Ветер гулял вдоль улицы, поднимая клубы мелкой снежной пыли, лохматя в небе тучи свинцового цвета, и принося из-за лесополосы, отделяющей город от химического завода, запах фенола, который медленно оседал в жилых кварталах. Улица была почти пуста, лишь изредка темные фигурки прохожих мелькали между домов.

 Вслед за взрывной волной наполненного митингами и эмоциями декабря пришло холодное безвременье января. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, захлебнулся в бессмысленности собственных лозунгов и беспощадности объективной реальности, в которой революция хипстеров казалась не больше чем оксюмороном. Молчаливые массы, зовущиеся народом, так и не смогли зарядиться энергией городского протеста и в большинстве своем остались безучастны к декабрьским событиям. В итоге все закономерно уперлось в новогоднее празднование, когда за взрывами фейерверков и хлопками бутылок с шампанским политические и социальные противоречия немного сгладились, а революционные манифесты несколько поистерлись из памяти.

 Праздники, продлившиеся больше недели, погрузили страну в обычное дремотное состояние, в котором она и пребывала до сих пор.

 В середине января я получил повестку в суд по месту прописки – на рассмотрение административного дела по моему задержанию в начале декабря. Нужно было ехать в родной город. Я посчитал, что это еще один сигнал в череде сигналов, которые я получил в последний месяц.

 С работой все было решено – после декабрьских событий я больше не мог сидеть в офисе, наблюдая, как медленно затухает моя жизнь, как гаснет жизнь всего поколения клерков, останавливается дыхание целой страны. Я досиживал последние дни до Нового Года, зная, что после праздников навсегда покончу с ней.

 Чем я буду заниматься потом – я еще не думал. Мой лабиринт был пройден, но открывшийся простор таил в себе не меньше загадок. Нужно было что-то выбирать. Точно я знал только одно: при любых раскладах я выберу жизнь, не бессмысленное существование, наполненное чередой однообразных событий, но жизнь.

 Сейчас же я шел по улице провинциального города, города детства, живущего позабытой размеренной жизнью, далекой от революций и каких-либо потрясений. Конечно, проблемы были и здесь, и даже куда большие, чем в том же Петербурге, но местные жители привыкли относиться к ним с какой-то врожденной философской апатией, покорно принимая удары судьбы и не ожидая чего-то лучшего. Мне в спину ветер швырял горсти снега, в лицо смотрела стылая предопределенность января.

 Судебный участок мирового судьи располагался на первом этаже жилого дома, я поднялся на обледенелое крыльцо. Очередной порыв ветра принес очередную порцию фенольного запаха со стороны химического завода, где-то далеко взвизгнул гудком локомотив.

 В фойе участка было немноголюдно – два человека в откидных креслах, стоящих вдоль стены, и скучающий дежурный пристав. Никаких рамок металлоискателей и прочих излишеств. Раньше в этом помещении находилась контора ЖЭКа, если я не ошибаюсь.

 Я объяснил приставу – немолодому дядьке порядком за сорок – цель своего визита, в качестве доказательства приведя немного помятую повестку, которую получил по почте. Тот нехотя скользнул взглядом по повестке, затем протянул мне лист бумаги, который при внимательном изучении оказался чем-то вроде анкеты.

 - Пока заполните вот это, - сказал он мне.

 Анкета напоминала те, что заполняют при устройстве на работу. Вопросы из той же оперы, а местами и вовсе идентичные. Разве что не спрашивали, курю ли я или нет. Правда, ближе ко второй половине анкета все-таки приобретала специфический административно-процессуальный уклон.

 Бред какой-то – подумал я, но анкету все же начал заполнять, для этого пристав даже одолжил мне шариковую ручку. Двое тех, что были тут до меня, молча скучали на откидных креслах по соседству, не обращая на меня никакого внимания. Интересно, им тоже давали заполнять анкету?

 Я внес в анкету свои личные данные, написал по короткому ответу напротив каждого вопроса. Покончив с заполнением, вопросительно посмотрел на пристава:

 - Вы все? – вопросом же ответил мне пристав.

