Я была благодарна Назару — водителю Матеуша, который на время стал и моим водителем. Он не только подождал, пока я выйду из больницы, хотя я и говорила, что в этом нет необходимости. Но также ни о чем не расспрашивал, а ведь видел, что я вытирала лицо влажными салфетками и припудривалась, а глаза все равно оставались красными и припухшими.

Он лишь подал мне бутылочку минеральной воды, чтобы окончательно успокоилась, и включил тихую, ненавязчивую музыку. В совокупности с мелькающим за окном вечерним городом, это подействовало успокаивающе. Сердце ныло, в голове был полный бардак, мысли пытались налезть друг на друга, подгоняемые отголосками смутной вины, но я уже могла дышать и попытаться принять ситуацию.

У Прохора будут новые родители, мальчик этому рад. И если он мне дорог, а это так — я должна отпустить его. Мы ведь не перестанем быть друзьями только потому, что теперь он будет жить не в детдоме или в больнице, а в нормальной квартире. Тумачевы не бедствуют, и у Прохора будет личная комната, да и много чего будет еще. Это ведь хорошо, это…

Нет, пока все это было еще слишком сложным для восприятия. Возможно, позже, гораздо позже. Не знаю, когда…

Поблагодарив Назара, я вышла у подъезда. Вдохнула воздуха, остывшего от жаркого солнца, тщетно поискала глазами Мурзика и пошла домой. Войдя в квартиру, удивилась тишине и горящему в пустой кухне свету. Переобувшись, устало прилегла на диван в гостиной, закрыла глаза и попыталась вновь все обдумать, приучить себя к мысли, что Прохор будет жить не у нас, и вдруг услышала какое-то копошение.

Открыв глаза, прислушалась — да, так и есть, звук непонятный, но… я отчетливо разобрала, что он доносился из комнаты Ларисы. То есть, она дома? Странно, обычно она выходила, когда я возвращалась. Да и я встречала ее. Так у нас принято. Но ладно, мало ли — сериал интересный.

Усмехнувшись, я снова хотела прилечь на диван, но вздрогнула от надрывного смеха. И не потому, что он был неожиданно громким, а потому, что поняла, почувствовала — так смеются те, кому хочется плакать. И сейчас так смеялась моя подруга!

Плакать… нет, нет, не она… Вот только этого не хватало!

Не раздумывая более, побежала к ней в комнату, рванула дверь на себя и застыла, пытаясь понять увиденное. Бутылка коньяка на журнальном столике, какие-то нарезки, куски хлеба, вялый лимон, обертка от черного шоколада. А на кровати — кокон из простыней и смех, снова этот смех, и… лысина…

Как зачарованная, я смотрела на эту лысину, и не могла понять, что происходит, а потом…

О, Господи, это Фрол! Фрол… Не смог повертеть на вертеле меня — так принялся за мою подругу! И нашел же момент, когда она так уязвима!

— Вон! — распахнув дверь, крикнула я вне себя.

Смех оборвался. Кокон из простыней притих и дернулся. Лысина попыталась спрятаться, но у нее не вышло.

— Вон!!! — повторила я громче прежнего.

Лысый тяжко вздохнул, подхватил ту простынь, которая прикрывала его тылы, и поднялся. Бросил взгляд на притихшую Ларису, но осознав, что никто его удерживать не собирается, обернулся ко мне.

— Здравствуй, Ева, — буркнул недовольно и уронил простынь, посчитав ее на своем теле лишней.

К счастью, из нелишнего на нем были трусы с узорами-долларами, а то степень моего удивления трудно было бы определить. Дело в том, что это был кто угодно, только не Фрол. И единственное, что у них с приятелем Матеуша было общего — это лысина. Впрочем, если взять во внимание эти доллары, можно сказать, что к ним двоим неприлично нагло прилипали большие деньги.

