Глава 1

Коридор был пуст. Молодая женщина села в одно из кресел, что стояли рядами у стен и посадила ребенка себе на колени. Ему исполнилось 4 года, весил он 16 с половиной килограмм, и носить его было уже тяжело. Конечно же он умел ходить, и, слава богу, ходил он нормально, но быстро уставал. Он не плакал, не жаловался, он просто начинал спотыкаться, шаги его замедлялись, и ее сердце не выдерживало.

Устала она ужасно.

И не только физически. Как она устала от всей этой жизни.

Женщина была очень миловидна и молода, в этом году ей исполнилось 25 лет, но нервное напряжение и плохое питание истощили ее. Белокурые с золотом волосы ее свисали на спину, собранные резинкой, брови едва читались на бледном, без косметики, лице, на котором, казалось, навсегда застыло безнадежное ожидание. Она посадила ребенка на сидение рядом, постаравшись устроить его поудобнее, и прислонила к спинке. Очень спокойный, даже безучастный мальчик застыл в расслабленной позе.

Был июль, стояла жара, и даже в коридоре, лишенном прямых солнечных лучей, ощущалась духота погожего летнего дня. Но ни мать, ни сын, одетые в простую летнюю одежду, не чувствовали этого. Мальчик, в отличие от непоседливых сверстников, сидел смирно, почти дремал, а мать его, оглядевшись по сторонам и вздохнув, приготовилась к долгому ожиданию.

Она держала в руке толстую тетрадь в желтой дерматиновой обложке. Данил Ганичев, 1986 г., — было написано на ней шариковой ручкой. А внизу адрес: Бибирево, дом 17, кв. 7… Это была больничная карта мальчика. Женщина стала листать ее, чтобы скоротать время.

У ее сына была врожденная почечная недостаточность, и его оперировали уже трижды. И два года прошло, как его поставили на учет к невропатологу с диагнозом: детский аутизм. Она регулярно приходила с ним на медосмотры, и это все, что она могла сделать для больного ребенка. Для остального нужны были деньги.

Сидя и терпеливо разбирая каракули врачей при плохом освещении, женщина старалась ничего не думать, а ее сын думать просто не умел.

Но постепенно то, что было написано в тетради, заинтересовало ее, она все глубже и глубже уходила в чтение.

— Господи, но почему, — вырвалось у нее, — Почему!

— Вы ко мне?

Она подняла глаза. Перед ней стоял врач, молодой мужчина в белом халате и с высоты своего роста смотрел на нее.

— Да. Здравствуйте, — растерялась женщина.

— Здравствуйте. А карту читать не рекомендую. Все равно вы ничего не поймете.

Он протянул руку, и женщина покорно отдала тетрадь.

— Заходите.

Врач говорил резко, почти грубо, и женщина, привыкшая к покорности, подхватила ребенка и последовала за ним на почтительном расстоянии.

— Садитесь.

Медсестры в кабинете не было и врач пододвинул к себе журнал.

— Имя, фамилия.

— Ганичев. Данил.

— А не Даниил?

— В метриках написано: Данил. С одним «И» и без «А».

— Так и говорите.

Сделав запись и отложив ручку, он погрузился в карту.

— Скажите, а это заболевание, оно от наркоза, да? — неуверенно выговорила женщина.

Врач поднял голову и посмотрел на нее, как посмотрел бы на муху, читающую надписи на корешках книг.

— Я так поняла, что от наркоза, — пролепетала женщина, напугавшись своей смелости.

— Ну, если быть точным, то не от наркоза, а от его передозировки. Участок коры, отвечающий за связь индивидуума с реальностью, не проснулся. Теперь вам легче? Только не советую подавать в суд, как сейчас модно. Ни один эксперт не подтвердит вину врача.

— Я и не думала…

Врач отодвинул от себя тетрадь, облокотился о стол и посмотрел на женщину внимательно. Был он высок, смугл и черноволос, как южанин.

— Хотите совет? — сказал он уже другим, задумчивым тоном. — Мой однокурсник сейчас участвует в разработке метода лечения подобного заболевания воздействием на мозг электричеством. Только…

— А это поможет?

— Дайте договорить. Во первых: метод находится еще в стадии разработки и даже еще не ставились опыты на животных. Во вторых: речь идет о врожденных дефектах.

— Мой мальчик родился нормальным?

— Да, — врач почему-то опустил глаза.

— Мне в больнице говорили, что это проявилось только к двум годам. Ну почему, почему, господи, почему! Как будто нам мало было почек, — женщина согнулась над белокурой круглой и тяжелой головой ребенка и прижала его к себе. — И так ему было плохо, а сейчас…

— Так хотите, чтобы я поговорил с ним?

— А это поможет?

— Вот что я вам скажу, мамаша, даже проверенный, проводимый годами метод не гарантирует сто процентов выздоравливаемых, а я вам рассказал лишь об исследовании. Если быть объективным, это только надежда на далекое будущее, понимаете?

— Да, конечно.

Женщина опустила голову, касаясь щекой золотистых волос сына. Лицо ее потемнело, а взгляд застыл, почти что так же бездумно, как у больного аутизмом ребенка. А мальчик не дремал. Он, освоившись, стянул со стола тетрадку в клеенчатом переплете и потащил в рот ее корешок.

— Этого делать не надо, — ровным терпеливым голосом сказал невропатолог, не торопясь, обошел стол и склонился над ребенком. — Дай-ка мне. Вот так, молодец.

Ребенок безропотно отдал тетрадь, поднял голову и посмотрел на врача ставшими сразу большими и круглыми глазенками, в которых застыл испуг. Он теснее прижался к матери и сделал движение руками закрыть голову.

— Его бьют? — спросил врач.

— Нет, — неуверенно ответила женщина. — Я на него никогда даже не кричу.

Врач покачал головой, вздохнул и сел на крышку стола, сдвинув бумаги.

— Как тебя зовут?

— Данилка, — удивленно ответила за сына мать.

— Нет. Тебя.

— Меня? Лида.

— Ты замужем?

— Да.

— Алкоголик или наркоман?

— Первое.

— И как следствие — врожденная патология почек. Вот тебе мой телефон, позвони завтра после обеда. Я поговорю с Лукиным. Все. Теперь иди, карточка останется у меня.

Лида кивнула, поднялась, привычно сажая на руку ребенка, и мальчик прижался к ее плечу, забыв и о враче и о его кабинете.

 

Глава 2

Рядом с бессмысленно горящим телевизором стоял стол и посреди него — фотография под стеклом и на подставке: медная рамка ее местами позеленела от времени. Угол самой фотографии пожелтел от попавшей туда воды, но в целом карточка не пострадала.

Изображенные на ней люди могли бы быть счастливы. Но они счастливы не были. Даже тогда. Молодая семья из трех человек: мужа, жены и ребенка, три с половиной года назад позировали соседу по даче, решившему сфотографировать их новеньким «Кодаком». Мужчине тогда было 30 лет, и стоял он небрежно, не улыбался, только жмурился на солнце, и лицо его застыло в легкой гримасе. Одной рукой он держал полугодовалого, очень крупного пухлого сына, зажав его чуть не под мышкой. И тот, свернувшись в клубок, тем не менее улыбался как-то исподлобья, хитро, засунув в рот палец, потому что у него тогда чесались десны. Другой рукой мужчина обнимал за талию свою жену, слегка притягивая ее к себе.

Жене было тогда 22 года. Была она не худая, но очень стройная блондинка с распущенными по спине волосами. Она стояла и улыбалась объективу, стараясь казаться счастливой.

Дура!

Мужчина, постаревший почти что на 4 года, стукнул кулаком по крышке стола, покрытого дешевой скатертью, резко выбросил вперед руку и опрокинул фотографию.

Жена его — дура. Это она испортила ему жизнь, оплетя своей паутиной. Она забрюхатела и этим заставила его жениться на себе. Глупая нищая провинциалка. А ее выродок. Этот недоделанный кошмар на двух кривых ногах. Вечные операции, описанные пеленки и проклятый запах лекарств, въевшийся во всю его квартиру. Его! Но которую он должен был делить с маленькой шлюхой и дебилом, которого она выродила, думая этим его обрадовать.

Мужчина был зол, потому что нуждался в выпивке, но денег у него не было. Он даже не шелохнулся, когда услышал скрип открываемой двери, и голос жены, приглушенный звуком работающего телевизора. Если он сейчас обернется или просто пошевелится, то уже просто не сможет сдержать раздражения, и эта стерва опять побежит в травпункт снимать экспертизу побоев.

Он не шевелился, когда жена вошла в квартиру и посадила ребенка на стул в прихожей, начав разувать; не шевелился, когда она побежала на кухню; молчал, когда она пыталась разговаривать с ним деланно ласковым голосом.

— Сейчас сбегаю за хлебом, и мы доедим борщ, — сказала она, стараясь казаться веселой.

«Свои помои жри сама со своим недоумком», — подумал мужчина, не поворачивая головы.

Его жена, привыкшая ко всему, усадила ребенка в старое кресло на кухне, повернулась и выбежала из квартиры. И как она забыла, что у них кончился хлеб. Данилка почти что спал и брать его с собой в булочную ей не хотелось: руки ее дрожали от напряжения, поясницу ломило, и ноги едва передвигались от усталости. Но оставив ребенка в квартире с отцом, она оставила с ним кусочек своего сердца. Как она боялась таких минут, как старалась избежать их.

И пробегая за угол, в булочную, и возвращаясь, она страшно спешила. И не напрасно. Уже у самого подъезда, бросив по привычке взгляд на свое окно, женщина похолодела. Данилка сидел на подоконнике у открытого окна и играл ручкой запора. Туда, сюда, щелк, щелк. Губы у ребенка растягивала улыбка.

«Господи».

Как на крыльях женщина взлетела на четвертый этаж. Замок открылся легко, хлопнулась за спиной дверь. Не сбросив уличных шлепок, прямо с хлебом в руке, подскочила она к окну и, схватив ребенка, прижала его к себе.

Почувствовав на затылке пристальный взгляд, она обернулась. Муж стоял и смотрел на нее. Не мигая и с вызовом засунув руки в карманы старых джинсов.

— Мне было душно, — раздельно сказал он. — Почему я должен задыхаться.

Жена опустила голову, а муж с видом победителя вернулся в комнату, к своему телевизору.

Женщина испуганно застыла. Она была одна, но не была одинока, с ней был ее ребенок, еще более слабый и беззащитный, и от этого ей становилось еще страшнее.

Но жизнь продолжалась. Ребенку пришла пора обедать. Женщина поставила на газ кастрюлю с борщом. Едва дождавшись, когда суп подогреется, она налила в тарелку половник, оставив остальное на огне, потому что муж любил все обжигающе горячим.

Сев на табуретку и посадив сына рядом, мать начала кормить его и ровным спокойным голосом рассказывать сказку про репку, как советовали ей в Центре для аутичных детей.

— Посадил дедушка репку, выросла репка большая пребольшая, — и так далее, слово за словом, ложка за ложкой, чувствуя, что сейчас ее ребенку хорошо, он счастлив.

Но суп кончился, кончилась сказка. Данилка засыпал на руках матери, как засыпают совсем маленькие дети. Во рту его, вяло приоткрытом, оставалась еще не дожеванная корочка, а он уже спал крепким сном. Положив ложку в пустую тарелку, мать переложила его так, чтобы он откинулся на спину и осторожно вытащила изо рта остатки еды, при этом покачивая его движением ног. Нежность к больному, никому кроме нее не нужному ребенку, переполнила ее сердце.

В зале продолжал говорить телевизор.

Женщина поднялась, держа сына на руках и положила его в кресло, шагнув после этого к плите и выключив закипающий борщ.

И тут появился муж. Он возник в дверях, высокий красавец блондин, на внешность которого никак не отразились годы запоя, и сердце его жены испуганно забилось. Она бросила испуганный взгляд на ребенка, свернувшегося в кресле, на его отца и торопливо заговорила.

— Садись к столу, Паша, я сейчас налью борща.

Муж ненавидел ее голос, ненавидел, когда она называла его Пашей, он весь мир ненавидел, когда был трезвый. И он знал, на ком можно выместить свою ненависть. Размеренным, неторопливым шагом он подошел к креслу и не говоря ни слова швырнул сонного ребенка на пол. Швырнул небрежно, одним взмахом руки и застыл, наблюдая.

Данилка громко заплакал, спросонок, закрывая голову обоими руками. Мать бросилась к нему. Ее прорвало.

— Зачем ты так делаешь! Он же твой сын! — поднимая ребенка и прижимая к себе, закричала она, сама чуть не плача.

— Я что, по твоему, дебил? — взорвался муж. — Тощая сука, от кого ты подцепила этого недоумка.

Голос его перекрывал громкий детский плач, он свирепел на глазах и, окончательно потеряв контроль над собой, рванулся к жене. Женщина тяжело метнулась в сторону, стараясь закрыть собой ребенка, муж ее неуклюже зацепился за табуретку, уронив ее себе на ногу. Заматерившись и поворачиваясь, он ударился о газовую плиту, схватился за горячую кастрюлю и, не помня себя в ярости швырнул ее в спину убегавшей из кухни жены. Та даже не замедлила бег, в горячке не почувствовав ожога.

Это еще больше обозлило мужа. Бросившись за ней, он прыжками нагнал ее, схватил за рукав, но не крепко, и женщина, на одном движении рванулась и, перепрыгнув порог, заперла за собой дверь на щеколду.

Ребенок в руках надрывался от плача. На дверь сыпались удары и пинки, предназначавшиеся ей. С силой наваливаясь на дверь и трясясь, она держала на руках Данила, прижимая его к себе. А дверь содрогалась и дрожала, и дрожь эта передавалась ей, заставляя трястись еще сильнее.

И тут грохот ударов прорезал электрический звонок. Удары стихли, слегка возобновились и стихли совсем. Только звонок звенел, нервно дребезжал и снова звенел, пока не послышался звук открываемой двери и чье-то топтание.

— Эй, мужик, в натуре, ты дашь отдохнуть? — услышала женщина приглушенный голос в прихожей и узнала его. Голос принадлежал соседу, отставному военному.

Муж ее хоть и был с женой храбр, с соседом связываться боялся.

— Ё-моё. Ты слушай, жену учи, но чтобы тихо было, понял?

— Да она достала уже.

— Это твои проблемы. Вокруг тебя тоже люди живут. Усек?

Наступила тишина, тихонько закрылась дверь, снова послышалось топтание, звук плевка и сочный шлепок ладонью по фанерной двери ванной и дальше шаркающие шаги.

Лида измученно опустилась на старый деревянный стул, стоявший между ванной и дверью. Плечи ее затряслись в рыдании. Ребенок, всхлипывая, прижимался к ней.

Это было не первое сидение в темной ванной комнате, и Лида уже имела опыт. Ощупью, одной рукой, она собрала полотенца, бросила их в ванную, уложила на них ребенка и сняла наконец шлепанцы с усталых ног. Она могла позволить себе расслабиться, зная, что муж больше не будет ломиться в дверь, боясь соседа. Тут только, немного успокоившись, она почувствовала боль от ожога на спине, сняла платье и в первую очередь стала отряхивать волосы от остатков борща. Открыв воду в раковину, она достала с полки шампунь и замерла. Мимо прошаркали шаги мужа, с недавних пор усвоившего расслабленную походку. Шаги не остановились возле двери, а прошлепали по полу дальше, потом замялись. Открылась и захлопнулась дверь.

Тишина.

Не веря, Лида не торопилась выходить из убежища. Не спеша, она вымыла волосы и, не имея больше полотенца, стала трясти ими и встряхивать, чтобы высушить, при этом напряженно прислушиваясь. В квартире стояла мертвая тишина.

Подождав для верности и причесывая все это время волосы расческой, Лида наконец осмелела. Она старалась делать все беззвучно, отодвинула щеколду, приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

Никого.

Ступая, как можно тише, Лида прошла в зал.

— Никого.

Заглянула в кухню.

Пусто.

В спальне — тишина и пустота.

Лида медленно опустилась на постель. И вдруг, опомнившись, сорвалась с места, заглянула по пути в коридор и, подскочив к входной двери, заперла замок на предохранитель. Теперь двери нельзя было открыть снаружи даже ключом. Тихонько, так и не включив света, она вернулась в ванную, взяла на руки спящего ребенка и уложила его на свою кровать, к стенке, там, где поверх простыни лежала клеенка, покрытая фланелевой пеленкой.

Наклонившись над ним, Лида осторожно поцеловала его крепкую щеку и не выдержала, упала рядом, лицом в подушки и судорожно разрыдалась, вся содрогаясь и кусая руки, чтобы не расплакаться в голос.

 

Глава 3

— Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, — считала Лида, меряя шагами аллею перед фасадом детской поликлиники и увлекая за собой своего сына. — Вдруг охотник выбегает.

Понимал что-нибудь Данилка или нет, но игра ему нравилась. С серьезным видом он вышагивал рядом с матерью, стараясь, чтобы шаги его совпадали с ее шагами.

— Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой. Принесли его домой, оказался он живой, — раздался за спиной насмешливый голос.

Лида повернулась. Парень и девушка, оба с тетрадками, обгоняли, смеясь и передразнивая. В знак дружелюбия они помахали руками и умчались в институт, в училище, в техникум, в счастливую жизнь, а ведь она только немногим старше их. Была ли она когда-нибудь счастливой? Бедная провинциалка, приехавшая в Москву учиться на ткачиху, что она видела от москвичей, кроме унижения? И даже знакомство с красавцем москвичом Павлом Ганичевым не принесло ей счастья. Грубый с первого дня знакомства, он не сказал ей ни одного ласкового слова, а она, привыкшая с детства к подчинению, терпела. Подруги завидовали ей, считая не достойной такого счастья, а он знал, что делает. Жестокий от природы, он просто нашел безвольное беззащитное существо, над которым мог поиздеваться, не боясь отпора. Тогда он уже пил.

— Раз, два, три, четыре, пять…

Данилка перестал вышагивать рядом с матерью, он устал и остановился. Тогда Лида села на скамейку под двумя старыми липами и посадила ребенка к себе на колени.

Они находились в больничном парке с утра, успели съесть по беляшу и бутерброду в буфете, потому что, боясь возвращения мужа, Лида вышла из дома пораньше.

Она ждала терпеливо, ребенок даже и не ждал. Он жил в своем собственном мире и тихо сидел, прислонившись спиной к маминой груди.

— Дай мне листик, Данила, — сказала Лида, чтобы расшевелить его. — Вот листик. Смотри.

Она протянула руку к веточке и дотронулась до маленького листочка.

Потом она сообразила, что такое ребенку не понять. Тогда она, не вставая, сорвала с дерева маленькую веточку, положила ее на дальний конец скамейки.

— Дай мне палочку, Данила. Вот эту палочку. Дай.

Мальчик понял, потянулся. Лида помогла ему слезть с колен, и он, протопав пару шагов, взял веточку и потянулся к матери.

— Ой, спасибо, сердечко, спасибо, родненький. А теперь положи сюда. Вот сюда положи. Умница, сладенький мой.

Проходившие мимо родители с детьми удивленно смотрели на нее, или совсем не замечали, а Лида была счастлива. Она только два раза была с Данилкой в центре для аутичных детей, и после этого он научился выполнять простейшие просьбы, а дома даже рисовал кружочки и палочки.

Лида ждала, когда кончится в поликлинике обед, она ни на что не надеялась, а просто сидела на скамейке и забавляла своего сына, выполняя советы воспитательницы из Центра почаще заниматься с аутичным ребенком. В конце концов, надо же было им с сыном где-то сидеть и чем-то заниматься.

И тут она увидела невропатолога.

Он, без халата, в расстегнутом пиджаке, вышел из только что припаркованной машины, старых «Жигулей» и, заперев дверцу, прошел к крыльцу.

— Вот пришел дяденька доктор, пойдем, светик мой, — позвала она, обнимая сына, державшегося за подлокотник скамьи. Она ласково повернула мальчика, взяла в руку его потную ладошку и пошла с ним, не торопясь, к входной двери. Медленно, в ногу, поднялись они на крыльцо, потом пошли по коридору. Возле двери кабинета невропатолога никого не было, но и очередь ничуть бы не огорчила молодую женщину, потому что ее ребенок только что поел, пописал и поэтому им решительно не куда было спешить.

— Здравствуйте, — медленно выговорила она, входя в кабинет и глядя на поднявшего на нее глаза врача. — Мы пришли.

— Очень хорошо, садитесь.

Она поспешно закрыла за собой дверь и прошла к столу. В кабинете по случаю прохладного дня кондиционер был выключен, а огромное, в пол стены, окно — открыто.

— Ганичев? Я звонил по вашему поводу. Вот вам ваша карта, вот здесь записан адрес, поезжайте. Вас согласились обследовать. Только не потеряйте карту, и после всего, верните мне. Все, можете идти.

— Спасибо…

Но врач уже не смотрел на нее.

Чтобы сэкономить деньги, Лида проехала до центра на автобусе, а оттуда, на метро, пройдя оставшийся путь пешком, с уснувшим ребенком на руках и, измучавшись, наконец, увидела впереди здание с длинным серым забором. На воротах сверкала золотом надпись на черном фоне:

ИНСТИТУТ ДЕФЕКТОЛОГИИ АПН СССР.

— Нам сюда, — из последних сил пробормотала Лида и тяжелым шагом направилась к калитке.

Фасады зданий, смотревших на них, были торжественны и напугали Лиду своей неприступностью. Она так растерялась, что вынуждена была сесть на ближайшую по тротуару скамейку. Она боялась спрашивать у проходивших мимо медиков, боялась подойди к этому мраморному великолепию.

Она сидела и чисто механически качала спящего ребенка, пока к ней не подошла женщина в белом халате.

— Вы кого ждете? У нас делегация, вам нельзя здесь сидеть.

Молча Лида протянула карту с вложенной в ней запиской.

— Хорошо, идемте со мной, — пробежав взглядом записку, сказала женщина. — Только быстро.

Лида послушно встала. Она торопилась изо всех сил, но ей это было нелегко с шестнадцатикилограммовым ребенком на руках. И она стала отставать. Думая только о том, чтобы не упустить из вида женщину в белом халате, она что есть сил спешила за ней, поднималась по вымощенному плитами крыльцу, по застеленному ковровой дорожкой полу, по лестнице с коврами и с лепными перилами. И все равно она сильно отстала.

Женщина ждала ее на втором этаже.

— Быстрее, я же вас предупредила она и так же ровно и быстро пошла прямо по коридору, пахнувшему вовсе не лекарствами и хлоркой, как в любой другой больнице, а чем-то приятным.

— Сюда, входите.

Раскрыв широко дверь, женщина прошла в кабинет, просторный и светлый, но совершенно пустой.

— Денис Илларионович?

Врач выглянул из небольшой двери.

— Да?

— К вам по направлению. И не забудьте, через полчаса, в актовом зале.

— Есть, командор.

— Ну вас.

— Входите, располагайтесь, — скрываясь за дверью, сказал врач.

Лида с интересом посмотрела на удаляющую женщину и только тогда поняла, что последняя фраза адресована была именно ей.

Она прошла к стулу, села, положила ребенка поудобнее и посмотрела на зажатый в руке кошелек с тридцатью рублями, всем ее богатством.

Врач вскоре вышел, одетый в строгий черный костюм и серый галстук, невысокий и рыжеволосый.

— Так, — он порывисто сел на стул за рабочий стол с ничем не захламленным покрытием. — А, так вы Ганичевы? Хорошо. На обследование согласились?

Лида только кивнула.

Врач посмотрел на часы.

— Осмотреть вас я уже не успею, — он крутанул блестящий шарик на крышке стола, и как по волшебству из самого покрытия выскочил стилизованный под шишку пенал. Достав ручку, врач начал писать. — Третье здание отсюда — стационар. Отдадите это в приемный покой. Сами можете остаться с ребенком, а завтра все решим. Идите, — и он запоздало спросил. — Возражений нет? Хорошо.

Конечно, хорошо. Ведь она так боится идти домой.

 

Глава 4

Это была чудесная больница, не похожая на все остальные, голодные и безденежные. Лиду кормили вместе с ее сыном, лекарств никаких не выписывали, только время от времени приглашали их в страшный кабинет, весь в каких-то приборах, сажали мальчика в кресло и надевали на голову странную плетенку от которой тянулись провода.

Так проходили дни, пока, наконец, Лиду не пригласила в кабинет заведующего отделением. Там сидели трое врачей, сам заведующий и еще незнакомый мужчина в одном костюме, без халата, что совершенно напугало Лиду.

Ей велели оставить ребенка в палате, она оставила его, велели сесть и слушать, она подчинилась.

— Болезнь вашего сына неизлечима, вы наверное уже об этом знаете, — начал заведующий, крупный широколицый, без свойственного толстякам выражения добродушия. — Аутизм в чистом виде — редкость, обычно он проявляется в определенной патологической структуре, обладает при этом качественными особенностями. В вашем случае — отягощен ярко выраженным умственным недоразвитием и задержкой речи.

— Синдром Каппера — это врожденная или раннеприобретенная недостаточность коммуноактивности и группа сходных с ним резидуально органических нарушений. Он даже не пытается говорить? Вот видите. Ваш сын обречен на вечную инвалидность.

Как от удара, Лида обернулась к мужчине, сказавшему это.

— …Полный распад и постепенная атрофия нервных… ярко выраженный патогенез. Где его электроэнцефалограмма?

Лида повернулась к заговорившему снова заведующему.

— Ваша единственная надежда — метод профессора Мальцева. Вот вам ручка, распишитесь.

Лида по опыту знала, что подписывание официальных бумаг ничего хорошего не предвещает и отдернулась от ручки, как от скорпиона.

— Чего вы теряете? Где вы работаете?

— Ни… нигде.

— Вот видите. Низкий уровень интеллекта…

— Да подписывайте, чего вы ждете? Через год, другой, ваш сын превратится в полного идиота. Хотите на таких посмотреть?

Лида, перепуганная до крайности, только трясла головой.

— Не хотите? Тогда ставьте автограф, вы задерживаете столько людей. Вы мешаете работать. А мы, между прочем…

— Ладно, она и так подпишет. Не бойся, дочка, это же только означает, что ты знаешь о методе и согласна на лечение своего сына.

— Есть еще отец.

— Его подпись не обязательна, хватит и ее. Подписывай, это же только формальность.

Лида продолжала качать головой.

— Тогда сдавай его в интернат. Больше мы ничего не можем для него сделать.

Теперь уже качали головами все присутствующие.

— Выписываем?

— Давать направление в интернат?

— Подготовьте карту. Идите, чего вы ждете, мы и так потратили на вас столько времени, сколько идет научный доклад.

Лида встала, совершенно ошалело попятилась и выскочила за дверь, споткнувшись о порог.

В палате на две койки было тихо и прохладно. На одной из них спал пятилетний мальчик, у которого была внутричерепная гематома. Его мать тихонько шила, сидя за столом у окна.

Данилка сидел на второй койке и держал в руках маленькую иранскую машинку-грузовичок. Перевернув ее вверх колесиками, он крутил их тихо и вяло.

— Он пописал в горшок, я его подержала, — сказала женщина, бросив короткий взгляд на Лиду. — пусть играет, у нас этих машинок вон, целая коробка.

Лида не слушала, она смотрела на сына. Тот крутил свои колесики и из приоткрытого рта его текла струйка слюны. И она внезапно увидела его взрослым по виду мужчиной, в такой же расслабленной позе сидящим на грязном полу в незнакомой комнате и крутящим колесики маленькой игрушечной машинки. И слюни лились из взрослого вислогубого рта. Увидела она это так ясно и живо, что сердце ее остановилось и к горлу подкатилась тошнота. Как подхваченная вихрем, она выскочила из палаты.

Заведующий в халате и мужчина в костюме стояли в коридоре и разговаривали.

— Конечно, профессор Григорьев прав, — говорил заведующий, когда Лида налетели на них, не в силах вовремя остановиться.

— Тише, женщина, — строго начал заведующий.

— Я согласна, — выдохнула Лида, перебивая. — Я только страшно боюсь.

Мужчины было хотели снисходительно улыбнуться, но первый раз в жизни не сделали этого.

— Все будет хорошо, — неожиданно для себя проговорил мужчина в костюме. — Это мой метод, и я гарантирую вам успех, иначе я откажусь от профессорского звания и пойду работать простым невропатологом в стационар. Вы верите мне?

Лида опустила голову. Живущий в тепличных условиях человек никогда не поймет, что затравленное существо не имеет веры и не умеет надеяться.

Данилку, успокоенного до бесчувствия уколами, сажали в кресло и обматывали проводами. Денис Илларионович делал это старательно и деловито и это перепугало Лиду, потерянно стоявшую за креслом.

— Вы не боитесь? Ведь мы даже не делали опытов, — вырвалось у врача.

— Не болтайте вздор.

Лида обернулась, а Денис Илларионович прикусил свой язык. От двери к креслу шел профессор Мальцев, не узнаваемый в белом халате.

— Выйдите, женщина, можете подождать в коридоре. Я обещал в присутствии доктора Вершинина и вы должны мне верить. Идите.

И Лида, словно под гипнозом этого властного человека, вышла, оставив своего ребенка.

Больной, маленький и беззащитный, он вызывал у матери острое чувство жалости. Дойдя до кресел под аркой и сев одно из них, она расплакалась, не имея даже носового платка, чтобы утереться. Все ее имущество в больнице составляло ее платье, кошелек с теми же тридцатью рублями и паспорт с метриками сына, которые она всегда носила с собой в кошельке. Запасные штанишки для сына дала ей соседка по палате, за что она каждый день стирала на них обеих.

Лида плакала беззвучно, как плачут маленькие забитые дети, боящиеся наказания даже за слезы. Она плакала и прислушивалась к тому, что делается за дерматиновой дверью.

Сколько она так сидела, трудно сказать, ее минуты растянулись на годы.

И вот наконец дерматиновая дверь распахнулась. Мальцев в распахнутом халате и в белой, расстегнутой до груди рубашке быстро перешагнул порог, хлопнул за собой дверь и быстрым шагом направился по коридору, при этом шаря в кармане черных отутюженных брюк.

Лида видела, что он остановился возле распахнутого окна и закурил, глядя во двор. Она набралась смелости, вытерла ладонью глаза и подошла к нему.

— Плохо? — едва выдавила она немеющим от страха языком.

Мальцев посмотрел на нее рассеянным взглядом.

Лида тихо всхлипнула, крепясь изо всех сил.

Профессор смотрел на нее, как на подопытную мышь, наконец достал из кармана платок и протянул брезгливым жестом.

— Вытритесь. Надеюсь, все будет хорошо. Не думаете же вы, что я мечтаю перейти на работу в стационар.

С этими словами он оторвался от подоконника и пошел по лестнице, переступил через порог и стал спускаться по ступенькам.

Прижимая к лицу платок, комкая его и снова прижимая к лицу, Лида смотрела ему вслед, потом медленно побрела к своему посту, помедлила перед креслом, в котором сидела и нерешительно повернулась к двери. Та, не запертая и даже не плотно закрытая, приоткрылась. Медленно подойдя к ней, Лида заглянула в щелку. Но ничего не увидев, комкая в руке платок, Лида взялась за ручку и приоткрыла дверь пошире. Ничего. Тогда она приоткрыла ее еще шире и просунула внутрь голову. Сердце ее стучало гулко и ток крови отдавался в ушах.

В комнате никого не было: ни врачей за приборами, ни ребенка. Ток крови приглушал все звуки. Лида, как помешанная, забыв страх, вошла в комнату и, как слепая, склонилась над креслом, в которое сама же сажала своего ребенка.

Тук-тук-тук. Ощупывая кресло, она начала дрожать, и дрожа так, выпрямилась и стала озираться. Закрытое окно, две двери напротив друг друга, закрытые, и распахнутая дверь в коридор. Лида бросилась к одной двери, дернула ручку, потом бросилась к другой, и в это время первая дверь открылась.

— Денис… Кто стучал?

Прыжком повернувшись и оттолкнув женщину в халате, Лида увидела распростертое на кушетке крохотное тельце с присоединенными к рукам и шее проводникам, склонившуюся над ним медсестру со шприцем и задохнулась. Перед глазами ее замелькали круги, комната перевернулась, ярко вспыхнул свет и все погасло перед ней.

Тихо говорило радио. Лида открыла глаза, беспокойно озираясь вокруг и приподнимаясь.

— Лежи, лежи, дочка, тебе нужно отдохнуть.

Полусидя, Лида оглянулась. Возле шкафа с лекарствами стояла медсестра и перебирала бутылочки и коробочки.

— Где мой ребенок? — почти выкрикнула Лида, чувствуя, как сердце опять забивается в груди.

— Все хорошо, милая, он сейчас спит. На вот, выпей, это валерьянка.

— Где он?

— Увидишь. Выпей и ляг.

— Где он?

— В палате. Пей.

Выпив тремя глотками остро пахнувшую горькую жидкость из алюминиевой кружки, Лида села и стала подниматься. В ушах, почему-то звенело, но Лида, не обращая на это внимание, встала на ноги и сделала шаг. У нее слегка закружилась голова, и она покачнулась. Медсестра хотела помочь ей, но она уже справилась и быстро вышла за дверь.

Идя по коридору, она окончательно пришла в себя и очень быстро, почти бегом, свернула к палатам. 1… 3… 5. Вот она. Лида дернула дверь и замерла на пороге.

Ее сын мирно спал на кровати. Кровать рядом, застеленная одеялом, пустовала с забытой косматой собачкой, какие шьют в Китае, а на стуле, за столом сидела и читала маленькую яркую книжку молодая медсестра. Данилка спал и не шевелился, вытянувшись на спине, и лицо его, бледное, как всегда, было спокойно и расслабленно, а руки за головой сжаты в кулаки.

И тут Лида поняла, что ей не важно, вылечат его или нет, лишь бы он жил и не бросал ее в этом мире одну одинешеньку.

Она бросилась к нему. Под ногой хрустнула забытая машинка. Не обратив на это внимания, Лида упала на колени перед кроватью и принялась целовать руки своего ребенка. Слезы лились из ее глаз, она почти ничего не видела, да и что ей было смотреть, если она всем своим существом чувствовала живое тепло своего ребенка.

— Не надо так делать. Оставьте его, — вскочила с места молоденькая медсестра. — Выйдите тогда, если не умеете быть спокойной.

— Оставьте ее.

Та медсестра, в возрасте, что поила Лиду валерьянкой, следом за ней переступила порог.

— До чего же она себя извела. Все молодость, молодость, все за красотой гоняются, похудеть хотят, вот и получила анемию второй степени. Теперь, чуть что и в обморок будет падать.

— Да она же разбудит его, а это нельзя.

— Оставь их.

— Что же мне делать?

— Сидеть и смотреть.

— Разрешите.

Старшая медсестра посторонилась. Женщина с ребенком на руках, вошла в палату, опустила его на пол, и мальчик подбежав к своей кровати, схватил собачку, прижал к груди и сел на постель с ногами. Мать его, подойдя, присела рядом.

— Ну что, помогло сколько-нибудь? — спросила она заинтересованно.

— Не известно. Мамашу саму хоть лечи. Свалилась в обморок. Истощение. Довела себя всякими диетами.

— Она просто голодная. У нее муж — алкоголик и безработный. Живет на пенсию по инвалидности ребенка, и ту муж отнимает.

— А. А как же она живет так?

— Ушла бы давно, — вставила молодая медсестра, беря и снова откладывая книгу.

— Не куда. Она не москвичка.

А Лида, не слыша ничего, плакала над постелью своего сына. Тот спал час, спал два, весь день, ночь, утро.

К его постели поднесли капельницу и перепугали этим Лиду до крайности. Она сидела на стуле, следила, как велела медсестра, за раствором, и сердце ее замирало от страха потерять ребенка. Она знала уже, что такое капельница, она видела катетер, торчавший из тельца ее едва родившегося сына, и сердце ее сжималось все сильнее и сильнее с каждым разом. Она не привыкла, она боялась все больше и больше.

— Лида, — позвала ее из коридора сестра — хозяйка и поманила пальцем. — Тебя Лида зовут? Выйди на минутку.

Лида взглянула на бутылочку с физраствором, быстро поднялась и вышла в коридор.

— Ты не хочешь поработать у нас с месяц санитаркой? Работа не тяжелая, деньги все-таки, и при сыне будешь. Соглашайся.

Лида обернулась на палату и снова посмотрела на нее.

— У тебя есть трудовая книжка?

— Дома.

— Да ладно, мы не будем оформлять тебя, а деньги я лично тебе буду выдавать. Не обману, не бойся. Тебя оставили следить?

Лида кивнула.

— Когда капельницу снимут, зайди в мой кабинет? Хорошо?

Лида снова кивнула и вернулась к ребенку.

В тот же день она мыла полы, вытирала пыль, чистила раковины и, зайдя в свою палату с тряпкой и банкой порошка, увидела, что Данилка, сидя на полу, катает маленькую легковую машинку.

— Не так, Даник, — говорил ему маленький сосед по палате, присев на корточки напротив. — Так можешь поломать. Это же Китай, нет никакого качества.

Данилка катал и катал на месте машинку и вдруг пусти ее по полу. Та проехала через всю палату и скрылась под койкой.

— Трах-тарарах! — вскричал сосед. — Авария.

И он полез под койку за игрушкой, а Данилка поднял голову, встретился взглядом с матерью и радостно и немножко неуверенно рассмеялся.

Хотя Лиду уверяли, что до полного выздоровления далеко и неизвестно, догонит ли он сверстников, она была счастлива. Данилка научился радоваться, бежал ей навстречу, обнимал и даже пытался целовать слюнявым ртом. Он играл машинками, солдатиками, смотрел картинки в книжках вместе со своим соседом. И она знала, что однажды он заговорит.

Но мальчик молчал. Молчал два месяца, пока они находились в институте, молчал месяц, пока проходил реабилитацию в стационаре экспериментальной группы клинического сектора.

И вот его выписали домой.

 

Глава 5

— Принеси мне ту большую новую сковородку, сынок.

Данилка кивнул и побежал к большому кухонному шкафу.

Лида продолжала чистить овощи, иногда бросая на сына любящие взгляды. Она еще не привыкла к его сознательным действиям и принимала его помощь как какое-то чудо.

— Спасибо, мое солнышко.

Данилка торопливо сунул матери сковородку и бегом бросился к коридору, где ждал его новый красный самосвал с желтым кузовом — подарок бабушки и дедушки по отцовской линии. Они просто онемели, когда Лида привела к ним Данилку. Бабушка даже прослезилась и побежала в церковь.

На следующий же день после этого у Данилки появился огромный грузовик с кузовом, полным игрушек.

Павел, ее муж, тоже притих, не пил, устроился на работу — жизнь потихоньку налаживалась. Лида написала обо всем этом своим родителям, правда ответа еще не получила. Она немного поправилась, стала более женственной и уже со счастливой улыбкой поглядывала на фотографию на столе.

Маленькая девочка с периферии дождалась, наконец, своего счастья.

— Дууу, — гудел Данилка, упорно отказывающийся говорить. Он грузил на самосвал все, что попадалось под руки и вез в дальний угол. — Дууу.

Под этот гул Лида задумалась, вся ушла в свои тихие спокойные мысли, чисто механическим движением продолжая чистить овощи.

— Дуу.

Скоро Данилка пойдет в садик, она найдет себе работу, хоть какую, лишь бы деньги платили вовремя, и тогда они окончательно встанут на ноги, купят кое-что из мебели. И еще им нужна зимняя одежда. Всем троим.

Данилка терся вокруг нее, заходя то с одного бока, то с другого, а Лида так ушла в себя, что не замечала этого, пока не сделала над собой усилие.

Мальчик держался одной рукой за ее обнаженный локоть, а другой показывал ей коробочку из-под сахара — рафинада с приоткрытой крышкой. Оттуда выглядывал одноразовый шприц, так знакомый ребенку и еще кое-что.

Это что-то испугало Лиду с первого взгляда, хотя бы потому, что шприц — это уколы, а уколы — это болезнь.

— Где ты это взял, сынок? — сдерживая ужас, спросила она.

Мальчик потащил ее к двери, упорно напрягая силу. Лида встала, едва сдерживая руку ребенка и пошла за ним. Данилка, видя это, вырвался, побежал к трюмо, стоявшему в прихожей и открыл выдвижной ящик.

Странно. Лекарства у них хранились в комнате, в тумбочке под телевизором. Лида осмотрела этот ящик, следующий, но больше ничего не нашла, кроме гуталина и двух щеток.

Тут в замок входной двери вставили ключ. Лида не услышала звука открывающегося замка и обернулась только тогда, когда дверь раскрылась и вошел Павел. Высокий и красивый, не смотря на годы запойного пьянства, он очень нравился женщинам. Правда за последние месяцы он сильно похудел, но Лида знала, что он, став челноком, вынужден много ездить и поэтому не сильно беспокоилась. Дела у Павла шли хорошо, и он начал прилично зарабатывать.

Лида медленно вставала на ноги, когда он входил, такой сильный и порывистый, рывком захлопывал за собой дверь и сбрасывал туфли.

— Здравствуй, — растерянно вымолвила Лида и тут же спохватилась. — Как хорошо, что ты рано пришел. Обед скоро будет готов. Как ты относишься к картофельному соусу с мясом? Твоя мама сегодня принесла нам с полкило грудинки и сетку картошки.

— С дачи?

— Да. Наклонись, мы с Данилой тебя поцелуем.

— Привет, Дан.

Мальчик не шевелился, гладя на отца из-под лобья.

— Поцелуй папу, сынок, мы так рады, что он пришел. Ты насовсем?

