Глава первая

Артём ловил своё отражение в окне автобуса. Он знал, что жив — от пяток до макушки. Знал, что неделю назад ему исполнилось четырнадцать лет, что вместо обещанного лагеря его отправили в глушь Тункинской долины.

— Скукотища… — вздохнул Артём.

В окно он видел зеленеющие овраги, покосившиеся избы. Обдуваемые ветром, вспыхивали вётлы — их листочки, повернувшись исподней стороной, пускали по ветвям холодное пламя серебра. Юноша с унынием поглядывал на придорожные кафе, на сидевших у дороги грибников и ягодников. Закрыв глаза, он мог увидеть значительно больше — весь земной мир…

Прежде взгляд Артёма устремлялся даже к просторам Луны и Марса. Юноша думал, что при желании и определённом везении станет космонавтом, попадёт в космическую экспедицию и улетит путешествовать на галактическом корабле.

— Почему бы и нет! — улыбался он.

Потом врачи сказали Артёму, что у него врождённая аритмия сердца. В этом не было ничего страшного, его даже не освободили от физкультуры. Но, вернувшись из поликлиники, он уже не видел ни Луну, ни Марс. Они погасли, умерли в его мире и больше ему не принадлежали.

Артём не расстроился. В его распоряжении оставалась вся Земля — от снежной вершины Эвереста до тёмных глубин Марианской впадины. Аритмия не помешает идти с ледорубом или погружаться в батискафе. Этого было вполне достаточно. В конце концов, космонавтом быть не так уж интересно. Что за радость — восемь месяцев лететь на крохотном корабле, а потом бродить по безжизненным марсианским пустыням?

— А ты знала, что на Марсе шестьсот восемьдесят семь дней в году? — спрашивал у мамы Артём.

— Нет.

— А то, что там из-за слабой гравитации люди не смогут рожать детей?

— Нет.

— Вот… Значит, делать там нечего.

Мама в ответ только смеялась.

Мир родителей был не таким большим и ярким. С каждым годом на их карте становилось всё больше серых пятен — мест, куда они просто не хотели отправляться, — и чёрных пятен — мест, которые они не смогли бы посетить при всём желании.

Для папы давно умерли ледяные просторы Антарктики, пески Сахары и джунгли Амазонки. Об Эвересте, Аннапурне и других вершинах он даже не вспоминал. Сергей Николаевич Перевалов курил уже десять лет — слишком часто и крепко, чтобы теперь карабкаться по ледникам или тяжёлым мачете прорубать заросли лиан.

Для Марины Викторовны Переваловой, мамы Артёма, яркими оставались лишь Иркутск, где она жила, и Таиланд, где она с подругами отдыхала каждый январь. Другие места нашей планеты её мало интересовали.

— Скукотища, — поморщившись, повторил Артём.

К четырнадцати годам он с удивлением заметил, что и в его мире появились серые участки: затянутые войной Сирия, Ирак, бандитские Уганда и Сомали…

— Хотя… почему бы и не съездить туда. Чем опаснее, тем интереснее.

Отражение Артёма в окне то пропадало, то возвращалось. На подъёмах завывал старый двигатель автобуса. У дороги паслись коровы. Мальчик-пастух, прикрывая лицо от колючей пыли, равнодушно поглядывал на отару овец, ждал минуты, чтобы перевести их через дорогу. Из-за пригорка вытянулась почерневшая водонапорная башня; за ней началось пшеничное поле — ветер чертил его золотистыми тропинками, порывами выстилал мягкие лужайки.

Вздохнув, Артём вспомнил дедушку. Если тот и в самом деле погиб, то никаких сомнений: в последние часы самым печальным для него было наблюдать за смертью мира вокруг. Его карту затягивало безграничным чёрным пятном. Оно неумолимо съедало далёкие страны, соседние города. Замерло, когда вокруг дедушки остался лишь тесный круг жизни — дом или даже комната. Он ещё мог бы в последнем порыве дойти до двери, но повернуть ручку у него бы не хватило сил. Что может быть страшнее для человека, с юности ходившего в походы, искавшего приключения в самых отдалённых уголках планеты! Артём не верил в смерть дедушки. Никто не верил. Но всё изменилось после письма, которое получила Марина Викторовна.

— Кажется, старик Корчагин в самом деле покинул нас, — прошептал Сергей Николаевич.

Дедушка пропал прошлой весной. Поначалу это никого не удивило. Он и раньше пропадал. Виктор Каюмович был геологом. Впрочем, его исследования давно не ограничивались одной лишь геологией. Придумав себе новую теорию, он отправлялся в дальние путешествия. Искал затерянные бурятские улусы, древние вулканы, говорил, что нашёл следы богатых месторождений нефрита или меди. Три месяца ходил по уссурийской тайге, надеясь встретить таинственных отшельников, о существовании которых прочитал в каких-то архивах. Маме никогда не нравились эти приключения. Обещания дедушки однажды взять с собой Артёма пугали её. Сам Артём в последние годы только об этом и думал, надеялся хоть отчасти увидеть чудеса, о которых рассказывал дедушка. А теперь Виктор Каюмович погиб. В каком-нибудь полуразрушенном зимовье, от болезни. Или в лапах медведя, в зубах амурского тигра. Деталей его смерти никто уже и не надеялся узнать, но Артём надеялся, что тот погиб именно в лапах дикого зверя:

— Уж лучше так, чем от какой-нибудь глупой болячки.

На прошлой неделе институтский друг дедушки передал Марине Викторовне письмо, написанное и запечатанное больше года назад, перед исчезновением. Сказал, что сам удивился такому поручению:

— Мы с ним давно не общались, а тут — на́ тебе, письмо. Внутри — ничего такого. Только свёрток и записка.

«Передай моей дочери ровно через год, если я раньше сам не заберу». Вот и вся записка. Больше в письме не было ни строчки.

В свёртке лежали два ключа. Что с ними делать, Марина Викторовна не знала. Послание казалось бессмысленным.

— Под старость совсем из ума выжил, — качнул головой дедушкин друг.

Он ушёл, а Марина Викторовна ещё долго стояла у порога. Невидящим взглядом смотрела на конверт в руках. Не знала, что делать. Слёзы тонкими струйками текли из её открытых глаз. Она злилась на отца за его чудаковатость. За то, что он всегда где-то пропадал. Забывал про день её рождения. Не пришёл на её свадьбу. Даже на похороны своей жены не приехал — в это время был на Дальнем Востоке. Ещё и Артёма заразил страстью к приключениям. Зачем-то обещал свозить того на Амазонку, показать ему трёхметровых плотоядных рыб арапаима. Неутомимая одержимость. Виктор Каюмович говорил, что хочет умереть в пути. Он добился своего.

Марина Викторовна плакала беззвучно. Она даже не шевелилась. Из её затуманенных глаз просто вытекали слёзы. Потом и слёз не осталось, а она всё стояла с конвертом в руках, будто лишь сейчас окончательно признала, что Виктора Каюмовича больше нет. Ей бы только обнять отца на прощание, прикоснуться щекой к его щеке, опять услышать сладкий аромат его одеколона.

Вечером с работы пришёл Сергей Николаевич. Что делать с ключами, он не придумал, но обратил внимание, что на конверте указан обратный адрес:

— Наверное, ответ можно найти там.

— Серёж, я не могу. Не хочу никуда ехать. Я устала от всех этих загадок, тайн. Вечно он что-то прятал от меня, от мамы. А теперь, когда его нет…

Марина Викторовна опять не сдержалась. Заплакала, не таясь от мужа и Артёма.

— Ну хочешь, я съезжу, посмотрю, что там, — предложил Сергей Николаевич.

— Нет.

Перед сном Марина Викторовна ещё раз сказала, что никуда не поедет, а наутро взяла отгул на работе и уехала из Иркутска на первом же автобусе — в указанный на конверте посёлок.

Адрес отправителя привёл её на окраину села Кырен Тункинского района, на берег реки Иркут, стремительным потоком напоминавшей, какими бывают реки — вольные, ещё не оскоплённые ни плотиной, ни запрудой.

Пройдя по тропинке вдоль крапивного поля, обогнув заросший старым репейником двор, Марина Викторовна оказалась перед двухэтажным срубом. Один из ключей подошёл к двери, и Марина Викторовна зашла внутрь.

В последующие дни она узнала, что дом принадлежал её отцу. Он построил его пять лет назад, не сообщив об этом никому из родственников. Часто бывал здесь, готовясь к очередной экспедиции, но держал это место в тайне. На мгновение горечь от разлуки с отцом опять сменилась глубокой обидой — неприятно было узнать, что Виктор Каюмович до такой степени не доверял собственной дочери.

Применения второму ключу пока что не нашлось.

Марина Викторовна с грустью ходила по комнатам, примечая знакомые вещи, фотографии. Она уже не сомневалась, что письмо было подготовлено вместо завещания. Отец знал, что уходит в опасное путешествие, и побоялся, что дом пропадёт без наследников.

Рассказав обо всём Сергею Николаевичу по телефону, Марина Викторовна вышла во двор, где столкнулась с Бэлигмой — старой буряткой, которую дед попросил в течение года следить за домом:

— Цветы поливать, пыль, если где, протереть. Мы с ним хорошими соседями были, чего бы и не помочь, — улыбалась Бэлигма. — Пропал, значит? А вы, значит, за наследством приехали?

Марина Викторовна не ответила. Она уже ничему не удивлялась. Казалось невероятным, чтобы Виктор Каюмович не только уставлял дом цветами, но ещё и просил какую-то женщину за ними ухаживать. Впрочем, цветов в доме нашлось немного.

— Фиалки? — удивилась Марина Викторовна. — Могли бы просто забрать их и поливать у себя…

— Могла бы, — улыбнувшись, проговорила Бэлигма.

Второй ключ бурятка рассматривала долго и с явным интересом, но придумать ему применения не смогла. Обошли весь дом, заглянули в оба чулана, но замков не обнаружили.

— Может, он вообще не от дома, — вздохнула Марина Викторовна.

— Как знать, — качнула головой Бэлигма и, распрощавшись, заторопилась на улицу. Обещала завтра прийти вновь: — Я вам молочка свежего принесу, раз такое дело. Мы с вашим отцом хорошо общались, пока он не уехал. А теперь вот. Ну да вы не расстраивайтесь, узнаем про ваш ключ.

Марина Викторовна от таких слов чуть не расплакалась — будто её единственной заботой была тайна ключа, а не молчаливое расставание с отцом.

— Хорошо общались, — прошептала она, глядя вслед Бэлигме. — Чудеса какие-то.

Виктор Каюмович никогда ни с кем хорошо не общался. У него даже друзей настоящих не было.

Марина Викторовна ещё раз обошла дом. Удивляло отсутствие рабочего кабинета: где же книги, записи отца? Если он оставался на одном месте больше года, то неизменно обрастал ворохом черновиков, записок. Удивляло и то, что по углам лежал махровый слой пыли — если Бэлигма и убиралась тут, то редко и небрежно.

Вечером, глядя на догоравшую облачную наволочь, Марина Викторовна занудилась в предчувствии долгой и грустной работы. Нужно было оформлять наследство: собирать справки, выписки, ждать в очередях. Не желая оставаться наедине со своей печалью, она придумала вызвонить из Иркутска Артёма. Рассудила, что на берегу Иркута ему будет не хуже, чем в лагере на Малом море. Мужа с работы не отпускали, а просить кого-то из друзей не хотелось.

Так юноша оказался в автобусе «Иркутск — Кырен». Поначалу он даже обрадовался, узнав, что ему предстоит две недели жить в дедушкином доме. Представлял, как будет просматривать дедушкины карты и дневники, листать закладки в его книгах, но со слов отца быстро понял, что ничего интересного в доме не осталось — только пыль и старая мебель.

Томление с каждым часом усиливалось. Его не могли развеять ни предгорья Саян, ни лысые макушки гольцов, ни видневшиеся за окном окраины горной тайги. Артём понимал, что мама не отпустит его в лес. И вместо лагеря с вечерними кострами, конными походами на Ольхон и весёлой рыбалкой его ждёт уныние сельской окраины.

— Ещё заставит огород копать, — хмурился Артём. — Помоги тут, вымой посуду, убери в кладовке. Это нам знакомо…

Мама встретила Артёма на автобусной остановке. Встреча вышла безрадостной.

— Как доехал?

— Нормально.

— Не укачало?

— Мам, я же говорил, меня не укачивает.

— Тогда в Аршане укачало.

— Мне было пять лет! Сколько раз говорил…

Марина Викторовна понимала, что нужно как-то ободрить сына, что разговор об укачивании — не лучший способ сделать это, но отчего-то не могла остановиться.

— Я же просила Серёжу посадить тебя на первое сидение. Там не так болтает.

— Мам!

Артём понуро плёлся за Мариной Викторовной, подпинывал камни, с опаской поглядывал на сельских собак. Говорил себе, что обречён две недели торчать взаперти вместо того, чтобы с другими ребятами пилить сушины, складывать костровища, лазать по каменистым останцам.

«Две недели! Это четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов. Из них я часов сто буду спать. Остаётся двести тридцать шесть. Часов тридцать буду есть. Остаётся двести шесть. Двести часов сплошной тоски! Хорошо бы заболеть чем-нибудь. Простыть. Меня бы тогда сразу домой отправили. Двести часов — это двенадцать тысяч минут. А секунд…»

Артёму никак не удавалось посчитать, сколько же секунд продлится его ссылка. Тем временем показался дедушкин дом.

Мама открыла калитку. Прошла через двор. Поднялась на веранду и замерла. Отчего-то медлила, не заходила внутрь. Артём поднялся вслед за ней.

— Чего ждём? — спросил он, но осёкся. Увидел, что дверь приотворена. Кто-то выломал замок. Вырвал вместе с куском дерева. Теперь на его месте зияла рваная брешь.

Мама аккуратно потянула дверь на себя. Вошла в прихожую.

В доме будто побывал смерч. Мебель была опрокинута, зеркала — разбиты, единственный диван — выпотрошен до самых пружин. Даже кухонная столешница была сброшена на пол.

Дедушкины вещи лежали в общей груде осколков и раскуроченных полок. Кто-то активно поработал здесь топором. Только что. За несколько минут до возвращения Марины Викторовны.

Артём с удивлением, позабыв всякую тоску, осматривал погром в дедушкином доме. Вместе с мамой поднялся по лестнице — увидел, что смерч пронёсся и на втором этаже.

Фанерная ширма под ванной — выломана. Кровать — перевёрнута. Матрас — разрезан. Здесь явно что-то искали. Но что? И почему именно сейчас? Дом стоял без жильцов больше года. Почему грабители не ворвались сюда раньше? И если это были грабители, почему они не взяли ни телевизор, ни микроволновку? Даже иконка в серебряном киоте висела нетронутой.

Этого Марина Викторовна не знала.

 

Глава вторая

Артём любил дедушку. У Виктора Каюмовича всегда было о чём рассказать. Посмеиваясь тихим, заговорщицким смехом, он вспоминал о приключениях юности. О том, как едва не погиб на разливе Амура, как видел извержение Ключевской сопки — километровый столб лавы ещё долго снился дедушке, до того мощной, насыщенной была его красота. Показывал шрамы на спине, оставшиеся после встречи с медведем на диком берегу Витима. Артём, затаившись, смотрел и слушал. Даже трогал дедушкины шрамы. Хотел однажды получить такие же. Сказал об этом маме. Испугавшись, она два года назад не пустила его в поход с дедушкой. Виктор Каюмович уверял её, что всё ограничится двухдневной прогулкой по берегу Байкала:

— Чего ты испугалась-то? Мальчика пора приучать к походной жизни.

— Мам! — просил Артём.

Всё было тщетно. Марина Викторовна и думать не хотела о том, чтобы куда-то отправить сына с дедушкой. Артём не успокаивался, и мама наконец записала его в лагерь. Сказала, что ему надо набраться опыта, прежде чем идти в настоящий поход.

Марина Викторовна надеялась, что после первой же поездки в лагерь сын забудет о тайге, но ошиблась. Его мечты о приключениях только усилились. Он теперь ещё больше хотел путешествовать — как дедушка, приезжать домой после дальней экспедиции и улыбаться тому, с каким интересом все слушают его рассказы.

Когда Виктора Каюмовича признали без вести пропавшим, Артём решил, что закончит свою жизнь так же — таинственно исчезнет, сгинет в недоступной простому путнику чащобе. Об этом он, конечно, не стал говорить ни папе, ни маме. Они бы не поняли. У них была скучная жизнь. Их пугал даже намёк на возможные приключения. На карте их жизни было слишком много серых пятен.

Папа работал корреспондентом в «Восточно-Сибирском экспрессе». Часто уезжал в Улан-Удэ, Читу и в города поменьше, но приключениями в этих поездках не пахло. Папа сам говорил, что в последние годы пишет только скучные отчёты о ещё более скучных мероприятиях, а настоящего события ему не попадалось уже много лет.

Мама работала в лаборатории Института биологии при Иркутском государственном университете и пятый год писала диссертацию, от одного названия которой веяло неодолимой тоской.

— Вам не понять, — шептал Артём, рассматривая топографические карты байкальского побережья.

Он знал, что однажды не удержится и тайком ото всех убежит в одиночный поход. Теперь, когда не стало дедушки, в этом деле он мог положиться лишь на себя.

Виктор Каюмович говорил, что все проблемы — от неясности:

— Сформулируй свои мысли, и проблема уйдёт. Сам удивишься! Главное, формулируй непредвзято, как ты на самом деле чувствуешь и думаешь. Ведь и с другими людьми все беды — от недостатка общения. Если поругались, сядьте рядышком и честно обсудите, что вас волнует. И не будет никаких ссор.

Дедушка сполна доказывал свои слова. Только не тем, что в разговоре решал семейные конфликты, а тем, что действовал как раз наоборот — замыкался в себе и поэтому плодил конфликты в неисчислимом количестве. Часто ругался с женой. После её смерти ссорился с дочерью даже во время короткой и долгожданной встречи. Всякий раз она говорила Виктору Каюмовичу, что он не бережёт себя, что в старости мог бы уделять ей больше времени, чем в экспедиционной молодости. Дедушка отмахивался, не хотел ничего объяснять.

«Все беды — от недостатка общения».

— В этом ты был прав, — Марина Викторовна подняла с пола чёрно-белую фотографию отца. Вынула из рамки разбитое стекло и поставила её на подоконник.

Только что приходил участковый. Он внимательно осмотрел дом. Зашёл в каждую комнату. Подробно расспросил о том, чем дедушка занимался при жизни. Записал мамины показания беглым неразборчивым почерком, попросил её расписаться и, прощаясь, сказал:

— Вы бы пока уехали к себе. Чего вам тут на осколках жить? А я вам позвоню, когда что-то станет ясно.

— Так кто это был?

— Воры. У нас тут бывает, заезжают из других сёл.

— Почему тогда ничего не украли?

— Может, и украли. Вы ж сами говорите, что не помните точно, что тут и где стояло. Может, знакомые вашего дедушки. Знали, что у него деньги лежат или что-то ещё.

— Почему они именно сейчас заявились? — не отступала Марина Викторовна.

— Да вы не беспокойтесь. Я же говорю, езжайте в Иркутск, а мы тут сами разберёмся.

Марина Викторовна, вздохнув, поблагодарила участкового за совет. Когда он ушёл, позвонила мужу, рассказала о случившемся.

— Да чего тут думать! — воскликнул Сергей Николаевич. — Простые воры. Забрались, ничего не нашли и со злости всё поломали.

— Может быть.

— Давай я в субботу приеду, помогу там, если что. А про участкового забудь. Он скорее золото Колчака найдёт, чем твоих воров.

Вечером заглянула Бэлигма. Пришлось слушать её причитания о поломанной мебели и побитых зеркалах. Больше всего Бэлигму, кажется, расстроили опрокинутые и помятые цветы — те самые, за которыми она ухаживала последний год. Соседка настойчиво предлагала свою помощь, говорила, что быстренько тут всё приберёт, что ей больно смотреть на то, что сделалось с домом Виктора Каюмовича. Марине Викторовне едва удалось заверить Бэлигму, что они справятся сами, и выпроводить её на улицу.

— Какая настойчивая! Ни за что не поверю, что отец вообще пускал её на порог!

Думать об этом было некогда. Мама начала уборку. Артём помогал ей — перетаскивал в прихожую обломки мебели. Решено было сжечь всё то, что не удастся починить.

Неожиданное приключение встряхнуло юношу. Теперь поездка в Кырен не казалась такой скучной. Он неспешно ходил по дому, с интересом осматривал комнаты. Хотел понять, что же тут искали воры. Артём был уверен, что в доме скрыта какая-то тайна.

«С дедушкой всегда так. Сплошные загадки», — подумал он, осматривая фотографии на первом этаже. В этом Артём был прав. Даже его родители мало что знали об исследованиях Виктора Каюмовича, особенно в последние годы. Он был уже не так молод. Прошлой осенью ему бы исполнился шестьдесят один год. И всё же он не прекращал своих экспедиций. Ходил по тайге, поднимался в горы, спускался в пещеры.

— Что же вы тут искали?.. — Артём держал в руках разломанный стул, но не торопился выносить его в прихожую, задержался у развешанных по стене фотографий.

На фотографиях — комнаты дедушкиного дома, какими они были до погрома. Вполне уютные. Ничего особенного. Старая, но опрятная мебель. При этом все комнаты — какие-то пустые. В них не хватало деталей, которые неизменно появляются в жилом доме. Ни вазочек, ни фигурок, ни разбросанных на столешнице книг или ручек. Впрочем, дедушка мог сделать эти фотографии сразу после того, как сюда переехал. Но зачем вообще снимать комнаты, в которых ты живёшь, вставлять их в рамки и тут же, на стене, развешивать?

