Манхэттен считался традиционной вотчиной демократической партии. Технология работы с избирателями оттачивалась здесь десятилетиями. Фальшивые бюллетени, оформление «мертвых голосов», предвыборное заселение избирательных округов — что только не пускалось в ход! Поскольку большинство населения в Манхэттене составляли безграмотные иммигранты, ничего не слышавшие о правах гражданина, с ними не особенно церемонились. Трудно сказать, в чью именно гениальную голову пришла идея воздействовать на массы при помощи местных гангстерских боссов. Гангстеры охотно выполняли всю грязную работу: вправляли мозги активистам конкурирующей партии, запугивали несговорчивых членов избирательных комиссий и пересчитывали ребра кое-кому из самих избирателей. Слово человека вроде Фрэнка Айяле или Денни Михана было законом в гетто. Таким образом, интересы политиков и гангстеров совпадали на ниве совместного, а главное — плодотворного труда во время избирательных кампаний.

Находчивый Фрэнк Костелло разработал новую технологию «подмазки» избирателей. От имени того или иного политика производилась бесплатная раздача продовольствия и распределение прочей безвозмездной помощи беднякам, детям из многодетных семей, старикам и даже завсегдатаям кабаков, которых угощали дармовыми сигарами. Все расходы брал на себя «смазной банк», суммы уходили столь значительные, что благодарные демократы решили представить Костелло самому Джимми Хиннесу, председателю нью-йоркского клуба демократической партии. Чарли Луканиа горячо поддержал эту идею. «Ты знаешь, Фрэнки, разговаривать с типами вроде Хиннеса я не мастак. Это твоя работа, но не забудь сказать ему, что я твой старый друг», — наставлял он Костелло.

Клуб, официально именуемый «Таммани-Холл», еще пятнадцать лет назад получил почетный титул «гнездо коррупции». Тем не менее скандальная репутация ни в коей мере не умаляла его влияния на городскую политику. Через «Таммани-Холл» прокручивались огромные деньги. Знакомство с демократом номер один открывало для Фрэнка Костелло и его друзей такие перспективы, от которых захватывало дух.

Джимми Хиннес, высокий, представительный брюнет с широким волевым лицом и заученной профессиональной улыбкой политикана, встретил Фрэнка Костелло очень приветливо. Вероятно, ему сообщили точный размер суммы, внесенной этим итальянцем на нужды демократов в Манхэттене. Джимми Хиннес, как природный американец, уважал и почитал Доллар. Едва взглянув на Костелло, он сразу определил, что этот малый — большой ловкач и проныра, а такие типы ему всегда импонировали. Улыбнувшись как можно шире, Джимми сердечно потряс руку итальянца:

— Мистер Костелло, очень рад с вами познакомиться. Весьма наслышан о вашей бескорыстной поддержке кандидатов от нашей партии. Полагаю, мы будем сотрудничать в дальнейшем и станем добрыми друзьями. Садитесь, прошу вас.

Изящным жестом холеной руки Хиннес указал на кресло. Усевшись напротив, оба проходимца принялись осторожно присматриваться друг к другу.

— Мистер Хиннес, — церемонно произнес Костелло, — хоть я и не коренной американец, но испытываю глубокое почтение к демократическим ценностям этой страны, олицетворением которых является ваша партия. В знак моего уважения к демократической партии и лично к вам я прошу вас принять вот эти чеки на сто тысяч долларов — один от меня, другой от мистера Луканиа.

При упоминании имени Чарли Хиннес уважительно склонил голову:

— Мистер Луканиа — ваш друг?

— Мы знаем друг друга с детства, — ответил Костелло. Далее фарс разыгрывался, как по нотам. Джимми Хиннес искренне благодарил Костелло за щедрое пожертвование. Костелло торжественно обещал, что будет делать такие пожертвования и впредь. Хиннес, в свою очередь, предложил заглядывать на огонек в «Таммани-Холл», уверяя, что отныне Костелло здесь всегда желанный гость. Тут Фрэнк забросил пробный шар — предложил Хиннесу долю в неких высокодоходных коммерческих проектах, что-де поможет значительно пополнить избирательный фонд демократической партии. Чуть понизив голос, Джимми попросил назвать конкретную цифру. «Пятьсот тысяч в год, — ответил Костелло, — но это для начала. По мере продолжения нашего сотрудничества сумма будет соответственно возрастать».

Никто и никогда не предлагал Джимми Хиннесу таких денег. Лоббирование интересов кое-каких сомнительных личностей приносило ему не более двухсот тысяч в год. Кое-что он зарабатывал сам, играя через подставного маклера на фондовой бирже. Но Фрэнк Костелло вел по-настоящему большую игру, ставки в которой исчислялись миллионами. Демократ номер один перестал улыбаться. Дело затевалось нешуточное. Джимми хорошо помнил поговорку: «Большие деньги — большая грязь». Он еще не знал, какого рода услуги потребует от него этот тип. Но если сказать «да», потом не открестишься. Вежливый, скромный, ничем особым не примечательный итальянец обладал мертвой хваткой — Джимми чувствовал это. Костелло ждал, молча играя золотой цепью от часов.