— Сегодня — да. Завтра поеду за товаром.

Тут из сжатой руки Лиды выпал шприц и покатился по линолеуму.

— Что это у тебя?

Лида совсем забыла о коробочке, которую сжимала, почему-то покраснела и стала наклоняться, но Павел быстро согнулся и сам поднял шприц, внимательно рассматривая его.

— Это Данилка нашел в ящике трюмо. Может быть мама забыла там? На, посмотри.

Павел порывисто подался к жене и грубо вырвал коробочку, при этом при этом грубо отталкивая женщину с дороги и бросаясь на кухню, к свету.

— Дура, зачем ты влезла не в свое дело! — рявкнул он, перевернув по дороге табуретку и кастрюлю с водой.

Встав посередине кухни, он трясущимися руками открыл коробочку.

— Дура, если бы с ней что-то случилось, я бы убил тебя.

Лида стояла дрожащая, испуганная. Она уже знала, уже догадалась шестым чувством, что в коробочке за лекарство и для чего там торчал одноразовый уже использованный шприц.

— Боже мой, — пробормотала она потерянно, и счастье ее лопнуло, как мыльный пузырь. — Паша!

Ее муж, весь трясясь от непонятного ей чувства, поднял голову. Дикая ярость хлестала из его глаз. Перепугавшись, Лида бросилась в комнату, ища при этом взглядом ребенка. Данилка в это время стоял, сжавшись, между стеной и трюмо. Он зажал голову руками, видя, что отец бросился к нему. Но тот не видел его. Он пробежал мимо в комнату, где скрылась мать, по дороге наступив на огромный детский грузовик. Машинка перед тем, как треснуть, поехала, Павел упал, тут же схватил яркие пластмассовые останки и с такой яростью швырнул их в стену, что они разлетелись и посыпались, сдирая за собой обои.

Лучшая, чуть ли не единственная игрушка разбилась, жалкие, яркие, и от того жалкие вдвойне, останки осыпали пол, а мама, крича, бегала по комнате, скрытая от ребенка стеной. Отец, прихрамывая и круша все, шагнул за ней. Сердце Данилки билось так часто, что даже в руках стучали молоточки.

Мать взвизгнула, закричала. Данилка едва не терял сознание, видя все в каком-то диком ярком свете. Не чувствуя ног, он шагнул к порогу комнаты. Тут что-то загремело. Страшно закричал отец, ругаясь и рыча, а мать выскочила навстречу ребенку, едва не налетела на него, схватила на руки и бросилась к входной двери.

Данилка не прижался к ней, нет, наоборот, он отталкивался глядя через ее плечо, и видя все в том же диком ярком свете, в котором все предметы резали глаза четкостью своих очертаний. В этом свете, ярком до слез появился отец, помятый и взъерошенный. В руке у него была тонкая длинная ваза бабушкиной молодости, подаренная молодым за ненадобностью. Он поднял ее, размахнулся и пылающие яростью глаза его встретились с широко раскрытыми глазами сына.

Тут Лида справилась наконец с замком и выскочила на лестничную площадку. Бегом, через ступеньки, бросилась она вниз, практически ничего не видя из-за головы своего сына, который теперь прижимался к ней, что есть силы, обхватив шею руками и едва не душа ее.

Выскочив из подъезда, Лида пробежала немного и остановилась, тяжело дыша, и оглядываясь. Никто не преследовал ее. Черная дыра подъезда оставалась по-прежнему черна. Вот в ней показалась более светлая фигура. Лида напряглась, попятилась, но не побежала прочь. Фигура ступила на последнюю площадку. Лида по привычке прижала сына крепче к себе и тут же расслабилась. Соседка, Анна Тимофеевна, вышла под козырек, близоруко прищурилась на яркое солнце, осмотрелась и пошла к женщине с ребенком.

— Что, разбушевался Фантомас? — спросила она, подойдя к Лиде и оглядываясь через плечо.

— Вы не видели, он не выходил из квартиры? — вместо ответа, спросила та.

— Дверь была открыта, это точно, а в квартире я никого не видела.

Лида перевела дух и снова стала смотреть на окна подъезда.

— Что это он, опять за старое? А ты еще хвасталась, что бросил пить.

У Лиды задрожали губы.

— Ребенка поди напугал. Глядишь, в больницу опять попадете.

У Лиды полились слезы. Чтобы скрыть их, она наклонилась, ставя сына рядом с собой.

— Даничка, золотко мое.

Мальчик стоял, как помертвелый, глухой и слепой ко всему вокруг.

— Сердечко мое больное.

Больше Лида выговорить не могла, присела на корточки возле своего мальчика, обхватила его и зарыдала, не понимая, что этим пугает ребенка еще больше.

Ее стали окружать домохозяйки, пенсионерки и безработные, скучающие бездельницы и те, кто за чужими горестями забывали свои.

— А квартира-то так и открыта, — сообщила очередная домохозяйка.

— Упился наверное уже так, что и забыл закрыть.

— … украдут. Последнее барахлишко вытащат.

Лида подняла голову, вытирая слезы ладонью. Она слышала весь разговор и поднялась.

— Ты куда?

— Пойду, посмотрю, что дома.

— С ума сошла?

— Пришибет, как миленькую. Пьяные, они все бешеные. Вот у Клавки сын.

— Подожди-ка. Эй, Сережа!

Мальчик лет тринадцати, бегавший один по детской площадке, послушно подошел.

— Что, баба Кать?

— Сбегай в 71, посмотри, что там.

Мальчик кивнул, отбежал и снова вернулся.

— А что там?

— Не твое дело. Сбегай, посмотри и все.

— Не побьют?

— Никто тебя не побьет. Иди и посмотри. Если Пашка спросит, скажи, я прислала за теркой. Яблочко, мол, хочу себе потереть.

— Ладно.

Мальчик убежал, шутливо петляя по тротуару и насвистывая.

Вернулся он быстро. Лида к тому времени уже успокоилась и только тревожно вглядывалась в подъезд, прижимая к себе равнодушного ко всему сына.

— Он упился, — крикнул подросток, подбегая к взрослым.

— Убился?

— Пьяный в стельку.

Лида удивленно посмотрела на соседок.

— Много в доме пойла было? — спросили ее.

— Да не было ни капли.

— Значит с собой принес.

— Нет, ничего он не принес, с пустыми руками пришел.

— Ну, заначка, значит, была. В стиралке смотрела?

— Мой аспид в сливной бачок прятал.

Лида посмотрела на мальчика.

— Что дядя Паша делает? — спросила она неуверенно.

— Валяется.

— Где? — вырвалось у соседки.

— На полу, прямо посередине квартиры.

— Комнаты, ты хочешь сказать?

— Ну да.

— Вот упился.

Лиде не стоялось на месте. Слова о пропаже тех немногих вещей, которые они с мужем имели, задели ее за живое.

— Идешь, что ли, — спросила ее Анна Тимофеевна. — С тобой, что ли подняться, а?

Лида кивнула робко и благодарно и привычно уже подняла ребенка на руки.

До подъезда дошли всей толпой, и даже Сережа крутился тут же. Дальше, на этаж, поднимались втроем: соседка и Лида с сыном на руках.

— Ты бы оставила сына на улице.

— Нет. Он испугается.

Данилка же не дрожал, но и не интересовался окружающим.

Лида остановилась перед своей дверью, широко и одиноко распахнутой.

— Давай, я первая войду. Если что, убежать-то успеешь?

Лида кивнула.

— А вы как?

— Меня он не тронет. Это мы только с женами храбрые.

И с этими словами соседка переступила порог.

Лида просто физически чувствовала, как из квартиры тянет холодом, интуитивно отступила, соседка же скрылась за поворотом коридора.

— Паша, а Паша, Паша, — раздался ее мерный голос. — Паша. Лида!

С неожиданной смелостью Лида переступила порог.

Соседка, склонившись над лежащим ничком мужчиной, щупала ему запястье.

— Плохо ему что ли? Лид? Вроде и пульса нет. Ну-ка, помоги перевернуть.

Неуверенно опустив сына, Лида подошла к мужу.

— Давай-ка вместе перевернем. Держи за руку. Тяни. Вот так. Где у него сердце-то? У тебя нашатырь есть?

Лида с ужасом смотрела на вытянутое тело мужа с сильно перекрещенными ногами.

— Если «Скорую» сейчас вызвать, в вытрезвитель отвезут. Да и не приедут они. Давай-ка воду.

Лида не двигалась, стоя на коленях перед мужем.

— Да не плач ты. Дерьмо не тонет, а все по верху плавает. Оживет.

И соседка, вздыхая, с трудом поднялась на ноги и пошла на кухню. А когда вернулась с ковшом воды, то увидела молодую женщину, рыдающую на широкой, выпуклой даже в таком положении груди мужа, затянутой в футболку, увидела бледность его кожи и синеву век.

— Господи. Никак умер, — прошептала она, левой рукой прижимая к животу ковш, а правой крестясь.

Данил стоял в стороне и не моргая, смотрел на все своими широко открытыми круглыми глазами. Он не шевелился, не двигался, хотя взрослые вокруг стали суетиться.

Маму все еще рыдающую, подняли, усадили на диван, потом комната заполнилась совершенно чужими людьми. Они ходили, смотрели, несколько раз вспыхнул свет. Потом все ушли и унесли на носилках труп. А Лида все плакала. Соседки хлопотали над ней, потом разошлись по квартирам, махнув на все рукой, ушли обсуждать по своем квартирам, в кругу семьи, такую новость.

А Лида плакала, не в силах поверить в смерть того, кого боялась до дрожи, и, не смотря ни на что, любила так же сильно. Любила так, что терпела побои и издевательства, прощала и продолжала любить.

Лида никого ничего не видела. Она горько плакала и не почувствовала, как к ней подошел Данилка. Сначала он робко тронул ее колено, потом прижался к согнутой в локте руке, стараясь оторвать ее от лица.

— Мама, мама.

Лида подняла голову, еще ничего не понимая.

— Я убил папу.

 

Глава 6

— Я убил папу, — повторил Данилка упрямо, глядя на мать круглыми все еще испуганными глазами, и та, еще не поняв смысла, поняла, что ее сын заговорил.

Она даже перестала плакать и слезы в ее глазах высохли от удивления.

— Господи, Данила, ты говоришь!

Мальчик не сводил с нее глаз, словно ждал чего-то, но Лида не видела этого.

— Ты говоришь, солнышко.

Она притянула его к себе, но ребенок с силой оттолкнулся руками от ее груди.

— Я убил папу, — настойчиво повторил он.

— Да-да, ничего. Ты заговорил. Сыночек, золотко.

Теперь уже мальчик не противился, сам обхватил ее шею обеими руками, тесно прижимаясь к матери. Та снова заплакала, обнимая и целуя все, до чего могла достать: уши, волосы, шею. А мальчик прижимался все теснее и теснее, и мать не видела и не знала, что губы его прыгают и плотнее сжимаются, а из зажмуренных глаз капают слезы.

Она не знала и не видела многого до похорон. Но на четвертую ночь крик сына разбудил ее. Мальчик съежился под простыней в клубочек, прижимая к груди подушку, словно пытаясь защититься от чего-то страшного и кричал, а из закрытых глаз его лились слезы.

— Даничка, Данилочка, сыночек, — не зная, что делать, Лида села на постели и схватила сына на руки.

Свет от фонаря падал через закрытое окно прямо на постель, освещая несчастное, напряженное лицо мальчика.

— Что ты, родненький, что?

— Там папа, он бьет меня! — все еще во власти сна мальчик судорожно прижался к матери, немного расслабился, ощупал ее и нова прижался еще теснее.

Испуганная Лида стала тихонько качать его, прижимая к груди. Данилка больше не шевелился, расслабленные руки его медленно съехали с материнских плеч.

Положив ребенка на пеленку и одев легким одеяльцем, Лида легла рядом, укачивая его, поглаживая ручку, пока сон сморил и ее.

— Мама! Папа! Не бей! Больно!

Данилка кричал, срываясь на визг, и разом открывавшая глаза Лида увидела его, сидящим на постели возле ее колена и обеими руками закрывающим голову.

— Сыночек, золотко, миленький мой.

— Не бей! Больно!

Ребенок плакал, вырывался, потом затих, обнимая мать.

— Спи, моя кроха, спи, кровинушка.

Но мальчик уже проснулся. Он заворочался в ее объятиях, усаживаясь.

— Тебе что приснилось?

Он молчал, сосредоточенно сопя и отворачиваясь к стене.

— Ложись, родненький.

Мальчик сопротивлялся, напрягая спину.

— Хочешь, расскажу тебе сказку?

Мальчик расслабился, доверчиво оперся о руку матери, но от стены так и не отвернулся.

— Было у царя три сына…

В эту ночь они так и не заснули: сын и мать. Сказку Данилка дослушал уже лежа, но потом попросился пописать, а встав, попросился попить, попив, захотел поесть. Лида, привыкшая не спать по ночам, легко переносила вынужденную бессонницу.

Вскипятив чай, она села с ребенком за стол, немножко порисовала, потом они покатали на двух оставшихся маленьких грузовичках солдатиков, послушали радио, потом снова немножко поели. Заснули оба уже утром, когда у соседей захлопали двери.

Во сне Данилка плакал тихо и горько, словно маленький потерявшийся щенок, и Лида в полусне обняла его, чувствуя, как из-под ребенка вытекает на пеленку лужица.

После обеда, проснувшись и накормив ребенка, все постирав и развесив, Лида решила пойти с ним к врачу, потому что ее напугали ночные кошмары ребенка, его плач во сне и усталый замкнутый вид днем.

В детской поликлинике Лида заняла очередь. Она так и осталась последней, потому что все, кто приходил после нее, с уверенным видом входили к врачу, даже не глядя на сидевшую в кресле у стены женщину. Все это были хорошо одетые дамы, оставляющие за собой шлейф из запаха дорогих духов, долго остающиеся в непроветриваемом помещении. За собой они вели холеных пухлых детишек и мужей из породы хорошо обеспеченных. Очередь, хоть и медленно, но рассасывалась. Лида со своим ребенком долго оставалась одна, и терпеливо ждала, когда выйдет очередная такая дама.

Вот та, в сопровождении маленькой дочки и толстого лысого мужа выплыла, долго говоря через порог и наконец пошла по коридору, стуча высокими лакированными каблуками. Лида встала, увлекая за собой притихшего сына. Но врач сам появился на пороге, держа в руке сигарету с фильтром и разминая ее.

— Вы ко мне? А это ты. Что-то случилось? Подожди, пока покурю. А то пойдем, посидим на скамейке, там все и расскажешь.

Лида кивнула, помогла слезть с сидения своему сыну и покорно пошла за врачом, ведя ребенка за руку.

В маленьком больничном скверике они сели на скамейку. Мужчина торопливо закурил и бросил подальше от себя обгорелую спичку.

— Ну, выкладывай, что у вас за проблемы.

— Данила начал кричать во сне.

— Опять отец избил?

— Нет. Наш папа умер.

— Когда?

— Пятый день сегодня.

— Да. А у меня на той недели жена ушла. Ну ладно, это я так, к слову. Данил Батькович, а Данил Батькович, давай-ка, парень, сгоняй вон до того угла, видишь, там буфет есть. Посмотри, он закрытый уже, или нет. Ладно?

Данилка молча кивнул, медленно слез с лавки и пошел в указанном направлении. Пройдя немного, он начал убыстрять шаг, потом побежал.

— Значит умер. Естественно, смерть отца — большая травма для психики. Он просто кричит, или произносит какие-то слова?

— Он говорит: «папа, не бей».

— Он был сильно напуган отцом?

Лида молча кивнула.

— Умер он случайно не при ребенке?

— Почти что. Мы ушли на улицу, а вернулись — папа лежит мертвый.

— Что же с ним, если не секрет?

— Сказали, что — кровоизлияние в мозг.

Врач кивнул, стряхивая с сигареты пепел в сторону от себя.

— Да.

— Знаете, в тот день, когда умер Паша, Данил первый раз заговорил.

— И что же он сказал?

— «Я убил папу». Это плохо?

Врач пожал плечами.

— Видишь ли, ребенок, хоть и маленький, а тоже человек. Жестокий отец вызывал в нем ненависть и любовь вместе. Ребенок испытывал перед ним страх и желал ему смерти. Желание это ушло в подсознание, и смерть отца он воспринял, как его исполнение. Значит теперь отец должен отомстить ему. И он мстит — ночными кошмарами.

— Это плохо?

— Я выпишу успокоительное. Попьете недельку, а потом я проведу с ним психотерапевтический сеанс. Я ведь еще прошел курс психотерапевта, правда практикую редко.

— Это поможет?

— Стопроцентной гарантии нет, но когда вытесненное выходит из подсознания, снимается… Здравствуйте, Вероника Павловна. Как жизнь?

Проходившая мимо очень толстая женщина в халате кивнула, даже не остановившись, лишь небрежно бросила:

— Ничего, живем. Как сам?

— Пойдет.

И она удалилась, как перекормленная гусыня.

А врач бросил выкуренный почти до фильтра окурок в урну и поднялся.

— Пойдем, я выпишу рецепт.

Лида встала. Данилка, давно уже вернувшийся, пытался оседлать пенек.

— Идем, Даничка.

Мальчик подбежал к матери и послушно взял ее за руку. Врач наблюдал за ним, стоя вполоборота. Случай этого мальчика, как он знал, стал иллюстрацией к докторской диссертации его однокурсника. А сам он так и оставался простым врачом невропатологом в детской поликлинике, имеющим часы в подростковом центре.

Он в сердцах повернулся и медленно пошел через вестибюль, и Лиде с сыном пришлось очень постараться, чтобы не обогнать его.

И тут откуда-то из-под лестнице под ноги ему выскочила большая толстая крыса. Она вильнула между туфлями и, волоча хвост, бросилась в сторону. Врач от неожиданности повернулся, следя за ней, а Лида молча шарахнулась к стене. Вскрикнула одна женщина, завизжала другая.

Данилка, сжимающий руку матери и напряженно прижимающийся к ней, постепенно расслабился, продолжая наблюдать за мечущийся крысой. Первый страх у той прошел, и она замедлила бег, агрессивно скаля зубы. Потом она остановилась, подняла морду и зашевелила усами, принюхиваясь. При виде этого женщины снова завизжали. Лида сильнее прижалась к стене, а единственный мужчина среди них продолжал наблюдать.

Данилка настойчиво вывернул руку из материнской руки и согнулся, наклоняясь к животному поближе. Крыса была шагах в трех от него. Ее маленькие глазки — бусинки светились злобой, блестящий нос дергался и шевелился. Она даже слегка приподнялась на задних лапках. Данилка присел на корточках и посмотрел ей в глаза.

— Вот она, бей! — крикнул нервный и пронзительный женский голос.

Крыса подпрыгнула вверх и вбок и повалилась на пол, переворачиваясь через спину. Лапки ее забились в воздухе, хвост изогнулся и вытянулся.

— Сдохла, что ли?

Женщина с сомнением топталась на месте. Мужчина в костюме рабочего вышел вперед и пнул обмякшее тельце.

— Сдохла, — немного разочарованно протянул он, опираясь на швабру. — Чего это она?

— Отравилась, может?

— Нет, это у нее сердечная недостаточность.

— Общий инфаркт миокарды.

— Да их травили, намедни, в «Наяде», через дорогу.

Невропатолог подошел к Данилке.

— Это ты ее убил? — заговорщицким шепотом спросил он.

Мальчик, продолжая сидеть на корточках, поднял вверх голову, от чего его большие круглые глаза стали казаться его круглее. Посмотрев внимательно на взрослого человека, склонившегося к нему с таким пониманием, мальчик выдавил из себя:

— Да.

— Пойдем, поговорим.

Данилка медленно поднялся и протянул ему руку.

— Пойдем, Лида, — мельком оглянулся врач на мать и первым, за руку с ребенком, стал подниматься по лестнице.

— Садись, Данила, поговорим.

Первый раз мальчик сел сам, один, на стул в кабинете врача, даже не взглянув на молоденькую медсестру, сидевшую напротив и что-то писавшую.

— А ты, Надя, иди домой, твой рабочий день закончен.

— Спасибо, Игорь Николаевич, до свидания, — медсестра стала торопливо убирать со стола бумаги.

— До свидания. Напугался крысу, Данил?

Мальчик кивнул.

— Ну, мы же с тобой мужчины. Вот мама сильно напугалась.

Мальчик оглянулся на мать, присевшую на кушетке, а в это время медсестра встала и прошла к вешалке, расстегивая на ходу халат. Она спешила домой и вскоре уже скрылась за дверью, только слегка прикрыв ее за собой.

— Ты знаешь, что случилось с крысой? Ну-ка, скажи мне?

Данил посмотрел на свои ноги, на стену позади врача и вздохнул.

— Что же с ней случилось?

— Она умерла. Как папа.

— А почему она умерла? Ты мне сказал, что ты убил ее? Правильно?

Мальчик кивнул медленно и задумчиво.

А как ты ее убил? Стукнул ее палкой?

— Нет.

— Бросил в нее камень?

— Нет.

— А как же? Скажи мне?

— Я посмотрел на нее.

Врач откинулся назад на стуле.

— Данил, тебе уже целых 4 года. Ты знаешь, что в 4 года мальчики уже считаются взрослыми? Ты все знаешь, все понимаешь. Ведь так? Ты знаешь, что мы, врачи, знаем все про людей и зверей? И даже про крыс. Мы знаем, от чего они болеют, знаем, как их лечить и даже знаем, от чего они умирают. Ты веришь мне?

Данилка кивнул, глядя врачу прямо в глаза.

— Данил, ты знаешь, что такое телефон? По нему можно разговаривать с человеком, который находится далеко от меня. Так вот, я позвоню самому главному врачу и попрошу его осмотреть мертвую крысу и сказать, от чего она умерла. Ты ведь поверишь ему?

Мальчик кивнул, опуская голову.

— Смотри, Данил, я звоню, видишь?

Игорь Николаевич снял трубку и стал крутить диск.

— Алло? Это самый главный врач? Вы осмотрели уже ту крысу, которая умерла сейчас в холле? Сделали ей вскрытие? И что же?

Игорь Николаевич сделал паузу, с выражением глядя на мальчика. Лида, понимая, что он делает это нарочно и для чего-то очень важного, слушала внимательно и напряженно, глядя то на врача, то на сына.

— Ага, отравилась? Мышьяком? Спасибо, все понятно.

Игорь Николаевич положил трубку на рычаг.

— Вот видишь, Данил, я спросил самого главного врача, от чего умерла крыса. Он взял у нее анализы и сказал, что она умерла от яда. Она отравилась, когда съела мышьяк, понимаешь? Ей было больно, у нее заболел живот. Поэтому она и побежала к врачам, в больницу. Они же прячутся в подвалах, эти крысы, они живут в подвалах. А когда она съела мышьяк, она выбежала из своего домика и побежала наверх, в больницу. Тут мы ее и увидели. Мы же не знали, что она уже отравилась, правда, Данил?

Мальчик молчал.

— А ты знаешь, от чего умер твой папа?

Данилка продолжал молчать.

— Давай, спросим твою маму, ей уже сказали врачи, от чего умер папа. А, мама?

— Сказали, — ответила Лида.

— И что же сказал самый главный врач? Он умер от сердечного приступа, правда?

— Врачи сказали, что у него было кровоизлияние в мозг.

— Вот видишь, Данил. Врачи всегда исследуют причину смерти. Твой папа много пил и от этого у него часто болела голова. А когда часто болит голова, сердце не выдерживает и останавливается и человек умирает. Твой папа даже не хотел лечиться. Он не ходил к врачам, много пил и поэтому умер. Так сказал самый главный врач. Правда, мама?

Лида кивнула, не задумываясь, потому что это была самая чистая правда.

— Видишь, Данил, крыса умерла, потому что съела то, чего есть нельзя и отравилась, твой папа умер, потому что заболел и не лечился. Ты не виноват ни в чьей смерти, понимаешь это?

Мальчик слушал внимательно, то опуская глаза вниз, то глядя на врача.

— Скажи, Данил, ты понял теперь, почему умер твой папа?

— Да.

— Значит, ты больше не считаешь себя виноватым в его смерти?

— Нет.

— Вот и хорошо. Ты очень умный мальчик. Ух ты, время уже шестой час. Мы, наверное, остались одни в больнице. Ну и заработался я сегодня.

— Извините, — торопливо поднялась со своего места Лида. Она поднялась со своего места и обняла за плечи сына. — Мы вам так обязаны.

Игорь Николаевич усмехнулся. Он пристально посмотрел на молодую женщину, и в глазах его появилось оценивающее выражение.

— Ты со мной сочтешься, если поужинаем вместе.

Лида опешила. Каждая женщина, и даже самая простодушная, знает, когда она нравится мужчине. От Игоря Николаевича же она чувствовала только презрение и высокомерие. Простое приглашение он выдавливал из себя, как одолжение, оставаясь при этом самим собой: надменным неудачником, чья самооценка неоправданно завышена. Само его присутствие подавляло. И поэтому Лида замялась, растерянно глядя то на Игоря Николаевича, то на сына.

— Пойдем, по дороге поговорим.

Врач поднялся и стал снимать с себя халат. Пройдя к вешалке, он повесил его на крючок и взамен снял пиджак, просовывая руки в рукава.

Лида ничего не ответила и только покорно взяла с кушетки свой кошелек и носовой платок, протягивая свободную руку сыну. Игорь Николаевич неожиданно взял мальчика за другую руку и, не застегиваясь, с расслабленным галстуком, он первым вышел в дверь и остановился, чтобы запереть кабинет.

На улицу они вышли все так же за руки, и Игорь Николаевич в расстегнутом пиджаке выглядел, словно на высоком приеме. Лида же двигалась и держала себя так, что было ясно, надень на нее дорогое платье — все равно останется приблудной дворняжкой. Вообще, это была самая не подходящая пара на свете.

И все же они шла вместе, и Игорь Николаевич в уме прикидывал, куда их повести: ресторан — было бы слишком дорого и смешно, кафе — довольно подходяще, тем более, что не так далеко в буфете работала родная сестра его жены, уехавшей с любовником — журналистом в Прагу.

Игорь Николаевич свернул туда.

Сестры были похожи, как небо и земля. Инна, бывшая жена Игоря Николаевича, красавица и умница с налетом аристократизма и ее родная сестра — настоящая русская баба, похожая на Мордюкову. Она, увидев бывшего свояка, засуетилась и из-за того, что в буфете было полно народа, отвела их в рабочее помещение, где стоял такой же стол и стулья, как в зале. Сметя с поверхности крошки, она принесла пирожные, кофе, лимонад и тарелку с бутербродами. Расставляя все это, она не уставала разглядывать Лиду и в конце криво усмехнулась и ушла с вызовом покачивая широкими бедрами.

Игорь Николаевич все это время не переставал устало и цинично усмехаться. В конце концов, все здесь было ниже его достоинства, но как раз по средствам.

Угощая Лиду и ее сына, он больше интересовался ребенком и изучал его с профессиональным интересом. Ему удалось разговорить мальчика, и тот стал отвечать на вопросы длинными фразами, даже пару раз сам проявил любопытство, может быть впервые в жизни задавая чисто детские вопросы с самым доверчивым видом.

Лида ела вкусные бисквитные пирожные, не замечая в них маргарина вместо масла, и счастливо слушала лепет сына. Она уже привыкла не задумываться над происходящим, а плыть по течению. Пирожные были сладкие и сытные, кофе — вкусный, сын — счастливый, значит все в этом мире шло хорошо и правильно. Она расслабилась, слушая голос сына, как лучшую музыку. И когда пришло время уходить, встала из-за стола с видимой неохотой. Ела она аккуратно, и губы ее, только слегка протертые платком, были чистые. Игорь Николаевич одобрительно усмехнулся, глядя на нее. Данилку же было не просто оттереть, но Лида справилась с этим, делая все быстро, весело, отвлекая ребенка шутками. Буфетчица выпустила их через рабочий выход, пожелав вслед всего хорошего, и они пошли неторопливо петляя по закоулкам, тесным дворам и новостройкам.

Игорь Николаевич все давал Данилке приятные детские поручения: сбегать до угла, подтянуться и полазить по «радуге», попрыгать на классиках, и мальчик делал все с удовольствием и даже подпрыгивая от нетерпения. Возле детсадовского забора, зажатого недостроенными двумя домами и свежевырытым котлованом, Игорь Николаевич придумал для мальчика игру: держась за вертикальные металлические прутья забора, передвигаться по горизонтальной перекладине, и мальчик старательно делал это, то и дело оглядываясь на взрослых.

— У него хорошая ориентация и здоровый вестибулярный аппарат, — одобрительно говорил Игорь Николаевич, снисходительно наблюдая за ребенком.

И тут из-за садика, из зарослей живой изгороди появились трое парней. Переглянувшись, они направились к мужчине и женщине, не замечая ребенка.

— Эй, мужик, дай прикурить, — попросил один из них, первым подходя к Игорю Николаевичу.

Тот, оборванный на полуслове, обернулся, понял все и достал из кармана спички.

— Ну и сигаретку заодно.

Игорь Николаевич все с тем же естественным видом протянул пачку «Опала».

— А мне бабу, — третий, не раздумывая, схватил Лиду повыше локтя и рывком прижал к прутьям забора.

Лида вскрикнула, пытаясь вырвать руку. А первый из парней достал нож и показал Игорю Николаевичу.

— Затухни и не вякай, мозгляк, лучше выворачивай карманы.

Все так же равнодушно, Игорь Николаевич сунул руки в карманы пиджака. А Лида, тем временем, пытаясь вырваться, стала отталкивать от себя скользкие руки, действуя свободной рукой, с зажатым в ней кошельком и платком. Сопя и матерясь, парень вырвал у нее все из руки и продолжал обхватывать ее, пока что-то крепкое с силой не врезалось ему под колени. Слегка отступив и не выпуская Лиду, парень оглянулся, и Данилка, обежав его, прижался к матери спиной, не сводя глаз с того, кто пытался обидеть ее.

Перепуганная Лида тут же схватила сына на руки, прижимая к себе и пытаясь вырваться, шагнула в бок, продолжая прижиматься спиной к прутьям.

Мальчик обхвати руками ее за шею, весь извернулся, следя глазами за парнем и, разжав одну руку, медленно завел ее назад и вверх, как делают это дети, когда разозлятся и хотят ударить.

Парень, и без того заведенный, бросился на них. Он не просто матерился, он орал, брызгал слюной в лицо женщине и ее сыну. Рукой он снова схватил ее за запястье и рванул к себе.

Лида вырывала руку, плакала, просила, но даже и не пыталась звать на помощь.

Парень, заводя себя все больше, схватил свободной рукой ее руку, на которой она держала сына. Голова его приблизилась к голове мальчика, глаза встретились.

— Вот и все, что у меня есть, — продолжал говорить ровным спокойным тоном Игорь Николаевич. — Думаю на выпивку вам хватит.

Те хохотнули и расслабились, а Игорь Николаевич в это время оглянулся и увидел, что третий парень падает к ногам Лиды, а та, по инерции, отшатывается назад и вбок, потому что руки его, только что сжимающие ее запястья, безжизненно скользят по ее простенькому платью.

— Посмотрите, что с вашим приятелем, — сказал Игорь Николаевич, снова взглянув на парней.

— Эй, Серый.

— Серый, ты что?

— Что она с ним сделала?

Игорь Николаевич вслед за ними подошел к упавшему и встал так, чтобы отгородить собой Лиду и ее ребенка. Та, прижимая к себе сына, дрожала, не зная, что ей делать.

— Спокойнее, я врач. Дайте, я осмотрю его, — твердо сказал Игорь Николаевич, делая шаг к упавшему, но стараясь не касаться ни одно из его дружков.

Те посторонились, недобро поглядывая на Лиду, а Игорь Николаевич склонился над лежавшим.

— Это она, стерва.

— С… сука!

— Заткнитесь, — неожиданно прикрикнул Игорь Николаевич. — У него сердце было здоровое?

Те удивленно посмотрели на него, словно впервые услышали человеческую речь.

— Вызывайте «Скорую», он умирает, а него сердечный приступ.

— Что?

— Сердечный приступ, не слышали? Марш искать телефон.

Парни попятились.

— А он живой?

— Он умирает, слышишь?

Те снова попятились, потом повернулись и бросились бежать.

Видя, что они скрылись за недостроенными домами, Игорь Николаевич быстро поднялся, огляделся и поднял с земли Лидин кошелек.

— Теперь бежим.

— Но он же умирает.

— Да он сто раз уже умер. Смотри: пульса нет, зрачок не реагирует. Бежим.

— Куда, почему?

— Сейчас здесь будет милиция или эти орлы. Ты хочешь с ними встретиться?

— Н… Нет.

— Я тоже. Данилка, идем сюда, нам нужно передвигаться очень быстро.

Отдав Лиде кошелек и взяв на руки мальчика, Игорь Николаевич быстрым шагом пошел прочь, повернув к жилым домам.

— А почему он умер, почему? — со слезами в голосе говорила Лида, бегом догоняя Игоря Николаевича.

Тот не отвечал, все убыстряя шаг. Зато Данилка, обернувшись к матери и держась одной рукой за шею Игоря Николаевича, сказал с гордостью в голосе:

— Это я его убил.

— О, господи! — вскрикнула Лида.

Они были уже среди домов, и поэтому Игорь Николаевич остановился. Редким прохожим вокруг было не до них, и поэтому он резко повернулся к женщине.

— Ты, вообще, можешь помолчать? Хотя бы ради мальчишки.

С этими словами он поставил ребенка на асфальт.

— Идем скорее, надо попытаться поймать такси. У тебя есть деньги?

Лида заглянула в кошелек.

— На такси хватит?

— Не знаю. Мы живем не далеко.

— Ну-ка, — Игорь Николаевич сам взял у нее кошелек. — Пошли. Возле вашего дома есть аптека?

— Да, в центре, не очень далеко.

— Хорошо. Мы купим что-нибудь успокаивающее.

 

Глава 7

Дома у Лиды они были через 20 минут, и Игорь Николаевич, сделав мальчику укол, сам уложил его в постель.

— Что с ним? Очень плохо? — спрашивала Лида, укрывая мальчика одеялом.

— Конечно. Рецидив всегда опаснее первого проявления.

— Господи.

Игорь Николаевич выпрямился, изучающе глядя на женщину, а та склонилась над ребенком.

— Он спит.

— Еще бы. Я знаю, что делаю.

— Но он опять начнет кричать по ночам.

— Завтра придется провести с ним очередной ПТС.

— Что?

— Психотерапевтический сеанс. И надо было этому дебилу сдохнуть на глазах у мальчика. Ничего. Не излечима только врожденная патология, — и Игорь Николаевич резко сменил тему. — Может за все труды угостишь?

— Простите. Я сейчас. У меня есть немного сахара.

Лида метнулась на кухню, открыла кран, взялась за чайник. Но крепкие мужские руки помешали ей, а изголодавшиеся губы прижались к обнаженной шее.

Удивленная Лида обернулась.

— Молчи, глупая, — говоря, словно задыхаясь, Игорь Николаевич запустил руки за вырез ее платья, нащупывая груди. — И тебе хорошо, и мне. Садись на пол.

Подавленная его волей и его напором, Лида покорилась.

— Только не рассчитывай на долгую связь, — говорил Игорь Николаевич и слова никак не вязались с его тоном, с руками, задирающими подол. — Единственное, что у тебя есть стоящее, это твое тело.

Лида подчинялась его рукам, его действиям, но чувствовала себя раздавленной.

Беря ее грубо и властно, Игорь Николаевич думал о своей жене и мстил ей, унижая другую, а та только пассивно отдавалась ему, ни о чем не думая.

Закончив и одевшись, Игорь Николаевич ушел, не дожидаясь чаю и взяв из Лидиного кошелька последние деньги на такси. А та осталась опустошенная, словно ее растоптали и выбросили. Проплакала она всю ночь, но при этом не забывая прислушиваться к легкому дыханию своего ребенка, спавшего безмятежным сном.

Игорь Николаевич, выбросивший с вечера из головы все свои неприятности, утром за завтраком снова задумался. А задумавшись, позвонил еще одному своему другу, работавшему прозектором в больнице Склифосовского. Тот пообещал узнать через своих знакомых о результате вскрытия Павла Ганичева, умершего такого-то числа по такому-то адресу. На прием он в этот день не поехал и, взяв уже отремонтированную машину, направился в морг «Бибирево». Там, заплатив из своего кармана, напросился на вскрытие и, узнав в одном из трупов того парня с новостройки, стал смотреть, как врач вырезает у умершего орган за органом, изучает, осматривает и бросает в стоявшие рядом ванночки.

— Тебе повезло. Сразу в лоб. Кровоизлияние в мозг. Весьма странно у такого молодого парня.

— Изменение в сердце?

— Никаких. Похоже, ему просто захотелось выбросить всю кровь в голову. И вообще, парень на редкость здоровый. Жить бы ему да жить еще.

— Может яд? Что-то внешнее? Газ, например?

— Мы же с тобой смотрели легкие. Вон, видишь, в растворе. Чисто. Ничего, кроме крови.

— Так от чего он умер?

— Это пусть прокурор решает. Мой диагноз: кровоизлияние в мозг. Может, что-то увидел парень и не выдержал.

Игорь Николаевич задумался сильнее. А когда позвонил своему другу в институт Склифосовского, задумался еще сильнее. Павел Ганичев умер с таким же диагнозом: кровоизлияние в мозг.

Осталась крыса. Игорь Николаевич не поленился, разыскал ее в мусорном баке, положил в целлофан и отнес к своему другу — прозектору. Вскрывали они ее, как умели, изучали крохотные органы, пока не пришли к однозначному выводу: крыса тоже умерла от кровоизлияния в мозг.

Игорь Николаевич задумался, как мог, крепко. Во время Джуны, барабашки и других паранормальных явлений можно поверить во многое, но медику с высшем образованием трудно поверить в то, что четырехлетний, ослабленный, умственно недоразвитый ребенок мог вот так просто убить двух сильных здоровых мужчин и не редкость живучего зверька. В конце концов НЛО еще не приземлялось на Красной площади.

Игорь Николаевич отправился в Институт Дефектологии. Найдя там Дениса Илларионовича Карпюка, он рассказал ему все, боясь, что его сочтут шизофреником с навязчивой идеей.

Но Карпюк сказал довольно бесстрастно:

— Давай, старик, вези своего экстрасенса или как его назвать. Что ж, обследуем, мы недавно Джуну обследовали. Оборудование, оно что, все стерпит. Так что вези, валяй. Я вот знаешь, подумал: у моей тещи тетка в деревне живет: та как глянет, на весь день головная боль обеспечена.

— Бывает, — откликнулся Игорь Николаевич, не особенно задумываясь.

К обеду он был уже в Бибиреве. Купив сто грамм конфет, он стучался в дверь к Ганичевым.

— Здравствуй, — сказал он открывшей Лиде.

Та не ответила, только посторонилась, пропуская и отводя при этом взгляд.

Данилка подкатил к порогу комнаты маленькую машинку и сидел на корточках, выжидательно глядя на вошедшего.

— Привет, Дан, — сказал Игорь Николаевич, наклоняясь к мальчику. — Как дела?

Данилка молчал, продолжая глядеть на него с низу вверх. Взрослый мужчина наклонился к нему, протягивая конфеты.

— Это тебе.

Мальчик потянулся к конфетам, сам так и оставаясь на корточках, взял пакетик и стал, не глядя, разрывать, чтобы достать конфеты.

— Как он спал? — повернулся Игорь Николаевич к Лиде.

— Хорошо. Ни разу не проснулся.

— Ну вот видишь. Вы уже пообедали?

— Да, поели супа.

— Тогда поехали, я договорился в Институте Дефектологии.

— О чем? — Лида отступила, становясь перед Данилкой.

Игорь Николаевич в замешательстве пригладил волосы. Он и не подумал, что Лида может не согласиться.

— О повторном обследовании, — заговорил он. — Эксперимент удался, мальчик стал нормальным. Но у него теперь очень ранимая психика. Ты что, хочешь, чтобы у него начался невроз и перешел в шизофрению?

— Сейчас мы оденемся, подождите минутку.

Лида, даже не пригласив мужчину войти, ушла в комнату. И тот молча вышел из квартиры.

Он сел в машину и терпеливо ждал, когда женщина и ребенок вышли из подъезда.

— Садитесь назад, — сказал он, когда Лида склонилась к дверце, и та молча отступила на шаг.

В институт они приехали в три часа.

— Привет, Дан, — протянул руку ребенку Карпюк. — Как твои дела? Здравствуйте. Идемте. Я взял ключ от кабинета. Вообще-то обследуем мы по направлению клинического сектора, но я это делаю чисто для тебя.

— Спасибо. Лишнее обследование и тебе не повредит.

— Тебе тоже. Все-таки за докторскую решил сесть? Давно пора.

— Не знаю, посмотрим.

Так говорили они, идя первыми по коридору. Лида с Данилкой едва поспевали за ними, и при этом мальчик оглядывался на каждую открытую дверь, на каждый цветочный горшок. Врачи, шедшие впереди, остановились перед запертой дверью, и Карпюк начал ее отпирать. Игорь Николаевич обернулся. Лида подходила, не глада на него. Без косметики, она, тем не менее выглядела очень мило и женственно в своем простеньком ситцевом платье и вязанной кофте поверх. Но Игорь Николаевич думал сейчас о другом.

Тем временам Карпюк отпер и распахнул дверь, первым войдя в темный кабинет, прошел к окну и, нажав кнопку, поднял вверх тяжелые жалюзи, впуская яркий солнечный свет.

