Чу… Раздвигаются кусты у входа в пещеру… высокая, худая фигура инженера Пальмерстона сразу закрыла узкое отверстие пещеры, превращенной в красную бронзу горячими лучами заходящего солнца. Петров забивается поглубже в одну из бесчисленных ниш в гранитной стене… Жди…
Англичанин спокойно, как дома, сбрасывает землю с брезента, попыхивая папироской; мурлыча что-то себе под нос, удобно пристраивается под радиоаппаратом.
Прыгнуть на него сзади, набросить петлю… выстрелить… Петлю… сейчас…
Вот он сел на камень. Обычные для любого радиотелеграфиста — наушники на голову, руку — привычным жестом на контакт.
В руках Петрова легкая судорога нетерпения… Бросай… Петля в воздухе.
Очевидно, неудобно сидеть на камне Пальмерстону. Неожиданно привстал. Петля, не дотянувшись, хлестнула его по ногам. Два тела, в мгновенном порыве, бросились друг на друга.
Равнодушный радиоприемник, — последняя модель, — всегда готовые служить новенькие браунинги, — самой модной системы… и борьба, телом к телу, грудь с грудью, со звериным рычанием, с зубовным скрежетом, как в каменном веке… четыре руки… На одной татуировка. Две в перчатках… Желтая перчатка тянется к горлу. Руки заняты. Зубы заменяют их.
А Петров вцепился зубами в лаковый палец. Противник не вскрикнул даже. Быстрое движение, — желтая перчатка повисла в судорожно сжатых зубах… фальшивый палец. Четырехпалая рука снова тянется к незащищенному горлу… Крепостная, 7, Утлин, палец, отрезанный несгораемым шкафом…
«Так вот, кто ты… Убийца…»
* * *
Самое главное доложено. Отряд на автомобилях выступит через несколько минут. Ордера подписаны. Моторы гудят. Председатель Аз. ГПУ отдал распоряжения. Теперь в эти немногие остающиеся минуты он может подробнее расспросить запыленного, грязного Никольского: «Как вы оставили Петрова? Что он собирался предпринять?»
«Следить. Найти жену инженера».
«Молодец, надеюсь, — это уже удалось ему».
Не удастся Никольскому отдохнуть от трудного пути. Да, если бы ему и предложили отдых, он не воспользовался бы им.
Автомобили с площадки перед гаражом правильным полукругом, один за другим, на равных дистанциях, скрылись в облаке пыли над дорогой…
Радиостанция при ГПУ длинными искрами говорит Москве о лимонном газе на «Бритиш-Самшитс-Концешн» и об отданном распоряжении: аресте руководителей.
* * *
Слабеет Петров. Видимо, сказывается недавно залеченная рана. Борьба, как циклон, движется по длинной кривой, к противоположной стенке грота. Туда, к этой чернеющей за спиной Петрова нише. Ноги Петрова не чувствуют опоры под собой… Резкий толчок… руки разжались…
Брегадзе, слегка наклонившись над черным отверстием в каменном полу ниши, прислушивается к гулу, идущему из нее…
И снова на голове волшебные уши. И снова рука на послушном контакте. Лондон… Лондон… Лондон… Мак-Кин сообщает..
* * *
А проволока принесла в тот час в Баку, в ГПУ, радостное секретное сообщение.
Не обманывало предчувствие старого бойца. Но нефть, транспорт и уголь — Н.Т.У., Н.Т.У. — Николай Трофимович Утлин. «Молодцы ребята, раскусили орешек. Эх, Борис, Борис…» Невольно о Борисе вспомнил Пред ГПУ.
Новые распоряжения. Второй отряд немедленно вслед за первым на самшитовую концессию. Не совсем обычный состав, не каждый день встречающиеся сотрудники собираются на автомобилях. Несколько инженерных фуражек, несколько мягких шляп и профессорских очков перепутались с красными звездами и околышками ГПУ. Два грузовика с рабочими и необходимыми инструментами: глухо ворчат мощные ролс-ройсы.
Колонна тронулась. Впереди оливковое Торпедо самого председателя. Абрек радостно рычит: быстрая езда, как известно, ему по нраву. Решительный бой за Н.Т.У. — за «Революционит».
Скорей, скорей, как можно скорей! Версты наверстываются на колеса, крепко впились шоферы в рули. Держите ваши мягкие шляпы и умные очки, товарищи профессора. Пусть кривыми змеями почти под самые шины прыгают канавы. Пусть жалобно пищат испуганные мосты. Скорей, скорей, как можно скорей!..
Первый отряд подъезжал к Ак-Мечетской даче. Солнце уже совсем садилось. Недалеко от конечного пункта поездки, дорога узкая, извилистая, наскоро приспособленная для грузового движения уже в самое последнее время, вступает в такое же узкое и извилистое ущелье…
В полном молчании движется по нему отряд, медленно пыхтя, прокладывают себе дорогу автомобили… На всех лицах один вопрос; во всех головах одна мысль: «Удастся ли, или нет?».
Что это? Эхо? В полном безмолвии тесно обступившего путь векового леса неожиданный звук: мощное, ритмическое гудение многосильного мотора. Это не моторы автомобилей, — звук ниже и полнее. Но это и не эхо… Крик изумления вырывается из многих уст.
