I. Ифрикия

Ибн Абд-аль-Хакам сообщает нам, что после нападения на Триполи в 643 г. Амр направил Омару следующее послание:

«Аллах сделал нас хозяевами Триполи, который находится всего в семи днях пути от Ифрикии; не желает ли Повелитель правоверных дозволить нам пойти на нее войной? Честь этого завоевания будет принадлежать ему, если Аллах дарует нам победу».

Омар ответил:

«Эта страна не должна называться Ифрикией; ее следует именовать эль-Моферреса-т-эль-Радера (далекий изменник); я запрещаю приближаться к ней и посылать туда экспедиции, пока я жив!»

Или по другой традиции: «Пока вода моих век увлажняет мои глаза».

После убийства Омара Ан-Нувайри рассказывает нам аналогичную историю. Халифом был избран Осман. Он назначил на место Амра в правительстве Египта человека, которому больше доверял, своего молочного брата Абд-Аллаха ибн Са'да, который во главе нескольких конных подразделений вскоре начал военные вылазки в Ифрикию, принесшие ему значительную добычу. Он поспешил известить об этом нового халифа. Тот начал строить планы вторжения в эту страну и обратился за советом по этому поводу к старым соратникам Мухаммеда. Все согласились с тем, что необходимо послать туда армию, только Абу-ль-А'вар-С'ад ибн Зайд заявил:

«Я слышал, как Омар ибн-Аль-Хаттаб говорил, что, пока в его глазах есть слезы, ни один мусульманин не отправится в поход в эту страну; и я никогда не посоветую сделать шаг, который будет противоречить воле этого халифа».

Как бы ни были прикрашены эти различные версии, они передают официальное решение Омара отказаться от попыток завоевания Ифрикии. Осману, который, разумеется, не был человеком того же масштаба, что и его предшественник (хотя те, кто упрекает его за любовь к роскоши и щедрость к родственникам, без сомнения, стремились обвинить его во всех грехах, чтобы оправдать его убийство), тем не менее принадлежит та заслуга, что он, невзирая на столькие предостережения, решился на авантюру, доведшую ислам до самой Испании, а потом за Пиренеи. Этот знаменитый набег, который арабские историки украшают чудесными или романтическими подробностями, вероятно, следует отнести к 647 г. Патриций Григорий (которого арабские историки называют Джирджиром) осознал опасность. От Византии его отдалили религиозные разногласия. Поэтому, чтобы предотвратить угрозу, он обратился к берберским племенам, обеспечившим его армией, которую мусульманская традиция, безусловно, преувеличивает, заявляя, что ее численность достигала двадцати тысяч воинов. Что же касается мусульман, то их, без сомнения, было очень много, поскольку сам Осман объявил священную войну и поставил своему брату тысячу верблюдов в качестве верховых животных для самых бедных, а также лошадей. Но при этом речь идет о достаточно мобильном войске, призванном захватить богатую добычу, а не оккупировать завоеванную страну; после присоединения сил Ибн Са'да количество воинов должно было достигать двадцати тысяч.

Опорной базой Григория была крепость Субайтала на юге Туниса. И посреди равнины, простирающейся у стен этого города, после некоторой заминки перед началом сражения, либо с целью лучше изучить своего противника, либо по причине численной диспропорции, Ибн Са'д одержал блестящую победу. В ходе битвы сам Григорий был убит, как говорят, рукой Ибн аз-Зубайра, который сам описал свой подвиг следующим образом: когда Ибн Са'д удалился в свой шатер, чтобы отдохнуть, убедившись в подавляющем превосходстве окружившего его неприятеля, Ибн аз-Зубайр заметил, что существует возможность внезапно напасть на Григория, который держался позади своей армии верхом на серой лошади в сопровождении двух юных девушек, защищавших его от солнца павлиньими перьями. Тогда Ибн аз-Зубайр проник в шатер своего начальника, несмотря на противодействие камергера, охранявшего вход, попросил дать ему несколько всадников и помешать врагам нанести им удар в спину, прорвался сквозь вражеские ряды, бросился на Джирджира (Григория) и, невзирая на сопротивление его амазонок, отрубил ему голову и водрузил ее на острие своего копья. Сами арабские историки ставят под сомнение истинность этого подвига, описание которого мы почерпнули из Книги Песен (Китаб эль-Агхани).

Тем не менее достоинство этой версии в том, что она объясняет внезапное поражение Григория, гибель которого деморализовала его войска. Странное присутствие двух женщин, обмахивающих Джирджира павлиньими перьями, породило легенду о его дочери Йамине, ездящей верхом под зонтом из павлиньих перьев или внезапно появляющейся без покрывала на вершине башни, причем ее руку вместе с сотней тысяч динаров отец обещает тому, кто убьет Ибн Са'да. Согласно некоторым традициям мы снова встречаемся с Йаминой, захваченной в плен и спасшейся от рабства, только бросившись наземь со своего верблюда и сломав шею. Как замечает Э.-Ф. Готье, не важно, что Йамина, вероятно, никогда не существовала. Можно представить себе многих других женщин, принадлежавших к особенно утонченной византийской аристократии, которые в этот день сделались пленницами и после дележа попали в руки полудикарей. Именно их трагическую судьбу стремился отобразить арабский сказитель.

