Информация неизвестная Николаю…

Успехи СССР не на шутку тревожили капиталистические страны, и в первую очередь США. В сентябрьском номере журнала "Hейшнл бизнес" за 1953 год в статье Герберта Гарриса "Русские догоняют нас…" отмечалось, что СССР по темпам роста экономической мощи опережает любую страну, и что в настоящее время темпы роста в СССР в 2–3 раза выше, чем в США.

Кандидат в президенты США Стивенсон оценивал положение таким образом, что если темпы производства в сталинской России сохранятся, то к 1970 г. объем русского производства в 3–4 раза превысит американский. И если это произойдет, то последствия для стран капитала (и в первую очередь для США) окажутся, по меньшей мере, грозными. А Херст, король американской прессы, после посещения СССР предлагал и даже требовал создания постоянного совета планирования в США. Практически исчезла паразитирующая прослойка, а центральный управленческий аппарат (Совмин, ЦК КПСС, Госплан СССР, профсоюзы, министерства и ведомства) не превышал 400 тыс. человек, то есть 0,2 % от числа населения СССР или 0,45 % от числа работающих.

В современной России управленческий аппарат — 1 млн 200 тыс.

 

Глава 1

Тук-тук… тук-тук… колеса вагона пели свою бесконечную песню. Я лежал на второй полке купейного вагона и думал… Думал о разном. О хорошем о и плохом.

Хорошее — это то, что я жив. Наверное, это самое главное. Теперь даже можно не беспокоиться о розыске нас любимых. "Белая кошка" — это не мы. Когда мы получали вещевое довольствие, в дежурку позвонили и сообщили о том, что бандиты из "Белой кошки" только что совершили очередное разбойное нападение. Кинули пару гранат во двор малины Маринки по кличке — Насос. И вроде как даже была перестрелка и есть чьи-то приметы. Но мы-то — тут, так что спасибо вам неизвестные мстители. Кого-то еще очень сильно достали бандюки, шпана и гопники.

Хотя слухи по городу ходят самые фантастические. Я успел услышать, по крайней мере, две взаимоисключающие версии. Первая о том, что фронтовики, начали давать укорот бандитам и ворам. Вторая — что МГБ наконец-то получила секретный приказ Сталина: "Бороться со спекулянтами по законам военного времени!". М-да… Народный эпос — рулез!

Амалия жутко расстроилась моим отъездом…

Я повернулся на жесткой полке и посмотрел в окно. За ним тянулся все тот же опостылевший ровный пейзаж, перемежаемый клубами дыма от паровоза. Окно я теперь предусмотрительно закрывал. В первый день мне было жарко, и я едущий пока один в купе — лег поспать. Обдуваемый ветерком я задремал. Благодать. Пробуждение было нормальным, как и сон. Но вот то, что окно не рекомендуется держать открытым мне стало чуть позже. Откуда я — дитя комфорта и тепловозов, мог знать, что дым из трубы паровоза — это не просто дым. Он сука, залетая в окно, еще и пачкается, как последняя сволочь!? Мало того, что морда моя напоминала неудачно раскрашенного гея возвращающегося под утро с вечеринки, со смазанным макияжем. Эдакая гламурная полумаска с потеками туши на лице. Так этой долбанной угольной пылью была еще и вымазана новенькая шинель, которой я укрывался, мой сидор со жратвой, предусмотрительно подложный под голову. В общем, ну его нах лежать у открытого окошка.

Многое было откровенно внове. Тот же купейный вагон — положенный мне как офицеру. То, что они — эти вагоны, вообще есть. Мне ведь из разных хроник и фильмов было четко известно, что ездили в теплушках. А тут комфорт. И причем это обыденность. Нормальная мирная жизнь. Мои сейчас едут в соседнем плацкарте. Деревянное правда всё. Ну да бог с ним. Есть даже вагон-ресторан, который я намеревался посетить. И черт с ним с ценами! Вокзалы, через которые мы как порядочные проезжаем и на которых по расписанию останавливается поезд — это конечно не шок, но что-то сильно близкое. Вокзалы представляют из себя эдакое Вавилонское столпотворение, но это дело достаточно упорядоченное. И никто не рвется с чемоданами и баулами в окна и на крыши. Вагоны не штурмуют… как отчего-то мне представлялось раньше. Проводники проверяют билеты. Все чинно рассаживаются — "согласно купленным билетам". И даже проводники в форменных кителях. Удивительно.

Мои соседи — нормальная семья, обычного инженера Маркова, возвращаются в Москву из эвакуации. Они подсели в мое купе вчера поздно вечером, и коротко представившись, тут же легли спать. Здесь вообще очень много возвращающихся. А кругом в вагонах… Люди выпивают, разговаривают, курят, поют, знакомятся, парочки воркуют про любовь, мечтают о том, что вот теперь-то они и заживут… По крайней мере, половина состава едет в Москву, куда лежит пока и наш путь. Сначала сборный пункт. Потом… потом, скорее всего Западная Украина. Говорить же о моих чувствах к разным "самостийникам" даже излишне. Наше чувство глубоко взаимное. И моё мне передалось еще от отца, тоже ненавидевшего разных "бендеровцев". Там насколько я понимаю не все так однозначно. Но чего заранее-то думать — приедем, разберемся. Чего гадать?

Хорошо пока с едой, деньгами, амуницией и оружием. Все получили штатное, мне, правда удалось вырвать "ТТ" и чутка патронов. Я тут кстати не один — "конно и оружно". Все милиционеры вооружены и на платформах и в поезде. Множество офицеров со штатным оружием — это те, что из действующих. Часовые у составов с разным барахлом, следующим и туда и сюда, с винтовками. Некоторые, с васильковыми околышами — с ППШ и ППС. Проехал мимо меня эшелон с зеками. Вернее мы мимо него. Полюбопытствовал. Они стояли в каком-то тупике. Здесь даже некоторые ответработники носили пистолеты. И это было нормально. Никто даже попьяни не размахивал оружием. Была возможность посмотреть на пару стычек со стороны.

Что плохого? Плохо, что все тут — совсем не так, как меня учили на уроках истории и писали в разных книжках. Половину моих знаний можно смело спустить в унитаз. Хотя и знаний тех — "кот наплакал".

— Сергей, вы как — насчет выпить? — около меня появилась голова соседа — Вениамина Николаевича, задорно поблескивая круглыми "велосипедами" на носу. — Казенной…

— Ну раз, казенная… — не могу отказаться. А супруга-то ваша не против?

— Риточка не против…

Внизу что-то щебетала Вика — его дочка, играясь в куклы. Его жена, симпатичная брюнетка с примесью восточных кровей, сидела и читала старенькую книжку Беляева. Услышав наш разговор она, на секунду оторвавшись от книги, подняла на меня свои темные с поволокой глаза, тут же отозвалась:

— Только до пьяна, не пейте.

— Ну что ты Ритуля — мы чисто символически, за знакомство, — тут же успокоил ее муж.

— Ну раз водка ваша, то закуска моя, — я стал слезать с полки. Мимоходом отметив, что мы что-то такое потеряли с нашей бесконечной пьянкой. У нас жена, скорее всего, подняла бы ор до небес — за пьянку мужа. А тут, поди ж ты, вполне себе нормальное к этому отношение — "Не допьяна". Хм…

Информация неизвестная Николаю…

Из отчета:

За период с 1 января 1945 г. до 1 декабря 1946 г.

В течение указанного периода было ликвидировано:

антисоветских формирований и организованных бандгрупп 3 757;

связанных с ними банд 3 861

Ликвидировано бандитов, членов антисоветских националистических организаций, их подручных и других антисоветских элементов: 209 831 лиц.

Из них убито 72 232; арестовано: 102 272; легализовано: 35 527.

Бандитско-грабительских групп ликвидировано: 3 861

Ликвидировано бандитско-грабительских элементов, дезертиров, уклоняющихся от службы в Советской Армии, их подручных и других уголовных элементов:

126 033 лиц.

Из них убито:

1 329;

арестовано: 57 503;

легализовано: 67 201.

Депортировано: 10 982 бандитских семей, 28 570 лиц.

Выслано в соответствии с правительственным решением о высылке лиц, служивших в германской армии, полиции и других формированиях:

107 046 лиц (до 1 октября 1946 г.).

Оружие, амуниция и другое воинское снаряжение, захваченные у бандитов и населения:

16 орудий,

366 мортир,

337 ПТР,

8 895 тяжелых пулеметов,

28 682 автоматов,

168 730 винтовок,

59 129 револьверов и пистолетов,

151 688 гранат,

79 855 мин и снарядов,

11 376 098 патронов,

6 459 килограмма взрывчатки,

62 радиопередатчика,

230 коротко-волновых приемников,

396 пишущих машинок,

23 счетных устройства.

Подпись: Начальник ГУББ СССР Подполковник Поляков 13 января 1947 г.

 

Глава 2

Неопубликованное письмо в "Правду" рабочих подмосковного города Подольска. Ноябрь 1945 года.

Обнаглевшие бандиты и воры нападают на мирных граждан… не только вечером, но убивают, раздевают и грабят средь бела дня — и не только в темных переулках, но и на главных улицах… даже около горкома и горсовета. После работы люди собираются группами, чтобы не страшно было идти домой. Собрания после работы плохо посещаются, так как рабочие боятся оставаться, боятся нападения на пути домой. Но и дома они не чувствуют себя спокойно, потому что грабежи происходят и днем и ночью. [27]

Из письма саратовских рабочих, направленного сразу в несколько центральных газет СССР осенью 1945 г.

"… с началом осени Саратов буквально терроризируют воры и убийцы. Раздевают на улицах, срывают часы с рук — и это происходит каждый день… Жизнь в городе просто прекращается с наступлением темноты. Жители приучились ходить только по середине улицы, а не по тротуарам, и подозрительно смотрят на каждого, кто к ним приближается. День не проходит без того, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, часто в самом центре города при ярком свете. Дошло до того, что единственные, кто ходят в театр или кино, — это те, что живут рядом буквально в следующую дверь. Театр Карла Маркса, расположенный в пригороде, по вечерам пустует".

14 октября 1946 г. Рябышева (Загорск) — Е. Рябышеву

… Много новостей в нашей деревне. Кто-то задушил старуху, а в Черняке убили дедушку Ольшанского. Его труп до сих пор не нашли. Много воровства. Ужасно идти домой одному ночью или даже вечером. Какая-то банда вытворяет вещи выше всякого понимания.

5 ноября 1946 г. А. Калашникова (Чернянский район Курской области) — своему мужу.

Много новостей, но все то же самое: каждую ночь кого-нибудь грабят или находят убитого мужчину или женщину. Недавно в уборной за аптекой нашли молодого человека с пулевым отверстием в голове. Видно, раз здесь нет моря, то самые глубокие места в "веселой" Вичуге — уборные. Как приедешь сюда, сойдешь с ума.

17 октября 1946 г. В. Лапина (Вичуга Ивановской области) — Г. Голубеву.

Бандиты застрелили Павла Данилова и его жену и все забрали из их дома. Вот как у нас обстоят дела и с каждым днем становится все страшнее. Такие случаи повторяются каждый день и ночь. Людям здесь приходится собираться в одном доме вместе на ночь, уходя из собственного дома. Вот такие дела.

Долго ли коротко ли, но прибыли мы в Москву. Столица нашей Родины СССР встретила нас гомоном толпы на вокзале. Форменными патрулями… или патрулями в форме? В общем, тут все было несколько поцивильней. Милиционеры были одеты в форму и "бдили". Военные патрули тоже вроде как не скучали. Здравствуй родина!!!

Я впитывал в себя шум вокзала и начинал считать его своим. Пытался сжиться с ним и стать здесь своим. Богатая моя биография позволяла мне считать вокзалы своим вторым родным местом. И с бомжами я общался и с ворами и с торгашами. Да и Белоруссия — где я служил и заканчивал службу, и куда я постоянно мотался челноком… Да и характер мой по-жизни любопытный. Вполне себе позволял мне сказать и о вокзале — "дом родной". Он ведь тоже живет по своим четко упорядоченным законам. И случайных людей здесь тоже хватает. Но вот чтоб встроиться и в эту систему. Запросто. Стать здесь своим… Не, это тоже — мираж. Чужаков и здесь не очень любят. Тут и помимо них, есть скрытая от чужих глаз жизнь и "власть".

А пока… Нет тут ни многочисленных ларьков, ни теток с бумажными объявлениями на груди, ни проституток, ни наркоманов… Я отчего подспудно ожидал этого. Стереотипы-с. Инерция, мать его, сознания. Я… — мы все стояли и крутили головами. Многолюдье. Эх, и до фига же здесь людей. Непривычно… тут все по-другому.

А вот людей в форме и в гражданке — примерно пополам. Мы скромно устроились в уголке. На лицах моих товарищей промелькнула целая гамма чувств. Любопытство, интерес, попытка побольше увидеть и все запомнить. Сёма рвался посмотреть. Несколько подавленный моментом, старший сержант Турсунбаев тоже вовсю вертел головой. Иваныч был на удивление спокоен. Шац… — Какие будут приказания товарищ старший лейтенант? — начал Шац. — Повторяю для особо одаренных. По одному не ходить, за вещмешками и барахлом смотреть в четыре глаза. В драки не ввязываться, на провокации и разговоры не по делу — сразу все глохнем на оба уха. Все вопросы пока через меня. Всем понятно?! — я с угрозой обвел всех глазами.

Я уже незаметно для себя перешел на "нормальный" больше привычный мне язык.

Здесь все свои и больше не надо разговаривая думать над каждым словом.

— И не пить! — закончил я "инструктаж".

— Так точно! — вытянулся по-строевому, Генрих.

— Геня будешь ерничать — дам в морду. Пока до места не доберемся — считайте себя на фронте, — я многозначительно посмотрел на Шаца. — Сё Генрих, — я обвел головой полукруг, — сейчас это наш — "дом родной".

Услышав меня, Генрих хищно подобрался — внешне оставаясь все также расслабленным. Его выдали глаза. Они только на секунду потемнели, и на мгновение стали похожи на два дула пистолетов. Он был готов к любому развитию ситуации. Я был прав — никуда война не ушла. Теперь хрен к нам подберешься. Остальные это приняли несколько по-другому.

— Яка вийна? Мир же ж? — простодушный Сёма не понимал меня.

Всех пришедших с войны, отличало одно качество. Они — живые! Они вернулись! Смогли придти из такой жуткой мясорубки… И это значит, что им — сам черт не брат. Им здесь на гражданке, в мирной жизни — ничего не может угрожать. Они — бессмертные!

Вот такое вот — ложное чувство эйфории.

Смерть здесь? Нет! Этого не может быть. Это может быть только нелепая случайность, от которой здесь никто не застрахован. Шанс неудачи настолько мизерный, что на него даже не стоит обращать внимания. Турсунбаев помалкивал. Иваныч с непонятным интересом смотрел на меня.

— Сёма ты жить хочешь? — с интересом спросил я.

— Хто ж нэ хочет?

— Там куда мы поедем — обычно стреляют в спину. И обычно тем, кто этого не ждет. Я может слегка и преувеличиваю, но… Тренироваться начнем здесь. И сейчас. Просто представь, что тут подстерегает опасность… Где-то тут есть переодетый власовец и он хочет пристрелить тебя исподтишка. Так что, не расслабляйся. И тогда — там, ты будешь готов.

— А… — понятливо пробасил он и с подозрением уставился в зал. Он стал реально ждать возможного убивца.

Мои "лекции" в дороге, все восприняли по-разному. И сделали разные выводы. А я так… немного рассказал о разных недобитках прячущихся по углам. Главное чего я добивался, чтобы не расслаблялись.

— Ладно, я к коменданту. Узнаю дальнейший маршрут. Вы тут.

— Куда-а…? — удивился он.

— Да пройдусь я!

— А…

Ну не люблю я ходить толпой. По вокзалу.

— Ждите сопровождающего, — это я уже всем.

Нас должны были встретить на вокзале и сопроводить к месту расположения. Такие были инструкции. Единственное чего я тогда не сообразил — где это, они нас встретят? Казанский вокзал — здоровое сооружение и искаться и встречаться можно до второго пришествия. Вот теперь несколько растерянно я решил поискать встречающих сам.

Вокруг стоял обычный вокзальный галдеж. Сновали туда-сюда люди. Через громкоговорители какая-то тетка бодрым голосом все также привычно-невнятно хрипела бодрым тоном о прибытии и отправлении. Гвалт, ор, всхлипы гармошки в разных углах. Деловитые толпы отъезжающих с предвкушающими минами на лицах, перемешивались с чуть растерянными, но тоже с предвкушающими выражениями лиц прибывающих. Сидоры, мешки, баулы, множество разных фанерных чемоданов и хурджинов. Смешение лиц, одежд, народов… Тут не видно привычного пластика и все солидно-деревянное.

Реки военной формы, активно разбавлялись ручейками мирных пиджаков. Они текли мимо островков восточных халатов и выливались на вокзальную площадь. Фуражки, пилотки, кепки, шляпы, тюбетейки и платки…

Все это вавилонское столпотворение жило. Живо вскрикивало и вслушивалось, спорило и ругалось, выпивало и курило, пело и радовалось, ждало и огорчалось… Жизнь бурлила и брала свое.

Люблю я столпотворение и верчение жизни на вокзалах. Кому как, а мне — нравится. Именно тут ощущаешь себя частью огромного мира… Пошел я "погулять"… Уйти впрочем, пришлось недалеко. К нашей компашке бодро двигались коллеги из вокзальной милиции. Эдаким ледоколом спокойствия, рассекая льдины суеты. Тоже в форме и при оружии. Пришлось вернуться. Оказывается, зря я ругал тупых начальников. Таких групп как наша, ежедневно прибывало как минимум десяток. И технология была отработана. Мы со штатным оружием и в форме для них были видны в этой привычной им сутолоке, как красный светофор.

"Пополнение в сводный батальон…? Здесь не толпимся… Проходим на выход…

Ждем справа на привокзальной площади… Вас встретят…", — коротко и ёмко. Я-то… как-то и… даже на секунду растерялся от привычной наглости ментов. Уж больно эти походили на наших — привычных мне. Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Пошли на…

Нашим это тоже не понравилось.

Ладно, цель поставили — пошли выполнять. В то, что нас вовремя встретят — я даже и не мечтал. Бардак это составляющая нашей жизни. А военный бардак — это бардак в кубе. Плавали — знаем.

Привокзальная площадь встретила гулом, гудками машин, криками носильщиков и пассажиров. На тумбе висели афиши театров. Плакаты в одну краску предлагали посмотреть трофейный фильм с Марлен Дитрих. Стоял разнообразный транспорт. Были несколько полуторок, телеги, эмка, мотоциклы и какие-то трофейные "Мерседесы" с "Хорьхами". Но "кто из ху?" — я как-то не очень. Единственное, что понятно — что не отечественный автопром. Вдалеке стоял регулировщик — "продавец с полосатых палочек". Хотя вру. Этот не торговал — работал. А вот продавцов никаких и не было. Отчего-то остро захотелось мороженного.

"Обломайся! Это будет, но не скоро!", — ответил я самому себе на такие рокфелеровские запросы.

Не знаю уж почему, но черная эмка меня подспудно беспокоила. Уж больно знакомый штамп из кино.

— Город пойдем смотреть? — начал дискуссию наш казак Азамат.

Да-да — казак. Хотя он тоже и казах.

Вышел я прогуляться на какой-то станции. Проснулся только. Ну естественно двинул к своим. Навстречу Генрих. Спрашиваю:

— Где остальные?

— Все спят. Только наш казак — Азамат, в карты играет.

— Казах или казак? Я чо-то не расслышал?

— Казак — казак! Правильно ты все расслышал.

Я несколько опешил:

— А ну расскажи!?

Забавная история произошла на просторах Союза. Черт его знает где — темно за окном было. Полез Азамат за какой-то фигней в один из своих мешков. Имя его, кстати, переводится как "настоящий джигит" — это он нам перевел. Раз пять. Так вот. И между делом вынимает он из мешка папаху. И не местную, а кубанку. "Это шо? И откуда?", — сразу заинтересовались наши. Он и отвечает: "Моя папаха. Однополчан встречу, одеть надо будет. А-то стыдно будет…". Сёме интересней всех. Он-то ведь и так все время втихую переживал. Азамат — казах и старший сержант, а он замечательный украинский парень — только сержант. Как так?

Так вот — служил наш бравый казах, ни много ни мало в кавдивизии. Пусть минометчиком, но все-таки. И вот после какого-то боя, где из всех минометчиков выжило всего двое, и приняли его в казаки — наградив кубанкой. Немцы параллельно тоже наградили, только осколком в руку.

Вот это поведал мне Генрих в лицах на какой-то узловой станции под гудки паровозов.

— Ну какой тебе город, Азамат?! — не выдержал я. — Вот город — смотри! — я обвел площадь рукой и зацепил глазом несуразность.

Из здания вокзала вывели какого-то мужика в наручниках. Ведущие на секунду запнулись о еще один патруль. Мелькнули корочки, и процессия бодро рванула к черной эмке. Следом вывели какого-то мужика в шляпе и костюме, тоже "окольцованного". И ловко запихнули в соседний автомобиль с запасным колесом сзади. Все смотрели на этот процесс с большим интересом. — Ловко работают "коллеги"… — только и смог пробормотать я. — Вот! — тут же по привычке обернул я ситуацию себе на пользу. — Все видят, что никаких своих — здесь нет! — и победно посмотрел на коллектив.

Коллектив ответил преданными, но ни хрена непонимающими лицами…

— Може он вор… — вопросительно прогудел Семён.

— Не. Это Сёма — шпионы. Видишь как цивильно одеты. Отож! Постояли мы недолго. С полчаса. С лихим разворотом и скрипом… нет, не покрышек, всех сочленений за нами прибыла полуторка. Ни фига она не напоминали машину моей мечты из рекламы. Из неё деловито вышел подтянутый бравый лейтенант.

— Здра-автвуйте, то-оварищи. Сво-оный батальон? — уточнил он.

— Да, — чуть не хором ответили мы.

— Гру-узитесь — по-оехали.

И тут же добавил себе под нос.

— Ну надо же трезвые…

Он что думал, что я не услышу?

Это ничего, что "бравый" лейтенант — немного сутулый и заикается. Зато, какой огонь в глазах!? Орел! Явно потомственный интеллигент. Лет ему хорошо за тридцать. И лицо сильно помятое. Не бережет он себя. Явно сражается не на жизнь, а насмерть… Пусть только со змием, но сражается же!? На лице водилы — младшего сержанта, была разлита вселенская тоска. Он даже из-за руля не вышел. Устает наверное бедолага.

В общем, "весело с улыбкой" мы покидали в кузов свой десяток вещмешков, шинелки и погрузившись в это чудо советской инженерной мысли, поехали. На базу. То ли в Нарофоминск, то ли в Мытищи… мне честно говоря было глубоко по хрен. Я как-то уже успел устать от столицы.

Ах да надо сказать, что никак я не ожидал… и не узнавал Москву. И всё другое… А чего ее узнавать? Я ее только по телевизору и видел. А то, что видел вживую глазами — к этой отношения не имело.

Народ гулял, работал, шел… Движение? Движение — это да. Наверное, многие москвичи сюда бы переселились из современности. Ну если только с машинами. Пробок тут нет. А вот пленных до хрена. Я успел заметить несколько десятков ударных строек.

Машина постепенно разгонялась километров до сорока. Наверное, это тут — дикая скорость. А водила — местный Шумахер. Только вот у этой таратайки — рессоры и амортизаторы отсутствовали как данность. Может это такой изыск местного автопрома?

— Вы-ы…

Я хотел несколько восторженно произнести: "Вы только посмотрите, какая вокруг красота?! А…?!".

Но в этот момент машина наехала на очередную колдобину, и я ловко прикусил себе язык.

Собственно "Ы-ы…" — вышло на загляденье. Я сидел и пучил глаза, как собака — от жадности ухватившая кость, а проглотив ее… тут же подавившаяся. Я повернул голову, чтобы промычать, что я обо всем этом думаю и… Увидел точно такое же страдальческое выражение лица у Сёмы. Он одной рукой держался за подбородок, второй крепко держался за борт. Видимо он тоже хотел произнести что-то — восторженное или может даже историческое… но — "Не судьба!". Но вот то, что он думает о водиле — на его лице было явно видно. Боюсь после остановки "вселенская тоска" может надолго прописаться на его лице, но уже от синяков на теле. Как сказал герой Папанова: "Бить буду аккуратно… но — сильно!". Может, я даже к нему и присоединюсь…

Я пересчитал своей жо… э… седалищем все кочки, выбоины и колдобины по дороге. Создавалось впечатление, что меня волокут в тележке из супермаркета три укуренных тинэйджера, спи… укравшие эту тележку. Осознав всю несуразность своего поступка они убежали, но для скорости или из озорства — прицепили её к трактору с прогоревшими кольцами и выхлопной трубой. Только забыли там мое бренное тело. И вот теперь я качусь в ней, со всем комфортом — хрен знает куда. Заехали мы в какие-то ебе… э… черт знает куда. Какая-то часть на окраине города. Казармы красного кирпича с полукруглыми сверху окнами и выпуклым декором из него же. И вокруг дверей и по всему фасаду. Самое смешное, что это беленное. В Питере много таких зданий… Как её? Промышленная архитектура. Три здания, плац, одноэтажный штаб, гараж, столовая… все это обнесено забором с колючкой. Ну и ворота со звездой и с часовыми. Куда же без них? — Вам в штаб, — лейтенант вежливо указал пальцем. — Там отметите документы и… получите прочие документы — там, — несколько туманно пояснил он. — Угу… — я только покивал в ответ.

С другой стороны "пепелаца" раздавался бас Сёмы и несколько визгливые и оправдательные ответы "Шумахера". Видимо Сёма был очень убедительным, и сумел развеять его тоску. Я не слышал слов — только интонации. Потом послышалось несколько глухих ударов. Видимо Семён убедился, в ошибочности своего мнения по поводу излишнего понимая некоторыми индивидуумами вербального способа общения и перешел к прямому — невербальному. Надо заметить, что Сёма оказался замечательно прав. Водила очень бодро выскочил из-за кабины и моментально устроился около лейтенанта. И что характерно — проделал он это очень быстро, несмотря на то, что чуть подволакивал ногу при ходьбе и слегка кренился при этом вправо. Широко и добродушно улыбаясь, Сёма вышел с другой стороны. Он был доволен.

И что из того что он может быть был не прав?

Да-а… ТАК конечно, могло бы быть… но только в мечтах. Бас Сёмы только поблагодарил водителя. Не те тут реалии, совсем не те. Хорошо, что хоть довезли. А что уже и помечтать нельзя?

 

Глава 3

Некто Р. писала своему мужу 14 октября 1946 г. из другого подмосковного городка: "Стало ужасно жить в Загорске. Вечерами часто происходят грабежи и убийства. Вчера вечером Александр Александрович получил от завода 8000 рублей за строительство. Бандиты разрезали его на части. Его голова была полностью отделена от тела и заброшена в рощу. Три дня назад Ритка с подругой возвращалась из института около полвосьмого вечера. У нее отняли кошелек, а подругу утащили на горку и раздели. Стало просто страшно ходить по вечерам".

Гражданка Ш. писала своему родственнику 1 ноября 1946 г. из Иваново: "Тут все новости плохие, просто ужасные. Вчера бандиты напали на отца, мать и сестру. Они возвращались с поезда одни и им приставили к спине нож. Я даже не могу сказать, как это ужасно. Я сейчас работаю до 10 вечера и боюсь идти [домой] через базар. Нервы у всех напряжены".

Один из самых явных признаков общественного страха перед уголовным бандитизмом в послевоенные годы является содержание писем, которые тысячами поступали в различные учреждения и в редакции советских газет. Часть из них сохранилась в архивах. Такие письма отчаянно взывали к властям с требованием восстановить порядок и законность. Например, рабочие Саратова осенью 1945 г. писали, что: "… с началом осени Саратов буквально терроризируют воры и убийцы. Раздевают на улицах, срывают часы с рук — и это происходит каждый день… Жизнь в городе просто прекращается с наступлением темноты. Жители приучились ходить только по середине улицы, а не по тротуарам, и подозрительно смотрят на каждого, кто к ним приближается. День не проходит без того, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, часто в самом центре города при ярком свете. Дошло до того, что единственные, кто ходят в театр или кино, — это те, что живут рядом буквально в следующую дверь. Театр Карла Маркса, расположенный в пригороде, по вечерам пустует".

Здесь на формировании мы пробыли неделю. Единственный и огромный плюс был в том, что нас здесь кормили…

Никаких двухъярусных кроватей ожидаемых мной не было. Были двухъярусные деревянные нары "без никто". Никаких матрасов, тумбочек и табуреток. "Ёпть, прямо как в хронике про Бухенвальд. Не привычно, мама!", — это была первая мысль. Вторая была: "Только б не было насекомых…!". Уж дюже я их не люблю. Вот это да. Стремно-то как! Но ничего — выжил. Спартанская обстановка — ерунда. Вшей бы не зацепить. "Машеньки"-то нет. Помню как разок, зацепив насекомых в полевых условиях, избавился от них только "народными" средствами. Я там был не один такой, и поэтому поступило предложение намазать башку мелком. Старлей Мясниций вычесывал их на бумажку частой расческой, и давил. Не помогло. Мы намазались "Машенькой" — и помогло. Тут же из всех средств только керосин. Мазаться им — стрёмно. Воняет. А насчет бани тот еще вопрос. Тьфу, тьфу, тьфу — бог миловал…

Но вот последний день, на построении — убил напрочь! Я вовсю готовился к отъезду на Украину. Оказалось, что это не так…

После прочтения приказа по батальону — мы отправились в Белоруссию. Твою мать! Ну какие могут быть повстанцы и прочие "зеленые братья" в насквозь мне знакомой мне Белоруссии? Это же — "партизанский край". Может я, в этой — параллельной реальности? Но все, что я видел и знал здесь — говорило мне только о том, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в своем реальном прошлом. Только вот этого самого прошлого — я ни хрена и не знаю. "Изнутри" оно все… мягко скажем — по-другому.

Кстати, еще на вокзале я купил конверт и всё-таки отправил письмо, с текстом из наклеенных газетных букв, Сталину. Его я заготовил давно, оставалось только отправить. Я предупредил его о голоде и о том, что погибнет восемьсот тысяч. И что сгноят зерно. Единственно предупредил, что если сгноят — то пусть поищет виновных. Кто-то должен ответить за столько смертей. Теперь мой долг — продвинутого попаданца, выполнен. И я, больше не сомневаясь ни в чем, ждал отправки на свою "историческую родину". Ну не всё ж евреям туда перебираться! Должен же кровавый… или как там — кровный белорус помочь своей исторической родине. М-м… ну не все ж евреям и "западэнцам" этим гордиться. Правда в чем все это выражается, я понимал несколько смутно… Погрузившись, в совершенно непривычные мне теплушки, мы бодро покатили на запад. И что интересно практически без остановок. Экспрессом. М-да… что я могу сказать? Я опять ехал в неизвестность. Ну, пусть в известность.

Я только-только отошел от этого цивильного города. Столица, мать её! Москву мы и не видели. А местные "достопримечательности" смотреть желания не было. Глухо, грязно, разрушено… Народ прибывал каждый день. А "старожилы" сидели здесь уже полторы недели.

О том, что тут в части не "всё волшебно", думаю, даже и говорить не стоит. Делать тут абсолютно нечего. Ну есть немного газет. Домино, шашки… вот в общем и все. Из культурного досуга. Ах да! Есть еще кондовые политинформации. С тупым пересказом лозунгов и текстов из передовиц "Правды". Вот во многом такие "политинформаторы" и убили желание людей слышать про политику. Народ активно бухал, но вот говорить о том, что это сильный "криминал" несколько излишне. Это сейчас норма. Где брал и на что бухал — "тайна велика есмь". Наверное это наше чисто русское.

Мне это сильно напоминало наших современных "партизан" прибывших на сборы.

Наверное есть все-таки "вечные ценности". Учить никого, ничему не требовалось. Все всё знают. Да и подчиненность тут чужая. На всех нас попросту забили. Мы транзитники и скоро свалим.

Внутри же коллектива ходили самые разнообразные слухи о нашей дальнейшей службе. Причем самые дикие. Болтали всякое, я предусмотрительно помалкивал. Девяносто процентов здесь — это молодые ребята. Все попали сюда по-разному. Романтика, приказ, интриги… но все здесь… как бы проще сказать? Нет ни у кого никакой обреченности. Здесь весело. Энергия хлещет через край. Бедно, голодно, но весело. И кормят, как не странно, довольно прилично. Я даже раза три наелся. А вот в самом городке — жесть. Бандитизм процветает самый махровый. И что интересно — "ничего нельзя сделать". Ничего!!! Соцзаконность, бля!

Социалистическая!

Полная ведь хрень!

Сто пятьдесят рыл сидят в части и ничего нельзя сделать. Сто пятьдесят милиционеров… и несколько разбоев в день. Парадокс. Я думал, хоть тут — почти в столице, получше. Не, не лучше. Хуже. А самое паршивое, что законность для всех одна. Во всей стране. И махровый бандит Вася Береза в глазах прокурора — совершенно законопослушный гражданин. И взять его надо "на горячем" или с железобетонными доказательствами. Иначе извините. Пойдет он домой кушать супчик. Тут такого понарассказывали. — Товарищи офицеры! — мы встали вытянувшись перед незнакомым полковником, вошедшим в класс в сопровождении коменданта нашего сборного пункта. — Товарищи офицеры! Добрый день! — прозвучала следующая команда, позволившая нам сесть.

Нам — это старшим десяти групп прибывших из разных городов СССР сюда в маленький подмосковный городок. Здесь формировались сводные роты и батальоны "актива" направляемые на усиление органов советской власти в приграничных областях. Обстановка чем-то сильно напоминала, по словам воевавших — запасные полки и офицерские резервы времен войны. Никто толком ничего не знал. Ходило множество дурацких слухов. Начальство важно надувало щеки, и следовал всем знакомый ответ: "Всё узнаете в своё время на инструктаже". Народ слегка нервничал на фоне неизвестности. Им всё было непонятно. Мне-то было понятно очень многое. Только вот заниматься такой "просветительской" работой — это мягко скажем, себе дороже. Если я не ошибаюсь, то стукачей и здесь — "как блох на барбоске". Нас ведь и тут пропустили через особиста. А там следовало стандартное предложение: "Проинформировать органы…", "Вы патриот?", "Помочь — государству и партии…". Это все мы проходили. В конце звучало стандартное: "Надеюсь предупреждать Вас о том, что другим не нужно знать о нашем разговоре — не нужно…? Идите — мы надеемся на Вашу сознательность". В нашем взводе Шаца — "завербовали". Правда, он чуть не набил мне морду на нашем маленьком собрании перед этим. Пришлось его долго убеждать и даже приказывать. Ох, как сильно ему это не нравилось. Азамат со смехом рассказал, что внезапно разучился разговаривать по-русски. Иваныч оказался жутким тугодумом и — "ничего не понял". Я не подходил "по статусу". А Сеня порывался всех врагов избить… Вот так мы обзавелись "штатным стукачом".

Я знал и про "лесных братьев", и про "бандеровцев", и про восстание на Западной Украине. В своём прошлом — будущем я частенько видел этих "героев" по СМИ, а во Львове даже дважды случайно присутствовал на "параде" этой сволочи. Старые убийцы, насильники и садисты гордо продефилировали под своими флагами "незалежности".

Мои коллеги офицеры и сержанты милиции "оттягивались" перед предстоящей командировкой в полном неведении, куда они попали. В газетах мелькали маленькие заметки и статьи о трудностях коллективизации и становления Советской власти в областях, присоединившихся к СССР перед войной.

Истинный масштаб этих событий станет известен только через десятилетия. Да и то, вряд ли в полном объёме.

— Товарищи офицеры! — мы встали вытянувшись перед незнакомым полковником, вошедшим в класс в сопровождении коменданта нашего сборного пункта.

— Товарищи офицеры! Добрый день! — прозвучала команда, позволяющая нам садиться.

Нам — это старшим десяти групп, прибывших из разных городов СССР сюда в маленький подмосковный городок. Здесь формировались сводные роты и батальоны "актива", направляемые на усиление органов советской власти в приграничных областях. Обстановка чем то сильно напоминала, по словам воевавших, запасные полки и офицерские резервы времен войны. Никто толком ничего не знал. Ходило множество дурацких слухов. Начальство сообщало: "Всё узнаете в своё время на инструктаже". Народ слегка нервничал на фоне неизвестности. Им всё было непонятно.

Мне-то было понятно очень многое. Я знал и про "лесных братьев", и про "бандеровцев", и про восстание на Западной Украине. В своём прошлом — будущем не раз видел этих "героев" по СМИ, а в Львове дважды случайно присутствовал на "параде" старых убийц, насильников и садистов.

Мои коллеги офицеры и сержанты милиции "оттягивались" перед предстоящей командировкой в полном неведении, куда они попали. В газетах мелькали маленькие заметки и статьи о трудностях коллективизации и становления Советской власти в областях, присоединившихся к СССР перед войной. Истинный масштаб этих событий станет известен только через десятилетия. Да и то, вряд ли в полном объёме.

— Товарищи офицеры! — начал комендант, — все вы направляетесь в западные области Белорусской ССР. Обстановка там сложнейшая. Прибывшие группы рекомендовано использовать в своём нынешнем составе — без перераспределения. Непосредственно на места вас направят уже в Минске.

Представитель ЦК товарищ Лапин проведет с вами предварительный инструктаж. Более подробно с текущей ситуацией ознакомят уже на местах.

— Пожалуйста, Борис Алексеевич!

Как говорил один киногерой "меня начали терзать смутные сомнения" на тему: а всё ли я знаю по истории "радзімы". Самой близкой к России братской республике. Самой благополучной, благоустроенной, практически витрине СССР.

— Обстановка в приграничных областях БССР в настоящий момент характеризуется как очень сложная, имеющая тенденцию к ухудшению. В газетах и радиопередачах сознательно не акцентируется внимание на тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться практическим работникам на местах…

— Я прошу не делать никаких записей.

А мы и не собирались. Ни бумаги, ни карандашей. Школьники пишут, на чем попало. Вплоть до оборотной стороны обоев. На письма-то бумагу найти тяжело.

— Ваши подчиненные получают в настоящий момент информацию в несколько упрощенном виде. А потому попрошу вас пресекать ненужные разговоры, домыслы и не сообщать, доведенную до вас здесь информацию, подчиненным более необходимого.

Всё "страньше" и "страньше" как говорила Алиса. Это что задействовано информационное обеспечение на высоком уровне? Меня начало напрягать. Что-то не так я по истории учил и помнил. Там что "бандеровцы" воюют? "Партизанская республика", где на последнем этапе действовало до миллиона активных штыков… У меня, помнится, мелькнула как-то мысль: что-то много здесь народа собралось с белорусскими фамилиями. Да потом забылось. В СССР национальность вспоминалась редко. Чаще всего с этим напряги были у евреев. Похоже, белорусов собирали спецом.

— Там что война, что ли? — эхом мыслей прозвучал вопрос из-за моей спины.

— Нет там войны, конечно нет. Что вы! — отеческим тоном ответствовал товарищ из ЦК.

— Ну, если не война, так что же там? — не успокаивался капитан из Орла.

— "Режим контртеррористической операции" там — что тут не понятного? — саркастически вырвалось у меня.

Сразу прикусил язык. Допереводился, вместо про себя, сказал вслух. До этой находки "инженеров человеческих душ" полвека. Твою мать, что сейчас будет…!?

— Как, как вы сказали — "режим контртеррористической операции"? Это откуда такой термин? — на меня подозрительно уставились внимательные и умные глаза.

— Старший лейтенант Адамович, группа работников милиции город О. — вытянувшись представился и продолжил. — Ситуация когда не ведутся активные боестолкновения, а наличествует большое количество терактов против отдельных представителей гражданских и военных властей. Условия, когда для силового противодействия противоправным проявлениям применяются не вооруженные силы, а ограниченные силы и средства структур правопорядка и защиты конституционного строя.

Кажется "Остапа понесло". Я стоял и тихо ловил шуршание уехавшей крыши. Это что ж я такое сейчас родил?

В классе стояла тишина. Ошалевший от завернутой фразы товарищ из ЦК, застыл столбом и что-то соображал.

— Повторить сможете?

— Что? Извините, не понял.

— Сказанное повторить сможете?

— Нет.

Глаза у меня в этот момент были чистые, искренние и изумленные.

— У вас какое образование?

— Пехотное училище, офицерские курсы, почти всегда читаю все подряд.

— В основном газеты?

— Так точно. Книг маловато.

— Ага. Значит творчество масс. "Vox populi, vox Dei". Как нас и учит товарищ Сталин. В массах всегда генерируется более правильное и развернутое понимание событий.

А у тебя не иначе классическая гимназия в образовании. Я опять начал "переводить". Вон загнул латинскую фразу и не подумал, что кроме меня тебя никто не понял. "Глас народа, глас божий". За "божий" боится видимо.

— Ну что ж продолжим. Как вы все должно быть хорошо помните, в ходе освободительного похода Красной Армии в 1939 году народы Западной Украины и Западной Белоруссии воссоединились с братскими республиками СССР.

За короткий довоенный период социально-экономические преобразования в этих районах только начали набирать ход.

"Не всех раскулачили, посадили и сослали" — перевел я про себя.

Война прошлась тяжелым катком по Белоруссии. Разрушено почти все. Достаточно сказать, что только жилой фонд сократился с десяти до двух миллионов квадратных метров. Наименее пострадали районы Западной Белоруссии, до 1939 года находившиеся в составе Польши. Они же и остаются наиболее пораженными бандитизмом.

Здесь, забившиеся в леса, лютуют банды фашистских недобитков. Это бывшие кулаки, полицаи, власовцы, репрессированные, уголовники, дезертиры и предатели, сотрудничавшие с немцами. Эти банды под различными лозунгами борьбы занимаются грабежами, убийствами советских активистов, срывом выполнения хозяйственных и политических мероприятий, пытаются путем террора, запугивания и лживой пропаганды привлечь на свою сторону местное население. Многие банды создавались в тесном сотрудничестве и при поддержке немцев, получая от них оружие, боеприпасы, обмундирование. Отдельные банды белорусских националистов имеют укрытия-землянки, схроны с запасами продовольствия и боеприпасов, пополняемыми за счет местного населения. Запасы пополняются и в добровольном порядке, и грабежом. Бандиты нападают на подразделения Советской Армии, обозы.

Националисты не просто убивают людей, они их зверски мучат. Отрубают руки, ноги, головы, отрезают груди, уши…

Я слушал и видел Афган: отрезанные носы, выколотые глаз советских десантников…

… Они вешают и душат веревками или колючей проволокой, живых бросают в колодцы, проруби…

А я слышал пьяный стон седого прапора: "Представляешь чичи, с-суки, сопляков-срочников засыпали землей! Живых…!".

… Так погибли семьи партизана Иосифа Бобко, разведчика Константина Гаврина, начальника штаба Ивана Пшеничкина, сотрудника НКВД Вячеслава Корбута, фронтовика Павла Краско…

А у меня в глазах цинковые ящики, которые запрещено вскрывать…

Господи! Что же это? У нас в тихой и мирной Беларуси зверства Афганистана и Чечни!

… Особенно жестоко расправлялись бандиты с девушками. Их избивали и насиловали, вешали за косы и убивали только за то, что они встречались с фронтовиками, партизанами, коммунистами и комсомольцами.

"Слышь, замполит, нет, ты скажи мне, ты же видел этих медсестричек убитых. Это кто был люди или дикие звери? За что их так — то?". Видел, командир, и никогда не забуду…

… Невинными жертвами стали комсомолки Мария Сагандыкова, Вера Бабкунова, Нина Бортникова…

Как же так? У нас же не Западная Украина! У нас же нет зверей — бандеровцев…

Пластинкой в гудящей пустотой голове рефрен: "Западная, западная…".

… Убийствами, террором и запугиванием населения банды также пытаются сорвать проведение государственных поставок зерна и продуктов. А там, где находят приготовленный к сдаче хлеб, все забирают себе, либо уничтожают на месте, сжигая его прямо в доме, либо на поле.

Красные маки Афгана, маки вместо пшеничных полей…

… Обстреливают подводы с зерном, делают налеты на мельницы, маслозаводы, молочные пункты, уничтожают оборудование. В некоторых районах Минщины полностью уничтожена телефонная связь…

— "Полста седьмой!..мать быстрее! Они все горят! Не дайте добить! Хоть "двухсотых" отбейте"!!!".

