Подружки мои, Валька с Инесской, много лет держат восточную галерею.

Сначала потихоньку начинали, по-маленькому, а теперь уже по-большому развернулись.

Восток — дело жесткое, сразу много не укусишь. Теперь они открыли наконец большую галерею на Остоженке. И правильно сделали. Они вообще все правильно делают: восток — дело нужное. Они две сестренки, но — так прикольно! — совершенно не похожи друг на дружку. Разве что глазки общие и чуть-чуть — носики. Они в своей галерее «Взгляд на Восток» как раз сами и представляют восточную концепцию об Инь и Ян. Валька — Ян типичный, со всеми вытекающими отсюда послед— ствиями: и солнце, и румянец, и все как положено. Инесска — Инь, тоже представляете: лунность, утонченность и нежная эдакая бледность. Валька такая ХА-ХА-ХА, а Инесска такая ХИ-ХИ-ХИ, в общем, очень хорошие девчонки, душевные. Галерея «Взгляд на Восток» их — ну просто засмотреться можно, просто восточная сказка, просто кум королю. Чего там только!..

И свитки, и вазочки, и кимоношки, и стульчики, и шкафчики, и веерочки, и все не как попало валяется, а расставлено ими по принципам фэн-шуй, или по другим, но тоже очень разумным принципам. Все лежит, стоит, находится так, что глаз радуется. Поэтому к ним много народу ходит: всем хочется если и не купить красоту, то хоть чуток к ней приобщиться. У них не просто галерея, у них типа клуб. Вот нужно тебе немного восточной красоты и мудрости почерпнуть, это — к ним. О душевности я уж и не говорю. Там можно за раз столько душевности получить! Одного захода недели на две хватает. Но тут, мне кажется, это уже наше местное, наш, так сказать менталитет. Мне трудно судить о душевности на Востоке — слишком мало я этот предмет знаю (не душевность, а Восток). А девчонки опять все правильно делают. Вот приходит человек в восточную гале— рею, и у него создается впечатление, что на Востоке — очень душевные люди. Хотя это может быть совсем и не так, это просто девчонки душевные, потому и Восток у них получается такой добрый.

Если что у меня вдруг — я к ним сразу. Во-первых, как я уже говорила, душевность, а во-вторых, по делу все скажут, все объяснят, мудрость-то на Востоке, сами знаете, какая.

Вот я, значит, ноги в руки и покатила на Остоженку. Опять по тому же маршруту, что с утра к тете Дези ездила. (Неужели это все сегодня было?) Я уже в окно не смотрела, народу много было, я больше все о сне, да и вообще вся в своих мыслях.

«Дялинь-брылюнь», — прозвенели висящие палочки у двери.

— Это я к вам пришла, ничего не принесла, просто в гости забрела, вот такие вот дела, — пропела я девчонкам, чтобы они сразу сориентировались. И по винтовой лестничке полезла на антресоль.

Валька с Инесской сидели на деревянных креслах за инкрустированным столиком — Валька в белой декольтированной кофточке с черными квадратными агатовыми бусами, сама — как персик прямо; Инесска в фиолетовом чумовом костюме, с аметистовым кулоном, во— лосы как смоль переливаются (интересно, как можно добиться такого блеска?) — пили чай из маленьких фарфоровых чашечек.

— Выплывают, расписные… — пропела мне Валька. — Привет, сто лет.

Они заулыбались (все-таки, какие они!), налили чаю из глиняного чайника с семью ручками в маленькую чашку с золотыми дракончиками, открыли серебряную коробочку с крупным сладким изюмом и лаковую шкатулку с даосами, в которой лежали мои любимые сушеные мандаринчики.

— Сливового винца будешь? — спросила Инесска.

Валя, не дожидаясь моего ответа, уже наливала вино в бокал. Я же говорила, душевность — это так приятно. Начали перетирать так-сяк за жизнь. Про дела, про искусство, про детей, вино хорошее, изюм — просто сахар, темы все самые животрепещущие…

Я им говорю:

— Девчонки, что-то сомнения меня гложут, что-то вроде надо на И-ДЗИН раскинуть, какие-то непонятки у меня.