Разграбление Субайталы и набег на юг Византии принесли значительный доход, который и являлся целью экспедиции. Кроме того, Ибн Са'д мог опасаться контрнаступления с севера, крепости которого оставались для него неприступными за отсутствием осадного материала и сил, достаточных для их захвата. Именно поэтому он охотно принял колоссальную компенсацию, предложенную византийцами за то, чтобы он покинул Бизацену и вернулся в Египет со всеми своими сокровищами. Эта военная акция длилась не больше года, и Византия не потеряла ни пяди подвластной ей территории. Тем не менее из этой войны она вышла очень ослабленной. На юге, разоренном и обезлюдевшем, из-под контроля Карфагена вышли берберские племена. Смерть патриция воскресила старые распри Арабы с удивлением обнаружили, что очень сильную на вид греческую армию можно победить, и это приносит сказочную добычу. Однако убийство Османа снова поставило все под вопрос и подарило Ифрикии семнадцать лет передышки, в то время как Египет, в значительной степени повинный в этом событии, принял активное участие в последовавших гражданских войнах.

Тем не менее Византия не использовала своего шанса. Она слишком давно не знала покоя даже на море, там, где ее первенство было общепризнанным. Дело в том, что арабы обзавелись флотом, в пробных ударах которого уже чувствовалась рука мастера. В 649 г. арабская эскадра заняла Кипр, в 654 г. разграбила Родос, в 655 г. нанесла греческим эскадрам, находившимся под личным командованием императора Константа II, достопамятное поражение у берегов Ликии. Кроме того, Констант II совершил оплошность, не воспользовавшись смертью Григория, чтобы восстановить свою власть над Африкой. Объявив в своем эдикте жесткие санкции против всех тех, кто не будет хранить верность древним символам, он окончательно оттолкнул от себя ортодоксальных христиан Африки, так что узурпатор, Геннадий, мог в течение нескольких лет сохранять независимость своего княжества, не стесняясь заключать союзы с мусульманами в ходе борьбы со своим соперником, которого поддерживал император. Когда же, наконец, этот последний снова сделался хозяином византийских владений в Северной Африке, в его руках оказались лишь клочки экзархата, и ему даже пришлось отказаться от крепостей первой линии обороны и ограничиться защитой одного Центрального Туниса.

Когда в 660 г., несмотря на все свои военные победы, Али, менее удачливый в дипломатии, чем на войне, позволил сместить себя Муавии, ловкому наместнику Сирии, который, в свою очередь, объявил себя халифом, основав династию Омейядов, у него оставалось немало возможностей победить и насадить свою власть, а исламу еще предстояло пережить долгие годы нескончаемой борьбы. Однако, претерпев решительное видоизменение, ислам все же встал на путь к новому равновесию. Первые халифы желали быть продолжателями Мухаммеда, в управлении они опирались на его соратников и правоверных, на Медину, Мекку, Аравию и кочевников Муавия помнил о том, что он является наместником Сирии и именно сирийцам обязан своим халифатом. Отныне центром мусульманского мира сделался Дамаск, а священные города, откуда прозвучала проповедь, тщетно бунтовали, желая сохранить свое первенство Муавия пользовался поддержкой арабов племени калб, из которого он выбрал себе жену, однако они считали себя выходцами из Йемена и противостояли племени кайс, которое связывало себя с севером и центральной частью полуострова. Управленческий аппарат оставался византийским, и халиф сохранил императорскую канцелярию, диван состоял из сирийцев, еще остававшихся по большей части христианами, они же занимали высшие государственные посты. В официальных регистрах по-прежнему употреблялся исключительно греческий язык, в ожидании того момента, когда, как мы уже видели, обратившиеся в ислам греки подарят арабам их диакритические знаки, синтаксис и грамматику. Деньги по-прежнему несли на себе изображение византийского креста. Наконец, проявив большую изобретательность, Муавия вынудил досрочно выбрать ему преемника еще при жизни, им стал один из его сыновей, тем самым он установил принцип наследственной власти, который часто оспаривался, но на протяжении первого двадцатипятилетнего периода принес бразды правления его прямым потомкам, а затем боковой ветви. Таким образом, повелитель правоверных стал арабским царем, василевсом, очень похожим на того, которого он заменил в этой византийской провинции.

К – А Жюлиан полагает, что все написанное арабскими историками о нападениях на берберов между 660 и 663 гг. следует воспринимать с осторожностью. В 665 г Муавия ибн Худайдж, старый вождь омейядской партии Египта, получил от халифа приказ вторгнуться в Бизацену. Он разбил византийскую армию, высадившуюся в Хадрумете, и завладел крепостью Джалула, что, должно быть, выглядело как чудо, так как арабские историки выдумывают, что либо крепостная стена неожиданно рухнула в тот момент, когда обескураженные арабы уже готовы были снять осаду, либо Бог открыл город, «не послав на штурм ни лошадей, ни людей». Во всяком случае, добыча была большой. Однако следовало дождаться Окбы, чтобы увидеть его блестящие набеги, закончившиеся окончательным завоеванием страны. В 670 г. он остановился в сердце Бизацены в полупустынной долине, которую предание рисует нам полной кустов и ползучих растений, служивших убежищем хищным животным и совам. Он вскричал громким голосом: «Обитатели этой долины! Удалитесь, и да сделает вас Аллах милосердными! Мы собираемся здесь остаться!». Он повторял это объявление три дня подряд, и все дикие животные покинули это место, так что в течение следующих сорока лет: «в Ифрикии нельзя было встретить ни змеи, ни скорпиона, даже если бы кто-то предложил тысячу динаров за поимку хотя бы одного», затем он изгнал с этой территории населявших ее людей, разделил ее на наделы, призвал туда жителей города, ранее построенного Муавией ибн Худаиджем, и, воткнув в землю свое копье, воскликнул: «Вот ваш кайруван!». Жюлиен сообщает о том, что, согласно традиции Ан-Нувайри, Окба объявил: «Я собираюсь построить город, который будет служить плацдармом (Кайруван) ислама до конца времен». Мы не находим этой фразы в издании Слейна, где нас, напротив, поражает настойчивость, с которой он подчеркивает не военное, а религиозное предназначение города. По этой версии, первой там была построена мечеть, а когда возникло разногласие по поводу киблы (направления молитвы), воткнутое в землю копье указало правильную ориентацию. Как бы то ни было, хотя некоторые арабские историки упорно воспевают прежде всего религиозную и интеллектуальную столицу, которой Кайруван стал гораздо позже, в то время как другие держат в уме образ крепости и пакгауза, которым он, вероятнее всего, был первоначально, все они прекрасно понимают значение его основания.

