Одним из первых в Белом доме вставал президент.

Все кругом спали, кроме караульных. Линкольн осторожно спускался по лестнице и долго шарил в чулане, разыскивая ящик с сапожной мазью. Затем он прилежно наводил глянец на свои огромные, остроносые ботинки.

Министр финансов однажды заметил своему президенту:

— Позвольте вам сказать, сэр, что джентльмены никогда не чистят своих ботинок.

— Не понимаю, — сказал Линкольн. — А чьи же ботинки они чистят?

Покончив с ботинками, «старый Эйб» отправлялся на прогулку по парку Белого дома. Ранние прохожие часто останавливались посмотреть на его неуклюжую, голенастую фигуру, с руками, заложенными за спину. «Точь-в-точь журавль», — говорили в Вашингтоне.

Один из них подошёл к решётке, услышав, что президент кричит: «Эй, послушайте!»

— Доброе утро! — сказал Линкольн. — Я ищу газетчиков. Вы не могли бы, дойдя до угла, послать сюда паренька, который продаёт газеты?

— Газетчиков ещё нет, — ответил прохожий. — Вы очень рано встаёте, господин президент.

— Ничего не поделаешь, — сказал Линкольн, — у нас, в Иллинойсе, рано не встанешь — дров не нарубишь…

Президент выглядел как заключённый за решёткой. Он опасливо оглядывался — вероятно, побаивался, как бы караульный начальник не заметил его беседы со случайным встречным.

— Имея такой чудесный сад, — добавил Линкольн, — грешно лежать в постели по утрам.

— Без сомнения, господин президент, Белый дом — прекрасное место, не правда ли?

— Ну, этого я бы не сказал, — отвечал Линкольн и снова зашагал по лужайке, заложив руки за спину.

Глаза у него были печальные. Может быть, потому, что война затягивалась; может быть, потому, что с одной стороны от него требовали, чтоб он немедленно освободил негров, а с другой стороны угрожали восстанием, если он их освободит; а может быть, и просто потому, что его сын Вилли умер от воспаления лёгких в начале 1862 года.

Да, из двух малышей, которые когда-то вместе сидели в детской коляске, а потом разоряли адвокатскую контору в Спрингфилде, одного уже не было. Быстроглазый Тэд, с личиком, похожим на чайник, теперь носился по Белому дому один. Впрочем…

Тэд не был один. Он был занят делом.

В доме был так называемый «восточный зал», где устраивались торжественные приёмы — большое помещение с колоннами, устланное громадным красным ковром. На окнах висели кружевные шторы, обрамлённые малиновыми портьерами. Стены были белые с золотом, и золотом же сияли газовые люстры. В дальнем конце зала стоял белый рояль. На стенах висели портреты президентов Соединённых Штатов — почтенные старики, зарывшие свои длинные подбородки в пышные галстуки, подпирающие свои жёлтые щёки высочайшими воротничками, погружённые в высокие государственные размышления. Все они смотрели на Тэда неодобрительно.

Тэд бегал по залу с двумя козами в упряжке. Козы были запряжены гуськом и тащили за собой кухонную табуретку. На весь зал разносился воинственный клич Тэда: «Батарея, галопом! На позицию! Стой! Снимай орудия!»

Но козы не слушали команды и продолжали бежать по залу с жалобным блеянием. Мулатка, портниха матери Тэда, стояла в дверях. Вид у неё был угрожающий.

— Тэд! Как ты забрался в зал?

— Это не зал, тётя Элизабет! Это позиции Потомакской армии!

Тэду было уже девять лет. Он научился говорить раздельно, но картавость осталась.

— Кто тебя сюда пустил?

— Не скажу.

— А вот я скажу отцу!

Тэд усмехнулся.

— Папа не любит ябед. Он вас не примет.

— О, Тэд, — многозначительно произнесла Элизабет, — я скажу миссис Линкольн!

Эта угроза была куда серьёзнее. Спрятаться от миссис Линкольн в Белом доме было почти невозможно. Её боялись даже бравые капралы пенсильванского добровольческого полка, который охранял президента. Но Тэд был опытным стратегом.

Когда Линкольн вернулся в свой кабинет, он нашёл там двух посетителей: Тэда с его козами и военного министра Стэнтона.

— Папа! — выпалил Тэд, не успевши поздороваться. — Мистер Стэнтон гений!

