Даблин докурил, поискал глазами пепельницу, не нашёл и, старательно притушив окурок о подошву нового ботинка, бросил в ящик со стружками.
А туфли придётся выбросить, подумал он. Зря Эля их отмывала. В них теперь только на дачу, в огороде копаться, но дачи у меня нет. Впрочем, теперь, наверное, будет. И дача будет, и огород, и для Мишутки время найдётся — не только по воскресеньям. «Здравствуй, Мишутка, я твой папа». В шахматы научусь играть — по-настоящему, а не так… Все журналы перечитаю… Интересно, кому отдадут мой кабинет? А, впрочем, не интересно. Чернову отдадут, он давно рвётся. Тесно ему в одном кабинете с Флюгарковой, а Флюгарковой тесно с Черновым — вот теперь оба и развернутся. И кресло моё ему давно нравится. Не кресло как должность, а кресло как прибор для сидения… Или не отдавать? Отдам. Скучно всё это… Спасибо тебе, товарищ Берестов, принципиальный ты мой: подвёл под формулировку. Ох, и влетит же тебе от твоего начальника, от Реваза Габасовича — это ж ему теперь самому думать, а он отвык! Кому он теперь будет анекдотцы с подходцем рассказывать? Не Чернову же…
Анекдот о бухгалтере, попавшем под давление грозной бумаги сверху, Реваз Габасович всё-таки рассказал. Улучил время, когда Фёдор второй раз поплыл на остров — включать насосы, а Берестов, убедившись, что насосы работают и нефтепровод давление держит, не стал дожидаться Фёдора и уехал со сварщиками. (Очень спешил. Как потом выяснилось — сочинять докладную в райком об антиперестроечных действиях Даблина…) Анекдот был, как обычно, ни то ни сё. Но, рассказав и отсмеявшись, сколько прилично, Реваз Габасович, как водится, сразу перешёл к сути.
Грозная бумага действительно имела место быть, и главный бухгалтер «Шуркинонефти» действительно пребывал в замешательстве, потому что бумага оказалась не вполне законной. Но — сверху. И очень в духе последних веяний, противиться коим никак нельзя, потому что закон — законом, а обком обкомом. В бумаге этой, а точнее сказать — в закрытом телексе из объединения «Ушайнефтегаз», — велено было управлению «Шуркинонефть» срочно перечислить на счёт объединения остаток прибыли (указывались номер счёта и сумма с точностью до рубля), после чего незамедлительно переходить на полный хозрасчёт и быть самостоятельным. Ни больше, ни меньше. И Реваз Габасович искал теперь у Даблина совета: что ему делать? Отдать им всю прибыль до копейки — пускай подавятся, — или же есть возможность хоть сколько-нибудь придержать? Не до хорошего, конечно, но тысяч хотя бы десять… Почему именно десять? Да потому, что для молодёжного общежития, лучшего в городе, между прочим, заказана видеосистема из самых новых — восемь тысяч, ну и плюс кое-какие расходы в помещении: ремонт, оформление… Ещё в начале года этот видеосалон замыслили, с таким трудом задумку пробивали, и вот, на тебе: аппаратура уже в пути, а платить нечем.
То есть нужны не просто десять тысяч, а десять тысяч наличными? Так в том-то и дело! Ведь всё подчистую забирают — и наличные в первую очередь! И много забирают? Двести тысяч! А если точнее? Сто девяносто тысяч восемьсот сорок три рубля. Ага… Девятку на восьмёрку Реваз Габасович не пытался подчистить? Ни боже мой, это же подсудное дело! Да и главбух на это не пойдёт, ему ведь тоже подписывать… Значит, главбух ещё не подписал? Подпишет, куда он денется. Поскрипит и подпишет. А Реваз Габасович, значит, уже подписал? Нет, Реваз Габасович тоже не подписал — не успел. Он увидел, что там про деньги, ну и спустил вниз, не читая. А главбух вечером прибегает — без доклада, понимаете, у меня тут посетители, а он…
— Ладно, я подумаю, — сказал Даблин. — А вы эту бумагу пока потеряйте. До завтра.