— Знаете что, — сказал наконец Джимми Хиннес, — я дам вам номер моего секретного телефона. Этот номер не знает никто. Я пользуюсь им в экстренных случаях и после этого сразу меняю. Позвоните мне завтра, часа в четыре.

— Конечно, конечно, мистер Хиннес, — с готовностью отозвался Костелло, — как вам будет угодно.

Он улыбнулся, но это уже не действовало. Демократ номер один встал, давая понять, что разговор окончен.

— Надеюсь, на выборах 1925 года республиканцев из Манхэттена вывезут на осле, — произнес Джимми, протягивая руку.

— О, я нисколько не сомневаюсь, мистер Хиннес, — бодро ответил Костелло, — особенно если такие парни, как мы, вместе над этим поработаем.

Чарли Луканиа с нетерпением ожидал Фрэнка в роскошных апартаментах отеля «Кларидж». Сияющая физиономия Костелло говорила сама за себя:

— Чарли, он у нас в руках! Смотри, вот номер его секретного телефона.

— Может, подождем? — Сицилиец, как всегда, не спешил говорить «гоп». Костелло энергично рубанул воздух ладонью:

— Нет и еще раз нет, дружище! Никуда он от нас не денется. А знаешь почему? Потому что только от нас зависят результаты выборов в Вест-Сайде, в Гарлеме, в Бронксе, даже на Статен-Айленде. Мы вложили в это дело почти полтора миллиона. Хочешь пари?

Сицилиец улыбнулся:

— Фрэнк, мы же не какие-нибудь чокнутые янки, чтобы заключать пари по любому поводу. Но если этот тип будет с нами, — задумчиво произнес Чарли, — тогда мы сможем закрепиться в Бруклине и даже на Лонг-Айленде.

Как оказалось, Фрэнк Костелло отлично знал психологию политических деятелей. На следующий день сделка с Джимми Хиннесом состоялась. Тем не менее судьба не слишком баловала Чарли Луканиа. Вслед за большой удачей она уготовила ему крупные неприятности.

В ноябре 1924 года у «Банды четырех» возникли новые проблемы с мафией. На этот раз со стороны Джузеппе Массерии, а не Маранцано.

В юности Пеппе Массерию отличало некоторое, не свойственное сицилийцам, вольнодумство. Свою карьеру он начинал в известной «Банде пяти точек», где был представлен весь манхэттенский сброд, начиная с англосаксов и заканчивая сицилийцами, подонками из подонков. Позднее эта разношерстная команда распалась, подарив преступному миру целую плеяду новых жестоких главарей. Массерия, сумевший завоевать авторитет, сколотил небольшую банду из молодых сицилийцев, которые, чтобы выбиться в люди, были готовы на все. Выходец из Кастелламаре-дель-Гольфо, горной провинции к юго-востоку от Палермо, новоявленный сицилийский главарь отлично разбирался в законах мафии. Пичкая молодежь так называемыми «заповедями человека чести», Массерия старался демонстрировать непоколебимую преданность старым обычаям, чем заслужил похвалу дона Вито Ферро, первого «капо ди тутти капи» на американской земле. В 1907 году состоялось его посвящение в Организацию. Теперь, официально став членом Общества Чести, Массерия имел право основать собственную империю. Свою семью он постоянно закалял в бесчисленных схватках с бандами неаполитанцев и калабрийцев. Теперь, став на один уровень с главарями других семейств, Массерия послал к черту устаревшие догмы сицилийского образа жизни: сменил имя Джузеппе на Джо, требовал, чтобы подчиненные называли его чужеродным словом «босс», вовсю изменял жене с проститутками и перестал жертвовать на нужды католической церкви. Такие традиционные мафиозо, как Маранцано, Бальзаме, Морелло, крепко державшиеся старины, не уважали Массерию. Но Джо Босс плевать хотел на них, он упивался властью и безжалостно третировал своих людей.

Массерия демонстрировал самодурство даже там, где это было совсем не к месту. Отправив своего «капореджиме» Джо Пинцоло к Чарли Луканиа, он приказал:

— Передай этому недомерку, что у меня есть для него пара слов. А если вдруг он заартачится, скажи ему — я сам приду и оторву ему яйца.

Получив такое «дружеское» приглашение, Чарли счел за благо не спорить и отправился в офис Массерии на Второй улице. Он не мог позволить себе роскошь иметь сразу двух врагов в лице и Маранцано, и Массерии.

Джо Босс не стал обнимать Чарли, как того требует сицилийский обычай гостеприимства. Он даже не поднял свою задницу из кресла, чтобы просто пожать руку человеку, которого сам же пригласил. Впрочем, Чарли и не ожидал иного приема. Колоссальное самомнение Массерии было ему отлично известно.

— Здравствуй, Джо, — сказал Чарли, без приглашения усаживаясь в кресло. — Ты хотел меня видеть? Зачем?

Мусоля во рту громадную сигару, Массерия процедил:

— Затем же, что и старый дурак Маранцано. Я предлагаю тебе вступить в мою семью. Только не надо мне тут пустой болтовни, — прикрикнул он, когда Чарли открыл было рот, — насчет того, что тебе надо подумать. Если Маранцано такой кретин, что несколько раз позволил прищемить себе…, то со мной этот номер не пройдет, даже не надейся, молодой. Мы договоримся прямо здесь и сейчас — или тебя вынесут отсюда ногами вперед и отправят к мамочке. Неслыханное дело: сицилиец, а старших не уважает!

