Сэм Грегори забастовал в одиночестве. На паровом пароходе «Чертополох», который ходил через Ист-Ривер между Манхеттаном и Бруклином, было всего четверо служащих: машинист Том Белл, штурвальный Годфри, кочегар-негр Эл Кимбс и «мальч при машине» Сэм.
Кимбс отказался бастовать, потому что был негром.
— Сами понимаете, масса Сэм, — сказал он солидно, — если я начну бастовать, то меня закуют в кандалы и продадут на Юг, хотя я и свободный негр. Не наше дело соваться в дела белых.
Штурвальный Годфри отказался от забастовки, потому что у него было шестеро детей и больная мать.
Машинист Белл помолчал, подымил трубкой и, наконец, произнёс:
— Сэм, если ты думаешь испугать хозяина забастовкой, дела твои дрянь. Старик Корни просто засадит тебя в тюрьму. — Ты видел, что делается на Манхеттане?
Паромщики очень хорошо знали все городские нью-йоркские происшествия. Приближаясь к набережной Манхеттана в сизой утренней дымке, они издали видели, что набережная пуста и охраняется нарядом полиции в плоских фуражках и длинных мундирах с медными пуговицами. В Нью-Йорке бастовали рабочие обувных и швейных мастерских. Узкие улицы «нижнего города» были заняты отрядами солдат. Никакие скопления людей на улицах не допускались. Людей разгоняли прикладами.
— Корни — это зараза, — запальчиво сказал шестнадцатилетний Сэм Грегори.
— Согласен, — подтвердил Том Белл. — Именно поэтому забастовки паромщиков Корни не допустит. Мало того что он вытряхнет нас всех с «Чертополоха»! Он наймёт на наше место голодных иммигрантов, которые на прошлой неделе приехали из Европы и теперь готовы наняться куда угодно за одну кукурузную лепёшку в день.
— Тогда я буду бастовать один! — сказал Сэм. — Это страна свободных, и мы посмотрим, кто сильнее: Сэм Грегори или Корнелиус Вандербильт!
У Корнелиуса Вандербильта в то время было пятнадцать миллионов долларов. Ему принадлежали все нью-йоркские паромы. У Сэма Грегори было всего две пары штанов. Одна из них с клеймом «Крупитчатая мука» была сшита из старых мешков. Вторая, праздничная, была перешита из воскресных брюк его отца Руфуса Грегори, который когда-то служил штурвальным на том же «Чертополохе».
Сэм явился в контору мистера Вандербильта после обеденного перерыва в воскресных брюках. Хозяин сидел в своём кабинете за столом и играл в карты со своим секретарём Харлендом.
Корнелиус Вандербильт был одним из первых картёжников Нью-Йорка. Он просиживал за картами целые ночи. Второй его особенностью было косноязычие. Вандербильт не любил и не умел разговаривать. На вошедшего в кабинет Сэма он не обратил никакого внимания.
— Мистер Вандербильт, — осторожно сказал секретарь, — вот Сэм Грегори. Вы разрешили ему явиться сегодня…
— Хм, — сказал миллионер, не поднимая головы.
— Изложи своё дело, — объяснил секретарь Сэму.
— Я забастовал, сэр, — сказал Сэм.
— Хм?…
— Мистер Вандербильт спрашивает, кто ты такой, Сэм, — пояснил Харленд.
— Я мальчик при машине с «Чертополоха». Я сын Руфуса Грегори, штурвального, который служил у вас двадцать лет.
— Эх-м, — сказал миллионер.
— Мистер Вандербильт спрашивает, чего ты хочешь? — перевёл Харленд.
— Я хочу делать жизнь. Я требую добавить мне доллар в неделю или дать мне расчёт. Семье Грегори нечего есть.
— Ого-м-м, — сказал хозяин и кивнул головой секретарю.
Тот принёс огромную счётную книгу и раскрыл её посередине.
— Твой отец взял взаймы у мистера Вандербильта восемьдесят долларов в тысяча восемьсот тридцать седьмом году.
— Совершенно верно, сэр. Отец хотел отдать меня учиться и…
— Восемьдесят долларов не были отданы в срок. Твоему отцу угрожала долговая тюрьма. Но мистер Вандербильт проявил великодушие.
— Эге-м-м, — сказал Вандербильт.
— Ты был принят на «Чертополох» мальчиком при машине. Теперь ты должен мистеру Вандербильту восемьдесят долларов плюс проценты, что составляет сто два доллара семнадцать центов.
