История эта берет своё начало в середине 20-х годов прошлого столетия.

Молодая Советская Республика, чья экономика была серьёзно расстроена чередой войн, спешно восстанавливала свои силы, отчаянно нуждаясь во всём — кадрах, ресурсах, станках, машинах и, не менее того — в энергии. Великие стройки той героической эпохи только начинались — Днепрогэс, Магнитка, Кузбасс, и ничего удивительного, что в один из дней в двери Совнаркома зашёл мужчина в возрасте, нёсший в руках большой кожаный портфель.

Внешний вид вошедшего в кабинет однозначно характеризовал гостя как профессора университета, коим тот и представился, сделав всего пару шагов от порога.

— Пуглов Пётр Пантелеевич. К вашим услугам, — представился он, коротко поклонившись: Профессор Казанского университета, кафедра естественных наук. А Вы, прошу меня великодушно простить — товарищ Луначарский, верно? Вы, в новом правительстве — министром образования трудитесь?

— Анатолий Васильевич, — в свою очередь поклонился хозяин кабинета: — Только не министр, а народный комиссар по вопросам образования.

— Ну, сие одно и то же. Милостивый государь, — начал он по старорежимному, ставя на стол перед Наркомом ничем не примечательную лампу, своим видом крайне напоминавшую шахтёрскую керосинку: — Вот!

— Простите, но что — вот? — Заложив руки за спину, наклонился над светильником Анатолий Васильевич: — Прошу меня простить, но это… лампа?

— Вы совершеннейше правы, сударь! И… Алле оп! — Щелкнув небольшим рычажком у основания, учёный зажёг её: — Извольте! Светит! — Сложив руки на груди он отошёл от стола, не сводя взгляда со своего детища.

— Действительно — светит, — обойдя стол, Луначарский более внимательно осмотрел устройство и развернувшись к изобретателю недоумённо развёл руками: — Лампа. Светит. Электричеством. И что? Вот если бы она пирожки пекла, — невольно вырвалось у него, существовавшего в эти голодные годы на весьма скудном, хоть и более разнообразном, в отличие от простых смертных, пайке.

— Пирожки, извините, не печёт, — надулся ученый: — Вы, сударь мой, в детстве своём, про магнитодинамические лампы слыхали?

— Про что? — Вернувшись на своё место, Анатолий Васильевич протянул руку к светильнику: — Вы позволите?

— Не слыхали значит, — кивнул ему Пётр Пантелеевич, одновременно и разрешая, и сожалея: — А жаль! Сии устройства были весьма популярны в семидесятые годы века ушедшего.

— И чем же? — Осмотрев лампу — это была самая обычная керосинка с электролампой вместо фитиля, он поставил её на стол, удивляясь отсутствию бульканья горючей жидкости в нижней части: — Вы… Я верно понимаю, — поднял на него взгляд нарком: — Изобрели сухую батарею для производства энергии?

— Нет! Нет и ещё раз — нет! — отобрав у него своё детище, профессор перевернул светильник кверху ногами и, отделив днище, продемонстрировал ему несколько разнокалиберных катушек медного провода, облепленных маленькими кубиками металла: — Это, — тоном, будто он находился на своей любимой кафедре, начал пояснять учёный, тыча пальцем в непонятные потроха: — Магнитодинамические резонаторы. Вот спросите меня — в чём была проблема тех, — последовал взмах за спину: — Ламп? Ну же, смелее!

— В чём?

— Хороший вопрос! И я, с радостью на него отвечу, сударь! Да-с! Те лампы, хоть и могли работать десятилетиями, были слабы-с! Да-с! Чтобы осветить погреб, Вам, дорогой мой, потребовалось бы их не менее четырёх — пяти! Слабость света, несмотря на его бесплатность, так и не позволила этому, во всех прочих смыслах, замечательному устройству, завоевать популярность!

— Простите, профессор, — как прилежный ученик поднял руку Луначарский: — Вы сказали — бесплатно? Это как?

— Дорогой мой… — Присев на край его стола, учёный снял с носа пенсне: — Посмотрите вокруг! Природа, Мать-прародительница наша, щедро одарила человечество дарами! Бег воды, — пенсне в его руке очертила подобие волны: — Кою вы запираете в цементный плен для получения электричества. Огонь топок, — пенсне направилось к полу, подразумевая добычу угля: — Ветер, — на сей раз пояснительного жеста не последовало: — Все эти дары матушки Земли мы научились использовать. Но! — водрузив сой оптический прибор на место, Пётр Пантелеевич строго посмотрел на Наркома: — Есть ещё один, поистине неистощимый кладезь энергии, который я и хочу положить к ногам нашей Республики! И есть сие — атмосферная энергия!

— Что, простите? Атмосферная? — Вопросительно приподнял бровь Луначарский.

