Дверь ТУДА была обита листовым железом и совсем недавно окрашена суриком, в пыльной полутьме на ней флуоресцировали два могучих биотических запора, врезанных тоже недавно. А за фанерной, обшарпанной дверью направо обнаружилась захламленная винтовая лестница. В юго-западной, наружной стене лестничного колодца было два обычных окна, расположенных по вертикали. Стёкла в них были частью замазаны мелом, а частью выбиты и заменены разбухшим от дождя картоном. С этого края рифлёные железные ступени были насквозь изъедены ржавчиной и являли собой решётку в мелкую косую клеточку. Некоторые прогнулись, одна была порвана у самой стены.

Хельга предупредила, чтобы я наступал на них осторожно, поближе к центральной опоре.

— А то как бы не загреметь, — сказала она.

— В каком смысле? — уточнил я.

— Во всех трёх.

Я не тугодум, но сразу уловил только два смысла. Третий дошел до меня спустя добрых полминуты, когда я вспомнил моего денщика — сержанта Помазанника, недавно «загремевшего» в «Ключи». А сегодня почему-то оказавшегося тут. ТАМ.

Повестка… Запертый кабинет № 14… Очередь ТУДА…

Неужели всё это настолько серьёзно?

Папки с «парамуширцами»…

— Нет-нет! — сказала Хельга. — Положи так, как было.

С похвальным послушанием я переставил обратно к центральной опоре пустой, рассыпающийся от ветхости ящик, который только что убрал с дороги.

— Видимо, я не первый, уходящий по этой лестнице в день призыва? спросил я.

— Потом, — сказала Хельга. — Смотри под ноги.

Очередное препятствие я не стал убирать. Вместо этого я ухватился за центральную опору и перенёс тело через пять или шесть ступенек сразу. Утвердился на новом плацдарме и посмотрел вниз — осталось всего ничего. Посмотрел наверх и заявил непререкаемым тоном:

— А вот здесь я тебя перенесу.

— Конечно, — согласилась Хельга. — Я так не смогу.

Она присела и положила руки мне на плечи.

Святые сновидцы! — я так давно не носил на руках женщин! Ника не в счёт, я имею ввиду незнакомых женщин. Оказалось, что это занятие требует постоянного навыка… Я, конечно же, справился — и с лестницей, и с Хельгой, и с самим собой, — но при этом я сам себе напомнил моего же бедного белого слона с электрической лампочкой кое-где. Слава Богу, я, кажется, не засветился. Во втором смысле…

Теперь нам осталось преодолеть последние пять ступенек. Три из них отсутствовали: похоже, они были давным-давно срезаны автогеном. Верхняя, разорванная посередине, скалила из-под ржавчины точки свежих разломов. А на нижней громоздилась пузатая металлическая фляга, заляпанная давно высохшей краской. Пол под лестницей был тоже захламлен — лишь в полуметре от последней ступеньки, за флягой, я углядел свободный пятачок пыльного кафеля.

Кажется, на нём были следы…

До фляги вполне можно было дотянуться ногой и встать на неё, а потом уже спрыгнуть на пятачок, но Хельга сказала:

— Нет. Давай так же.

Я сделал так же — снова ухватился за центральную опору, пронёс тело над флягой, стараясь не задеть её ногами, и опустился. Точнёхонько на пятачок. Ну, разумеется, я не первый! Маршрут был явно кем-то подготовлен и отработан: под носом у НИХ, и такой, чтобы с первого взгляда казался неодолимым без шума. Сунешься — загремишь. Во всех смыслах.

Ай да девочки с секретами.

«Господин капитан, как вам нравится роль дезертира? Вживаетесь, ваше благородие?»

«Стараюсь, Витенька. Приходится…»

Я проследил взглядом остаток маршрута до фанерной двери сбоку от окна (точно такой же, как наверху, но чуть поновее) и повернулся к Хельге. Она снова присела и положила руки мне на плечи, а я покрепче ухватил её за бедра, готовясь поднять и перенести.

