — Мы продолжим этот разговор в моем кабинете!
Стиснув кулаки, Осмонд взял себя в руки, глубоко вздохнул и пронзил комиссара взглядом. Потом ударом ноги открыл дверь и вышел из комнаты, оттолкнув встревоженного криком полицейского в форме.
Прижавшись лбом к оконному стеклу на первом этаже, Леопольдина смотрела, как дождь хлещет деревья. Молнии озаряли Ботанический сад призрачным светом. Каждый удар грома болью отзывался на ее нервах. Она дрожала, словно листик на дереве, не в силах отрешить свой разум от того фантомного видения. Кто, кто был настолько безумен, что совершил такую гнусность? Эта жестокость была просто… дьявольской. Леопольдине стало страшно. Каждая клеточка ее существа заледенела от ужаса.
Чья-то рука легла на ее плечо. Она вскрикнула. Иоганн Кирхер сказал самым ласковым голосом:
— Вы дрожите, Леопольдина. Вы плохо себя чувствуете?
Она глубоко вздохнула.
— Я все время думаю об этом. Это ужасно.
— Пожалуй, вам лучше пойти домой. Хотите, я вас провожу?
Леопольдина почувствовала, что в ней просыпается желание. Она посмотрела на Иоганна Кирхера с признательностью, но тут вмешался Питер Осмонд:
— Нет, ею займусь я.
Тон американца не допускал возражений. Двое мужчин обменялись взглядами. Леопольдина вмешалась.
— Я останусь с мсье Осмондом, — сказала она. — Мне кажется, он нуждается в небольшой поддержке. Спасибо.
Главный хранитель элегантно отступил. Леопольдина и Питер Осмонд ушли.
— Итак, подведем итог, — сказал комиссар Руссель своим подчиненным, собравшимся в его кабинете. — Лоранс Эмбер провела ночь с Осмондом. Он утверждает, что они расстались утром. Консьержка дома Эмбер подтверждает, что он ушел около восьми часов. Эмбер вышла из дома в девять тридцать. Осмонд вернулся в «Мюзеум» и провел день с отцом Маньяни, кроме промежутка между тринадцатью и пятнадцатью часами, когда пошел побродить по парижским улицам.
— Вот это странно, — вставил слово лейтенант Вуазен.
— Действительно… Но реально ли за это время убить Эмбер и ее… тело подвергнуть такой обработке?
— Нет, — резко сказал Барнье. — Чтобы совершить такое, нужно не меньше пяти часов. При условии к тому же, что это специалист по препарированию.
— В котором часу, по-вашему, Лоранс Эмбер была убита? — высокомерным тоном спросил Руссель.
— Я, пожалуй, не смог бы сказать вам точно, — смущенно ответил Барнье. — Надо бы дать мне еще немного времени, чтобы дополнительные анализы…
— У нас нет больше времени! — рявкнул комиссар Руссель, стукнув по столу. — В котором часу, приблизительно?
— Я бы сказал… между одиннадцатью и тринадцатью часами.
— Это делает американца возможным подозреваемым, — рискнул высказать предположение Коммерсон.
— Да, — сказал Руссель. — Впрочем, его реакция сейчас была не вполне ясной. Словно он не желал взглянуть в лицо действительности.
— Но почему бы ему убивать Делма? — спросил лейтенант Вуазен. — Он относился к нему с уважением, Делма был его учителем. А Эмбер? Он только что провел с ней ночь…
— Я уже повидал вещи и более странные, поверь мне. Типов, снедаемых злобой или угрызениями совести, которые свихнулись… Как бы там ни было, у этого парня совесть неспокойна. И не забывайте о записке, найденной в кабинете Аниты Эльбер… Нет, это слишком много для одного человека. Коммерсон, завтра установи за ним слежку и не упусти ни одного его шага. Я уверен, он что-то скрывает.
— Хорошо, — согласился лейтенант Коммерсон, как всегда, делая пометки в своем блокноте.
— А священник? — спросил кто-то.
Комиссар Руссель повернулся, чтобы узнать, кто мог высказать такую глупость. Он едва сдержал свой уже ставший легендарным приступ гнева, взяв себя в руки.
— Да, — сказал лейтенант Вуазен, который, как всегда, рассуждал вслух. — Если кого-то и могли бы терзать угрызения совести, так это священника…
Руссель быстро среагировал;
— Осмонд сказал, что они провели день вместе, беседовали.
— Это он так утверждает. Он вполне мог провести день иначе. И потом, после кражи метеорита ему нечего больше делать в Париже. Он может где-то приятно провести время и попросить отца Маньяни подтвердить его алиби. И священник согласится — тем более охотно, что у него в голове иные планы…
— Ты хочешь обвинить Осмонда и Маньяни в том, что они прикрывают друг друга? — подбросил мысль Руссель.