 - Да.

 Он забрал у меня анкету и прошествовал с ней в дверь с надписью «Канцелярия суда». Я откинулся на спинку кресла. Вскоре пристав вернулся.

 - Что теперь?

 - Ждите. – Пристав сел на свое место возле входа.

 Время, указанное в повестке, уже давно наступило, даже минут пять еще прошло, пока я заполнял анкету, а подвижек не наблюдалось никаких. Еще эти двое передо мной – наверняка тоже на суд… В общем, порядок разрешения дел здесь мало чем отличался от порядка в любом другом государственном месте: медлительность и скучающая вялость сопутствовали ему во всем.

 Наконец, дверь зала судебных заседаний отворилась, оттуда вышел смуглый кавказец в кожаной куртке. Он прошествовал мимо нас к выходу. Один из ожидавших в креслах мужчин прошел в освободившийся зал.

 Я посмотрел на часы: мое дело согласно повестке уже десять минут как рассматривалось. Эх, реальность в очередной раз не соответствовала ожиданиям. Я принялся считать про себя.

 … Двести двадцать два, - дверь зала заседаний вновь отворилась, находившийся там мужчина вышел, и пригласили меня. Неожиданно. Я встал с кресла, сиденье позади меня сложилось. Прошел в зал, прикрыл за собой дверь.

 - Здравствуйте, - поздоровался с присутствующими в зале.

 Помимо судьи – полной женщины того самого стереотипного бальзаковского возраста – в зале еще была девушка-секретарь, которая сидела за столом с компьютером в углу. Она спросила у меня повестку и, пробежав по ней глазами, сказала номер дела судье. Та со скучающим видом принялась листать какие-то бумаги за своим столом. Наконец, обнаружила искомое и ненадолго погрузилась в чтение. Девушка-секретарь показала мне, куда встать – тут было такое же специальное место для подсудимых, как в том суде, в котором я был месяц назад, после ночевки в полицейском участке.

 - Несогласный? – внезапно спросила меня судья.

 - Вроде того.

 - К суду можно обращаться «Ваша честь» или «Уважаемый суд», - подсказала мне секретарь.

 - Да ладно… - судья махнула рукой. Возможно, в какой-то мере она осознавала, что уважение и честь по отношению к судебной власти в нашей стране в нынешнем ее виде были, мягко говоря, неуместными понятиями.

 Тем не менее, я определился, что буду обращаться к судье «Ваша честь», стараясь максимально сократить число таких обращений.

 - И чего вам там спокойно не живется? – патетически обратилась судья к пространству, подразумевая в нем меня.

 Честно говоря, я не знал, надо ли отвечать на этот вопрос суда или не надо, и, если все-таки отвечать надо, то что именно… Абсолютно логично я предполагал, что ответ «потому что лживая власть и продажный суд достали по самое не могу» не прокатит. Исходя из сложившейся обстановки, я решил промолчать.

 Не дождавшись ответа, судья решила переформулировать свой вопрос, введя наш диалог в область конкретики:

 - Участвовал?

 Отпираться смысла не было, я ответил:

 - Да, ваша честь.

 Посчитав факт моего участия в собрании установленным, судья еще раз пробежалась глазами по материалам моего небольшого дела.

 - Неповиновение сотрудникам оказывал?

 Что можно считать неповиновением – вот вопрос. Омоновцы разгоняли вполне себе мирный, а значит, разрешенный конституцией народный сход, т.е. нарушали основной закон страны; неповиновение их, по сути, незаконным требованиям – могло ли оно считаться нарушением закона? В царстве абсурда легко потеряться даже в самых простых мелочах.

 - Нет.

 - Понятно, - судья произнесла это слово так, словно сама десять минут назад участвовала в моем задержании.

 Секунд сорок она молчала. Потом обратилась с вопросом к секретарю:

 - А у нас участие в несогласованном митинге и неповиновение сотрудникам полиции не покрываются одним составом? По сути ведь деяние одно…

 С точки зрения формальной логики это был уместный вопрос. Почему меня судили по двум статьям, если я совершил – если все-таки драконовские законы этой страны, противоречащие друг другу, признавали, что совершил – одно деяние?