— Разве? — спросил Линкольн.

— Он обещал мне сделать две вещи: назначить меня лейтенантом и снять «маленького Мака».

Линкольн внимательно посмотрел на сына и улыбнулся. Стэнтон серьёзно поглаживал свою окладистую бороду. Он редко улыбался.

— Насчёт первого куда ни шло, — сказал Линкольн, — насчёт второго мы повременим. Я надеюсь ещё сдвинуть его с места.

«Маленьким Маком» в народе называли командующего Потомакской армией генерала Мак-Клеллана. За два года войны он неизменно занимал одни и те же позиции к югу от Вашингтона.

— Что ещё обещал тебе мистер Стэнтон?

— Больше ничего, — отвечал Тэд. — Я бы хотел только, чтоб ты поскорее освободил чёрных.

Тут Линкольн перестал улыбаться. Зато заулыбался Стэнтон.

— Я слышу это в седьмой раз за последние сутки, — сказал Линкольн. — И это напоминает мне моего старого приятеля судью Дэвиса. Однажды я попросил его одолжить мне рубашку. «У меня только две рубашки, — ответил судья, — одну я вчера снял, а другую вчера надел. Какую вы предпочитаете?»

— Что вы хотите этим сказать, мистер Линкольн? — спросил Стэнтон.

— То, что, если я сегодня подпишу прокламацию об освобождении негров, мы потеряем четыре рабовладельческих штата, которые ещё верны Союзу. А если я её не подпишу, меня съедят с потрохами аболиционисты. Что вы предпочитаете, лейтенант Тэд Линкольн?

Юный лейтенант не отвечал. Он обладал способностью мгновенно перескакивать с одного предмета на другой, как бабочка, порхающая между деревьями.

— И мне сошьют синюю форму с погонами? — спросил он.

— Сошьют, если ты уйдёшь из кабинета, — отвечал Линкольн, — и не будешь приводить ко мне на приём своих друзей.

«Старый Эйб» имел в виду случай, когда его сын втащил в кабинет целую делегацию священников, которую президент не хотел принимать. Тэд сказал при этом: «Папа, познакомься, это мои друзья, они научили меня свистеть на лестнице соловьём…»

— Клянусь, — сказал Тэд, — но «три коротких — три длинных — три коротких» остаются в силе.

— Он имеет в виду сигнал «СОС», мистер Стэнтон, — объяснил «старый Эйб». — Он научился этому на военном телеграфе.

— Папа, ты сказал, что по этому сигналу откроешь дверь в любом случае! Ты сказал! Ты…

— Тэд! — послышалось из-за двери.

Это был пронзительный голос миссис Линкольн. У всех троих людей в кабинете вытянулись лица.

— Хорошо, Тэд, — поспешно промолвил президент, — подписано «Авраам Линкольн»!

Тэд подпрыгнул.

— Папа, — воскликнул он, — я знаю, ты всегда делаешь то, что я говорю! И чёрных ты тоже освободишь! Правда?

Он подскочил и в избытке чувств влепил отцу поцелуй в его жёсткую, морщинистую щёку. Через минуту Тэда не было в комнате.

— Вы знаете, Стэнтон, — сказал Линкольн, потирая щёку, — он всегда прав, этот молодой разбойник…

…Накануне этого майского дня 1862 пода в мятежном городе Чарлстоне, в штате Южная Каролина, колокол на церкви Святого Михаила пробил восемь ударов. Это был комендантский час, когда движение на улицах прекращалось. Белых, задержанных на улице ночью, проверяли и отпускали. Негров отводили в тюрьму.

Чарлстон имеет обширную гавань со множеством островков и речных устьев. Островки все усеяны фортами и батареями. В центре гавани находится знаменитый форт Самтер с тремястами пушками. Знаменит он тем, что первым был обстрелян 14 апреля 1861 года мятежниками-рабовладельцами, и с этого часа в Америке началась гражданская война.

Всеми укреплениями чарлстонской гавани командовал генерал Рипли. У него был собственный флагманский колёсный пароход «Плэнтер», бывшее судно для перевозки хлопка.

Штурвальным на этом пароходе служил Роберт Смоллс, раб.

Воскресным вечером Смоллс неожиданно вошёл на галерею своего домика, расположенного в негритянском квартале. Жена его Ханна вешала бельё для просушки и, увидев мужа, всплеснула руками:

— Робби, тебя арестуют! Восемь часов пробило!