Но ведь бумага уже секретаршей подписана — что получила, мол. И сегодняшнее число. То есть уже вчерашнее…
— Ну, запишешь выговор своей секретарше! — рассердился Даблин. — Чтобы впредь не теряла важных бумаг! А потом компенсируешь. Что ты, в самом деле…
И Реваз Габасович успокоился, потому что знал, шельма: если Даблин сердится и переходит на «ты» — значит, всё в порядке. Значит, за суть проблемы он уже ухватился и теперь с досадой отметает побочную мелочь. Реваз Габасович для того, конечно, и заикнулся про секретаршу, чтобы увидеть реакцию Даблина… Трудно ему будет с Черновым: тот абсолютно всё принимает на полный серьёз и начинает именно с мелочей, а до главного руки, как правило, не доходят… Да, Даблина Реваз Габасович знал хорошо, а вот Берестова, своего главного инженера, как выяснилось, — не очень.
Они ещё были в пути, и Даблин ещё слушал рассказ Фёдора о встрече с порхачом — а Берестов уже сочинял свою «телегу». Даблин ещё переодевался дома и наскоро, обжигаясь, глотал кофе, а Берестов уже переписывал своё произведение набело. Даблин бегал в милицию — торговаться за Лёньку Левитова, а Берестов уже был в райкоме и проталкивал «телегу» в кабинет первого.
А едва Даблин заперся в своём кабинете и начал было раскручивать задачку о десяти тысячах, как его достал по телефону Викулов. Он его доставал с утра и вот наконец достал.
Оказывается, Викулов ещё вчера вечером каким-то образом узнал о телексе и был шибко обеспокоен: за мольберты и рамки, заказанные им в ПТУ, должны были заплатить шефы-нефтяники, но платить им, как теперь выясняется, нечем, так нельзя ли эти мольберты и рамки как-нибудь потихоньку вывезти, пока директор ПТУ тоже не пронюхал? И пришлось опять звонить Семену Ивановичу — подтвердить, что да, фургон свой милиция получит уже сегодня к обеду, освобождён фургон от вывозки овощей, и за Лёньку Левитова большое спасибо, потому что хороший человек и незачем ему нервы трепать, а вот нельзя ли фургон задержать минут на сорок? Да так, кое-что кое-куда привезти, сорок минут только… Ну, спасибо, Семен Иванович, век не забуду! — и тут Даблина вызвал к себе первый.
О разговоре с первым лучше не вспоминать…
Нет, Даблин, конечно, догадывался, что в райкоме к нему относятся, мягко говоря, настороженно. Потому что не бывает такого, чтобы человека любили в коллективе только за то, что он хорошо работает и всегда на виду, — но чтобы до такой степени, чтобы одной «телеги» оказалось достаточно… Ладно, всё к лучшему. И это пройдёт. Понять их, во всяком случае, можно: на носу партийная конференция, грядут большие перемены, маячит сокращение аппарата… А трудоустроить меня райком всё равно обязан. Стану клерком, буду работать от звонка до звонка. Дачу построю… А что, Даблин — не человек? Викулов ему проект нарисует, Лёнька резные наличники слепит — и будет у Даблина всё, как у людей: дача, семья, работа… от звонка до звонка… И порхать Даблин больше не будет. От счастья. Тоже мне счастье — вытаскивать Реваза из тупиков. А вот пускай теперь сам. Не маленький.
«И питаться буду регулярно!» — подумал Даблин, увидев Лёньку с сияющими, как новенькие, стаканами. И пока тот разливал по стаканам чай, Даблин сдвинул в сторону шляпу, освобождая место, и развернул свёрток…
Пирожки с морковкой были необыкновенно вкусны (а может, Даблин просто проголодался), но съесть он успел только два. Когда он потянулся за третьим, снаружи взревело, на окно надвинулась задняя стенка фургона с настежь распахнутыми дверцами, и сейчас же забарабанил в стекло Викулов, страшно гримасничая и что-то неслышно крича. Лёнька испуганно оглянулся.
— Открывай окно! — сказал ему Даблин и поднялся, делая последний глоток.
— Почему через окно? — удивился Лёнька. — Что за спешка?