 Девушка-секретарь, которая, по всей видимости, совсем недавно окончила юрфак, должна была дать ответ на мучавший и меня и судью вопрос, видимо, потому, что ее знания о безумных законах безумного царства были немного свежее. По крайней мере, иначе я не мог объяснить тот факт, что судья консультировалась у секретаря судебного заседания.

 - Не знаю, - ответила девушка-секретарь, - но обычно рассматривают по двум статьям.

 - По двум – так по двум, - как-то житейски и нарушая все мыслимые и немыслимые принципы правосудия, заключила судья. У меня в голове промелькнул образ популярной в Интернете картинки, именуемой «фэйспалм»: человек закрывает лицо ладонью, тем самым показывая свое разочарование, совмещенное с потрясением глупостью и невежеством оппонента.

 Я понял, что участь моя решена. Судья еще немного помолчала и, наконец, изрекла:

 - Считаю, что вина по обеим вменяемым статьям кодекса об административных нарушениях доказана.

 У меня екнуло в груди, в горле встал ком, по спине побежали неприятные мурашки… Однако своим видом я ничего не показал. Пусть будет что будет, мой гордиев узел все равно уже разрублен…

 - В качестве наказания назначаю штраф в пятьсот рублей по первой статье и пятьсот рублей по второй, - подытожила судья. – Решение суда может быть опротестовано в вышестоящем суде в течение десяти дней.

 Я выдохнул. Ладно, сутки административного ареста мне, по крайней мере, не грозят.

 - Вам все понятно? – обратилась судья ко мне.

 Конечно, мне было совсем непонятно, почему меня осудили по двум статьям за одно деяние, исходя к тому же из весьма сомнительной прецедентной практики, однако спорить смысла не было.

 - Да, ваша честь, - ответил я. – Где, говорите, можно опротестовать решение?

 Честно говоря, ничего опротестовывать я не собирался. Сейчас меня занимали совсем другие мысли и дела, но задать этот вопрос я посчитал необходимым. 

 - В вышестоящем суде, в нашем случае – это районный суд, - ответила мне девушка-секретарь.

 - Ясно.

 - Если не опротестуете, квитанции об оплате штрафа придут вам по почте…

 Придут – куда ж денутся. Я ждал прихода перемен, а не квитанций, по правде.

 - Я могу идти?

 - Распишитесь в постановлении, - сказала мне девушка секретарь, - и получите копию.

 Еще пару минут они занимались какой-то канцелярско-принтерной волокитой. Я начал скучать. Наконец, мне протянули готовые бумаги, я поставил свои автографы там, где было указано, получил свою копию постановления суда и, распрощавшись, удалился. Фемида проводила меня косыми взглядами судьи и секретаря.

 В коридоре по-прежнему скучал одинокий пристав, мужчина, который оставался в кресле, когда я заходил в зал заседаний, куда-то подевался. Наверное, не дождался своей участи – решил я. Толкнув скрипучую дверь, я вышел в серый день января.

 Ветер чуть успокоился, тучи застыли в небе, словно морщины на лице усталого бога. Белые кристаллы снега искрились на земле, перемежаясь с крупицами песка и соли, которыми были посыпаны тротуары. Сложив свою копию постановления вчетверо и убрав ее в карман, я пошел сквозь город, молчаливо глазеющий на меня.

 За время моего отсутствия он почти не изменился: жизнь здесь вообще не любила вносить какие-то существенные изменения в раз и навсегда прописанный распорядок. Панельные пятиэтажки, покрытые инеем, венчающая панораму одной из центральных улиц брошенная двадцать лет назад стройка с недостроенным домом – как надгробие распавшейся тогда стране, сама улица с развешанными на столбах репродукторами, из которых раз в году, на День Победы, можно было услышать песни и музыку опять же несуществующей страны. Я уже ностальгировал здесь после армии, похожие чувства посетили меня и сейчас.