— Ерунда какая-то, — промолвил Артём.

— Чего? — отозвалась из гостиной мама.

— Стул выношу!

— Давай. Потом сюда иди. Нужно столешницу поднять.

— Хорошо, — шёпотом ответил Артём.

Юноша решил внимательно изучить все фотографии. Подумал, что, быть может, на них осталось запечатлённым то, что искали или нашли воры. «Вряд ли, но попробовать стоит».

«Вот комод с большими часами. Часы я видел. Они лежат разбитые на втором этаже».

«Вот икона. Зачем она вообще дедушке? Икона висит на месте. Её даже не тронули. А могли бы украсть. Киот серебряный. Значит, искали что-то поинтереснее».

«Вот… даже не знаю, что это. Что-то из дедушкиных инструментов. Что-нибудь для геологии. У него таких много было. Инструмента я не видел, но вряд ли воры им заинтересовались».

«Вот лестница на второй этаж».

«Это спальня. На кровати нет ни белья, ни матраса. Значит, я был прав, дедушка фотографировал до того, как тут обжился. Зачем?»

«Вот книжный шкаф. Чего же мама жаловалась, что в доме нет книг? У дедушки всегда было много… А это? Что это?» — Артём положил на пол обломки стула и подошёл поближе к фотографии. Присмотрелся.

— Мам!

Марина Викторовна не ответила.

— Мам!

Артём разволновался. Почувствовал, как сердце наливается тягучим холодом.

— Чего? — подошла встревоженная Марина Викторовна. Её напугал голос сына.

— Смотри!

— Это ты так стул несёшь? — Мама показала на обломки в ногах Артёма.

— Смотри!

На фотографии Марина Викторовна увидела небольшую комнату. Книжные шкафы, рабочий стол, старую кушетку, простой деревянный стул. И чёрную коробку на тумбе.

— Что это? — спросила Марина Викторовна.

— Сейф! — улыбаясь, ответил Артём.

Он был уверен, что второй ключ из конверта предназначался именно для этой чёрной коробки. Впрочем, никакого сейфа в доме не было. Осматривая результаты погрома, они несколько раз обошли оба этажа и ничего не нашли.

— Значит, сейф-то как раз и украли, — вздохнула мама. — Надо будет позвонить участковому.

— Постой, — Артём мотнул головой. — Книжный шкаф и стол они тоже украли?

— Даже не знаю… Может…

— Давай найдём эту комнату, потом будем думать.

Марина Викторовна помедлила, прежде чем ответить. Не хотела отвлекаться от уборки, но потом решила, что перерыв пойдёт ей на пользу. К тому же эта история приободрила Артёма. Он, как и дедушка, из любой мелочи мог устроить себе целое приключение.

— Все мы играем в игры, — говорил дочери Виктор Каюмович. — Человеку нужно чем-то заполнять время. Такими нас сделала природа. Эволюция. Мы утолили голод и жажду, построили дома, защитили свои семьи. Любое животное давно бы остановилось в развитии, но мы продолжаем идти вперёд, потому что помимо голода и болезней природа наградила нас философским беспокойством — желанием понять себя. Неосуществимым желанием, которое постоянно зудит внутри и не даёт нам скучать. Чтобы хоть как-то отвлечься от него, мы вынуждены играть в игры. Разве не так? Кто-то заполняет время ссорами, другие — любовью. Каждый выбирает по себе. А что выберет твой сын?

«В самом деле, что ты выберешь?» — Марина Викторовна взглянула на Артёма; тот быстрым шагом шёл по коридору, торопился разгадать только что придуманную загадку.

На втором этаже у всех трёх комнат были скошенные потолки — из-за крыши. В комнате на фотографии потолки и стены были прямые.

— Тут делать нечего, — Артём вернулся к лестнице. Заметил, что по коридору второго этажа развешаны картины. Рекламные проспекты курортов Аршана, Хойто-Гола и Ниловой Пустыни перемежались карандашными зарисовками природы. — Разве дедушка рисовал?

— Да, но не так хорошо, — мама пожала плечами. — Это не его рисунки. Да и старые они какие-то.

Артём решил потом изучить их подробнее, а пока что поторопился на первый этаж. Там обошёл обе комнаты, осмотрел гостиную. Несмотря на общий погром, было очевидно, что комнаты с фотографии тут тоже нет.

— Ерунда какая-то, — нахмурился юноша.

Поиски увлекли Марину Викторовну. Про уборку она и не вспоминала. Подумала, что в сейфе наверняка спрятаны письма, дневники Виктора Каюмовича. Быть может, там лежат документы, которые могли хоть отчасти объяснить его исчезновение.

— Если воры украли сейф, то только вместе с комнатой, — промолвил Артём, во второй раз обойдя дом. — Но ведь так не бывает?

— Не бывает, — согласилась мама. — Подождём Серёжу. Он разберётся.

Артём качнул головой. Знал, что должен разгадать эту загадку сам, до приезда папы. Иначе придётся выслушивать его насмешки. «Ещё не хватало».

Артём вернулся к фотографиям. Снял их со стены и разложил на полу. Пересчитал. Шесть комнат, не считая гостиную, кухню и лестницу.

— Странно, — заметила мама. — В доме — пять комнат. Значит, эта фотография не отсюда. Вот и вся разгадка.

— Нет! Значит, эта комната — скрытая! — торжествовал Артём. — Ну конечно! Потайной вход.

— Вряд ли…

«Хотя это вполне в духе отца, — подумала Марина Викторовна. — Он любил такие штуки. Скрытые дверцы, тайники».

— Тут все комнаты висели по порядку, — продолжал Артём. — Так?

— Ну, так, — согласилась мама.

— Вот второй этаж. Вот лестница. Вот комната с люстрой. Вот комната со шкафами. А комната с сейфом — между ними.

— Между ними ничего нет.

— Значит, есть! Нужно только хорошо искать.

Артём внимательно осмотрел обе комнаты. Ничего подозрительного. Ни намёка на дверцу. Да и куда бы она могла вести? В соседнюю комнату? На улицу?

— Значит, должен быть люк.

На полу ничего не нашлось. Артём старательно разгребал обломки мебели, сдвинул уцелевшую тумбу, простучал половицы, но люка не обнаружил.

— Ладно, давай спать. С утра продолжим. И послезавтра Серёжа приедет… — зевнула мама.

— Постой! Тут есть рулетка?

— Зачем тебе?

Артём объяснил свою догадку. Мама ответила, что такое едва ли возможно, да и никакой рулетки у них не было. Пришлось заменить её простой верёвкой.

Юноша замерил длину коридорной стены, потом измерил длину стен в обеих комнатах, и оказалось, что простенок между ними — почти полтора метра глубиной.

— Я же говорил!

— Не понимаю… — Марина Викторовна не поверила сыну. — Дай-ка сюда верёвку.

Повторное измерение показало такой же результат. Простенок не мог быть настолько глубоким, даже если брёвна тут укладывали в два ряда.

— Значит, между стенами — пустота! — Артём был доволен собой.

— Думаешь, там — комната с сейфом?

— Вряд ли. На фотографии — большое помещение.

— Тогда что там?

— Не знаю. Увидим.

«Хорошо, что папы нет, — Артём осматривал стену. — Он бы всё испортил. Спать не лягу, пока не найду вход».

Юноша щупал брёвна, пальцем подковыривал щели, но ничего не находил. Отодвинул тумбу, простучал плинтус. Ничего. Попробовал сдвинуть поставец — вскрытый, выпотрошенный, но оставленный на месте. Не смог. Тот был накрепко прикручен к брёвнам.

— Смотри. — Мама показала на царапины, ведущие по полу от ножек поставца.

— Значит, его часто двигали! — оживился Артём. — Нужна отвёртка.

— Давай всё-таки подождём Серёжу.

— Нет! — Артём сказал это до того порывисто, что мама решила не спорить.

— Ну хорошо. Я схожу к соседке. Но договоримся. Если за шкафом ничего нет, идём спать.

— Согласен, — нехотя ответил Артём.

Шёл одиннадцатый час, но Бэлигма встретила Марину Викторовну улыбкой.

— Отвёртка? Чего это вы там задумали?

— Так, тумбу прикрутить.

Надо было заранее придумать причину. Эта прозвучала неубедительно. «Впрочем, какое тебе дело!» Бурятка всё меньше нравилась Марине Викторовне.

Бэлигма предложила помощь. Сказал, что позовёт одного из сыновей, что тот прикрутит всё, что нужно. Она до того настойчиво предлагала помощь, что Марина Викторовна пожалела о своём приходе.

Бэлигма наконец уступила. Принесла сразу три отвёртки и попросила обращаться к ней за помощью в любое время суток — «в память о замечательном Викторе Каюмовиче».

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна быстрым шагом направилась к дому, опасаясь, что Бэлигма в последний момент увяжется за ней. — Нельзя быть такой навязчивой.

Пока не было мамы, Артём пробовал открутить шурупы кухонным ножом, но только обломил кончик лезвия. Не хотел в этом признаваться и бросил нож в общую груду поломанных вещей — пусть думает, что он таким был изначально.

С отвёрткой дело пошло быстрее.

Выкрутив последний шуруп, Артём отошёл в центр комнаты и замер.

— Ты чего? — удивилась мама.

— Хочу насладиться моментом. Сейчас всё решится.

Мама усмехнулась. «Весь в деда», — нехотя призналась она.

Вместе отодвинули поставец. Он заскрипел по уже процарапанным бороздкам.

— Вот! — радостно вскрикнул юноша.

За поставцом открылся вырезанный в стене проём. Полтора метра высотой и метр шириной.

— Я же говорил! — Артём от волнения схватил маму за руку, словно боялся идти туда, в тёмный тайник дедушки.

— Что там? — шёпотом спросила мама.

— Сейчас узнаем.

 

Глава третья

Проём вывел в тесный коридор между стенами соседних комнат. Артём включил на телефоне фонарик и увидел, что справа начинается спуск. Деревянная лесенка вела в подвал, о существовании которого никто не догадывался. В остальном коридор пустовал.

Тёмный, душный закуток. Приходилось пригибать голову. Узкие ступеньки тихо поскрипывали под ногами. Артём шёл первым, мама — вслед за ним. Держала его за плечи, будто боялась, что они угодят в ловушку или вовсе упадут в пропасть. Артём не сопротивлялся. Сейчас он думал лишь о том, что его ждёт внизу, там, где закончатся ступени.

Спуск оказался на удивление долгим. Не было видно ни начала, ни конца лестницы. Удавалось различить только шершавые, неотшлифованные брёвна стен.

Не оставалось никаких сомнений: дедушка сам проектировал этот дом. Сам придумал этот тайник. В подвале устроил себе рабочий кабинет. Только непонятно: от чего он так прятался? Чем же он занимался в последние годы, если ему пришлось скрываться ото всех глубоко под землёй?

— Артём…

— Да?

— Может, не надо? Подождём Серёжу. Мы ведь даже не знаем, куда идём.

Мамин страх придал Артёму ещё больше решимости. Он знал, что должен непременно дойти до конца, чтобы доказать маме свою смелость. Показать, что он уже взрослый.

Фонарик на телефоне был слабый, и Артём не заметил, как закончилась лестница. Хотел опустить ногу на очередную ступеньку, но уткнулся в пол и вздрогнул. Мама почувствовала это.

— Что там?!

— Идём дальше.

Они медленно шли по узкому коридору. Дощатый пол был усыпан мелким сором: какими-то бумажками, скрепками, щепками. В углу лежала тряпка. Дышать тут было неприятно. Тяжёлый запах подземелья.

Впереди показался тупик. Дальше было не пройти. Артём на мгновение расстроился, подумав, что дедушкин тайник давно пустует, но вскоре увидел, что коридор оканчивается не тупиком, а дверью.

Округлая медная ручка. Артём повернул её. Толкнул дверь и шагнул вперёд.

Это была та самая комната! В ней всё было как на фотографии. Фонарик выхватывал и книжные полки, и рабочий стол, и кушетку.

— Я же говорил!

— Да…

Артём с мамой по-прежнему говорили шёпотом, словно боялись, что их услышит кто-то, обитавший в подвале.

Марина Викторовна нащупала на стене выключатель. Одна из лампочек, вспыхнув, погасла, но остальные зажглись.

— Так лучше, — прошептала мама, когда её глаза привыкли к яркому свету.

В кабинете дышалось значительно легче, чем в коридоре. Значит, здесь была вентиляция. Дедушка не мог не позаботиться об этом.

Артём смотрел прямиком на сейф. Тот стоял на тумбе возле рабочего стола. Не хотелось торопиться. Нужно было для начала осмотреть комнату, а потом уж проверять, подходит ли ключ. Дедушка всегда говорил, что приятное мгновение надо оттягивать:

— Не торопись наслаждаться. Помучай себя предчувствием. Быть может, оно окажется самым приятным. В предчувствии не бывает разочарований, так что насладись им сполна.

Марину Викторовну удивило то, что в кабинете беспорядок. Книжный шкаф раскрыт, на единственном кресле небрежно лежит стопка книг. Стул не задвинут. По столу разбросаны листки бумаги, карандаши. Корзина переполнена смятыми черновиками. Коврик на полу сбит. Виктор Каюмович был небрежен в быту, но рабочее место всегда держал в чистоте и порядке.

«Значит, уходил отсюда в спешке. Даже очки забыл», — Марина Викторовна подняла с пола хорошо знакомые ей очки с самодельной эпоксидной оправой.

Артём улыбнулся, заметив, что над столом на стенке висят белые птицы-оригами. Среди простых журавликов было и несколько странных птиц.

— Утаргалжин, — прошептал Артём и приложил руку к груди. Там, под одеждой, висел амулет, подаренный ему на десятилетие дедушкой, — деревянный футляр, обшитый светло-коричневой оленьей кожей, с меховой окантовкой и вытравленным значком горной вершины.

— Утаргалжин, — кивнула мама.

Они хорошо знали эту птицу. О ней часто рассказывал Виктор Каюмович. Она помогает одиноким путешественникам, спасает странников от гибели.

— Появляется, когда тебе совсем плохо, — говорил дедушка, показывая маленькому Артёму, как сложить утаргалжина из бумаги. — Когда ты потерялся в самых тёмных дебрях, заплутал в самом непролазном буреломе, когда надежды выжить не осталось, появляется утаргалжин. Сопровождает тебя из чащи, не даёт страху и одиночеству съесть тебя. А на прощание роняет тебе пёрышко. Его нужно поднять и всегда носить с собой. И утаргалжин будет тебе помогать. Если не подберёшь перо, то больше никогда его не встретишь, такие дела.

Своё перо дедушка получил ещё в юности, потерявшись в уссурийской тайге. Вложил его в амулет — тот, что теперь висел на груди внука. Это был самый ценный подарок в жизни Артёма. «Вот дедушка и заблудился в последнем походе. Потому что отдал мне своё перо. Зря… Меня и в лес-то не пускают. Где уж тут в тайге потеряться…»

— Ну что, сейф? — наконец спросила мама.

Артём молча кивнул.

Марина Викторовна бережно вставила ключ в скважину. Попробовала надавить. Ничего не получилось. Артём затаился за её спиной. Попробовала ещё раз — в обе стороны.

— Никак, — мама пожала плечами.

— Дай я! — Артём выхватил у неё ключ.

— Постой! Погнёшь ещё!

Мама не успела ему помешать. Юноша изо всех сил надавил на ключ, и замок щёлкнул. Дверца открылась.

— Я же говорил, — тихо, едва слышно промолвил Артём. Он заворожённо смотрел внутрь сейфа.

Там лежали бумаги. Марина Викторовна разочарованно качнула головой. «А чего я, собственно, ждала?» Бережно достала содержимое и разложила на столе. Здесь была папка с записками. Папка с рисунками. Подшивка топографических карт. Одна отдельная, сложенная в несколько раз карта. И матерчатый мешочек с чем-то тяжёлым внутри.

Мама решила осмотреть всё по очереди, не торопясь. Но Артём её опередил. Прежде чем она успела раскрыть первую папку, он схватил мешочек. Развязал на нём петлю — и отшатнулся: в ноги юноше упал жёлтый, весь искорёженный, будто жёваный камень. Артём застыл, поражённый увиденным. Он хорошо знал такие «камни» — тяжёлые, мозолистые, с коричневыми пятнышками. Видел их в геологическом музее дедушкиного университета. Это был самородок. Кусок настоящего золота! Будто выпавшая из челюсти великана увесистая, полукилограммовая золотая пломба — гладкая по бокам и шероховатая в тёмных впадинах.

— Дай сюда! — мама забрала у него мешочек. Аккуратно извлекла из него ещё один самородок и небольшую статуэтку из светло-зелёного нефрита.

— Золото, — прошептал Артём.

Сейчас дедушкин кабинет в подземелье казался ему настоящей сокровищницей, затерянной среди гор. Он бы ни за что не поверил, что всё происходит в подвале простого кыренского дома в трёх часах езды от Иркутска. Артём многое слышал о золотых приисках Сибири, о золотоискателях, уходивших вглубь Саян и погибавших там на снежных отрогах, но и не мечтал однажды прикоснуться к подобной истории, увидеть самородок не под стеклом в музее, а открыто, в дедушкином тайнике.

— Ещё неизвестно, откуда он их взял, — промолвила мама, угадав мысли и чувства Артёма. Внимательно осмотрела самородки, будто сомневаясь в том, что они настоящие, и разложила их по карманам кофты.

Юноша насупился. Ему бы заполучить хоть один из таких самородков, и он бы купил себе свободу. Отправился бы в настоящее путешествие. Взял бы хороший рюкзак, палатку, ботинки, да и многое другое. И никто бы ему не помешал. Ни родители, ни учителя в школе.

«А ведь я их нашёл! — Артём хмуро смотрел на маму. — Если б не я, ты бы вообще сюда не попала. Так бы и выбросила ключ. Неужели жалко отдать хоть один самородок? А вот посмотрим, как ещё будет. И без тебя найду десяток таких. Тогда никто не станет мною командовать. Уеду куда подальше. Буду присылать вам открытки, чтоб вам завидно стало!..»

Мама тем временем раскрыла первую папку; на сына даже не посмотрела и не заметила его тревожного взгляда. В папке были листы, явно вырванные из какого-то блокнота. Вырванные неаккуратно, с бахромой. Они шли не по порядку, будто вырывали их наугад из разных частей или даже из разных блокнотов.

Почерк был Виктора Каюмовича, в этом Марина Викторовна не сомневалась. Выверенный, размашистый. Значит, писал спокойно, не в полевых условиях, а дома. Возможно, за этим столом.

Мама села на стул. Попробовала найти хоть какое-то начало в дедушкиных записях. Беспокойно перебирала листки. Наконец решила читать всё подряд. Артём, переборовший обиду, встал за её спиной. Чуть подался вперёд и торопливо читал вслед за мамой: «…не узнает. Но было бы странно не проверить. Я брался и за более сомнительные экспедиции. Никаких подтверждений словам Гришавина нет, но это и не удивительно, иначе золото давно бы нашли».

— Всё-таки золото, — прошептала Марина Викторовна. — Папа, папа, во что ты ввязался…

«Вчера нанял замечательного проводника, отлично знающего местность, а главное — простого и доверчивого. Его было нетрудно убедить в научных целях экспедиции. Собственно, это недалеко от истины. Пройдём до последней приметы, там оставлю Мэргэна сторожить лагерь, а сам уйду искать последнюю примету. Дальше будет видно.

Мне бы ещё пару помощников. Путь предстоит сложный, но нельзя рисковать. С Мэргэном мне повезло. Самый наивный и добродушный лесоруб из всех бурят, что мне встречались. Лицо у него свежее, непропитое. Нужно будет познакомиться с его семьёй, войти к ним в доверие. Это не помешает. В таком деле мелочей нет. Если всё увенчается успехом, если в самом деле…»

Запись оборвалась. Марина Викторовна торопливо взяла другой листок.

«…от бесконечной торговли. Местные ребята удавят за копейку. Но без лошадей мне не управиться. Я уже не в том возрасте, чтобы таскать по сорок килограммов на плечах, а на Мэргэна не хочется наваливать слишком много. На него и так ляжет вся тяжёлая работа. Я буду восстанавливать по приметам карту, а ему предстоит прорубаться через заросли, искать обходные пути».

Дальше началась табличка с перечнем провианта, геологического снаряжения, ружей и прочей поклажи. На этом запись оборвалась.

«Кажется, я досконально запомнил все приметы. Каждый вечер изучаю их. Потом это может пригодиться. Нужно быть готовым к любому повороту.

Надеюсь, приметы окажутся точными. Никогда бы не подумал, что беглый каторжник может так точно фиксировать местность. Впрочем, я до сих пор не уверен, что его это работа. Слишком много странностей в записях Гришавина. Никогда не поверю, что Дёмина, этого закалённого тайгой, прожжённого преступника, можно было чем-то напугать в горах — так, что он оставил золото почти нетронутым! Сказки. Ну, делать нечего. Разберёмся на месте. Теперь нужно подыскать помощника или проводника. Один не управлюсь. Западнее Кара-Бурени я ещё не поднимался. Хорошо бы нанять кого-то из местных. Надо присмотреться к лесорубу, который помогал мне с крыльцом. Он, кажется, немного…»

Запись оборвалась. Марина Викторовна отложила этот листок и взялась за другой. Увлёкшись записками отца, совсем позабыла об Артёме, а он уже глубоко склонился над её плечом и жадно вчитывался в каждую строчку. Ему не терпелось узнать, чем всё закончится. Судя по двум самородкам, дедушка нашёл-таки своё золото. Вот только счастья оно ему не принесло.