Над самыми краями ущелья на одно мгновение, — желтое брюхо аэроплана. Шасси почти задело за верхушки деревьев. Мелькнул и исчез. И почти тотчас другой, круто вверх, делает смелую «горку». На крыльях знакомые красные пятиконечные звезды. Наши, наши. Помощь. Ура!
«Тише. Не орать!» Начальник отряда, видимо, встревожен. Председатель ничего не говорил ему об аэропланах… Да и система…
— Тов. Никольский. Вы не узнали, какая эта система?
Никольский служил в авиации: — «Виккерс». Последняя марка.
— У нас такие есть?
Отрицательный жест головой…
— Так значит… Черт их знает, что это может значить еще.
Отряд быстро и тихо оцепил жилые постройки концессии. Никольскому место хорошо знакомо. Дом главного директора. Пуст домик инженера Пальмерстона. И там пусто. Где же главные действующие лица?
Из бараков высыпали рабочие и мелкие служащие. Где администрация? Работы часа два, как кончились, служащие не знают, где. Может быть, в конторе? Но и там, кроме дежурного, никого. Начальнику отряда уже это доложено.
Аэропланы? Никаких аэропланов не видели. Шум пропеллеров? Не обратили внимания. Впрочем… а ведь, пожалуй, и в самом деле был какой-то шум… На лицах рабочих, — и не только рабочих, привезенных из Англии, но и наших, — написана такая растерянность, что не поверить нельзя… Может быть, служащим известно, куда делось их начальство? Но нет. Служащие всполошены не менее других. Исчезновение администрации их очень тревожит. Как? Завтра платеж жалованья и никого…
«Списки!», коротко приказал начальник отряда. Обрадовались. Списки — на жалованье.
Список всех работников принесли из конторы. Все собраны на полянку. Перекличка. Не хватает 15 англичан и двух русских техников, Кириллова и Максимова.
«А этих нет уже несколько дней. Это — воры. Лазили к инженеру Пальмерстону и сбежали».
Больше никто не встречал техника Кириллова за эти дни? Нет, никто. А жену инженера Пальмерстона? Тоже уже несколько дней никто ее не видел. «Обыск!». Самый тщательный обыск в домах не дает никаких результатов. Стол директора, конторки канцелярии, столы начальников отделений, — все пусто… Служащие крайне взволнованы; приказано взломать несгораемый шкаф, где хранились денежные суммы. Что-то там?
Умелые специалисты быстро сделали свое дело. Общий тяжелый вздох. Полная и абсолютная пустота.
Отряд рассыпался по лесной даче. Необходимо не упустить ни одной минуты до наступления темноты. Ищут Петрова. Но ни на сирены, ни на рожки, ни на револьверные выстрелы и голоса — никакого ответа.
Верстах в трех, в горах одна из партий на почти горизонтально лежащей поляне наткнулась: примятая трава, следы многих ног, как бы велосипедные колеи в траве, несколько опорожненных жестянок из-под авиационного смазочного масла и, в виде странного, нелепого контраста, — одна маленькая, женская, лакированная туфля… Очевидно, здорово торопились садившиеся. «Еще бы. Смылись перед носом».
В домике инженера Пальмерстона тоже ничего, останавливающего внимание. Пуст письменный стол, разгром, как после выезда из квартиры, много небрежно брошенных туалетов молодой женщины… Но кто же станет возиться с бабьими тряпками?
В спальне, видимо, уже давно настежь распахнуто окно, и напрасно силится Никольский почувствовать запах лимонного газа. Если бы не это бегство, он, чего доброго, подумал бы: «А не ошибся ли тов. Петров?» Правда, тов. Никольскому никогда не приходилось сталкиваться с лимонным газом. Но все же в этой спальне пахнет чем хотите, только не смертоносным лимоном.
Быстро спускается ночь. Стали на посты часовые. Значит, ничего не поделаешь — приходится поиски Петрова отложить до завтра. Первый отряд опоздал. Есть ли теперь смысл спешить второму отряду?
* * *
Ночь. Но ослепительные щупальцы автомобильных прожекторов выхватывают из мрака все новые и новые участки извивающейся горной дороги.
Ночь. Но английские летчики высоко, у самых облаков, ведут «Виккерсы» с крадеными советскими звездами на крыльях. В маленьких чистых кабинках не спят. Спуститься? О, да, если бы это было в Англии!.. Здесь же, — здесь спуск может быть совершен только в определенный час и в строго ограниченном пространстве. Где и когда, и почему именно там и в такое время, знают лишь те, кому об этом знать надлежит.
Брегадзе, видимо, доволен. Перед тем, как задремать в удобном, слегка покачивающемся кресле, он вполголоса — сэру Смоллуэйсу: «Я рад, что, наконец, удалось развязаться с этим будто бы техником, Кирилловым. Я его узнал: чекист Петров… Тот самый, который… Шифр. Его не взяла пуля в Баку, но теперь их коллективы могут спокойно почтить его память вставанием».
Он не говорит об этом чистенькому директору, но в голове его бродит и другая, злорадно насмешливая мысль: «Пробовал ухаживать за Валентиной. Ну что же, поухаживай теперь…»
Охотно бы задал и сэр Смоллуэйс вопрос кое о чем, но в глазах этого, похожего на ястреба человека, видит он что-то такое, что не считает нужным расспрашивать его о том, о чем тот не рассказывает сам.