Чарли почувствовал, что Джо Босс как следует припер его к стенке. Этот человек не признавал никого и ничего. Он запросто мог шлепнуть Чарли тут же, в кабинете, завернуть труп в ковер и тихо заложить в фундамент. Такой оборот событий совершенно не устраивал молодого сицилийца. Он слишком любил жизнь.

— Хорошо, я согласен.

Массерия весело скалил зубы:

— Правду болтают, что ты умный парень.

— Но есть одно условие, — в голосе Чарли появилась резкость.

— Я ничего не говорил об условиях, — зарычал Массерия.

— Я говорю, — отрезал Чарли. С минуту они сверлили друг друга глазами. Однако по законам мафии Луканиа имел полное право выдвинуть встречные условия, так как сделка — если это справедливая сделка — должна быть взаимовыгодной. Чарли уступил Джо Боссу в главном, и теперь тот должен был пойти ему навстречу.

— Только одно, — предупредил Массерия.

— Si. Tu parlare mi surdu? Ты войдешь ко мне в долю по всем пунктам, кроме одного — бутлегинга. Это мой личный бизнес, и никто не может в него вмешиваться.

— Хорошо, — согласился Массерия. Про себя он подумал, что со временем приберет к рукам и бутлегинг. А пока хватит того, что есть. В знак дружбы сицилийцы выпили по стакану красного вина — кьянти.

С этого дня Джо Босс вещал по всей Малой Италии, что Луканиа — один из десяти капо в его семье. Самолюбие Чарли жестоко страдало, но он терпел, понимая, что другого выхода нет, и старался с головой уйти в дела.

Выборы 1925 года прошли удачно для «Банды четырех». Благодаря содействию «смазного банка» демократы одержали победу не только в Манхэттене, но и в Бронксе, Гарлеме и тех бруклинских округах, которые контролировали подчиненные Арнольду Ротштейну еврейские гангстеры.

В том же, 1925 году значительно изменилась расстановка сил в преступном мире. Зима выдалась очень бурная и богатая событиями. Приказал долго жить Денни Михан, главарь банды «Белая рука», застреленный прямо в своей квартире. Его укокошили сицилийцы из семьи Айяле. В Чикаго ярко зажглась новая звезда — Аль Капоне. После того, как убийцы из конкурирующей банды Вейсса тяжело ранили Джонни Торрио, Капоне принял бразды правления его Организацией и сумел расправиться со всеми врагами. К тому времени, как Торрио вышел из больницы, Большой Аль всюду поставил своих людей и предъявил бывшему боссу ультиматум: или он добровольно удаляется от дел, или, по выражению самого Капоне: «Вейссу не удалось, зато удастся мне». Не желая более искушать судьбу, Торрио уехал из Чикаго в Нью-Йорк, где Чарли Луканиа и Фрэнк Костелло встретили его с распростертыми объятиями.

В 1926 году «Банда четырех» присоединила к своим владениям новый большой кусок территории в Бруклине. Это постарался Лепке Бачелтер, к тому времени сильно выросший из своих штанишек личного телохранителя Якоба Оргена. Неизвестно, каким образом Маленький Людоед Орген обидел Лепке, но точно известно, что тот не стал терпеть обиду. На пару со своим закадычным дружком Гюрахом Шапиро Бачелтер задумал убрать босса и, понятное дело, стать боссом самому. Оргена подстерегли на улице, когда он садился в такси. Причем Лепке продемонстрировал блестящее владение оружием, всадив в Маленького Людоеда пятьдесят пуль из окна движущейся машины. Его безотказный «Томпсон» сработал на славу: помимо Оргена был смертельно ранен телохранитель, один из братьев Даймонд. В тот вечер гангстеры не дождались своего босса в ресторане. Вместо него пришел Лепке с еще горячим после стрельбы автоматом. Сказал, что босс теперь — он, и тут же пристрелил двух парней, пытавшихся возразить. Таким образом, вся территория, ранее принадлежавшая банде Оргена, перешла под контроль «Банды четырех». Разумеется, свободу Лепке никто не ограничивал. В своих владениях он мог делать все, что угодно. Теперь, став главарем, Лепке предложил новый, тогда еще невиданный в Америке вид рэкета — рэкет профсоюзов. Даже Костелло, самый сообразительный из всех, не сразу оценил перспективы этого бизнеса. Тем не менее Лепке не раз доказывал на деле, что голова у него работает неплохо, поэтому сходка решила: «О’кей» — и уже через неделю под мощными ударами затрещали кости профсоюза работников швейной промышленности. За год Лепке добился больших успехов. Мейер Лански подсчитал, что по итогам 1927 года этот рэкет принес доход в сумме трех миллионов долларов. Теперь, когда выгоды такого рэкета были очевидны для всех, Лепке поделился профсоюзами со своими друзьями. «Банда четырех» жестко контролировала через тред-юнионы перевозки грузов, швейную промышленность, доки, выпечку хлеба и так далее. Сенсацией уходящего 1927 года стало убийство Фрэнка Айяле. Молодой сицилийский главарь, одержавший в долгой кровавой войне решительную победу над бандой «Белая рука», через год сам стал жертвой убийц, которых направил из Чикаго Аль Капоне. Руководство семьей взял в свои руки Антонио Карфано, получивший благословение старика Джузеппе Бальзаме. Чарли Луканиа быстро нашел общий язык с преемником Фрэнка Айяле.

