Кража шифера, наверное, занимала бы долго в этот день мысли Виктора, будь Лобунько посвободнее, но едва он приехал на стройку, как оказался втянутым в решение многих строительных вопросов. Рая Краснопольская, увидев его из окна второго этажа, подбежала к Виктору и с обидой пожаловалась на этих «лежебок», которые кладут в раствор много песку и от этого штукатурка «плохо вяжется».

— Вчерашняя, вон, уже потрескалась, — шумела девушка, указывая рукой на второй этаж. — А им хоть кол на голове теши — никакого внимания.

Пришлось пойти на растворный узел. Оказывается, Кучерский велел класть в раствор побольше песку и глины. С Кучерским встречаться не хотелось, Виктор решил рассказать обо всем начальнику строительства, взяв предварительно с «лежебок» слово, что они будут засыпать положенную норму извести.

— Еще кто пожалуется — проверю, и — к Дудке… — уверил он «лежебок». — Он найдет, что сказать вам.

Хотя «лежебоки» и поругивались, но упоминание о начальнике строительства на них подействовало.

— Черт с ним, пусть Кучерский сам досыпает песок, — ворчал пожилой мужчина с острым рябым лицом, добавляя в мешалку порцию извести. — Давай, ребята, по инструкции.

Тут подошел незнакомый Виктору паренек в форме ФЗО и, краснея, рассказал, что он уже с неделю утрами сидит без работы.

— В общежитии живете? — поинтересовался Виктор.

Вихрецов смущенно отвел глаза.

— Сейчас нет. Я перед вашим приходом перебрался в Михеевку…

— На квартиру?

— Нет… женился, — все больше смущаясь, признался паренек. — А до этого полтора года в общежитии был… Плотником я работаю.

Пришлось и о нем поговорить с десятником Вальковым, причем Виктор в разговоре с ним делал особенный упор на «семейную» струнку.

— Парень-молодожен, ему сейчас хозяйством обзаводиться надо, деньги нужны, а вы ему — колышки размечать даете, да и то — с обеда. Стыдно ему будет перед молодой женой, если меньше ее в получку принесет, так ведь?

Неторопливый, медлительный Вальков, почесывая нос, благодушно согласился:

— Знать-то, надо ему хорошую работенку подыскать, пусть перед бабой-то не унизится. Все женаты, все знаем, как потрафлять жинкам надо с молодости-то. А вы, знать-то, воспитатель ихний будете? Ну, будем знакомы, — Вальков лодочкой подал крупную, мясистую ладонь. — Люблю таких людей, которые умственным трудом занимаются. А мне вот сызмальства… Может, закурите? Ну, если особо не налегаете на табачок, так это тоже… с умственной стороны… Да, умственный человек, он все, так сказать, знает. А я вот прошел три, так сказать, класса, а больше — способностев не хватило, так сказать… Мне мамаша…

Деваться некуда, пришлось Виктору выслушать историю ученья Валькова, которую тот, памятуя, что перед ним «умственный человек», старался пересыпать выражениями позаковыристей, вроде — «ученые лаврияды», «подобаемое мучегонительство», «злонамеренное событие»…

Одним словом, расстались они хорошими товарищами, и Вальков заверил, что этот Вихрецов в следующую получку «войдет в дом к жене с радостью, оттого, что в кармане что-то есть».

Виктор был доволен достигнутым и, увидев Вихрецова, издали наблюдающего за беседующими, подозвал его к себе.

— Обещал Вальков хорошей работой обеспечить, смотри, не подведи.

— Спасибо. А кого же он на колышки пошлет? — в раздумье произнес Вихрецов. — Там ведь просто труба — не заработки. Ну что ж, ладно, пойду.

И пошел к Валькову.

А Виктору вдруг стало не по себе. Как это он, воспитатель, не подумал, что поступил неверно? Ведь прав Вихрецов: кого-то же на эти самые «колышки» пошлет Вальков завтра. И положение, в сущности, не изменится.

Виктор направился к Валькову, который что-то рассказывал Вихрецову.

— А что это за «колышки», товарищ Вальков? — спросил он, подходя.

Тот настороженно обернулся, но узнав Виктора, приветливо кивнул головой:

— А-а, это вы. Сейчас, сейчас все будет сделано. Я вот объясню Вихрецову завтрашнюю работу. Уж на этом-то он заработает. И себе, и теще хватит…

— Но все-таки: что это за «колышки»? — переспросил Виктор.