Ой, не нравится это воздушное путешествие старой Нине. Много видела она на своем веку, но чтобы так, не успев докипятить кофе, все бросив… лезть в такую шайтанову штуку и под облака… Ей нехорошо. Ей хуже, чем на море. А впрочем, раз князь сказал…
* * *
Петров очнулся. Непроглядный мрак. Абсолютная тишина. Несколько секунд лежал неподвижно, потом вдруг резко вздрогнул. Под ним что-то мягкое, поддавшееся под движением его тела. Протянул руку, ощупал… дрожь перешла в озноб; длинные мягкие женские волосы, отсыревшая ткань платья, маленькая, обнаженная и до ужаса холодная рука… Сам не помнил, как вскочил на ноги. О, какое счастье: в кармане френча и спички и электрический фонарик… Нажим кнопки, бледный конус белого света… Больно! Тов. Петров должен закусить губы, чтобы подавить готовый сорваться вопль: «Валентина».
Может быть, еще жива. Может быть, так же как он сам, не разбилась насмерть. Может быть… И словно ответ на его безмолвный вопрос, — острый, хотя и слабый, запах лимона… О! о! Разве можно сомневаться. Она убита так, как был убит Утлин. Да и как он мог забыть даже в такую минуту, — ведь именно этот запах привел сюда его из спальной Валентины.
Лимонный яд… Перед ним в неуловимое мгновение картина опознания трупа химиком… Разложение… О, какой ужас!.. Слабый луч фонарика, вместе с лихорадочным взглядом человека, судорожно заметался по влажным каменным сводам… Наверх… О нет, нечего и думать… Наверху только маленькое отверстие, круглый люк в вершине пятисаженного купола… Но зато вот там, в глубине, чернеет какое-то пятно, видимо, вход в другую пещеру…
Да, действительно, там другая пещера, целая подземная галерея… Есть ли из нее выход? Кто знает. Во всяком случае, оставаться здесь… Бррр… Да, который час? Но часы разбились при падении… Заживо погребенный. Но что же делать? Нет, только не сидеть так!.. Идти, идти в это отверстие…
А может быть, может быть… А вдруг?…
Галерея тянется бесконечно. Низкие, мерцающие искрами под лучом фонарика, своды… Сплошной гранит, то гладко отполированный водой, то торчащий острыми изломами первобытной породы…
Нельзя слишком много жечь свет… Кто знает, насколько нужно растянуть запас его в одной батарейке и коробке спичек. Но хоть ощупью, хоть шаг за шагом, только дальше, только вперед… Устал. Сел. Мучительно хочется пить. Голова кружится еще от падения… О, папиросы в кармане. Ну, хоть это… закурил, как будто стало легче… Теперь можно снова пуститься вперед… Долгое, долгое путешествие… Несколько раз мерещился свет, слышался какой-то настойчивый, хотя и слабый шум. Раза два принимался кричать… Но слишком невыносим человеческий писк под землею, — перестал тотчас же…
Вдруг, когда совсем обезумел от отчаяния, жажды и усталости, — такое неожиданное, почти невозможное счастье: ноги охватил холод, за голенища полилась морозная струя… Вода, о, вода, вода… Пил долго, много, жадно. Откуда-то явились новые, новые силы, новая бодрость. Намочил горячую голову ледяной струей. Зажег фонарик. К пещере текла справа другая. Из нее, весело позванивая, — маленький темный ручей подземной воды — яркая молния мысли: 99 шансов за то, что у воды есть выход… Выход наружу… А если так… О, вперед, вперед…
Дальше и дальше… Ручей, с уступа на уступ, спускается куда-то вниз… Но, разумеется, так и должно быть: грот с радиостанцией высоко в горах, вода пробила себе ворота, где-нибудь внизу, в долине… Скорей… скорей… И вот уже свет… Слабый, страшно слабый, свет вдали… Значит, правда, значит, он спасен. Легко, как горный козел, прыгает по гранитным обломкам обессиленный, только что залечивший рану человек… Еще, еще немного… Что это? Что это такое? Пещера внезапно расширилась, фонарик больше не нужен. Пещера наполнена светом… В нем особенно красиво поблескивают ее стенки… Но это не дневной свет. Это странное, холодное, никогда не виданное Петровым, сияние, голубовато-зеленый флуоресцирующий туман… Откуда же оно исходит… Ниоткуда! Вокруг него равномерно, не ярко и не тускло, светится все: стенки грота, мокрые камни в русле ручья, самая вода. При этом свете можно свободно видеть все пространство вокруг. Ручей расплылся по расширившейся пещере, растекся маленьким, черным, как смола, озерком. Поверхность его совершенно спокойна, только в одном месте вода уходит куда-то за крошечной, точно выдолбленной в черном и зеркальном асфальте воронкой. Куда? Конечно, туда, на поверхность земли, к свету, воздуху, к солнцу… А он… И слабый обессиленный человек в таинственном голубом сиянии падает на песок на берегу подземного озера… Последняя энергия его, по-видимому, иссякла.