— А почему нет? — ответил Вуазен, пожав плечами. — В таком деле все непостижимо. До сих пор мы не рассматривали отца Маньяни в числе подозреваемых исключительно потому, что он священник. Но замечу, что, расследуя убийство как Аниты Эльбер, так и Мишеля Делма, мы ограничились лишь взятием у него показаний, не больше.
После этих слов наступило долгое молчание. Был слышен только шум дождя за окном.
— В то же время мы видели его в кабинете Мишеля Делма в вечер исчезновения, — продолжил Вуазен.
— Кроме того, — добавил лейтенант Коммерсон, — он один-единственный знал шифр замка сейфа, где находился метеорит. Это еще одна деталь, над которой следует подумать.
Комиссар вздохнул.
— Это деликатный момент. Надо будет узнать что-то о нем. Но тайком.
Лейтенант Вуазен поддакнул.
— А Годовски? — встревоженно спросил Коммерсон.
— Этого мы освободили, — сказал комиссар Руссель. — Но следим за ним. Во всяком случае, одно можно сказать с уверенностью: к смерти Лоранс Эмбер он непричастен. Хоть одно известно наверняка…
Некоторое время комиссар молчал. Он стоял у окна и вглядывался в темноту, словно хотел увидеть там проблеск истины.
— А теперь, — сказал он, возвращаясь к собравшимся, — вернемся к гипотезе, что речь идет об одном убийце. Что мы знаем о нем?
Вся группа погрузилась в глубокое раздумье. Наконец заговорил Коммерсон:
— Он силач. Лоранс Эмбер была убита не там, где обнаружили труп. Следовательно, его должны были перенести вместе с подставкой, которая поддерживала его. Это требует некоторых физических сил.
— Согласен, убийца — мужчина, — принял версию комиссар Руссель. — В этом, я думаю, нет ни малейших сомнений. А дальше?
— Он очень мобилен, — продолжил мысль Коммерсона Вуазен. — Он свободно перемешается по всей территории «Мюзеума». Он должен внушать полное доверие всем, кто с ним повстречается.
— Второй пункт. Дальше?
— Он крепок с точки зрения психологии, — добавил Барнье. — Поверьте мне, чтобы сделать то, что он совершил с Лоранс Эмбер, нужно иметь очень крепкие нервы. Тот, кто сделал это, — настоящий психопат.
— Следовательно, он уверен в себе, — вступил Руссель.
— Он очень упорный и обладает недюжинным хладнокровием.
— Своего рода поборник справедливости, — заключил итог комиссар Руссель.
— В общем, вырисовывается личность крупного ученого или священника, — подвел итог Руссель.
Снова наступила глубокая тишина. Было очевидно, что четверо полицейских испытывали то особое чувство охотника, который видит, как сеть окружает жертву.
А в это время, стоя на коленях на полу своего номера в гостинице, отец Маньяни был погружен в молитву. Телефонный звонок из полиции сообщил ему о смерти Лоранс Эмбер, и он никак не мог преодолеть отчаяние, которое охватило его. Он смотрел на распятие и умолял своего Спасителя:
— Господи, почему возможно такое? Ты, который проникаешь в души, можешь Ты объяснить мне это? Можешь принять такую заблудшую овцу в свою Церковь? Постижимо ли такое Зло? Милосердный Господи, сжалься над этим бедным грешником.
ГЛАВА 31
Леопольдина и Осмонд бесцельно бродили по мокрым улицам. Тихо и печально Осмонд рассказывал о своей страсти к юной и безумно влюбленной в него диссертантке Лоранс Эмбер. Он перебирал обрывки воспоминаний, словно самородки, которые навсегда перестали блестеть и превратились в простые камни. О прогулке в Версаль, о пикнике на Мосту искусств, о том, как она слушала его, поддразнивая, положив голову ему на плечо… Он не упомянул ни о последней ночи, ни о тяжелом предчувствии, которое возникло у него в Научном обществе. Но в эту минуту его охватила глубокая ностальгия, смешанная с яростью, и он замолчал. Питер смотрел на фасады домов на берегу Сены, которые еще несколько дней назад находил столь романтичными, и, опершись на парапет, смотрел на реку, которая текла, безразличная к времени и к трагедиям.
Леопольдина положила руку на его плечо.
— О чем выдумаете? Скажите мне, Питер…
Он медленно повернулся к ней и прижал ее к себе. Он чувствовал потребность обнять кого-то просто для того, чтобы ощутить себя менее одиноким. Чтобы абсурдность жизни показалась ему менее безоговорочной. Смущенная Леопольдина не отстранилась. Потом, почувствовав, что Осмонд немного расслабился, тихонько похлопала его по спине. Она не была уверена, но дрожь Питера очень напоминала рыдания.