Как и в случае предыдущих завоеваний, здесь мы встречаемся одновременно с недоверчивостью арабов по отношению к построенным до них городам и с их стремлением селиться общиной, которая может быстро мобилизовать свои силы, либо для обороны, либо для нападения. Кайруван охранял маршрут из Египта от византийцев и был построен напротив Авреса для защиты берберов, которые стали его самыми непримиримыми противниками. Тем не менее Ифрикия не сделалась самостоятельной провинцией и сохранила зависимость от Египта. По неясным причинам Окба неожиданно был снят со своего поста и попал в такую опалу, что его преемник Абу'ль-Мухаджир, раб или вольноотпущенник наместника Египта, которого последний назначил повелителем Ифрикии, заковал его в цепи и, согласно Ан-Нувайри, грозился уничтожить Кайруван и основать на его месте свой город. Предотвратило эту катастрофу вмешательство самого халифа. На самом деле, политика Абу'ль-Мухаджира, состоявшая в переговорах с берберскими племенами с целью заручиться их поддержкой против Византии, Жюлиану представляется, в конечном счете, такой же плодотворной, как и гораздо более жесткие действия его предшественника. Впрочем, она не исключала военных побед, поскольку именно Абу'ль-Мухаджир взял в плен знаменитого Кусайлу, князя Аураба. По смерти Муавии, его сыну Йазиду нелегко досталось его наследство, халифат, потому что ему, как и его преемникам, пришлось бороться с противниками, провозгласившими себя халифами, которых поддерживала Медина. Однако он восстановил Окбу на его командном посту, и тот без промедления предпринял масштабный поход на Магриб, относительно которого некоторые полагают, что его реальность вызывает сомнения, столькими чудесными элементами расцветила его традиция, сделав его менее правдоподобным. Окба влачит за собой Абу'ль-Мухаджира и Кусайлу в оковах, освобождает крепости к северу от Авреса, сминает туземные войска, пользующиеся поддержкой греческих элементов, обозначенных в текстах как «руми», в Багхаи, Ламбезе, затем в Тиарете и, быть может, даже в Танжере, где, по версии Ан-Нувайри, он встречает руми по имени Юлиан, которого расспрашивает относительно Испанского моря, и, узнав о том, что оно хорошо охраняется, говорит: «Укажи мне, где найти вождей Рума и берберов». – «Что касается Рума, – отвечал Юлиан, – ты оставил их позади, перед тобой – берберы со своей конницей, сколько их – одному Богу известно». Они останавливаются в Суз-эль-Адне, и грек уточняет, что это люди, не имеющие религии, пожирающие трупы и пьющие кровь своего скота, которые не верят в Бога и даже ничего о нем не знают. Невзирая на эти не слишком обнадеживающие предостережения, Окба вторгается на юг, совершает массовое избиение берберов, захватывает несколько красивых женщин, которых можно дорого продать. Наконец, он достигает Атлантического океана и выезжает в воду по грудь лошади Затем он воздевает руку и восклицает: «Господь! Если это море не остановит меня, я пойду в дальние страны и в царство Зу-ль-Карнайна, сражаясь за твою религию и убивая тех, кто не уверует в тебя или будет чтить других, отличных от тебя богов». Абд аль-Хакам изображает нам его в этой же ситуации, но вкладывает в его уста более простую речь: «Аллах! Клянусь тебе перед свидетелями, я не могу идти дальше, но если ты найдешь для меня дорогу, я продолжу свой путь».

Карта 2

Этапы завоевания Магриба (VII и VIII вв.)

Увы! Без сомнения, мы должны отвергнуть эту прекрасную картину, которая так замечательно предвосхищает будущее завоевание Испании. Безжалостная историческая критика подметила, что Танжер появляется только в более поздних традициях, Абд аль-Хакам упоминает лишь о Сузе, географическое положение которого для арабов чрезвычайно туманно, и Р. Бруншвиг пишет: «Если этот рейд Окбы можно рассматривать как подлинный, то, в ожидании доказательств обратного, разумно будет ограничить его Центральным Алжиром; возможно, он достиг еще современной Орании и долины Шелифа».