— А это… Ну, как сказать… — недоумевающе глянул на него Вальков. — Это стесывать колышки, значит… Очень, к примеру сказать, невыгодная работа. Да вы не беспокойтесь, я переведу Вихрецова.

— Как же ее, эту работу, сделать выгодной? — допытывался Виктор.

— Слышал я, — неуверенно ответил Вальков, — в соседнем строительно-монтажном управлении ребята какое-то приспособление, так сказать, придумали.

— А что, Вихрецов… Как тебя звать-то? Василий? Ну так вот, Василий, как бы ты посмотрел, если тебя на денек к соседям откомандировать, приглядеться, а?

Вихрецов нерешительно посмотрел на Валькова:

— Что ж, я не против. Только как же — в рабочее время? Мне же деньги не заплатят.

— Я договорюсь с начальством, — уверенно заявил Виктор, подумав, что Дудка, вероятно, одобрит эту идею.

Но поговорить с начальством Виктору пришлось лишь после обеда: на стройку неожиданно приехал секретарь райкома комсомола Довженко. Виктор в это время разговаривал с бригадиром каменщиков Шпортько и Леней Жучковым о комплексных бригадах. Леня слушал его с явной неохотой.

— Пустое это дело, — махнул он рукой. — Ничего у нас не выйдет.

— Как это не выйдет? — удивился Роман Шпортько. — Не понимаю я тебя, Леня.

— А что говорить-то, Роман Михайлович? — горячо, с обидой, сказал Леня. — Разве у нас пробьешь стену? Будет так же, как с коммунистическими бригадами: опозорились и все. Читал я об этих бригадах, да и газета есть у меня…

— И это говорит комсомольский вожак! — нахмурился Шпортько. — Ишь ты, в каком он, видите ли, бюрократическом окружении живет, что все его старания забивают, ходу ему не дают. А ты, если тысячу раз не удавалось дело, а ты уверен, что оно — стоящее, так в тысячу первый раз дерись за него, дерись и увидишь, что своего добьешься. Да с коллективом, с товарищами все обсуди. Ты с людьми-то, к слову сказать, говорил об этих комплексных бригадах, а?

Леня покраснел и молча отвел глаза.

— Ну, вот видишь? А я ведь тоже, признаться, плохо знаю, что это за комплексные бригады, объясни-ка, может, и вправду они нам подойдут.

Леня, сначала неохотно, потом все больше увлекаясь, начал рассказывать о комплексных бригадах, потом вытащил из кармана спецовки даже газету:

— Вот, если что я не так сказал, — и на внимательный взгляд Шпортько простодушно сознался: — Хотел парторгу или Дудке показать.

— Эх, Леня, Леня… Рано ты свой коллектив-то начал обходить… А ты бы перед тем, как идти, скажем, к Дудке, по-комсомольски, душа в душу поговорил с ребятами, растолковал им это дело, да так, чтоб живинку в душе задеть — думаешь, хуже так-то было бы, а?

— Да что вы, Роман Михайлович, на меня так…

Леня отвернулся и вдруг воскликнул:

— Смотрите-ка! Довженко!

Действительно, по двору стройки шел, присматриваясь к группам работающих, секретарь райкома комсомола Довженко. Вот он подошел к Вихрецову, что-то спросил у него, тот указал рукой на подъезд, куда совсем недавно прошли Виктор с Леней.

— Вас, видно, нужно ему, — предположил Шпортько, обращаясь к Виктору. — А может, и тебя, Леня. Давайте-ка, встречайте начальство, а я тем временем газетку почитаю, да и за дело.

Но Леня сослался на срочную работу и ушел. Виктор спустился вниз. Довженко он нашел еще в вестибюле. Тот разговаривал с Чередником, не перестававшим прибивать плинтуса. Увидев Виктора, Чередник густо покраснел и наклонил голову, делая вид, что примеряет планку.

— Ага! — блеснул глазами Довженко, пожимая Виктору руку. — На ловца, как говорится, и зверь бежит. Ты-то мне, Лобунько, и нужен. Не забыл наш разговор о вечере отдыха?

— Нет, конечно, — улыбнулся Виктор, радуясь встрече с Довженко. Дня три назад они долго говорили в райкоме комсомола о культурно-массовой работе в общежитиях. Тогда-то и договорились, что комсомольцы стройки примут участие в вечере молодежи механического завода.