Игорь Николаевич пропустил вперед Лиду с ребенком и закрыл за собой дверь. И женщина, обернувшись, с тоской посмотрела на опустившуюся собачку замка, почему-то почувствовав себя отрезанной от мира. Данилка, ничего не заметив, с любопытством разглядывал множество незнакомых блестящих предметов.

— Что, старик, нравится? — присел к нему Денис Илларионович.

Мальчик не ответил, глядя по сторонам.

— Хочешь играть? Смотри сюда. Сейчас мы посадим в это кресло вот этого дяденьку и на этом экране появится точка. Она будет бегать и плясать. Здорово?

Данилка кивнул, заинтересованный.

Игорь Николаевич удивленно смотрел на друга.

— Чего смотришь, садись в кресло, — усмехаясь, сказал тот.

Игорь Николаевич пожал плечами и сел.

— Пристегнуться?

— Не обязательно. Тебе хорошо видно, Дан?

— Да, — у мальчика от смущения сразу сел голос.

— Отлично. Вот сейчас мы его опутаем проводками, наденем сетку. Так. Включили. Пошло. Так. Так. Так. А у тебя не плохие показатели, старик.

— Смотри, как бегает точка, — присела к сыну Лида, поняв игру.

Данилка кивнул, подходя ближе.

— Все готово.

— Слезать?

— Да. А ты близок к гениальности.

— Спасибо. Дан, а ты хочешь так поиграть?

Мальчик отрицательно покачал головой, отступая к матери.

— А мы его и не возьмем, — сказал Денис Илларионович, поворачиваясь к Лиде. — Теперь вы извольте поиграть.

Та покорно подошла к креслу. Данил не двигался, наблюдая за матерью. Лида спокойно, не торопясь, села в кресло, поправила волосы, затянутые в хвост и приготовилась.

Данил сделал шаг к креслу, глядя, как Денис Илларионович надевает на ее голову сетку из тонких разноцветных проводков.

— Приготовилась. Включаю. Так. Хм. Неплохо. Вы учились в институте?

— Нет.

— Я бы сказал, что при желании вы сами могли бы поступить в МГУ, при справедливом отборе, разумеется.

Игорь Николаевич недоверчиво посмотрел на Дениса Илларионовича и, насмешливо — на Лиду.

— Теперь меня. — проговорил Денис Илларионович. — А Данилку мы не возьмем.

Тут мальчик снарядом налетел на Карпюка, оттолкнул его и полез по приступкам в кресло, начав там устраиваться, показано сопя.

— Давай, помогу, — подмигнув взрослым, Денис Илларионович шагнул к мальчику и стал стягивать на его голове шапку из проводков. — Вы придержите его, чтобы не порвал, — попросил он мать и включил экран. — Поехали.

Лида обняла ребенка за плечи, и тот с интересом смотрел на экран.

— Так. Так. Не плохо. Не вундеркинд, разумеется, но после лечения проходит по среднему уровню. Так. Так. Переключим. Хм. Интересно.

— Что? — приблизился к нему Игорь Николаевич.

— Ну, помнишь, мы в институте проверяли работу мозга на биоизлучения.

— Предположим.

— Вот здесь, смотри, присутствует что-то новое, чего не было ни у женщины, ни у тебя, и у меня нет, это уж точно.

Денис Илларионович выключил прибор и подошел к мальчику снять сетку.

— Если подумать, нечто похожее я видел у одного самца макаки, после травмы правой части черепа. Тогда мы решили, что это последствия этой травмы.

— А сейчас?

— Мы же знаем работу человеческого мозга. У мальчика все в порядке.

От этих слов у Лиды потеплело в груди.

— Тогда что все это значит?

— Сейчас посмотрим.

Он быстро все отключил, опустил жалюзи и первым вышел за дверь, дожидаясь, когда все выйдут за ним. Заперев за ними дверь, он повел всех на первый этаж, в странную комнату, где жили крысы, мыши, хомячки и кролики. Данилка остановился, пораженный и взгляд его забегал по клеткам.

— Ну, нравится? — спросил мальчика Денис Илларионович.

Данилка задумался и ничего не ответил.

— Посмотри, какие кролики. Красивые? Ну, что молчишь?

— Красивые, — как эхо, ответил мальчик.

— Смотри, какие пушистые? Хочешь погладить?

Данилка кивнул и получил на руки крохотного крольчонка.

Потом он любовался хомяками, мышками и лишь от крыс отвернулся. А те бегали по своим клеткам, крупные, с подвижными, вытянутыми носами и голыми тонкими хвостами.

— Нравятся? — спросил Денис Илларионович.

— Нет, — Данилка сморщился, отходя назад к хомячкам.

В это время Денис Илларионович что-то делал возле затянутого сеткой вольера.

— Смотри, Дан, видишь вот этого чудесного белого мышонка. Он прелесть, правда? Пусть порезвится на воле.

И он выпустил мышонка в вольер и, пока тот бегал, обнюхивая сетку, незаметно поднял с боку крохотную дверцу, впуская туда же большую серую крысу из тех, что держат полуголодными и злыми. Замерев у входа, та принюхалась, почувствовала запах мышонка и метнулась к нему. Вольер был не велик, а мышонок мал и не пуглив. Когда крыса схватила его он завизжал противным тонким голосом. Лида вскрикнула, а Данилка схватил сетку руками и дернул ее до боли в пальцах. Крыса же, не обращая ни на кого внимания, уже бежала к клетке, таща в зубах загрызенного зверька.

— Вот гадина, откуда она взялась! — возмутился Денис Илларионович.

Данилка поднял на него полные слез глаза.

— Ну-ка, вот лучше, возьми хомячка. Пустим его туда? Пусть побегает.

Данилка кивнул и попытался улыбнуться дрожавшими губами.

Белого и пушистого хомячка впустили в вольер. Тот нервно забегал, обнюхивая все.

— Ого, а вот и крыса, — показал Денис Илларионович на клетку в конце короткого туннеля из сетки. — смотри, как рвется, слопает бедняжку.

И он тихо поднял дверцу. Крыса, такая же худая и голодная, как и первая, рванулась к мышонку. Данилка налег на клетку и закричал:

— Нет!

— Что вы делаете с ребенком! — Лида схватила мальчика за плечи и попыталась оторвать от сетки.

Она не смотрела в вольер, а мужчины не отводили глаз от маленькой арены.

— Не смейте, не смейте, — Лида с силой развернула к себе ребенка, и тот уткнулся ей в колени, весь дрожа.

— Мама мия, — протянул Денис Илларионович. — Крыса-то сдохла.

Хомячок, живой и невредимый, обнюхивал сетку, перебегая маленькими шажками взад и вперед. Игорь Николаевич перегнулся через вольер, достал его и присел перед мальчиком.

— Вот тебе дружок. Хочешь взять его в руки?

Хомяк был ручным. Он только высовывал мордочку с живыми черными глазками из большой мужской руки, осторожно сжимающей его. Данилка все еще дрожа, повернулся и протянул руки к хомячку.

— Вот держи его. Только не раздави.

Мальчик, счастливый, сжал зверька обеими руками, отошел от матери и присел, продолжая держать хомячка в ладонях.

— Вскрытие будем делать? — спросил Игорь Николаевич.

— Конечно. Ведь, это, старик, черте что получается, чтобы такая здоровущая зверюга да просто так лапы раскинула.

— Может она больная?

— Она-то? Мы здесь, старик, больных не держим. Все здоровущие экземпляры.

— Значит, я был прав?

— Проверим, чем черт не шутит. Мы здесь не марксисты — материалисты, в сверхъестественное веруем.

— Не кривляйся. Все объясняется материально. Скажи лучше, ты сможешь добиться моего участия в эксперименте?

— Вон ты о чем. Что, надоело сидеть в своем Чертанове?

— В Бибиреве.

— Один черт у черта на рогах.

Лида не слышала их. Присев рядом с ребенком, она обнимала его и пальцем гладила мордочку хомячка.

— Мы возьмем его домой, ладно? — шептал ей сын. — Он будет со мной суп кушать, ладно, мама?

— Да, мой сердечко, да, мой сладенький.

 

Глава 8

Лида с Данилкой надолго поселилась в Институте. Мальчика изучали, проводили эксперименты, обследовали весь организм и теперь уже сами направили в Институт Склифосовского, где ему провели операцию на почке.

Лида не понимала такую необыкновенную предупредительность врачей и по складу своего характера все принимала так, как оно есть. Игорь Николаевич уволился из своей поликлиники, всюду их сопровождал, сам проводил сеансы психотерапии и всегда был рядом. Лиду он первое время возил к себе домой на час другой, потом получил кабинет в Институте Дефектологии, где и ночевал на диване. Так прошло полгода, в течении которых Данилка, вернувшись из «Склифосовского» в Институт Дефектологии, истребил огромное количество подопытных крыс. Остальных животных он жалел, у него в палате жили щенок и котенок, и врачи усердно поддерживали в нем любовь ко всему живому.

Он убивал только крыс: больших, противных и злых. А врачи, тем временем изучали работу его мозга, излучение его глаз и подбирали защитный экран.

Так прошли осень и зима. Весной же все изменилось. Игорь Николаевич исчез куда-то на целый день, а вернувшись, прямо вечером, посадил Лиду и Данилку вместе с их живым уголком в свою машину и повез за город. Там он свернул с шоссе на проселочную дорогу и, проехав дачный поселок, остановил машину возле стоявшего на отшибе домика, скрытого забором и затянутого прошлогодним репейником, лебедой и бурьяном.

— Да, красота, — ворчал Игорь Николаевич, в сгущающихся сумерках разглядывая запустевший участок. Он, перегнувшись через обломанный забор, отпер калитку. — Входите и чувствуйте себя, как дома. Это и будет, собственно, наш дом. Вот так.

Дом, несмотря на внешнее запустение, был крепким и ухоженным. Крыльцо не скрипело, замок отперся легко, дверь открылась без скрипа.

— Кха-кха, — послышалось с крыльца, когда все трое уже переступили через порог.

Игорь Николаевич обернулся. Сторож — старик в фуфайке и в высоких кирзовых сапогах медленно поднимался на верхнюю ступеньку.

— Ух, какой барбосик? Не кусается, — посмотрел он на маленькую дворняжку, которую Данилка вел на поводке. — Вы, извините, кто? — спросил он, деликатно кашлянув в кулак.

Уже предупрежденный, Игорь Николаевич достал из кармана красную книжечку и протянул сторожу.

— Вот как? Извините, не встречал вас здесь раньше.

— Теперь встретили.

— Приезжать, значит, будете?

— Нет, пока поживем.

— Вон что. Это пока ладно. И мне, значит, поспокойнее будет. Я вон там, при поселке живу. При нужде, значит, распоряжайтесь мной. Помочь чем или сами?

— Сами. Устраивайтесь, Лида, я покурю, пойду.

Женщина кивнула. Она уже привыкла подчиняться ему, ей даже нравилось, что жизненные проблемы решаются без ее участия. Она заботилась о сыне, обстирывала Игоря Николаевича и радовалась душевному покою. Данилка все больше и больше превращался в любознательного шустрого мальчишку, говорил уже длинными фразами, пытался даже рассказывать, что увидит, а вопросы сыпались из него, как горох из прохудившегося мешка. Игорь Николаевич все чаще называл его динамитом и посмеивался над его шалостями, при этом стараясь, чтобы он не раздражался. Всех его знаний детской психологии было мало, чтобы удержать маленького шалуна от вспышек детского упрямства, переходящего в злость, когда ребенок кидается с кулаками даже на мать. Он отвлекал его, чем только мог — это и было его основное занятие.

Спустя три дня после того, как они поселились на даче, приехал грузовик, груженый мебелью. Были там так же и цветной телевизор «Горизонт», большой холодильник «Орск» и небольшой магнитофон «Ракета».

Старую мебель увезли, новую расставили. Комнаты стали просторнее и светлее. В каждой из них стояли электрокамины, на кухне был проведен газ и холодная вода с водоподогревателем иностранного производства — дом стал обжитой и уютный.

Лида на самом деле была счастлива: сын ее был здоровый и веселый. Игорь Николаевич решал все проблемы. Она и сама не заметила, как полюбила его или просто притерпелась к его циничной грубости и ночным поспешным ласкам. Раз или два в неделю к ним приезжал фургон с клетками, в которых суетливо бегали и принюхивалась крупные серые крысы, достаточно противные и злые, чтобы их можно было безжалостно убивать. Мальчик учился убивать по команде, убивать, не чувствуя раздражения и не убивать, когда злился.

Однажды ему привезли в подарок попугайчиков, потом рыбок, ежа, черепашку. У него дома уже жила маленькая дворняжка и кошка из Института Дефектологии, потом привезли ему еще служебную овчарку, списанную по ранению и прихрамывающую, и поселили ее в будке во дворе. Данилка любил их всех, иногда кормил, но больше — играл с ними. И единственное, чего ему не хватало и в чем он нуждался, — это были дети, его ровесники и товарищи по играм. Летом он, убегая за ворота, познакомился с ребятишками, живущими в поселке.

И Игорь Николаевич услышал однажды, как, валяясь на поляне в траве мальчик рассказывал детям о том, что может убить крысу, если посмотрит на нее.

После этого ему запретили играть с поселковыми ребятишками, а еще через неделю Игорь Николаевич привез к ним мальчика одного возраста с Данилкой, но меньше и слабее его. Звали мальчика Ванечка Субботин.

Лида удивилась, услышав необычную фамилию.

— Генерала Субботина родственник, что ли? — спросила она, снимая с мальчика дождевик.

— Нашли его в субботу, — буркнул Игорь Николаевич.

— Где нашли? — не поняла женщина.

— Откуда я знаю? Может и не нашли, может родился он в субботу.

Лида догадывалась, но еще не веря, раскрыла рот, потом закрыла, сглотнула и только тогда выдавила из себя:

— А как же он здесь?

— Я привез, как видела.

— Но как же?

— Молчи. Эй, Дан, вот тебе дружок, показывай ему свои сокровища.

Данилка, приплясывающий в дверях, тут же взял мальчика за руку и потянул в комнату.

— Идем, я тебе попугаев покажу. А еще у меня есть рыбки и собаки, целых две и кошка и еще…

Игорь Николаевич подмигнул Лиде.

— Вот чего нам не хватало.

— А он у нас как? — нерешительно начала та. — На один день, или навсегда?

— Пока не надоест, — беззаботно ответил Игорь Николаевич.

— Но он же не игрушка и не хомячок.

Игорь Николаевич пожал плечами и ушел, беззаботно насвистывая.

Данилкиной же радости не было придела. Сангвиник по темпераменту, он стал спокойнее под влиянием меланхоличного мечтательного Ванечки. Они много времени стали проводить за настольными играми, а когда Игорь Николаевич привез им из города игровой компьютер, оторвать их от него стало невозможно. Усидчивый Ванечка, вообще бы не отходил от монитора, но Данилка не мог сидеть долго на одном месте. То и дело он вскакивал, чтобы побегать и мог расшевелить даже куклу. Мальчишки начинали носиться по дому, по двору, бегали к лесу и их крики и лай собак доносились издалека. Тогда из дома выходил Игорь Николаевич, иногда звал их домой, иногда сам шел с ними в лес, рассказывал о деревьях, о животных, о людях. Мальчики слушали его с обожанием, и он тоже не тяготился ролью воспитателя, с удовольствием гулял и играл с детьми, и все больше и больше подчинял их своему влиянию.

Лида же просто любила теперь уже обоих мальчиков. Ванечка, сирота, маленький, очень худой, с большими бледно голубыми глазами без третьего века, доставшегося человеку еще от рептилий. Про детей с такими глазами говорят, что они не жильцы. И его взгляд, загнанный и беззащитный, напоминал ей взгляд ее собственного ребенка. И нет слов, которыми можно было описать радость такой матери, как Лида, когда она смотрела на своего словно заново рожденного сына. Теперь ее жалость, выработанная ею за четыре ужасных года, изливалась на другое забитое несчастное существо.

Ванечка был умственно нормальным, тихим и очень ласковым — это была благодарная почва для материнской нежности. У него часто болела голова, особенно после диких игр и бешеных скачек с Данилкой. Тогда Ванечка спасался бегством и искал защиты у Лиды, садился к ней на колени и прижимался больной головой к ее плечу, лепеча: «Мамочка, миленькая, сладенькая, золотая». Тогда Данилка начинал дергать его, отвоевывая свою мать, и все кончалось Ваничкиными слезами. Жалостливы Данилка сразу же утихал, садился на другое мамино колено, тоже прижимался к ней головой и начинал гладить Ванечку по реденьким белокурым волосикам. И только Игорь Николаевич, когда был рядом, всегда мог успокоить и занять мальчиков.

Так прошел еще один год. Все шло тихо, размеренно, дни были похожи один на другой, пока однажды, в августе вдруг не погас свет, отключился телефон и радио. Свет включили быстро, но телефон и радио по-прежнему молчали, а телевизор показывал только настроечную таблицу.

Игорь Николаевич, удивленный, пошел было к машине, но увидел, что к ним из поселка свернули бежевые «Жигули-09», въехали в открытые ворота и остановились у крыльца.

Игорь Николаевич направился к машине. Лида смотрела во двор из окна и рядом с ней оперлись о подоконник мальчики.

Мужчины говорили долго, Игорь Николаевич то и дело оглядывался на окно, в котором белели три лица.

Наконец приезжий кивнул, сел в машину и уехал. Игорь Николаевич, проводив его взглядом, обернулся, шагнул к крыльцу, потом раздумал и побежал к гаражу.

Лида в первую же весну выполола все сорняки, вскопала огород и засадила его цветами, овощами и саженцами фруктовых деревьев и кустов, оставив только небольшую площадку перед гаражом. Там и остановил сейчас свою машину Игорь Николаевич, а сам тут же бросился к крыльцу.

— Лида, бери Данила, едем быстрее.

— Сейчас. Данил, Ванечка, обувайтесь, я принесу курточки.

Игорь Николаевич ждал их на крыльце. Он взял Данила за руку, подтолкнул вперед и, неожиданно вырвав у Лиды куртку Ванечки, швырнул ее назад, в комнату.

— Вы что? — вскрикнула Лида. — Вечером уже холодно!

Игорь Николаевич втолкнул Ванечку назад в комнату, Лиду вытащил за порог и стал запирать дверь.

— Он останется дома, — срыву бросил он, поворачиваясь и спускаясь с крыльца.

— Он же маленький. Игорь Николаевич, он же будет плакать, — не могла успокоиться Лида.

— Лучше позаботься о сыне.

Лида замолчала, схватив притихшего Данилку з руку.

Игорь Николаевич уже садился за руль, когда она отперла дверцу.

— Что-то случилось? — испуганно спросила она, пропуская вперед Данилку и садясь следом.

— Захлопни получше дверцу.

— Куда мы едем?

— В Домодедово. Там нас посадят на самолет.

— Куда мы полетим? Данилу надо накормить.

— Ничего, поест в самолете. Нам далеко лететь.

— Куда?

— Понятия не имею.

Игорь Николаевич, я давно хочу спросить вас…

Лида, хоть и жила с ним, как с мужем, ни разу не сказала ему «ты» и не назвала по имени.

— Валяй.

Игорь Николаевич вырулил на асфальтированную дорогу и поехал вдоль поселка. Кто-то, обеспокоенный отсутствием всякой связи с Москвой, пытался остановить машину, голосовал, но бесполезно. «Жигули» неслись мимо, набирая скорость. И вскоре Игорь Николаевич включил фары, потому что начало темнеть.

— Почему мы живем за городом?

— А что? Не нравиться?

— Нравится. Просто не в том дело. Вы же уже не лечите моего сына.

— Это кто тебе сказал? Я наблюдаю его.

— А это излечимо?

— Не знаю. Надо поглубже изучить патологию.

— Но ведь лечат в больнице, ну, в санатории.

— У твоего сына очень редкое заболевание.

— Еще я беспокоюсь о Ванечки. Ему же всего 6 лет.

— Ничего с ним не случится.

— Куда мы сейчас едем?

— Не будь дурой. Я же сказал, что не знаю.

Тут Данилка, с любопытством разглядывая темное шоссе, оторвался от стекла.

— Не смей называть мою маму дурой! — крикнул он со злостью в голосе. — Она моя мама! Понятно!

— Ого, заступник, — откликнулся Игорь Николаевич, стараясь подавить в себе внезапно возникший страх перед сидящим за спиной ребенком. Ни при каких обстоятельствах он бы теперь не обернулся. — Видала, мать, какой у нас теперь рыцарь вырос.

Лида, приняв все за чистую монету, обняла сына, ласково при этом говоря:

— Солнышко мой золотое.

— Ты мое солнышко, — отвечал ей мальчик, сам обнимая ее.

Пока доехали до Домодедова, совсем стемнело. Данилка всю дорогу не отрывался от стекла, глядя, как редкие фары то обгоняют их, то несутся навстречу.

Когда они подрулили к зданию аэропорта, началось совсем непонятное. К машине подбежал мужчина, немного встрепанный, с распущенным галстуком и в распахнутом пиджаке. Он повел их через зал, через пропускной пункт, прямо на летное поле.

Там он остановился, поджидая машину.

Лида все время следила за Данилкой, рвавшимся то в сторону, то к самолету, то осыпающим ее градом вопросов. Мальчик захлебывался, теребил мать, пробовал дергать Игоря Николаевича и, даже сидя в машине, все вертелся от окна к окну.

Машина остановилась перед трапом, все, кроме шофера, вышли, поднялись по трапу, и тут только Данилка притих и как-то боязливо ступил на пол самолета.

— Ваши места там, — возбужденно шептал мужчина, проталкивая их вперед. — Вот, вот и вот.

— А куда мы летим? — наконец спросила, приостановившись, Лида, но мужчина посмотрел на нее странным взглядом, а Игорь Николаевич потянул за собой.

— Садись, Дан, к окошку, будешь облака считать.

Сам он сел с краю, и их провожатый тут же склонился к нему.

— Вот конверт с инструкциями, прочтете в Ялте и тут же сожгите.

— Хорошо, — Игорь Николаевич сунул конверт во внутренний карман пиджака.

«Ялта», — услышала Лида и удивилась, но Данилка быстро отвлек ее своими вопросами. «Ялта», — иногда все же удавалось подумать Лиде. — «Ялта, зачем». Игоря Николаевича она больше не спрашивала, инстинктивно чувствуя, что он только отмахнется, если не нагрубит.

Единственное объяснение поспешному перелету, какое она только могла придумать — это что-то случилось с Данилкой. Но мальчик сидел рядом, радостный, возбужденный. Он давно уже не сдавал анализы и не проходил обследование, что же тогда заставило их лететь через многие километры, так вот, неожиданно? Беспокоясь о сыне, Лида как-то забыла о Ванечке, оставленном на даче, а когда вспомнила, сердце ее перевернулось от страха уже за этого ребенка. Но опять Лида не посмела ничего сказать, наперед зная ответ.

В конце концов, она была обыкновенным человеком, а обыкновенный человек редко дает отпор тому, кто сильнее его.

Летели они долго, поели, поспали, попили чаю, раз сто сходили в туалет. И наконец стюардесса велела пристегнуть ремни безопасности: самолет пошел на повадку.

Вещей у них с собой не было. Поднявшись, они пошли к выходу. Спустившись с трапа, они, все трое, в растерянности остановились, озираясь в темноте, освещенной фонарями. Данилка устал от впечатлений, он смирно стоял, держась за материнскую руку и только слегка переминался на месте.

Снова все повторилось. К ним подошел незнакомый человек, поздоровался и велел следовать за ним. Его машина, тоже «Жигули», стояла за воротами, среди такси и просто ожидающих.

— Вы ознакомились с инструкцией? — спросил он Игоря Николаевича.

— Нет.

— Тогда идемте. Сядьте вон там на скамейку и спокойно прочтите, а мы с вашей женой подождем здесь.

Игорь Николаевич кивнул, даже не удивившись. Он прошел по аллее и сел на первую же скамейку под светом фонаря. Лида же, удивленная без меры, осталась вместе с Данилкой возле машины незнакомца, и тот стал развлекать ее, рассказывая о достопримечательностях Ялты не хуже любого гида.

Разорвав конверт, Игорь Николаевич вытащил фотографию и литок бумаги с одним словом: «НОЧЬ».

С фотографии на него смотрело лицо Горбачева; последнего генсека и первого президента, про которого в народе говорили: «Бог шельму метит». Не узнать его в толпе конечно же, было бы сложно, особенно, если он был без шляпы.

Игорь Николаевич смял лист и конверт, достал спички и поджог бумаги, еще горящими бросив в металлическую урну — плевательницу. Оставив в руке фотографию, он задумался. Прошло немало времени, как он поменял место работы, и только сейчас получил первое задание. Что ж, если тайна будет соблюдена, он ничем не рискует. Остается подумать, как заставить шестилетнего мальчика убить незнакомого ему человека.

— Данилка, — крикнул Игорь Николаевич, не поднимаясь со своего места.

— Идем, — сказала Лида сыну, беря его за руку.

Мальчик в это время осматривал, трогал и гладил машину, но с матерью пошел безропотно.

— Садись, Дан, поговорим, а мама пусть идет назад, у нас с тобой чисто мужской разговор будет, — начал Игорь Николаевич, обняв мальчика за плечи.

Лида ушла, но все время оглядывалась, ничего не понимая и сильно беспокоясь.

Игорь Николаевич подождал немного, помогая мальчику усесться и, откашлявшись, наконец начал:

— Вот что, Дан, ты уже совсем большой, послушай меня, это важно. Помнишь, я тебе говорил, что среди людей тоже бывают крысы. То есть не крысы по внешности: там, с длинным носом. Нет. Крысы те, кто опасен для других людей, те, кто может загрызть слабого, как крысы мышонка или хомячка. Знаешь об этом?

Мальчик настороженно кивнул, слыша в голосе Игоря Николаевича необычные нотки. Смотрел он в одну точку перед собой, засунув ладони между ног.

— Вот, посмотри на этого дяденьку, — Игорь Николаевич протянул мальчику фотографию. — Он, как настоящая крыса убивает маленьких и слабых. Что с ним надо за это сделать?

— Убить, — слегка замявшись, не совсем уверенно проговорил Данилка.

— Ты сделаешь это?

Снова заминка.

— Ну?

— А он кого убил? — в ответ спросил мальчик.

— Ну, многих. Нашего Ванечку… то есть его маму, а Ваню не успел и… поэтому я и привез его к нам жить, чтобы он не успел… понимаешь. Если он узнает, где сейчас живет Ваня, он приедет к нам и убьет его. И нас всех тоже.

Данилка слушал, уже глядя прямо в глаза Игорю Николаевичу, снизу вверх, подняв круглое доверчивое лицо с большим упрямым лбом.

— Тогда я убью его, ладно? — сказал он, моргнув и вздохнув одновременно.

— Попробуй. Это очень трудно. Ты должен постараться, чтобы это сделать. Помнишь, как я тебя учил? Раз, два, три, и готово. Да?

— Да.

— Ну, пошли. Только маме ничего не рассказывай. Это же наш, мужской разговор.

Данилка кивнул, слез со скамейки и, дождавшись, когда встанет Игорь Николаевич, дернул его за руку.

— А этот… он папа Вани, да?

Игорь Николаевич даже нагнулся к нему в замешательстве, не зная, как быть и что ответить.

— И он пьет? И поэтому он убил Ванину маму? Я убью его обязательно.

— Вот и отлично. Я скажу: раз, два, три.

От такого разговора между взрослым и ребенком у любого прохожего встали бы волосы дыбом, хотя ни один посторонний не понял бы, насколько реальна и легко исполнима эта угроза. Игорь Николаевич взял мальчика за руку, и они вдвоем пошли к машине. Игорь Николаевич по дороге пнул пустую пачку из-под сигарет, Данилка со смехом побежал за ней и тоже стал пинать, будто это был футбольный мяч.

— Поехали, — уставший развлекать женщину, встрепенулся мужчина, который стоял, облокотившись о дверцу машины. Небо начинало бледнеть, а электрический свет — постепенно меркнуть. — Уже светает, а?

— Уже пятый час, — глянул на наручные кварцевые часы Игорь Николаевич. — Что вы должны делать?

— Отвезти вас в Форос и проводить по маршруту. Вы ознакомились с вашим заданием?

— Да. Что вы о нем знаете?

— Ровным счетом — ничего. Я же только сопровождающий.

Игорь Николаевич небрежно повел плечом и сказал:

— Едем. Лида, Дан, садитесь.

Он не волновался. Движения его длинных пальцев, зажигающих сигарету, были тверды и уверенны: согласившись на такую работу, он решил для себя раз и навсегда, что он выше чужой смерти. Его собственная жизнь, а главное, ее блага, его интересовали больше. Теперь ему доставляла удовольствие одна мысль, что жизнь такого человека, как президент, в его руках. Будучи хорошим психологом, он знал, как опасны спрятанные в подсознание чувства. Но что делать, все мы люди. И он не мог себе запретить думать, что он — сверхчеловек.

— Когда приедем? — чтобы оторваться от мыслей, спросил Игорь Николаевич, глядя перед собой. — Светает на глазах.

— Сейчас поворот и, считай, мы на месте.

За поворотом шоссе разветвлялось и дальше спускалось в низину, всю утопающую в садах. Дальше стоял поднятый шлагбаум.

Остановив машину, водитель бросил:

— Сейчас, — и выскочил, быстрым шагом направляясь к будке.

— Смотрите, танки!

Игорь Николаевич обернулся. Сзади к ним двигалась цепь БТРов.

— Война, мама, война! — знакомый с солдатиками, закричал мальчик. — Смотрите, сколько танков!

Водитель вернулся не скоро. Бегом добежав до машины, он упал за руль и завел машину раньше, чем захлопнул дверцу.

«Жигули» сорвались с места.

— Что-то не так? — спросил Игорь Николаевич, поворачиваясь к нему.

Тот не ответил и лишь взгляд сказал тому, что он в душе матерился. Въехав на застроенную домами улицу, он мрачно крутил баранку. Остановив машину на обочине, он сказал:

— Паспорта при вас? Дайте, пожалуйста. Теперь ждите, — он выскочил из машины и побежал в узкий переулок между домами.

Больше он не появился.

Игорь Николаевич выкурил уже третью сигарету, потом четвертую, вышел из машину, нервно обошел ее, потом посмотрел на часы. Солнце уже припекало вовсю. Стало жарко, и Игорь Николаевич срыву и в сердцах снял пиджак и бросил его на сидение. Галстука на нем не было, и он расстегнув воротник рубашки, потер ладонью шею.

Их провожатый не возвращался к ним.

Игорь Николаевич прошелся между домами. Ничего. Он вернулся, совершенно не зная, что делать.

Он стоял возле машины и нервно курил, когда на дороге показалась милицейская машина. Объехав «Жигули», она остановилась перед их носом. Трое милиционеров вышли из нее и один подошел вплотную.

Игорь Николаевич, слегка замешкавшись, подошел к нему.

— Ваши документы? — козырнув, сказал милиционер.

Игорь Николаевич машинально хлопнул себя по карманам. Хороший психолог, тут он растерялся, нервничал и все делал не так. У него не было документов, но в кармане его пиджака лежала фотография Горбачева. И Игорь Николаевич перепугался.

— Я… то есть…

Психолог сбился, запутался, всем видом своим показывая, что он виноват. Трижды виноват.

— Это ваша машина?

— Я… то есть…

— Права?

Права у него были. Медленно, стараясь справиться с волнением, Игорь Николаевич достал из кармана брюк водительскую книжку.

Внимательно прочитав ее, милиционер опустил книжку в свой карман.

— Садитесь в машину.

Игорь Николаевич направился было к «Жигулям».

— Туда, — перехватил его милиционер. — Садитесь в «Газик».

— Но там моя семья.

— Ничего, они поедут следом.

И он демонстративно взялся за дверцу «Жигулей».

Игорь Николаевич опустил голову. Он не мог понять, что происходит, а происходило что-то нелепое, нереальное. Растерянный, он больше не возражал. Посчитав себя сверхличностью, он упал с небес на землю, набил на лбу шишку и перепугался, как маленький ребенок.

Он молчал всю дорогу, молчал, когда его вместе с Лидой и Данилкой завели в комнату и оставили там, молчал, когда его вывели оттуда и завели в другую комнату.

Когда он попал в кабинет, и человек в милицейской форме, сидевший за одним из столов, начал заполнять протокол.

— Фамилия, имя, отчество?

— Найдите владельца той машины, возле которой вы меня задержали. На вопросы я буду отвечать только в его присутствии.

— Кто он?

— Ничего не скажу.

— Интересно. Ты все же подумай хорошенько.

— Я думаю об этом все время, как вы меня арестовали. Кстати, у вас есть ордер на мой арест?

— Вы только задержаны. Вы что, разве сидите в камере?

— Я не знаю, как это называется.

— А не знаете, так молчите, — неожиданно разозлился мужчина. — Уведите его.

Теперь уже Игорь Николаевич вернулся в первую комнату, где оставил Лиду и Данила. За это время мальчик успел написать половину литровой банки, которая стояла под столом, и Игорь Николаевич сразу почувствовал своеобразный запах мочи, как только вошел.

— Горшок бы дали, — проворчал он, садясь на лавку к зарешеченному окну.

— Они сказали, что детей еще не арестовывали, — доложил Данилка, подбегая к нему. — Я у них первый.

— Вот видишь, как тебе повезло.

Окно выходило во двор. Там то въезжали, то выезжали милицейские машины.

— Господи, Игорь Николаевич, а как же там Ваня?

— Ничего с ним не случится.

— Он же голодный.

— В холодильнике полно еды.

Лида вздохнула, вздохнул Данилка. Все трое тихо сидели на скамье, думая каждый о своем, а кончилось тем, что Данилка уснул, положив голову на колени матери, а ногами упиравшись в бедро Игоря Николаевича.

Только когда стемнело и голодный Данилка тихонько поскуливал, а оставшийся без сигарет Игорь Николаевич готов был задушить всех голыми руками, дверь в комнату отперли, и пропавший водитель «Жигулей» появился на пороге.

— Идемте, идемте скорее, — проговорил он, протягивая им паспорта и оглядываясь на стоявшего на пороге милиционера.

Был он ничем не примечательный парень среднего роста с темными волосами и бегающими глазами. Лида даже не узнала его, но Игорь Николаевич вскочил.

— Давай, буди Дана, идемте, — засуетился он, вырывая у парня документы. — Скорее идемте.

И они вышли, толкаясь и мешая друг другу в дверях.

Машина уже стояла у крыльца с включенными фарами.

— Поехали.

Погруженный в темноту город затаился, ни один фонарь не горел на его столбе.

— Куда ты пропал, мать твою! — закричал на водителя Игорь Николаевич, когда они несли по проезжей части. — Дай сигарету. Мы голодные, без курева, черт тебя дери. Гондон проклятый! Почему нас арестовали?

— Вы же без документов. Приказ — задерживать всех подозрительных.

— Отлично, великолепно, — Игорь Николаевич, злясь, начал прикуривать. — Это ты нарочно подстроил?

Затянувшись и вздохнув, он посмотрел в зеркальце заднего обзора. В полумраке заднего сидения видно было, как Лида держит на руках сына и покачивает его, прижимая к груди.

— Ладно, мальчишку покормить мы успеем. Ты куда пропал?

— Надо было. А когда вернулся, ни вас, ни машины.

— Чудесно. Разиня. Куда мы едем?

— В Ялту.

— Чего?

— Такой приказ.

— Мать вашу…

Назад они летели сонные, едва прожевав кажущуюся невкусной еду. В Домодедово никто их не встречал. «Жигули», оставленные Игорем Николаевичем, стояли, загнанные на территорию аэродрома. Механик пригнал машину к воротам, Игорь Николаевич сел в нее с облегчением и стал выруливать на шоссе.

— Попутешествовали, — бурчал он, ведя машину.

Москву было не узнать. Разбитые фонари, костры прямо на улице, люди, портативные магнитофоны, музыка, звон бьющегося стекла. В машину летели пустые бутылки, им кричали, махали, корчили рожи.

В одном месте на проезжую часть были свалены ящики, садовые скамейки и старая мебель. Затормозив, Игорь Николаевич начал разворачиваться. Какой-то парень дернул дверцу, но машина, рванувшись вперед, пронеслась перед носом колонны танков и выехала на загородное шоссе.

Данилка смотрел на все это, прижавшись к матери. Он был только маленький мальчик и все необычное пугало его.

Уже рассвело, когда они приехали на дачу.

Теперь уже Лида не думала ни о чем, беспокоясь только о Вани. Бегом бросилась она к крыльцу, выхватив у Игоря Николаевича ключ, торопливо отперла дверь. В доме было все тихо.

— Ваня, — неуверенно позвала она, потом закричала: — Ваня!

Сзади ее толкнул Данилка. Он пробежал в комнату, включил свет. На диване, свернувшись калачиком, спал Ваня, и его беленькие волосики взлохматились на голове. Данилка бросился к нему, залез на диван, когда он только приподнимался и схватил в объятия, сам валясь на него.

Счастливая, Лида присела на корточки, прижимая к себе обоих.

— Голодные, устал, соскучились, милые мои, золотые.

— Я обдулся, — неожиданно заплакал Ваня, и Игорь Николаевич, услышав это, громко расхохотался.

— Добро пожаловать домой, — наконец проговорил он, словно подводя итог. — Прокатились и хватит, правда, Дан?

— Что случилось в Москве? — повернулась к нему Лида.

— Переворот, видела же баррикады. Революция, так сказать. Да все чепуха, мать, готовь лучше завтрак, мужики проголодались.

И он пошел настраивать радио.

 

Глава 9

Их забыли, как полярников, зимующих на станции. Игорь Николаевич ездил за продуктами, стараясь покупать все в пригороде или в сельских магазинах, а то и на руках. Он ждал, чем все кончится, понимая, что ему грозит в случае возвращения президента. Но тут его проблема решилась в Беловежской пуще, решилась своеобразно и действенно. Перестройка рухнула, все начали строить заново. Все, кто оказался вблизи жирного пирога, рвали себе куски побольше. Игорь Николаевич томился и боялся, с официальными органами он связываться больше не желал. Пока же они жили на его деньги, скопленные за два года жизни на всем готовеньком.

А рядом появлялись новые соседи. Они вели себя так, словно были хозяевами жизни, не считались ни с кем и заставляли встречных уступать себе дорогу. В основном это были крутые с виду парни лет под 30, коротко стриженные и плечистые, в коже и строгих пиджаках, нелепо сидевшие на их могучих фигурах.

Игорь Николаевич растерянно наблюдал, выжидая. Он и сам притих, все чаще снисходил к тому, чтобы поиграть с детьми, и те радовались общению с ним.

Однажды он возвращался на машине с покупками, а еда их теперь состояла из мяса, яиц и овощей, купленных по селам. Колбаса и консервы совершенно исчезли из магазинов, с сигаретами стало так плохо, что Игорь Николаевич пробовал курить даже козью ножку. Он проезжал поселок, когда Данилка и Ваня заметили его. С криками мальчики бросились к машине, перебегая неширокую улицу.

Мотоцикл «Хонда» появился неожиданно из открытых ворот и на полной скорости сбив Ваню, пронесся дальше. Его занесло на повороте, и, прочертив колесами по пыли, он упал. Мотоциклист, вскочив, бросился назад, на бегу срывая с головы шлем. Возле Вани на коленях уже стоял Игорь Николаевич и за его спиной испуганно притих Данилка, а Лида, увидев все со своего двора, бежала к ним.

— Что с ребенком? — остановился мотоциклист, молодой парень, коротко стриженный. — Отвезти в больницу или привезти доктора?

— Он умер, — поднялся Игорь Николаевич.

— Откуда вы знаете?

— Я сам врач.

— Врете!

— Ах ты, щенок! Ты убил мальчишку, ты это понимаешь?

Парень отступил.

А в это время Данилка, едва передвигаясь, подошел к маленькому тельцу, хотел потрогать его, наклонился, так и не издавая ни звука, увидел кровь, окрасившую белокурые волосы в алый цвет и стал отступать, открывая и закрывая рот.

Он налетел спиной на Лиду, судорожно всхлипнул и закричал, оборачиваясь:

— Мама, он убил нашего Ванечку! Мама, он убил моего Ванечку! Мама!

Мальчик разрыдался взахлеб.

— Лида, уведи Дана! — крикнул Игорь Николаевич.

А парень, чувствуя себя, как в преисподней, бессильно топтался на месте.

— Я же не видел его, — бормотал он. — Сколько вам заплатить. Да если бы это случилось в городе, я бы даже не обернулся, а вы же соседи.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, — закричал Игорь Николаевич. — Лучше уйди!

На этот крик обернулся Данилка, которого мать уводила к дому.

— Я убью его, пусти, — неожиданно выкрикнул мальчик.

С неожиданной силой он вырвался у матери и понесся назад. Он не видел ни Игоря Николаевича, ни распростертого тела, чью голову тот закрывал носовым платком.

Парень уже возвращался к мотоциклу. С силой Данилка врезался в его спину и обеими руками стал поворачивать к себе.

Парень, удивленный, повернулся, наклоняясь.

— Смотри на меня, я убью тебя, — кричал, брызгая слюной, Данилка: — Раз, два…

— Отвернись, отвернись, дурак! — неожиданно для себя выкрикнул Игорь Николаевич.

Но парень смотрел на мальчика, слегка склонив голову.

— Три!

Парень, как от толчка, сделал шаг назад, вперед, схватился за голову.

— Данилка! — закричала мать, бросаясь к сыну.

Байкер падал на мальчика, а Данилка, вцепившись в край его джинсовой куртки яростно тянул вниз, тут же толкая назад.

