Глава II
Мухаммед
Нет ничего более неопределенного, чем жизнь того, чьи приверженцы называли его «Мухаммедом» («вдохновенным, достохвальным»), согласно Корану, предвозвещенного Иисусом с помощью синонима Ахмед, и, вероятно, более известного в течение всей первой части своего существования как Абу-ль-Касим.
Можно покорно следовать исламскому преданию, которое окружает земной путь Пророка ореолом сверхъестественности и не терпит самой возможности применения к нему исторической критики. Мы предпочитаем опираться в основном на Коран, хотя в нем Мухаммед очень редко говорит о самом себе.
Судя по дате его смерти – 13-й день месяца Раби, в 11 году по Хиджре, или 8 июня 632 г., – из которой мы вычитаем десять лет, проведенных в Медине, и десять или тринадцать лет проповеди в Мекке после откровения, полученного в сорок лет, рождение Пророка можно отнести примерно к 570 г. Когда бы это ни произошло, все согласны с тем, что Мухаммед принадлежал к племени курайшитов, самому влиятельному в Мекке. Наибольшим весом тогда пользовались две семьи: Омейя, самая богатая, удерживала в своих руках политическую и военную власть в городе; род Хашим, менее обеспеченный, охранял колодцы Замзам, и их содержание приносило ему немалый нравственный и религиозный авторитет. Мухаммед был хашимитом. Учитывая это почетное родство, можно удивиться его бедности. Чтобы объяснить ее, кое-кто заявляет, что его дед, Абд-аль-Мутталиб, разорился из-за своей щедрости по отношению к паломникам. Через свою мать, Амину, будущий пророк был связан с одним из кланов соперничавшего с Меккой города Йасриб, который прозвали Мединой, «приютом», когда он поселился там, возможно, благодаря этим кровным узам. Отец, Абдаллах, о котором известно очень немногое, если не считать того, что он был очень красив, умер до рождения своего сына, оставив жену в нищете. Ребенок был поручен своему деду, который отдал его кормилице из семьи местных бедуинов, бану сад; согласно распространенному мнению, климат Мекки был практически невыносимым для новорожденных. Само собой разумеется, легенда подробно описывает чудеса, предшествовавшие и сопровождавшие его рождение: незадолго до зачатия лицо Абд-Аллаха осветилось лучом божественного света нур, столь явно, что это побудило другую женщину тщетно искать близости с ним, надеясь стать матерью Пророка. Затем некий голос возвестил Амине, что она носит во чреве «лучшего из земнородных». Ребенок появился на свет свободным от всякой скверны, обрезанным от природы, а пуповину ему перерезал ангел Джабраил; время родов было ознаменовано появлением кометы, Сирия была освещена, и Амина могла видеть даже рынки Дамаска, в то время как озеро Суа высохло; ужасное землетрясение поколебало дворец Сасанидского царя Кисры (Хосрова) и повалило сорок его башен, священный огонь, который более тысячи лет поддерживали его персидские поклонники, угас, а все идолы на земле, устыдившись, склонили головы. Кормилица Халима, со своей стороны, поведала, что год этот был неурожайным, и она отправилась в Мекку верхом на исхудалой ослице в сопровождении своего мужа на такой же тощей верблюдице. Ее собственный ребенок плакал, мучимый голодом, который она не могла утолить, ибо у нее осталась лишь капля молока, а у верблюдицы оно пропало. Халима пришла в отчаяние: как сможет она в такой ситуации взять на себя еще одного питомца? В городе все новорожденные уже были разобраны, кроме одного, красота которого ее покорила, и она с сожалением подумала, что если она не возьмет его, никто другой не станет себя им обременять, так как семья его слишком бедна, и ни одна кормилица не согласилась принять его; поэтому он обречен умереть, отравленный нездоровым воздухом этого города. Она увезла его с собой. И едва она взяла его, как грудь ее снова наполнилась молоком. В пути у ее верблюдицы тоже появилось достаточно молока, чтобы прокормить их всех, а ослица пошла так быстро, что Халима догнала всех своих подруг.
Эти подробности умиляют благочестивые души. Нет нужды подчеркивать обнаруживаемое ими стремление привести биографию Мухаммеда в соответствие с тем ореолом святости, которым неизбежно облекло его пророческое служение Чтобы установить, что они сфабрикованы задним числом, достаточно всего одного доказательства. Голос, сообщивший Амине о необыкновенной судьбе, ожидающей ее сына, повелел ей назвать его Ахмедом. В этом случае высказывание Корана полностью соответствует Преданию: «Некогда Иисус, сын Марии, сказал сыны Исраиля! Я Божий посланник к вам для подтверждения Закона, который в руках в вас, и для благовестия о посланнике, который придет после меня, которому имя Ахмед».
Как отмечает Годефруа-Демомбин, невозможно понять, почему ребенок получил это имя, если только не допустить, что эта легенда сложилась уже после начала его проповеди. Тем не менее из Предания мы можем узнать об этих первых годах, проведенных среди кочевников, чья простая, безыскусная, ни здоровая жизнь укрепила юношу, привила ему любовь и понимание пустыни и привычку, пронесенную им через всю жизнь, довольствоваться самым необходимым и отказывать себе в роскоши. Очень правдоподобно предположение о том, что он жил у Халимы и ее родичей еще долгое время после того, как его перестали кормить грудью, особенно если вспомнить о бедственном положении его матери.
Когда же Мухаммед был отдан Амине, она отправилась в Йасриб, безусловно, рассчитывая передать его своей родне. Она умерла, либо еще на пути туда, либо, возвращаясь назад, что указывало бы на неуспех ее предприятия. Тем не менее позволительно вместе с Блашером поразмышлять о том, какой оказалась бы проповедь Мухаммеда, если бы он вырос в этом богатом оазисе, насквозь пропитанном иудаизмом. Но сирота остался в Мекке, где каждый думал только об увеличении своего богатства и не проявлял к нему никакого интереса. В отличие от кочевников, здесь традиции не возлагали на главу клана ответственности за обездоленных членов семьи, и настойчивость, с которой Коран поручает сирот общественному попечению, говорит о том, что сам Мухаммед, должно быть, пострадал от такого положения дел.
Однако после смерти деда его забрал к себе один из дядьев, Абу Талиб, зажиточный купец, сын которого Али поклялся своему кузену в нерушимой любви и преданности. Некоторых в связи с его возвращением к богатству удивляет то, что впоследствии этот ребенок стал пастухом, обязанность, которая чаще всего поручается рабам или наемникам. Они вопрошают, не стремится ли здесь Предание удовлетворить семитскому предрассудку, по которому каждый пророк обязательно должен быть овечьим пастырем, каким был Моисей, а потом Давид и как учит Коран. Однако разве не будет такое предположение правдоподобным, тем более что детство среди кочевников уже подготовило Пророка к подобному труду? Говоря об истории этого периода, куда сложнее принять двух белых ангелов, которые повергают Мухаммеда наземь, рассекают ему грудь и извлекают из его сердца черный сгусток скверны. По мнению Блашера, это прекрасный пример вымысла в Предании, порожденного буквальным прочтением коранической метафоры, вроде «раскрытия груди». Годефруа-Демомбин категорически отвергает гипотезу, согласно которой в этом эпизоде можно видеть легендарную трактовку первого эпилептического припадка у Мухаммеда.
Действительно, не может быть и речи о том, чтобы назвать Мухаммеда истериком, сведя тем самым его призвание и деятельность до уровня патологического явления, которое в наше время стало бы медицинским случаем. Знакомясь с Кораном даже в неполных и неизбежно несовершенных переводах, читатель, каковы бы ни были его религиозные или философские взгляды, не может не восхищаться красотой этого текста и величием породившего его вдохновения, которое легко выдерживает сравнение с другими священными книгами, в частности с Библией. Кроме того, изучая то, как Мухаммед сумел завоевать сердца своих современников и управлял общиной верующих, удивляешься его политическому чутью, трезвости и успешности его действий вопреки всем преградам, которые вставали на его пути. Человеку, страдающему нервным или психическим расстройством, было бы недоступно это редкое даже у совершенно здоровых людей сочетание религиозного призвания с глубоким реализмом. Но от этого симптомы, сопровождавшие видения Мухаммеда и очень хорошо описанные Уоттом, не становятся менее достоверными, и их нельзя недооценивать – слуховые галлюцинации, ощущение боли и сильная испарина, и это только самые скромные проявления. Можно ли допустить, что подобные признаки возникли у него только после сорокового года жизни, к которому относится начало проповеди? Если не углубляться в прошлое вплоть до возраста четырех лет, память о котором хранит. Предание, правдоподобным выглядит предположение, что будущий пророк еще в детстве познал эти страдания, которые произвели сильное впечатление на его окружение, тем более что арабский менталитет того времени был в высшей степени склонен приписывать их одержимости демонами. Если же его религиозный опыт не был следствием психической патологии, то его необходимо рассматривать, как это делал Блашер, в перспективе работ Делакруа, и в этой связи плодотворнее всего было бы сравнение со св. Терезой и другими мистиками, которое показало бы различные этапы, всегда одни и те же, на пути каждого из них и в результате позволило бы подвергнуть Коран и Предание критике, основанной на открытиях современной психологии.
