Неумолимое движение арабской армии продолжалось с исключительным динамизмом, таким, что его можно сравнить с «лесным пожаром, гонимым самумом», стремительно катящимся к этому сражению, которое, противопоставив силе – силу, должно было положить конец исламской экспансии в Галлии. Но, если кто-то склонен свести битву и внезапное прекращение мусульманских нашествий к простому совпадению, мы на это скажем, что, возможно, «достигнув вершины кривой, эта сила, подверженная, как и все человеческое, колебаниям амплитуды, должна была пойти на убыль и исчерпать себя в точке падения, подобно паводку, воды которого, разлившись по слишком обширному пространству, возвращаются в свое русло».

Тем временем, грабя и сжигая все на своем пути, воины Абд-ар-Рахмана вторглись в Пуату, чтобы снова резать и убивать.

Они ворвались в эту расселину, в это ущелье Пуату, зажатое по линии запад-восток между вершинами вандейского Бокажа и гор Марше, в «проход», соединяющий бассейны Аквитании и Парижа, и, таким образом, вступили в коридор, который мог привести их прямо к аббатству Сен-Мартен. Естественный путь вторжения, веками притягивавший римлян, вандалов, свевов, вестготов, франков.

Карта 8

Римские дороги в Пуату

По «via I, Mediolanum Santonum» эмир направился к городу пиктонов, последнему препятствию, преграждавшему доступ к великой базилике. Эта была римская дорога, уводившая из Сента прямиком в сердце известнякового ущелья. Она проходила через земли ланд и леса, столь же мрачные, сколь и безмолвные, внушительное однообразие которых еле-еле нарушали редкие дома, дававшие кров немногочисленному населению. Необработанные земли, унылая местность, едва способная прокормить редкие стада коз и овец. Здесь не было соблазнов, способных отвлечь или задержать армию, которая в этом случае снова двигалась в походном строю – впереди, на расстоянии полудня пути, разведчики, затем основные силы и, наконец, арьергард с повозками; в одних ехали женщины и дети, а другие представляли собой настоящие сундуки, нагруженные добычей и пленниками, превратившимися в рабов.

В этих условиях агрессору, несомненно, требовалось три или четыре дня, чтобы оказаться в виду Пиктавия; это название заменило городу, древней крепости галла Дурация, его прежнее имя Лимонум.

Возвышаясь на каменистой изогнутой гряде, образовавшейся в месте слияния Буавра, бобровой реки, и глубокого, спокойного и полноводного Клайна, Пиктавий имел вид почти острова. Отрог, удобный для возведения крепостной стены и обороны, опоясанный двумя долинами и увенчанный отвесными скалами. Превосходная позиция, если не считать ограниченности обзора.

Это как будто ненарушимое спокойствие было защищено еще и стеной в две тысячи шестьсот метров, очень длинной для того времени и, как утверждают, увенчанной ста двадцатью семью башенками. Эта стена, построенная после 285 г., довершила и увеличила древнюю римскую крепость. Надежная защита, обеспеченная тремя слоями кладки из каменных блоков, промежутки между которыми были заполнены щебнем и известковым раствором.

Аббатство и бург Сен-Илэр, построенные за городской стеной на возвышенном участке – горе Горжен, – напротив, были очень уязвимы. Базилика была сооружена при Хлодвиге как признание благодеяний св. Илария Пиктавийского, который, помимо прочего, вызвал появление над монастырем огненного шара, послужившего королю франков ориентиром в его походе навстречу армии Алариха. Новая церковь была покрыта мозаиками как снаружи, так и внутри. В ней таились несметные сокровища: серебро, золото и драгоценные камни; этот храм веры ревниво хранил останки чтимого святого, гробница которого была объединена с алтарем.

Сен-Илэр, находившийся с краю плато, сделался приманкой для арабов. Великолепная добыча, не защищенная крепостной стеной, способная удовлетворить их жажду добычи и стремление уничтожить языческое святилище.

Скоро аббатство было окружено горланящим войском. Разгром был полным. Ценности были погружены на повозки. Монахи или famuli, [170]Челядь, прислуживавшая в монастырях за плату, исполняя работы, уводившие монахов слишком далеко от служения Богу.
избежавшие бойни, были уведены в плен, и дело разрушения довершил огонь. И еще долго этой ночью пожар озарял небо, высвечивая крепостные стены и потрясенный город, оставшийся недвижным, с его каменными домами под черепичными крышами.

Все хроники, все тексты явным образом признают факт разграбления и разрушения Сен-Илэра. Это неоспоримое событие, отмечающее собой начало последней фазы кампании, стоит включить в тот небольшой положительный итог, который мы предполагаем подвести.

Какое решение должен был принять вали Испании после этого легкого успеха, этих колоссальных грабежей? Осадить и разрушить город или, что еще проще, оставить его в полной изоляции и обогнуть, чтобы продолжить свое завоевание?

Некоторые авторы разрешают эту дилемму, утверждая, что город был захвачен. Диго в своей «История Австразии», следуя примеру некоторых арабских писателей, утверждает: «Объединившись, все эти варвары разграбили Пуатье». Более того, то же самое можно прочитать в отрывках из французских хроник и анналов: «И подошли к городу Пуатье, который таким же образом взяли и разрушили». Насколько нам известно, один Марконье повторил эту версию в брошюре, опубликованной им в 1824 г., «Битва при Туре», в которой Карл Мартелл разбил сарацин. Там же можно встретить следующую фразу: «Абдираман, хозяин Пуатье».

По мнению Гизо, выраженному в его «Истории Франции», имела место осада, а штурм окончился неудачей, а у Гаксота в «Истории Франции»: «Затем ураган обрушился на Пуатье, но город устоял».

В поддержку этого тезиса следует привести все без исключения хроники и всех историков, которые когда-либо затрагивали четвертое мусульманское нашествие. Мы можем воспользоваться плодами их трудов: что касается нас, то мы присоединимся к мнению, согласно которому Пуатье остался невредимым, попытавшись выяснить почему. Для этого необходимо прежде всего принять самую общепризнанную теорию, принадлежащую графу-майору Лекуантру, который энергично возражает против того, как трактуется экспедиция Абд-ар-Рахмана. Крупномасштабный набег – вот и все, что она собой представляла.

Майор Лекуантр показал, что отрывок из «De gestis Langobardorum» («Деяний лангобардов»), который ранее связывали с битвой при Пуатье, в действительности относится к сражению при Тулузе и повествует о победе Эда над Эль-Самхом в 721 г. Иначе обстоит дело с текстом, входящим в Житие Григория II. Фактически в обоих речь идет о сарацинах: Deinde post decem annos, cum uxoribus et parvulis venientes (Спустя десять лет, с женами и детьми пришли). Через десять лет… это означает, через десять лет после высадки арабов в Испании в 711 г. Однако только эти два текста и позволяют нам говорить о том, что у арабов были захватнические намерения. Доказать это предоставим майору Лекуантру:

«Но прежде всего недоверие к утверждениям историков вызывает то, что эта экспедиция вовсе не носила характера завоевательной кампании; она была слишком стремительной для того, чтобы победители могли обеспечить себя опорными пунктами, которые позволили бы им удержать страну.