 Зашел в продуктовый магазин – купить сигарет. Возле магазина терлась компания обветренных пьяниц из соседнего двора, которая будто символизировала собой неизменность всего происходящего в городе – на моей памяти в этом помещении успели перемениться три магазина, а компания эта, за небольшими исключениями безвременно выбывших алкашей, как была на пятачке возле крыльца, так и осталась. Складывалось ощущение, что пропагандируемая нынешней властью стабильность была придумана как раз для них, а они, в свою очередь, олицетворяли и цементировали ее.

 Приобретя сигареты, я вновь оказался на улице. Один из алкашей отделился от компании и подошел ко мне.

 - Братишка, не выручишь рублем-другим? – спросил он меня.

 Я поковырялся в карманах, отсыпал ему завалявшейся там мелочи.

 - Благодарствую, - алкаш засеменил назад к своей компании.

 Закурив, я двинулся дальше по улице. Навстречу попадались нечастые прохожие, иногда мимо проезжали автомобили.

 Сказать по правде, я отвык от такой пустоты и спокойствия с ней сопряженного. Словно время устало двигаться по своим осям, и трагически проскрежетав напоследок, остановилось, застыло бессмысленной мертвой громадой в стылом пространстве провинциального января.

 Я вышел к центральному перекрестку, где смыкались две главные городские улицы, постоял у пешеходного перехода, ожидая, когда загорится зеленый сигнал. Исчезнувший было ветер, появился снова, принеся мне в лицо ворох ледяных кристаллов, растворенных в воздухе. Я поднял воротник куртки, закрыв шею от ветра.

 Дальше я шел по городской аллее, усаженной тополями, на которых вместо листвы сейчас громоздились пышные шапки снега.

 Где-то в ветвях каркали вороны, их хриплые голоса заставили меня вспомнить черных птиц, которых я видел в армии. Те птицы тучами кружили над военным городком, их пометом была густо усеяна земля под местами гнездовок. Кто-то говорил, что это плохая примета: мол, место проклятое, кто-то, что вороны тянутся к чужой беде и трудностям; для меня же было очевидно, что привлекает их на самом деле дармовая пища, которую в огромных количествах выкидывали из армейской столовой на помойку. Но, конечно, дело было не в объяснении, которое каждый мог подобрать по себе, а в самих птицах – они врезались в память черным пятном. Опять эти птицы… Вороны заставили подумать об ином. О том, что все идет по кругу, например.

 По аллее я вышел к реке, скованной льдом. Берега ее были завалены снегом, снег лежал и на ледяной поверхности реки. Я свернул на тропинку, протоптанную в снегу и ведущую вдоль берега. Хотелось немного пройтись, подумать.

 Многие связывают жизнь с поступательным движением от точки «А» к точке «Б», когда ты постепенно что-то приобретаешь, наращиваешь свой потенциал, преодолеваешь препятствия, становясь мудрее и целостнее; на деле же поступательное движение оказывается набором хаотических рывков, когда ты мечешься, словно загнанный зверь в клетке, ломая ногти и сбивая дыхание. Нет никаких точек «А» и «Б», и уж, тем более, какой-то конечной благой цели, достижение которой позволяет считать движение удавшимся; есть лишь обыденная пустота существования, в которой человек почти всегда остается один на один с собой, со своими страхами, и движение тут определяется только той яростью, которую человек сможет противопоставить собственным страхам. Столкновение Ярости и Страха определяет основной мотив человеческой жизни: борьбу. Общество и государство – лишь масштабированные проекции личности, поэтому борьба человека с ними является, в первую очередь, борьбой с собой, со своими иллюзиями и страхами.

 Метрах в ста от начала тропинки берег становился пологим, здесь можно было спуститься к реке. В этом же месте из земли торчала труба, из которой била струя воды. Река тут не была целиком закована в лед, там, где вода из трубы попадала в реку, находилась довольно большая полынья, в которой плавали лебеди, не улетевшие на зимовку. Я остановился посмотреть на них.