— Пойдемте, выпейте что-нибудь горячее. Вам станет легче.
Леопольдина толкнула дверь своей квартиры. Было бы слишком жестоко оставить американца одного в парижской ночи. Она усадила его в комнате, а Тит тем временем мяуканьем выражал свое недовольство ее опозданием. Возвращение к мелким домашним заботам было, в конце концов, лучшим способом немного отрешиться от ужасных событий, которые они пережили за последние дни.
— Хотите кофе?
— А у тебя не найдется немного виски? — спросил Осмонд. — Мне, думаю, необходимо… немного подзавести мой механизм.
— Тонизирующий напиток? Сейчас.
Леопольдина порылась в шкафчике и достала бутылку рома. Этого было бы вполне достаточно, чтобы прогнать заботы, как говорил Алекс. Она налила Осмонду на дно стакана, он залпом выпил. Вторую порцию постигла та же участь. Только после третьей порции Осмонд пришел в себя и немного расслабился. Его взгляд все еще был блуждающим, но голова уже работала хорошо. Он начал рассуждать вслух:
— А что за человек, по-твоему, этот Серван?
Леопольдина ненадолго задумалась. Она искала наиболее подходящее определение и нашла только одно:
— Сумасшедший.
И она всем понятным жестом покрутила пальцем у виска.
— Ты видела его лабораторию?
— Да. И до сих пор не могу забыть этот мой визит.
— И на что она похожа?
— Настоящий бордель! Грязь, затхлый воздух, окна побиты, всюду разбросаны книги…
Леопольдина вдруг запнулась: она в эту минуту вспомнила нечто важное… Томик Ньютона! Она забыла его в кабинете профессора Флорю! Завтра надо обязательно его забрать!
А Осмонд продолжил свою мысль:
— А оборудование у него новое?
— Последние модели. Все новехонькое.
— А между тем он не финансируется «Мюзеумом», как сказал мне… Тогда откуда у него средства?
— От частных институтов, я полагаю…
— Да, но от каких? Я хотел бы также узнать о роли компании «Оливер» в Научном обществе…
— У вас уже есть какие-то мысли по этому поводу?
— Да, но мне нужно подтверждение. Я хотел бы, чтобы завтра утром ты нанесла визит руководителям «Оливера», чтобы официально узнать их мотивации. Если Тоби Паркер вложил деньги в это Общество, то у него были основания.
Леопольдина подняла брови.
— Но как я должна буду объяснить им свой визит?
— Well… Ты хранительница «Мюзеума» и готовишь докладную записку о спонсорстве науки. Когда речь заходит о том, что о них заговорят, дарители никогда не говорят «нет». Но избегай упоминать мое имя, это может настропалить… нет, насторожить их!
Леопольдина улыбнулась, отхлебнула глоток чаю, который она приготовила для себя.
— Я попробую добиться встречи, но боюсь столкнуться с теми же трудностями, что и с Серваном.
— Поверь мне, — сказал Осмонд, опустошая очередной стакан рома. — Эти большие компании нуждаются в связях и никогда не упускают случая. Все пройдет хорошо.
Леопольдина покачала головой, потом нахмурилась, словно воспоминание о встрече с Серваном покоробило ее.
— Но я хотела спросить вас вот о чем: над чем он работает, этот Серван? Никто ведь не принимает его всерьез.
— О, он изучает размеры мозга… Старый миф. Еще расистские теоретики девятнадцатого века считали, что существует связь между величиной мозга и интеллектом человека. Не говоря уже об опытах нацистов… Но все эти глупости уже давно отвергнуты. Что он надеется доказать?
— Генетическое подтверждение социальной иерархии? — рискнула предположить Леопольдина, которая теперь сидела на полу, упершись подбородком в колени.
— Доказать, что некоторые созданы для того, чтобы повелевать, а другие — подчиняться… Снова старая история… С тех пор как Дарвин высказал свои мысли о естественной селекции, ученые захотели воспользоваться ими, чтобы применить к человеческому обществу. К примеру, его собственный племянник, Франсис Гальтон, ратовал за селекцию людей согласно их биологическим способностям. И даже в двадцатом веке лауреат Нобелевской премии по медицине Макфарлен Бернет считал, что преступность обусловлена генетически и нужно заблаговременно изолировать всех тех, кто рискует стать преступником.
— Но это чудовищно! И ему дали Нобелевскую премию?
— Да… Поначалу люди такого толка действительно занимаются наукой. Но стоит им получить Нобелевскую премию, как они ударяются в философию. И тогда…
Осмонд широко развел руки, как бы очерчивая пределы глупости в ее бесконечной глубине.