— Я же работал на вас! — воскликнул Сэм.
— Пф-ф! — сказал Вандербильт.
— Ты работал и получал жалованье, — перевёл Харленд, — ты получал деньги, которые ты проел. А теперь ты будешь отрабатывать долг.
— Не буду, — сказал Сэм и нахлобучил на голову свой потрёпанный картуз.
И тут мистер Вандербильт впервые произнёс раздельную фразу.
— Ты пожалеешь, — сказал он и начал тасовать карты.
Когда Сэм вышел на улицу, его молчаливо взяли под руки двое дюжих полицейских.
— Руки прочь! — закричал Сэм. — Я свободный американец!
— Поедем, сынок, — загадочно отвечал один из полицейских.
Сэм думал, что его везут в тюрьму. Но его отвезли на «Чертополох».
— Теперь ты будешь здесь жить, сынок, — благодушно сказал полицейский, — пока тебе не придут в голову более разумные мысли.
— Ваш Корни зараза! — свирепо сказал Сэм.
— Это нас не касается, сынок. Не думай бежать. Ты ведь неоплатный должник, то есть уголовный преступник. Тебя разыщут.
Но с Сэмом Грегори не легко было справиться. Через несколько суток, когда паром стоял ночью у причала Манхеттана, маленькая фигурка соскользнула с кормы «Чертополоха» и, цепляясь руками за канат, пробралась на берег.
Ночь была туманная и холодная. Луна плыла в серой дымке над крышами Нью-Йорка. Двое полицейских в пелеринах возились с фонарём.
— Дай ещё спичку, Пит, — сказал один из них. — Эта проклятая свеча, вероятно, слеплена из глины. Не горит, да и всё!
— Спички кончились, — отвечал другой полицейский. — Что бы нам зайти к Рори Милликену в его кухмистерскую и попросить там огня?
— И пропустить стаканчик? А, старина?
— Я ничего не сказал про стаканчик, Пит. Это ты сказал.
Оба полицейских фыркнули и отправились к Рори Милликену. Сэм нырнул за ближайшую пирамиду бочек, потом за следующую, за третью.
Путь был свободен.
Фигурка в штанах с клеймом «Крупитчатая мука» бросилась бежать по набережной. Луна в это время скрылась за облаком, и набережная погрузилась во мглу. Так Сэм Грегори начал «делать жизнь».
Был сентябрь — самая лучшая пора в северо-восточных штатах. Уютные сельские домики под красными черепичными крышами казались игрушечными. На лугах возвышались стога недавно скошенного сена. На опушках желтеющих рощиц коровы, позванивая колокольчиками, разыскивали последние островки травы.
Всё это видел мальчик, сидевший возле самого окна в поезде, который мчался к Бостону. Мальчик тоскливо прижимался к окну, разглядывая длинную ленту бурого дыма из паровозной трубы. Дым окутывал встречные телеграфные столбы и старательно цеплялся за заросшие плющом изгороди.
Рядом с мальчиком возвышалась старая дама в очках. Она уже второй час невозмутимо вязала чулок, не обращая никакого внимания на стук и грохот поезда.
— Мальчик, — проговорила она вдруг, не поднимая глаз от вязанья, — это твои единственные штаны?
— Единственные, мэм, — отвечал мальчик.
— Ах, как жаль, — солидно сказала дама, — потому что на предыдущей станции я слышала, как один мужчина в помятой шляпе спрашивал у контролёра, не видел ли он мальчика в штанах с надписью: «Крупитчатая мука»…
Мальчик резко повернулся к соседке.
— И что ответил контролёр? — прошептал он.
— Он сказал, что «безусловно выудит» тебя при проверке билетов. Ты напрасно думаешь, что человек с такой заметной надписью на брюках может уйти от полиции. Ты украл что-нибудь?
— Нет, мэм, — твёрдо отвечал мальчик, — наоборот, меня обокрали.
Дверь вагона хлопнула на ветру, и весёлый голос крикнул: «Ваши билеты, господа и дамы, ваши билеты!»
— Спасибо, мэм, — сказал Сэм Грегори, — я не преступник, а всего только забастовщик. И если кто-то должен оказаться за это в тюрьме, так не я, а мистер Корнелиус Вандербильт.
И он устремился к выходу.
Контролёр стоял к нему спиной и не обратил на него внимания, но дюжий детина, куривший трубку на площадке вагона, осмотрел его штаны и положил ему руку на плечо.