Изумленно хлопая ресницами, я следила за тем, как незнакомый лысый мужчина ищет свои джинсы, определяет, что из двух брюк его те, что меньше на пару размеров и без дыр на коленках, одевается, набрасывает футболку с узорами в виде монеток-центов, неспешно ищет носки, решает, что те, что с рисунком копилки-свиньи — единственные в этой комнате и его; напяливает их на конечности и, не прощаясь, важно и по-богатому, выходит из комнаты.

Не успела я проводить его взглядом, как на кровати началось активное движение. А спустя секунду, прихватив вторую простынь и опустив глаза и следовательно став почти неприметной, мимо меня попыталась просочиться Лариса.

— А вот этот кокон раскаяния и скорби я попрошу остаться, — разрушила ее планы на быстрый побег и приглашающе махнула рукой на кровать. — Присядь-ка.

— Неа! — Лариса брезгливо посмотрела на смятую постель и решительно покачала головой.

— Хорошо, — сжалилась я, — жду тебя на кухне.

— Ага! — подруга закивала веселым болванчиком и принялась одеваться.

Выходя из комнаты, я обернулась и облегченно выдохнула, заметив, что и у нее все стратегические места были прикрыты. Не так роскошно, как у некоторых, но в данном случае и кружева в виде защиты сойдут.

Пока она приводила себя в порядок, я заварила нам чай и неспешно его попивала.

— Ев… — войдя в кухню, подруга остановилась и виновато заелозила тапочкой по полу. — Я знаю, что виновата. Мы с тобой договаривались, что никаких мужчин в этой квартире, и если что — встречи только на их территории… Но я… я ведь его почти и не знаю, и побоялась идти к нему, а тут такая возможность забыться и… то есть, отвлечься… Прости, а?

— Трудное это дело, надо подумать… — протянула я, строго посматривая на провинившуюся.

Оговорку я услышала и поняла правильно: она хотела не этого лысого, а отвлечься, чтобы проще было общаться с Корневым, чтобы между ними встала стена, через которую Лариса уже не захочет прыгать. Сначала не захочет, а потом и не сможет, потому что стена станет слишком высокой, а в растворе для кирпичей будет столько всего намешано, что проще уйти навсегда, чем разрушить.

— Ну, Ев? — поторопила подруга с прощением. — Ну, Евушка…

— Так, ладно. Я согласна про это забыть, если хотя бы скажешь, кто это был, — подвигая к ней чашку с чаем, определила условия. — И еще объяснишь мне: почему, если даже ты этого мужчину почти не знаешь, он обратился ко мне по имени.

— А ты что, его не узнала?

— Из всех мужчин, которые мне хоть как-то знакомы, полысеть успел только один.

— Этот тоже… Ты этого тоже знаешь, правда, он изменился… — Видя, что я действительно не сержусь, Лариса перестала полировать тапочкой пол, уселась на стул и с удовольствием принялась за чай. — Помнишь Вадика Москаленко? Из школы. Так вот — это он. Увидел мои фотографии в соц. сетях, написал мне письмо, мы с ним встретились, чтобы обсудить школьные годы, и вот…

— Н-да… — задумчиво протянула я. — Мальчик из школы как-то быстро состарился — волосы не просто поседели, а выпали. А все туда же, по девочкам!

— Ну, Ев, — протянула заискивающе Лариса. — Ну давай ты не будешь его дразнить? Все-таки первая любовь… Не такая, как должна быть, не по-взрослому, не по-настоящему, но была же. Это я сейчас понимаю, а тогда… Давай замнем эту тему, и все?

Оставив в покое чашку, я задумчиво посмотрела на подругу. Мы действительно можем замять эту тему — она будет смеяться, почти как прежде, я буду знать, что в душе ей больно, но улыбаться в ответ. Какое-то время мы будем очень осторожны в словах и поступках: мы же замяли — зачем напоминать, даже невольно, хоть словом? Нет — и нет, пройдет, когда-нибудь да пройдет. Она начнет с кем-то встречаться и всячески будет стараться доказать мне и кому-то другому, что все у нее хорошо. А тот другой, устав смотреть на все это, тоже пойдет воровать чье-то счастье. Лирика. Классика. Не про нас.