К несчастью, об образовании и формировании молодого Мухаммеда нам известно очень мало Возможно, он сопровождал караваны, отряжаемые его дядей в Сирию. В его беседе с отшельником Бахирой слишком много чудес и неправдоподобности, чтобы ее можно было взять на вооружение, однако следует допустить, что Мухаммед приобрел сравнительно точные сведения об иудаизме и христианстве, свидетельством чего является Коран, в большей степени благодаря своим прошлым и будущим путешествиям, а не общению с неимущими христианами Мекки, которых его клан, должно быть, сторонился. Можно вместе с Годефруа-Демомбином удивиться тому, как мог этот курайшит, если ему доводилось присутствовать на христианских церемониях, не сохранить о них никаких воспоминаний, тогда как некоторые языческие поэты его времени вроде Аль-А'ши описывают священника, преклоняющего колени перед чашей вина. Однако важно не забывать, что Мухаммед был воспитан в вере своих родителей, а Предание определенно грешит, с ужасом отвергая саму мысль о его возможном участии в языческих церемониях. После смерти Абд-аль-Мутталиба наследником сикайи, то есть почетного права кормить и поить паломников к языческому святилищу Мекки, стал дядя Пророка Аль-Аббас, и если языческий поэт и мог побывать на литургии, то куда труднее вообразить, чтобы то же самое позволил себе племянник человека, облеченного жреческой функцией, явно несовместимой с христианством. Намного легче представить себе его интерес к тем замкнутым или гонимым религиозным общинам, которых в то время было немало на караванных путях. Во всяком случае, возможность того, что Мухаммед мог читать еврейские или христианские тексты, по-видимому, исключена, так как совершенно непонятно, как бы он смог получить к ним доступ, да и неизвестно, умел ли он читать. Предание отрицает это с заведомой целью придать его посланию, «продиктованному» самим Аллахом (таков смысл слова «коран»), характер сверхъестественности, которого оно бы не имело, родившись под влиянием иудейских или христианских текстов; однако выказываемое Кораном сходство с ними иногда озадачивает. Сам Мухаммед отрицает, что у него были наставники, способные подсказать ему те или иные стихи; они слетали с губ Пророка спонтанно на глазах у верующих, которые запечатлевали их в памяти для дальнейшей декламации, а письменная традиция, воплотившаяся в рукописном тексте Корана, в основном относится ко времени после смерти Пророка. Здесь, как кажется, Коран подтверждает Предание.
Действительно, в трех стихах мы встречаем относящееся к Пророку выражение эломимиййу, означающее «неграмотный». Например, в стихе 158 суры Арафа читаем: «Потому, веруйте в Бога и Его посланника, неученого пророка…»
Мы не можем буквально принимать этот эпитет, которому, по словам Монт, противоречат совершенство стиля, верность классическим канонам и красноречие священной Книги. В этих сурах, дарованных в Медине, Мухаммед обращается к евреям, которые отказываются от принятия ислама, по их впечатлению Мухаммед, заявляющий о своей связи с их традицией и о том, что Библия предвозвещает его приход, демонстрировал вопиющее незнание текстов. В этом контексте слово «неграмотный» приобретает совершенно иной смысл Курайшит отказывается следовать учителям еврейского закона, которые учат по текстам. Его откровение другой природы, нежели их банальные словесные ухищрения по поводу буквы, которую они, возможно, сфабриковали. Да, он невежественен и силен своим незнанием, ибо его вдохновляет Аллах, и только он.
Но мы здесь ничего сказать не можем. Заметим просто, что этот молодой человек, еще не получивший своего первого видения, который бы сам удивился больше всех, предскажи ему кто-то его будущее, сумел после своего нищенского детства приобрести репутацию хорошего караванщика и дальновидного дельца. Однако мекканские купцы пользовались письменностью, хотя и довольно примитивной, поскольку диакритические знаки были ей неведомы, и фиксировала она одни согласные, но для их торговых нужд этого было достаточно. Нет причин, почему бы Мухаммеду не знать того, что было известно самым сведущим из них. Между двадцатью и двадцатью пятью годами он поступил на службу к богатой вдове Хадидже, поручившей ему свои караваны, и вел ее дела с необычайным успехом, получая прибыль, исключительную для того периода. Иными словами, у Мухаммеда было финансовое чутье, и нас не должно вводить в заблуждение его нищенское детство и приверженность к жизни без всякой роскоши, которую он демонстрировал впоследствии, а также бедность или даже нищета некоторых из его учеников Хадиджа видела в будущем пророке красивого, честолюбивого мужчину благородного происхождения, обладавшего, что было особенно ценно, коммерческим чутьем. В его глазах Хадиджа выглядела не моложе, чем в действительности, и, возможно, никогда не казалась ему красивой; однако именно ей предстояло дать ему то единственное, чего ему недоставало, чтобы выйти на первые роли в кругу мекканской аристократии: поручительство процветающего предприятия.
Предание гласит, что он женился на ней в двадцать пять лет: ей исполнилось сорок, и она первая предприняла шаги, чтобы добиться согласия своего отца, когда тот был пьян, но этот анекдот выглядит подозрительным. Все согласны с тем, что этот брак оказался очень удачным. Мухаммед хранил абсолютную верность своей жене до тех пор, пока она не умерла, подарив ему семерых детей, троих мальчиков, из которых не выжил ни один, и четырех девочек, младшая из которых, Фатима, стала супругой Али, двоюродного брата Пророка. Блашер противопоставляет воздержанность, выказанную Мухаммедом в эту эпоху, той чувственности, которая впоследствии побуждала его жениться на многих других женщинах, иногда совсем молодых, да еще заводить красивых наложниц. Что более всего поражает нас в этом союзе, так это его неравенство, ибо Хадиджа была старой и безобразной, а Мухаммед унаследовал красоту своего отца. Мусульманские толкователи отказываются допускать, что у Пророка, помимо всего прочего, имелся и достаточно корыстный расчет. Однако те, кто свободен от парализующего влияния пиетета, часто обнаруживают у Пророка такой нюх на выгоду и такой практицизм, который придает ему совсем иной характер по сравнению с Буддой и Христом, гораздо более безразличным к материальным ценностям.
Это вовсе не критика, а, совсем напротив, констатация факта. Если бы Мухаммед безраздельно отдался лишь своему мистицизму, он был бы менее интересен для историков, так как никогда бы не захотел и не смог играть роль государственного мужа. Вот, если угодно, более грубое сравнение: Христос умер, осужденный с согласия евреев, после того как объявил, что его царство не от мира сего, тогда как Мухаммед почил, окруженный горячей любовью своих приверженцев, после того как с оружием в руках победил своих противников и встал во главе государства, которое сплотил и сделал грозным. Невозможно разделить эти два аспекта его личности, которые в глазах представителей западной христианской культуры неизбежно выглядят несовместимыми, хотя для араба это совсем не так. Подтверждение тому дает сама Хадиджа. Она вышла замуж за бедного человека, соблазнившись его деловыми качествами. Ничто тогда не могло предвестить ей в Мухаммеде основателя новой религии. Однако ее убедило первое же его откровение. Она не только не стала отговаривать своего мужа от путешествия, быстро снискавшего ему враждебность богатых купцов, но сделала все, чтобы поддержать его в новом призвании и победить уныние, которое поначалу иногда обуревало его.
Благодаря достатку Мухаммед отрекся от нищеты и окружил себя определенными удобствами. Он пользовался репутацией честного горожанина, был прозван надежным человеком и, должно быть, блистал той уравновешенностью, которая является высшей добродетелью мекканца. Как мимоходом сообщает Предание, он был избран для разрешения запутанной тяжбы. Когда дожди разрушили Каабу, четыре племени курайшитов отстроили ее заново, сделав более прочной; материалом для нее послужила древесина потерпевшего крушение греческого корабля. Когда же речь зашла о том, чтобы огородить один угол и вделать в него черный камень, вспыхнул яростный спор. Кому достанется эта честь? На нее претендовали все четыре вождя. Мухаммед велел положить камень на плащ и вручил четыре его угла четырем вождям, затем сам взял камень и замуровал в священном месте. Таким образом, мы получаем дополнительное доказательство его влияния и представление о его дипломатических способностях, которые впоследствии творили чудеса в Медине и привели столько соперничающих племен к объединению ради общего дела.
Итак, Мухаммед привык совмещать нужды торговли с духовными запросами и ежегодно на месяц удалялся в одиночестве на гору в окрестностях Хира, причем это не удивляло Хадиджу. Это оставляет место двум гипотезам, нисколько не противоречащим друг другу либо речь здесь идет о некоем обычае, бытовавшем тогда в определенных кругах мекканского общества, неотступно преследуемых более суровыми религиозными требованиями, чем это возможно в рамках достаточно примитивного в своей практике политеизма, либо супруга будущего пророка уже предчувствовала пусть еще не истинное призвание своего мужа, но, по крайней мере, то, что он больше других нуждается в возможности предаться мистицизму.
Во всяком случае, откровение явилось как гром среди ясного неба, и, может быть, для самого Мухаммеда это было еще неожиданнее, чем для его первой жены. Мы уже подчеркивали патетический тон посвященных этому событию отрывков Корана, и в описании этих двух видений стремление убедить самого себя в их ценности становится еще более заметным из-за того, что Мухаммед болен и не знает, нельзя ли отнести их за счет своей болезни:
Соотечественник ваш не заблудился и с пути не сбился
Он говорит не от своего произвола.
Он откровение, ему открываемое.
Его научил крепкий силою,
Обладатель разумения Он явился ему.
Затем ниже та же назойливая мысль:
Он был от него на расстоянии двух луков, или еще ближе.
Тогда открыл он рабу его то, что открыл.
Сердце его не обманывалось тем, что он видел.
И далее снова
Взор его не обманывался и не блуждал.
Действительно, он тогда видел величайшие из знамений
Господа своего.
И опять, в суре обвития, LXXXI, стихи 22–25:
И согражданин ваш не беснующийся
Он некогда видел его на светлом небосклоне,
У него нет недоумения о таинственном
Он не есть слово сатаны, прогоняемого камнями.