Игорь Николаевич раньше оказался рядом, схватил Данилку в охапку и швырнул матери. Тело парня ударило его по ногам, перевалилось и застыло на боку. Игорь Николаевич тут же склонился над ним, щупая пульс.

Из ворот выбегали соседи.

— Владик! — крикнула одна из женщин. — Что с ним?

— Этот мужик сбил его.

— Милицию вызывайте.

— Что вы мелете, — выпрямился Игорь Николаевич. — Это он сбил ребенка. Ему стало плохо, он упал. Вызывайте «Скорую», чего стоите.

Тут он отошел и закурил, оглядываясь. Лиды с ребенком рядом не было. Он вздохнул и снова повернулся к окружавшим его людям. Были это в основном домохозяйки, дачницы и старухи, бывшие не то полу родственницами, не то полу слугами, помогавшие по хозяйству.

— Я живу вон там, — начал он, кивая на дачу. — Когда понадоблюсь, позовете.

— Подождите, куда же вы. Его надо перенести в дом.

— Ему теперь больше уже ничего не надо. Он мертв. И мальчик, которого он сбил, тоже.

После этого случая Игорь Николаевич перевез Лиду и Данилку на свою дачу, старую, заброшенную, и едва ли годившуюся для жилья. Сам он стал надолго исчезать, не заботясь, осталась ли еда у Лиды и ребенка. А однажды вернулся со стариком — китайцем, и тот тоже поселился на даче. Он работал массажистом в сауне при КГБ и не сработался с новым, демократическим начальством. Когда-то имевший черный пояс и выступавший на профессиональных соревнованиях, он был тайным агентом китайской спецслужбы. Потом перешел в КГБ. Его вычислили, он бежал в Москву, был консультантом в первом отделе, тренером, массажистом, поддержал ГКЧП и, попав в немилость у новой власти, уехал из города.

Добродушный мечтатель, он подружился с Лидой и мальчиком, много рассказывал китайских сказок и занимался с ребенком ушу: оздоровительной гимнастикой, психотренингом, философской системой и борьбой — всем, что включает в себя это понятие.

Мальчик, лишен был товарищей по играм и, вообще, сверстников, потому что жили они среди таких же заброшенных летних домиков, которые хозяева навещали только летом, в сезон огородов, да и то не все. Поэтому слова старика он впитывал, как губка.

Подвижный, он полюбил занятия гимнастикой. Игорь Николаевич лишь изредка приезжал к ним, привозил деньги, забирал с собой мальчика дня на два — три. Лида не возражала, считая, что мальчика осматривают врачи, а Данилка возвращался к ней по-взрослому угрюмый и замкнутый. Он никогда не рассказывал, где был и что делал. Китаец понимал его, а Лида только спрашивала, близко ли выздоровление от той странной болезни, поразившей мозг и глаза ее сына.

Когда Данилке исполнилось семь лет, они снова переехали, теперь уже в очень благоустроенную дачу кого-то из бывших, но совсем на отшибе. Теперь даже Лида месяцами никого не видела и очень беспокоилась о том, что Данилка не ходит в школу. Но Игорь Николаевич сказал, что ни о какой школе и речи быть не может, привез учебники, видеозаписи уроков и велел выкручиваться самим. Читать и писать, Данилка научился в первые же полгода. Писал он грамотно, без ошибок, но ужасно неряшливо, как и большинство мальчиков, читал бегло, умел складывать и вычитать, знал таблицу умножения, но дальше этого дело не пошло. В 10 лет он читал все подряд: биологию, зоологию, астрономию и ботанику. Алгебру, геометрию, физику и химию он забросил подальше и никогда не брался за них, и из остальных книг выбрал только понятное, а понимал он лишь первые несколько страниц. Зато историю древнего мира и средних веков он проглотил за два месяца, и после этого они с матерью решили, что он вполне образован.

Так шли годы.

 

Глава 1

— Часики…

Тик-так…

Пела с эстрады молодая певица.

— Как тебя звать? — девушка, танцевавшая с высоким блондином, похожим на звезду Голливуда, если бы только не его молодость, подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Данил, — ответил тот, стараясь слегка басить.

— Значит, Дан. А ты в постели снимаешь очки или и спишь в них?

— У меня глаза очень чувствительны к свету, — сказал Данил, показывая тоном, что он шутит.

— Ну-ка, дай, посмотрю.

Данил поднял очки и утвердил их надо лбом.

— Так лучше?

— Намного. А ты — мордашка.

— Что это значит?

— Напрашиваешься на комплимент? Тебе не кажется, что мы поменялись ролями?

— Кажется. Поменяемся снова?

Девушка засмеялась.

— Пойдем к бару, выпьем? — предложил Данил, переставая танцевать и обнимая девушку за талию.

— Угощаешь?

— Заметано.

По виду девушки нельзя было сказать, что она нуждается в угощении, ей, скорее нужно было общество молодого человека.

Подойдя к бару и сев на табуретку за стойкой, она попросила пива. Данил заказал два и, опершись локтем о пластиковое покрытие, внимательно осмотрелся.

Как раз в это время в дверях показались новые посетители. Посетителей, собственно, было два, остальные только их охраняли. Это были молодые парни, бывшие спортсмены, старавшиеся казаться круче, чем были на самом дела. Хозяева же их знали себе цену. Не торопясь, они подошли к стойке и, вольно расстегнув пиджаки, уселись на свободные места.

Данил повернулся к одному из них, севшему возле него.

— Вы не видели возле входа мой «Мерседес»? Он цвета воронова крыла.

Мужчина, собирающийся сделать заказ, недовольно повернулся, и парень поймал его рассерженный взгляд. Мужчина тут же застонал, побагровел, сжал руками виски.

— Гоша, что с тобой? Эй, позовите эскулапа, у него какая-то болячка, — волнуясь и оглядываясь, второй мужчина попытался поддержать его, в тоже время ища глазами помощь.

Он не ожидал что его усилий будет мало и схватил своего друга не с руки. Пиджак того еще больше распахнулся, рука ослабла, и он повалился на стол боком, тяжело кувыркнулся на пол, стаскивая за собой чью-то закуску.

— Гоша, Гоша! Эй, лекаря зовите, вороны! — кричал мужчина, пришедший с ним.

Все засуетились, встали с мест. Девушка, сидевшая в непосредственной близости с упавшим, огляделась, ища спутника, но того уже не было.

— Вполне современно, — прокомментировала девушка вслух, стараясь, чтобы это получилось цинично.

А Данил, в это время, был уже у выхода. Застегнув джинсовую куртку, он вышел из фойе, бросив несколько монеток швейцару. Тут он опустил солнцезащитные очки со лба, подернул плечами и, насвистывая: «Тик-так», направился к остановившемуся частному такси.

— Свободен, шеф?

— Куда?

— Патриаршие пруды.

— Поехали.

Данил быстро сел в машину, и когда они отъезжали, обернулся на шум у дверей ресторана, усмехнулся и выпрямился.

На улице совсем уже стемнело, зажглись огни. Данил привык к ним, привык видеть вечерний город, ночной город, за его неполные 18 лет, он мог по пальцам посчитать, сколько раз он видел утреннюю или дневную Москву. Он привык к этому, привык к тому, что вел жизнь ночного хищника, привык делать, что ему велели, не спрашивал, не задумывался. Можно сказать, что его закодировали, и код действовал многие годы.

Сейчас Данил был молод и чувствовал себя суперменом. Он страшно гордился собой и то, что он не мог перед кем-нибудь похвастаться, сделало его высокомерным. О подлинной жизни он знал только по фильмам и был подготовлен к ней не лучше новорожденного ребенка.

— Приехали, — сказал таксист, видя, что пассажир задумался.

— А. Спасибо. Здесь тормозни.

Данил кинул ему смятую бумажку, вышел и, не дожидаясь сдачи, пошел через парк. Его машина, «Лада», стояла на стоянке возле кафе, он сел в нее, поднял очки на лоб, включил фары и стал выруливать на дорогу.

Он никогда не думал о своих жертвах, никогда не видел их мертвыми, поэтому совесть его молчала, не тревожа юное воображение. Он в большей мере был продуктом искусственного создания, чем обычный взрослый человек, его сознание с детства подверглось психической обработке. Выдрессированную собаку нельзя назвать жестокой. И такая собака тоже не мучается от уколов совести.

Человеческая цивилизация выработала множество способов убивать и не мучиться потом. Опытному психологу осталось лишь выбрать лучшее. Данил прекрасно ел, крепко спал, никогда не страдал от плохого настроения и очень заботился, чтобы хорошо выглядеть.

Но сейчас, при выезде из Москвы, он почувствовал впервые в жизни царапающую боль в груди. Сам не зная зачем, он увеличивал и увеличивал скорость.

Шоссе кончилось, началась проселочная дорога, потом снова шоссе.

Дача стояла на пригорке, окруженная высоким забором, поверх которого проходил оголенный электрический провод. Данил не стал нажимать кнопку звонка, не желая беспокоить домашних в 11 часов ночи. Он отпер калитку своим ключом, открыл ворота и завел машину во двор. Все окна были темные и это обеспокоило Данила. А это время всегда мать и Мень смотрели телевизор или делали что-нибудь по хозяйству.

Не загоняя машину в гараж, Данил подошел к двери и негромко постучал в нее. От стука дверь распахнулась сама собой и широко раскрылась. Пустая холодная темнота смотрела на него.

— Мама, — неуверенно позвал Данил, замирая на пороге и повторил. — Мама. Дядя Мень. Мама.

Наконец Данил осмелился и сделал первый шаг.

— Мама.

Он споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал, схватившись за стену, опустив голову и всматриваясь в то, что мешало пройти. Что-то более темное, чем тьма, лежало поперек прихожей. Понимая, но не веря, Данил присел и тронул его. Пальцы его коснулись ледяной человеческой кожи, морщинистой и неживой.

— Дядя Мень!

Данил нащупал брючный ремень, кожу живота, оголившуюся под задранной футболкой, что-то липкое и, наконец, руку, пытаясь нащупать пульс.

— Дядя Мень! Мама!

Мысль о матери заставила его оставить тело, перескочить и броситься в комнату.

— Мама!

Судорожно нащупав выключатель, Данил щелкнул им, торопливо озираясь.

— Мама!

Женщина лежала с закрытыми глазами на диване, свесив белую обнаженную руку до самого ковра.

— Мама.

Данил судорожно сглотнул, даже не пытаясь пошевелиться. Со своего места он видел маленький пятачок крови, огнем горевший на голубом халате на груди женщины, ее бледность и синеву под глазами, растрепанные пшеничные волосы, испачканные на затылке бурым, и сердце его холодело от страха перед уже свершившимся. Его начало колотить мелкой дрожью, с усилием он поднял руку и провел ею по лицу, не понимая, почему она вдруг стала мокрой. Он не мог вымолвить ни слова, не мог даже вздохнуть, не мог сделать ни шага так, словно перед ним стояла стена. Он натолкнулся на нее, задыхаясь, рванулся назад и побежал. И снова он налетел на тело китайца, чуть не упал, но удержался и, перепрыгнув его, выскочил вон.

Его всего трясло от сдерживаемых рыданий. Сам не зная, зачем, он подбежал к машине, с размаха упал на водительское сидение. Он плохо видел освещенный фонарями двор. Ему хотелось бежать. Наверное поэтому он, даже не отдавая себе отчета, завел мотор и заставил машину резко рвануть с места, почти не видя ничего из-за слез, застилавших глаза. Зубы его стучали, он ртом ловил воздух и мчался, мчался, пока силы не оставили его. Тогда он остановил машину, упал грудью на руль и разрыдался в голос.

Все, что случилось, едва укладывалось в его голове. Как, за что, почему такое могло случиться. Он не плакал с тех самых пор, когда мотоцикл сбил его единственного друга Ванечку, и теперь слезы давались ему с трудом и с болью.

Перестал он плакать потому что совсем обессилил, откинулся на сидении и затих, глядя перед собой в темноту.

Нужно было возвращаться. Что нужно было делать дальше, он не знал, просто повернул машину и поехал назад.

Теперь уже у ворот и на пустыре собрались машины: две милицейские легковушки, «Скорая помощь», которые почему-то не въезжали во двор, хотя ворота оставались открытыми.

Данил увидел, как два человека: мужчина и женщина в белых халатах, прошли к «Скорой» и сев в нее, с шумом захлопнули дверцы. Машина развернулась и уехала, уступая место микроавтобусу, который уже сворачивал с дороги. Это была мрачная машина, прозванная «труповозкой». А из ворот вышел мужчина в штатском, огляделся и направился к Данилу.

Не зная, почему он это делает, Данил развернул свою машину и помчался прочь от этого места. Немного успокоившись, он мог уже думать.

Кто был убийца, кто вызвал милицию и «Скорую». И где сейчас Игорь Николаевич, который должен был ждать его на даче. Данил даже не знал, жив ли он или и его труп лежал в одной из комнат.

Было одно место, где он мог бы спокойно подумать. Недалеко, в поселке жила женщина, время от времени приходившая на дачу помочь Лиде с уборкой комнат.

Звали ее тетя Лена и к ней Данил направлял сейчас свою машину.

Не смотря на позднее время в доме женщины горел свет и работал еще советский цветной телевизор.

Дверь, по деревенским обычаям, была открыта. Собака, гремя длинной тяжелой цепью, бросилась было к Данилу, идущему к крыльцу, рявкнула один раз и тут же отступила, вяло помахивая хвостом.

Парень поднялся на крыльцо и заглянул в сени.

— Тетя Лена, тетя Лена.

— Это кто? — раздался из комнаты голос хозяйки, и в окно выглянула ее единственная дочь Марина.

— Мама, это Данил. Здорово.

Данил только кивнул, скрываясь за дверью.

— Что? Не пу…

Женщина вставала со старого, купленного лет 40 назад кресла.

— Ты? Зачем?

— Вы знаете, — вырвалось у Данила.

— Что ты, ничего я не знаю, я вот дома телевизор смотрю.

Данил опустил голову, качая ею, а женщина, кивая в ответ, стала смахивать с глаз слезы.

— Что мне делать теперь, тетя Лена? — прошептал парень.

— Да, да, понимаю. Но вы богатые, вы сможете. А куда нам с Маринкой деваться, куда бежать, когда все, что у нас есть, вот тут.

— У меня больше ничего нет, — выдавил Данил. — Вы были у нас сегодня?

Женщина отрицательно качала головой, потом замерла, огляделась.

— Маринка, запирай ставни. Ты на машине сюда приехал?

— Нет, в лесу оставил.

— Молодец. Сядь, не маячь перед окном. Что я тебя спросить хочу. Этот Игорь Николаевич, он отец тебе или как?

— Или как.

— Слава богу.

— Он жив?

— Да лучше бы его взорвало, приподняло и об землю шарахнуло.

Тем временем вернулась Марина, заперев ставни.

— Ты, девка, иди на кухню, ставь чай, Данила будем угощать. Слушай, парень, только после уже не переспрашивай. Пришла я к вам, значит, помочь занавески, да покрывала постирать, смотрю, там машина этого твоего отчима. Вхожу, глядь, он пистолетом на мать твою смотрит. Я и выскочила вон. Вот, думаю, на семейную ссору наткнулась, лучше уж после приду. Бегу, значит, прочь и слышу, позади выстрелы, как бомбочки детские перед Новым Годом. Бах, значит так, бах. Я уже в бору была, так даже за деревом укрылась. Тут мимо машина ваша промчалась. Вот так.

Данил молчал.

— Выслушал? Теперь пошли на кухню, я тебя отпаивать буду.

— Не хочу чаю.

— Чаю тебе никто и не дает. Водку выпьешь.

— Я за рулем. Я только одно не пойму, зачем ему надо было мать и дядю Меня убивать. И почему не подождал меня.

— Этого уже я тебе сказать не могу. Не знаю. Ты куда?

— Не знаю.

— Ночуй у меня.

— Нет, тетя Лен, зачем. Вы только никому не рассказывайте про это.

— Нет, нет, что ты. Я только тебе.

— Вот и хорошо.

— Есть у тебя кто еще?

— Никого.

— Сердечный.

Данил усмехнулся и вышел на улицу. У него никак не укладывалось в голове все, что случилось за последний вечер, и поэтому он не в силах был усидеть тут, где только что хотел даже переночевать. Потерять в один день мать, старика Меня, разувериться в том, кому с детства привык доверять — это было слишком для юноши, почти что мальчика. Все в нем, как в огне горело.

 

Глава 2

Утра он дождался в машине на обочине дороги, где-то в узкой улочке нового микрорайона.

И он заблудился, петляя по московским улицам и застревая в пробках, пока не кончился бензин.

Заправившись снова, он выехал на одну из центральных улиц и только тогда мог сориентироваться.

Он подъехал к одному маленькому кафе на Тверской, припарковал машину и открыл большую стеклянную дверь. Зал кафе с восемью столиками был наполовину пуст. Тихо играла музыка, по телевизору шло «Доброе утро». Несколько человек завтракали, тихо переговаривались и иногда поглядывал на большой экран телевизора фирмы «Самсунг».

Данил окинул всех одним цепким взглядом. Игоря Николаевича среди них не было. Тогда он прошел за столик в дальнем углу, за которым сидел одинокий мужчина и допивал кофе.

— Можно? — спросил Данил у него.

— А? Садитесь пожалуйста, — тот подобрал с соседнего стула кожаную папку. — Я уже ухожу.

Данил сел и сдвинув очки на лоб, стал смотреть на входную дверь. Он ждал Игоря Николаевича. Собственно, это было единственное место, где он мог его ждать, потому что встречался с ним только тут или в старой квартире в Бибиреве, которую Игорь Николаевич исправно оплачивал и даже поставил там железную дверь и подключил сигнализацию. В квартире самого Игоря Николаевича он был последний раз, когда ему было лет 12 и даже не запомнил, где она находится.

Оставалось просто сидеть и ждать. Данил заказал подошедшей официантке сосиски с гарниром и кофе и продолжал глядеть на дверь, подобравшись, как зверь перед прыжком.

Но время шло. Как бы медленно и вяло не ел Данил, но тарелка его все же опустела, опустела и чашка кофе. А он все сидел. Хлынули и разошлись посетители, уборщица протерла пол. Он все сидел и продолжал глядеть на входную дверь.

Наступило время обеда. Кафе заполнили сначала служащие, потом школьники. Потом снова взрослые люди, работающие в ближайших фирмах. И так подошел вечер.

Данил пил кофе, минеральную воду, ел сосиски, снова пил кофе. На него уже косились официанты, но он был их клиент и платил за заказы.

Официанты шептались, но Данил не обращал на них внимания, пока из рабочего помещения кафе не вышел пожилой мужчина и не подошел к нему.

— Вы кого-то ждете? — вежливо спросил он, зная, на что способны подобные люди. — Может я могу помочь.

— Вы меня помните, — спросил Данил, немного подаваясь к нему. — Я сюда приходил с одним мужчиной. Его звали Игорь Николаевич. Вы не знаете его?

— Нет к сожалению. А что, следовало бы?

— Нет, наверное. Просто я его ищу.

— Понятно. Я помню, что ты приходил сюда с мужчиной: лет 45, высокий, темноволосый. Но я его не знаю. Вы же не разговаривали здесь ни с кем. Хочешь, спрошу у девушек?

— Да, пожалуйста.

— Я сейчас.

Он ушел. Данил продолжал смотреть на дверь. В нее постоянно кто-то входил и выходил. Только однажды взглянув на каждого, Данил переставал ими интересоваться. И потому для него было полной неожиданностью, когда ему на плечо легла чья-то рука.

— Данил Ганичев, правда?

Данил поднял глаза. Перед ним стоял парень лет под тридцать в легкой спортивной куртке и легкой футболке, видной между распахнутыми полами. Выглядел он атлетом и стоял с низко опущенной коротко стриженной головой.

— А ты запоминающаяся личность, братишка. Поди уже девки виснут, а?

— Что тебе надо? — начал вставать Данил. — Смерти хочешь?

— Крутой? Ты сядь-ка да послушай, о чем говорить буду. Я тоже сяду. Вот и поговорим.

— Да кто ты?

— Я — частный детектив.

— Как в кино, что ли?

— Это смотря в каком. Пришел ко мне человек по имени Игорь и попросил найти тебя. Он кто тебе будет? Отец, что ли?

— Где он? Можешь отвезти меня к нему?

— Вот это полное согласие. Идем. У меня здесь машина.

— У меня тоже.

— Сможешь держаться за мной? Или слиняешь?

— Это как?

— Ну, не рванешь куда-нибудь?

— Я буду держаться за тобой. Пошли.

— Пошли.

Сев по машинам, они, один за другим, вырулили на проезжую часть. Снижая скорость в пробках, разгоняясь на свободных участках, отрываясь друг от друга и приближаясь вплотную, «БМВ» и «Лада» доехали до небольшого дворика из трех старых домов. Выскочив из машин, они оба, почти бегом, бросились к подъезду. Секьюрити, пожилой мужчина с короткой стрижкой, открыл им дверь.

— Здорово, папаша. Вот я и пришел. Как обещал, даже еще и раньше, — заговорил с ним детектив.

— Звони, балаболка.

Детектив хихикнул, подмигнул Данилу и снял трубку домофона.

— Мне Игоря. Здорово, шеф. Хочу сделать отчет и получить премиальные.

— Нашел? — проговорил в динамик кажущийся незнакомым голос.

— При мне.

— Поднимайтесь.

— Пошли, братишка.

Данил прыжком обогнал парня и обернулся.

— Куда идти?

— Бельэтаж, вторая квартира.

Данил бросился вперед. Дверь отперли раньше, чем он успел позвонить.

— Дан, наконец-то. Проходите, — встретил их Игорь Николаевич в домашнем халате. Таким Данил никогда его не видел.

— Ну, шеф, я заработал премиальные.

— Заработал, заработал, молодец. Где он тебя нашел? — посмотрел он на Данила.

Тот промолчал. Спущенные со лба очки скрывали выражение его глаз.

— В кафе, где же еще, — ответил за него детектив.

— Значит тоже искал меня. Молодец. Не надеялся на это. Ты спешишь? — повернулся он к детективу.

— Да уж не мешало бы и домой отправиться.

— Вот тебе деньги. Спасибо.

— Всегда рады обслужить.

— Захлопни за собой дверь.

— До свидания. Пока, Дан.

Данил стоял, не шелохнувшись.

— Ну, Дан, — услышав хлопанье двери, начал Игорь Николаевич. — Как я переволновался. Ты был дома?

— Да.

— Бедный мальчик. Ты проходи, проходи, не стой в дверях.

Он долго, очень долго владел душой и чувствами юноши. Опустив голову, тот подчинился, прошел в уютную комнату, всю в коврах и мягкой мебели и сел в глубокое кресло.

— Все видел? Садись, расслабься, я налью выпить.

Его обаяние, его власть над Данилом прекратились тотчас же, как он отвернулся и склонился над дверцей бара.

— А вы смелый человек, — громко сказал Данил, глядя на эту спину уже с ненавистью.

— Ты о чем? — повернулся Игорь Николаевич, держа в одной руке рюмки, а в другой — бутылку с еще не открытой пробкой.

— Вы можете говорить со мной.

— А. Мне жаль, Дан. Мне правда, очень жаль. Я просто не представляю, как мы теперь будем с тобой жить.

— Посмотрите мне в глаза.

И Данил, поднимаясь, стал медленно снимать очки.

Бутылка и рюмки упали на толстый ворс ковра. Игорь Николаевич, мгновенно отвернувшись, выхватил из кармана халата револьвер. Данил уже стоял, выпрямившись во весь рост. Он не успел даже пошевелиться, когда выстрел наугад настиг его. Его сильно толкнуло в грудь, и резкая боль обожгла огнем. Потом комната завертелась и все поглотил мрак беспамятства.

 

Глава 3

— Как он, — говорил Игорь Николаевич, стоя возле кровати Данила в реанимационной палате.

— Анатолий Пантелеевич говорит, что будет жить. Он ваш сын?

— Почти. Как только очнется, позвоните мне. Вот мои телефоны: домашний, рабочий, мобильный. А это вам на конфеты. Позвоните?

— Конечно, обязательно.

— И еще, постарайтесь, чтобы с ним никто не говорил. Я уже предупредил об этом вашего заведующего.

— Конечно. Я все понимаю.

— Бедный мальчик. Я чувствую себя почти убийцей. Мне же и в голову не могло прийти, что он зарядил револьвер.

— Да, да.

Игорь Николаевич вышел из палаты, всем своим видом показывая, что раздавлен горем.

И тут Данил открыл глаза, еще не понимая, где он, и что с ним произошло.

— Минутку, минутку, — медсестра увидела это и бросилась вдогонку за Игорем Николаевичем. — Он открыл глаза.

Снимавший в это время халат. Игорь Николаевич обернулся и кинулся назад в палату.

— Дан, — склонился он к изголовью кровати. — Слушай меня.

Услышав шорох на пороге, Игорь Николаевич поднял голову. Медсестра, застывшая в нерешительности, под его взглядом попятилась и прикрыла за собой дверь. Тогда Игорь Николаевич снова склонился над Данилом.

— Когда тебя будет спрашивать следователь, скажешь, что зарядил мой револьвер, не сказав мне и выстрел произошел случайно. Ты понял меня?

Говоря это, Игорь Николаевич старался все же не смотреть в его глаза, хотя и понимал, что сейчас тот ничего не может с ним сделать. Глаза Данила были воспаленные, затуманенные болью, рассеянный взгляд блуждал по палате.

— Ты понял меня, мальчик?

— Мама…

— Да, да, я все понимаю. Когда тебе станет лучше, я приду к тебе и мы обо всем поговорим. Ты понимаешь меня?

— Да.

Данил провел шершавым языком по губам.

— Выздоравливай и ни о чем не заботься, — проговорил Игорь Николаевич, выпрямился и поспешно вышел из палаты.

Данил же остался лежать на спине, стараясь ни о чем не думать.

Выздоравливал он медленно и неохотно, едва шевелясь, как наполовину раздавленный червяк.

Через несколько дней его перевели в отдельную палату. Он уже вставал и, дойдя до окна, смотрел на маленький больничный дворик с уютными скамейками в тени старых лип. Что-то давнее и неуловимое напоминал он ему, так что в груди щемило, и от этого начинала болеть рана. Но все равно его тянуло смотреть туда, в этот маленький садик и видеть людей в белых халатах или больничных пижамах.

— Эй, братишка, — крикнули ему однажды снизу мужики, играющие в домино за деревянным столиком, окруженным скамейками и деревьями. — Прикурить не найдется?

— Нет, — ответил Данил, с которым еще никто не разговаривал.

— Что, поиздержался?

— Я не курю, — ответил наугад Данил, потому что не понял вопроса.

— Вообще-то, правильно, задумчиво согласился тот, кто спрашивал, а другой, молодой, крикнул:

— Чего один скучаешь, выходи к ним.

— Да он там наверное телек смотрит целыми днями. А?

— Нет у меня телека, — ответил Данил, оглянувшись на палату.

— А что так хило?

— Не знаю.

— Выходи, братишка, на солнышке погреешься. Лето ведь уже наступило.

Данил кивнул. Его почему-то потянуло к людям, на свежий воздух, как в детстве тянуло к ребятишкам.

Он вышел, запахивая пижаму.

— О. Вот и он. Здорово, братишка. Как твое ничего? Выздоравливаешь?

Данил кивнул, подходя к ним.

— Как тебя зовут?

— Данил.

— А меня Витя, — протянул руку молодой парень.

— Меня — Никита.

— Меня — Олег.

Данил пожал всем руки и сел на скамейку. Солнце пригревало, становилось жарко.

— Идемте, мужики в холодок, — поднялся, придерживаясь за бок, Олег, самый старший. Витя встал последним, поравнявшись с Данилом.

— У тебя что? — спросил тот парня, косясь на видневшуюся между вырезами рубашки повязку.

— Знакомый один выстрелил в грудь.

— Это как?

— По неосторожности. Не знал, что револьвер заряжен.

— А целился зачем?

— Он не целился, он курок разрабатывал.

— А.

— А у тебя что?

— Ножевое ранение в живот.

— А это как?

— Я в третьем отделении милиции служу, вот и нарвался.

Данил как-то по особому посмотрел на него.

— А ты что щуришься, плохо видишь?

— Нет. У меня от солнца глаза болят.

— А.

Мужчины перешли в затененную беседку, парни присоединились к ним.

Больше всего Данила удивляли их ощущения. Они так же мучились, как он, принимали такие же уколы, пили таблетки, морщились. Они чувствовали такую же боль, голод, наслаждение от еды. То, что ребенок узнает очень рано, он понял только сейчас: все люди — это множество «я», и все хотят жить и не хотят болеть.

Поднимаясь к себе на второй этаж, он заходил посмотреть телевизор к соседу, усердно зазывающему его к себе. В дверях у того дежурил то ли слуга, то ли телохранитель.

— Делать тебе нечего, парень, — смеялся хозяин, развалившись на постели. — Вниз еще спускаешься. И что ты там не видел, эту дешевку, что ли? Сиди лучше у меня.

Но Данилу было интересно и здесь и там, везде, где с ним разговаривали люди. Его соседу вырезали паховую грыжу, и он часто расслабленно стонал, если рядом был кто-то, согласный слушать его жалобы, а Данил верил каждому его слову, обнаружив в себе новое для него качество: умение сочувствовать.

Сам он был еще слаб и потому — чувствителен. У него не было сил, как раньше, ощущать себя суперменом. Он грохнулся с небес на землю и тут только понял, что он на земле не один, просто он один из многих. Подражая Виктору, с которым он сдружился, он начал даже заигрывать с девушками.

Особенно доставалось от него одной, совсем молоденькой медсестре, Галие Валиевой, его ровеснице, довольно хорошенькой, чтобы с ней было приятно говорить. Из косметике она пользовалась только губной помадой, подчеркивающей ее большой рот. Молодость и здоровье дали ей остальное: хороший цвет лица, длинные черные ресницы и такие же черные волосы.

Исконная москвичка, по происхождению башкирская татарки, была она замкнутая и не многословная. Данилу нравилось слегка подкалывать ее. Она реагировала на это совсем не так, как те редкие девушки, с которыми ему приходилось знакомиться. Можно сказать, что она старалась избегать его, а это и влекло его, и удивляло.

Тем более неожиданно было для него ее появление в дверях его соседа, когда она уже сдала дежурство и переоделась.

— Ганичев, — позвала она его, игравшего за столом на компьютере хозяина. — Вас к телефону.

— Это еще что? — отозвался сосед со своей постели. — Пусть перезвонят на мою мобилку.

Но Данил уже встал и пошел к выходу.

— А ты что не хочешь сегодня делать мне укол? — по привычке к шутке, спросил он, приостанавливаясь.

— Другая сделает.

— А я хочу, чтобы делала ты.

— Вон там телефон.

— Понятно.

Данил свернул в кабинет заведующего отделения. На столе у того лежала снятая трубка.

— Тебя, Данил, — сказал заведующий, толстый мужчина с залысиной. Он что-то писал, с серьезным видом быстро водя ручкой по журналу.

Данил взял трубку и склонился над столом.

— Ты садись, садись.

Данил согласно кивнул, продолжая стоять.

— Да, я слушаю, — сказал он в трубку.

— Дан, — раздался где-то далекий голос Игоря Николаевича. — Беги скорее. Мне пришлось рассказать о тебе очень нехорошим людям. Они знают о тебе, кто ты и как тебя зовут. но не знают в лицо. У меня пока не появляйся, спрячься где-нибудь. В твоей квартире есть деньги, возьми их. Все.

— Подождите, — крикнул в трубку Данил, но услышал только гудки отбоя.

— Что-то неприятное? — спросил заведующий просто из любопытства.

— Да нет, ничего, — Данил в замешательстве вышел из кабинета и пошел в свою палату.

Он хорошо понимал, что в больничной пижаме нельзя разгуливать по городу. Не зная, что предпринять, он быстро заскочил в свою палату. Одежда, в которой его привезли в больницу, висела на вешалке, в углу. Все было постиранное, поглаженное. Но на футболке, аккуратно сложенной и положенной поверх крючка, зияла небольшая дырка, а на поле джинсовой куртки не отстиралась кровь. Махнув на все рукой, Данил стал переодеваться. Рана его еще не зарубцевалась и от резких движений начала болеть, но Данил старался не обращать на это внимание. Он срывал с себя пижаму, штаны, рубашку, грудь его уже начало жечь огнем, а на застиранной грубой бязи больничной рубашки расплылось бурое пятно.

Быстро переодевшись в свое, Данил бросился из палаты. Он уже подбегал к лестнице, когда с верху увидел парней, направляющихся к нижней площадке. Повернувшись, он бросился назад и, пробежав свою палату, забежал к соседу. Его окно выходило на фасад, но было ближе к торцу. Не обращая внимания на хозяина, он бросился к открытому окну. Так и есть. Полускрытые ветвями, прямо у крыльца больницы стояли два «Джипа», и их водители в чем-то припирались с человеком в белом халате.

— Ты чего, — из-за плеча спросил охранник больного, пока тот выкарабкивался из постели.

— Это ваши?

— Эти что ли? Впервые вижу.

Данил повернулся к двери, и ему показалось, что он слышит топот множества людей. Больше, не раздумывая, он встал одной ногой на подоконник и прыгнул вниз, на ноги, на колени и руки, скрытый толстым стволом дерева и кустами смородины. Тут же он упал на бок, и у него потемнело в глазах от боли. Сдерживая крик, еще ничего не видя перед собой он начал приподниматься.

Дышать было трудно, но в глазах уже прояснилось. Держась за ствол дерева, Данил встал на ноги и поплелся к решетчатому забору, ссутулившись и низко опустив голову. На него никто не смотрел. Окончательно справившись с болью, он оглядел решетку. А одном месте два прута были отогнуты, и Данил, слегка присев, пролез между ними.

Ему по-прежнему было плохо, в ушах стучали молоточки, но он, ссутулившись, упрямо шел по улице. За ним ехал автобус, сбрасывая скорость перед остановкой. Данил бросился к ней, ничего не видя, с трудом влез в салон и свалился на первое же попавшее свободное место. Он не интересовался своими соседями, пока не услышал приглушенный звоном в ушах голос.

— Ганичев, вы? Почему?

Данил открыл глаза и перевел дыхание.

— А. Это вы, Галинка — Галя? Удивительно… — дальше он задохнулся и не смог вымолвить ни слова.

— Ганичев? Вам плохо? Данил, Данил? Почему вы сбежали из больницы?

Данил, чувствуя, что его легонько трогают за плечо, не открывал глаза, съежившись на сидении.

— У вас рана открылась и кровоточит. Пустите. Я попрошу шофера отвезти вас назад в больницу.

— Не могу, — прошептал Данил, приоткрывая глаза.

— Чего не можете?

— Пустить вас. Я вообще пошевелиться не могу, потому что мне плохо.

— Что же мне делать?

— Ехать дальше.

Девушка беспомощно оглядела полупустой салон. Люди или не смотрели на них, или старались пересесть подальше. Тогда она, привстав было, нехотя опустилась на место.

— Мне скоро сходить, — упавшим голосом проговорила она.

— Сойдем вместе.

Галия покорилась, отвернувшись к окну. А Данил снова закрыл глаза, чувствуя себя уже лучше. Футболка его намокла от крови и прилипла к бинтам. Была она грязно бордового цвета с рисунком и бурое пятно на ней казалось незаметным. Все же, на всякий случай, Данил застегнул куртку.

— Мне выходить, — покорно прошептала она.

Данил стал подниматься.

— Сколько платят в автобусе? — прошептал он.

— За что?

— За проезд.

— Я сама заплачу, выходите скорее.

Данил пошел к выходу, держась за поручни. Он благополучно слез со ступенек, поджидая Галию.

— Вам теперь куда? — спросила она, надеясь отделаться от него.

— Ого. Вы хотите бросить меня?

— Вы что, маленький? Бросают только детей.

— Я раненый.

— Думали бы об этом, когда сбегали из больницы.

— А если я сейчас упаду здесь и умру, одинокий в холодном мире.

— Мне надо домой.

Данил крепко сжал ее руку.

— Помогите мне.

— Да чем же?

— Мне надо добраться до Бибирева. Там у меня квартира, там я отлежусь.

— Что? Вы наверное сумасшедший, если так думаете. У вас начнется заражение, вы умрете.

Данил огляделся.

— Да вам плохо. Вы бледный, как покойник. Где тут телефон? Идемте, я тут недалеко живу, оттуда позвоним в «Скорую». Вам нужно немедленно лечь.

— Мне нужно в Бибирево, — пролепетал совсем обессиливший Данил и поплелся с ней туда, куда она вела его за руку.

Держался он на одной только силе воли, хотя раньше и не подозревал, что может вот так двигаться, почти ничего не видя, не слыша и почти ничего не соображая.

Пока он поднялся с ней наверх, весь покрылся клейкой испариной и с трудом цеплялся за перила. И все же у него хватило сил войти в квартиру, доплестись до дивана и упасть на него, привалившись спиной к спинке и съезжая на бок. Он не потерял сознание, он все видел, правда в каком-то зеленоватом свете. И когда Галия потянулась к телефону, стоящему на подставке возле дивана, он схватил ее за руку.

— Не звони, не надо.

— Как это не надо. Ты же…

— Меня убьют, если найдут.

— Что? Кто же ты? Ты из банды?

— Нет. Это они из банды. Ты же сама позвала меня к телефону, и мне сказали, что за мной едут.

Говоря эту фразу, он задохнулся и часто задышал, стараясь наполнить легкие воздухом.

— Но почему? Что ты им сделал?

— Не знаю. Мой знакомый рассказал им про меня.

— У тебя отец банкир, что ли?

— У меня нет отца, а мать убили совсем недавно.

— За что?

— Если бы я знал. Ты с кем живешь?

— Одна.

— Дай мне полежать у тебя до вечера. А вечером я вызову такси и уеду домой.

— Если в больнице узнают, что ты у меня, меня уволят.

— Тогда не говори им об этом.

— Данил, я из-за тебя должна буду пойти на преступление.

— На какое?

— На должностное.

— Ничего, Бог все простит.

— Ты веришь в Бога?

— Просто я так сказал.

— У тебя снова кровь на груди. Пока ляг. Я перевяжу тебя. Только мне надо сходить в аптеку за лекарством.

— Иди. Только не предавай меня, пожалуйста.

— Не бойся. Я постараюсь. Я помогу тебе.

Данил боком съехал на диван, проваливаясь в звенящее небытие. Долго он лежал так, словно качаясь на лодке, пока совсем не отключился, а, отключившись, не слышал, как вернулась Галия с лекарством, как щупала пульс, смотрела на телефон и слушала его дыхание.

 

Глава 4

Галия Валиева жила одна в однокомнатной квартире со всеми удобствами. Квартира была уютная, хотя и обставлена не дорого. Спала она на раскладном диване, напротив, у двери ведущей на балкон, стоял телевизор советских времен, у стены — два кресла и журнальный столик, а напротив — сервант.

На диване теперь отлеживался Данил, а хозяйка привезла откуда-то раскладную койку с матрацем и ставила ее на ночь посреди комнаты, сожалея, что она не помещается в кухне.

На следующее утро Данил почувствовал себя намного лучше.

— Проводишь меня в Бибирево? — спросил он девушку за завтраком.

— Сегодня?

— Ну да. Я же тебе мешаю.

— Ну, вообще-то, нет, — Галия отвернулась, делая вид, что достает посуду. — И я не могу тебя проводить — ко мне придет моя заинтересованная.

— Кто? — насторожился Данил.

— Ну, с которой я изучаю Библию.

— А. Это как по телевизору передают.

— Нет. Нас не передают.

— Кого «вас»?

Галия внимательно посмотрела на Данила.

— Я некрещенный возвещатель в нашей организации.

— В банде, что ли?

— У тебя только банды на уме. Мы «Свидетели Иеговы». Только не говори, что ты о нас не слышал.

— Я и правда о вас не слышал. А кто такой Иегова, судья, что ли?

— Ты не с Пятницей жил случайно?

— Я что, на Робинзона Крузо похож, по твоему?

— Нет, ты и правда ничего не знаешь? Может, тогда, поживешь у меня? А я тебе о многом расскажу.

Данил пожал плечами. Ему тут было не плохо, к тому же он понимал, что кто-то должен ему менять повязки, иначе рана может воспалиться.

— Давай так, Данилочка, сейчас я уберу со стола, ты пересядешь на диван, или, лучше, ляжешь, а я тебе начну рассказывать чудесную весть об отце всего земного, о нашем Боге Иегове. Давай, я тебе помогу дойти до дивана. У меня есть много журналов, целые подшивки «Сторожевой башни» и «Пробудись», я их все тебе дам, ты почитаешь, а потом мы вместе с тобой начнем изучать Библию.

— Вот родители твои придут и спустят меня с лестницы.

Данил обошел девушку и прошел в комнату.

— Они не придут, я с ними разошлась.

— Как это? — Данилу никогда бы и в голову не пришло разойтись с матерью.

— Мы разные люди.

— Они, значит, не «Свидетели»?

— Нет, они мусульмане. Я взяла у них эту квартиру и нашу старую мебель, и они теперь живут своей жизнью.

— Где?

— О, за них не переживай. Они там дом себе построили под Москвой, ого.

— Богатые?

— Еще какие.

— Жила бы лучше с ними, работать бы не пришлось.

— Они мне мешают. У нас разные взгляды на жизнь.

— А. Ты, значит, «Свидетель», а они ничего не видели, так?

— Вот именно. Я хочу спастись и жить вечно.