— У меня пропуск, — рассеянно сказал Смоллс. — Капитан отпустил меня до десяти часов вечера.

Смоллс принадлежал некоему мистеру Мак-Ки, который отдал своего раба «внаём». Это значило, что раб может жить самостоятельно, но должен платить хозяину оброк. Смоллс был одним из лучших штурвальных и лоцманов на всём побережье южных штатов. Он получал 16 долларов в день. Из них 15 долларов он отдавал хозяину.

Если б мистеру Мак-Ки срочно понадобились деньги, он мог бы продать Роберта Смоллса за несколько минут, не говоря об этом ни слова Ханне. Но глупо резать курицу, которая несёт золотые яйца. Поэтому Смоллс продолжал служить на «Плэнтере». Жена его Ханна промышляла стиркой белья. Она была рабыней некоего Кингмена и тоже «отрабатывала за себя». У Смоллсов была дочь Элизабет, четырёх лет от роду. По закону она принадлежала хозяину её матери и тоже могла быть продана за несколько минут без предупреждения.

Единственным просветом в семье Смоллсов была великая надежда: Кингмен обещал Смоллсу продать ему его собственную жену за 800 долларов. Но где раздобыть 800 долларов, зарабатывая доллар в день?

— Тише! — сказал штурвальный Смоллс, оглядываясь кругом. — Это будет завтра вечером.

— Робби!

— Тише! Возьмёшь девочку и пойдёшь к жене Альфреда-пушкаря. Она знает, что делать. К ночи вы все, жёны и дети, должны быть на «Атлантической Верфи», на борту парохода «Итауэн».

— Помилуй боже, это старая развалина, где Сэм Бинг служит буфетчиком?

— Правильно. Он тоже едет с нами. Я подвезу «Плэнтер» борт к борту «Итауэна» и возьму вас.

— А дальше?

— Дальше… мы уйдём из Чарлстона навсегда. У выхода из бухты стоит флот Авраама Линкольна.

— А если нас заметят?

— Если заметят, то пустят ко дну. Если мы не утонем, то нас расстреляют. Вот и всё.

— Робби, вы собираетесь… напасть на капитана и помощника?

— И не думаем! Белые уедут на бал. Дамы решили дать большой бал в честь «доблестных защитников» Юга в самом форте Самтер. Офицеры будут ночевать на берегу.

— Но «Плэнтеру» придётся пройти мимо форта Самтер…

— Да, Ханна. И мы пройдём или…

— Я понимаю, — задумчиво сказала Ханиа. — Конечно, это лучше, чем принадлежать массе Кингмену. Но Линкольн ещё не освободил чёрных.

— Не лезь в политику «старого Эйба». Он честный человек. А его флотским начальникам будет приятно принять в строй флота пароход «Плэнтер», который может взять на борт тысячу четыреста тюков хлопка или тысячу вооружённых людей.

— Робби! Это безумие! Ни один негр ещё не бежал из Чарлстона по воде!

— И напрасно. По воде продвигаться гораздо легче, чем по суше. Подумай, всего семь миль до свободы!

Уходя, Смоллс сказал жене через плечо:

— Не забудь взять свою белую рубашку. Она очень будет нужна.

Роберт Смоллс шагал обратно по опустевшему Чарлстону, городу богачей-плантаторов. Он шёл мимо роскошных особняков с древнегреческими колоннадами, утопающими в зелени. От садов поднимался тонкий запах жасмина и магнолии. Выложенные кирпичом дорожки вели к просторным верандам. До войны на этих верандах до поздней ночи кипела жизнь, слышались звуки рояля. Женские голоса выводили рулады из итальянских опер. Разноцветные фонари освещали мужчин в чёрных фраках и дам в кринолинах. Любому из ночных гуляк в Чарлстоне ничего не стоило проиграть в карты за один вечер семьсот — восемьсот долларов, столько, сколько Смоллсу нужно было, чтобы выкупить свою жену из рабства.

Эти господа считали, что рабство создано господом богом для того, чтобы они могли хорошо жить. Вот невольничий рынок с помостом для аукционеров. Над ним надпись: «Лучшие рабы для продажи». Вот негритянская тюрьма. В ней столб, к которому привязывают негров для порки, топчак — колесо, по ступенькам которого негры ходят часами, чтоб накачать воду в тюремную цистерну, и железные ошейники для строптивых рабов…

— Эй, черномазый! Стой! В тюрьму захотел? Чей ты негр?