На самом деле, говорит нам кордовский Аноним, Абдираман начал с подавления мятежа в Серданье, осадив бунтовщиков в их крепости; ему удалось вынудить ее к сдаче, только когда благоприятная погода сделала горные дороги проходимыми для его осадных машин. Действительно, вскоре город был взят, и эмир, видя у себя под началом значительную армию, решил отомстить зачинщику мятежа, Эду Аквитанскому.

Чтобы добраться до его страны, ему предстоял долгий путь через Памплону и горы басков.

Войдя в Галлию, он почти без боя овладел Бордо, где нанес ужасное поражение Эду. Разграбив город, он двинулся к Пуатье, где разорил Сен-Илэр, и был на пути к Сен-Мартену, самому богатому аббатству в Галлии, когда повстречал Карла Мартелла. Старинные тексты говорят только о грабежах и пожарищах, а не об осадах. Единственным городом, куда, по свидетельству хроник, вошли сарацины, был Бордо, ворота которого им открыла победа над Эдом.

Когда же, напротив, сарацины впервые вошли в Галлию с намерением там обосноваться, они начали с осады Нарбонна и, овладев им, разместили там свой гарнизон. Более того, подойдя к Тулузе, они блокировали город и штурмовали его с помощью всевозможных машин.

В кампании 732 г. мы ничего подобного не замечаем; как нам представляется, она исходно была задумана как карательная экспедиция и переросла в гигантский набег. Опьяненный легкими успехами, зачарованный богатствами, сокрытыми в аббатстве Сен-Мартен, и надеясь ими овладеть, Абдираман зашел слишком далеко и нашел свою гибель».

Плохо оснащенные и к тому же не слишком сведущие в осадном искусстве, арабы могли лишь отказаться от осады города, который не дал бы им ничего, кроме бесполезной задержки в их стремлении расширить дар-аль-Харб, область военных действий, манящую своими богатствами. В этом решении нет ничего необычного: ведь мусульмане имели обыкновение обходить препятствия, преграждавшие им путь, что в их глазах никогда не выглядело признанием своего бессилия. Абд-ар-Рахман, опытный военачальник, не мог не понимать, что только быстрота действий обеспечивала успех его предприятию – активность в завоевательной войне является основным слагаемым победы. Неподвижность осады противоречит этому принципу.

Можно допустить, что вали отказался от штурма города, явная мощь которого произвела на него впечатление.

После аль-федира, молитвы на рассвете, воины снова пустились в путь, следуя вдоль нулевого меридиана, по прямой соединяющего Пиктавий с городом туронов.

С момента выступления эмира правоверных тревожила одна проблема, связанная с топографией мест, по которым шла римская дорога. Via проходила между стеной города и краем плато, которое круто обрывалось в небольшую долину реки Буавр. И в этом тесном, ограниченном пространстве, не достигавшем и сотни метров в ширину, должна была двигаться армия вместе с семьями, имуществом, повозками с добычей и пленниками. Сама по себе теснота значила немного, но проход полностью контролировался защитниками города. Стоило им начать в этом узком месте атаку со своего высокого отрога, и образовался бы затор с огромными потерями среди сарацинской конницы.

Однако долгое время армия двигалась вдоль Буавра под городскими стенами, и в нее не было выпущено ни одной стрелы.

Эмир обоснованно рассчитывал на невмешательство солдат крепости, которые не предприняли ничего во время разрушения Сен-Илэра. Однако они были защитниками и покровителями страны, где вера расцвела с беспримерной пышностью, защитниками страны, где рядом с каждым источником и родником можно было найти маленькое изображение Пресвятой Девы.

Какие соображения склонили пуатевинцев к бездействию? Возможно, пугающие рассказы укрывшихся в городе беженцев отбили у них желание задерживать поблизости от себя мусульманские силы. Пуатевинцы, конечно, мужественные, но, безусловно, не безрассудные, опасались ужасного и беспощадного гнева арабов и рассчитывали только на то, чтобы дать их смертоносному потоку иссякнуть, не пытаясь его остановить. Возможно и то, что, зная о неминуемом вмешательстве Карла, они предпочитали дождаться более надежного момента. Наверное, был отдан приказ «Не стрелять!». Впрочем, готов ли был город выдержать осаду, спровоцировав проходящего мимо неприятеля? Не думаем. С конца VII в Пуатье находился под управлением франкских графов, присутствие которых было, скорее, пагубным, чем полезным. Деятельность этих бесцветных представителей наследников Хлодвига была скоротечной и неэффективной и ограничивалась исключительно политической сферой, сводящейся к несправедливости и поборам. В этот период жители города утратили воинственный дух.

Если, как пишет Ибн Хальдун, «прошлое и будущее похожи как два глотка воды», мы вправе решиться на сопоставление некоторых странных проявлений пассивности.

Защитники Пуатье не сделали ничего, чтобы помешать агрессору, точно так же, как впоследствии Карл Мартелл не стал преследовать разбитого и отступающего неприятеля.

Когда Абд-ар-Рахман, выйдя из леса Мульер, вырвался на простор между обширными и ветреными долинами Вьенны и Клайна, наш запас точной информации не увеличивается заметным образом: разграбление Сен-Илэра и пощада для Пуатье – вот и все неоспоримые факты этой военной кампании, явная задача которой – грабительский набег осуществлялся ради конечной цели – аббатства Сен-Мартен. Но загадки, которые нам остается разгадать, оказываются весьма трудноразрешимыми.

Оставаясь верными своей линии, мы в этой главе оставим без внимания современную эволюцию исторической науки, отдав предпочтение традиционному обзору, то есть перечислению событий непреложной необходимости для того, кто желает удовлетворить свое любопытство относительно самой туманной из трех битв при Пуатье… В некотором смысле остановить на время «ускорение Истории», о котором говорил Даниэль Алеви, чтобы заострить свое внимание на этом единственном дне, прискучившем и непостижимом.

Придется ли нам и дальше перемещать по карте украшенное острие зеленого знамени Пророка или же, напротив, задержать арабов в этой стране, богатство которой могло бы на какое-то время приостановить их движение? Выйдя из леса, изобилующего самой разной дичью, косулями и оленями, кабанами и лисами, дикими кошками и волками, они взирали на эту страну культуры и винограда, разведение которого постоянно развивалось со времен римлян. Их алчности оказались доступны стада быков и коров, иногда лошадей, ослов и изредка мулов. Раздолье для грабежа.