В начале 1928 года Фрэнк Костелло познакомил Чарли с Дэниелом Рэстоком, мультимиллионером, построившим знаменитый Эмпайр Стейт Билдинг. Этот небоскреб по наше время считается символом Америки. Помимо строительства, Рэсток занимался политикой, был убежденным сторонником демократической партии и хорошо знал Джимми Хиннеса. На этой почве он легко сошелся с Фрэнком Костелло, а уже затем с Чарли Луканиа. В огромном кабинете Рэстока, который занимал весь двухсотый этаж, Чарли нос к носу столкнулся с губернатором штата Нью-Йорк Альбертом Смитом. Смит, маленький, жилистый, подвижный человечек, по всем параметрам очень схожий с Чарли, крепко пожал ему руку:

— Дорогой мистер Луканиа, я счастлив познакомиться с вами. Вместе нам предстоит свершить немало больших дел.

Губернатор поспешил объяснить, что имеет в виду. Ему были необходимы голоса избирателей в Манхэттене, Бруклине, Бронксе и Гарлеме, которые лежали у Чарли в кармане. С их помощью неразборчивый в средствах губернатор мог смело рассчитывать на выдвижение своей кандидатуры от демократической партии на президентские выборы 1929 года.

Чарли разволновался. В самых смелых мечтах он не мог представить, что политическому деятелю такого масштаба понадобятся его услуги и поддержка. Какой прогресс по сравнению с жалким рэкетом на улицах Малой Италии! Ну а что предлагал Смит в обмен на голоса? Советы, обыкновенные советы, как жить. Но какие советы!

— Видите ли, мистер Луканиа, вам надо срочно перестраивать вашу деятельность, чтобы подготовиться к грядущим переменам. Должен вам сказать, что в скором времени закон Уолстеда будет отменен и торговля спиртными напитками вновь станет легальной. Это вопрос ближайших двух-трех лет.

Забегая вперед, автор сообщает, что Альберт Смит, благодаря содействию Чарли Луканиа добился выдвижения своей кандидатуры на президентские выборы, однако победа осталась за республиканцами. В 1929 году президентом Соединенных Штатов стал Герберт Кларк Гувер, с именем которого связана эпоха Великой Депрессии.

Поглощенный политическими играми, Чарли Луканиа начисто забыл о своем звании капо в семействе Массерия. Зато у Джо Босса память была гораздо лучше. Кругленькие суммы, которые аккуратно поступали в его карман согласно договору 1924 года, не могли компенсировать моральный ущерб. Чарли Луканиа становился слишком самостоятельным для одного из десяти капо. На постоянное ворчание Массерии по этому поводу Чарли неизменно отвечал:

— Джо, ты же получаешь свою долю, так? А в остальном я сам себе хозяин. Я же не вмешиваюсь в твою жизнь.

Ругань Массерии он сносил с каменным лицом. Однако выдержка изменила ему, когда в сентябре 1928 года Багси Сигел среди ночи позвонил в «Кларидж»:

— Чарли, беда!

— В чем дело?

— Весь груз с «Офелии» пропал.

Луканиа до боли сжал трубку, так, что побелели пальцы:

— Черт возьми, мы заплатили за этот товар миллион долларов!

— Ребята говорят, их перехватили где-то на полпути от Бостона. Руки чешутся, как подумаю, что за сволочи хлещут сейчас наше лучшее виски!

— Кто это сделал?

— Пока не знаю. Как думаешь, может, это дело рук Маранцано?

— Все может быть. В печенках у меня сидит этот старый мерзавец. Ладно, Бен, ты должен точно узнать, чья это работа. Точно, понял?

— Сейчас же отправлю ребят, — отозвался Багси и повесил трубку.

Весь остаток ночи Чарли метался по номеру, как тигр в клетке, ожидая вестей от Сигела. Но тот так и не позвонил. Вероятно, налетчики, по своему обыкновению, размешали виски до неузнаваемости и в таком виде продали где-нибудь в трущобах. Чарли не знал, что и думать. Неужели Маранцано опять взялся за старое?

Через несколько дней Арнольд Ротштейн пригласил своего сицилийского друга в «Коттон клаб», поговорить с глазу на глаз. Луканиа сразу заметил выражение крайней обеспокоенности на его лице.

— Чарли, тут такое дело. Мне даже неудобно говорить…

Ротштейн немного помолчал, собрался с духом и выдал:

— Я выгребаю деньги из твоего кармана.

Услышав это, Чарли в первый момент растерялся.

Его понятие дружбы и чести было глубоко оскорблено, ведь он дружил с Ротштейном почти десять лет. Они никогда не обманывали друг друга.