Можно вместе с Блашером настаивать на подробностях видений и двух ступенях откровения – сначала сон, а затем само видение – на сопровождавших его физиологических проявлениях, наконец, на периоде жестокой тоски, которая пришла вслед за ним, связывая эти различные фазы с тем, что дает нам по части мистического опыта современная психология. В частности, она гласит, что за периодом сомнений должна была последовать непоколебимая вера Пророка в свою миссию. Но, по нашему мнению, основная проблема не в этом. Понять нужно то, каким образом близкие Мухаммеда и то небольшое ядро испытанных приверженцев, которое окружало его с самого начала, могли признать ценность принесенного им послания. Здесь речь идет в большей степени о социологии, чем о психологии, и слишком уж легко было бы ответить, что ясновидцы всегда находят людей, готовых следовать за ними, особенно в обездоленных классах, чтобы к собственной выгоде ниспровергнуть существующий порядок – ведь очевидно, что ни Хадиджу, ни людей его круга к этой категории отнести нельзя. Заявляют, что его проповедь встретила теплый прием у бедных христиан Мекки, а богатая торговая аристократия, напротив, немедленно отвергла ее. Возможно, впоследствии так оно и было, но вначале именно Хадиджа и родственники поддержали упавшего духом молодого человека и убедили его в обоснованности его миссии, хотя в тот момент не было ничего проще, чем его отговорить. Какой бы ни была любовь Хадиджи к своему мужу, одного этого чувства недостаточно, чтобы объяснить ее веру, вошедшую в противоречие с интересами ее класса. Не легче понять и столь скромный вначале успех откровения, если предположить, что Мухаммед сразу предстал как бескомпромиссный монотеист, призывавший к уничтожению идолов и в результате выглядевший еще большим святотатцем в силу того, что принадлежал к клану, который видел свою миссию в их почитании. Следовательно, нужно вслед за Уоттом допустить, что новое религиозное движение должно было так или иначе опираться на ситуацию, сложившуюся в Мекке в эпоху Мухаммеда, а последний, как полагал Блашер, вовсе не призывал к монотеизму в первых же своих сурах. В то время Мухаммед еще не потерял надежду, снискав расположение мекканской аристократии, создать приемлемую для всех синкретическую религию и освежить политеизм, упадок которого вызывал законное беспокойство у хранителей святилища Каабы и торговцев, чье процветание напрямую зависело от него.
В этом своем начинании, помимо поддержки Хадиджи, Пророк мог прибегать к благоразумию своего кузена Вараки, которого он также убедил в истинности своих видений. Свидетельства расходятся по поводу этого персонажа, привлекательного, но малоизвестного, в котором некоторые видят христианина и заявляют, что это мог быть переводчик Евангелия с сирийского на иврит и арабский. Таким образом, вполне возможно, что именно в той культуре, представителем которой являлся этот ученый, Мухаммед нашел подтверждение тому, что он продолжает линию Авраама; она же привела его к согласию с сектой, предававшейся аскетическим практикам христианского происхождения, обозначаемой в мусульманском предании наименованием ханифиты. Предание заставляет Вараку умереть еще до откровения, но это, безусловно, лишь для того, чтобы не пришлось осудить его за неверие. Первыми обратилась Хадиджа, затем кузен Мухаммеда Али, его приемный сын Зайд, молодой раб, подаренный ему Хадиджей, происходивший из некоего христианского племени сирийской степи, который, следовательно, тоже мог просветить Пророка в том, что касалось христианства, причем в более популярном плане, чем Варака, и, наконец, два именитых человека, Осман и Абу Бакр. В течение трех лет проповедь не выходила за рамки этого кружка и оставалась в тайне.
Мы не знаем, каким был первый текст, ниспосланный Мухаммеду. Суры и стихи, составляющие Коран, были собраны Османом (в 651 г., то есть через двадцать лет после смерти Пророка) и расположены лишь по признаку длины, от самых длинных к самым коротким, за единственным исключением – первой суры, представляющей собой молитву. Похоже, что с хронологической точки зрения самые короткие суры были и самыми ранними, и это заставляет утверждать, что сегодня Коран читается в обратном порядке. К несчастью, чтобы восстановить истинную последовательность, недостаточно просто переставить их, и мусульманские ученые осознают всю сложность этой задачи, поскольку Ас-Суйути писал в XV в., что восстановить этот божественный порядок выше человеческих сил. Европейские ученые, которые доныне пытаются это сделать, обычно следуют предложенному Нольдеке делению на четыре периода, три из которых – мекканские. Именно такое деление с некоторыми поправками в нюансах, опирающимися на очень продолжительные и скрупулезные исследования, предлагает нам Блашер, тем самым физически восстанавливая Коран, ниспосланный свыше. Как и Аль-Бухари, он колеблется между двумя отрывками, одним, взятым из суры XCVI (сгустившаяся кровь), и другим, из суры LXXIV (закутавшийся в одежду). Блашер предлагает любопытный перевод «сгустившейся крови», как «прилипания, связи». Более правдоподобным представляется нам перевод Монте, и именно ему мы снова отдадим предпочтение.
Читай во имя Господа твоего, который создает…
Создает человека из сгустившейся крови,
Читай… всеблагий Господь твой,
Который дал познания о письменной трости,
Дает человеку знание о том, о чем у него не было знания. [54]
Блашер вместо «читай» ставит «проповедуй», и у обоих переводов, одинаково допустимых, есть свои сторонники «Проповедуй» подчеркивает мысль о властном призвании, побудившем Мухаммеда к распространению слова Божия и положившем начало его устной проповеди, которая таковой всегда и оставалась. Предание сообщает нам о настоящей борьбе Мухаммеда с ангелом при его первом появлении, когда тот показал ему длинную полосу шелковой ткани с вышитыми на ней буквами, а Мухаммед в ответ на его приказ прочитать их сказал: «Я не из тех, кто читает», и почувствовал, что завернут в складки этой ткани так безжалостно, что испугался задохнуться». Годефруа-Демомбин поддерживает промежуточную версию, в которой ангел трижды повторяет «читай наизусть!», в то же время яростно встряхивая будущего пророка. Затем он показывает ему чудесную ткань, на которой записано откровение, уточняя, что сам прочитает его Мухаммеду и научит декламировать его наизусть. Вследствие этого Годефруа-Демомбин полагает, что следует отказаться от перевода икра как «читай».
Тогда трудно понять предпоследний стих, прославляющий Бога за то, что он научил человека пользоваться каламом, то есть пером. Было бы удивительно, если бы он отказал в этой привилегии своему пророку.
Как бы то ни было, мы плохо понимаем причины, побудившие мекканцев отвергнуть проповедь, без сомнения, менявшую дух древней религии, наполняя его новым рвением, но с сохранением скрупулезного почтения к обычаям и привилегиям родного города, а о том, во что они выливались в плане материальных благ, Мухаммеду было известно лучше, чем кому-либо другому. Коран сделал Аллаха покровителем караванов. Как отмечает Годефруа-Демомбин, курайшитам потребовалось пятнадцать лет, чтобы осознать это. Следует ли связывать это с издавна отмечаемой преданием враждебностью Абу Лахаба, дяди Пророка, который без конца досаждал последнему и чинил ему неприятности с тех самых пор, когда тот вознамерился обнародовать свое послание? По одной версии, Мухаммед поручил Али пригласить на трапезу сорок человек и, как следует накормив и напоив их, поднялся, чтобы обратиться к ним с речью. Тогда Абу Лахаб поспешил объявить: «С самого начал ваш товарищ околдовал вас». Присутствовавшие разошлись прежде, чем Мухаммед успел сказать хоть слово.
Другой текст изображает Мухаммеда, испускающего призывный клич «О друзья!». Курайшиты собираются и спрашивают его, в чем дело. Он отвечает: «Что подумаете вы, если я объявлю вам, что сегодня утром или вечером к вам нагрянет враг? Поверите ли вы мне?» – «Разумеется». – «Хорошо. Я предупреждаю вас, что вас ожидает ужасная кара!» – «Отправляйся к дьяволу, – кричит ему тогда Абу Лахаб, – ты что же, для этого нас созвал?». Мы видим, как этот мстительный дядя следует за Мухаммедом на базар и на собрания, где тот желает проповедовать свою веру, и кричит присутствующим: «Не слушайте! Это лгун из сабиев!». Он доходит до того, что швыряет в своего племянника мусор, в то время как тот исполняет положенную молитву перед Каабой. Отсюда и жуткая кара, обещанная ему в потустороннем мире Кораном: он будет жариться в вечном огне, а его жена с веревкой из жил на шее будет подбрасывать дрова.
Однако было бы удивительно, если бы одному человеку удалось настроить большую часть своих современников против новой религии, если бы в ней самой не было принципиально неприемлемых элементов.
Как мы уже видели, первые верующие принадлежали к семье и непосредственному окружению самого Мухаммеда. Однако может быть, неправильно видеть в кружке близких ему людей ту самую аудиторию, на которую он рассчитывал: известно, что он принимал обращавшихся в ислам рабов и чужестранцев. Имеется упоминание о нескольких вольноотпущенниках, примкнувших к нему не только в силу отвращения к своим прежним хозяевам-язычникам, но главным образом потому, что в большинстве своем это были иноземцы, нередко христиане или иудео-христиане. Пример тому – абиссинец, известный Билал ибн Рабах, купленный Абу Бакром, чтобы впоследствии исполнить свою роль первого мусульманского муэдзина. Известно также о двух иранцах, сыне иранца и абиссинки, нубийце и др.