— Тебя-то мне и надо, дружище, — сказал он ласково.
Сэм рванулся в сторону, но тяжёлая рука крепко держала его за плечо. Едва соображая, что делает, мальчик с размаху лягнул дюжего детину пяткой в живот и распахнул дверь. Дым ворвался на площадку густым облаком.
— Ты с ума сошёл, парень! — заорал дюжий преследователь, но было уже поздно.
Сэм прыгнул.
Поезд замедлял ход перед станцией. Мальчик попал в заросли и не расшибся. Только нижние ветви кустов с силой ударили его по ногам. Детина не решился прыгнуть с площадки. Последний вагон с красным фонарём прогремел мимо беглеца.
Когда Сэм окончательно пришёл в себя, кругом было тихо. Мальчик с трудом выбрался из кустов и отряхнул мелкие веточки и листья.
Вдали, на холме, стояла большая ферма. Четыре просторных дома утопали в зелени орешника. В хлевах мычал скот. В кузнице лязгали молоты. На птичьем дворе гоготали гуси. Немного поодаль стоял в лесах новый огромный дом. На ближней лужайке двое работников косили сено.
Сэм долго смотрел на это великолепие. Потом он вздохнул и тронулся было в путь. Но первые же несколько шагов вызвали у него громкое «ох». Левое колено мучительно ныло.
— Эй ты, крупитчатая мука! — закричал один из косарей.
Сэм обернулся.
— Зачем ты выскочил из поезда на ходу?
— Не поладил с контролёром, — туманно отвечал Сэм, растирая колено.
— Тебе повезло! Ты мог бы сломать руку или ногу… Боже мой, да это Сэм Грегори!
Сэм всплеснул руками. На него глядели ясные, голубые глаза Тома Белла, машиниста с «Чертополоха». Рядом с ним улыбался во весь рот кочегар Эл Кимбс.
— Как вы сюда попали? — строго спросил Сэм.
— Нас уволили, масса Сэм, — сказал Кимбс, — всех уволили с «Чертополоха». Дело в том, что после вашего побега мы забастовали. И тогда Корни сказал: «Эхе-м-м, мне не нужны лодыри!» И всех выгнал.
— Мы свободные люди и имеем право бастовать, — сказал Сэм.
— Ты уже убедился в том, что такое свобода, — усмехнулся Том. — Корни уже нанял каких-то голодных бродяг из Европы. «Чертополох» дымит вовсю.
— Корни — это зараза! — убеждённо произнёс Сэм. — И я сейчас вам это докажу, слушайте!
Том покачал головой.
— Я знаю, что ты мастер поговорить, Сэм. Что тебе нужно?
— Я ищу честных людей!
Том и Эл переглянулись.
— Мы уже нашли их, Сэм, — сказал Том. — Вот они!
И он торжественно указал большим пальцем на великолепную ферму.
— Это гармоническая ассоциация Брук-Фарм, — пояснил он. — Здесь нет частной собственности. Каждый вносит деньги и приобретает акции…
— Спасибо, сэр, — сказал Сэм, — у меня сейчас временно нет денег. Я их потратил на развлечения.
— Масса Сэм, — сказал Кимбс, — я человек необразованный, но скажу вам, что там платят доллар в день за любую работу и обеспечивают жильём.
— И вдобавок там учат бесплатно ремёслам, математике, ботанике, музыке и рисованию, — добавил Том, — там все равны. Каждый может потрудиться и приобрести много акций. А машины и инструменты общие.
— И доллар в день, масса Сэм, — добавил Эл Кимбс.
— И когда вся Америка покроется сетью таких ассоциаций, — мечтательно сказал Том, — наступит подлинный рай для всех, кто трудится.
— Ты, однако, здорово выучил все эти сказки, — проговорил Сэм. — А кто главный сказочник?
— Это изобрёл француз, по фамилии Фурье?. А у нас, в Штатах, мистеры Брисбейн и Грили.
— Не знаю, не знаком, — сказал Сэм. — Доллар в день, это недурно… Но, боже мой, меня не примут в это заведение!
— Почему?
— Потому, что я числюсь уголовным преступником.
Том и Эл переглянулись.
— А мы не скажем, — промолвил Эл.
— И, кроме того, — сказал Том, — эти парни не станут помогать Корни Вандербильту. Они враги таких, как он, людоедов, И там тебя не выдадут.