— Этого не может быть, — твердо заявил сицилиец. Хмурое лицо Ротштейна на мгновение разгладилось:

— Спасибо, Чарли, за твои слова. Все-таки… Мне очень жаль, но я говорю правду. Послушай… — он нервно хрустнул пальцами, — неделю назад тут был один тип из Чикаго. Не знаю, где его воспитывали, при всех он шлепал девчонок по задницам, во весь голос ругался — короче, выпендривался уж очень чересчур. Тогда я распотрошил его, чтобы научить хорошим манерам. Сто пятьдесят тысяч взял.

Чарли невольно рассмеялся:

— Неужели он пытался обыграть тебя, Арнольд?

— Где ему… Сопляк, мальчишка. При себе у него оказалось пятьдесят грантов, с остальными он просил подождать.

— И кинул тебя, — предположил Чарли.

— Как раз нет. Вся сумма у меня в кармане, но где он так быстро мог найти сто кусков? Меня смущает, что он принес мне деньги на следующий день после того, как пропали твои машины.

— Имя! — резко выпалил Чарли.

— Сэм… Сэм Блюм.

Сицилиец был уже на ногах.

— Я у тебя в долгу, Арнольд.

Ротштейн замахал руками:

— Ни в коем случае, Чарли. Мы же друзья.

Из «Коттон клаб» Луканиа направился прямо в резиденцию Бена Сигела на Мэдисон-сквер. Багси занимал целый этаж из пяти роскошных квартир. В одной он жил сам, а другие держал для своих людей. Лифт поднимался прямо в холл, огороженный пуленепробиваемыми стеклами, где постоянно дежурили пятеро стрелков с автоматами Томпсона. При появлении Чарли они почтительно вскочили на ноги.

Багси резвился с двумя хорошенькими белокурыми проститутками. Чарли застал его в самом лучшем виде. Коротко бросил:

— Есть дело.

Багси мгновенно вышвырнул обеих девок за дверь. Они даже не успели одеться.

— Сэм Блюм из Чикаго. Найти. Узнать имя заказчика. Убрать. Все! Собирайся.

Не задавая лишних вопросов, Багси оделся, рассовал по карманам револьверы и стал подымать своих людей.

…Сэмюэль Блюм, блаженно закрыв глаза, нежился на пляже под жарким солнцем Майами. Сверху на нем восседала загорелая, стройная блондинка с весьма аппетитными формами и массировала ему спину. Внезапно руки девушки куда-то пропали. Сэм приоткрыл один глаз, и тут же ему в лоб уперся вороненый ствол «люгера».

Подруга исчезла. Вместо нее Блюма окружали трое незнакомых типов, явно приехавших с севера, так как на руках у них не было загара. На прицеле Сэма держал красивый голубоглазый парень в белом костюме. Свой «люгер» он прятал под шелковым платком.

— Я вижу, приятель, ты клево тут отдыхаешь, — процедил Багси Сигел, — но есть одна проблема, которую без тебя не решить, так что пошли с нами.

Дрожащими руками стряхивая с себя песок, Сэм Блюм с трудом встал. Ноги не слушались его.

— Не трудись наряжаться, ты и так годишься, — Багси ткнул беднягу стволом в спину, — давай топай.

Помимо Сигела в экзекуции активно участвовали Эйби Рильз по прозвищу Кид Твист (Кривой) и Красавчик Гарри Питсбург — ребята из браунсвиллской банды, присланные Лепке Бачелтером. Они были специалистами по развязыванию языков.

Безвольного, как тряпичная кукла, Сэма Блюма затащили в заранее снятый пляжный коттедж и на всю громкость врубили радио. Зажигательные джазовые ритмы звучали в унисон с воплями истязаемого человека.

— Скажи, кто тебя послал? Ну? — требовал Багси, стегая ременной пряжкой по голому телу. — Говори, говори, говори!

Пока он переводил дух, за Блюма взялся Эйби Рильз. Внешность этого типа была настолько отталкивающей, что уже сама по себе внушала страх. Как говорил о Рильзе Лепке Бачелтер: «В нем есть что-то от гориллы, кое-что от трупного червя и — ничего человеческого».

Попросив Красавчика Гарри покрепче придержать «клиента», Рильз стал заталкивать в ноздри Сэма Блюма велосипедные спицы.

— Ты что делаешь, обезьяна, — завопил Багси, — так он раньше времени сдохнет!

К счастью, Кривой Эйби не расслышал из-за музыки, каким словом назвал его Сигел, а то к трупу Сэма Блюма наверняка прибавился бы еще один.

Оттащив Рильза, Багси выдернул наполовину засунутые спицы из носа жертвы. Кровь хлынула мощным потоком, заливая ковер. Гарри Питсбург плеснул холодную воду Блюму в лицо. Тот медленно, неимоверным усилием, открыл глаза. Сигел схватил его за волосы:

— Скажешь или нет?

Эйби Рильз с улыбкой затушил сигару об окровавленную грудь Блюма. Кричать у него уже не было сил. Тело жертвы конвульсивно дернулось, все еще реагируя на боль.

Багси как следует раскурил сигарету:

— Говори, а то выжгу тебе глаза к чертовой матери!

Брезгливо морщась, Сигел пальцами раздвинул залитые кровью веки и поднес сигарету:

— Ну!

— Массерия… — еле слышно прохрипел Блюм.