Валя достала И-ДЗИН и монетки. Я всегда почему-то боюсь. Вдруг самая плохая комбинация? Хотя чему быть, того не миновать. Может, все сейчас прямо и прояснится.

@@@

Вей-цзи. Еще не конец!

Ситуация разворачивается так, что наконец наступает хаос.

(Ну слава тебе, боже, его только мне и не хватало.)

Еще не конец. (Хоть это хорошо.)

Свершение.

Молодой лис почти переправился.

Если вымочит свой хвост, то не будет ничего благоприятного.

(Постараюсь не мочить.)

1. Подмочишь свой хвост.

Сожаление.

(Не буду.)

2. Затормози колеса.

(Я и так не тороплюсь.)

Стойкость — к счастью.

3. Еще не конец.

Поход — к несчастью.

(Не понимаю.)

4. Стойкость — к счастью.

Благоприятен брод через великую реку.

(Ладно.)

Раскаяние исчезнет.

При потрясении надо напасть на страну бесов. (Вот это сильно.)

И через три года будет хвала от великого царства.

5. Стойкость — к счастью. Не будет раскаяния.

Если с блеском благородного человека будет правда, то будет и счастье.

(Это хорошо.)

6. Обладай правдой, когда льешь вино.

Хулы не будет. Если промочишь голову, то,

даже обладая правдой, потеряешь эту правду.

(С головой у меня проблемы.)

Я Вальке говорю:

— Валь, как ты думаешь, это плохо мне или хорошо выпало?

Валька:

— Конечно же, хорошо, чего ты тут не понимаешь?

— Мне что-то не очень тут все доходчиво.

— А что тут непонятного-то? Удача стоит на пороге, но действовать пока рано, если будешь продвигаться вперед осмотрительно, обстоятельства станут складываться лучше. На подхо— де приятный период, ждать которого остается совсем не долго.

— А хвост, голова и поход на страну бесов?

— Ну что ты, ей-богу, это же бытовуха.

— А-а-а… так значит, все не так уж плохо?

— Отлично все, с твоими хвостом и головой тебе никакая страна бесов не страшна.

— Ой, Валь, спасибо тебе, спасибочко.

Я немного успокоилась, все-таки не все так уж ужасно, а Инесса уже достает ЦЗАЦЗУАНЬ.

— Тебе из кого прочитать, из ЛИ ШАНЬИНЯ, ВАН ЦЗЮНЬ-ЮЯ или СУ ШИ?

— Давай из ЛИ ШАНЬ-ИНЯ, у него как-то пооптимистичней всегда.

— Какое слово?

— Слово — «СТРАННО ВИДЕТЬ».

Инесска долго ищет, наконец находит и читает:

Странно видеть: бедного перса; больного лекаря; гетеру, которая не пьет вина; двух слабосильных, которые дерутся; толстуху-невесту; не знающего грамоты учителя; мясника за чтением молитвы; старосту, разъезжающего в паланкине по деревне; почтенного старца в публичном доме.

Все это странно. Но это не то, этого я ничего не видела.

— Добры дэн, — раздался снизу мужской голос. — Вала, Инесс, вы тут?

Валька свесилась вниз с перильцев:

— Привет, Гюнтер, поднимайся! Гюнтер притащился, — прошептала нам.

— Кто такой? — поинтересовалась я.

— Иностранец, дилер по картинкам, наш приятель типа.

И Гюнтер последовал Валиному совету. Мне он показался довольно симпатичным. Такой не большой, не маленький. Довольно ладный, в джинсах, кроссовках, светлый, коротко стриженный, зубы — все, как доктор прописал. Девчонки усадили его на диван, еще чашечка, улыбки. Я тут же была представлена как подруга и художник. Он поклонился. (Тоже приятно — любезный.)

— Гюнтер, Пер.

— Подумать только, — проговорила я. — Только сегодня слушала истории про вашего, так сказать, антипода.

— Про какого антэпода?

— Ну как же, про национального героя Норвегии Пера Гюнта.

— Почэму антэпода?

— Ну, как же? Он — Пер Гюнт, а вы — Гюнтер Пер. Вас, кстати, в школе этим не мучили?

— Чэм?

— Ну, знаете, такая инверсия, так сказать. Все равно что в России быть Онегом Евгениным.