Все они были молодыми людьми, и их частые визиты, конечно, не способствовали повышению социального престижа Мухаммеда. Но есть нечто более важное: самые ранние суры твердят о Страшном суде и карах, предстоящих неблагочестивым. Самые суровые – ожидают неправедного богача. Именно поэтому соблазнительно, как это делает Гримм, превратить Пророка в революционера, конфликт которого с привилегированными классами более чем естественен. Однако это значит слишком уж быстро позабыть о том, что сам Мухаммед принадлежал к этим классам и по происхождению, и в результате выгодной женитьбы. Впрочем, окружению Мухаммеда ставили в упрек вовсе не бедность Уотт указывает, что, по крайней мере, один из этих чужестранцев был достаточно богат, чтобы возбуждать зависть мекканцев, в иностранцах их возмущало то, что они были молодыми и незначительными людьми, и у автора данной книги есть веские основания понимать эту формулировку как «лишенные надежной защиты клана».
Иными словами, противники ощущали, возможно, смутно, но не без проницательности, что Мухаммед, сам пострадавший в силу своего сиротского положения от того, что не всегда пользовался покровительством клана, собирается создать религию, в которой община Правоверных вытеснит клан и займет его место. К тому же у него есть возможность дождаться того момента, когда и самой-то мекканской «буржуазии», оседлой и богатой, станет достаточно трудно мириться с клановой системой, порождением нищего номадизма.
Мухаммеда, безусловно, менее проницательного, чем его противники, их враждебность приводила в уныние. Чтобы во что бы то ни стало развеять его, он был готов зайти очень далеко, и у нас есть тому пример – любопытная история с урезанными стихами. Кроме Аллаха, занимавшего ведущее положение в их пантеоне, мекканцы поклонялись трем богиням, которых считали его дочерьми. Они часто клялись этими тремя богинями, и даже первые мусульмане должны были поступать так же. Согласно преданию, Пророк пожелал получить от Аллаха: «что-то, что сблизило бы его и его народ», тогда, после девятнадцатого стиха суры звезды на его губах рождается обращение к верховным богиням, на чье заступничество следует надеяться.
Курайшиты в восторге, и все падают ниц перед Каабой. Но вскоре Мухаммед ощущает, что вдохновлял его в тот момент не Аллах, а Сатана, и решительно исправляет предыдущий отрывок, который превращается в современный стих 23: «Они только одни имена, какими наименовали их вы и отцы ваши».
Европейские исследователи ислама обычно отказываются принимать это предание, которое, как им кажется, свидетельствует о наличии в Коране непозволительного противоречия. Почти все ученые, принадлежащие к арабской традиции, соглашаются с ним. Как же такое могло произойти? Мы не понимаем, почему Пророк отказался от своего стиха, если тот принес ему такой успех и, наконец, приобрел ему столь желанную аудиторию.
Однако все проясняется, если допустить, что реакция публики была равнодушной. Мухаммед осознал, что даже такой важной уступки недостаточно. Для него эта неудача была доказательством того, что подтолкнул его к этому шагу не Аллах, а Сатана.
Эта позиция двусмысленна, но тем не менее абсолютно искренна. С объективной точки зрения, факт обнародования стиха, а затем заявление о том, что его не следует принимать во внимание, так как он продиктован дьяволом, принять сложно. Если устами своего пророка действительно глаголет Бог, то демон может подделать его весть, только если он равен ему по силе, а это уже манихейство. Мы видели, с какой энергией Мухаммед отрицал выдвинутое его противниками обвинение в одержимости демоном. Допустить, что этой злой силой был продиктован один стих, не значит ли дать им основание для таких утверждений, ведь в таком случае ничто не мешает думать, что и все остальные происходят из того же источника? Существует и искушение заподозрить, что на самом деле Мухаммед занял поистине беспроигрышное положение. Он начинает с того, что издает стих, а когда результат выявляет его непригодность, автор оставляет за собой право взять свои слова обратно. Колода оказывается крапленой – как бы ни легли карты, выигрыш обеспечен. Субъективно такая позиция понятна. Пройдя через сомнение и подвергнув свои видения критике, Мухаммед глубоко убежден, что является гласом божества. Как тогда объяснить то, что божественный глагол не воодушевляет людей, и что делать, чтобы этого добиться? Каково бы ни было средство, если люди пойдут за ним, оно будет считаться хорошим, так как именно это послужит доказательством тому, что полученная весть воистину исходит от божества. В результате, вопреки внутреннему убеждению, принимается положение о второстепенных божествах. Толпа остается враждебной. Значит, это не Божьи глаголы, и, чтобы снова обрести их, нужно вернуться к первоначальной идее, даже если после этого придется проповедовать в пустыне.
Здесь действует логика чувства, которая противоречит логике ума, но часто обнаруживается в мистическом опыте.
Если поставить первыми суры 73 и 74, предваряемые формулой обвития, которому подвергался Пророк во время своих экстатических припадков, то уже в них можно распознать основное содержание учения о ритуальных предписаниях, о человеческом долге, о Судном дне, и даже известную формулу: Если Аллах пожелает, а также эпитет хранитель свитков, в применении к Аллаху.
Сура 82 настойчиво твердит о силе и непреодолимости божественного правосудия. Каждое наше прегрешение записывают на небесах писцы-ангелы, которым необходимо учитывать даже мельчайшие атомы добра или зла. Именно поэтому те, кто думают лишь о том, как бы умножить свои богатства, забывают о самом главном, то есть о заслугах и грехах. Здесь Коран демонстрирует высочайшие образцы стиля и мысли, уже полностью содержа в себе основы нового общества, в котором нужно будет помогать себе подобным, освобождать пленников, питать сирот и нищих. Вопреки растущему энтузиазму правоверных, большинство мекканцев встретило эту благородную программу сарказмом, который тяжко ранил Пророка: это лгун, одержимый, вещун, или поэт; над ним насмехались за то, что у него не было ребенка мужского пола.
Около 615 г. враждебность стала настолько острой, что некоторые мусульмане перебрались в Абиссинию. Согласно преданию, там их очень благосклонно принял сам Наджаши, что выглядит странным, так как иудео-христианство, проглядывающее в некоторых стихах Корана, ближе несторианам, чем монофизитам, к которым, как и византийцы, причисляли себя абиссинцы. Как бы то ни было, гонений определенно не было, поскольку к первой группе эмигрантов, включавшей одиннадцать мужчин и четырех женщин, в том числе Османа и его жену Рукайю, родную дочь Мухаммеда, присоединилась вторая и, что еще важнее, третья, состоявшая из двадцати четырех человек. Все это время правоверные Мекки продолжали участвовать во всех традиционных церемониях вокруг Каабы. Они также собирались в своем кругу, чтобы послушать пророчество и, конечно, совершить молитву. Эти собрания проходили в ущелье в предместьях Мекки до тех пор, пока внезапно не появилась враждебная группа мекканцев. Состоялась битва. Зайд бен аби Ваккас ранил одного человека в голову, ударив его верблюжьей челюстью. Это была первая кровь, пролитая во имя ислама.
К этому же периоду следует отнести и знаменитое вознесение Мухаммеда. Будучи очищен ангелом Джабраилом, который снова разверз его грудь и омыл его сердце водой Замзама, Пророк посетил в его сопровождении семь небес: на первом он видел Адама. Евангелист Иоанн и Иисус находились на втором, Иосиф – на третьем, Идрис – на четвертом, Аарон – на пятом, Моисей – на шестом, Авраам – на седьмом. Он поднялся так высоко, что слышал скрип каламов в руках у ангелов, записывающих деяния людей. По другой версии, болееизвестной, мы видим его верхом на Аль-Бураке, быстром как молния животном, занимающем среднее положение между лошадью и мулом, но с женской головой. Постоянно ведомый Джабраилом, он через Хеврон и Вифлеем достигает Иерусалима. Там Мухаммед совершает молитву и так же стремительно возвращается в Мекку. Рассказ об этом необычайном путешествии был встречен всеобщим недоверием и усилил позиции тех, кто видел в Мухаммеде обманщика или душевнобольного. Известно, что он оставил описание Иерусалима. И оно оказалось настолько точным, что евреи были поражены. Даже среди правоверных были те, кто не решался ему поверить. Лишь Абу Бакр был счастлив принять его слова на веру. Изощренная экзегеза различает два путешествия и еще в наши дни задается вопросом, действительно ли тело Пророка перемещалось в ходе этого ночного паломничества или же речь идет о визуальной галлюцинации. Следуя традиции Аиши, Мухаммед не покидал своей постели, но другие утверждают, что как раз в эту ночь искали его, но нашли только утром у входа в дом Умм Хани, которую он тщетно просил не предавать это событие огласке. Коран нам здесь ничего не проясняет, он в этом отношении отличается чрезвычайной сдержанностью, и, чтобы извлечь из него нечто конкретное на эту тему, приходится прибегать к рискованной интерпретации туманных или поэтических пассажей.
Остановимся главным образом на иерархии семи небес и населяющих их еврейских пророков, а также на понимании Иерусалима как священного града, что, кажется, предвосхищает мединский период и отражает стремление Мухаммеда войти в длинную череду еврейских пророков, чтобы таким способом получить подтверждение своего призвания.
Несмотря на все свои неудачи, он добивается двух громких обращений, которые, безусловно, должны были повлечь за собой и другие, а также более тесного сплочения мусульманской общины вокруг клана бану хашим. По крайней мере, одно из этих обращений было связано с племенными разногласиями Мухаммеда публично оскорбил Абу Джахл, и тогда Хамза объявил, что разделяет веру своего племянника.
Омар принял ислам так же внезапно. Зайдя к своей сестре Фатиме и зятю Зайду, тайным мусульманам, он застал их за чтением суры 20. Пораженный ее красотой, он побежал к Мухаммеду, чтобы перейти в его веру. Известно, как много ему предстояло сделать для ислама, победу которому после смерти Пророка обеспечил именно его авторитет.