И дым, дымы чадящей колонны впереди на фоне затихающих очередей…

… Одна из главных задач националистов и бандитов: уничтожение партийно-советского актива, как присланного из центра, так и местного. Устраняются руководство и актив местных сельсоветов, учителя и врачи, специалисты МТС, коммунисты и комсомольцы. Зачастую бандиты, обвинив жителей села в оказании помощи советским органам, совершали налеты, убивали активистов и членов их семей. Так, 28 февраля убит заведующий Вилейским областным отделом народного образования Валентин Муравьев, в колхозе "Красная калина" застрелен председатель колхоза Николай Лукашевич…

Расплывшаяся тестом по экрану землячка из Барановичей: "Коммуняки угробили свободу и подгребли…"

Монотонный голос лектора баюкал и усыплял организм, измученный нехваткой калорийных продуктов и витаминов. Глаза светлели от ненависти, от злых непрошеных образов-ассоциаций, от забытого будущего…

— Немецкие спецслужбы планировали организовать и оставить в нашем тылу огромный диверсионный фронт от Балтики до Черного моря. Был разработан тайный план под названием "Любимая кошка", и осуществлена подготовка людей и материалов. Белорусской организации, задействованной в этом плане, было дано название "Чёрный Кот". На должность её руководителя белорусский национальный актив польского майора назначил польского майора Михаила Витушку.

— Кто, кого? Не понял — оцепенение сдуло ураганом. Я опять нарушил чинность и благолепие лекции.

— "Черный кот", майор Витушка, — в целом спокойно, но несколько удивленный нестандартной реакцией повторил лектор последние слова.

Я, вскочив, покрутил головой, отгоняя остатки то ли сна, то ли транса.

— Что вас так удивило товарищ Адамович? — он был не на шутку озадачен.

— Да задолбало это домашнее млекопитающее! В Алма-Ате во время войны, мне знакомый милиционер рассказывал, отметилась сильно бандитская сволочь под этим знаком, в Москве и Ленинграде бандюки "Черная кошка". У них там, что совсем с фантазией тухло?

— Что ж вам сказать — то. В Казахстане да было. А про Ленинград и Москву, откуда знаете?

"От Говорухина и Высоцкого". Откуда ещё. Ты товарищ лектор, может и хороший человек, но знать тебе этого не надо…

— Так слухи.

— Вы взрослый, очень неглупый человек верите вздорным слухам. Мало кто знает, что никакой банды с таким названием не было ни в Москве, ни в других городах бывшего СССР. Зато были многочисленные подростковые группировки, члены которых гордо именовали себя "чернокошатниками". Основное их занятие — мелкое воровство и хулиганство.

Хотите пример? "Черные кошки" появились летом 1945 года. За несколько месяцев жертвами "кошатников" стали тысячи граждан. Как правило, обходилось без крови и членовредительства.

Жительница подмосковного города Раменское Марина Иванова получила открытку, на которой в обрамлении двух лавровых веток красовался кошачий силуэт. "Сегодня в 12 часов вечера ждите "Черную кошку". И подпись: "Общество Черной Кошки". Через пару дней сотрудники подмосковного уголовного розыска задержали "общество черной кошки" в полном составе. "Кошатниками" оказалась… группа местных подростков, заводилой у которых был 15-летний школьник Владимир Харкевич.

Так что к слухам надо относиться правильно. Не надо им верить.

— А с Белоруссией-то что? — вклинился в наш диалог знакомый голос из-за спины…

— Немцами разработан план "Любимая кошка". Согласно ему украинская часть плана носит название "Степной кот", белорусская "Черный кот", прибалтийская соответственно "Лесная".

Отряды "Чёрного Кота" разделились в Белоруссии на три части: "Беларусь-Юг", "Беларусь-Центр" и "Беларусь-Север". У каждой свой руководитель, подчиняющийся Главному штабу "Чёрного Кота", размещенному под Варшавой. Руководитель Михаил Витушка.

Я снова был в трансе. "Черный кот" стал для меня каким-то фатумом. Это "белая кошка" его притягивает что ли?

А лектор продолжал:

— Немцами построены и полностью снабжены с расчетом на длительный срок несколько бункеров. Пока положение большинства локализовать не удалось.

— А численность-то у них какая? Вооружение? Тактика? Резервы — подал голос капитан Юра из Перми.

— Численность у "Кошки"? Оценочно до восьми тысяч бойцов. Вооружение легкое стрелковое. Но есть и случаи применения артвооружения малых калибров. Вероятно, подобраны и восстановлены.

Тактика — полностью партизанская. Немцы изучали, систематизировали действия советских партизан, и соответственно обучали свою агентуру. Резервы — вопрос неоднозначный. По агентурным данным они могли бы привлечь значительный контингент националистически настроенных белорусов. Но по настоянию Витушки этого не делается — что бы снизить нагрузку на крестьян. Большие отряды много кушают, вам, как командирам это хорошо известно. Поэтому в лесу находятся в своём большинстве абсолютно отпетые преступники. Основная часть находится в подполье и привлекается только для отдельных операций.

Витушка мне начал импонировать своей сообразительностью. Я то, наивный, думал, что такая тактика изобретение афганских моджахедов и чеченских боевиков. А оказывается вон, где её изобрели!

— То есть днем он трудолюбивый крестьянин, а как стемнело с винтовкой тебя в окно выцеливает? — снова влез я в разговор.

— Вы абсолютно правы товарищ Адамович. А потому бдительность, бдительность и ещё раз бдительность.

— Разрешите вопрос — я как примерный ученик поднял руку и, получив молчаливый кивок, продолжил.

— Вопросов два. Первое вы уточнили "У кошки?". Там ещё кто-то есть? И второе с врагом понятно, а союзники там есть?

— Понятно. Садитесь. Ответ я попробую объединить.

Моя бедная голова от такого ехала всё сильнее и сильнее, она переставала узнавать родной край.

— Видите ли, в настоящий момент на территории Западной Белоруссии действуют несколько разнородных сил.

Связано это с этническими или точнее национальными особенностями региона…

Чего? Какие к черту особенности. Все там братские народы. Один язык. Католики — поляки, православные — белорусы и хохлы. Две Пасхи, два Рождества и прочее удвоение. Я ж там долго жил и родня там. Что я там опять не все знаю?

— Эти районы длительное время подвергались полонизации. Вытеснялось православие, подвергался гонению язык. В тридцатые годы в эти области проводилось "осаживание" — то есть выслужившие ценз поляки, получали там земельный надел. Приезжавшие из иных районов получали землю и льготы. Перед войной их отселили. Не очень много, к сожалению.

… Промороженный полустанок. Эшелон "теплушек". Цепь бойцов НКВД. Голосящая и испуганная толпа жмущихся друг к другу людей в легкой одежде и почти без вещей…

Я потряс головой, гоня прочь толи видение, то ли кадры кино…

Поэтому в некоторых областях антисоветская деятельность концентрируется в отрядах "Армии Крайовой".

С "Черной кошкой" взаимоотношения у них очень трудные. Вплоть до того, что можно не ожидать действий отрядов Витушки в этих районах. И соответственно объединения их для совместных действий.

В приграничных с Украиной районах действуют украинские националисты. Это две группировки, враждующие между собой.

Первая — ОУН-УПА, возглавляемая Степаном Бандерой. "Черная кошка" к ней относится враждебно. УПА предъявляет претензии на белорусское Полесье. Во время войны пять украинских полицейских батальонов проводили активное уничтожение партизан, проводили карательные акции, участвовали в уничтожении белорусских евреев. Витушка приказал не вступать в бои с бандеровцами первыми, однако разрешил обороняться в случае их нападения. Вот вам и союзники.

— Тое есть, при появлении "бандеровцев" можно обратиться не в ближайшую воинскую часть, а в ближайший бункер "Черного кота" и те "всыпят" им…

Пошутил Юра. Класс негромко засмеялся — услышанное не очень располагало к веселью.

— В принципе, если сразу не пристрелят, то так и может быть. Озлобленность там очень сильна.

А вот с бойцами украинского атамана Тараса Бульбы — Боровца сотрудничество у Витушки очень тесное.

Потому не рекомендую ошибаться.

… О как, а у "самостийников"-то единство появилось только на парадах на незалежной Украине.

— Кроме "Черного кота", так сказать "идейных" борцов с Советской властью, на территории, где вам предстоит служить, имеется много бандформирований из местных уголовных элементов, предателей Родины, скрывающих от возмездия, власовцев и прочих, привычных вам по предыдущей службе элементов.

Почему я акцентирую ваше внимание на этом аспекте: все преступления на подведомственной вам территории будут регистрироваться только, я подчеркиваю, только как уголовные. Никакой иной градации нет и существовать не может…

Я застонал про себя. Господи, ну почему я такой идиот? Думал, это ельцинские пиарщики догадались переводить национальные конфликты в разряд обыденной уголовщины, вызывая негативную инстинктивную реакцию обывателя. Оказывается, они просто применяют методику сталинских органов. Интересно, а те, не с царской ли охранки брали методы? Ведь "демократы" всех революционеров на основе их уголовных дел считают ворами и грабителями. Нет, вот ведь помнятся же новостные передачи: "задержан такой-то главарь такой-то группировки, на счету которого грабежи и прочие тяжкие". Ну и, конечно, кто ему — этому уроду, сочувствовать будет?

Поднял руку ещё один из инструктируемых майор из Воронежа.

— А вы не могли бы сказать, это я так из чистого любопытства, если не секретно. Много у фашистов было пособников?

Борис Алексеевич на некоторое время задумался.

— Ну что сказать товарищи! Товарищ Сталин отмечает, что классовая борьба со временем обостряется. И наши враги используют разные методы борьбы. Один из них национализм. Этой буржуазной моралью заражено пока ещё много людей. Что касается Белоруссии, то если в Западных областях фашисты легко находили готовых на сотрудничество, то в Восточных было наоборот. Точных цифр не знаю.

Я перевёл про себя: точнее знаю, но не скажу. Допуск у вас слабоват.

Лектор из ЦК демонстративно поглядел на часы.

— Всё, товарищи, время поджимает. У меня ещё есть на сегодня дела. Желаю вам удачи!

— Товарищи офицеры!

Информация большей частью неизвестная Сергею…

Происхождение названия "Белая Русь" неясно. Первое его упоминание относится к середине XIII века. В 1918 году была провозглашена Белорусская Народная Республика. А 1 января 1919 года в Смоленске образована Советская Социалистическая Республика Белоруссия (ССРБ). В феврале 1919 года образована Литовско-Белорусская Советская Социалистическая Республика (Литбел). 19 июля 1919 года. СНК Литбела принял постановление о передаче всех дел Минскому губернскому РВК. Польские войска заняли часть территории Белоруссии, включая Минск (8 августа 1919).

С 1922 года название страны — БССР (Белорусская Советская Социалистическая Республика). После распада СССР Республика Беларусь становится правопреемницей БССР.

На основании договора о разделе сфер влияния между Германией и СССР, в сентябре 1939 года советские войска заняли территорию Западной Белоруссии.

Часть территории вместе с городом Вильно 1939 была передана Литве. В 1940 году также Литве был передан город Свенцяны с окрестностями и некоторые другие территории.

В 1939 году часть Полесья была передана Украине.

По некоторым подсчетам, в результате воссоединения Западной Белоруссии с БССР были репрессированы 130 тысяч жителей Западной Белоруссии, из которых около 30 тысяч было расстреляно.

 

Глава 4

Наш экспресс прокатился до Витебска и там мы встали. Фигня эти теплушки. Вполне себе нормальное средство передвижения. Спал я на охапке сена, жрал из котелка и ничего. Тут на Узловой нас тормознули, и наш военный эшелон начали переформировывать. Народ рванул по окрестностям, оставив часового в вагоне. Меня за каким-то чертом понесло вперед. Решил я полюбоваться на работу маневрового. Овечка бодро сновала туда-сюда… а вот дальше… — мне несколько не понравилось. Нам подали и прицепили впереди паровоза платформу обложенную мешками с песком и вооруженную пулеметами. Её сопровождали солдаты во главе с сержантом — немолодым мужиком. Епть! Это что? Прямо как в кино про немцев? Передо мной красовался паровоз, а перед ним стояла платформа обложенная мешками с песком и вооруженная пулеметами. "Прогнило что-то в датском королевстве…".

Прямо прифронтовая полоса какая-то.

Это-то ладно. А вот выводы из этой картинки мне не понравились напрочь. Если эту штуку ставят. Значит, она нужна. А нужна она, если есть опасность. И опасность нешуточная. Такую хрень применяли от партизан. Но сейчас сорок шестой — мы победили! И если она есть — не все так гладко. И наше присутствие здесь тому лучший пример. А это означает реальное существование и немалую опасность от кого-то. От ерунды не стали бы прицеплять. О-ё… тут по ходу война кругом. Если я не ошибаюсь. А я не ошибаюсь…

Вот тут поневоле поймешь правильность поговорки из моего времени: "Информация правит миром!". А у меня её — хрен, да еще немножко. Но вот вывод — неприятен. Значит это, что власть не контролирует ситуацию… и это правда, как не крути.

Пойду, почищу еще раз пистолет… пистолеты.

К обеду прибыли в столицу БССР — город герой Минск. Только вот уточнять уже он — "Герой" или только станет, нисколько не хотелось.

Пока мы ехали через предместья на меня начало накатывать. Я много читал, смотрел передачи… НО ВСЁ ЭТО, БЛЯ — НЕ ПЕРЕДАЕТ И СОТОЙ ЧАСТИ ЛИЧНОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ!!!

"Лунный пейзаж", как очень часто пишут в постапокалипсисе. Вот тут я его увидел вживую!!!

Груды битого кирпича, остовы зданий, тропинки, через перекрученные огнем и разбитые снарядами дома… — бывший город. Я ведь помню… ПОМНЮ! Красавец-город с асфальтом, метром… с улицами и площадями. Я помню улыбающиеся и счастливые лица… До этого — да, я много видел. И разбитые здания, и все такое… — следы войны. Но тут — АУ-У-У…!!! выбито и выжжено всё. Просто всё…

Прибыв к зданию вокзала, мы остановились. Там прочли маленькую речь, и нас направили в областной центр.

По прибытии туда последовала команда: "Выгружайсь!". Мы выгрузились… рядом с путями стоит чумазый пацан. Лет пяти-шести. За руку его держит девчушка на пару лет старше… они просто стоят и смотрят. Пацан одет в немыслимое рванье с чужого плеча. С подрезанными рукавами взрослого пиджака и чужих брюк. Девчонка в сером платьице из мешка…

У обоих насквозь прозрачные лица от голода. Пронзительно-голубые глаза одного и карие второй, говорят о том, что они не брат и сестра. Что их свело на дорогах послевоенного государства? Они обреченно стоят.

Встречают кого-то.

Может, ждут батьку — с бессмысленной надеждой, что вот именно с этого поезда сойдет он — большой и крепкий. Он крепко-крепко их обнимет… и станет всё — как было когда-то… — станет замечательно и здорово. Наступит счастье. Большое и счастливое. Батька накормит и обогреет… Убережет и защитит от… От этого черного и страшного, что их окружает каждый день.

Они не попрошайничают.

Они просто стоят и смотрят на нас с затаенной надеждой… И ждут! Ждут… Ждут, несмотря ни на что. В их больших глазах горит надежда. Надежда на будущее счастье, которое наступит, может сейчас — через пять минут, а может уже завтра.

Они просто живут этой самой надеждой…

Ведь не может быть всегда так плохо…

Я много раз видел на экране эту картину. Менялся цвет кожи детей. Менялся покрой одежды. Но они всегда стоят у дороги и ждут… ждут…

— Строиться!!! — прозвучала команда, прервав мои мысли.

Построившись, мы пошли.

А мальчишка с девчонкой с тайной надеждой в глазах стояли сбоку. И смотрели…

Вглядывались в каждое лицо.

А вдруг отец уже здесь… он просто не узнал выросшего сына или дочку… Вот и стояли они на обочине пропуская мимо себя наш строй. Кто-то, выбежав на секунду, сунул им в руки пару кусков хлеба. Эта насквозь привычная картинка быта огромной страны, прошла мимо меня. Страны победившей в Великой войне, раздавившей фашизм — ради вот таких вот детей, оцарапала мне сердце.

Уже идя на сборный пункт, наша колонна — по три, втянулась зеленой змёй между двух бревен входа распредпункта. И замерла. Что тут творилось… — жопа. Как там? "Пожар в борделе вовремя наводнения"? Народ, преимущественно в военной форме бегал взад и вперед. Кругом крики: "Банда прорвалась", "Ты, куда тащишь пулемет, козел!", "Давай на тот угол…" и прочие, давали смазанную картинку происходящего. Было понятно, что-то происходит. Но вот что? Фигня какая-то…

Тут. Вот тут в первый раз — меня посетило чувство дежавю. Страха не было. Откуда-то простучала очередь станкача, пара выстрелов из винтаря. Я первый раз здесь понял, что меня могут убить. Просто убить. А страха не было — совсем. Дурацкое состояние. Наверное, я уже отбоялся или это чужая привычка. Конец сентября. Блеклая зелень травы… или яркая? Нет, осень уже началась, но все еще лето. Яблоки в садах вовсю. Все овощи созрели. Картошку выкопали… над головой голубой купол неба без облаков. Красота… Прямо даже умирать не охота. Хотя умирать неохота и даже в самою жуткую стужу… Да и вообще никогда! Жить — оно всегда охота.

Но что-то пока не срасталось в моем миропонимании…

Колонна остановилась почти в конце территории. Строй приобрел аморфность, расплывчатость. Люди глазели по сторонам, не понимая, что им делать дальше.

Впечатляюще хлопнула дверь и с небольшого крыльца двухэтажного дома "дореволюционной" постройки спустился рослый полковник милиции. Мельком посмотрев на наш почти строй, принял стойку "смирно" и не жалея голоса отдал команду:

— Становись!

Пять-десять секунд — мы вновь военная колонна.

— Здравствуйте, товарищи! — он встал на середину строя и поприветствовал нас.

На фоне общей суматохи и суеты, полковник с приличным рядом орденских колодок, выделялся спокойствием знающего своё дело человека.

Заложив за спину руки, он прошел вдоль небольшого строя, осматривая новых подчиненных.

— Я заместитель начальника Б. областного управления милиции Министерства внутренних дел Белоруссии.

Вы прибыли в сложный момент. Полчаса назад стало известно о появлении в окрестностях города крупной банды. Цель её появления и решаемые задачи, в настоящий момент, неизвестны. Возможна попытка атаки объектов внутри городской черты. Управление поднято по "Тревоге". Усиливается охрана обкома, облисполкома и других важных точек города.

Вы выделяетесь в мобильный резерв. Сейчас выдадут оружие и боеприпасы. Распологайтесь пока в-о-он в той части двора. Старшие групп ко мне. Остальные "Разойдись!".

Я в который раз испытывал изумление. Прибалтика понятно, Западная Украина не удивительно. Но здесь в краю трудолюбивых мирных белорусов, ухоженных чистых местечек такая предбоевая суета смотрелась дико и чуждо. Край мой лесной, ты ли это? Может я не в своем, а каком-то параллельном мире?

Постановка задач свелась к обыденному: кто, куда, когда, где получить, сколько раз расписаться.

Наши "ТТ" для стрелкового боя не подходили. Довооружиться предстояло в кладовой "вещдоков"… Здесь на стеллажах, в пирамидах, кучкой у стен стояли, лежали и валялись всевозможные системы и модели пистолетов, автоматов, винтовок. Генрих сначала присвистнул от такого богатства, а затем его еврейская натура взяла верх и высказалась:

— Мама дорогая, это ж, какой умный здесь завхоз! Такой богатый склад без учета и инвентаризации. Я себе такой же хочу! Какой гешефт можно делать!

Услышавший это полковник, протер бритую по моде голову носовым платком и грустно усмехнулся:

— Гешефт можно делать на еде, одежде, мыле. К тому складу вы даже не подойдете. А гэта, — он небрежно пнул ближайшую кучу, — можна падабраць у любым лесе, адкапаць у завалиным акопе, знайсци у руинах..

Генрих хмыкнул и начал перебирать немецкие "шмайсеры" о чем-то переговариваясь с ещё тремя сержантами.

Я взял себе ППС, который освоил в О. и Сема выбирали ППШ. Поискав глазами, в дальнем углу заметил полковника, и вытянувшихся перед ним Азамата и ещё какого-то милиционера. Пришлось поспешить к ним. Но я успел только к последней фразе, вызвавшей у меня нервный смешок.

— Вось што, хлопцы, минамет я вам не дам!

Ай да наш казак! Пулемета ему мало. Миномет приглянулся. А "Верещагин" — жмот не дает.

Погрустневшие парни пошли выбирать что-то менее убойное, а полковник, проходя мимо, пояснил:

— Окрестности не ведаюць. А гэта всё — таки наш горад. Тут мирныя гражджане, яких мы зашчышчаем, а не трымаем абарону любой цаной.

Милый наивный полковник. Тебе в пьяном угаре не привидятся залпы "Градов" и артогонь крупного калибра по мирным российским селам и городам. Их потом будут называть контртеррористическими операциями.

Помаленьку суета прекратилась. Народ свыкся с мыслью о возможном бое и перешел в стадию: "начальство перебдело" и "может, что и будет, но не в этот раз".

Генрих куда-то смылся.

Азамат, как истинный кочевник, невозмутимым взглядом оглядывал жизнь двора и набивал обоймы. Я присмотрелся к выбранному им оружию. Вроде винтовка. А вроде нет. И тут меня осенило. Вспомнил. Когда ходили с ротным в батальон НКВД договориться о стрельбище, то там и были эти карабины. Петрович назвал их "конвойными". Тогда же мне вспомнилась тетушка, в восьмидесятых с этим ружьём топтавшаяся на постах ВОХР. Последняя модификация знаменитой "мосинки". Вооружались те, для кого стрелковое оружие не было основным: артиллеристы, связисты, охрана заключенных и другие.

Иваныч, подложив под голову вещмешок, выполнял вечную солдатскую заповедь: "только сон приблизит нас к увольнению в запас". Семен тихо матюкаясь что-то перекладывал в своих вещах. Степенная несуетливость людей готовых к опасности. Они не мечутся. Они в сторонке, никому не мешая, ждут. Не люблю слово "профессионал".

Оно чуждо нашему национальному характеру. Либо умеешь и знаешь, либо нет. Эти бывшие солдаты Великой войны умели и знали, что им делать. Пока нет задачи и цели — ждать. Ждать с неистощимым терпением истинного воина. Но в любой миг они готовы действовать. А пока ждать…

Вместе с другими командировачными офицерами мы отошли за высокое крылечко двухэтажного здания, и неторопливо принялись прикидывать варианты обороны, сектора обстрела. И в какой-то момент я вдруг понял: наших бойцов в наиболее опасных секторах НЕТ! Бывшие солдаты за мирный год ничего не забыли. Они расслабились, но подставляться под случайный выстрел не собирались.

К вечеру дали "отбой". Местные, громко переговариваясь, подались "до хаты". Нас покормили и отправили на нары — отдыхать.

 

Глава 5

В "кладовую вещдоков" Генрих проскользнул одним из первых. Нет, он не рвался впереди всех, просто так у него часто получалось само собой. Окинув взглядом всю эту кучу "стреляющего", он сразу прошел к полкам с немецкими автоматами. Как и большинство разведчиков, наши ППШ он не любил. Они часто заедали и давали осечки, а "шмайсеры" были легче и надежней. В общей суматохе он прихватил небольшой "Walther PP", исчезнувший за голенищем сапога, ракетницу и бинокль — для своего командира, Сереги.

На выходе проставил номер и расписался в какой-то бумажке местного завхоза, запаренного мужика с большим носом и ранней залысиной на голове. Одет он был в смесь армейского и милицейского обмундирования.

Присев в уголке, дождался закрытия дверей кладовки и пошел "наводить мосты". На роль "моста" был избран коллега-завхоз. Небольшая каптерка на первом этаже, мало отличалась от оставленой Генрихом в О. Те же стеллажи из досок, заваленные разным нужным в повседневной жизни имуществом, большой, видавший виды письменный стол, загроможденный бумагами и какими-то свертками. Устойчивая смесь запахов гуталина, краски, кожи и ещё не пойми чего. В углу на низкой тумбочке стояла электроплитка с открытой спиралью и замотанным изолентой в нескольких местах проводом, воткнутым в розетку. На плитке стоял небольшой, когда-то зеленый, а сейчас темнещий сколами и пятнами краски чайник.

— Вам чаго? Добры дзень… — тон завхоза был усталый и несколько раздраженный. Слегка красноватые от недосыпа глаза, вопросительно смотрели на вошедшего.

— Доброго вам дня!

— Скарэй бы ён уж кончыуся, этат "добрый дзень", — ответил старшина белорусской милиции и неодобрительно покосился на окно, закрытое толстой ржавой решеткой. До конца дня ещё было не мало.

— Да решеточку бы покрасить не мешало, а то вид какой-то не такой, — проговорил Генрих, проходя поближе к столу, за которым сидел хозяин.

— Вы па дзелу, ци як? — обиделся на замечание хозяин кладовой.

— Ци як, ци як, — Шац примирительно помахал рукой, ругаясь на себя за не во время вырвавшееся замечание. — Мы с вами коллеги. Я тоже работаю завхозом отделения, только в О. Есть такой город на Урале. Не слышали?

— Слышау, но там не бывау. Нада-та што? — раздражение хозяина, видимо что-то планировавшего, делать, вероятнее всего, судя по закипающему чайнику — перекусить, нарастало.

— Да вообщем-то ничего. Нас, командированных назначили в мобильный резерв. Делать по сути нечего, здесь я никого не знаю, вот и зашел проведать коллегу. — Кстати, чайком не угостите? Заварка у меня своя. Мы в Москве на сборном пункте неделю обитали. Вот "по случаю" приобрел.

А случай, надо сказать, был ещё тот.

У московского тыловика "не пошли" по учету патроны: на стрельбище плохо собрали гильзы. Прошел слух, что едет комиссия по проверке учета, вот и надо было выкручиваться. Шац, проникшись накачками Сергея, на всякий случай прихватил с собой пару пачек патронов. Случайно услышав о неаккуратном начальнике склада, Генрих провернул "маленький гешефт". Его, как опытного солдата, всегда веселила система учета: собирали гильзы, составляли акты с тремя подписями, а всякий уважающий себя военный имел "на всякий случай" два-три патрона. Они валялись открыто дома. И ни у кого, даже у детей, не вызывали интереса: подумаешь патрон! "Я вот с папой на стрельбище из настоящего пистолета стрелял"!

Генрих залез в вещмешок и достал завернутую в запасную нижнюю рубаху красивую жестяную баночку. Поколебавшись, достал ещё и четыре конфеты в красивой упаковке.

— Вот нам к чаю пара, а этим детишек или жену угостите.

У завхоза разом сменилось настроение. Видимо он уже представил, ту радость, которую доставит близким очень редким по нынешнему времени угощением.

— Не, не. Што мы мужыки будзем перевадзиць дзицячая прысмаки. У мяне пайкавы сахар ёсць. А гэта, — он быстро завернул конфеты в четвертинку газеты — жонцы ды дачцэ.

Пока заваривался чай, шел неспешный разговор двух молодых, но успевших много повидать и пережить мужчин.

Кто где воевал, куда наступал, кто командовал… Представились, обменялись рукопожатием. Вацлав, завхоз облуправления, слегка напрягся на "Генриха".

— Немец?

— Да ну, что ты. Еврей.

Вацлав присвистнул.

— То пабач, рэдкасць для нашых мясцин.

Шац опешил. Он, представляясь, всегда ожидал несколько смущенного ответа на свою национальную принадлежность. А тут жалость и взгляд как на бедную сиротку.

— Еврей-редкость, это что новый анекдот? Да здесь наших процентов десять населения, если не больше. Родители говорили целые села, если не городки…

— Была хлопец, была. Я сам тутэйшы. Знаю не па наслышке. Но тут такое у врэмя вайны тварылас! У мяня тут сваяки аставалис. Нацярпелись и голада, и холада. А пра унижэнни и гаварыць не прыходзицца! Но яны беларусы, а што з тваими супляменниками — жыдами рабили, дык гэта проста страх. Жонка кажа як пачали их з першых дзен аккупацыи страляць, дык пакуль последнего не убили — не супакоились.

У Генриха свело скулы, он побледнел:

— Так там же детей много было, женщины, старики… Не могли же их всех убить!

— Эх, хлопча! Змагли падлы, змагли. У мяне самаго у галаве не улажываецца. Нам зампалит гаварыу, якая та камисия рабила, яшчэ у вайну. Дак кажа, што з 25 тысяч жыдоу у Брэсце пасля асвабаджэння знайшли толькие 200. Ты вот у район прыедзеш убачыш: была веска, а цяпер пустыр… За каждым райцэнтрам, абласным горадам не авраг, дык урочышча ци каръер з сотнями и тысячами тваих убитых суплименникоу. Да, дзела…, — и он сочувствующе вздохнул.

Вацлав неторопливо и обстоятельно разливал исходящий ароматом чай из банки по стаканам в красивых ажурных подстаканниках.

Генрих Шац, солдат-разведчик Великой Отечественной войны и еврей по национальности сидел оглушенный сказанным. Он приодически тряс головой, чтобы отогнать накатывающую муть. Сгорбившись, он вдруг закрыл лицо руками и начал читать поминальную молитву. Как знал и помнил, как ему говорило сердце. Наверно всё было не так, не по канону. Но что ему был в этот момент канон? Перед глазами мелькали лица, фигуры, силуэты… Тех, кто больше не засмеется и не заплачет, не придет домой, не придет, не придет… Эта мысль закрутилась в голове, повторяясь вновь и ввовь. На глаза навернулись не прошеные слезы.

Он очнулся от дружеского похлопывания по плечу:

— Ну, ты чаго хлопец? Мало што ли убитых видзеу на фронце? Тут ужо ничым не паможаш. Жывым жыць и помниць. У цябе, што тут многа радни было? Да, можа и многа раз так сильна апичалиуся. Крапись. — И он вновь пожал сочувственно плечо молодого парня.

— Да понимаешь, — Генрих отхлебнул чая, что ещё немного прояснило мысли, — я же командировки сюда мог избежать. Сам больной или родители. С этим ничего сложного.

Вацлав понимающе покивал головой: сколько там, в России знакомых медиков могло быть у этого хлопца, он представлял хорошо. У него бы здесь тоже не возникло с этим затруднений. Свояков, своячениц, кумовьев хватало.

— Но папа сказал, что от наших родственников нет никаких известий. Война понятное дело. Много страшных слухов. Надо бы туда съездить и уже на месте найти и установить связь. А тут бесплатная поездка. Повезло, мол. Дал мне три листка старых адресов, — он наклонился было к вещмешку достать бумаги — и, спохватившись, выпрямился. "Бесполезно, бесполезно…".

Вацлав, видя в каком состоянии гость, попытался утешить:

— Тут панимаеш, якая тонкасць. — Он помолчал, прикидывая что то, потом подошел к двери, накинул на неё крючок и, подойдя почти вплотную к Генриху, негромко продолжил. — Перад вайной сярод вашых было многа арестав. За пропаганду нацыанализма, анцисавецкия выказывания, апасались прыдацильства у прыграничнай зоне. Ды многа разных слухав хадзила. Дык вот я слышау, что начали вазврашчацца искупиушыя вину. Ты милицыянер. Усе прыбываюшчыя праходзят чэраз паспартны стол. Вот хлопча и саабражай.

Он снова подошел к двери и, откинув запор, вернулся за стол.

Посидели молча. Генрих зло выплеснул в рот остатки горького как его настроение остывшего чая. Поморщился — жаль не водка.

— Мало, ах как же мало я положил этих тварей на фронте — горечью и ненавистью веяло от этих слов черноволосого и черноглазого двадцатидвухлетнего парня.

— А гэта ты зра. Там мы ваевали з такими жа, як мы салдатами, а тут были ягд и айнзацкоманды. И не только немцы. Сейчас МГБ бальшую работу ведзет. Находзят и судзят усякую шваль. Судзят. Пайми, мы не ани, и не можыт савецки чалавек так вот лёгка, без суда, без даказацельств караць другога. Дажэ если он мацерый враг.

Снова помолчали. Через тоску, разъедающую душу Шаца, вдруг пробилось: "И не только немцы". Он встрепенулся.

И какая-то непростая мысль начала ворочаться в светлой голове молодого еврея, чтобы через какой-то срок вылится в кристально ясную, подвигающую на действия.

Подхватив вещмешок на плечо, привычно взял в левую руку автомат, протянул правую:

— Приятно было познакомиться.

— Взаимно, взаимно.

Двор встретил Генриха негромким, деловитым шумом. Солнечный день шел к концу. Дул прохладный ветер, предвещавший скорую осень. Говорить и видеть никого не хотелось. Он спустился с крыльца, и обойдя сторонкой группу офицеров, пристроился в дальнем конце двора на каком-то обрезке доски.

На него раз за разом накатывало: "… редкость для наших мест", "… из 25 тысяч Бресте после освобождения нашлись только 200", "Вот старые адреса. Не потеряй, пожалуйста! Я их в газетку обернул, для сохранности".

— Эх, папа, папа… Какие же мы наивные. "Мало ли что пишут в газетах…" Мало, папа, мало — говорил он, то ли для себя, толи про себя.

Подняв голову, он долго сидел и смотрел на плывущие в вышине облака, может, впервые после детства бездумно любуясь безмятежной голубизной.

Вдруг словна спала с него пелена горечи и на него взгянуло зло оскаленное, дернувшее непроизвольно уголком рта лицо Сереги Адамовича: "Должок у меня тут. Непременно вернуть надо". И строки случайно увиденного протокола:

"Потерпевший убит с особой жестокостью и цинизмом…"

Мысль прорвалась, мысль, наконец, кристализовалась: "Должок. У меня теперь есть должок. И его надо вернуть с особым цинизмом и жестокостью".

Холокост — в переводе с древнегреческого означает "всесожжение".

 

Глава 6

Осенние сумерки быстро сменились темнотой. Изредка в "курилке" вспыхивал уголек папиросы или самокрутки. Неярко светились почти все окна в здании облуправления. Освещение двору добавляли два уличных фонаря и лампочка на крыльце. Тени хилых кустов сирени, росших местами вдоль стен, беспорядочно метались по утоптанной земле под порывами ветра. С заходом солнца похолодало, и многие накинули ватники или шинели.

Когда "командировочных" привели в столовую управления, почти стемнело, От тепла, света. предвкушения еды у людей поднялось настроение, Слышались хохотки, подначки: исчезли взвода, отделения умудренны опытом войны бойцов. Они снова стали гомонящей толпой молодых здоровых парней.

После неплотного ужина из армейской перловки, заправленной банкой тушонки из дорожных запасов, и хлеба с почти прозрачным чаем, ещё посидели — поговорили "за жизнь". Серега молчал, стараясь по привычке не выделятся среди малознакомых людей. Непривычно малозаметен был всегда шумный, многоговорящий, стремящийся привлечь к себе как можно больше внимания Генрих. За друзей сегодня рассказывали и смешили, слушали и хохотали Азамат, Иваныч и Сема.

В какой-то момент Серега наклонился к Генриху и тихо поинтересовался:

— Что случилось? Чем помочь?

Тот вяло махнул рукой и с внутренней природной печалью философски заметил:

— Случилось давно, да только узнал и понял сегодня. Помочь? Да, наверное… Но не здесь и не сейчас. Ты знаешь, я пойду, пройдусь, погуляю…

— Ну, сходи, погляди, что тут вокруг. Оружие с собой. Быть внимательным и осторожным. Посмотри, где будем спать, что бы никого потом не будить.

— Может мне с тобой? А то ты сейчас такой, — и Серега неопределенно покрутил рукой.

— Да не, не надо. Настроение такое — хочется побыть одному.

— Ладно, смотри сам. Ты мальчик уже большой.

Идя к выходу, Генрих оглянулся. Друзья провожали его тревожными взглядами. Подняв в знак приветствия автомат, он улыбнулся. Парни кивнули в ответ и вернулись к прерванному трепу.

На въезде, у шлагбаума медленно ходил часовой, держаясь за ремень автомата двумя руками и опустив вниз голову, пиная пыльными сапогами то ли маленькие камушки, то ли комки затвердевшей земли. На стоявшем рядом маленьком КПП Шац поболтал с нарядом об обстановке в городе.

Оказалось что ночью одному, даже с оружием, выходить опасно. В областном центре развелось много "грабежников". С наступлением темноты город вымирал. Работавшие допоздна предпочитали ходить только группами. Освещение, установленное местами, варварски уничтожалось. Милиция пока с преступностью справлялась плохо. Они сами этого и не скрывали.

— Грабежники говорите? Ну-ну.

Постояв несколько минут, пока глаза привыкли к темноте, он привычной тихой кошачьей мягкой походкой начал перемещаться от тени к тени, от одного укрытия до другого…

Ну, вышел человек погулять. И кому, какое дело до его манеры ходить?

И кому, какое дело, где гуляет кот?

Белый кот…

Заблудиться Герих не боялся. Во-первых, освещенное Облуправление было достаточно далеко видно, во — вторых на новой местности он давно взял за правило вначале двигаться по расширяющейся спирали. Уходя недалеко и подходя к отмеченному ориентиру с иного направления. В городах было совсем просто: дома расположены кварталами.

От площади Ленина отходили несколько улиц и переулков. Выбор пал на самую широкую.

Порывы осеннего несильного ветра заставляли двигаться чуть быстрее. Ветер и движение приносили успокоение, остужали злость, понемногу уменьшали агрессию, снижали желание немедленно отомстить. Часа через полтора парень, наконец, почувствовал что замерз. Захотелось надеть ватник или уйти в тепло помещения. И в тоже время он понял, что испытывает удовлетворение, как будто после долгого отсутствия вновь вернулся к чему-то привычному, неизвестно почему забытому на долгий срок. Генрих чувствовал себя вновь в своей среде, на своем месте.

Через много лет в лексику войдет термин "адреналиновый наркоман". Со временем "рабочие войны" привыкали к постоянному риску, к ежесекундной смертельной опастности. Но наконец — пришел Мир. Живи, радуйся, что вернулся домой! А им все время чего-то не хватало. Бывшие фронтовики начинали тосковать по ушедшему, по боевому, по прошлому… Презирать и ненавидеть тоскливую монотонность буден. Сколько их в пьяном угаре рвало рубаху на груди: "Да ты знаешь, кто я? А ты там был? А там? Да я тебя…"?

Хмурое пробуждение: "Ничего не помню, пьяный был". "За что срок? Да пошли вы…". И поехали вновь эшелоны бывших героев, а ныне "забайкальских комсомольцев" во все концы великой страны. Статистика потом сосчитает, что в первую послевоенную пятилетку были осуждены по насильственным статьям около половины из восьми с чем-то миллионов демобилизованных. Некоторым повезло. Одним из них стал старшина Шац.

"А городок так себе. Но строек, пожалуй, побольше чем в О. Дойду вон до того угла: оттуда должен быть виден вокзал и спать. Нагулялся, на сегодня хватит".

Слегка разочарованный, что никого не встретил, Генрих расслабился, но недлинный кусок улочки, слабо подсвеченный лунным светом, изучил с тем же вниманием, что и раньше. Что-то его смущало. Запах! Запах немытого тела и дыма! Он замер, и разделив видимую часть улицы по секторам, стал скрупулезно искать его источник. Метрах в пятнадцати из тени выскользнули двое и, страхуясь, направились в сторону предпологаемого вокзала.

Чуть отпустив незнакомцев, старшина двинулся следом.

"Пахнущие дымом" несли тяжелые вещмешки. В какой-то момент ветер разогнал тучи, и стало светлее.

"Форма — немецкая полевая. Кепи, обувка, автоматы… Только штаны немного не такие. Погон нет. А так егеря или эсесы. И походка один в один, и страхуются знакомо. Бл…, накаркал сам себе. Было скучно — теперь веселись!"

Собравшись в тугую пружину он сопровождал парочку то, отдаляясь, то сближаясь.

"Хорошо дождей давно не было, а то бы был уже мокрый по самое… не хочу!" — утешился он, падая в очередной раз за небольшую кучку дров.

"И что с ними делать? Одного валить, а второго брать? За что их брать? Могут быть обычные граждане…

Не похоже, но могут. Проверить документы? А если это из тех, кто навел сегодня "шухер"? Блин, предлагал же Серега пойти вдвоем…"

Шли параллельно железной дороге: слышался характерный лязг вагонов, мерзко пахло шпальной пропиткой.

Внезапно где-то рядом хлопнул сдвоенный выстрел, взвизгнули женщины и тут же смолкли.

Старшина упал и замер. Медленно приподнял голову. Незнакомцев было не видно.

"Тоже лежат осматриваются?"

"Ратуй…!".

"Ах ты падла!".

Рыдания.

Негромкая польская речь: "Psia krew przestraszyli potwory. Idzmy Tomaszu, jeszcze daleko", — и поднявшиеся незнакомцы рысцой рванули в темноту.

Вскочивший Генрих дернулся за ними, потом сплюнул: "Наверняка в лес жратву понесли. Гонятся в ночном лесу неизвестно за кем с перспективой нарваться на прикрытие? Оно мне надо?". И пожав плечами, направился в сторону выстрелов и рыданий.

Немного пробежашись, осторожно выглянул из-за угла. Одна из больших улиц. В нескольких метрах от перекрестка на земле сидит спиной к ограде палисадника молодой пацаньчик, прижимающий руку к голове. Второго, лежащего вдоль забора, лениво пинает крепкий мужик в рваном ватнике и сапогах. Двух девушек, жавшихся друг к другу, держал под прицелом парень в польском френче и кепке.

— Шпиц! Хопіць з яго. Давай шманай ужо.

— Хопіць! Не ты уяві, калі-б не перакрывіуся патрон! Ён бы мне дзірку зрабіу! У зараза! — И пнув напоследок лежащего, начал его обыскивать.

"Грабежники"! О! Вас-то мне и надо!" — настроение у Генриха враз поднялось. Слежка за людьми из леса, в чем он теперь не сомневался, убрала последние следы вселенской тоски и печали, так свойственной народу идиш и иврита.

Проверив погоны, спрятанные в задний карман, и передвинув затвор из "походного" в "боевое", решительным шагом вышел из укрытия.

Шел быстро, нахально, картинно держа автомат:

— Иду я себе весь такой красивый и шо я вижу! Два помятых поца докопались до порядочных людей! Стоять бояться! Милиция таки работает!

Девчушки от неожиданности прекратили рыдать. Бандиты повели себя предсказуемо. "Шмонавший" выпрямился с поднятыми руками и попятился. На несколько секунд перекрыв линию огня по второму, успевшему в этот момент развернуть руку с пистолетом в сторону Шаца. Два патрона над первым — "предупредительный", и три "на поражение" во второго, оружие которого не успело открыться для выстрела.

— Ай, какой цорес! Азохн вей! Этот шлимазл не знал, что такое бояться! — продолжил паясничать старшина. Опустив автомат, приблизился к молодежи.

— Старшина милиции Шац! Что случилось ребята?

Потрясенные девчонки, молча, пялились на фигуру в милицейской форме без погон и с немецким автоматом в руке.

Левой рукой вытянув из заднего кармана погоны, Генрих, продемонстрировал их девчонкам и мягким участливым тоном повторил вопрос:

— Барышни, что случилось?

Но раньше чем, одетые в темные юбки и жакеты, очнулся стоявший с поднятыми руками грабежник Шпиц:

— Ты чё оборзел жыденыш! Што за беспредел!

Старшина только хотел приложить антисемита с ноги, приемом выученным с Сергеем, как тот потащил из за ремня оружие:

— Ах, ты жыдоуская погань, мала мы вас ва урочышцы пастралялi! Зноу панаехалi паскуды!

Ярость затопила Генриха. Черная ярость и злой гнев, жажда мести и благодарность Богу, что позволил хоть в малом, но свершить справедливость. Он раз за разом нажимал курок. Молодой еврей был не убийцей в этот момент, нет. Старшина милиции Генрих Шац был судом и палачом в одной лице.

За спиной раздался стон. Лежавший хлопец пытался приподняться. Стоявшие как парализованные, девушки бросились к парням.

Два разных голоса спросили не в унисон, но одно и то же:

— Табе вельми балюча? Бедненькi!

Бывший разведчик присел на корточки. Навалился откат усталости и опустошённости. Некурящему милиционеру остро захотелось достать папиросу: неторопливо продуть, размять и затянувшись смотреть на заботливо хлопочущих девчушек-пичужек.

Он отстраненно слышал вдали тревожные трели свистков. Мимоходом представил, как дежурный наряд ППС пытается по телефонам ночных сторожей и дежурных по организациям выяснить: где стреляли, куда ехать, или идти-бежать…

Перед Шацем стояли, опираясь на хрупкие плечики подруг, два парня лет семнадцати-восемнадцати, явно ещё не служившие в армии. Досталось им крепко. Еще не мужики, но уже не мальчики покачивались. В глазах сквозь боль светилась дерзость и стеснительность, уверенность и с испуг.

— Дзядечка можна мы ужо пойдзем? — достаточно низким тенором уверенно заговорил стоявший впереди.