— Да-с! Электричество, рассеянное вокруг нас, порождаемое самой планетой нашей, есть бесконечная кладовая, и ключ к ней — вот! — постучал пальцем по лампе: — Посудите сами! — Соскочив со стола, Пуглов возбуждённо заметался по кабинету: — Залежи угля истощатся. Реки — пересохнут, ветер — движение воздушных масс, которые так легко поставить на службу для получения энергии — капризны и переменчивы. Но Земля! Земля наша, милостивый мой государь! — Повернулся он к Анатолию Васильевичу возбуждённо сверкая глазами: — Вращалась, вращается и вращаться будет! И — с каждым свои оборотом, производить энергию! Взять её — её, бесцельно расточаемую в мировом пространстве, взять и поставить на службу человечеству — вот подвиг достойный учёного! Вы только себе представьте, — замерев у окна, поманил он к себе наркома, а когда тот приблизился, показал наружу: — Самолёты, самобеглые повозки, поезда! И все — без дыма, чада и шума! Перемещаться в пространстве, пользуясь щедро разлитой вокруг нас энергией! Двигаться, творить, живя в гармонии с Землёй! Вот мой дар Республике!

— Скажите, — косясь на дверь, секретарь уже несколько раз просовывал внутрь комнаты голову, деликатно напоминая о прочих, ожидавших приёма, людях: — А это реально? Ваша лампа да, светит, — покосился нарком на устройство: — Но я понимаю, что энергии она даёт мало. Уверен — будь у Вас возможность, Вы бы, несомненно, устроили более значительную демонстрацию.

— Вы правы, господин нарком… Простите — товарищ. — Поник головой изобретатель: — следует признать, что я сейчас, несмотря на значительный, по сравнению с прежними генераторами, прогресс, всё ещё нахожусь в начале пути. Но этот путь — верен! — Подняв голову он, с вызовом, посмотрел на собеседника: — Верен, Вы понимаете?

— Охотно Вам верю. — Подойдя к столу, нарком что-то быстро написал на типовом бланке и протянул его учёному: — Вот, возьмите. Это требование на усиленное питание. Всё, что могу для Вас сделать, — с сожалением развёл он руками: — Возвращайтесь на кафедру, Пётр Пантелеевич, и продолжайте Ваши исследования. Уверен — и это я говорю Вам от всего сердца, при нашей следующей встрече Вы покажете мне нечто более мощное.

Увы, но следующей встрече состояться было не дано. Вернувшись на родную кафедру, профессор Пуглов продолжил свои исследования и, в самом начале тридцатых, трагически погиб, поражённый разрядом статического электричества.

Его лампа успешно и бесперебойно светила вплоть до начала второй половины тридцатых, являясь своего рода забавным курьёзом, пока не попалась на глаза Главкому ВМФ. Активное строительство подводных лодок требовало изобретения множества новых устройств, а светильник, не потреблявший электричества и не расходовавший воздух был оптимален для освещения трюмов подводных судов.

Спешно проведённый розыск обнаружил пару учеников покойного профессора, которые, будучи мобилизованными в шарашку, продолжили его исследования, благо записей Пётр Пантелеевич оставил предостаточно. Продолжение исследований велось вполне успешно и работы были близки к завершению, когда неудачно начавшаяся для СССР война поставила крест на их трудах. Работы были признаны хоть и успешными, но излишними — страна, чьи войска откатывались назад под ударами гитлеровских армий, напрягала все силы, сдерживая натиск завоевателей и о внедрении в производство — с соответственной перестройкой производственных линий под новые задачи, не могло быть речи.

Весь состав шарашки был направлен на фронт, где, практически в полном составе и сгинул.

Выжил из всего состава только один — разысканный силами Министерства ГосБезопасности противотанкист. Он предстал перед очами высокого начальника в самом конце сороковых, когда СССР, спешно залечивавший раны войны, оказался втянут в новую борьбу — теперь уже с бывшими своими союзниками, во всю козырявшими атомным оружием.

Обладатель круглых очков задал прошедшему Курскую мясорубку артиллеристу всего один вопрос — возможно ли из их ламп сделать бомбу, и тот, не робевший под гитлеровскими танками, ответил положительно. Идея Маршала Советского союза была проста — если энергия была повсюду, то почему бы её не собрать в нужном месте для производства взрыва?

Опасаясь новой, уже ядерной войны, последнего ученика направили проводить свои исследования в Тобольск, подальше от назначенных заокеанскими ястребами к уничтожению городов Центральной части страны. Там, для проведения исследований, был организован почтовый ящик номер «Н», возглавлял который уже известный нам учёный. Забегая вперёд, следует заметить, что бомбу — энергетическое оружие, ему создать так и не удалось. Нет, устройства, изготовленные в ящике, исправно собирали энергию и взрывались, вот только габаритами своими они, мягко говоря, на бомбу не тянули, занимая собой сруб средних размеров, а любая попытка уменьшить их приводила к падению, в геометрической прогрессии, силы взрыва.

