Если кто-то думает, что работа музейного экскурсовода — занятие исключительно для пыльных бабушек, то он сильно ошибается. Это смотря какой музей! Большинство экскурсоводов музея истории ВДВ были как раз молодыми — курсанты училища и девчата — парашютистки. И занимались все они без исключения этим делом совершенно бесплатно. Почему? А вот потому. Интересно. Нравилось. И вообще — когда еще в жизни доведется настоящий пулемет «Максим» разобрать-почистить? Или уложить парашют, с которым катапультировался сам Пауэрс с подбитого U-2? Ну, а про то, что еще можно под благовидным предлогом улизнуть с самоподготовки или парково-хозяйственного дня, упоминать не будем, и так ясно: должен же человек хоть как-то быть вознагражден за бескорыстные труды! А труды, если честно, были. И немало.

Во-первых, надо было как следует проштудировать кучу исторических материалов. И попробуй только ошибиться в номере какого-нибудь отдельного батальона, когда экскурсию ветеранов ведешь — ого, сколько обид будет! И горячиться начнут, и встревать с поправками, и вопросики задавать на засыпку — полный абзац, короче. После часа такого кошмара экскурсовод становится мокрым, как после марш-броска и, прикуривая, ломает спички трясущимися пальцами, проклиная все на свете, а в первую очередь — себя, идиота, за то, что ввязался во всю эту авантюру. Интересно ему было, придурку. Дикцию усовершенствовать хотел, ага. Методические навыки, бл-лин! Да чтоб я еще хоть раз!.. Да пошли они все!!

Во-вторых, приходится дополнительно заниматься стиркой и глажкой: ты — лицо училища! И никого не волнует, что ты только что оттрубил сутки в карауле или пробежал десятикилометровый марш-бросок: раз пришел — будь добр выглядеть как на парад.

Ну а про то, что надо постоянно над языком работать, и говорить не приходится. Никаких «мнэ-ээ…», «ну-у-у…», «эт самое…»! Никаких жаргонизмов! И голосом владеть не хуже теледиктора. И чтобы в своей группе все тебя слышали, а группам в соседних залах ты не мешал. Опять же, над выправкой работать приходится — не слабее, чем на строевой подготовке. Да что там — на строевой подготовке-то как раз проще: имей вид «лихой и придурковатый», и будешь молодец. А здесь — держаться изволь прямо, словно шомпол проглотил и упаси тебя Бог чесаться, указку вертеть и в сапог ее засовывать или, скажем, талией вращать. Короче говоря, дело это было непростое.

И все равно — Рустам это дело полюбил. А больше всего ему нравилось проводить экскурсии со школьниками. Штатные-то экскурсоводы эту публику недолюбливали: неспокойный народ! Глаз да глаз за ними, чтоб не трогали ничего своими шаловливыми ручонками, да не разбредались по всему музею, а держались тесной кучкой. А для Рустама никакой проблемы в этом не было.

— Так, люди! Давайте перед началом экскурсии сразу договоримся, ладно?

— Давайте! А про что договоримся?

— Без спроса ничего руками не лапать. Вон тому парашюту знаете, сколько лет? Почти сто! Если каждый его лапать будет — на что он похож будет? А стирать его нельзя — от старости развалится. Я вам сам дам потрогать то, что можно, хотите?

— Ага! А — что можно?!

— Оружие. Пулеметы, пэтээры, ЗГУ…

— А пэтээры — это что?

— Противотанковые ружья. Ну, так как? Договорились?

— Договорились!

И не было ни одного случая, чтобы пацаны слово нарушили. Если очень уж чесались руки — они их в карманы засовывали. И в очереди подержаться за рукоятки «Максима» не толкались, несмотря на жгучее нетерпение. И по залам не разбредались — Рустам рассказывал им такие истории, что пацаны уши развешивали и рты разевали.

— Смотрите сюда, люди: на этой фотографии — десантирование с самолета ТБ-3 на учениях Киевского военного округа в 1935году. И попробуйте как следует представить, как приходилось прыгать в то время десантникам. ТБ-3 ведь не был транспортно-десантным самолетом, в то время их вообще не было. Это был тяжелый бомбардировщик. Во время перелета десантники сидели внутри фюзеляжа, а перед десантированием перебирались на крылья.