"Вот видишь Геня, ты и дожил до дяденьки. Тебе только двадцать два, а глазах этих почти сверстников, ты уже старый и важный. Обидно, блин".

А какие мечты были всего несколько минут назад…

Прокрутив в голове общий план и свои примерные действия, старшина, сосредотачиваясь, позволил себе на несколько секунд представить как всё оно будет. Хотя и знал, что реальность исковеркает самые верные действия и точные планы. Получалось красиво:

"… Проверив погоны, спрятанные в задний карман, и передвинув затвор из "походного" в "боевое", решительным шагом вышел из укрытия.

Шел быстро, нахально, картинно держа автомат:

— Иду я себе весь такой красивый и шо я вижу! Два помятых поца докопались до порядочных людей! Стоять бояться! Милиция таки работает!

Девчушки от неожиданности прекратили рыдать. Бандиты повели себя предсказуемо. "Шмонавший" выпрямился с поднятыми руками и попятился. На несколько секунд перекрыв линию огня по второму, успевшему в этот момент развернуть руку с пистолетом в сторону Шаца. Два патрона над первым — "предупредительный", и два предупредительных над вторым. Оба от неожиданности приседают.

— Эй, шлимазлы, руки в гору и упали!

Обалдевшие от резкого изменения обстановки, оба бандита тупо пялятся на неизвестного, обладающего столь внушительным огневым перевесом и не менее значительной уверенностью в себе.

— Быстро упали! Иначе через секунду у вашей мамы появится дополнительный расход на цветы для могилки!

И для убедительности ещё очередь над головой урок. Те, поняв, что чокнутый с автоматом действительно может расстрелять снопами повалились на землю. Теперь стало возможным представиться:

— Девушки! Я старшина милиции Шац. Ночной патруль. — Не все правда, зато ситуация упрощается.

Левой рукой, вытянув из заднего кармана погоны, Генрих, продемонстрировал их девчонкам и мягким участливым тоном попросил:

— У ваших хлопцев должны быть ремни. Дайте мне их, пожалуйста.

А сам, достав из за голенища нож, быстро разрезал лежащим брюки на спине. С голой… опой не подергаешься.

Девушки очнулись и склонились над постанывавшими от боли парнями.

— Вот. Возьмите, пожалуйста.

Вместо ремней они протягивали… два куска веревки. На такую дорогую вещь как ремень у пострадавших, вероятно не было денег.

Впрочем, это было к лучшему: веревкой вязать руки удобней.

— Ну вот и всё. Теперь ваши обидчики не денутся никуда, кроме Советского суда! — скаламбурил Генрих.

До девчонок наконец дошло, что они в полной безопасности. Слезы полились ручьём.

Две женских головки, два носика уткнулись в не такую уж широкую грудь милиционера. Прижавшиеся тугие бугорки грудей серьезно повлияли на… Генриха. Незнакомки мочили слезами синюю гимнастерку, а тот пытался стать так, что бы ни приведи Господь, юные создания не подумали о нем чего такого!!!

Наконец слезы кончились, и можно было заняться избитыми парнями…

У одного из них была прилично разбита голова, тут пригодился носимый по многоетней привычке индпакет.

Минут через десять прибыла дежурная смена. Старшине нежные девичьи руки помогли прикрепить погоны к плечам. Парням оказали первую помощь.

Через двадцать минут, весело болтая, компания из Шаца, двух миленьких девушек и медленно идущих сзади парней шагала по ночному городу…"

— Тавариш мiлiцiянт! Можна мы пойдзем? — повторный вопрос подобно теплому ветерку развеял туман то ли воспоминания, то ли мечты.

— Тавариш мiлiцiянт! — повторный вопрос подобно теплому ветерку развеял туман то ли воспоминания, то ли мечты.

— Мечты, мечты, где ваша сладость?! Пришли менты, и сталась гадость… — продекламировал старшина поднимаясь.

"Гадость" — в виде двух окровавленных трупов. Двух по сути мальчишек: одного с разбитой головой, второго заметно хромающего, прижимающего руку то к почкам, то к печени. Двух испуганных до полуобморочного состояния девушек — присутствовала в полном объёме.

А мечты? Они и есть мечты. Субстанция эфемерная и логике не поддающаяся.

 

Глава 7

— На, перевяжись, а то занесешь ещё какую гадость, — Генрих протянул хлопцу с разбитой головой индпакет.

— Ну что ж. Произошедшее мне в общих чертах понятно. Заявление писать будете?

— Не, ня будзем. Можна мы пойдзем? — Стрижка под ноль. Темный свитер и пиджак, видимо лидер компании, явно тяготился ситуацией и старался как можно быстрее уйти. Избитый, периодически морщась от боли, он старался держаться гордо, с долей высокомерия. Папа Шац сказал бы: "это менч".

— Ну-у-у если у вас нет претензий к…, — старшина замялся, подбирая нейтральный термин, — к "лицам сохраняющим молчание", то можете идти.

На будущее совет: оружие не делает человека опасным. Главное — готовность идти до конца. В вашем случае надо было не пугать выстрелами. Нужно было убивать. Ещё чуть-чуть и охота за "лохматыми сейфами" была бы удачной.

Кто ж не любит поучать и умничать? Старшина тоже решил не пренебрегать возможностью.

— Взломом "лохматого сейфа", шоб вы знали, урки называют изнасилование.

Слушатели терпеливо слушали и молчали. Шац видел: молодняк в шоке.

Могут слушать, но не слышать.

— Всё идите уже — вздохнул он, и вяло махнул рукой.

По улице освещенной только светом полной луны. Они двигались медленно, шли, покачиваясь — словно пьяные. Парни постариковски шаркали ногами. И это были единственные звуки на довольно оживленной днем улице. Идущая впереди девушка несколько раз оглянулась, словно вместо невысказанных слов, благодаря взглядом. На первом же проулке они свернули.

— Вот шо за люди! Ни тебе спасибо, ни тебе до свидания! Кто только воспитывал этих гоев! — ворчал Генрих, почти бегом удаляясь в противоположном направлении.

Причина спешить в количестве двух штук лежала на перекрестке, так и не дождавшись самого справедливого в мире сталинского суда. Но вот осложнить бытие своему убийце могла конкретно. "Неправомерное применение оружия" или ещё, какую статью прокурорские прицепят моментом.

"Оно мне надо?" — здраво рассудил старшина и для начала решил удалиться подальше от места событий.

"Пацаны никуда не пойдут. Значит, вычислить могут только по автомату. Наряд на КПП видел меня выходящим. Это хреново. Баллистику сделают в три сек. Надо вовращаться незаметно. Сложно. После сегодняшнего "шухера" часовые бдят… дь, во прогулялся… Сменить бы автомат. А потом: я не я, и гильза не моя…".

Внимание Генриха привлекла уже вторая одинаковая по форме бумажка, висящая на столбе. Для него это было пунктиком: нечего клеить объявления, где ни попадя. Ох, и гонял же Шац у себя на участке за это. Приходил узнавать о продажах — обменах часа в три-четыре утра. А что, ночью в наряде все равно не спишь. Так и людей к порядку приучаешь, и время идет быстрее.

Проходя мимо, он, привычным движением дернул за уголок листка. Тот на удивление легко подался.

"Фига-сс-е свежак. Ещё мокрый!"

Свет луны-фонаря позволил бы прочитать отпечатанный на машинке текст:

Грамадзяне!

На змену адным аккупантам прыйшли другие.

Яны прымушаюць нас забыць родную мову.

Яны рвуць нашае краину и аддаюць нашыя земли иншым дзяржавам.

Яны нишчаць нашае багацце, нашу ниву, нашу хату. Усе адбираюць и кидаюць у калхозы.

Яны кидаюць у лагера, ссылаюць у Сибир нават за тое, што мы кормим сваих дзяцей сваим хлебам, а не аддаем яго им.

Яны разбиваюць нашыя семьи. Прымушаюць дзяцей адказвацца ад бацьков, братов забивать адзин аднаго.

Супрацивляйцесь!

Далучайцесь да партызанских атрадав!

Далой комунистау!

Хай жыве вольная Беларусь!

Но читать, напрягать глаза, чтобы разобрать слабый оттиск четвертого-пятого листа "закладки"? Да и что они там напишут? Генрих как все соплеменники чрезвычайно любознателен. Но… Ночь. Чужой город. Двое убитых на сомнительной правовой базе. Время поджимает.

Ещё в конце сорок второго, тогда солдат пехоты, сделал вывод читать агитки без толку. Наши: "Гитлер капут!"; ихние "Рус сдавайся!".

"Твою мать! Так это ж они листовки клеили! Меня, старого опытного… э-э-э… разведчика — провели как младенца! Повелся на "мальчик-девочка"! Ё! Это ж завтра МГБ на уши поставит всех и вся. И меня вычислят в момент. Чертовы трупы. Пионеры гребаные! Меня ж посадят за недонесение.

Да, Геня, вот это ты влип, так влип!

Черт, что ж делать то?"

Привычный к парадоксальным решениям мозг лихорадочно искал способ выкрутиться.

Шац приостановился, чуть не хлопнул себя по высокому лбу и со всей возможной скоростью бросился назад по пустынным ночным улицам.

По его прикидкам счет шел почти на секунды.

"Только бы я не ошибся! Только бы успеть! Только бы успеть…!"

Добежав до перекрестка, он первым делом бросился к ближайшему столбу и приклеил листовку. Потом кинулся к забору, к тому месту, где топтались девчонки.

Лихорадочно, на коленках пополз вдоль штакетника, внимательно заглядывая в каждую щель. На четвертой или пятой выдохнул: "Не, хрен вы меня обманете! Есть!" и вытащил тоненькую пачку листовок.

На секунду задумался, потом метнулся к трупу во френче. Промокнул кровью бумажки, растегнул ворот и засунул их под одежду ближе к ране.

Где-то рядом уже слышались голоса неспешно приближающейся "тревожной группы".

"Так, так, так… Где же, где же…!" Он, низко нагнувшись, искал, искал…

"Есть! Вот он!" — схватив найденный "парабеллум", Генрих развернулся к "крепышу". Вырвал из руки "ТТ" и, как гранату зафинтилил его в дальние кусты. Вместо него вставил найденный пистолет.

И снова туда, где стояли девчата. Практически сразу подхватил стоявшие в густой траве у самого штакетника: баночку с клейстером и "кисть" — палочку с примотанной тряпкой. К трупу в ватнике он несся, уже слыша голоса и видя лучи фонариков в соседнем проулке.

Банку в левую руку мертвеца, зажать, опрокинуть, кисть в банку…

"… ля! Успел-таки!"

Старшина, преодолевая усталость ног, подошел и прислонился к столбу.

Первый этап он выиграл. Второй и последующие проигрывать тоже не собирался.

Из проулка метрах в тридцати вышла "тревожная группа". Шли по трое по разным сторонам улицы, периодически посвечивая по теням фонариками.

"Грамотно идут. Одной очередью всех не накроешь" — одобрил коллег страшина.

— Не проходите мимо! Здесь хоть не "малина", но "весело" провести ночь вам удастся! — Шац обозначил себя и сразу сместился в сторону. Хоть луна и светит вовсю, но реакция у прибывшего "подкрепления" может быть разной: вплоть до очереди на звук.

Народ попался бывалый: моментально рассредоточились и залегли:

— Кто вы? Что произошло? Мы тревожная группа милиции! — это уже "старший" группы начал "выяснять обстановку".

— Старшина милиции Шац. Случайно наткнулся на расклейщиков листовок.

По мне начали стрелять. Ответил. Теперь здесь два трупа. Блин, раньше нельзя было прибыть? Торчать здесь в обществе мертвяков, то ещё удовольствие!

— Предьявите документы! Оружие на землю!

— Со всем нашим удовольствием!

Генрих демонстративно медленно опустил на землю автомат и достал из нагрудного кармана удостоверение.

— Гончаров, Стародетский вперед!

Двое рывком сблизились с старшиной. Один из них ногой отпихнул оружие незнакомца и "охлопал" его. Второй страховал.

— Всё Иван Никодимович, проверил. Документы у меня.

— Отбой тревоги!

Группа прикрытия поднялась и образуя полукольцо, направилась к стоявшим у столба.

Подсвечивая фонариком, Иван Никодимович изучал представленные документы.

— "Актив" значит? Мы тоже. Когда прибыли? Откуда?

— Сегодня. Из О. Город такой на Урале. Не приходилось у нас бывать?

— Почти земляки. Мы из Пензы. Слушай, а куда тебя черт ночью понес? Вам что не говорили об опасности? Да и сам же знаешь, что твориться по ночам. Или у вас в О. можно ночью свободно гулять?

— Ну-у не то что б свободно, но ходить можно. — А будучи человеком объективным уточнил. — Правда не всем и не везде.

— Эх-х. Хорошо у вас, спокойно. — И без всякого перехода. — А погончики-то ваши где? И фуражечка?

"Блин, вот я шлёмиль! Стою и недоумеваю, что это ребятишки кольцо не размыкают?"

— Да снял на время. В темноте демаскируют.

Достал и пристегнул на место белые символы милицейского звания.

Народ расслабился и начал глазеть по сторонам.

"Ничего себе. Надел погоны — свой, без — чужой? Ерунда какая…" — бывший разведчик в свою очередь стал осматривать коллег.

"Так у них погоны полевые! А у нас новичков ещё повседневнвные. Грамотно работают, черти".

Старший сержант "Иван Никодимович" задумавшись, теребил левую сторону своих больших казацких усов. Это действие заменяло ему почесывание затылка в ожидании прихода нужных мыслей.

Наконец, ещё раз окинув взглядом место событий, он повернулся к Генриху.

— Как считаете, с чего будем начинать товарищ старшина?

— С выставления охраны и вызова эмгэбешников. Листовки это их епархия. Нам главное следы не затоптать.

Под злым взглядом старшего "гуляющие" по улице, как у себя во дворе милиционеры, перестали "портить" место происшествия и, сгрудившись чуть в стороне от "бугров", начали крутить самокрутки.

Только вот перекурить не удалось. Сделав "правильные выводы" из тактичного замечания нового коллеги, "старший" начал "занимать подчиненных полезными действиями":

— Стародетский, Гончаров бегом на телефон. Звоните и вызывайте "архангелов".

— А где он тот телефон?

— Не найдете, побежите в отделение.

— Вот как всегда, самых молодых нашли…

— Не "молодых", а шустрых. Всё бегом, бегом…

— Саша, бери Егора и Мишу, оцепляйте место происшествия.

Два же начальника начали светскую "беседу за жизнь".

А чё ещё делать пока приедут…?

"Смежники" о своем приближении оповестили пятнами фар в начале улицы. В отличие от милиционеров, петлять по проулкам им не было нужды.

И началось: кто старший, почему вызываете нас, где убитые и иное всяко разное. В сторону Генриха "старший" махнул пару раз рукой, и бросили пренебрежительный взгляд господ…, тьфу ты, товарищ майор МГБ. Он ему чем-то напоминал одного немца — "языка", захваченного под Сумами.

С важностью большого начальника эмгэбешник подошел к листовке, колупнул край, и тут произошла метаморфоза. "Весь такой из себя" исчез и появился "наскипидаренный".

От команды, скорее похожей на рев носорога, трое у машины бегом примчались получать "ЦУ".

Один из них, длинный лейтенант, тут же укатил в автомобиле. Полноватый старшина с подхалимским лицом взялся "увеличивать радиус оцепления". Старлей открыл планшетку и, морщась от неверного света луны, начал что-то писать или чертить, обходя перекресток по кругу.

Майор изображал маятник: метров пятнадцать туда, столько же обратно, периодически зыркая в сторону Генриха.

"Стэка. Стэка и черных кожанных перчаток не хватает. Ну, вылитый немец". Патриотические мысли, и так-то не очень частые гости в темноволосой голове, загуляли совсем, зато ирония и ерничество были на привычном месте.

Широко и звучно, до неприличия зевнув, старшина плюхнулся на ближайшую скамеечку у ворот и ощутив себя зрителем, хоть и скучного, но "кина" принялся получать бесплатное удовольствие.

"Халявное" удовольствие обломалось удивительно быстро. Трое, из взвода прибывших через короткое время на грузовике бойцов МГБ, подскочили к "зрителю". Отоварив по почкам, поставили к забору, заломили руки и тщательно обыскали.

Теперь "удовольствие от кина" получал майор, стоявший в паре шагов заложив руки за спину и расставив ноги в начищенных "хромачах". Взгляд выражал удовлетворение и ехидство.

"Вот ссс-уу-ка. Как больно-то! Этот гад, что мысли читает что-то ли? Не-е, так дело не пойдет".

— Товарищ майор! Товарищ майор! — говорить приходилось почти в землю.

"Смежники" держали крепко и в неудобной позе.

— Чистосердечное признание зачтется на трибунале. — Ехидничал майор.

— Два слова, но наедине.

— Можешь и так говорить. С этими ребятами тайнами делились столько раз, что одной больше, одной меньше…

— Ну как хотите. "Енисей 7040".

— Что? — Эмгэбэшник совсем неаристократично смачно сплюнул и добавил некрасивое матерное слово.

— Отпускайте. Этот свой. Ну, москвичи-козлы. Удружили.

Растирая конечности Шац, пытался сообразить "куда Рабинович вступил" на сей раз.

— Свободны! — Козырнув, труженники нивы державной безопасности испарились, а их начальство, упершись в старшину леденящим взглядом, продолжило рассуждать вслух. — Сажать тебя "паровозом" нельзя. Москвичи "отфильтруют", докажут что не могли при вербовке так ошибиться. С другой стороны…

Взгляд сделался оценивающе — туманным, голове под фуражкой с васильковым околышком крутилась-вертелась некая комбинация.

В еврейской голове комбинация не крутилась. Она уже осуществлялась. Как у любого истинного художника требовались только небольшие мастерские штрихи придающие полотну неповторимость.

Ну и поправить огрехи. Куда ж без них?

Указующий перст отправил Шаца вновь на скамейку. "Кину" можно было смотреть дальше.

Количество персонажей и статистов все увеличивалось. Прибыли ещё бойцы на грузовике и офицеры на паре легковушек.

Разбившись по группам, они начали прочесывание улиц.

"Зря пацанчики рисковали. Через час ни одного объявления в городе не останется, не то, что самодельных прокламаций.

Прибывшие эксперты начали осмотр "грабежников".

А вот фельдшера усевшегося рядом на удобной скамеечке, Генрих встретил как "родного". Вытаскивая из-за штакетника, листовки, милиционер прилично поцарапал левую руку. И вот под презрительно-саркастическим взглядом "медицины" ссадина была не только вымазана йодом, но капитально замотана бинтом. Ну и что, что вместо одного индпакета, сердобольно отданного хлопцу, у него стало два? Как говорит Сема, запас карман не тянет, а улучшает настроение.

На одной из машин приехал злой и невыспавшийся Серега. Вместе с Нечипоруком их пригнали на "опознание".

— Генрих! Я просил посмотреть место ночлега, что бы никого не беспокоить, но не просил его переносить по времени и пространству. Что за "хипеш" ты устроил?

— Случайность. Детей спасал. — Едва слышно прошептал Шац, а вслух отчеканил. — В ходе осмотра местности наткнулся на вражеские действия и пресек доступным способом.

Серега только покачал головой — Вот скажи Генрих, кому не спится в ночь глухую…

Сема хохотнул.

— … А эхо "…ую! …ую!" — изображать из себя здорового и тупого Нечипоруку всегда нравилось.

— А в морду?

— Это не ко мне, это к командиру! — ржал приятель, продолжая насмешничать.

— Сема, к командиру за делом, а тебе по делам!

— Да ладно ты, не дуйся. Что с рукой?

Уже куда-то двинувшися Адамович, внезапно обернулся и, усмехаясь чему-то своему, не то процитировал, не то прокомментировал.

— А ерунда, бандитская пуля.

— Да не, царапина — сообщил Генрих спине командира. Начальство не ждало ответа. У него бывает иногда. Грустная такая улыбка и вроде обыденные слова, а за ними понятный только ему подтекст.

Сема думал так же. Пихнул приятеля плечом и показал глазами на неспешно шагавшего командира.

Оба пожали плечами и умастились на траве смотреть "фильму".

Сергей обошел перекресток по кругу. Невзирая на суету и шум, стоявшие вблизи дома так и не "ожили". Ни луча света, ни одного любопытного лица. Выводы были грустные. Обыватель — запуган. Смертельно запуган. Заповедь "меньше знаешь, крепче спишь" вбита накрепко.

Прибывшие машины с включенными фарами разместили по углам, отчего освещенный центр с внешним темным окружением и людской суетой внутри, полностью стал походить на съемочную площадку. Только "снимаемый фильм" был настоящим — смертельно реальным.

Одна из машин развернулась фарами на ближайший дом, давая свет автоматчикам, едва не выбивавшим прикладами дверь: начинался "подворовой обход и опрос возможных свидетелей". Испуганные вскрики, плачь младенца, "Шевелись сука недобитая!", жалостливо-заискивающий лепет по-белоруски: "Не вем, пане, моцно спали…". В Серегином детстве про такие звуки говорили "кино и немцы". Здесь и сейчас не было кино, не было немцев…

Сжав зубы, так что напряглись желваки, Адамович пошел прочь, к своим бойцам.

В сопровождении бойцов охраны прибыл лично начальник областного МГБ. У него только закончился рабочий день. "Хозяин" работал до двух ночи. В любой момент может раздасться звонок из Москвы. Вот приходилось всем руководителям перестраивать свой рабочий график.

Вольготно развалившись на удобной скамеечке у ворот, генерал слушал доклад майора Плаксина.

— … К настоящему моменту удалось снять двадцать четыре листовки. На одном из трупов ещё шесть. Отпечатаны на пишущей машинке. Шрифт неравномерный. А значит, печатали с копиркой. Образцы сравним с имеющимися, но думаю, но большая вероятность, что это незарегистрированная техника.

— Анализ текста?

— Углубленный анализ сделаем позднее. Пока самое неприятное вот это, — подсветив фонариком, подвешенным за пуговицу шинели, прочитал, — "Яны прымушаюць нас забыць родную мову. Яны рвуць нашае краину и аддаюць нашыя земли иншым дзяржавам."

— После передачи ряда белорусских районов Польше такую реакцию прогнозировали. Что здесь такого?

— Распространители. Эту реакцию ожидали от интеллигентов: учителей и прочих патриотов, это явные "лесники". Попробуем опознать, скорее всего "шуц" полиция или "железнодорожники".

— Плохо. Очень плохо. Значит, сюда прибыл кто-то из идеологов. Надо ждать спонтанных выступлений. Распропагандируют местный молодняк, те и начнут идти в "последний и решительный".

— Вы не обратили внимание на вторую фразу. Про язык. Политика русификации курируется лично "самим" через товарища Жданова. Так меня ориентировал полковник Лапин. Это сейчас наиболее важный вопрос.

— Так мы что, в "цвет" попали?

— Выходит что так.

— Мне доложили — милиция отличилась? А мы "по хвостам" работаем. Головомойка обеспечена.

— Тут есть "нюанс". — Плаксин держал театральную паузу.

— Давай уж, не томи. Что там у нас хорошего в этой бочке дерьма.

— Старшина милиции Шац наш секретный сотрудник.

Последовала пауза, необходимая начальнику для изминения оценки ситуации. Соображал тот быстро:

— И соответственно мы можем говорить об успешной плановой операции, предоотвратившей идеологическую диверсию врага. Сработали на опережение.

Ай, хорошо как. Правда, живых не захватили — тут уж нам вставят, где было прикрытие, где страховка и так далее. НО ГЛАВНОЕ, мы сделали — предотвратили. С утра буду звонить генералу Цанаве, порадую.

Молодец майор, молодец.

Старшину представь на медаль. Герой, отличился.

— Тут, товарищ генерал, ещё одна тонкость.

Начальник управления поморщился. Вечно так. Всё хорошо и красиво, вот только разные мелочи извращают картину до неузнаваемости. Полуприкрыв глаза вопросительно посмотрел на подчиненного.

— Понимаете, Шац еврей, и… — Майор неопределенно покрутил в воздухе рукой.

— С фронта задолбало это: не спешите награждать евреев. Человек дело делает, а вместо поощрения мы ему национальность вспоминаем.

— Политика. Причем высокая политика.

— И перестраховка "как бы чего…" — проворчал генерал, поднимаясь. — Вообщем так: представить на медаль. И познакомь меня с ним. Человеку приятно будет.

— Есть — козырнул майор и, повернувшись, поморщился. Подозрительная история. Скользкая личность этот старшина. Но играют теми картами, что выпали.

Через калитку выскользнули Шац и Нечипорук. Когда они заметили идущее в их сторону начальство, приятели нырнули за забор. И весь разговор слушали, затаившись в паре метров.

Сема все пытался радостно похлопать товарища по плечу. Медаль в мирное время — это событие!!!

Встреча с генералом прошла тепло. Тот сразу озаботился перевязанной рукой и необходимостью госпиталя. Прибежавший фельдшер, непонимая толком, в чем дело, честно доложил, что ранение легкое и лечить можно амбулаторно.

— Плаксин! А почему не доложили, что сотрудник ранен? — А тому и сказать нечего. Генерал получил нужную мелочь для доклада "один ранен". Все реально: была операция, задержавшееся прикрытие, которое накажут и раненый боец, сорвавший вражеский замысел. "Режисер" снял сцену. "Стоп! Снято!".

Когда остались вдвоем в тиши двора Шац поведал Сергею полностью всю историю прогулки, тот долго давился от смеха. Тыкал в Генриха пальцем и, зажав рот, РЖАЛ. Тыкал пальцем, упоминал Белянина и Шмуля, и снова сгибался от хохота. Поздравить с обещанной медалью не удосужился.

После всех событий старшине хотелось одного — спать…

* * *

Они уходили в темноту. Два парня и две девушки. Избитые и окровавленные хлопцы, нуждавшиеся в перевязке. Девочки от испуга находившиеся на грани обморока. Темная одежда помогала спрятаться, стать незаметнее. Но мешал предательский свет луны. Ветер расчистил затянутое с вечера облаками небо. Темная ночь превратилась в неяркие сумерки. На пустынных в этот ночной час улочках города Уладзимир и Янина, Данута и Марк были как подсвеченные софитом актеры на сцене. Дома, заборы, палисадники, кучки дров — всё это, без оживляющего движения живых существ, выглядело искусными декорациями спектакля или кино.

Времени было крайне мало. Тот милиционер, что столь привычно жестоко расправился с бандитами, с минуты на минуту обнаружит причину ночного свидания.

Этих молодых ребят и девчат связывала не любовь, как могло показаться. Нет. Симпатия да, но не более. Общими у них были любовь к Радзiме и вера. Любовь к родному краю и вера в необходимость действовать.

По пустым улицам и проулкам петляла маленькая группа "Молодой гвардии" Беларуси. Студенты педагогической семинарии и молодые учителя.

Они не будут бросать бутылки с зажигательной смесью в спящих врагов, и расстреливать предателей. Зачем? Юнные белорусские социал-демократы. Убеждение словом, листовкой, добрым примером…

Про русских "краснодонцев" напишут роман. Школьники-старшекласники будут писать о них сочинения. Поставят памятники, создадут музеи…

Молодых героев-белорусов не будет знать почти никто. Молчание и безвестность их награды: у кого за смерть, у кого за сломанную судьбу и потерянное здоровье.

Он не смотрел им в след. Не видел, как уходит безвестность несостоявшееся будущее Белоруси. Таланты и одаренности. Юные подпольщики. "Молодая гвардия" Беларуси.

Радзiма — ты помнишь их имена?

Они уходили в ночь. Уходили навстречу своей судьбе …

О чем не знали Генрих и Сергей.

1947–1950 г.г. школьное антикоммунистическое подполье в городах Мяделе и Сморгони.

В Мядельской средней школе кружок антикоммунистически настроенной молодёжи начал складываться в 1947, когда здесь появился новый ученик Ростислав Лапицкий. Именно он стал идеологом и основателем мядельской организации. Всего же таких единомышленников набралось с полтора десятка из окрестных деревень.

Деятельность мядельской организации преимущественно ограничивалась устной антикоммунистической пропагандой. Р.Лапицкий собрал радиоприёмник, с его помощью информацию западных радиостанций распространяли среди одноклассников и местных жителей. На машинке печатали листовки и распространяли их в деревнях.

В них население призывали не платить налоги, не вступать в колхозы, организовывать сопротивление режиму. Каждая листовка заканчивалась словами: "Смерть Сталину!"

К движению присоединилось полтора десятка школьников 7-10 классов и некоторые жители постарше. На школьных переменах, вечерах, в клубе велась антикоммунистическая пропаганда.

Накануне дня "сталинской конституции" 1949 года было подготовлено множество листовок, которые ночью расклеивали на столбах, стенах домов и заборах, даже на зданиях райкома партии и милиции.

В городе появилось много сотрудников МГБ, военных. Разыскать подпольщиков было достаточно легко. Совсем молодые, они не владели конспирацией. Да и сам Р.Лапицкий однажды демонстративно отказался писать сочинение по роману "Молодая гвардия", заявив, что у них есть своя "Молодая гвардия", только она за Беларусь.

В феврале-марте 1950 арестованных набралось более полутора десятка подпольщиков. Следователи зверствовали немилосердно: иголки под ногти было не самым страшным, парням выбивали зубы и ломали рёбра, сажали на ножки табуреток, держали под каплями холодной воды до помрачения рассудка. Девушек пытали меньше, но и им хватило сполна.

15 июня 1950 года в Молодечно состоялся суд над патриотами — преимущественно учениками 7-10 классов Сморгонской и Мядельской школ, некоторыми учащимися из Минска. Год рождения большинства 1931–1932 г.г.

На суде с речью выступил Ростислав Лапицкий, чье последнее слово было обвинением коммунистическому режиму.

Большинство подпольщиков получили по 25 лет. Лапицкого же и Нестеровича как руководителей организации приговорили к смертной казни. Ростислав отказался просить помилования.

Он с возмущением заявил: "Делайте свое черное дело, мне вашей ласки не надо — можете меня убивать. А я, сколько буду жить, столько буду вас всех ненавидеть и буду вам вредить! "

28.10.50. приговор приведен в исполнение.

 

Глава 8

Местное "шоссе" выглядело на удивление разбитым. Ямы, ухабы, рытвины, выбоины, колдобины… До чего ж богат наш язык на название дорожных неприятностей. Помнится, в семидесятых-восьмидесятых асфальт здесь проложили до любой фермы. А пока вверх — вниз; с левого боку на правый. Ни сесть, ни лечь. Мне иногда приходилось колесить по дорогам. Не, не водителем. Не сподобился. Пассажиром. Открываешь очередную книгу и — уже приехали. А тут не читать, разговаривать — опасно.

Водитель, сержант Романеня — человек неторопливый, берег новую машину, ехал не спеша. С ним в кабине сидел наш сопровождающий, старший лейтенант Щукин, из АХЧ.

На удивление кузов не был, как водится, полит масломазутой. Не боясь испачкать новые синие шинели, мы, завернувшись в них от прохладного ветерка, толкались в кузове боками и отпихивались руками от разных жестких грузов. Особенно достал пулемет. На фиг он в "вясковым аддзяленни милицыи" я пока не понял.

Рано утром меня вызвал замначальника облуправления полковник "Януковіч Вінсэнт Мікалаевіч" — как гласила табличка на двери. Я уж и забыл, что в Белоруссии у начальников может быть надпись не на русском.

Встретил меня уже знакомый полковник, одетый в синий мундир с золотыми слегка помятыми погонами.

Нашу группу направляли в вёску Л. Усиливали тамошнее отделение. Теперь мне предстояло работать заместителем начальника.

Как всегда: "подробный инструктаж на месте". А пока в общих чертах: несмотря на отмену летом военного положения, обстановка тяжелая. В районе где-то прячется отряд "Черной кошки" из Белорусской Освободительной Армии. Примерный состав до двадцати человек. Вчера отмечено перемещение вблизи города крупного отряда ОУН-УПА. Главная задача сейчас обеспечить безопасность хлебопоставок. Содействовать работе фининспекторов. Очень важным направлением вашей работы будет выявление уклонистов от призыва в Советскую Армию.

— В смысле "уклоняющихся от призыва"? — переспросил я. — Здесь есть такие?

— В прямом смысле приходится вести под конвоем в военкомат.

Интересно, вот что-то "плохое", что было в РФ, отсутствует в этом времени?

Полковник, стоя у большущего письменного стола, с традиционной зеленоабажурной лампой, тем временем продолжил:

— Создание сети осведомителей. Начальник отделения капитан Зенкевич — относительно опытный работник, воевал.

Полученное вчера оружие, закрепляется за нами. Дополнительно выделяется ручной пулемет, патроны. Некоторое количество строй и хозматериалов для усиления обороноспособности здания отделения. Все вопросы в рабочем порядке. Можно обращаться непосредственно ко мне.

— У вас беларускае прозвишча, а родная мова якая? Русская? А з "беларускай мовой" як?

Хороший вопрос. Спросить армянина или узбека — он не поймет, пожалуй, о чем и речь. А белорусы, насколько помню, родной язык слышат только по телевизору и в школе на уроке. Любопытно узнать сейчас здесь с этим также?

— Так точно. На слух пойму многое. Говорить постесняюсь. Читать могу с усилием.

— Тут з мовай у вёсках бяда. Упруцца и кажуць тольки на сваей. А як прыбывае актыв, пра наличие беларускай мовы и не падазравае. Стремитесь асвоиць гутарковую гаворку. Гэта вельми трэба для правильнай працы!

— Есть!

— Жадаю удачы!

Вот и едет теперь наша группа к новому месту то ли работы, то ли службы. Говорить рискованно — язык прикусишь, потому едем, молча, погрузившись каждый в свои мысли.

Жила нация. Старая, с большой историей, со своей непохожей на других культурой, языком. Имела своих великих писателей и поэтов. И как-то вдруг за какие-то шестьдесят лет она исчезла. Пропал белорусский народ — появился самый близкий к русским — "славянский народ" Республики Беларусь. Многие ли сейчас готовы смотреть "Джентльменов удачи" на белорусской мове? Почему меня так задела обычная табличка "Януковіч Вінсэнт Мікалаевіч"? Я представил как приходит ко мне "портянка":

"Картка N2 — на твар, які здзейсніў злачынства, — прызначаны для ўліку суб’ектаў злачынства, у стаўленні якіх крымінальныя справы расследаваны й накіраваны пракурору для сцьвярджэння абвінаваўчага зняволення ці матэрыялы пра якія ў парадку ст. 10 КПК БССР перададзены для ўжывання да іх мер грамадскага ўздзеяння. Следчы адначасова з накірункам справы пракурору ці яго спыненнем запаўняе картку на твар, якое здзейсніла злачынства."

Читаю я её, и понимаю: срочно нужен переводчик!!! А сколько таких бумаг крутится в государственной машине? Человек с высшим советским образованием знает "канцеляр", с партийным обучением владеет "партканцеляром". Но это, же ДРУГОЙ язык, ДРУГОЙ "канцеляр"!

То есть в госуправлении меня лично наличие белорусского языка не устраивает. Хотя, "белорус лишь на бумаге я…"

На этом недодуманная мысль вылетела из головы. Руки уперлись в какую-то хозутварь, едва не влетевшую мне в лицо.

Доблестный товарищ водитель резко и старательно врезал по тормозам. Зазвучало громкое "… мать", "… потомок ишака", "парнокопытный урод" и прочее. Мы, путаясь в шинелях, канистрах, пулемете, резко поднялись в кузове.

Шац моментально перевалил через борт и через секунду, чуть приподнявшись, уже осматривался из-за куста.

— От машины!!! — я среагировал чуть позже.

Не знаю уж как, но оружие было у меня в руках, а сам я с другой от Генриха стороны машины, прижимался к земле. Внимательно осматриваюсь, ища опасность. Над кабиной возникает, вытянутое от удивления, лицо водилы, с выгоревшими на солнце бровями:

— Да вы что мужики! Это товарищ старший лейтенант приказал остановиться.

— "…лядь! Сын козы!" — вырвалось у меня.

Поднявшись, посмотрел на сопровождающего. Одетый в синий китель с потертыми погонами и армейские галифе, заправленные в нечищеные хромачи, тот стоял посреди дороги и пялился на нас. Не зря я давил своим парням на психику. Они возвращали свои воинские навыки очень быстро. Все поднялись из относительных укрытий.

— Внеплановая тренировка прошла на "хорошо". Оценка снижена из-за командира. Поздно реагирует!

Я старался разрядить обстановку — у Семы морда лица предвещала сквернословие с мордобитием.

— Во, командир, побачь — Ничипорук демонстрировал вырванный на прочь карман ватника, — цеж не водыла, це вредыла!

— А нечего набивать карманы. Они и не будут цепляться! — ржал Геня, улыбался Иваныч, отряхивая новую, но уже изрядно помятую синию форму.

Парни продолжили ржать над "Бачь!", а я направился к худощавому, как все мы старлею.

— Санитарная остановка? А где кафе и "заправка"? — грустно пошутил я сам для себя.

— Вот смотрите, что творят гады! — меня не слушали. Сопровождающий, повернув ко мне неровно стриженный затылок, возмущенно рукой показывал по сторонам дороги.

— Ничего себе, а неожиданно, однако.

На деревьях с двух сторон висели куски фанеры: "Сталин Крывавы кат беларусав";

"Незалежнасць ад чырвонага фашызму";

"Жыве Беларусь";

"Няхай жыве вольная Беларусь"

Приподняв фуражку, я почесал затылок. Несильно, но помогает. В кино, по телевизору я видел подобные тексты в западноукраинской, польской прибалтийской интерпретации. Но дома, в Белоруссии признаться не ожидал.

Громко возмущаясь на русском матерном старлей, придерживая кобуру, поперся уничтожать творчество местных. Я тупо смотрел ему в след.

И вдруг меня как током пробило:

— ЛОЖИСЬ! — заорал я, форсировав голос, первое, что пришло в голову.

Рефлекс у сопровождающего был отработан. Старлей, не жалея одежды, резко упал на землю, там где стоял. Фуражка ещё катилась по дороге, а он очень умело уже уползал на обочину.

Мои парни и водила не менее быстро перемещались в придорожные заросли.

Собрав всех у машины, я начал объяснять:

— Товарищ старший лейтенант, а скажите мне "темному", что вы собирались сделать, когда я вас остановил?

— Как это что! Немедленно уничтожить это…, эту… — от возмущения он не находил слов. Мне стало грустно и как-то равнодушно. Наш черноволосый и черноглазый представитель вечно угнетенного народа начал ржать.

— Сема, ты тоже "ничого не зразумил"?

— А шо я? Крайнего знайшлы?

Я поморщился и махнув рукой, повернулся к Шацу:

— Генрих, хорош, стебаться, Объясняй, давай.

— А вот так значит. Как всегда Шац отвечай.

— Геня, хорош.

— Да заминировано там. На лохов расчитано. Возмущенные честные граждане рвануться уничтожать, а их самих… БУХ!

Пришло время чесать репу курносому старлею.

— Кто знает саперное дело? — я оглядел нашу маленькую группу. Ответа не было.

— Старшина?

— А шо Шац, старшина Шац давно на дембеле. И если помнит товарищ командир, саперы всегда придавались. Эх, помню, вечно их вначале кормили. Го-олодные-е они были…

— Понятно. Сейчас: "К машине!". А вы, — я обратился к узкоплечему сопровождающему, — по прибытии в управление доложите. Пусть саперы осмотрят, ну и так далее.

— Но так, же нельзя — завозмущался старлей. — Тут же много народу ходит-ездит!

— Знаю! Знаю, так же что вы на меня напишите рапорт и обвините в бездействии, но людей и вас я гробить не буду.

Всё. Наперад!

Когда все уже погрузились, до меня дошло: "А обозначить возможные мины?". Пришлось снова спешиваться.

С колышками понятно. А вот где взять красную краску? Это поставило меня в тупик.

Лес. Ни души вокруг.

— Кровь?

— Не она побуреет, а дождь смоет…

— Генрих, а "партрабочие" нам "кумача" не подкинули?

Вот за что уважаю хлопца-за понятливость. Намек понял моментом — и уже роется в "некотором количестве материалов".

— Во, нашел, Но это не то.

Шац держал в руках самодельный флаг. Меня аж передернуло.

— Положи. И забудь идею.

Генрих правильно рассудил. За использование флага в "ненадлежащих целях" посадят всех и навсегда. Здесь не РФ.

Здесь флаг — символ, за который умирают.

Но делать же что-то надо? Выход предложил спокойный и рассудительный Иваныч:

— Индпакет и йод. Полосатая лента.

Через несколько минут мы, наконец, смогли продолжить путь.

Неспешно плывущие по бокам дороги верхушки деревьев и кустов, сменялись полосами сосняка с песчаными проплешинами. Почему-то светлые сосновые леса у меня всегда ассоциируются с грибами. Месяц верасень. Негромкое тепло беларусского сентября. В Питере в это время прозрачно холодно, когда на солнце уютно и тепло, а в тени зябко и холодно. Или низкое пасмурное небо и водяная пыль-"мряка". Не дождь, но и не сухо. Начало вечных сумерек октября-января.

Мысли не торопились, а мягко и вяло переворачивались, выстраиваясь в цепочки, проскальзывали по краю сознания, обрываясь незавершенностью…

… СССР — империя. Империя живет — пока двигается. Империя конгломерат бывших независимых государств. В любом государстве единый язык, единые законы, единые государственные институты…

В средневековье шло соперничество Москва — Тверь. Победила Москва за счет более предприимчивого Ивана Калиты.

Образовалось ядро империи. Началась борьба за региональное лидерство Русь — Великое княжество Литовское. Победа досталась имевшей больше ресурсов Московской Руси. "Горе побежденному", "историю пишут победители"…

Но, черт возьми, что же здесь происходит? Западные украинцы этот период у себя называли "восстанием". Ненавидимые отцом "бандеровцы" должны быть далеко. А тут и Армия Крайова — польское формирование времен антифащистского сопротивления, в отличие от Армии Людовой, мало воевавшей и занимавшей выжидательную позицию. Переполох и подготовка к обороне в целом большом городе. Получается, есть основания считать возможным атаку такого объекта? С ума сойти! И я считал, что знаю историю, тем более историю Белоруси, где всё значительное происходило тьму лет назад.

А "голодуха" грядет нехилая. Как выживать придется? По-методе ментов и чиновников двухтысячных? Тут пулемет может не помочь… Грабить? Бр-р-р. Господи, спаси и оборони от этого!

А дивизия "Черной кошки"? Им ведь тоже есть надо. Судя по фильмам — у колхозников выгребают всё до зернышка.

"Парикмахеры", стригали колосков в О. Вот же паскудство и мне придется, наверное, их хватать.

Ну что за жизнь.

Идейные "кошаки", что у них за идеи — капитализм наверное…

Видимо я придремал, потому что Азамату, нашему загорелому сержанту пришлось трясти меня за сапог:

— Командир, командир…

— Да, что?

— Впереди бой!

У меня есть хорошее качество — быстро просыпаться и начинать соображать без раскачки.

— Тормози, тормози… — я забарабанил по кабине. Наш, одетый в замасленный ватник водила вновь резко ударил по тормозам. По инерции нас всех и груз кинуло вперед. На эмоции не было времени. Соскочив с кузова, резко шагнул к открывающейся дверце кабины.

Группа последовала моему примеру. Крутнув рукой, дал команду рассредоточиться и занять оборону.

— В чем дело? — на меня смотрели заспанные глаза недовольного внезапным пробуждением человека.

— Слушай!

Где-то впереди слышалис, скрадываемые расстонием, автоматные и пулеметные очереди, хлопки винтовок. Там впереди шел бой.

— Что за…!? — сообщил старлей, выскакивая из кабины.

Я молчал. Во-первых, надо было дождаться комментария аборигена, а во-вторых, подумать над вариантами происходящего и возможных действий самому.

— Войсковая операция? Нас бы предупредили и привлекли. Напали бандиты? Но там идет перестрелка! Ничего не понимаю!

Он пожал плечами и, разведя руками, уставился на меня. Мне безмолвно передавали старшинство.

Из-за кабины торчала голова нашего "извозчика". В расстегнутом ватнике и помятой пилотке он стоял на подножке, непонимающе оглядываясь и настороженно вслушиваясь в окружающее.

— Глуши мотор!

Романеня нырнул в кабину и, напоследок заскрежетав, двигатель затих.

Жестом, подозвав Шаца, я вместе с ним прошел немного вперед.

 

Глава 9

Мы стояли на небольшом взгорке под прикрытием рябинового куста. Метров через пятьсот дорога переходила в улицу вёски. Кое-где дымились печные трубы. Шац добыл из-за пазухи бинокль и сунул мне.

Я только покачал головой: вот же жучара, где и когда только успел прибарахлиться?