— Ну так вот, в райкоме решили отдать поселок Михеевку вам и механическому заводу. Комсоргом у них Вася Скосырев, не знаешь? Вам надо познакомиться. Я с ним уже говорил утром по телефону, он согласен. Одним словом — действуйте в поселке совместно и чем быстрее — тем лучше. А на стройке как дела?

— Не блестящие, — отвел взгляд Виктор, словно это была его личная вина перед Довженко.

— Знаю, — сказал Довженко и вдруг вспомнил: — Да, вот что! Я нигде не заметил у вас ни Доски показателей соревнования, ни молний или «Боевых листков». Неужели не о чем рассказывать? Есть, конечно. Почему же никто этим не займется?

— Да все как-то… — покраснел Виктор. — С общежитиями пока занят сильно. Там есть газеты, — и подумав, что Довженко поймет это, как желание выгородиться, торопливо добавил: — В ближайшие дни займемся. Надо с парторгом и Рождественковым поговорить.

— Поговори, поговори, пожалуйста, — согласился Довженко и неожиданно добавил: — Знаешь, что я подумал? Если бы ты сказал, что на стройке дела идут неплохо, я бы тебя сразу уличил. Знаешь как? Не угадаешь!

— Из разговора с рабочими? — неуверенно сказал Виктор.

— Э-э, нет! — отмахнулся Довженко, — гораздо проще… По внешнему облику стройки! Понял?

— Не совсем…

— Чутье, Лобунько, такое выработалось. Я ведь часто на стройках бываю — и на хороших, и на плохих. Вот и заметил, что даже внешне плохая стройка от хорошей отличается. С трудом, например, разыщешь «Доску показателей», не говоря уже, скажем, о лозунгах и плакатах. Кстати, у вас ведь и художник неплохой есть. Этот, как его, — он повернулся к Череднику, возившемуся над подгонкой плинтуса. — Чередник, как фамилия твоего друга, ну того, который стенгазету оформлял?

— Киселев, — буркнул Михаил, не отрываясь от работы.

— Да, да, Киселев. Вот его и привлечь выпускать «Молнии». Он где работает сейчас?

— Он… сегодня не на работе, — тихо сказал Чередник, кинув быстрый взгляд на Виктора.

— В отпуск, что ли, пошел? Ну тогда…

— Пьянствовал он вчера, — зло сказал Виктор. — И вообще… Комсомольского билета лишится, наверное. Прогульщик, лодырь, пьяница….

Довженко нахмурился:

— Хм… А парень, как я знаю, способный, — и помолчав, тихо добавил: — Из комсомола не торопитесь гнать, лучше помогите человеку на ноги стать, больше вашей заслуги будет. Не в этом задача, Лобунько, чтобы отмахнуться от лодыря, пьяницы, вора — дескать, с тобой коммунизм не построишь, а в том, чтобы воспитать из них строителей общества будущего. Отмахиваемся же мы от них зачастую знаешь почему? Да потому, что не всегда знаем, как вызвать и укрепить в нем те новые черты характера, без которых человек будущего просто немыслим. Воспитывать нового человека — это не педагогическая работа в пансионе благородных девиц… Это творчество, творчество высшего порядка, вбирающее в себя постоянно новейшие достижения психологии. — Довженко умолк, вприщур поглядывая на Виктора, и тут же добавил:

— Сумеешь сделать так, что душа каждого из них будет для тебя ясна как на ладони — считай, что первую половину своей воспитательной задачи выполнил. А вот когда почувствуешь, что ты сознательно, изо дня в день, сможешь направлять каждого из этих вот людей туда, куда захочешь — тогда я первый признаю, что ты стал настоящим воспитателем. Ну, ладно, — Довженко взглянул на часы: — Я ведь попутно к вам, в институте меня ждут. Хотел тебе вот о чем напомнить… Ты читал во вчерашней газете о комсомольских постах на некоторых стройках? Мы через недельку собираем специальное совещание в райкоме. А сейчас вам вот что надо сделать, как мне кажется… Создайте своего рода штаб, куда бы стекались к концу каждого дня все сведения о тех, кто тормозит работу. А на следующее утро во время наряда на работу — кратенькая информация дежурного штаба.

Разговаривая, они медленно двинулись по территории стройки, Довженко то и дело кивал на приветствия ребят, иногда останавливался с кем-нибудь, и Виктор невольно подумал, что у секретаря райкома очень много знакомых на стройке.

— Ну, желаю успеха! — прощаясь, оказал Довженко.