* * *
Шум… Может быть, аэропланы. Часовые насторожились: «Стой. Кто идет?». Из поворота с дороги прожектор. Оливковое торпедо ГПУ, храпя, как загнаный жеребец, подкатилось к посту. Отряд № 2 прибыл.
Никольский и начальник отряда докладывают председателю: «Убежали… На аэропланах. Никого… Петрова нет… Обыск не дал никаких результатов».
«До утра делать нечего… Там увидим… Я привез спецов… Теперь сами поищем «Революционит…» Эх, жаль, что этим сволочам удалось улизнуть. Но куда мог деться Петров?… Неужели он попался… Нет, парень не таковский, правда, горяч он… Ну, утро вечера, как говорится… Ложитесь-ка спать…»
* * *
Под утро, когда в молочной дымке земля видна достаточно ясно, а люди спят еще крепче, чем ночью, оба аэроплана бесшумно, с выключенными моторами с подоблачной высоты, как огромные совы, спустились в точно назначенное место. Пассажиры вышли. Летчики включили двигатели и… может, кто-нибудь шум пропеллера и слышал, так что ж в нем удивительного… и ввысь.
Что это за место? Далеко не все пассажиры знают, где кончился их несколько неожиданный воздушный рейс. Кто-то из них робко осведомился. Инженер Смоллуэйс недовольно пожал плечами, инженер Пальмерстон нетерпеливо дернул губой… Несколько коротких слов и маленькая группа растаяла в тумане.
Где они встретятся опять?…
* * *
С раннего утра рассыпались по лесной даче и снова зовут и кличут Петрова. Шарят в кустах… Что ж не пошлют Абрека искать своего хозяина?
Занят Абрек… Он вместе с председателем исследует квартиру инженера Пальмерстона… Что-то нервничает Абрек. Бьет себя хвостом по бокам и глухо лает. Короткая шерсть его щетинится. Что его беспокоит? Передается ли ему нервно-напряженное состояние окружающих людей или звериное чутье в этом смешанном запахе спальни ловит что-то, чего не замечают Пред. Аз. ГПУ и Никольский?
Инженеры и профессора ожесточенно роются в земле; на тех местах, где удается найти следы шурфов самшитовой компании, — в первую голову. Маленькие, по одному, по два партии разведчиков тоже рассыпаны по даче. Часть рабочих-англичан, державших себя несколько странно, взята под стражу. Признано за благо всех их, за явной бесполезностью, отправить за пределы дачи. Только несколько человек принято на розыскные работы, вследствие выраженного ими самими желания, и после тщательной проверки их искренности. Они вызвались показать профессорам места работ, не совсем похожих на лесные: странный, невиданный доселе самшит намеревались выкапывать из- под земли заправилы самшитовой компании…
«Абрек, тубо, Абрек, что ты делаешь?!»
Абрек с невероятным остервенением рвет, раздирает на клочки чей-то серый костюм, найденный им в одной из комнат…
«Чей это костюм?» «Хозяина квартиры, инженера Пальмерстона».
«Абрек, отдай». Пес неохотно послушался… Бросил костюм и теперь злобно рычит возле кровати. Вцепился в одеяло, стащил его с постели и, с ощетинившейся шерстью, с налившимися кровью глазами, треплет его на полу… Наконец, оставил, в сотый раз обнюхал пол, выскочил в дверь, обежал дом, заметался вправо и влево, среди множества натоптанных следов отыскал единственный ему нужный и ненавистный, вернулся обратно, осторожно — зубами за рукав председателя и, повелительно рыча, тянет его за собой…
По лесу, по лесу, вправо и влево. Собака впереди, часто поворачивая морду, точно проверяя, поспевают ли за ней люди сзади, стараясь не упустить ее из глаз. Неблизкий путь, — председатель, два сотрудника, Никольский совсем устали. Умный Абрек снисходителен к людской слабости, — замедляет шаг. Дикий овраг. Узкая тропинка в гору. Пес начинает радостно повизгивать. Темен собачий язык. Вот он уже опять злобно рычит, — почти воет. Забежал зачем-то в маленькую пещерку и долго, так непонятно радостно скулит… Чуть заметная тропка сквозь густые кусты, — в гору. Узкая щель — пещера. Служат свою службу электрические фонарики. «Ага. Радиоаппарат. Здорово дело поставлено». Смотрит, определенные следы борьбы. «Вот и вот. Ясно отпечатались ноги двух людей».
Но Абрека мало интересует электрический язык и уши. Он совсем тихо, стиснув пасть, медленно бродит от стены к стене. Совсем на брюхе подполз к темной нише, морду туда всунул и яростно залаял…
Бросили небольшой камень вниз, насторожились… Звука не слышно. Неужели так глубоко? Палка на веревке, вернее, не палка, а довольно длинный шест. О, совсем не так глубоко. Смотрят вниз с фонарем. Свет слишком слаб, — ничего разглядеть нельзя… Но одно страшно. Каждый раз, что они наклоняются вниз, — запах лимона… Неужели Петров? — мысль без слов у каждого.
Председатель распорядился принести большой фонарь с автомобиля, прочный трос, багры, и позвать еще несколько человек. Яркий свет ацетилена, восемь наклоненных над отверстием голов, общий вскрик… Женщина… мертвая женщина. Впрочем, может быть, жива еще. Скорее достать!..