Перед Л. шел то ли канал, то ли облагороженное русло маленькой речки. За ними шли большей частью убранные огороды, примыкавшие к домам. Дома под высокими крышами, оштукатуренные и даже окрашенные в светлые, но не белые цвета стояли ровными по-городскому рядами. Много зелени кустов за привычнями заборчиками штакетника. Л. начинался базарчиком, в настоящий момент пустынным, как и просмативаемые улицы. Людей не видно нигде.

Стрельба слышалась слева. Где-то за вёской. Но недалеко.

— Что думаешь?

— Винтовки, пулеметы, несколько автоматов. Судя по интенсивности, берегут патроны. Похоже на оборону. Думаю, столкнулись внезапно, и теперь прощупывают фланги. А возможно оставили прикрытие, и оно не дает преследовать. Да, командир, тут вариантов может быть масса.

— Вариантов масса… — задумчиво повторяю слова Шаца. — Соваться в городок напрямую нельзя. Могут перестрелять на подходе, могут кинуть гранату из-за забора… Тогда так. Слушай приказ: вместе с Нечипоруком краем леса к месту перестрелки. На опушке оставишь Сему на прикрытие. Сам по-тихому подберешься поближе. Посмотришь кто, что. Если наши гоняют бандюков, мы поедем в местечко, Если что ещё — возвращаемся.

И грустно подбодрил:

— По ходу накрылся "дембель", Геня.

Нечипорук и Шац трусцой ушли к месту перестрелки. Здесь не Ленинградская область, где болото на болоте. Места вокруг дороги сухие. Как раз для смешанного леса, в котором множество небольших прогалин и полянок. Нет, в здешних местах трясин и топей хватает. Но они не переходят плавно друг в друга. Передвигаться по такой местности милое дело: ставишь ногу и можешь быть уверен, что на землю, а не в воду.

Мы, с остальными сдвинувшись назад и вправо — заняли круговую оборону.

Так "доставший" в дороге пулемет составил основу нашей "огневой мощи". Машину бросили на обочине как приманку. "Чужие" первым делом подойдут к ней.

Задача группы теперь — дождаться разведки.

Тишина. Странная и относительная тишина. Где-то там татакает, бухает, хлопает хлыстом… Здесь слышны птицы, шумит ветер, зудит то ли мошка, то ли комар. Солнышко пригреет и укроется облаком, то припечет, то проберет холодом.

Путынная хорошо накатанная грунтовая дорога. Метрах в сорока "полуторка" с раскрытыми дверцами и откинутым задним бортом. Резкий треск хворостинки, негодующе-обиженный шепот"…". И снова тишина…

Сорванный с тоненькой березки листок растерт между пальцами. Хрупкие сухие кусочки зелени на подушечке ничем не пахнут. Зима. Скоро зима. По стволу и мху ползают деловитые букашки-жучки…

Ветер взвихрил пыль на колее и погнал рябь по луже…

Время. Как оно тянется, когда лежишь и ждешь, Застывшее фото пустынной дороги и издалека звуковой трек: тратата, бух, дум-дум…

Что же там происходит? Кто с кем? Что там разведка? Не нарвались? Пойти с ними? Шац уйдет на вторые роли, а он самый умелый, сделал бы хуже. Надо ждать. Ждать…

Толчок в подошву. Кивок нашего умницы-казаха вперед и вправо. Рука с фуражкой вверх-вниз. Ф-у-ух. Дождались!!!

Длинная пулеметная очередь как многоточие в конце главы и перестрелка стихла. Тишина. Там и здесь тишина.

— Нечипорук!? Шац!?

— Мы, командир!

Поднимаюсь, отряхиваясь от мелкого мусора. Остальным знак "на месте".

На той стороне… трое.

Они что "языка" притащили? Во дают! Да-а-а, у этого поколения фронтовые навыки уйдут ой как не скоро! Что там Трумен с Черчилем шелестели про новую войну? Зря не влезли. Для отпуска во Франции и Испании виза бы гражданам СССР не требовалась.

"Язык" — длинный парень метр восемьдесят пять-девяносто. Впалые щеки, выдающиеся скулы, волосы коротко стрижены, большой прямой нос, лицо овальное, темные глаза. Щетина — день-два. Двигается, как многие высокие люди, несколько угловато. Руками при ходьбе размахивает — открытый общительный характер. Держится уверенно. Не боится. Свой? С чего бы? Запах не бомжовский! Моется периодически?

— Докладывайте!

У каждого человека несколько моделей поведения: веселая, умная, игривая, деловая… Шаца я видел разным.

Сейчас передо мной стоял солдат-разведчик:

— Как было приказано, Нечипорук остался на опушке. Продвинувшись вглубь леса метров на двести, обнаружил… — Генрих замялся, подбирая выражение, — Это…

И картинно провел рукой сверху вниз, показав на "языка". Презрение лилось полноводным ручьем. Видимо, бойцом человека неумело держащего оружие, он считать не мог. "Длинный" с любопытством оглядывался по сторонам, вполуха слушая доклад.

— Короче, "оно" стояло за большой березой, судорожно вцепившись в винтовку, и пялилось в одну сторону. Я прошел боком, метров через пятьдесят натолкнулся на болото. Вдоль не пошел. Метров через тридцать начинались стрелковые позиции. Как я понял, там дефиле. Его перекрыли и с кем-то ведут перестрелку. Команды подавались на белорусском. Кто на той стороне — не слышно. Обходить похоже долго. Вообщем я вернулся, забрал "это" с собой. Можно опрашивать.

Мда. "Подчиненный" Шац — это та ещё проблема. Одновременно и солдат, и независимый наблюдатель. Наверняка, в паре "работать" не любил. Террорист-одиночка. Чужое мнение по-фигу, а своё навязывать "оно мне надо?"

Ещё раз осмотрел приведенного. Немецкое солдатское кепи, темная рубашка-косоворотка, пинджак с кожанными заплатами на рукавах, кирзовые сапоги, польские форменные бриджи. На рукаве широкий бинт с продольной красной полосой. Флаг "Погони". Национальный белорусский "бел-чырвона-белы"!

— Вы кто ж будете, уважаемый? — мне очень любопытно, кого могли запихать во фланговый дозор. Похоже, его берегли. Если там долго обходить, то с этой стороны опасность не ожидали. Поставили неумелого, но жаждущего побывать в настоящем бою для проформы. И если что стрельнет, сигнал подаст.

— Тутэйшы. — Взгляд открытый, пытливый. Не боится совсем. Взяли с оружием в руках, с националистической повязкой — а он не боится. Чудны дела твои, Господи.

— Местный значит. — Перевожу своим.

— А скажи мне "местный" кто тут войну в лесу устроил?

— Якую вайну? Вы пра бой? Ды не, якая вайна? АУНауцеу адагнали ды усё.

Я остолбенел, охренел и прочее… Белоруские националисты вели бой с украинскими!

Господи, куда я попал! Ну как я мог думать на инструктаже в Москве, что "Черная кошка" против ОУН не шутка, а правда жизни! Да, полковникам из ЦК нужно верить.

— А какая власть в веске? Не подскажешь?

— Савецкая. Якая шчэ можа быць? — На меня смотрели как на неразумное дитя, задающее взрослым вопросы о окружающем мире.

— Тогда почему в бою участвуют вооруженные гражданские лица, а не силовые структуры армии, милиции, МГБ?

Или меня не информировали о разрешении законом формирований самообороны, в котором вы участвовали. Правовая оценка соответствует фактам?

— Якое фармираване? Яго ж у сорак пятым забаранили. А сення мы наупрост трымали абарону ад грабяджу.

— Мда. Как интересно: превышение пределов самообороны в виде станкового пулемета. Ребята, — обращаюсь к "экспертам" Генриху и Семе, — "станкач" там, на чьей стороне стрелял?

— Местные "экономно" палили — заулыбался Нечипорук.

"Вот нашел "хохму". А мне что делать? Этого парня арестовывать надо. Оружие незаконно, применял неизвестно по кому. Это он говорит ОУН. Там вполне могли быть и эмгэбешники, и армейцы".

— Как к вам обращаться: гражданин, товарищ, по имени отчеству? Представтесь, пожалуйста.

В неформальном разговоре "инфы" больше.

Тут в лесу вновь "полыхнуло". Мои расслабившиеся и подошедшие поближе бойцы, рванули на свои позиции. Нечипорук и Шац застыли в ожидании.

— "Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я" — цитата из "Секрета" исчерпывающе описывала ситуацию. — Кто-то решил проверить: не ушли ли после их демонстративного ухода. Не ушли. Ждали.

Краткость перестрелки подтвердила мои слова.

Допрос можно было продолжать.

— Так кто вы?

— Алесь Панкратавич Лучонак. Вучыцель. Чашчэ усево ка мне звяртаюцца "пан дырэктар". Таварышч? Можна товарышч. Гражданин? А за што? Я што арыстован?

— Вы пока задержаны, пан учитель. За незаконное владение оружием.

— И кстати, где капитан Зенкевич, милиционеры? Они что возглавили ваш отряд? — влез вновь подошеший старлей Щукин.

Мне это тоже было интересно.

— Так их же убили — с прежней неторопливой невозмутимостью сообщил как нечто само собой разумеющееся Лученок.

"Ни хрена себе!".

— У-р-роды! Вы за это ответите, так что мало не покажется! — начал кипятиться наш сопровождающий, хватаясь за кобуру.

— Тихо, тихо! Кто и когда? — я встал между ними.

— Не, не. Вы на нас не думайце — учитель "снялся с тормоза", заговорил быстрее, с опаской в голосе. — Прыбёг стары Язэп з хутара. Кажа: прыйшли трое. Харч патрабуюць. Дачку з прыймакам у сарай закрыли, загадали ад бацькоу телку забраць и прывесци, инакш забьюць усех. Марк Игнатович сваих милицыянтау сабрау и на таратайке памчауся. А их, там у засадзе чакали. Пакрышыли усех. И на дубе униз галавой павесили з табличкай "Смерць маскалям". Пачтальён наш у кусце сядзеу, бачыу усе гэта. Циха тропкай у вёску прыбег, ну и мужыки вырашыли: трэба адыгнаць, не то карацели прыйдут абвинавацяць у пасобничастве и пасодзюць.

Я посмотрел на своих. Лица вытянуты. Глаза злые. Мои рассказы получали подтверждения. Мне тоже стало не по себе. В этой ситуации любой действовал бы также. Трое в качестве "приманки".

— Оружие откуда взяли? — доброволец — "плохой следователь" продолжил работу.

— "Из лясу вестимо". — От некрасовского прикола мне не удержаться.

Лучонок смотрел безмятежным взглядом.

— Так, верна. На ветке висела.

Некрасов всё-таки великий РУССКИЙ поэт. Здесь и сейчас его не знали. Может позднее…

— На какой ветке? Ты что, детям впариваешь? — не унимался старлей.

— На берозавай. А у карэнни скрынка з патронами. — С полной искренностью отвечал "допрашиваемый".

По моему знаку Нечипорук оттеснил Щукина, рвавшегося врезать учителю.

Я задумался. А ведь он врет, этот пан учитель. Задумка неплохая: "схрон" с оружием в лесу. По сигналу его достают. Прибежавшие из вески боевики вооружаются, отряд боеготов. Тогда где командование? Если оно в лесу, то получается. После "акции" вновь в "яму" до следующего раза. Присыпать чем от собачек и вуаля. Мирные крестьяне. Оружия нет.

Афган и Чечня выходит, использовали послевоенный опыт. Как же я заблуждался, когда думал, что тактика новая.

Мда. Век живи — век учись.

— А потом винтовку надо было почистить и снова на ветку повесить. Правильно? — проверяю догадку.

— Так, а што? Рэчы патрабуюць ашчаду.

— Вещи требуют бережливости, — перевел для своих.

Тут все понятно. Надо беседовать, не здесь и подробней. Банда почти стопроцентно ушла. Не ушла, так её все равно в веску не пустят.

— Собираемся. Едем в опорный пункт, отделение как там оно называется.

— Задержанного связать?

— Зачем? Ему бежать ни к чему, кроме как подтвердить, что в чем-то виноват. Вы же, пан дырэктар, за собой вины не чуете?

— Не!

— Ну вот и хорошо. Поехали.

Всю недолгую дорогу "до" и "по" я думал: что в словах учителя правда, что враньё? О чем умолчал — либо по незнанию, либо сознательно. Про коллег не сомневался. Вот причина боя как-то так не вяжется. Чего-то я не знаю. Когда крестьяне грабежу сопротивлялись? Во время бунтов. Здесь на бунт не похоже. Расчитывали что милиция убита, а местная власть шапкой — ушанкой прикинется? Если они "чужих" грабителей погнали, то могут и законных своих "наладить". Вообщем, получалось, что здесь сильно не хотят карателей только при одном варианте: здесь рядом командный пункт или бункер. "Где живут, не гадят". Это принцип альтернативной историей в меня вбили крепко.

"Ну что сказать про Сахалин? На острове хорошая погода…"

Здание опорного пункта в местечке Л. традиционно было местом "силовиков". При императоре, построившем, при Пилсудском, эксплуатировавшем, при Сталине поджогшим, но не сумевшим спалить до конца, при Гитлере, отремонтировавшем силами военнопленных и вновь при Сталине использующим по назначению.

Экскурсоводом выступал Лучонок. Он с капитаном Зенкевичем приятельствовал. Потому видимо на дороге милиции и не испугался.

В здании была служебная часть и примыкавшая к ней "квартира станового". Высокое здание на каменном фундаменте. С обширным крытым широким крыльцом. "Обезъянник", две маленьких камеры, трехкомнатная квартира с кухней. На дворе за домом дровяной сарай, пустая конюшня на три лошадиных места, ещё какое-то помещение, холодный погреб, во дворе средней глубины колодец. Справа от сараев будка "удобств", сколоченная из щитов от снарядных ящиков. За конюшней приличных размеров приусадебный участок. Картошка наполовину выкопана. Морковка. Ещё какие-то сельхозкультуры. Несколько яблонь-груш. Чисто. Аккуратно. Ухожено. Всё обжитое, только вот хозяева ушли. Ушли навсегда.

Их успели привезти на "таратайке" — двухконном экипаже. Не знаю уж, как он точно назывался. Лошади нервничали, всхрапывали. Азамат и Иваныч сразу занялись ими.

Капитан, не успевший стать моим начальником и трое несостоявшихся подчиненных.

— Вечная вам память, павшие за Родину!

Поджатые губы, неприязненный взгляд Щукина не задели меня, когда сняв фуражку над телами погибших, я перекрестился.

С некоторой задержкой, неожидавшие такого моему примеру последовали Сема, Иваныч, Романеня. Азамат и Генрих тоже сделали что-то по своему — я не смотрел. Надо было ставить старлея на место:

— Что ж ты на меня таким взглядом-то смотришь? Член партии верующий? Да. Сколько можно лицемерить! Под обстрелом, в бою, на смертном одре — неверующих нет! Ты на фронте-то был?

Щукин покраснел и, смутившись, пробурчал.

— Был. Чем я хуже других?

И сняв головной убор, перекрестился привычным жестом.

Естественно телефон не работал. Разгрузив машину на крыльцо, положили в кузов погибших. Щукину и Романене предстоял скорбный рейс.

Вместе с ними отправил короткий рапорт:

"В связи с гибелью начальника принял командование на себя. Обстановку выясняю. Прошу восстановить телефонную связь. Необходимы дополнительные инструкции. Подпись. Дата".

Лучонок с Генрихом возились на кухне. Азамат в конюшне. дежурил на крыльце.

Веска оживала. Перемещались пароконные телеги, носилась пацанва, бабы ковырялись в огородах. На противоположной стороне кучковались несколько мужиков.

Прибежал председатель поссовета. Молодой мужик. Почти мальчишка. Он, оказывается, куда-то уезжал, а тут такое, такое!

Мне было не до него пока.

В двух словах поставив задачу, вместе с Семой и Шацем я подошел к местным на той стороне улицы и потребовал документы.

Как они на меня смотрели! Как смотрели! Кто в здравом уме в своем селе документы носит? А то я не знаю!

Выбрав наиболее субтильного и болезненного на вид потребовал показать плечи.

— Какие плечи, зачем? — изумился тот.

— Будем искать участников перестрелки в лесу. Если приклад плохо прижат — на плече будет синяк.

К счастью я угадал. Плечи у него были чистые.

А совесть его сотоварищей нет. В несколько секунд, пока мы, окружив жертву, задирали на ней рубашку — их не стало.

Демонстративно удивленно оглядевшись, мы, с ребятами посмеиваясь, вернулись в опорный пункт. Дело сделано. Завтра тут будет куча начальников, эмгэбешников и прочего сыскного люда. Ну и что, если у некоторых местных жителей с утра возникнут срочные дела в других местах?

Начинать с арестов работу на новом месте мне очень не хотелось.

"С чего начинается Родина?" — в двадцать первом веке знают все. С чего начинается работа на новом месте — знают все в любом веке.

Посиделки в большой комнате служебной квартиры были долгими по времени, но скромными по масштабам.

Не люблю пьяных. Да, да бывший алкаш снисходительно относится к выпивающим, но терпеть не может ужратых.

Вот такой у меня выверт сознания после переноса. Первые месяцы просто обожал сладкое. Сейчас потребность стала не так выражена.

Наш "гость" учитель, куда-то сходил и принес приличный пузырь "бимбера" — местной разновидности самогона.

И "царскую закуску": малосольные огурцы с медом. Реакция русских на такое извращение была предсказуемой. Меня она повеселила и очень удивила "пана дирэктора": Алесь командовал местной школой. Там было с полсотни разновозрастных "вучней". Учителей было аж два.

В моей голове крутилось окуджавовское:

Оказалось здесь, в Беларуси, и при поляках, и при немцах — продолжали работать школы. А поразительнее всего то, что работали и выпускали специалистов несколько учительских семинарий. Воспитанному на советских книгах и фильмах было открытием рассказы об учебе на оккупированных территориях. Вот интересно отец в Днепропетровске тоже ходил в школу? Где-то в это время он должен перебраться к теткам на Могилевщину.

Лучонок учился в "менавитой" Налибокской. Русским он владел. Проскальзывали отдельные слова, характерным было произношение, но в целом общение трудностей у ребят не вызывало.

Подумав, я решил дежурных не ставить. Захотят напасть внезапно — часовой или дневальный погоды не сделают.

Да и почему-то я был уверен в благожелательном отношении вясковцев к нам.

Генрих отошел от меланхолии, старался всех заболтать. У Иваныча с Азаматом была своя тема: лошади. Азамат с жаром путая русские и казахские слова, рассказывал о последней "байге".

Методы "гэбни" меня не очень привлекали, но если есть необходимость, почему нет? Поэтому Алесю "наливали".

Всем было интересно послушать "живого" националиста в неформальной обстановке.

Но все попытки учителя перейти на политические или близкие к ним темы, я в корне пресекал.

Не дай Бог, где всплывет, что были такие разговоры — быть большой беде. Приклеят организацию какой-нибудь антисоветской группы. Попозже, когда народ начал готовиться ко сну, мы с ним присели на скамеечке у крыльца.

То ли самогон подействовал, то ли благожелательная атмосфера; учитель увлекся и с жаром начал меня "просвещать".

— Вот пан старший лейтенант говорит, что нам ещё надо. Республика своя, законы можете принимать свои. Целое беларусское государство, Где вы видите Беларусь? Наша Радзима искалеченна, обрубленна. Исконные земли белорусов в составе других государств.

— Понял. Да здравствует Великая Беларусь от моря до моря. Понимаешь Алесь, это у националистов каждого народа территориальные претензии к соседям. В Европе было столько войн, столько территориальных переделов, что на любую, подчеркиваю на любую область, могут претедовать две-три нации.

— Вы пан офицер так говорите, потому что ничего не знаете!

Ну-ну. Он думает у меня десять классов образования. Ладно пусть "поучит", "попросвещает".

— Вот вы думаете, что передача Западной Беларуси в состав Польши это трагедия нашего народа? Это было для нас спасением! В декабре 1918 года решением вашего Ленина вся Беларусь была включена в состав РСФСР. Потом до 1926 года с огромным трудом возвращали кусочками. Часть так и не вернули. А теперь и совсем отдали в другую страну.

Я был, мягко говоря, удивлен.

— Пан учитель вы ничего не путаете? Что значит, отобрали, не вернули! Вас послушать так РСФСР в гражданскую войну не помогала освободить республику от захватчиков, а сама стремилась "прибарахлится".

— А что путать? Ленин в восемнадцатом году запретил название Беларусь и ввел "Западная область РСФСР".Потом испугавшись, что с Польшей появляется общая граница и может начаться война, на которую нет возможностей, постановил создать БССР в составе Минской и Гродненской областей. Ваши же коммунисты на своем съезде требовали создать республику в составе Минской, Смоленской, Могилевской, Витебской и Гродненской губерний, а также части Ковенской, Виленской и Черниговской губерний! Так Москва им отказала. В составе БССР осталось полтора миллиона жителей! И уже потом, когда выяснилось, что из-за этого западные белорусы крайне плохо относятся к СССР в республику по кусочкам стали возвращать исторические области.

Твою мать. Где интернет! Где информацию проверить! Если он не врет то, что творилось в начале двадцатых! Это не Хрущев, с барского плеча отдавший Крым. Это Ленин, которого я уважал с детства, выступает захватчиком. Играет судьбами миллионов.

— Но сейчас же все в порядке. Республика в исторических границах. Были какие-то недопонимания. Поняли ошибки исправили!.

Голос Алеся наполнился обидой, негодованием, горячностью молодости. Если бы он мог, то кричал. Соблюдая мою настоятельную просьбу, он говорил тихо, но быстро. Слова летели пулями, раня мою уверенность в правоте Советской власти.

— Исправили говорите? Где три района Витебщины? Белостокщина? ВСЯ, понимаете ВСЯ Смоленщина! Северная Черниговщина! Большевики разорвали договор Керзона, но Белосток отдали Польше как прописано в этом договоре!

— Стоп, стоп, стоп! Не горячись. Успокойся. Ты говоришь о спорных районах, где проживает смешанное население.

Вон Смоленск. За него воевали несколько веков. И, по-моему, с семнадцатого века он в составе России.

— Вы глубоко ошибаетесь. По данным начала века 90 % населения Смоленщины были белоруссами! А Дарагичин! Святыня белорусов где?

— А что Драгичин-то? Он вроде в составе Брестской области.

— Да-ра-ги-чин! Колыбель нашей нации, где ничего польского просто не было никогда и нет, ибо он — древняя столица государства наших ятвягов. Праосновы нынешнего этноса белорусов, а вовсе не поляков! От ятвягов мы дзекаем. Поляки пшекают от мазуров, которые жили западнее ятвягов: ятвяги дзекали, а мазуры пшекали… Власть над нашим языком просто издевается!

— Вы забываетесь, пан учитель!

— Я не забываюсь. Мне горько и больно открывать главную газету державы с названием которого нет!

— Не понял.

Теперь он говорил тихо с горечью. Горячность ушла, остался пепел чувств.

— В белорусском языке нет слова "Звязда". Есть "Зорка". Поверьте, как учитель я знаю. Это придумка что бы унизить язык и народ.

Ночь. Темно. Луна то светит и видно часть улицы, то часть негра вспомнишь… Где-то гавкают собаки, тускло светятся одно-два окошка…

Сидят на завалинке два придурка. Причем один из них трезвый, и гонят за политику. Не про баб. Про политику. Бред.

Так ещё бредовее желание взвыть от своей "темноты". Где мой интернет! Где мои аргументы этому "знатоку"!?

Я понимаю, что он неправ. Ну какие, на фиг, кавээновские "Триод и диод" — белорусы? Обычные русские. Больше про Смоленск я ни черта не знаю. Дайте интернет! Я за час его в блин раскатаю. Может по старинной русской традиции закатить ему в ухо? Имидж не позволяет!

Ну что, старый, умный образованный — поспорил с темным деревенским? Крыть-то нечем. Его видимо спецом натаскивали. "Подробный инструктаж позже". Теперь уже поздно.

— Алесь! Ты мне тут столько и всякого нарасказал, что мне переварить надо. Завтра с утра "Дел" будет, чувстствую не впроворот. Давай спать. Потом доспорим. Вот ещё что. Тебе никуда не надо завтра на день — два съездить?

— Ни, а шо?

— Ты пока идешь, подумай. Может — вспомнишь что. Спокойной ночи, пан учитель!

— Дабранач, пан офицер!

"Янка Купала, Тутэйшыя (действие в 1918 году).

З’ява XII

З двух бакоу у хату уваходзяць Усходні і Заходні вучоны. Мікіта тлумачыць, што гэта яго добрыя знаёмыя, паны вучоныя. Яны шукаюць "праудзівых тыпау беларускіх" і ён падказау, што адзін такі тып кватаруе у іх. Знаёміць з вучонымі Здольніка. Янка называе беларусамі Ганулю, Гарошку, Аленку. Пра іншых прысутных гаворыць, што яны таксама беларусы, але "з пароды рэнегатау і дэгенератау".

Заходні вучоны бачыць перад сабой тыповага "Всходнё-Крэсовэго поляка з немалон дозон крыві познаньско-гуральской". Усходні — "ісціно-русскій ціп Северо-Западной області і безусловно з прымессью монгольско-фінской крові".

Мікіта, кланяючыся, праводзіць вучоных да дзвярэй."

"Янка Купала, Тутэйшыя (действие в 1918 году).

С двух сторон в дом входят Западный и Восточный ученый. Никита говорит, что это его хорошие знакомые, господа ученые. Они ищут "настоящих белоруссов" и он сказал, что такие квартируют у них. Знакомит с учеными Одолевающего. Янка называет беларуссами Ганулю, Гарошку, Аленку. А про других присутствующих говорит, что они тоже беларуссы, но "из породы ренегатов и дегенератов".

Западный ученый видит перед собой типичного восточного поляка с немалой добавкой крови познаньско-гурской".

Восточный — истинно-русский тип Северо-Западной области и безусловно с примесью монгольско-финской крови".

Никита, кланяясь, провожает ученых до дверей".

 

Глава 10

Жизнерадостная патриотическая песенка будит весь гигантский Советский Союз. К ней привыкаешь как к щебету птиц. Без неё вроде уже чего-то не хватает.

"Утро красит нежным матом стены древнего… Какую бы рифму подобрать к названию нашего жилья? Нет, дома? Не, дома-работы. Отделения? Рифма созвучная "древний" — мысли пробуждались вместе с телом, ленясь и потягиваясь, непатриотично желая ещё продлить возможность полежать. Данность всё решительнее отгоняла такую вероятность.

"Нежным матом" не очень древние стены красили громкие буханья сапог по дверям и полам, "обмен любезностями" между Иванычем, спавшим в "дежурке", и прибывшими, как я понял, связистами.

За окном было солнечное яркое осеннее утро. На часах: "ну и, на хрена, вставать в такую рань? Нет, я не против, если надо встать рано, но не сразу, же за рассветом?"

"А что ты хотел? Забыл что ты теперь не в русском промышленном городе, а в белорусской вёске? Помню, теперь помню; как меня тридцатипятилетнего удивили привычки начинать торговлю на рынке ещё в утренних сумерках" Вначале казалось странным. Потом узнал, что и на Украине, и в Польше у людей такое обыкновение.

Придется вставать…

… …! — добавила нежности всколоченная голова Генриха.

…! — перышком, прилипшим к волосам, ответила высунувшаяся на короткий миг голова Азамата.

Мои "добрые" сослуживцы разрушили все очарование и негу начинающегося дня.

…! — ласковое негромкое слово, сорвавшись с моих губ, помогло и мне подняться и одеться.

В дежурке кроме Иваныча, сидевшего за столом, топтались трое мужиков. Все в одинаковых ватниках, грязных "кирзачах" намазанных какой-то вонючей гадостью. К стене прислонились три карабина.

Заспанное лицо и расстегнутая одежда командира добавили энергии в терявший накал разговор.

— О! Конечно где им тут кого-нибудь поймать, когда они во главе с командиром дрыхнут до обеда!

Обеда? Нормально! Да обычному человеку завтракать рано. А они уже обед вспомнили!

— Иваныч! Это кто и какого… им надо? — моя утренняя нежность "сделала ручкой" Прибывшее ей на смену раздражение стремилось найти на кого сорваться.

— Товарищ старший лейтенант — связисты приехали. Им приказали восстановить телефонную связь. Так они решили для начала проверить; может мы, аппаратом пользоваться не умеем. Так они покажут как!

— Ага. Ну, это мы проходили. Пять процентов неисправности у связистов — нет контакта, пять процентов — лишний контакт, а девяносто процентов — это не у нас, ищите у себя!

Иваныч заулыбался. Старый прикол, но очень верный.

— Конечно, у нас всё нормально! Это вас, спящих богатырей, неспящие в ночи связи лишили! — реакция русоволосого парня со смешливыми глазами и задорной улыбкой была быстрой и рассмешила всех.

— Были бы спящие, так вы бы не на лавочке сидели, а на крылечке дверь пинали! — улыбающийся Иваныч продолжил пикировку с гостем.

— Кто у вас старший и что от нас требуется — мочевой пузырь требовал перехода к делу. Позубоскалят и без нас.

— Старший линейный мастер Пономарев, Аркадий Сергеевич — поднял голову от проверяемого аппарата темноволосый с правильными чертами лица мужчина лет сорока пяти. — От нас ночью ещё потребовали телефонную связь восстановить. Мы решили начинать с конца, Если можно, то чаю или хотя бы кипяточку. А помочь? Чем вы поможете? По столбам же вместо нас лазить не будете!

— Ну, понятно. Иваныч, подымай давай ребят. Пусть Ничипорук с Семой займутся завтраком, заодно и гостей хоть чаем напоим. Думаю, домой они ещё не скоро доберутся. Я буду через пару минут.

Какой же всё-таки здесь воздух! После резких запахов О., где с "Никеля" воняет серой и после вдоха во рту вкус сгоревшей головки спички, с "Оргсинтеза" метил, с многочисленных котельных "просто" угольная копоть — неяркие чистые нотки осеннего села чувствовались с особенной силой. Как же здорово глубоко вдохнуть это богатство природы — чистый воздух!

Накормленные кашей с молоком, ведро которого по смешной цене приобрел у соседей, милиционеры и связисты курили около машины. Генрих нашел себе достойного соперника — круглолицего балагура Вадика. Оба потешали слушателей байками и переделанными анекдотами о недотепах милиционерах и связистах. Мы же в сторонке разговорились с Аркадием Сергеевичем. Он был из Орла. Здесь женился и остался после демобилизации.

— С телефоном Сергей Васильевич, у вас будет постоянно дрэнна. И слышимость, и само наличие связи. Протяжённость линий большая. Усилителей нет. Но это ещё полбеды. Погромче говорите — и на том конце разберут. Главное это вредительство на линиях. Кто рвет целые пролеты так сразу и не разобрать. Бандиты? Это бесспорно. Но почему тогда почти все районы области без связи? Ну не может их быть столько! Вы посмотрите на хозяйства этих куркулей. У них "вяровочек" меньш, чем дрота! При мне одного начали "крутить" на вредительство. Так он на коленях богом клянется, что нашел в лесу! Хоть сейчас готов место показать! Оно, конечно, понятно, что бандитам проволоку таскать по лесу ни к чему. Вот и бросят где-нибудь. Чтобы прервать связь достаточно обрыва, но куда исчезают сотни метров? Причем понимаете: радиотрансляция идет нетронутая чаще всего. А телефон — провод испарился! В лесу он, видите ли, сотню метров проволоки нашел… — И Пономарев тихим нежным словом помянул белорусское крестьянство.

— "Дрот" я понимаю проволока?

— А вы не знали?

— Да просто вспомнил назву книги "Я родился за дротом"…

Сергеич поперхнулся и зафыркал.

Изо всех сил я старался не смеяться. Ну, кому в хозяйстве не пригодится крепкая проволочка-дрот? Привязать там, что или прикрепить! Мягкая прочная. Её бесхозной так много у дороги. Кинул кошку, стегнул лошадку и крепи личное хозяйство. А если спросит кто: так проклятые "бандиты" виноваты! Это они не дают укреплять советскую власть в деревнях и вёсках получением своевременных указаний. Крестьянину от этих указаний только лишние трудности. "Скорую" вызывать или родне позвонить ему не надо. Руководящие "цэу" тем более!

Нет для меня тут ничего нового. В постсоветскую эпоху, сколько этих проводов "куркули" вывезли прибалтам.

Не иначе как под влиянием розовых воспоминаний о послевоенном босоногом детстве.

Не успели мы проводить связистов, как вдали в столбе пыли показалась полуторка с бойцами МГБ и "легковушка" начальников.

Видавшая виды полуторка сообразительного Пономарева тут же юркнула на боковую улицу, удирая от грозных начальственных: "Почему?!" и "Сколько вам надо времени? Даю половину!".

"Вы слышите, грохочут сапоги, и птицы ошалелые летят…" — насвистывая Окуджаву, я одернул гимнастерку и покосился на дом, где вместо "ошалелых птиц" были мои подчиненные. Грубые солдатские "…", "…" и грохот не встающего, не вовремя упавшего, куда-то запропастившегося и так далее. На наведение подобия порядка были считанные минуты. В отличие от приехавшей из отпуска (командировки, мамы) — заботливой жены, уже внутренне готовой к беспорядку и кавардаку, а потому уже настроившейся, устроив любимому головомойку, начинать прибираться — начальник должен найти грязь даже в образцово-ухоженном месте. Начальника ВСЕГДА встречает порядок. По-другому просто не бывает.

Из приоткрывшейся двери в мою сторону летит темный продолговатый предмет: "Граната!" взвыли истошным воплем сирены рефлексы… Присев, начинаю уходить в кувырок… и застываю, раскорячившись как ус… ЩЕТКА! На траве валяется обувная щетка!!!

— Ур-роды! Де-билы! Дети козы и собаки!..!..! — на мой вопль высовывается Иваныч. Я ещё стою, широко расставив ноги, и держусь за сердце.

— Кто так делает! Я чуть не ус… упал!

До него "доходит" и мой комический вид вызывает у него приступ "Гы-гы-гы!" и "Аха-ха!"

Вот идиот. Весело ему, видите ли, аж присел бедный без сил. А меня чуть Кондратий не хватил.

— Придурки заботливые! — ворчу, драя сапоги. "Не забыть про пятки" — мелькает вбитое с "духов".

С шуточками и смехом из кузова выпрыгивают милиционеры вперемежку с энкавэдешниками, разминая затекшие ноги.

В голове мелькает "карателей нам не надо" — и кадр кино: с веселым гоготом из кузова сыпяться эсесовцы-каратели.

"Наш" — всегда разведчик, а "их" — подлый шпион. Отгоняю чушь, лезущую в башку, когда не надо и начинаю докладывать: "Товарищ…"

Вместе с полковником Януковичем прибыл "василек" майор Плаксин. На гладко выбритой морде эмгэбэшник сохранял пренебрежительно-презрительное выражение. Точно "эссэс". Генрих не ошибся.

В кабинете полковник начальственно присел за стол, поправил стаканчик с ручками, стопки бумаг слева и справа.

Осмотрел меня с ног до головы, вздохнул, покосившись на майора.

"Не любит он смежников, или конкретно этого… чекиста — понял я. "Ну а поскольку мне полковник симпатичен, то и я его не буду "любить".

Меж рам звенела муха. Пахло кашей и одеколоном.

"Не удивлюсь, если эти прибиральщики засунули грязную посуду в стол начальника. Иначе откуда такой запах пшенки?"

Плаксин изучал в окно гнущиеся под поднимающимся ветерком кусты и деревья. Солнечный день переходил в пасмурный. Легкие облака сменялись тучами. Холодало.

Пауза затягивалась.

— Значит так старший лейтенант. Приказом начальника облуправления ты назначен вместо героически погибшего капитана Зенкевича. Не поздравляю. Х… это! Ни черта не знаешь. Только что из армии. Гражданской жизни не видел. Стреляешь из всех видов оружия, дерешься как черт, ни хрена не боишься, ни начальников, ни врагов. Только вот это здесь не очень нужно. Тебя учить и учить, а ты получаешь самостоятельный участок. С тобой ещё четверо таких же…

Но у нас нет подготовленных людей. Нет специалистов. Мы всю ночь думали: что делать? Оставлять тебя одного — чревато. Давать в начальники кого-нибудь ещё? А кого? Следующая группа актива будет месяца через три. За это время или приспособишься и научишься, или… Сам понимаешь. Смотрели твои характеристики. Не дурак. Много знаешь. Это все в теории. Практически же: связи нет — полковник ткнул в трубку стоявшего на столе аппарата. — Ни совет дать, ни информацию спросить. Всё очень, очень не хорошо.

Поднявшись, он прошелся по кабинету.

— Что можем мы с майором тебе сейчас расскажем. А остальное уж ты сам, руководствуясь партийной совестью и советскими законами, — Янукович посмотрел в спину майора. Почувствовав взгляд, тот повернулся.

— Ну что вы товарищ полковник. Не всё так драматично. Вы же понимаете: и поможем, и присмотрим, а будет нужно поправим…

— Вот этого вашего "поправим" — я и боюсь.

— А что делать? Работа у нас такая, — презрение, и лицемерие в словах, как у змеи выстрелившей жалом.

Дальше, наконец, пошел более внятный инструктаж. Как любому порядочному попаданцу мне предоставился шанс на создание собственного "Хомячества".

… Уходящий в запас капитан Иван Николаевич когда-то учил "сопливого" лейтенанта:

— Бумажка, что? Ерунда, ткни пальцем дырка будет. Но вот, когда надо прикрыть мягкое место, крепче броневого листа будет…

Вот производством этих "броневых листов" для начала мне и предстояло заняться вплотную. При свете керосиновой лампы и перьевой ручкой. Для человека двадцать первого века, привыкшего к шариковым самопискам и электричеству — испытание сравнимое с пыткой.

На стол небрежно выложили приличную стопку последних приказов и распоряжений. Выдали в качестве приправы этого бумажного салата совет: тщательно изучить. Сверху приложили пару страниц "Об организации партийно-политической работы с личным составом, находящимся в отрыве от основных сил"

"…!..!" — весь тонкий слой культуры руского языка ужался до нескольких матерных слов и бесконечного числа словосочетаний. — "Ни в одной книжке про "попаданцев" не было написано об отчетах, конспектах лекций, журналах учета и бесед с личным составом. По-моему я первый такой "удачливый".

Выдернув наугад страничку, читаю: "Нормы пожарной безопасности. Обучение мерам пожарной безопасности работников организаций". Мне поплохело.

— "Я сейчас где? В мирном городе или районе боевых действий?"

Беру страничку бойцов идеологического фронта: "Боевой листок" служит мощным средством… Начальствующий состав обязан контролировать своевременность…"

Представляю себе как это выглядит со стороны: стоит посреди маленького кабинета крепкий такой старлей милиции держит за краешки два листочка бумаги и с оторопью переводит взгляд с сочувствующего полковника на ехидно-ироничного майора:

— А ты думал, Сергей Васильевич, в сказку попал? Начальство далеко, твори что хочешь, как феодал средневековый.

Нет дорогой, как учил товарищ Ленин: "социализм это учет и отчетность". Фронтовое "война всё спишет" кончилось.

Теперь "списывать" будет только уполномоченное государством лицо.

— "Финансисты" просили передать, что займутся тобой в первый же приезд в управление, — добил с сочувствием в голосе "добрый" Винсент Николаевич.

С моего лица можно было писать картину "Тоска. Акт пятый".

"Вся эта свора тыловых героев ехать в сельскую местность боится. На дорогах стреляют, в селе могут убить, вот они и придумали как доказать свою полезность и значимость — наплодив безумное количество отчетов. Мой однокашник Дима, помнится, рассказывал о составлении отчета на нескольких страницах по терророустойчивости метро. "А там вся устойчивость заключена в постовом. Сумеет вычислить и досмотреть подозрительного пассажира — теракт не состоится. Прозевает — тонны макулатуры не спасут ни одного человека!" С-суки. Так бы и удавил!"

Удовлетворив моей растерянностью и упавшим до нуля настроением своё самолюбие, майор сгреб бумаги в неряшливую пачку. Бюрократический сугроб перекочевал на неширокий, в девичестве белый подоконник. Главным украшением стола стала карта — "километровка".

— Отчетностью займетесь позднее. Теперь главное. По оперативным данным Л. часто упоминается в разговорах у "блатных". Посты на выезде отмечают некие странности в потоке уезжающих-приезжающих. Ваша задача: выяснить, чем так интересна, уголовному элементу, ваша вёска. — Полковник был сух и деловит. — Учтите, в ближайшее время здесь будут открывать маслозавод. Этот продукт повышенного спроса привлечет к себе и повышенное внимание антисоциального элемента.

"Завод? Маслозавод? Бетонный забор, большие высокие корпуса цехов, беспрерывный поток молоковозов — это здесь? Что-то ничего подобного в округе невидать" — и я изобразил на лице неприкрытое изумление.

Плаксина изложенное, судя по скептической улыбочке, тоже не впечатляло.

— Да, это пока небольшое предприятие. Пара бывших сараев и директор с пятью-шестью рабочими. Но это первенец большой индустрии. В планах обкома строительство ещё нескольких заводов местной промышленности разного профиля. — Видя наше неприкрытое сомнение в звучных словах, Винсент Николаевич вынужден был объясняться. — Создание хоть какого-то производства позволит создать ОРС…

Я непроизвольно вздоргнул. В этом слове для меня на всю жизнь слишком много сплелось.

— А это означает возможность давать рабочие карточки, совсем другой уровень снабжения. В соседнем с вашим районе, не имеющим ваших возможностей, открыли завод по производству гуталина. Открытие заводов это важнейшая задача. Рабочие места — оторвут людей от земли, зародят основу рабочего класса.

"Ну как всегда селедка с чаем. Районному начальству нужны пайки и победные доклады любой ценой. Поэтому любой сарай — завод. И много, много разных правильных слов для обывателя".

"Как там, у "Любе": "хлеба нет, но полно гуталина"? Теперь понятно откуда взялось такое количество сапожного крема, что через десятилетия помнится. Зарождают "основу рабочего класса", помня, прежде всего про ОРС".

— Теперь вы, товарищ Плаксин.

Майор оценивающе посмотрел на меня, давая понять паузой значение того, во что собирался меня посвятить.

— Значит так старлей, про "Черную кошку" ты уже слышал?

— Так точно, в Москве упоминали.

— А теперь про то, что в Москве не упоминали. "Белорусская Освободительная Армия", "Белорусское краевое войско", "Черный кот", "Черная кошка" — это разные слова. Суть одна — бандиты. Абвер, "СС", гестапо собрали, всё до чего могли дотянуться, и оставили у нас в тылу. Батальон "Дальвитц" — слышал такой?

Я, молча, покачал головой.

— Тогда запоминай, услышишь о нем ещё не один раз. Три тысячи человек прошедших подготовку по методике "диверсант-одиночка". Заброшены на территорию Белоруссии и раскиданы по разным местам. Для них подготовлены пятнадцать бункеров. Глубина два-два с половиной метра. Бетон, вентиляция в сторону на двадцать-двадцать пять метров, несколько комнат. Оружие, рации, продукты, медикаменты — всё из расчета пять-десять лет. Пока нашли только три. Документы, печати, бланки. Все по высшему уровню. Это так сказать командный состав. Почти все с реальным боевым опытом.

"А так егеря или эсесы. И походка один в один, и страхуются знакомо" — в памяти всплыл рассказ Шаца о ночном приключении.

— Вот смотри — мы склонились над картой. — Леса с болотами-озерами. Дефиле легко контролировать. А значит, возможность видеть противника не раскрывая себя. Здесь в паре километров железная дорога. Двадцать — тридцать километров к северу вторая ветка. Здесь и здесь стратегические дороги. В районе твоей вёски почти нет боестолкновений. Вчерашний бой: местные выкинули рейдирующую группу АУН.

— Где живут, не гадят… — я задумчиво поглаживал шрам на левой руке.

— Вот, и мы так же думаем. Добавь, разведка любит тишину. А возможности здесь большие.

— Но одним наблюдением не всё вскроешь. Нужны люди на станциях, в районах частей и складов — откуда-то я это знал.

— О, с этим проблем у них нет. Это командный состав в лесах тысячи три, а основные силы в городах, селах, хуторах. По оценкам специалистов "Черная кошка" может выставить тысяч пятнадцать.

— Ничего себе "мирная республика" — я совсем некультурно присвистнул.

— А вы бумаг испугались товарищ старший лейтенант — наконец подал голос полковник Янукович. — Тут враг страшнее и беспощаднее городских бюрократов. Сюда они рискнут выбраться совсем не скоро. А вот с бандитами вы столкнетесь в ближайшее время.

— Ты Адамович радуйся, что здесь нет Армии Крайовой и УПА. У поляков в лесу тысяч двадцать и сорок они поднимут под ружьё из сел и городков. Ну и чтобы тебя совсем запугать: "мельниковцы" на юге республики ещё под десять тысяч бойцов имеют. — Плаксин сменил ехидство на неприкрытый цинизм, то ли пугая, то ли проверяя.

