Из письма Ирочки ко мне. Август 1941 г.

«Я уезжаю в Куйбышев. Нашу прелестную маленькую квартирку, наш уголок я убрала (к сожалению, не цветами) всем, что у нас было самого интересного.

Повесила недавно купленный коврик. На кровать положила чистое покрывало. Узорные салфеточки и занавески. Может быть, ты, Левочка, придешь домой. Ты же воюешь где-то недалеко. Я это чувствую, и тебе будет приятно побывать в нашем гнезде и вспомнить, как мы его свивали с тобою вместе. Какое слово: «вместе»».

Тек длинный август 41-го года. Это письмо ко мне, конечно, не пришло. Оно мне приснилось. Как удалилась от меня Ирочка с Леной, и Мама, и наука, и любимые друзья. Я стою на кошках под огромным карнизом на Безынгийской стене. Нужно пройти под ним. Уже вышло солнце, как сейчас на новгородской дороге, и карниз может рухнуть. Я иду первым, вырубаю небольшие ступеньки, и сейчас по ним пройдут мои друзья, стоящие в укрытии. Веревку выдавал Сеня Аскенази.

Тогда мы проскочили. Карниз! Этот милый красавец карниз держался до того момента, пока Сеня Аскенази, идущий последним, не прошел под ним. А после, сразу… феерическая лавина из льда и снега выехала до середины Безынгийского ледника с высоты пять тысяч метров. Теперь я без друзей. Сеня, Толя, Костя и другие идут по берегу Ильменя. Я опять первым. «Поднимает» меня — железный ящик за спиной.

Важная и ответственная задача. Я не танкист, не буду стрелять, не буду давить никого. Я должен провезти ящик.

То ли немцы еще спали, то ли у них пушки заело, но обстреливать дорогу они начали минут через пятнадцать после нашего проскока. Выстрелы и разрывы стали слышны лишь тогда, когда машина была на въезде в Новгород. У меня, правда, не было ощущения, что этот милый немец ждал, пока я проеду.

А Новгород горел! Мы уперлись в горящую стихию. Города не было. Был огонь. Красный, белый, желтый огонь. В воздух летели бревна, горящие куски крыш, фонтаны крупных искр с обеих сторон улиц. Петергофские фонтаны искр, соединявшиеся в середине ее.

Мы стали рыскать, отыскивая проезд без огня. Такого не было. Мы отыскали тот, где огонь был потише, и, накрывшись мокрым брезентом, ринулись вперед, не зная, что впереди. Здесь шофер мне понравился. Он оказался молодцом. Чутье его вело, что-ли, или он знал эти места, но мы лихо миновали часть города, охваченную огнем, и въехали на Ленинградское шоссе.

Противоположная часть города не горела. Василий, так звали шофера, остановился у колодца. Мы попили прохладной прозрачной воды. Было совсем тихо. Ни машин, ни людей на дороге не было видно. Несколько минут отдыха от страха и напряжения. Установилось даже ощущение счастливого окончания поездки. Осталось — ерунда. Война на той стороне города. Мы здесь. И поехали в нашу деревню Заозерная.

Приехали! Поставили машину во двор к одинокой бабке и пошли с Андреем (солдатом) промышлять еды.

Поселок маленький — домов на десять. Все жители, кроме двух старух, оставили его и ушли к Ленинграду.

Прогулялись по пустым домам (у старух просить не хотелось). Хлеба не нашли. Набрали картошки, луку, огурцов, соли и кастрюлю. По деревне бегали поросята, они чувствовали себя теперь вполне свободными хозяевами и думали о том, что их теперь есть некому. Ходила бездомно корова. Царство уныния. Бабка сварила еды, и мы заснули с непрожеванной картошкой во рту.

Через два дня посыльным пришел Костя Соболев. Мне с машиной приказано прибыть в Новгород ночью. Бригада на южной стороне новгородского вала, занимает оборону. Поехали. Приехали!

Укрыв машину в садике у входа в новгородский кремль, я вышел на площадь и стал искать комбрига. Странное оживление! Большие группы стояли и двигались в темноте на дальней части площади. Темно! Во многих местах вспыхивают фонарики. Строй мыслей — на большую тревогу. Куда уж больше тревоги, чем на войне. В голову лезли детали, а хотелось постичь суть.

— Стой! — меня жестко хватают за плечо. Старшина пограничник:

— Ты куда?

— Я ищу командира части.

— Ищете командира части? А почему здесь, на площади?

— Я выполнил приказание и пригнал сюда машину.

— Пригнал машину? Покажи права.

— Прав у меня нету.

— Прав у тебя нету?

Старшина в фуражке с зеленым околышком и жестко-неприятным лицом, он точно знает: я — дезертир, и задает вопросы лишь как формальность, и хочет их скорей закончить. У него много дел. Впрочем, неприятность его лица, скорее всего, зависела от нашего диалога.

— Я не шофер, я ответственный за машину.

— Ты ответственный за машину?

— Машина стоит вон в том садике. Пойдите посмотрите. И шофер там. (Я уже все понял и говорил умоляющим тоном, и это был наихудший вариант.)

— Того мне не хватало, искать ваши машины, которые, когда придешь, уже уехали.

Он приостановился, обдумывая решение. Нельзя же всех расстреливать.