Смоллс вытянулся, руки по швам.

— Смоллс, штурвальный с «Плэнтера», отпущен в город капитаном до десяти часов.

— Пропуск есть? Пошевеливайся!

Смоллс достал пропуск. Двое патрульных всадников в широкополых шляпах, с винтовками поперёк сёдел, подъехали к нему вплотную.

— Подержи фонарь, Джордж… Капитан Релайи… флагманское судно «Плэнтер»… Роберт Смоллс… до десяти часов… А сейчас уже половина десятого, чёрная морда!

— До десяти я буду на борту, масса.

— «Штурвальный»! Корчит из себя моряка! Служит на пароходе, а в голове у него «добрый старый Эйб», который продаёт свободного, чтобы выкупить раба! Пошёл вон!

Смоллс получил удар прикладом в шею и зашагал дальше, не говоря ни слова. Ничего особенного. Так всегда обращаются с неграми в южных штатах. Негр всегда в чём-нибудь виноват. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но для белых ты прежде всего «чёрная морда».

Господи, и от всего этого до свободы всего семь миль!

На следующий день «Плэнтер» послали на островок Кол грузить и перевозить пушки.

Работали вяло и плохо. Дважды блок и тали обрывались и орудия падали в воду. До четырёх часов дня еле успели вытащить и закрепить на палубе все пушки. Офицеры поспешили на берег, чтобы переодеться к балу. На борту остались только одни негры.

Часовые на фортах перекликались: «Двенадцать часов, всё порядке!» Ветер доносил весёлую музыку из форта Самтер. Около часа ночи Смоллс и артиллерист Альфред взломали капитанскую каюту и взяли револьверы и ружья. Смоллс надел капитанскую куртку с галунами и нахлобучил на голову большую соломенную шляпу, в которой капитан имел обыкновение прогуливаться по палубе. Весь Чарлстон посмеивался над этой шляпой.

— Ты точь-в-точь как капитан! — сказал Альфред, восхищённо рассматривая Смоллса.

«Два часа, всё в порядке!…» Альфред доложил Смоллсу, что пар разведён. Палубный матрос очень осторожно разрубил конец и спустил его в воду на верёвке, чтоб не было всплеска. «Малый вперёд!» «Плэнтер» тихо заскользил по бухте. Через полчаса был отдан якорь рядом с «Итауэном».

Женщины и дети молча полезли на борт по трапу. Здесь было человек десять, считая старого чёрного буфетчика Сэма, у которого всю семью давно распродали в разные штаты.

Выбрали якорь. Смоллс налёг на штурвал. «Плэнтер» описал полукруг и встал носом к морю. «Малый вперёд!…»

Билл Моррисон, подвахтенный штурвальный, записал каракулями в судовом журнале: «Мы покидаем гавань Чарлстона в половине четвёртого ночи с понедельника на вторник».

— Вперёд за Союз и свободу! — сказал Смоллс.

Ханна молчала, прижимая к себе притихшего ребёнка. Смоллс распорядился всем уйти с палубы.

Немногие знали чарлстонскую гавань так, как знал её Роберт Смоллс, — гавань без сигнальных буев, с погашенными маяками, с минами в речках и протоках, с двумя отливами в сутки, обнажавшими песчаные отмели и перекаты. Любой неопытный штурвальный сразу посадил бы корабль на песок. Но Смоллс вёл «Плэнтер» безошибочно по сложному, извилистому курсу.

«Четыре часа, всё в порядке!…» Не покидая штурвального колеса, Смоллс взялся за шнурок гудка. Да, всё было в порядке, но если караулу в форте Самтер придёт в голову, что «Плэнтер» вышел слишком рано и надо будет давать объяснения с палубы, эти собаки сообразят, что голос в рупоре не похож на привычный для них голос капитана.

Три коротких гудка, один длинный. Потом тишина. Смоллс слышал, как тяжело дышит за его спиной Билл Моррисон и кричат чайки в небе.

Голос часового на парапете форта:

— Караульный начальник! «Плэнтер», флагманский корабль генерала Рипли, просит пропуска установленным сигналом!