Я прикинул, насколько мне помнилось у советских партизан в войну насчитывалось тысяч двести. При плохом раскладе в бой националисты выставят семьдесят пять тысяч. За последнее время мне пришлось узнать столько нового о забытой истории, что удивления не было. "Если из истории убрать ложь, то… Враг от этого не перестанет быть врагом, а друг другом".

— Хреново. Получается, что мы контролируем только города. Сельская местность под бандитами. — Выводы совсе не радовали.

— Ситуация у нас лучше чем на Украине и в Прибалтике… Ситуация из басни "Лебедь, рак и щука". Поляки и беларусы враждуют из-за одних и тех же районов Западной Беларуси. Польская Армия Крайова мстит украинцам за уничтожение соотечественников на Западной Украине. ОУН и "Черная кошка" на ножах из-за Северной Черниговщины. Дошло до того, что в прошлом году на совещании в Налибокской пуще бульбашам разрешили открывать огонь по хохлам. Вчерашний бой в лесу это подтвердил.

— О задачах вашей группы. Ты задумывался, зачем в небольшом населенном пункте столько милиции?

Я пожал плечами. Вопрос риторический, ответ не обязателен.

— У вас три задачи. Третья: обеспечение правопорядка. Вторая: разведка. И первая, о которой знать будешь только ты, ну может заместитель: создание основного опорного пункта.

— Не понял. Взводный, ротный ОП знаю. Про "основной" слышу впервые.

— Для контроля за сельской местностью решено создать сеть небольших ООП по вёскам. Административное здание бандиты атакуют в первую очередь. Поэтому вы скрытно оборудуете в хоздворе, сараях, конюшнях скрытые укрепленные огневые точки. Используете под бойницы как имеющиеся, так и вновь пробитые окна, проёмы, щели. Всё тщательно маскировать. Обозначить сектора обстрела. Оборудовать несколько позиций для собственного миномета, Минометчик у вас есть…

Когда закончилось перечисление того, что надо сделать, я смог только сказать одно:

— Товарищ полковник! Это же невозможно! Как впятером создать, если даже оборонять ваш "пункт" мы не в состоянии!

— А вас должно было быть девять. Только противник не дал нам сосредоточить силы и средства. На войне нет "не могу"! Есть "Надо"! И тебе решать эту задачу. Срок: до схода снега. Сейчас у бандитов основная задача перезимовать. В лесу по снегу их найдут и вычистят наши спецгруппы. Потому они сейчас разбредаются по родне, по знакомым, по сочувствующим. Сегодня мы сами проверим паспортный режим выборочно. Потом будем действовать по твоей заявке.

— Понятно. "Вот тебе автомат и крутись, как хочешь", — я процитировал старый анекдот…

— Ну, не совсем. Вон ещё две фляги спирта. — Мы дружно, со вздохом, посмотрели на стоящее слева от входа опломбированное "золото" страны строящей социализм.

"И куда теперь его прятать? Может зарыть?"

"Треба крові по коліна, щоб настала вільна Україна".

Информация неизвестная Сергею…

После окончания Второй мировой войны NSZ (Национальные Вооруженные Силы — Narodowe Sily Zbrojne), насчитывавшие до 100 тыс. бойцов продолжали уничтожать "советских оккупантов", их польских "коллаборантов", коммунистов, евреев под прикрытием лозунга борьбы с "жидокоммуной" и украинцев с белорусами по этническому принципу. Борьба польского подполья с литовцами к этому времени прекратилась только из-за вытеснения советскими властями большей части вооруженных поляков с территории Виленщины в 1944–1945 годах.

Среди преступлений против украинцев известна трагедия украинского села Верховины в Красныставском повете Польши 6 июня 1945 года. Отряд NSZ в количестве 300 человек под командованием майора Мечислава Пазерского изуверски казнил 194 украинцев. Среди убитых 149 человек были женщины и дети всех возрастов. Орудия казни: огнестрельное оружие, дубинки, ножи и топоры.

На белорусских землях наиболее известна акция этнических чисток в окрестностях Белостока в начале 1946 года. Капитан Ромуальд Райс во главе 3-й Вильнюсской бригады NSZ только с 30 января по 2 февраля 1946 года изуверски казнил 80 белорусов, включая женщин и детей. Райс и его солдаты расстреливали, рубили топором, сжигали живьем, а также насиловали девушек и убивали их при сопротивлении. Казненный в 1950 году капитан Райс был реабилитирован в 1995 году судом Варшавского военного округа. В постановлении суда указано, что приговор капитану Райсу отменен, так как он " сражался за независимость польского государства " и, выдавая приказы, касающиеся, в том числе пацификации белорусских сел, действовал в ситуации "высшей необходимости, вынуждающей его предпринимать не всегда этически однозначные действия".

Особо известна трагедия литовского села Дубинки . 23 июня 1944 года командир 5-й Вильнюсской бригады Армии Крайовой майор Зигмунт Шенджеляр и его солдаты расстреляли до 200 человек местных жителей (по польским данным, только 27). В том числе детей начиная с двухмесячного возраста, под предлогом мести за расстрел поляков литовской полицией. Шенджеляр был полностью реабилитирован польским судом в 1993 году и посмертно награжден высшими орденами Польши, золотым крестом "Виртути милитари" в 1988 году президентом Польши в эмиграции и большим крестом ордена Возрождения Польши в 2007 году президентом Лехом Качиньским.

 

Глава 11

Что делает умный солдат при посещении части начальством? Правильно. Он "где-то здесь". Но вне поля зрения.

Какую команду дает умный командир подчиненным при посещении части начальством? Правильно. "Не отсвечивать!"

Дыхно "нес" дежурную службу. Азамат исчез в направлении конюшни. Генрих и Сема, вооружившись биноклем и парой матрасов, изображали "наблюдателей" на чердаке, предварительно затащив наверх лестницу.

В селе шла, как сообщили на построении перед отделением милиции офицеры, "выборочная проверка документов". Эмгэбешники разбившись на группы, вначале блокировали указанное подворье. Затем без пропусков проверяли все строения на предмет посторонних. Потом начинался обыск. Видимо искали оружие. Крестьяне угодливо кланялись. Мужики и парни снимали рубахи. Как и предсказал Сергей, искали синяки от стрельбы. Пока одни "держали" жителей, другие проводили поиск запретного. В действиях рядовых и командиров виделся наработанный многочисленной практикой навык. Такая же привычность, только окрашенная униженной покорностью и обреченностью, наблюдалась и у обителей Л. Заходились в лае немногочисленные собаки, кудахтали, мычали, блеяли, путались под ногами животные.

При всём этом вёска жила обычной жизнью. Носились по улицам и виснули на заборах в поисках развлечений мальчишки и девчонки. Перемещались возы и телеги. Шли по своим делам, судачили о чем-то у колодца, опершись на калитку, курили взрослые.

Генрих прислушался, не раздастся ли "Млеко! Яйки! Где есть партизан!", зевнул и, накрыв лицо фуражкой, задремал.

Самый сладкий сон был без всякой жалости прерван воплем Иваныча на крыльце: "Старшина Шац! К товарищу майору!".

Пришлось спускаться.

Майор Плаксин ждал в маленькой "спальне", где кроме тумбочки и нар была только табуретка и шкаф с одной дверцей. Вторая, на которой, скорее всего, находилось зеркало, отсутствовала.

— Старшина Шац по вашему приказанию прибыл! — Доложил Генрих с ленивой грацией знающего себе цену солдата, пройдя пару шагов от дверей.

Закинув ногу на ногу "василек" курил папиросу, стряхивая пепел в гильзу малокалиберного снаряда. Белоснежный кант воротничка, гладко выбритое лицо, легкий запах трофейного одеколона, тщательно причесанные светло-русые волосы. Всё это вызывало у Шаца, привыкшего к фронтовой неухоженности, подсознательную неприязнь.

Больше всего его раздражали "эсэсовские" перчатки. "Сука, у "юберменьшей" насмотрелся манер!". Откуда ему было знать, что летом сорок четвертого "смершевец" сцепился в рукопашной с абверовцем. Тот был нужен живым. Так получилось, что голой рукой пришлось задирать ствол немецкого автомата, не прекращавшего стрелять. С тех пор на руке был страшный ожог, которого по-детски стеснялся Плаксин.

Позавчерашняя ночь вновь вернула Генриха в казалось ушедшее навсегда боевое прошлое. Чистенький аккуратный мальчик Геня остался в грязи разбитых грунтовок, в лесных болотах и пыли степей, в снегах и промерзших окопах. Сколько раз он, с трудом вытягивая сапоги из того, что именовалось "дорогой" вспоминал голос Эсфирь Соломоновны, своей любимой и любящей мамочки: "Геня, ты должен следить за собой! Как могут уважать люди неопрятного и неухоженного человека? Он же не уважает сам себя, не желая заботиться о своем внешнем виде!" Бриться холодной водой без мыла или стираться в траншее, где воды по щиколотку — даже не смешно, глупо. Там, на фронте, уважали не за отсутствие щетины и начищенность сапог.

Притушив папиросу, Плаксин поднялся.

— Здравствуйте товарищ старшина! Я майор Плаксин. Начальник оперативного отдела Областного управления МГБ. Мне поручено вас курировать. У нас тут появилась парочка вопросов…

Генрих, молчал, ожидая продолжения. Его взгляд блуждал за той половинкой окна, с которой убрали газету, выполнявшую роль занавески. В Москве, по настоянию Сереги, он согласился сотрудничать с МГБ. Это решение, давшееся с большим трудом, позавчера сослужило хорошую службу. Но жизнь порой устроена так, что за маленькие плюшки успеха приходится поступаться своей чем-то внутри себя. Сейчас с него потребуют доносить на друзей. В нем сейчас жили противоречивые желания. "Сотрудничать" с ведомством в васильковых фуражках ему претило. Идти на открытый конфликт — искалечить будущее не только себе, но своим товарищам.

"Курирующий" начал издалека. Сесть не предложил, показывая кто здесь начальник, а кто подчиненный:

— Скажите-ка Генрих, почему у одного из расклейщиков листовок эксперты насчитали аж восемнадцать пулевых попаданий?

"Он что, решил на этом "поймать" бывшего разведчика? Два раза "ха-ха"!

— Понимаете, товарищ майор, у меня же "шмайсер" был. А у них порой "автоматика" клинит и пока не выстрелит все патроны — не остановить! Я пока выбил рожок все руки обжог! — И Шац с самым честным выражением лица продемострировал якобы обожженые руки — У вас, что не было таких случаев?

Плаксин смотрел на наглеца и потихоньку закипал. Это хамло несет чушь несусветную, намекая на отсутствие боевого опыта. С большим трудом он сдержался, чтобы не показать этому моральному уроду свою руку. Поднявшись, подошел ближе:

— Да? Вот представляешь "таких" случаев не было! Мы опросили свидетелей. Выяснили, что между первыми и последующими выстрелами был временной промежуток. Провели опознание трупов. И представляешь, подумали, что ты каким-то образом узнал об участии этих уродов-предателей в расстрелах евреев. Как у вас, разведчиков гибнут языки при попытке к бегству, ни для кого не секрет. Видишь, какая ошибка. Оказывается вина на автомате, а не конкретном старшине.

— Вот, вот, товарищ майор, хорошего человека чуть не обвинили в преступлении. Неужели вы могли про меня так плохо подумать?

Они играли словами и понятиями, зная, что оппонент занимается тем же. Фактов-то нет и это беседа, а не допрос.

— Ну, мы же не знали, что тут виновато некачественное немецкое оружие. Принесите-ка мне ваш "МП" я отдам его оружейникам в ремонт.

"Три раза "ха-ха". За кого он меня держит?"

— Товарищ майор, я же знал куда еду, Конечно, я его сразу заменил на более надежную модель — наш ППС. А это немецкое барахло кинул в общую кучу. Зачем мне здесь фашистская халтура?

— И почему я не удивлен. — Майор пожал плечами и развел руками. — Предполагая вашу невиновность, генерал просил передать. Если вам снова попадутся предатели, пожалуйста, дайте ему знать любым способом. Эта сволочь не должна легко умирать. Поверьте, им сумеют создать до суда "особые" условия. Наши специалисты позаботятся об этом. Только дайте возможность побеседовать с ними. Вот номер телефона генерала.

И Плаксин протянул Генриху бумажку.

— Это о прошедшем. Теперь о будущем. Поскольку нам предстоит вместе работать…

Напускная безмятежность на лице Шаца потеряла оживляющую мягкость жизни. Маска. Угрюмые стены крепости, скрывающие истину. И только глаза. Чуть прищуренные глаза — предательски выдавали правду. Он на бесконечное мгновение выпал из "сейчас" в "тогда"…

"Работа" — какое страшное ОБЫДЕННОЕ слово. Обычная такая "работа" последних лет. Резать и убивать, а ещё лежать под ливнем пуль и осколков, засекая систему огня в разведке — боем, оставаться втроем из восемнадцати на сраной высоте…

Как много их — друзей хороших, лежать осталось в темноте… Остались там, на раскисшей и иссушенной, заметенной снегом и поросшей травой земле…

"Идем на работу" — так они, посмеиваясь, называли свои выходы за передовую. Как когда-то, уходя из дома в далеком прошлом, говорили им отцы, Уходили и возвращались. И они уйдут и ВЕРНУТЬСЯ! И не капельки не страшно. Это просто РАБОТА.

У них были приметы и знаки. Вовка Сидоренко знал: обоср…ся во сне — это вернуться без потерь. Немцы заметили, накрыли огнем, а он: "Спокойно мужики, Я обделался во сне" И не ошибся ни разу.

Перед выходом нельзя было видеть женщин. Разведчики идут к переднему краю, а штабные с матюками проверяют, нет ли где женского силуэта. Не дай Бог мелькнет связистка или санинструктор. Всё. Можно их расстреливать, но сегодня никуда не пойдут.

Нельзя было брать в поиск кляп и веревку. Связывали руки захваченного его же ремнем.

Суеверия не верящих в Бога, но шепчущих молитву по павшим друзьям…

В эти мгновения Шац был уже не в маленькой комнатке. Генрих стоял в коротком строю грязных, мокрых полуголодных разведчиков. Поиск неудался. Были раненные и убитые, но не было главного — "языка" Чистенький ухоженный "смершевец" покуривал в сторонке папироску, а перед ними усталыми и злыми ярился начальник разведки. Рука фронтовика непроизвольно дернулись к ремню несуществующего автомата…

Плаксин считал себя опытным работником. Тридцать лет. Майор с перспективой роста. Беседуя с подчиненными он старался следить за микромоторикой лица собеседника. Во время замеченные изменения помогают вести разговор в нужном ключе. Злой прищур глаз этого мятого чучела с кое-как почищенными сапогами заставил его запнуться. Майор понял, что бывший разведчик его не слышит.

Его, как когда-то на фронте, вновь захлестнула обида и злость на этих заносчивых чванливых неумех — разведчиков. Да, они ходят под смертью, каждую ночь лазят по немецким тылам, несут потери. Но это не дает им права держать себя неприкасаемой элитой! Все воюют, аристократов у нас нет!

Он снова видел эту толпу отморозков, которым все равно своих или чужих резать. Для них: "Штабы бывают двух типов. Свои и вражеские. Вражеские уничтожать можно. А свои, к сожалению, нельзя" — когда-то при нем заметил начальник отдела "Смерш".

Какие найти слова, как вдолбить им, что срочно, безотлагательно нужен "язык"? Нужен как хлеб, как воздух! Иначе сорвется наступление, ни за что погибнут тысячи и тысячи. Плаксин пошел бы с ними сам. Но кто его, секретоносителя, за линию фронта пустит? Попробовать объяснить по-доброму, по-человечески? Примут за слабость, сядут на шею.

— … мать! Вы не разведчики, вы проститутки беременные, сраного немца притащить не можете! — Матом, криком, дуростью и самодурством, угрозами только и получается хоть как-то подействовать, замотивировать "этих", чтобы пошли и притащили "языка".

Но как же хочется пойти с ними, немцев зубами грызть! Мать в оккупации, неизвестно жива ли… Невеста под немецкими бомбами погибла. Но нельзя идти. Надо чтоб пошли они и принесли немца. Хоть какого! А потом уже постараюсь я, выпотрошу падаль до донышка!

Эх, на "фильтрацию" бы этих спесивых "героев"! Когда перед тобой идут десятки, сотни людей и ты, только ты можешь отделить врага от своего. И не дай Бог, ошибиться! Оплошность обернется смертью тысяч и тысяч простых советских людей.

Что бы совладать с собой он отвернулся к окну и закурил.

* * *

Тридцатилетнему чекисту ещё не приходилось сталкиваться с людьми, которые не только не боятся его, но и презирают его службу. В "стукачи" он вербовал тех, на кого было чем "надавить". Ему и в голову не пришло, что в Москве провели стопроцентный охват и на данного "сексота" не только нечем "надавить". Это попросту опасно.

Они бывшие солдаты Великой войны, ходившие на "работу" в чужой тыл, часами лежавшие в грязи под пулями и осколками, копавшиеся в грязи людских слабостей перенесли свой короткий жизненный опыт на мирную жизнь. Их бронепоезд не перешёл на запасные пути. Он шел полным ходом по магистрали.

Во всех государствах мира проводивших демобилизацию произошел рост насильственных преступлений, угрожавший стабильности общества.

Руководство страны во главе со Сталиным должно было это хорошо понимать. Мальчишки и девчонки, принесшие Победу, не знали страха "Большой чистки". Этот настрой от маршала до бывшего солдата угрожал кораблю великой державы потерей управляемости. Страна могла превратиться в "рой". Где распоряжение вышестоящего органа выполняется только в той степени, в какой считает целесообразным исполнитель. И механизм запугивания был запущен вновь. Начинали с маршалов и секретарей обкомов. Понадобилось несколько лет и три кровавых волны репрессий, пока в обществе снова не воцарился страх перед всесилием партийных органов и тайных служб. Сталин по должности обязан был ставить на место зажравшихся и заворовавшихся чиновников. Это не всегда ему удавалось — Жукова другие маршалы ему посадить не дали, хотя срок он заслужил по всем законам. Созданная самим Иосифом Виссарионовичем партноменклатура жаждала безнаказанности и безответственности. Это необходимо было пресекать. К сожалению, это не удалось сделать, возможно, потому, что Генсек был уже в возрасте и с сильно подорванным здоровьем. Тех же партчиновников, устроившим мор крестьян в сорок шестом-сорок седьмом, так и не наказали, А потом был Двадцатый съезд КПСС.

Подобные проблемы решали все воевавшие страны. Но социальных потрясений, как после Первой Мировой удалось избежать.

* * *

Пару раз, сильно затянувшись, офицер МГБ решил изменить стиль разговора.

Не поворачиваясь, бросил, как скомандовал:

— Садитесь. Можете курить. Папиросы на тумбочке.

Генрих был рад этой паузе, позволившей обуздать непонятное раздражение на щеголя — "эмгэбешника":

"Что это с тобой, стареешь что ли? Воспоминания — чувства преобладать начинают над разумом. Хватит. Включай свою, как говорит мамочка: "светлую голову". Это недруг. Но не враг. Нет не так. НЕ ДРУГ, но не враг".

Горечь и непрошенная влага в глазах, смахнутая небрежным жестом.

За давно немытым стеклом хмурилось небо, ветер гонял клочки бумаги, соломы. Неслись легкие тучки, предвещая холодный осенний дождь.

В комнате молчали, привыкая друг к другу, справлялись с неприязнью и готовились играть словами, сыпать ими, как горохом. Чтобы они отскакивали от себе подобных, от встреченных преград и, накладываясь друг на друга перекручивались, менялись, искажали несущий в себе смысл. Смысл, которого вообщем-то там и нет, но пусть собеседник наполнит его своим, нужным ему.

— Скажите, Генрих Яковлевич, вас информировали о выплатах нашим секретным сотрудникам? — Продолжил разговор Плаксин вновь повернувшись к собеседнику. Он решил "зайти с другой стороны".

"Если еврей, то значит, жадный, думает только о себе и своем личном" — и подавив в себе обиду старшина ответил ровным голосом:

— Знаете, вот иногда ночами просыпался и думал, думал, где честному человеку в наше время можно немножко заработать, не вступая в конфликт с законом, пока, наконец, не понял, что мине нужны именно вы. А вам именно я. Ну разве скрытые враги народа будут демонстрировать свою черную суть перед вами? Да ни Боже мой! Они же трусливо промолчат, а перед тихим мной чего им скрываться? Они будут как на ладони. И всё будет по справедливости: у вас будут довольные начальники, враги получат причитающееся, а скромный я — маленький приработок…

Глаза говорившего смеялись и грустили. Смеялись над эмгэбешником. Грустили над тем, что ради дружбы приходится придуриваться. Генрих по природе не был белоснежным ангелом — бессеребренником. Что вы! Какая на передовой "мораль"? Снабдись сам и помоги товарищу!

Боевая обстановка любого сделает запасливым и не брезгливым. Обыскать убитого, пошарить в отбитой траншее, посмотреть, что в подбитом танке или брошенной машине. Но мелочиться из-за копейки? Себя не уважать. В этом разговоре унижение личной гордости старшины компенсировалось чувством долга перед своими товарищами и друзьями, их вдохновляющей поддержкой, по сути, не помнящим кто из них еврей, хохол или русский.

— Таки да, товарищ майор! Шац всегда знал, что такая солидная организация как ваша — не может не заметить мою скромную персону. Я рад, искрене рад, сотрудничеству с вашим ведомством! — Старшина сыпал словами, придуривался по полной.

— Ви таки не думайте, шо я могу только ходить в разведку или вести учет. Не-е-т. Шац, если его простимулировать может о-о-чень много… И потом. Приеду я домой, мой добрый папа спросит: Как заработки сынок? Что я ему могу ответить? Как везде папа. Ну а порнусы были? Без них бы я с голоду помер — отвечу я! — жестикулируя руками в стиле анекдотичного еврея, Генрих всем: и лицом, и телом выражал восторженную готовность к сотрудничеству.

Слово "порно" чекист знал, но причем оно здесь?

Нахмурившись, сдерживая эмоции, майор уточнил:

— Вы что хотите торговать порно прикрываясь нами?

В душе Шац заулыбался. "Ещё один "умник" попался" У него это была дежурная шутка для осаживания много мнящих о себе.

— Фу-у. Какая гадость! Товарищ майор ну и мысли у вас! На идиш порносы — заработки, не проходящие по ведомости. И он от души заулыбался.

Опытный чекист, курировавший в разное время не одну сотню сексотов, видел разную реакцию этих людей. Столь радостная бурная реакция ему не понравилась. Появилось ощущение, что над ним издеваются. Не словами, стилем, формой. Но с другой стороны, учитывая мрачную славу учреждения, которое он представлял, такого по идее быть не должно.

Что требовалось для вербовки? Компромат. На чем "поймали" московские коллеги данного индивидума он не знал. Для ответа на запрос прошло слишком мало времени. Ему и в голову не могло прийти о стопроцентном "охвате". Продумывая предстоящий разговор, оперативник, хотел давить на комсомольскую сознательность, а тут такое.

Не до конца веря в происходящее, майор решил уточнить:

— А как же комсомольская сознательность? Вы как идейный борец за победу коммунизма обязан помогать органам в выявлении врагов…

— Не знаю как вы, но я, уважаю вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. И сошлюсь на его мнение.

Генрих напрягся, вспоминая, и процитировал:

"Подвести многомиллионные массы к коммунизму можно "не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете…" Если не ошибаюсь, том 33. Вы будете спорить с Владимиром Ильичем?

Растерявшись от такой нахрапистости, Плаксин только и сумел отрицательно покачать головой.

"Ну и фрукт! Оплату ему дай! Ещё и цитатами шпарит. Вот какой идиот его вербовал?"

Откуда было знать майору, что от бессоницы в пересыльном пункте, Серега посоветовал читать Ленина. Генриху достался как раз 33 том. То, что у него в голове отложилась пара-тройка цитат заслуга тренированной памяти. Эта вроде бы "бесполезность" сослужит ему службу ещё не раз.

"Ну что ж материальное стимулирование, так материальное. Никуда ты теперь не денешься. Хоть за деньги, хоть бесплатно".

— Для получения приличных, как говорите вы "порносов" — Плаксин выделил голосом последнее слово, намекая, что подъ… подначку заметил, и при случае посчитается, — надо быть не просто агентом, а резидентом. У вас самого должно быть не менее десяти информаторов.

— Прошу прощения, товарищ майор, нас всего пять. Где мне их брать?

— Вы что о своей группе? Не заставляйте думать о вас плохо. Задачи у вас не внутренние, а внешние. В вёске надо создать агентурную сеть. Это ваша главная цель.

"Так мне надо не про своих "стучать"! Местных "окучивать"! — у старшины свалилась гора с плеч. По роду службы он иногда слышал от оперативников о наличии информаторов у "блатных". Теперь этой работой придется заняться и ему.

"Ну и чего я завелся на чекиста? Знал же, что мне не только будут ставить задачи, но и требовать инфу. С Серегой договорились, что вместе придумаем как отчитываться. А тут такое! Бл…, как же получилось неудобно-то. Майор теперь будет думать, что я сквалыга…"

И вот только теперь расставив точки над "и" милиционер и чекист начали совместную работу, продолжавшуюся полтора часа и почти всю пачку папирос Плаксина. Ну не курить же Генриху свои.

В конце разговора Шац заметил:

— И как мне всё это делать. Я по сути рядовой. На всё надо спрашивать разрешения.

Майор с полминуты смотрел на него, прокручивая в голове весь разговор, принимая и приняв, наконец решение:

— В связи со сложной обстановкой вы приказом назначаетесь заместителем начальника отделения по оперативной работе.

— Да вы что! Ну что… Ну не люблю я отвечать за других! — старшина теперь заволновался всерьез.

Плаксин отвернувшись улыбался. За "порносы" он расчитался…

 

Глава 12

Хутор старого Язепа распологался в паре километров от вёски. Большой просторный дом, с пристроенной пуней, в мирное время обиталищем свиней. Ворота заменяли пара жердин, накладываемых на крепкие такие столбики. За заборчиком, состоявшим уже из трех тех же ошкуренных тонких стволов, росла пара слив и — гордость хозяев: старая столетняя груша.

Груша была непростая. То ли кто-то в забытые времена привил, то ли так само выросло, но груши были трех разных сортов. Язик в детстве, а потом его дочка и сын любили играть в густой кроне, борясь и побеждая врагов, путешествую в дальние страны, прятались от рассерженных их шалостями родителей. В широкой развилке там даже был сооружен домик. Ну, может не совсем домик, так шалаш. А много ли надо для буйного детского воображения?

Когда-то перед торцом дома, где под самой крышей было вырублено "1906", росли пышные георгины, шапки флоксов, до октября цвели астры и ноготки. Потом про цветы забыли и они, потихоньку проиграв битву за жизнь вездесущему пырею — заглохли.

Напротив крылечка-ганка стоял большой сарай с навесом и стойлом для пары трудяг-коней. Ещё дальше — коровник. В торце двора распологалась птичье жилище. В правом углу приютилась летняя кухонька. На подворье нашлось место и для холодильника-погреба. Колодец находился в нескольких шагах за воротами, рядом с небольшой баней.

Все хозяйство было построено из крепких сушеных бревен, теперь уже почерневших от времени и непогоды.

Язеп постоял на крылечке, глядя вслед спешащим в вёску дочке с примаком. Сегодня они по его требованию пошли лесом. Так безопаснее. Бандитов самооборона совместно с "лесовиками" отогнали. А по дороге, они могли встретиться с теми, кого он остался ждать.

Вчера к нему пришли люди из лесного отряда и предложили пока скрыться у них. Властям надо найти виновного в гибели милиционеров. Первый кандилат он. Скажут, что был в сговоре, арестуют. Доказать обратное, не сможет никто.

Язеп отказался сразу. Если кто узнает, где он, то арестуют и дочку, и примака. А могут и вясковскую родню забрать. Так не годится.

Что ж, раз уж так сложилось, придется идти в тюрьму. Дочце говорить ничего не стал. Зачем расстраивать? Сейчас у него была одна беда: никто не мог сказать: что будет с хозяйством, с хутором. Могут ведь и конфисковать. А впереди зима. У примака родня невесть где. Помогут ли? Утром сходил к сватам договорился: если будут конфисковывать, то пусть забирают скотину, птицу, рожь из схрона себе, а за это помогут Ганне уехать в город. Она молодая, образованная — отучилась в семилетке, Не пропадет. Теперь строек много.

Язеп присел за стол и со вздохом посмотрел вокруг. Вся его такая длинная и короткая жизнь в этих стенах. Жизнь когда бесконечен день, а год пролетает как миг…

… Только вчера отец с дядькой решили выкупить старый хутор, взяв ссуду под залог своих наделов…

… Запах свежей щепы и обрезки досок, выпрошенные для строительства своего "домика" на дереве…

… Боль в выпоротой заднице, после жалобы учителя: Язик курил с хлопцами. У отца была тяжелая рука…

… Отца и дядку пьяных в стельку везут на телеге на мобилизационный пункт. Германская…

Язеп с усилием немолодого человека поднялся, и, подойдя к Божнице перекрестясь, достал маленький сверток. Развернул.

… Какое же оно слабое человеческое тело. В рукопашной не успел прикрепить штык. Ударил немецкого унтера со всего размаха стволом. Винтовку вытащить не смог. Застряла в сломанных ребрах. Как же его тогда тошнило! Хотя скотину резал без переживаний. Вот он, в платочке завернутый — его "Георгий".

Заскорузлым пальцем он, почти не прикасаясь, провел по граням награды той войны, что закончилась революцией.

Язек усмехнулся, вспоминая, как почти неделю пил с двоюродными братами, при возвращении в начале восемнадцатого. Поминали и отцов погибщих на Пинщине, и праздновали, что не придется до восемьдесят шестого года выплачивать ссудный кредит. Они теперь сами Хозяева!!! Какие же они были глупые. Впереди была гражданская война, где погиб на Висле старший из братов. А у него самого добавилось шрамов…

Хуторянин по привычке потер плечо, чуть не разрубленное казаком.

… Скорбная зима двадцатого. Похороны умершей от "испанки" матери и односельчан…

Глаза затуманила непривычная влага. Отец, мать, дядья… Вот они: на старом фото в самодельной рамочке. Серьезные и взволнованные от такого редкого в крестьянской семье события — фотографирования.

А рядом свадебный снимок его самого и Нины, жены высватанной в вёске. Они прожили вместе больше двадцати лет. С помощью пальцев Язеп попытался сосчитать точнее и не смог. А память-водоворот снова закрутил, завертел короткую длинную дорогу — жизнь. На миг ему представилась занесенная снегом зимняя дорога. На ней, чтоб не сбиться, посталены тонкие жердочки с яркой тряпочкой наверху — вехи. События жизни далеки друг от друга как этот знак, а маленький кусочек ткани как вспышка воспоминания, что остается у человека.

… Лето. Теплый вечер и он заезжает во двор. Визжащее "Бацька!!!" — несется к нему. "Забач!!!" И руки маленькой Ганки протягивающие маленького кутенка — Рудого…

… Новые соседи — "осадники". Несущийся в лицо кулак бывшего унтера Войска Польского, и удовлетворение от своего "Попал по уху". Они делили тогда межу…

Язеп усмехнулся. Да, тогда подрались они с соседом до крови. Как не убили друг друга? Зато потом сколько раз их гоняли бабы за совместные пьянки! Этим было никак не понять, что доброе дело или событие не обмыть с соседом — успеха не видать. Как там говорится "близкий сосед важнее дальнего родственника"? А добрую выпивку не забудешь, как и головную боль на следующий день.

Хуторянин присел за дощатый скобленый стол. Подумал: "Можа наліць стосiк?" Но за горэлкой нужно идти и он, боясь вспугнуть редкую минуту беззаботного отдыха, остался сидеть, осматривая хату отрешенным от обыденности взглядом.

… Тридцатые годы запомнились яростными спорами-разговорами подрастающих сынов-погодков. Появлением множества непонятных слов. Привычный крестьянский быт менялся. В жизнь врывалось новое: техника-трактора, комбайны, автомобили, самолеты. Начали применять удобрения — суперфосфат. Все это было непривычное, страшащее неизведанностью. Но оно обещало более сытную жизнь, открывало перед детками горизонты иной, некрестьянской жизни. Сыновья и дочка учились теперь в новой школе. Семилетке. На двести пятьдесят детей было целых четыре учителя, окончивших педагогическую семинарию. А ещё раз в неделю к ним приходили по очереди ксенз и поп.

В хате появилась полка с книгами, скрепя сердце, пришлось разрешить палить по вечерам дорогой керосин не для дела, а для чтения. И ещё непонятный расход: "газета". Но стало интереснее. Теперь о жизни вне вёски узнавали не из разговоров, а из "газеты" и "радио". Из первых рук, можно сказать. Шинки стали называться "кафейнями". По вечерам там собирались поговорить и поспорить. У молодежи была теперь своя излюбленная тема: где лучше живут в Польше или СССР. Некоторые говорили что "газеты" и "радио" врут о голоде и нищете в деревне за недалекой границей, не знали верить или нет написанному о непонятных "колхозах". Иногда шепотом сообщали, что написано в запрещенных книгах или листовках. Вновь, как в революцию стали говорить о "свободе", "капиталистах", "Великой Польше", "историческом величии Беларуси, растерзанной и разделенной агрессивными соседями".

Дома к нему и к матери приставали "Вот послушай": читали отрывки из книг Якуба Колоса, Янки Купалы.

Однажды арестовали учителя. Многих старшекласников вызывали в полицию и угрожали арестом. Они с матерью стали бояться за детей.

Пратически все одновясковцы не могли понять, чем властям не угодил их говор. Теперь все бумаги приходилось оформлять на польском языке. И за это приходилось платить. Старики вспоминали, что беларускую говорку запрещали при царе.

Сыновья отслужили в Войске Польском. Вон они молодые красивые в мудирах с значками.

Самым сильным воспоминанием стал приход первых Советов. Почему-то среди них не было ни беларусов, ни украинцев, ни поляков. Это были тяжелые годы. Рушился привычный и обыденный уклад.

Оглянувшись шептали арестовали… Они с Ниной снова боялись за детей, которые думали, что беда случится с кем угодно, только не с ними. Однажды зимней ночью исчез сосед-поляк вместе с семьёй. Жена плакала и молилась за него и других пропавших в неизвестности соседей-хуторян.

Новые слова множились. "Осовиахим", "БГТО", "райком", "кулак", "национализация". Старые слова меняли смысл. "Газета" стала "брехаловкой", потому что написанное там опровергалось людской молвой. Жить становилось труднее. Привычный винокуренный промысел преследовала милиция. Пришлось прятать аппарат. Выросли бывшие совсем немаленькими налоги.

Младший сын Станислав завербовался и уехал на стройку в Магнитогорск. Не знавшему русского языка и советских реалий хлопцу пришлось намучиться.

Привычное слово "жыд" приобрело презрительное и злое звучание. Принимавшиеся начальниками несправедливые решения, прежде всего по собственности, люди связывали с жыдами. Вначале разделявшиеся на местных и "восточников" они как в последний раз хапали и отнимали у людей нажитое.

Да кто их жидов поймет? Вон ведь, даже свои идиш-школы позакрывали.

А потом… Потом началась война…

Задумавшийся Язеп вздрогнул. На крыльце забухали солдатские сапоги. Этот звук, Язеп теперь никогда не спутает ни с каким другим. Немцы, поляки, русские, хохлы — все ломились в дверь одинаково. И всегда это был знак страха унижения и потерь…

* * *

Плаксин сославшись на специфику работы ушел беседовать с Генрихом.

Полковником Януковичем произнеся сакраметальное: "Ну что, давай посмотрим твоё "хозяйство" повел меня смотреть "наследство".

Меня эта фраза слегка рассмешила. Почему-то вспомнился рассказ участкового врача-терапевта:

"На приеме мужчина средних лет пожаловался на боли в спине. Она рекомендовала ему мазь и предупредила, что надо намазывать только болезненные места.

Через день тот же пациент на приеме.

— Я намазал по кругу поясницу и ниже. Так стало жечь, что выскочил на улицу в снег.

И при этом крутит в руках связку ключей.

Врачу, как обычно, записывающему в карточку предпоследнего больного ключи мешают.

— Молодой человек положите свое хозяйство на стол и продолжайте. — Распорядилась терапевт, не поднимая головы. Раздражающее движение прекратилось.

Больной продолжает описывать своё состояние. Внезапно сидящая напротив медсестра, поднимается и выходит из кабинета. Недоумевая, врач поднимает голову.

Перед ней на краю стола лежали… совсем не ключи молодого человека…"

Полковника байка тоже развеселила. Он смеялся приглушенным тактичным смехом птомственного интеллигента.

В свою очередь Янукович развеселил меня рассказом о шуточках местных "лесовиков".

Длительный срок в розыске находился некий Дэмах. На нем числились и грабежи, и теракты против представителей властей. Неоднозначная вообщем личность. Куражась над розыскниками, он любил приходить в какой-нибудь ресторан облцентра "погулять". Когда получивший щедрые чаевые официант убирал стол, то находил салфетку, сообщавшую, кто здесь был. Эта по-сути глупость порождала множество слухов о силе и размахе повстанческого движения.

А я сразу вспомнил об эпизоде из "Неуловимых мстителей"! Кружки с надписью на днище "Мстители" Это оказывается совсем не вымысел сценаристов.

В свою очередь я рассказал о слуцком партизане Максиме. В сорок третьем году он приехал в парикмахерскую на белом коне, в форме с орденами. Спросил "Чья сейчас очередь?". Оторопевшие немецкие офицеры, сидевшие в ожидании мастера, промолчали. Тогда со словами "Ну тогда пойду я", партизан сел стричься. И только когда расплатившийся с мастером Максим уехал, гитлеровцы, размахивая личным оружием, выскочили ему вслед.

Так ведя разговоры ни о чем, мы прошлись по участку, походили по вёске. Разговор у Генриха с Плаксиным затянулся. Но я волновался зря. К обеду они вышли если не приятелями, то людьми, не испытывающими неприязни друг к другу.

Мы снова собрались в комнате-кабинете. К моему немалому удивлению, к нам присоединился и Генрих.

— Сегодня ночью на совещании мне было поручено: побеседовать со старшиной Шацем и определить подходит он на должность заместителя начальника отделения или нет. Решение я принял. Товарищ старший лейтенант, с этого момента старшина Шац ваш заместитель. Его задача разведка и контрразведка, создание агентурной сети. Он учился в военном училище, и если проявит себя, то начальник управления будет ходатайствовать о присвоении ему офицерского звания.

Плаксин официальным сообщением начал новый этап обсуждения наших задач и проблем.

"Ну вот, опять вечером повод для пьянки. Сопьются у меня бойцы, ой сопьются" После обеда жареной картошкой с грибами, купленными у местных, так не хотелось влезать в рабочую тягомотину! А куда денешься?

— У меня первый вопрос — как соблюсти секретность строительства? Построить забор? Ладно, построим. Земляные работы замотивируем созданием водопровода. Но соседи не дураки. Траншею от окопа отличат. И что вся скрытность в трубу?

— Соседи не вопрос. Решим. — Майор что-то пометил у себя в блокноте. Настоящем, таких я здесь ещё не видел.

— Аресты вызовут подозрение, что мы производим какие-то скрытые действия. Мало того, настроят вясковцев против нас. Усилят благожелательность к партизанам.

— Откуда у вас со старшиной такое мнение о прямолинейности наших действий?

— Жизненный опыт.

— Ну, ничего. Мы его разнообразим. Если вы так настаиваете, расскажу, что мы сделаем. Сейчас идет кампания по обмену польским и беларуским населением. Местные очень многие рвутся записаться в поляки, и уехать в Польшу. Вашим соседям мы поможем уехать. А в фильтрационном лагере подберем нужные семьи. Они даже помогут вам в работах. А вы Шац, должны будете осущестивить за ними плотный контроль. — И Плаксин повернулся к Генриху. Тот, то ли изобразил, то ли действительно что-то записал в добытый где-то листочек.

Дерево, колючая проволока, гвозди, инструмент… Господи, сколько же их этих мелочей, без которых не построишь, не выкопаешь. В двадцать первом веке были бы деньги — можно было купить всё и ёще немножко на скидки за опт. Здесь, сейчас всё фондировано, распределено. Без накладной, с автографом ответственного подписывающего и печати, фиг ты что получишь. Похоже, в ближайшие месяцы нам предстоит из милицонеров превратиться в землекопов и плотников. У меня в голове крутится старый анекдот:

"Учения танкового полка должна проверять группа царских генералов. Для них на бугорке в тенёчке поставили палатку.

Приежают. Командир интересуется, нет ли каких особых пожеланий? Его просят только самоварчик, чаёк с лимоном и солдатика — заваривать и приносить. Комполка инструктирует бойца: как только генералы из палатки — маши платком.

Учения начались. Подполковник гонит "своих": "Давай, давай пока не смотрят, ни в коем случае не останавливаться".

Время идет, боец всё не машет. Наконец учения заканчиваются. Довольный, что всё проскочило, командир прибывает в палатку и докладывает: "Учебно-боевые задачи успешно выполнены. Разрешите получить замечания" Один из генералов отрывается от бурного разбора какой-то старинной операции и, с трудом найдя в ворохе бумаг, протягивает три страницы. Комполка читает и приходит в недоумение. "Как это получилось? Вы же из палатки не выходили, а тут…"

Старый генерал ему и поясняет: "Голубчик, меняются армии, меняется техника, а недостатки как были, так и остаются".

Как на службе в моем будущем из ничего надо было сделать, что-то, да ещё и так, чтобы понравилось начальнику, так и здесь. Не знают как, не знают с кем, но скрытый опорный пункт надо строить…

В дежурке в это время шел подробный допрос почтальона Гойтовича. Того нелегкая принесла со свежими газетами. Письмоносца тут же взяли в оборот. Как потом рассказывал Дыхно, добрых два часа пожилого дядьку под разными предлогами заставляли снова и снова пересказывать, что он видел, что он слышал, что подумал, кому и что сказал. Наконец вымотанного в конец местного "Печкина" отпустили. Минут через пять он снова вернулся. И именно в этот момент мы с начальниками шли через дежурку.

На негромкий вопрос старлея-следока:

— Вы что-то забыли?

Тот и выдал:

— Забыл отдать "малого брехуна", — и протянул местную "Районную правду".

Все замерли. Тишину в дежурке можно было резать кусками. Вначале я не сообразил в чем дело, с удивлением оглядывая присутствующих. Мать с отцом у меня тоже называли местный "Балтийский луч" "брехаловкой" И только потом дошло: мужик только что добыл себе срок.

— "Большой брехун", небось, это центральная пресса? — с иронией поинтерисовался Плаксин, натягивая перчатки.

— Так, пан. — "Печкин" ещё не понял, как попал.

Майор кивнул своему подчиненному, и мы вышли. Мужика было жаль. Живший в панской Польше он плохо ориентировался в реалиях СССР.

Реалии СССР, оказывается, плохо знал я. Опять же со слов Дыхно, выяснилось что почтальона "просто" от… побили вообщем и обещали "накатать телегу" в районную контору связи. Где-то через две недели у нас был новый "Печкин"

* * *

Вслед за буханьем сапог в хату зашли двое автоматчиков. Один остался у порога, второй осматривал закутки и углы. Проверяли: нет ли кроме Язепа ещё кого. Седой хуторянин неторопливыми движениями завернул в тряпицу лежавшее перед ним и, положив руки на стол, молча ждал.

Начальники не любят рисковать. Всегда впереди них заходят нижние чины. Сейчас они убедятся, что он один и зайдёт Пан.

Внутренне усмехнувшись, Язеп вспомнил, как в июле сорок первого так же в сопровождении солдат к нему приходил чин из крайскомандатур. Новая власть хотела кушать. Они — "власти", всегда хотят есть, а работать приходится им — крестьянам. Тогда, увидев фото сыновей в польской форме, немецкий офицер через переводчика захотел уточнить, где они находятся сейчас. О младшем он ничего не знал, а старший косил сено недалеко на лесной опушке.

— Гут! — И дальше разразился длинным высказыванием из которого мужик — знаток немецкого перевел, что мол кто хорошо работает, того они будут всячески поощрять, а лентяев и пьяниц — вплоть до расстрела.

После этого ему под роспись вручили листок, где перечислялось, что и сколько хутор должен поставлять по указанным ценам. В конце сообщалось, что реализация излишков продукции разрешается по свободным ценам.

"Излишков" по тем предписаниям, оставаться не могло в принципе. У немцев учитывалось ВСЁ: яйца, перья, мясо, зерно, сено, солома…

Противник Советов был рачительным хозяином. У Язепа и соседей побывал агроном, потребовавший перехода с "трехпольной" системы обработки земли на "шестипольную". По всему кресу возили племенных жеребца и быка — улучшали породу скота. По доступным ценам продавали культиваторы и прочую технику. Через полгода заработали мельница и маслобойка. Осенью вновь заработала школа, стали привозить кино.