Один спустился по веревке вниз. Обвязал петлю вокруг тела, крикнул наверх. «Да, да. Это жена Пальмерстона. Мертва».
Мертва. И от мертвой теперь уже совершенно отчетливо запах лимонного яда. А мысль невольно возвращается все к одному, — тов. Петрову. А Абрек все воет у ниши…
Этот день не дал больше никаких результатов. Поиски и исследования профессоров не увенчались успехом. Но зато следующие сутки оказались решительными. Утром под бараком № д была обнаружена лаборатория Компании, но кроме богатого ассортимента образцов почвы, — ничего: ни записей, ни реактивов. Однако и открытие пустой лаборатории сослужило свою службу. Председатель тотчас же приказал исследовать полы во всех помещениях.
Под складочным сараем, далеко в лесу (один из рабочих-добровольцев сейчас же вспомнил, что такой сарай существует), была найдена… аккуратно вырытая большая яма, нечто вроде начала железно-дорожного карьера, сильно расширенный шурф. В яме не нашлось ничего, но профессор, производивший поиски в этом месте, сейчас же констатировал необыкновенное богатство флоры этого уголка Ак-Мечетской дачи. Приехавший же на место председатель убедился при первом взгляде, что эта долинка, где стоял сарай, была именно той, которая описана в дневнике покойного Утлина.
Екнуло сердце. «Если «Революционит» еще есть, то он может быть или здесь, или нигде».
Быстрое исследование почвы лощинки в лаборатории бывшей Самшите-Концешн-Компэни. Чуть заметная, но вполне соответствующая утлинским описаниям активность. Или «его» уже нет, или он глубже. «Рыть!»
Петров не знает, сколько времени пробыл он в подземелье. Он знает только, что несколько раз терял сознание: рана, очевидно, слегка раскрылась. Из нее, правда, немного, но сочится кровь. И, несмотря на это, он чувствует себя не так уж плохо. В этом подземелье и свет и воздух таковы, что ему кажется, они как-то подкрепляют его, успокаивают нервы. Но что делать? Что делать? Он пытался пройти назад, в верхнюю пещеру к трупу… Увы, подземный обвал как раз возле него преградил туда путь…
О, насмешка судьбы… После многих часов ожидания, долгих томительных часов, одна ослепительная, как молния, мысль прорезает сознание Петрова. Крепостная, 7, таинственные явления таинственного дома… Голубой свет, тепло, «Революционит». Разумеется, это «Революционит…» Очевидно, пещера подходит под землей под то самое место, где нашел его Утлин… О… о! Значит, он здесь, совсем рядом… Если только они его еще не достали, не выкопали, не унесли… Оно рядом, а он бессилен спасти его для Республики Трудящихся. Оно рядом, и он должен умереть тут, у своей давно желанной цели… О! Это свыше его сил!..
Он мечется, как раненый зверь, бьется головой о голубую стену… Ему не хватает воздуха… Душно… душно… На берегу лазурного подземного озера несчастный снова лежит без чувств…
А время идет. Очнулся… Что это? Стук. Совершенно отчетливый стук. Здесь. Возле. Совсем близко.
Они. Это они. Они нашли. Они работают… Они сейчас его отнимут.
Бессильно сжимаются кулаки, бешено стискиваются зубы…
Он забывает даже, он не слышит, что удары с каждым мгновением все ближе, что, очевидно, стенка, отделявшая его от внешнего мира, тонка, что она вот-вот разрушится, что он… может быть, будет спасен. Он, заживо погребенный… Ах, что значит он и его жизнь? Мало ли ставил он ее на карту за дело трудящихся… Да, впрочем, и спасение ли еще несут ему эти удары английских кирок о каменный свод…
Страшный грохот. Целая огромная глыба рухнула в пещерное озеро… Струя холодного внешнего воздуха. Ослепительный солнечный свет. «Что такое? Кто здесь кричал?» — слышится растерянный голос со смешным иностранным акцентом.
А через час обезумевший от ужаса Абрек без конца, неотступно лижет руки и ноги лежащего на диванчике хозяина… Нет, не может быть… Нет, конечно, это не сон. И эта комната, и Абрек, и такое доброе лицо председателя, наклоненное над ним. Почему он так грустно-ласково смотрит на Петрова? Петров не видел себя в зеркале, не видел своего так страшно похудевшего лица… О, какое молодое измученное лицо, и над ним шапка — совершенно седых, серебряных волос…
Счастливые часы сменяются днями горьких разочарований. Опять Н.Т.У. становится неуловимой загадкой.
Печальную весть принесли профессора председателю Аз. ГПУ — «Революционит», несомненно, был в этом месте, но сейчас там его нет. Ни одной крупинки. Голубой свет в пещере, мощное развитие растительного царства, — все это результат его прошлого пребывания тут. Это только воздействие той, совершенно неуловимой и невыделимой эманации его, которую оно испускает. Нет, совершенно ясно, не подлежит никаким сомнениям — «Революционит» украден!!!