В этом пейзаже римская трасса, главная артерия основательной сети дорог, которые подобно лучам звезды сходились в столице пиктонов, гипнотизировала и раздражала их внимание. Шириной, по крайней мере, в четыре метра, с желобом, облицованным красивыми камнями, скрепленными цементом, эта дорога очень долго тянулась вдоль правого берега Клайна, чтобы запнуться у «Старого Пиктавия», запнуться, потому что Брива представляла собой первое препятствие, преграждавшее путь от Вьенны к Сенону, или, точнее, к Фине. Говоря о «Vêtus Pictavi», необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность, так как на месте расположения этого мертвого города никогда не проводилось методичных раскопок. Тем не менее, по-видимому, он имел форму параллелограмма, поднимавшегося уступами между Клайном и холмами, что возвышались над долиной Вьенны, ширина которого у разных авторов колеблется от четырехсот метров до километра.

Первоначально «Старый Пиктавий» представлял собой всего лишь mansio, настоящую почтовую станцию, какие у римлян было принято устраивать на большом расстоянии друг от друга вдоль главных дорог, mansio, где помимо ночлега можно было найти лошадей, чтобы продолжить свой путь.

Эта станция росла, пока не превратилась в своеобразную крепость с гарнизоном. Помешала ли она движению арабов? Взяли ли они ее приступом или Абд-ар-Рахман никогда не посылал туда своих всадников?

Если бы он это сделал, то переправился бы через Вьенну в районе Фина, вероятно, вброд, а может, и на лодках. А тем, кто допускает, что он покинул земли пиктонов, нужно согласиться с тем, что в этом случае он прошел через Ингранд, который веками служил границей между областями Пуату и Тура.

Действительно, название Ингранд синонимично древней границе между народами. Границы, которая поддается четкому определению по небольшому ручью, вытекающему из Уаре и впадающему во Вьенну к северу от деревни Ингранд.

Чтобы удовлетворить арабских авторов и вместе с ними тех, кто помещает битву в предместья Тура или его ближайшие пригороды, нам придется еще продлить наше путешествие.

Мусульманские ученые превращают события, приведшие к сражению, в операцию классического набега, имеющего свой прилив и отлив: «Наперекор франкам, люди Абд-ар-Рахмана напали на город Тур, чтобы предаться насилию и грабежу; но после того, как их вождь пал, правоверные отступили вместе со своей добычей».

Тем не менее они подробно рассказывают о жестокости предполагаемых боев в предместьях этого города, который, находясь под защитой своих стен, устоял: «Подобно разъяренным тиграм, они упивались кровью и грабежом, что обратило на них Божий гнев и стало причиной их несчастья».

Еще они подчеркивают масштабы сражения, разразившегося у городских ворот, говоря: «Пересекая равнину, где оно произошло, можно было слышать шорох от крыльев ангелов, которые бдели и молились на месте, навеки освященном гибелью стольких истинно верующих».

Но даже исполненный вдохновения путешественник не смог бы услыхать шелест ангельских крыльев ни в Туре, ни в его окрестностях; по всей вероятности, от такой локализации битвы нужно отказаться. Какие доводы против нее обычно выдвигаются?

Прежде всего говорится о том, что арабские историки, писавшие свои труды вдали от нашей страны и значительно позже описываемых событий, были совершенно несведущи в географии Галлии. Все эти повествования были составлены не ранее XIII или даже XV в., как, например, произведения Ибн Аль-Асира или Аль-Маккари. Возможно, в их памяти запечатлелась лишь конечная цель экспедиции – Тур и его аббатство. Тогда почему Турская базилика, которая, как и Сен-Илэр, находилась вне городских стен, была разграблена арабами? К тому же трудно понять, каким образом враждебные армии могли в течение семи дней чего-то ждать, стоя лицом к лицу, в то время как битва уже бушевала у самых ворот христианского храма.

Обычно большим авторитетом в изложении событий пользуются авторы христианских хроник. Тем не менее именно мусульманские историки вдохновили Бальзака в «Лилии» и Боссюэ с его «знаменитой битвой под Туром 725 г., в которой Карл Мартелл одержал победу над огромной армией Абдирамана», это фраза из его «Рассуждения о всеобщей истории». И если мы сознательно пускаемся в область чистой фантазии, то исключительно с целью составить максимально полное досье. Еще к этим просвещенным людям следует добавить Шатобриана, который более расплывчато и осторожно говорит о равнине между Туром и Пуатье.

Поль-Эмиль де Верон, французский историограф, умерший в 1529 г., дает нам полностью вымышленный рассказ о битве, который послужил отправной точкой для исследований Шелмелю, а затем Марконье, которые дают сражению четкую локализацию – равнины Сублене и Ате между Амбуазом и Лошем. Манускрипт, написанный неким Сидом Оснином Бер Артоном и якобы существующий в Нуэстро Сеньора де Лас Куэвас в Андалузии, хотя никто никогда его не видел, придает последний штрих достоверности свидетельству, которое никто не принимает всерьез. Брошюра под названием «Битва при Туре, в которой Карл Мартелл победил сарацин» не представляет абсолютно никакого исторического интереса. Здесь мы в царстве чистейшего вымысла.

В хрониках и анналах Франции мы обнаруживаем другое место, названное «Sanctus Martinus de Bello» или Сен-Мартен-ле-Бо. На него же указывает существующая в Туре традиция. Маан, а затем Шалмель в «Похвальном слове Карлу Великому», Жан Буше в «Анналах Аквитании», Ле Рагуа, наставник герцога Мэнского, сына Людовика XIV и мадемуазель де Монтеспан, в своей «Уроках об истории Франции», аббат Секле дю Фреснэ в «Картинах всеобщей истории» единодушно утверждают, что битва состоялась в области Тура. А в Кратком изложении военных донесений при Старом порядке мы также находим: «Тур при сарацинах, 726». В завершение этого уже длинного списка процитируем еще Родериха Хименеса: «Сражение произошло в окрестностях Тура».

По излагавшимся выше причинам ни один из этих авторов нас не привлекает, тем более что наши хронисты и летописцы предоставляют нам иную информацию, которая кажется нам неоспоримо более близкой к истине. Прежде чем перейти к их текстам, исключим историков, выражающихся слишком расплывчато, чьи комментарии можно свести к одной фразе: «На обширной равнине между Туром и Пуатье». Это касается Глотца, «Общая история средних веков», иезуита Марселлена Фуанье, «История приморских Альп» («Наказание поджидало его у ворот Турени»), президента Эно, «Новая краткая хронология истории Франции» («В сражении между Туром и Пуатье сарацины были разбиты»), Де Марля и, может быть, некоторых других, кроме Жоржа Ру, который, придавая большее значение дате, чем собственно месту, отказывается от выбора между Туром и Пуатье. Расплывчатостью также грешат Зеллер, Седилло и Итти.