Следующая страница была мятой, словно её складывали несколько раз, затем старательно выглаживали и опять складывали. На ней был подробно расписан дневной рацион экспедиции, указывались координаты, типы местности, геологические названия пород, но всё это Марину Викторовну не заинтересовало. Поверх аккуратной таблицы была наискось сделана торопливая приписка красными чернилами. Тут дедушка явно писал в спешке. Разобрать его пляшущие буквы было непросто.

«На всякий случай отправлю тебе ключи. Вчера за домом следили. Это не к добру. Нельзя задерживаться. Старый дурак! Я ведь даже не взял фотоаппарат. Ну конечно, думал, что ищу золото».

Марина Викторовна не заметила, что всё теснее сжимает кулаки — края листка смялись, по бумаге пошла рябь. Эти записи Виктор Каюмович оставил для неё. Знал, что она сюда доберётся. Знал, что откроет сейф. Взгляд помутнел, смотреть приходилось словно через запотевшее стекло. Марина Викторовна тряхнула головой и, прищурившись, стала читать дальше: «Я ведь не за себя переживаю, а за открытие, ради которого возвращаюсь в горы. Если б я только знал! Если б только сразу поверил! Принёс какие-то жалкие четыре самородка. Не учёный, а вор! Но золото тут не главное. То, что я нашёл, важнее любого золота. Лишь бы всё удалось, тогда бы оправдались мои поиски.

Я должен всё сфотографировать. Это будет моё личное открытие. Венец моей научной карьеры. Без доказательств я в институт не пойду. Меня засмеют. Я бы и сам засмеял любого».

С обратной стороны листка была единственная надпись, ещё более торопливая и путаная. Марина Викторовна не сразу смогла прочитать: «Ни в коем случае не идите по моим следам! Это опаснее, чем я думал. Не ищите меня».

Других надписей на этой стороне не было. Только по её краям шли витиеватые узоры, будто дедушка задумал перерисовать изгибы Иркута, змеившегося по карте Тункинской долины.

Марина Викторовна в отчаянии смяла листок.

— Мама! Что ты делаешь?

Артём выхватил у неё бумагу, опасаясь, что мама разорвёт её. Марина Викторовна не сопротивлялась. Спрятав лицо в ладонях, беззвучно вздрагивая, начала плакать. Слёзы сочились сквозь пальцы и падали на ещё не прочитанные записи Виктора Каюмовича.

Артём растерялся. Не знал, что делать, как успокоить маму.

— Ты чего? Ну?

На мгновение юноша увидел, как приоткрылся карман её кофты. В нём лежал самородок. Насыщенно-жёлтый, на вид — мягкий, будто свежая смолка. Артём позабыл обо всём. О слезах мамы, о страницах из дедушкиного дневника. Он опять думал о золоте, о том, что этот скромный кусочек металла мог бы купить ему настоящую свободу. Юноша догадывался, что выручит за него не слишком много денег, но уж на одно путешествие ему бы точно хватило. Распланировать поход, как это делал дедушка. Нанять себе проводника, найти лошадей…

— Эй! — донёсся до них мужской голос.

Артём вздрогнул. От испуга так сдавил маме плечо, что она вскрикнула.

— Эй!

Теперь и Марина Викторовна услышала. Уставшая после дневной уборки, поисков тайной двери, запутавшаяся в отцовских записях, она не сразу разобралась, что происходит. Как это бывает в первые секунды после сна, забыла, где находится. Растерянно огляделась. Посмотрела на Артёма. Увидела страх в его глазах. И всё поняла. В доме кто-то был. Стоял в прихожей и звал хозяев. Второй час ночи.

— Эй!

Голос приблизился. Ещё немного — и незнакомец найдёт спуск в потайную комнату. Нужно было срочно принять решение. Выключить свет и затаиться? Или выбежать по лестнице на первый этаж и как можно скорее задвинуть на место поставец?

— Это те самые воры? — с дрожью в голосе спросил Артём.

Мама вскочила со стула. В два шага оказалась у стены, щёлкнула выключателем. Слишком громкий щелчок. Комната схлопнулась — густой пятнистый мрак.

 

Глава четвёртая

— Идём! — шёпотом приказала Марина Викторовна.

— Стой! — Артём не понимал, что она делает.

Мама схватила его за руку и повела за собой к лестнице.

Они быстро, перескакивая через ступени, ударяясь о бревенчатые стенки, поднимались наверх.

— Хозяева?!

Голос был совсем близко. Доносился, должно быть, из гостиной.

Поднялись на удивление быстро. Спуск казался бесконечным, уводящим в самые недра, а тут хватило нескольких секунд, чтобы вновь выйти на первый этаж.

Под ногами скрипнули щепки от разбитой дверцы поставца. Артём весь задрожал от этого звука. Подумал, что сейчас к ним выскочат воры. Но в доме было тихо. Незнакомец услышал их шаги и затаился.

— Закрой, — быстро прошептала мама и пошла в гостиную.

— Ты куда? — Артём спросил так тихо, что сам не услышал своих слов.

Оставшись один в комнате, он замер. Нужно было передвинуть поставец, но Артём отчего-то медлил. С сожалением посмотрел в тёмный проём. В дедушкином кабинете было бы спокойнее. Забежать в тесный коридорчик. Задвинуть за собой поставец — плотно, чтобы никто не догадался о том, где Артём прячется. И переждать там. В безопасности. «Нет. Я не оставлю маму. Да и как я собирался двигать за собой шкаф?..»

В гостиной послышались голоса.

— Здравствуйте! — Мама говорила спокойно, без страха.

— Вы простите, я уж думал, с вами чего случилось. — Мужской голос. Тот самый, что до этого звал хозяев. — Дверь была открыта, вот я и зашёл.

Артём постарался как можно тише сдвинуть поставец к стене. Сделать это было не так просто. Ножки тяжело поскрипывали по старым бороздкам.

Должно быть, услышав скрип, мама заговорила громче — хотела скрыть эти звуки от нежданного гостя.

— А мы испугались, что это воры пришли — вернулись за телевизором и микроволновкой. — Марина Викторовна неуклюже, неестественно засмеялась.

— Ну что вы, что вы. Я так думаю, они уже не вернутся. Да и не воры это были, а шпана какая. Поколотили всё да сбежали. У нас такое случалось.

Артём наконец задвинул поставец. На всякий случай прикрыл бороздки выломанной дверцей и вышел в гостиную.

Незнакомец оказался соседом. Муж Бэлигмы. Весь сухой, чуть сгорбленный, с широким рваным шрамом на лбу. Он был одет в коричневую энцефалитку, будто вышел из тайги. На бритой голове виднелось ещё несколько шрамов поменьше. Жёсткая рыжая щетина плотно покрывала щёки. Воротник энцефалитки был расстёгнут, и виднелась тугая, вся в бордовых морщинах шея. Несмотря ни на что, старик выглядел вполне приветливым. У него была мягкая, добродушная улыбка. Глаза смотрели ясно и бодро.

— Фёдор Кузьмич, — сосед протянул Артёму большую, но на удивление холёную руку. Помолчав, добавил: — Нагибин. А с моей женой вы уже знакомы.

— Вы, наверное, за отвёртками пришли! — догадалась Марина Викторовна и посмотрела на сына. По его взгляду поняла, что он тоже не помнит, где их оставил.

— Ну что вы, не переживайте. Пользуйтесь сколько надо. Жена вот просила вам помочь. Но я вижу, она зря переживала. В этом доме уже есть мужчина. — Фёдор Кузьмич подмигнул Артёму.

Юноша с подозрением посмотрел на старика, но остался доволен его словами.

— Я, знаете, дружил с вашим отцом. Ну, насколько вообще возможно дружить с таким человеком. Вы, конечно, понимаете, о чём я, — Фёдор Кузьмич усмехнулся.

— Понимаю, — улыбнулась Марина Викторовна. — Спасибо вашей жене. Она столько сделала для отца.

— Бэлигма? — старик рассмеялся твёрдым тихим смехом. — Да ваш отец её за километр обходил!

Марина Викторовна растерянно приоткрыла рот — не знала, что сказать.

— Думаю, вы уже почувствовали силу её заботы, — Фёдор Кузьмич прищурился и говорил шёпотом, будто обсуждал какую-то тайну. — Ну, её можно понять. Воспитала двух сыновей. Для бурят ведь это и не семья вовсе. Ей бы ещё парочку и дочь в придачу, была бы спокойней. А так носится, как наседка без птенцов, ищет, кого бы одарить своей заботой.

Марина Викторовна кивнула.

— А цветы…

— Цветы — это жена сама принесла. Ваш отец от любых цветов бежал как от чумы. А уж Бэлигма, как он пропал, позаботилась о красоте дома. На свой манер.

— А почему вы с дедушкой не пошли? — спросил Артём и сделал шаг вперёд.

— Артём! — Марина Викторовна укоризненно посмотрела на сына.

Фёдор Кузьмич с сожалением пожал плечами.

— Мы с твоим дедом ходили. И не раз. Но сам знаешь, у Вити были свои тараканы. В последний раз он меня не позвал. Видно, зря.

— А куда он пошёл, вы знаете?

— Этого я не знаю. Твой дед умел хранить тайны, — Фёдор Кузьмич опять подмигнул Артёму. — Даже от друзей.

— Да уж, — кивнула Марина Викторовна.

— Ну, не буду вам мешать. Раз всё спокойно, я пойду. Если что, обращайтесь. Я, конечно, не Бэлигма, но друзей без помощи не оставлю.

— Спасибо.

Марине Викторовне понравился старик — она надеялась со временем узнать от него побольше о последних годах жизни Виктора Каюмовича. За разговором успела позабыть о дневнике отца, а теперь, вспомнив, почувствовала, как на глазах опять теплеют слёзы.

Едва Фёдор Кузьмич ушёл, Артём отыскал среди дедушкиных инструментов старую, местами проржавевшую защёлку и прибил её на место вырванного замка. Так было спокойнее.

Убедившись, что защёлка держится крепко, зашторили окна, опять спустились в потайную комнату, вынесли оттуда всё содержимое сейфа и, разместившись в спальне на втором этаже, принялись дальше читать записи. О том, чтобы лечь спать, ни Артём, ни Марина Викторовна не думали. Понимали, что всё равно не уснут.

Для начала осмотрели нефритовую фигурку. В ней не было ничего примечательного. Медведь с головой старика. На лапах и затылке — незамысловатые узоры. Артём упросил маму оставить статуэтку ему — на память о дедушке. Он не признался, что, выходя из кабинета, сорвал себе одного из утаргалжинов. Тоже на память. Хотел повесить над своим столом в Иркутске. Он и сам мог бы сложить птичку-оригами, но ему была важна именно такая, сделанная дедушкой.

Рисунки во второй папке оказались диковинными. На них были изображены олени с рогами, перевязанными верёвкой, медведь, цепью прикованный к скале, какая-то клетка, наполовину утопленная в болоте, большой ветвистый сухостой, увешанный, кажется, берёстовыми коробами, странная площадка, окружённая массивными валунами, и статуэтка — та самая, что забрал Артём, только украшенная символами по всему телу.

Значения этих рисунков разгадать не удалось. Марина Викторовна была уверена, что их, в отличие от рисунков в коридоре, нарисовал именно Виктор Каюмович — тут хорошо угадывалась его старательная, но отчасти неуклюжая манера с ошибками в пропорциях.

Топографические карты также не вызвали интереса. Ни Артём, ни мама в них не разобрались и, сколько ни тщились, не смогли даже примерно понять, о какой местности они рассказывают.

Отдельный лист сложенной карты был старым, прохудившимся на сгибах и явно нарисованным от руки.

— Красиво, — прошептал юноша. Надеялся, что мама потом разрешит ему повесить карту на стене в иркутской комнате. — Думаешь, она ведёт к золоту?

— Не знаю, — поморщилась Марина Викторовна.

Неизученными остались только несколько страниц, вырванных из дедушкиного блокнота.

«…оснований сомневаться в этой истории слишком много.

Получается, что Дёмин в самом деле нашёл золото, но не под тремя землями, как прежде указывали все исследователи, а в некой пещере, где оно было сложено „такой насыпью, что не сразу разглядишь её объёмы“. Звучит сомнительно. Архивы не объясняют, кто и зачем перенёс туда самородки. Непонятно, где и когда они были добыты. Судя по всему, это случилось задолго до открытия Бирюсинского месторождения, а быть может, и до того, как купцы Толкачёв и Коробов развернули свою деятельность в Восточном Саяне. Следовательно, начало этой истории нужно искать в восемнадцатом веке, в годы, когда в этих краях записей никто не вёл, а только проводились хищнические объезды доступных районов. Сибирские казаки? Местные сойоты? В любом случае непонятно, почему золото было собрано в пещеру, а не вывезено в Усолье. Что помешало исследователям сохранить найденное богатство, на разработку которого у них, конечно, ушёл не один год? Почему они держали историю в такой тайне, что лишь случайность помогла Дёмину, если это был он, обнаружить и пещеру, и спрятанное в ней золото? Тут я не могу придумать ни одного хоть отчасти достоверного объяснения. Всё это предстоит узнать на месте. Сейчас, внимательно изучив полученные в архиве карты и приметы, я начинаю думать, что не удержусь и организую небольшую экспедицию в поисках утерянных сокровищ. Придётся отложить исследование Ботогольского месторождения. В любом случае там…»

Запись оборвалась.

Следующий листок тоже был вырван из блокнота, но представлял собой не отрывок из дневника, а черновик письма. Ни адреса, ни даты не было.

«Удивляюсь твоим сомнениям. Неужели так приходит старость? В прежние годы ты с лёгкостью соглашался и на более сомнительные авантюры.

Хорошо. Вот тебе конкретика. Ты знаешь, я уже несколько лет расследую тайну покинутой шахты Алибера — загадочное Ботогольское месторождение, брошенное в самом расцвете и простоявшее нетронутым многие годы; даже мародёры опасались к нему приближаться. Впрочем, самое загадочное тут то, как я не ослеп, разбирая архивные записи; их точно квасными чернилами писали. Там же, в архивах Иргиредмета, я нашёл и документы, о которых тебе написал. По ним выходит любопытная история.

Дёмин нашёл-таки золото. Всё вынести не смог. Там его было столько, что потребовалась бы целая артель. Взял только парочку самых крупных самородков. Разумно было бы предположить, что он спустится в Тунку или вернётся к Усолью, откупится от властей, а потом соберёт экспедицию за оставшимся золотом. Разумно, но документы указывают, что, купив себе свободу, он в Саяны не пошёл. О пещере с золотом не хотел и думать, потому что был там чем-то напуган. Чем — непонятно. И был так напуган, что уехал жить в Иркутск.

Жил себе спокойно, обзавёлся семьёй. Его сын, узнав отцовскую историю, слезами и проклятиями уговорил Дёмина нарисовать карту, как добраться до сокровищ. Карту Дёмин нарисовать не смог — слишком долгий получался путь, — а вот приметы, по которым нужно идти, оставил.

Сын с приметами не справился. Как Дёмин умер, попробовал идти по его следу, но сплоховал. Заплутал в тайге, в итоге плюнул на это дело, побоялся сгинуть там — и золото не найти, и с жизнью расстаться».

Продолжение письма было на следующем, последнем листке:

«Решил хоть пару рублей содрать с отцовского наследства и продал приметы белогвардейцу Гришавину — тот работал в снабжении Колчака, тогда уже Верховного правителя России.

Всего примет было девятнадцать. Гришавин начал от Онота, прошёл долгим путём вдоль Китойских гольцов, добрался до Оки, а там поднялся до Жомболока. Сам понимаешь, весь этот путь можно было срезать через Орлик, но Дёмин краткого пути не знал, а Гришавин, конечно, и не подозревал, куда идёт. Тринадцать примет он переложил на карту. Осталось шесть».

— Так это… — прошептал Артём и с восторгом посмотрел на сложенный лист старой карты. Догадался, что в дедушкиных записях речь идёт именно о ней. — Невероятно!

«Золото было близко, но провизия заканчивалась, солдаты, сопровождавшие Гришавина, устали. Он решил вернуться в Тунку, набрать новую экспедицию и продолжить поиски. Но к тому времени чехословаки предали Колчака, армию адмирала разбили, и Гришавина, конечно, сразу арестовали. Он оказался в устьилимской тюрьме.

Там бы и сгинуть дёминской тайне, но Гришавин сошёлся с местным надзирателем Самохваловым. Мужик оказался хороший. Кормил Гришавина от своих обедов, носил ему книжки, передавал иркутские новости. Гришавин в благодарность перед расстрелом рассказал Самохвалову, где искать карту и оставшиеся приметы. Самохвалов их нашёл и тут же покорно сдал в Золотосплавочную лабораторию Иркутска. Идейный, значит, был.

В лаборатории и слышать не хотели о дёминском золоте. К тому времени все только и говорили, что о провальной экспедиции Леоновых, о загадочной гибели Новикова и Шведова. Геологов больше интересовали найденные Тюменцевым россыпи на Хончене, а золото Дёмина уже считали легендой, так что документы и показания Самохвалова закрыли в архив. Там они и пролежали добрые восемьдесят лет, пока не угодили в мои руки.

Подробнее расскажу, когда приедешь. Не вижу ни малейшего повода тратить время на долгую переписку. Мне ещё предстоит найти проводника, закупить провиант, разметить маршрут. Я уж не говорю про лошадей и снаряжение».

— Кошмар какой-то, — мама аккуратно сложила бумаги в папку.

Записи её разочаровали. В них не было ни намёка на то, что случилось с отцом, а главное — ни единого упоминания о семье, все разговоры — об очередной экспедиции. Отец ничуть не изменился за последние годы.

Артём же был в восторге. Рассказы о таинственном золоте, о старинных картах так взбудоражили его, что, отправившись в кровать, он не мог даже закрыть глаза. Настойчиво вглядывался в темноту под потолком, угадывал там очертания Восточного Саяна — каменистых отрогов и глубоких троговых долин.

Юноша устал от долгого дня, но готов был сейчас же вскочить на ноги, набросить на плечи рюкзак и отправиться в дальний путь — по дедушкиным следам. «Ну конечно! У нас есть карта, и мы должны этим воспользоваться!» Артём приподнялся в кровати. Он только сейчас сообразил, что шести примет, о которых писал Виктор Каюмович, в сейфе не было. «Нужно будет ещё раз внимательно всё осмотреть, мы наверняка что-то упустили».

Юноша ворочался, никак не мог устроиться поудобнее. Насилу закрывал глаза. Нащупав сонливость, замирал — боялся её спугнуть. Опускался в дрёму, но сон получался каким-то ложным. Утомительной вереницей тянулись образы сегодняшнего дня: от автобуса до подземного кабинета. Артём будто смотрел в перемотке сразу несколько фильмов — один за другим, без перерывов. Наконец встал с кровати. Понял, что промучается так до рассвета. Предпочёл заглянуть в тайную комнату и там ещё раз всё осмотреть.

Босиком, боясь наступить на осколки, подсвечивая путь фонариком в телефоне, Артём спустился на первый этаж. Опасался, что мама тоже не спит и услышит его шаги. Остановился перед поставцом. Понимал, что не сможет беззвучно сдвинуть эту махину. Ножки предательски заскрипят по полу, а в ночной тишине такой звук разнесётся по всему дому.

Юноша решил не торопиться, для начала найти какую-нибудь тряпку — подложить её под ножки. Отправился на кухню, но ещё не прошёл через коридор, как в окне при свете луны увидел странный силуэт. Артём бы подумал, что это дерево или столб, если бы силуэт не шевелился. Никаких сомнений, это был человек!

Кто-то стоял во дворе. Кто-то очень большой и сильный. Настоящий гигант, каких Артёму ещё не доводилось видеть. Отчасти скрытый за кустами, он приподнимал руки, качал головой, будто с кем-то разговаривал. Не удавалось понять, стоит ли он лицом к дому или спиной.

Артём невольно облизнул губы. Почувствовал, что во рту пересохло. Не знал, что делать. Будить маму? Просто лечь в кровать и притвориться, что ничего не случилось? Если незнакомец проберётся в дом, он без труда отнимет и карту, и дедушкины записи. Нужно было уехать из Кырена…

Тёмный силуэт теперь был неподвижен. На мгновение юноша подумал, что ему всё привиделось, что ночь лишь рисовала свои страшные картинки, а он, заплутавший в дрёме, поверил в них, но тут силуэт опять поднял руку.

«Дедушка на моём месте не медлил бы ни секунды», — Артём сдавил челюсти до неприятного гудения в скулах. Нужно было всё самостоятельно разведать.

По коридору — в прихожую. Отдёрнул защёлку. Приоткрыл дверь. Проскользнул в щель и оказался на веранде. Босые ноги обожгло ночным холодом.

Прячась в тени, обходя лужи лунного света, юноша спустился по лесенкам. Замер. Силуэт отсюда не был виден, но зато слышался голос. Два голоса. Слишком тихо, чтобы разобрать слова.

«Нужно было одеться». Артём вышел, как спал, в трусах и майке. Холод стянул кожу. В руках начиналась дрожь.

Остановился перед покрывшим траву лунным озером. Его можно было обойти вдоль забора, но там виднелись заросли борщевика. Артём не хотел в них застрять. К тому же там могла расти крапива. Пришлось лечь на траву и плыть через озеро ползком. Майка и трусы мгновенно пропитались росой.

Чем ближе Артём подбирался к кустам, тем отчётливее становились голоса, но вскоре он с разочарованием понял, что незнакомцы говорят на неизвестном, кажется, бурятском языке. Впрочем, иногда звучали и русские слова.

— Гэрые хооhон байхадань галдаад хаяха байгаа.

— Надо было.