Тяжелое настроение царствует не только в Аз. ГПУ, но и в Москве, и вообще среди всех тех, кто хоть немного осведомлен о том, что такое, — дело Н.Т.У. Вот, значит, сбылись тяжелые предвидения Утлина. Свершилось то, чего он так боялся. Великий источник энергии и жизни в руках тех, кто из него сделает плеть и смерть. Так этого оставить нельзя. Ни один человек в СССР не сможет, не посмеет опустить руки перед ставшей внезапно такой реальной опасностью. Так значит, что же? Что же делать? Перенести борьбу туда, в неприятельскую цитадель. Применить против них их же способы борьбы. Трудная борьба, опасная. Очень мало шансов на успех. Но это-то, это никого не остановит. Нужна длительная, напряженная подготовка. Так что же? — к ней нужно приступить с сегодняшнего дня. Мы сознаем опасность, не скрываем ее, но и никогда, ни в каком случае не склоняемся перед ней.
* * *
Неожиданно омрачилось торжество в день столетия существования знаменитой фабрики лучших в Англии бисквитов и галет, — наследственного достояния сладкого дедушки. Какое же, на самом деле, торжество в отсутствие хозяина. А он не приехал. Только что, несколько минут тому назад, звонил по телефону его дворецкий, сообщив, что все готово к отъезду. Уже пыхтел автомобиль у подъезда роскошнейшего в Лондоне особняка, как вдруг, словно черная тень, выпрыгнул из-за угла улицы другой и замер возле дубовой парадной.
Вот что значит докладывать не совсем по порядку о важных событиях, особенно, если события идут не вполне так, как хочется. Не успел доложить сэр Вальсон лорду N о том, что самородок Н.Т.У не обнаружен на самшитовой концессии, что там его вовсе не было к моменту начала работ, что по сведениям, точным сведениям Мак-Кина, его нет и в руках большевиков, успел сказать только о вынужденном бегстве из Ак-Мечетской дачи и был прерван…
Тяжело заскрипело глубокое кресло под тяжело осевшим в него тучным телом:
«А-м-м-м-м… п-п-п… кх…» — бессмысленно брызжет слюной на свое собственное плечо перекосившийся рот; дергается правая нога, судорога свела пухлую правую руку… Доктора, доктора!!!..
Не перенес бисквитный юбиляр мелькнувшей в голове мысли, что Н.Т.У уже попало в руки коммунистов, самая неподдельная апоплексия схватила старика…
Биржа реагирует на медицинский бюллетень прыжками ценностей. Чемпион гольфа и тенниса, любимец всех кокоток ночного Пикадилли, наследник бисквитной фабрики, доброй трети Сити и лордского титула тщательно расчесывает пробор на преждевременно лысеющей голове, становясь в позу перед зеркалом: он проектирует свою первую речь в палате лордов…
А ведь через пару дней надо было бы сэру Вальсону опять повидать своего хозяина. Есть что сообщить новенького, — но что поделаешь?..
* * *
Хорошо, что как раз вовремя Вера получила отпуск и приехала в Баку. Состояние здоровья Петрова требует ухода любящей женской руки. Побольше лежать, поменьше волноваться: спокойствие и отдых, и все пройдет. Так сказал доктор. Вера всячески отвлекает его от тревожных мыслей. Ему запрещено даже разговаривать о «Революционите».
Но зачем он, незаметно для Веры, уже много раз, как только она выйдет в другую комнату, достает из бумажника в ночном столике и внимательно, не пропуская ни одного слова, перечитывает обрывок старой газеты. Глядите внимательнее, это не обрывок; это аккуратна я вырезка, синим карандашом обведенная:
«ОБВАЛ ДОМА № 7 ПО КРЕПОСТНОЙ УЛИЦЕ».
Сегодня утром в 7 час. обитатели Крепостной улицы и прилегающих к ней были встревожены страшным грохотом. На столах в соседних домах запрыгала посуда, вылетели стекла из многих окон.
Некоторые подумали, что начинается землетрясение. На самом же деле это обрушился дом № 7 по Крепостной улице, вероятно, памятный нашим читателям по интересу, вызванному им и таинственными происшествиями, в нем происходившими, в последних числах апреля и начале мая месяца. Немедленно прибывшему на место происшествия нашему сотруднику удалось узнать следующие замечательные подробности. В комиссии откомхоза, произведшей осмотр и обследование дома, царило полное спокойствие относительно дома. Насколько можно было судить, ничто не угрожало катастрофой в непосредственном будущем: стены не давали значительных трещин, фундамент не оседал. Дом числился находящимся в состоянии не более критическом, чем некоторые другие, нимало не таинственные дома. Впрочем, не вызывала особых забот его судьба из-за выезда жильцов. Обвал произошел почти точно в 7 час. Комендант, назначенный после апрельских событий, сообщил, что он в этот момент был на дворе и только благодаря счастливой случайности избежал гибели. Он, проживая в надворном флигеле, тоже не замечал ничего особенного за последние дни. Сотрудник заинтересовался его переживаниями с момента назначения. Как оказывается, ему пришлось пережить и увидеть много действительно загадочного за это время.
Никаких неудобств или болезненных ощущений, подобных тем, что вызвали в апреле повальное бегство из дома, он на себе не наблюдал, хотя из предосторожности пользовался водой из другого дома. Но ему пришлось столкнуться, например, с необычайным ростом травы и прочей растительности вокруг дома. В частности это касалось растительности не только в прямом, но и в переносном смысле слова: крайне энергично росли его волосы. Свечение, наблюдавшееся в апреле, продолжалось во всей окружности дома, как и некоторые прочие явления.