— Прямо на ходу, что ли?!

— Ну а вы как думали — на остановке, что ли?

— А как их не сдувало?

— Вдоль крыла были натянуты тросы, они за них держались. Потом штурман подавал сигнал на десантирование — поднимал флажок у себя в кабине. Кстати, обратите внимание — кабина штурмана была открытой, только с козырьком.

— Во! Как на коляске от мотоцикла!

— Точно. И вот, когда десантники видели поднятый флажок, они соскальзывали с крыла и падали вниз, раскрывая парашюты. А один немецкий генерал, сам десантник, в своей книге «Внимание, парашютисты!» просто поразился, когда увидел, как наши десантники прыгали в тыл противника. Вот с этих самых самолетов, зимой 1942 года. Вот как он это описал: «Нет слов, чтобы выразить восхищение этими парнями — это был абсолютно русский, не повторенный никем в мире, способ десантирования. Тихоходные бомбардировщики снижались над заснеженным полем до высоты бреющего полета, и десантники прыгали в снег без парашютов! И тут же вступали в бой! При всем трагизме ситуации, в котором оказались наши войска, я не мог не восхититься этой смелостью и удалью, живо напоминающими о национальных русских забавах — катании на тройках».

— Во класс! А вы так — не пробовали?

— Да нет, откуда… По сравнению с ними, мы — так вообще в тепличных условиях. Самолеты сейчас хорошие, комфортные, можно сказать. И парашюты гораздо надежнее, и оружие легче… Ну, до этого мы еще дойдем. А сейчас пошли в следующий зал, я вам расскажу о том, как воевали десантники в Великой Отчественной…

Надо сказать, в этом зале Рустаму почти всегда приходилось привирать. Завидев в экспозиции портрет генсека Брежнева, посетители восхищались: неужели дорогой Леонид Ильич — тоже десантник?! А как же, не моргнув глазом, сообщал Рустам, полковник Брежнев был начальником политотдела восемнадцатой десантной армии, из состава которой формировались морские и воздушные десанты на Малую Землю. И что, интересовались наиболее дотошные, он и с парашютом прыгал? В десанте прыгают все — от солдата до генерала, отрезал Рустам и аккуратно переводил внимание аудитории на диораму художников-грековцев Мальцева и Присекина «Вяземский десант».

Несомненно, эта диорама была настоящей жемчужиной музея. На ней был изображен эпизод из самого массового десанта второй мировой войны — воздушно-десантной операции четвертого воздушно-десантного корпуса, проведенной в ходе Московской контрнаступательной операции. Тогда в тыл немцев, под Вязьму, был десантирован весь четвертый ВДК — свыше десяти тысяч десантников. Диорама изображала бой за деревню Ключи. Выписанная на огромном вогнутом полотне, картина завораживала своей достоверностью. Купола парашютов, казалось, наплывали на зрителей прямо из морозного солнечного неба. Фонограмма оглушала разрывами гранат и пулеметными очередями, а от посвиста пуль у посетителей сами собой втягивались головы в плечи. Обгорелые бревна развороченной избы тлели люминесцентной краской. Яростный бой шел буквально в паре шагов от зрителей. Каждый раз при виде диорамы Рустаму вспоминались строки Анчарова:

… Парашюты рванули и приняли вес,

И земля покачнулась едва.

А внизу — дивизии «Эдельвейс»

И «Мертвая голова».

Пулеметы завыли, как суки в мороз,

Автоматы били в упор.

А мертвое солнце на стропах берез

Мешало вести разговор…

Посетители отходили от диорамы в состоянии изрядного смятения, к которому примешивались и восторг, и ужас, и почтение перед экскурсоводом — представителем славной когорты этих чудо-героев, отчего сам Рустам чувствовал себя довольно неловко.

