У меня нет никакой депрессии! У меня нет никакой депрессии! Сижу на кухне за столом, пью кофе с молоком, в него я добавила кардамом или кардамон, на пакетике написано и то и другое. Это специя, индийская. Магда привезла из Польши. Я теперь без него кофе не пью. Петар Крешимир в раковине пьет грязную воду. Я видела Йошко. Он спит. Одетый. Небритый. Рот полуоткрыт. Может быть, нужно платком подвязать ему челюсть, чтобы закрыть рот, или оставить открытым, потому что он дышит? Длинное костлявое тело. Труп? Живой мужчина? Я рада, что его руки не будут меня обнимать, что я никогда больше не почувствую его твердый живот рядом со своим мягким. Красивый самец. И такой деревянный. Темные волосы, густые, полуоткрытый рот, мертвый взгляд, волосы на груди, расстегнутый пояс, между ног ровно, длинные ноги, босые ступни. Постриг ногти?! С чего бы это? Петар Крешимир лежит на животе моей дочери. Лижет яйца. Почему эти самцы так любят дрочить? Красный синтетический плед, мы его получили в подарок от «ВИПа» , весь в его шерсти. Хватаю Петара Крешимира за шкирку и переношу с живота заснувшей дочки на красный плед. Сколько лет жизни у меня еще осталось? Двадцать? Каких двадцать? Здоровых? Больных? Моя жизнь иногда бывает просто прекрасной. Мое счастье упаковано в небольшое, толстое, белое, мягкое, полуслепое сорокапятилетнее тело. Поэтому меня охватил ужас, когда однажды кругленький толстячок оставил меня в одиночестве в номере венского отеля. Бросил? Или его сердце разбил ледяной холод, завладевший рождественской Веной? Его сбила карета? И копыта толстых черных коней превратили его голову в кашу? Я выдержала пятнадцать минут, потом позвонила ему. Он не ответил. Мобильник лежит в ледяной воде рядом с окровавленной головой мертвого Антонио, разбитые очки… Я поджала пальцы на ногах, уставилась на венские крыши, в пересохшем рту ужас. Я знаю немецкий, но все же как мне объяснить полицейским, кто такой Антонио, кто ему я, а они придут ко мне, в отеле мы зарегистрировались, все сейчас компьютеризировано, войдут в наш номер… Нужно выключить мобильный, нет, зачем выключать мобильный, я проглотила два пракситена, я должна держать себя в руках, вы, фрау, никто и ничто, скажите, кого нам следует проинформировать…

Скорее, нужно хотя бы сложить на поднос всю посуду от завтрака, покойный Антонио в любом отеле приносил мне завтрак в постель…

На спинке стула его светло-зеленый джемпер с кожаными заплатками на локтях, это я его выбирала, я уткнулась носом в мягкую шерсть и плакала, плакала, плакала, так, как плачут женщины в фильмах, когда умер их высокий, молодой, худощавый, светловолосый, голубоглазый любовник, так Лиз Тейлор плакала в фильме «Кошка на раскаленной крыше», только она уткнула нос в рубашку Пола Ньюмена. Я хотела позвонить его дочери и сказать по-немецки, что случилось. Говорит ли Сионетта по-немецки? Как перевезти покойника из Вены в Триест? На машине? На самолете? Я слышала, что это стоит тысячу евро, платят по весу, нормальный человек в железном гробу весит сто три килограмма. Тысяча евро?! Можно оплатить карточкой. Кто будет его сопровождать? Я буду его сопровождать! Я буду рядом с ним! А когда его сожгут или закопают, проглочу пятьдесят таблеток оксазепама…

У нашего соседа, господина Ивицы, есть черный кот, у него огромная красная рана на спине. Петар Крешимир и этот кот постоянно встречаются у мусорного контейнера. Я сказала господину Ивице:

— Прошу вас, отвезите кота к ветеринару, он заразит лишаем всех животных в нашем квартале. И вас заразит.

— У меня нет машины, — сказал господин Ивица, — у нас еще пять кошек, откуда мне взять столько денег на ветеринара? За стерилизацию четырех кошек я заплатил ему двести евро, за пятую он сделал скидку в пять евро.

— Я заплачу ветеринару, — сказала я.

— Знаете, — сказал господин Ивица, — я не могу принять такую услугу от женщины, которая работает в Италии. Если б я мог, я убил бы его лопатой, но я не моту. Я люблю кошек.

— Господин Ивица, — сказала я, — вот вам пять таблеток оксазепама, добавьте ему в еду, он спокойно умрет, а ваши кошки и мой кот останутся здоровыми.

Через несколько часов я понесла мусор в контейнер. Там сидел и смотрел на меня черный кот.

— Брысь, — сказала я, — брысь!

Черный кот продолжал смотреть на меня.

— Брысь, брысь! — Он попытался бежать, но, одурманенный, упал на бок.

Назавтра рано утром появился господин Ивица.