Пожалуй, прикинул седой беларус, в первые годы оккупации крестьяне стали жить богаче, чем при Советах.

С потолка посыпался мелкий мусор. Кто-то грузный лазил по чердаку.

"Ну и что они там надеются найти, кроме пыли и мусора? Пулемет? Это ж, каким дурнем надо быть, чтобы прятать его в хате?" — с иронией подумал сидящий за столом хуторянин.

Угрюмым молчанием неприязни встретил хозяин незванных гостей: милиционера-жыда и его начальника, офицера с большой звездой на погонах.

Офицер, заложив руки за спину, прошелся по хате, некоторое время постоял у снимков на стене.

— В "похозяйственной книге" сельсовета сыновья у вас не упоминаются, где они сейчас? — голос офицера был ровен и сух.

Хуторянин наклонил голову, чтобы скрыть влагу в глазах. От накатившего чувства-воспоминания в горле стоял ком. Оба сына, его гордость и надежда сгинули на клятой войне.

Помедлив, все так же уставившись в пол, достал из свертка конверт и пододвинул на середину стола.

"Господи! Какой же стыд, прикрываться смертью сына…" Непрошеная слеза предательски капнула на ткань.

Лицо, прислонившегося к притолоке Генриха напряглось. "Похоронка. Охренеть! А отец-то как переживает…"

"Сержант… Осень сорок четвертого… Домой не попал, в свертке нет треугольников-писем…" Как действовать дальше Плаксин пока не решил. Можно было арестовать как "пособника", но перспективнее был вариант вербовки.

Всё зависело от исхода разговора.

— Почему ты оповестил о бандитах капитана Зенкевича, телку пожалел? — это было главным. Если под воздействием шантажа заманил милиционеров в засаду, арест и его и родственников, для науки другим. Если кто-то просчитал, что тот прибежит к милиционерам, то получалось у "рейдеров" был свой информатор в банде, знавший характер Язепа. А это свидетельствовало о противоречиях в стане бандитов. Хотя оборонительный бой и так говорил о многом.

Хуторянин ответил не сразу. Не хотел голосам выдать волнение, говорил, не подымая головы:

— Чаго шкадаваць-то? Дачка у мяне засталася адна. Міліцыянт убачыв мяне сам і здзівіуся, чаму увожу з вёски жывёлу. Мы ж не трымаем тут, на хутары нічога, адбяруць адразу. Што мне было хаваць? Ён пачав крычаць: Савецкая улада паставіла яго тут абараняць простых людзей, а мы як бараны мавчым, і ідзем, пад нож не супрацівлясь. Загадав паставіць цялушку на месца, сам, мавляв, вызваліць людзей. І загінув. А з ім яшчэ міліцыянты. Атрымліваецца за цялушку… Грэх гэты на мне цяпер да канца жыцця…

— По-русски, пожалуйста, товарищ старшина только прибыл, и боюсь, половины не понял.

— Так, добра. Чаго жалеть-то. Дачка у меня осталась одна. Милициянт увидел меня сам. Спрашивает чаму увожу из вёски скотину? Держать здесь ничого нельзя, Люди з лесу отберут. Чаго мяне было скрывать? Ён начал крычать: Советская власть поставила его здесь абараняць простых людей, а мы как бараны молчим, и идем, под нож. Приказал поставить телку на место, сам, мол, освободит людей. Вот яго и забили вместе с милициянтами. Получается за телку… Грех этот на мне теперь до канца жыцця.

— Свидетели разговора есть?

— Отчаго ж не быть? Суседзи видели и слышали.

— Помочь нам сможешь? Отомстить за убитых?

— Как я можу памочь? Яны ужо ушли.

— Не поделитесь, откуда информация?

Он мочал. Пусть думают что хотят.

— Слушай, Язеп. Чем отличается полонизация от беларусизации? Кто беларусы: литвины или славяне?

— То я не ведаю, пан — хуторянин поднял голову, с удивлением глядя на эмгэбешника.

— Ну вот видишь, ты от политики далек, как от звезд. Так чего ж ты лезешь, куда тебе не надо? Хозяйство, дочка и наверно, скоро внук или внучка, а ты в тюрьму собрался. Зачем? Там очень, очень плохо. Нет, я понимаю, был бы ты молод, в тебе боролись бы идеи за национальное самосознание, самоопределение и прочее. Так тебе это не надо. Налоги, обязательные поставки уплачены?

— Так пан. — И потянул из свертка стопочку бумажек разной величины.

— "Товарищ". Запоминай и привыкай. Теперь все "товарищи". Советская власть пришла сюда НАВЕГДА. Будешь с ней бороться?

— Как можно с уладой змагацц? — в голосе слышалось неприкрытое удивление.

— И это правильно. Ты пойми: не будешь нам помогать — грех легче не станет. А осложнить жизнь тебе можно и без ареста. Примак из военнопленных? Так мы проверим, где он был во время войны. И вдруг он предатель, придется дочку сиротить.

— Он раненый был в партизанах. У нас отлеживался.

И загрубевшими пальцами достал из свертка медаль "Партизану Отечественной войны" второй степени…

— О как! Так ты же наш! Ну — это же всё меняет! Пойми, мы же разумные люди должны идти на компромисс, найти общий язык… Мы поможем тебе — ты поможешь нам. Люди в лесу враги власти, они воюют с ней. Не будет их — тебе же будет жить легче. Они же за продуктами приходят. А у тебя лишней еды и так нет. Поверь, оснований, чтобы посадить и тебя, зятя с дочкой у нас хватает. Ну зачем тебе это? Ты подумай, мы пока выйдем.

… Ближе к осени сорок третьего в лесу вновь появились разогнанные в начале войны самообороной партизаны. К нему они пришли по чьей-то подсказке. Волшебное слово "самогон". По отзывам он, делал лучший. Пришлось расширять производство.

Сырья не хватало, и к нему ночью стали привозить зерно и древесный уголь, забирая продукцию. Иногда на дегустацию приезжали командир и коммисар. Однажды ужравшиеся в стельку гости пообещали отблагодарить хозяина, так что он им всю жизнь будет благодарен. Незадолго до вторых Советов они и привезли ему эту "боевую награду", заставив крепко напиться и самого на "обмывании"… …

Хуторянин поднялся и прошелся по аккуратно прибранной хате. Дочь-чистюля гоняла и его зятя, добиваясь неведомого "уюта".

И снова эта проклятая "информация" Немецкий офицер тогда, зимой сорок четвертого, приехал с солдатами за сеном. Тоже угрожал, грозился дочь отправить в Германию, а хозяйство сжечь как у пособника партизан. Целых полгода приходилось жить как на углях, придумывая, что сказать немцам, не навредив особо ночным гостям из леса. И те и другие распоряжались его жизнью, жизнью дорогих нму людей. Порой ему хотелось покончить с собой, от бессилия изменить что либо. Порой ему хотелось сесть с пулеметом и гранатами на чердаке и перестрелять этих "властителей" как собак. Но минутная слабость проходила и он, вновь сжав чувства в кулак жил, с широкой улыбкой друга приветствовал ночных и дневных гостей.

Ему уже всё было понятно. Недолгой оказалась передышка от двойной жизни. Опять врать, выдумывать, выкручиваться…

Вясковский "Штирлиц" не знал, что ушлый особист подстраховался. Зная об изворотливости вот таких "агентов", а то что Язеп будет завербован — Плаксин не сомневался ни секунды, в вёске была обработана любимая дочка хуторянина — Ганна.

Женщины упорнее мужчин. Но они слабы любовью к близким. И угрозами ареста обожаемых ею — отца и мужа — молодую женщину "сломали" Она подписала обязательство о сотрудничестве с органами МГБ…

Информация неизвестная Сергею…

из "Доклад министра внутренних дел СССР С.Н. о переселении польских граждан из Белорусской, Литовской и Украинской ССР в Польшу, а белоруссов, литовцев и украинцев из Польши в СССР"

31 октября 1946 г. Сов. секретно.

товарищу Сталину И.В.

товарищу Вознесенскому Н.А.

товарищ Берия Л.П.

товарищу Жданову А.Л.

По Белорусской ССР

За период работы по эвакуации было учтено подлежащих переселению из Белоруссии в Польшу 156497 семей в составе 535284 человек.

Изъявило желание выехать в Польшу 146011 семей, 496240 человек.

Переселено на территорию Польши 72511 семей, 231152 человека.

Впоследствии отказалось от выезда в Польшу 73500 семей в составе 265088 человек.

На территории Польши было учтено подлежащих переселению в Белорусскую ССР 36235 семей в составе 136622 человек.

Изъявило желание выехать и прибыло в СССР 10568 семей, 35961 человек.

Отказалось от въезда в СССР 25667 семей в составе 100661 человека.

Расселено на территории:

Украинской ССР — 3133 семьи, 11503 человека;

РСФСР — 1170 семей, 4002 человека;

других республик — 43 семьи, 97 человек.

Национальный состав прибывших: белорусов — 27409,

русских — 2603,

украинцев — 5894,

других национальностей — 55 человек.

С эвакуированными из Польши прибыло: 3654 лошади, 9134 коровы, 11795 свиней, 11278 овец и коз, 54048 центнеров зерна и зернопродуктов.

Сдано эвакуированными польским властям: зерна — 93 тонны, картофеля -985 тонн, объемистого фуража — 700 тонн.

Значительный процент оставшихся белорусов на территории Польши в известной мере объясняется активной деятельностью польских реакционных элементов и банд АК, направленной на срыв переселения.

 

Глава 13

"Вот что спирт животворящий делает…" — дурацкая стилизация крутилась у меня в башке всю последнюю неделю. Начальство наставило задач и, оставив меня в горестном недоумении "с чего начать-то?" — удалилось.

Побродив по округе минут двадцать вспомнил — спирт! Там две фляги спирта и четверо ментов, с неустановленной стойкостью к огненной воде…

Собрал ребят и, плюнув на секретность, сообщил, что нам предстоит делать в ближайшие недели. Народ впечатлился. Организацию обороны на местности все представляли. Маскировка тоже не вызывала вопросов. Но как делать все это не привлекая внимания?

Начать решили с наблюдения.

Теперь вся жизнь группы была регламентирвана сменами наблюдателей. Круглосуточными.

Хорошо там, где нас нет, потому, что там нас нет. В который раз убеждаюсь в правдивости этой житейской мудрости. Прибываешь на новое место — всё кругом такое непривычное и иное. Даже ты сам какой-то другой. Словно тебя высветил прожектор. Но проходит день — два и снова обыденность жизни берет своё. Появляется ритм и регламент каждодневных действий.

Я составил трехчасовой график. Необходимо было наладить наблюдение за вёской и окрестностями.

Как бы хорошо ни поступили "лесовики", отогнав "бандеровцев", но враждебная Советской власти суть, у них не изменилась. "Лесовиками" мы окрестили местных то ли партизан, то ли просто бандитов.

В каждом слове заложена эмоционально-смысловая составляющая.

Даже здесь у меня из головы не выходят изменения, произошедшие со словом "голубой" Сколько там тех лет прошло — двадцать? Меньше? Красивый цвет в сознании молодежи стал вызывать неприязнь.

В русском языке для извращений существовало презрительно-оскорительное "мужеложец", и оскорбительно-ругательное "педераст". Словно по команде вместо них все СМИ — телевизор, радио, газеты — заменили "мужеложца" непонятно-нейтральным "геем". "Педераст" — перевернулся в снисходительно-стеснительного "голубого". Эта замена для меня стала выразителем успешной идеологической акции ещё и потому, что это использован цвет Богородицы — покровительницы России. Я не знаю, верил ли в Бога Сталин, но икона Казанской Божьей Матери облетела на самолете Ленинград. И, несмотря на неимоверные потери, несмотря на голод и лишения город выстоял в блокаде. Кто в двухтысячных заметил эту подмену?

В Российской империи мировоззренческим стержнем была религия и положения "Нагорной проповеди" В СССР мы верили в коммунистическую идею и жили по "Моральному кодексу строителя коммунизма". Что осталось в Российской Федерации? Ничего. Марксистскую идеологию стало модным презирать, для веры в Бога нужно с раннего детства молиться вместе родителями. Деидеологизированное общество. Чей-то чудовищный эксперимент над большой страной…

"Ориентир "Куст" двести метров, направо ориентир "Слива" двести двадцать метров"… Выщербленной линейкой и химическим карандашом я чертил "Карточку наблюдателя" предаваясь то ли тоске по прошлому будующему, то ли вновь ковыряя "больной зуб" попаданчества — как изменить историю, не будучи сверхнавороченным знаниями и навыками обычным человеком.

На кухне "сын степей" и "куркуль" чистили картошку и спорили, нужен ли нам глухой забор. Азамат в принципе не понимал: зачем тот нужен. Сема горячился: как это соседи увидят, что делается во дворе.

Иваныч с Генрихом оборудовали НП: проделывали и маскировали в дранке крыши щели для кругового наблюдения.

"Забор — обсудить с Генрихом, начать копать блиндаж, нужны мешки для земли, обложить изнутри сооружения — этим усилим защиту. Что делать со связью? Сейчас вроде "телефонный режим" киллометров на пятнадцать, для "телеграфного" нужен радист… Сколько продержимся при нападении? А смысл, без оповещения? Значит надо готовить отход и прорыв в город лесом. Генриху ещё один головняк — проложить маршрут" — механическая работа выбила хандру и заставила сосредоточиться на решении планируемых задач.

— Васильич там уборщица пришла, спрашивает, когда на работу ей приходить?

Да что ж это за жизнь… В такую рань такая… дрянь. Я спросонья никак не могу понять, о чём меня спрашивает "дежурный" — Сема.

— Какая уборщица, ты о чем?

— Да такая симпатичная, зовут Ганна, дочь того мужика с хутора, Юзепа.

— Юзеп? Не знаю, кто такой?

— Да его Плаксин ещё чуть не посадил.

— Язеп что ли? Ну, ты Сема, и лингвист…

— Сам ты это слово. Не оскорбление?

— Нет. — Я вздыхаю о пропавшем сне.

— Ну тогда иди разбирайся.

Эти деревенские, тьфу, вясковские, задолбали своими привычками. У них утро, когда нормальные люди ещё спят. Но… В чужой монастырь…

Иду, разбираюсь…

Плаксин, сволочь гэбешная, подсунул мне в тихую хорошую "свинью". По штату ментам убираться "н-ии-ззз-яяя". Им по штату уборщица положена. Так он, "учитывая слабую профессиональную подготовку" подстраховался. Завербованную дочь хуторянина определил к нам на работу. Генрих был в курсах, но замотавшись — забыл сказать. И вот та приперлась "с утра". Интересно, если ей сказать, что приходить надо часа в три, она среди ночи припрется? Хотя о чем это я? Когда они коров доят-то? Вроде в четыре. Так что, пришлось ей очень тшательно объяснять про утро в десять часов.

Шац ещё передал указание майора: "Ни в коем случае не допускать даже намеков, типа "приходи на сеновал". Оказывается бабы, могут курирующего таким способом "развести". И всё. Служебным отношениям конец. Они становятся полностью неуправляемыми. Интере-е-сный опыт у гэбэ.

Вот интересный момент, отличающий известное поколение мне советских людей от поколения сороковых. Для них нет сомнений в правильности отданных распоряжений. Словно всех их воспитывал старшина из анекдота: "А кто не хочет носить "люминий", тот будет таскать "чугуний". Непомерный объем работ по созданию ООП компесировался для них неопределенностью сроков. Представляю, сколько бы вытрепали прапора нервов в известной мне армейской среде на теме: "Как построить таким количеством, не снимая текущих задач?"

А здесь сказали сделать — будем делать. Начинать решили с плотного забора. Нечего всем видеть, что и как. Да и сохранность стройматериалов обеспечивается. Как гласит христианская заповедь "не введи во искушение". По окончании работ разберем, уберем территорию, пройдемся по маскировке…

Что будут красть, мы поняли, когда ровные такие колышки, размечающие будущее ограждение ночью частично сперли. Наблюдатель засек странные шорохи и тени, но пока спускался — воров уже не было. При этом замки в вёске редкость: так щеколда, засов. Это событие заставило задуматься на тему "Кто мы для вясковцев — свои или чужие? Или чужую собственность красть нельзя, а "государственное" — ничьё?". Провода же со столбов прут. Но зачем и кому понадобились колышки? Вот кто бы нам объяснил. Версий не было ни у кого и никаких. А ещё "милиция" называемся.

По нашей основной специальности нас пока не напрягали. Так, пара пьяных драк парней на местном варианте "танцев". Мы их закрыли до утра в обезьяннике, а утром они под чутким руководством Азамата чистили конюшню. Вот мне ещё головная боль — корма. Лошадей постоянно сеном не кормят. Нужно зерно. А где и как брать? Не фига не знаю. Парни напустили тумана: "а давай как на фронте, децентрализовано заготовим…". Мне показалось, что это вариант реквизиции. Сейчас же не война. Могут и по шапке, пардон, фуражке настучать.

Ещё одна мысль не давала мне покоя — странное несоответствие криминальной обстановки — в городах ночью жуть. И сонное спокойствие в глубинной вёске, не дотянувшей даже до гордого звания "райцентр".

Мысли о "голоде", "страшном голоде сорок шестого", вызывавшие во мне чувство горестного бессилия все последние месяцы, здесь на Западной Беларуси получили иное направление. С питанием каких-либо особых затруднений не имелось. Молока было хоть залейся. Да ещё по ценам, не дотягивавшим до категории "смешные".

Иваныч, ставший нашим "кормильцем" всё никак не мог понять "почему такие цены", пока я, хлебнувший капитализма, не объяснил ему, выросшему при социализме, принципы ценообразования для вясковцев. Мы для них начальство, от которого в любой момент можно ждать или "плюху", или "плюшку". Так зачем давать дорогую взятку потом, когда можно заранее "наладить отношения"? С моей дурацкой шутки к нему и прилипло — "Взяточник". Теперь у нас без неофициального позывного был только Генрих. Командир, куркуль, степняк, взяточник…

Картошки тоже хватало. Мы тут вынужденно "субботничали" — убирая выращенный нашими предшественниками урожай. Огородик был очень не слабый: гектар, если не больше. Сложнее ситуация с мясопродуктами.

Беда была с солью. Скот забивали только в морозы. Иначе не сохранить. Порой мне казалось, что привези мне начальство не спирт, а пару мешков соли эффективность была бы выше.

Соседи предлагали "пальцем пханой" колбасы, домашней то есть. Но после одного случая…

Для ознакомления с местностью, я распорядился изучать окрестности "пешим по танковому". Теперь под вечер, в качестве отдыха, часа по два "пара" ходила по всей вёске изучая её на предмет как обороны, так и атаки. Около одного из подворий моё внимание привлек неприятный запах. На ветерке под навесом висел кусок свинины, у которого вился приличный рой мух. В куске то ли вяленого, то ли притухшего мяса копошилось несколько белых червей! Нам с Семой поплохело. Это нельзя было, не только есть, но и видеть! Из мяса, выковыряв предварительно червей делали… колбасу! Это нам любезно пояснила вышедшая хозяйка. М-да, столь мало аппетитное зрелище я не видел даже на мясокомбинате в достославные курсантские времена.

Здесь, в командировке, я совсем забыл о днях недели и числах месяца. Дни считались по тому, что сделано или предстоит сделать.

И вот теперь я знаю — сегодня суббота…

— Товарищ командир! Там люди и шум, сильный!

Дежуривший ночью Азамат был не на шутку взволнован. Потерев лицо, сгоняя остатки сна, я одевался как по "тревоге".

— Подымай ребят. Команда "к бою". Свет не зажигать. Пользуйтесь тем, что есть. По-тихому на места. Я наверх.

На въезде явно что-то происходило. Лошади, голоса людей, огоньки… Нападение? В открытую? Не блокировав возможное противодействие? Ню-ню…

Само здание отделения я сразу решил не защищать. Без толку. Сожгут гранатами, фаустами, винтовочными гранатами. Основной точкой обороны сделали сарай. Из него прокопали небольшой ход в бок. Там оборудовалась огневая точка для круговой обороны. Пока замаскировали мешками с якобы картошкой, на самом деле с утрамбованной землёй.

Нерешенным оставался вопрос с подсветкой атакующих. Прикинули: куда пускать осветительные ракеты, но если со стороны огородов было просто, то со стороны строений "тени" оставались невыясненными.

Нас было всего пятеро. и Сема с пулеметом "на круговом". Мы с Шацем в десяти метрах на фланге, там замаскировали досками с дерном окоп за колодцем. Азамат в погребе на специальной подставке оборонял со стороны огорода. Это направление было наименее вероятным для нападения. Голое место. Оттуда даже ботву выгребли. Не фиг давать врагу укрытия, даже призрачные.

Минут пятнадцать ничего не происходит. Двадцать минут. Двадцать пять…

Что за дела? Они будут нападать или нет? Боевой запал начал сходить на нет.

Ставлю Нечипорука на фланг и сам с Шацем выдвигаюсь в сторону окраины.

Улицы почти пустынны. Тишина.

— Оружейной смазкой не пахнет, оружие не брякает. Там у протоки третий костерок зажгли. Здесь что-то не так. — Почти шепчет, сблизившись со мной старшина.

Ничего не понимаю. Что за чертовщина?

Выдвигаемся по теням к крайнему зданию — пивной. Подул прохладный холодный ветерок, предвестник скорого рассвета.

Замычала корова, её упершуюся, на веревке тянул, матерясь не по-русски, расхристанный мужик.

— Шац я пошел к этим, Ты если что, прикроешь.

Оставил ему автомат, один пистолет сунул сзади за ремень, второй придвинул в расстегнутой кобуре поудбнее…

Заметив меня, люди здороваются: "Привитання, пане!".

— Здравствуйте граждане! Что тут за шум?

— Ды сення, суббота. Кирмаш… — Проинформировал меня, удивленный такой неосведомленностью парень с шевелящимся мешком, где, скорее всего ожидал продажи поросенок…

"Твою мать, где твоя голова командир гребаный. Заходил же вчера этот плюгавый… внюк, председатель сельсовета, говорил что-то про "порядок бы обеспечить…". Мы тогда с Азаматом обсуждали возможные позиции минометов, наших и атакующих. Для наших нужно, оказывается, учитывать близость превышающих предметов, иначе акустическая волна выстрела так шарахнет — никакого противника не надо. Блин. Век учись — дураком помрешь.

Ну что же, ночную тревогу давно необходимо было провести. Ребят жалел. Да жизнь мудрая, сама об этом позаботилась.

Поржали, разобрали, что не так. С дежурным освещением проблема. Окопались не до конца. Сёме явно не по росту. Гранаты забыли приготовить. Но это уже потом. По быстрому перекусив, теперь уже вместе со "спецом по рыночным отношениям" Николаем Ивановичем, отправились "бдить" на "суботний кирмаш".

Идти совсем без оружия — неоправданный риск. Идти с автоматами — показать "лесовикам", что их бояться.

Потому решил оставить на виду "наган" и оба "ТТ". А скрытно добавили: мне — "Вальтер П-38", Шацу — "доставшийся по случаю" "Вальтер ПП". Оба удобны для скрытого ношения, оба самовзводы. В скоротечном огневом контакте это приличное преимущество. Правда, с прицельной дальностью у них не совсем "гут". Но для условий многолюдья это не существенно.

Ярмарка из "Кубанских казаков" и местная. Никаких совпадений. Яркие сочные краски осени. Запах земли, молока, навоза, яблок, табака…

Негромкий шум говорящих одновременно десятков людей, мычания коров, внезапный визг поросенка, постукивания и скрип…

Люди, одетые вразнобой. Чаще всего смесь немецкого, польского, советского обмундирования у мужской части. Неярких тонов пальто и жакеты женщин, никаких брюк, обтягивающих слакс, зато все в платках или ретро-шляпках. Многие в ватниках. Из обуви сапоги, сапоги, сапоги. Редкие вкрапления чего-то типа берцев или похожей на боты дамской обуви. Я поежился от разительного контраста с привычным для меня многоголосием и многоязычием рынка конца века. Здесь звучала белорусско-польская речь и только. Более менее привычная для меня и Сёмы Нечипорука, но чуждая слуху остальных.

Плюгавый сельсоветчик бегал по торгующим, собирая плату и помечая что-то в листах бумаги.

Покупателей было немного. Привычная картина утреннего торга. Продавцы полные надежд на удачную выручку, искоса поглядывающие на соседей, сравнивая товар и цену.

Хотя чего там сравнивать. Ассортимент был скудноват: что могло предложить хозяйство единоличника? Государственная торговля — всяческие райпо, сельпо, Орсы пока товарной массой не были не избалованы.

Пройдут годы, пока ярмарка-кирмаш превратится в привычные ряды автофургонов с надписями организаций, предлагающих всяческую всячину.

Мои размышления прервал "плюгавый". Четверо крестьян чего-то там не заплатили: то ли обязательные поставки, то ли налог какой-то. И он, тряся потертыми листиками, требовал принять меры к прекращению ими торговли. Этот типчик решил, что молодой и неопытный мент начнет поднимать ему авторитет. Придурок.

"Счаз. Только шнурки поглажу. Мне уважение местных и самому пригодится".

— Постановление суда или прокуратуры есть? — разговаривал я так, чтобы слушал один сельсоветчик. Правовая грамотность вясковцев не моя забота. А этот деятель пусть знает свои возможности.

И, развернувшись спиной к трем теткам, готовым к базарной склоке, пошел к оставшемуся на входе, скорее всего на своём излюбленном месте, Иванычу.

Торг был вялым. Народ больше языки трепал, чем боролся за выручку. "Семачкі", куда же без них — на каждом шагу. Местные домохозяйки, не спешащие с покупками. Сидят себе в сторонке, выделяя себя из крестьян. Типа они теперь "городские".

Моё недоумение рассеял "спец";

— Это они ждут, когда цены начнут снижать. Кто-то домой спешит, кому-то на выпивку не хватит…

Открывшаяся в девять пивная не пустовала, как и кусты за площадкой.

Такой расклад продолжился ещё минут десять. Мы здесь чужаки, местных реалий не знаем. Распивочная стала пустеть, домохозяйки по одной-двум пошли на закупки…

Со стороны станции, расположенной километрах в двух потянулись "челноки". Здесь их называли "мешочниками". Классические полосатые сумки заменялись парой связанных между собой прочных мешков. Одевались они через плечо: спереди и сзади. Выделялись трое или четверо счастливчиков, имевших тележки с маленькими велосипедными колесами. Самоделки. Тяжелые, но прочные. Наклюнувшаяся прогрессорская мысль умерла не родившись.

Пошел классический обмен дефицитов. Деньги, по моим наблюдениям, интересовали не всех. Одежда, обувь, керосин, мыло — вот главное, из-за чего крестьяне готовы были расставаться с совсем не лишними для них продуктами. "Пальцем пханая" колбаса была сметена первой. Бр-р-р какая… Масло, сметана, сушеные грибы, мука — предмет вожделения приехавших.

По нынешним временам все эти действия квалифицировались, как "черный рынок" и спекуляция. Вот только я был не совсем милиционер. И пресекать ничего не собирался.

Начали выборочную проверку документов. Власть мы здесь или как?

Большинство были из Витебска, Орши, Смоленска и других районов Восточной Беларуси и приграничья России.

И обрывки негромких разговоров. Как морской прибой, замолкающие впереди и возобновляющиеся за нами:

— … Швагер у меня в колхозе "Заветы Ильича", так у них на трудодень дали по полкило зерна. Как зиму переживут? Прям и не знаю…

— … Соседка в село к родне ездила Говорит страшное дело, как обносился народ…

— … Сын связистом работает. Рассказывает, в деревнях уже в хлеб мешают всё подряд. На трудодень почти не дали зерна…

— … Недород. А хлебопоставки дай. Колхозникам у нас на трудодень почитай ничего и не дали…

— … Сажают по "указу за колоски" люто. Говорят голод будет…

— … Обносился народец до последнего. У меня сестра на почте работает. Так говорит, некоторые на людях появляться стесняются. Ходят до холодов босыми…

— … У вас тут изобилие. У нас на рынке и купить нечего. Колхозники говорят, сами в зиму будем голодать…

Кирмаш это не только торговля, это и самые точные новости. То о чем не пишут в газетах. А значит правда…

Настроение у меня испортилось совсем. Эти безобидные разговоры "ни о чем", "самая точная правда" — несли в себе страдания и кровь, изломанные судьбы и смерти.

Коллективизация. То, что через десять-пятнадцать придаст местным вёскам, деревням и хуторам ухоженность и лоск. А сейчас она будет принята в прямом смысле в штыки.

Ни один здравомыслящий человек не захочет обрекать себя и всех близких на нищету и бесплатный рабский труд. Кто, кроме меня, здесь и сейчас знает о том, что будет? Люди при капитализме живут, не загадывая вперед. Я жил при развитом СССР и помню о трехразовом питании всей страны и ежегодных оплачиваемых отпусках на целый месяц. Жил и после развала, когда никому нет до тебя дела. Также как живут сейчас в этой вёске…

Снова и снова я думал о мерах противодействия этим разносчикам "правды". Но ничего не придумывалось…

Рынок без воров и жуликов. Несбыточная мечта. На поезде прибыла бригада "наперсточников".

Сволота приближалась развязной вихляющей походочкой. В кепочках и пиджаках, начищенных сапогах и ботиночках.

— Здрас-сь-те! — В уголке рта папироска, приподнятая за козырек кепочка. Воровской шик.

Мы для них привычный антураж. Безобидный. Как же меня в девяностых бесили слезы и недоумение их жертв. "Менты" только руками тогда разводили.

Моё раздражение, наконец, нашло выход. При первых; "Кручу, верчу", мы вмешались. У Иваныча в сапоге оказывается была нагайка. Мне аж стало не по себе, когда он достал по спине убегающего "верхового". Вместе с "низовым" мы их отправили в отделение. Судя по несмелому протесту поддатых мужичков, приезд "блатных" сюда был не первый. Зато последний точно.

Кирмаш неспешный и неторопливый стал приближаться к концу. И в этот момент со стороны облцентра появилась в столбе пыли легковая "иномарка" с непонятными номерами.

Темная машина смотрелась на сельском базарчике инородным телом. На ней сосредоточились взгляды и к ней начали стекаться местные. Интерес был не явным. Достоинство здесь у многих в крови.

Кто-то очень смелый и нахальный рискнул приехать на трофейном транспортном средстве, через бандитский лес.

Машина припарковалась у края хлипкого длинного прилавка. Из неё, потягиваясь, демонстрируя и себя, и свой прикид выбралась "дама" хорошей упитанности. Одежда вся такая импортная и практически новая. Как держалось на голове сооружение именуемое "шляпка женская" — не для мужских умов.

Вместе с водителем, приехавшая, открыла багажник, где плотной стопкой лежала мужская и женская одежда. По нынешним временам это было такое богатство, что кто-то из обступивших машину, аж присвистнул. Стопки начали выкладывать на свободное место.

Пройдя сквозь раступившуюся плотную группу местных и челноков, я осмотрел несколько верхних вещей.

Мама дорогая — "секонд". Настоящий американский "секонд хэнд"!!!

В своё время года полтора им торговал. Бирки, фактура, запах. Даже запах был тот же! Американцы для дезинфекции вещи протравливали газом, поэтому вещи имели устойчивый запах и без стирки надевать приобретения не следовало.

Сохраняя невозмутимый вид, интересуюсь:

— Откуда "секонд"? — И видя непонимание, уточнил. — "Секонд хэнд" чей?

— Вы имеете в виду, откуда вещи? — хозяйка барахла улыбалась широкой открытой улыбкой. При этом в глаза смотреть избегала. "Куриные лапки" морщин вокруг глаз расправлены, свидетельствуя о напряжении.

— Эти вещи часть американской помощи, которую разрешено обменять на продовольствие. У вас в глубинке цены выгоднее городского рынка. Вот мы и приехали сюда.

Моё изумление сменилось настороженностью.

— Накладные, ваши документы, — требую, не скрывая неприязни. Твари, одежду, предназначенную для раздачи рабочим и колхозникам — "обменяют на продовольствие". Вариантов два. Или — сперли, или — пользуясь знакомством с высокими покровителями… тоже украли.

Паспорт — прописка Минск. Бланк "Хозуправления ЦК КПБ" — товарищ Белецкая Елена Леопольдовна уполномочена…, заместитель… Туфта. Отмазка для сельского участкового. Он с высоким начальством в Минске связываться не будет. Да и землякам торг портить ему не с руки. Не повезло ребяткам. Информация правит миром. Никто не удосужился доложить в "хозуправление" об изменениях в "сельской глубинке".

— Вы задержаны по подозрению в сбыте краденого.

Вот теперь на лице "дамочки" были настоящие чувства: изумление и возмущение.

— Да как ты смеешь… — и остальные подходящие случаю фразы и ссылки на кары стороны покровителей мне приходилось слышать в детективных сериалах много раз.

С водителем — высоким мужчиной в новенькой гимнастерке с нашивками за ранение и планками наград хлопот не возникло. Вместе с Иванычем они покидали барахло в багажник и с шиком на автомашине покатили в отделение.

Солнышко едва добралось до зенита, а торговля практически окончилась. Народ потянулся в разные стороны. Все домой.

Только одни до близкой вясковской или хуторской хаты, а другие на станцию, ждать поезда в обратную сторону. На моё удивление штук пять повозок направилось по дороге в сторону города. Оказывается, они ещё вчера-позавчера приехали. И сегодня по светлому времени успеют добраться до Б..

Как объяснил "пан дырэктар" Лучонок, тоже не пропустивший нечастое развлечение под названием ярмарка-кирмаш, ночевали у родни и знакомых, помогли по хозяйству, поторговали и домой. Ехать старались не более чем по двое. Лесовики простой люд не трогают, а вот что будет с большим обозом, народ выяснять не желал.

Минская спекулянтка начала скандалить, едва я показался в дверях. Весь спектр сказанного и повторённого для "тупых милиционеров" новизной не побаловал. Те же депутатско-холуйские: "Ты здесь больше работать не будешь", "Я позвоню, и поедешь охранять оленей в Магадане"…

Народ впечатлился. Все, не исключая шпаны, с интересом рассматривали новый вид зверушки среди обитателей преступных джунглей.

Начиналась эра "позвонкового права".

Собственно перед нами стояла непростая проблема: что делать с задержанными? Тем более с женщиной.

Их нужно кормить, а из каких ресурсов? В принципе, по нашему звонку, их должны были забрать в СИЗО. Но связи нет. Остаётся везти в город.

Только что делать со злобным земноводным по имени "жаба"?

Машина, причем исправная и заправленная — раз. Куча одежды, которую можно раздать и приобрести среди местных ещё несколько очков уважения.

Со шпаной просто. До вечера продержу и выпру на улицу. Если у них кто здесь есть — увидим. Нет — ночи прохладные, пусть мерзнут. По темноте за двадцать километров идти не рискнут.

"Кухарчик Марк Брониславович, год рождения, белорус, образование семь классов…"

Протокол писался на обороте какой-то инструкции. Благо оконный сугроб макулатуры не растаял.

С водителем мы скорее беседовали, чем вели допрос. Мужик работал в гараже ЦК. Дембельнулся, как и мы весной. Водители или по нынешнему "шофера" были дефицитной профессией. Устроился в гараж ЦК. Машины там и трофейные, и советские. По словам Марка, секретари имели в своём распоряжении по три-четыре автомобиля. Мелкая сошка должна была заранее писать заявки. Завгар и начальник хозуправления при таком раскладе имели "большое уважение".

— С Зинаидой Фроловной мы познакомились третьего дня. Завгар за старание поощрил "выгодной" поездкой. Мужики в гараже обзавидовались. Говорят с ней и ещё кое с кем ездят даже в Вильнюс и Москву. У нас в Минске с продуктами плоховато. Поговаривают о начинающемся голоде на Витебщине и Могилевщине. Госпоставки колхозники выполнили, а вот им самим практически ничего не оставили.

В народе слухи ходят, что у куркулей в западных областях есть любые продукты. И недорого, а ещё можно менять на одежду там или ещё что. Только как туда доехать? А с работы отпроситься? Вот и приходится втридорога у спекулянтов покупать.

— А если бандиты на машину бы напали?

— Ну не напали же. Да жонка у меня в положении. Жиры ей нужны. Решил рискнуть. Да и ребята в гараже дали кое-что им поменять. Другой раз ещё кто поедет…

Про стопки вещей выяснилось совсем неожиданное. Оказывается американцы очень впечатлились документальными фильмами про разрушенные города и сожженные деревни. Многие ихние евреи были выходцами из Беларуси. Вот они собирали пожертования.

По линии Красного Креста и ЮНРРА шли целые вагоны с помощью.

Я сразу вспомнил начало девяностых и посылки из Германии. Как мать тогда радовалась сухому молоку и муке. Не раз они с соседками поминали добрым словом неизвестных немцев.

В Минске находился центральный распределитель. Водила привез туда Зинаиду в четверг. Бардак там царил колоссальный. "Одяг", нужнейшая для обносившегося за годы войны народа одежда — валялялась полуметровым слоем. С десяток баб продолжали потрошить всё новые и новые тюки, выискивая неизвестно что.

Мои парни были потрясены "полуметровым слоем". В О. с одеждой тоже было плохо. Нас перед командировкой по спецзаказу экипировали полностью. По сравнению с местными правоохранителями, одетыми как попало, мы были настоящие щеголи.

По прошлому опыту я помнил сорока пяти килограммовые тюки американского прессованного секонда. После вскрытия он превращался в метровую кипу. Если вскрыть три-четыре… Разобраться в этом ворохе, где и что тяжелая задача. А уж если присутствует несколько женщин, которых никто не ограничивает — это вообще ужас.

Что отбирала и как пассажирка, Кухарчик не видел. Ему она передала куртку, в которую сейчас одет, и теплое платье жене. После поездки обещала не обидеть.

Незамысловатый рассказ бывшего фронтовика. В самом начале он говорил не торопясь, спокойно. Под конец прорвались злость, скрытая горечью и раздражение.

— Простой народ бедствует, а кто-то на этом наживается.

В том, что обмененные продукты пойдут на рынок, а не для улучшения снабжения работников ЦК он был уверен.

Дело приобретало совсем нешуточный характер. ЦК, разворовывание американской помощи это также серьезно, как и противостояние с лесовиками. Нет, мы не боялись последствий ареста этой сучки для себя.

Вопрос был в том как прекратить это безобразие.

Переговорив, решили сделать подробную опись вещей. Вызвали понятыми Лучонка со вторым учителем. По его совету пригласили ещё четверых вясковцев. В том числе и председателя сельсовета. Куда уж в таком деле без него. Суетливая угодливость, горящие предвкушением распределения глазки вызывали во мне стойкую неприязнь. Но что делать. Положено.

Генрих и Азамат, получив рапорт и протокол, повезли спекулянтку. Пусть у Плаксина теперь болит голова. А на машине, которая резко сломалась, я сам пару дней покатаюсь за материалами. Одно дело приехать на таратайке, другое дело легковушка. В ближайшие день-два предоставлялась возможность значительного увеличения количества имеющихся стройматериалов.

Это дело не хотелось пускать на самотек. Можно было бы вместе с копией протокола и описи отправить письмо в Министерство госконтроля Мехлису. Лев Захарович по национальности был евреем. Одним из немногих представителей этой национальности в высшем руководстве страны при Сталине. Как мне помнилось, при всех своих недостатках, был исключительно честен.

НО. Здесь имелось большое "НО". Каковы реалии этого времени. Что если и в нынешней структуре власти практиковалось жалобы и критические замечания отправлять для принятия мер тем, кто в этом виноват?

В двухтысячных жалобу на губернатора разбирал сам губернатор. При таком раскладе у меня появятся могущественные враги в ЦК республики. Нужно сначала посоветоваться с Януковичем.

Хотя камушек, стронувший лавину, начал своё падение.

Информация неизвестная Сергею…

По материалам Ирины Кашталян.

За период Великой Отечественной войны сельское население Беларуси фактически сократилось вдвое.

В колхозах на заработную плату направлялись средства, оставшиеся после расчетов по госпоставкам, за машины, отчислений на производственные нужды, выплаты по кредитам.

В 1946 году только 10 % колхозов произвели натуральную и денежную оплату.

В 1947 году установлен обязательный минимум трудодней: 120 трудодней, поделенные на равные доли в период сельхозработ.

В 1948 году нормы были повышены — сориентированы на передовые хозяйства.

За невыработку обязательного минимума, по решению суда, назначалось наказание на срок до 6 месяцев работы в колхозе с удержанием 25 % зарплаты.

Колхозники также должны были поставлять государству основные продукты со своего собственного приусадебного участка. В обязательном порядке сдавались шкуры рогатого скота.

Каждое хозяйство, независимо от количества животных и птиц, должно было сдавать каждый год 40–60 кг мяса, 120–280 л молока, 30-150 яиц. За невыполнение колхозникам угрожала опись и конфискация имущества.

Выплачивался денежный сбор:

— сельхозналог;

— подоходный налог;

— налог на холостяков и малосемейных;

— рыболовный налог;

— налог на коней единоличных хозяйств;

— налог со строений;

— земельная рента;

— разовый сбор на колхозных рынках;

— сбор с владельцев транспортных средств, в том числе и велосипедов;

— сбор с владельцев животных;

— налог со зрелищ.

В 1947 году налоги на единоличников и бывших колхозников увеличены вдвое.

В 1948 году средняя сумма сельхозналога (без западных областей БССР) — 483 рубля.

В 1951 году — 523 рубля.

Западные области БССР:

В 1949 году — 63 рубля.

В 1951 году — 164 рубля.

О голоде из писем: http://vojnik.org/ussr/starvation1946

 

Глава 14

Сегодня неприятности начались для разнообразия в обед. Нелегкая принесла майора Плаксина.

Он привез… Генриха. Тот имел вид растрепанный и понурый. "Пятая точка" выдала прогноз: неприятности. Вот почему она так редко ошибается?

— Как у вас хорошо! Бардак управляет бардаком. Ни службы, ни порядка, ни дисциплины. Вы в зеркало на себя смотрели? Небритые, нестриженые, неуправляемые! Вы что думаете, эту вольницу прекратить некому? Так вы в этом глубоко ошибаетесь…

И понеслось. Это не так, тут не этак. Мы стояли навытяжку, молча переживая приступ начальственного гнева.

Минут через пять у меня в кабинете обстановка начала проясняться. Мой приятель опять устроил головняк руководству…

Осень. Холодная глубина неба. Жесткий зелёный цвет уставшей расти травы. Порывы ветра и дождя, предвещающие скорое похоладание. Скрип колес неторопливой таратайки, и такой же неспешный бег облаков: белое на синем. Кукушка, назначающая многие годы слушателям, дятел имитирующий стук пулемета, зудение насекомых, так похожее на пролетающий вдалеке бомбардировщик. Тишина. Тишина, которой он был лишен долгие, долгие годы. Если разобраться, то практически всю жизнь. Да и сколько её было, той жизни? Война эта не жизнь. Война — ожидание жизни. Той "настоящей"…

Генрих лежал и смотрел на облака. Тихая осенняя дорога вводила в полусонную то ли явь, то ли сон.

До города было часа четыре езды. Главное — не нарваться на засаду. Хотя кому они нужны? Пара милиционеров везущие чужачку. Не отдавая себе отчета, расслабленный Шац, всё время вслушивался в звуки осеннего леса. Фильтровал и выбирал в прозрачной тиши дисгармонию неестественного, искуственного. В наиболее подозрительных местах, удобных для нападения: ложбинках, резких непросматриваемых поворотах приходилось соскакивать и проверять. И снова неспешная песнь облаков.

Азамат правил и прикрыв глаза, мурлыкал привязавший мотивчик какой-то немецкой баллады. Причем временами Генрих ловил себя на мысли, что там есть и текст. Казах со знанием немецкого? Да хрен его знает. За последние годы, каких только чудиков не встречалось.

После "девятого" километра, где стояли ВНОСовцы со своими вышками, дорога оживилась. В неё влился грейдер, идущий паралельно железной дороге. Хоть и немногочисленные грузовики поднимали пылищу, добавляли и едущие впереди повозки.

За блокпостом на въезде начался город. Да, это не три прохожих в час их вёски. Он уже и забыл, как выглядят улицы с многочисленными прохожими, спешащими в этот предвечерний час по своим делам.

В облуправлении их… не ждали. Пришлось побегать пока всяческие мелкие и не очень начальники разбирались кого привезли и зачем.

Старшина Вацлав был на месте. Он, также как когда-то и Генрих, целую вечность назад, сидел в своей каптерке и заполнял ведомости, накладные и прочие важные бумаги.

Ему были искренне рады. Горшочек сметаны и совсем немного свежего меда в подарок. Горячий чай с электроплитки в ответный дар.