Тут бы всем обитателям ящика и пришёл бы конец, но последовавшая смерть Сталина, гибель Берии и объявленная взявшим власть Хрущёвым оттепель, отвела угрозу от их голов.

Рассекреченное заведение получило новое наименование — НИИ Атмосферного Электричества, заодно сменив свои военные задачи на сугубо мирные, вернувшись всё к тем же лампам и, попутно, исследуя феномены образования разрядов в верхних слоях земной атмосферы.

Сказать, что НИИ уж совсем ничего полезного не делало нельзя. Их исследования прохождения сигналов сквозь насыщенные электричеством среды были весьма востребованы разработчиками как радаров, так и спецами набиравшей силу космической отрасли. Всё это позволяло коллективу вполне безбедно существовать вплоть до конца восьмидесятых, когда гибнущая Держава вступила в полосу потрясений и хаоса.

Оставшиеся практически без финансирования учёные, недолго думая, решили, следуя древней традиции, послать ходока в столицу, наделив того своеобразной данью — дарами земли Сибирской в виде мехов и крепких настоек на кедровых орехах.

В Столицу прибыл посланник — было решено направить туда снабженца, часто, по служебной необходимости, посещавшего Первопрестольную.

Прибыв по назначению, снабженец был поражён размерами открывшегося ему в стенах Академии Наук, этого Храма Знаний, бардака. Академики, ещё вчера чинно рассуждавшие о мировых проблемах, теперь были готовы вцепиться друг в друга, оспаривая у вчерашних товарищей лакомые куски недвижимости как в Столице, так и в любых, более-менее значимых городах. Тобольск, в силу своей удалённости от цивилизации, особого интереса у них не возбуждал и посланник, радуясь отсутствия интереса к направившему его сюда заведению, поспешил покинуть ставшую настоящим вертепом, Академию.

Он так бы и вернулся с пустыми руками назад, если бы не решил проведать своего коллегу, так же как и он работавшего снабженцем при Академии, но по части архивов.

Оприходовав пару бутылочек сибирской настойки, друзья пришли к выводу, что всё кончено и на дальнейшем развитии наук в сотрясаемой катаклизмами Родине и речи быть не может. Дальнейшее Тобольский гость помнил смутно — в себя он пришёл уже в поезде, уносившим его прочь от Москвы, в окружении набитых древними книгами кофров.

Подлечившись из неприкосновенного запаса, он сумел, хоть и смутно, но восстановить картину происходившего накануне.

Отчаявшись получить желаемое, снабженец, дабы не возвращаться с пустыми руками, обменял все собранные коллективом дары на старые рукописи, повествовавшие об истории Сибирского края и прочие апокрифы, хоть каким-то боком касавшиеся вопросов наблюдения за небом. Зачем ему это потребовалось он и сам не мог вспомнить. Порывшись в карманах, он вытащил на свет накладную, отмечавшую, что «изделие неизв. хр. № 23-12-7690-11» передано НИИ Атмосферного Электричества с припиской, что оно будет выдано новому владельцу по его первому требованию, а пока находится на бессрочном хранении за счёт Академии Наук РФ. К накладной, скрепкой, было прицеплено описание — пара листов распечатки выползших из новомодного ксерокса. Копии были сделаны симпатичной секретаршей одного из светил науки, в обмен на шкурку чернобурки. Этот эпизод — шкуру лисы на обнажённых плечах молодой прелестницы, снабженец помнил очень хорошо — в отличие от того, зачем ему это «изделие» понадобилось, и почему он не захватил его с собой.

Относительно восстановив работу мозга, чему весьма поспособствовал стакан крепкого чая с сахаром, поданный ему сердобольной проводницей, он принялся листать бумаги, а дойдя до конца, горестно вздохнул, отложив бумаги на столик. Возвращаться к ожидавшим его товарищам, с подобной добычей, было просто стыдно.

Изделие, как следовало из документации, было обнаружено в Сибири при прокладке нитки трубопровода, поставлявшего черное золото в центральную часть страны и далее — европейским партнёрам. Артефакт, как это обычно и бывает — строители нашли случайно. Бур, опущенный в грунт для взятия проб, принёс на поверхность обломки каких-то глиняных табличек, покрытых непонятными символами, которые один из сменных рабочих, увлекавшийся историей и наукой — он даже выписывал журнал «Наука и Жизнь», что делало его абсолютным экспертом по всему непонятному в глазах товарищей, опознал в символах клинопись. А опознав, поднял шум — ну не полагалось палочкам с характерными треугольничками на концах, быть в Сибири. Персидский залив — да. Междуречье — обязательно! Но — Сибирь…

Прибывшие из Северной Пальмиры археологи принялись разворачивать свои шурфы, из которых на белый свет были извлечены десятки этих самых таблиц, большая часть из которых оказалась, увы, побитой. Следующим — когда лопаты и скребки учёных прошли сквозь слой с табличками, был обнаружен и этот артефакт.