Данил сидел на диване и улыбался, глядя на нее.

— Ты чего?

— Да ты больно красивая. Чем-то на маму мою похожа, только черноволосая.

— А она блондинка, как и ты?

— Еще светлее.

— Ну, давай, двигайся, я тебе почитаю. У меня тут записи моих занятий.

— Валяй, может я подремлю.

— Успеешь подремать. Сначала послушай.

Тут в дверь позвонили. Гала пошла открывать, потом быстро вернулась.

— Это моя заинтересованная пришла, мы позанимаемся на кухне, а тебе вот журнал, читай.

Данил вяло кивнул. Галия тут же скрылась в кухне, а в дверь просунулось любопытное лицо такой же молоденькой девчонки и тут же скрылось. Данил вздохнул, взял в руки переплетенную подшивку и улегся поудобнее, чтобы читать.

Когда Галия проводила свою заинтересованную и заглянула к нему в комнату, он спал, а журналы съехали на пол. Судя по всему, он еще не заинтересовался и на этой ниве стоило потрудиться.

Еще через день Данил почувствовал себя совсем хорошо. Рана его почти зарубцевалась и больше не кровоточила.

— Мне нужно поехать к одному человеку, — сказал он Галие, одевая свою аккуратно заштопанную девушкой футболку.

— Я поеду с тобой. Тебя нельзя еще отпускать одного. Вызовем такси.

— Ладно. Только у меня нет денег.

— У меня есть. Я звоню.

— Звони.

Такси приехало очень быстро, и они сели в него: Данил рядом с водителем, а Галия, одна, сзади.

Адреса Игоря Николаевича Данил не знал, он помнил только улицу, поэтому они долго петляли, разыскивая нужный дом.

Оставив девушку в такси у въезда во двор, Данил зашел вовнутрь.

— Ты? — удивился старик охранник. — Уже ожил, что ли?

— Ожил. Игорь Николаевич дома?

— Да. Позвонить, что ли?

— Как хотите.

— А, иди так. Очень уж он убивался о тебе.

Данил бегом бросился по лестнице. На его звонок в дверь откликнулся молодой женский голос.

— Кто там? Как доложить?

— Ганичев.

— Хорошо. Там Ганичев какой-то.

— Открывай. Неудобно человека на площадке держать.

Данил улыбнулся от этого совещания молодых женских голосов: там в квартире не переключили домофон.

Дверь открылась, и Данил вошел в прихожую, глядя на молоденькую девушку в домашнем переднике.

— Проходите. Хозяйка в гостиной.

— А хозяин?

— Купается.

— А.

Данил хотел было по привычке сбросить обувь в прихожей, но раздумал и прямо так прошел в комнату. Молодая женщина сидела там в кресле, лицом к телевизору. Она обернулась и встретилась с ним глазами.

— Так вы и есть Ганичев?

— Откуда вы меня знаете?

— Мой муж много мне о вас рассказывал. Когда он вас чуть не убил. Скажите мне. Я все пойму, я современная. Вы его сын?

— Что? Нет, конечно.

— Слава богу. Я почему-то боялась, что вы его сын.

— Какая чушь.

От этого голоса Данил резко обернулся. Игорь Николаевич стоял в дверях, отвернувшись в бок.

— Почему ты без очков?

— Они остались у вас.

— Иди в кабинет. Нет, не туда, в ту дверь. А ты, Лариса, сиди тут.

— Я только хотела сварить кофе.

— Обойдемся.

Данил вошел в кабинет и остановился, глядя в окно. Он услышал, как за спиной закрывали дверь.

— Стой, не оборачивайся. У меня в руке револьвер.

— Вы боитесь меня?

— Да. Тебя это радует?

— Нет. Просто я не ожидал. Я не собираюсь убивать вас. Может быть позже, но не сейчас. Нет, не сейчас.

— Не поворачивайся. Я предупредил тебя. Вот очки, — из-за спины в кресло с пластмассовым шлепком упали солнцезащитные очки. — Одень…

Данил, наклонился, взял их и, не торопясь, одел, продолжая стоять лицом к окну.

— Теперь повернись и без глупостей.

— Я поумнел.

— Рад за тебя.

Данил повернулся, смотря на Игоря Николаевича сквозь темные очки. Тот, чувствуя облегчение, обошел его и сел в кресло, положив на стол, рядом с рукой, револьвер.

— Садись туда, на диван. Я слушаю тебя.

— Что происходит?

— Про тебя узнали. А как ты думал. Десять лет безнаказанных убийств просто так не проходят. Нашлись и среди них умные люди.

— А зачем вы убили мою мать?

— Дурак. Вот из-за чего ты тогда на меня набросился! Подумай сам, зачем мне ее убивать? Она же единственная, кто мог на самом деле управлять тобой. Даже я не мог, а она могла. Понятно?

— Вы наставили на нее револьвер.

— Вот как? И кто же такое видел? Я не на нее. За мной гнался «Джип», я оторвался, приехал к вам и снова его увидел в окне. Я выбежал к машине, хотел увезти Лиду и Меня, и тут они их расстреляли. А ты что следствие провел, что ли? И кто же меня там видел?

— Не ваше дело.

— Глупый ты, глупый. Ты ездил в Бибирево?

— Нет.

— Правильно. Мне пришлось вчера рассказать про квартиру. Где ты сейчас живешь?

— Так, у одной.

— А. Мордашка. Мог бы и догадаться. Вот, возьми деньги, — Игорь Николаевич достал толстую пачку зеленых купюр в банковских упаковках и небрежно бросил на диван. — И не высовывайся какое-то время. Дай только мне адрес и телефон.

— Зачем?

— Чтобы я знал, где тебя искать.

— Нет.

— Что еще за «нет».

— Я больше не хочу никого убивать.

— Ага. Очень интересно. И что же ты намерен делать?

— Жить, — Данил стал подниматься.

— Как? Ты же даже школу не закончил. Сядь на место.

Данил по привычке повиновался, снова упав на диван.

— Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты же никто: ни профессии, ни аттестата. Ты даже не приспособлен к нормальной жизни.

— Спасибо.

— Что еще?

— Спасибо вам за это. Кто меня держал в клетке, как какого-о попугая. Да вы просто знали, что если бы я рос среди людей, я не смог бы убивать, вот так, по вашему приказу. Я ведь даже не представлял себе, что другим тоже бывает больно и они тоже хотят жить.

— Высказался, великий психолог. Зигмунд Фрейд недоделанный. Да, я тебя скрывал от людей, чтобы ты не убил никого по глупости. Значит, расти среди людей хотел бы, а то видите ли, в убийцу превратился из-за моего воспитания. Бедненький. Да посмотри вокруг, глупец, сколько в одной Москве рэкетиров, банд, киллеров, и все они ходили в школу и даже в садик, можешь мне поверить. Знаешь, сколько на черном рынке стоит такой вот «Смит-Виссон»? А о чем это говорит? О спросе, наивный ты человек. Такой вот «Смит» покупают, чтобы убивать, а не просто для украшения. И как ты думаешь, много бы человек осталось в живых, если бы все могли убивать, как ты, одним взглядом? Тогда бы убивали в очереди, чтобы быстрее сделать покупки, в метро, чтобы просто сесть в электричку без помех, убивали бы на улице того, кто тебя толкнул, в автобусе — кто наступил на любимую мозоль, — говоря это он поднялся и подошел к окну. — Да вот именно так. А ты мне тут чушь какую-то городишь. Иди сюда. Эту машину ты видел?

Под окном стоял «Джип-Чероки» и из него выходили крепкие парни, направляясь к подъезду.

— Синий, — задумчиво проговорил Данил. — Ко мне в больницу приезжал такой же.

— Так я и думал. Это те красавцы. Вот что, как они войдут, старайся как можно больше смотреть им в глаза.

— Я не буду их убивать.

— Подождешь, пока они тебя убьют, да? — Игорь Николаевич щелкнул предохранителем револьвера и сунул его к себе в карман. — Ну, ну, а у меня своя рубашка ближе к телу.

Данил посмотрел на него и бросился было к двери, потом вернулся, схватил с дивана пачку долларов и выскочил из комнаты.

— Стой, убьют.

Но Данил даже не обернулся. Бегом бросился он к входной двери, выскочил на площадку и увидел поднимающихся по лестнице парней.

Он бросился было вниз, потом обратно и побежал по лестнице вверх.

— Это он!

— Следите, чтобы он не посмотрел вам в глаза, тогда он безвредный.

Данил через ступеньки, скачками, поднимался на верхний этаж. Ему повезло, вход на чердак был открыт и оттуда видна была распахнутая дверь на крышу. Быстро поднявшись, Данил ступил на черепицу, немного приостановился и бросился к краю крыши. Дом был не высокий, трехэтажный, но стоять на покатой крыше было не привычно, к тому же еще дул ветер, взлохмачивая волосы. Добежав до пожарной лестницы, Данил схватился за поручни и стал спускаться. На высоте двух метров от земли лестница закончилась. Глянув вниз, Данил прыгнул, боясь, как бы снова не открылась его рана. Приземлился он удачно, как кошка, тут же поднялся и бросился прочь, часто оглядываясь и озираясь по сторонам. Выскочив в людный переулок, он применил другую тактику и пошел торопливым шагом, делая вид, что спешит по делам. Он старался, как можно чаще, менять направление, проходя такие же небольшие, бывшие купеческие или доходные дома с уютными двориками. Выйдя на улицу, он увидел проезжающее мимо маршрутное такси и кинулся останавливать его.

Микроавтобус остановился, Данил сел на свободное место в конце, даже не интересуясь, куда едет. Дожидаясь первого же поворота, он остановил машину, достал из кармана куртки мелочь, затерявшуюся там с незапамятных времен и, расплатившись, быстро соскочил на дорогу.

Потом он дошел до ближайшего подземного перехода, опустился по эскалатору и затерялся среди ожидавших поезд людей.

 

Глава 5

— Валиева, ты забыла пакет.

— Спасибо, — Галия засунула в сумку пластиковый пакет и быстро пошла к двери.

Ее дневное дежурство закончилось, и она спешила домой, не дожидаясь своих сотрудниц, с которыми так и не сдружилась. Медсестры считали ее высокомерной, врачи просто не замечали.

Галия шла к остановке, ни на кого не глядя, ни в ком не нуждаясь.

— Гала.

Она обернулась не сразу, только, когда ее взяли за локоть.

— Ты?! — удивленная, она даже остановилась, глядя в глаза Данилу, бледноголубые от волнения.

— Я жду тебя.

— И у тебя еще хватает наглости говорить это? Ты бросил меня, ты это понимаешь? Ты меня подставил!

— Послушай, Гала…

— Не желаю. Все. Мы больше не знакомы.

— Да послушай. Только не кричи.

— Я сейчас милицию позову, не только кричать стану.

Данил встал перед ней.

— Давай, просто поговорим, ладно?

Галия, обжигая его взглядом, обошла, продолжая идти по тротуару.

— Гала, послушай…

— Уйди отсюда.

— Гала, мне нужна твоя помощь, я пропаду без тебя.

— Пропадай.

Больше не замечая никого, Галия свернула к остановке. Деньги ее подходили к концу и приходилось выбирать самый дешевый вид транспорта. Она пропустила несколько маршрутных такси, пока дождалась автобуса.

Был час пик и автобус шел полный. Галия встала на свободное место, держась за верхние поручни. Она стояла, задумавшись, как всегда в дороге, когда почувствовала, что чья-то рука легла ей на бедро. Думая, что это Данил, она резко обернулась и увидела очень смуглую черноусую физиономию, ухмылявшуюся ей в лицо. Вставные зубы сверкали слишком ярко, чтобы быть золотыми.

Галия отвернулась и передвинулась вперед. И снова она почувствовала руку на бедре и горячее дыхание на шее. Продвинувшись еще, она прижала к животу сумочку. Женщина-кондуктор стала проталкиваться к ней.

— Один, — сказала Галия, очень нервничая.

— Что, пристает? — сочувственно проговорила женщина, кивая вглубь салона.

— Нет, — отрезала Галия, всю свою жизнь всего и всех стесняясь.

— Твое дело.

Галия подошла к выходу вплотную. Ей нужно было ехать еще две остановки, но сзади напирали сходящие, и где-то среди них ухмылялся тот золотозубый с потными руками и горячим дыханием.

Галия первая соскочила на остановке и быстро пошла по ходу автобуса. Чтобы сократить путь, она свернула между домами, и тут-то ее и догнал золотозубый.

— Девушка, давайте познакомимся. Меня зовут Сиран.

— Отстаньте.

— Вы не любите турок?

— Терпеть не могу. Отстаньте.

— За это ведь можно и кишки выпустить и в рот запихать.

Он был не в себе, скорее всего обкурился, но Галия не думала об этом. Она стояла между глухими стенами двух домов, и вокруг не было никого, кто бы желал ей помочь.

Турок наступал на нее, она пятилась, пока не наткнулась спиной на забор одного из домов.

— Я позову на помощь.

— Зови. Хоть обосрись.

— Ну, зачем же так грубо…

И турок, и Галия повернулись на голос. Данил, добежав до них, остановился в пяти шагах, слегка задохнувшись.

Галия бросилась к нему и спряталась за его спину.

— Это еще кто?

Данил опустил со лба очки.

— Да ты знаешь, что я с тобой сделаю, сарык?

— Нет, не знаю.

Турок, рисуясь, достал из кармана нож и щелчком выпустил лезвие. Галия попятилась, готовясь убежать, а Данил только слегка пригнулся и согнул в локтях руки.

Турок сделал выпад, Данил увернулся, ступив в бок, а турок уже делал второй выпад, и тут его рука попала в крепкий захват. Данил сжал его запястье, крутанул, и нож со звоном полетел на асфальт.

— Теперь ты успокоился? — спросил Данил, крепко держа противника за запястье.

— Пусти руку.

— И что ты потом сделаешь?

— Выпотрошу тебя.

— Попробуй.

Данил отпустил руку так резко, что турок отступил назад, вбок и чуть не упал. Данил же при этом тоже сделал шаг назад, увеличивая расстояние между ними. Турок выругался и рванулся вперед. Данил легко ушел от столкновения. Турок, проскочив вперед, задел нож, и тот, отброшенный ногой, отлетел дальше. Турок повернулся к нему, нагнулся, чтобы подобрать. Данил с силой ударил его ногой в зад. Турок, пролетев вперед, врезался головой в стену дома и слабо перевернулся, что-то бормоча. Шальные глаза его были полузакрыты — от удара головой он слабо соображал.

Данил нагнулся и быстро поднял нож.

— Пойдем отсюда, а, — Галия, уже не думая убегать, взяла его за локоть.

Тот пожал плечами, посмотрел на сидевшего в полу беспамятстве мужчину и повернулся к ней.

— А куда?

— Домой, куда же еще.

— Тогда пойдем. Я, вообще-то, хотел с тобой поговорить.

Они быстро пошли переулками.

— А ты сильный.

— Не очень. До высшего мастерства мне еще далеко.

— Спасибо.

— Что?

— Спасибо тебе за то, что заступился за меня.

— Ну о чем ты. Я просто не успел сразу выйти из автобуса.

Они быстро, под руку, шли дворами и переулками.

— Ты не обижайся, что я тогда оставил тебя. Я просто не мог вернуться. За мной гнались, и я не хотел показывать им, что ты моя знакомая.

Галия шла с низко опущенной головой и при последних словах залилась краской.

— Ты долго ждала меня?

— Нисколько. Таксист, как увидел машину, тут же сорвался с места, уехал, выбросил меня и еще и обматерил.

— Хочешь, найду его и заставлю извиниться.

— Не надо. А это, что за тобой гнались, все те же?

— Наверное. Машина была та.

— Кто они?

— Веришь, не знаю.

— А кто ты? Почему они за тобой гоняются?

Данил оглянулся по сторонам. Они стояли одни в узком глухом переулке, таком же, как и прежний, и рядом никого не было.

— Хорошо. Я расскажу тебе все. Я убивал людей.

Гала резко вырвала руку, которую сжимал парень и отшатнулась от него.

— Прикалываешься, да? — потом решила она и попыталась улыбнуться. — Не смешно.

— Я не шучу. Ты можешь сейчас просто прогнать меня, и я уйду, даже не оглянусь. Понимаешь, я остался один во всем свете, и нет у меня не родных, не друзей, нет даже просто знакомых и если еще ты бросишь меня, тогда я пропал.

— Да как же так… я просто… я не понимаю тебя.

— Я сам себя перестал понимать. Я убиваю уже давно. Тот человек, к которому мы ходили, он заставлял меня это делать, я только сейчас начал понимать, что он зарабатывал на этом деньги. Теперь я не хочу это делать. Я хочу жить, как все другие люди. Игорь Николаевич сказал, что это очень трудно. Научи меня этому, ладно?

— Пойдем домой, я есть хочу.

Данил усмехнулся, а Галия взяла его под руку.

Когда они уже подходили к подъезду, то увидели на скамейке сидевших и куривших женщин. Те громко говорили, отдуваясь дымом.

— Наша-то святоша фраера подцепила себе.

— Да какого.

— Повисла, как груша.

— Здравствуй, Галочка.

Данил равнодушно оглядел их, а девушка прошла молча, прямая и холодная.

— Ишь, замороженная, — услышала она в спину, уже поднимаясь по лестнице. — А мальчишечка-то ничего себе. Сбросить бы мне годков 10, оставила бы ее с носом.

Злясь и срываясь, стала Галия отпирать квартиру, наконец справилась с замком, распахнула дверь и быстро вошла, забыв пригласить Данила. Не понимая, что с ней, Данил вошел следом и запер за собой дверь. По хозяйски разувшись, в одних носках он прошел в комнату и с размаху свалился на диван.

— Ты перевяжешь меня, ладно? — спросил он, со своего места следя за ней, ходившей по кухне. — Я вообще-то за этим пришел.

— Только-то?

— Нет, что ты. Но тогда бы я подождал допоздна.

— Болит рана?

— Уже нет. Только иногда дышать больно, когда бегу.

— А ты не бегай.

— Не получается.

Галий вернулась с упаковкой бинта, ваты, бутылочкой спирта и мазью.

— Раздевайся.

Данил с готовностью сбросил куртку и стал снимать футболку. Галия тем временем принесла ножницы и кастрюльку и стала разрезать бинт на его груди.

— Носишься, повязку сбил.

Данил молча следил за ней, как мог склонив голову.

— Алкашки поганые, все настроение испортила, знают же, что у меня абсолютный слух.

— Ты это о ком?

— Да те, внизу. Ну ничего, ничего, Бог все видит. Сколько раз я убеждалась в этом.

— Ай…

— Терпи. Сколько раз так было: кто сделает мне зло, тому в сто раз хуже бывает.

— Больно.

— Ничего. Дай, я сотру, убери руку. Если я что-то потеряю, Бог мне в сто раз больше дает. Все по моему выходит. Главное — жить и не грешить.

— И получается?

— Я стараюсь. Отстранись от спинки, я бинт закреплю.

Данил вздохнул и выпрямился.

— Вот и все. Теперь иди, руки мой. Завтракать будем.

— У меня сегодня день рождения.

— Ну и что?

— Мне восемнадцать исполнилось.

— Ну и что дальше. Мне уже девятнадцать, и то молчу.

— Может, хотя бы поздравишь? Дурацкий какой-то день. Раньше мама торт пекла, Игорь Николаевич обязательно приезжал, а дядя Мень делал такие смешные маски и фигурки. А теперь…

— Бог не велит праздновать дни рождения?

— Почему?

— Богу угодны только его праздники. Я потом тебе прочитаю примеры из Библии.

— Ладно, — Данил кисло улыбнулся. — Слабая замена.

— Какая есть. Вечная жизнь все окупит.

— Понятно. А тебе не скучно? Молодая, хочется и потанцевать, и повеселиться. Это мне пришлось жить отшельником.

— Я никогда не любила такие глупости. Это не правильно. И бог это не любит. Садись за стол.

Данил кивнул, проходя на кухню и садясь на табуретку.

— Весело с тобой.

— Не нравится, уходи.

— Не куда. И давай, больше не будем ссориться, ладно, а то я не знаю иногда, как к тебе и подступиться.

— Это в каком смысле?

— Да ни в каком. Поедешь со мной в одно место?

— Куда?

— Где я раньше жил. Я хочу уехать от сюда, и для этого мне нужен паспорт.

— А я должна буду тебе его найти?

— Нет, я сам найду.

— А что же ты от меня хочешь?

— Ничего.

— Перевязывать тебя?

— Теперь уже, наверное, не надо. Сам сниму повязку, когда придет время.

— Тогда зачем мне ехать?

— Не знаю. Я думал… Просто…

— Ты женишься на мне?

— А это надо?

— Просто так я даже целоваться не буду, знай это.

— Теперь буду знать.

Данил начал жевать жареную колбасу с яйцами, смотря на нее украдкой.

— Ты симпатичный парень. Когда распишемся в ЗАГСЕ, я тебя отведу к своим родителям, и сестра от зависти лопнет. И эти все — тоже. А то меня всегда считали гадким утенком. Пусть теперь посмотрят.

— Я женюсь на тебе, если ты хочешь, и не только потому, что ты помогаешь мне. Ты хорошая девочка. И красивая. Только одеваешься не совсем так.

— Это не твое дело.

— Ладно, не мое.

— Меня мать все время таскала по этим портнихам, салонам, а я просто сбегала оттуда. Богу надо служить чисто, не тратя время на эти гадости.

— Значит, поедешь со мной?

— Поеду. Только оформлю дни за свой счет. А может, лучше отпуск взять.

— Возьми.

 

Глава 6

Юноша и девушка сошли с электрички и зашагали к поселку. Они шли, обнявшись и ничем не отличались от своих сверстников в Москве, но здесь, на проселочной дороге, на них оглядывались. А они не обращали ни на кого внимания и были по-видимому счастливы. Идя по узкой улице поселка они улыбались так, ни чему.

— Тетя Лена, — не доходя до одних ворот, позвал парень.

Стоявшая метрах в ста от них, женщина, взявшись за калитку рукой, обернулась.

— Данилка, ты? Господи, боже.

— Здравствуйте, тетя Лена. Пустите?

— Да конечно же. Входи, входи.

— Я не один.

— Вижу. Увидела уже. Ничего девка, здоровая. Заходите, сейчас чай поставлю, а там и обед скоро.

— Ничего не слышно?

— Да нет. Никого и ничего. Маму твою сердечную похоронили у нас на кладбище. Игорь Николаевич сам приезжал. И корейца того тоже, прямо рядом, хотя это и не по христиански.

— Покажите?

— Да конечно, конечно. Идем в дом покуда.

— А у нас что?

— Да ничего. Заперто все и опечатано. Дом-то на твою мать был, стало быть ключ теперь в прокуратуре наследника дожидается, то есть тебя. Пойдешь, что ли за ним?

— Нет. Я паспорт возьму и уеду.

— Сейчас прям?

— Нет, ночью. А пока мы у вас побудем, можно?

— Конечно. Входите в горницу.

Данил подтолкнул Галию, и следом за ней прошел в сени.

— Маринка в школе, на экзаменах. Проходите, садитесь. Я вот вас накормлю и обратно в свинарник побегу.

Говоря это, она суетилась на кухне, потом вошла в горницу с чайником и домашним печеньем на тарелке, ставя все это на стол.

— А зачем у вас иконы? — подала голос Галия, стоявшая в углу комнаты и глядевшая в другой угол на книжную полку с приставленными к стене иконами.

— А как же без икон в доме. Вон та, с девой Марией и Богом на руках, мне еще от бабушки досталась.

— Во первых, Мария не дева, раз у нее было пять сыновей, две дочери и муж Иосиф.

— А ты-то от куда все это знаешь, пигалица. Была там, что ли?

— Не была, но знаю. А на икону грех молиться, это идолопоклонничество.

— На тебя, что ли молиться? А? Ты, Данилка, где такую подцепил?

— Да ладно вам, тетя Лен. Гал, сядь, ты не у себя дома.

Девушка ожгла его бешенным взглядом и направилась к сеням.

— Куда она? Есть не будет, что ли?

— Не знаю. Захочет, придет. А где у вас кладбище?

— Да недалеко от вашего дома. Тебя вот в детстве за ворота не пускали, от чего-то берегли, не знаю, а так там бы тоже бегал. Только голодным не уходи.

Данил быстро выпил чай и поднялся.

— Это еще с чего? Пока борщ не поешь, никуда не пущу.

— Тетя Лен, вы меня обкормите.

— Ешь, говорят тебе. Я, когда у вас убирала, твоя мама меня, как барыню угощала. Так что долг платежом красен.

Данил покорно сел снова на стул.

Из дома вышли они вместе. Женщина проводила его немножко и, показав дорогу, свернула к свинарнику. Дальше Данил пошел сам, даже и не вспомнив про Галию. А та стояла одна под березой.

— Данил, — окликнула она проходящего мимо парня.

Данил молча свернул к ней.

— Ты почему ушла?

— Просто так. Нищенский у нее дом и еще воняет.

— Глупости. Ничем там не воняет, только борщем.

— Хлевом.

— В хлеву Христос родился.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя в книжке прочитал.

— Куда ты сейчас?

— На кладбище.

— Не надо. Когда человек умер, значит умер и его едят черви.

Данил опустил голову.

— Ты же сама говорила, что потом Бог оживит всех, — медленно проговорил Данил. — Мне легче, когда я так думаю.

— Ее не оживит, если она не верила в него, как следует.

— Наверное не верила. Я не знаю.

— Если она не проповедовала, не ходила на конгрессы, тогда не верила.

— Тогда значит — нет. Что ж теперь поделаешь.

— Но ты-то можешь жить вечно, если постараешься.

— Зачем?

Данил повернулся идти к кладбищу, уже видному между березами, но Галия ухватила его за рукав.

— Сейчас у тебя выбор: или оставаться с червями, или идти к свету.

— Я пожалуй, пойду.

— Стой.

— Ты даже не понимаешь, как мне больно.

— Я задела твою рану?

— Да. Там, глубоко, в груди.

Галия отдернула руку, отступив. Она начала понимать, впервые в жизни, посмотрев на мир глазами другого человека. Выросшая в семье эмоционально холодных людей, она сама порой мучилась, не понимая, что такое душевная теплота и чуткость.

Данил сидел на скамейке из свежих досок и, ссутулившись, думал о своей жизни. После разговора с Галией, он уже не мог верить, что его мама рядом, и она видит его и помогает, но и расстаться с надеждой было не так-то просто. Трудно чувствовать себя одиноким и потерянным, очень.

— Вот ты где?

Данил медленно обернулся.

— Не снимай очки.

Игорь Николаевич стоял, держа перед собой револьвер.

— Одно движение, и я стреляю.

— Стреляйте. Интересно, меня сразу же закопают? Кладбище все-таки.

— Дурак. Я знал, что ты сюда приедешь. Ты весь в мать, такой же глупый.

— Неужели, чем больше ума, тем больше трупов?

— Убивал все-таки ты, а не я. Умный всегда в стороне остается.

— А сейчас?

— Я не хочу, чтобы меня гладили раскаленным утюгом. Теперь я с ними. Должен же и я что-то получить с этого. Надеюсь, у тебя не дошло до принципа.

— Я даже не знаю, что это такое.

— Вот и молодец. Видишь ли, Дан, мы с тобой не плохо ладили, давай и в дальнейшем продолжать в том же духе, и ты не останешься в проколе.

— Спасибо, — равнодушно отвернулся Данил.

Но Игорь Николаевич не отвечал. Он достал левой рукой мобильный телефон, пощелкал кнопками и заговорил:

— Тарас, это я, Игорь Николаевич. Он в Новодачном. Да. Приезжайте сами, будем ждать. Вот и все, Дан, поднимайся. На станции я сдам тебя парням и не советую с ними шутить.

Данил усмехнулся и покачал головой, потом медленно, слегка боком, поднялся, костяшкой указательного пальца потирая губы. Игорь Николаевич слегка повернулся, продолжая направлять револьвер на парня.

— А знаете, Игорь Николаевич, когда-то, давно, я даже мечтал, что вы мой отец.

— Шагай, шагай, сынок.

Тут Данил резко выбросил ногу и выбил револьвер из его руки, сразу же прыгая вперед и ударом кулака отбрасывая его назад, а сам кидаясь к револьверу и подхватывая его.

Игорь Николаевич подался назад от удара, не удержался и упал, сильно стукнувшись головой и плечом о камень надгробья. Приподнимаясь, он следил за парнем, но тот не собирался даже целится в него. Он разрядил оружие и отбросил его подальше в кусты ракиты.

— Что, герой? — насмешливо спросил Игорь Николаевич.

— Помочь встать?

— Пошел ты, — Игорь Николаевич поднялся тяжелее, чем следовало бы и вздохнул. — Хорошо тебя Мень научил.

— Дайте ключи.

— От квартиры, где деньги лежат?

— От машины.

— Все равно же не уйдешь. Покрасовался, показал себя и хватит.

— Ключи.

Игорь Николаевич достал из кармана ключи.

— Кидайте.

— Здесь и от квартиры. Дай, сниму.

— Кидайте, как есть. Мне ваша квартира не нужна.

— А если не кину?

— Я сам заберу.

Игорь Николаевич сплюнул себе под ноги и бросил сцепку ключей, стараясь попасть ими в лицо Данила, но тот ловко поймал их рукой, и не говоря больше не слова, бросился к поселку.

Он даже не спросил, где машина, кидаясь к тому дому, где остановился. Гала стояла под той же самой березой.

— Бежим, — схватил ее за руку Данил.

Не приближаясь к дому, они обежали его и, сзади, на поляне, увидели машину, хорошо знакомую Данилу: бежевую «Ауди», на которой уже второй год ездил Игорь Николаевич. Отперев дверцу, Данил упал на сидение водителя, открывая вторую дверцу.

— Падай.

Галия молча послушалась, и хорошо обкатанная машина мягко сорвалась с места, набирая скорость.

— Куда мы? — спросила она, когда машина вырвалась на дорогу.

— Подальше отсюда.

— А паспорт?

— Его там нет. Я не подумал, дом же опечатали, а паспорт был в больнице.

— Тогда он и сейчас там. Я смогу его достать… то есть, попробую.

— Попробуй.

— Ладно. Я ты не мог бы сбавить скорость? А то меня уже мутит.

— Потом. Вот уедем отсюда.

С шоссе им навстречу вывернулся синий «Джип».

— Пригнись, — приказал Данил, низко склоняясь над рулем.

Галия съехала вниз, согнувшись почти пополам и мечтая быть где угодно, только не в этой машине.

— Господь Бог Иегова, помоги, спаси меня пожалуйста, — белыми губами шептала она.

«Ауди» пронеслась мимо «Джипа», едва не чиркнув его по обшивки, потому что проселочная дорога была узкая. Оказавшись на шоссе, Данил повернул машину налево и понесся назад к Москве.

— Можно выпрямиться? — тихо и робко спросила Галия.

— Валяй. Только пристегнись ремнем.

— Ладно. А теперь можно потише, а?

Данил оглянулся, потом поправил зеркало заднего обзора. Дорога позади была пуста. Тогда он немного сбросил скорость, следя за спидометром. Перед будкой ГАИ он еще раз сбросил скорость, но милиционер все равно поднял свой жезл.

Данил вздохнул и резко затормозил. Ему не хотелось ссориться еще и с милицией. Гаишник шел к нему, помахивая указателем. Данил с готовностью опустил стекло.

— Права.

Данил сунул руку в карман и. наощупь разорвав пачку, вытащил 50 долларовую купюру.

— Это что?

— Да понимаете, начальник, я взял у отца машину покатать девочку.

— Понимаю. Документы на машину.

Данил открыл бардачок, уже жалея, что остановился. В ящике лежали бумаги, Данил не глядя, взял их и протянул в окошко. Милиционер взял и начал листать.

— Как звать отца?

— Игорь Николаевич.

— Ярославцев?

— Да.

— На, верни машину и если решишь пошалить, сдай сначала на права.

— Хорошо, начальник. Спасибо.

Данил тронул машину, еще не веря, что пронесло.

— Вот что, Галинка, — сказал он, когда будка ГАИ осталась позади. — Едем сейчас в больницу и ты забираешь мой паспорт. Годится?

— Наверное? Данил?

— А?

— Я что-то уже боюсь.

— Ничего, прорвемся.

Галия покорно кивнула. Что-то новое проснулось в ней и это новое не позволило ей попросить Данила высадить ее возле ближайшей остановки.

— Данил?

— Ну?

— Обещай, когда все кончится, пойдешь со мной в мою организацию.

— Какую?

— Свидетелей Иеговы.

— А. Ладно, посмотрим.

— Нет, ты обещай.

— Только ради тебя.

— Пускай. Потом ты втянешься. Помни, Бог нас сохранит в наших испытаниях только для вечной жизни.

— Ага.

Данил посмотрел в зеркальце заднего обзора. Сзади появился синий «Джип». И он приближался.

Данил прибавил скорость, догоняя и обгоняя «КАМАЗ» и стараясь теперь держаться так, чтобы грузовая машина прикрывала его собой. Проехав так до первого поворота, Данил направил машину вниз по насыпи, потом по целине до подлеска и остановился, скрытый зарослями. Синий «Джип» пронесся мимо и тогда Данил открыл дверцу и вышел.

— Ты чего? — спросила притихшая и испуганная Галия.

— Идем.

— Куда?

— Видала, мы обогнали автобус, значит где-то есть остановка.

— А если нет?

— Должна быть. Пойдем.

Со вздохом Галия вылезла из машины.

— А в машине нельзя?

— Нет. У меня нет ни прав, ни доверенности.

Больше не говоря ни слова, они пошли по тропинке, не удаляясь от обочины. Синий «Джип» появился, когда они собрались уже подойти к остановке с большой буквой «А» на металлическом столбе. Быстро толкнув Галию к кустам, Данил сам резко присел, скрытый цветущим шиповником.

Джип проехал мимо медленно. Так заблудившаяся собака ищет хозяина.

— Пошли.

С другой стороны показался автобус. Остановка была пуста, и Данил бросился бегом, поднимая руку. Шофер увидел и начал тормозить. Данил обернулся к Галие и увидел «Джип», возвращающийся назад. Оттуда, несомненно увидели его и стали прибавлять скорость.

— Садись в автобус и возвращайся домой, я найду тебя, — крикнул Данил, продолжая махать шоферу.

Автобус остановился, и задние дверцы со скрежетом открылись.

— Садись.

Сам Данил обежал автобус и бросился к лесу. «Джип» с разгона резко затормозил и, повернувшись, стал съезжать с насыпи.

Данил был уже в подлеске и бежал к редким деревьям, надеясь скрыться среди них.

«Джип» остановился, его дверцы открылись. Четыре парня выскочил из него, даже не захлопывая за собой дверцы.

— Наденьте, наденьте очки, — кричал им вслед Игорь Николаевич, выкарабкиваясь следом.

Парни кто опустил солнцезащитные очки со лба, кто достал из нагрудного кармана.

— Вперед, в рассыпную. Сделаем его, пацаны, — стараясь чтобы это звучало весело и бодро, прокричал один из четырех, и те вразнобой отвечали, что собираются с ним сделать.

Игорь Николаевич, встав на мягкую землю, стал закуривать, морщась от боли в правой руке. Кисть его распухала на глазах, и пальцы едва двигались. Данил бежал уже по редколесью, когда преследующие его парни достали оружие.

— Бей по ногам, только чтобы живой остался.

— Пусть с протезами ковыляет.

— Стреляй, вот он.

До Данила долетали отдельные крики, и он старался чаще сворачивать, чтобы менять направление.

А в это время один из парней вернулся к машине.

— Эй, умник, а ты уверен, что очки защитят меня? — берясь за край дверцы, он посмотрел на Игоря Николаевича.

— На сто процентов.

— Эх, пропадай моя телега.

Парень с размаха плюхнулся на сидение.

— Пострадать за отечество, что ли?

И он стал заводить машину.

Данил все бежал, затылком чувствуя, что в него целятся. Выскочив на дорогу между двумя участками леса, он побежал по асфальту, и вывернувшийся синий «Джип» едва не сбил его. Резко остановившись, Данил почти упал на него, задыхаясь.

— Привет от Удода, лошарик. Поднимай грабли, — высунулся из двери с пистолетом водитель.

Переведя дыхание, Данил пригнул в сторону, скатился с насыпи и бросился к кустам.

— Вот угорь.

Азарт заставил парня снова упасть за руль и погнать машину вниз по насыпи.

Данил метнулся в одну сторону, в другую и остановился: из редколесья к нему выходили трое парней.

— Сдавайся, братишка, не наживай на свою попку проблемы.

— Стреляй, он удерет!

И правда, Данил прыгнул вбок, повторяя уже испытанный прием, покатился за куст, вскочил и побежал снова к дороге. Парни бросились за ним, видя только его голову и плечи, все, что выглядывало из зарослей кустов. Они не хотели его убивать и поэтому перестали стрелять.

Данил с разбега взлетел по насыпи и бросился к мосту. Теперь он весь был открыт. Но по мосту ехали машины, а внизу мчался поезд.

Данил побежал к перилам и оглянулся. Парни выскочили перед носом несущегося «ВАЗА» и бежали к нему, а по насыпи вползал вверх «Джип». Данил перевел дыхание, поезд внизу гремел по рельсам, и звук его усиливал нервное напряжение.

— Все, пацаны, не портите кровь. Он — наш.

Они прятали оружие, подходя с разных сторон.

— Спокойно, парнишка, мы тебя приручим… Черт!

Данил, одним махом перелетев через перила, упал на крышу последнего вагона.

— Ушел. Угорь, а не человек, — подбежал к ним водитель «Джипа», бросив машину на обочине.

— Он разбился.

— Шевелится. Живехонек.

— Пальнуть, что ли. Чтобы ни нам — никому.

— Еще найдем, выцепим. Москва — маленькая.

Данил, оглушенный, начал приподниматься на крыше. Болело тело, жгло в груди, ноги превратились в один огромный кровоподтек. Цепляясь за выступы, он стал спускаться с крыши, ногой нащупал открытое окно, сгруппировался и проскользнул вовнутрь вагона. Он оказался в конце узкого коридора перед тамбуром.

— Откуда ты взялся, зайчонок? На крыше, что ли путешествовал?

Данил обернулся. Проводница стояла в накинутом на плечи форменном пиджаке. Было ей на вид лет 30. Обесцвеченные волосы чернели по рядку и кудрявились на концах остатками химической завивки. Яркая и безвкусная косметика делала ее похожей на клоуна, печального клоуна, смешившего публику за жалкие гроши.

— Пошли со мной, — сказала проводница, рассматривая парня.

— Сейчас, отдышусь, — Данил прислонился спиной к покачивающейся стене.

— Загорал?

— Где? — не понял он.

— Да на крыше.

— Нет. Я с моста спрыгнул.

— Ты? Смелый. И к чему такая отвага?

— Так. Спешил сильно.

— Пойдем.

Данил опустил голову и нехотя оторвался от стены.

— А ты, зайчонок, не от милиции удирал?

— Нет, — Данил посмотрел на проводницу, стараясь, чтобы голос его звучал как можно искреннее.

— Хотелось бы верить, мордашка. И не таращи на меня свои синие глазки. Этим меня не проймешь.

Данил покорно следовал за ней.

Когда поезд подъезжал к вокзалу, проводница открыла ему тамбур.

— Жди меня у ларька, как договорились, — говорила она и невзначай прижималась к нему мягкой грудью. — Прыгнешь, не боишься? Здесь у поезда маленькая скорость.

Данил кивнул, приготовился и прыгнул, немного пробежав за поездом и тут же свернув к магазинам.

Переночевал Данил у проводницы в ее маленькой коммунальной комнате, и его пачка долларов уменьшилась еще на две купюры. Зато женщина дала ему то, что он сейчас не имел и в чем нуждался больше всего: теплоту, ласку и простое человеческое понимание.

Уйдя рано утром, он проехал в метро, потом в маршрутном такси и поднявшись на этаж, позвонил в дверь квартиры, где жила Галия. Там долго не открывали и наконец в глазке загорелось отражение электрической лампочки, потом скрылось. Дверь отперли.

— Проходи, — сказала Галия сонным голосом.

— Ты спала?

— Ну да. Входи. Сейчас чай поставлю.

Данил вошел и стал снимать туфли.

— У тебя есть щетка, одежду почищу.

— Там, в шкафу. Гуталин тоже есть, если надо.

— Надо. Спокойно доехала?

— Да. «Джип» за тобой свернул.

— Видел.

— Не догнали?

— Куда им. Я — мастер спорта по бегу.

— Хвастун.

Галия ходила по кухне, и Данилу, приводившему в порядок свою одежду, приятно было следить за ней взглядом.

— Сегодня пойти за паспортом? — спросила, оглядываясь на него, девушка.

— Чем быстрее, тем лучше. А ты сможешь?

— Постараюсь.

— Я буду ждать тебя возле больницы.

— Ладно. А куда мы уедем?

— Да куда угодно. Хоть в Питер.

— Нет, давай в маленький городок. Я всегда мечтала жить в маленьком городке.

— Можно.

— Распишемся там?

— Главное, паспорт получить, а уж печать в него поставить мы всегда сумеем.

— Знаешь, сейчас трудно найти хорошего парня. У меня одноклассницы все уже развелись, кто замуж успел выйти.

— Почему?

— Пьют, бьют, изменяют, не хотят содержать, или еще хуже — наркоманы. А ты не пьешь?

— Нет. У нас дома ничего такого никогда не было.

— Вот и хорошо. У нас — тоже. Только поосторожнее будь с друзьями.

— Их у меня нет.