— Договорились, Ев? — беспечно улыбнулась подруга.

Но я считаю: друг не тот, кто поддержит тебя в увядании, потому что это удобно и легче. А тот, кто сорвет, пересадит в другой горшок, если надо, но завянуть не даст.

— А любовь по-настоящему — это как? — спросила я. — Можешь мне объяснить? Ты сказала, что теперь это понимаешь. Вот и я… Тоже хочу понять.

— Ев… — растерянно пробормотала Лариса.

— Объясни мне, — с нажимом вновь попросила я. — Ты же знаешь. Ты уже все решила.

— Ты не понимаешь…

— Да, — не дала ей возможности обидеть себя и таким образом увильнуть, — вот я и хочу разобраться. Расскажи мне. Поделись со мной. Любить по-настоящему — это как? Может, это означает молчать, наблюдать со стороны, выводить из себя и убегать в тот момент, когда тебя заметили и захотели обернуться? Или это спонтанное желание заменить одного другим, но когда вроде бы страсть наметилась и летают искры, все равно оставаться в одежде? Или ты считаешь, что по-настоящему — это черная стограммовая шоколадка и вялый лимон?! Вялый лимон меня просто добил… Кстати, интересно, это случайная покупка или скрытые комплексы и предпочтения?

Лариса перестала строить просительные рожицы и отвернулась к окну. А потом медленно выдохнула и закрыла лицо руками, а плечи ее подозрительно вздрогнули…

— Поплачь-поплачь, — встав со стула, я нависла над ней и утешительно погладила по плечу, по роскошным светлым волосам. — Поплачь, дурында…

— Н-не могу… — послышался ее писк, а плечи задрожали сильнее.

— Могу-не могу, — проворчала я. — Не тяни время. Плакать — это инстинкт, а не наука! Рыдай давай побыстрее — тебя попустит, мы выпьем ведро чая, съедим пару кило шоколадных конфет и пойдем спать, счастливые и довольные!

— Н-не могу я… — повторила Лариса, а потом убрала ладони от лица и, давясь смехом, выдавила: — Я как представлю себе… Нет, Вадик он — хороший и симпатичный, но… Я вдоволь успела пощупать у него только лысину, а ты так живописно описываешь вялый лимон, что представилось… в общем, пошло представилось, стыдно рассказывать…

Подруга уже открыто зашлась в приступе хохота, а я, скрестив руки, наблюдала за ходом истерики. А когда она успокоилась и посмотрела на меня осмысленно и без намека на надрывный смех или слезы, встретила ее возвращение в реальность.

— Ну, здравствуй, радость моя.

— Здравствуй, — выдохнув удовлетворенно, отозвалась она и вновь состроила умилительную мордашку. — А можно мы уже начнем опустошать ведро чая и уничтожать два кило шоколадных конфет?

— Можно, конечно, — дала я добро, — только за ними еще надо сходить в магазин.

— Ночью? По темноте? — выглянув в окно, скривилась Лариса и, осмотрев себя, добавила. — И когда я в пижамных штанах, а переодеваться лениво?

— Ну да, — поддакнула я без особой охоты.

А спустя три минуты и сорок секунд, которых хватило на то, чтобы прихватить с собой кошелек — чей был ближе, тот и ушел на улицу, мы с Ларисой, хихикая, вышагивали по темному двору. И любовались — тишиной подступившей ночи, мигающим светом фонарей с дешевыми лампочками, полетом летучих мышей и старичком Аркадием Филипповичем, помогающим снимать стирку своей избраннице, которой он, как выбрал, так и не изменял, несмотря на ухищрения конкуренток.

А спустя полчаса мы с Ларисой сидели на нашем балконе, пили вкуснющий чай и ели конфеты, без подсчета калорий.

И говорили. Много. Долго. И тоже со вкусом.

И без разницы, что завтра рано вставать, потому что то, что происходило здесь и сейчас, было гораздо важнее.

И вообще, кто сказал, что дружить — это просто?

Иногда дружить — это ночь не спать, а говорить, говорить, говорить и смеяться…