— Нет, ребята, — сердито ответил Сэм, — я не гожусь для вашей ассоциации. Я вольный бродяга, я сам по себе. Кроме того, я механик из Нью-Йорка, а не деревенщина с косой в руках. — Я ухожу искать свободу. Прощайте!
Сэм сделал по пути к свободе только два шага. Ухватившись за колено, он согнулся в три погибели и простонал.
— Так, так, — заметил Том. — Выходит, не миновать тебе счастья. Это судьба. Эл, бери его под руку. Не сопротивляйся, Сэм, мы ведём тебя в рай.
— Доллар в день, масса Сэм! — подтвердил Эл.
Таким образом механик Сэм Грегори вступил в гармоническую ассоциацию Брук-Фарм.
Колокол возвестил конец работы в механических мастерских. Сэм Грегори вымыл лицо и руки, вывязал галстук и отправился в лекционный зал.
Сэм уже шестой месяц работал в секторе сельского хозяйства» где он чинил веялки, серпы и плуги.
Директор ассоциации доктор Рипли был небольшой человек с задумчиво-восторженным лицом проповедника. В лекционном зале он преподавал латинский язык и критиковал общественные порядки. Джордж Рипли славился своим красноречием. Он говорил часами, воздевая руки к небу, раскачиваясь и поминутно поправляя золотые очки на носу. Он говорил о будущем.
Будущее было полно чудес. Не надо было ни стачек, ни революций, ни насилия. Достаточно было убедить лучших людей в Америке, чтоб они вкладывали свои деньги, свой труд, свой талант в акции «гармонической ассоциации» — и вся Америка, а за ней и весь мир превратятся в рай, где вместо конкуренции будет всеобщее «единство и гармония». И как это до сих пор люди не могли понять, что вместо ежедневной борьбы друг с другом им следует объединить свои усилия?
Не мог этого понять и Сэм Грегори. Ему трудно было понять возвышенные слова и закруглённые фразы самого Рипли. Он вертелся во все стороны. Справа от него возвышался, сложив руки на коленях, Том Белл, за ним сидел, полуоткрыв рот, Эл Кимбс. Слева от Сэма сидели члены ассоциации «предлагающие талант». Это были учителя, писатели, профессора, философы и образованные леди из Бостона. Дамы были в строгих платьях из тёмной тафты с записными книжками в руках. Они слушали оратора с молитвенным восторгом.
— Том, — прошептал Сэм «а ухо своему соседу, — ты что-нибудь понял?
— Гм, кое-что понял, — отвечал Том.
— Откуда эти ребята возьмут деньги на своё хозяйство?
— Гм, вероятно, в складчину, — отвечал Том.
— А по-моему, если все эти таланты сложатся, да ещё и мы добавим по доллару каждый, то всё равно денег не хватит.
В этот момент Рипли коснулся как раз вопроса о деньгах. Он выразил твёрдую надежду, что какой-нибудь разумный капиталист прочитает «Предвестник» (так назывался журнал Брук-Фарм) и поймёт, что лучшее место для его денег — это гармоническая ассоциация!
— Если сюда явится Корни Вандербильт с его миллионами, — не утерпел Сэм, — то моей ноги здесь не будет!
— Тише ты, полоумный, — зашептал Том.
— Я неграмотный негр, — сказал Эл Кимбс, — но я не могу представить себе, чтобы белые господа, которые покупают рабов на Юге, стали бы сидеть на одной скамье с чёрными.
— Доктор Рипли их убедит, — ответил Том.
— Никогда, Том! О, никогда!
— Я тоже думаю, что никогда, — сказал Сэм.
Тут все встали. Одна из леди заиграла на фисгармонии и хор запел:
К шагу шаг — и долгий путь
Мы пройдём, мы пройдём.
К камню камень — мощный свод
Возведём, возведём!
Капля с каплей — и волна
С шумом вертит жернова.
Лишь единством мы сильны -
Так сомкнём тесней ряды!
После собрания Том Белл с трудом протискался к Рипли, который стоял в кружке поклонниц, протирая очки.
— Мистер Рипли, — прошептал Том на ухо великому оратору, — я хотел бы сказать вам два слова наедине.
— Пойдём, брат, — сказал Рипли. — Я хотел бы, господа, чтоб мы все называли друг друга «братьями». Пойдём, брат, и я надеюсь, что другие братья и сёстры извинят меня.
Они вышли в коридор.
— Мистер Рипли, то есть брат, — сказал Том, — я нынче ходил в Роксбери за гвоздями, и по дороге мне привелось услышать разговор, которого лучше бы мне не слышать.