Наше исследование было бы неполным, если бы мы не рассказали о территории, раскинувшейся между Сен-Мором и Вильпердю, чье название, как говорят, призвано подтверждать гипотезу о населенном пункте, разрушенном в ходе битвы. В этом районе существует менгир, называемый «арабским». Этот камень, разумеется, был установлен задолго до этого сражения, но предание объясняет его название тем, что битва произошла на этом самом месте. С нашей точки зрения, речь здесь идет, скорее, о какой-то из многочисленных стычек, сопутствовавших самой битве.

Увы, мы должны отвергнуть и замечательные уточнения гг. Левиллана и Самарана (Нире-ле-Долан), майора Лекуантра (Нентре), Мюссе (ланды Мире), построенные на ошибочной интерпретации манускрипта № 10837.

В том попятном движении, которое мы с тех пор совершаем, лучше всего было бы остановиться на тезисе, который в 1955 г. поддержал Марсель Бодо в своем сборнике статей, посвященном г-ну К. Брюнелю. Следуя г-ну Бодо, мы опять же не выходим за пределы земель туронов. Предоставим ему возможность разъяснить свою теорию на страницах Bulletin de la Société; des Antiquaires de l'Ouest (Бюллетень общества любителей древностей Запада) за четвертый триместр 1955 г. Разве не таково непреложное требование нашего досье?

«Бревиарий XIII в., хранящийся в библиотеке Эвре (Leroquais, Bréviaires, t. II, p. 103–105) и происходящий из аббатства Нуайе (община Нуатр, Индр-э-Луар) на берегу Вьенны в нескольких километрах от Пор-де-Пиле, включает текст службы по св. Грациану, бретонскому епископу нормандского происхождения. Этот текст уже публиковался по копии Дома Юссо, который, в свою очередь, воспроизводил утраченную рукопись, содержавшую несколько вариантов. Его можно найти в издании Археологического общества Турени (1873, р. 708–710), сразу после картулярия аббатства Нуайе, опубликованного аббатом Шевалье. Текст рассказывает о том, как Грациан возвращался из путешествия в Рим в то самое время, когда неверные опустошали Аквитанию, и добрался до Тура как раз тогда, когда враг грозил вторгнуться в его окрестности. Епископ отправился ему навстречу и был убит вместе с несколькими спутниками, среди них был и святой Авантин, тело которого после ухода захватчиков было перенесено в Вивон. Грациан был похоронен прямо на месте, на берегу Риоля вместе с сопровождавшим его ребенком, в двух милях от церкви в Сивре-сюр-Эсве (кантон Ла Хайе-Декарте, Индр-э-Луар). Впоследствии его мощи были перенесены на ближнее кладбище Сепме».

Марсель Бодо сдержанно предлагает эту локализацию, уязвимость которой вскрывает тот же «Bulletin des Antiquaires de l'Ouest».

«Фактически нельзя удержаться от мысли, что смерть Грациана выглядит, скорее, как очень неравная стычка между группой паломников и отрядом сарацинских разведчиков, патрулировавших территорию недалеко от основных сил, чем на эпизод самого сражения. А текст и не стремится представить дело иначе. Он даже не сообщает об этом крупном событии, которое тем не менее должно было в тот момент произвести какой-то отклик. Даже фраза по поводу св. Авантина, qui post abscessum eorumdem hostium pago pictavo delatus in castrum quod Vivonna nuncupatur… tumulatur (чье тело после ухода врагов из пуатевинской области перенесено было в замок, что зовется Вивон… для погребения), хорошо показывает, что смерть святых отделена от бегства арабов из Пуату некоторым периодом времени. Правда, после захвата лагеря Абд-ар-Рахмана и его смерти отступление, скорее всего, было стремительным».

Наконец, чуть ниже в той же статье из «Bulletin»:

«По поводу этой локализации мы считаем необходимым оставаться на позициях г-на Фердинанда Лота, о которой Марсель Бодо не упоминает. По его мнению, уже само слово suburbium (предместье) отметает Мюссэ-ла-Батай в силу его удаленности от Пуатье; впрочем, говорит он, "какой может быть интерес в том, чтобы поместить сражение туда или сюда? Для истории в целом – никакого"».

Это требует комментария. Предприняв данную попытку исследования, мы служим не истории в целом, а лишь извечной и естественной жажде знания. В конечном счете разве нормально отсутствие хотя бы одной работы, нацеленной на популяризацию и синтез, которая отразила бы нынешнюю стадию изучения и современные исследования битвы при Пуатье так, чтобы в итоге подчеркнуть известное и раскрыть неясное? Под таким предлогом мы решительно заявляем в дополнение к нашим предыдущим утверждениям – сражение столкнуло армии под небом земли пиктонов.

Примиряющее мнение Рейно может служить точкой соприкосновения для двух гипотез, Тура и Пуату, – удобная классификация, но нам она совсем не по душе, настолько она смахивает на мелочный и беспредметный спор. Слишком уж это напоминает дискуссии о рождении Декарта.

В «Нашествии сарацин на Францию» Рейно предлагает привлекательное решение, говоря, что «встреча двух армий произошла у ворот Тура, предместья которого уже были разграблены; в битве, имевшей место в окрестностях этого города, сарацины потерпели крах, но окончательной их гибель стала у стен Пуатье».

На самом деле, позволительно высказаться чуть более энергично. Все гипотезы, построенные вокруг Тура, черпают вдохновение у арабов. Повторим, мы отдаем предпочтение большинству наших хроник и анналов, которые в данном случае невозможно обвинить в пристрастности. Куда эффектнее в смысле того, чтобы польстить новой династии, было бы представить дело так, будто ислам был остановлен у самого подножия величайшего и богатейшего символа всего галльского христианства, аббатства Сен-Мартен. Почему наши хронисты придерживаются более скромного «около Пуатье»? Лишь потому, что хранят верность истине. Совершенно очевидно, что слово «Тур» здесь звучало бы гораздо более впечатляюще.

Древнейшим рассказом является продолжение работы псевдо-Фредегара, написанной в 736 г. под влиянием Хильдебранда. Она не дает ни малейшего намека на место сражения. Точно так же лишен этой подробности и текст, который долгое время приписывался Исидору из Бехи, но на самом деле принадлежит кордовскому или толедскому Анониму.

Annales Metenses priores (Большие мецские анналы), относящиеся к 805 г., опираясь на предшествующие редакции, добавляют то самое, чего нам недоставало: Juxta urbem Pictavem (Возле города Пуатье).