Караульный начальник вышел на площадку и посмотрел в подзорную трубу. В полумгле раннего утра он мог увидеть в иллюминаторе рубки хорошо известную соломенную шляпу капитана Релайи.

— Пропустить «Плэнтер», флагманский корабль генерала Рипли! — донеслось с форта.

— Полный вперёд! — скомандовал Смоллс.

— Разнесите в куски проклятых янки или притащите их сюда! — крикнул караульный начальник, опуская трубу.

— Есть, есть, сэр!

Билл записал в судовом журнале: «Прошли форт Самтер в четверть пятого ночи».

Выйдя за пределы обстрела орудий Чарлстона, Смоллс велел добавить пара. Позади уже началась тревога. Самтер сигнализировал ракетой другим фортам.

Громыхнула пушка.

— Как бы они не погнались за нами, — сказал Билл.

Смоллс усмехнулся:

— Это на суше можно долго гнаться за беглым негром с собаками. А здесь впереди отмель, начинается отлив. Мы-то успеем проскочить через отмель, а глубоко сидящие пароходы застрянут. Ступай на палубу, спусти их разбойничий флаг и подними белую рубашку Ханны.

Через полчаса «Плэнтер» сбавил ход в виду федеральной эскадры. Ближе всего ко входу в гавань стоял фрегат «Онвард». На фрегате барабаны били боевую тревогу. «Онвард» повернулся бортом к «Плэнтеру». Ясно видны были дула пушек.

— Ветра мало, — сказал Билл, — они не видят белый флаг… Повернись носом к ветру, Роберт!

Ветер раздул рубашку Ханны. С борта «Онварда» послышался голос: «Эй, на пароходе, куда идёте?»

— «Плэнтер» из Чарлстона, — отвечал Смоллс. — Идём присоединиться к флоту Соединённых Штатов!

Пауза. Через несколько минут тот же голос возвестил:

— Стать у борта! Люди, все прочь от пушек, а то разнесу в клочья.

— На якорь! — крикнул Смоллс.

Якорная цепь с грохотом ушла в воду. Через несколько минут Смоллс, стоя навытяжку, докладывал лейтенанту с «Онварда»:

— Имею честь, сэр, представить «Плэнтер», бывший флагманский корабль генерала Рипли. Кроме собственных орудий, имеем на борту четыре пушки, взятые вчера на острове Кол. Надеюсь, что всё это будет полезно дядюшке Эйбу?

Офицер посмотрел на счастливые лица толпящихся вокруг него людей и сказал удивлённым голосом:

— Как странно… а где же белые?

Через несколько месяцев на лестнице Белого дома стояли Роберт Смоллс и священник Френч, посланные командованием в Вашингтон, к президенту Линкольну.

Смоллс не представлял себе, сколько времени им придётся ждать приёма. Иногда красивый молодой человек с небольшой бородкой появлялся в приёмной с бумагой в руках и вызывал к президенту одного, двух, трёх человек. А всего на приёме сидело и стояло человек триста.

Очередь заняла сутки. Преподобный Френч уходил обедать, ужинать, гулять. Смоллс терпеливо ждал на лестнице, не смея сесть в присутствии белых. Ночевать пришлось в гостинице. С восьми часов утра Смоллс снова занял место в очереди.

Он скучал на лестнице, рассматривая лепные украшения на потолке, когда его сильно дёрнули за рукав.

— Эй, послушайте! — произнёс тонкий картавый голосок. — Вы, наверно, хотите какую-нибудь должность?

Смоллс обернулся. Перед ним стоял мальчик лет девяти, с пухлым личиком, одетый в синий военный мундирчик с наплечниками лейтенанта.

— Нет, лейтенант, — улыбаясь, отвечал Смоллс, — я по другому делу.

— Насчёт освобождения чёрных?

— Нет, лейтенант.

— Что вы улыбаетесь? — обиженно сказал мальчик. — Думаете, что мне сшили форму для смеха? Я самый настоящий лейтенант! У меня есть приказ, подписанный папой.

— Кто ваш папа?

— Мой папа президент. Я Тэд Линкольн.

— А! — удивлённо сказал Смоллс. — Очень рад с вами познакомиться. Моя фамилия Смоллс.

— Знаю, — восторженно сказал Тэд, — про вас писали в газетах! Вы стащили у мятежников пароход?

— Честное слово, я не вор, — искренне ответил Смоллс.