— И это хорошо.

— Я закончил, — Данил подошел к ней, разглядывая руки.

Галия оказалась совсем близко от него, и он наклонился, чтобы поцеловать.

— Да свадьбы нельзя, — рывком отстранилась девушка.

— Я же только поздороваться.

— Все равно — грех.

Данил послушно отступил.

— Иди, мой руки.

— Уже помыл, — Данил, улыбаясь, как в детстве протянул ей руки ладонями вверх.

— Тогда садить. Как твоя грудь?

Данил оттянул ворот футболки, разглядывая, как мог, бинты.

— Оставь, после завтрака посмотрю.

— Да я там прыгнул высоко, что-то горело.

— А ты не можешь осторожнее?

— Не получается.

— Бедняжечка. Мажь хлеб маслом.

Данил взял в руки нож.

 

Глава 7

Данил сидел на скамейке возле больничного забора и ждал, когда к нему подошел милиционер.

— Ваши документы, — спросил тот вежливо, стараясь, как можно лучше разглядеть парня, сидевшего перед ним.

— А что, командир, мне следует носить с собой паспорт?

— Иногда это необходимо.

— А как же демократия? Скоропостижно скончалась?

— Пройдемте со мной в участок и там разберемся. Мы ищем человека, похожего на вас.

— И что он такого сделал?

— Ограбил ларек.

— Ну да?

— Пройдемте.

Данил нехотя встал. Милиционер отступил от него, став боком и пропуская вперед. Но Данил неожиданно повернулся назад, вскочил на скамейку и, махнув через ее спинку, бросился прочь через сквер. Выскакивая на тротуар и оглядываясь, он налетел на одноногого мужчину, только что свернувшего с людной улицы. Тот как раз опирался на костыли, перенося вес с единственной ноги, когда Данил вышиб из-под него опору. Не успев понять, что с ним произошло, мужчина тяжело упал, ударившись об асфальт, а Данил, едва удержавшись на ногах и отпихнув по инерции костыль, попятился, наступил на костыль ногой, покачнулся, наклонился и поднял его, растерянный и подавленный.

— Простите, — выдавил он из себя. — Я нечаянно.

Он протянул костыль мужчине, лежавшему боком и пытающемуся подняться. Но подняться тому было трудно, и поэтому он, злой, посмотрел на парня.

— Давайте. Я вам помогу.

— Ты помог уже, безглазый. Мне и так паршиво, ты еще! — мужчина вырвал у Данила костыль и тут же попытался ударить его острым концом. — Помощник! Сволочь ты слепая! Гад поганый! Мудило сраное!

— Дайте, я подниму вас.

— Уйди, уйди лучше! Чтобы ты сдох, чтобы у тебя ноги отвалились. Побыл бы ты в моей шкуре, тварь слепая.

Тут мужчина снова попытался ударить парня костылём, и тот быстро отступил, и тут же почувствовал на плече чью-то руку. Мгновенно обернувшись, Данил увидел перед собой еще одного милиционера.

— Молодец. Хорошо бегаешь. Пойдем, — покровительственным тоном сказал тот.

— За что?

— Арестуйте, арестуйте его. Стрелять таких надо, — уже громко и со сдерживаемыми рыданиями закричал мужчина. — Да чтоб тебя разорвало, чтоб у тебя зенки повылазили!

Тут Данила взял под локоть первый милиционер.

— Пойдем, парень. Это мой напарник. И больше не удирай от нас.

Данил покорно пошел, больше не споря, и, отойдя немного, все же обернулся. Калеку скрывали уже прохожие, но на какое-то мгновение он увидал его, с трудом поднимающегося на колено и продолжавшего кричать ему вслед перекошенным от злости ртом. Широкой и пухлой рукой он вытер с красного лица блестевшие слезы, и очередной прохожий скрыл его уже навсегда.

— Пошли, пошли, спринтер, — смеялись милиционеры, придерживая парня под локти.

В милицейском участке на парня смотрели, как на инопланетянина.

— Зайдите в эту комнату, — велели ему.

Данил послушался и услышал, как за ним щелкнул замок. Неприятное чувство зверя, попавшего в западню, заставило парня вздрогнуть и броситься к двери. Он услышал звук удаляющихся шагов, голоса и все равно не мог удержаться, чтобы не дернуть дверь. Так же он проверил оконную раму, с тоской поглядел на решетку, задумался и сел.

Если только Галия достанет паспорт, его отпустят, а если нет? Придется посидеть в камере. Хотя эти все-таки лучше, чем те, кто его ищет.

Данил совсем запутался. Он то ходил по комнате быстрым нервным шагом, то садился со всего маху на единственный табурет, то подходил к окну и бессильно дергал створки.

Дверь раскрылась тихо и неожиданно. Данил резко обернулся и увидел Игоря Николаевича, переступающего порог. Несмотря на то, что в помещении было не очень светло, на нем были черные солнцезащитные очки.

— … твою ж мать! — вскрикнул Данил, и вырвалось у него это так естественно, словно он вырос в трущобе.

— Здравствуй, сынок.

— Если я утону в океане, вы и там меня найдете?

— Естественно. Надо же на что-то жить.

— Нам не жить с вами вместе! Здесь, в Москве, в России, на одной планете! Как же мне отвязаться от вас!

Игорь Николаевич привычным жестом вытащил из кармана револьвер, только действовал он теперь левой рукой.

— Не вздумай шутить. Мне не нравится идея умереть от кровоизлияния в мозг.

— Это никому не нравится, понимаете вы это!

— Там объяснишь. Пошли, — Игорь Николаевич слегка отступил, продолжая держать револьвер.

— И как вы проведете меня мимо ментов под пушкой?

— Увидишь. Выходи.

Данил покачал головой, слегка опустив ее, горько усмехнулся и пошел к двери. Игорь Николаевич посторонился так, чтобы никакой выпад не достал его.

— Без твоих штучек, у меня и так одна рука уже не работает, — он слегка приподнял револьвер левой рукой и снова опустил. — Если ты помнишь, у меня одинаково работают оба полушария мозга.

— Ну да. До чего докатились. А еще врач. Стреляйте, только чтобы уже насмерть. Осточертело все.

— И не рассчитывай. Я прострелю тебе ноги, потом тебя залатают, опустят, превратят в зомби и все равно заставят делать то, что им нужно.

— Будьте же вы все прокляты!

Данил подался вперед.

— Назад! — рявкнул Игорь Николаевич, хватая револьвер обеими руками.

Данил попятился, повернулся и резко вышел. Тут его схватили, заломили руки так, что он не мог пошевелиться, защелкнули на запястьях наручники и выволокли через комнату, полную милиционеров на крыльцо и с него — в синий «Джип». Затолкав его в машину на последнее сидение, ему на голову надели мотоциклетный шлем. Тогда только его отпустили, стиснули по бокам и машина тронулась.

Парни, сидевшие рядом с ним, курили, матерились и делали все, чтобы показать, что им все нипочём. Скоро в салоне все скрылось в дыму, несмотря на то, что все окна в машине были открыты. Данил, не привычный к табачному дыму, начал кашлять и кашлял, пока не разболелась грудь. А парни курили и курили, пуская дым прямо в защитное стекло мотоциклетного шлема, и смеялись, словно это была самая лучшая шутка на свете.

Наконец они приехали. Машина остановилась во дворе загородной дачи за очень высоким забором. Где-то в глубине двора в темных вольерах лаяли псы, судя по голосам, разной породы.

Данила вытащили из «Джипа» и повели по дорожке, вымощенной садовой плиткой, к дому. Там, на широкой террасе, прямо на крыльце, сидел мужчина в серо-красном спортивном костюме. Был он похож на школьного тренера по боксу: приземистый, плотный, с перебитым носом.

Поднявшись по ступенькам, парни снова схватили Данила и заставили его наклониться, выламывая руки.

— Поклонись дяде, сученок.

— Ну, зачем вы так. Он не ссученый, это ему еще предстоит, — мужчина поднялся на ноги. Голос у него был ровный, приятный. — Подержите-ка его, ребятки.

Он не торопливо приблизился, протянул руки к шлему, нащупал две скобы ремня и защелкнул на них крошечный замок.

— Вот и все. Пустите его.

Данил переступил на месте, когда его отпустили, покачнулся и выпрямился, глядя сквозь затемненные пластины шлемных очков. Шлем был металлический, старый и непривычно сидел на голове.

— Железная маска, в натуре!

— Есть-то сможешь?

— Тебе говорят!

Данила толкнули, он повернулся в ту сторону и снова посмотрел на незнакомца. Тут на дорожке появился Игорь Николаевич, оставивший свою машину за воротами. Он быстрым уверенным шагом подошел к мужчине.

— Здоров будь, Тарас.

— Здорово, здорово. Сделал все же?

— Ну да. Могу ехать домой?

— Ты погости. Нужен будешь. Ребята, загоните его машину в гараж. А парнишку отведите в ту комнату, знаете? И накормите. Наручники, я думаю, можете снять. Он у нас скоро ручным станет, — и он, проходя, покровительственно хлопнул Данила по плечу.

Тот дернулся, как от ожога. Мужчина хмыкнул, покачал головой и тоном доброго старого дядюшки проговорил.

— Накормите его получше и без надобности не задевайте.

Они с Игорем Николаевичем прошли в дом, в богато обставленную гостиную. Это была действительно гостиная, предназначенная для приема гостей и отдыха. Мягкая мебель, низкие столики, бар, телевизор с большим экраном, музыкальный центр.

— Присаживайся. Ты обедал?

— Не успел.

Тарас подошел к маленькому динамику, стоявшему на подставке и нажал кнопку:

— Обед в гостиную, — тихо сказал он и повернулся к Игорю Николаевичу. — Что пить будешь?

— Что-нибудь полегче, я за рулем.

— Грузинское вино, красное и белое. Вот и все, теперь садись. Что это? — Тарас прислушался и повернул голову. Где-то за стеной, приглушенный, снова раздался грохот.

В открытой двери снова показался один из парней, приехавший с ними на «Джипе». Был он взъерошен и обескуражен.

— Этот, там, в него словно бес вселился.

— Что такое?

— Мы сняли с него наручники, а он трех парней, как на нечего делать, словно… Он перебил там все, что можно.

Тарас удивленно моргнул, повернулся к Игорь Николаевичу, потом к парням и расхохотался, чтобы не потерять лицо.

— И что говорит психология в таких случаях? — спросил он вкрадчиво.

— Не надо было снимать наручники.

— Это я сам решу.

И едва сдерживаясь, Тарас прошел к выходу. Дверь в ту самую комнату была закрыта. Тарас дернул ее за ручку, а парень, шедший за ним, громко постучал. Что-то упало внутри комнаты, загремело, началась возня и дверь наконец открылась.

— Сколько вас здесь? — недовольно спросил Тарас, глядя на кучу человеческих тел на полу.

— Все девять.

— Красота. На кой черт вы мне нужны, если всем чохом не можете справиться с одним мальчишкой.

— Да, мы…

— Засохни.

— Куча на полу распалась, человеческое тело, стремительное, как молния, бросилось к нему, свалило и железные пальцы впились в горло.

Сверху на них набросились все, кто был в комнате, и только Игорь Николаевич посторонился к стене, наблюдая за всем с нескрываемым интересом.

Куча снова распалась. Уже не человек, а дикий зверь вырвался снова и еще только выпрямляясь, рванулся к выходу.

— Мать его! Хватай!

— Выпускай доберманов. Только доберманов, — еще лежа на полу, заорал Тарас, и тут только сообразил, что командовать лучше стоя.

Данил, весь разодранный, бежал к воротам. Он уже почти достиг их, когда к нему из угла двора рванулись четыре добермана. Это была гордость питомника, могучие, натасканные псы, уже не животные, а орудия убийства. Мощными скачками, уже не лая, а ревя, неслись они за человеком.

Первым прыгнул черный кобель без единой подпалины. С размаху ударив лапами в поясницу бегущего, он сбил его с ног, вцепившись в воротник куртки. Перекатившись на спину, Данил схватил его за ошейник и с силой сжал. Пес боролся молча и остервенело, но руки отчаявшегося человека были сильнее. И тут три остальных пса набросились на него, хватая за все, что попадется и рвясь к горлу. Данил отбивался ногами и закрывался руками, инстинктивно отдаляя свою смерть.

— Назад!

Но собаки остервенели так же, как и человек.

— Назад! Фу! Успокойся! — кричали люди, растаскивая их.

Данил приподнялся. Псы с ревом рвались к нему, и люди едва удерживали их. Тарас склонился к самому лицу Данила, скрытому наполовину мотоциклетным шлемом.

— Я раздавлю тебя, поломаю, но все равно заставлю работать на меня. Покажите ему Питера.

Пятеро парней подняли Данила, заломив ему назад руки. Так его потащили, мешая друг другу и путаясь друг у друга в ногах, к вольерам. Там, в самой последней клетке метался американский бульдог, не очень крупная, но очень тяжелая и злобная собака. Пес ревел как тигр. Увидев людей, он рванулся к металлической сетке, и парни, склонив Данила, прижали его голову прямо перед мордой пса. Металл звякнул о металл, пес, отскочив, прыгнул на сетку вновь, упершись толстыми лапами на уровне человеческих плеч, а огромная тяжелая голова зависла на уровне его лица. Горячий, смешанный со зловоньем рев вырвался из разинутой пасти зверя, клыки влажно светились в полумраке и с черных губ капала слюна.

— Смотри на Питера, сучара, он пожирает таких, как ты. Он жрет их целиком, разгрызает кости и разрывает внутренности. Смотри же на свою смерть, сучара и запомни ее.

Данила прижали сильнее, не давая шевелиться, и бешенство, ни разу еще не испытанное им, стало подниматься из самой его груди.

— Теперь тащите его в дом.

Данила поволокли, сгибая его к самой земле, все забрызгивая его кровью. Втащив парня на террасу, они повернули его лицом к Тарасу, и тот приготовился было что-то сказать, схватив его за отворот разодранной куртки.

— Тарас, — кричал бегущий от ворот парень. — Питер, это…

— Что?

— Сдох.

— Как сдох?

— Как вы отошли, он и вытянулся.

Тарас, быстро отвернувшись от Данила, нашел глазами Игоря Николаевича.

— Ты же сказал… ты же сказал… Как же теперь?

Одним прыжком Игорь Николаевич оказался сбоку от скрюченного чуть не в узел Данила и, подняв руку, быстро и сильно ударил его по основанию шеи. Данил обмяк, и парни, не ожидавшие этого, чуть не повалились на него, едва удержавшись и выпрямляясь. Тело Данила, перевалившись на бок, застыло у их ног, растерзанное и окровавленное.

— Этого не может быть, — повернулся к Тарасу Игорь Николаевич.

— Пошли.

Бегом они бросились к вольерам. Отперев дверь, Тарас первым вошел в клетку. Тело могучего пса вытянулось у самой сетки, из приоткрытой и все еще оскаленной пасти вываливался язык.

— Похоже на кровоизлияние в мозг, или он просто обожрался?

— Я не ветеринар.

— Ты станешь…

— Кем? — Игорь Николаевич посмотрел ему прямо в глаза.

— Никем, — Тарас немного отступил. — Я его за Питера!

И он рванулся назад, к террасе. Данил продолжал лежать, свернувшись почти в двое. Налетев, Тарас стал с силой пинать расслабленное тело, сам отшатываясь от ударов. Тело вяло переваливалось, реагируя, как старый матрац, а взбешенное сознание Тараса жаждало криков и мольбы.

Игорь Николаевич, не торопясь, поднялся по ступенькам, закурил и проговорил, медленно растягивая слова.

— Полно тебе, Тарас, убьешь золотую курочку, кто снесет яичко.

— На кой он мне теперь. А все ты. Черные стекла, говоришь, защитят…

— Защитят не стекла, а…

— Чертов умник.

— Солнцезащитные очки служили прекрасным экраном для отражения α-лучей в течении всего эксперимента.

— Ты что, меня за лоханутого держишь? Лечить вздумал? — взревел Тарас.

— Успокойся. Парня надо перевязать. Я даже не уверен, жив ли он еще после того, что вы с ним сделали.

— Хватит базара, скажи, как им управлять.

— Я прекрасно с ним справлялся, пока не влез ты.

— Это не важно. Ты сможешь с ним что-нибудь сделать?

— Как психолог…

— Господи ты боже мой! Ответь просто, он будет делать то, что я ему прикажу.

— Да, если вы будете делать все, что скажу вам я.

— Ты обломаешь его?

— Нет. С ним это не возможно. Я и не думал, что он такой крепкий.

— Что же тогда?

— Придется сделать так, что он уже не будет человеком, а будет зомби. Тогда он выполнит любую программу.

— Добро. О большем я и не мечтаю.

— Но для этого он нужен мне живым, а вы превратили его почти что в труп. Смотри, все здесь в его крови.

— Так посмотри скорее, может он еще жив?

Игорь Николаевич присел на корточки возле тела, завалившегося теперь на спину, и прижал пальцы к основанию его шеи, стараясь нащупать биение пульса.

— Он жив, но думаю, ненадолго.

— Он умрет?

— Перенесите его на кровать, мне нужно сделать ему укол.

Данил заворочался в постели. Мрак беспамятства, окутавший сознание, стал рассеиваться, появились звуки, боль, но он никак не мог открыть глаза, пока не сообразил, что их стягивает повязка. Боль была далекая и вялая, приглушенная обезболивающим, и Данил едва ее чувствовал, и никак не мог понять, что с ним произошло. Он лежал на спине и что-то держало его вытянутые руки и ноги. Шлема на нем уже не было, и голова свободно лежала, откинувшись слегка назад. Он скорее почувствовал, чем услышал, что кто-то подходит к нему.

— Кто здесь, — нервно и отрывисто выкрикнул он.

— Я, — ответил спокойный мужской голос.

Данил напрягся, вспомнив, где он его слышал.

— Я хочу поговорить с тобой.

Заскрипели железные пружины, тяжелое тело опустилось рядом с Данилом, и его тело слегка повернулось в одну сторону, туда, где стало заметно ниже.

— Твой старинный друг, Игорь, поехал в город за какими-то лекарствами, которые сделают из тебя послушное животное. Ты хочешь стать животным, сынок?

Данил молчал, стараясь дышать ровнее.

— Я не хочу сотрудничества, я не с ним. Я хочу, чтобы в этом деле было только двое: я и ты. И вместе у нас будет целый мир. Ты ведь пойдешь со мной, сынок?

Данил продолжал молчать и напряженно слушать.

— Я велел пацанам не обижать тебя, но они не послушались и вот что получилось из-за этого.

Горячая рука легла на обнаженный локоть Данилы, стараясь похлопать его как можно дружественнее.

— Хочешь, я отдам их тебе, все девятерых, все равно я буду от них избавляться. Ты убьешь их сам, но за это убьешь и тех, кого скажу я. Договорились? Знай, слово мое — могила. Они твои. Кого ты хочешь первым? Мишу или Серого? А может — Рябого?

— Я убью тебя, — не в силах больше сдерживаться, закричал Данил, и рука наотмашь ударила его по лицу.

— Поганец бестормозной! Я опущу тебя и потом вытру ноги, я из тебя сделаю зверя, автомат, если сам не хочешь оставаться человеком.

Данил молчал, вытянувшись на своем месте. Это тоже раздражало его собеседника, ничуть не меньше, чем сопротивление. Чтобы сдержаться, тот встал и отступил назад.

— Ты все же послушай меня, сынок. Я тут погорячился и пригрел тебя, но ты все же подумай, о чем мы тут тележили, крепко обмозгуй и взвесь. Завтра вернется Игорь. Это еще тот отморозок. Вот ты до завтра и подумай.

Данил продолжал молчать, по прежнему вытянувшись. Напрягшись, он услышал удаляющиеся шаги. Хлопок двери, и он снова остался один.

В полной тишине и неизвестности, без проблеска надежды лежал Данил, не в силах даже поменять позу. Мысли его, сначала четкие и ясные, не находили выхода кроме смерти и от безысходности стали путаться, находить одна на другую, как в бреду. И постепенно Данил уснул.

Проснулся он от прикосновения. Было оно грубое и мимоходное, скорее похожее на нежелательное касание порывистого жеста, и само это насторожило едва проснувшееся сознание юноши.

Данил лежал, не двигаясь, и слушал тяжелое дыхание, бывшее совсем рядом. Что-то звякало, в запястье врезалось железо, сначала в одно, потом в другое. Сильные руки вцепились в него и переворачивая, туго стягивали веревками. Данил, не подавая признаков жизни, все же сумел набрать полные легкие воздуха и вздуть мышцы. Веревки врезались в тело, и это удовлетворило неизвестного. Вздохнув полной грудью, он поднатужился и взвалил связанное тело через плечо. Данил был высок и тяжел. Неизвестный покачивался под его тяжестью и медленно и упорно продвигался вперед. Он шел долго, неровно, то поднимался, то опускался, пока не остановился и, согнувшись, сбросил ношу вниз. Данил больно ударился и по запаху понял, что рядом с ним машина. Пахло бензином, маслом и особым запахом грязи, резины и кожи. Щелкнул замок, с дуновением воздуха распахнулась дверца.

Вздохнув, неизвестный снова принялся за труд. Волоком подтащив связанное тело, он поднял его в салон и бросил в узкий проход, потом сверху на Данила опустилось что-то тяжелое и не пропускающее воздух. Приглушенно хлопнула дверца, открылась, закрылась другая. Машина слегка перевалилась, и завелся двигатель. Машина тронулась. Тут заиграла музыка, громкая и тяжелая, и машина понеслась, сначала неровно подскакивая и сворачивая, потом ровно и гладко.

Данил расслабился и зашевелился в темноте и духоте. Воздуха под его покрытием оставалось все меньше и меньше, и Данил стал задыхаться. Как мог, шевелясь, он начал стаскивать обвисшие веревки. Этому фокусу выучил его старик Мень, за свою бурную жизнь бывший даже факиром в китайском цирке, и проделывающий такие трюки не хуже самого Гудини.

Данил и сам любил делать такие фокусы, но ему не было никогда так трудно. Машина мчалась, музыка грохотала, водитель насвистывал и подпевал, и под этот аккомпанемент Данил потихоньку выпрямлялся под своим укрытием, готовясь к толчку. Он стащил с глаз тугую повязку и рванулся на голос.

Машину тут же бросило в одну сторону, в другую, заскрипели тормоза, потом ход выровнялся. Схватив водителя за горло, Данил сдавил его и, едва успев среагировать на руку, поднимающуюся с пистолетом, перехватил ее, ослабив при этом хватку на горле.

Оба боролись молча. Данил все больше нависал над темноволосой головой противника. Вывернув кисть и давя на сухожилие, он сумел наконец вырвать пистолет и с размаху зашвырнуть его в раскрытое окно. Но для этого ему пришлось отпустить противника, и тот этим воспользовался. Действуя одной рукой, он притянул книзу его голову и выпустил руль, пытаясь свернуть ему шею.

Борясь, они оба молчали и тяжело дышали, но даже этот звук заглушали тяжелые удары рока. Никто не смотрел в лобовое стекло.

— Проклятие! — внезапно заорал водитель, хватаясь одной рукой за руль, потом второй, и поворачивая его до упора, при этом с силой давя на тормоза. — Назад, отвали назад, придурок!

Данил, понимая только, что свободен, откинулся на заднее сидение и стал нащупывать дверцу.

Скрип тормозов, скрежет и заглушающие все удары тяжелого рока. Машина остановилась, качнулась и замерла, Данил вывалился наружу и отскочил, едва выпрямляясь на непослушных ногах. Тут только он заметил, что машина стоит и сильно качается, зависнув передними колесами над обрывом. Вокруг была целина, а впереди чернел провал. Восток только начал светлеть, и в этом еще призрачном свете, он смотрел на машину, даже не пытаясь бежать. А машина раскачивалась все сильнее.

Он не видел водителя за тонированными стеклами, но почему-то остро почувствовал его страх и безысходность. Бросившись к машине, он, сам не зная, почему, схватился руками за угол передней дверцы, где было опущено стекло и стал толкать ее назад, стараясь откатить от обрыва.

Но этим он только сильнее раскачал ее. Поняв это, водитель открыл дверцу. И в это время машина сорвалась вниз. Руки Данила и водителя одновременно соскользнули и вцепились друг в друга. Данила рвануло вниз, сбивая с ног, и он упал животом на дерн, цепляясь рукой за его край и стараясь второй рукой удержать руку человека. Снизу раздался грохот, последний всплеск ударных инструментов и все смолкло. В наступившей тишине слышно было только тяжелое дыхание и хрипы двух человек.

Вторая рука водителя тоже вцепилась в запястье Данила, судорожно тяня его вниз и желая ухватиться за что-нибудь еще.

Данил не мог оторвать от себя эти руки. Он лежал на краю, стараясь отползти назад, и когда руки человека начали слабеть, он сам схватил его за запястье своей свободной рукой. Постепенно, сантиметр за сантиметром, втаскивал он человека наверх, откидываясь назад и приподнимаясь.

И вот они оба, задохнувшиеся и слегка оглушенные, сидели, друг напротив друга, едва различая в рассеивающимся мраке лица.

Данил видел человека впервые. Был тот молод и крепок в сложении. Сейчас, задыхаясь, он медленно отвернулся и проговорил с придыханием.

— Зачем ты вытащил меня?

— Потому что ты туда свалился.

— Ты убьешь меня?

— Оружие было у тебя.

— Ты и без оружия умеешь убивать. Как ты это делаешь?

— Смотрю в глаза.

— Да?

Молодой человек отвернулся еще сильнее и уже медленно стал оборачиваться.

— На, смотри, — наконец выдавил он и поднял на него глаза.

Данил посмотрел в них: карие, бегающие, испуганные.

— Что, слабо?

Данил покачал головой.

— Ты убил моего отца.

Парень стал подниматься. Данил вскочил быстрее. Но парень стоял и не двигался, не отрывая от его глаз своего уже твердого взгляда.

Данил молчал.

— Ты убил моего отца, — уже громко и нервно прокричал парень. — Зачем тогда ты вытащил меня оттуда?

— Я… я не знал, что он твой отец. Я вообще ничего не знал. Люди для меня были, как в телевизоре — далекие фигурки. Я вообще думал, что живые только мы: я, мама, дядя Мень и Игорь Николаевич.

— Кто тебе велел убить моего отца?

Данил вздохнул и отступил, не поняв смысл фразы.

— Кто дал тебе наводку на моего отца.

— Игорь Николаевич. Зачем это тебе?

— Ты оружие, пустое и железное. Мне нужен тот, кто действительно виноват.

— Слушай, ты только что чуть не погиб, а уже думаешь, как бы кого убить. Это ты железный и тупой, как автомат.

Парень подался было к нему, но отступил.

— Да, ты прав, мы оба с тобой автоматы, все вокруг тупые автоматы. Но я так искал тебя. Это же я тебя нашел, ты знаешь?

— А тот, Тарас?

— Он был шестеркой у моего отца. Я вообще-то не с ними. Я учился в МГУ, но я очень любил отца. Мне просто тошно было от мысли, что рядом со мной живет убийца. Тогда я взялся за статистику: кровоизлияние в мозг — это тоже убийство, только никто, кроме меня это не понял. Я стал искать и узнал, что за последнее время многие в Москве и Питере умирали именно так. Это были банкиры, политики и такие авторитеты, как мой отец. И еще журналисты, менты, все здоровые, как быки. Тогда я стал искать исполнителя и вышел на Игоря. Тарас вздумал переиграть все по своему, только хрен ему, я просто вывез тебя. Это же мой дом, тот, в котором тебя держали, и собаки тоже мои. Ты вспомнил моего отца? Я похож на него.

— Нет. Их было много.

— Не правда. Отца не спутаешь ни с кем. Мы вышли на дачу Игоря и поехали туда. Но он успел удрать.

— Кто там остался?

— Какой-то кореец.

— Его убил ты?

— Нет, я не стрелял. В дом заходили ребята.

— Там, в доме, была моя мать.

Парень отступил и отвернулся.

— Я этого не знал. Я и правда остался в машине, я был за рулем, а их взял по дороге. Они застрелили ее?

— Да. И Меня — тоже. Он был мне, как отец. Даже лучше, как лучший друг.

— Я не знал этого. Я вообще не думал об этом. Знаешь, мы теперь на равных и нам осталось только одно, убить друг друга.

— Я не хочу никого убивать.

— А чего же ты хочешь? Умереть?

— Я хочу жить, и чтобы вы все отстали от меня.

— Смотри, уже светает.

Данил криво усмехнулся.

— На чем же мы остановились?

— На крови.

Неожиданно Данил рванул на груди рубашку.

— На, убей меня, убей за своего отца и успокойся на этом, — закричал он, нервно топчась на месте. — Только бы все кончилось. Как я устал.

— Ты весь в бинтах. Что с тобой сделали? Били?

— Все было. И собаки кусали.

— Тебе повезло. Я только месяц назад сделал им прививки от бешенства. Можешь не беспокоиться.

Данил отвернулся и пошел прочь, ссутулившись и засунув руки в карманы джинс. От злости, от всех своих бед, он уже не чувствовал боли — только одна слабость и ничего светлого впереди. Он слышал, он чувствовал, он знал, что парень идет за ним, да что же еще тому оставалось делать. Он не нагонял, не крался, просто шел, как и Данил, наверное надеялся поймать на шоссе попутку. Данил не думал о нем. Данил не вспомнил о нем, когда увидел впереди сверкнувший никелированный пистолет. Парень сзади даже не ускорил шаг.

Вразвалку, не торопясь, Данил дошел до пистолета, приостановился, пнул его назад, ударив по нему краем подошвы и выбив немного дерна. Пистолет проскользил по траве, как хорошая хоккейная шайба и, развернувшись, ткнулся в кроссовку своего хозяина. Парень нагнулся, поднял его, проверил предохранитель и положил в карман.

Данил встал на обочине шоссе. Парень поравнялся с ним.

— Куда теперь? — спросил он, не глядя на Данила.

— Не знаю, — уклонился от ответа тот.

— Ты правда решил завязать с этим?

— С чем? Ты за кого меня принимаешь? За бандита, что ли? Насмотрелся я на них.

— Что, не понравились?

— Нет.

— А чем ты лучше? Киллер несчастный.

— Кто киллер?

— Ты.

— Я? Да я…

— Ну? Ну? Убьешь? На, смотри. Я не отворачиваюсь.

— Можешь пристрелить меня! Что, боишься на дороге? Пошли назад.

— Отвяжись.

— Это ты ко мне привязался.

— У тебя есть кто-нибудь?

— Никого, хоть обыщи.

Парень помимо воли рассмеялся, рассмеялся и Данил.

— У тебя деньги есть?

— Были. В куртке. А теперь и куртки нет.

— Да. Выглядишь ты на тысячу долларов. Поехали ко мне, я тебе дам одежду и деньги.

— Спасибо, я уже там был.

— Что ты обо мне думаешь. Мы с матерью живем в отдельном доме. А на время учебы я снимаю квартиру не далеко от универа. Поедешь?

— Неудобно.

— Тогда поехали ко мне. Мы одного сложения и рост почти одинаковый. Поехали, одену тебя. Как в бутике.

— Ты теперь без машины…

— Возьму материну, она все равно не ездит на ней.

 

Глава 8

— Здесь ты и живешь, — оглядываясь по сторонам, спросил Данил.

Стоял он еще на пороге прихожей и, немного смущаясь, переминался.

— Да. Ничего себе холупа, правда?

Парень по-хозяйски расхаживал по квартире, переодеваясь.

— Жить можно, — Данил разулся и поерошил ногой в протертом носке толстый ворс ковра.

— Иди первый в ванную. Вот тебе чистая одежда. Футболка только стиранная, а штаны и все остальное — новые.

— Спасибо.

— Иди, иди и долго не задерживайся. Хватит с тебя и душа. Я жрать хочу.

Данил засмеялся, взял ворох одежды и отправился в ванную. Мылся он осторожно, чтобы не намочить бинты. Выйдя из ванной с взъерошенными, еще влажными волосами, он улыбался.

— Все, готов? Вот теперь ты парень что надо, причешись только. А то воняло — как от бича какого-то. Поставь чайник, я скоро.

Данил прошел в кухню. Там, на подставке возле плиты стоял электрический чайник «Тефаль». Данил никогда не пользовался им и начал крутить и щелкать, пока сзади не подошел хозяин.

— Ты что, из бедных? — весело спросил он, забирая чайник из рук Данила.

— Не знаю.

— Смотри, вот так. Наливать надо до сюда. Все, включай.

— Слушай, — повернулся к нему Данил. — А как тебя зовут?

— Валера.

— А меня — Данил.

— Вот и познакомились. Ты умеешь резать колбасу?

— Ну да, вообще-то.

— Тогда нож в руки и вперед. А я нарежу хлеб.

Было им отчего-то весело, они смеялись безо всякого повода и с удовольствием кусали и жевали обрезки, когда в дверь позвонили.

Ножи и куски разом выпали из их рук.

— Кто это? — спросил Данил, замерев.

— Не знаю.

Валера глянул на отключенный чайник, бросил на стол лишний нож, огляделся.

— Быстро в шкаф.

— Куда?

— Сюда, наивняк.

За руку он подтащил Данила к платяному шкафу в комнате, открыл дверцу и втолкнул его во внутрь, тут же захлопывая дверцу. После этого Валера бросился в ванную и засунул вещи Данила в бельевую корзину поглубже. Оглядевшись, он потер глаза, чтобы выглядеть заспанным и пошел открывать.

— Мама! — в изумлении воскликнул он, отступая.

— И конечно же, ты очень обрадовался, родной. Я стою тут ровно полчаса.

— У тебя же есть ключ.

— Правда, дорогой. Только я никогда не открою чужую дверь.

— Ну, я же твой сын.

— Тогда тем более. Иначе как же я воспитаю в тебе самоуважение и чувство достоинства.

— Проходи, мама, я не ждал тебя.

Женщина, одетая в строгий летний костюм, вошла в комнату, держа под мышкой дамскую сумочку. На вид ей было лет сорок; темноволосая, с рыжиной, с пышной высокой прической и аккуратно накрашенная, она производила впечатление. Холеная, хорошо воспитанная, она положила сумочку на тумбочку в прихожей и прошла в комнату.

— Ты только что встал? Боже, во сколько же ты лег?

— Я смотрел ночной канал.

— Тебе надо готовится к экзаменам.

— Да я готов, мама, все пятерки у меня в кармане.

— Не зазнавайся. Высокая самооценка, это конечно же полезно, но она не должна быть настолько завышенной.

С самым спокойным видом женщина подошла к платяному шкафу и, раскрыв зеркальную дверцу, потянулась за вешалкой.

— Кто это?! — тут же выкрикнула она, отдергивая руку и пятясь. — Валера! Кто это!

Хозяин стоял, онемев, а растерянный Данил сделал попытку выйти наружу, стаскивая и роняя одежду вокруг себя.

— Валера!

— Мама…

— Это грабитель?

— Н… нет… Господи!

— Ты его знаешь?

— Это Дан.

— Кто?

— Данил.

— Понятно. Молодой человек, скажите мне правду: вы — гей? — строго посмотрел женщина на Данила, и тот растерянно онемел, умоляюще ища взглядом Валеру.

— Нет конечно, мама, все совсем не так, — бросился тот на защиту.

— А как? Я слушаю. А вы, юноша, выйдите из шкафа и развесьте одежду, если вас это не затруднит.

Данил, разом вспотевший, вывалился наружу, таща за собой рукава, галстуки и штанины.

— Рассказывай, сын.

— Я… он… в общем…

— Зачем ты его спрятал от меня в шкаф?

Валера рассмеялся от неожиданного вопроса.

— Я не от тебя, мама.

— А от кого? От уборщицы, что ли?

— Нет, конечно. Я… от… милиции.

— Что? Он — бандит?

— Нет! — почти крикнул Данил, как мог аккуратно развешивающий одежду.

— Тогда кто же вы? — обернулась к нему женщина.

— Он, — поспешил на выручку Валера. — Он…

— Он — что?

— Он без прописки и паспорт потерял.

— Он… этот, из ближнего зарубежья?

— Да, да. Он приехал поступать в университет, и у него украли паспорт.

— Так отведи его в милицию, а не прячь в шкафу. Пусть напишет заявление.

— Его сразу вышлют, а он хочет остаться в Москве.

— Тогда пусть наймет адвоката.

— Мама.

— Что?

— Мам. Я разбил машину.

— Приятно слышать. Сам целый?

— Да. Это благодаря ему. Он вытащил меня из оврага. Еще немного и я упал бы туда вместе с машиной.

— О, господи!

— Она там и осталась, мам. Она просто в лепешку смялась.

Женщина убито кивала, думая только об одном: она едва не лишилась своего сына. Все воспитание, все правила хорошего тона были забыты, губы ее задрожали, в глазах появились слезы, и она, не обращая на них внимание, бросилась на грудь сына, целуя его и пачкая в губной помаде. Валера стоял, не дыша. Данил же еще усерднее принялся развешивать костюмы.

— Господи. Милый мальчик. Я бы не пережила твоей смерти.

— Ну, мама, ничего со мной не случилось.

Данил чувствовал себя неуютно. Он вздыхал, ежился и то и дело расправлял развешенную одежду.

Успокоившись, женщина отстранилась от сына.

— Дай мне платок, глупенький.

Валера бросился к шкафу, толкнув по дороге растерявшегося Данила.

— Вот, мама.

— Спасибо. Я пойду, умоюсь.

— Я пойду, — жалобно произнес Данил, когда женщина скрылась в ванной комнате.

— Куда?

— Найду, куда.

— Глупости. Сядь и не мешайся под ногами.

— Да ладно. У вас и так неприятности.

— Сядь. Мама идет.

Данил испуганно сел в кресло, быстро оглянулся и застыл, глядя на черный экран телевизора.

Слышно было, как в ванной перестала литься вода, щелкнул выключатель и в комнату вошла Валерина мама.

— Вас зовут Даниилом? — остановилась она напротив юноши, и тот растерянно закивал. — Я хочу сказать вам, Даниил, что я вам очень благодарна, я просто не знала бы… — голос женщины дрогнул но она справилась с собой, слегка тронув глаза уголком платка, и от этого жеста душа Данила ушла в пятки. — Как жить дальше без него. Ведь не прошло и года, как мы похоронили папу.

— Мама.

— Да, да, сынок. Я уже начинаю к этому привыкать.

— Давайте лучше покушаем. Мы с Даном голодные, как волки.

— И ждете маму, чтобы приготовила вам завтрак?

— Так получилось, мама.

— В этом весь ты. Где у тебя фартук?

Оба парня вздохнули с облегчением. Женщина, повесив, наконец, свой жакет на вешалку, подвязала фартук и принялась за дело.

Довольный исходом, Валера толкнул Данила в плечо и пошел на кухню помогать матери, начав при этом напевать без слов, голосом подражая музыкальным инструментам, играющим тяжелый рок.

Вместо жалких бутербродов женщина приготовила им омлет с беконом, горячий кофе и апельсиновый сок.

— Садитесь, мальчики. А вы помыли руки?

— Нет.

— Да.

— Нет.

Парни рассмеялись и отправились в туалет.

— Теперь садитесь и рассказывайте, что с вами приключилось, — сказала им женщина, показывая на табуретки.

Парни потолкались в двери и расселись, довольные.

— Вы не возражаете, если мы поедим по старинке, в кухне? — женщина взглянула на Данила глазами Валеры, такими же большими и карими, скрытыми длинными пушистыми ресницами. — У вас дома где обедают?

— На кухне, — с готовностью сказал Данил.

— Вот и хорошо. Когда мы с папой жили в простой московской квартире, мы всегда ели в кухне. У нас была своя отдельная кухня, и ванная тоже, правда совмещенная. Молодежь вот и не знает уже, что это такое.

— Знаю, — проговорил Данил, вспомнив свою квартиру в Бибиреве.

— У нас была такая счастливая семья. А у вас, Даниил, родители живы?

— Нет.

— Бедненький. С кем же вы живете?

Данил замешкался.

— У дяди. Он ему и денег дал на универ.

— У вас состоятельный дядя? Приятно слышать. Надеюсь, Валера, ты предложил своему другу поселиться у тебя?

— Да.

— Значит мы будем часто видеться. Я рада. А теперь расскажите, что случилось с вашими документами?

— Их украли, мама, — опять вставил Валера. — А потом Данил тормознул мою машину, мы поехали и чуть не сорвались с обрыва.

— Где же ты нашел обрыв в Москве?

— Боже, как у следователя. Я ехал к тебе, мама.

— А он?

— Он? — взгляд Валеры опять заметался. — Он хотел найти знакомых в поселке. Ведь так, Дан?

— Да-а, — протянул Данил, глядя то на одного, то на другого.

— А что за знакомые? Они живут в Москве, или тоже приезжие?

— Приезжие. Они гастарбайтеры, там снимают угол.

— Что?

— Ну это, комнату в доме. Так дешевле. Я правильно говорю, Дан?

— Да-а.

— Господи боже, как малые дети. Слова сами не скажут. Вы не обижайтесь, Даниил, что я вас обо всем спрашиваю, просто я хочу знать, как вам помочь. Но что бы ни было, несомненно одно, вы должны учиться в Москве. Будете жить с Валерой, и у меня будет два сына, вместо одного. Я правильно говорю, сынок?

— Конечно, мама. Только сначала нужно найти его документы.

— Если бы был жив Виталий.

— Я поговорю кое с кем из знакомых.

— А если обратиться к папиным друзьям?

— Нет-нет, мама. Здесь они бесполезны. У меня в универе свои связи.