— Одоо энэ ушарай газаашаа гараhан улуу.

— Не вылезет.

— Ай, Чартымай, энэшни муугаар лэ дуурэхэ.

— Не волнуйся, я всё улажу. Как и в прошлый раз.

— Тээмэндэ, тиихэдэ гу? Абяагуй байhааш!

Артём лежал под кустами. Не видел ни гиганта, ни его собеседника. Понимал, что многого так не добьётся. Был бы у него диктофон на телефоне, можно было бы записать их разговор. «Чем тебе не нравится этот телефон? Бабушка с ним три года ходила, и ничего!» — с досадой вспомнил он мамины слова.

— Ямар хун дээрмэдээб гэжэ ушоо ойлгоо haa hайн.

— Тот, кто знает, что здесь было спрятано.

— Тиимэ тиимэ! Харин ши «улажу, как в прошлый раз» гэнэш. Гараа баряад hууха хэрэггуй! Олохой хоердохиео хулисэхэгуй!

— Будем следить за домом. Тиигээд хаража узуужэмди.

«Ах вы гады, следить они решили!» Артём уже не сомневался, что эти незнакомцы были теми ворами, которые устроили погром. Они теперь говорили слишком тихо, не удавалось разобрать ни одного слова. Артём понял, что от подслушивания толку не будет. Нужно было хоть мельком взглянуть на воров вблизи.

В ногах появилась глухая дрожь — от холода или от страха. Артём весь напрягся, чтобы лучше контролировать свои движения. «Дедушка уже давно бы их рассмотрел. Это точно. А ещё бы вышел с ружьём и всех бы их на месте повязал». Приободрив себя такими мыслями, юноша стал медленно приподниматься. Из-за кустов показалась бритая голова гиганта. Он стоял к Артёму спиной. Чуть поодаль обозначился другой силуэт. На мгновение он повернулся к лунному свету, и Артём, вздрогнув, опал на землю. Теперь дрожь расходилась по всему телу. Он узнал его! Это был участковый — тот самый, что приходил к ним в дом!

Артём от волнения раскрыл рот. Боялся, что звук дыхания и колотящегося сердца выдаст его, но вскоре услышал, что незнакомцы уходят. Нельзя было терять ни минуты. Юноша опрометью бросился назад, к веранде. Скорее закрыл за собой дверь и, уже не сдерживая дрожь, сел на пороге, возле собранных тут обломков мебели.

Прошло несколько минут, прежде чем Артём встал. Нужно было возвращаться в кровать.

Когда юноша лёг, за окном уже первыми проблесками рождалась заря. Закричали соседские петухи. Засыпая, Артём твёрдо решил никому не рассказывать то, что услышал. Он должен был сам разобраться в этом деле. Понять, почему воры следят за домом дедушки, какую роль здесь играет участковый и кто этот гигант. Это был верный шанс показать родителям, что он уже не маленький и может раскрыть заговор, о котором никто даже не подозревает. Артём улыбнулся сквозь дымку сна, представив, с каким удивлением мама и папа узнают о проведённом им расследовании, увидят собранные им доказательства. Это будет день его торжества.

 

Глава пятая

По небу тянулись скупые полозновицы облаков. День окреп приятным летним жаром, и отсыпаться в кровати стало душно, неуютно. Подушка у Артёма увлажнилась, и, сколько он ни вертел её под головой, наконец пришлось встать, поторопиться к умывальнику — смыть с себя опрелость беспокойной ночи.

За окном перекрикивались птицы. Маленькие, желтоватые, почти не видные в кронах, чижи голосили своё ярмарочное «три-чи-чи». Рядом с ними показывались чечевицы — более заметные птички с окровавленными воротом и холкой. Они молча перепрыгивали с ветки на ветку, участвовать в общей перебранке отказывались.

В поле за дедушкиным двором на упругих безлистных стеблях высились светло-фиолетовые циноктонумы. У них были диковинные бутоны, чем-то напоминавшие морскую звезду с обрезком пуповины в серёдке. Бутонов в одном соцветии собиралось не менее пяти, и стебли под их тяжестью покачивались даже от слабого ветерка.

Весь день Артём помогал маме убираться в доме. Про ночных посетителей он так и не рассказал — вновь убедил себя, что для начала должен самостоятельно выведать все подробности. То и дело подходил к окну, иногда спускался во двор, притворялся, что занят каким-то делом, а сам косился по сторонам — надеялся приметить слежку, но никого поблизости не замечал. Даже Бэлигма в этот день не приходила.

Марина Викторовна успела по телефону в общих словах рассказать мужу о тайной комнате Виктора Каюмовича, о его дневниках, о двух золотых самородках. Сергея Николаевича её слова чрезвычайно заинтересовали, и он жалел, что не может приехать сразу, не дожидаясь субботы.

Перед сном дедушкины документы решено было спрятать назад, в сейф.

— Так будет спокойнее, — заметила Марина Викторовна.

Артём испугался, что мама попросит его выложить и нефритовую фигурку, но Марина Викторовна, кажется, вообще забыла про неё.

Ночью Артём устроил себе караульные обходы. Для верности ходил с ножкой, отбитой от кухонного стола. Представлял, что это — ружьё, и выцеливал в дворовой темноте таинственных разведчиков. Юноша надеялся в этот раз проследить за незнакомцами — пройти по их следам, узнать, где они живут, быть может, подслушать их разговоры, выведать их планы. Однако ни участкового, ни его друга-гиганта Артём так и не увидел. Ночь брала своё, и он задремал на посту — возле входной двери на первом этаже, чем с утра порядком напугал маму.

К девяти часам приехал Сергей Николаевич. Бодрый, подтянутый, в свои тридцать семь лет он бы выглядел ещё совсем молодым, если бы не потяжелевшее лицо и тёмная щетина, неизменно покрывавшая его щёки. Но осанка для такого возраста оставалась неестественно прямой, уверенной — она сохранилась у него с тех лет, когда он играл за молодёжную команду иркутской «Звезды», и придавала ему вид порывистого, всегда готового к действию человека. Впрочем, когда Сергей Николаевич стоял рядом с женой, его выправка казалась комичной — Марина Викторовна была значительно выше мужа. К тому же с копной светлых волос, которые она стягивала в торчащий хвостик или в две упругие косички, в цветной юбке с воланами, в лёгкой блузке Марина Викторовна выглядела значительно моложе своих лет.

Сергей Николаевич приехал вместе с профессором Тюриным — давним другом, преподавателем истории в Иркутском университете.

«Началось, — с недовольством подумал Артём, увидев, с каким задором папа расхаживает по дому, осматривает следы погрома и на ходу выспрашивает у Марины Викторовны, приходил ли ещё кто-нибудь из полиции. — Сейчас начнёт командовать».

Артём не ошибся. Командовать Сергей Николаевич любил. Первым делом потребовал перенести всю выброшенную мебель со двора в дом, назвал это расточительством и обещал, что при первой возможности постарается всё починить. Мама только вздохнула. Знала, что чинить он ничего не будет, но и споров не потерпит. Придётся всё выбрасывать тайком и понемногу — выносить на свалку то поломанный стул, то обломок тумбы.

Папа посмеялся над защёлкой, которую прибил Артём, пообещал позже восстановить нормальный замок. Далее отругал жену и сына за то, что они самостоятельно полезли в потайную комнату.

— Там могли быть ловушки!

— Господи, какие ловушки?! — возмутилась мама.

— Такие. Как в египетских пирамидах. Если старик Корчагин дорожил своими тайнами, мог устроить западню.

— Там ничего не было.

— Неважно. Могли бы меня подождать. Я должен был всё сфотографировать.

— Ты и сейчас можешь всё сфотографировать.

— Этим и займусь.

Марина Викторовна догадалась, что Сергей Николаевич хочет описать случившееся здесь в своей газете, и пожалела о том, что вообще приехала в Кырен, что нашла дневники отца и рассказала о них мужу. Впрочем, его можно было понять. В последние годы дела у него шли всё хуже. Истории ему попадались ничтожные, и если в молодости он печатался на первых полосах, то теперь скатился на самое дно, иногда оказываясь на одной полосе с кроссвордами.

Тюрин между тем стоял возле окна. Потрёпанный, заспанный, интереса к происходившему он не проявлял. Судя по всему, Сергей Николаевич ещё тёмным утром вырвал его из кровати, криками и мольбой заставил сесть в машину — надеялся на месте событий получить ценный комментарий историка. Впрочем, Тюрин редко выглядел иначе. Полноватый, в неизменных чёрных брюках, в бежевой жилетке, увешанной двумя десятками кармашков на липучке, профессор везде смотрелся чудаковато — неважно, приходил ли он на лекции в университет или шёл в магазин за хлебом. Картину дополняли очки в толстой оправе, панамка, под которой Тюрин прятал лысину с обрамлявшей её паклей взъерошенных волос, и строгие чёрные ботинки. Свои ботинки он любил. Тюрин мог запустить до кислого запаха всю одежду, но начистить ботинки никогда не забывал — для этого в одном из кармашков его жилетки всегда имелся соответствующий набор в кожаном футляре: губка с кремом, баллончик чистящего средства и щётка из натуральной щетины кабана.

Мама говорила Артёму, что в молодости профессор был другим. Тогда ещё доцент кафедры истории России, он ввязался в поиски какого-то селения, долгие годы собирал деньги то на одну, то на другую экспедицию, облазил Тувинские горы, побывал в горах Монголии, но так ничего и не нашёл. Потом ездил в Омск, искал там утерянную библиотеку Колчака, опять ничего не нашёл. Заявил, что адмирал вообще не был расстрелян на Ушаковке, что его до весны 1921 года держали в казематах, допрашивали о золотом эшелоне. Наконец перессорился с другими историками из университета и замкнулся. Докторскую работу в итоге писал по байкальским петроглифам и до сих пор вздрагивал, если кто-то упоминал о тех злосчастных экспедициях в Монголию и в Омск.

Сергей Николаевич внимательно осмотрел потайную комнату, промолвил, что ничего потайного в ней нет, что такую комнату найти было проще простого — слишком явными были борозды от тяжёлого поставца, а значит, воры, если они в самом деле искали тайник Корчагина, были законченными тупицами:

— Точно говорю!

Затем Сергей Николаевич прочитал записки тестя, пролистал его карты и рисунки, изучил самородки и объявил общее собрание.

«Это нам знакомо», — нахмурился Артём. Папа любил объявлять общие собрания по любому, даже самому незначительному поводу.

— Итак, что нам известно? — Сергей Николаевич, заложив руки за спину, широкими шагами пересекал гостиную, ненадолго останавливался возле стены, резко разворачивался и начинал идти в обратном направлении. Увлечённый какой-то идеей, он не мог стоять на месте.

Мама сидела в старом дедушкином кресле возле окна. Рядом с ней стоял Артём. Профессор Тюрин без особого интереса просматривал бумаги Виктора Каюмовича. Изредка зевал, почёсывал лысину и поглядывал на часы.

— Известно следующее, — сам себе ответил Сергей Николаевич. — Корчагин нашёл в архиве карту и какие-то приметы, по которым можно найти легендарное золото Дёмина. Карта у нас имеется, — Сергей Николаевич помахал папкой. — С приметами пока что беда. Будем искать. Далее. Корчагин нанимает проводника, потому что опасается заплутать в тайге. Само по себе это странно, учитывая его геологический опыт. Ну да ладно. Далее. Корчагин уходит в экспедицию. Что там происходит и куда его приводит карта, мы не знаем, но домой он возвращается с золотыми самородками. Заметьте, сам он пишет, что самородков было четыре, а в сейфе оказалось только два. Странно, не правда ли?

— Может, их украли, — предположила мама.

— Марина, Марина… Как говорит мой папа, думай головным мозгом. Если б кто-то добрался до самородков, то уж точно не стал бы церемониться и забрал бы все четыре. Ещё бы и документы прихватил. Итак, куда подевалось остальное золото — непонятно. Но ведь ты не будешь отрицать, что золото — жильное! — Сергей Николаевич неожиданно обратился к Тюрину.

— Не знаю, — профессор пожал плечами. — Может, и жильное. Всё равно непонятно, где он его взял.

— Ладно. С этим потом разберёмся.

Тюрин отложил бумаги на подоконник и со скучающим видом стал смотреть в окошко.

— Дальше. Корчагин возвращается домой и тут же собирает новую экспедицию, в этот раз, кажется, одиночную. Никому не доверяет и, несмотря на трудность пути, решается преодолеть его без помощников. Что случилось с его доверчивым проводником-лесорубом — непонятно. Должно быть, ничего хорошего. Можно было бы предположить, что Корчагин нашёл сокровищницу Дёмина, по какой-то причине вынес только четыре самородка, а теперь задумал исправить оплошность. Было бы логично. Золотая лихорадка в этих краях попортила немало людей.

— Серёжа! — возмутилась мама.

— Прости, — Сергей Николаевич коротко улыбнулся и продолжил: — Но тут начинаются странности. Корчагин пишет, что «золото — не главное». Пишет о каком-то важном открытии, которое нужно непременно сфотографировать, иначе ему никто не поверит. «Венец моей научной карьеры». Что он там нашёл? Быть может, то самое нечто, что в своё время напугало Дёмина — напугало так, что этот матёрый каторжник, вор, убийца, не боявшийся ни царской полиции, ни таёжных медведей, убежал подальше от сокровищ, спрятался в Иркутске?! Может, и до Уссурийска добежал бы, если б хватило денег.

— Ну, Уссурийска ещё не было, если уж говорить точно, — заметил профессор. — В те годы там стояло село Никольское.

— Да при чём тут это? Я же так, образно.

— Ну, считай, статейка готова, — вяло усмехнулся Тюрин.

— Э, Мишаня, ещё не готова! — Сергей Николаевич резко повернулся к профессору. — Тут ещё копать и копать. Разве тебе не интересно, что же там спряталось в Саянах, что один в суеверном ужасе со всех ног бежит оттуда, а другой, рискуя жизнью, идёт туда в полном одиночестве?

— Нет, неинтересно, — профессор пожал плечами.

— Ну конечно. Тебе только библиотеку Ивана Грозного и живых потомков Колчака подавай!

— При чём тут библиотека Грозного? — дёрнулся Тюрин, но тут же стих и продолжать не стал.

— Далее! — крикнул Сергей Николаевич, с задором поглядывая на Артёма и Марину Викторовну. — Корчагин готовит повторную экспедицию, никуда не торопится. Потом вдруг замечает, что за ним следят. Значит, Виктор Каюмович кого-то боялся, иначе никакой слежки не заподозрил бы. Мало ли кто в Кырене шатается. Тут пьяниц больше, чем собак. Но старик Корчагин так перепугался, что решил немедленно отправиться в горы. Значит, был уверен, что малейшее промедление будет стоить ему жизни. В последнее мгновение решил перестраховаться. На подробные объяснения нет времени. Он вырывает из дневников записи, торопливо пишет короткое послание Марине. Прячет документы в сейф. Выходит из дома. Запирает его на ключ. Идёт на почту. Отправляет иркутскому коллеге ключи, просит передать их дочери ровно через год. Почему именно год? Почему не отправить письмо сразу Марине? Этого мы не знаем. Как не знаем и того, что случилось с Корчагиным в дальнейшем. С той минуты, когда он вышел из местного отделения почты, следы теряются. Вот что нам известно на данный момент. Есть вопросы?

— Что такое «три земли»? — спросил Артём.

— Что?

— Дедушка написал, что золото искали под тремя землями.

— Э…

Сергей Николаевич растерялся. Не знал, что ответить, и вопросительно посмотрел на Тюрина. Оказалось, что тот почти не слушал разговора. Пришлось повторить ему вопрос.

— Три земли, — профессор полез в один из кармашков, будто там лежала подсказка. Вынул платок и начал старательно тереть лоб. Летняя жара была ему неприятна. — Три земли — это тундра, ил и речные камни. Так буряты раньше говорили про золото, которое мыли на реках, — что оно лежит под тремя землями. Где, говоришь, это написано?

Профессор впервые проявил интерес к разговору. Артём показал ему дедушкин листок с соответствующей записью.

— Любопытно… — протянул Тюрин.

— Ещё вопросы? — Сергей Николаевич посмотрел на жену.

— Кто такой Дёмин?

— Стыдно не знать! Старик Корчагин не одобрил бы.

— И кто это? — Марина Викторовна давно перестала обижаться на манеру мужа говорить.

— Ну, для таких справок у нас есть специалист.

В гостиной стало тихо. Все смотрели на Тюрина. Тот увлёкся своими мыслями и, вновь рассматривая записи Виктора Каюмовича, не сразу понял, что все ждут от него ответа. Услышав неожиданную тишину и почувствовав внимание, оживился.

— Дёмин? — Тюрин пожал плечами. — Простой каторжник.

— Не простой, а беглый! — поправил Сергей Николаевич.

— Ну да, — согласился профессор. — Беглый. В тысяча восемьсот шестидесятом году сбежал из Александровского централа. Собственно, тогда сбежала целая артель. Спрятались в Саянах, там все и погибли. Бежали-то зимой, в холода. Это сейчас по берегу Китоя тянутся тропинки, а тогда глушь была.

Тюрин неожиданно замолчал. Опять погрузился в свои мысли. Сергей Николаевич знал эту особенность друга.

— И? — вкрадчиво спросил он.

— Ну что? До Шумака добрались четверо. Среди них был Дмитрий Дёмин. Прятались там в пещере. К весне в живых остался только Дёмин. Дальше было проще. Зайцев сторожил, белок, шишковал, черемшу, ягоды собирал. Плёл себе верши, рыбу ловил. Опытный был, знал, как в тайге держаться. Кочевал с места на место, чтобы охотникам не попасться. Потом, говорят, увидел в речке золотой песок. По устью добрался до жилы, которую эта речка и подмывала. Наковырял себе самородков, да и подался в Тунку. На золото купил свободу и зажил спокойно. По пьяни кому-то про свою жилу рассказал, вот и пошли сказки. Вроде бы как нашёлся купец, который за хорошие деньги купил у Дёмина приметы, по которым можно было добраться до жилы. Но ничего не нашёл. Приметы там были путаные. «От речки иди по пиритовой жиле, оттуда, видя две горы-шапки, пройди в вершину ключа, берущего начало у шапок» и так далее. С такими приметами можно до второго пришествия по Саянам гулять. Там этих ручейков — сотни тысяч, и какой из них дёминский — непонятно. Вот и вся история.

— Отлично! — Сергей Николаевич хлопнул в ладоши. — Всё сходится.

— Ничего не сходится, — поморщился Тюрин.

— Детали не идут в счёт.

— Детали? Читай «Советскую Азию» от тысяча девятьсот тридцатого года, статьи профессора Львова. Сам увидишь, что не в деталях дело.

— Ну, во-первых, ты знаешь, настоящий журналист читает только одно издание — то, в котором работает. А в нём — только одну статью. Свою собственную.

Тюрин усмехнулся.

— А во-вторых, документам Корчагина и двум самородкам я доверяю куда больше, чем всем твоим советским львовым вместе взятым.

Тюрин хотел что-то ответить, но осёкся — увидел в руках у Артёма нефритовую статуэтку.

— В результате могу сказать одно! — Сергей Николаевич остановился посреди гостиной. Такая фраза означала, что говорить он будет ещё долго. — К нам в руки попала замечательная история. И мы не можем её упустить.

— Что ты хочешь сказать? — Марина Викторовна поднялась с кресла.

— То, что мы пойдём вслед за твоим отцом, по его карте!

— Ты с ума сошёл!

Если бы кто-то в эти мгновения взглянул на Тюрина, то очень удивился бы, заметив, как изменилось его лицо. Скуки и сонливости как не бывало. Под толстыми щеками нервно заходили желваки. Пот на лбу проступил ещё обильнее. Утирая его платком, профессор медленно приближался к Артёму, не отводя зачарованного взгляда от статуэтки в его руках.

— Хочешь сказать, тебя не интересует судьба Корчагина? — язвительно спросил у жены Сергей Николаевич.

— Тебя интересует только громкая история, а не мой отец!

— Статья в газете — это приятный бонус, не более того.

— Только не надо мне об этом рассказывать!

— Вспомни, он сам написал, что экспедиция могла стать венцом его карьеры! Дело всей жизни твоего отца! А ты готова так просто отказаться от попытки хоть что-то понять в этой путанице!

Артём вздрогнул. Слушая, как ссорятся родители, он и не заметил, что Тюрин вплотную приблизился к нему и настойчиво смотрит на его руки.

— Мы отдадим дневники и карты в институт. Там лучше нас знают, что с ними делать, — сказала Марина Викторовна.

— Ха! Ну конечно. Будто ты не знаешь, что именно они сделают!

— Это не наша забота.

— Запрячут в архив! Так глубоко, что потом ни один исследователь не найдёт.

— Отец сделал свой выбор. К нам это не имеет никакого отношения!

Артём уже не раз был свидетелем подобных сцен, знал, что всё закончится мирно. Впрочем, он сейчас и не смотрел на родителей.

— Что это у тебя? — прошептал Тюрин.

— Статуэтка. Лежала у дедушки в сейфе, — неуверенно ответил юноша.

— Любопытно… — протянул профессор. — Можно?

— Да подумай о старике наконец! Нельзя же так… со своим отцом! Предать его!

— Что ты заладил! Тебе плевать на моего отца! Тебя интересует только громкая история!

— Не повторяйся, дорогая, а то спор становится неинтересным. Да и спорить тут не о чем. Я уже принял решение.

Тюрин дрожащими руками взял нефритовую статуэтку. Бережно, почти ласково погладил её основание, прошёлся пальцами по узорам на лапах и голове.

— Вы знаете, что это? — спросил юноша.

— Кубулгат, — прошептал профессор.