— Что вы, Смоллс! Вы герой! Я завидую вам.

— Вы ещё успеете тоже стащить пароход, — заверил его Смоллс, — но дело вовсе не в пароходе. Я хотел быть свободным.

— Вы же свободный!

— Да, лейтенант, но для этого понадобилось специальное постановление конгресса, и ваш папа его подписал.

— Папа всегда подписывает такие постановления! — гордо сказал Тэд. — Он очень любит свободу.

— Почему же он не освободит негров?

Тэд поманил Смоллса пальцем и шепнул ему на ухо:

— Если б вы жили в Белом доме, вы знали бы, как это трудно. Сегодня у папы была делегация от штата Кентукки. И они сказали, что если папа освободит чёрных, то они разорятся. А другие говорят, что чёрных надо сначала научить читать и чистить зубы, а потом освободить.

— Уверяю вас, лейтенант, — горячо сказал Смоллс, — что если б негры были свободны, они немедленно научились бы читать и чистить зубы!

Тэд закрыл глаза и вздохнул, точь-в-точь как взрослый.

— Вы знаете, Смоллс, — сказал он, — это сложный вопрос, и, честное слово, я не знаю, как его решить. Спросите у папы. Он ужас какой умный и добрый! Он совсем не то, что мама…

Тэд замолчал и быстро оглянулся.

— Скажите, пожалуйста, Смоллс, — пролепетал он, — какие команды подаются, чтобы повернуть пароход «налево кругом»?

— У моряков это называется «поворот оверштаг», — объяснил Смоллс. — И, видите ли, лейтенант…

Большая часть рабочего дня Авраама Линкольна уходила на приём посетителей.

Ни у одного президента не было такого количества гостей, как у Авраама Линкольна. Приходили просить «выгодную должность» — назначения консулом, почтмейстером, полковником, секретарём сенатора, таможенным сборщиком.

Приходили делегации. Нью-йоркские богачи требовали, чтобы президент послал флот на защиту Нью-Йорка, города, где «сосредоточены огромные деньги»…

— Было бы не худо, — сказал «старый Эйб», задумчиво поглядев на нью-йоркскую делегацию, — если джентльмены выделили бы часть своих денег на постройку кораблей для собственной защиты…

Кабинет президента был завален донесениями, докладами, просьбами и требованиями. На стене висела большая карта, где расположение воинских частей было отмечено красными и синими флажками. В промежутках между посещениями Линкольн подходил к этой карте, надевал очки и долго рассматривал знакомые ему названия рек, гор, портов и городов. Война шла второй год, и ей не было видно конца.

Секретарь неслышно появился в дверях без своей обычной записной книжки в руках.

— Господин президент, миссис Гарриет Бичер-Стоу с сыном…

Линкольн высоко поднял брови.

— О, прошу, прошу!

В кабинет вошла маленькая фигурка в шуршащем коричневом платье, с крестиком на шее. Знаменитому автору «Хижины дяди Тома» было пятьдесят один год, и винтообразные локоны по сторонам её бледного лица давно исчезли. Она вела за руку мальчика лет двенадцати, в крахмальном воротничке и курточке с шёлковыми обшлагами.

Линкольн подошёл к ней, и она смущённо вложила свою изящную руку в широкую ладонь президента.

— Так вы и есть та маленькая женщина, из-за которой началась большая война? — спросил он улыбаясь.

— Господин президент, я всего лишь ничтожный инструмент в руках всевышнего. Позвольте представить вам моего сына Чарлза. Надеюсь, что он увидит лучшие времена.

— Я знаю, о чём вы говорите, миссис Стоу. Не только ваш сын, но и мы с вами увидим лучшие времена. Но я не всемогущ. Для того чтобы освободить негров, нужно бороться. Америка не обетованная земля. Я иногда чувствую себя, как пророк Даниил среди львов.

— И, однако, пророк уцелел, — сказала миссис Стоу.

— Что касается меня, я в этом не слишком уверен…

— Господин президент, весь мир смотрит на вас… и ждёт, — горько проговорила писательница.

Бичер-Стоу говорила впоследствии, что её поразили глубоко запавшие глаза «отца Авраама». Это был не тот торжественный Линкольн, которого она видела год назад.

— Я думаю, ждать придётся недолго, — сказал Линкольн, — может быть, до Нового года… если…

Бичер-Стоу безмолвно вперилась в худое, измождённое лицо президента.