Выдумана она или нет, но эта блестящая экспедиция закончилась катастрофой, подлинность которой неоспорима. Кусайле удалось бежать. С помощью византийцев, которые более не располагали достаточными силами, но продолжали играть политическую роль в стране, он собрал значительную коалицию берберских племен и, возглавив их, следил за отступлением Окбы. Тот проявил неблагоразумие, расчленив свою армию, если только она не распалась сама в результате споров по поводу раздела добычи. Ее распад произошел в Тобне. Арабский военачальник сохранил под своим командованием лишь небольшой эскадрон, с которым двигался по маршруту, проходившему к югу от Авреса. Он был окружен на границе пустыни у современной Тахудхи и уничтожен вместе со своими тремя сотнями всадников. Его тело покоится в мечети оазиса, носящего его имя, в пяти километрах к югу от места его убийства. Арабам пришлось отказаться от всех своих завоеваний дальше Барки. Кусайла вошел в Кайруван как победитель и, таким образом, утвердился в качестве непререкаемого вождя берберов, которые, уже обратившись, стремились отказаться от ислама (в одном известном тексте Ибн Хальдун отмечает, что за шестьдесят два года они отрекались от него до двенадцати раз). Вероломная Ифрикия, похоже, оправдала недоверие Омара в свой адрес, и ей предстояло еще долгое время сохранять независимость, так как ислам по-прежнему раздирали гражданские войны. По кровавой традиции, халиф Йазид был убит, его сын Муавия II умер от чумы. У него не осталось брата, которому бы позволял править его возраст, и выбор с трудом остановили на имени одного из его дядьев, Мерване, который после года благоразумного правления передал своему сыну немного более устойчивую власть. Этот последний Абд-аль-Малик в течение двадцати лет осуществлял результативное управление, за время которого восстановил могущество ислама. Однако другой халиф, его соперник Абдаллах ибн аз-Зубайр крепко удерживал Хиджаз и Мекку, в то время как его брат Мусаб представлял его в Басре и правил Ираком от его лица. Сначала Абд-аль-Малик воспользовался периодом передышки, чтобы поручить Зубайру ибн Кайсу мощную армию, призванную отомстить за гибель Окбы. Кусайла, предупрежденный о его приближении, покинул Кайруван, и столкновение произошло в Мемсе. Оно было ужасным, и обе стороны понесли огромные потери; однако день закончился гибелью Кусайлы и большого числа его сторонников. Однако обстоятельства, о которых Ан-Нувайри рассказывает, что они странным образом напоминают историю Окбы, сделали этот успех ненадежным. Вместо того чтобы прочно закрепиться в Кайруване, Зубайр оставил там, как и в Барке, лишь небольшой гарнизон и отправился в Ифрикию. В его отсутствие и благодаря своему флоту на Сицилии византийцы вернули себе Барку. Зубайр был убит вместе со всеми своими сподвижниками, когда в 686 г. попытался отвоевать этот город. В 687 г., после отправки туда небольшой армии, которая была разбита, Абд-аль-Малик бросил все свои силы на Ирак. В 691 г. он встретился с Мусабом в Маскине, убил его и вернул себе эту провинцию. В 692 г. он справился и с Ибн аз-Зубайром, получив отныне возможность для энергичных действий в Ифрикии, где в 695 г. Хасан взял приступом Карфаген, вызвав бурю эмоций в Константинополе, а император Леонтий снарядил флот, которому удалось вернуть город. В этот момент на сцене появляется необычайный персонаж периода берберского владычества, Кахина, то есть пророчица, собственное имя которой неизвестно (Дамйя, Дихйя?). Ибн Хальдун утверждает, что она следовала иудаизму, как и члены ее племени. Э.-Ф. Готье полагает, что она прибрела свое влияние после смерти Кусайлы. Византийцы, которые до сих пор играли лишь роль союзников берберов в их обороне, воспользовались уходом арабов и соперничеством между берберскими племенами, чтобы попытаться восстановить свое владычество в Бизацене. С падением Кусайлы его племя, аураба, которое было оседлым, с цивилизацией и религией, сближавшей его с греками, утратило свое влияние, и его место заняли джерауа, преобладавшие в восточном Авресе. Теперь мы имеем дело не с беране, а с ботрами, зенатами. Это уже не христиане или люди, близкие к христианству, а евреи, кочевники верхом на верблюдах, вторгшиеся в Магриб, ничто, ни интересы, ни идеи, не связывало их с древними традициями, выразителем которых была Византия. Они были глубоко чужды древней Африке и по своей истории, и по образу жизни. Во главе с Кахиной они грозили неизбежной войной, не стесняясь прибегать к практике выжженной земли. В результате они восстановили против себя горожан и земледельцев, как греков, так и местных жителей; при этом иногда происходили настоящие перевороты в союзнических отношениях, и византийцы начинали желать арабам победы в борьбе с ними. Без сомнения, это объяснение, предложенное Готье, носит слишком систематический характер, что вызывает критику со стороны Марсэ. Тем не менее в своих основных чертах оно остается правдоподобным и замечательным образом учитывает приливы и отливы арабской экспансии, в соответствии с которыми над берберами доминировали оседлые племена или кочевники. И в этом случае арабским историкам необходимо следовать с осторожностью. Тем не менее не вызывает сомнения то, что Кахина восстановила берберский союз и разгромила мусульман на берегах Мескианы между Айн-Бейдой и Тебессой, заключив в темницу нескольких сподвижников Хасана, с которыми, согласно Ан-Нувайри, она обходилась любезно и отпустила всех, кроме Халеда и ибн Йазида, которого усыновила; впоследствии он завел секретную переписку с Хасаном, держа его в курсе всех шагов своей приемной матери. Вследствие этого поражения Хасан покинул Ифрикию, и судьба забросила его в Триполитанию.