В IX в. хроника Фонтанеля или Сен-Вандриля, источником для которой, по-видимому, послужила хроника Муассака, дает то же in suburbio Pictavensi (в предместье Пуатье), в то время как анналы Мюрбаха сообщают – ad Pectaves (около Пуатье). Аналогичное уточнение можно видеть в анналах Аниана, Цезаря Барония, церковных анналах Франции и многих других текстах, вроде летописи Санкт-Арнульфа, аламаннских анналов или хроники монастыря св. Рихария.

Так что большинство древних и современных историков помещают битву в район Пуатье, а многие из них конкретизируют – между Вьенной и Клайном. Мы не решаемся и далее погружать вас в эту путаницу имен – Мабийона, Мишле, Леви-Провансаля, Лависса, д'Анкетиля, Виардо и многих других, не менее известных.

Если принять эту свободную локализацию, можно перейти к поиску следующего элемента, которому мы хотели бы придать дополнительную, непреложную точность.

Эту деталь к нашим достоверным фактам добавляют арабы. (Вопреки мнению Ибн Хайяна, наше одобрение получает Ибн Идари.)

Речь идет о римской дороге, которая до того поразила воображение фанатиков Мухаммеда, что превратилась в немаловажный декоративный элемент. В спешке отступления она была для них сборным пунктом, Эль-Балат (мощеной дорогой), так что, при всей неопределенности рассказов о битве, мусульманские писатели называют ее: Балат эш Шуада, «дорогой мучеников за веру». Здесь можно спорить по поводу различных толкований слова «Балат». Выражение Балат эш Шуада встречается только с XI в. и исключительно у андалузских писателей. Прочие средневековые арабские ученые ограничиваются тем, что просто говорят: мусульмане вместе со своим вали погибли в битве как мученики ислама. Согласно этим авторам, термин Балат, напоминающий о римской дороге, переводится как мощеная дорога или тракт. Рейно, Уар, Форьель, Сегуин и Мерсье предпочитают первый вариант, в то время как Дозю, Леви-Провансаль и испанские историки Лафуенте у Алькандара и Кодера останавливают свой выбор на втором.

Специалисты единодушно опровергают заявление Ибн Хайяна, который связывает Балат эш Шуада со сражением при Тулузе, перенося при этом битву при Пуатье в Тур. Марсель Бодо кратко формулирует общее мнение: «Нетрудно согласиться с отрывком из Ибн Идари по поводу Дороги мучеников, Балат эш Шуада, чтобы сделать вывод – это событие имело место на мощеной дороге, что соответствует логике, указывая на римский тракт, а именно тот, который вел из Тура в Пуатье». Дежа, Рейно, Леви-Провансаль, Левиллан недвусмысленно привлекают внимание к этому же факту.

С настоящего момента мы должны отказаться от неправомерной интерпретации слова «мученик». Некоторые на основании этого термина берут на себя смелость поместить битву в окрестности галло-римского кладбища, расположенного на возвышенности Сен-Илэра. «Martiricum», на старофранцузском «martroi» действительно означает некрополь. Однако арабы не только не могли видеть этого «мартирикума, подходя к месту», но, кроме того, они никогда не применили бы выражение эш Шуада (от мат шадад, «он умер мучеником») к кладбищу галло-римлян, которых считали многобожниками и идолопоклонниками.

Таким образом, нам не остается ничего, кроме как ограничить свои блуждания между Инграндом и Пуатье пространством вблизи римской дороги. Можно ли еще сузить территорию поля боя?

Ла Палис наивно заявил, что враги могли столкнуться, только находясь на одном берегу реки, которая в этом случае не разделяла бы их. А это означает две возможные территории: между Инграндом и Сеноном или между Сеноном и Пуатье.

Прежде всего брод. Неужели мы допустим, что ночью перед битвой армиям Абд-ар-Рахмана удалось, оторвавшись от противника, переправиться через такую реку, как Вьенна, напротив Сенона? Помимо глупой неосторожности, это было бы подвигом, абсолютно неосуществимым в темноте и в виду вражеской армии, причем ее ответные действия на подобную дерзость даже не имели бы значения. Сражение желательно было начать следующим утром. Это было совершенно необходимо иметь в виду. Отрывок из Жития св. Леодегария позволяет нам оценить всю трудность, которую представляла переправа через реку:

«Когда в 681 г. останки епископа Отена, казненного по приказу Эброина, были перенесены в Пуату, сопровождавшая их процессия на некоторое время задержалась в Ингранде и затем снова двинулась в путь, а епископ Пуатье, Ансвальд, узнав о ее приближении, распорядился, чтобы из его епископского города Антран принесли вина для подкрепления бедных людей, следовавших за мощами. Затем погребальное шествие прибыло в Сенон, но ветер был столь яростным, а Вьенна столь бурной, что перевозчики посоветовали отказаться от попытки переправиться через реку».

Более того, нет ни одного указания, которое когда-либо позволило бы поместить сражение между арабами и франками в этот сектор. В том, что касается подобной переправы через реку, мы присоединяемся к мнению майора Лекуантра; мы убеждены, что армии, коль скоро они вошли в соприкосновение, не могут ни двинуться вперед, ни отступить. А это вынуждает нас сказать, что основные силы Абд-ар-Рахмана не могли миновать Сенона. При этом мы отличаем основную армию от отрядов, рассыпавшихся по всей округе и вызвавших военные эпизоды вроде того, о котором выше упомянул М. Бодо.

Наконец, раз уж хроники единодушно твердят: «вблизи Пуатье или в окрестностях Пуатье», нужно иметь еще более веские основания, чтобы вывести битву дальше за Сенон. Тогда становится более понятной долгая неподвижность, предшествовавшая битве. Оказавшись в буквальном смысле зажатым между двумя реками, каждый из противников не решался сделать выпад, ища возможностей для отступления на случай поражения. По всей вероятности, для Карла Мартелла это было полной катастрофой: у него за спиной была Вьенна. Даже после своего поражения мусульмане, как более маневренные, были в менее стесненном положении. Эти соображения почти заставляют нас предположить, что арабы ворвались в Пуатье, а франки переправились в Сенон одновременно. Лишь такое совпадение позволило бы объяснить переправу Карла через Вьенну и спокойные приготовления, предшествовавшие столкновению.