Нет, ну в самом деле — что такое нынешняя служба в сравнении с тем, что выпало на долю тех парней и девчонок в военные годы? Что оружие, что парашюты — легче раза в полтора, а про характеристики и говорить не приходится. Чтобы снять часового, уже не надо к нему подползать по-пластунски с финкой в зубах — есть бесшумные автоматы с приборами ночного видения. Или вот, почему Зою Космодемьянскую повязали? Да потому, что всех зажигательных средств у нее было — банальные бутылки с бензином. Поковыряйся с ними на морозе, когда собственных пальцев не чуешь… Нынешнему диверсанту проще: выдернул чеку из зажигательной мины-гранаты, закинул ее аккуратненько куда надо и — отползай незаметно, через отмеренное время сработает взрыватель и «подарок» полыхнет ослепительной вспышкой термитного пламени. А температура у этого пламени такая, что спокойно прожигает даже стальные листы — надежная работа. Так что по сравнению со своим дедом сегодняшний десантник — ну, пусть не турист на войне, но все же…

Надо сказать, ворчливые замечания на эту тему Рустам не раз слышал от дедов-ветеранов. И ответить было нечего. И лишь однажды испытал он такое чувство благодарности, что даже в горле запершило. Вел он очередную экскурсию ветеранов. Как обычно, был среди них один дед — из тех, что вечно всем недовольны, свято верящий в то, что раньше и сахар был слаще, и девки толще, и вода мокрее, а нынешняя молодежь ни на что и не годны. И задоставал он своим ворчаньем даже своих друзей-ветеранов.

— Слушай, Петрович, да кончай ты бухтеть, пердун ты старый! — в сердцах осадил его высокий сухой старик с корявым шрамом, пересекавшим пол-лица, — Да откуда ты знаешь, что этим пацанам еще хлебнуть доведется? Да им, может, еще такое выпадет, что тебе и не снилось — у нас в России хоть одно поколение жило нормально? Вот то-то…

Этого старика со шрамом Рустам будет потом вспоминать еще не раз… А в тот день он испытал самый настоящий восторг, вдруг узнав его на одной из фронтовых фотографий — молодого, ловкого, с трофейным «шмайссером» на плече, скалящего крепкие кукурузные зубы в разбойничьей усмешке.

С этого дня Рустам стал внимательно вглядываться в лица солдат на фронтовых фотографиях, словно пытался разгадать какую-то тайну, известную только им. Это были славные люди — смелые, гордые, беспощадные к врагу и великодушные к побежденным. И такие у них были открытые улыбки, такие ясные лица, каких никогда не встретишь в сегодняшней толпе. Конечно, война выжимает из человека все силы и чувства. И не отпускает уже никогда, возвращаясь в терзающих снах наползающим танком, разрывом снаряда, приближающимся шелестом падающей мины, предсмертным криком друга…

Но. Но. Держа в руках боевое оружие, или отбив атаку врага, или вернувшись в свою часть из тыла противника — пусть смертельно усталый, раненый, вымокший и голодный, как собака — ну ведь настолько себя любой мужик человеком чувствует! Пусть на гражданке на него начальник рычал и жена с тещей веревки из него вили, зато сейчас он — мужчина. И такого чувства никогда и нигде больше не испытать. И никогда они не забудутся — те самые минуты, когда ты чувствовал себя Человеком — сильным, гордым, равным среди равных.

А еще — солдату надо знать, что за правое дело воюешь, это обязательно — иначе просто спиться недолго, стараясь страх заглушить и от неудобных мыслей избавиться. Сейчас ведь уже не бьются, как в давние времена: я завоюю эту землю для себя и моих детей и внуков, я тут самый сильный, а кто не согласен — выходи, сразимся! Спроси сегодняшнего солдата, которого послали воевать за тридевять земель: вот тебе, лично тебе — эта страна нужна? Хочешь ты здесь жить? Или чтобы дети твои здесь жили? Или просто — в отпуск сюда приезжать? Да боже упаси, дембельнуться бы скорей и забыть эти горы, или пески, или джунгли, как страшный сон. А все равно — даже самый распоследний отморозок-наемник сам себе «бла-ародную» миссию сочинит, что вы хотите. Мол, «я несу бремя белой расы». Или: «я очищаю этот погрязший в грехе мир от неверных и несу ему мою, единственно истинную веру». Или: «я борюсь с сепаратизмом, сохраняю целостность моей великой державы» (хотя год назад он воевал в другом месте, с другой мыслью: «я помогаю братскому народу обрести свободу и независимость»). В бою-то идеология не нужна, тут просто: или ты, или тебя. Или когда над погибшим другом от ярости заледенел: н-ну, молитесь, с-суки! Звездец вам пришел!! А вот когда один на один со своими мыслями остаешься — то без этого трудно.