Не сумев разобраться в надписях на месте, обе находки доставили в Столицу. В те времена на науку средств не жалели, поэтому доставлял непонятное образование военный Руслан. Но и столичные светила, не сумев определить, что же такое им попало в руки, быстро определили всё найденное как тему, бесперспективную для исследований, и с чистым сердцем закрыли в запасниках до лучших времён, переключившись на более благоприятные для карьеры вопросы.

Находка представляла собой П-образную конструкцию весьма внушительных габаритов — шесть на шесть метров. Сечение ножек, последние были словно набраны из кубиков со срезанными к основанию гранями, было около полутора метров, в то время как перекладина, имевшая с одной стороны ступени, являлась прямоугольником шесть в длину и три — в ширину, имея в толщине не более метра. В добавок ко всему ножки — все их грани, несли на себе по символу, составленному из комбинации точек и клинописных, с характерными треугольничками на концах, палочек.

Весила вся эта конструкция под полтора десятка тонн, что так же было абсолютно несопоставимо с каменным, по внешнему виду, характером породы, из которой её изваяли зодчие древности.

В общем… Дело было ясное — старый друг, пользуясь моментом, впарил ему совершеннейший неликвид, высвободив золотые — с точки зрения аренды, площади имевшихся в его заведовании Московских складов, переместив артефакт из своих владений в зону транзитных грузов.

Как приняли снабженца его товарищи говорить не будем, ограничившись одной формулировкой — нерадостно.

А после…

А после дела в тихом и спокойном Тобольске завертелись на всю катушку — волна приватизации докатилась и сюда, принеся с собой все побочные нелицеприятные факты в виде разгула бандитизма, падения нравов и всего прочего, прочно ассоциируемого у переживших этот кавардак свидетелей лихих 90х.

К счастью для НИИ, криминал особого интереса к стоявшему на окраине города зданию не проявлял — были куски и пожирнее. Кое-как, занимаясь всем подряд, институт выжил. Как ни странно, но на помощь ему пришли всё те же лампы. Производимые в ограниченных количествах вечные зажигалки и вечные спички — последние охотно раскупались хозяйками для своих газовых плит, самую малость, но помогли институту продержаться на плаву до Нулевых, когда в стране, медленно отходившей от охватившего все её члены бардака, стал медленно наводиться хоть какой-то порядок.

Вернувшееся финансирование, хоть и не в таком, как при Союзе, объёме, наконец позволило коллективу, облегчённо вздохнув, вернуться к научной деятельности, лишь изредка, как страшный сон, вспоминая пережитое. Года вновь потекли плавно, не нарушаемые какими-либо сотрясениями, пока, в середине нулевых, в НИИ не прибыло молодое пополнение из числа тех, редких в современное время, молодых людей, которые предпочли соблазнам шумных городов терпеливый труд на благо отечественной науки.

Среди вновь прибывших был и Игорь Маслов, сирота, волею судьбы, или, вернее сказать чуда, оказавшийся в государственной программе развития молодых дарований, которая обеспечила ему, не имевшему за собой ни обеспеченных родителей, ни связей, высшее образование с обязательной отработкой пяти лет по специальности. Сказать по существу, направили молодого инженера-радиоэлектроника в эту глушь только по одной причине — все более вкусные квоты были заблаговременно расписаны среди более, назовём это — приватными кандидатурами.

Своим прибытием Маслов не на шутку озадачил руководство НИИ. Людей-то они просили — факт, средний возраст в коллективе уже плотно подходил к предпенсионному, но зачем им радиоэлектроник — понять или придумать было сложно.

Тем не менее — не отсылать же парня назад, тогда, в следующий раз, и вовсе никого не дадут. В общем, не мудрствуя лукаво, Игорю присвоили звание младшего научного сотрудника и отправили в архив наводить порядок, убирая с глаз и втайне надеясь, что копаясь среди бумаг новоявленный мэ-нэ-эс либо сам сбежит, либо — на второе, впрочем, надежды было мало, проникнется идеями ветеранов и, со временем, займёт подобающее место в коллективе.

Тихая и размеренная жизнь института шла своим чередом. С момента прибытия Маслова в стены НИИ уже прошло около года, и всё это время новоиспечённый сотрудник, не высказывая никакого возмущения, покорно проводил рабочий день в архиве, перебирая и раскладывая по полочкам пожелтевшие от времени бумаги.

Напомнил же он о своём существовании весьма непрозаическим способом — влетев в кабинет директора института без предварительной записи. Виновна в этом, несомненно, была Ольга Павловна, последние полтора десятка лет стоявшая неподкупным цербером на страже директорского покоя. Как на грех, именно в этот момент она отлучилась, не забыв повесить на ручку двери охраняемого ей кабинета табличку, сообщавшую всем посетителям о происходившем внутри научном совете.