Пот прозрачными каплями катился по его щекам. Дыхание утяжелилось. Губы напряглись в едва приметной, болезненной улыбке. Артём ещё никогда не видел Тюрина таким.

— Кубулгат… — повторил профессор, больше размышляя вслух, чем отвечая на вопрос. — Человек, умеющий принимать облик животного.

— Оборотень?

— Что? Ну да, оборотень. Сын лунной Чель-паги… Какая чудесная архаика…

— Чей сын?

— Как интересно… Говоришь, статуэтка лежала в сейфе Корчагина?

— Ну да, в одном мешочке с самородками. А что с ней такое?

— Очень интересно…

Тюрин продолжал настойчиво гладить узоры на кубулгате. Профессор глубоко ушёл в свои мысли. Не слышал ни вопросов Артёма, ни ссоры Переваловых. Не замечал ни летней жары, ни присевшей на шею мухи.

— Я обещаю, мы подготовимся, — спокойнее говорил Сергей Николаевич. — В редакции на такое дело выделят хорошие деньги. Это единственный шанс хоть что-то узнать о твоём отце. Да, придётся написать статью. Даже серию статей. Но это не такая большая плата, если мы найдём то, что увидел Виктор Каюмович. Его открытие не должно пропадать! Подумай, он бы сам этого хотел. Он надеялся на тебя. Верил, что ты доведёшь его дело до конца, если он сам не сможет.

— Не знаю, — уже почти не сопротивлялась Марина Викторовна. В глазах у неё стояли слёзы.

— Всё будет в порядке. Наймём целую армию проводников. Чем мы рискуем? Простая экспедиция.

— В Саянах не бывает простых экспедиций.

Переваловы подошли друг к другу и неожиданно обнялись. Марина Викторовна тихо плакала на плече мужа.

— Пап, — позвал Артём.

— Что?

— Твой Тюрин уехал.

— То есть как? — Сергей Николаевич удивлённо посмотрел на то место, где ещё недавно стоял профессор.

— Так. Сказал, что забыл о каком-то срочном деле в Иркутске.

— Чудак… Хоть бы на обед остался. Помощи от него, как от таракана — молока.

— Серёж… — Марина Викторовна старательно вытерла слёзы.

— Ладно-ладно. И без него справимся.

Сергей Николаевич, нахмурившись, спустился в тайную комнату — хотел внимательно перелистать книги Виктора Каюмовича, надеялся найти в них подсказку о том, где искать приметы. Мама ушла в ванную умыться. Артём остался один в гостиной. Растерянно осматривал нефритовую статуэтку и тщетно пытался понять, чем же она так впечатлила профессора Тюрина и о каком срочном деле он мог вспомнить, подержав её в руках.

 

Глава шестая

Артём с мамой продолжали убираться в доме. Погром, устроенный за какие-то полтора часа, оставил после себя столько обломков, что полностью избавиться от них удалось лишь к началу следующей недели. К счастью, папа не вспомнил о желании непременно починить всю мебель, и Марина Викторовна торопилась сжечь её в отцовской коптильне.

Юноша по-прежнему следил за двором, из окон гостиной поглядывал на кусты, ложился спать не раньше часа ночи, но ничего подозрительного так и не заметил.

За эти дни папа перерыл все книги в дедушкиной комнате, даже разобрал его рабочий стол в надежде найти очередной тайник, однако новых документов не обнаружил.

— Девятнадцать примет, — заложив руки за спину, Сергей Николаевич расхаживал по гостиной, — из которых тринадцать Гришавин переложил на карту. Осталось шесть, но где они?!

Этого никто не мог понять. Перебрали уже все возможные варианты. Внимательно перечитали записи Корчагина. Просмотрели карты. Протрясли книги. Прощупали стены в кабинете. Всё было тщетно. Ни единого намёка на приметы.

Подготовка к экспедиции затягивалась.

Сергей Николаевич уехал в Иркутск. Пытался вызвонить профессора, надеялся договориться с ним о комментарии для статьи. Даже заглянул к нему в гости, но жена Тюрина сказала, что тот уже второй день допоздна сидит в университете, занятый каким-то важным проектом.

Сергей Николаевич оставил для друга записку с просьбой подготовить хоть небольшую заметку о золоте Дёмина, а сам поехал в редакцию своей газеты.

Убедить главного редактора в том, что история Корчагина оправдает вложенные в неё средства, было непросто. Пришлось пообещать сенсационное открытие, которое перевернёт представление общественности.

— Представление о чём? — хмуро спросил редактор.

— Обо всём! — Сергей Николаевич по неизменной привычке большими шагами расхаживал по кабинету. — О геологическом строении Саян, об истории!

— Истории чего?

— Да что вы, в самом деле, Аркадий Иванович! Тут такое дело, а вы! Ладно с ней, с историей и Саянами. Золото Дёмина! Это будет сенсацией. Деньги на экспедицию я всё равно найду. Думаете, мало изданий захотят в этом участвовать?

— Думаю, мало.

— Напрасно! Вы только представьте…

Сергей Николаевич, в три шага пересекая кабинет, говорил о славе и новых спонсорах, которые непременно обрушатся на редакцию, о возрождении газеты, о возвращении старых тиражей. Аркадий Иванович, посмеиваясь, слушал своего корреспондента, наперёд зная всё, что он скажет.

— Ты же понимаешь, мне нужны гарантии.

— Гарантии? — удивился Сергей Николаевич.

— Ну да, гарантии. Тебе не знакомо это слово? Напрасно. — Аркадий Иванович закурил «Captain Black» с ароматом вишни. Во всей редакции курить разрешалось только ему. Остальные спускались в курилку на первом этаже. — Я договорюсь с Митрохиным…

— Отлично! — Сергей Николаевич хлопнул в ладоши.

Он уже подумывал, что нужно будет самому обратиться к владельцу газеты, а делать этого не хотел. Митрохин не любил принимать у себя корреспондентов, да и редактору такая вольность не понравилась бы.

— …При двух условиях.

— Хоть при десяти! Слушаю! — Сергей Николаевич развернул стул, стоявший у редакторского стола, сел на него и всем видом показал, что готов слушать.

— Достаточно двух. Во-первых, ты сейчас передашь мне копии документов. Всех, что вы там нашли в сейфе.

— Считайте, что уже передал.

— Во-вторых, ты до следующей недели напишешь подробную историю семьи Корчагина. О его отношениях с дочерью, с внуком, да и вообще с родственниками.

— Это ещё зачем? — удивился Сергей Николаевич.

— А ты сам подумай. — Аркадий Иванович глубоко и настойчиво затянулся, так что на кончике сигареты заострился длинный мерцающий уголёк. — Нет никаких гарантий, что вы там, в своих горах, что-то найдёте.

— Но…

— А Митрохину такая история не нужна. Шли-шли, ничего не нашли — это можно выбросить на помойку. Значит, надо подстраховаться. Виктор Каюмович Корчагин — человек известный. Его имя привлечёт читателя. Вот мы и напишем, что знаменитый учёный с мировым именем, доктор геологических наук…

— Геолого-минералогических.

— Тем более. Доктор геолого-минералогических наук, автор сотни научных работ…

— У него их больше пятисот.

— Ещё лучше. Так вот, автор более пятисот работ по геологии и так далее сошёл с ума, одержимый навязчивой идеей найти золото Дёмина. Разругался с родственниками, довёл до нервного срыва единственную дочь, напугал своим поведением внука, а потом в порыве безумства ушёл в тайгу и там пропал. Оставил письмо, запретил близким идти по его следам, однако приложил к письму карту с призывом помочь ему. Явное раздвоение личности. Наша газета не смогла пройти мимо. Мы организовали экспедицию в поисках учёного…

— …С мировым именем, — прошептал Сергей Николаевич.

— Именно. Найти его не смогли, да и сами чуть не погибли. Например, в лапах медведя.

— Какого медведя?

— Ну это тебе виднее, какие там медведи. Точно, что не гималайские.

— Аркадий Иванович…

— Это твой единственный шанс. Митрохин потребует гарантий. Он должен быть уверен, что не останется без материала. Такой материал его устроит. Уж я-то знаю. Если найдёте золото и что-то там ещё, пожалуйста, история про безумного Корчагина уйдёт в стол. Мы объявим его героем. Напишем о страданиях непризнанного учёного…

— …С мировым именем.

— Ну да. О том, как никто не верил в его открытие. Коллеги обсмеивают, институт не даёт денег. И он идёт один, без снаряжения. Гибнет ради своей идеи. Гибнет в отчаянии, никем не понятый, всеми отвергнутый. Но благодаря нашей газете…

— …Правда восторжествовала.

— Ты читаешь мои мысли.

От редактора Сергей Николаевич вышел озадаченный. На ладони он ещё чувствовал тепло от рукопожатия с Аркадием Ивановичем — печати, которой они скрепили устное соглашение. Сергей Николаевич понимал, что предаёт Марину Викторовну. Она никогда не простит ему статьи о помешательстве Корчагина, о семейных ссорах. Было очевидно: редактор этим не ограничится и придумает что-нибудь ещё, не менее скверное.

— Ладно, дело сделано, каша заварена. Теперь расхлёбывай.

Сергей Николаевич ненадолго задержался у витрины магазина. Взглянул на своё худое, вытянутое лицо. На редкие оспины, оставшиеся от прошлогодней ветрянки. На тонкий нос и высокий покатый лоб — точно такой, судя по фотографиям, был у прадеда, жившего под Кяхтой и погибшего в стычке с монгольскими мародёрами.

«Что бы он сказал о моей сделке?»

— Назвал бы меня продажной скотиной, вот что, — сам себе ответил Сергей Николаевич.

До своей машины он добирался в полном смятении. Беспокойно курил, ругал себя, порывался немедля позвонить редактору и отказаться от сделки, но, выехав из Иркутска, полностью вернул самообладание, уверил себя, что экспедиция, как сказал бы Корчагин, «увенчается успехом» и всю эту историю про сумасшедшего геолога можно будет забыть.

— Потом, когда всё закончится, расскажу Марине. Вместе посмеёмся, а пока не буду её беспокоить.

К вечеру стало известно, что владелец газеты согласился финансировать экспедицию. Потребовал написать серию очерков, из которых в дальнейшем можно собрать отдельную книгу «Тайна пропавшей экспедиции». Кроме того, распорядился захватить с собой флаг с логотипом принадлежавшей ему компании и сфотографировать его в Саянах на какой-нибудь вершине.

— Наш спонсор — «Пайплайн ВостСибСервис». Промышленный сервис и инжиниринг.

— Какая пошлятина… — поморщилась Марина Викторовна.

— Ерунда. Главное, что денег даст. Для него это реклама. В золото он не верит, но это и не важно.

В последующие дни Сергей Николаевич ездил по всем близлежащим сёлам, договаривался о закупке провизии, снаряжения, выискивал проводников и помощников для экспедиции, невзначай показывал карты Корчагина местным жителям — старался понять, насколько долгий предстоит путь. Однако все эти заботы могли оказаться напрасными. Примет, упомянутых Виктором Каюмовичем, по-прежнему не удавалось найти. Об этом Сергей Николаевич в разговоре с редактором умолчал.

— Знаешь, отец любил все эти истории про Видока, — Марина Викторовна, сидя в кресле, наблюдала за мужем. Тот беспокойно вышагивал по гостиной. Артём стоял на лестнице, слушал разговор родителей и поглаживал узоры на нефритовой статуэтке.

— При чём тут это? — поморщившись, дёрнул головой папа.

— Особенно ему нравилась история про лучших ищеек Парижа.

— Какая именно?

— Видок поспорил с ними. Сказал, что так спрячет золотые часы в своём кабинете, что они ни за что не смогут их отыскать.

— Да-да. Потом они три часа искали, ничего не нашли, а часы, как выяснилось, лежали на столе, чуть прикрытые листком бумаги, — Сергей Николаевич по-прежнему не понимал, к чему жена вспомнила эту историю.

— Да. Они вскрывали плинтусы и половицы, простукивали стены, потрошили горшки с цветами, а часы лежали на самом видном месте.

— Очередная байка.

— Неважно. Отцу она нравилась. Он её часто пересказывал. И ведь с сейфом он поступил так же.

— Как? — Сергей Николаевич остановился посреди гостиной и повернулся к жене.

— Оставил подсказку на самом видном месте.

— Фотографию на стене?

— Именно. Может, и приметы лежат у нас под носом?

— Хорошо бы! Без них вся затея провалится. — Сергей Николаевич нахмурился, подумав, что глупо вот так сразу проиграть. И ведь тогда Аркадий Иванович опубликует статью о безумии Корчагина. Материалы уже лежали у него на столе…

— Нужно ещё раз всё обдумать. Мы что-то упустили. Знаешь, отец говорил, что мы разучились решать простые задачи. Всегда ищем сложные решения, и это нас губит. Нас спрашивают, сколько будет два плюс два, а мы ищем подвох, примешиваем закон больших чисел, вспоминаем Пуанкаре или Гильберта, в итоге остаёмся без решения там, где справился бы любой ребёнок, ведь его ещё не надрессировали искать сложные решения.

— Марин, я всё это помню. Корчагин любил такие штуки. Но как нам это поможет?

Марина Викторовна с сожалением пожала плечами. Ответа на этот вопрос она не знала.

Между тем Сергей Николаевич сходил в гости к соседям. Познакомился с Бэлигмой и Фёдором Кузьмичом. Старик понравился ему рассудительностью, тихим нравом и шутками о суетливой жене. Когда же Сергей Николаевич узнал, что тот почти тридцать лет работал егерем в здешних лесах и готовил своих сыновей на ту же должность, его восторгу не было предела.

— Это замечательно! — говорил он вечером Марине Викторовне. — Лучшей кандидатуры не найти. Только подумай: сразу три егеря, лично знавших старика Корчагина! Виктор Каюмович случайным людям не доверял.

— Это правда.

— Они и не похожи на случайных людей.

— Думаешь нанять их?

— Уже нанял! К тому же экспедиции нужен свой врач, а Кузьмич работал разъездным фельдшером, обслуживал геологическую партию на Татьянинском месторождении! Недурно, да? Убьём двух зайцев сразу. Он зайдёт завтра с утра, я ему всё подробнее расскажу.

— И про золото расскажешь? — удивилась Марина Викторовна.

— Не совсем. С ним можно сыграть шутку твоего отца. Помнишь, в записях он говорит, что хотел довести своего бурята-лесоруба до предпоследней приметы, а потом пойти в одиночку? Мы сделаем так же, только умнее. Смотри. Скажем Кузьмичу, что от Корчагина осталась карта. Что он там нашёл, мы не знаем. Возможно, что-то важное для науки.

— Очень правдоподобно.

— Ты слушай-слушай. Карта самодельная, путь долгий. Тут нужен такой человек, как Кузьмич, иначе экспедиция затянется. Он доведёт нас до крестика на карте.

— Там нет крестика.

— Пририсуем.

— О, господи… — Марина Викторовна развела руками.

— Так даже лучше! Дойдём до крестика, поищем по округе. Ничего не найдём. Разыграем сцену. Скажем, какой негодяй был твой отец…

— Серёжа!

— …Завёл нас в глушь, где ничего нет. Скажем, что это было вполне в его духе. В общем, устроим небольшой спектакль. На глазах у Кузьмича порвём карту. Расплатимся с ним и отправим его домой. Скажем, что сами хотим ещё пожить в тайге, раз уж забрели так далеко. Надо что-то придумать… Точно! Скажем, что я хочу сделать снимки для газеты! Никто из репортёров так глубоко в Саяны не забирался, нужно заснять местных птиц и всё-такое.

— Кошмар какой-то…

— Избавимся от проводников. Оставим только хозяина лошадей. И пойдём дальше по приметам.

— Которых у нас нет.

— Будут. Никуда не денутся. Так вот. Лошади и погонщик подождут у предпоследней приметы. К золоту мы придём без лишних свидетелей. Ну как? Гениально?

Марина Викторовна ничего не ответила. Знала, что спорить с мужем бесполезно. Впрочем, его задумка не казалась такой уж безумной. В этом было что-то оригинальное. Оставалось только найти приметы.

О том, как этот план восхитил Артёма, и говорить не приходится. Юноша, по обыкновению слушавший родителей с лестницы, был в восторге от того, что задумал папа. Тот, конечно, был занудой, но сейчас придумал отличную историю!

— Настоящее приключение, — улыбнулся Артём, но тут же посуровел — вспомнил об участковом и его друге-гиганте. Для юноши это был верный шанс проявить себя. Пока все будут увлечённо двигаться по маршруту, он станет ходить в караул, выискивать незнакомцев, которые, конечно, не преминут отправиться вслед за экспедицией, а в решающий момент попробуют отобрать их находку.

Однако планы Артёма едва не рухнули, когда мама решила отправить его к бабушке в Читу. Марина Викторовна сказала, что он ещё мал для экспедиций, что ему будет слишком трудно в пути. Юноша, раскрасневшись, разом вспомнив все старые обиды, готов был расплакаться от негодования и беспомощности. Уже задумал в дороге сбежать из автобуса, в сумерках вернуться к дедушкиному дому, тайком присоединиться к экспедиции — сопровождать её, издалека оберегая от скрытых опасностей. Ему даже понравилась такая задумка, но тут на выручку пришёл папа. Сергей Николаевич сказал, что поход предстоит простейший, что в седле по Саянам смог бы проехать даже его редактор Аркадий Иванович, а уж тот так курил, что не мог нормально, без одышки, спуститься по лестнице:

— Чем он тебе помешает? Сядет себе на вьючного коня и поедет. Это не пешком бродить по тайге. Зря его, что ли, в лагере обучали верховой езде?

— Почему на вьючного? — насупился Артём, в действительности согласный хоть на замшелого пони.

— Если тебя посадить на скаковую лошадь, она твоего веса не почувствует. Подумает, что её отправили налегке, а когда ты на ней дёрнешься, она перепугается и понесёт галопом, — рассмеялся отец.

Мама так просто не сдавалась. Пришлось спорить, ругаться. Всё закончилось уже привычными объятиями со слезами, после которых Артёма признали полноценным членом экспедиции.

— Смотри, — Марина Викторовна улыбнулась сыну, — рано не радуйся. Не найдём примет — экспедиции не будет. Значит, поедешь к бабушке!

Юноша только поморщился в ответ.

В очередной раз перерыли дедушкину комнату. Просмотрели записи. Покрутили самородки. Пролистали карты. Наконец разложили на полу рисунки Корчагина.

— Медведь на цепи. Клетка в болоте. Сушина, — перечислял Сергей Николаевич. — Какой-то валун. Пещера или какой-то грот. Что это?

— Не знаю, — призналась Марина Викторовна.

— Полевые рисунки из разных экспедиций?

— Но зачем отец положил их в сейф вместе с золотом и картой?

— Дорожил воспоминаниями или… Постой, а что, если рисунки — это и есть приметы?

— То есть как?

— А вот так! — Сергей Николаевич, разволновавшись, опять начал ходить по гостиной.

Артём к этому времени спустился с лестницы и теперь наблюдал за всем с кресла, в котором только что сидела мама.

— Карту Дёмин составить не смог, потому что путь был слишком долгим. Ограничился приметами. Так?

— Так.

— А что, если он эти приметы передал не словами, ну, как Тюрин тогда сказал: «Идите под снежные шапки, поднимитесь по ручью, спуститесь к реке», — а рисунками?

— Зарисовал приметы?

— Ну да! Это ведь гениально! Никаких занудных описаний. Да и местность меняется. Там же постоянно идут обвалы, сдвиги пород. Сегодня — гора, завтра — сопка. Сегодня — лес, завтра — болото. А тут нарисовал картинку, и всё понятно.

— Хорошая версия, — кивнул Марина Викторовна. — Но не работает.

— Это почему?

— Медведь на цепи? Сухое дерево? Клетка в болоте? Не похоже на приметы.

— Ну, может, это не прямая примета, а какая-то шарада?

— Думаешь, беглый каторжник Дёмин увлекался шарадами?

— Я вообще сомневаюсь, что он умел рисовать, — признался Сергей Николаевич и приуныл, понимая, что его догадка не оправдалась.

— Я знаю! — неожиданно сказал Артём.

— Значит, мы опять остались ни с чем. — Сергей Николаевич не обратил внимания на сына.

— Отец мог вообще забыть о приметах. Торопился, — Марина Викторовна пожала плечами.

— Ну да. Вот и вся история на первую полосу. — Сергей Николаевич в раздражении махнул рукой.

— Мам! Пап! — Артём встал с кресла.

— Ну что там?

— Я знаю, где приметы.

Родители удивлённо посмотрели на сына.

— Откуда?

— Вы сами сказали. Они должны быть на видном месте, как у Видка.

— Видока.

— Не важно.

— Грамотность всегда важна.

— Пап!

— Ну говори, говори.

— Должны быть на видном месте. И в рисунках.

— Это только предположение, ведь…

— Я знаю, где эти рисунки!

Артём заторопился к лестнице. Родители удивлённо переглянулись и последовали за ним.

Юноша привёл их в коридор второго этажа.

— Вот! — указал он на висевшие в ряд рисунки.

— Добро пожаловать в Курортную бальнеологическую лечебницу «Нилова пустынь», — прочитал Сергей Николаевич. — Радоновый душ, кедровая бочка и вихревая ванна — всё, о чём вы мечтали. Комфортные цены и профессиональные специалисты. Замечательно сформулировано. Особенно про специалистов. Ты думаешь, это смешно?

— Да нет же! Дальше!