Вернемся назад и рассмотрим развитие событий под этим углом зрения. До того как эмир до основания разрушил Сен-Илэр, на правом и левом берегу Вьенны появилось множество более или менее значительных разведывательных отрядов, прочесывавших территорию в направлении Тура. Некоторые из них, переправившись вброд через Буавр напротив Сен-Илэра, направились по галло-римской, а затем – римской дороге из Пуатье в Сомюр. Следы этих банд в этом районе можно обнаружить повсюду. Г-н Левиллан:

«Вдоль Вьенны, в Шинуазе (Базилли, Сазилли) и по всему Верону (район между нижним течением Вьенны и Луары) до сих пор существуют островки населения этнических сарацин. В Лудинэ люди отчетливо сарацинского типа встречаются в общинах Сен-Касьян, Мартазе, Арсэй и т. д., и даже в окрестностях Монконтура…

С другой стороны, в этом районе почти повсеместно было обнаружено сарацинское оружие; оно хранится в частных коллекциях».

В числе прочих г-н Левиллан упоминает о коллекциях графа Октава Рошбрюна, покойного Габриэля де Фонтена, г-на аббата Менена. Эти сведения, предоставленные ему, как он указывает, г-ном Шарбонно-Лассей, по нашему мнению, ясно доказывают факт оккупации страны, но эта оккупация не могла иметь места после битвы.

Остальные всадники, все еще до сражения, вернулись на нулевой меридиан, безусловно, очень задолго до стычки при Сепме, если в нее верить, в то время как в самом районе битвы один мусульманский отряд оставил после себя очень красивую легенду; она дала название повороту «пяти мавров» на дороге, прорезающей кустарники между Вуней и Бонней-Матур вдоль берега Вьенны.

На этом самом месте несколько воинов из армии Абд-ар-Рахмана, разумеется, пятеро, нашли средство удовлетворить свою жажду наживы – лодку. Они позаимствовали ее, переплыли через реку и, неожиданно потревожив покой аббатства Савиньи, славно пограбили в нем. До такой степени, что вывезли из святого места даже колокола. Увы, челнок был так нагружен, что пошел ко дну посреди реки, увлекая в пучину грабителей и плоды их разбоя. Грабители тотчас утонули.

И ходят слухи, что во время бури или сильного волнения на Вьенне, при дуновении ветра или в грозу можно услышать идущий из самой глубины реки беспрестанный колокольный звон.

Не приходится сомневаться, что сам Абд-ар-Рахман приказал своим всадникам двигаться впереди него.

После их выступления, войдя в обширное пространство в форме треугольника меж Туром, Пуатье и Боссэй, где ему было суждено встретить свою гибель, он не без удивления обнаружил прямо перед собой франков.

По очевидной необходимости мы вернули битву в те самые рамки, которые ей чаще всего приписывают. За описанием театра военных действий обратимся к Диго.

«В Пуату находятся два места, одно из которых носит название, а другое – прозвище Батай (Битва); первое – на северо-северо-востоке, второе – на северо-северо-западе. Расположение последнего настолько точно описано историками XI в., что, сочтя его ареной события, от которого происходит его название, ошибиться невозможно. Таким образом, по аналогии сразу можно допустить, что второе место было прозвано Батай только потому, что напоминало о событии такого же рода».

Заявляя, что армии Абд-ар-Рахмана ворвались в Пуатье, Диго продолжает:

«Территория между Пуатье и этим mansio (Старый Пуатье) образует пространство наподобие мыса, или выступа суши, омываемого с востока Вьенной, а с запада – Клайном. Обе эти реки текут по узкому руслу, глубоко врезаясь в ложбину, ограниченную с обеих сторон достаточно высокими обрывами: мыс, омываемый обеими реками, образует и венчает собой вершину треугольника, максимальная ширина которого в основании не превышает 10 500 туаза, а у вершины – всего 1000. По правой границе от Пуатье до Старого Пуатье наберется 13 500 туаза, или почти семь современных почтовых лье. Приблизительно на полпути находится лес Мольере, который до того суживает долину, что с этого момента она не достигает и 3000 туаза; но, оказавшись на уровне Диссей, она раскидывается в обе стороны на 5000 туаза; затем, ближе к Старому Пуатье, ее ширина неуклонно уменьшается; ее постоянно перерезают заросли кустарника, в VIII в., возможно, более значительные, чем в наши дни…

Франки долго держали врага на уровне Мюссе, прозванного ла Батай».

Леви-Провансаль в своей «Истории мусульманской Испании» в двух словах поддерживает это же самое мнение:

«[Битва имела место] поблизости от римской дороги, связывавшей Шательро с Пуатье, примерно в пяти километрах к северо-востоку от этого последнего города, вероятно, на месте, которое до сего дня называется Мюссэ-ла-Батай».

Если допустить, что Карл Мартелл в полной тишине переправился через Вьенну у Сенона, что кажется несомненным (каким бы ни было место битвы «ad Pectavis» – около Пуатье).

Если предположить, а это общепризнанный факт, что по численности франкская армия уступала неприятелю.

Если согласиться, а это очень вероятно, что Карл был прекрасным полководцем, тогда мы сможем утверждать вместе с Дюфуром:

«В этом месте ширина долины составляет не более 2300 туаза; и если вычесть из нее площадь или ширину двух склонов, доминирующих над берегами Вьенны и Клайна, место, пригодное для маневра армий, в ширину не превышает и 1200 туаза, и эта цифра включает полосу кустарника размером в 500 на 1000 туаза. Карл Мартелл мчался навстречу Абдираману; он вынудил его остановить поход на Тур: однако на всем этом пути не было места, где задуманное удалось бы ему лучше, чем здесь».

И Дюфур перечисляет следующие соображения:

– предводитель франков завладел единственным подступом к реке;

– этот подступ был защищен выгодно расположенным древнеримским mansio;

– сарацинская армия была чрезвычайно ограничена в пространстве для маневров своей конницы, которая в результате оказалась менее эффективной в бою;

– наконец, Карл имел достаточно времени, чтобы занять высоты, господствовавшие над этим ущельем.

Иными словами, битва произошла именно на этом месте, поскольку Карл, прибывший вовремя, чтобы переправиться через Вьенну, будучи великим полководцем, выбрал именно этот, устроивший его участок.

Значит ли это, что проблем больше нет и тайна раскрыта? Мы на это вовсе не претендуем. Слабость этой теории проистекает из указания «ad Pectavis», «in suburbia» «Pictavensi» или еще «juxta urbem Pictavem» в Мецских анналах. Эти конкретные свидетельства гласят, что сражение имело место в самых предместьях Пуатье или его ближайших окрестностях. Левиллан попытался смягчить категоричность хроник. Он согласился прежде всего с «ad Pectavis» из анналов Мюрбаха.