Разумеется, никакого совета там не шло — согласно многолетней традиции, директор, после плотного обеда в столовой НИИ, сладко дремал в своём кресле, разложив перед собой, наподобие пасьянса, папочки с недельными отчётами отделов. Лениво скользя взглядом по бирочкам с каллиграфически выведенными на них темами исследований, он неспешно готовился вытащить одну и провести остаток дня, вникая в ход ведения работ. Результатом сего исследования могло стать, как и поощрение, так и наказание сотрудников.

Наконец, решившись, директор зажмурил глаза — выбор должен был быть совершенно случайным, и покрутив в воздухе ладонью, сжал кулак, выставляя указующий перст.

— Павел Викторович! — Полный неуместной, в этом тихом царстве, бодрости голос мэ-нэ-эса заставил его вздрогнуть и, начальственно рыкнув, открыть глаза — перед ним, прижимая к груди толстенный и, несомненно древний, фолиант стоял Маслов.

— Ааа… Игорёк? — Припомнив смутно знакомое лицо, господин Откусов, прозванный по инициалам, ПВО — «Погоди Выполнять — Отменят», прозвище, стоит отметить, весьма точно характеризовало своего владельца, удивлённо крякнул и перетёк из положения полулёжа в более вертикальное: — Чего тебе? Ты что — таблички не видел? — Запоздало изобразив начальственный гнев, прищурился Павел Викторович.

— Видел, — ничуть не смутившись, закивал Маслов и, не обращая внимания на недовольное лицо директора, выложил перед ним на стол талмуд, внеся хаос в ровные до того ряды папочек: — Но вы посмотрите! — Осторожно раскрыв по закладке увесистый том он ткнул пальцем в небольшую гравюру: — Вот! Видите?

— И что я должен видеть? — Опасливо косясь на тщательно вырисованную картинку, несомненно бывшую причиной сбоя его так тщательно выверенного распорядка, осведомился Откусов.

Рисунок, по тщательности линий которого можно было судить о внимании художника, стремившегося передать все детали, представлял собой графическое описание некоего празднования.

Фигурки людей, схваченные автором в движении, исполняли, в этом не было сомнений, некий танец, окружая пару квадратных колонн, занимавших центральное место всего изображения. Присмотревшись, Павел Викторович обнаружил небольшую, погружённую в грунт платформу, на которой, словно на прочном фундаменте, и стояли данные колонны. Довершая картину, художник изобразил в отдалении несколько домиков, солнце — не забыв изобразить на диске доброе, по-отечески улыбавшееся лицо и пучки молний, бивших с лишённого облаков неба прямо в колонны.

Чуть в стороне, директор заметил эту фигурку в последний момент, находился человечек, облачённый в длинные, несомненно жреческие одежды. Его голову украшала широкополая, непривычной квадратной формы шляпа с загнутыми спереди вверх, а сзади вниз полями — сбоку она напоминала попавший в пресс символ бесконечности. В одной руке служитель непонятного культа держал не то дощечку, не то табличку с какими-то каракулями, а другой он опирался на ритуальный посох, чья раздвоенная вершина наводила на мысли об ухвате или греческой букве Омега, перевёрнутой кверху ногами.

— И что? — Покосившись, против своей воли, на нижний ящик стола — находившаяся там тарелочка с ломтиками лимона, заботливо посыпанного сахаром и корицей манила Откусова куда сильнее каких-то там давно исчезнувших ритуалов: — Ну празднуют что-то. И что? — повторил он, против своей воли сглатывая слюну, обильно наполнившую его рот при мысли о закуске и о ждавшей своего часа по соседству с тарелочкой, плоской бутылочке коньяка.

— Это не празднование… Это нечто большее, вот, смотрите, — перевернув несколько листов — до следующей закладки, Игорь показал на очередную картинку.

Центральное место в ней, как и прошлый раз, занимала уже знакомая Павлу Викторовичу, конструкция, вот только теперь, между колоннами были натянуты тонкие, как бы дрожавшие от переполнявшей их энергии, нити. Прочие участники — солнце, всё с той же одобрительной улыбкой и домики некоего поселения, как и прежде пребывали на своих местах, а вот с людьми, прежде весело отплясывавшими вокруг конструкции, произошли серьёзные изменения. Уменьшившись в количестве и попутно растеряв весь весёлый задор, люди, присутствовавшие на картинке, были заняты тяжёлым трудом. На их лицах, несмотря на тяжёлые тюки, пригибавшие их к земле, господствовали радостные улыбки.

— Ааа…, — отмахнулся от картинки Откусов: — Караван перепакуют, или как это правильно называется? Караван сарай? Место отдыха. Вот они и радуются, — постучал он тыльной стороной карандаша по улыбавшемуся во весь рот носильщику.

— Вполне возможно, — покладисто, даже слишком покладисто согласился с ним Маслов и, вытащив из-под следующего листа книги небольшую стопку бумаг, принялся перебирать их, отыскивая нужный: — Я сделал копии картинок, — пояснил он, вытаскивая нужный листок: — Вот, посмотрите, это следующий эпизод.