Тогда курайшиты решили разорвать всякое общение с бану хашим и бану мутталиб, не заключать с ними браков, ничего у них не покупать и не продавать им, и поклялись в этом письменно, положив свиток в Каабу. Первым следствием этого бойкота стало разорение Хадиджи и большинства правоверных, лишь у Абу Бакра сохранились значительные средства. Однако и на этот раз клановая солидарность сыграла в пользу Мухаммеда Абу Талиб не обратился в ислам, но принял бану хашим в своем квартале шииб, где они и закрепились. Тем не менее нормальные отношения были восстановлены либо после вмешательства пяти молодых курайшитов, либо по требованию двух семей, взволнованных бедственным положением «замурованных». Легенда гласит, что все отправились, чтобы возобновить клятву, записанную на папирусе, но обнаружили, что она полностью источена насекомыми, кроме слов «Во имя Аллаха милостивого, милосердного», и пришли в восхищение от этого чуда. Тем не менее потрясение было жестоким. Мухаммед понял, что никогда не сможет убедить своих сограждан. Кроме того, его терзала боль от почти одновременной утраты дяди Абу Талиба, который не обратился в ислам, но всегда оставался верным ему, и жены Хадиджи, первой и самой горячей последовательницы новой религии. Более ничто не связывало Пророка с его родным городом.
Но куда отправиться? Он присоединялся к группам паломников из Мины, наведывался на базар в Окхазде. Он предпринял безуспешную попытку обратить племя бану такиф в оазисе Ат-Таиф, находящемся на высоте 1650 м, где богатые мекканцы отдыхали от удушающего климата своего города. В силу этого факта и благодаря взаимовыгодным связям, существовавшим между Меккой и Ат-Таифом, Мухаммеда ожидал полнейший провал: толпа чуть не забросала его камнями. Он вернулся в Мекку, но не отчаявшись, что настолько удивительно, принимая во внимание его неудачи, что предание измышляет видение, подбодрившее его в пути. Тогда он остановил свой выбор на Йасрибе, и на этот раз решение оказалось удачным. Хотя в отношении торговли этот богатый оазис и был равен Мекке, его удаленность и влияние делали его, скорее, соперником, чем союзником последней. Некоторые из его жителей, безусловно, видели в Мухаммеде перебежчика, способного принести пользу, а мекканцы и сами ощущали эту опасность, поскольку попытались воспрепятствовать уходу человека, исчезновение которого тем не менее было бы для них очень желательным. Наконец, в Йасрибе имелась богатая еврейская община, состоявшая из трех племен, некогда господствовавших над двумя арабскими, аус и хазрадж, и все они постоянно враждовали между собой. Мы видели, как в конце своего пребывания в Мекке, стремясь преодолеть нерешительность соотечественников, Мухаммед очень настойчиво ставил себя в один ряд с еврейскими пророками. Это был язык, которому очень охотно внимали побежденные евреи Йасриба, готовые с радостью встретить Мессию и ожидающие, что он вернет им победу над соперниками. Что касается арабов, то они нуждались в посреднике, чуждом их раздорам, но связанном с ними родственными узами; Мухаммед же состоял в отдаленном родстве с племенем хазрадж. Первые переговоры с ними состоялись, когда около 620 г. Мухаммеду удалось обратить шестерых членов этого племени, совершавших паломничество к Каабе. Через год в ущелье между Миной и Меккой имела место тайная встреча с шестью хазраджитами и шестью представителями ауситов. Беседа закончилась торжественной клятвой, названной «присягой женщин»: «Я приглашаю вас защищать меня от всего того, от чего вы защищаете своих жен и дочерей». Жители Йасриба вернулись в свой город вместе с мусульманином, направленным к ним, чтобы преподать им Коран.
В 622 г. шестьдесят два мужчины и две женщины из Йасриба под покровом ночи проскользнули в ущелье, где их принял Пророк. Они возобновили «клятву женщин», и каждый из присутствующих хлопнул Мухаммеда по руке, и этот жест так и остался знаком повиновения халифу. Кроме того, было назначено двенадцать представителей (накибов), ставших поручителями общины. На этот раз почва была тщательно подготовлена; наученный своими неудачами, Мухаммед остерегался излишней спешки. Сначала он организовал исход своих приверженцев из Мекки в Йасриб, а когда, обманув бдительность курайшитов, он сам прибыл туда же, успех его оказался таким, что спустя некоторое время этот город сменил название, став городом Пророка, Мединат ан-Наби, Мединой. Считая первым днем своего календаря дату этого, по виду бесславного бегства, мусульмане воздают честь государственному мужу и основателю ислама, которым Мухаммед стал, только покинув Мекку.
Разумеется, остававшиеся ему десять лет жизни были не лишены неудач и разочарований, но главное в них – это череда побед и достижений, стремительность которых до сих пор поражает историка.
Мухаммед давно чувствовал свою ответственность за уже значительную группу, перед которой организационные проблемы вставали в куда более широком масштабе, чем в Мекке, где большинство правоверных за исключением иностранцев принадлежало к одному и тому же клану. Здесь же необходимо было сплотить в единую общину гетерогенные элементы: мухаджиров, эмигрировавших вместе с ним, и ансаров, его мединских приверженцев, не говоря уж о тех, кто вернулся из Абиссинии.
Все они стали равными друг другу, братьями в исламе. Древняя племенная структура рухнула. Всякое разногласие между ними разрешалось перед лицом Аллаха его Пророком, постановление которого не подлежало обжалованию. Это было начало революции с неисчислимыми последствиями, в конце концов сделавшей возможным объединение арабов, заставив их забыть о древних распрях, и объясняющей первые военные успехи вопреки явной численной слабости. С этого времени Коран начинает уделять внимание почти исключительно разработке норм нового права, и это делается так точно и эффективно, что еще и сегодня мусульманскими обществами правит именно оно. Таким образом, у нас на глазах складывается ядро будущего государства, которое беспрепятственно зародится у народа, разношерстного и разделенного границами, проходящими между евреями и язычниками, исконными горожанами и арабами из племен, эмигрировавших из Йемена. Здесь потребовался весь такт и терпение Мухаммеда, который уже не раз сумел их доказать.
Он начинает собственными руками возводить мечеть. Она покоилась на каменном фундаменте высотой в три локтя и была построена из кирпича, а выше – из пальмового дерева. Сверху ее покрывали пальмовые листья. Мы еще далеки от тех величественных строений, которыми ислам украсит завоеванные страны; однако в том, что касается формы и внутренней планировки, все остальные мечети возводились по образцу и подобию этой. Единственное ее отличие состоит в том, что в ней ниша, отмечающая направление, куда должны быть обращены лица молящихся, или кибла, была обращена в направлении к Иерусалиму. Вблизи мечети скоро появились домики двух жен Пророка, Санды и Аиши, с крытым проходом к мечети. Это в равной степени религиозное сооружение и жилище; там на скамьях спали приезжие, слишком бедные, чтобы найти себе кров. На молитву, как мы уже знаем, правоверных созывал могучий голос Билала.
Однако Мухаммед знал, что каким бы глубоким ни было единение мухаджиров и ансаров в лоне ислама, одного этого недостаточно, чтобы накрепко связать их. Он воскресил древний обычай братания кровью, состоящий в ритуальном обмене кровью одного человека с другим во время жертвоприношения, в результате чего они становились братьями и приобретали все соответствующие права, включая наследование. Мухаммед выбрал своим братом Али. Сорок пять глав курайшитских и мединских семей торжественно породнились тем же способом. Тогда беглецы призвали в Медину своих жен и детей, которых мекканцы не задерживали. Али женился на Фатиме, дочери Пророка, а последний отпраздновал брак, заключенный им три года назад с Аишей, дочерью Абу Бакра, которой тогда было всего шесть или семь лет. Мы уже подчеркивали, что многочисленные браки Мухаммеда были призваны прежде всего установить более прочную связь между ним и той или иной семьей общины, то есть были частью его политики объединения. Тем не менее Аиша была молода и прекрасна, как и прочие будущие жены и наложницы, и контраст между верным супругом единственной и уже немолодой Хадиджи и явившимся впоследствии зрелым, но чувственным человеком разителен. Христианская традиция клеймит позором подобное сладострастие и считает его несовместимым с пророческим призванием. В глазах арабов все выглядит наоборот; они гордятся мужественностью основателя ислама, видя в ней немаловажное качество, и с удовольствием распространяются на эту тему.
Объединив таким образом своих последователей, Мухаммед стремился привлечь к себе три влиятельных еврейских племени. Без сомнения, он знал, что они олицетворяли собой власть денег, а это было именно то, чего более всего недоставало его общине; кроме того, необходимо понять, как предлагает Годефруа-Демомбин, что еще в Мекке все то, что Мухаммед знал о еврейских традициях (впрочем, он был слабо информирован), побудило его рассматривать себя как завершающую фигуру длинного ряда пророков Израиля. В этом есть что-то удивительное, если учесть сегодняшнюю арабо-еврейскую рознь и гонения, жертвами которых евреям предстояло сделаться еще при жизни Пророка. Возможно, однако, что эти преследования оказались лишь трагическим следствием великой неразделенной любви. Впрочем, не стоит забывать, что еврею, платящему дань, никогда не придется беспокоиться о смене своей религии. Верховного раввина Иерусалима окружат роскошью и почетом, и в течение всего периода мусульманской экспансии он будет занимать важное место в иерархии ислама.
Мухаммед определенно вполне искренно полагал, что обращение в ислам евреев его эпохи является одной из первейших его задач. Чтобы добиться этого, он подражал им в своем культе: молитва в мечети совершалась по субботам, в шаббат, верующие при этом обращались в сторону Иерусалима, мусульманский пост совпадал с еврейским; был заключен любопытный договор, согласно которому древние соглашения между ауситами и хазраджитами и еврейскими племенами сохранят всю свою силу, а каждый обязался уважать согласие и защищать оазис. То была знаменитая «конституция I года».