А тут и сочинять ничего не надо: Родину защищаешь, может ли быть дело более святое?

Потому и встречались, и будут встречаться ветераны — думаете, им негде больше водки выпить и некому на болячки пожаловаться? Понятно, живых друзей повидать, ушедших помянуть — это святое. Да, то святое, что у каждого человека должно быть, а без этого он и не человек. И все же — каждый — хоть, может быть, он и не осознает это — хочет вновь испытать то давнее чувство значимости, силы, правоты своей. Человеком себя почувствовать.

***

Как оно чаще всего и бывает, наиболее значительные события случаются тогда, когда их меньше всего ожидаешь. Так было и в этот раз. В одну из суббот начальник музея полковник запаса Киваев отпустил всех штатных сотрудников пораньше. Заявок на экскурсии не поступало — чего людей зря мариновать. Сам же начальник музея остался, чтобы спокойно поработать над статьей для «Военно-исторического журнала».

Рустам же, пользуясь случаем, попросил у Киваева разрешения почистить крупнокалиберный пулемет ДШК, стоявший в зале «ВДВ в предвоенные годы». Ему уже давно не терпелось изучить устройство этой серьезной машины, а в курсе огневой подготовки она не значилась, ибо давным-давно была снята с вооружения ВДВ. Для чего ему это понадобилось, спросите? А почему вообще мужчины так оружие любят? Да самый-рассамый пацифист, и то — ну не может не получить удовольствие от надежной тяжести пистолета, удобно впечатавшегося в ладонь рубчатой рукояткой. И пусть не врет, что это не так — природу не обманешь, и никуда генная память мужчины-воина, мужчины-охотника не денешь. А что же тогда говорить о нормальном курсанте, для которого стремление овладеть любым оружием — естественно, как дыхание?

Киваев, как любой нормальный начальник и командир, на пути трудового энтузиазма никогда не становился, дал добро и даже снабдил Рустама ветхозаветной инструкцией по эксплуатации этого легендарного монстра. Сбегав в казарму за ветошью и ружейной смазкой, Рустам со вкусом приступил к работе. Произвел неполную разборку, любовно почистил и смазал все детали этого солидного зверя, собрал… И даже немного огорчился, что управился так быстро — времени ушло всего ничего. А в казарму возвращаться не хотелось. И на спортгородок не тянуло — завтра воскресный марш-бросок бежать, успею вспотеть. От нечего делать Рустам принялся азартно тренироваться в перезаряжании пулемета, благо коробка с патронной лентой находилась тут же. Клац-клац, щелк-щелк — к бою готов! Рустам лихо развернул пулемет на треноге и прицелился в модель бомбардировщика ТБ-3, висевшую под потолком.

— Ды-ды-ды-ды!! У-а-а-уу!!! — воспроизвел он фонограмму зенитного огня и падения подбитого бомбера.

И в этот драматический момент задребезжал звонок у входной двери. Кого там еще нелегкая принесла? Ну не могут, чтоб человеку кайф не обломать… Чертыхнувшись, Рустам направился к двери и предстал на пороге музея, как был — с закатанными рукавами, оттирая руки ветошью от ружейной смазки и с сильно недовольным выражением «морды лица». И недовольное это выражение пришлось срочно менять на сдержанно-приветливое, ибо перед входом топталась группа солидных мужиков и теток десятка в полтора. К тому же были они явные иностранцы: пара негров — таких тощих и умученных, словно они только что сбежали с Алабамской плантации; пяток индусов — хоть и в тюрбанах, но явно не йоги и не факиры, судя по круглым щекам; и даже (ого!) самые настоящие китайцы — в синих френчах-«сталинках», со значками с портретами Председателя Мао, исполненные скромного достоинства.

Перед группой суетливо хлопотала нервным личиком очкастенькая барышня в узких джинсиках. Завидев Рустама, она обрадовалась ему, как сто лет не виденному родному братцу:

— Ой, здравствуйте! А наши уже у вас?

— Здравствуйте. А ваши — это кто?

— Из министерства культуры, референт с переводчиками — не подходили?

— Да нет, сегодня никого не было. А что, должны были?