— Если?…

— …если мне позволят, — докончил Линкольн.

Посещение не затянулось. Миссис Бичер-Стоу покинула кабинет убеждённой сторонницей «честного Эйба». Впоследствии она писала:

«…В настоящее время взоры всего мира, аристократов, королей, государственных людей и учёных с удовлетворением устремлены на бывшего дровосека, ни на минуту не теряющего среди всевозможных затруднений и ужасов войны свой здравый смысл, свою простоту, неподкупную честность, непоколебимую решимость и твёрдость. Все смотрят на него и спрашивают: «Неужели этот бывший дровосек спасёт своё судно и приведёт его к пристани?…»

— Знаете что? — сказал Линкольн секретарю. — Я думаю, на сегодня посетителей хватит, если вы не возражаете…

И тут раздался решительный стук во внутреннюю дверь — «три коротких — три длинных — три коротких».

— Извините, — сказал Линкольн, — я обязан открыть.

Из двери, которая вела в личные комнаты «честного Эйба», показалась целая процессия. Тэд с таинственным видом тащил за руку крепко сколоченного негра в морской куртке. За ними шёл человек в застёгнутом на все пуговицы чёрном сюртуке и очень высоком воротничке, подпирающем подбородок.

— Папа, познакомься, это мои друзья! — весело сказал Тэд. — Вот это Смоллс, который стащил пароход. Он герой. А это преподобный Френч. Они приехали прямо с войны.

— Тэд, — вздохнул Линкольн, — они не учили тебя свистеть на лестнице?

— Совсем нет! — важно отвечал Тэд. — Мистер Смоллс научил меня разным морским словам, и теперь я могу командовать пароходом.

Линкольн повернулся к посетителям.

— Я слышал о вас, мистер Смоллс. Морской министр говорил мне о ваших подвигах. Рад вас видеть, преподобный Френч. Садитесь. Вы хотите должность, мистер Смоллс?

— Нет, благодарю вас, — растерянно отвечал Смоллс.

— Рад слышать… Меня больше всех донимают лица этого сорта. Значит, вы требуете освобождения рабов?

— Нет, господин президент, — ответил Френч.

Линкольн с удивлением воззрился на гостей.

— Всю весну, всё лето меня осаждают делегации — квакеры, аболиционисты, радикалы, плантаторы. Одна делегация была даже от господа бога! (Линкольн имел в виду делегацию священников.) А! Это насчёт призовых денег за захваченное судно неприятеля?

— Папа, это насчёт того, будут ли чёрные сражаться, — вставил Тэд.

— Командование просит разрешить сформировать бригаду из пяти тысяч негров, — объяснил Смоллс. — Мы были у военного министра, а он послал нас к вам.

Линкольн подошёл к окну и посмотрел на реку Потомак, окрашенную в золото лучами вечернего солнца.

— Почему вы взяли этот пароход?

Смоллс рассказал. Тэд, который уже знал всю эту историю, ежеминутно перебивал его. В конце Линкольн снял очки.

— Вы напомнили мне одного парикмахера в Иллинойсе, который брил посетителя с очень худым лицом… вроде моего. Парикмахер запустил палец в рот клиента, чтобы сделать щёку выпуклой, и не только прорезал насквозь щёку, но ещё и снёс себе кусок пальца. «Ох, — сказал парикмахер, — с этим вопросом следует быть очень осторожным».

— Что вы имеете в виду, господин президент? — сердито спросил Френч.

— То, что, если мы сейчас вооружим пять тысяч негров, против нас поднимутся пятьдесят тысяч штыков в нейтральных штатах. Мы потеряем больше, чем получим.

— Из этого положения есть выход, господин президент, — сказал Смоллс. — Можно вооружить двести тысяч негров.

— Если это будет нужно для спасения Союза, я готов вооружить всех негров, — сказал Линкольн.

— Можете не беспокоиться, — заявил Тэд, — папа никогда не говорит зря! Он это сделает!

— Ступайте к Стэнтону, — продолжал президент, — и поговорите с ним.

— Господин президент, — сказал Смоллс, — мы уже были у мистера Стэнтона, и он…

— Ступайте к Стэнтону! — взорвался Тэд. — Делайте то, что папа говорит!