Встретились старые добрые приятели. И снова был неспешный разговор-воспоминание.

Вот только долго посидеть не удалось. Шац потребовался Плаксину.

— Пачакай яшчэ хвіліну. — И каптерщик зарылся в бумажках, перебирая их по одной, толстыми заскорузлыми пальцами. На обозрение Генриху представилась лысина в венчике соломенненых тонких волос, почти тонзура.

— Вось, знайшоу. Ты паехау, а я папрасіу дзяучынак у пашпартным стале, калі будуць прыбываць жыды, дык няхай яны мне пакідаюць іх адрасы. Як раз прыбыла трэцяга дня з Вычагды адна дзяучынка. Гэта яе адрас. Там здаюць на невялікі тэрмін жыллё.

И Генриху вручили неровный кусочек газеты, с написанным химическим карандашом коротким текстом.

Шаца охватило чувство благодарности к этому невысокому ворчливому, но дарящему свою заботу даже малознакомым людям беларусу.

— Скажите, старшина, ну что вот вам не сидится в этом медвежьем углу, Л.? Жратвы хватает, начальство не дергает, тишина и спокойствие. Сиди и не отсвечивай. Но нет, так просто сидеть им скучно. Поэтому они придумали: залезем-ка мы в грязное бельё высшего руководства! Куда, ну куда вас с Адамовичем черт несет!

Вы что, не могли эту… ную спекулянтку не трогать? Ты на "барахолке" был? Там сажать не пересажать. Нет, простых спекулянтов вам мало, вам нужны со связями в верхах. Ты хоть представляешь, какие фамилии эта сучка называет? ОБХСС через пять минут спихнула её к нам, даже регистрировать не стали.

О-о-ий. Как же вы умеете всё усложнять. Машина где? Небось, сломалась? Да, я угадал? Завтра большой начальник Адамович на казенном бензине будет выцыганивать внефондовые материалы по окрестностям.

А если его перехватят бандиты? Ещё один теракт расследовать? Или вы уже за казенный спирт и "лесных" купили? Я тут им радистку внедряю, доброе дело со связью пробиваю, а они мне "вонючку" подсовывают! Да ещё какую. Вон начальник с замами уже час думают, что делать. Тут можно огрести так, что ваше Л. сказочным королевством покажется…

Генрих стоял, потупив глаза, изображая виноватый вид. Разнос слушал вполуха. Такое бывало в его практике. Притащишь языка, а он все начальственные наметки вверх дном. Ну и начинается: с одной стороны вроде добросовестно выполнена задача, а с другой взорвана привычная рутина. Вот и не знают что делать. Для начала вставят фитиль. А потом… могут и похвалить. Но не сразу. Когда подзабудется. И посему стоять с виноватым видом лучшая тактика. И ни слова. На "сухую" запал проходит быстрее.

Через пару минут его отсослали "до завтра".

Привычно поправив ремень автомата, старшина рванул в сумерки вечернего города искать "сдаваемое на небольшой срок жильё"…

Город жил привычной жизнью. Спешили к домашнему очагу припозднившиеся прохожие. Пропылила пара "полуторок", на недалеком частном секторе гавкали редкие собаки, уютные огоньки вечерних окон обещали сонную тишь вечернего отдыха. Ветерок утих, на чистом небосклоне ярко сияли звезды, обещая ночной заморозок.

Генрих спешил. По темному времени могут не открыть, уголовники — "грабежники" заставляли быть очень осторожными. А встретиться с девушкой надо было сегодня. Где он будет завтра, кто знает? Служба.

Форма и оружие произвели на хозяев, пожилую пару впечатление. Поэтому после недолгих выяснений кто и зачем Шаца впустили в маленький домик.

Небольшие сени через дверь переходили в кухоньку. Слева за занавеской был закуток. Шкаф, символ былого достатка, "городская" кровать и узенький проход.

"Людмила. Можно Мила" красивое имя девушки лет двадцати, может чуть больше. Кто там разберет при совсем слабом свете притушенной для экономии керосина лампы?

Небольшая семья Пинсон жила в Б. то ли четыре, то ли пять поколений. Занимались огородничеством, были музыкантами и сапожниками, торговали вразнос и держали крохотную лавку. Отец Милы, Ицхак, в детстве и юности сумел получить образование и стал уважаемым в общине человеком — учителем в средней школе. Не лишенный литературного дара, писал небольшие статьи для еврейской печати.

В июне сорок первого по обвинению в пропаганде национализма его арестовали и выслали вместе с семьёй в далёкую Вычегду. А потом была война. Тяжелая работа без конца и края. Плохое питание, отсутствие врачебной помощи и медикаментов. Весной этого года приговор отцу, а значит и семье отменили. Но к этому времени его уже не стало. Мама пережила отца всего на полгода. Где-то ещё был старший брат. В сорок втором, когда формировалась армия Андерса, Самуил записался поляком и был призван. От него пришло два письма и всё. Где он сейчас, жив ли, Мила не знала…

За калиткой слева притулилась маленькая лавочка. На ней закутавшись в милицейскую шинель сидели молодые парень и девушка. Обнимались? Ну а как ещё это назвать? Холодно. В тепле дома разговаривать они не решились. Перегородка в одну фанерку. Зачем случайным хозяевам знать лишнее? Вот и пристроились в обнимку на крохотной дощечке.

Генрих тоже в нескольких словах рассказал о себе, о службе. Естественно не самое плохое. Девушка была симпатичной, одинокой: ей так не хватало крепкого мужского плеча, ну пусть не совсем мужского. Даже если это будет плечо брата? В чем беда?

Основная проблема послевоенной Беларуси — жильё. Люди ютились в землянках и времянках, бараках и коммуналках. Жили в тесноте и скученности. И ждали. Ждали большого строительства, восстановления разрушенного войной.

— Знаешь Адамович, вот столь многогранно талантливой группы нет больше во всем управлении. Причем талант такой своеобразный. Вы и проявляете разные навыки: и оперативники, и следователи, а теперь ещё и судьи…

Плаксин хозяйски устроился за моим столом. Аккуратным образом пристроил фуражку на краешке и не снимая перчаток принялся перебирать бумаги сложенные в разные стопки.

— Ну что, Генрих Яковлевич, поведай командиру и приятелю, как ты мне устроил очередной "удачный случай". Ну, вот за что мне такое счастье? Как оно там называется "еврейское"?

Генрих был смур и насуплен. Что же там такое произошло за эту пару дней, если его привез сам майор, да ещё и без любимого автомата?

— Молчишь. Сергей Васильевич у вас в районе нет свободной вакансии судьи?

Я с интересом смотрел на сопящего Шаца, едва не ковыряющего носком сапога пол. А что судья из него выйдет неплохой. Парень честен, с врожденным чувством справедливости. Поучится на юрфаке и будет судить. Лишнего не даст, но и за дело спросит.

Меня всё сильнее распирало любопытство. Так что же он натворил?

Плаксин вздохнул, подпер голову рукой и начал рассказывать.

Расставшись с новой знакомой, Генрих шел в управление в романтическом настроении. По его мнению ситуация была проста и недвусмыленна. Завтра, то есть сегодня они встретяться днем и всё расставят по местам, так, как и должно быть.

Боги покровительствовали сегодня то ли Шацу, то ли уголовникам, но пути их не пересеклись.

"Нас утро встречает прохладой…".

Небо, высвеченное ночными звездами, не обмануло. Заморозок был. Не сильный, но чувствительный, заставляющий ускорять шаг для согревания.

Генрих шел быстрым шагом, почти бежал. Пока то да сё, протокол опроса, бумажная фигня. Комсомольский секретарь с его взносами. Время до обеда пролетело птицей. А теперь следовало поторопиться. Нельзя заставлять ждать девушку.

Людмила ждала парня на условленном месте. Черные волнистые волосы прикрывались стареньким платочком. Светло-серое приталенное пальто подчеркивало талию, вызывая совсем не милицейские мысли.

" А что очень даже симпатичная…" — к лицу старшины прилил жар от воспоминаний о вчерашних случайных и не совсем прикосновениях.

— Привет! Давно ждешь?

— Привет! Я почему-то боялась, что ты не придешь. Как тебе идет форма…

Обменявшись ещё несколькими комплиментами, они двинулись к цели своей встречи.

Попавшаяся по дороге чайная была очень кстати. Молодые люди смогли погреться и просмотреть имеющиеся у девушки бумаги…

В тридцатом году учитель истории Ицхак Пинсон получил кредит и построил маленький домик… Убывая в ссылку Керен, мама Людмилы, постаралась сохранить все документы, надеясь на возвращение.

И вот теперь документы были, но живущие в их доме, где сохранилась даже мебель, не хотели даже разговаривать. Ссылаясь на то, что дом получен по всем правилам от властей, как пустующий.

Оставив новую знакомую в тепле чайной, милиционер пошел по соседним с нужным домом участкам, якобы проверяя наличие непрописанных.

Практически все были люди новые. Приехавшие либо во время оккупации, либо после освобождения.

Подтверждая право владения, ему четырежды показывали какие-то бумаги то ли "крайс", то ли ещё какой "командатур".

Раздражение Генриха скачком перерастало в темный холодный гнев. Он уже знал за собой это состояние.

"Твари! Твари! Твари!" — билось в голове с частотой пульса. "На нас, евреев, вешают всю гадость и зло этого мира, обвиняют в жадности и сквалыжности! А сами, чистенькие и благородные, пользуясь моментом, прихватывают нажитое честным тяжелым трудом! Твари!!!"

… В доме, принадлежавшем Пинсонам, жила мать с двумя детьми: мальчиками лет восьми и десяти.

Распоряжение "командатур" его даже не удивило.

— Где ваш муж, на которого выписан документ? — от "добрых" людей он уже знал где, но уж очень ему хотелось услышать, увидеть "невинность". Хозяйка, узнав девушку, изливала неприкрытую ненависть.

— Прапау падчас вайны, я нават не ведаю, дзе ён…

— Не знаешь, сука, а я знаю. Напомнить? В сорок четвертом, в августе он добровольно, падла, добровольно — вступил в Тридцатую гренадерскую дивизию СС "Вайсрутения" и ты сама, сама, курва подстилочная, выла когда его провожала во Францию!!! Что молчишь паскуда? Думала, получила от фашистов тридцать серебренников и всё будет шито-крыто? А вот огородный овощ тебе во всю твою шкурную харю! Есть Советская власть! И тебе придется за это ответить!

От избытка чувств, раздражения и злости Генрих всадил в потолок короткую очередь.

— Два часа. Два часа на сборы. И не дай Бог тебе взять чужое имущество! С чем пришла, с тем и убирайся!

Обе женщины были напуганы столь явным проявлением ненависти до полуобморочного состояния.

На негнущихся ногах с мутными от гнева глазами Шац вышел из дома. Обернувшись, хотел ещё всадить очередь в дверь, но отходя только с силой, врезал по стене дома, и там внутри, упав, загремела какая-то кухонная посуда.

Людмила, вцепившись в рукав шинели, без остановки сыпала словами, пытаясь успокоить "своего", она теперь знала что именно "своего", грозного и взрывного защитника.

… Они принесли узелки и чемодан девушки не через два часа, а значительно позднее. Домик был пуст. Везде были следы поспешных сборов.

Обитатели улочки к утренним событиям не остались равнодушны. Всю дорогу их провожали взгляды. Из щелочек и из-за углов. Не все они были любопытствующие. Хватало и неприязненных.

Девушка боялась, что их встретят коллеги Генриха. Но он заверил её: никто никуда жаловаться не пойдет. Ибо чревато это.

Милочка пунцовая от смущения сама предложила старшине остаться ночевать. Воспитание. Чертово воспитание не позволило милиционеру воспользоваться моментом…

А часов в десять утра невесть откуда нарисовался злющий майор Плаксин. Загнал в машину и в сопровождении полуторки с автоматчиками привез домой, в Л.

— Адамович, ты, когда последний раз газеты читал? Я в дежурке видел стопку. Так такое впечатление, что только уборщица с неё пыль стирает.

"Вот гад глазастый. Всё подмечает".

— И "Боевого листка" что-то не вижу…

"На пять человек. С рассказом про ворованный цемент".

Плаксин поднялся и прошелся по кабинету.

— Ну что, товарищ коммунист, думаешь? Ждешь, когда мне надоест воспитывать, и я свалю из любимого тобой захолустья? Ты давай не отмалчивайся. Оцени действия заместителя и друга. А я послушаю.

"Нее-ее. Я помолчу. Запал не вечен. Лишнее слово — лишний повод накачки".

— Молчите. Вы хоть про то, что имущественные споры должны разрешаться в суде слышали? Кто вам дал право силой решать? Шац, вы о политических последствиях своего поступка задумывались? Нет? А стоило бы. Ой, как стоило бы.

"Оп-па. Погоди, погоди. Еврей силой выгоняет беззащитную женщину с детьми. Вселяет соплеменницу. Антисемитизм! Бытовой антисемитизм! Ё! Ну Геня артист. Опять влип на высокий уровень".

— Товарищ майор, сейчас не гражданская война, чтобы ждать погромов. Да и "громить" некого. Или последствия, какие есть?

— Ты смотри, быстро соображаешь. "Последствия…". Были бы последствия, я бы с вами не здесь разговаривал. И не в этом ключе. Про Кельце слышали?

"Польский город. Что там могло быть? Стоп. Был какой-то фильм. Про еврейскую девочку и общину, разгромленную при попустительстве силовиков…"

— Товарищ майор я кое-что слышал, но думал слухи…

— От кого? При каких обстоятельствах? Учитель рассказывал? — переход от "начальника" к "оперу" был мгновенным.

— Да Лучонок не причем. Я и сам не помню где и что слышал. Может — это даже в О. было.

— Ну, может быть, может быть… — и снова переход. Теперь обратный.

— Значит так. Старшина Шац, за превышение полномочий Вам начальником облуправления объявлен выговор. И это считайте по блату. Впредь к городу не приближаться до моего распоряжения.

— Есть выговор. Есть не приближаться. — Козырнул Генрих. Как мы понимали, на выговор ему было плевать, а вот то, что с девушкой не встретиться — это главное.

— И ещё Шац. Там в машине привезли для тебя дополнительное снаряжение. Подбирали по рекомендации сведущих людей. Хватит сидеть в тепле и уюте. Давайте начинайте знакомиться с окрестными лесами и болотами. Старшина свободен. А с вами, Сергей Васильевич, мы ещё кое-что обсудим.

"Все свободны. А вас Штирлиц, попрошу остаться. Ну, что ещё?"

— Пойдем, прогуляемся. На погоду не косись.

"Ну да, у природы нет плохой погоды… Но шляться в ветер и дождь, ещё то удовольствие".

Гнусную красоту "хромачей" Плаксин видать тоже знал, а потому мы дальше общались в сарае-блиндаже.

— Теперь, что касается Вас, товарищ старший лейтенант, — после такого вступления я автоматически принял строевую стойку, — тем же приказом начальника областного управления "за упущения в обучении и воспитании подчиненных в духе безукоснительного соблюдения социалистической законности" Вам объявлено замечание.

— Есть замечание!

— Ты не вздумай обижаться. Дело-то гнилое. Сегодня утром на пороге дома найдена застреленной Людмила Пинсон. Шаца пришлось в экстренном порядке увозить из города, пока он об этом не узнал. Зная его дикий нрав, начальник распорядился мне лично увезти и загрузить работой. Ему ничего не говори. Пусть надеется. Время лечит. М-да, даже такое.

— Кто это сделал неизвестно? Бывшая хозяйка?

— Да это вряд ли. Скорее всего, недобитки. Паспортный режим, фильтрация не налажены. Архивы немцы при отступлении пожгли. Поэтому доверять можно только прибывающему активу, да и то с осторожностью.

— Товарищ майор, а что там с Кельце? Интересно же. В СМИ ничего не было.

— Что такое "СМИ"? — И снова на меня смотрели с подозрительностью.

"Блин, ну вот опять прокол. Нет здесь ещё этого выражения".

— Средства массовой информации. Обобщенное название газет, журналов, радио — про телевидение и интернет я промолчал.

— Своеобразные у тебя Сергей Васильевич знания. Как что-нибудь завернешь, так завернешь. Ты Лапину про контртеррористическую операцию ляпнул?

Я пожал неопределенно плечами.

— Понравилось цекистам. В последних приказах бандитов именуют "террористами". А наше пребывание здесь наведением конституционного порядка. Мои знакомые из Москвы говорят — такая интерпретация союзников больше устраивает.

— Кельце. — Снова напомнил я.

— Вот прицепился. Раз интересно, слушай. Только помни информация секретная. В отличие от тутэйших беларусов, в Польше местное население принимало активное участие в уничтожении евреев. Как писал Фридрих Энгельс "во всех явлениях повседневной действительности ищите экономическую причину".

Вот и там боролись за "маёнток". Соседи соседей…, — майор, задумавшись, помолчал, видимо вспоминая своё, личное.

— Нда-а. В Кельце до войны около трети населения, тысяч десять — была евреями. Выжили, вернулись из концлагерей и партизан сотни полторы. Власти собрали и поселили их в общежитии. В июле не дожидаясь итогов судов по возврату имущества, местные устроили погром. Якобы евреи украли пацана. Толпой в пару тысяч пришли штурмовать последнее прибежище уцелевших от фашизма.

Плаксин не торопясь прикурил очередную папиросу и продолжил.

— У бывших узников и партизан было кое-какое оружие. Они приготовились подороже отдать жизнь, но в здание вошли люди в форме милиции. Обронявшиеся не посмели в них стрелять. А это были погромщики. Мой хороший знакомый рассказывал, что убивали зверски. Ты представляешь, в каком состоянии выходили из Освенцимов и Майданеков? И вот этих доходяг били поленьями, железными прутьями, ногами. Куски мяса. Бр-р-р.

— А безопасность, армия наконец? Что стояли и смотрели?

— Армия… В толпе чуть не половина в форме была. Знаешь, больше всего моего знакомого поразили крики из толпы: "Доделаем работу Гитлера!", "Фашисты не добили, мы добьем!".

— И что там всё так и оставили? — моё удивление не имело границ.

— Почему оставили? Подтянули войска. Город прошерстили. Десяток поставили к стенке. Но полсотни зверски убитых, полсотни еле выживших по-тихому не спишешь. Вон даже ты что-то слышал.

— Ничего себе "погулял" народ. Представляю, сколько теперь евреев старается бежать из Польши.

— Много. По моей информации десятки тысяч хотят уехать в подмандатную Палестину.

— А вы бы сами, будучи евреем, остались?

Товарищ майор посмотрел на меня совсем нехорошим взглядом, и я предпочел свернуть с опасной темы на обыденную:

— Так куда мне отправить Шаца в первую очередь?

* * *

… Телефон издал длинную пронзительную трель, нарушившую уютную тишину рабочего кабинета. Офицер, сидевший за большим столом, выверенным движением положил на край письменного прибора ручку. Перевернул лежавший перед ним лист бумаги чистой стороной вверх. Прерывая третий звонок, поднял трубку.

— Майор Плаксин. Слушаю Вас…

— Товарищ майор, Засекаев. Я забрал заключение судмедэксперта по делу гражданки Пинсон. Он пишет, что смерть наступила в период от пяти тридцати до шести тридцати. Судя по разбросу частиц пороха и ожогам на одежде, один раз стреляли в упор — в область сердца, а уже вторым в голову добили. Пули девять миллиметров. По гильзам видно, что стреляли из немецкого пистолета. Андрей Аркадьевич предполагает, что это "Вальтер" или "Парабеллум".

— Результаты опроса соседей какие-нибудь есть?

— Мы вместе с участковым опрос проводили. Но результатов нет. Как всегда никто и ничего. Люди запуганы. Боятся лишнего слова сказать.

— Вот это — наша беда. Не верят, что Советская власть их защищает. Отсюда у бандитов и наглость — от веры в безнаказанность. Бывшую хозяйку нашли?

— Никак нет. Ищем. Всем участковым доведена ориентировка. Дежурному транспортной милиции направлена телефонограмма.

— Проанализируйте данные по соседям. Ищите зацепку — побуждающую к сотрудничеству. На "бывших в оккупации" особое внимание. С ними поговорите ещё раз. Вызовите сюда, к нам. Обратите внимание на женщин. Женщины с детьми знают друг о друге если не всё, то очень многое.

— И ещё. Судя по второму выстрелу в голову, стрелявший имеет опыт расстрелов.

— Методы воздействия я могу разнообразить?

— Ч-Т-О!!! Ты одурел? — Плаксин рывком поднялся со стула и заговорил в полный голос злыми рублеными фразами. — Где здесь упирающиеся враги народа, затягивающие следствие? С бабами воевать собрался потомок парнокопытного? Ещё один такой вопрос и поедешь "кумом" на Камчатку! Говорить, разговаривать, убеждать, добиваться симпатии! Ни один волос, повторяю для таких как ты, ни один волос у них не должен упасть с головы! Это наши люди, мы их ЗАЩИЩАЕМ! У тебя времени не хватает — спи меньше, но авторитет "органов" подрывать не смей! Каждый удар свидетеля обернется десятком пуль в нас и в наших сотрудников!

Ты меня хорошо понял?

— Так точно товарищ майор!

Трубка, брошенная в злости, свалилась с рычагов и разразилась серией недовольных: "ту-ту-ту"…

Начальник оперативного отдела несколько секунд постоял, опершись на стол кулаками, гася вспышку раздражения.

"Вот где только набрали таких идиотов? Для них любой попавший в область интересов "органов" — враг. Свидетель, очевидец — из всех выбить, выжать, принудить… Враги, кругом враги. А где же друзья, союзники, помощники? Для кого мы работаем? Для самих себя что ли? Идиот!"

Что бы сбросить негодование на подчиненного, Павел начал ходить по кабинету.

Он делал небольшой шаг, выставляя ногу на пятку и незначительно приседая на другую. Медленно переносил на выставленную ногу центр тяжести. И снова на пятку.

Таким образом, Плаксин решал две задачи: хоть как-то "поддерживал форму" и освобождал голову от эмоций.

Пятнадцать шагов до крашеной в синий цвет двери. Пятнадцать шагов до стоящего в противоположном углу высокого двухэтажного сейфа. Сейф примерно на четверть перекрывал окно с решеткой. В закуточке на подоконнике, прикрытые газетой, скрывались пара стаканов в подстаканниках, маленькая сахарница. Пайковый хлеб был завернут в чистое полотенце. Там же нашлось место для зеркальца, золлингеновской трофейной бритвы и кусочка мыла.

Плаксин втайне гордился своим "шикарным" кабинетом. Паркетный пол, натертый мастикой, зеленая с орнаментом ковровая дорожка. На большом диване, обтянутом коричневой кожей, он мог поспать, укрывшись шинелью. После всех недосыпов Великой войны, ночевок на земле, на нарах блиндажей, на голых полах чудом уцелевших домов — сон в комнате с центральным отоплением казался, чуть ли не волшебством, заслуженной наградой.

Карта с обстановкой, прикрытая занавеской, портрет товарища Сталина, большой крытый сукном письменный стол — привычный рабочий антураж.

Павел Панкратович сделал установленную для себя норму "не менее пяти" проходов — дверь-сейф. Выкинул из головы чрезмерное рвение подчиненного и подойдя к окну, открыл форточку и закурил.

Холодный воздух с улицы ворвался в кабинет вместе с городским шумом: гудками машин, разноголосым людским говором, шорохом ветвей…

— Р-р-аз, р-р-аз! Р-р-аз, два, три! — перекрывал всех голосистый сверхсрочник, ведущий куда-то взвод новобранцев.

Бумкнул упавший где-то тяжёлый груз и на полгорода раздался истошный вопль:

— Падла! …! … убью …!

Ритмичные стуки стройки заглушили отчаянный мат.

Город жил мирной жизнью. Город строился и убирал развалины. А здесь, в этом здании война продолжалась. Здесь были убитые и раненные, велись наступления и атаки. Противник контратаковал — и порой имел успех. Как в "деле Пинсон". Теперь по Б. пойдут шепотки о том, что бандиты за "своих" мстят. И мстят смертельно. Обычная бытовая склока приобрела совсем не нужную политическую окраску. И теперь придется думать, что противопоставить врагу.

Майор потер уставшие глаза, лицо, затылок и сел за стол. В рабочем блокноте появилась карандашная запись: " — месть? — второй в голову?!"

 

Глава 15

… Порывы ветра клонят вершины деревьев, заставляя их жалобно протягивать ветки с немногочисленными желтыми листьями, словно руки умоляющих о чем-то женщин. Такие же стройные гибкие и… печальные.

Здесь внизу затишек. Осенний лес. Опавшие мокрые листья. Стихли трели и щебет птиц. Не зудят бомбардировщиками комары. Жалящие порой мошки, атакуют, молча и без жалости. Тишина, нарушаемая только шумом ветра. Сырость. Пахнет прелью, грибами и неистребимым в условиях партизанки запахом давно немывшегося и нестиравшегося мужика.

Группа шла парами. На пределе визуального контакта. Головные останавливаются каждые две-три минуты. Осмотреться, вслушаться в шорохи, выделить искусственный звук. Чавкающие шаги на сырых местах заставляют морщиться.

В эту пору лес начинает превращаться из друга в предателя. Как ни старайся, а следы останутся.

По-умному лучше бы не высовываться из схрона лишний раз. Вот только кто знает, какой раз лишний, а который нет?

Советы в последнее время всё чаще используют егерские группы. Не дай Бог, если в окрестностях сейчас работает такая. Никакие предосторожности не спасут от прослеживания всего маршрута. Конечно, выйти на бункер вряд ли смогут — не зря путали следы словно зайцы, но район определят.

На отдых остановились в одном из дотов. Метрах в семистах от дороги. Одиннадцать таких бетонных коробок перед войной настроили и поляки, и Советы. Вбухали в никуда кучу денег и материалов. Не пригодились огневые точки. Сначала Красная Армия "освободила" без боев. Через два года немецкий блицкриг не дал времени на занятие обороны. В сорок четвертом немцы смотались из очередного "мешка" бросив кучу запасов и оружия. "Добрые люди" растащили всё до последнего гвоздя. Остались голые стены и стальные двери. Теперь сухие, но холодные помещения с отличным обзором — временами использовались Сопротивлением. Когда для наблюдения, а когда вот как сейчас — для отдыха.

Ломоть черствого крестьянского хлеба с маленьким кусочком сала. Пара больших глотков воды. Усталые ноги на стену, немецкий ранец под голову и можно подремать, или хотя бы изобразить спящего.

Командовавший группой глубоко вздохнул, устраиваясь поудобнее. Старая офицерская куртка плохой матрас. Уже через пару минут цементный пол начал тянуть через тонкую ткань тепло.

"… Обзавестись бы русским "ватником". Жаль нельзя. "Офицер — пример для подчиненных". И так дисциплина ни к черту. Сидение в бункере, не способствует подъему морального духа. Скорее разложению. Двадцать четыре часа в бетонной яме вместе с подчиненными. Такая теперь жизнь…"

На посту сменились Вилли с Мацеем. Полчаса отдыха истекли.

— Ўздым. Вылучаюцца да дарозе! Парадак прытрымлівання ранейшы!

Бывший унтер-офицер довоенного Войска Польского, преподаватель физкультуры наставницкой семинарии, лейтенант Краевой самообороны, а теперь командир отряда Беларуской Освободительной Армии Лявон Валович вел группу к месту будущей засады…

* * *

… Позавчера в тайнике появилась записка: "Каханы! Я так па табе сумавала! Заўтра на нашым месцы". Связной из ближней вёски просил о встрече.

На хуторе вместе с хозяином их ждали ещё двое местных. Лесному командиру такая массовость испортила настроение. Чем меньше людей знают тебя в лицо — тем безопаснее. Так, когда-то в далекой Германии, учил их обрюзгший от пьянства гауптман-абверовец. Вот только как это объяснить местным землепашцам? Им до конспирации и дела нет. К сожалению, ошибку, если что, чекисты объяснят. На почках и ребрах.

Встречали бойцов "Черной кошки" накрытым столом. Свежий хлеб, жареные грибы, молоко, сметана. И главное блюдо — большая сковорода топленого сала с картофельными блинами-драниками. Ну и естественно бутыль мутноватого "бимбера".

"Холера в дупу! Будут на что-то дрэннае уговаривать!". Но это его клопаты. Бойцам такой стол в радость.

Выпили. Закусили. Снова выпили. Поговорили о погоде. Выпили и понеслось:

— Скажи, командир, ты человек образованный, свет повидал. Небось, радио каждый день слушаешь…

Савося перебивает Михась Барткевич:

— Когда у крестьянина жизнь лучше станет? При поляках кризис цены сбивал. Банки процентом душили. Немцы давились за каждый килограмм зерна, за кусок мяса убить были готовы. Теперь Советы установили закупочные цены дармовые. А налоги! Налоги с чего платить? Семьсот рублей с гектара! Где их взять при таких закупочных? Земля истощилась. Скота от предвоенного половина. Удобрять нечем. А значит про урожайность забудь!

— Пашем как в дедовские времена деревянной сохой! Плуг не купить! Бороны ремонтированы много раз. Да и что с "деревяшки" взять?

— А подковы! Подковы обыкновенной в магазине не купить!

— Ты-то чего ноешь! У тебя сын из Красной Армии пришел! Ему Сталин кредит на семь лет в тридцать тысяч дал!

— Да-а-а! Нашел чему завидовать! Сожженный дом ему тоже Сталин восстанавливал? Собственным горбом строились, да ещё и пахать- сеять приходилось! А за гектар семьсот рублей дай! Да ещё полтора центнера с гектара на хлебопоставки!

— Ещё эти сучьи выродки — фининспекторы лезут чуть не жене под юбку: "скрываете доходы от народа"! Он "народ", а я кто?

— Чего скулите? У всех так. Советы обнаглели совсем. Вон пастор говорит выборы скоро. Зимой. Вот и надо всем сразу не голосовать за эту власть…!

"Проклятый вонючий крестьянский самогон нагоняет тоску и грусть…

Душа просит обыкновенной "Выборовой". "Шнапсы" и "бимберы" поперек горла стоят… Бедная и клятая Польша, в которой прошла молодость, остается недосягаемо прекрасной картинкой. Раскрашенной и фальшивой как ярмарочная фотография. Всё о чем тогда мечталось или не сбылось, или извратилось.

Да, теперь он офицер не польской, а национальной Беларуской Армии. Только армии подпольной и гонимой, армии, которая мечтает не о защите Радзимы. Она ждет большой мировой войны, чтобы при помощи чужих войск создать свою "Дзяржаву"…"

… — Этот выблядак допек уже до печенок. Мы когда его выбирали, что думали? Молодой, из порядочной семьи. При немцах работал в имении помощником счетовода. Власть в "сотрудничестве с оккупантами" его не обвинит. Грамотный, бумаги ведает. Будет веску защищать от городских властей. А что получилось?

— Кому ты врешь? Не о защите вески вы думали, когда его выбирали! — Внутреннее недовольство лесного командира прорвало сарказмом и цинизмом. — Собрались вы тогда на хуторе Язепа всемером и рассудили: молодой, холостой. Из родни только мать. Если бандиты местную советскую власть за кадык возьмут и к стенке поставят — никого не осиротит! Ещё и очередность составили! Сказать кто там у вас следующий "из порядочной семьи никого не осиротит"?

За столом повисло смущенная тишина нарушенная хохотом лесных повстанцев.

Для разрядки неловкой ситуации хозяин поднял граненую стопку и предложил:

— За независимую Беларусь! Смерть кровавому палачу Сталину!

И вновь нескончаемые крестьянские разговоры:

— Зачем хлеб возим на пункт? Там же зерно кучами лежит! Пьяные приемщики так и норовят при взвешивании обмануть. Только зачем? Не понять. Никто не сортирует, не сушит. Так и лежат бурты под открытым небом. А если дождь? Зерно же или сгниет, или сгорит.

— Ну ты и умник! Уже возит ён! Как нормальные люди делают? Новый обмолот сразу на муку. Муку в продажу на рынок или кирмаш. Цены сейчас подходящие.

— Так фининспектор, каб ён сдох, цепляется точно течная сука до кобеля.

— Надо в Польшу уезжать. Говорят, крестьяне у них живут не то что у нас.

— Или в Америку на заработки! Гы-гы-гы! — подначивает боец из леса.

— А что и в Америку можно! Вон Петро Макарчык из Кучков до войны каждый год на заработки по осени туда ездил.

— Посадили?

— Петро? Да ты что! У него американский паспорт. Сталин Америку боится. Не тронут! Макарчык небось опять в поездку собирается.

— Вот бы всем так. Посадил, убрал и на заработки за океан… Рабочим платят, небось, не как на советском заводе.

— Эт-т точно. Мужики говорят у Макарчыка двадцать пять гектаров. Одной пашни восемнадцать.

— Да-а-а. Это не мои шесть. Обзавидуешься.

Левон вновь не выдержал.

— Чего несете? Давно отобрали у "американца" землю. "Наживается иностранец на советской земле".И постройки в райцентр перенесли. Сам Макарчык до семьи в Чикаго уехал.

— Интересно — это кто же такое придумал: наживаться на наших суглинках…

Помолчали. Сменились часовые. Снова выпили.

— А вот скажи командир: правда или нет, но люди говорят, будто Англия и Америка приказали Сталину хлеб с беларусов не брать?

— Да точно. Скажи. Я на кирмаше тоже слышал: польские начальники скоро приедут и проверят, чи правильно нам, беларусам начисляют хлебопоставки.

Валович в изумлении слушал, до чего додумались политики сельского разлива.

— "Вот это у народа фантазия! Кто ж до такого додумался? А отвечать-то что…? Правду? Типа:

вы, мужики, первый год на свете живете? кто для Сталина поляки? кто такие для него Америка и Англия?

Нельзя! Мы в пропаганде упор делаем на новую войну. СССР и западные страны должны начать воевать. И только тогда наши усилия, наша партизанская деятельность позволят создать независимую Беларусь. Говорить о слабости Запада не в интересах Сопротивления…".

— Савось, ты что нас вызвал о политике поговорить и пьянку устроить? — Валович решил уклониться от щекотливой темы.

— Что вы, паважаны пан, что вы! Як можна занятых людей беспокоить по пустякам?

— Давай тогда говори о своих "непустяках".

Крестьяне переглянулись, выбирая кому начинать.

— Такое вот тут у нас дело. — Савось, самый нетерпеливый и взрывной. — Солтыса надо бы поменять!

— Меняйте. Мы здесь каким боком?

— Так ён усё робиць як начальства скажа. Таму яно яго не дасць замяниць. И зараз надзея тольки на вас!

— Вот это дела. Выбирали значит они, а убирать должны мы? Шаноуныя спадары, вы ня ахренели часом?

Здесь несколько дней назад милицию бандеровцы постреляли. Теперь предсельсовета грохнем. Да на следующий день в лесу под каждым кустом часовой-энкавэдэшник стоять будет! Думать иногда не пробовали?

— Да думали мы, много думали! Это же какой грех на душу брать! Но что-то делать надо! В "кулаки" грозит половину вёски записать. То что пьянствует с финиспекторами — Бог ему судья. А когда напьются они же к бабам приставать начинают. Вдовам прятаться приходится, за девок парни уже дважды дрались. Ну это ещё ничего. Он в район бумагу подготовил, где урожайность прописана как на лучших участках у всех, кто к нему с подношением не пришел! Умные люди в других местах напишут на сто-двести килограмм меньше, им почет и уважение, а этому денег давай! Где их брать-то? За корову-лошадь плати, за сад плати. Э-эх жизнь…

— Эта курвиска бабку Савотеиху в кулаки записал. А ей под семьдесят. Вместе с фининспектором последнюю корову вывели со двора…

— А за землю, вы за землю пану командиру скажите!!! — опять Савосю не терпиться.

— И с землёй же тоже бяда! Он из малоземельных и наймитов-батраков с имения пана Солошевича создал комиссию. Привез бумагу, где прописано, что в хозяйстве не должно быть больше пятнадцати гектаров. У нас сроду не было таких больших хозяйств. Так он в районе предложил уменьшить предельную норму до двенадцати гектаров и у пятерых хозяйств отрезать наделы! Из панской земли нарезали малоземельным — это хорошо. Но почему остальную землю в госфонд отбирают? Сучонок плешивый полслова в нашу защиту сказать не хочет!

И хозяин опрокинул в рот стопку. Скривился от резкого вкуса "бимбера" и зло захрустел соленым огурцом.

— Тут ещё какая тонкость, пан командир. Этот гнус подготовил список, где записал кто из весчан в "самообороне" участвует. Пока бой опошний шел его видно не было. Недзе ховался. А теперь в "органы" хочет людей сдать. — Барткевич мужик серьёзный. Пошел с последнего, самого сильного козыря.

"Кур..! Только этого не хватало! Ситуация осложняется. Гаденыш мне сорвет работу всех последних месяцев. Придется что-то делать". Но показывать свою озабоченность селянам не стоило, и потому Валович с иронией поинтересовался:

— Что так уж и всех переписал? Откуда он узнал про людей? У вас же милиция в вёске есть. Чего туда не обратился?

— Ну не всех конечно. Записал тех кто ему в рот не смотрит. Парней набивших морду им с фининспектором.

Но только некоторых угадал точно.

— Ну ваш "интерес" я понял. А вот мне на что данный головняк пока не пойму. — Соглашаться сразу нельзя. Его должны "уговорить", хотя решение уже было принято.

— А мы вам танк дадим! — Савось в очередной раз выскочил поперед всех.

— Какой танк? На хрена он мне нужен? — От изумления Лявон аж расплескал поднятую было стопку.

— Немецкий. Целый и со снарядами. У него горючка кончилась — вот немцы его и кинули. Савось корову в лесу прятал и увидел. Немцы вокруг побегали-побегали, да видно ничего сделать не могли. Так и стоял, пока мы его не отогнали в сторонку и не спрятали. А "зачем" — так ты с Советами воюешь. Тебе такая "оружия" пригодится!

Валович в обалдении мог только хлопать глазами. Ничего себе!

А с другой стороны? Весчане народ практичный. Привыкли из всего извлекать пользу. Ничего и никогда не выкидывают. Сегодня у них двойная прибыль И бесхозный танк пристроят в качестве оплаты и от "выблядка" чужими руками избавятся.

* * *

Холодные мокрые ветки наотмашь хлещут по лицу, брезентовым плащам. Небольшой дождь и ветер. Осенний лес. Размокшая тропа, по которой, чавкая сапогами, шагают трое. Идут без разговоров с оглядкой и остановками. У двоих автоматы на длинном ремне, готовые в любую секунду сорваться ливнем пуль. На рукаве "бело-красно-белая" повязка Беларуской Освободительной Армии. Солдаты необъявленной войны.

… — Уважаемые, а зачем вы вообще его прятали?

— Так это… ну пригодился же. На нем же и пахать как на тракторе можно.

— Да? Пробовали? И что получилось?

— Тут видишь такое дело…, — Маркиан замялся. — Не заводится он чего-то…

— О! А у меня значит, заведется… И почему именно у меня танк заработает?

Ответ убил Валовича своей простотой:

— Так у тебя же немец есть…

Танк приютился в маленькой ложбинки на краю зарослей ежевики. До проселка на райцентр отсюда было метров двести. Его обложили жердями и сверху сметали стожок. Колея от гусениц была старательно преображена тележную. Сено было свежее, этого года. Случайный взгляд удивится крестьянской предприимчивости даже из небольших лесных полянок извлекающих выгоду и скользнет дальше по кромке смешанного леса в поисках более броской детали.

Самым примечательным в танке были заклепки. Они соединяли металлическую конструкцию вместо сварки.

Вилли Штойер, сопровождавший командира, как наиболее технически грамотный боец, увидев данное "сокровище" весчан презрительно скривившись сплюнул:

— Шайз. Дерьмо. Чешский легкий. Скорее всего гнил где-нибудь в качестве учебного. Камрады-панцеры его ненавидели. При попадании от заклепок был эффект шрапнели. Не убьет, так ранит.

И потеряв интерес, начал обход-осмотр окрестностей в соответствии с требованиями полевого устава вермахта.

А Левон полез в башню, с интересом рассматривая устройство техники, которую видел только извне.

Для Вилли это может и было "дерьмо-шайзе", а для него горькая памятка о героическом сентябре тридцать девятого…

Довоенная Польша.

Шляхетный гонор польской элиты. Взрывная гордость наследников бунтарей Костюшко и Домбровского. Показное смирение ревностных католиков, пытающихся от духовной власти прийти к власти реальной. Усиливается польский национализм. В ответ стремительно растут организации украинцев, белорусов, немцев, евреев. Традиционная кастовость польского общества трещит по швам, на фоне многовековой нищеты и полной покорности судьбе крестьян. Надежды на Великую Польшу от моря до моря сталкиваются с неграмотностью и технической отсталостью. Кружащие голову победы над Красной Армией смешиваются с пренебрежением "великих держав". Многим тогда казалось ещё немного, ещё чуть-чуть и древняя Ржеч Посполита возродится во всем своем величии: займет достойное её место на международной арене.

Старшеклассники Западной Беларуси зачитывались книгами Якуба Колоса, Янки Купалы, Змитрока Бядули, Максима Танка. Они читали, спорили, мечтали о самостоятельной и независимой Беларуси неподвластной игу жадных соседей: России и Польши. Организации взрослых готовились к вооруженной борьбе. Для победы нужны были подготовленные солдаты и офицеры. Знания, навыки и умения могла дать только реальная служба. Валовичу рекомендовали поступить в школу кавалерийских унтер-офицеров. Краса и гордость довоенного Войска Польского — уланы. Офицеры считали себя духовными наследниками знаменитых "гусар".

"Жизнь — копейка, голова — ничто"; "Двум смертям не бывать, а одной — не миновать" — жизненный принцип офицера.

"Свищет пуля — не моргни. Если в деле — руби смело. Коль в атаку повели, ты коня не задержи. Богу душу поручи. Коль нужда, так уж умри!.." — заповеди рядовых улан.

"Настоящий гусар никогда не доживает до тридцати пяти лет". Слова Мюрата, одного из лучших маршалов Наполеона, были жизненным кредо для многих горячих голов.

Наивные мечты стать со временем офицером развеялись в первые же дни службы. "Унтер может иметь награды, заслуги, почет, но он никогда не станет офицером. Ибо "быдло" есть "быдло" и им останется навсегда".

Большую войну ждали с нетерпением. К ней готовились. Любой читающий газеты, слушающий радио поляк знал: через две недели польские кавалеристы будут в Берлине. Тачанки улан сметут свинцовым ливнем немецкую пехоту. Славные соколы Пилсудского, отчаянные и дерзкие, стальной метлой очистят небо от немецких стервятников…

… Через три дня после начала войны Главком маршал Рыдз-Смиглы бросил Варшаву.

… Через две недели немецкие войска достигли столицы Польши.

… Через тридцать два дня прекратили огонь последние очаги сопротивления.

Героические наследники гусар — самые боеспособные польские части — уланы не опорочили славы предков: шесть раз с пиками и шашками бросались в последней яростной атаке на немецкие танки…

… Это для Вилли такой танк — "дерьмо". Полк, где служил Валович под Слонимом, "панцеры" раскатали за сутки.

* * *

Дороги России… Беларуси, Украины… Да какая разница в географических названиях? Второй послевоенный год. Не хватает всего и везде. Ах да, полно гуталина и чернил. И всем не до дорог.

Две глубоких колеи вырытых вначале буксующими машинами, потом чуть не буксующими танками. Выровненных тысячами и миллионами солдатских сапог месящих глину ли, суглинок и песок с одинаковым.

"Твою мать, когда же привал?". И снова тихий тележный скрип, лошадка неспешно тянущая привычный селянский скарб: сено, мешки зерна, картошка, снопы льна…

К месту группа вышла часа за полтора до планируемого. Здесь, между двенадцатым и одиннадцатым километрами, дорога плавно уходила вправо. За кюветом вырытым пленными и отбывающими трудовую повинность крестьянами, росли невысокие кусты и молодые деревца.

Перед поворотом колею покрывала лужа неизвестной глубины. До уходящей на заброшенную смолокурню широкой тропы метров двести. Хорошее место для планируемой засады…

…"Засада — заблаговременное и тщательно замаскированное расположение воинского подразделения на наиболее вероятных путях движения противника в целях его разгрома внезапным ударом, захвата пленных и уничтожения боевой техники" — в унтер-офицерской школе учили на совесть. Десяток лет прошел, а смотри-ка до сих пор помнится".

"И это "засада"? Курвячий род, до чего ты лейтенант докатился… Вшестером на одну сельскую гниду…".

— Игнатович с Барским в лес. Притащите какую-нибудь валежину. Положите у обочины. Потом кинете поперек дороги. Нам только лошадь остановить. Не рубите ничего! Без шума обойдемся.

— Штойер! Пятьдесят метров назад. Страхуешь.

— Дудар и Злобыч на ту сторону.