Первое, что бросилось в глаза Павлу Викторовичу, было Солнце. Светило, первые две картинки, хранившее добродушное выражение лица, теперь гневно скалилось на происходящее внизу. И, присмотревшись, он понял отчего.

Городок, чьи аккуратные домики были хорошо различимы вначале, сейчас представлял собой жалкое зрелище. Дымящиеся обломки, одинокие зубья печных труб и трупы, схематично, словно автору было неприятно их вырисовывать, всё это однозначно указывало на произошедшую здесь, и совсем недавно — кое-где художник изобразил огоньки пламени, трагедию.

Переместив взгляд в центр, Павел Викторович увидел и виновников.

Тройка воинов, облачённых в странные, производящие отталкивающее впечатление, доспехи, стояла напротив неизменно занимавших центральную часть рисунка, колонн, как и на предыдущем изображении, соединённых меж собой дрожащими нитями. Ещё двое находились чуть в стороне — один, склонив увенчанную высоким и каким-то ребристым шлемом, в сторону лежащего на земле человека, замахивался многохвостой плёткой, в то время как другой, подняв к плечу на манер ружья ребристую, как и шлем палку, на дальнем конце которой красовался широкий и изогнутый тесак, угрожал сбившимся с самым испуганным выражением лиц в кучку людям.

Чем дольше директор рассматривал воинов, тем сильнее в его душе поднималось подспудное желание отвести взгляд от запечатлённых на пергаменте фигурок. Всё, каждая старательно изображённая деталь их боевого облачения была одновременно и чужда, и странным образом естественна земной культуре.

Так, например, высокие, в три головы, шлемы, наводили на образ паяца Пьеро, разве что были квадратными и имели на своих острых кончиках не помпон, а клок не то волос, не то перьев, игравший роль плюмажа. Торс, этих тонких и как-то болезненно стройных воинов, был заключён в такую же, как и голова, квадратную в сечении броню, сильно по своему виду напоминавшую римскую лорику — так же составленную из отдельных, наползавших один на другой, броневых сегментов. Конечности же, что руки, что ноги, продолжали общий стиль, мысленно, неосознанно, названый Павлом Викторовичем, квадратно-римским, вот только что локти воинов, что колени окаймлялись парой торчащими из соседних частей брони узкими лезвиями, позволявшими, и это Откусов понял сразу, удобно наносить разящие удары назад и вниз, не говоря уже об атаках ногами. Довершали образ широкие, как у самураев, наплечники, загибавшие свои концы вверх наподобие крыш китайских пагод.

По скромному мнению, директора, отслужившего своё ещё при Союзе, подходить к такому бойцу, предварительно не нашпиговав его десятком пуль из верного Калаша, было бы верхом глупости.

— Нападение кочевников? — Предположил директор, прекрасно понимая абсурдность этого варианта — художник, до того мастерски передававший мельчайшие детали, несомненно изобразил бы и лошадей.

— Возможно, — вновь не стал спорить Игорь, подсовывая ему следующий лист: — Вполне возможно, что и кочевники. Вот только не наши.

Город, ещё дымившийся на предыдущей картинке, сейчас представлял собой груду развалин — даже печные трубы, до того возвышавшиеся памятниками былому уюту, сейчас были порушены до основания. Даже Солнце было частично скрыто невесть откуда взявшимися тёмными тучами, избегая смотреть на происходящее внизу.

Странных воинов на картинке было всего два. Один из них, подняв над головой ту самую плётку, торопил колонну пленников, связанных цепочкой. Проследив направление их движения, Павел Викторович едва не вскрикнул — начала печальной цепи видно не было — люди, подчиняясь насилию, двигались в промежуток между колонн, исчезая среди всё тех же нитей. Неизвестный автор, стремясь донести до зрителей происходящее со всеми возможными подробностями, даже изобразил одного из пленников половинкой, ясно давая понять, что вторая часть туловища сокрыта за переплетением тонких линий, соединявших собой каменные громады.

Второй воин, опираясь на свою палку с тесаком, смотрел куда-то вдаль, приложив козырьком ладонь к шлему, отчего его наплечники и налокотники ощетинились, выставив в пространство изогнутые клинки своих краёв.

Там, куда этот воин устремлял свой взгляд, сердце Откусова пропустило удар — там поднимался вверх характерный грибовидный силуэт, быть которому на пергаменте не менее чем двухсотлетней давности никак не полагалось.

— Что это? — С трудом шевеля резко пересохшим языком, выдавил из себя Павел Викторович, а затем, махнув в душе рукой, вытащил из ящика заветную тарелочку. Наполнив пару рюмок он, кивнув мэ-нэ-эсу, торопливо опрокинул эликсир в себя и только закусив идеально дошедшим до нужной кондиции лимоном, перевёл взгляд на Игоря: — Ты это, — наполняя рюмки по второй, показал он глазами на гриб ядерного разрыва: — Объяснить можешь?