Карта 3

Завоевания ислама до падения Омейядов

Именно тогда, согласно Ан-Нувайри, Кахина, убежденная, что арабы вторгаются в страну с единственной целью захвата городов, золота и серебра, послала своих сподвижников на уничтожение городов, разрушение замков, рубку деревьев и изъятие имущества жителей, считая, что для выживания население нуждается лишь в полях для обработки и выпаса. Здесь, как кажется, арабский историк подтверждает версию о том, что племена, находившиеся под ее контролем, были кочевыми. Однако его утверждение о том, что эти приказы были отданы в тот момент, когда Кахина узнала о том, что Хасан, получив от Абд-аль-Малика подкрепление и средства, снова вторгся в Ифрикию, представляется маловероятным, так как осуществление подобных разрушений требовало определенного времени. Можно предположить, что, напротив, эта политика выжженной земли была непосредственным следствием победы Кахины, и, возможно, за этим скрывалось стремление ее племен к преднамеренному грабежу и необходимость мириться с ним, закрывая на многое глаза. Равным образом, возможно и то, что романтический анекдот о тайном гонце, осуществлявшем связь между приемным сыном Кахины и Хасаном, опирается на реальный факт – последний был очень хорошо информирован о положении неприятеля, причем сведения поступали не из единственного источника, а благодаря множеству связей с людьми, обманутых или разоренных кочевниками. В мусульманской традиции подготовка к войне всегда подразумевала стремление расколоть врага изнутри, используя неизбежные разногласия, с помощью секретных сделок, и пример тому дает сам Пророк. С другой стороны, трудно поверить, чтобы Хасан, потерпевший столь сокрушительное поражение в первый раз, оказался до того неосторожным, что решился вновь пытать счастья в этой вероломной стране, западни которой он изучил на собственном опыте, если бы только он не был уверен в сочувствии со стороны населения. Более того, было бы странно, если бы он выбрал крепость Карфаген в качестве своей первой цели, не зная об отсутствии там гарнизона Он взял город приступом в 698 г. и действительно нашел там лишь нескольких «руми», бедственное положение которых было таково, что к смене хозяев они отнеслись с полным безразличием. Вскоре Хасан заложил в глубине залива новый город, обладавший тем преимуществом, что его было легко оборонять от нападения флота, пришедшего из открытого моря. Это подтверждает одновременно желание мусульман потягаться с Византией за владычество на море и законные опасения, связанные с пониманием того, что ее опыт в этой области далеко превосходил их собственный. Имея своей отправной точкой мощный тунисский арсенал, арабские эскадры двигались от успеха к успеху, и грекам удалось сохранить лишь Септем (Сеуту), кое-какие осколки Мавритании II и Тингитании, Майорку, Минорку и несколько испанских городов. Ислам получил над Средиземноморьем власть, которая в течение веков не ставилась под сомнение. Это факт, значение которого мы не вправе недооценивать, как это прекрасно понимал Анри Пиренн. В 702 г. Византия практически оказалась вне игры, и Абд-аль-Малик, успешно подавив последнее восстание, направил к Хасану мощную армию; Кахине, утратившей популярность из-за разрушений, которые она повсюду оставляла на своем пути, и располагавшей менее многочисленным личным составом, было практически ничего ей противопоставить. Прорицательница предвидела свое поражение; при приближении арабских авангардов она призвала двух своих сыновей и Халида ибн Йазида и возвестила им, что будет убита, им же велела отправиться к Хасану и умолять его о помиловании. Мусульманский военачальник встретил перебежчиков благосклонно, поместил обоих юношей под защиту одного из своих офицеров, а Халиду приказал галопом скакать прочь. И снова, невзирая на свое превосходство, арабы чуть было не дрогнули перед берберами, «и бойня была такая, что каждый ожидал своей гибели». Кахину догнали и убили, когда она мчалась мимо колодцев, позже названных Вир эль-Кахина. Ее смерть олицетворяла собой окончание эпохи героической обороны. Берберы попросили у Хасана пощады, и он согласился, потребовав предоставить ему взамен союзное войско численностью в двенадцать тысяч человек, во главе которого были поставлены два сына Кахины. Старая владычица была разбита окончательно и безнадежно. Она, как от бесчестья, отказалась от мысли уступить территорию неприятелю или сдаться; своих сыновей она, напротив, попросила сдаться и заранее согласилась видеть их на службе у тех, кто собирался ее убить. Для европейца такое поведение удивительно и даже противоречиво. Э.-Ф. Готье напоминает, что у нас есть и более недавние примеры. В середине XX в. Мухаммед начал с того, что одержал победу над французскими войсками. Затем удача от него ускользнула. Поняв, что партия проиграна, он также приказал своим сыновьям сдаться победителю, и в будущем они на французской стороне приняли участие в решающей битве, в которой их отец был убит. Дело в том, что, по мнению Готье, сегодня берберы, как и в VII в., не имеют понятия Родины. Единственное, ради чего они готовы отдать жизнь, это их клан, или семья. Кахина не могла сдаться, не покрыв себя позором, но в отношении ее сыновей дело обстояло иначе. Невзирая на поражение, клан благодаря им был спасен: «Идите, – сказала она своим сыновьям, – и через вас берберы сохранят некоторую силу». Даже если эта фраза измышлена арабским историком, в ней нет ничего неправдоподобного. Тем не менее эта сдача впервые гарантировала арабам прочное укоренение в Ифрикии и уже тогда предвозвестила тот момент, когда берберы станут главной ударной силой ислама, в частности, в ходе завоевания Испании. Радушно принимая своих противников, чтобы сделать их своими военачальниками и даже, согласно Ибн Хальдуну, поручить одному из братьев верховное командование полностью побежденным племенем, а второго сделать наместником в горах Авреса, Хасан проявил выдающийся политический реализм, который прекрасно дополняет его военные таланты. Тем не менее он не получил достойной награды, поскольку по возвращении в Кайруван и после попытки наладить упорядоченную налоговую систему он подпал под подозрение, и на месте правителя Ифрикии, отныне независимой от Египта, его сменил Муса ибн Нусайр. Арабские историки расходятся во мнениях по поводу даты этого события. Наиболее приемлемым вариантом выглядит 705 год. Не сообщая других подробностей, Ибн Абд аль-Хакам говорит нам, что «Муса полностью подчинил Магриб» и переправил значительную добычу халифу, которого этот жест успокоил. Его сын Мерван захватил сто тысяч пленников, другой сын – столько же, а пятина повелителя правоверных составила двадцать тысяч человек. Ан-Нувайри дополняет эти сомнительные и, вероятнее всего, сильно преувеличенные цифры. Ссылаясь на Аль-Лейса ибн Са'да, он заявляет, что положенная по закону пятина достигала шестидесяти тысяч пленников – вещь, неслыханная за всю историю существования ислама. Ибн Хальдун рассказывает, что Муса послал своего сына Абдаллаха войной на остров Майорку, где тот, по его словам, захватил множество пленников и богатую добычу. Сам Муса покорил Деру и послал своего сына в Суз. Берберы покорились, племена представили Мусе заложников, которых он поселил в Танжере. Возможно, что в данном случае ближе всего к истине Ибн Хальдун. Как и его предшественник, успех которого он развил, Муса сочетает блестящие военные экспедиции, доходящие до Танжера, хотя ему так и не удается завоевать Септем (Сеуту), и моральное воздействие на различные племена, в основном поклонявшиеся природным силам, но иногда христианские или иудейские, которым он навязывал ислам.