Задав еще несколько вопросов, Багси дважды выстрелил ему в голову. Через несколько часов он давал подробный отчет Чарли Луканиа:

— Сэм Блюм приехал из Чикаго. Там он работал на Фрэнка Нитти. Джо Массерия пригласил его вместе с обстрелянной командой «Чи» и обещал ему двести кусков за работу. Ну, а я добавил еще пару пуль из моего «люгера». Для круглого счета, — с усмешкой добавил Багси.

— Значит, Массерия… Хорош босс, нечего сказать, — не удержавшись, Чарли сплюнул прямо на роскошный ковер.

— Что мы будем делать дальше? — спросил Багси.

— Пока не знаю. Во всяком случае, до войны дело не дойдет.

— Как же это? Ведь он напал на нас!

Чарли объяснил, что по сицилийскому обычаю так делают предупреждение. Другое дело, если бы в нападении участвовали люди из семьи. Вот это действительно означало бы войну.

— Не пойму, чего хочет этот старый козел? — раздраженно произнес Багси.

— Наш бизнес с пойлом.

— Но вы же договаривались.

— Значит, Джо считает, что наш договор устарел.

— А пошел он…

— Не торопись, Бен, — мягко остановил его Чарли, — еще не время.

Багси надел шляпу, собираясь уходить. На пороге он обернулся:

— Чарли, когда время придет, поручи это мне. Я разделаю его не хуже, чем разделал Сэма Блюма.

Сицилиец молча кивнул. Судьбе было угодно ниспослать ему новое испытание.

4 ноября 1928 года около двух часов дня человек, оставшийся неизвестным, постучал в дверь номера 309 отеля «Парк Сентрал». Этот номер занимал Арнольд Ротштейн. Когда еврейский босс открыл дверь, неизвестный выстрелил ему в живот и скрылся.

Два дня Ротштейн корчился от адских болей. Ни снотворное, ни лошадиные дозы морфия не могли облегчить его страданий. Эти страдания усиливали детективы из отдела по расследованию убийств, которые пытались вытянуть у него имя убийцы.

— Кто это был? Ты его знаешь?

— Я не видел…

— Ну и тип! Подыхает, а все равно врет. В тебя же стреляли спереди. Опиши нам его лицо, приметы.

— В меня никто не стрелял.

— Да ну? А что это за дырка у тебя в животе? Хочешь сказать, от рождения?

— Дайте мне умереть спокойно, черт бы вас побрал!

Чарли Луканиа не смог проститься со своим другом. Полицейские никого не допускали к нему. Грешная душа Арнольда Ротштейна покинула этот мир в одиночестве. В последний раз Чарли увидел его уже мертвым.

Одна-единственная пуля 22-го калибра была выпущена умелой рукой. Киллер знал, что делал. Человек, который заказал Ротштейна, хотел не просто убить. Он хотел преподать урок. Чтобы Ротштейн, мучаясь от боли, имел достаточно времени пожалеть о своем опрометчивом поступке. Таком, например, как рассказ о том, как некий Сэм Блюм вернул карточные долги на следующий день после нападения, в результате которого Чарли Луканиа остался в дураках. Все эти мысли молнией промелькнули в голове сицилийца.

— Guiseppe Masseria. Eva lui chi ha mandatu i sicariu, — прошептал Чарли.

Смерть Арнольда Ротштейна имела совершенно неожиданные, далеко идущие последствия. Федеральный прокурор Чарли Таттли нашел в его апартаментах важные документы. Покойный был настолько уверен в своей неуязвимости, что совершенно не заботился о конспирации. Эти-то бумаги и спровоцировали невиданной силы взрыв. В них содержались самые подробные сведения о торговле наркотиками. Изучив архив Ротштейна, Таттли сделал сенсационное заявление: «К 1927 году нам стало ясно, что наркобизнес в США контролируется одним человеком. Теперь можно сделать однозначный вывод, что этим человеком был Арнольд Ротштейн».

8 декабря 1928 года федеральные агенты провели первую в истории Америки крупномасштабную операцию против торговцев наркотиками. Она одновременно проводилась на территории двух десятков штатов. В номере отеля на 42-й Западной улице в Нью-Йорке было обнаружено героина на сумму два миллиона долларов. Арестовано двенадцать человек. В Буффало, штат Нью-Йорк, прямо в вагоне первого класса был арестован Джордж Аффнер. По изъятым у него багажным квитанциям агенты получили два чемодана, доверху набитых героином, который находился в пакетах из-под рождественских подарков с порхающими ангелами и надписями: «Счастливого Рождества!». Улов тянул на три миллиона долларов. В одном из отелей Чикаго обнаружили партию героина стоимостью в миллион долларов. Было арестовано семь человек. Всего около трехсот больших и малых пушеров сели на скамью подсудимых, единодушно проклиная Арнольда Ротштейна. Из всех крупных наркодиллеров ареста избежал только Якоб Катценберг, в то время находившийся по делам в Гонконге. Когда он вернулся в Штаты, работу ему предложил уже Лепке Бачелтер. Империя наркобизнеса, которую Арнольд Ротштейн кропотливо, год за годом создавал на Восточном побережье, была уничтожена в один день. Что интересно, федеральный прокурор Таттли раскопал жареные факты насчет коррупции в отделе по борьбе с наркотиками. Как оказалось, Линдон Мэттингли, начальник отдела, и его заместитель Ролланд Натт работали на Ротштейна, активно помогали ему делать нелегкое, но бесконечно нужное определенной категории лиц дело.