— Ой, ну я не знаю прямо! — в отчаянии всплеснула барышня хрупкими ручками, — Еще вчера должны были!..

— Подождите, пожалуйста, я сейчас доложу о вас начальнику музея, он решит вопрос. — Рустам принял единственное верное решение: спихнуть проблему на начальство.

— Добрый день, товарищи, слушаю вас, — возник за спиной Рустама сам Киваев.

Передав позицию подошедшему подкреплению, Рустам ретировался к пулемету — приводить экспозицию в порядок. Закончив, он вернулся в вестибюль, где стал невольным свидетелем зарождавшейся драмы.

— Ну, товарищи дорогие, нельзя же так! — разводил руками Киваев, похожий на Дон Кихота в штатском. К барышне он, как принято в подобных случаях, обращался во множественном числе. — Такие вещи ведь заранее согласовываются, как вы не понимаете?

— Ой, да я все понимаю! — канючила барышня, — Но этим вообще не я должна заниматься, понимаете? Я только группу сопровождаю…

— Так где ж эти ваши референты с переводчиками?

— Ой, ну не зна-а-ю я!! — глазки барышни за модной тонкой оправой очков набухли слезами, — Такое вот… Только-только начали связи культурные восстанавливать… Ну вы понимаете, в каком я положении оказалась?!

Ну что тут было делать? Вот не мог Рустам видеть, как девчонки ревут — не мог, и все. Это у него еще с детства в душе засело, после того, как обидел как-то младшую сестренку. Ну, вредничала она, капризничала — какие девчонки без этого? А он взял, да отвесил ей подзатыльник как-то в сердцах — за то, что залезла к нему на стол и тетрадь чернилами залила. И ведь главное, сама перепугалась того, что наделала — сидела и беспомощно глазами хлопала, глядя на черное дело своих ручонок шаловливых. Получив от психанувшего братца оплеуху, Раношка не разревелась так, как она умела и любила это делать — взахлеб, от души — а заплакала тихонько, как мышка. Но так горько! Так безутешно и обиженно, что Рустам аж замычал от стыда и резанувшей по сердцу жалости к этой крохе. Подхватив Раношку на руки, он долго таскал ее по комнате, прижимая к себе и шепча в ушко ласковые слова, пока, наконец, она не засопела сонно, обхватив его за шею и слюнявя брату плечо. И с того раза не то, что пальцем не тронул — даже и не ругал никогда сестренку (чем та, надо сказать, беззастенчиво пользовалась). Кого любишь, тому многое прощаешь, это давно известно.

— Товарищ полковник! — оттолкнулся он от стены, — А давайте, я их проведу!

— Да как ты их проведешь-то? — обернулся к нему Киваев, — Они ж по-русски не бум-бум…

— Ну. Попробую. Английский со школы еще не совсем забыл. С китайским — нет вопросов. Кто там у вас еще в группе, девушка?

— Турки еще…

— Ну и нормально — узбекский должны понять. Разрешите, товарищ полковник?

— Гм. Думаешь, справишься?

— Постараюсь, товарищ полковник. Не такие дела заваливали! — легко улыбнулся Рустам, доставая указку из «пирамиды», — Вы мне только фонограмму включите, ладно? А то некому…

Обычно фонограмму с записью боя включал свободный экскурсовод, когда очередная группа подходила к диораме. Но сейчас сделать это и в самом деле было некому.

— Добро, Садыков, — принял решение Киваев, — заводи группу.

Рустам энергично утер нос кулаком и решительно ухватил быка за рога.

— Заходите, пожалуйста, товарищи! — простер он руку в гостеприимном жесте, — Кам ин, комрадз, пли-из!

Гости с почтительным интересом оглядывали сводчатый зал, восторженно разинули рты при виде огромной модели транспортника Ли-2, висевшей под потолком.

— Так, товарищи! — с ходу взял их в оборот Рустам, — Кто понимает по-русски — поднимите руки, пожалуйста!

Тщедушные негры с готовностью вскинули розовые ладошки.

— Очень хорошо! — кивнул им Рустам и продолжил с веселым напором: — Ху из андестэнд инглиш — хэндз ап, пли-из!

Еще пять-семь ладоней воздвиглись над группой.