Наконец, он добрался туда, где Окба, как нам рисуют его предания, направил своего коня в море, и давняя мечта арабского вождя стала исполнимой.

 

II. Аль-Андалус

Тридцатого апреля 711 г. некий граф Юлиан принимал в качестве гостей в своем замке, развалины которого можно до сих пор видеть в окрестностях Альгесираса, тех, кто собирался покорить Испанию.

Этот человек – достаточно загадочный персонаж; по поводу его происхождения и личности выдвинуто множество гипотез. Был ли он одним из высших сановников королевства вестготов? Или, может быть, берберским вождем племени гумара, как утверждает историк Кодера? Арабские хроники называют его именем Юлиан. Мы даже не уверены в точности этого патронима, поскольку тот же Кодера старается доказать, что его звали Урбан или Олбан.

«Кажется, что проще и разумнее всего, – пишет Леви-Провансаль, – отождествить его с экзархом византийского населенного пункта Септем (Сеуту), который после окончательного разгрома Карфагена в 698 г. еще несколько лет оставался последним владением константинопольского императора».

Карта 4

Южная оконечность Испании

Этот человек убедил арабов вторгнуться в Испанию, куда он обещал их пропустить, безусловно, потому что Юлиан, присоединившийся к делу сыновей Витицы, питал непримиримую ненависть к Родериху, новому королю готов, отнявшему у них престол. Для мусульман он явился орудием благосклонной судьбы, но другие, более веские обстоятельства обеспечили арабам хорошие виды на будущее. Менталитет вестготов, которые занимали полуостров с V в., изменился. Продолжительный период мира ослабил их мужество и лишил их привычки воевать с внешними врагами. Готы утратили тот дух северных воинов, который переполнял их при звуке воинственного клича. Смягчившись, несомненно, под влиянием христианства, они забыли, как некогда пьянила их кровь и разрушение. Их военная доблесть померкла до такой степени, что честь и безопасность стали им одинаково безразличны. Теперь они никогда не прислушивались к зову родины в минуту опасности. Впрочем, как могли ответить на него они, угнетаемые магнатами и сбитые с толку страхом перед гражданскими войнами, не сулившими им никакой выгоды?

Утратив национальную гордость, военное мужество, они стали беспомощной жертвой энтузиазма арабов. Это моральное различие между двумя главными враждебными силами не оставляет никакого сомнения по поводу исхода предстоящей борьбы. Тем более что власть короля Испании расшатывала влиятельная клика оппозиционно настроенных сеньоров Витица, прежний государь, изнемог под нажимом двойственной коалиции духовенства и знати. В 709 г. его место на троне занял Родерих, и, против всех ожиданий, разразилась беспощадная война между его сторонниками и приверженцами сыновей Витицы, которых поддерживал и таинственный граф Юлиан. Нет сомнения в том, что этот последний, желая усилить эту оппозицию, начал искать союза с арабами. В противном же случае, если следовать традиционной мусульманской версии, причины его вмешательства окажутся романтическими. Вся испано-христианская литературы усвоила эту легенду, которую нам следует воспринимать с величайшим недоверием.

Рассказы на этот сюжет многочисленны; в нашем изложении мы можем следовать Фернандесу Гуэрре, или Пидалю Менендесу, или еще некоторым поэмам романсеро. Эти повествования, обычно очень поздние, сообщают читателю почти одну и ту же историю.

У графа Юлиана была дочь, которую, как полагают, звали Флоринда, или, если следовать двум хроникам 1344 и 1430 гг., Алакаба, то есть Каба. Происхождение этого позорного прозвища никак не объясняется, а по-арабски «кава» означает «проститутка». Согласно обычаю, Флоринда была отправлена ко двору в Толедо, чтобы получить там образование, приличествующее ее положению. Тогда, по воле злого рока, Родерих увидел, как она купалась в Таге. Восхищенный король потребовал ее благосклонности, надо полагать, весьма грубо, потому что молодая девушка, отнюдь не почувствовав себя польщенной, была оскорблена.

Узнав об этом, Юлиан привез Флоринду обратно в Сеуту и стал вынашивать план мести.

Очень скоро Родерих, забывший об этом, очевидно, заурядном инциденте, попросил у графа ястребов и соколов для охоты на лань. «Скажи своему господину, – передал в ответ Юлиан, – что я пришлю ему такую хищную птицу, какой он никогда не видел».

На самом деле, он принял свое решение. Согласно арабским хроникам, он тогда предпринял долгое путешествие в Ифрикию, чтобы встретиться с Мусой ибн Нусайром, которого он убедил в легкости и своевременности возможного завоевания Испании. Поманив его колоссальными прибылями, он обещал ему ощутимую помощь в случае, если он решится на переправу через море. Воодушевление Окбы после его победоносного рейда к берегу океана, того Окбы, который вскричал, посылая своего коня прямо в пучину волн: «Бог Мухаммеда! Если волны не остановят меня, я донесу славу твоего имени далеко за пределы этого мира», не могло остаться без награды.