За разъяснением всего виденного наш сотрудник обратился к химикам, принимавшим участие в исследовании таинственного дома. Ученые заявили, что все это вполне возможные явления. Они остаются при своем убеждении, что все они производятся каким-то неизвестным и невыясненным доныне веществом, над которым производил опыты убитый в своей лаборатории химик Утлин. Самого вещества пока еще не обнаружено, состав его не поддается определению. Однако, безусловно и буйный рост растений и свечение дома вызывается эманацией того же вещества.
Ученый добавил, что несмотря на продолжающиеся попытки воспроизвести Утлинское вещество, кажется, можно с прискорбием констатировать, что талантливый химик унес свой секрет с собой в могилу.
Не потому ли он так внимательно изучает газетные строки, что он нашел их перед самым отъездом из Ак-Мечетской дачи, еще и еще раз подробно осматривая ящики стола инженера Пальмерстона, где, в щели между разошедшимися фанерками, — застрял, сохранился маленький, трижды свернутый клочок. Не кажется ли ему, что эта вырезка… Но нет, тогда бы он, разумеется, показал ее председателю. Впрочем, может быть, он не показывает ее потому, что ему кажется, что и сам председатель утратил все надежды овладеть «Революционитом». Дело об убийстве химика Утлина переправлено в Москву и Аз. ГПУ занялось своей обычной, будничной, повседневной работой. Нет, не то. Очевидно, и сам тов. Петров не уверен еще в основательности своих предположений… А в таком случае… В таком случае, не лучше ли подождать, и по выздоровлении попытаться самому, никому не сообщая, выяснить, насколько они соответствуют действительности…
* * *
Брегадзе, как любезный хозяин, по возможности удобнее устроил в родном ему Баку своих гостей с Самшитовой Концессии после воздушного путешествия. Неплохо поставлено дело у него. Из бакалейной лавки принесли в тот же день художественно исполненные виды на жительство — гости могут разместиться в лучших гостиницах…
И об удовольствиях заботится он. Сегодня пикник — морская прогулка на моторной лодке. Пять гостей. А остальные? Ничего, участники веселого парти де плезир поделятся впечатлениями. Но все же, почему они лишены непосредственного удовольствия — боязнь морской болезни, загара на ярком солнце? Быть может, и это, а, пожалуй, все-таки помнит заботливый хозяин о существовании морского Особого Отдела. На слишком большой пикник знатных иностранцев с русскими паспортами, чего доброго, могут пожаловать и незванные гости.
Замечательный, видимо, чисто английский пикник, в форме, незнакомой в Баку: ни русской горькой, ни балыка… Но помилуйте, нет и джина, и шерри, и каких-нибудь других английских деликатесов… Может быть, расчет на серьезную рыбную ловлю? Но ни рыбцу, ни шемае не угрожает, кажется, никакая опасность.
Мирная беседа знатных экскурсантов.
Длинным рассказом занимает Брегадзе гостей. Вынимает из кармана старую бакинскую газету и переводит им на английский содержание какой-то, видимо, очень занимательной, статьи… Затем рекомендует вниманию спутников план города, говорит, должно быть, о каком-то достопримечательном, наверное, историческом здании в нем, показывает его чертеж… Оживленный общий разговор, вероятно, обсуждение деталей следующей экскурсии, осмотр городских достопримечательностей.
Прогулка окончена. Но почему участники так торопятся поделиться впечатлениями со своими, скучавшими без них в чужом городе, друзьями? Странно, разве они не встречаются на квартирах друг друга? Очевидно, так. Одного уже дожидается человек на бульваре, другого приятель давно подкарауливает в кофейне на углу самых людных улиц, третий, встреченный нужным лицом почти у самой пристани, поспешил свернуть вместе с ним в какой-то маленький, вонючий переулок. И с какой стати у них такие довольные, хотя и озабоченные лица? Неужели же они никогда не катались на моторной лодке? Не может этого быть, а и впрямь можно так подумать, видя, как хочется им рассказать про свою поездку близким друзьям…
Хозяин настоящий спортсмен. С моторной лодки прямо на мотоцикл. Полчаса занятия радиолюбительством, очевидно, нужны ему как хлеб насущный: «Вальсону… Вальсону… Вальсону…
Срочно… Срочно… Срочно…
От Мак-Кина…»
Но неужели же гости, просидевшие в городе в день морской прогулки, так сильно обиделись? Да, они уезжают. И никто из остающихся не проводит их на Бакинском вокзале… Да и хлопотливое занятие, по правде, было бы проводить их на этот раз… Как это люди не могут сговориться о совместном отъезде? Хоть бы случайно двое попали в один поезд.
Брегадзе — достаточно только шести сотрудников.
* * *
Радостная забота сэру Вальсону… О, эту просьбу Мак-Кина приятно выполнить. Он охотно бы доложил обо всем этому бисквитному королю, но… правда, здоровье его несколько поправляется, пожалуй, немного преждевременно спроектировал свою дебютную речь в палате лордов его любезный и достойный сын, правда, биржа уже прекратила свои скачки, вместе с ртутью максимального термометра под мышкой у больного, но все же врачи не позволяют еще его беспокоить.