«Банда четырех» по справедливости разделила территорию Ротштейна. Фрэнк Костелло унаследовал игорный бизнес покойного. Его правой рукой стал Фрэнк Эриксон, при жизни Ротштейна распоряжавшийся букмекерскими конторами. Датч Шульц занялся распространением героина в Гарлеме. Джо Адонис стал владельцем ресторана «Коттон клаб». Отныне он отвечал за поставки спиртного в забегаловки Джека Даймонда. Лепке Бачелтер принялся восстанавливать разгромленную наркоимперию Ротштейна. Он переманил на свою сторону человека, державшего в руках налаженные контакты с китайскими триадами, производителями и поставщиками героина. Из-за Якоба Катценберга пришлось крупно повздорить с Вито Дженовезе, который тоже мечтал о контроле над торговлей наркотиками. Но Катценберг, не доверявший итальянцам, предпочел иметь дело с Лепке.

Тем временем Джо Массерия тоже не дремал. Слишком активные переговоры, которые Чарли Луканиа вел с Аль Капоне, Сэмом Бернштейном и другими главарями набирающих силу банд, действовали Джо Боссу на нервы. Все это делалось без его ведома. Предупреждение, полученное Чарли два месяца назад, не пошло впрок. Массерия решил еще раз хорошенько напомнить о себе.

Джо Босс приказал Чарли взять на испытание молоденького сицилийца Паоло Минео, несколько дней назад принятого в Организацию. Испытание, которое придумал Массерия, было несложным: ограбить банковского кассира. Подробно объяснив Чарли, что и где надо делать, Джо Босс напутствовал его в своей обычной манере:

— Давай вали, да присматривай за молодым, чтобы не обо…ся.

Чарли не скрывал раздражения. Ох уж этот придурок Массерия с его чертовыми причудами! Подтереть сопли девятнадцатилетнему молокососу может любой из трехсот «солдат». Конечно, по закону мафии, Массерия должен был направить вместе с Минео опытного человека, чтобы тот посмотрел, как парень себя проявит. Но хороший босс всегда отличает важное дело от второстепенного и не станет дергать своего капореджиме по пустякам. Однако к Массерии это не относится.

Новоиспеченный мафиозо Паоло Минео почтительно поцеловал руку капореджиме. Чарли, смертельно ненавидевший все эти доисторические обычаи, олицетворением которых были типы вроде Маранцано и Массерии, сразу же преисполнился презрения к своему подопечному.

— Слушай, что надо сделать, — объяснял он. — Сейчас мы подъедем на 37-ю улицу. Там есть банк. В половине второго на улицу выйдет кассир. С бабками. Отнимешь у него сумку, прыгнешь в машину — и на этом все. Понял?

На дело Чарли взял лучшего водителя, которого знал, — Сэмми Левина из браунсвиллской банды. Если бы Левин профессионально занялся автоспортом, из него мог выйти неплохой гонщик. Но он предпочел другую профессию. Левин был личным шофером Лепке Бачелтера, самого грозного гангстера в Бруклине.

В первую минуту все шло по плану. Паоло Минео выскочил из машины, огрел кассира рукоятью «кольта» и завладел сумкой с деньгами. С этого момента события развивались в диаметрально противоположном направлении. На помощь кассиру подоспел банковский охранник. Первым же выстрелом он задел Минео, который мешком свалился на тротуар. Медлить было нельзя. Бешено ругаясь, Чарли бросился вон из машины. Левин выстрелил в охранника, чтобы прикрыть его. Мгновенно завязалась перестрелка. Пули тонко засвистели у Чарли над головой. Но думать об этом было некогда. Он взвалил на плечо истекающего кровью Минео, подхватил сумку и побежал назад. Левин резко рванул с места, Чарли на ходу ввалился в машину со своей ношей. Вслед ему хлопали выстрелы, но все обошлось — охранник промазал. Они успели проехать не более ста метров, как их остановил патруль. На языке юристов это называлось «взять с поличным».

Сидя в камере предварительного заключения, Чарли крыл Массерию самой грязной бранью. Без сомнений, этот патруль оказался в нужное время и в нужном месте. Такие вещи не происходят случайно. Конечно же, полицейские не были ясновидящими. Их просто заранее предупредил человек, который знал, что должно произойти. А звали этого человека Джо Массерия. Ненависть буквально душила Чарли. Вооруженное ограбление с отягчающими обстоятельствами, незарегистрированное оружие в кармане да еще автомобиль, очень кстати оказавшийся краденым, — все вместе это тянуло на десять-пятнадцать лет тюрьмы. Чарли подставили как мальчишку.

Джимми Хиннес сразу заметил на лице Фрэнка Костелло выражение глубокой тревоги. Обычно они заранее договаривались о встрече. Но сейчас, похоже, случай был особый.

— Мистер Хиннес, случилась большая беда! — патетически воскликнул Костелло.

— Фрэнк, садитесь, прошу вас…

Костелло уселся в предложенное кресло и нервно забарабанил пальцами по столу.