Тем не менее арабы еще колебались. При прошлых попытках высадки они потерпели два поражения на море, будучи менее опытными мореплавателями, чем готы. Первая экспедиция стоила им семидесяти двух судов и немалого количества людей. В 709 г. последовала другая попытка, оказавшаяся столь же безуспешной. Поэтому-то халиф Дамаска с чрезвычайной осторожностью посоветовал Мусе не доверять предателям и направил ему это рассудительное послание: «Пошли малочисленные отряды разведать силы Испании, но остерегайся подвергать правоверных неизвестным опасностям».

Это сдержанные слова развязали самое головокружительное завоевание арабского мира. Для того чтобы захватить весь полуостров, оказалось достаточно одного великого года. Во время рамадана 91 г. по Хиджре триста человек пехотинцев и сто всадников под командованием бербера Тарифа ибн Маллука сели на четыре судна, принадлежавшие графу Юлиану. Они преодолели Геркулесовы столпы, чтобы высадиться в месте, где впоследствии мавры построили Тарифу, названную так в память о Тарифе. И с этого плацдарма маленькое войско, захватившее прибрежную полосу, в течение нескольких недель отправлялось в успешные набеги. Тариф вернулся в Танжер с лодками, полными соблазнительных пленниц, золота и добычи, чтобы принести Мусе эти образчики испанских богатств. И арабские хроники приписывают прорицателям следующие слова: «Аллах велик, и Мухаммед, его пророк, избрал тебя, о Муса, чтобы принести священную войну в Испанию и обратить неверных». Таким образом, отпали последние сомнения Мусы ибн Нусайра, и он отдал приказ о начале собственно экспедиции. Руководил ею наместник Танжера Тарик ибн Зийяд, вольноотпущенник Мусы. Кое-кто называет его бербером, но некоторые историки называют его персом. В ходе этой операции граф Юлиан помогал в качестве политического советника. Зафрахтованный маленький флот сновал с одного берега на другой и высаживал мусульманские войска, которые сразу же закрепились на склоне горы Калпе, будущего Гибралтара, название которого является английским искажением арабского Джебель аль-Тарик, «гора Тарика». Момент был в высшей степени благоприятным для того, чтобы это предприятие увенчалось успехом: Родерих был занят на севере своего королевства. Арабские войска были не особенно крупными, хотя мы вправе подозревать мусульманских хронистов в произвольном приуменьшении их численности.

Принято считать, что в них было семь тысяч берберов и очень мало чистокровных арабов. Кроме того, Тарик доставил из Африки несколько тысяч лошадей, после чего, как нас уверяют, сжег свои корабли, чтобы поднять боевой дух своих воинов. Более вероятным кажется, что он их отослал обратно. «Во имя Аллаха, – сказал он, – пойдем вперед; перед нами враг, позади – море».

Застигнутый врасплох этой высадкой, Теодомир, которому король поручил оборону Андалузии, решил обратиться к Родериху за помощью против захватчиков, «прибывших, – написал он, – неизвестно откуда, с небес или с земли», численность которых постоянно росла.

Но Тарик уже захватил город Катейя, расположенный на берегу Гибралтарского пролива; затем, взяв чуть западнее, он организовал себе плацдарм. Он создал базу, способную служить убежищем на случай краха. Граф Юлиан обеспечил защиту этой позиции, расположение которой можно точно установить, поскольку позднее на этом месте был построен Альгесирас.

Пока Родерих готовился к отпору, Тарик запросил и получил из Африки подкрепление из пяти тысяч берберов. В результате под его командованием оказалась приблизительно двенадцатитысячная армия. Продолжая осторожно двигаться на запад, он встретился с войском Родериха в Хересе на берегах р. Гвадалете. Королю вестготов приписывают армию численностью в девяносто тысяч человек, но эта цифра явно завышена. Войска столкнулись 19 июля 711 г. (28 рамадана 92). Судьба всей страны была решена этой единственной битвой, и нельзя удержаться от ее сравнения с битвой при Пуатье.

Исход этого столкновения был предрешен. С одной стороны, король, привыкший к неге и роскоши, окруженный великолепно вооруженной знатью. Седилло в общих чертах рисует нам его портрет: «Блеск его одеяния, сверкающего золотом, его повозки, выложенной слоновой костью, его седла, усыпанного драгоценными камнями, затмевает железо, которое одно в этот момент имеет цену». Что же до его солдат, отупевших рабов, то они сражались с большой неохотой. У его неприятелядело обстояло совсем иначе умелый вождь, привыкший к войне, вел за собой воинов, воспринимавших смерть как благо. То, что они уступали в численности, компенсировалось их волей к победе. «Следуйте за своим вождем, – вскричал Тарик, – он погибнет или наступит на грудь короля готов».

В течение семи дней противники исчерпали свои силы в стычках. С обеих сторон ряды сильно поредели.

Арабам не удавалось прорвать линию вестготских войск, которые постоянно перестраивались. Причиной поражения Родериха стала единственная психологическая ошибка. Он доверил командование двумя крыльями своей армии сыновьям Витицы. Ночью 25 июля Юлиан, окаянная душа, сговорился с ними об их измене. Так что утром следующего дня, когда Тарик яростно ударил в центр и прорвал ряды армии, двойное предательство на фронтах мгновенно вызвало замешательство, которое обернулось катастрофой. Тщетно пытался Родерих остановить бегство своих войск Арабы, оставшиеся хозяевами на поле боя, убили и взяли в плен множество людей. Этот день, 26 июля, ознаменовал собой конец вестготского владычества в Испании Родерих исчез. Нужно ли доверять арабским источникам, утверждающим, что именно он был тем вождем, которого зарубил Тарик ибн Зийяд, и что голова его была отправлена в Дамаск, где халиф приказал укрепить ее на столбе у входа во дворец? Испанцы полагают, что он нашел спасение в бегстве. Переодевшись крестьянином, он спрятался в уединенной долине, ускользнув, таким образом, от искавших его врагов. Из предлагаемых нам трех вариантов его участи последнее наименее правдоподобно. Он якобы утонул, переплывая Гвадалете.