— Война, — принимая рюмку коротко ответил тот: — Вторжение и война. Судя по деталям — рисовал явно очевидец, она произошла здесь несколько сотен лет назад. Может двести, может четыреста, а может, — не договорив он махнул рукой: — После произошедшего историю переписали — не то победители, правя её под себя, не то выжившие, стараясь забыть о случившимся. Так что точнее сказать сложно — даже язык, на котором написана книга, сейчас неизвестен.

— Как это — неизвестен? — Проведя пальцем по заполненными красивой восточной вязью строкам, он недоумённо посмотрел на Маслова: — Это же арабский, верно?

— Очень похоже, но нет. — Покачал головой тот: — Я передавал образцы текста в Москву, своим знакомым по интернету — увы, — он с сожалением развёл руками: — Прочитать это невозможно. Похоже на арабский — да. Но только похоже. Ничего общего. Кроме внешнего вида, — торопливо поправился он.

— А какой?

— Неизвестно. Но я сумел определить место, где всё это происходило.

— Хм… И как?

— Тут, — Игорь ласково погладил фолиант: — В самом конце, есть карта. Я перевёл её на кальку и принялся искать.

— Нашёл? — Ощущая во рту неприятный привкус, выдавил из себя Откусов.

— Да, Павел Викторович, — кивнул тот: — Здесь это было. В Тобольске. Смотрите, — наложив на современную, несомненно скачанную с Гугл Мэпс карту полупрозрачный лист тонкой бумаги, он пригладил его рукой и молча показал результат.

— Русло, конечно, за прошедшее время малость ушло в сторону, — принялся давать пояснения Маслов, но господин директор его не слушал — то место, где на кальке были обозначены непонятные колонны, являвшиеся центром увиденного им комикса, было слишком ему хорошо знакомо — здесь и сейчас раскинул свои корпуса его институт. От неприятных мыслей — осознавать, что ты, день за днем, ходишь по месту былой кровавой драмы было неприятно, его отвлекли знакомые слова, произнесённые говорившим всё это время, мэ-нэ-эсом.

— Погоди, Игорёк, — приподнял руку Павел Викторович, прося того замолчать: — Ты сказал — Тартария?

— Великая Тартария, — закивал тот: — Все факты говорят, что тут, — он обвёл рукой пространство вокруг себя: — Некогда была столица Великой Тартарии. Поэтому нет ничего удивительного, что Проход, — он постучал всё тем же карандашом по копии рисунка: — Был привезён, ну, или создан, здесь — в столице великой Империи.

— На свою беду.

— Что, простите?

— На свою беду, говорю, был создан. Вот сидели бы себе тихо — можем и мы бы сейчас, Павел Викторович позволил себе хихикнуть: — Были бы не Россиянами, а Тартарцами. Ну да ладно, — коньяк привел его в доброе расположение духа, а рассказ Маслова, вкупе с картинками, был, по-честному, достойным завершением этого трудового дня — игра с папочками, повторявшаяся изо дня в день, успела директору порядком приесться.

— Ну да ладно, — повторил он, разливая коньяк по рюмкам: — Спасибо, Игорёк, повеселил. Давай ещё по одной и в архив иди. Занятную историю ты мне рассказал. Спасибо. Премию выпишу, но, — он шутливо погрозил пальцем своему подчинённому: — Что бы в архиве порядок был! Лично зайду! — Опрокинув в рот рюмку он торопливо закусил долькой лимона: — На днях.

— Но, Павел Викторович, а как же это? Неужели мы вот так просто и забудем?

— Игорь, — пора было заканчивать эту комедию и Откусов тяжело поднялся из-за стола: — Игорь, — повторил он, подходя к пареньку и кладя руку тому на плечо: — Мы же не археологи, и не историки. К чему нам это? Да, — он снисходительно потрепал Маслова по плечу: — Интересно. Познавательно и, я бы даже сказал — захватывающе. Но мы, Игорь, изучаем атмосферное электричество. Понимаешь? Каким боком нам всё это? — Его указующий перст ткнул в стопку отксеренных листов: — Не наше это дело.

— Не наше? А это?! — Перед Павлом Викторовичем появился самый первый рисунок — С молниями на чистом небе: — Вот же! Атмосферное — во всей красе.

— Вольность художника, — пожал плечами директор, всеми силами старавшийся заглушить любопытство учёного, которому судьба подкинула очередную загадку: — Для усиления эффекта.

— И атомный взрыв — вольность? — Выложив на стол последнюю картинку. Припечатал её ладонью Маслов: — Нет, Павел Викторович. Прошу меня простить, но я с вами не согласен.

— Ну, не согласен, так не согласен, — миролюбиво протянул Откусов, собирая картинки в стопку и закрывая толстенный том: — Я картиночки твои себе заберу — ты же не против? Посмотрю на досуге. А Вы, молодой человек, — директор вернулся на своё место и, приняв начальственную позу, ткнул карандашом в Игоря: — Извольте вернуться на своё рабочее место! До конца рабочего дня, — он сверился с наручными часами — недорогой копией известной марки: — Ещё два с половиной часа… Я Вас более не задерживаю. — Убрав в стол и тарелку и бутылку, он настороженно посмотрел на Маслова, не сдвинувшегося с места: — Что-то ещё? Или Вам, господин Маслов, что-то непонятно?! Идите и работайте!