— Но ведь вы, Питер, тоже философ… Когда вы выступаете против этих креационистов в Соединенных Штатах, вы должны им противопоставить философские аргументы.
— Скорее, псевдофилософские… — вздохнул Осмонд, окончательно завладевая бутылкой рома. — Но верно, ты права, наука не может обойтись без метафизических рассуждений. — Он снова наполнил стакан и теперь смаковал напиток. — Если хочешь знать мое мнение, то в деле, которое касается нас, мы целиком увязли в философии. Или, если быть более точным, в бреде человека, который считает себя философом…
— Выдумаете…
— Взгляни на факты: Хо Ван Ксан, Мишель Делма, Доране Эмбер — все трое ученые, но и все трое — верующие. Это не случайное совпадение.
— А Анита Эльбер? А Алан?
— Здесь у меня пока нет ответа. Но я убежден, искать надо в сфере метафизического спора, который кончился плохо. Или же…
— Или?
Леопольдина внимательно слушала Питера Осмонда. Тусклый свет лампы под абажуром освещал лицо американца в этом мистическом полумраке.
— Спора на религиозной почве.
Леопольдина глубоко задумалась над этими словами. Черт возьми, все-таки Франция двадцать первого века… Уже не убивают больше во имя Бога… Во всяком случае, в «Мюзеуме»… Она отказывалась верить в это… И все же… Все случилось так, словно под эгидой учреждения, где царит порядок, где соблюдаются самые строгие правила научных исследований, развертывалась какая-то подпольная жизнь, тревожная, наполненная демонами и странными идеями…
— Подпольная жизнь, — пробормотана она.
Осмонд взглянул на нее:
— Что ты хочешь сказать?
— «Подпольная жизнь»… почему?
Питер рывком вскочил. Истинный ученый, эмпирик вдруг взял верх над человеком, подавленным обуревающими его сомнениями.
— Леопольдина, вот, может быть, ответ на наши вопросы! Все было перед нами, достаточно было посмотреть!
Она недоуменно широко открыла глаза. Какая муха его укусила?
— Подвалы! Ведь в «Мюзеуме» много подвалов, разве не так?
Потерев рукой подбородок, Леопольдина обдумывала его слова.
— Действительно. Кажется, в начале восьмидесятых годов, когда строили Зоологический музей, вскрыли какие-то галереи под эспланадой. Но это подземное сплетение — как спрут, там легко затеряться. В тридцатых годах там обнаружили труп одного ученого, Виктора Жакмона, умершего в незапамятные времена.
— Как это могло случиться?
— Виктор Жакмон умер во время миссии в Бомбей в тысяча восемьсот тридцать втором году. Его тело было перевезено в ящике в «Мюзеум» в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Ящик, как это часто случается, где-то поставили и забыли о нем… а потом случайно обнаружили через пятьдесят лет. Жакмон был предан земле под Большой галереей, с почестями.
Потрясенный Питер Осмонд слушал, как молодая женщина объясняет это невероятное событие как нечто вполне естественное. Ох уж эти французы… Они могут потерять свои штаны, и это их не покоробит… настолько они ни во что не ставят собственный престиж. Но Осмонд отмел эти очень ненаучные антропологические размышления.
— Надо посмотреть планы «Мюзеума» времени сооружения Зоологического музея. Ты можешь достать их? Прямо сейчас?
Как обычно бывало у Осмонда, все должно было свершаться в минуту. Но Леопольдине не нравилось, что ею так командуют. Она встала и умиротворяюще махнула рукой:
— Послушай…
Осмонд поднял брови и улыбнулся:
— Теперь и ты мне тыкаешь?
Чтобы скрыть свое явное смущение, которое окрасило ее щеки, Леопольдина принялась собирать со стола посуду.
— Я думаю, что мы уже можем говорить друг другу «ты»… Впрочем, я предпочитаю… Ладно, что касается планов, завтра посмотрю, что я смогу сделать. Сначала схожу в офис компании «Оливер», а потом со свежей головой займусь планами. А пока нам, быть может, хорошо бы немного поспать, ты так не думаешь?
Какое-то время они пребывали в смятении, ведь, в конце концов, они были двумя незнакомцами, оказавшимися в тесной парижской квартирке. Но если Питер и был смущен, он не показал этого. Леопольдина тоже старалась скрыть замешательство.
Он разрядил атмосферу, указав на диван:
— Я могу лечь здесь? Если это тебя не побеспокоит…
— Хорошо. Я принесу тебе одеяло…
Осмонд снова сел и откинулся на спинку дивана. Его снова охватили дурные предчувствия. Пожалуй, ему лучше не слишком часто показываться в своей гостинице. Плохие случайности так стремительно нарастают.
Именно это в полной мере доказал грядущий день.