В книге дежурного Гринвического аэродрома отмечено: два быстроходных «Сопвича» 138 выбыли сегодня в 21 ч. 30 м., по предписанию 3-го отделения. Но нигде, ни в какой книге никакого аэродрома не значится, что два «Сопвича» спустились там-то и тогда-то. Что же? Неужели пропали без вести? О, нет! В той же книге, того же аэродрома, только рукой другого дежурного проставлено:
«Сопвич 138, №№ 21, 22, вылетевшие вчера по предписанию 3-го отделения, возвратились после одного спуска, без аварий».
Не сказано лишь, где был совершен этот единственный спуск.
* * *
Замечательное явление для наблюдательного глаза. Инженер Пальмерстон и директор Смоллуэйс, повидимому, поменялись ролями. В маленькой комнатке, на одной глухой бакинской улице, на импровизированном заседании семи оставшихся в городе служащих Самшитс-Концешн-Компэни, инженер председательствует, если только это можно назвать председательствованием, все по очереди высказываются, а один задает короткие, прямо поставленные вопросы.
— Значит, вы, господа, определенно уверены, что этими приборами можно с достаточной точностью определить местонахождение?
— Да, с точностью до одного метра в условиях, при которых будет производиться работа.
— Можно быть спокойным за работу самопишущего аппарата?
Утвердительные кивки.
— Завтра вы сможете приступить к обучению сотрудников. Люди выбраны понятливые и исполнительные…
Милиционер на посту против дома № 7 по Крепостной улице привык, что к таинственному дому ежедневно шатаются любопытные… Особенно много их было в первые дни после обвала. Откомхоз обнес участок проволочной оградой. Постовой милиционер полагает, что это совершенно лишнее, кто полезет в это чертово место… Когда приходится дежурить ночью, он скрывает, что не особенно ему по душе голубоватые огоньки… конечно, милиционер не верит в привидения, но…
Какой дурак-тряпичник полез копаться на развалинах? «Эй, гражданин! Куда те понесло! Вылезай. Что за черт… дороги ему мало…» Какой-то разносчик пролез через проволоку — избрал кратчайший путь на соседнюю улицу… «Куда пошел? Вернись!»
Не слышит. Не бежать же за ним. Не жаль сапог — пусть лезет по камням…
Два папиросника с лотками расположились у развалин… «Э-э. Опоздали, други. Теперь не то, что недельки две, три назад. Народу, что на базаре… Теперь много не наторгуешь…»
Сегодня прямо повадились тряпичники. Клад, что ли, думают… Сердится постовой милиционер — сил нет за ними гоняться…
Если б был у него характер и повадки царского фараона, — пожалуй, рассердившись, намял бы он шею одному-другому… Ну, и сделал бы любопытное открытие, что под одеждой на боку совсем не нужный тряпичнику, непонятный прибор. И такой при этом новенький, что уж, конечно, подумать нельзя, что он его из помойки вытащил.
Но мордобой не входит в круг прав и обязанностей постового милиционера, а оснований подозрительно относиться к каждому шатающемуся по своим непосредственным делам тряпичнику, право слово, нет никаких, даже на посту у самого таинственного дома в СССР.
Однако, даже и царский фараон, ежели бы довелось ему обнаружить под полою тряпичника маленький аппаратик, конечно, не смог бы узнать назначение его. Да что фараон? Если бы на его месте оказался какой-нибудь инженер, или хоть целая комиссия экспертов-техников, много пришлось бы им помудрить над красивой игрушкой, чтобы дознаться, для чего она предназначена. Совершенно новое изобретение, прибор, сконструированный и построенный в течение последних дней, ну, может быть, недель. Никто с первого взгляда не определит, для чего он устроен, никто, кроме стоящих в курсе открытий, сделанных на самшитовой концессии в Ак-Мечетской лесной даче. О! В делах лаборатории, стоящей под непосредственным наблюдением сэра Вальсона, уже несколько времени тому назад появилась новенькая папка: «Дело об опытных работах над энтеускопом инженера Брекблейда». Несколько крупинок Н.Т.У., добытых на концессии, позволили высокоученому английскому конструктору создать этот прибор, — некоторое видоизменение магнитного теодолита или тахеометра, — и благодаря чувствительнейшим магнитным стрелкам, на которые заметно влияет даже крайне малое количество Н.Т.У., стало возможным в любой момент обнаружить его местонахождение…
И вот день, другой и третий сменяются на посту у дома № 7 дежурные милиционеры, и все эти дни и зеленщики и угольщики и тряпичники, словно сговорившись, бродят по развалинам обрушившегося здания. Даже другие граждане, убедившись, что переход через руины не сопряжен с какими бы ни было опасностями, уверенно и легко прокладывают тропинку через них. Наконец, одному из постовых надоела вечная ругань из-за незаконных переходов огороженного пространства, он сообщил по начальству, сведения пошли дальше и откомхоз положил конец этому, протянув еще одну колючую проволоку поверх простой.
Самопишущие аппараты точно записали, а гости инженера Пальмерстона внимательно записи изучили, и о выводах Мак-Кин огненными искрами, осведомив, обрадовал Кетлер-Стрит.