«Летописец Мюрбаха, находясь в этом далеком эльзасском аббатстве, мог приблизительно поместить битву, произошедшую в Пуату на более или менее значительное расстояние от Пуатье, в окрестности этого города, даже если не учитывать, что иногда в текстах франкской эпохи pagus (область) фигурирует под тем же названием, что и его главный город. Кроме того, допустимо думать, что в умах людей, незнакомых с местностью, где разворачивалась эта военная акция, могла возникнуть путаница между Пуатье, главным городом, и Старым Пуатье, менее известным населенным пунктом, хотя во франкскую эпоху он еще обладал достаточным значением и располагался как раз около римской дороги из Пуатье в Тур».

А вот это, очень заманчивое, предположение о смешении Пиктавия и Старого Пиктавия вполне могло иметь место.

Г-н Левиллан придерживается более или менее широкого толкования в применении к слову «suburbium».

«В Vita Sadalbergae читаем:…coenobium puellarum in suburbio Linguicae urbis". Издатель взял на себя труд заметить, что слово suburbium здесь имеет значение округа (pagus) или диоцеза. В этом случае, напомним то, что сообщает нам подлинная хартия св. Элигия: "Ego… in suburbio Lemonscensi intra fundo agri solemniacensis Deo auctore construxit". Солиньяк находится в двенадцати километрах к юго-востоку от Лиможа.

Слово suburbianum используется в различных текстах в таком же широким значении; приведем нижеследующие примеры, поскольку они дают нам возможность узнать, какое расстояние отделяет указанное место от города.

Annales qui dicuntur Einhardi (Королевские франкские анналы),787: «Et in suburbano Mogontiacense in villa quae vocatur Ingilunheim,quia ibi hiemaverat et natalem Domini et pascha celebravit» (И в предместье Майнца в вилле, что зовется Ингельхеим, зазимовал и Рождество отпраздновал). Ингельхеим находится в двадцати километрах к западу от Майнца.

Vita Goaris confessons: «…Infra terminum Wasaliacinse suburbano Trevico» (в пределах Вазалиацинса, что в предместье Трира). Речь идет об Обер-Везеле на Рейне вверх по течению от Сен-Гоара; Обер-Везель находится в девяноста километрах по прямой от Трира».

Прервем этот, еще достаточно длинный, перечень г-на Левиллана, который недалек от того, чтобы убедить нас, когда утверждает: «Это один из случаев, когда слово "suburbium" применяется ко всей административной территории, округу (pagus) или диоцезу, который зависит от города: таким образом, какое-то место может находиться в двадцати, пятидесяти или даже ста километрах от главного города, округа (pagus), или епископального города; тем не менее о нем будет говориться "in suburbia" или "in suburbano"».

Таким образом, в результате мы получаем право искать место столкновения двух армий между Пуатье и Туром, не покидая, однако, пределов Пуату.

Таков, можно сказать, истинный баланс наших знаний и предположений. Разумеется, эта локализация неопределенна. Быть может, однажды более удачливые исследователи получат возможность подвести Карла Мартелла к самым стенам Пуатье, по примеру Пюви де Шаванна, не являвшегося историком, чье полотно украшает главную лестницу отеля города Пуатье.

Что же касается нас, гипотеза Мюссе вполне удовлетворила наше любопытство. Придет ли нам в голову перестать величать «битвой при Пуатье» сражение при Нуайе-Мопертюи, которое ознаменовало собой поражение и бесчестье нашего доброго короля Иоанна 19 сентября 1356 г.?

Наконец, есть еще одна мелочь, которая побуждает нас привести несколько дополнительных доводов в поддержку данной теории, так сказать, для напоминания. Но сразу же отметем гипотезу, согласно которой название Мюссе происходит от Мусы, арабского военачальника.

В этом главном опорном районе кое-какую информацию дала нам почва в результате случайных находок или скромных раскопок, которые там предпринимались. Шестьдесят лет тому назад лесорубы срубили огромный дуб, у подножия которого они нашли скелет и кое-какое оружие. Исследователи не только заявили, что эти останки и оружие являются сарацинскими, но, более того, на этом самом месте находился мусульманский лагерь. Речь шла о месте под названием Пинайль, безлюдные вершины которого, очищенные от леса, изрезанные оврагами и рвами, возвышаются помимо других селений над небольшой деревушкой под названием Монтгаме.

Аргументы были столь слабыми, что мы не считаем нужным их здесь повторять.

Мухаммед сказал: «Хороните мучеников там, где они умерли, вместе с их одеждой, ранами и кровью. Не омывайте их, ибо в день суда раны их будут благоухать мускусом».

Основываясь на факте гибели Абд-ар-Рахмана в бою и местном предании было проведено исследование места, расположенного по пути из Сенона в Жюме, которое называется Гробница молодого дуба или Ров короля.

Легенда такова: «Здесь как истинно верующий погиб под ударами франков Абд-ар-Рахман. Гурия спустилась с небес, чтобы извлечь его душу через смертельную рану, после которой он был похоронен своими приближенными на том самом месте, где пал. Высокие тополя качаются над Рвом короля, шелест их листьев подобен шороху ангельских крыльев, в то время как Аллах без конца убаюкивает душу Мученика».

В гробнице были найдены лишь кости и скелеты, ногами обращенными на восток, и это позволяет предположить, что, скорее всего, речь здесь идет о мусульманах.

Напомним об открытом вблизи Сенона необычайно большом кладбище, наводящем на мысль о том, что здесь похоронены франки, погибшие в сражении. Среди могил, извлеченных из земли, можно найти крючья, пряжки, цепи и другие детали доспехов.

Этот аргумент кажется сомнительным. Наконец, по всем окрестностям фермы, называемой Батай, страх перед арабами, таящийся в глубине души у жителей, остается столь живучим, что породил легенду о Ветре смерти. В октябре он дует по субботам в той долине, которая когда-то стала свидетельницей столкновения Востока и Запада. Ни один смельчак не решился что-либо построить на этом проклятом месте. Если кто-то случайно, не зная того, пересекает эту небольшую ложбину со своим стадом в тот час, когда ветер переходит в вихрь, горе его скоту или ему самому. На любое живое существо нападают неизлечимые болезни, а недоверчивые автомобилисты теряют колеса своих машин и гибнут в ужасающих авариях.

Октябрьская суббота. Даже легенды несут в себе частицы правды. В том, что касается датировки битвы при Пуатье, из четырех элементов, способных обеспечить этой дате точность, абсолютно несомненны только два, суббота и октябрь. Действительно, покров тайны, окутывающий это сражение, связан не только с его местом, но еще с годом и днем.

Перед нами три теории:

Горячие сторонники 732 г., которые отказываются признать свои школьные воспоминания мистификацией и не позволяют себе подрывать уверенность великого народа. Предоставим г-дам Левиллану и Самарану труд выразить мнение целого ряда авторов, начиная с Фюстеля де Куланжа, Диго, Мишле, Лависса или Пиренна. Их очерк включает исследование знаменитой рукописи № 10837 и, в частности, до крайности немногословной приписки:

II ID OCT. PUCNA IN NIRAC.