Сергей Николаевич только сейчас увидел, что рекламные проспекты перемежаются карандашными рисунками. Это были незамысловатые, но довольно точные зарисовки природы: горы, реки, каменные осыпи, заросшие ёрником старицы, стоявшие флагштоком голые останцы. Сергей Николаевич замер, присматриваясь к ним. Потом, оживившись, заторопился по коридору, выискивая другие рисунки.

— Ровно шесть… Шесть примет! Ну конечно! Это гениально.

Артём не сдержал улыбки. Почувствовал, как щекам стало жарко. Папа редко хвалил его.

— Старик Корчагин был гением!

Артём насупился. Понял, что похвала предназначалась не ему.

Шесть старых, выцветших рисунков. Не было никаких сомнений, что это — те самые приметы, о которых писал Виктор Каюмович. Он действительно спрятал их, по примеру Видока, на самом видном месте — чуть прикрыв дешёвыми туристическими проспектами.

— Осталось понять, в каком порядке они указывают путь.

— Это просто. — Марина Викторовна уже вскрыла одну из рамок и торжественно показала цифру «3» на обороте листа.

Каждая из примет была пронумерована. Пазл сложился. Недостающие детали были найдены.

Все рисунки хорошо сохранились, лишь от последней, шестой приметы был явно оторван клочок. На месте отрыва просматривались волнистые линии — краешек узора.

— Надеюсь, тут не было ничего важного, какой-нибудь координаты или удачной шутки, — усмехнулся Сергей Николаевич.

Он сфотографировал рисунки, коротко описал, как ему удалось решить очередную загадку Корчагина, и отправил все материалы на электронную почту редактора. «Теперь скажите мне, Аркадий Иванович, что история получается не такой увлекательной!»

На следующее утро зашёл Фёдор Кузьмич. С интересом выслушал о карте Корчагина, о его важном научном открытии, сказал, что ему будет приятно помочь в таком деле, и даже согласился для себя и сыновей на самую умеренную плату.

Кузьмич и папа уединились на втором этаже, чтобы внимательно изучить карты. Мама тем временем уехала в Иркутск — оформлять отпуск. На то, чтобы заниматься наследством, не осталось времени. Решено было отложить это до возвращения из Саян.

После обеда папа показал Артёму настоящий револьвер — с чёрным корпусом, жёлтой деревянной ручкой, на которой значилась эмблема «DWA».

— «Дэн Вессон»… — гордо протянул Сергей Николаевич. — Со сменным калибром. Мне он, правда, достался с одним стволом. Даже ключа нет, но это не так важно. Купил у знакомого.

— И ты будешь стрелять? — в восторге прошептал Артём.

— Если потребуется! Запомни, никогда не доставай оружие, если не готов из него выстрелить! Это закон жизни. Достал — стреляй. Иначе тебя самого подстрелят. Из твоего же оружия.

Сергей Николаевич вскинул револьвер, прицелился, будто собирался сейчас же застрелить невидимого врага. Улыбнулся, заметив, с каким восхищением на него смотрит сын.

«Сидел бы в лагере, складывал бы костровища, строился бы в линию на зорьке. Скукотища! А теперь — настоящее приключение!» — с замиранием сердца думал Артём. В этот день он уснул бы довольный, с улыбкой на лице, если бы вечером папа не привёл в дом неожиданного гостя.

— Встречайте нового участника экспедиции! — прокричал Сергей Николаевич с порога, едва открыв дверь. — Точнее, двух!

Сергей Николаевич познакомился с ними в Кырене, когда выспрашивал у местных бурят о том, где лучше найти коней для поездки в Окинский район. Большинство предлагали обратиться к их друзьям или родственникам, обещали лучшую цену и лучшую породу. И только один, монгол по происхождению, сразу сказал, что от тункинских коней толку будет мало:

— Здесь коней дорого дадут. А у них спина быстро набьётся. По тайге ходят плохо, устают, худеют, далеко не уйдёшь. Оно тебе надо? Если в окинские места собрался, так окинскую лошадь и бери. Там их много. Сами маленькие, ноги у них плотные, копыта — стаканом. На подножном корму стоят хорошо. По тайге ходят, по горам ходят — не хуже оленя.

Монгол, представившийся Джамбулом, так понравился Сергею Николаевичу и своим видом, и своими советами, что он сразу, без раздумий, нанял того в экспедицию. Джамбул, узнав, сколько ему заплатят, согласился. Сказал только, что не пойдёт без дочери:

— Но ты не бойся, дочь у меня что окинская лошадь. Маленькая, крепкая, ходит быстро. Будет тебе в лагере помогать.

Поразмыслив, Сергей Николаевич согласился, но условился, что за девушку оплата будет не полная, а вполовину.

Первой в дом вошла Солонго, дочь Джамбула. Ростом она была на голову ниже Артёма. Ровесница ему, Солонго казалась десятилетней девочкой. Тоненькая чёрная косичка была перетянута красными и жёлтыми резинками. На ремне серых брюк висела свитая в кольцо плеть с коротким деревянным кнутовищем. Артём не успел этому удивиться — увидел вошедшего следом Джамбула.

Колючий холод обдал лицо. Юноша невольно отступил на шаг и чуть приподнял руки.

Бритая голова. Крепкие плечи, в ширине значительно превосходившие талию. Полные обветренные губы. Узкий, стянутый тугими морщинами лоб. Рост — не меньше двух метров. Крепкая стойка на широко расставленных ногах…

Это был тот самый гигант, чей разговор с участковым Артём подслушал в первую ночь. Тот самый, никаких сомнений. Юноша узнал бы его даже издалека, а тут — увидел в прихожей дедушкиного дома…

 

Глава седьмая

Ночь для Артёма была бессонной. Он вздрагивал от каждого шороха. Затяжная тишина пугала его не меньше. Он соскальзывал с кровати и босиком подбегал к окну, уверенный, что при свете луны разглядит в кустах целую банду монголов — с ружьями в руках, перепоясанных патронташами и готовых штурмовать дедушкин дом. Однако во дворе всё было спокойно, ничего не вызывало подозрений, и Артём, утомлённый тревогой, возвращался в постель.

На следующий день юноша порывался указать папе, что тот приютил настоящего бандита, что именно Джамбул устроил недавний погром, а потом, прячась под пологом ночи, замышлял коварный план — должно быть, намеревался если не убить, то по меньшей мере покалечить всю семью Переваловых, отнять у них карту с приметами и самостоятельно отправиться на поиски золота. Но в последний момент Артём останавливался. Понимал, что папа ему не поверит и всё испортит: показательно вызовет Джамбула на допрос, ничего от монгола не добьётся и ещё будет шутить о мнительности сына.

«Значит, я сам во всём разберусь. Найду доказательства — такие, что уж никто не отвертится. А пока буду ждать».

Ночной силуэт не обманул Артёма. Джамбул действительно был гигантом с мощными жилистыми руками. Его гладковыбритая голова была чуть скошена по невысокому лбу, а на затылке собрались тугие складки кожи. При этом выражение лица у него было самое приветливое. Ни в глазах, ни в улыбке не угадывались ни жестокость, ни даже сердитость. Если бы не могучее телосложение, его вполне можно было бы назвать добродушным. Лишь изредка прищуренный взгляд выдавал в нём внимательность и затаённую смекалку.

Сергей Николаевич был бесконечно доволен своим помощником. Познакомил его с Фёдором Кузьмичом и в дальнейшем брал во все поездки — для выбора снаряжения и провианта. Егерю монгол не приглянулся. Он его раньше не встречал, да и был невысокого мнения о его познаниях в лошадиных породах. Фёдор Кузьмич уговаривал взять коней у знакомого бурята, тут же, в Кырене, и заодно нанять бурята погонщиком, но Сергей Николаевич был непреклонен.

По совету Джамбула в путь закупили несколько лишних килограммов шестимиллиметровой верёвки, дополнительные рыболовные снасти, три десятка банок сгущёнки и раскладные удочки с пробковой ручкой. Всё это могло пригодиться для торговли с бурятами в горах.

— Чтобы не задерживать экспедицию охотой, будем выменивать мясо, — пояснил Сергей Николаевич жене.

Он боялся, что путь затянется на десять или двенадцать недель. Понимал, что даже из расчёта семидесяти килограммов груза на одну лошадь провизии на всю группу не хватит. Договорился с Фёдором Кузьмичом, что его сыновья возьмут ружья, а сам готовился рыбачить — по рассказам Джамбула знал, что окинские реки богаты сигом, налимом, хариусом и даже щукой.

Юная Солонго всюду сопровождала отца. Молчаливая, хмурая, она невесело поглядывала на любого, кто хотел с ней заговорить. Марина Викторовна пыталась её приветить, но всякий раз безуспешно.

— Бедняжка. Наверное, без мамы росла. Совсем дикарка.

Артёму не нравилось такое внимание к дочери монгола. Он догадывался, что Солонго знает о преступлениях отца, более того, пошла в экспедицию, чтобы за всеми следить, а при необходимости — что-нибудь выкрасть. Слишком уж она была худенькая, юркая. «Такая и в щель под дверью заберётся», — хмурился Артём.

За день до отправления Сергей Николаевич разрывался между последними закупками и переговорами по телефону. Редактор кричал ему в трубку о непозволительно больших тратах, грозил отправить Сергея Николаевича под суд, если тот не угомонится. В ответ слышал путаные объяснения и пожелания хороших выходных.

Трат и в самом деле вышло много. Были закуплены просторные палатки на дюралевых дугах, небольшие рюкзаки для радиальных выходов, перемётные сумы, штормовки, тенты, дождевики, сапоги, термобельё и многое другое. Сергей Николаевич купил даже трекинговые палки, однако их пришлось на следующий день сдать — Фёдор Кузьмич, посмеиваясь, сказал, что в конном походе они едва ли пригодятся:

— Разве что держать их заместо вертела.

По совету Джамбула Сергей Николаевич купил и сёдла с глубоким седалищем.

— Там буряты все маленькие. Сёдла у них как скорлупки. Такие узкие, что только жене твоей хорошо будет, а мы все без задов останемся.

Артём с улыбкой разглядывал всё закупленное для экспедиции. В отсутствие папы заходил в комнату, отданную под снаряжение, бережно осматривал котелки, фляги, костровые растяжки. Раскрывал створки солнечных батарей, подготовленных, чтобы в ясную погоду заряжать светильники и папин фотоаппарат. Разматывал цепные пилы, расчехлял топоры — новенькие, ещё не знавшие ни грязи, ни заусенцев, — и представлял, какой будет история этих вещей, где и как они себя проявят. Надеялся, что путешествие окажется опасным и топорами придётся не только рубить дрова, но и отбиваться от хищных зверей или каких-нибудь браконьеров.

Днём, к удивлению Переваловых, позвонил профессор Тюрин. Извинился за спешный отъезд, сказал, что был не в духе и к тому же получил важное сообщение — его срочно вызвали в университет.

— Сам знаешь, бывает… Там возникли сложности с одним проектом. Но теперь я всё уладил. И если что… Ну… Что там у тебя с записками Корчагина?

Узнав о предстоящей экспедиции, профессор оживился, стал выспрашивать подробности и под конец предложил свою помощь.

— Ну конечно! Приезжай. Будешь нашим экспертом. С тебя — комментарии для статей. Расскажешь про Дёмина, как он бежал из централа. И со своей стороны оценишь всё, что мы найдём.

— Хорошо, — согласился Тюрин и отчего-то сдавленно захихикал в трубку.

Вечером профессор уже стоял на пороге. Он приехал с небольшим чемоданом на колёсиках, в чёрных кожаных ботинках на высокой подошве и новой панаме цвета хаки и своим видом порядком рассмешил Марину Викторовну.

— С каких пор наш Мишаня полюбил экспедиции? — спросила она мужа. — Он и на раскопки лет пять уже не ездил.

— Сам удивляюсь, — признался Сергей Николаевич. — Ну, это его дело. А нам такой эксперт на пользу. Историк в пути не помешает. Мало ли что мы там найдём.

Тюрин на мгновение оторопел, увидев глыбу Джамбула, но быстро оправился и, утерев лоб платком, прошёл на кухню пить чай — так, будто его участие в экспедиции было обговорено ещё с первых дней и не требовало дополнительных обсуждений. То, что профессор готов к дальнему пути, было видно и по его неизменной жилетке — все карманы были забиты до упора и топорщились так, что иные могли от резкого движения расстегнуться.

— Что у него там? — улыбаясь, спросил Артём.

— Не знаю, — пожала плечами мама. — Может, запасные носки.

Юноша невольно хохотнул — так громко, что привлёк внимание Тюрина. Профессор понял, что Переваловы обсуждают его, и кисло улыбнулся им в ответ.

В эти дни Артём постоянно находил повод для улыбки. Ликовал, предвкушая настоящие приключения. С интересом следил за приготовлениями к экспедиции, но старался не мешать папе, опасался, что тот в последний момент передумает и отправит его в Читу, к бабушке.

Хотелось немедленно выйти в путь, сложнее всего было томиться в ожидании. Чтобы хоть как-то умерить свой пыл, Артём стал по несколько раз в день отжиматься и даже вышел на пробежку вдоль реки.

Вспотевший, раскрасневшийся, он стоял перед зеркалом в ванной. Рассматривал своё лицо, надеясь увидеть в нём дедушкины черты. С сожалением признавал, что пошёл в отца. Тонкий нос, тёмные глаза, высокий лоб. Лишь ростом Артём напоминал маму — такой же худой, высокий.

тихо напевал Артём, выпятив подбородок и внимательно выискивая на нём волоски.

Это была одна из любимых песен Виктора Каюмовича. Он часто напевал её, готовясь к очередному походу.

Вздохнув, юноша подумал, что борода у него вырастет ещё не скоро. Надеялся, что с бородой и усами он будет больше напоминать дедушку. Услышал от одноклассников, что и борода, и усы начинают расти после первого бритья, и уже полгода тайком от папы пользовался его станком — аккуратно среза́л первые волоски, — но толку от этого пока что не было.

— Итак, подводим итоги, — перед сном на общем собрании членов экспедиции объявил Сергей Николаевич. — Завтра выезжаем из Кырена на двух «буханках». Едем старой дорогой до Шаснура, а там пересаживаемся на лошадей. Так мы сократим добрую половину пути. Начинать от мест, где начинал сам Дёмин, смысла нет никакого. В его годы дороги на Орлик ещё не было.

— Её вообще открыли только в девяностые, если уж говорить точно, — вставил Тюрин. — Ещё тридцать лет назад от Монд до Орлика шли на лошадях почти неделю.

— Спасибо за справку, — Сергей Николаевич закатил глаза. — Далее.

Артём, стоявший у окна, нарочно вертел в руках нефритовую статуэтку. Надеялся ещё раз увидеть преображение профессора, но тот на статуэтку не обращал никакого внимания.

— Вьючная часть экспедиции в поисках Корчагина…

— Это её официальное название? — поинтересовался профессор.

— Мне не нравится, — добавила Марина Викторовна.

— Лучше уж «По следам Корчагина», — предложил Тюрин.

— Тоже не нравится. Можно просто «Экспедиция Корчагина».

— Да подождите вы! — Сергей Николаевич хлопнул себя ладонью по ноге. — Что вы тут со своими названиями? Давайте по делу.

Фёдор Кузьмич, сидевший на табуретке возле поставца — того самого, за которым скрывался тайный проход, — невесело поглядывал на Джамбула и его дочь. Егерские сыновья, Юра и Слава, стояли по обе стороны от отца. Внимательно слушали Сергея Николаевича. Слава, чуть полноватый, с мягкой чёлкой светлых волос, прислонился к стене. Юра стоял навытяжку, скрестив руки на груди и широко расставив ноги.

— Далее. Всего в экспедицию идёт десять человек.

— Кто десятый? — Марина Викторовна пересчитала всех присутствующих.

— Погонщик, которого мы наймём в Шаснуре. Лошадей будет шестнадцать. Из них шесть — вьючные. Карту все видели, с маршрутом все знакомы. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не было.

— Общее собрание объявляю закрытым. Выезжаем в пять утра!

Ночь прошла спокойно, и на следующий день экспедиция без проволочек стартовала из села Кырен. Ей предстоял долгий переезд в самый центр Окинского района. Путь к «древнему темени Азии» лежал недалеко от высочайшей вершины Восточного Саяна — Мунку-Сардык.

— В тувинском Саяне есть горы и повыше. — Тюрин говорил громко, чтобы шум дороги не заглушал его голос.

Артём рассчитывал поспать в машине, чтобы в первую же ночь следить за Джамбулом и тихоней Солонго, но родители усадили его рядом с профессором, а тот всю дорогу рассказывал о местах, через которые они проезжали. Говорил он в своей странной манере — ни на кого не глядя, будто ведя давно начатую беседу с самим собой. Если его речь прерывали вопросом, Тюрин терялся, словно не ожидал, что кто-то слышит его рассказ. Поправив очки, отвечал долго и обстоятельно — слишком долго и слишком обстоятельно. Впрочем, рассказ профессора иногда прерывался так же неожиданно, как и начинался, — Тюрин погружался в глубину только ему ведомых размышлений.

— Там стоит Хелизар-Дубху-Ула, — продолжал профессор. — Прекрасная гора, почти четыре тысячи метров. Я как-то искал у её подножья то, что следовало искать совсем в другом месте… А мы едем в верховье Оки. Там не хуже, чем в Туве. Обручев называл Окинское плоскогорье Тибетом в миниатюре, да. «Со всех сторон — с севера, с востока, запада и юга — на тысячи километров возвышаются горные цепи, отделяющие окинцев от внешнего мира. Только верховые тропы соединяют плоскогорье с населёнными районами на юге и западе. Сообщения с востоком и севером идут по трудным ущельям», — Тюрин усмехнулся, довольный цитатой. — Целая горная страна, в которую лишь недавно проложили дорогу. Но всё равно дикая, безлюдная. Замечательный край, где до сих пор водятся ирбис — снежный барс — и чиколка — красный волк. Если повезёт, встретим северного оленя.

— Раньше буряты говорили, нечестивый человек в Окинский район не попадёт, — неожиданно проговорил Джамбул. Он сидел в самой глубине «буханки» и был там едва заметен. — Говорили, его не пустит несчастье или пурга.

— А теперь провели дорогу, и нечестивцам стало полегче, — отозвался Фёдор Кузьмич.

— Как знать, — тихо ответил монгол.

Проехали унылый обветренный посёлок Монды. Ещё двадцать километров «уазики» катились по широкой долине реки Иркут, затем горная дорога увела в узкое ущелье: там ехать пришлось вблизи от громогласного речного потока.

К перевалу Нуху-Дабан обе машины гудели от давящего напряжения — даже Тюрину пришлось на время прекратить свои рассказы. Марина Викторовна и Юра Нагибин, сидевшие в другой «буханке», взволнованно следили за подъёмом на Окинское плоскогорье. Слава Нагибин, развалившись среди тюков со снаряжением, спал.

Солонго, как и прежде, заинтересованности в происходящем не проявляла, сидела в самом углу, возле отца, и неспешно перебирала ячейки плети, словно в руках у неё были длинные чётки. Артём поглядывал на округлое, но при этом сухое, строгое лицо девушки. Кожа у неё была светлой, не такой, как у Джамбула. Небольшие, чуть заострённые уши, аккуратный подбородок, высокие скулы — она была совсем не похожа на отца, должно быть, вся пошла в мать.

Сергей Николаевич перебрасывался фразами с водителем, выспрашивал у него, часто ли на этом пути случаются аварии. Водитель нехотя отвечал, что аварий и других несчастий тут бывает сполна.

Погода была ясная, и на юге хорошо просматривались снежные вершины Мунку-Сардык. Эта величественная гора одной частью стояла в Тункинской долине и всецело принадлежала бурятам, а другой опускалась на монгольские земли, к северной окраине озера Хуб-Сугул — младшего брата озера Байкал.

На перевале машины дружно свернули налево, в долину реки Ока. Дорога, начинавшаяся справа, вела к озеру Ильчир, ледяному истоку Иркута.

Вскоре показались зелёные пастбища, на которых разгуливали стада хайнаков и сарлыков. Хайнак почти ничем не отличался от обычной комолой коровы, только хвост у него был длинный и пушистый, как у лошади. А сарлык, которого ещё называют тибетским яком, был своим видом непривычен: сам весь чёрный, голова покрыта густыми кудрями, нижняя часть тела — подзорами из длинного грязного волоса. Сарлыки неспешно щипали траву, выглаживая пастбище своими нечёсаными лохмами, подёргивали ушами и с подозрением поглядывали на ехавшие по гравийке машины.

Общий вид горной страны, в которую поднялась экспедиция, странные названия вершин и озёр, хайнаки и сарлыки — всё это удивляло Артёма. Не верилось, что они по-прежнему едут по России; казалось, будто они в Тибете или Бутане.

— Вон там, — Тюрин указал куда-то в окно, — священная для бурят гора Хан-Ула.

Артём так и не понял, о какой именно горе рассказывает профессор.

— На её вершине лежит гладкий двадцатиметровый валун. Его называют мечом Гэсэра. А на подъезде к Хара-Хужиру будет видна скала Тураг-Шулуун — седло Гэсэра. По легенде, оттуда он наблюдал за приближением вражеских войск. Только непонятно, какие такие войска отважились бы сюда идти и зачем.

Проехав Орлик и затем Хара-Хужир, экспедиция вскоре оказалась в верховьях реки Сенца. Дорога стала совсем скверной. Часто приходилось объезжать каменные осыпи, останавливаться, выверяя безопасный путь, но поездка уже подходила к концу и такие задержки никого не беспокоили.

К вечеру «буханки» въехали в затаённое, разбросанное по речной долине село Шаснур. Севернее этих мест никаких селений не было на долгие десятки километров.