Кордова пала в октябре 711 г., руководил ее взятием вольноотпущенник Мугит во главе семи сотен всадников. Города Андалузии, расположенные восточнее, такие, как Эсихо, Эльвира и Малага, отворили свои ворота значительно позднее. Что касается Толедо, королевской столицы, то, если верить Аль-Маккари, она не оказала никакого сопротивления. Арабы застали ее почти обезлюдевшей, но завоеватели нашли в ней несметную добычу. Тарик оставил там небольшой гарнизон и продолжил свой путь на северо-восток. Так он добрался до Гвадалахары и, согласно Санчес-Альборноцу, перешел сьерру Гуадаррама через перевал Битраго в шестидесяти двух километрах к северу от Мадрида, после чего вернулся зимовать в Толедо, не переходя через Алькабу.

Тем временем Муса ибн Нусайр наблюдал за победоносным маршем Тарика из Танжера. Раздраженный столь блестящим успехом, он отказал Тарику в подкреплении, которого тот просил, и решил лично отправиться в Испанию с восемнадцатью тысячами человек – но на этот раз все они были арабами. Не слишком заботясь о том, чтобы соединиться с Тариком, он начал собственную военную кампанию. Он взял приступом город Медина Сидония, а также два других населенных пункта, прикрывавших Севилью с востока. Затем он осадил этот город и легко его захватил. Одержанная им победа при Мериде была более серьезной, осада продолжалась всю зиму и весну, и город сдался только 30 июня 713 г.

Только тогда он соединился с Тариком, с которым встретился в Талавере. Встреча этих двух людей прошла в обстановке, свободной от всякой сердечности. Утверждают даже, что Муса ударил Тарика своим хлыстом.

Тем не менее по приказу халифа, поставившего этих двоих военачальников почти на один и тот же уровень, они помирились на войне. Муса отправился в Астурию, а Тарик – в области, расположенные за Эбро, и их объединенные усилия привели к победе над долго сопротивлявшейся Сарагосой. Таким образом, эта двойная экспедиция завершилась завоеванием всего полуострова до самых Пиренеев.

Муса, возможно, продолжил свой поход в направлении Лериды, затем попытался достичь Нарбонне, двигаясь вдоль берега Средиземного моря, чтобы продолжить завоевание по ту сторону гор; но посланец халифа приказал ему, так же как и Тарику, вернуться в Сирию. Оба завоевателя сошли со сцены Испании. Муса окончил свой жизненный путь в тюрьме; военная карьера Тарика завершилась на Востоке и теряется в полной неизвестности.

Дальнейшее усмирение полуострова продолжал Абд эль-Азиз, пока не погиб от рук убийцы через два года после отбытия своего отца Мусы.

Настало время заключить с Теодомиром договор в духе примирения, который, как мы полагаем, достаточно интересен, чтобы воспроизвести его в приложении.

Итак, арабы организовали свое завоевание, разделив полуостров на четыре округа, у каждого из которых был собственный наместник. Лишь в 719 г. эмир Эль-Самх подхватил «нависшую над Европой» с вершин Пиренеев мечту Мусы ибн Нусайра о покорении народов Галлии, этот проект был навеян безмерной гордостью и древним кочевым инстинктом, для которого не имеют значения расстояния.

Впрочем, арабы завладели югом Галлии, почти не встретив сопротивления. В том же 719 г. была оккупирована Септимания, в прошлом зависевшая от королевства вестготов. В Нарбонне появилась мусульманская колония, и город превратился в опорную базу завоевателей. Единственной неудачей сарацинских войск стало неожиданное сопротивление Аквитании. Подойдя к Тулузе, Эль-Самх потерпел сокрушительное поражение и встретил свою смерть.

В 725 г. его преемник Амбизах захватил Каркассон и Ним и, дойдя до Бургундии, разграбил Отен. Возникает соблазн организовать серию крупных набегов на Галлию. Разграблению подвергается Бон. Руэг, Жеводан, Велэ страдают от изматывающих нападений, от которых нельзя откупиться данью.

Одновременно арабы развивают активную деятельность в Средиземноморье: в 720 г. они завоевывают Сицилию, в 724 г. – Сардинию, Корсику и Балеары. Так что, когда в 730 г. в руки арабов попадает Авиньон, их могущество кажется ни с чем не сравнимым.

Из примерно двадцати лет, последовавших за закреплением мусульман в Испании, следует особо отметить 718 г. В этот момент в знаменитой Константинопольской битве, которая длилась целый год, с августа 717 по август 718 г., решается судьба Восточной империи. Борьба была ожесточенной как на суше, так и на море. Арабский флот бросил якоря напротив города, в то время как армия Масламы, переправившегося через Геллеспонт, осадила Константинополь. Ситуация выглядела угрожающей, но Лев III начал методичное контрнаступление. Он лично направлял греческий огонь и сжег часть вражеских кораблей. Техника имперского флота сломила сопротивление арабских судов, которые были постепенно уничтожены одно за другим. Уцелевшие корабли были вынуждены отойти.

На земле ситуация для арабов складывалась не более удачно. Армия Масламы, изнуренная голодом и чумой, начала отступление.

Для ислама это было ужасное поражение настолько, что Эммануил Берль написал: «Эта битва связала судьбы Европы с будущим христианства. Если бы халифы выиграли ее, Восточная империя погибла бы, Балканы уже в VIII в. покорились бы мусульманскому владычеству, которого они, впрочем, не избежали, но шестью столетиями позже».

Арабская экспансия остановилась у Константинополя, как впоследствии она задохнулась у Пуатье, где Карл Мартелл одержал первую из великих побед, которые относят к нашей «второй династии».