«Очевидно, имеется противоречие: дата, 14 октября, приходится не на субботу; в 732 г. субботой были 4, 11, 18 и 25 октября; впрочем возможно, что переписчик этих примечаний принял за II цифру V, неудачно написанную в документе, с которым он сверялся; действительно, подобные ошибки нередки; если с этим согласиться, то нужно будет датировать это прославленное сражение субботой 11 октября 732 г.».

Ясно, что мы должны отвергнуть эту гипотезу, поскольку Нирак не принадлежит к Пуату. Но, с точки зрения г-д Левиллана и Самарана, эта дата знаменовала собой лишь начало битвы. По их мнению, разгром арабов после этого сражения совершился у Мюссе.

Рассмотрим то, что авторы предлагают в связи с этой последней фазой сражения, фактически единственной, на которой мы могли бы остановиться.

«Вот доказательство того, что битва имела место в субботу 25 октября 732 г.

В анналах Ибн эль-Адхари (или Ибн Идари), которые Дози опубликовал в Лейдене в двух томах (1848–1851), можно найти не только тот отрывок, о котором вы упоминаете (речь идет об ответе майору Лекуантру): "Он [Абд-ар-Рахман] со многими воинами встретил мученическую смерть в месте, называемом Улицей или Дорогой мученика", но еще и вот этот "Правление Абд-ар-Рахмана. Этот военачальник вторично стал наместником в месяце сафар 112 г. и оставался им два года и семь или восемь месяцев Он нашел мученическую гибель во вражеской стране в месяц рамадан 114 г."

Однако в соответствии с таблицами перевода:

Месяц сафар 112 г. по Хиджре 25 апреля.

Месяц рамадан 114 г. по Хиджре 25 октября.

В 730 г сафар начался 25 апреля, а рамадан – 23 октября 732 г., наместничество Абд-ар-Рахмана продлилось два года шесть месяцев, если считать от 25 или 26 апреля 730 г., а поскольку Абд-ар-Рахман умер во время рамадана 732 г., он неминуемо был убит в сражении, произошедшем 25 октября, в день, который в том году выпадал на субботу. Это подтверждает данные анналов Сент-Амана "in mense octobn" (в октябре месяце) и свода так называемых анналов Мюрбаха "die Sabato" (в субботний день)».

Эта убедительная демонстрация очевидного заставляет нас задуматься над правомерностью дат, которые нам предлагают 725 г. Боссуэ, 726 г. Краткого изложения военных донесений при Старом порядке и анналов Фульды, которые уточняют – 22 июля, 727 г. служебника ев Грациана, или 734 г. комментатора продолжателей Фредегара, который перешагивает через 730 г., о котором говорится в «Выдержках из хроник и анналов Франции». Семьсот тридцать четвертый год на мгновение задерживает наше внимание Аноним относит начало эмирата Абд-ар-Рахмана к времени после 15 марта 731 г, однако мы не имеем возможности заподозрить, что он здесь ошибся или что эта дата была изменена каким-то переписчиком если к июлю 711 г, дате высадки Мусы в Испании, прибавить сумму лет и месяцев всех эмиратов вплоть до наместничества Абд-ар-Рахмана в том виде, в каком их дает этот автор, мы получим несколько дат до и после середины марта 731 г. При том что Абд-ар-Рахман правил Испанией в течение трех лет, его поражение и смерть следует датировать не октябрем 732, а 734 г., или 116 г. по Хиджре (10 февраля 734-31 января 735)…

Аноним уверяет нас, что Абд-ар-Мелик сменил Абд-ар-Рахмана в 772 г. испанской эры (734 по обычному летосчислению) и 116 по Хиджре (10 февраля 734-29 января 735). Таким образом, мы выявляем третью тенденцию, которая относит битву к 733 г., это мнение Поля Дешана и главным образом Марселя Бодо, аргументацию которого можно вкратце изложить следующим образом.

Широкораспространенное убеждение в том, что битва имела место в 732 г., основывается на указаниях анналов Мюрбаха и Сент-Амана, подхваченных различными франкскими хронистами и арабскими компиляторами XVII в. Но два главных франкских источника, хроника Муассака и свидетельство Хильдебранда, дают пищу для сомнения; первый текст, хотя он и утверждает, что нападение Абд-ар-Рахмана началось в 732 г., после этого перечисляет, не называя дат, события, которые должны были бы захватывать и следующий год: «Сбор большой армии Абд-ар-Рахманом, кампания против зятя герцога Аквитании, созыв войска герцогом Эдом, осада Бордо, разграбление Аквитании мусульманами, эпизод с золотым ковчежцем в виде руки и вмешательство Убейды эль-Кайси, эмира Африки, нападение на Пуатье, разгром и сожжение монастыря Сен-Илэр, поход на Тур, просьба герцога Аквитании о помощи к Карлу Мартеллу, созыв Карлом Мартеллом огромной армии, включавшей австразийские, нейстрийские и бургундские части, и, наконец, решающее сражение между двумя войсками».

Согласно второму тексту Карл вернулся во Фрисландию только в 734 г.

Выглядит по меньшей мере правдоподобным, что те, кто указывает на 732 г. как на дату битвы, ошибочно интерпретировали свои источники и приписали первоначальной фазе кампании всю совокупность последующих событий.

В ответ два самых древних арабских свидетельства, принадлежащих Аль-Хакаму и Ибн-Идари, относят поражение и смерть Абд-ар-Рахмана к 115 г. по Хиджре, то есть к 733–734 г. Эту дату подтверждает и Житие св. Евхерия, епископа Орлеанского, составленное в VIII в.; этот епископ был отправлен в ссылку вскоре после победы Карла Мартелла над арабами, и, сопоставляя различные варианты, М. Бодо показывает, что это изгнание могло произойти только после 732 г.

Мы знаем, что битва имела место в «октябрьскую субботу». Ибн Идари, со своей стороны, уточняет, что она произошла в рамадан, который в 733 г. начался только 14 октября. Таким образом, это могла быть лишь суббота 17, 24 или 31 октября.

Если же допустить, что смерть св. Грациана наступила в тот момент, что и битва, то можно добиться еще большей точности: поскольку поминальная служба об упокоении мученика Грациана состоялась раньше дня св. Луки, то есть до 18 октября, М. Бодо вправе сделать вывод о том, что Карл Мартелл разбил арабов в субботу 17 октября 733 г.

Мы же, со своей стороны, убежденные его железной аргументацией, думаем, что отныне нам придется свыкнуться с этой новой датой.

Где истина, где тень и где свет? Не уступает ли волнение Абд-ар-Рахмана и Карла накануне битвы тому трепету, который испытывает современный историк?