— Никому не стрелять! И помните: крыса загнанная в угол опасней волка. Этот урод вооружен. Со страха может начать стрелять. Смотрите чтобы кого-нибудь случайно не ранил!

… Страх. Липкий всепоглощающий. Кажется всё нормально и вдруг пронизывающая от макушки до пяток волна. Сердце стучит как бешеное. Лицо горит жаром. Рука, держащая пистолет становится мокрой, и её приходится вытирать об штаны. И снова неторопливая поступь казенной лошади. Тишина и мысли. Мысли о подстерегающих его бандитах.

Он ехал один. Верный собутыльник Олесь собирался составить компанию, да после вчерашнего не отошел. Похмелье штука такая, иной раз до обеда не встать. А в райкоме сегодня "актив". Не отложить, не отказаться.

Он ехал один. Жалкий и испуганный. Каждую секунду ждал: из-за куста, стоящего вплотную к дороге поднимаются люди с оружием… Каждый следующий миг переводил дух: никого…

Пустынная дорога. Одинокий и беззащитный. Хотя чего это "беззащитный". У него есть пистолет. Исправный, смазанный. Климек из него дважды стрелял в полено. Рука крепче сжимает оружие. Эх, практики в стрельбе маловато! Каждый патрон считан и пересчитан. В райкоме сегодня обещали дать целую пачку! Семьдесят две штуки! Тогда попрактикуется от души! Постреляет вдоволь!

И не надо будет унижаться перед этой высокомерной тварью — Адамовичем. Сволочь! Высокомерная мнящая о себе невесть что сволочь! Приехал черте откуда. В местных делах ни уха ни рыла не понимает, а мнит о себе. Как же "начальник милиции"! Г… он, а не "начальник"! Едут, едут! Их убивают, а они снова прутся. Он облизал пересохшие губы. Покосился на обложенную сеном бутылку самогона и вздохнул. Нельзя. Секретарь будет руку пожимать, вдруг учует? Начнет попрекать. Уже были случаи. Потом. На обратном пути.

С Адамовичем посчитается уже сегодня. В райкоме не знают ещё о "жидких деньгах", которыми налево и направо раскидывается этот мерзавец! Всем, всем уже "презентовал" спирт "старший лейтенант". Даже с мужиками и бабами работающими на стройке рассчитывается "чистым". Кое-кто уже в город съездил на "барахолку". Какие вещи провезли! В Б. берут ой как охотно. Лучше денег!

Ему же, председателю сельсовета — шиш! Как будто его не существует! Пусть-ка теперь райком разберется откуда спиртик и как оплачены дефицитные стройматериалы. Посадят! Должны по крайней мере. Не приветствуют "Советы" предпринимательство. Вот до войны в Польше… И снова глубокий грустный вздох.

Потер красные, после долгой ночной писанины, глаза. Бумаги должны быть красиво и ровно написаны. На это секретарь особо обращал внимание. Для этого им, сельскому активу, выдали по тощей пачке белых листов. Предупредили: сначала на негодной бумаге подготовить черновик, а потом уже перебелить.

Список кулаков. Список недоимщиков. И его гордость "Список участников самообороны". Ну и что, что не всех он точно знает? Поквитаться за кое-какие обиды пойдет! Прежде всего с главный врагом — милицейским "старшим лейтенантом". Сколько презрения было в небрежно брошенном: "Идиот!", — в ответ на просьбу охраны при поездке в райком.

Мысли о мести, о том как он будет смотреть на арест афериста Адамовича — отогнали страх. Климек взбодрился. Приподнявшись стеганул лошадь.

Полдороги. Уже полдороги проехал. Самые опасные! Заросли кустов стали реже. Сосняк отступил вдаль. При немцах повырубили метров на пятьдесят — остерегались партизан.

— Но! Тварь ленивая!

Видать отвлекшись на коня он и пропустил момент, когда на повороте возникла фигура человека с оружием.

Сельсоветчик обмер. Так и застыл изваянием в полуприседе: кнут в правой руке поднят над головой, в левой вожжи. Ступор продолжался пока Климек не плюхнулся обратно на доску-сиденье от толчка. Лошадь остановилась перед лесиной перегородившей дорогу.

Рука суетливо шарила в поисках пистолета, взгляд приковал человек в форме с автоматом на груди.

"И тут "старший лейтенант"! Матка боска! Ну что надо им именно от меня? Матерь Божья, чем я провинился перед тобой!".

Председатель осел кулем, когда сквозь страх пробилась: "Старший лейтенант! На груди ордена! Советский офицер!"

Климек соскочил с телеги. Как всегда перед важными людьми сгорбился, делаясь меньше. И комкая в руках польское кепи, зачастил:

— Товарищ старший лейтенант, как же вы меня напугали! Я председатель сельского совета Л. Еду в райком по вызову. Я уж думал бандиты. Вы же понимаете — нас сельский актив они "тер-ро-ри-зи-зи-ру-ют" — последнее слово он произнес по слогам. Оно было новое, недавно начавшее мелькать в газетах. Такое с непривычки сразу и не произнесешь!

Звуки раздавшиеся за спиной заставили сельсоветчика оглянуться. Там стояли и улыбались… бандиты.

Накатилась слабость. Мышцы расслабились, ноги подогнулись, окружающее закружилось всё быстрее — он отключился.

— Э! Э! Э! Придурок, не умирай! Твою мать! Да он обделался!

— Ха-ха!

— Хгэ-хгэ-гэ!

Лесовиков разобрал смех. Зажав носы, они дурачились, сгибались от смеха, тыкали пальцем и снова заходились хохотом. Даже невозмутимый "пан лейтенант" улыбался, гладя морду лошади.

"Активиста" закинули в телегу. Отряд, выслав пару головного дозора, направился в сторону смолокурни.

Когда Климек очнулся — его везли. Не связанного и не избитого. Это будет позже, понял он. Будут издеваться, пытать — потом зверски убьют. Перед глазами стояли истерзанные тела милиционеров. Он без звука, боясь раньше времени привлечь внимание заплакал. Слёзы текли по щекам, капали на худую шею. В голове возникло:

Ojcze nasz, ktorys jest w Niebie, swiec sie imie Twoje, przyjdz KrolestwoTwoje, badz wola Twoja, jako w…

Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое…

С первыми словами молитвы Климек ощутил и увидел всю свою жизнь, Целиком. Через все хрустально-прозрачные картины проходил черный стержень. И этим стержнем был страх. С первых дней детства. Сколько помнил себя Климек — он боялся. Страшился родителей. Мать, отец — давали хорошую трепку за каждую оплошность, каждый промах. Робел от своей неуклюжести, неумения драться так, как сверстники, проигрыша в детских играх. Потом был трепет перед учителем, старшими учениками, перед ксендзом… Во взрослой жизни он трясся от страха перед начальниками и хозяевами. Привык горбиться и кланяться. И вот последний страх. Смертельный. По-детски спрятавшись от мира закрытыми глазами, он повторял раз за разом:

Ojcze nasz, ktorys jest w Niebie, swiec sie imie Twoje, przyjdz KrolestwoTwoje, badz wola Twoja, jako w…

Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое…

Остановившаяся лошадь, продолжала флегматично хлестать себя хвостом. А телегу окружили лесовики.

"Председателя", теперь уже "бывшего председателя сельского совета", ткнули под ребра стволом и оберегая чуткую тишину соснового бора не повышая голоса спросили:

— Бумаги. Печать.

Потом был хлесткий, до разбитых в кровь шепчущих молитву губ удар. И полный ненависти второй тихий голос:

— Чё молчишь, падаль. Пан лейтенант ждать не любит.

Не стыдясь мокрых глаз, Климек присел. Порывшись, достал из под сена потертый старый портфель.

Командир лесовиков смотрел на испуганного забитого крестьянина без жалости и ненависти. Таких он видел не раз. В немецком лагере для военнопленных. В антипартизанском эскадроне под Гродно. В отрядах "Черной кошки". Это были "холопы". Существа всю жизнь подневольные, всю жизнь живущие чьей-то, но не своей волей и мыслью.

Смотрел и думал:

"Убить? Ну как же это не ко времени! Осень. Уже очень скоро начнутся утренние заморозки, выбеливающие землю. Следы. Их уже никак не скроешь. Нужно уходить на зимовку, а тут будет куча военных и полицейских, роющих носом землю в наших поисках… Не вовремя, как же это не вовремя".

Идея пришла внезапно. Обсудили её с Вилли. Тот выслушал, подумал. Буркнул:

— Зер гут.

И ушёл готовить маленький костерок для еды. Он никогда не отличался разговорчивостью — этот настоящий немецкий камерад. Обер-ефрейтор, прошедший все фронты, но застрявший здесь — в армии "Черной кошки". У него не было иного выбора. Так получилось, что последней воинской специальностью Штойера были огнеметы. "Факельщики" жгли всё и всех. В Советской Армии действовало негласное правило: "таких" в плен не брать. Больше огнеметчиков, ненавидели только "власовцев". Обычный парень. Дисциплинированный умелый солдат. Для него главное в службе: "бефель ист бефель" — "приказ есть приказ". Добросовестному солдату жгущему людей, дома, танки, даже в голову не приходила мысль о преступности этих действий. Кто же знал, что его так подставят — эти козлы-начальники. М-да.

"Хватит? Не сдохнет эта сволочь? Да вроде физически крепкий, на голодающего не похож. А все равно! Других вариантов нет".

Когда Климек понял, что от него хотят, принялся с отчаянием обреченного отбиваться. Этим очень насмешил Валовича.

Противиться Барскому, бывшему бойцу Красной Армии, потом солдату "Краевой самообороны" сходившемуся не раз в рукопашной с партизанами?

Отпихиваться от Злобыча бывшего уголовника, а затем надзирателя Минской уголовной тюрьмы?

Скрутили, морщась от вони, разжали зубы и влили в рот…

Большущая бутыль самогона. Прозрачного и вонючего. Фляжка спирта. Хорошего, из немецких запасов.

"Клиент" попытался несколько раз встать. Его несильным пинком переворачивали обратно на спину и от души веселились, наблюдая за "навозным жуком на спине". Неразборчивый мат вскоре перешел в похрапывание. "Активист" Советской власти свернулся на мокрой земле калачиком и заснул.

Если бы Лявон изучал российскую историю, то вспомнил бы о Петре Великом и правилах "Ассамблей".

Российский самодержец пристально следил за соблюдением порядка на них. Нарушителей установленных правил, независимо от пола и возраста, Петр заставлял в виде наказания выпивать одним махом "Кубок большого орла" — изрядных размеров винную чашу на подставке в виде двуглавого символа империи. Целая бутыль вмещалась в ее широкие края, — и выпивший, тут же пьянел до такой степени, что не мог оставаться на ногах.

Пообедав, Валович лично отстрелял обе обоймы из "ТТ" по телеге. Одной пулей повредил край дышла: типа пьяный расстрелял всё по вверенному транспортному средству. Мог и лошадь убить. И это при крайней нехватке тягловой силы!

Остатками самогона залили бумаги до нечитабельного состояния. "Печать сельского совета" пополнила оставленный немцами запас документов.

Грязного и дурно пахнущего активиста закинули в телегу. Пистолет сунули в карман.

Барский и Игнатович сопроводили "транспорт" почти до вёски. Лошадь животное умное. К дому придет сама.

Возвращаться они должны были отдельно. Через "почтовые ящики" на железной дороге.

Уже подходя к убежищу, Лявон вспомнил русскую пословицу:

"И волки сыты и овцы целы".

"Твою мать, да вставай же ты, с-сука, на место…!". Ударил молотком не в полную силу. Ещё раз. Ещё. Наконец доска встала в распор. Задолбала меня эта амбразура. Задолбали инструменты.

"Мало придумать "что", так приходится думать и "как". Ни пассатижей, ни дрели, ни саморезов. "Как в дедовские времена". А я живу в эти долбанные "дедовские времена".

Раздражение перло из меня как тесто из тазика.

"Придумали строить опорный пункт силами пяти человек.

— Пусть все черновые работы выполняют рабочие, а вы самые важные и секретные. Народ не слепой и не глухой. Все будут знать, что где-то там что-то строится. А вот существенные для штурма детали: количество и направление амбразур, есть ли непростреливаемые и непросматриваемые зоны между укрепленными точками и прочее видно уже только в упор. — Объяснял нам инженер-строитель, подготовивший проект. — Сам процесс постройки разбивается на четырнадцать строительных циклов. Последним будет уборка территории и маскировка".

До вожделенной "уборки-маскировки" ещё как от Москвы до Берлина. Хрен ли инженеру: походил, потыкал палочкой, почертил на бумаге. Вечером с ребятами нажрался дармовым спиртом и укатил. А кто будет всё это реализовывать? "Если что обращайтесь!". Добрая душа! Ни телефона, ни интернета. Каждый раз двадцать пять км в одну сторону?! Достало меня всё это до печенок!

"Гвоздь, молоток, клещи, коловорот и… прекрасный набор гаечных ключей. Местный жучара Савось где-то спер танковый ремкомплект. За скромные "поллитра" отдал с "от сердца отрываю". Лучше бы танк подогнал литров за десять. Закопали бы по башню и не выделывались с амбразурами…!"

"Твою мать!". Пытаясь забить гвоздь под острым углом, чуть не врезал по пальцу.

"Всё перерыв. В таком настроении травмироваться не фиг делать". И я полез из будущего дзота на поверхность. Как оказалось вовремя.

— Командир! Там председателя сельсовета привезли! — Азамат, дежуривший по ОП уже бежал через двор.

Настроение испортилось окончательно. Если мерзавца подстерегли лесовики — крупный втык обеспечен.

Каким бы плохим человеком он не был, но авторитет власти должен быть незыблем.

Сельсовет — большой квадратный дом, постройки польских времен. С оштукатуренными и давно небелеными стенами, располагался в центре вески. Толпа здесь собралась приличная. Как же: бесплатная развлекуха. Кому горе-беда, а им — забава. Не хватало уродов с мобильниками — "срочно выложить в интернете".

С нами все "здоровались". Деревенский обычай всегда приветствовать даже незнакомых — одинаков и в России, и в Беларуси.

От телеги, где лежал председатель, шла такая вонь! Самогон, перегар, навоз — меня аж передернуло.

"Местная власть" лежала свернувшись и… храпела!

— Тю! Так він же п’яний до усрачки! — Нечипорук не деликатничал. А я, приподняв фуражку за козырек, почесал макушку.

"Вот это СИТУАЦИЯ! Парень со страху перепил и уснул. И что теперь делать? Подрыв авторитета власти налицо, только милиция здесь причем?"

— Командир, дивись а по ньому хтось стріляв! — Сема обошел вокруг возка и коня, флегматично кормившегося травой с обочины.

— Семен! А вы случаем не знаете фамилию этого "хтось". Я с вас удивляюсь. Такой умный мужчина, в чинах и не знает то, что знает весь "Привоз"!

— У него родня есть? — я обращался к ближайшей кучке перешептывающихся весчан.

— Ёсць. Маці цяпер з поля бяжыць ўжо, — сообщили мне несколько голосов сразу.

— Семен, сдается мне, что данная транспортная единица есть важное вещественное доказательство. А потому ему место в "кладовой вещдоков".

Ничипорук заулыбался так, будто мне удалось что-то "прихватизировать". Хотя… Есть определенный напряг с жалобами возчиков на тему: "овес нонче дорог". Пара-тройка дней, максимум неделя нас не спасут, но кой-какая экономия будет.

Брезгуя касаться пьяного "сельского активиста", Семен взмахом руки подозвал пару хлопцев и они переложили тушку с телеги на травку у заборчика.

— Семен, ви только посмотрите, как уважают люди "представителя власти". Они здраво рассудили, что в его состоянии немножко грязней не страшно, но насколько мягче голове! — Хлопцы перемещая "пана председателя", исхитрились использовать в качестве "подушки" почти свежую коровью лепешку. Теперь они с приятелями о чем-то весело перешептывались.

На всякий случай я обыскал лежащего. В кармане нашелся потертый "ТТ". Нечипорук понюхав ствол и повторно проверив обойму подтвердил моё мнение:

— Очень похоже стреляли из него.

Дело получалось гнусное. При осмотре телеги нашелся портфель, с кипой мокрых, воняющих сивухой бумаг. Здесь же валялась почти пустая бутыль из под самогона.

Анекдотический случай превращался в серьезное происшествие. Расстрелянная из личного оружия телега. Один из выстрелов пришелся по дышлу. Как ещё лошадь не пострадала!

Опросить виновника можно будет утром. Да и так понятно что он будет говорить: "пьяный был, ничего не помню".

А мне предстояло хорошо подумать над своими действиями. Пока же вместе с Сёмой мы пошли в плановый обход.

Вечером, закрывшись в кабинете, мы с моим "политическим советником" Геней Шацем обсудили ситуацию. Старшина почти весь день провел в лесу. Исполняя приказ майора Плаксина, ему пришлось нарезать круги вокруг вески в поисках неизвестно кого и непонятно чего. Да ещё и с риском нарваться на засаду лесовиков. Он расслабившись полулежал на старом диване, а я ходил по комнате:

— Понимаешь, Геня, здесь два варианта. Мы можем прикрыть "плешивого". Он нам будет обязан и соответственно хочет или не хочет, но обязан будет делать то, что мы ему скажем. Думаю, пара "доносов" у него уже готова. Здесь положительно, то что у нас остается чистой совесть.

Второй "вариант" — раскручиваем "дело" и отдаем "председателя" под суд. Человек получает срок. Морально мне лично претит, но мы честны с законом. Здесь возникает вопрос: кого изберут вместо? Хотя у меня есть одна идея. Как ты думаешь, сможем мы протолкнуть в председатели Лучонка?

 

Глава 16

Пепел несбывшихся надежд. Маленький человек на большой войне.

Домик на самой окраине…

Пройдут годы, десятилетия. Город разрастется. Вырастут большие каменные дома. Проложат широкие просторные улицы с асфальтом и липами-тополями. Чистенькие тротуары заполнят прохожие. По мостовым беспрерывным потоком понесутся новенькие и не очень автомобили. Свет витрин и фонарей на бетонных столбах осветит ночную темноту.

Но, если уйти влево на один двор увидите обычную сельскую улочку. Частные дома, огороженные где сеткой — рабицей, где ровным крашенным в неяркий цвет штакетником. Узенькая проезжая часть на ширину одной машины. Битый асфальт. Тишина. Чистенькие обочины, аккуратные открытые дворики. Даже местные собаки, кажется, гавкают вполголоса. Мощные кирпичные плечи младших братьев-кварталов крепостной стеной отрезают кусочек старой застройки от городских шумов и стремительных изменений двадцатого века. На такой или подобной улочке жила знакомая девушка-проводник поезда и прапорщик из техслужбы части. Для Западной Беларуси они не уникальны эти осколки старых времен. Без труда их можно отыскать в любом городе или поселке. Спокойная безмятежность бытия, нарушенная когда-то, долгими годами хранится в памяти жителей. Вот в этом домике в далеком теперь сорок шестом…

— Только, слышь, "Могутный" — я первый. Мне уж больно нравится, когда она вся такая сжавшаяся, смущенная — плачет. Подол вверх тянет ме-е-едленно, словно надеясь — вдруг в последний момент передумают, пожалеют. А потом…

Канецкий сжал зубы и, насколько мог, отодвинулся от Злобыча, чтобы не слушать сальный сладострастный голос, этого выродка. Командир одного не отпустил, дал в напарники бывшего уголовника, а потом и надзирателя Минской тюрьмы.

— Больше всего мне нравилось, когда перед расстрелом намекнешь, не пообещаешь, не, только намекнешь, что можно помочь. И вот она старается, делай с ней что хочешь…

— Заби зяпу и подбери слюни! Ты куда идешь не забыл? Там не одна безоружная еврейка. Тот милиционер тоже стрелять умеет.

Злобычь наконец замолк и поправив винтовку на плече ускорил шаг.

А его напарник смог без помех погрузится в свои невеселые чувства-воспоминания…

В последние годы его чаще звали не по имени — Юрась, а по детскому прозвищу "Могутный".

Ему было лет восемь, когда в лесах около деревни проходили маневры улан. Пацанва куда только не лезла, чтобы посмотреть, как кавалеристы "воюют". А насмотревшись, все решили, что когда вырастут, будут такие же сильные и ловкие. Настрогали себе сабель и винтовок — в войну играть. В какой-то день Юрася набили хлопцы. Он был не то чтобы мелкий, скорее некрупный, с большими чуть на выкате глазами, привыкший нянькать младших сестренок в заводилах не числился, крепкими драчливыми друзьями не обзавелся, а потому в детских ссорах ему порой доставалось от более сильных или дружных сверстников.

Обиженный хлопец тогда ушел в лес, где набрел на густые заросли папоротника. Деревянная сабля рубила не хуже косы. Ах, как же сладко было представлять: вот он вырос, поступил в уланы и теперь разбирается с обидчиками, а заодно и со всеми другими врагами. Кто эти "враги" он и сам не знал, но рубил со всей искренностью детской души.

Увлекшись, мальчик не услышал подъехавших улан. С улыбкой понаблюдав лихую рубку и послушав "Вось вам! Вось вам! Вось!" кавалеристы заулыбались, послышались смешки, всхрапнули, звякнули уздечками кони и, обернувшись на звук, хлопчик замер испуганным зайчонком.

Летний пронизанный лучиками солнца лес, шелестящая под теплым ветром листва, запах травяного сока. Затененная низинка, где замер в испуге щупленький хлопчик в белой испачканной невесть чем льняной рубашонке и драных штанах с деревянной покрытой зелеными потеками саблей. Эта живописная картинка: вызвала улыбки на загрубевших лицах усталых кавалеристов.

Старший среди них похвалил "рубаку":

— Могутный хлопец! Вон, якую гару ворагав зьнишчыв! Падрасце нам на змену прыйдзе!

Улыбки стали шире, смех громче. Раздалась команда и лес услышал знаменитые уланские "журавейки".

Грязные до черноты и ороговевшие до полной нечувствительности босые ноги стремительно несли домой обладателя мальчишечьего богатства: четырех гильз, двух пуговиц с орлами и уланской кокарды.

А в недалекой вёске его ждало ещё одно приобретение: прозвище "могутный хлопец". Дзявчынки, собиравшие неподалеку ягоды, стали невольными свидетелями встречи и раззвонили о ней всем, имевшим желание слушать…

— Халера! — зашипел поскользнувшийся Злобыч, отвлекая Юрася от воспоминаний.

— Тихо ты, мехам ляснуты, побудишь всю вулицу!

— Да и што? Нихто носа не высуне. Побоятся. Немцы парадок навели!

Маленький домик в середине окраинной улочке — цель их прихода в город был темен. Они зашли привычным ходом со стороны пустого огорода, по тропке, выбитой по самому краешку участка.

И хотя задерживаться они не собирались, но, не доходя до дома метров двадцати, остановились. Скорее всего, их не ждали. Но лезть без разведки? Война научила внимательности и подозрительности.

Перед домом разделились и разошлись по сторонам: понаблюдать, оценить обстановку. "Могутный" скинул брезентовый дождевик и, перед тем как залечь, постелил его на влажную землю. Ствол винтовки — немецкого "Маузера", положил на упор — нижнюю слегу заборчика в направлении входа. Место было привычным. Сколько раз за последний год приходилось вот так осторожничать: лежать и смотреть на свой дом? После возвращения из Франции встреча семьёй была опасным делом: НКВД выслеживало бойцов беларуского Сопротивления именно при посещении родных.

Семья, дом… Всё идет прахом… С горечью опустив уголок рта, Канецкий в очередной раз дал свободу воспоминаниям.

Когда-то давно- сколько же лет прошло? десять? двенадцать? — молоденький полешук из деревеньки среди болот, замыслил сватать юную прыгажуню Надзейку Яремич.

Да только толку от той задумки? У Яремичей свой хутор: 4 гектара земли, три коровы, пара коней, телега и прочее крестьянское имущество. Трое сынов да две дочки. Все крепкие работящие. Браты подрабатывают уже на лесосеке.

А у его бацки дом у весци, гектар своей да гектар арендной пашни. И три сестры на выданье. Всё что удается заработать на поденной работе в поместье — откладывают на приданное. Незавидный Юрась жених. Ох, незавидный! Да ещё и кличка эта дурацкая!

Голь на выдумки хитра. Надумал хлопец, податься на службу в уланы.

"А что — рассуждал полешук — я старательный, коней с детства обихаживать привык, выслужусь в "унтера". Жалованье, обмундирование, еда всё казенный кошт — не жизнь, сказка. Буду снимать квартиру — вот тогда дядька Станислав уже точно отдаст за мяне Надзейку. Никудой ему не деться. А пока — потерпим…".

На губах бойца промелькнула ироничная улыбка. Он вздохнул от избытка мягкой грусти.

"Какой же я был наивный! На призывном пункте выпросился-таки в уланы. И что? Стать унтер-офицером — несбыточная мечта. Чтобы окончить школу подофицеров, кроме крепкого здоровья нужен польский аттестат о среднем образовании. А из Полесского Воеводства четверть призывников была вообще неграмотна".

— В обоз! Помощником кашевара! — распоряжение полкового начальника прозвучало приговором.

Так Юрась Канецкий начал службу в меновитом Двадцать третьем полку Гродненских улан в Поставах.

Легким ветерком принесло запах, скорее даже намек на табачный дым.

Юрась подобрался, прильнул к ложу винтовки, высматривая источник запаха. В сереющих сумерках начинающегося рассвета из-за угла небрежной походкой выбрел напарник, по-солдатски зажав папиросу внутрь ладони.

"Каб ты сдох от тахго дыма! Паскуда! Каб на табэ згуба прыйшла! Ашметка уголовная! Кольки разов камандзир казав нельга палиць на заданни! Тытунёвы пах выдае здалёку! Выблядак!"

Они встали у угла дома.

— Ну чего время тянуть? Давай уже! Тишина. Все по норам. Нам ещё до "хавиры" топать через полгорода.

Жарким шёпотом настаивал Злобыч. Его снедало нетерпение добраться до женского тела.

— Чего ты бздишь, если кто из соседей тебя и увидит, то уже поздно: баба твоя в пути, ищи-свищи её!

Стрелять не будем, всё сделаем ножичком, по-тихому.

Могутный стоял в нерешительности. Несмотря на немалый боевой опыт участвовать в "таких" акциях ему ещё не приходилось. Пелена обиды, вчера с головой накрывшая Юрася, сегодня стала совсем тонкой. Сквозь кисею оставшегося виделась и собственная неправота: по сути, захват чужого дома и маёмасци.

"Война всё спишет" — говорили ему. "Война всё спишет" — не раз повторял он сам в разных ситуациях.

И что списала война? Его и его семью? Надежды на счастье, если не своё, то хотя бы для детей? Что теперь делать семье? Кто их приютит? На что и как они будут жить?

Сегодня его больше мучили эти житейские вопросы. Вчера горячившая голову "месть" ушла в маленький далекий уголок памяти, как нечто обязательное для исполнения, но далеко не главное.

Но это "не главное" как-то вышло на первый план.

Задание у них было простое: месть. Убить еврейку, выгнавшую семью Юрася из дома. Чужого дома ставшего своим.

Тогда в сорок первом, ему удалось устроиться поваром в столовую облисполкома. Родня из вёски поставляла продукты. Начальники и их жены приобретали съестное ниже рыночных цен. И Конецкий стал известной личностью в маленьком кругу управленцев среднего звена.

Вопрос с жильём решился не сразу. Помогли "вечно голодные" чинуши. Ему предложили занять домик какого-то чересчурумного жида, арестованного НКВД. А вот документы Юрась смог выправить только при немцах. "Исполком" сменил вывеску на "Гебитскомиссариат". Появились новые люди, говорящие на другом языке, но также любящие картошку и сало, сметану и масло.

Вначале, казалось, немецкая власть пришла навсегда. Германцы в считанные недели уничтожили Польшу. Загнали русских и их Красную Армию почти до Москвы. Но шли недели, месяцы, годы, а конца войне не было. Потом немцы стали отступать и снова пришли русские.

Вернулась и хозяйка дома. Вначале Надзейка игнорировала требования выселиться, но вчера жыдовка пришла с милиционером. Бешеные глаза, выстрелы… Жена Юрася, прихватив самое необходимое убежала к родне за двадцать километров. О случившемся известили "лесовиков", где находился и сам Могутный. Командир отдал приказ: уничтожить "захватчиков"…

На стук в дверь и окно раздалось испуганно-неуверенное:

— Кто там!?

— Открывайте! Милиция! Проверка документов! — они прижались к стене в стороне от входа.

Юрась прислонил винтовку к стене и передернул затвор пистолета: для боя в тесноте помещений удобнее. Напарник с недоброй ухмылкой дополнил "парабеллум Р08" в правой — ножом в левой, держа его обратным хватом.

За дверью шуршало и постукивало — хозяйка, ещё непривыкшая к запору, никак не могла открыть тугую задвижку.

Почти без скрипа дверь распахнулась.

Сумерки предрассветной поры переходили в прохладную ясность очень раннего утра.

"День будет ясным" — мелькнуло не к месту в голове у Могутного.

Кутаясь в старую шаль, на них смотрела пухленькая девушка, с темными большими глазами на заспанном лице. Черные спутанные пряди выбившихся волос резко контрастируют с белизной ночной рубашки. На ногах обрезанные валенки.

"Сука! Уже как своим пользуется. Это я же их в сорок третьем привез Надзейке из Лунинца!" — острой болью резануло Юрася. И притихшая за последние часы обида, вновь наполнила сознание бывшего улана.

Злобыч рывком проскочил проем и плечом прижал дверь, направив на хозяйку оружие.

— Кто ещё есть в доме?

Удивленная, не до конца проснувшаяся девушка с изумлением смотрела на странных людей с оружием: "милиция", а одеты в смесь советского и немецкого обмундирования.

— Никого! Я одна. Документы сейчас принесу.

При этих словах лицо бывшего уголовника сразу расслабилось. Он сунул пистолет за ремень и перекинул нож в правую руку.

— А зачем нам документы? Мы и без них обойдемся!

Юрась вдруг понял, что медлить больше нельзя. И он выстрелил. Почти не целясь. Как на стрельбище под Новогрудком, где тренировали будущих бойцов дивизии СС "Вайсрутения".

Пуля попала девушке в сердце, прошла насквозь. Крови почти не было. Так, небольшое пятно на натянутой большой грудью рубашке. Ноги у убитой подогнулись, и она упала на спину.

"Ничего не успела понять и испугаться. Вон какое лицо спокойное. Убить — да. Но не надругаться — это было бы не по-человечески".

— Ты что! Ты что творишь, падла! — не боясь возможных свидетелей, ярился Злобыч.

— Тебе что чужой… жалко! Мог же и первым! Я же не возражал! — на лице у него мешалась целая гамма чувств. От неутоленной похоти до детской обиды на Могутного.

— Заткнись! Дело сделали. Уходим.

Несостоявшийся насильник покосился на свой нож и смотрящее в лицо дуло пистолета Юрася.

Вздохнул и успокаиваясь убрал нож за голенище.

— "Дело сделали"! — передразнил Могутного. — Кто ж так делает! А "контроль"! Херово тебя немцы учили!

И сплюнув на неподвижное тело, выстрелил в голову жертве.

Забрав из тайника небольшие сбережения Могутного на "черный день", убийцы в яркой прозрачности начинающегося утра шли на свою лесную базу.

Не щедр день в схроне на разнообразие. Почти как в тюрьме: серый бетон стен да прочные двухэтажные нары. Скудность обстановки скрашивает Святое распятие и висящее в специальных креплениях оружие. Стол, скамья, да "прибиральное место" в виде ведра с крышкой — "лесные" солдаты непривередливы.

"Скучен день до вечера, когда делать нечего".

Долго ли протопить печурку, да приготовить еду на пятерых? Чем себя ещё занять?

Выпивка скрашивает жизнь и убыстряет время, да разве её напасёшься?

Придумывает потому каждый себе какое-никакое занятие.

Юрась, вооружившись маленьким ножом, вырезал при скудном свете керосиновой лампы фигурку.

Погруженный в себя, он лишь краем сознания слышал привычное бурчание Злабовича, выспавшегося на год вперед и теперь ищущего собеседника:

— Слышь "Могутный", ну чё ты всё молчишь-то? Хоть бы сбрехал чаго.

Вот расскажи, как ты в кавалеристы попал?

Или вот как такое возможно: улан — не любящий коней?

Нужно ли отвечать дурню лезущему без спросу в чужую жизнь? Нет в том нужды. Молчит Юрась, а мысли бредут своим чередом, по собственной воле оживляя недалекое давнее — начало войны.

Начальные такты польского гимна крутятся в голове стройным хором крепких глоток улан родного Двадцать третьего полка. Потом по странной прихоти памяти, без всякой связи с первой возник тревожный напев: чистый прозрачный высокий звук кавалерийского горна.

Где музыка и где Юрась! Почему они рядом — именно эти две мелодии?

Мысли скачут с одного на другое, по собственной прихоти выбирая из памяти кусочки прошедшего.

— "Как и когда для меня началась война?".

"Могутный" напрягся и склонил голову, уходя глубже в тень, от мешающего света лампы. Закрыл глаза — пытаясь вернуться всеми чувствами туда в предвоенную жизнь: вновь ощутить и увидеть.

В переполненном зале кавярни Франека Маршалковски туман от табачного дыма. Со стойки патефон хором Юранда раз за разом сообщает, что "Надо бы выпить!", но собравшихся сегодня уговаривать на это "святое" для мужиков дело не надо.

События такие, что без стакана никак не разобраться: "политика", каб на яе напау панос!

Шумят хмельные лесорубы и парабки-батраки, ладные гаспадари-хозяева и вольнонаемные служащие уланского полка.

Все разговоры в этот прохладный мартовский день - объявление о мобилизации. Впервые в истории Второй Речи Посполитой призыву подлежали беларусы и украинцы.

Развешенные повсюду маленькие афиши. Огромные буквы газетных заголовков. За один день миролюбивые жители превратились в воинствующих патриотов!

Меж столиками в кавярне летают "курвиски" да "халеры". Злым словом клеймят "немцев" и "советы". Пьют за "Маршала". Не по разу тост за союзников — Францию и Англию.

Пухленький толстячок пан Владислав — один из местных "пикейных жилетов". Важничая и красуясь, вещал, не только для сидящих за его столиком, но так, чтобы слышно было всей кафейне:

— Я полностью согласен с позицией "маршала": "Мы за чужим рук не протягиваем, но своего не отдадим. Не только всей одежки, но даже пуговицы от нее"!

— Чьей пуговицы-то? Моей или его? Моя — злотый за дюжину! У него, верняк, золотая. Да как бы и не с камушком. Небось, моя халупа стоит меньше!

— Высокия пароги не на нашыя ноги!

Простенькие шутки — зато смех искренний, веселый.

Настроение в этот день у всех приподнятое.

Наконец-то свершилось то, о чем годами спорили и возмущались: разноплеменное и разноязыкое население страны уравняли в правах "защищать Родину". Указом правительства маршала Рыдз-Смиглы мобилизации подлежали, не только католики-поляки, но и православные белорусы "Кресов Всходних".

Радуются люди, смеются и веселятся. Хором скандируют:

— Silni!

— Zwarci!

— Gotowi!

"Сильны! Сплочены! Готовы!" — Юрась с приятелями радостными воплями будили спящих в ночной тишине обывателей местечка.

Мартовский слякотный вечер. Ветер громадами мрачных туч завесил луну. Крохотный "пятачок" местечковой площади освещается только парой фонарей на столбах. Сонное спокойствие улочек временами на минуту-другую нарушает собачья перебранка.

Воздух наполнен ожиданием чего-то нового, высокого, красивого-красивого. Того что невозможно выразить скудным языком слов. Весна! Свежесть глубоким вздохом наполняет грудь. Хорр-о-шо-то как! Хочется петь!!! Петь?!

— Стой! Хлопцы! Давайте споем!

От полноты чувств. Для того, чтобы проснувшиеся местечковцы не посчитали прерванный сон напрасным делом, пропели или проорали (ночные и утренние мнения могут не совпадать) — сверхпопулярную песенку "Ostatnia niedziela".

Тут пан Вацлав припомнил, что в "Гродненском вестнике" писали про этот шлягер. Оказывается безбожные Советы сперли его у автора — пана Мечислава Фогга.

— Не заплатили ни гроша! Ни одного ломаного гроша не досталось бедному композитору!!! Переделали и извратили текст! Даже название придумали другое — "Утомленные солнцем"!

Возмущались все.

Назло грабежникам-большевикам и для поддержки пана Мечислава пропели песенку ещё раз.

Какой прекрасный вечер!

Зря! Ох, зря выблядак Гитлер полез на Польшу со своим "Ультиматумом"!

Смакчить струк яму, а не Гданьск с "данцингским коридором"!

"Сабли в длонь!" — в едином порыве поляки, украинцы, беларусы - все жители Второй Ржечи Посполитой поднялись на защиту родной страны.

Польша была полна решимости доказать свою значимость и Европе, и всему миру!

Англия и Франция, гарантировавшие Польше поддержку в случае войны — добавили гордым потомкам "шляхтичей" уверенности и смелости.

Расставаясь, приятели ещё раз сообщили миру:

Бубнит очередную пакостную историю Злабович. Гладят пальцы маленького коня. Срезает нож очередной бугорок на гриве деревянной лошадки. Бежит коник, вьётся на ветру длинная грива, спешит на призывный звук кавалерийского горна. Тяжело вздыхает Юрась, вновь погружаясь мыслями в первый год войны.

Мартовский призыв военнообязанных был краток — всего на пару недель. Напугавшийся больших потерь в предстоящей войне Гитлер пошел на переговоры. Жизнь простых людей вернулась в привычное русло.

Вновь по напевному сигналу трубы в четыре тридцать утра гродненские уланы вставали, ухаживали за конями, выстраивались по "тревоге", ходили на учения и стрельбы.

Повара-кашевары трудились как бы ни больше всех. Встать раньше, растопить плиту вскипятить чай, сварить кашу к пяти пятнадцати. Потом готовить обед, ужин.

Офицерам и унтерам готовили особо.

Пока служил "срочную", Юрасю пришлось и на кухне работать, и солдатскую науку осваивать: кашевар считался, прежде всего, уланом, а потому привлекался на большинство занятий.

В первое время было тяжело. Спать, спать — хотелось всегда и везде. Канецкого научили стрелять, окапываться, маскироваться, защищаться самому и защищать коней от химических атак…. Больше всего ему нравились выезды на маневры и учения. Конечно, жить в светлой с "центральным отоплением" и уборной-"канализацией" казарме не то, что в вёске с колодцем во дворе. Всё же что-то такое было в жизни среди леса или луга. Словно они меняли людей, становившихся иными: Юрась не мог подобрать умных слов, чтобы описать свои ощущения.

После полутора лет, срока обязательной службы, он остался вольнонаёмным.

Жалованье небольшое, хотя если не роскошествовать, то можно и жильё снять, и семью создать.

"Могутный хлопец" Юрась готовил обед, когда чистый певучий голос сигнальной трубы пропел "Тревогу" Двадцать третьему полку Гродненских уланов. 24 августа 1939 года Виленская кавалерийская бригада получила приказ на передислокацию южнее Лодзи в состав резервной армии "PRUSY".

Веселье и грусть, надежда славы на поле боя и тревога за близких, радость от смены приевшейся рутины — да и много ещё чего намешалось в эмоциях молодых и сильных мужчин — красы и гордости Второй Речи Посполитой.

Погрузившись в поданные на станцию вагоны, полк убыл навстречу своей судьбе: разгрому в боях из-за, гибели для одних и плену для других.

А Юрась продолжил готовить теперь уже только для нескольких солдат, оставшихся для охраны военного городка, почти пустых складов да десятка лошадей.

Гулкая звенящая тишина казарм, плаца, учебных классов, и тренировочных полос ещё пару дней назад наполненных гомоном большого количества людей и животных.

Теплый ветерок ранней осени неспешно гоняет лоскутки далеких звуков: негромкого разговора, скрипа двери, клочки мелодий радио или патефона.

Военный городок замер. Он ждет, когда его вновь наполнит мельтешение живых: шумных, вздорных, веселых, злых — он ожидает людей.

Где-то там вдалеке, идут смертельные бои и схватки. Льется кровь, горят машины, гибнут люди и животные. Но это там. Где-то.

Первого сентября немцы атаковали Польшу.

Началась мобилизация. Юрась вновь надел форму, получил оружие и снаряжение. Он опять стал уланом.

Слухи, слухи, слухи. Они множились и разрастались. Варшавские газеты и радио захлёбывались от описаний героических подвигов и успехов польских войск.

На первых полосах фотографии героев таких, как подполковник Леопольд Памула, замкомандира бригады перехватчиков. Подбив в бою два бомбардировщика, он на поврежденном самолете таранил один из трех атаковавших его "Мессершмитов-109".

По газетам Войско Польско вело успешные сражения, но бои шли всё ближе, ближе…

Семнадцатого сентября с востока в Польшу вошла Красная Армия. Начались бои в Западной Беларуси.

Через несколько дней прошел слух о разгроме Польши. В Поставах появились красноармейцы.

В расположение полка они прибыли на легковушке непривычных очертаний и маленьком грузовичке с фанерной кабиной.

Офицер и три унтера. Плюс десять пехотинцев во главе с капралом.

— Трофейщики. Будут описывать и осматривать. Всё, что найдут… Э-э-х!

Вахмистр Мацей Ховорницкий не скрывал ненависти к захватчикам. Ещё накануне он отдал приказ снять караул и открыть склады для жителей. Там оставались совсем крохи, но пусть уж лучше пригодится обывателям, чем достанется оккупантам. А рано утром уланы попрощались со своими боевыми сослуживцами — конями и отогнали их на дальний луг. Бесхозными лошади пробудут недолго. Крестьяне из вёсок приберут и приветят стареньких, а порой не совсем здоровых животных.

Не было в расположении полка и оружия. Вообще никакого.

Через некоторое время у входа в трехэтажную казарму, где стоял старший офицер группы, начался скандал: мягкую тишину пустоты взорвал грубый непривычный русский мат.

Красный командир был недоволен отсутствием ощутимых материальных ценностей, а особенно лошадей:

— Идиоты!…….!

— Где….. эти… кони! Их что…?

— Какого… вы вчера…щелкали? Думаете эта… "европа"… не умеет?

— ….!…….! Хоть…, но ищите! Меня командование за такой учет и…, и высушит!

— Суки щелястые учтите, меня поставят…, но я и вам….!!!

Где только набрался стольких грязных ругательств толстенький с бритой головой офицер, знает только Бог. Юрась с вахмистром слушали и морщились. Непривычны были они к такой брани. Ведь что лежит в основе беларуских и польских ругательств? Проклятие!

"Каб ты… Каб табе…". А тут!? Морщились, но слушали и радовались, не без того — хоть в малости, но попортили кровь старому врагу!

Метались по части унтера и солдаты, ругался и ярился их командир, а бывшие, теперь уже бывшие уланы обнялись на прощание и разошлись в разные стороны. Первый этап войны они проиграли, но они были живы, а значит всё ещё впереди.

Между тем, среди приехавших, нашелся бывший кавалерист — Иван Николаевич. Он-то и сообразил своей привычной к выдумкам головой, как вернуть спрятанных лошадей.

В помещениях полкового оркестра нашлась старенькая труба-корнет. Вот на ней он и играл, пока хватило дыхания, старинный кавалерийский сигнал: "Сбор".

Музыка не была красивой и звонкой, такой, какую играют настоящие трубачи. В ней звучала не одна фальшивая нота. Но это был сигнал, привычное ухо без труда узнавало мелодию.

Прошло несколько минут и…, под радостное ржание вожака, на плац вбежал табунок уланских коней.

Годы и годы службы приучили коней набору действий по сигналу трубы.

Легконогие красавцы, умницы и верные друзья. Они состарились под кавалерийским седлом.

Шаг их стал тяжел. Верность привычке не изменилась.

"Труба зовет!" В привычный строй! На плац! Сейчас придет друг и чем-то угостит, а может просто погладит и скажет ласково:

"Здравствуй мой хороший. Я тоже скучал по тебе в разлуке!".

Что же вы наделали глупые — построившись в привычную шеренгу на плацу?

Надменно выгнули лебединые шеи, игриво бьёте по земле копытом и гордые ждете ласковых слов, вкусных подарков: смотри друг-хозяин, какие мы сообразительные! Тебя нет, а я — вот, он! Услышал, прибежал и встал в строй, как и много раз до того!

И невдомек верному соратнику, что хозяин смахивает слезу, глядя на тебя, на твоё невольное предательство, на смех и радость победителей врагов надевающих на тебя узду.

Эх вы кони, кони верные уланские…

Украдкой грубой ладонью смахнул Юрась навернувшуюся слезу. Струганул сразу половину любовно вырезаемой фигурки.

— "Не-на-ви-жу! Проклятые тупые лошади!".

Летят в огонь обломки.