К несчастью, материальные интересы евреев и арабов совершенно не совпадали. Первые, богатые торговцы, стремились сохранять добрые отношения с Меккой и принимать караваны оттуда; вторые, в большинстве своем бедные, не имея никаких средств за пределами оазиса, грабили мекканские караваны без всякого протеста со стороны Пророка, а впоследствии и с его согласия. Евреи не принимали участия в этих экспедициях, и когда была развязана открытая война против Мекки, они не решились в ней участвовать. Их позиция была расценена мусульманами как лицемерие (этот же термин они применяли к остававшимся в Медине немусульманам, или к тем, кто обратился в ислам неискренне). Оставалось сделать лишь шаг к тому, чтобы обвинить евреев в предательстве или шпионаже и списать на них военные поражения. В духовном плане Мухаммед выказал величайшую наивность, надеясь обратить в свою веру евреев. Его слабое знание священных текстов вызывало с их стороны иронию и сарказм. И вот мы наблюдаем резкую перемену позиции, уже имевшую место перед лицом мекканцев: раз еврейские тексты не говорят о Мухаммеде, значит, евреи подделали их, а это преступление, за которое они заслуживают адских мучений и презрения правоверных. Истинной является вера Авраама, строителя Каабы, на которую с этих пор ориентируется кибла.
Вопреки преданию, с самого начала видевшему во всех грабежах разновидность священной войны, очевидно, что эти экспедиции были продиктованы стесненными материальными обстоятельствами переселенцев из Мекки, а Пророк сначала остерегался выражать свое мнение по поводу их законности. Европейцу они напоминают разбой, но тем не менее отличаются от всех прецедентов тем, что ими руководил сам Мухаммед, а число участвовавших в нем было довольно значительным: слишком много – для грабительского набега, но слишком мало – для битвы. Здесь мы впервые видим, как Пророк выказал неоспоримые таланты военачальника. Согласно Аль-Бухари, его отряд, видимо, состоял из трехсот человек, но подробности оставляют простор для фантазии: 90 переселенцев, 70 членов племени аус, столько же хазраджитов и лошадей. Чтобы получить заявленную цифру, нужно сосчитать и лошадей. Кто сидел на них верхом? Цель – разграбить караван, ведомый Абу Суфианом. Получив известие о выступлении Мухаммеда, он свернул со своего пути на запад и отправил в Мекку гонца, чтобы сообщить об опасности. Тогда в Мекке собралась толпа в тысячу мужчин, которые бросились на защиту своего добра в сопровождении нескольких женщин, воспевающих достоинства их племени. Подойдя к Бадру, они узнали, что караван миновал опасную зону и должен достигнуть Мекки в целости и сохранности. Большинство намеревалось вернуться, но Абу Лахаб и другие потребовали использовать ежегодный праздник в Бадре, чтобы развлечься там и тем самым продемонстрировать Мухаммеду, что его никто не боится. В это время последний попытался узнать, какие против него выставлены силы. Он взял в плен двух курайшитов, которых принял за охранников каравана (в то время как это были разведчики армии), и, судя по сообщенному ими числу верблюдов, закалываемых ежедневно на обед воинам, заключил, что отряд насчитывал от девятисот пятидесяти до тысячи человек. Несмотря на численное превосходство мекканцев, Пророк решил атаковать. Он опередил неприятеля на пути к колодцам Бадра, а остальные источники велел засыпать песком. Над равниной, в месте, доминирующем над полем битвы, по его распоряжению возвели укрытие, откуда он отдавал свои приказы, порывая, таким образом, с арабской традицией, требующей, чтобы вождь находился во главе своих воинов, чтобы вызвать на поединок вражеского предводителя, впрочем, Пророк запретил поединки и своим воинам, которые его не послушались. Вперед выступили три курайшита, и три ансара приготовились дать им отпор. Но курайшиты отказались сражаться с ними: «Мухаммед, пошли против нас людей, равных нам!». Тогда Мухаммед назвал Убайду, Али и Хамзу Хамза убил своего противника, а Али своего, в то время как Убайда тяжело ранил своего, но и сам получил от него серьезное увечье Хамза и Али добили раненого врага и принесли Убайду обратно в мусульманские ряды.
Однако первый общий натиск, видимо, оказался не в пользу мусульман. Тогда Пророк вышел из своего убежища и влился в первые ряды сражающихся, читая стихи из Корана, возвещающие ад тому, кто покажет спину врагу. Затем он послал Али собрать горсть щебня внизу долины и бросить его в курайшитов с криком «Бесчестье лицам». Чудесным образом каждый камешек попал в глаз кому-нибудь из противников. Здесь же предание сообщает о многотысячном подкреплении из ангелов, с большой тщательностью описывая их вооружение, однако современная исламская экзегеза видит в них лишь символ духовного подъема, вызванного присутствием Пророка. Мусульмане одержали полную победу. Курайшиты оставили на земле сорок четыре убитых, и столько же попало в плен. Трупы сбросили в колодцы Бадра. Добыча, разумеется, была менее значительной, чем если бы удалось перехватить караван, и самую ценную ее часть составляли пленники. Мухаммед своей властью произвел дележ. В результате родилась зависть, так как воины, охранявшие его самого и почти не участвовавшие в битве, а также два разведчика, которые выслеживали караван, и два вождя, оставленные в Медине, получили столько же, сколько и остальные. В качестве своей доли Пророк взял меч Мунаббиха-ибн-аль-Хадж-дажа, прославленный Зу-л-Факар.
Вопрос об участи пленников вызвал спор: одни советовали отрубить им головы, другие – бросить их в яму с огнем. Абу Бакр напомнил о кровных связях и советовал хорошо обращаться с ними. Мухаммед не отдал никакого приказа, но присоединился к его мнению. Переселенцы назначили выкуп в три тысячи дирхемов и разделили ее с ансарами. Среди пленников оказался родной дядя Мухаммеда Аль-Аббас. Чтобы избежать уплаты выкупа он заявил, что является мусульманином. Мухаммед возразил ему, что о его вере будет судить Аллах, а осуждает его уже само его поведение, и Аль-Аббас должен заплатить четыре тысячи дирхемов. Другой пленник был племянником Хадиджи, которая еще до своего обращения женила его на своей дочери Зайнаб. Узнав о пленении мужа, Зайнаб, остававшаяся в Мекке, отправила в Медину посредника с серебром и ожерельем, подаренным ей Хадиджей в день свадьбы. Глубоко растроганный при виде ожерелья, Мухаммед освободил пленника при условии, что он разведется со своей женой и позволит ей добраться до Медины. После множества перипетий так и произошло. После принятия ислама муж получил свою супругу обратно. Были и другие случаи обращения пленников, впоследствии сыгравших важную роль, так как именно они, вернувшись в Мекку, стали проповедовать там новую веру.
Но первым плодом победы стал приступ фанатизма: необходимо уничтожить неверных и порвать с евреями. Прежде всего Мухаммед напал на бану кайнука и осадил в их собственном квартале. Они сдались через пятнадцать дней осады. Эта операция принесла богатую добычу и позволила переселенцам не церемониться с этим племенем превосходных оружейных мастеров и отобрать у них все; а с годами конфискация оружия у побежденных станет насущной необходимостью. Затем продолжились грабежи, перерезавшие курайшитам путь на северо-восток от оазиса. Одна из таких вылазок под командованием Зайда увенчалась бескровным захватом целого каравана. Пятина Пророка достигла двадцати тысяч дирхемов. Община благоденствовала, но курайшиты были решительно настроены взять реванш. Они обратились к арабским союзникам и завербовали абиссинских наемников. В результате они собрали армию в три тысячи человек – семьсот воинов в кольчугах, двести всадников. По силе это войско в четыре раза превосходило то, которое были в состоянии выставить мусульмане. В январе 625 г. мекканцы выступили в поход. Мухаммед мудро решил придерживаться оборонительной тактики, но молодые люди, не участвовавшие в битве при Бадре и жадные до добычи, громкими криками сообщали о том, что переходят в атаку. Пророк уступил, надел свою кольчугу и препоясался мечом. Тем временем сторонники атаки успели передумать. Тогда Мухаммед заметил, что коль скоро Пророк облачился в доспехи, он может снять их только тогда, когда сам Бог встанет между ним и его врагом.
Безусловно, не одобряя этого решения, Абдаллах ибн Убайи со своими тремя сотнями воинов отступил незадолго до столкновения, также заработав себе прозвище лицемера в Коране. Во главе семисот воинов Мухаммед развернул свои силы на тщательно выбранном месте у подножия холма Ухуд, его левый фланг прикрывали пятьдесят лучников, которые получили приказ не двигаться, что бы ни случилось. Видимо, они сдержали атаку конницы, имевшей целью захват Мухаммеда, а затем завязалась общая рукопашная вокруг знамени, которое доблестно защищал клан, которому была поручена его охрана, – он потерял девятерых своих членов, но не отдал знамя врагу. Чаши весов стали клониться в сторону правоверных, которым удалось проникнуть во вражеский лагерь. Именно в этот момент лучники, желая принять участие в грабеже, покинули свое место. Конница курайшитов немедленно воспользовалась предоставленным им случаем, чтобы прорвать ряды мусульман, и паника среди приверженцев Мухаммеда стала всеобщей, когда распространился слух, что сам Пророк убит. На самом же деле погиб Хамза, а Мухаммед лишь получил ранение. Когда его люди поняли, что он жив, к ним вернулось мужество, и им удалось спасти своего вождя из окружения и с достоинством отступить. Однако на поле боя остались семьдесят мусульман, и женщины племени курайшитов страшно изуродовали их тела. Можно задаться вопросом, почему мекканцы не напали на саму Медину. Уотт видел в этом доказательство того, что, вопреки очевидности, победа осталась за Мухаммедом: цель курайшитов состояла в уничтожении мусульманской общины или хотя бы разрушении влияния Мухаммеда в Медине, но она ни в коей мере не была достигнута. Кроме того, он полагал, что раз мекканцы не попытались войти в город, то это потому, что они не могли этого сделать с военной точки зрения. Большинство их коней было ранено стрелами, а пехота, изрядно помятая, сильно уступала войску Пророка. Если бы не нехватка конницы, город, несомненно, был бы завоеван.