— Да, Павел Викторович, — напрягшийся мэ-нэ-эс дерзко посмотрел директору прямо в глаза: — Мне непонятно, как Вы — известный учёный, можете отказаться от такого исследования! Мне непонятно как Вы — чьё имя постоянно мелькает в СМИ, не хотите заняться этим, — он постучал пальцем по тёмной обложке фолианта: — Революционным исследованием! Это же очевидно — перед нами Портал! В другие миры! Как можно просто взять и пройти мимо!

— А вот льстить мне не надо, — искушённый за долгую жизнь Откусов легко разгадал нехитрый план пытавшегося его задобрить сотрудника: — И на слабо, — он усмехнулся: — Меня пробовать брать не стоит. Что следующее — заявление на стол? Уже припас, или вот прямо сейчас — потребуешь от меня бумагу, накатаешь, а потом — рыдая и кляня ретрограда — это я про себя, если ты не понял, выбежишь из кабинета? Ну? Чего молчишь? Написал?

— Да, — буркнул красный как рак Игорь: — Вот. — Вытащил он из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Тэк-с… — Взяв со стола очки, Павел Викторович очень не любил пользоваться этим девайсом, полагая, что они его старят, принялся разглядывать строчки заявления: — Ай-ай-ай, — покачал он головой, быстро пробежав глазами по тексту: — Непорядок. Причина не указана.

— Там по собственному.

— Но Вы же, господин Маслов, покидаете нас из-за того, что ваш начальник — враг прогресса, ретроград, могильщик идей. Дописывать будешь?

— Нет, — мотнул головой Маслов.

— Тогда — не по форме. Составлено неверно, — разорвав заявление на части, Павел Викторович осторожно выбросил клочки в корзину для бумаг — мусора в своём кабинете он не допускал: — Вы же, Маслов, честный человек?

Последовал молчаливый кивок.

— Вот. А тут, — последовал кивок на корзину: — Врёте. Нехорошо.

— Но, Павел Викторович! — Игорь умоляюще прижал руки к груди: — Это же величайшее открытие! Мы сможем посещать другие миры, знакомиться с иными расами, узнавать их культуру, технологию. Павел Викторович, — Маслов наклонился над столом: — Ведь там, — понизив голос, он ткнул пальцев вверх, намекая на далёкое отсюда столичное руководство: — Не смогут пройти мимо технологий. Это же просто подарок будет. Всему миру и стране!

— Вот поэтому, Игорёк, — директор откинулся в кресле: — Ты сейчас и пойдёшь в архив. Спрячешь этот том, а обо всём этом, — отбил короткую дробь по стопке копий Откусов: — Забудешь.

— Но почему?!

— А что я наверх доложу? Твои картиночки? Мол посмотрите — вот что мы в архиве у себя нарыли?

— А Портал?

— Он у тебя с собой? В кармане? — Иронически прищурился на него начальник: — Нет? Ну — на нет и суда нет.

— Есть! — Победным тоном возвестил Игорь, торжественно кладя на стол перед ним, вложенные в прозрачный файл, блёклые от времени листы.

— Это что? — Опасливо отодвинувшись от стола, с подозрением уставился на новый объект Откусов.

— Портал. И он — принадлежит нам. Уже лет семь как. Его нашему институту передали. Здесь, — Маслов пододвинул файл директору: — Вот сверху — накладная. Всего-то, получить с транзитного слада. Вес правда большой — полтора десятка тонн, но Руслан потянет. Я уже всё продумал, Павел Викторович, — принялся он с жаром объяснять несколько ошарашенному таким поворотом дел директору: — Из Подмосковья — сюда, Русланом. Здесь, у нефтяников, можно Ми-26 взять, он дотащит до нас, тут лететь от аэропорта, всего ничего. Поставим во дворе — вы же карту видели.

— Игорь Игоревич, — припомнив отчество, поименовал его по-взрослому Откусов, уже понимая, что просто так от того не отбиться. Да и наличие артефакта, так счастливо, или обратно — неудачно, смотря с какой стороны посмотреть, оказавшегося в его заведовании, в корне меняло дело.

— Игорь Игоревич, — двинул файл обратно, к Маслову, по столу директор: — А Руслан — доставку, то бишь, мы из каких фондов оплатим?

— Вы мне премию обещали, — боднул головой воздух Маслов: — Вот её и возьмите. Мало — из зарплаты вычтите. Я согласен.

— И вычтем! — Ощущая давно позабытый азарт учёного, находящегося в шаге от открытия, поднялся со своего места Откусов: — Вот как не откроешь, Портал этот свой — так сразу и вычтем. За всё!