— Давай-давай, — сказал Даблин. — Где тут у тебя шпингалеты? Твоё дело маленькое: приехал заказчик и забрал заказ, понял?
Лёнька пожал плечами и подчинился.
— Леонид батькович, ты поступаешь в моё распоряжение! — объявил Викулов, по-молодому перекидывая тело через подоконник. — Мне нужен квалифицированный столяр на полдня. С твоим завхозом я договорился душа-человек твой завхоз!
— Ладно, — озадаченно сказал Лёнька. — А что делать?
— Грузить мольберты, — объяснил Викулов. — А потом разгружать у меня в школе. А потом шахматишки расставим — так, Сергей батькович? Ну, и ещё одно дело есть… Давай, дружно! — и он ухватился за ближайшую стопу мольбертов, беря сразу четыре или пять штук.
Даблин было сунулся помогать, но Викулов его деликатно отстранил.
— Ты посиди, Сергей батькович, — сказал он твёрдо. — Посиди, не отвлекайся. Это ведь только полдела — увезти. Им ведь ещё и заплатить надо, как договаривались. Как раз для тебя задачка.
Да, действительно, подумал Даблин. Об этом я как-то не успел…
— А сколько нужно? — спросил он.
— Полторы тысячи! — крикнул Викулов уже из недр фургона. — Наличными! — добавил он, появляясь в окне. — Давай так, — сказал он Лёньке, — ты подавай, а я буду складывать… Тут в том-то и дело, что наличными, — продолжил он. — Перечислением я бы и сам достал. У геофизиков, например: им хозрасчёт пока не грозит и ещё долго грозить не будет. Так что, ты думай.
— Так вы что, ещё не заплатили? — дошло наконец до Лёньки.
— Ты подавай, подавай! — сказал Викулов. — Ты нас не слушай.
— Мне же директор голову снимет! — сказал Лёнька.
— За что? — очень натурально удивился Викулов. — Ты же ничего не знал! Прибыл заказчик, забрал заказ — и все дела! А нас ты не слушай, — повторил он, подхватывая из его рук новую стопу. — У тебя свои проблемы.
— Нет у меня проблем, — буркнул Лёнька ему в спину.
— Ну, об этом мы у меня в школе поговорим, — пообещал Викулов, снова появляясь в окне. — Я тебе интересную картинку покажу и всё растолкую, что она означает, потому что там не всякий поймёт… Что, последний? — спросил он, принимая мольберт. — Тогда тащи сюда рамки — тоже погрузим, сколько войдёт. Всё на одну сумму! — крикнул он Даблину. — Полторы тысячи!
Даблин рассеянно кивнул, наливая себе новый стакан. Викулову полторы тысячи, да Ревазову десять. Объединить бы как-то эти две задачки — и, может быть, что-то получится. Одиннадцать с половиной… Насчёт Ревазова у меня уже что-то мелькало, да Викулов как раз перебил. Звонком. Я ещё подумал, что это решение грядёт, схватил трубку и не сразу понял, из какой школы звонят. Почему, думаю, художественная? Это же, думаю, совсем другое ведомство: не районо, а отдел культуры… Ага — школа! Правильно, школа и мелькала. Школе можно перечислить деньги по безналичке, а она имеет право получить их живыми. Перечисляем пятнадцать: пять — школе, десять — себе… Нет, не пройдёт. Долго. И потом: смысл? Если бы летом, то можно сказать, что на ремонт, а сейчас не пройдёт. И быстрее надо — районо будет с неделю переталкивать со счёта на счёт, а Реваз может потерять бумагу на день, от силы — на два. Тут нужно без раскачки, инициативно и весело, как комсомольцы на субботнике…
— Ну, молодец, Сергей батькович! Решил?! — заорал Викулов, и Даблин вздрогнул. — Тихо, тихо! — сразу сказал Викулов. — Чай у тебя горячий? Не облей… Сейчас я до тебя доберусь…
Надо же, подумал Даблин. Опять… Ведь говорил же себе: решай вопросы только в кабинете! «Комсомольская инициатива», — повторил он про себя, чтобы не забыть, и сосредоточил внимание на стакане, стараясь держать его строго вертикально. Зафиксировал руку и огляделся. Да. Это плащ: он гораздо легче пальто… «Фонд комсомольской инициативы», — снова повторил он про себя, глядя, как Викулов карабкается на верстак, тянется к нему, привставая на цыпочки, не достаёт и что-то показывает Лёньке. Лёнька, появившись откуда-то сбоку, подаёт Викулову стул, помогает расчистить место на верстаке, и Викулов забирается на стул, а Лёнька, широко разведя руки, стоит внизу — страхует. Взгляд у Лёньки какой-то двусмысленный… «Из фонда комсомольской инициативы может взять деньги только комитет комсомола. Живыми, что самое интересное… Быстро взять и быстро употребить на то, что сочтёт самым важным. А что комсомол сочтёт самым важным — не от комсомола зависит…» — лихорадочно додумывал Даблин уже внизу, уже сидя на стуле и держась левой рукой за тяжёленький ящик со стружками.