— Ох, Тэд! — произнёс Линкольн, качая головой. — И для этого понадобился сигнал «СОС»?…

…Смоллс и Френч побывали вторично у военного министра.

Не говоря ни слова, он вынул из ящика подписанный приказ сформировании «цветной бригады» из пяти тысяч негров.

— Только это между нами, — сказал он. — Помните, что президент вам отказал!…

Спускаясь по лестнице министерства, Смоллс повернулся к Френчу:

— А ведь этот парень Тэд знает, что говорит!

В этот вечер Тэд выкинул один из самых своих головоломных фокусов. Пользуясь своим званием лейтенанта, он отпустил внутренний караул Белого дома и выставил на посты негров — слуг, вооружённых винтовками. Линкольн узнал об этом по переполоху, который поднялся в доме. Сначала раздался оглушительный свист на лестнице, затем голос Тэда скомандовал: «В ружьё!» Через несколько минут в кабинет вбежала миссис Линкольн.

— Послушайте, сэр, я удивляюсь вашему спокойствию! Ваш любимец оставил нас наедине с вооружёнными неграми!

«Старый Эйб» сидел в поношенном халате, заложив ноги на подоконник.

— Ничего, — сказал он, — пусть негры учатся… Скоро Тэд пойдёт спать, и мы сменим караул.

— За это время нас убьют агенты южан! Неужели вам трудно унять этого буяна?

Линкольн вздохнул и вышел на площадку лестницы. Тэд в полной форме подошёл к нему, откозырял и доложил:

— Господин президент, нападение заговорщиков на Белый дом отбито силами цветной бригады!

— Спасибо, — невозмутимо отвечал Линкольн, — в награду даю караулу отпуск до завтра, а лейтенанту Линкольну приказываю идти спать.

— Слушаю, сэр, — сказал Тэд упавшим голосом. — А вы навестите мою комнату?

— Обязательно, — отвечал президент, — я люблю бывать на позициях.

Тэда укладывали спать долго. Ему рассказывали про войну, про Джорджа Вашингтона, про индейцев и про золотоискателей. Возле его кроватки укладывали на кресло куклу Джека, одетую в красные штаны зуава. (Впоследствии Джека судили и казнили за шпионаж.) Затем Тэд начинал сам себе рассказывать истории. В этот вечер он командовал пароходом «Плэнтер». Из кроватки слышалось: «Двенадцать часов, всё в порядке!», «Полный вперёд!», «Пропустите флагманский корабль генерала Рипли!» Потом поднялась растрёпанная голова, и тревожный голос спросил: «Где папа?»

— Спи, Тэд, — сонным голосом отвечала мулатка Элизабет. — Папа пошёл на военный телеграф.

Но «старый Эйб» уже вернулся с телеграфа. Он вошёл в полутёмную комнату, споткнулся об игрушечную модель осадной пушки, подошёл к кроватке и сказал то, что говорил всегда:

— Спи, Тэд. Все люди и звери спят.

— Какие новости с войны, папа?

— Дежурный телеграфист говорит: «Нет новостей — хорошие новости». Я на это сказал ему: «Это, милый мой, годится для многих, но не говори этого рыбаку или президенту!» Спи, Тэд. Хватит про войну.

— Говорят, мятежники выдумали такую пушку, из которой можно стрелять по Вашингтону. Вот бы стащить у них эту пушку! А, папа?

Тэд ухватил папу за палец.

— Спи, Тэд. Когда война кончится, мы поедем в Иллинойс. У нас будет ферма. Я куплю тебе мула и маленькую лошадку пони. Ты будешь ездить сам в двуколке.

— Я хочу сад, — сказал Тэд сонным голосом, — и чтоб в саду были траншеи и настоящий форт. И коза.

— Сад у тебя будет, сынок, но без траншей. В нём будут яблоки и сливы. А я буду ходить в контору и вести судебные дела. И буду рано приходить домой. Хорошо?

Тэд не ответил. Он спал, раскинув руки.

«Старый Эйб» осторожно высвободил свой палец и подошёл к окну. За тяжёлой портьерой слышалось побрякивание ружей. В парке меняли караул. Вдали, на улице, мерно тарахтели колёса. И только что звук колёс ослабевал, как возникал снова, словно назойливое жужжание мухи. Это с фронта шли повозки с ранеными.

— Мы будем дома счастливее, чем здесь, — прошептал Эйб и на цыпочках покинул детскую.