— Неслыханная несправедливость! Наш общий друг мистер Луканиа арестован, представляете, ему инкриминируют вооруженное ограбление!

— Что вы говорите, — Хиннес покачал головой, — я не могу в это поверить. Как такое вообще могло произойти?

Костелло скорбно вздохнул:

— Бедный Чарли стал жертвой козней своих врагов. Их у него немало. Но это ни в какие ворота не лезет. Вооруженное ограбление! Да у него денег побольше, чем у иного банкира.

— Фрэнк, что я могу сделать для нашего общего друга мистера Луканиа?

— Сущий пустяк. Его дело должен рассматривать судья, являющийся убежденным демократом.

— Разве все настолько серьезно, что дело дойдет до суда?

— Вероятно, так и будет. Некий доброжелатель мистера Луканиа постарался на славу.

Хиннес осторожно спросил:

— Ну что же, есть свидетели и… потерпевшие?

— Потерпевший только один, — уточнил Костелло, — мы с ним все уладим, вы даже не беспокойтесь об этом, Джимми. Все, что нам надо, — дружеское, вернее сказать, сочувственное, что ли, отношение суда.

— Справедливое, — подсказал Хиннес.

— Вот-вот. Справедливое.

Хиннес откинулся на спинку кресла:

— Нет проблем, Фрэнк, я позабочусь об этом.

— В какую сумму обойдется решение этого вопроса?

Хиннес прикрыл один глаз:

— Порядка пятидесяти тысяч.

Костелло не стал торговаться:

— Сегодня же пришлю вам человека.

— Купюры должны быть мелкие…

— Разумеется, мистер Хиннес.

…Около восьми часов вечера Мартин Крейвек, служивший кассиром в банке на 37-й улице, возвращался из полицейского участка. Он провел там целый день. Почти четыре часа продолжался допрос и протоколирование показаний. Еще полтора часа судебный врач-медэксперт осматривал телесные повреждения. К таковым была причислена болезненная ссадина за левым ухом от удара рукоятью пистолета. Проголодавшийся Крейвек изо всех сил торопился домой, про себя ругая полицейских за медлительность. Вдруг рядом резко затормозил черный «Крайслер».

— Эй, мистер! — окликнули Крейвека. Удивленный кассир остановился:

— Вы меня?

Из машины резво выскочили двое высоких широкоплечих парней, и последнее, что помнил Крейвек, — это свист рассекаемого воздуха. В следующий миг его голова словно взорвалась. Для верности ребята еще раз приложили кассира кожаными мешочками с песком, после чего бросили бесчувственное тело в машину.

Крейвек пришел в себя на каком-то заброшенном складе. Голова тяжело гудела.

— Ну-ка, глянь, очухался дядя или нет? — услышал он грубый, прокуренный голос. В грудь Крейвеку уперся ботинок.

— Идите сюда! Он открыл глаза.

Крейвека подхватили мощные руки. Вплотную к нему подошел коренастый толстогубый тип, по виду напоминавший гориллу.

— Слушай меня внимательно, дядя, — пожевывая спичку, процедил он. — Я говорю только один раз. На суде ты откажешься от показаний. «Ничего не видел, ничего не знаю и не помню». Повтори.

Для большей убедительности толстогубый как следует врезал кассиру по печени.

— Так что ты должен сказать?

— Не видел, не помню, не знаю, — выдавил из себя Крейвек.

— Молодец, — толстогубый нанес ему несколько режущих ударов в живот.

— Хорош месить, Эйби, — сказал один из бандитов, — не видишь, у дяди полные штаны.

Крейвека бросили на пол. Только полчаса спустя он смог подняться на ноги.

Сумка кассира, в которой находилось 8374 доллара, была представлена на суде, как главное вещественное доказательство. Насчет револьвера, изъятого у Чарли Луканиа, адвокат Ричард Дикси Дэвис, лучший друг гангстеров, сразу заявил отвод.

— Мой клиент имеет разрешение на ношение любого оружия, — с апломбом провозгласил адвокат, — это право даровано ему Конституцией. Тот факт, что данный револьвер не был официально зарегистрирован, свидетельствует лишь о том, что мистер Луканиа просто не успел это сделать. Владелец оружейного магазина мистер Чесней, которого я имею честь представить высокому суду в качестве свидетеля защиты, подтвердит под присягой, что данный револьвер был куплен мистером Луканиа вечером, накануне этих прискорбных событий.

Потерпевший Крейвек был словно околдован: ничего не помнил, грабителя не узнал и очень часто путался в показаниях. Судья со своей стороны особенно не настаивал. Чарли Луканиа изображал из себя «жертву полицейской жестокости». Чтобы не марать свое подлинное имя в протоколах, он назвался не Луканиа, а — Лючано, Чарли Лючано. Под этим именем его и оформляли. Приговоренный за несвоевременную регистрацию оружия к штрафу в триста долларов, Лаки Лючано вышел из зала суда с высоко поднятой головой. Желая окончательно избавить свое имя от пересудов, он переехал из отеля «Кларидж» в еще более роскошный отель «Барбизон плаза» на Сентрал-Парк-авеню. Там Чарли начал новую жизнь.