— Меня в школе нэ мучали, я ходил в частную школу.

— Как дела? — прервала мою неудачную шутку Инесса.

— Все хорошо, ездил в Твер, смотрэл картины художникоф всаких у родствэнникоф умэрших художникоф.

— Соцреализм, конечно? — поинтересовалась я.

— Да, а вы откуда знаэте?

— Дело в том, что я еще не видела иностранных дилеров в России, которые бы интересовались чем-либо, окромя соцреализма.

— Я в России всэм интэрэсуюс.

— Гюнтер уже сто лет как живет в России, — сказала Валя. — Практически совсем обрусел.

— Да, это мой дом тоже тэпер.

Валя говорит:

— Вот ты, Гюнтер, взял бы и поинтересовался ее работами, между прочим, не хуже соцреализма. (Как это мило с ее стороны.)

Гюнтер говорит:

— Я обязателно буду интересоваца, мнэ очен интересоваца хочэтся, я телефон возму, позвоню и буду интересоваца.

Молодец Гюнтер.

Инесса говорит:

— Зачем, Гюнтер, по телефону интересоваться, когда можно их воочию увидеть. (Конструктивное предложение.)

Гюнтер говорит:

— Я позвоню и буду интересоваца, когда их можно увидеть, мнэ очень это хочэтся.

Девчонки говорят: «Вот это правильно». Я скромненько так киваю, самой приятно до жути. Бывают же и у меня счастливые минуты.

Гюнтер посидел еще и, надо сказать, зацепил меня как-то, в общем, понравился очень. Отвыкла совсем я от нормальных мужиков, просто не было никогда, не в заводе. А тут спокойный, рассудительный, красивый, не наглый, воспитанный, общительный. Вот он стал собираться, взял мой телефон, чтобы «интересоваца», и отчалил с улыбкой и прочим политесом.

Мы с девчонками остались одни.

Я спрашиваю:

— Вы его давно знаете?

Валька говорит:

— Да какое там? Два раза виделись у одного его друга.

— А про него есть какая-нибудь информация, биографическая справка?

— Инесска говорит, про него ничего не знаем, хоть и тусуется здесь. Вот приятель его, Клаус — настоящий мудак, скряга и придурок, а этот тер-инкогнито вроде ничего. Он что-то сегодня раздухарился, ты явно ему понравилась. Вон как петушился. «Буду интересоваца!»… Пусть, пусть поинтересуется.

Я говорю:

— Пусть интересуется, мне он понравился. А то у меня что-то давно уж не было интересовальщиков никаких. Так и крыша может съехать, вся в себе, да в Митьке, да в чужих проблемах, сны черт-те какие снятся…

Валька спрашивает:

— Какие сны?

— Да… глупости всякие, бред поросячий…

— Ну, бред — это нам всем в последнее время снится, — говорит Инесска. — Это в связи с переменой погоды.

Я говорю:

— Точно. С ней, с переменой, будь она неладна.

На этом и порешили. Тут как раз появилась покупательница. Инесска начала разворачивать свитки, Валька — вазочки передвигать. Я засобиралась, поцеловала девчонок: пока, пока. «Дялинь-брылюнь» — попрощались со мной железные палочки, висящие у выхода.

В троллейбусе народу не было. Ехать было приятно. Стемнело, на бульваре зажглись фонари. Это придавало ему таинственность и романтичность. Настроение поднялось, тревога ушла, хотелось прямо здесь запеть серенаду Шуберта «О, как на сердце легко и спокойно, нет в нем и тени минувших тревог…»

Нет, Митька прав: романтизм, романтизм и никакого барокко, ничего из барокко не приходило в голову, а Шуберт, он такой трогательный… Только не «Девочка и смерть», это очень грустно, слишком грустно… лучше «Форель и Почту» или «Мельника». И вдруг мне очень остро захотелось, чтобы Гюнтер побыстрей начал мной интересоваться. Почему-то я не сомневалась, что это так и будет. Стали мне рисоваться какие-то радужные картинки, какие-то лирические сюжетики, поцелуйчики, лучи солнышка через деревья, мы в обнимку и всякие другие всякости.

В этот вечер я так размечталась, что даже Анжелке не позвонила. Все как-то само собой отошло на второй план.