— Ладно, ладно. Я понимаю тебя, сынок. Ты хочешь доказать, что ты вполне самостоятельный. А скажите, Даниил, что у вас с руками?

Данил посмотрел на свои загрязнившиеся бинты и хотел было рассказать про собак.

— Ну, мам, мы же попали в аварию, — торопливо объяснил Валера. — Вообще-то все не так плохо.

— Бедный мальчик. А ты, сынок, у тебя все цело?

— Да, мам, у меня только машина.

— И слава богу. Возьми мою, папина пусть стоит.

— Да, мама. На папину я и сам пока не смогу сесть.

Оба они вздохнули, а Данил низко склонил голову, при этом бледнея. Валера покосился на него и успокоился. Они с матерью заговорили о своем.

— Я ведь к тебе пришла, чтобы показать фотографии.

— Ирка прислала?

— Да. Из Милана. Сейчас посмотрите. Валера, подай, пожалуйста, мою сумочку.

Тот с готовностью поднялся.

Получив сумочку, женщина достала из нее футляр с очками, и большой толстый конверт.

— Вот, смотрите.

И она, надев очки, стала вытаскивать, снимок за снимком, давала Данилу и комментировала, а Данил передавал Валере.

— Это Ира, наша младшенькая.

— Маму тоже Ириной зовут, — вставил Валера.

— Ирина Яковлевна. Я и не представилась.

— Очень приятно, — поднялся Данил и неловко пожал сидевшей женщине руку, потом, помявшись, сказал: — Данил.

— Так значит: Данил, а не Даниил? Вы так произнесли?

— Так у меня в паспорте написано.

— А какая разница? — спросил Валера.

— Да никакой, наверное, — пожал плечами Данил.

— А по моему это разные имена, — сказала Ирина Яковлевна.

Они сидели в большой кухне, разговаривали, теперь уже втроем, и им было хорошо. Женщина рассказывала Данилу о их семье, и им обоим — о письме Ирины из Италии. Валера расслабился. Он уже не ждал подвоха. А Данил искренне заинтересовался.

— Ну все, мальчики, мне пора, — поднялась женщина. — Ко мне еще Настасья Владимировна должна зайти к пяти часам. Валера, ты когда возьмешь машину?

— А где она?

— Дома, в гараже.

— Если ты не против, я сейчас пойду с тобой. Данил, ты пока отдохни, поспи, я скоро.

— До свидания, Данил. Ни о чем не переживайте, мы с сыном позаботимся о вас. И не скучайте, я постараюсь долго не задерживать Валеру.

— Да я… — начал Данил, когда мать и сын уже выходили в прихожую.

— Спи, — показал ему кулак Валера.

И Данил, начав было вставать, снова опустился на диван.

 

Глава 9

Данил перемыл всю посуду, поставил в горку и решил и правда прилечь. Он вытянулся на диване, посмотрел было в сторону телевизора, но решил, что не очень удобно включать его без хозяина. Тогда он повернулся снова на спину и неожиданно для себя заснул. Он спал крепко, как младенец и не слышал даже, когда вернулся Валера, а тот, тихо пройдя в спальню, лег в свою постель. Ему не хотелось тревожить Данила, он притих и тоже заснул. Проснулись они одновременно, каждый в своей комнате, поднялись, и оба в одно время почувствовали голод.

— Привет, Дан, — окликнул друга Валера, выходя из спальни.

— Ты уже пришел?

— Ха, только проснулся. А ты и не слышал? Ого, уже четвертый час, поэтому у меня живот подвело.

— Я тоже проголодался.

— Посмотрим, что у нас в холодильнике.

— У тебя такая хорошая мама, — не удержался Данил. — На мою чем-то похожа.

— Папа тоже был хороший.

Данил сразу сник, и это немного утешило Валеру, и он, проходя мимо, покровительственно хлопнул его по плечу.

— Идем, помогай. Я в повара не нанимался. А хочешь, я покажу семейные фотографии?

— Давай, — оживился Данил, и они снова сели на диван.

Потянувшись, Валера открыл тумбочку и достал с верхней полки два толстых альбома.

— Смотри.

Он сам хотел встать, но передумал и начал комментировать фотографии.

Альбом открывал снимок молодой семьи. Муж и жена стояли, обнявшись и муж держал на руке хорошенького мальчика месяцев восьми. Тот обнимал отца одной рукой, а другую тащил в рот, показывая молочные зубки. Все трое были похожие, темноволосые, с удлиненными лицами и одинаковыми улыбками.

Эта фотография напомнила Данилу что-то далекое и смутное, и он невольно задержался на ней, разглядывая пристально.

Валера, думая свое, наблюдал за ним нехорошим взглядом.

— Знакома? — спросил он, борясь с собой.

— У нас, кажется, была наподобие, тоже где-то с дачи.

— Что скажешь?

— Счастливые вы были тогда.

— Мы всегда были счастливые, до самого конца.

— Прости.

— А где твой отец?

— Умер. Я совсем маленьким был, ничего не помню. Мне потом Игорь Николаевич рассказывал.

— Не он его?

— Нет, что ты. Мы потом познакомились.

— Как же он мог тогда рассказывать о твоем отце?

— Я не знаю, Валер. Лучше не думать об этом.

— Ты прав. А скажи, ты всегда такой был?

— Какой?

— Ну, это, взглядом…

— Да, наверное, не знаю. Помню только, что крыс в детстве убивал.

— Только крыс?

— Ну да. Я вообще, животных люблю.

— Я тоже. Всех щенков, котят и птенцов домой тащил. Целый зоопарк жил у нас с Ирой. Вот она, смотри.

— Младше тебя?

— На 3 года. Сразу после школы за итальянца замуж выскочила. Любовь у них там не земная. Ладно, пошли на кухню. Ты там альбом смотри, а я все нарежу пока. Что будет непонятно, спрашивай.

Данил присел в кухне на диван, листая альбом. Валера все резал и поглядывал через плечо на снимки, объясняя их.

— Все, кончай пока. Давай, к столу, — сказал наконец Валера, разливая кофе по большим бокалам. — Двигай копытами.

Данил захлопнул альбом.

— А у нас не было фотографий. Совсем, — сказал он, оставляя альбом на диване и пересаживаясь на табуретку к столу.

— Ты же сказал, что были?

— Нет, это просто что-то такое помню, смутно. Мы часто переезжали, затерялись наверное. А потом не было совсем.

— А у нас целый ворох. Я эти сюда притащил, чтобы не забывать, знаешь ли.

— Кого?

— Убийцу отца.

Данил поднял на него глаза.

— Не бойся, не тебя. Я не испытываю ненависти к простому пистолету.

— Спасибо, определил.

— По-моему точно.

— Да, наверное.

— Слушай, а почему ты завязал? Потому что мы на хвост сели?

— Нет. Понимаешь, я не могу объяснить?

— Ты жуй и говори.

— Спасибо. Просто я не хочу убивать.

— Совсем?

— Совсем.

— И даже убийцу своей матери?

— Простой пистолет? Или тебя?

— Да-а. Я понял, Данил, в мире наверное что-то не так повернулось, если два молодых интеллектуала задолжали друг другу кровь. Куда не поверни, мы оба сидим на крови.

— А если мы закроем счет?

— Что?

— Я не хочу мстить.

— А я не откажусь от мести. Мне каждую ночь отец снится. Все равно я выцеплю того фраера, кто заказал его.

— Дальше — больше, Валера. Это, как снежный ком.

— А ты откуда знаешь? Опытный такой, что ли?

— Нет, наверное. Просто мне так кажется.

— Ладно, жуй. Я вон сколько всего нарезал. Забудь, что я сказал. Это тебя не коснется. Я сначала тебе документы достану и помогу устроиться. Ты в Москве планируешь остаться.

— Я хочу уехать.

— Далеко?

— Мне все равно.

— Ладно, потом решим. В нашей программе, пункт номер один — это паспорт. Тебе купить новый или искать твой?

— Мой конечно. Новый денег стоит.

— Эй, да ты ученый.

— Кино смотрел.

Валера, хмыкнул, качнув головой, но при этом не переставая жадно жевать.

— А где он может быть? — наконец спросил он.

— Не знаю. Когда я в больницу попал, он дома оставался.

— В больницу? Ах, да, в «Склиф». По путевке твоего Игоря. А в больнице его нет?

— Если там, Гала обещала принести.

— Кто такая?

— Медсестра. Я у нее жил потом.

— Понятно, почему мы тебя не смогли найти. Так значит, Гала. Быстро. Молоток, уважаю. Хорошенькая, хоть?

— Мне нравится.

— Даже? Жениться обещал?

— Да.

— Тогда понятно. Сейчас ведь с женихами у них туго. Поехали к ней?

— Не знаю даже.

— Брось. Если бы не ты, я бы сейчас в морге был, так что я твой должник по уши и по пятки. Поехали, я машину в гараже оставил, поехали туда, а потом подумаем, как вас устроить.

 

Глава 10

— Кто там? — спросил их из-за двери приглушенный голос Галии.

— Я, — ответил Данил, стараясь встать так, чтобы его было видно в глазок.

В ответ раздался щелчок замка: одного, другого и дверь приоткрылась.

— Входи.

Дверь открылась шире, и Данил вошел в прихожую.

— Привет. Ты куда пропал? Что это с тобой?

— Потом расскажу. Гал, я не один.

— Кто еще?

— Один мой друг. Можно, он войдет?

Галия попятилась, подумала, пожала плечами и повернулась к двери в комнату.

— Ну, если тебе надо.

— Надо. Не в подъезде же ему стоять.

— Пусти.

Данил открыл прикрытую дверь и позвал:

— Валера, входи.

Тот появился на пороге спустя секунду и стал смущенно вытирать ноги о коврик.

— Здравствуйте. Проходите.

Валера хотел было шагнуть в комнату, но увидел, что Данил разувается, тоже сбросил сандалии.

— Меня зовут Валера, — наконец подошел он к хозяйке, стоя смотревшей телевизор.

— Галия.

Валера бросил на нее любопытный оценивающий взгляд, обернулся и за ее спиной показал Данилу большой палец.

— Достала? — подошел к девушки Данил.

Галия скосила глаза на Валеру, потом красноречива посмотрела на Данила.

— При нем можно, — сказал тот. — Валера все знает.

— Твое дело, только потом не жалуйся, если тебя поймают.

Валера рассмеялся и толкнул локтем Данила.

— Не беспокойтесь, милая девушка, я не привык козлить.

— Что?

— Не важно. Вы нашли его паспорт?

— Его там нет.

— Где вы искали?

Галия села в кресло и развернулась к нему лицом.

— В ординаторской. Зинаида Павловна сказала, что отдала паспорт… Думает, Данилиному отцу.

— Кому?

— Отцу больного.

— Дан?

— Игорю Николаевичу, наверное.

— Он твой отец, что ли?

— Нет, конечно. Я же тебе говорил, что отец раньше умер.

— В общем, — продолжила Галия с заметном раздражением, — я запуталась, кто тебе кто. В больнице паспорта нет.

— А военный билет? — спросил Валера.

— У меня его нет. А он нужен?

— Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Теперь нужен. Ничего, купим. Так, ребятишки, значит, паспорт у Игорька? Придется забирать.

— Много вы понимаете, — поднялась из кресла Галия. — Он не отдаст.

И она подошла к телевизору.

— Своим-то пацанам? — протянул с улыбкой Валера. — Скажешь тоже.

Только Данил понял ту угрозу, которая прозвучала в его голосе.

— Вы какой город выбираете, ребята?

Данил пожал плечами, а Галия ответила:

— Только не Люберцы.

— Почему? Грязно там?

— Нет. Шпана оттуда зарезала моего одноклассника.

— Ну, если так выбирать, то нигде нельзя жить. У нас с курса троих зарезали местные, москвичи.

— Может, просто район какой, например Солнцевский, — Галия выключила телевизор и повернулась к ним.

— Я советую Булатниково или Ближние Прудищи.

— Потом захотим, в Москве не пропишемся.

— Пропишитесь. Я помогу. Так, решено? Ближние Прудищи?

— Ну, если только ближние… — задумчиво протянула Галия. — А там есть где работать?

— Работа везде есть, если только искать правильно. Так, одно дело решили. Теперь уже за Игорька возьмемся… конкретно.

Женщины сидели на скамейке и курили, когда из подъезда вышли Валера, Галия и Данил.

— Здравствуйте, — сладко заулыбались те, открыто разглядывая парней.

— А святоша-то наша вошла во вкус, — продолжили они, когда молодые люди прошли мимо, и стали разглядывать их спины. — Групповуха у них что ли? Групповой секс.

А трое молодых людей прошли двор и подошли к машине, припаркованной возле закусочной.

— Теперь до Волхонки? — спросил Валера, садясь за руль.

— Да.

Данил с Галией сели на заднее сидение, и Данил поднял руку, чтобы обнять девушку. Но та резко дернула плечом, отстраняясь всем корпусом к окошку. Валера наблюдал за ними в зеркало заднего обзора и криво усмехнулся. Он сочувствовал другу.

— А как вы заберете паспорт? — спросила Галия, прижимаясь к запертой дверце, чтобы держаться дальше от Данила, хотя он тоже отодвинулся.

— Знаем, не проболтаем, — бодро ответил Валера.

— Нет, все-таки? Я не хочу, чтобы нас потом искала милиция. Я уже и свои документы взяла, только не выписалась и не уволилась.

— Ничего, успеем. Все сделаем, ребята.

— Ты не знаешь — Данила ищут.

— Гала, — вмешался Данил. — Он все знает.

— А то, как ты убегал от каких-то мужчин?

— И это тоже.

— А зачем ты все ему рассказываешь?

Валера беззвучно рассмеялся.

— Ну, ребята, вы даете. Не бойся, сестренка. Разве Дан не сказал тебе, что мы с ним все равно что братья.

— Ну, Гала, — снова протянул Данил.

— Гала, ты уж слишком-то не дави на своего будущего мужа. А то до ЗАГСА не доживет, сбежит.

— Не сбежит.

— Ого. Взнуздала что ли?

— А хотя бы. Что, не нравится?

— Мне-то что. Не мне с тобой жить, — Валера сбросил скорость, попав в пробку. — Я за парня переживаю.

— Не переживай. Вас только в крепкой узде удержишь. А то быстро загуляете или запьете.

— Лихо.

— Ты же не знаешь ничего. Я из-за него все в своей жизни перечеркнула, всеми принципами поступилась и даже согрешила, конгресс пропустила.

— Ты кто, баптистка?

— Я некрещенный возвещатель Свидетелей Иеговы.

— Дан, та влип. Скажи правду, ты знал об этом?

Данил молча кивнул.

— Тогда точно влюбился без памяти. Я бы к такой на выстрел не подошел.

— Я бы тоже к тебе не подошла на этот… выстрел.

— Спасибо.

— Хватит вам, — не выдержал Данил. — Надоело. Стоп. Тут сворачивай вправо и вперед — два квартала.

Валера молча послушался. Он независимо свистел, поворачивая руль и думая о том, какие все люди разные.

— Останови здесь, — наконец сказал Данил.

— Он живет в этом дворе?

— Нет, в следующем.

— Молоток. Кое-что понимаешь, — с высоты своего опыта похвалил Валера, даже не задумываясь.

— Только как ты собираешься попасть в дом, там охранник, — спросил Данил, берясь за ручку дверцы.

— Фирма гарантирует, — бодро ответил Валера, сдвигая на глаза солнцезащитные очки и, отперев дверцу, стал вылезать из машины. — Ты, Гал, нас здесь подожди. Пошли, Дан.

Данил нехотя вылез.

— И что ты придумал?

— Увидишь. Который?

— Прямо.

— Вперед. А ты часто сюда ходил?

— Нет. Всего два раза.

— Секьюрити тебя знает?

— Видел.

— Тогда пошли. Будем надеяться, что ты запоминающаяся личность.

— И что теперь делать?

— Увидишь.

Когда они подошли к запертой двери подъезда, Валера посмотрел сквозь фиолетовое стекло.

— Звони, — велел он, доставая из кармана баллончик.

Данил послушно нажал кнопку звонка.

Валера быстро оглянулся. Прохожих не было. И в это время дверь подъезда стала открываться. Быстро всунув в щель баллончик, Валера надавил распылитель. За дверью кто-то вскрикнул, дернул дверь и тут же отпустил. Глухо стукнулось о пол что-то тяжелое.

— Готово. Вперед, — скомандовал Валера, при этом быстро оглядываясь.

Заскочив в подъезд, Данил споткнулся о согнутые колени охранника.

— Он мертвый?

— Нет, конечно. Помоги, — Валера щелкнул замком входной двери.

Валера подхватил лежавшего за плечи, и Данилу, хочешь — ни хочешь, пришлось взять его за ноги.

— Понесли вниз.

Занеся охранника под лестницу и положив так, чтобы не выглядывали туфли, они быстро поднялись на бельэтаж.

— Кто с ним живет?

— Жена.

— Плевать. Служанка есть?

— Не знаю.

Валера достал из кармана отмычки и стал быстро вставлять в замочную щель. Что-то щелкало, проворачивалось, и наконец замок поддался. Остался еще один, и Валера стал торопливо отпирать его. Дверь тихо дернулась. Валера замер, потом перехватив отмычки, достал кусачки и, просунув их, стал перекусывать цепочку.

Наконец дверь открылась.

Данил, все это время поглядывающий вокруг, повернулся к Валере. Тот, осторожно входя в квартиру, поглядывал по сторонам. Данил последовал за ним и запер за собой дверь. Валера крадучись, прошел вперед. Данил посмотрел на его напряженную спину и полусогнутую в локте руку и понял, что тот держишь оружие.

Валера тем временем обошел все комнаты.

— Никого.

Вернувшись в прихожую, он нащупал телефонный провод, по старинке свисавший из стены и перекусил его кусачками. Потом он включил свет и стал рассматривать входную дверь.

— Хитро, — тихо сказал он.

— Что? — не понял Данил, наблюдая за ним.

— Не важно. Это частности. Пошли. Как ты думаешь, где твой папочка может прятать паспорт.

— Он не мой папа.

— Плевать. Где паспорт?

— Не знаю.

— Тогда все обшарим.

— А если он вернется?

— Ему же хуже будет. Держи перчатки. Начинай с той комнаты.

Данил, натягивая резиновые перчатки, пошел в кабинет Игоря Николаевича. Он только склонился к рабочему столу, когда услышал приглушенный телефонный звонок и тихий человеческий голос, ответивший. Вмиг покрывшись испариной, Данил, выскочил в переднюю комнату. Валера стоял там, картинно облокотясь о стол и говорил в мобильник.

— Да, мама, спасибо, мама. Ты все хорошо сделала. Пока.

Он опустил руку, пряча телефон в карман. И тут только, в розовом отсвете штор, Данил заметил, что лицо его побледнело.

— Что случилось?

— Мама рассказала Тараскину, что ты у нас. Теперь они будут искать мою машину.

— Кто такой Тараскин?

— Тарас. Это его прозвище. На самом деле он — Тараскин. Мама думает, что у него есть связи в паспортном столе, понимаешь? Она хотела сделать, как лучше.

— Ничего, Валер, прорвемся.

— Спасибо, Дан. Прорвемся. Ищи быстрее.

Не замечая, как они поменялись местами, Валера начал вскрывать ящики в кабинете, а Данил — шарить в передней.

— Ничего?

— Ничего.

Они переходили из комнаты в комнату.

— Слушай, может у него есть тайник?

— Тайник-то, наверное, есть, только зачем туда мой паспорт класть?

Парни крутились в недоумении. И тут раздался щелчок замка.

— Да, дорогая, — заговорил с площадки голос.

Парни бросились было врассыпную, потом переглянулись и оба, одновременно, шагнули за портьеру.

— Хороший у нас секьюрити, дверь заперта, его нет. Красота. А ты как, дорогая? Я рад. Не скучай. Вечером я приеду за тобой.

Игорь Николаевич вошел в переднюю, держа у уха мобильный телефон.

— Тебе тоже. Целую, моя прелесть и жду вечера. Ты тоже? Моя радость. Жизнь без тебя мрачна, как дождливый день.

И все же он вздохнул, когда опустил руку с мобильником. Валера толкнул рукой Данила, следя за ним. Игорь Николаевич повернулся к окну спиной, направляясь в одну из боковых комнат.

— Ку-ку. Руки за голову и не оборачивайся. Давно я ищу тебя, Игорек.

Тот замер. Рука дернулась к карману и застыла. За спиной щелкнул предохранитель.

— Обыщи его, — приказал Валера уже не знакомым голосом, с оттенком металла.

Данил помимо воли повиновался, и когда его руки принялись шарить по карманам Игоря Николаевича, тот замер, поняв, кто это.

— Есть?

— Да, «Смит».

— Оставь пока у себя.

Данил опустил оружие в карман.

— Поверни его.

Данил грубо развернул Игоря Николаевича. Тот слегка покачнулся, но удержался на ногах, стоя с закрытыми глазами.

— Открой глаза, гондон, — злость так и звенела в голосе Валеры.

— Пусть он сначала отвернется.

— Открой глаза, или я прострелю тебе башку.

Игорь Николаевич открыл глаза, глядя вниз.

— Смотри мне в глаза! — рявкнул Валера.

Игорь Николаевич поднял голову, но ниже опустил веки. Валера смотрел на него, прожигая злобным взглядом.

— Отвечай быстро, где его паспорт?

— Если убьете, никогда не узнаете.

— Спасибо за идею. А еще говорят, что ты был психологом.

— Паспорт в моем банке, в сейфе.

— Врешь, не велика ценность.

— Для меня большая.

— Значит, поедем в банк.

— Только не с тобой. Это наши дела с Данилой.

Валера, говоря с ним, шаг за шагом продвигался вперед, пока не оказался близко от него.

— А вот мои дела с тобой, — выкрикнул он, ударяя его в лицо ногой, и тот отлетев к дивану, упал, навалившись на его край.

— Валера, — схватил было его за руку Данил.

— Уйди, Дан, пока и тебе не врезал! Кто заказал отца, гондон вонючий. — голос Валеры прозвучал так, что Данил отшатнулся, а Игорь Николаевич, закрыл руками лицо.

— Кто заказал отца?

— Я не знаю. Стой, ты не понял, я просто не знаю, кто твой отец.

— Николай Титов, кличка: Тит или Космонавт.

— Помню. Полгода назад, на Измайловском.

— Да.

— Я скажу, я скажу. Только ты можешь не поверить. Ты сначала узнай, ладно, потом, если что не так, я отвечу, только все будет по моему, мое слово — могила.

Данил никогда не видел Игоря Николаевича таким. Небожитель спустился на землю, упал в грязь, и это все произошло на его глазах.

Не замечая того, Данил и сам приблизился к Валере.

— Кто?

— Тарас.

— Так я и думал.

Валера на одном вдохе отступил и снова поднял руку с оружием.

— Нет! — закричал Игорь Николаевич, закрываясь руками.

— Нет! — закричал и Данил, хватая Валеру за руку.

— Лох. Он же нас сдаст.

— Нет, нет. Я ничего вам не сделаю.

— Не надо, — не отпускал руки с пистолетом и Данил.

— Это же крыса, Дан, это же настоящая крыса.

— Плевать. Пусть он — дерьмо, зачем тогда пачкать об него руки.

Валера, отвернувшись от Игоря Николаевича, посмотрел в глаза Данилу, пристально и долго. Игорь Николаевич в это время стал подтягивать под себя ноги: ближе, ближе и — раз — вскочив, ударил головой в живот Валеры. Тот, не ожидая этого, взмахнул руками и упал навзничь на толстый ворс ковра. А Данил тут же резко ребром ладони ударил Игоря Николаевича по основанию шеи, и тот, коснувшись Валеры еще в воздухе, рухнул вместе с ним и на него, перекатываясь на пол. Валера, привстав, ударил мужчину по голове рукой с зажатой в ней рукояткой пистолета. Тело Игоря Николаевича замерло, распластавшись, на кроваво красном орнаменте ковра.

Валера стал подниматься, потом выпрямился.

— Идем отсюда.

— Куда? А паспорт?

— Плевать, не хочу. Лучше я в милицию пойду.

— Зачем?

— Не знаю. Должно же все кончиться.

— А. Я и не думал, что ты слабак.

— Тебе бы в моей шкуре… Как тигр в клетке, зарабатывай деньги хозяину, а сбежишь, охоту объявят.

— Не ной. Все будет хорошо. Вот, мудак, — Валера посмотрел вниз, на тело Игоря Николаевича и в сердцах пнул его ногой.

— Тело беспомощно перевалилось. Тогда Валера внимательнее посмотрел на него, присел рядом и снова стал обыскивать. Он достал носовой платок, расческу, бумажник, мелочь и паспорт в бордовой кожаной обложке.

Открыв его, он присвистнул и тут же поднялся, протягивая документ открытым. Данил даже не глядел в его сторону.

— Узнаешь?

Данил мельком глянул на развернутые страницы. С цветной фотографии на него глядело напряженное лицо юноши блондина.

— Похож?

Данил жадно схватил паспорт, а Валера смотрел на него и улыбался.

— Вот не хочу обидеть тебя, но ты слегка этот… лопух. Ты же сам его обыскивал. Да, кстати, верни ему его оружие.

Данил удивленно посмотрел на друга и подчинился, ни о чем не спросив. Он так обрадовался своему паспорту, что больше ничего не видел. Первым он пошел к выходу, не дожидаясь замешкавшегося друга. И замер, услышав за спиной звук взорвавшегося пистона. Быстро обернувшись, Данил увидел выпрямляющегося Валеру и падающую на ковер руку Игоря Николаевича, выпускавшую из слабых пальцев никелированный «Смит-Вессон». Прямо из виска на лицо, волосы и ковер стекали ручейки крови.

— Ты что! — слова застряли у Данила в горле.

Валера бросился к нему, схватил за плечи и с силой толкнул к двери.

— Он же сдал бы нас, — горячо шептал он. — Идем, идем скорее.

Данил молчал, как убитый.

— Что за странности! Что ты так на меня смотришь! Подумаешь, перчатки в крови, так это у меня может быть второй раз за всю жизнь. А ты сам? Скольких убил ты?

Данил вырвался из его рук и почти что побежал к двери, на ходу засовывая паспорт в задний карман джинсов.

 

Глава 11

Выскочив на площадку, он бросился вниз и остановился, замерев возле окна. На улице, возле подъезда останавливались две милицейские машины.

— Менты, Валер, — Данил повернулся к другу, отскакивая к стене.

Тот посмотрел через его плечо.

— Надо было ожидать. Сторож поди вызвал.

— Что делать?

— Бежать. Только как? Если к Игорьку, лучше не светиться.

— Знаю, бежим.

Данил рванул было наверх. Валера перехватил его на бегу.

— Перчатки. Мусоропровод, — подтолкнул он того.

Сбросив перчатки в дверцу и прислушиваясь, они осторожно побежали наверх, пригибаясь у окон.

— Слушай, если заметут, не отказывайся. Игорек твой отчим, он с матерью в гражданском браке…

— Что?! — яростно обернулся Данил.

— Для ментов. Мать убили, ты пришел к нему. Он стрелял в тебя, ты снова пришел, узнать, кто убил мать. Слышишь? У него рыльце в пушку, застрелился.

— А ты?

— Я твой друг.

— Твой пистолет?

— Есть разрешение. Куда теперь?

— Выше, на крышу.

Они бежали и на бегу переговаривались.

— Он брал заказы на убийства, менты раскрутят и от нас отстанут. Так что никакой несознанки, отмазываемся по этой схеме. Усек?

Они оба одновременно остановились. Дверь на чердак была закрыта и на ней висел замок.

— Приехали, — пробормотал Данил, затравленно озираясь. — Что делать?

— Черный ход, скорее, — потянул его за собой Валера.

Но и дверь в конце коридора была заперта. Валера достал из кармана отмычку и сунул ее в замок.

— Скорее, — переминался за его спиной Данил, то и дело поглядывая вниз, между пролетов.

Там маячили милицейские фуражки и раздавались настойчивые трели электрических звонков. На лестнице послышались размеренные шаги.

— Идут, — замирая, одними губами прошептал Данил.

Валера, сцепив зубы, ковырялся в замке. Наконец тот щелкнул. Стараясь делать все тихо, Валера открыл дверь.

Оба парня проскользнули в темный проход. И едва прикрыли за собой дверь, как на площадке внизу появились два милиционера. Услышав невнятный щелчок замка, они бросились наверх. Но дверь уже была заперта. Данил и Валера неслись по черной лестнице вниз.

Наружная дверь черного хода тоже была заперта, но Валера открыл ее довольно быстро.

— Бежим, — он первым выскочил из темного коридора на волю.

Они оказались позади дома, там, где тянулась центральная улица. А из-за угла выворачивался милиционер.

Валера, дернув за рукав Данила, метнулся через дорогу. Заскрипели тормоза машин, послышался отборный мат. Валера, и за ним — Данил, бежали от одной машины, до другой, огибали их и опять бежали.

— В метро, — обернулся к другу Валера.

— Нельзя. Там легче поймать.

— Тогда в толпу.

На бегу Валера швырнул отмычку в приоткрытый канализационный люк, огороженный веревкой. Они смешались с толпой, покрутились по кварталу и повернули назад.

Машина Валеры одиноко стояла на прежнем месте возле чужого подъезда.

— Я первый, — сказал Валера. — Если все чисто, я подберу тебя, когда буду разворачиваться.

Валера обогнул дом, сделал вид, что вышел из подъезда и подошел к машине. Отперев переднюю дверцу, он заглянул вовнутрь.

— Все в порядке? — спросил он Галию, отвернувшуюся к окну. — Никто не беспокоил?

— Нет, — буркнула Галия, зло глядя на него. — Вы что, потерялись?

— Зато паспорт нашли.

— Нашли? — уже другим тоном переспросила девушка. — А где Дан?

— Сейчас подберем, — Валера сел за руль. — Поехали.

Галия нетерпеливо повернулась к окошку. Машина, разворачиваясь, поехала по узкому тротуару. Данил вышел из-за дома и остановился, поджидая. Машина затормозила, он сел в нее, хлопнул дверцей.

— Куда теперь? — спросил он, когда машина выруливала на широкую улицу.

— Куда скажете, — ответил Валера.

— Покажи паспорт, — повернулась к Данилу Галия.

Тот приподнялся и, достав паспорт, протянул ей. Та открыла документ на первой странице, потом перелистнула, ища печать ЗАГСа и, не найдя, остановилась на прописке.

— Надо выписаться, — пробормотала она неуверенно.

— Успеется. Потом, когда найдем место, я сам помогу вам, — слегка оборачиваясь, сказал Валера. — Тебе надо взять вещи?

— Да. И Данилу.

— Дану мы потом все купим. Его хата опечатана прокуратурой.

— Господи, и это начало нашей жизни.

— Ничего, малышка. Зато конец, по всем приметам, будет счастливым.

— Это все суеверия.

Машина ехала по центральной улице, потом свернула в жилой квартал, потом еще и еще, пока не остановилась возле нужного дома.

Галия, хлопнув дверцей, бегом побежала к подъезду.

— Наша-то святая уже на «Вольво» разъезжает, — обсуждали ее на скамейке.

— Это не «Вольво», это простой «Форд».

— И опять там двое.

— Ну, понеслась пузом по кочкам.

Галия уже их не слышала и не видела. Бегом поднялась она по лестнице и отперла квартиру. Собрав в дорожную сумку вещи, она хотела было уходить, но подумала и подошла к телефону. Набрав номер, она стала ждать.

— Алло, мама, — заговорила она наконец. — Мам, я уезжаю. Что? Нет. Я выхожу замуж и уезжаю с мужем. Это не важно. Пригляди за квартирой. Это потом. Да, когда-нибудь. Пока.

И с легким сердцем она выбежала из квартиры, хорошенько захлопнув дверь.

Парни ждали ее в машине, мирно разговаривая.

— Все, поехали, я готова, — Галия, запыхавшись, села на заднее сидение, передавая сумку Данилу.

— Засунь в багажник, — лениво сказал ему Валера, — на ключи.

Данил согласно кивнул и стал вылезать из машины.

Устроив сумку в багажнике и захлопнув крышку, он сел назад, в машину и повернулся к Валере, заводящему мотор.

— Теперь куда?

— В Ближние Прудищи. На разведку. А?

— У меня с собой 300 баксов, — сказала Галия, хлопая по карману джинсов.

— Богачка. У меня аж 500, — подхватил Валера.

— А у меня только русские медяки, — вставил Данил.

— Ну, ты покруче нас всех. Ничего, потом сочтемся.

Все трое расхохотались.

— Я же говорил: прорвались!

От полноты чувств Валера начала напевать какую-то тяжелую мелодию, слегка тряся головой.

— Если все пойдет путем, — прервал он пение. — Я устрою вас там, а сам вернусь и выпишу вас.

И он снова запел, отбивая такт по рулю.

Машина уже въезжала на скоростное шоссе, когда вывернувшийся из-за крайних домой синий «Джип», едва не ударил машину вбок. Резко прервавшись и до упора вывернув руль, Валера бросил машину влево. Заскрипели тормоза, машину занесло.

Первым с управлением справился Валера. Он выровнял машину, вывел на прямую и понесся по шоссе, не отрываясь от лобового стекла. Данила с Галией бросило вперед, вбок и с силой прижало к сидению.

— Там Тараскин.

— Знаю. Они отстали?

— Да. Метров 200.

— Еще возьмем. У меня мотор мощный. «Джип» тяжеловат.

Данил обернулся, вцепившись в спинку.

— Нагоняют.

— Обломается. Сможешь прострелить им колеса?

— Как?

— Из моего пистолета.

— Я не сумею. Я плохо стреляю.

— Вот это действительно плохо. Я-то за рулем.

— Чего им надо? — наконец спросила и Галия, понемногу приходя в себя. — Почему они едут…

— Потом объясню, — оборвал ее Данил, сам заметно нервничая. — Молчи пока и держись крепче.

Тут Галие показалось, что муха пробила стекло, и брызги посыпались ей в лицо. Она онемела, глядя на круглую дырочку. Данил резко прижал ее к сидению.

— Валер, стреляют.

— Очень рад. Пригнитесь, чтобы не зацепило.

Сам Валера тоже съехал, как мог.

— Линять надо.

— Что? — не понял Данил, почти не пригибаясь.

— Сворачивать надо, подстрелят на прямой.

Данил только вздохнул, а Галия, услышав, протяжно всхлипнула и прижала руки ко рту. Она съехала вниз, на пол, вцепилась руками сама не зная во что и так и замерла.

— Господь наш Иегова, — шептала девушка испуганно.

Машину бросало в одну сторону, в другую. Галия напряглась. Ее стало подбрасывать.

— Иегова, отче…

Машину швырнуло снова, занесло, и она понеслась вновь. Галия оперлась на колени и слегка выглянула. В окошке мимо проносились деревья, кусты, клочки облаков и опять стволы деревьев, голые, с обломанными ветками.

Галия повернулась к заднему сидению. Стекло за ним было все испещрено дырками. «Джип» маячил совсем рядом. Пока Галия смотрела на него, у нее на глазах, совсем беззвучно, в стекле появилась еще одна дырка.

Галия мигом села на пол и тут же услышала скрип тормозов. Ее бросило в одну сторону, в другую. Машина рванула вперед. Что-то хлопнуло совсем рядом, и появился странный запах.

— Валера! — закричал где-то наверху Данил.

И наконец-то все стихло. Машина встала и откуда-то снизу раздались непонятные звуки. Галия опять приподнялась.

И тут издалека раздался взрыв. Галия быстро взглянула вперед и увидела всполох огня, вырвавшийся прямо из земли. Данил в это время выскакивал из машины. Валера тоже вылезал; как-то неловко, боком. Всю его спину заливала кровь. Данил, обежав машину, подхватил друга, упавшего руками на землю и с ногой, застрявшей между педалями управления, поднял его и осторожно положил на дерн.

— Гала! — заорал он.

Неуверенно и боязливо та открыла дверцу. Синего «Джипа» нигде не было.

— Иди сюда!

Галия спустила ноги на землю и вылезла из машины.

— Что с ним?

Валера, бледный, как полотно, смотрел перед собой испуганными глазами. Данил держал его, прислонив головой к своей груди, и из шей у того лилась кровь, впитывалась одеждой и снова лилась, заливая траву. Галия склонилась к нему.

— Ранение шеи, сквозное…

— Мне плевать. Что делать? Как остановить кровь? Ты же медсестра.

— Не знаю. Правда. Нужен врач, хирург.

— Выйди на дорогу и тормози, кто-нибудь остановится.

— Я сейчас. Только не давай ему говорить. Может лопнуть сонная артерия.

— Понял. Беги.

Данил прижал к себе крепче плечи Валеры и смотрел, как Галия бежит к шоссе, спотыкаясь на кочках.

Раненый слегка пошевелился, и Данил склонился к нему, заглядывая в лицо.

— Ты молчи, ты только молчи. Все будет хорошо. Только ты молчи. Не надо ничего говорить. Мы прорвемся, Валера, слышишь!

Данил, сам бледнее мела, с ужасом смотрел, как кровь все льется из раны друга. Тот беззвучно шевельнул губами, и, разом вспотев, Данил зажал ему рот.

— Нет, не надо, пожалуйста.

Валера, подняв глаза, посмотрел на его трясущиеся губы, потом перевел взгляд к машине, застывшей поперек насыпи, среди высокой травы.

Губы его снова зашевелились под ладонью Данила.

— Не надо, не смей!

Валера поднял руку, показывая перед собой, шея его напряглась, и он захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта черной густой струей.

— Валерка!

Но глаза того остановились и начали тускнеть, а лицо расслабленно застыло. Данил не мог больше вымолвить не слова, он сам захлебывался, слезы душили его. Уткнув голову в плече друга, он разрыдался, не замечая, что кровь, ставшая теперь ярко красной, заливает его.

Он ничего не видел и не слышал. Вернулась Галия и, сразу поняв все, остановилась, за его спиной.

— Это милиция. Данил, мне остановилась только милиция, — растерянно сказала она, оглядываясь.

Милицейская машина свернула к ним и остановилась не доезжая пару метров. Парни в милицейской форме вылезли оттуда и разделились. Один направился к ним, второй — через асфальтовую дорогу прямо в факелу горящей машине.

— Ого, — только и сказал он, почувствовав жар и останавливаясь.

Данил продолжал плакать.

Второй милиционер взглянул на него, посмотрел в раскрытые и устремленные вдаль глаза Валеры и взялся за рацию, настраивая связь.

— Диспетчер, здесь на шоссе…

Его напарник возвращался к нему.

— Кому-то мало не показалось. Тут не дорожный патруль нужен. Еще не забудь, эта машина вся в сеточку.

 

Глава 12

Данил не чувствовал и не понимал, как его привезли в милицию. Нервы его сдали, и он впал в то состояние, когда человеку уже безразлично, что будет дальше. Он все еще был в крови, но не ощущал этого, и когда ему предложили умыться, выполнил все, что от него требовалось, действуя, как робот. Как робот он поел, лег на показанную постель и заснул, скорее потерял сознание.

— Данил, Данил, — теребила его рука Галии, и он увидел себя, сидевшим на табуретке, и совсем не удивился этому, а безразлично посмотрел на стоявшую рядом девушку.

— Данил, Данил, почему ты молчишь?

«Не ходи в несознанку», — вспомнил он слова друга и с трудом разжал зубы.

— Скажи им, что мы ни в чем не виноваты.

Данил поднял на мужчину в штатском свои бездонные глаза, ставшие вдруг огромными на лице.

— Она тут не причем, — выдавил он.

Гала отпустила его плечо, упала на табуретку рядом и расплакалась.

— Ну вот, один языком подавился, другая рыдает.

Данил опустил глаза. Его вдруг прошиб мороз, и он затрясся, сидя в кабинете, залитом ярким и жарким солнцем.

— Мы тут не при чем, — повторила за ним Галия. — Отпустите нас, пожалуйста.

— А кто тогда при чем? Пушкин? Интересное дельце: погибло четыре человека, машина всмятку и взорвалась, застрелен ваш водитель, а вы не причем? Кто он, кстати? Как его зовут?

— Кого?

— Водителя.

— Валера.

— А фамилия?

— Не знаю.

— А чего ты знаешь?

— Ни-че-го!

Сзади открылась дверь. Галия обернулась и увидела мужчину и женщину, обоих в милицейской форме, вошедших в комнату.

— Разведите их.

— Встаньте.

Галия с готовностью поднялась.

— Куда меня? В тюрьму?

— Нет, не волнуйтесь.

— Это тебе еще предстоит.

Данил не шевелился, продолжая дрожать крупной дрожью. Конвоир приблизился к нему, тронул ладонью и дернул за руку.

Данил послушно поднялся, даже не взглянув на него. Конвоир отступил, пропуская его. Данил сделал шаг, другой и на третьем рухнул на пол, головой к порогу. Тело его слегка перевалилось от удара и застыло в мертвой неподвижности.

— Дан, — рванулась к нему Галия. — Вызывайте «Скорую», скорее.

— Какой базар, — усмехнулся, не шевельнувшись, следователь. — Здесь и не так косили.

Мужчина — конвоир не шевелился, а женщина нерешительно посмотрела вокруг, быстро подошла к лежавшему и присела рядом, пытаясь нащупать пульс на его запястье.

Галия в это время лихорадочно пыталась прощупать биение крови на шее.

— Слабый. Вот, смотрите.

— Ты понимаешь, что ли?

— Я медсестра. Вот, вот здесь. Его нужно немедленно госпитализировать.

Следователь, наблюдая, нехотя взялся за телефонную трубку.