— Вэри вэлл! Шуэй хуй джунг вэн — цин, шоу шан! — и радостно обалдевшие китайцы по-школьному вскинули правые руки, подперев их горизонтально левыми.

— Хао дилэ! Орангизда узбек тилида гапирадиганлар мархамат булса, кулингизни кутаришингизни сурайман!

Гордо поглядывая по сторонам, затрясли поднятыми руками последние трое и — вся группа вдруг разразилась смехом и восторженными аплодисментами.

Ободренный такой поддержкой, Рустам продолжил, уже без предательской дрожи в коленях:

— Я — общественный экскурсовод музея истории воздушно-десантных войск, курсант Садыков. Наш музей — единственный музей ВДВ в мире… Ай эм из зе волантари гайд оф зе мьюзиам оф эабон труппс. Май нейм из Рустам Садыков. Во ши кундянбин лиши боугуаньдэ даою. Водэ минцзы дяо Рустам Садыков. Мен — хаво-десанти кушинлари тарихи музейнинг экскурсаводи, курсант Рустам Содиков буламан…

И дело пошло! Уже во втором зале Рустаму даже не требовалось дублировать все, сказанное по-русски, на трех языках: гости схватывали сказанное с полуслова, вполголоса обменивались пояснениями, поощрительно кивали.

— Цин, кань чжэгэ дигуаньцян. Зис из зэ ладж-калиба мэшинган Дэ-Шэ-Ка, констракшн оф Дегтярев энд Шпагин. В десантных войсках того времени этот пулемет применялся также как зенитное средство. Энти-эакрафт уэппон, андестэнд? Очень хорошо, джуда яхши, уртоклар!

— Ай-йя! — радостно воодушевился вдруг плотный пожилой китаец и, захлебываясь от восторга, что-то торопливо затарахтел.

— Дуйбуци… — опешил от такого темпа Рустам. Он ровным счетом ничего не понял! И сразу вспомнил, как один предприимчивый владелец ресторана в Париже поместил над входом в свое заведение специальную табличку для туристов: «Здесь понимают тот французский, которому вас учили в школе!».

— Цин, тунджи, шо цзай ибень… Ман-манда шо… — враз севшим голосом проговорил он.

Китаец с готовностью сбавил темп и Рустам с облегчением разобрал, что оказывается, этот дядька в молодости служил в армии и был командиром расчета этого пулемета.

— Во хэн хао хуй джэгэ цян! — с нескрываемой гордостью поведал китаец. Радостно обернувшись к группе, он принялся воодушевленно жестикулировать, тыча то в пулемет, то себя в грудь и изображая трясущимися кулаками пулеметную стрельбу. Затем, завидев патронную коробку, обрадованно ухватился за нее.

— Кэи?! — с энтузиазмом кивнув на пулемет, спросил он Рустама.

— Кэи, — кивнул Рустам, воровато оглянувшись в сторону коридора — не видит ли директор.

Китаец с явным наслаждением, подчеркнуто аккуратно подсоединил коробку к пулемету, продернул патронную ленту и, вцепившись в рукоятки, захлебнулся в счастливом татакании. Группа зааплодировала.

Порозовевший от удовольствия китаец разрядил пулемет и подмигнул Рустаму, кивнув на коробку:

— Ни кэи чжеян ма?

Блин, во как вовремя потренировался-то! А то бы пришлось выкручиваться: дескать, нельзя, да это музейный экспонат, да это только вам, как гостю…

Усмехнувшись, Рустам снял парадный китель и попросил его подержать стоявшего рядом индуса. И, закусив губу, выполнил заряжание пулемета по-боевому: с треском и блеском, «со скоростью поросячьего визга» — когда настроение хорошее, все получается как надо. И вновь аплодисменты разорвали прохладную музейную тишину! Привлеченный шумом, в зал заглянул директор и, оценив обстановку, показал Рустаму большой палец.

В течение всей экскурсии Рустам настороженно ждал от этого пулеметчика какого-нибудь подвоха. И совершенно напрасно — вполне нормальный дядька оказался. Слушал Рустама во все уши, уважительно покачивал коротко стриженой крепкой башкой, понятливо кивал. А однажды так вообще обрадовался — ну как ребенок, право слово.