«Успеха, успеха», — мысленно повторил Виктор, глядя, как секретарь райкома крупно, размашисто шагает к воротам стройки, и вспомнил Михаила Чередника. На душе стало невесело: только хотел доверить человеку интересное дело, а он напился пьяным.

«И все-таки еще попробую! — с какой-то упрямой настойчивостью решил Виктор: — Уж если начал — доведу до какого-то конца: или втяну Чередника в нормальную жизнь стройки, или… Что ж, и на это надо решиться».

Михаил привычными движениями прибивал плинтуса к полу.

«Ну, теперь будет, — зло усмехнулся Чередник. — Этот Лобунько постарается наделать шуму. Не сдобровать нам с Петькой. А-а, черт с ним. Были бы руки — работа везде найдется… Вот только билет бы комсомольский не отобрали».

— Михаил!

Чередник обернулся, да так и застыл, напряженно глядя на Виктора. Он почему-то никак не ожидал увидеть Лобунько именно сейчас, когда думал о нем. Но тут же взял себя в руки, мгновенно подумав: «Ну вот, начинается…»

— Видишь ли, вечером поговорить нам не удастся, — спокойно, почти равнодушно сказал Виктор, и этот тон удивил Чередника, ждавшего презрительных, полных негодования фраз. — Давай будем говорить коротко… Есть у тебя желание быть библиотекарем в мужском общежитии?

— Библиотекарем?!

Всего ожидал Михаил, но к этому он не был готов. Он растерянно смотрел на Виктора.

— Ну да, — подтвердил Виктор, уловив замешательство во взгляде Чередника. — Коменданту трудновато, работы у него и без этого хватает, да и к тому же заведовать библиотекой нужно человеку, любящему книги, а Груздев — ты сам это знаешь — не очень-то жалует их. Подумай, и если согласен, принимай библиотеку. Ну, а если не хочешь — неволить не буду. Хорошенько подумай, позднее скажешь мне, ладно? А вечером или завтра днем мы с тобой обсудим, с чего начать.

— Там… видно будет, — только и нашелся ответить Чередник, но его хмурый вид не обманул Виктора. Лобунько понял, что его предложение чем-то задело Чередника.

«Будешь, будешь работать, — радостно дрогнуло сердце Виктора, но он тут же упрекнул себя: — Рано, рано радоваться. Это лишь начало, что дальше будет — вот о чем надо подумать».

Виктор поднялся на второй этаж, чтобы поговорить с Леней Жучковым и Надей о сегодняшнем вечере. А Михаил Чередник долго еще обеспокоенно размышлял о том, что ему сказал Виктор, но все больше приходил к мысли, что в этом предложении вовсе нет никакого подвоха со стороны воспитателя, как подумалось сначала. Но… значит, простил Лобунько вчерашнюю пьянку?

Михаил усмехнулся. Нет, не таков Лобунько, чтобы пойти на это. В чем же тогда дело?

Впрочем, теперь, когда стало ясно, что воспитатель ничего плохого не замышляет, уже не очень-то и хотелось доискиваться причины. Михаил стал думать о той интересной работе, что предложил ему Лобунько.

Вернувшись в общежитие после работы, увидел, что Петро Киселев, помятый, припухший, все еще валялся на койке. Но Михаил ничего не рассказал своему товарищу о разговоре с воспитателем, заранее представляя кислую гримасу на лице Петра.

— Башка трещит, Мишка, — пожаловался тот. — И денег — фью!.. Опохмелиться бы…

Михаил после раздумья молча протянул Петру двадцатипятирублевую бумажку.

— О, вот это здорово! — глаза Киселева заблестели. Он вскочил с койки и, торопливо одеваясь, бросил Михаилу: — Ты живей умывайся, да и пойдем.

— Не пойду я, — поморщился Михаил. — Некогда… Да и не хочу…

— Брось, Мишка, — махнул рукой Петро. — От водки еще никто не отказывался.

— Нет, нет, не пойду, — перебил Чередник. — А ты иди…

Да, ему не хотелось, чтобы Петро был в общежитии сейчас, когда вот-вот зайдет воспитатель и заговорит с ним, Чередником, о библиотеке. Потому и отдал последние деньги, не оставив себе ни копейки, хотя получка — только послезавтра.

«Как-нибудь обойдусь», — решил он, когда Петро скрылся за дверью, и облегченно вздохнул, подумав, что ему и действительно не хочется идти сегодня с Киселевым выпивать.