«Нет!» — крикнула она глазами, до боли сжав пальцы у меня на ключицах.

«А как?» — спросил я глазами.

— Надо подождать, — шепнула она. — Замки боятся…

И в ту же секунду наверху, в тупичке за тонкой фанерной дверью, один за другим протяжно всхлипнули два биотических запора. Мы окаменели, став похожими на необдуманно усложнённую скульптурную группу. Коварная фляга, почти касаясь мятым боком моего колена, искушала опереться на неё. Но я уже видел, что этого делать нельзя, и терпел.

Нервная профессия — дезертир. На Парамушире было проще.

— Эй! Ареста-анты-ы! — донесся сверху довольно приятный, низкий баритон. — Тащите ключ — вызволю!

Это был обычный голос обычного человека: весьма занятого, предельно уставшего и даже слегка одуревшего от скучной, однообразной писанины, но неизменно доброжелательного и умеющего радоваться жизни. И не было в этом голосе ну ничегошеньки от парамуширской нежити, а очень много было от сержанта Помазанника — Леонтия моего Николаича, шутками да прибаутками отвечавшего на моё уставное хамство, а после той страшной ночи, когда выжгли мы весь наш второй взвод — всё то, во что он превратился, хлеставшего меня наотмашь по щекам и вливавшего в меня, через сжатые мои зубы, неразбавленный спирт…

Между тем наверху пробухали в тупичок до самой фанерной двери Зинины башмаки, а следом простучали каблучки красивой, и приятный баритон проговорил с чуть насмешливой укоризной:

— Вам бы его, девочки, снять вовсе и обычный крючок навесить, из гвоздя. Или хотя бы второй ключ заказать, пусть у нас висит.

Красивая неразборчиво пошутила, а Зина добавила что-то про чай с вопросительной интонацией.

— Запах аж к нам шибает, — одобрительно сказал баритон, — и сил нет, как хочется, но не могу. Зашиваемся. А вы как — хотя бы до «фэ» дошли? Сегодня к нам и на «у» и на «фэ» подвалить могут, не подведёте?

— До «я» дошли! — отчётливо сказала красивая. — Мичман Ящиц из Отдельного Парусного — он сейчас мастер на «Кибероптике». Это последний, больше нет.

— Ну? — обрадовался баритон. — Вот молодчики! Так я минут через пять подошлю, ладно? Вызволю вас — и подошлю…

Один за другим чмокнули, врастая в косяк, запоры.

Простучали обратно Зинины башмаки и каблучки красивой.

И только теперь я обнаружил, что моё колено возле фляги перестало предательски подрагивать — Хельга, сидя на корточках и наклонившись вперёд, упиралась мне руками в плечи, и мы стояли, образуя что-то вроде арки.

— Давай, — шепнула она. — У меня руки устали.

— Секунду.

Я снял левую руку с её бедра и посмотрел на часы. Было тринадцать двадцать пять — без пяти минут время явки. Ещё не поздно сдаться: плюс-минус пятнадцать минут…

— Теперь давай.

Спустя две минуты мы преодолели оставшиеся полтора метра до фанерной двери. За нею оказался такой же тупичок, но с единственной дверью напротив — пластиковой… Слева и справа тоже угадывались дверные проёмы увы, заложенные кирпичом и заштукатуренные.

Мы протиснулись в тупичок (тоже захламленный, хотя и не так сильно), притворили фанерную дверь и полезли дальше. Неплотно прилегающая пластиковая пропускала свет, шумы и специфические запахи с преобладанием хлорки. Я выругался. Про себя, конечно, не вслух. Последней преградой оказались два помойных ведра и швабра, прислонённая к косяку. Вёдра были влажные, тряпка на швабре тоже.

— Что там? — спросил я, бесшумно убирая швабру. Я уже знал, что там.

— Сортир, потом умывальник, потом коридор.

— Сортир, насколько я помню, мужской.

— Конечно.

— Значит, я первый: посмотрю, нет ли кого.

— Есть. И не скоро выйдет… — Хельга улыбнулась и стала развязывать шаль.