— Телефон нужен? — деловито спросил Викулов.
— Да, — кивнул Даблин, обнаружив, что пытается поднести к правому уху стакан с чаем. Отхлебнул, обжёгся и поставил его на верстак. «А деньги в этот фонд перечислит Ревазов. Сегодня…» — Где телефон? — спросил он у Лёньки. Тот махнул рукой куда-то к выходу, и Даблин встал. Но едва он выпустил ящик, как его опять потащило вверх, и Викулов еле успел ухватить полу его плаща. Всё правильно: задачка не решена. Пока ещё нет полной уверенности…
— В окно! — скомандовал Викулов, и они с Лёнькой поволокли Даблина к окну, как привязной аэростат, и втащили в фургон.
Молодец, подумал Даблин. Соображает. Всё-таки я ещё остаюсь руководящим работником — по крайней мере, сегодня, — и нельзя мне в таком виде показываться на глаза студентам…
— Позвонишь от меня, — объяснил Викулов, и Даблин благодарно кивнул, держась руками за обрешётку потолочного светильника фургона. Викулов одной рукой освободил от рамок скамью под боковым зарешёченным окошком, стянул Даблина вниз, усадил и сам сел рядом, обняв его за плечи. — Закрывай окно и бегом в машину, — скомандовал он Лёньке. — Сядешь в кабину, скажешь, пускай подъедет к парадному.
«Задачка ещё не решена, — думал Даблин, невесомо покачиваясь в надёжных объятиях Викулова. — Реваза надо ещё убедить. Заставить я его уже вряд ли смогу, придётся убеждать… И заодно выяснить, знает ли он о „телеге“ Берестова… и если знает, то какую позицию займёт на бюро, — ведь его тоже пригласят завтра на бюро райкома… Всё-таки трус он, Ревазов, а обвинения против меня серьёзные. В духе момента: самовольное вмешательство в управление производством… применение административно-командных методов… поставил под угрозу срыва выполнение плана… Берестова он, конечно, выживет потихоньку — просто для того, чтобы самому жить спокойно, но это он сделает потом, а вот заступится ли за меня завтра?..»
Хорошо, что детская художественная школа смотрела окнами и парадным входом на лесной массив, сохранённый первостроителями в самом центре города: никто не увидел, как Даблина вытаскивали из жёлтого милицейского фургона и по воздуху волокли к подъезду школы.
Увидев телефон и знакомое кресло в кабинете Викулова, Даблин облегчённо вздохнул. Викулов подтащил его к месту, Даблин ухватился за подлокотники, втиснулся кое-как между столом и креслом, поёрзал, вжимая в него седалище и слушая привычное поскрипывание пружин. Рванул с телефона трубку, прижал её щекой и стал набирать номер Ревазова («Ну, я вас!»)… Сбился, прихлопнул рычажки ладонью и поднял глаза, ища источник беспокойства.
Викулов всё ещё стоял перед ним.
— Ты там Лёньке хотел что-то показать? — спросил Даблин. — Вот иди и показывай.
Викулов покивал, успокаивающе поднял ладони, на цыпочках, пятясь, вышел из своего кабинета и плотно притворил дверь.