— Здравствуйте, — сказал он, — кот выспался и вернулся. У вас есть еще такие таблетки?

Я отдала ему последние десять, я их покупаю без рецепта, с аптекаршей Кикой мы вместе учились в гимназии. На следующий вечер позвонил господин Ивица:

— Кот выспался и вернулся, но вы не беспокойтесь, я нашел решение.

Господин Ивица дал черному коту большую, толстую таблетку, которые пьют эпилептики, он раздобыл ее у соседки, госпожи Анны. Опять мимо. Тогда он положил две толстые таблетки в распоротое брюхо свежей скумбрии и зашил зубной нитью. Но и этот ужин не стал для кота последним.

— Вы себе не представляете, он съел даже нитку.

Господин Ивица отправился на рынок и купил крысиный яд. Двадцать пакетиков. Кот съел семнадцать. Без результата. Господин Ивица не сдался, пошел в аптеку.

— Извините, — сказал он, — у моего кота лишай, но он никак не умирает, я вас очень прошу, дайте мне капсулу цианистого калия, я не обману вашего доверия, несчастное животное мучается…

Аптекарша ему сказала:

— Я не стану вызывать полицию только потому, что вы старый и больной человек.

— Я не больной. — сказал господин Ивица аптекарше, — я каждое утро делаю приседания, а пальцы у меня такие сильные, что я легко мог бы сломать ваши.

Черный кот с огромной кровавой раной на спине продолжал прогуливаться по нашей улице.

— Простите, потерпите, — сказал мне господин Ивица, — его кровавая голая кожа не выдержит снега и ледяного дождя. Я был с ним у ветеринара, у него не лишай, это ему собака содрала шкуру, я дал ветеринару сто пятьдесят кун, еще пятьдесят соседу, который нас возил.

— Я возмещу ваши расходы, — сказала я, — это моя вина, ветеринар вам был не нужен.

— Знаете, меня очень обидело недоверие этой аптекарши. Неужели она не видела, что я никогда не смог бы отравить цианистым калием человека, я бы убил его лопатой.

Директор отеля стучал в дверь нашего номера. Меня била дрожь. Может быть, это не директор, может быть, горничная? Не открывать? Скорее всего, все-таки директор. Я натянула махровый халат, принялась искать ключ, нигде нет, сообразила — дверь можно открыть и без ключа, повернула круглую дверную ручку… На меня сквозь мокрые стекла очков смотрел покойный Антонио. Я не прыгнула ему на шею, не обвила его шею руками, он гораздо ниже меня, я притянула его к себе, толстяка в толстой куртке, и поцеловала в лысую голову. Любовь моя, любовь моя, любовь моя… Он показал мне свежие итальянские газеты. Поэтому его и не было пятнадцать минут. А потом мы пошли под душ. В мутном зеркале отражалась я, высокая, полная, висит крупная грудь, Антонио казался снеговиком на тонких ножках. Он вытер меня, я его, мы завалились в постель. Я крепко обняла руками его толстую, белую, мягкую задницу, очень крепко, чтобы он опять не отправился за газетами, он подергивался между моими длинными ногами, глаза его были закрыты, поэтому я тоже закрыла глаза. Потом мы отлепились друг от друга, влажные, в венских отелях комнаты очень теплые. Я пошла в ванную, не под душ, а попить воды. Вспомнила, что в Вене воду из крана пить нельзя, вернулась в комнату, открыла холодильник, достала бутылочку минеральной. Антонио спал. Я легла рядом с ним, положила правую руку на его маленький съежившийся член и так осталась лежать. Если Антонио переедет фура с прицепом, фура с прицепом — это моя навязчивая идея, по итальянским дорогам ползут тысячи фур с прицепом, если его убьет инфаркт, ведь у него килограмм двадцать лишних, как мне тогда покончить с собой? Черного кота оксазепам не убил, он, видимо, не убьет и меня? Возможна ли жизнь без Антонио? Чем таким обладает Антонио, толстый торговец мебелью, без чего я не могу жить? Так я лежала и лежала, дыхания Антонио не было слышно, поэтому я приблизила нос к его рту, он дышал. Я вдохнула его дыхание, потом снова положила голову на подушку. Чем таким обладает Антонио, без чего я не могу жить? С ним я чувствую спокойствие, спокойствие, спокойствие. Он хлопает меня по заднице, когда мы с ним вместе в его квартире, держит руку у меня на колене, когда мы сидим в кофейне в Триесте. Спокойствие, спокойствие, спокойствие. И безумную тревогу при мысли, что на автостраде огромный грузовик с прицепом из своей правой полосы резко свернет на левую полосу, по которой едет Антонио, или что рак сожрет его толстое тело… Пока я смотрела через окно венского отеля на венский снег, а ладонь моя лежала на маленьком члене, я подумала, что, может быть, фура не свернет? И тогда я приподняла спящий член и коснулась языком мягких яичек. И заснула.