Сергей Николаевич быстро договорился о лошадях. Погонщик Баир ему сразу понравился. Это был приветливый, очень спокойный бурят — невысокий, крепко сбитый, с мозолистыми ладонями. Его лицо при малейшей улыбке легко стягивалось множеством глубоких морщин, а улыбался он часто. Вместе с Баиром пришлось взять и его жену, Ринчиму, — наряду с мужем следить за конями. Впрочем, она была не менее приятным человеком. Сама невысокая, худенькая, а руки — непропорционально сильные, натруженные, что говорило о непрестанном физическом труде.

Как Артём ни готовил себя к ночному караулу, притяжение кровати оказалось сильнее всех страхов. Уже засыпая, он мысленно обругал говорливого Тюрина, но рассудил, что в первую ночь монгол и его дочь едва ли себя проявят — они, конечно, дождутся более подходящего случая, когда экспедиция поглубже заберётся в тайгу.

За час до рассвета начались сборы. Сложнее всего было приторочить чемодан Тюрина. Профессор обеспокоенно бегал вокруг лошади, командовал Баиру, чтобы тот аккуратнее обращался с его вещами.

— Ну смотри, смотри, что делает! — жаловался он Сергею Николаевичу. — Помнётся ведь! Там блокноты для записей! Там фотоаппарат!

— У каждой вещи должна быть своя история, — Сергей Николаевич с улыбкой поучал профессора. — Если на камере нет царапин, в ней нет жизни. Лет через пять возьмёшь её в руки, проведёшь пальцем по битой линзе и с умилением вспомнишь о нашем замечательном погонщике, о его чудесных лошадях, о летних цветущих Саянах.

— Ну тебя! — раздражённо отмахнулся Тюрин.

К шести утра лошади были навьючены и осёдланы. Экспедиция выдвинулась в путь.

Корчагин перенёс ориентиры и координаты Гришавина на топографические карты, подшивку которых Переваловы нашли в сейфе, так что сложностей с маршрутом не возникало. Сергей Николаевич заглядывал в навигатор, сверял его показания с тем, что обозначено на картах, просил кого-нибудь из проводников проверить направление и уверенно вёл экспедицию вперёд.

В первый день ехали под отрогами горы Шарлайн-Сарьдак, вдоль реки Жомболок. Её берег был обложен лавовыми глыбами, поросшими редким лесом и кустарником, но кони шли ровно, почти не сбивались с шага, и даже Марине Викторовне, непривычной к конным прогулкам по лесу, было удобно в седле.

На открытых участках экспедиция двигалась плотно, тридцатиметровой пёстрой лентой — настоящий караван с навьюченными конями в хвосте. Когда же вереница всадников оказывалась в прибрежном лесу, лента неизменно растягивалась, рвалась на небольшие группы.

Выше озера Олон-Нур река почти иссякла. Её русло было завалено базальтовыми осколками, буреломом. У реки вперемежку с зарослями багульника росли верблюжьи хвосты — диковинные растения, похожие на выводок вставших в стойку сурикатов с грубой коричневой шёрсткой и с зелёными шапочками на макушке. Мама заверила Артёма, что верблюжьи хвосты красиво цветут белыми бутонами.

Юноша покачивался в седле, одёргивал поводья, если лошадь начинала тянуться к подножному корму, и зачарованно рассматривал гористую долину. Наконец сбылись его мечты — он шёл по стопам дедушки. Задор и беспокойство, которые терзали его в дни подготовки, сейчас утихли, сменились сосредоточенным ожиданием.

Поначалу Артём так увлёкся просторным дыханием саянской природы, что на время позабыл об опасной близости гиганта-монгола, однако уже в полдень его дочь сама напомнила о том, что нужно быть настороже.

На стоянке юноша старался подальше держаться от родителей. Мама при любой возможности начинала заботиться о нём, спрашивая, не натёр ли он ноги, не застудил ли спину. А папа расходился вовсю, без надобности командуя, кому чем заняться, куда пойти и что принести. Артём не хотел ни заботы, ни команд. Ещё меньше желания было смотреть на то, как Тюрин бережно крошит себе в тарелку уголок бульонного кубика — в одном из карманов профессора лежала целая упаковка «Gallina Blanca». Со словами «опять недосолено» он подсыпал приправу и в суп, и в кашу. Так что обедал юноша в стороне от основного лагеря, возле вьючных коней, вместе с погонщиком и его женой. Там же оказалась юная монголка.

После обеда все готовились к продолжению пути. Солонго, которую отец называл коротко Сол, непринуждённо запрыгнула в седло своей лошади — лёгкость и пластичность её тела не могла не восхищать. Артём хотел доказать девушке, что управляется с лошадьми ничуть не хуже. Неуклюже подпрыгнул, ухватился за заднюю луку седла, но пальцы соскользнули, и он повалился назад, при этом повиснув на вставленной в стремя ноге. Если б лошадь была не такой покладистой, она непременно понеслась бы вперёд, и Артёму пришлось бы худо. Оправившись, он заметил насмешливый взгляд Солонго. «Она надо мной смеётся!» Юноша почувствовал, как, покраснев, потяжелело его лицо.

Пришлось с удручённым видом вновь забираться на коня, на этот раз не так стремительно. Артём уселся в седле, взял в руки поводья, но тут Солонго, чуть наклонившись вперёд, издала грубый, отрывистый звук, от которого лошадь под Артёмом взвилась на дыбы и опять сбросила его на землю. Беззвучно рассмеявшись, девушка ускакала вперёд.

— Она хотела меня убить! — прокричал Артём, когда к нему подбежала Ринчима.

Жена погонщика решила, что юноша имеет в виду лошадь, стала причитать об опасностях пути для столь юного седока и старательно отряхивала футболку Артёма, а тот затаил глухую злобу. «Ничего, дождёшься ты у меня. И твой папа-гигант дождётся».

Пришлось выслушивать поучения от Баира.

— Ты не торопись, — с улыбкой говорил погонщик. — Лошадь — она добрая, но для неё нужна крепкая рука. Если чувствуешь, что она задумала свечить, ты сразу поводом отверни ей голову. Или согни к стременам. Так ей свечить не получится. Ну или высылай шенкелями, дело нехитрое.

Артём и погонщик ехали рядом, в самом конце конной вереницы. Солонго видно не было. О том, куда она ускакала, Артём не знал. Поблагодарив Баира за советы, юноша заторопился вперёд. Решил, что нельзя спускать глаз с девушки. «Она так убьёт кого-нибудь, никто и не увидит. А потом скажут, что лошадь горячая попалась. Знаем мы таких умников», — Артём ехал и поглаживал ушибленный бок.

Озеро Олон-Нур с его зарослями смородины, дикого шиповника и малины осталось позади. В действительности это был целый ряд небольших озёр, отделённых друг друга курганами застывшей лавы. Вода в них был тихая, прозрачная. Даже от берега можно было без труда различить чёрные лавовые плиты и насыпи белоснежного песка на дне.

Раскалённое небо будто готовилось печь пироги. Облака были рассыпаны мелкой мукой и лишь по горизонту собирались в белоснежные комочки. Солнце лежало мягкое, растекающееся масляными разводами.

Марина Викторовна, несмотря на жару и усталость от вчерашнего переезда, сидела на лошади прямо, поводья держала крепко. Две тугие косички начинали задорно подрагивать, когда лошадь переходила на рысь. В брюках и футболке песочного цвета, с зелёным платком на шее, она хорошо смотрелась в расшитом узорами женском седле. Даже уздечку для неё Сергей Николаевич подобрал особенную, с декоративной отстрочкой. Марина Викторовна была довольна тем, как выглядит верхом, просила мужа чаще её фотографировать, но признавалась, что уже скучает по юбкам.

Главной заботой для неё сейчас было найти Артёма — он, как и юная Сол, куда-то запропастился. Мама опасалась, что ребята, подружившись, могли ускакать в сторону и теперь ехали в опасной близости от скал.

Папу отсутствие Артёма волновало меньше всего. Он едва успевал раздавать команды братьям Нагибиным, их отцу Фёдору Кузьмичу, погонщику Баиру и его жене Ринчиме. Сергей Николаевич был уверен, что ему лучше всех видно, с какой стороны обходить очередной провал, базальтовый разлом или поляны густого ёрника.

Профессор Тюрин словно и не замечал окружающей красоты — весь был в своих мыслях. Иногда доставал из кармашков блокноты, вносил в них торопливые записи; при этом ронял поводья, и лошадь, ощутив свободу, беззаботно сворачивала в сторону от тропы, начинала щипать траву.

Заметив поблизости юную монголку, профессор оживился. Поправил очки и, желая показать свои познания в монгольском, спросил:

— Би Монголдо олон удаа очсон. Та ямар нютагаас? Би тэр нютаг мэдэх байж болно.

Солонго с сомнением посмотрела на Тюрина. Помедлив, приоткрыла рот, но сказать ничего не успела.

— Не надо, — сурово проговорил кто-то из-за спины профессора.

Это был Джамбул. Монгол подъехал на удивление тихо. Тюрин не слышал ни шагов лошади, ни скрипа седла. Для гиганта подобрали самую крупную из всех лошадей Баира, но она всё же смотрелась под ним как-то нелепо. Ринчима то и дело причитала о том, что лошадь переломит себе спину, если монгол задумает гнать её во весь опор.

— Не надо, — уже мягче повторил Джамбул. — Я стараюсь, чтобы дочь говорила по-русски. Не надо монгольского. Пусть учит язык.

— Да я что, пожалуйста, — пожал плечами Тюрин, лениво улыбнулся Джамбулу и дёрнул лошадь вперёд.

Артём издалека наблюдал за этой сценой. Он не слышал разговора, но был доволен тем, что наконец отыскал девушку. Впрочем, радость его была недолгой. Стоило отвлечься на пролетавшего в небе сокола, как поблизости не оказалось ни монгола, ни его дочери. Они опять исчезли.

Юноша заторопился вперёд, к первым коням.

Джамбула он нашёл возле отца. Они на ходу что-то обсуждали, указывая друг другу на пики ближних гор. Караван сейчас тянулся через ельник, и отыскать Солонго было сложнее.

Артём дважды объехал экспедицию от первой до последней лошади, едва улизнул от мамы, которая принялась отчитывать его за неправильную посадку в седле, но юной монголки нигде не находил. Наконец мельком уловил на противоположном берегу Жомболока какое-то движение. Присмотревшись, среди деревьев признал Солонго. Она ехала в обратном направлении. Артём подумал, что девушка нарочно оделась во всё зелёное и серое, чтобы стать незаметной в лесу. На ней был длинный балахон с капюшоном, плотные брюки без карманов и настоящие армейские берцы с высоким голенищем.

Артём вернулся в хвост экспедиции. Уловил минуту, когда остальные всадники пошли в обход очередного оврага, и рванул по мелководью через реку. Нужно было скорее догнать Солонго!

Поиски прошли даром. Ни следов, ни самой монголки. Отлучка затягивалась. Артём понимал, что мама может хватиться его, поднять панику, а потом, чего доброго, отошлёт его назад, в посёлок, рассудив, что в дальнейшем от сына будут одни проблемы. Нехотя остановился. Нужно было возвращаться. Не желая сдаваться, Артём спешился, привязал лошадь к дереву и быстрым шагом направился к ближайшему скальному откосу — хотел напоследок взглянуть с возвышения в сторону Олон-Нура, надеялся хоть издалека увидеть Солонго.

Юной монголки он не обнаружил. Поначалу вообще не приметил ничего любопытного и уже готовился идти назад, но тут замер. Пригнулся, прячась в ветвях черёмухи. Весь напрягся. Выждал минуту и, только убедившись, что зрение его не обмануло, рванул вниз, к лошади. Нужно было скорее рассказать об увиденном папе! Теперь молчать не было никакого смысла.

 

Глава восьмая

— То, что Дёмин там чего-то испугался, — это, конечно, сказки, — профессор Тюрин, неловко покачиваясь в седле, разговаривал с Мариной Викторовной. — Даже если он был суеверным. Суеверных людей, знаешь, ничто не пугает. Оно как бы факт.

— Не знаю, Миш, — Марина Викторовна едва слушала. Её сейчас больше волновало долгое отсутствие сына.

— Он ведь в Александровском централе сидел, так? Наша самая известная тюрьма. Там потом психбольницу открыли. Не удивительно, — Тюрин захихикал, исподлобья поглядывая на ехавших поблизости братьев Нагибиных. — Раньше ведь Транссиба не было, и каторжников до централа вели пешком. То есть, представь, гнали через всю Россию, хоть от Питера, хоть от Киева — в кандалах, наручниках, железных ошейниках.

— Миша, что за страсти? — поморщилась Марина Викторовна.

— Ну да, страсти, — ещё громче захихикал Тюрин, довольный произведённым эффектом. — Потом, знаешь, не легче было. В тридцатые годы арестантов везли в полуторках, но людей сажали друг другу на колени, чтобы больше поместилось. И так — в пять рядов. Тем, кто сидел снизу, приходилось держать на себе сразу четверых. Любопытно, да? Когда приезжали на место, нижние два ряда выгружали мёртвыми. Ну, или почти мёртвыми.

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна наконец заинтересовалась рассказом профессора. Заметив это, он поторопился продолжить:

— Ну вот представь, сколько ваш Дёмин прошёл в кандалах. Выжил. Потом ещё зелёную улицу отстоял.

Тюрин сделал паузу, надеясь, что Марина Викторовна поинтересуется, что это за улица и почему её назвали зелёной. Но Марина Викторовна опять крутила головой — выискивала среди всадников сына.

— Что за улица-то? — спросил Слава Нагибин. Юра хмуро посмотрел на брата.

Они были совсем не похожи на своего отца, Фёдора Кузьмича. Слава — светловолосый, улыбчивый, при любой свободной минуте заваливавшийся поспать. С приплюснутым носом, как это бывает у боксёров, и короткой прямой чёлкой. Он выглядел простоватым, почти наивным. И Юра — неприветливый, сильный, уходивший спать последним и просыпавшийся задолго до других. С крупными, тяжёлыми чертами лица. С мозолистой культёй мизинца на левой руке и шрамами на предплечье. Братья будто воплотили отцовские крайности — от излишней мягкости, почти вальяжности до твёрдости настоящего таёжного егеря.

Тюрин на Славу даже не посмотрел. Не дождавшись вопросов от Марины Викторовны, продолжил сам:

— У американцев, знаешь, была зелёная миля, а у нас — улица. Всех каторжан, прежде чем сдать в централ, проводили через такую. Чтобы сразу отсеять слабых. Солдаты выстраивались в две линии. У каждого в руках — берёзовый прут. Руки каторжнику привязывали к прикладам ружей и так, на ружьях, как на поводке, медленно вели через весь строй. Солдаты, значит, лупили прутьями. Летели кровавые брызги. Мужик терпел, а когда со спины кожа свешивалась кровавой бахромой, начинал орать. — Тюрин отчего-то оживился. Снял влажную от пота панаму, стал обмахивать ею лицо. — Наконец каторжник падал, и его дальше везли — тянули за привязанные к рукам ружья. На спине уже был мясной фарш, и мужик смолкал. А его всё везли по зелёной улице: взад-вперёд, взад-вперёд. Он даже не стонал. Слышен был только свист прутьев и шлёпанье, будто по грязи лупят.

— Миша! — не выдержала Марина Викторовна. Лошадь под ней от громкого окрика чуть дёрнулась.

— Вот тебе и зелёная улица.

— Хватит.

— А я это к чему говорю-то?

— Не знаю и знать не хочу. Иди, вон, Серёже рассказывай. Он такие истории любит. Может, ещё статью напишет.

— Поздно статью-то писать. Я уже целую монографию об этом издал, — Тюрин, приосанившись, надел панаму. — А я это всё к тому, каким человеком был Дёмин. Зелёную улицу прошёл. На каторге сидел. Зимой бежал — без вещей, без ружей. Спальников и горелок у него, знаешь, не было. Один из всей артели выжил. Сруб себе поставил. Это значит, голыми руками выворотни, там, валежины таскал. А тут, значит, увидал чего-то в горах — и бежать бросился?

— Миша, — Марина Викторовна настойчиво смотрела на Тюрина.

— Бросил ваше золото и только пятками засверкал, так? Любопытно получается.

— Миша!

Профессор ничего не слышал и только посмеивался своему рассказу. Он и не замечал, с каким интересом его слушают братья Нагибины. Слава даже перестал улыбаться. Сосредоточенно, жадно ловил каждое слово. Услышав последнюю фразу, переглянулся с Юрой. Братья коротко кивнули друг другу и заторопились вперёд — туда, где виднелась спина Фёдора Кузьмича.

— Тюрин, дурак ты на всю голову! — процедила Марина Викторовна.

— Это чего это? — опешил профессор, не ожидавший услышать такую грубость.

— А то, что думать надо головным мозгом.

Марина Викторовна, ткнув коня пятками, направила его вперёд. Нужно было скорее рассказать обо всём мужу.

Сергей Николаевич, узнав о выходке Тюрина, нахмурился, но сказал, что ничего страшного не случилось. Нагибины могли принять рассказ о золоте за очередную байку профессора:

— Мало ли он тут треплется? Но ты права, я ему скажу, чтоб покрепче держал своё помело.

Долина, зажатая между горных кряжей, расширилась. Экспедиция теперь шла в стороне от реки. Ровные поляны разнотравья сменились густой урёмой из белоснежных берёз. Деревца все были изогнутые, но здоровые, без чёрных пятен. На гладкой коре едва заметным пушком кудрявились бело-розовые лоскутки. Затем началась старая гарь. Лесок в ней был молоденьким, из совсем тонких берёзок, а на земле чернели сломки старой чащи. Бурелом изгнил, сровнялся и почти не мешал лошадям.

Гарь постепенно сменилась голым изволоком. По мягкому, едва ощутимому склону кони зашагали ещё увереннее.

Стрекотали кузнечики. Небо обмело сухими раскрошенными облаками. Жар усиливался, становился широким, глухим.

Впереди уже показалась синева озера Бурсугай-Нур, когда Марина Викторовна наконец увидела Артёма. Тот рысью нагонял хвост экспедиции.

— Где тебя носит?! — крикнула она, когда сын поравнялся с ней. — Что случилось? — Мама сразу заметила его обеспокоенный взгляд.

— Тихо. Нужно всё рассказать папе.

— Да что случилось?

— Не сейчас.

Дальше Артём ехал спокойнее, опасаясь привлечь внимание. Мама последовала за ним.

Сергей Николаевич, Баир, Фёдор Кузьмич и Джамбул успели уехать далеко вперёд. Спешились и, разложив карту на камне, обсуждали дальнейший путь.

Маршрут Гришавина предполагал поворот в самом начале урочища Тухэрэн, уводил вверх по реке Хаката к горному озеру Ишхэн-Ехе-Нур. Там нужно было спуститься по реке Дэдэ-Ишхэ, из этого озера вытекавшей. Джамбул уверял, что делать такой крюк нет никакого смысла, советовал сократить путь, отправившись напрямик, вдоль озера Хара-Нур:

— Озеро по этой же долине тянется. Зачем в горы сворачивать? В половодье по нему сложно ходить, но в такую жару там мелко и лошадям по берегу идти будет проще. Ты что скажешь? — монгол посмотрел на погонщика.

Баир пожал плечами, признал, что особой разницы не видит:

— Так и так пройдём. Сразу не скажешь, где сейчас сложнее.

Фёдор Кузьмич поддержал Джамбула. Но Сергей Николаевич хотел непременно идти по карте Гришавина, считал, что экспедиция и без того сократила большую часть пути, который следовало начинать по следам Дёмина, от Китойских гольцов. Спор затягивался. Сергей Николаевич ещё раз выслушал всех проводников, но мнения своего не изменил и распорядился готовиться к повороту на северо-восток.

Проводники уже расселись по коням, когда их нагнали Артём и Марина Викторовна. Мама взглядом показала Сергею Николаевичу, что нужно поговорить наедине.

Наконец юноша мог рассказать всё, что его томило в последние дни. Торопясь и сбиваясь, он поведал папе о том, как ночью подслушал странный разговор возле дедушкиного дома, как увидел Джамбула и участкового. Как Солонго пыталась убить его, напугав лошадь. Как он стал подглядывать за юной монголкой. Как вернулся назад, по другому берегу реки. Как поднялся на возвышенность, а там увидел, что по их следу едут три всадника:

— За нами следят! Все с ружьями. Все как один в зелёных куртках! А девчонка, конечно, доносит им. Слушает, что мы говорим, а потом едет назад, передаёт наши планы. Она тут как посыльный. Я ведь по её следу пошёл — она точно к тем всадникам направлялась. Это люди Джамбула, и он с ними через дочь общается!

Сергей Николаевич, закурив, молча слушал сына.

— Что же ты сразу не сказал? Почему один поехал? — воскликнула Марина Викторовна. — А если бы опять с коня упал? Где тебя потом искать?!

Артём только в раздражении махнул рукой. Мамина забота сейчас казалась ему особенно неуместной.

— И правда, почему ты раньше не сказал? — наконец спросил папа.

— Ты бы мне не поверил. Я… хотел подождать. Найти что-то более… существенное.

— Существенное? Ну да…

Сергей Николаевич хмурился, и Артём был уверен, что папа уже думает, как наказать монгола, как устроить засаду и встретить преследователей выстрелами из ружей. Ждал, что он сейчас похвалит его за смелость и сообразительность. Вместо этого Сергей Николаевич промолвил:

— Так. Теперь ты ни на шаг не отходишь от Кузьмича. Больше никаких отлучек от экспедиции.

— Но пап…

— Это не обсуждается. Не знаю, что ты себе напридумывал, но мама права. Если ты пропадёшь, всё наше дело окажется под ударом. Понимаешь? Вместо того чтобы продолжать экспедицию, мы будем тебя искать. А если ты покалечишься, то придётся вообще всё отменять, вывозить тебя назад, к Шаснуру.