— Твое счастье, шо ты шел туды, а не сюды (показывает к фронту и от него), а то пошел бы с темя.

Мимо проходила группа в гимнастерках без поясов, с тремя конвоирами, и ушла в темноту.

Позднее в той стороне я услышал выстрелы.

— Ыдь вон туды и становыясь у строй!

Бегом я побежал к строящейся команде. Их было много, конец строя уходил в серое пространство и был невидим. Перед строем стоял офицер, высокий, тоже в зеленой фуражке…

Офицер кричал:

— Кто здесь командиры? Выйдите из строя!

Все молчат! Стояла, видимо, тертая братия. Кому охота быть командиром и отвечать за всех. Заградотрядчики это понимали.

— Выйди кто-нибудь, кто может командовать!

Молчат! Молчание и тишина становятся невыносимыми. Я делаю шаг вперед.

— Давайте я!

Командир, обрадованно:

— Ведите их на вал и занимайте там оборону.

Однако как их вести? Я не знаю ни одного слова. Стал вспоминать, как на уроках физкультуры командовал преподаватель, и не могу вспомнить ни одной команды. Потом припоминаю и кричу, сразу сорвав голос:

— Ряды вздвой!

Командир в фуражке рассмеялся, все понял и скомандовал:

— Отставить! По четыре рассчитайсь. И так далее…

Я пошел впереди. Я торопился, а моя команда совсем на оборот, хотела отстать от меня как можно дальше. Убегаю вперед, останавливаюсь, нервно кричу: «Шире шаг!» Никто меня не слушает.

Все же, близко ли, далеко, быстро или медленно дошли, лучше сказать — дочапали до вала.

Еще на подходе к самому валу я пытался сообразить, как поступить дальше. Впервые пришла молитва: «Господи, помоги сохранить благоразумие».

Нужно бригаду искать. И бросить порученную мне команду.

Однако все решилось само собой. Не доходя метров ста до вала, кто-то крикнул: «В переулочке справа кухня!» В одно мгновенье команда перестала существовать. В переулке действительно стояла походная кухня, окруженная толпой. Почти все были с винтовками, но почти все без амуниции и противогазов. Не было не только котелков, но и ложек (штатский не бережет ложку, а настоящий солдат не потеряет ее даже в аду).

Повар стоял на подножках кухни, черпал кашу черпаком и клал ее в пилотки, подставляемые со всех сторон. Каша была жидковата, но мужики ложились лицом в пилотку и всасывали ее в себя. Они так давно не ели! А кто думал о том, что пилотку нужно будет надевать на голову? Я тоже давно не ел, но пилотку не стал подставлять повару. Сколь было сил, кинулся к бригаде, и вскорости в темноте встретил, как ни странно, Карпа Великанова. Он, выполняя какое-то задание, возвращался к бригаде. Карп сказал: «Бригада далеко, теперь по приказу отступает к Любани. Пойдем ее догонять!» И мы побежали. Скорее, нам казалось, что мы бежим, но мы старались. И только альпинистская волевая выучка помогла продолжать ковыляние, казавшееся нам бегом. Мы так долго не ели и не спали.

Ночью, в незнакомом городе, ставшем совсем пустым, с узкими улочками, заваленными остатками сгоревших и еще дымящихся домов, мог найти дорогу только Великанов с его гениальной способностью ориентироваться.

Когда мы вышли на дорогу Новгород — Ленинград, уже начинался рассвет.

Еще километра два бежали и достигли хвостов бригады.

Позади всех, как капитан с тонущего корабля, шел замкомбриг Цыганков, сильно отличавшийся от ее командира по всем важнейшим человеческим качествам… «Почему ты без машины? — спросил он меня самым строгим тоном, на какой был способен. — Где она?»

— Она в садике у кремля.

— А почему ты здесь?

Я стал объяснять про заградотряд, но он не слушал меня.

— Сволочь! Расстреляю, как собаку! (взялся за кобуру) Там все секретные документы… Там знамя бригады. Тебе, значит, ништо? Если оно пропадет, нашу бригаду распустят с позором!

Хотелось сказать, что большего позора, чем идти с такой кучкой вместо бригады, еще не бывшей в бою, не может быть. Но я удержался, или немного струсил. Кто его знает? Может пальнуть со злости и сгоряча.

— Иди! Возвращайся! И без документов и знамени чтоб я тебя не видел! И помни! Что я тебя разыщу … тра-та-та … где угодно! И расстреляю собственноручно.

— Вам меня разыскивать не придется! — сказал я, не боясь теперь его нисколько. (Его «псих» несколько спал.)

— Одному идти? — спросил я, надеясь, что он пошлет со мною Великанова.

— Что тебе, почетный эскорт давать? — опять взорвался он. — Как один бросил машину, так один и доставай ее. Шагом марш!

— А может быть, бегом? — сказал я вместо «есть». Теперь я его не боялся нисколько, даже позволил себе пошутить, ведь я был штатским, а штатские точно знают, когда нужно бояться. Ему очень хотелось моими грехами прикрыть свои грехи. Ожесточенный человек — проводник дьявола.

Однако шутки были плохи, мне нужно было возвращаться одному в оставленный войсками город. Здесь можно было бояться, и, признаюсь, я боялся, но делать нечего, и припустился трусцой, припадая на стертую правую ногу, обратно к ставшему таким знакомым и таким «обожаемым» Новгороду.