— И кабинки открытые… — сказал я.

— В умывальнике тоже, — сообщила Хельга. — Много. Человек десять-двадцать.

— Да, конечно. В штабе уже полно резервистов, почти все курящие… Глупо. Я-то думал: действительно чёрный ход. Куда ты меня завела?

Хельга наконец развязала шаль и, тряхнув головой, рассыпала волосы по плечам, а шаль, скомкав, протянула мне:

— Держи. Или сунь в карман.

— Может быть, не стоит? — спросил я, начиная понимать её замысел. Зачем тебе?

— Без меня ты не пройдёшь мимо вахты.

— Мимо вахты я уже и с тобой не пройду. Поздно.

— Посмотрим! — И она нетерпеливо затолкала шаль в нагрудный карман моей безворотки (пуховик я отдал в гардероб).

В кармане уместилась только половина шали. Другая половина — с единственной вышитой розой — торчала наружу. Потом Хельга деловито взлохматила на темени своё червонное золото, распустила поясок и расстегнула пуговицы плаща — все, кроме верхней.

— Вперёд, капитан! — приказала она, беря меня под руку и подставляя губы для поцелуя.

Я толкнул дверь левой рукой — и мы, продолжая целоваться, синхронно шагнули через вёдра, уронив одно. Слева громко икнули и сказали: «О-го!» Мы тотчас отпрянули друг от дружки и ускорили шаг.

Прокуренный умывальник встретил нас одобрительным гоготом и следом за нами высыпал в коридор. Мы быстро шли, почти бежали по длинному коридору к выходу, держась за руки. Сзади неслись восторженные комментарии (кажется, я покраснел). Хельга на бегу выдернула из моего кармана шаль и сунула её мне в руку, а метров за семь до вахты споткнулась и чуть не упала. Я успел её подхватить.

Она висела на мне, поджав ноги и обняв меня за шею. Так и я понёс её дальше, снова целуя (не без удовольствия, почти всерьёз и даже увлекаясь), но перед вахтой непроизвольно замедлил шаги. Дежурный офицер с любопытством наблюдал за нами из своего окошечка, а потом встал и распахнул дверь дежурки. Просто для того, чтобы лучше видеть? Тогда зачем у него расстёгнута кобура с «першем»? Ну вот, уже взялся за рукоятку и кашляет.

Да. С ним этот фокус не пройдёт. Вот если бы я был один…

Я остановился. Я же не знал, что у Хельги был не единственный фокус в запасе! О таких вещах надо предупреждать.

Она вдруг оторвалась от меня, забилась, выгнулась, локтем упёрлась мне в грудь, закатила пощёчину и крикнула:

— Пусти!

Я подчинился. Мне стало ясно, что она передумала, и что ей стыдно.

Хельга стояла передо мной, торопливо завязывая поясок, лицо её пылало ненавистью и презрением.

— Дурак! — сказала она громко. — И целоваться не умеешь!

Повернулась и побежала прочь, к выходу.

Дежурный офицер захохотал.

Я слепо оглянулся на него, пытаясь запомнить лицо. Сейчас-то он на службе, и кобура расстёгнута, но если его скоро сменят, а я ещё буду здесь…

Из дальнего конца коридора уже подвалили недокурившие и накурившиеся зрители первого акта: перебивая друг друга, они взахлёб излагали его содержание дежурному офицеру… Я молча мял в руке Хельгину шаль, выслушивал различные версии происшедшего и медленно свирепел.

— Ну чего стал-мандал? — крикнули сзади. — Она же там без платочка! Замёрзнет!

Сжав кулаки, я стал поворачиваться. Этот-то не на службе…

— Лоп-пух… — выговорил дежурный офицер (он уже заикался от хохота). — Дыг… Догоняй!

Я снова слепо глянул на него — понял — благодарно ухмыльнулся деревянным лицом и бросился догонять.

— Десять минут! — крикнул мне вдогонку дежурный офицер. — На подписание мирного договора!

— И на миротворчество! — добавили сзади. (Кажется, я узнал голос чижика-пыжика…).