 Достал сигарету, закурил. Лебеди плавали от одного края полыньи к другому. Падающая из трубы вода не пугала их, мелкие брызги смачивали их перья и образовывали круги при столкновении с водой. Изредка белые птицы нагибали свои головы к воде и что-то вылавливали в ней. На другом берегу реки дымила труба котельной.

 Ну что – пришло время подвести некоторые итоги? Возможно. Я прикинул, что я сделал после армии. На философский не поступил. Провал номер один. Зато на работу устроился. Впрочем, работой я ее не считал. Втюхивать не пойми что не пойми кому в фирме с говорящим названием «Профит» – велика же работа. Там было проще задохнуться от нехватки воздуха, чем произвести на свет что-нибудь стоящее. Провал номер два. Что еще?.. Вопросы-вопросы… И почти полное отсутствие ответов. По крайней мере, до недавнего времени. Провал номер три. Еще? Декабрьская революция. Конечно, ее провал нельзя было полностью списать на одного меня, но, кажется, мое участие в ней тоже сыграло свою роль. Провал номер четыре. Я – неудачник? Нет.

 Как ни странно, неудачником я себя не считал. Все в свое время, а мое, значит, еще не пришло. Надо было просто менять вектор своего движения. В очередной раз. Ага.

 Я воткнул окурок в сугроб, он зашипел и погас. Сверху присыпал его снегом. Еще раз посмотрел на лебедей: те продолжали плавать по кругу в полынье. У них свой круг – подумал я, совсем как у людей. Вода из трубы с характерным звуком продолжала исторгаться в реку.

 Я пошел дальше по тропинке, она уводила в сторону заснеженного пляжа, а затем по берегу вверх – назад в город. Минут через десять я вновь шагал между домами, по притихшим дворам, засыпанным снегом. Время близилось к полудню, прохожие навстречу попадались чаще.

 Шли школьники, которым повезло, и их уроки уже закончились, пенсионеры, мамаши с колясками. Медленная, полусонная жизнь провинции продолжалась, она творилась как какое-то тихое, тайное волшебство, практически невидимое глазу, но неизменно присутствующее в реальности и дающее миру свои скромные результаты.

 Кажется, именно здесь заканчивалось все то, отчего я все эти годы бежал, та реальность, в которой я растворился и которую бороздили безжалостные убийцы, не знающие покоя и ищущие новых жертв. Тень Зиккурата не падала на эти улицы, и это было новое ощущение – идти по ним.

 Не уверен, что люди, попадавшиеся мне навстречу, чем-то отличались от людей, которых я встречал до этого, тем более, не уверен, что сам я сегодняшний хоть сколько-нибудь превосходил себя вчерашнего, но что-то все равно было по-другому. Хозяин Лабиринта, верховный жрец отпустил меня. Я был свободен и… одинок.

 Это было одиночество смерти, одиночество исхода и телесной пустоты. Его испытывала душа, вырвавшаяся из остывшего тела и скитающаяся по свету в поисках тела нового. Это была смерть, но вовсе не конец. Душа жаждала перерождения.

 Герой спел все свои песни, его горло опустело от звуков. Мятежная душа его исполняла свой последний танец – танец, соответствующий обряду погребения. Что еще он мог ждать? Конечно, любви…

 По дороге назад я вновь прошествовал мимо судебного участка, мимо панельных пятиэтажек, съежившихся под свинцовым январским небом, мимо занесенных снегом детских площадок с торчащими из сугробов качелями и домиками, мимо всего этого забытого, но знакомого сердцу мира.

 Простых решений не бывает, каждое решение выстрадано, вымучено, рождено в процессе жесткой борьбы. Каждое решение – это сгусток ярости, выплеснутой в окружающий мир в ответ на собственную слабость, на довлеющий над тобой страх.

 Ты должен быть свободен, и ты будешь, если решишься идти до конца. Пройти свой лабиринт, получить ответы на все свои вопросы, раскусить эту реальность, разобрать ее по частям и, увидев каждую деталь, стать ее хозяином.

 Мое решение сидело глубоко внутри меня и, созрев под гнетом обстоятельств, готово было выйти наружу. Мне было что противопоставить действительности.