Но на самом деле, как подчеркивает далее сам Уотт, Ухуд был духовным поражением. После Бадра правоверные считали, что облечены милостью Аллаха. Теперь же появилась опасность, что Ухуд разуверит их в этом. Поэтому первым делом Мухаммед объявил, что поражение мединцев вызвано слабостью их веры: «Не считайте себя слабыми и не печальтесь нисколько: вы возьмете верх, если будете верующими».
Затем он предложил своим приближенным легкую добычу – евреев клана бану надир, которых он обвинял в нарушении договора и подготовке своего убийства. Будучи осаждены в своем главном опорном пункте среди опустошенных нападающими пальмовых рощ, они сдались, отказавшись от всех богатств и оружия, и покинули город. Невзирая на ропот недовольства, Мухаммед забрал себе всю добычу, как долю Аллаха и его Посланника, и отдал ее переселенцам из Мекки, которые в результате обрели полную материальную независимость.
Кроме того, он поддерживал боеспособность своих людей серией экспедиций, укрепляющих его власть над соседними с Мединой племенами, но в это же время вызывал у других недоверие и вражду. Его удачливый противник в битве при Ухуде, Абу Суфйан, умело использовал этот факт, чтобы с помощью последних организовать крупный поход на Медину, в котором участвовали десять тысяч человек, включая двести всадников. Уотт приводит даже еще более значительные цифры для конницы и утверждает, что у Мухаммеда ее практически не было, что исключало для него возможность сражения на открытом пространстве. Он собрал примерно три тысячи человек и на этот раз принял твердое решение не выходить из Медины. Неспособные держать оружие женщины и дети оставались в укрытиях, соединенных между собой земляными насыпями. Таким образом, оазис был защищен, а с самой открытой стороны Мухаммед велел выкопать ров, по имени которого и были названы последующие события. Над его сооружением трудилась вся Медина, включая самого Пророка. Через шесть дней, вероятно, 31 марта 627 г., когда появились мекканцы, ров был закончен. Мысль эта была очень удачной и совершенно новой для арабских воинов, незнакомых с материальной стороной осады. Возможно, идея соорудить ров была подана Салманом, одним из обращенных иностранцев, который познакомился с подобными укреплениями в Персии. Когда войска Абу Суфйана обнаружили это препятствие, показавшееся им неприступным, они пришли в такое замешательство, что их командиру пришлось употребить всю свою власть, чтобы убедить их пойти в атаку. Воспользовавшись тем, что в одном месте ров сужался, группе всадников удалось прорваться Али убил их вождя, и воины в беспорядке бежали. Аналогичные попытки совершались и под покровом ночи, но не принесли успеха, так как в охране рва участвовали все мединцы, включая Мухаммеда, которые постоянно сменяли друг друга, хотя и не без приступов досады у некоторых из них ведь подобная война отходила от традиций слишком далеко, чтобы доставлять удовольствие, да и погода настала очень холодная. Нападавшие страдали от нее сильнее, чем осажденные, кроме того, Мухаммед предусмотрительно распорядился убрать урожай зерна за месяц до прихода мекканцев, и те скоро столкнулись с нехваткой фуража для своих коней. За невозможностью решить дело с оружием в руках с обеих сторон предпринимались попытки ослабить сплоченность неприятельских рядов, используя племенную рознь и даже подкуп противника. Абу Суфйан попытался убедить последнее в Медине еврейское племя бану курайза ударить мусульманам в тыл; переговоры провалились. Мухаммед знал, что основная группа кочевников мекканского союза не устоит перед привлекательной взяткой, и предложил им треть собранных в Медине фиников, но ансары отказались отдать ее. После изгнания бану надир Пророк завладел их землями, и он пообещал ансарам значительную часть своих угодий. Нам эти сделки представляются грязными; даже если они ни к чему не привели, то все равно посеяли семена раздора в рядах неприятеля и ухудшили отношения между составляющими их разнородными группами. Примерно через месяц боевой дух тех, кто еще оставался, сломила буря. Несмотря на значительность своих сил, Мекка не сумела сокрушить ислам. Битва обошлась без больших потерь: девять убитых, шестеро мусульман и трое неверных; но ее последствия были бесконечно более важными, чем итоги других, более кровопролитных стычек. Сама незначительность этих утрат послужила к затиханию ненависти, если не считать самых непримиримых, и некоторые практичные мекканцы задумались, не лучше ли принять Мухаммеда и его веру, чем тщетно сражаться, тратясь на столь дорогостоящие экспедиции.
В Медине же военные расходы в очередной раз оплатили евреи. Мухаммед проведал об их сношениях с врагом. Правда, они все же не изменили; к тому же с мусульманами их не связывал никакой конкретный договор. Даже традиционалисты ощущают, что в этом случае Пророк проявил бессмысленную кровожадность. Осажденные в своих кварталах курайза сдались через месяц. Тогда ауситы напомнили Мухаммеду о том, что он принял ходатайство племени хазрадж за их союзников кайнука в момент их капитуляции. Правильно будет, если он примет и их ходатайство за своих союзников курайза. Мухаммед согласился возложить решение на одного из аус, которого тут же и назначил. Это показалось справедливым. Но назначен был Са'д ибн Муаз, которого, раненного в одной из стычек у Рва, выходил милосердный мусульманин. Падая от удара, он поклялся дожить до торжества Пророка и уничтожения евреев. Трудно поверить, что Мухаммед этого не знал, и указанный судья вынес безжалостный приговор, какого от него и можно было ожидать: смерть мужчинам, рабство женщинам и детям. Годефруа-Демомбин считает это черной страницей в истории Мухаммеда. Уотт пытается объяснить это избиение, напоминая, что в Аравии той поры, когда племена шли войной друг на друга, они не имели никаких обязанностей по отношению друг к другу. Мужчин от убийства и жестокости удерживал только страх ответных мер со стороны семей их жертв. Но, что для современников Пророка было удивительнее всего, он не боялся последствий подобной казни.
На самом деле, ее жестокость, возможно, явилась отражением той идеи, что отныне принадлежность к исламской общине должна быть поставлена выше всех прочих уз. Как бы то ни было, добыча была немалой, и эта печальная история действительно сослужила делу ислама хорошую службу. Небольшое время спустя произошло обращение Халида ибн Валида и Османа ибн Талхи, двоих людей, которым суждено было сыграть важную роль на раннем этапе истории халифата.
Последовали набеги на северные оазисы. Мухаммед лично руководил одной экспедицией против племени мусталик, которое кочевало по караванному пути в Сирию, почему добиться его подчинения или поддержки было особенно ценно. Он женился на дочери вождя этого племени.
В 628 г. Мухаммед посчитал, что у него достаточно сил, чтобы без кровопролития войти в свой родной город. В этом не следует видеть военной экспедиции в ответ на ту, которая завершилась у рва, а, напротив, попытку установления мирных отношений, что стало возможным благодаря точному равновесию потерь с одной и с другой стороны, поскольку на семьдесят курайшитов, убитых при Бадре, приходилось семьдесят мусульман, павших при Ухуде, а количество погибших у Рва было ничтожно малым. Впрочем, почва была подготовлена разведкой общественного мнения и союзами с некоторыми влиятельными жителями Мекки. В феврале или марте сильный отряд численностью от тысячи четырехсот до тысячи шестисот человек выступил в поход, командование им взял на себя Пророк, объявив о своем намерении совершить умру, или небольшое паломничество. Воины шли без оружия, не считая мечей, а животные, предназначенные для жертвоприношения, были уже освящены. Несмотря на все предосторожности, мекканцы, безусловно, посчитав, что эти паломники движутся в слишком большом количестве, чтобы иметь мирные намерения, испугались и решили преградить им путь. Мухаммед остановился и направил Османа послом в Мекку. Спустя небольшое время и со скоростью, заставляющей думать, что дело не обошлось без самого Мухаммеда, в лагере пошли слухи о том, что Осман убит. Тогда все паломники собрались к Мухаммеду и под священным деревом коснулись его руки, поклявшись следовать за ним до самой смерти. Едва была принесена эта клятва, посланник возвратился целым и невредимым в сопровождении двух мекканских эмиссаров. Затем был подписан договор, по которому Мухаммед отказывался от паломничества в том году, но за это курайшиты обещали очистить город на три дня в следующем году, чтобы мусульмане могли совершить умру. Обе стороны обязались прекратить военные действия на определенное число лет, как принято считать, десять, и отказаться от грабежа и разбоя. В действительности Мухаммед продемонстрировал свою силу; он сумел не воспользоваться ею (неизвестно, стал бы он победителем?) и на равных провести переговоры с влиятельными мекканцами. Это был успех. Однако мусульмане помнили лишь об отказе от паломничества, ради которого они отправились в путь, и очень плохо встретили договор, который, как им казалось, символизировал их поражение. Чтобы удовлетворить их и в соответствии с уже хорошо отлаженной процедурой, Пророк предложил разочарованным пилигримам захватить богатый еврейский оазис Хайбар; его защитники сдались после долгой осады, в результате чего в собственности общины оказались обрабатываемые земли, а побежденные евреи сделались их арендаторами.