— Надеюсь, что выражения были приличными? — спросил Рипли.
— Дело не в выражениях. В рощице возле нашей территории были привязаны две верховые лошади, а на брёвнах сидело человек шесть из того сорта, который вы называете подонками.
— О, это господа в широкополых шляпах, жующие табак?
— Совершенно верно, мистер… то есть брат. По-моему, это охотники за беглыми неграми. Но один из них выглядел почище, в коричневом сюртуке и жёлтых брюках, цилиндр сдвинут на затылок.
— Кто бы это мог быть, брат Том?
— По-моему, это сыщик, мистер брат Рипли.
Рипли удивлённо посмотрел на Тома.
— Не удивляйтесь, — продолжал Том, — я это понял из их разговора. Они говорили о Брук-Фарм.
— И что же они говорили?
— Что наша ассоциация есть просто притон для всяких беглых… Что в ней находят себе приют уголовные преступники, неоплатные должники и негры, удравшие от хозяев. Что мы все заражены подрывными идеями, привезёнными из-за океана, и что надо с нами расправиться…
— Брат Том, — возмущённо сказал Рипли, — с нами можно расправиться, только нарушив закон!
— А я полагаю, — простодушно промолвил Том, — что для них нарушить закон самое обыкновенное дело. Они получают за это деньги.
— Они называли какие-нибудь имена?
— Называли. Вернее, сыщик расспрашивал их, а они отвечали. Был упомянут молодой механик Сэм Грегори, за ним негр Эл Кимбс. Про вас было сказано, что вы, извините, «старый попугай в очках»… И что лучше всего было бы всех нас «выкурить отсюда дымом».
— Ну, — сердито сказал Рипли, — я вижу, что это действительно подонки! Не говори об этом ничего ни Грегори, ни Кимбсу. Я уведомлю совет директоров, и мы обратимся за охраной к полиции.
Том покачал головой.
— Сомневаюсь, сэр… то есть брат, что полиция поможет нам в этом деле. Не лучше ли обзавестись дюжиной дробовиков?
— Том, мы не прибегаем к оружию! — торжественно сказал Рипли.
Новое общежитие — фаланстер — было уже наполовину построено. К весне 1845 года собирались закончить первый этаж, а к осени — всё здание. Работали все вместе. Даже профессора, поэты и философы носили доски и заколачивали гвозди.
Вечером 14 марта Сэм Грегори шёл от колодца с двумя вёдрами воды и остановился как вкопанный, услышав за забором своё имя, произнесённое вполголоса.
— Смотри, Джим, ведь это Грегори!
— Да, кажется, он.
— Вот бы сейчас его… а, Джим?
— Не надо. Мы своё дело сделали. А этот молодчик от нас не уйдёт.
Сэм поставил вёдра на снег и бросился к забору. Но там уже никого не было. Сэму показалось, что вдали, по дороге, пронеслась вскачь лошадь, запряжённая в широкие сани.
В этот момент на территории Брук-Фарм отчаянно зазвонил колокол. Раздались крики «пожар».
Горел фаланстер. Все проёмы второго этажа были ярко освещены пламенем. Сухое деревянное здание, лишённое штукатурки, вспыхнуло, как трут. Багровые отсветы метались по сугробам. На вечернем облачном небе вставал оранжевый полог. Высокий столб серого дыма устремился вверх, и снопы искр осветили округу.
Братья бежали со всех сторон с вёдрами, ломами и крючьями.
Рипли в ночном халате и белом колпаке с кисточкой давал распоряжения, но выполнить их не было возможности. Сэм пробовал вынести доски из нижнего этажа, но через несколько минут выскочил оттуда в дымящейся одежде. Огонь бушевал с необыкновенной силой. Головни падали и, шипя, зарывались в снег.
— Мистер брат Рипли, — сказал Том, — на вашем месте я приказал бы спасать крышу «Орлиного гнезда».
«Орлиным гнездом» называли дом на холме, который непосредственно примыкал к фаланстеру.
— Да, да, — тихо сказал Рипли, — спасайте что можете… Но ассоциацию вам не спасти.
По его старческим щекам катились крупные слёзы.
— Сэм и Эл, со мной на крышу! — скомандовал Том. — Остальные по крышам, в мастерские, амбар и жилой дом!
Через полчаса во двор Брук-Фарм влетела пожарная паровая машина с тройкой разгорячённых коней. Из её трубы валил дым. Люди в медных касках, с топорами в руках, рассыпались вокруг пылающего дома. Зашумела высокая струя воды. От пожарища потянуло чёрной копотью.