— Бу пичок билан биринчи космонавт Юрий Гагарин порашют билан сакраган… А вот с этим ножом совершал парашютные прыжки первый космонавт Юрий Алексеевич Гагарин, — остановился Рустам у очередного стенда, — Э-э-э… Уэн зэ фёст козмонот Юрий Гагарин джампд уиз парашют, хи юзд зис найф…

— Дядялин?! — вдруг шумно восхитился китаец.

Группа дружелюбно засмеялась, для Рустама же ничего смешного в этом не было. Не знакомы люди с азами китайского языка, вот и смеются. Дело в том, что в китайском языке нет таких слогов, как «га» или «рин». Ну, как в японском языке, например, нет буквы «л» — и японцы заменяют ее буквой «р». Так и китайцы — за неимением подходящих слогов в родном языке заменяют их похожими, когда надо воспроизвести иностранные слова или фамилии. Например, фамилия «Брежнев» по-китайски звучит так: «Билешинефу». А «Рейган» — «Лиган».

— Дуй, Дядялин, — серьезно кивнул ему Рустам.

— Дядялин — е ши саньбин ма?!

Ох, до чего же Рустаму хотелось гордо подтвердить эту версию! Блин, вот люберецкий дембель Леха небось, ни секунды бы не сомневался! Но что поделать? Престиж престижем, но совесть иметь надо…

— Нет, он был летчиком, — со вздохом покачал он головой, — Та ши фэйсинъюань. Но весь отряд космонавтов учил прыгать с парашютом десантник — полковник Никитин. Вот, на этой фотографии они рядом… И, кстати, первая фотография Гагарина, по которой его узнал весь мир, была сделана во время прохождения им парашютной подготовки. Вот она, посмотрите. Гагарин — в прыжковом шлеме, с парашютом. И после окончания полета в космос он приземлился с парашютом, катапультировавшись из капсулы космического корабля.

— Бат уай? — удивился индус, — Ит воз эксидент?

— Ноу, ытызнт, — неохотно проговорил Рустам, — Ит воз южал мэна оф ретёнинг фром спейс ин зэт тайм. — Блин, сейчас скажут: у-у, деревня! Колхоз «Пиёз»…

И вот ничего подобного не произошло. Напротив, гости воззрились на портрет Гагарина с искренним восхищением, а «пулеметчик» даже тихонько зааплодировал.

К концу экскурсии Рустаму ужасно хотелось вывалить язык, как собаке. А еще лучше — закинуть его на плечо: ну одеревенел уже просто! Собравшись с силами он глубоко вздохнул и, стараясь не торопиться, выдал уже просто на автомате:

— Экскурсия окончена, товарищи. Благодарю вас за внимание, будем рады видеть вас вновь в нашем музее, всего вам самого доброго! Экскёшн из оува, диа комрадз. Сэнк ю фо ё аттеншн, глэд ту си ю ин ауа мьюзиам эгейн, гуд лак! Экскурсия нихоясига етди, эътиборингиз учун рахмат. Сизлар билан музейда яна кайта учрашишдан мамнун буламиз. Хайр, саломат булинг. Лийю ваньляо, тунджимэн. Сесе нимэнда чжуи, хэнь гаосин цзай и цы цзайдао нимэн, ицэ шунь ли! — Ф-фу! — не удержавшись, перевел он дух и полез в карман за платком — промокнуть, наконец, взмокший лоб.

Ну, а дальше все было хорошо. Гости пожимали Рустаму руку, от души благодарили за экскурсию, надарили кучу значков. (Маленький алый значок с профилем Мао Цзедуна Рустам потом целый месяц носил вместо комсомольского значка на кителе, пока не потерял во время марш-броска. И никто из командиров не заметил!). Выражали восхищение языковой подготовкой курсантов училища, интересовались, все ли курсанты знают несколько языков. Рустам пояснил, что всем языкам, кроме английского, он обучился еще в детстве, в родной Наманганской махалле.

— У нас в Узбекистане много разных людей живет, — рассказывал он, — Немцы, греки, корейцы, китайцы, уйгуры, дунгане, казахи, татары, евреи… Я, к примеру, учился в русской школе, а более-менее русских ребят в моем классе было всего пять человек. А остальные — всякие.

— И как вы общались? — поинтересовалась сопровождающая группу барышня (Марина, как она потом представилась).