Летописцы сравнительно немногословны в вопросе о паломничестве Мухаммеда во главе двух тысяч человек согласно условиям договора. Представляется, что обе стороны тщательно избегали всякого повода для конфликта, и традиция относит именно к этому периоду запрет на употребление вина правоверными во избежание излишнего возбуждения. Пророк закрепил некоторые обрядовые детали и стал готовиться к своей последней женитьбе на двадцатишестилетней вдове, оказавшейся сводной сестрой Аль-Аббаса, влияние которого он хотел использовать в своих интересах, и родственницей Халида ибн Валида, самого знаменитого из курайшитских военачальников, бывшего одним из помощников Абу Суфйана при Ухуде. Этот блестящий воин принял ислам либо в этот же период, либо, что более вероятно, во время своего визита к новой супруге Пророка в Медину. По возвращении туда Мухаммед начал продвигаться на северо-запад с целью перерезать маршрут, по которому вдоль Красного моря следовали мекканские караваны. Он расширил свои переговоры с племенами, подготавливая тем самым обращение всей Аравии; наконец, предание повествует о том, как он направил письма к самым могущественным государям своего времени, к персидскому царю, к негусу, к наместнику Египта и даже к византийскому императору Ираклию, которые встречают мусульманского посланника с разумной осторожностью. В отличие от них, некоторые арабские вожди сирийской пустыни поступили с прибывшими к ним мусульманскими посланниками гораздо хуже. Возможно, как раз чтобы им отомстить, Мухаммед и послал трехтысячный корпус к сирийской границе. Им командовал Зайд ибн аль-Хариса, на случай гибели которого было назначено два заместителя. После успешных действий на границе Зайд неосмотрительно продвинулся к Муте, к югу от Мертвого моря, и натолкнулся на византийскую оборонительную армию, возможно, под командованием наместника Палестины III, а не лично Ираклия, как полагает предание. Эта же легенда дерзает утверждать, что врагов там было сто тысяч. Скорее всего, их было тысяч десять. Заид был убит вместе со своими двумя заместителями.
К счастью, в походе принимал участие Халид, который принял на себя командование. Он приказал своим частям маневрировать и безостановочно перемещал их, чтобы создать у византийцев впечатление, будто он получил подкрепление. Сражаясь, он разбил девять мечей, что побудило Пророка сказать о нем: «Меч из твоих мечей, о Аллах!» – и сумел отступить, не потеряв ни единого человека. Но мединцам отступления были не по вкусу, даже когда они представляли собой шедевры стратегии, и когда воины вошли город, их встретили презрением. Существует предание, которое даже обвиняет Халида в том, что он захватил командование подозрительным способом, а Уотт задается законным вопросом, каким образом потери при столкновении двух столь крупных сил могли ограничиться двумя офицерами высшего звена и дюжиной солдат. Через месяц была отправлена экспедиция, призванная отомстить за этот позор. Разумеется, очень важно отметить, что при первой же встрече с неарабскими войсками, численное преимущество которых в конечном счете ненамного превосходило перевес мекканцев в предыдущих сражениях, исламская армия потерпела поражение почти без боя. Однако не возбраняется думать, что этот не особенно удачный контакт с византийцами сделал свое дело, поскольку они стали недооценивать арабов, и в результате парадоксальным образом дал мусульманам еще один шанс.
В этот же самый период небольшие отряды осваивали путь между Хиджазом и севером. Они насаждали ислам и без труда привлекали бедуинов к идее мирного вхождения в Мекку без захвата добычи.
Вступлению в Мекку предшествовала долгая подготовка, разумно сочетавшая в себе военные операции, браки и дипломатию. Мухаммед женился не только на сводной сестре Аль-Аббаса, но и на дочери Абу Суфйана. Эти два влиятельных лица понимали, что последние успехи мусульман окончательно поставили под угрозу караванный путь. Следовательно, продолжать сопротивление исламу значило нанести торговле города непоправимый ущерб. С другой стороны, военачальника Абу Суфйана, несомненно, тревожило обращение в ислам его заместителя Халида и тот факт, что почти сразу же он был облечен высоким командованием. Он начал подумывать о том, чтобы стать военачальником, может быть, верховным военачальником у Пророка, и располагать армией, многочисленной и одновременно хорошо оснащенной. Оставалось сломить сопротивление непримиримых противников Мухаммеда, которых становилось все меньше и меньше. Очевидно, предание видит все в более мрачном свете, обвиняя мекканцев в нарушении мирного договора. Абу Суфйан отправился в Медину, по его словам, чтобы повидаться с дочерью, но, что более вероятно, чтобы обсудить с Мухаммедом условия его возвращения в Мекку. Тогда Мухаммед тайно подошел к городу и, чтобы запутать следы, отослал небольшой отряд в сторону Сирии; под его началом находилось самое меньшее десять тысяч человек, превосходно экипированных и дисциплинированных. Они вступили в Мекку с четырех сторон. Одна колонна, под командованием Халида, наткнулась на сопротивление, связанное, вероятно, с желанием курайшитов сохранить себе путь к отступлению в Ат-Таиф. Потери мусульман составили тринадцать человек убитыми, по одним источникам, и двадцать четыре – по другим, но, в любом случае, они ничтожны для столь крупной победы. Было заключено соглашение о помиловании. Не считая нескольких лиц, чьи преступления были слишком велики, чтобы оно могло на них распространяться, оно тщательно соблюдалось, и никаких грабежей не было. Мухаммед ограничился тем, что попросил богатых мекканцев ссудить его деньгами. В результате беднейшие из его воинов получили по пятьдесят дирхемов на брата. Мединцы беспокоились, вернется ли Пророк в их город; на самом же деле, даже заставив всех жителей принести торжественную присягу, Мухаммед не доверял этим новообращенным, среди которых было столько его ожесточенных противников, и потому остался у них лишь на пятнадцать или двадцать дней. Пришел час, когда были торжественно сокрушены триста семьдесят идолов Каабы, а мекканцам, согласно его тактике, пришлось принять участие в походах, официальной целью которых было покорение языческих племен в окрестностях Мекки или уничтожение их святилищ, а практическим результатом – получение всеми богатой добычи, ставшей цементом нового союза.
Предметом самой известной из этих стычек стал Ат-Таиф, хорошо укрепленный город на возвышенности, против которого Пророк таил злобу за то, что тот не принял его проповеди. Его жители, принадлежавшие к племени сакиф и издавна связанные с Меккой, отвернулись от нее в трудный момент, заключив союз с могущественным кочевым племенем хавазин. Совместно им удалось собрать армию в двадцать тысяч человек, встретившую мусульман в Хунайне. Едва не дрогнув перед лицом численного превосходства, Мухаммед с небольшим корпусом бывших переселенцев и ансаров стойко оборонялся. Главные силы мекканцев приободрились, и была одержана победа, видимым результатом которой стала добыча, исчислявшаяся во множестве голов скота. Осада Ат-Таифа оказалась менее удачной, и Мухаммед благоразумно отказался от ее продолжения, опасаясь критики и утомления новообращенных. Он завоевал их сердца путем дележа добычи.
Последние годы после возвращения в Медину были посвящены убеждению колеблющихся или лицемеров, которые находились всегда. Теперь уже вся Аравия приносила Пророку все более многочисленные изъявления покорности. Последнее паломничество в Мекку было обставлено с необычайной торжественностью. Боясь, чтобы его голос не оказался слишком слабым, Мухаммед поставил рядом с собой на священной скале Ас-Сафа муэдзина Билала, громко повторявшего каждое его слово. Он установил последние детали ритуала и предчувствует свой конец: «Люди, услышьте мои слова и обдумайте их, ибо я уже завершил свою жизнь…»
Вернувшись в Медину, он собрал мощную армию, задача которой – отомстить за битву при Муте. В ее состав входили Абу Бакр и Омар, но возглавил ее совсем молодой человек, девятнадцатилетний Усама. Его единственное достоинство заключалось в том, что он был сыном Зайда ибн Харисы, приемного сына Пророка, убитого при Муте. За два дня до смерти Мухаммед, уже не имея сил говорить, вручил этому молодому человеку свое знамя. Относительно смерти Пророка существуют различные предания. Мы остановимся на том, согласно которому он угас, положив голову на грудь своей любимой жены Аиши в «миг, когда утро вступило в свои права».
Мы потому так подробно остановились на жизни Мухаммеда, что, повторим, именно он дал исламу его главный шанс. Кроме того, не зная жизни Пророка или судя о ней сквозь призму тех искажений, которыми наделила ее христианская традиция, невозможно понять ни арабского менталитета, ни, в частности, того настроения, которое побудило благочестивого Абд-ар-Рахмана к нападению на монастырь Сен-Мартен де Тур. В глазах арабов мусульмане, павшие при Пуатье, еще и сегодня являются мучениками за веру. Здесь есть от чего прийти в замешательство, если задуматься о сопровождавших их вторжение грабежах, об их коварстве по отношению к неверным, о терпимости к евреям вперемешку с гонениями, и, наконец, об обычно рискованном в глазах европейца сочетании очень высокого понятия о едином Боге, заслуживающем любых жертв, начиная с жизни, с очень трезвым осознанием своей материальной выгоды, а также волчьим аппетитом к плотским наслаждениям. Все это сплавлено воедино в фигуре Мухаммеда, и не приходится удивляться тому, что все его арабские последователи берут его личность за образец для подражания.
После своей смерти, за сто лет до Пуатье, он оставил страну, которой было очень далеко до империи, и даже определить ее границы было очень трудно, так как само это понятие почти не имеет смысла в пустыне, когда речь идет о всегда ненадежной покорности кочевников. Можно сказать, что весь полуостров был объединен или что на нем были посеяны семена будущего объединения. Но у Пророка не было наследника мужского пола, и не хватило времени позаботиться о преемственности. Это был пробел, от которого исламу еще предстояло пострадать и от которого он страдает до сих пор. В значительной мере его восполнила сила, излучаемая Кораном и этой новой религией, абсолютно не понятой ее тогдашними противниками и потрясшей мир до основания.