Женщина — конвоир коснулась щеки лежавшего.

— Да он как лед. Вызывай врача, Николаевич. Он умирает. Давайте, помогите перевернуть его.

— Нельзя, — торопливо перехватила ее руку Галия. — Мы же не знаем, что с ним.

— Он больной, что ли?

— Не знаю.

— Но ты же…

— Врача, скорее.

— Алло, диспетчер, — заговорил следователь в трубку. — Врача в 27. Чего не знаю, того не знаю, красавица.

Врач вошел с чемоданчиком, веселый и румяный с утра.

— Что еще у нас? Опять прибил кого-то?

— Смотри и не болтай, — следователь наконец встал и обошел стол, присаживаясь на его край.

Врач присел над телом.

— А что не перевернули? Спина мне не нужна.

Конвоир бросился помогать.

Галия посмотрела в лицо Данила и испугалась. Было оно белым, как у только что умершего и сквозь чуть приоткрытые веки виднелись белки глаз.

Врач приподнял веки, слегка поворачивая голову лежавшего в сторону горевшей лампы, бесполезной в солнечный день.

— Похоже на каталепсию. Судороги были?

— Нет. Просто шел и упал.

— Что с ним? — спросил со своего места следователь.

— Откуда мне знать. Я не профессор. Госпитализирую?

— Валяй.

— Тогда позвони, чтобы носилки принесли.

— Звони сам. А скажи-ка, он случайно не косит?

— Да без понятия. Может он йог.

Галия тихо всхлипывала, стирая слезы кулаком.

Следователь закурил очередную сигарету и равнодушно смотрел, как тело с пола переложили на носилки, как их подняли два санитара и вынесли, следом за ними вышел врач и конвоир. Женщина же вопросительно посмотрела на следователя, и тот сказал ей:

— Иди пока. Отдыхай, может и не позову больше. Иди сюда, Галия Батьковна. Садись. Давай-ка расскажи мне все и покончим на этом.

— Вы меня отпустите?

— Конечно. Ты же ни в чем не виновата.

— Спасибо.

— Давай, рассказывай.

— Что именно?

— Кто за вами гнался?

— Не знаю. Нет, правда, не знаю, честное слово.

— Кто из этих двоих твой друг: Данил или Валера?

— Данил мой жених. Мы с ним хотели уехать из Москвы, Валера нас повез.

— Куда?

— В эти, как их… Большие…

— Пруды?

— Нет… Как же, тоже на «п».

— Плющи?

— Нет. Забыла.

— Я почему вы хотели уехать из Москвы?

— А что здесь делать? Большое царство Сатаны и никакого света.

— Ого. Бабтистка?

— Проповедница Свидетелей Иеговы.

— Ну и компания. А эти двое — тоже?

— Нет. Они еще темные.

— А. Конкретно припечатала. Молодая ты еще. И не скучно так жить.

— Это вам остальным скучно. Поживете себе чуть-чуть, и сгинете потом.

— А ты?

— Я хочу жить вечно.

— Ого. Не хило. Когда ты познакомилась с Данилом Ганичевым.

— Его привезли в наше отделение месяц назад.

— Отделение. Это в больницу, что ли? И в какую?

— Склифосовского. Я там работаю медсестрой.

— Что за болячка?

— У кого?

— У Ганичева. Почему его привезли к вам?

— Проникающее ранение правого легкого с обширной…

— Кто его припечатал?

— Его отец. Отчим. Точно не знаю. Игорь Николаевич Ярославцев. Там еще следователь приходил, всех спрашивал.

Следователь поднял трубку, кивком подбадривая говорившую.

— Витя, месяц назад огнестрельное в Склифе. Игорь Ярославцев стрелял в пасынка. Найди дело и принеси мне. Добро. Говори, красавица. Что было потом? Он тебе понравился?

— Нет. Просто, понимаете. Я после дежурства села в автобус, смотрю, он там…

Данил неподвижно лежал на узкой больничной койке. Грудь его совсем не поднималась, рваную больничную сорочку не шевелило ни одно движение, под глазами собралась зловещая чернота трупа. Его не тревожили, не хлопотали над ним врачи, просто иногда заходила медсестра, слушала сердце, меряла давление и иногда делала уколы.

Постепенно он начал дышать. Грудь поднималась сначала слабо, потом сильнее, открылись ничего не понимающие потемневшие глаза. Кровь возвращалась к лицу, сначала чуть-чуть прогоняя бледность, потом делая щеки пунцовыми. Дыхание уже разрывало рубашку. Данил хрипел, озирался безумными глазами, сжимал и разжимал пересохшие, все в запекшейся крови, губы, и наконец выдохнул:

— Мама… мама! — уже почти кричал он, поднимаясь на локте и снова падая на подушку. — Мама! Мама! Валера! Мама, мама! Не хочу убивать!

И это он повторял постоянно: шепотом, потом кричал, рвался, падал с кровати, перекатывался и снова кричал, пытаясь подняться. Однажды даже в нечеловеческом порыве выскочил в коридор. Тогда его привязали ремнями и он в неподвижности мог только рваться и кричать:

— Мама, мама! Валера! Не буду убивать, нет!

Но прошло и это. Когда к нему в палату вошла элегантная женщина в траурном черном костюме, он уже лежал обессиленный, все еще привязанный, вытянувшийся на своей больничной койке, с плотно закрытыми черными веками.

— Бедный милый мальчик, — прошептала женщина и, склонившись, провела холодной рукой по его спутанным, потемневшим волосам.

И Данил открыл непонимающие глаза. Все тело его горело в жару, но рассудок уже возвратился и взгляд стал осмысленным.

— Ты узнал меня, мой бедненький?

Брови Данила слегка нахмурились, он облизал шершавые губы. Перед ним стояла мать Валеры и от этого ему стало еще хуже.

— Я нашла тебя, милый мальчик, и больше с тобой ничего плохого не случится.

Люди в белых халатах суетились за ней, а она в черном платье заслоняла всех. Ей подали стул, она села.

— Тебе было очень плохо? Прости, миленький, что смогла найти тебя только сейчас, я после похорон Валеры сильно болела. Но теперь уже все будет хорошо, верь мне. Больше ничего не бойся, родной, я буду с тобой.

Данил не мог вымолвить ни слова и вжимался в подушку, кожей чувствуя за почерневшей, несмотря на грим женщиной тень ее сына.

— Выздоравливай, — поднялась Ирина Яковлевна. — Это вот я тебе принесла, кушай, я скоро еще принесу.

Она положила что-то на тумбочку и ушла. И все с ее уходом изменилось. Вокруг Данила засуетились врач и медсестра. Потом, почти тут же, пришел адвокат. Данила перевезли в другую, платную больницу, в отдельную палату, где вокруг него засуетились врачи. У него брали анализы, делали кардиограмму. От необычной обстановке Данил заметно ожил, хотя все еще оставался слаб. Жар больше не возвращался, его покрывал ледяной пот и его постоянно обтирали влажной губкой. Он даже пытался ходить, но у него кружилась голова и приходилось за что-нибудь держаться, чтобы дойти до туалета.

Но, хоть медленно, он выздоравливал. Врачи продолжали суетиться вокруг него, ему делали уколы, ставили капельницу.

Ирина Яковлевна приходила к нему каждый день. Она так и делила сутки: утром на кладбище к сыну и мужу, после обеда — в больницу, а вечером телефонный разговор с дочерь. Она была занята, и только поэтому не сошла с ума.

Данила она баловала, как ребенка. Ему никогда, даже в детстве, не доставались такие лакомства, как те, которые приносила ему она. А когда узнала, что его мать убили совсем недавно, стала называть его сыном.

И однажды к нему пришел следователь, уже не тот, который его допрашивал в кабинете, а другой, старше и умнее. Был он вежлив, выпытывал все невзначай, но Данил, уже наученный адвокатом, стоял на своем: Игорь Николаевич застрелился, когда они с Валерой уже собирались уходить, потом приехала милиция, и они, испугавшись, убежали. Пришли они к Игорю Николаевичу, чтобы выяснить, кто убил его мать и забрать паспорт. Больше Данил ничего не знает. Следователь начал сочувствовать: бедный парень, тяжело пережил смерть матери и даже в бреду звал ее. И тут же наивно спросил: а кого он не хотел убивать?

— Никого, — равнодушно отвечал Данил, — разве можно из горячечного бреда делать свидетельские показания.

Следователь ушел и больше не тревожил его. Данил поправлялся, креп, но и лето проходило.

Выписали его в начале осени. Ирина Яковлевна приехала за ним и ждала в ординаторской, разговаривая с врачами. Даниле принесли два свертка, и он нашел там вместо своей застиранной одежды кожаную куртку, черные джинсы, теплую футболку и водолазку с плавками и майкой. Отдельно лежала коробка туфель.

Быстро одевшись, Данил вышел из палаты. Ирина Яковлевна обняла его с материнской нежностью.

— Пошли, сынок, — сказала она, увлекая его и кладя руку ему на локоть. — Это вещи Валеры. Мне позвонила из больницы внезапно, я просто не успела купить тебе другое, — рассказывала она, спускаясь с Данилой по лестнице и все крепче опираясь на его руку. — Ты же не против покамест поносить их?

— Конечно, — ответил Данил, краснея и бледнея.

Он понял, что означало для Ирины Яковлевны отдать ему вещи ее сына. Вовсе не недостаток времени и уже конечно, не жадность, заставили ее сделать это.

— Вы удивительно похожи с Валерой: и рост и размер, это сейчас, после болезни, ты похудел. Только волосы и глаза у вас разные, а так — одно лицо. И одежда Валеры тебе удивительно пошла.

Так они вышли во двор.

Там, возле ворот был припаркован «Вольво», и возле него стояла Галия.

— У тебя чудесная девушка, — сказала Ирина Яковлевна. — Будь достоин ее.

Галия шагнула навстречу, Данил приблизился и неуверенно обнял ее, а девушка спрятала лицо на его груди. Ирина Яковлевна наблюдала за ними, улыбаясь. Она чувствовала себя творцом чужого счастья и сама была счастлива.

— Садись, сынок, за руль, Галя не водит машину, а я утомилась сегодня, — сказала она, проходя к задней дверцы. — Вези нас домой. Сегодня у нас праздничный обед по поводу твоего выздоровления. Правда, Галя? Ладно, ладно, знаю, никаких праздников, неугодных богу. Мы просто вкусно поедим, можно?

В ее голосе не было насмешки. И она и Галия выглядели довольными и умиротворенными. Данил сел за руль. Ирина Яковлевна говорила, куда ехать и переговаривалась с девушкой так, словно они давно уже были знакомы. Машина выехала на шоссе и спустя какое-то время въехала в поселок, состоявший из миленьких двухэтажных коттеджей и нескольких трёхэтажных особняков, стоявших в отдалении а окружении увядающих парков.

Возле указанного двухэтажного дома Данил остановился. Ирина Яковлевна дала ему ключи и он пошел отпирать ворота. Раскрыв тяжелые ворота шире, он въехал во двор, остановившись перед парадным крыльцом. На крыльцо из открытой двери выскочили два добермана и кинулись, визжа и ласкаясь к Ирине Яковлевне и, яростно скаля зубы, — к Данилу, застывшему у руля.

— Не бойся, сынок, выходи. Милорд, Маркиз, фу, свои.

Галия вышла и собаки по очереди облизали ей руки.

— Я заведу машину в гараж, — сказал Данил, с некоторого времени невзлюбивший собак, особенно сторожевых пинчеров, оставивших на его руках отметины на всю жизнь.

Но когда он вышел из гаража и отдал ключи сторожу, собаки уже на бросились на него, но и не ласкались, просто обходили стороной, как наемного шофера.

Данил вошел в дом. Там в гостиной, на диване сидели Ирина Яковлевна и Галия, обложенные яркими тонкими журнальчиками, и листали их, читая друг другу вслух заголовки и выдержки.

— Идем к нам, Данил, — позвали его.

Он снял куртку, повесил ее на спинку кресла и подошел к женщинам.

— Садись посередке.

Женщины, устроившись со вкусом, с ногами и пледами, отодвинулись в разные стороны, и Данил послушно сел. И тут же ему с разных сторон протянули раскрытые журналы.

— Смотри, Данил…

— Это рай, обещанный богом Иеговой после Армагеддона.

— Как прекрасно.

— Все верные снова соединятся.

— Я снова увижу Валерочку и Николая. Господи, кого мне благодарить за такую чудесную весть. А ты, Данил, ты там встретишь своих родителей.

Галия открыла было рот, глядя через плечо Данила в глаза женщине, но он толкнул ее, и она промолчала.

— В Милане я обязательно отыщу тамошнюю организацию и буду самой трудолюбивой проповедницей.

— Вы едите в Милан? — спросил Данил, чтобы сменить тему.

— Да. И уже — завтра. Меня там дочь ждет, каждое утро звонит. Я только ждала твоего выздоровления, мой мальчик. А сегодняшний вечер я посвящаю вам.

Вскоре накрыли стол и они перешли в столовую. За кофе Ирина Яковлевна стала показывать им семейные альбомы, целую кипу.

Николай Титов — мастер спорта по боксу, Николай Титов — тренер ЦСКА, Николай Титов в ЗАКСе с одетой в белые кружева невестой, в которой легко можно было узнать хозяйку дома, хоть она там и была совсем юная.

Дальше шли семейные фотографии и фотографии детей. Их было множество: новорожденные младенцы, младенцы, едва державшие головку, ползающие и стоявшие; в квартире, на даче, на улице.

Первый класс: перед школой, с цветами и портфелем, за партой, дома — за уроками.

— У вас, наверное, у самих таких снимков — ворох, — улыбалась Ирина Яковлевна. Галия согласно кивала головой: да, конечно.

А Данил молча смотрел на чужое детство. Его самого никогда не фотографировали, только на документы, может быть, когда-то давно, только все не вспомнишь.

Они заболтались до самого вечера. Потом Данила и Галию проводили в их комнаты, в разные, но рядом, через стенку. Галия у себя сразу закрылась на задвижку, а Данил так и оставил дверь открытой, заснув сразу же, как сбросил одежду.

Утром у них было много дел. Ирина Яковлевна вручила Данилу банковскую книжку на предъявителя, а Галие — доверенность на дом, отпустила повара, горничную и охранника, дав им, кроме щедрой компенсации еще и подарки, потом проверила замки и сигнализацию, отдала все ключи Галие и, посадив всех собак в «Вольво», они поехали на Ваганьковское кладбище.

Надгробья министров, артистов и писателей, а теперь еще современной смеси бизнесменов и бандитов возвышались над кустами еще цветущих роз и деревьев, роняющих желтые листья на мрамор.

Памятники отцу и сыну Титовым стояли рядом.

— Я для себя место оставила и — вот, опередил.

Данил молчал, опустив голову. Галия тоже молчала.

— Видишь, Валерочка, все вышло, как ты хотел. Данил жил у нас. Теперь мне нужно уезжать. Мы скоро встретимся, родной и будем опять все вместе.

Когда уходили от могил, Ирина Яковлевна отстала и догнала Данилу с Галией только возле машины. Она, запыхавшись, закрывала сумочку, и по глазам ее было видно, что она плакала.

— У нас еще есть время. Данил, где похоронена твоя мама?

— Не здесь.

— Я забыла. Ты же не москвич.

— Мы жили в поселке. Там кладбище.

— В два часа уложимся?

— Должны.

— Тогда поехали. Не сердись, Галочка, это последняя дань прошлому. В Милане все будет по твоему.

Галия только кивнула. Данил раскрыл дверцу перед женщиной, и сам сел за руль. Галия тоже села на свое место.

— Ну вот и все, дети мои. Давай сумку, Данил, спасибо тебе.

— Куда поставить вашу машину?

— Она твоя, Данил. Все документы на нее — в бардачке.

Ирина Яковлевна, стоя перед пропускным пунктом, взяла у Данила сумку, притянула его за голову и поцеловала в лоб, потом в губы и в щеку.

— Теперь иди ты, моя девочка, — Ирина Яковлевна поцеловала и ее, но по другому, едва коснувшись губами ее щеки.

— Действительно хорошая помада, совсем не пачкает, — улыбнулась она, ласково проведя рукой по щеке Галии. — Не потеряй мои координаты. Как устроитесь, сразу звони. И про дом в Москве не забывайте, может решите вернуться когда-нибудь. Данил, не обижай девочку и будь ей хорошим мужем. За что только таким шалопаям, как ты, достаются такие хорошие девушки. Помни, Галочка, я ему, как мать, если обидит, сразу звони. Будьте счастливы. Прощайте. Галочка, Валера.

Поцеловав снова обоих и не поняв даже, что оговорилась, женщина забрала, наконец из рук Данила свою сумку, небольшую и легкую и пошла к таможеннику. Собак еще раньше запаковали в собачий ящик и увезли в багажное отделение. Проходя через металлоискатель, Ирина Яковлевна оглянулась. Данил, глядя ей вслед, поднял руку, другой притягивая к себе девушку.

— Счастья вам, — прошептала женщина, пятясь и глядя на них.

— Возвращайтесь! — искренне закричал Данил, пока она еще могла его слышать в гуле голосов. Мы устроимся, и возвращайтесь!

Женщина кивала, все пятясь и не могла ответить, крепче сжимая дрожавшие губы.

 

Глава 13

Пришла зима, снег лежал на земле толстым слоем и морозными ночами росли сосульки.

Новые Прудищи ничем не отличались от окраин Москвы, от какого-нибудь Бибирева. Там жили работали, строили, ломали.

Росли фирмы, лопались и снова создавались. В одной из них, в полуподвале, с небольшим клочком двора за решетчатой загородкой звенел металл, шипел резак и сварка стреляла вокруг себя огненные брызги. Там варили решетки, гаражи, двери — вообще все, что можно сварить с помощью электрической или газовой сварки.

— Дан, довольно, хватит, — хлопал по плечу сварщика высокий полный мужчина, стоя за его спиной и стараясь, чтобы искры не попала на него.

Сварщик перекрыл кран, выпрямился на корточках и поднял на голову защитное стекло маски.

Это был Данил, повзрослевший, возмужавший, с заострившимися, ставшими твердыми чертами.

— Уработался парень, вконец. Мог бы и в конторе посидеть, как совладелец.

— Мне интересно.

— Ага. А потом мужики хохочут по углам.

— В зубы им, — засмеялся Данил, вставая и совсем снимая маску. — Я уйду сегодня пораньше, хочу с женой в больницу съездить.

— А что с ней?

— Беременная.

— Вот оно. Поздравляю. Давно пора. Ставь выпивку мужикам.

— За мной не пропадет.

Данил вытащил из кармана старой кожаной куртки сигареты, достал одну и взял в зубы, доставая зажигалку. Он начал курить недавно и еще не пристрастился к никотину. А его компаньон, куривший чуть ли не с восьми лет, курил только крепкие сигареты и без фильтра. Он тоже достал из пачки сигарету и мял ее двумя пальцами, ожидая. Данил достал зажигалку, щелкнул и дал ему прикурить, потом прикурил сам.

— Пошли. А то холодно на морозе.

Данил собрался уже повернуться к двери в подвальчик, когда его компаньон спросил его:

— Что в военкомате сказали?

— Служить придется. Полтора года.

— А того… отмазка…

— Зачем? Отслужу, вернусь. Место не пропадет?

— Нет, конечно. У нас же 50 на 50.

Данил уже стал спускаться, когда его компаньон, следуя за ним, оглянулся.

— Эге, твоя что-то бежит.

Данил, легонько толкнув его, поднялся было наверх, увидел Галию в ее беличьей шубе и бросился снова вниз, потому что вход в офис был с другой стороны здания.

— Гала!

— Данил.

Данил склонился, жадно целуя холодное от мороза лицо.

— Что не дождалась?

— Данил. Мне позвонили из Москвы: папа и мама в больнице в тяжелом состоянии. Кажется пищевое отравление. Я плохо поняла. Я должна поехать.

— Я отвезу тебя? Только завтра, мне нужно утром в военкомат.

— Ничего, тогда я сегодня поеду на такси, а ты — когда освободишься.

— Вызывать такси?

— Ладно.

— Ты только осторожно, Не волнуйся, не нервничай.

— Я знаю.

— И ходи осторожно. Там дорога, гололед.

— Я же не вчера родилась.

— Позвони сразу, когда приедешь.

— Хорошо. Через два часа я буду уже на месте.

— Где остановишься?

— У родителей. Там прислуга. Звони, звони, вызывай такси.

Данил нервничал, пальцы его срывались.

— Может не поедешь, а? — жалко и растерянно посмотрел на жену.

— Так же нельзя. Это мои родители, и они мучаются.

Данил наконец-то справился с телефоном.

Когда Галия села в такси и хлопнула дверцей, Данил, сам не понимая, почему, почувствовал режущую боль в груди. Не помня себя, он шагнул вперед, надеясь остановить машину, но такси мягко тронулось, увозя жену по дороге, над которой снова повалил снег: густой, хлопьями, уносимыми ветром. Крупные, из множества слепленных снежинок, хлопья метались в свете проносившихся мимо фар, следуя за проезжающими машинами, кружась и исчезая в сгущающихся сумерках.

— Ну — ну, — хлопая Данила по плечу, сказал компаньон. — Так легко от тещи не отделаешься. И не надейся. Когда жена позвонит, спроси какого числа будет торжественная выписка из больницы.

Но Галия не позвонила. Весь вечер Данил был на нервах, ночью метался, пытался звонить жене на мобильный телефон, но женский голос все время уведомлял его, что телефон находится вне зоны обслуживания. Он звонил в Москву, родителям Галии, но телефон там молчал.

Ночью он не сомкнул глаз, и когда все же дозвонился до Москвы, незнакомый голос ответил ему, что Валиевы сейчас находятся в Швейцарии, на отдыхе.

Данил рванул на груди ворот рубашки, чувствуя, как на горле сомкнулись ледяные когти страха. Он опустился на диван и швырнул на пол пустую пачку из-под сигарет.

Схватившись за голову, он больше не шевелился, согнувшись вдвое на своем месте. Животное оцепенение охватило его и, сознание, устав от борьбы, стало проваливаться в темноту. И из этой темноты возник одноногий калека, лежавший посреди асфальта и пытающийся подняться, опираясь на костыль. Он кричал и ругался, лицо его злобно перекосилось. Костыль все срывался, и калека, упав на спину, в отчаянии, ударил костылем по ноге Данила.

Данил вздрогнул и проснулся, озирая квартиру и ничего не понимая. Болела ушибленная во сне нога, телефонный звонок наполнял квартиру пронзительным звуком, и Данил дико смотрел перед собой, пока не сообразил и не схватил свой мобильник, лежавший рядом с ним на диване. Но он услышал только звонки отбоя. И тут ожил домашний телефон.

— Алло, — сорвал трубку Данил. — Алло.

— Данил. — Он едва узнал голос своей жены, доносившийся будто из далека.

— Гала, Гала, ты где?

— Данил…

— Что случилось, Галчонок? Ты где?

— Данил, приезжай…

— Куда? Я звонил родителям, из нет, они в…

— Данил, я буду ждать тебя…

У Данила перехватило дыхание.

— Где? Что случилось? Говори! Алло!

— Я жду тебя в Измайловском, у входа. Прямо сейчас.

— Ночью?

— Да. Я жду. Данил…

— Я слушаю, слушаю…

— Я буду возле крайнего входа по шоссе Энтузиастов, напротив Лебяжьего пруда, — голос Галии прозвучал неожиданно холодно и четко.

И все. В телефоне раздались гудки.

— Алло, Гала, алло, — кричал Данил в холодный телефон и, наконец, уронил его на стол.

В голосе жены звучали слезы, он мог бы поклясться в этом несмотря на плохую слышимость. Больше не думая ни о чем, он бросился одеваться, выхватил из ящика стола деньги и ключи от машины, бросился вниз, в гараж, даже не поняв, запер он квартиру или нет.

Мотор «Вольво» прогрелся и завелся быстро. Машина содержалась в отличном состоянии и неслась по накатанному насту на придельной скорости. Инспектора Гаи грелись в своих будках, прячась от мороза и от бандитов. Его никто не останавливал. Машину заносило на льду, когда он обгонял тяжелых неповоротливых дальнобойщиков. Скрипели тормоза, гудели клаксоны, Данил мчался дальше.

Небо по-прежнему затягивали тучи, но снег перестал лететь, покрыв все толстым белым слоем. Незаметно наступало утро. Перекресток на кольцевой дороге был свободен. Редкие машины из-за гололеда двигались на малых скоростях, и Данил легко обходил их и только однажды услышал за спиной визг тормозов, вой клаксона и стук металла о металл.

Данил мчался дальше по кольцевой. Он не очень хорошо знал эту часть Москвы и поэтому никуда не сворачивал до пересечения с шоссе Энтузиастов.

Черное небо стало серым, нависшим. Погасли на улицах фонари, шоссе наполнилось машинами. Люди спешили на работу и пользовались тем, что еще не наступил час пик. К «Вольво» Данила привязался «Линкольн-Континенталь». Данил даже не стал отвязываться от него, припарковал машину у входа и вышел, оставив мотор работающим, а дверцу — открытой. Вокруг не было никого и ничего — лишь холодный пронизывающий ветер и запертые решетчатые ворота.

И вдруг с двух сторон к нему устремились машины: уже замеченный «Линкольн» и коричневый BMW.

Кожей почувствовав опасность, Данил упал за руль и, включив газ, начал разворачиваться. Но его машину тут же сжали, тесня от шоссе. «Вольво» рванулся вперед, ударил носом в ВМW. И сам, врезавшись в ограду, остался стоять, уткнувшись помятым бампером в бетонное основание.

Данил, открыв дверцу, бросился было мимо «Линкольна», но выскочивший оттуда парень с тяжелым длинноствольным револьвером в руке, преградил ему путь. Кинувшись назад, Данил вскочил на нос своей машины и спрыгнул с другой стороны. Из ВМW показались парни, держа оружие перед собой.

Данил ударил дверцей по руке ближайшего из них и побежал дальше, пока путь ему не преградил маленький японский микроавтобус, притиснув корпусом к решетке.

Данил повернулся назад и прыгнул на нос ВМW, перекатился по крыше и спрыгнул позади машины. Тут его схватили за куртку. Данил с разворота ударил ногой, вырвался и, видя, что выскочившие из трех машин мужчины окружают его, прижался спиной к афишной тумбе, одним движением расстегивая куртку, чтобы не стесняла. Ледяной ветер трепал его светлые, ничем не покрытые волосы и жег лицо. Парни целились в него. На него смотрели дула целого арсенала, даже укороченный автомат Калашникова был в их числе.

Облизав губы, Данил окинул всех быстрым взглядом.

— Сдавайся, братан, нам не нужна мокруха. Только закрой глаза, или мы враз завалим тебя и никакой параши.

— Что вам нужно?

— А что бывает нужно от киллера номер один, пацан?

— Тогда стреляйте. Только, чтобы убить, вы должны будете посмотреть мне в глаза. Ну, кто будет первым? Смотрите — я ваша смерть.

— Она, пацан, она смотрит на тебя. Убей свою жену.

Плотное кольцо парней раздалось и в разорвавшийся проход столкнули Галию, замершую с пистолетом у виска.

Данил еле сглотнул комок, вставший у горла.

— Ваша взяла, — тихо сказал он и тут же закричал. — Пустите ее, я все сделаю, что вы скажите.

Парни не спешили. Они переглядывались и переговаривались. Галия, больно задрав голову, смотрела в серое небо застывшими глазами.

— Отпустите ее и тогда я — с вами, — закричал Данил.

— Лечит, карась, — крикнул один из ближайших к нему парней.

— Засохните, — обрезал его тот, кто стоял рядом с Галией. — Слово твое могила, Дан, я знаю. Я не — Тарас, у меня все на правде. Я отпущу ее и тогда ты сдашься и будешь с нами.

— Я согласен.

— А если он перебьет нас? У него же не заберешь волынку.

— Он даст слово, пацаны, просто даст слово. Тебе с нами будет не плохо, Дан.

— Пусть она уйдет. Совсем.

— Возьми очки, как только она уйдет, ты наденешь их.

Черный пластик полетел к нему, и Данил схватил его на лету.

— Теперь отпустите ее. Гала, выходи на шоссе и лови такси, слышишь? Только такси. Ей нужны деньги.

— Они у нее в сумке. Мы ничего не трогали.

— Правда, Гала?

Ту слегка отпустили. Она всхлипнула и кивнула.

— Пусть теперь уйдет.

— Очки, Дан, не забудь про очки.

Галию вытолкнули из круга, и тут Данил увидел сумочку у нее через плечо, путающуюся в мехе шубы.

— Гала, они тебе ничего не сделали? — крикнул Данил, не двигаясь с места.

Та не смотрел на него и молчала, глядя перед собой.

— Ну, детка, отвечай мужу, — подбодрил ее мужчина, стоявший рядом. — Скажи ему, плохо ли тебе у нас было.

— Ничего, — пробормотала молодая женщина себе под нос.

— Громче.

— Ничего.

— Гала, посмотри в сумке, они тебе ничего не подложили?

Тут Галия оживилась, расстегнула сумочку и стала лихорадочно рыться там.

— Ничего нет, — крикнула она, смотря уже на мужа. — Только мои вещи.

— Хорошо искала?

— Да, — Галия трясущимися руками прощупала дно и швы.

— Тогда беги к шоссе, быстро.

— У нас все на правде. — повторил мужчина.

— Ату, телка!

— Встретимся после страшного суда, — кричали вслед женщине парни, а мужчина, слегка поперхнувшись, коротко бросил:

— Засохните.

И все смолкли.

Галия ни разу не обернулась на бегу, бросилась прямо на дорогу и замахала рукой перед проезжающим микроавтобусом.

Данил стал надевать очки, держа их одной рукой. Приостановившись, он еще раз посмотрел на шоссе. Галия скрылась в салоне микроавтобуса и хлопнула дверцей.

Это было действительно все.

 

Глава 14

Медленно, со лба, очки опустились на глаза Данила, сделав снег похожим на пепел.

И тут же парни бросились к нему, заломили руки, так что голова его оказалась на уровне живота. Щелкнули наручники, сорвались на снег очки, и вместо них голову сдавила тугая повязка, скрыв мир черной плотной тканью. Даже теперь, несмотря ни на что, его продолжали крепко держать, позволив только выпрямиться и идти рядом.

Он споткнулся, ударился ногой выше ботинка о железо.

— Поднимай копыта, — посоветовали ему.

Данил послушался, влез в микроавтобус и от толчка сзади рухнул на первое же сидение. Его почти волоком стащили и пересадили вглубь, сжав с обоих сторон плечами.

Его везли долго, разгоняясь на прямой и визжа тормозами на поворотах. Потом машина встала, открылась дверца, и нагретый салон ворвался ледяной ветер пустыря.

Данила вывели прямо в сугроб. Где-то скрипнула дверь. Его повели туда, и снег хрустел под множеством ног. Его, слегка придерживая за локти, подвели к крыльцу и заставили подняться на две ступени, потом втолкнули через порог. Замерзшие уши и щеки Данила сразу ощутили тепло после морозного ветра. Его повели по доскам, прикрытым половиками, потом заставили спуститься на несколько ступенек вниз, надавив на плечи, посадили на стул, навалились, выламывая скованные руки выше и, пересняв наручники, приковали к спинке стула.

— Сиди, пацан. Сейчас немного потележим с тобой.

— А если сорвется? Это же ходячий волын.

— Не сорвется. У нас все на правде. Слушай сюда, Дан. У нас тут один мужик есть, его нужно грохнуть, чтобы без синьки. Ты нам его завалишь и все, ты наш, мы вместе. Дальше уже все пойдет по накатанной. Я все понимаю, братишка, сам когда-то завязывал. Тут трудно только сделать первый шаг, потом все вернется на оборотах. Так мы договорились? Могила? Ты с нами?

Данил молчал и не шевелился.

— С нами, куда ж ему деваться. Он умненький Буратино.

Данил продолжал сидеть и напряженно слушать.

— Пацаны. Давайте за Матвеем.

— А если не завалит?

— Куда денется. У него же жена брюхатая, не захочет терять. Представляете, каких мы с ним дел наворочаем.

Шаги направились от него, голоса отдалялись. Потом хлопнула дверь и все стихло.

Данил, подождав еще с минуту и жадно прислушиваясь, попробовал резко рвануться. Стул сдвинулся, он не был прикреплен к полу. Данил бросил свое тело на бок и, упав на пол, стал выворачивать перегородки спинки, между которыми зажали его правую руку. Перегородки не выдержали, спинка оторвалась от сидения, и Данил, освободившись от стула, сел на колени. Был он молодой, гибкий и без особого усилия протиснулся сквозь кольцо из скованных рук, протащив сквозь него ноги, и выпрямился, вскочил и сдернул с глаз повязку, швыряя ее на пол. В небольшой комнате горел свет, но не было ни одного окна. Просто четыре глухих стены и в одной из них пробита была запертая дверь. Две противоположные стены были заставлены стеллажами с банками, кастрюлями, возле третьей стояли две бочки и 20-литровая бутыль с прозрачной жидкостью. Это была кладовка, — понял Данил и попробовал налечь плечом на дверь. Та держалась крепко. Данил ударил снова и замер, услышав шаги.

Он отступил, нервно оглядываясь. Еще немного, и в дверь снова появятся те, кто привез его сюда, у них в арсенале имелись крутые методы, а у него — беременная жена, ради которой он пойдет на все. Данил бросился к противоположной стене и заметался взглядом по полкам, ища хоть какое-то оружие. Он не мог уйти от них, он мог только драться. И роясь на полках, он увидел стеклянную бутылочку, схватил ее. «Уксусная эссенция» — было написано на этикетке.

И Данил решился моментально. Торопливо, зубами, он вцепился в крышку и, срываясь и хватаясь зубами вновь, открыл бутылочку, поднял голову и прислушался, не обращая внимание на острый специфический запах. Говорили уже возле двери. Опрокинув бутылочку боком на полку, Данил быстро подставил под неровную струю скованные руки, набрал целую пригоршню жидкости и, словно при умывании, плеснул ее себе в лицо.

Сначала он не почувствовал боли и стоял, оглушенный удушающим запахом, а эссенция капала с его глаз, мокрых ресниц и медленно краснеющих щек. Боль пришла спустя минуту. Сначала слабое жжение, потом сильнее, сильнее. Побелевший Данил в распахнутой замшевой куртки стоял, сцепив зубы, не двигаясь и видя все словно в зеленом свете. Тут щеколда со скрипом поднялась, и сквозь зеленый туман проступила человеческая фигура, потом и ее контуры стали расплываться.

— Что за вонь? Ты что, уксус выпил?

Данил едва раздвинул стиснутые зубы. Не крик а рев боли вырвался из его сведенных челюстей. Рухнув на пол, он начал кататься, зажимая обожжённые глаза скованными руками.

— Косит под припадочного, — в растерянности топтались на месте парни.

— Засохни. Воды, быстро, — заорал, все поняв, их главный.

Ему принесли сначала стакан, потом ведро. Все это он выплеснул на Данила, стараясь попасть ему в лицо, и тот, лежа на спине, захлебнувшийся, хватающий ртом воздух и воду, дико смотрел перед собой покрасневшими, ничего не видящими глазами.

Сквозь тучи выглянуло низкое и холодное зимнее солнце. По обнаженному желтому льду летел микроавтобус. Вот он остановился, открылась дверца, и на заваленную снегом обочину вытолкнули Данила в одном свитере и джинсах. Он не удержался на ногах и упал в сугроб, нелепо хватаясь руками за проваливающийся снег.

— А куртка мне понравилась, — мелькнула в салоне чья-то голова, но рука другого содрала куртку с жадных плеч и швырнула в сугроб прямо на голову Данила.

Микроавтобус сорвался с места и умчался, Данил остался один, путаясь в замше и барахтаясь в сугробе. Он хватал сведенными от холода руками снег и прижимал к горящему лицу.

Тут мимо пронеслась машина. Данил поднял голову и прислушался. Теперь он был полностью свободный, слепой и беззащитный. Единственное, что осталось у него — его собственная жизнь — была ему совершенно не нужна.

Срываясь и падая в снег, он наконец выкарабкался на дорогу, не замечая, что теплая замшевая куртка сползла в снег. Он напряженно прислушивался, глядя в лево так, словно он еще что-то мог увидеть.

Он слишком поздно приготовился и едва подался вперед, как машина промчалась мимо. Второй раз страх удержал его на месте, пропуская грохочущий и стреляющий газами грузовик. В третий раз он бросился вперед и упал точно под колеса проезжающей мимо малолитражки. Завизжали тормоза и колеса остановились, едва коснувшись его бока.

Выстрелом хлопнула дверца и заскрипел наст под быстрыми шагами.

— Ты сбил его!

— Он сам…

— Помоги, надо его вытащить из-под колес. Ты не можешь отодвинуть машину?

— Нет… он сам бросился.

— А его можно трогать? Вдруг у него все раздавлено?

— Он сам…

— Он шевелится. Помогай.

Данил был живучий, как дикий зверь.

Ему помогли, поддерживали за плечи, когда он выкатывался из-под машины.

— Господи, что у него с лицом? Что ты с ним сделал?

— Он сам.

— Надо его везти в больницу. Мужчина… молодой человек… куда вас отвезти? Господи, он же не видит.

Данил, трясясь от холода, сидел на накатанном насте, смотрел сквозь всех воспаленными глазами, и слезы лились по его щекам, тут же превращая лицо в корку льда. Он не плакал, нет, просто что-то случилось с его железами, и слезы лились, не переставая.

— Господи. Он молодой совсем и одетый прилично.

— Он сам…

— В одном свитере. Кто же он?

— Вон его куртка.

— Принеси… Молодой человек, вы можете встать? Попробуйте, пожалуйста.

Данила приподнимали слабые женские руки. Он стал помогать, хватаясь за ледяной бампер. Ноги его неуклюже скользили, он срывался и, наконец встал, трясясь еще сильнее.

— Сюда, сюда, вот дверца. Садитесь. Как жалко, что я не захватила термос.

Данил сел на сидение, съежившись и обхватив себя руками.

Снова раздались скрипучие шаги, приблизились.

— Ничего себе прикид, не Китай.

— Давай сюда.

На плечи Данила набросили куртку, и ему стало холоднее от заледеневшей замши.

— Как вас зовут, молодой человек?

— Может, он немой?

— Не пори ерунды. Сбил парня.

— Он сам!

Хозяева сели на сидения. Машина качнулась раз, другой, заработал двигатель и, дернувшись, она сорвалась с места.

— Куда ехать-то?

— В больницу, конечно. Ему совсем плохо, смотри, синий уже.

— А в какую?

— Откуда я знаю.

 

Глава 15

Четыре проповедницы Свидетелей Иеговы и молоденькая медсестра шли по узкому коридору Дома Слепых и Глухих.

— Осторожнее, воскликнула одна из них, пожилая, поддерживая свою духовную сестру, молодую и беременную. — Здесь линолеум вздутый, упадете, еще выкидыш приключится.

— У меня уже срок больше 40 недель, я перехаживаю.

— И все же рожать нужно в роддоме. Где же наши больные, девушка?

— Сейчас все в Красной комнате, каждый занят любимым делом.

— Кто же в этой палате?

— Это новенький, поступил к нам из пятой гор. больницы.

— Как его зовут?

— Никто не знает. У него…

— Что?

— Не помню… В общем, провал памяти. Мы зовем его Ванечкой, Ваней. Он с нами уже второй месяц.

— Все понятно. Галия, поработайте, пожалуйста, на этой ниве.

— Хорошо, сестра Наталья.

От имени Галия, от голоса, слепец, безучастно сидевший на заправленной простым одеялом постели, обернулся.

Галия онемела и помертвела. Перед ней сидел Данил, почти не изменившийся. Только волосы его сильно отросли, пробились усы, да подбородок покрывали редкие еще светлые волосы, а голубые глаза потускнели и широко раскрытые и ждущие, смотрели на нее, ничего не видя.

Он не шевелился, сдерживая дыхание. Крепко сжатые губы его шевельнулись и разжались.

— Кто здесь? — спросил он. Его голос, севший, совсем чужой, едва повиновался ему от долгого молчания. — Гала?

От голоса, от напряжения на лице ставшего ей вмиг чужим Данила, от незнакомого и неприятного запаха махорки и человеческой грязи, стоявшего в палате, Галия попятилась.

Данил, слыша это, привстал и протянул руку. И от этого жеста, от испуга, что ее сейчас схватят руки, несущие с собой боль и страдание, Галия сорвалась с места и побежала. Она пронеслась по коридору, свернула и обессиленно съехала по стене, захлебываясь от рыданий…

Остальные проповедницы столпились в Красной комнате, тряся перед носом слепых яркими журналами и говоря глухим о царстве божьем.

К ним вошла та медсестра, что провожала их.

— Слышите, женщина, я вспомнила, его болезнь называется амнезия, и еще, ваша, та, которая беременная, в холле плачет.

— Продолжайте, сестры.

Сестра Наталья встала и быстро вышла.

Галия плакала, сидя прямо на линолеуме.

— Что такое, милая? У вас боли?

— Схватки, — уцепившись за это объяснение, отчаянно выкрикнула та и тут же на самом деле почувствовала в спине боль, пронзающую ее насквозь.

— Вы напугались? — сестра Наталья заметалась по помещению и, подскочив к Галие, взяла ее под локоть. — Поднимайтесь, пойдем в машину. Кто вас так напугал? Слепец?

— Да. Он… страшный!

— И результат налицо. Нет, вам не следовало идти на такой подвиг.

Галия плакала, не переставая, и теперь уже от страха перед надвигающейся болью.