— Да как — нормально общались. Чаще всего по-русски, а вообще, по-всякому. Когда вместе живешь, языки легко запоминаются.

— А вообще, как живете-то? Ну, если все разные такие…

— Да отлично живем! Приезжайте, посмотрите. И — какие мы разные? Ну, имена разве что отличаются: тот — Махмуд, тот — Христофор, та — Марта… А так — вместе росли, вместе учились… Многие женятся. Чего различать-то?

Беседуя с гостями, Рустам краем глаза засек, что у крыльца музея Киваев что-то выговаривает четырем мужикам номенклатурного вида. Одеты мужики были весьма прилично, все — при галстуках, но вся эта великолепная четверка была явно с хорошего бодуна. И выглядели они — как нашкодившие школьники перед беспощадным завучем.

Окатив сию четверку ушатом ледяной учтивости, начальник музея сухо кивнул, давая понять, что разговор закончен. Рустам догадался, что эти подгулявшие мужички и есть те самые пропавшие референты с переводчиками.

Наконец, сердечно распрощавшись, группа проследовала в автобус. Последними загрузились блудные детки, имевшие после беседы с Киваевым вид весьма и весьма сконфуженный.

— Р-разгильдяи… — сощурившись, процедил им вслед Киваев, — Р-р-работнички…

Дело, как выяснилось, приключилось самое банальное: референт из Минкульта вместе с переводчиками должен был прибыть накануне, дабы согласовать время экскурсии. Переводчики же должны были ознакомиться с экспозицией и подготовиться к специфическому переводу. Но, приехав в Рязань, референт первым делом решил навестить своего друга-однокашника, с которым вместе учился в высшей комсомольской школе. И вот этот самый друг, функционер Рязанского обкома комсомола, оказался мужиком радушным и хлебосольным. Первым делом он разместил гостей на обкомовской даче (чего вам по гостиницам клопов кормить). А дальше — как положено: ну, за встречу, по маленькой! Эх, славно-то как, с дорожки-то! Так, между первой и второй… да ничо, не переживай, все устроим, делов-то! А помнишь?… Ну, еще бы! Эх, времечко было! Ну, давай за нас! Да л-ладно, не парься, завтра с утреца все решим! Нормально сидим, ну! А давай — нашу: кам-самоль-цы! Даб-ра-воль-цы!!..

Короче, гости очухались только к полудню следующего дня. Пока соображали, где они находятся, да что делать, да пока добрались до места назначения — все само собой и устроилось.

Понятно, почему Киваев с ними таким морозным тоном беседовал: у кого как, а в офицерской среде весьма презирают тех, кто не умеет совмещать выпивку со службой. Можешь гулять накануне, насколько тебе финансы и фантазия позволяют, но чтоб утром — как штык! — был на построении, готовый к работе, тогда ты — офицер. А не можешь — лучше не берись, дабы не позориться. А вот Рустама Киваев похвалил, хоть и весьма сдержанно: собственно, что такого произошло? Что, впервые у нас армия за головотяпство гражданских отдувается, что ли? У кого как, а у нас это скорее правило, чем исключение из правила.

— Нормально сработал, Садыков, — дозированно отмерил похвалу начальник, — Не подвел. Волновался?

— Вначале — да, — признался Рустам, — А потом ничего, легче пошло…

— А вообще, ты молодец! — улыбнулся Киваев, — Прямо как Фидель Кастро. Довелось мне на его выступлении как-то побывать — давно, еще когда в Москве фестиваль молодежи и студентов проходил. Представляешь: три часа он без передыху говорил — и все сам, без бумажки. И что самое интересное: говорит по-испански, а все понятно! А этим организаторам я, будь моя воля, хвоста бы накрутил… Совсем совести нет, что ли?

Как оказалось впоследствии, совесть у организаторов все-таки была. Помимо благодарственного письма руководству музея, привезли они через неделю почетную грамоту лично для Рустама, каковую Киваев и вручил ему торжественно, под аплодисменты всех сотрудников музея.

— Вот и первая награда! — резюмировал Киваев, пожимая руку Рустаму, — Теперь, когда станешь большим ученым, можешь смело подписывать свои научные статьи таким образом: «Р. Садыков, доктор исторических наук, кавалер почетной грамоты Рязанского обкома комсомола»!