Сэм, Эл и Том окатывали крышу «Орлиного гнезда» водой из вёдер.
— Они выбрали плохую ночь для поджога, — сказал Сэм вытирая копоть со лба. — Ветра почти нет, и сжечь все дома им не удастся.
— Ты думаешь, что нас подожгли? — спросил Том.
— Не думаю, а уверен. Двое в широкополых шляпах. Я слышал их голоса за забором.
— «Выкурить их отсюда дымом», — прошептал Том. — Пожалуй, ты прав, Сэм. У нас нет никакой охраны. Ах, мистер брат Рипли!
— Не трогайте его, масса Том, — сказал Эл. — Это очень добрый старый масса брат.
— Слишком добрый. За вёдра, парни! Подуло в нашу сторону!
Облако искр налетело на крышу «Орлиного гнезда». Но ветер тут же стих. Луна осветила снега, догорающую тёмную массу фаланстера и суетящиеся фигурки людей во дворе. Вода замерзала на обугленных стропилах дома.
— Семь тысяч долларов погибло, — сказал Сэм, — а денег нет.
— Не всё ещё потеряно, — отозвался Том. — «Лишь единством мы сильны…», как поётся в песне.
Церковный колокол в Роксбери отметил его слова унылым, словно погребальным звоном. Спустя три часа прибыла пожарная команда из Бостона. Она застряла в пути из-за снежных заносов. Но тушить было уже нечего. Рипли ушёл к себе на второй этаж. За ним последовали директора ассоциации.
Нью-йоркская газета «Трибуна» писала в 1847 году: «Начатая без капитала, без опыта и промышленных возможностей, без знания планов Фурье или других систематических планов, расположенная в неблагоприятном месте, купленном за большие деньги, вдобавок неоднократно заложенная в банках ассоциация Брук-Фарм находится накануне развала».
Весной 1847 года Том и Эл провожали Сэма Грегори в дальний путь.
На Сэме были его старые штаны с надписью: «Крупитчатая мука». Он уверял, что эти штаны приносят ему счастье.
— Не сердитесь на меня, ребята, — сказал он, вскидывая котомку на плечо. — Нищим я сюда пришёл, нищим и ухожу. Но я не хочу больше оставаться здесь. Может быть, из-за меня и произошёл пожар.
— Незачем тебе брать на себя вину, Сэм, — сказал Том. — Нас не любят в Америке.
— Я пойду на вольный Запад, — сумрачно проговорил Сэм, — пойду к новосёлам за Миссисипи. Ищите меня в Канзасе, а может быть, у индейцев или у мексиканцев. Передайте привет старине Рипли и братьям. Они хорошие люди, но нельзя изобрести счастье. Его можно только завоевать. Помните — я жду вас, ребята!
— Масса Сэм, не уходите от нас, — жалобно сказал Эл.
— Не могу, Эл. Когда я вижу дорогу, которая тянется вдаль, меня подмывает пуститься в путь.
— Масса Сэм, а вас не подстрелят по дороге?
— Это не так легко, Эл. В лучшем случае, они могут рассчитывать на перестрелку.
Сэм пожал руки Тому и Элу и зашагал лёгкой походкой по пыльной дороге. Белый и негр долго смотрели ему вслед.
— Сэм хороший парень, — сказал Эл. — Он похож на моего брата Дэви.
— У тебя есть брат?
— Есть. Он был рабом, но теперь он свободный.;
— Его отпустили?
— Нет. Он бежал с плантации в горы Мэриленда. У него ружьё. Он такой же храбрый, как масса Сэм.
— У меня тоже есть друг, — сказал Том, — но тот не с ружьём. Тот с книгой. И его тоже постоянно тянет в путь, только по другой дороге: в Вашингтон.
— Кто это, масса Том?
— Его зовут Эйб Линкольн. Он член конгресса.
— Ваш друг в конгрессе? О, масса Том, он поможет вам!
Том покачал головой.
— Эйб слишком честен. Для меня он просто старина Эйб из Иллинойса, и больше ничего. Может быть, мы когда-нибудь увидимся с ним.
Фигурка Сэма вдали становилась всё меньше и меньше. Вот он перешёл через мост, вот он обогнул холм и исчез, словно растворился в сиянии утреннего солнца.
Сэм Грегори ушёл делать жизнь. Пойдём и мы за ним.