— Но девчонка…

— Её зовут Солонго. И она с детства в седле. Если Джамбул отпускает её кататься по округе, значит, доверяет ей. А я тебе не доверяю.

— Да я не об этом, она ведь…

— Тихо! Никаких больше фантазий…

— Я же видел…

— Ничего ты не видел! Кто-то шатался во дворе, хорошо. Сам ведь сказал, что толком не разглядел их, что говорили они по-бурятски. Ты был напуган, увидев погром в доме. Потом заметил каких-то пьянчуг и нафантазировал себе…

— Ничего я не фантазировал…

— А те три всадника — простые охотники. Уж чего-чего, а охотников тут можно повстречать где угодно.

Артём хотел ответить, но не смог. Понял, что не сдержит слёз обиды. Только крепче сжал челюсти, взглянул на маму, ожидая от неё хоть какой-то помощи. Марина Викторовна молчала. Слова сына поначалу взволновали её, но теперь она была согласна с мужем.

Артём выслал лошадь шенкелями.

— Ни на шаг от Кузьмича! — громко повторил папа.

— Строго ты с ним, — вздохнула Марина Викторовна.

— Ничего. Дурь только так и можно выбить. Тут и без него хватает проблем.

Артём в самом деле поскакал к егерю, но не для того, чтобы выполнить поручение отца, а чтобы рассказать ему всю правду о Джамбуле. Юноша чувствовал, что один не справится, что в этом деле ему понадобится помощь, а кроме Фёдора Кузьмича, обратиться было не к кому.

Старик Нагибин, в отличие от Сергея Николаевича, словами Артёма заинтересовался. Внимательно выслушал все подробности, лишь иногда перебивал короткими вопросами. Артём почувствовал, что егерь ему верит, и немного успокоился.

— Жаль, что ты в Кырене молчал. Надо было сразу идти ко мне. Там с этим Джамбулом было бы проще сладить. Понимаешь, о чём я?

Артём кивнул.

— Ну, ничего. Пока молчи. Я скажу своим. Будем вчетвером следить. А там посмотрим. Ведь он тебе сразу показался подозрительным, этот монгол?

— Да.

— Молодец, парень. Не зря дедушка так тебя нахваливал. Ты хоть и городской, а хватка у тебя таёжная, уж поверь.

Фёдор Кузьмич подъехал совсем близко к Артёму — так, что их лошади чуть не соприкоснулись стременами. Посмотрел юноше в глаза и тихо спросил:

— А больше ничего мне не расскажешь?

Артём растерялся. Этот настойчивый, сухой взгляд и пугал, и очаровывал одновременно. Хотелось, не таясь, поведать егерю и про дневники деда, и про золото Дёмина, и про приметы, по которым ещё предстоит искать путь. Артём понимал, что так будет лучше всего. Егерю следовало всё знать, не было никакого смысла таить от него настоящие цели экспедиции. На него можно было положиться. Дедушка не дружил со случайными людьми. И всё же Артём сдержался. Понимал, что так предаст папу. Тот, конечно, сам предал его своим недоверием и грубым ответом, но достаточно было и того, что Артём рассказал Фёдору Кузьмичу о монголе.

— Нет, больше ничего, — юноша отвёл взгляд.

— Ладно. Но если что всплывёт, говори, — егерь чуть усмехнулся.

Артёму вспомнились дедушкины слова: «Никогда не ругай других людей. Тем более своих родителей. То, что отец не пустил тебя в поход, ещё не значит, что он плохой. Просто он упустил что-то из виду, не прочувствовал. И вообще, плохое — это всегда отсутствие хорошего. Понимаешь? Это как с темнотой, которой на самом деле не существует. Есть только свет. А когда он заканчивается, приходит тьма. Так и со всем остальным. Нет жестокости, есть недостаток человечности. Нет лени, есть недостаток мотивации. Смотри на всё, думая о хорошем, не придавай плохому самостоятельности, чтобы не усиливать его. Не борись с плохим, а сражайся за хорошее!»

«Наверное, дедушка прав. Папа не такой уж плохой. Просто он что-то упускает из виду, — думал Артём. — Если б не он, я бы вообще сейчас сидел с бабушкой в Чите. Вот уж была бы радость».

Фёдор Кузьмич видел, что Артём едет задумчивый, молчаливый. Решил приободрить его — заговорщицки улыбнулся и спросил:

— Открыть тебе секрет?

— Какой? — прошептал Артём.

— Монголы ведь давно водятся с лошадьми, — Фёдор Кузьмич похлопал своего коня по холке. — Сблизились с ними. На свой манер. И давно придумали, как быстро, за час или даже полчаса, укротить самого ретивого жеребца. Понимаешь, о чём я?

— Да.

— Способ хороший, простой. Только они не любят о нём говорить. Держат в тайне.

— А вы его знаете?

— Знаю. Если хочешь, расскажу.

Артём улыбнулся. Огляделся, будто их кто-то мог подслушать, и, не заметив никого поблизости, кивнул.

— Всё просто, — Фёдор Кузьмич опять подъехал к Артёму вплотную. Говорил медленно, вкрадчиво. И пристально смотрел сухим взглядом, будто выверяя, всё ли Артём понимает: — Из брёвен складывают загон. Совсем небольшой, в таком не развернёшься. Сами собираются вокруг загона, а внутрь заводят жеребца. С ним идёт только самый опытный объездчик. Жеребец молодой, пугливый, в руки даваться не хочет, к себе не подпускает. Неверно подойдёшь, так он тебя лягнёт. Объездчик встаёт в центр. Берёт нагайку, пустую, без шлепка. И хлещет по воздуху. Вот так. — Егерь изобразил удары плети, посмеиваясь над тем, как внимательно следит за его движениями Артём. — Хлёст-хлёст. Жеребец, конечно, пугается и бежит как от чумы. А бежать-то некуда. И он наворачивает круги. Первый. Второй. Третий. Четвёртый… Кружится вокруг объездчика. А он знай себе выпарывает воздух, как тот перс порол море. А монголы все улюлюкают, топчутся. Жеребец пугается всё больше. Того и гляди перемахнёт через брёвна, но высоковато для него. Держишь мысль?

Артём кивнул.

— Молодец. Теперь самое важное. Слушай внимательно. Объездчик должен поймать одну-единственную секунду. Самую верную. Если упустит, то и жеребца не приручит. В момент, когда жеребец случайно повернётся к нему мордой, объездчик замирает. И монголы все замирают. И тихо становится, и спокойно. Если жеребец опять начинает бегать, то и нагайка опять свистит, и монголы опять кричат. А когда конь глаза в глаза оказывается с объездчиком, всё вновь затихает. Понимаешь, что происходит?

— Нет, — признался Артём.

— А ты не торопись. Подумай, — Фёдор Кузьмич выпрямился в седле, показал, что готов ждать ответа хоть до конца экспедиции.

Артём, качнув головой, протянул:

— Жеребец начинает думать, что ему безопасно, только когда он стоит лицом к лицу с объездчиком…

Егерь хохотнул. Юноша растерянно пожал плечами. Смутился, уверенный, что Фёдор Кузьмич, как и папа, будет высмеивать его глупые догадки.

— Твой дед знает толк в людях. Ты молодец. Всё правильно рассудил. Видишь, сам догадался, тебе и рассказывать ничего не пришлось!

Артём покраснел от удовольствия и теперь взглянул по сторонам не из опасения, а в надежде, что их кто-то подслушивал.

— Всё верно, — продолжал егерь. — Жеребец вдруг понимает, что ему спокойно и безопасно, только когда он рядом с объездчиком. Признаёт его. И успокаивается. Так резко, что можно сразу, не выходя из загона, седлать его и везти на первую выгулку. Вот тебе и монголы.

— Да… — протянул Артём.

— Слушай, — Фёдор Кузьмич опять говорил шёпотом. — Я тут заметил, что ни ружья, ни другого оружия тебе не выдали.

— Нет…

— Смотри, все мужчины — с ружьями. Твой отец — с револьвером. Где он только его достал? — егерь сдавленно хохотнул. — А тебе — ничего.

— Папа мне не доверяет.

— А зря. Ведь ты тут больше всех нас в опасности.

— Почему?

— Сам раскрыл заговор, следил за монголкой, видел преследователей. На тебя могли напасть.

— Могли.

— Ну, с ружьём мы ещё поглядим. А вот тебе для начала.

Фёдор Кузьмич вытащил из-под потника небольшой нож в кожаных ножнах.

— Нож? — удивился Артём.

— Охотничий. Настоящий. Твёрдая хромовольфрамовая сталь. Такой долго держит заточку. Посмотри, что у него на лезвии.

Артём бережно взял нож, вытянул его из ножен. Увидел клеймо в виде осёдланного, но вставшего на дыбы коня.

— Это жеребец. Непоседливый, свежий. Это твой эжин, твой дух. Дух молодости. Он повёл тебя ночью во двор, где ты узнал тайну Джамбула. Он повёл тебя вслед за девчонкой, где ты увидел преследователей. Каждый человек должен найти себя в диком животном, чтобы не забывать о корнях, о своей природе и не требовать от себя слишком много. Держишь мысль?

— А у вас какой дух?

Фёдор Кузьмич не то улыбнулся, не то оскалился. Глаза его сузились, он даже чем-то стал похож на бурята. Шрам на его лице исказился, потемнел. Сам он сгорбился, вытянул шею. Затем приподнял полы энцефалитки и тельняшки. На боку у него была наколка росомахи: ощеренной, выпустившей большие когти.

— Росомаха… Это она вас?

— Что?

— Ну… шрамы…

— Нет. Шрамы — от медведя.

— На охоте?

— Нет. Собирали ягоду. Юра и Слава ещё маленькие были. Обирали кусты, а там мишка сидел. Если б я промедлил, он бы их задрал. А так прыгнул между ними и напугал медведя. Он только махнул лапой, едва задел мне лицо. А мог бы всю голову снять.

Егерь весело рассмеялся, сразу утратив грозный вид:

— Пусть это будет наша с тобой тайна. И нож отцу не показывай. У каждого мужчины должна быть своя сталь. Для неё обязательно придёт время.

— Не бери оружие, если не готов однажды им воспользоваться, — прошептал Артём.

— Именно так. Это тебя дедушка научил?

— Нет, папа.

Фёдор Кузьмич ничего не ответил. Подмигнул и как-то просто, не пошевелив ни руками, ни ногами, выслал коня вперёд. Тот затрусил чуть быстрее, нагоняя голову экспедиции.

Обходной горный путь оказался несложным, и Сергей Николаевич уже не сомневался в правильности своего выбора. Речка в эту пору была иссушена до половины уровня, и кони легко шли по сухому бечёвнику.

Среди гнили старого ветроповала встречались кустики цветущего ревеня: большие лопуховые листья казались оборками пышного платья, над которым вздымался высокий напудренный парик из крохотных светло-жёлтых кудряшек.

Погода оставалась ясной, только облаков прибавилось. Они лежали плотными валиками, будто волоки после гигантской ватной косьбы.

С восточных скал за тонкой вереницей всадников наблюдал курганник. Издалека хищная птица напоминала суслика, вставшего навытяжку, с чёрным раздутым плащом на спине. Если бы не чернота этого плаща, курганника можно было бы перепутать с каменным выступом или даже каменной грудой — обо.

Экспедиция теперь шла по узкой долине, между вылинявших, словно старое сукно, горных откосов.

— Там! — крикнул Баир.

Сергей Николаевич, подстегнув лошадь, нагнал погонщика. Увидел впереди каменистое побережье озера Ишхэн-Ехе-Нур.

— Правее. Вон, возле останца, видите?

Присмотревшись, Сергей Николаевич различил жёлтое пятно.

— Палатка!

— Да, палатка, — кивнул Баир.

— Кого это занесло в такую глушь?..

Встреча с охотниками или другими путешественниками была не страшна экспедиции, поэтому Сергей Николаевич поторопился вперёд.

Подъезжая к останцу, он уже видел оборудованный лагерь: костровище с разбросанными котелками, два распиленных и успевших затрухлявиться сухостоя. Людей поблизости не было, да и весь лагерь выглядел брошенным. Тент палатки провис на дугах, вход в тамбур вовсе хлопал незакреплёнными полами.

Минутами позже Сергей Николаевич уже мчался назад. Мелькнувшее подозрение полностью себя оправдало. Лагерь давно пустовал. И принадлежал не кому-то, а старику Корчагину. Нашивка на подгнившем рюкзаке не оставляла сомнений: «д.г.-м.н. В. К. Корчагин».

 

Глава девятая

Находка удивила и насторожила. Члены экспедиции обступили лагерь Корчагина. Сергей Николаевич запретил кому-либо подходить ближе, хотел всё осмотреть самостоятельно. Только Марина Викторовна пренебрегла его распоряжением. Подошла к костровищу, но дальше идти не решалась. В глазах у неё блестели слёзы. Она свыклась с гибелью отца, а всё это путешествие, хоть и было непосредственно связано с его именем, казалось ей чем-то далёким, больше необходимым мужу — для его очерков в газете. Теперь же тесно переплетённые обида, отчаяние и чувство собственной беспомощности поднялись в ней с новой силой.

Палатка и весь лагерь простояли здесь с прошлого года. Свежих следов, кроме звериных, поблизости не было. Сергей Николаевич подумал, что тут и окончился последний поход Корчагина, что поблизости они непременно найдут его истлевшее тело.

«Старик поставил палатку. Отошёл от неё. Встретил медведя. Не успел выстрелить, или выстрелил, но этим только раззадорил хищника, и в итоге погиб в его лапах. Поэтому и тела нет, — размышлял Сергей Николаевич. Версия казалась правдоподобной. — Во второй раз за золотом он отправился один, без проводника, значит, и помочь было некому. Ещё он мог утонуть в озере. День был жаркий. Решил искупаться, а вода тут ледяная, вот сердце и не выдержало. Допустим, что так… Или поднялся на скалу, чтобы увидеть дальнейший путь, оступился и разбился на камнях. Нет, глупо. Он уже ходил здесь, значит… А что, если эту стоянку он сделал ещё в первый раз, когда был с проводником? Вряд ли. Что же, он дальше без палатки шёл?»

Сергей Николаевич обошёл лагерь и замер. Все придуманные им версии разом осыпались в труху.

— Мда… — протянул он.

Тент палатки был вскрыт. Широкий, размашистый разрез. «Что бы это могло значить?»

— Что там? — тихо спросила Марина Викторовна.

— Подожди. Только ближе не подходи. Я сейчас.

Марина Викторовна вся задрожала. Подумала, что муж увидел тело Виктора Каюмовича и не хочет в этом признаваться.

— Там… там отец?

— Марин, успокойся, нет тут никого. Палатка пустая, только…

— Что?

— Только в ней лежит рюкзак. И вещи. Спальник, куртка…

Внутри был беспорядок. «Здесь кто-то порылся. Но ничего не взял. Интересно…»

Баир, не дожидаясь распоряжений, повёл лошадей к озеру. Нужно было готовиться к ночёвке. Погонщик понимал, что вставать вблизи от заброшенного лагеря никто не захочет, поэтому выбрал местечко на берегу в километре отсюда. Ринчима и Слава Нагибин пошли вслед за ним — помогать с обустройством бивака. Марина Викторовна по-прежнему стояла возле костровища, не осмеливаясь подойти ближе к палатке. Чуть поодаль стояли Артём, Юра Нагибин и Джамбул. Фёдор Кузьмич сидел на бревне возле отвесной скалы. Солонго нигде поблизости не было.

Профессора находка не интересовала. Он сейчас думал только о своём чемодане — увидел, что тот сбоку весь покрылся лошадиным мылом. Пальцем брезгливо снял с ручки чемодана эту густую, перемешанную с ворсом пену, убедился, что она омерзительно пахнет, и принялся тереть чемодан платком, испугавшись, что запах просочится внутрь, до самых вещей.

«Как странно. Всё на месте. Верёвки, ботинки… Даже экспедиционная сумка тут — уж с ней-то Корчагин никогда не расставался. Чудак, даже дома спал с ней в обнимку. Говорил, что это по походной привычке. А тут валяется среди вещей… Нет только ружья». Сергей Николаевич осторожно поворошил спальник, опасаясь увидеть в нём тело старика. Спальник был пустой.

«Понять бы, откуда сделан разрез: изнутри или снаружи. Снаружи могли напасть. Но кто? Медведи с ножами не гуляют. Значит, охотники. Зачем? Непонятно. Или кто-то следил за ним от посёлка?»

Сергей Николаевич, нахмурившись, вспомнил слова Артёма о трёх охотниках, о подслушанном разговоре Джамбула с участковым.

Баир вернулся доложить, что место для ночёвки найдено.

— Нам бы кого за дровами послать. Там Слава, так нам вдвоём таскать долго.

— Подожди, — Сергей Николаевич махнул ему рукой. — Глянь сюда. Откуда сделан разрез: снаружи или изнутри? — тихо спросил он погонщика, когда тот приблизился.

Баир внимательно осмотрел пройму в тенте и стенке внутренней палатки. Ощупал края прорехи.

— Изнутри. Вон, нож как прошёл. Ткань закрутилась наружу. С улицы так не прорежешь.

— Зачем же он палатку вскрыл?

— Не знаю, Сергей Николаевич. Не моего ума это дело. Может, молнию у него на входе заело.

Сергея Николаевича развеселило такое объяснение. Он понял, что большего от Баира не дождётся, и отослал его в лагерь, велев захватить с собой Юру, Джамбула и Фёдора Кузьмича. Погонщик был этому только рад. Брошенный лагерь ему не нравился.

— Там пахнет смертью, смотри, не ходи, беду навлечёшь, — сказал он жене, вернувшись на бивак, и решил ночью, пока никто не видит, поставить в лагерь Корчагина подношение духам смерти, чтобы не цеплялись ни к его семье, ни к его лошадям.

«Значит, картина получается такая, — Сергей Николаевич бережно достал сумку Виктора Каюмовича. Она оказалась пустой. — Старик Корчагин ночует в палатке. Потом что-то происходит, и он бежит. У него нет времени даже расстегнуть тамбур. С молнией всё в порядке. Значит, он дорожит каждой секундой. Разрезает палатку и вываливается наружу. Так торопится, что убегает в чём спал. Ни куртку, ни дождевик с собой не берёт. Нет времени. Даже сумку оставляет, что уж совсем странно. Берёт только ружьё. Значит, боится за жизнь. Понимает, что ничего ценнее ружья в такой ситуации быть не может. Бежит не оглядываясь. Потом не возвращается. Бросает лагерь навсегда, будто сюда чумные крысы набежали. Что же, чёрт возьми, тут случилось?!»

Сергей Николаевич полностью залез в палатку. Внутри пахло гнилью. Снег и дождь целый год заносило в разрез. Сейчас на солнце всё высохло, но запах гнили остался.

— Мам, — Артём подошёл к Марине Викторовне.

— Не сейчас.

— Смотри, — юноша показал ей на костровище.

— Ну что там?

Артём сел на корточки и прутиком расковырял старые угли. В земле лежали огарки каких-то бумаг. Взяв одну из них, юноша сразу понял, что это была заклеенная скотчем карта. Дедушка так часто делал, опасаясь, что карта вымокнет в пути.

Папа, отряхивая брюки, выбрался из палатки.

— Интересно, — протянул он, когда Артём показал ему огарки. — Это копия карты Гришавина. Той самой, по которой мы идём. Почерк похож… Она, конечно, лежала в сумке Корчагина. Получается, кто-то пришёл в лагерь. Переворошил тут всё, а потом сжёг карту.

— Зачем? — удивился Артём.

— Или старик сам вернулся и сжёг её. Но это вряд ли. Он бы тогда захватил куртку. И вот это.

Сергей Николаевич показал распухший, весь перекорёженный блокнот.

— Блокнот дедушки…

— Да. Тот самый, из которого он вырвал записи.

Тюрин, всё это время стоявший в стороне, наконец приблизился к Переваловым. Чужих поблизости не было, и говорить можно было открыто, не таясь.

— Отец никогда бы не оставил свой дневник, — Марина Викторовна уже не сдерживала слёз.

— Это правда.

— Там что-нибудь уцелело? — поинтересовался профессор. Артёма удивил неожиданно проснувшийся в Тюрине интерес. Сейчас он смотрел почти так же восторженно, как и тогда, когда впервые увидел нефритовую статуэтку.

— Посмотрим… — Сергей Николаевич стал бережно листать блокнот.

Чернила почти на всех страницах были размыты. Не удавалось прочитать ни единой строчки. Некоторые листки так разбухли, что расползались на лоскуты от малейшего прикосновения. Только к середине блокнота Сергей Николаевич смог разобрать несколько обрывочных фраз.

«…Кажется сомнительным. Общей чертой здешней орографии остаётся ступенеобразное повышение рельефа…»

«…можно забыть. Полиметаллическое месторождение в Оройском…»

«…Не сравнится со скудной кварцевой жилой с молибденитом в среднем течении Тиссы. Это требует дополнительного изучения, если…»

— Это всё, конечно, занимательно, — проворчал Сергей Николаевич. — Особенно для тех, кто знает, что такое молибденит. А что тут для нас, простых смертных? Неужели никакой подсказки?

Он продолжал листать дневник Корчагина, вычитывал малопонятные названия и термины. Несколько раз поднимал палец, показывая, что нашёл важную деталь, но тут же признавал, что разобрать ничего не получается.

Записи в середине блокнота сохранились лучше всего. До них влага дошла не сразу и размыла только каёмку листков.

«…И напрасны, не знаю. Он ошибается уже в третий раз… уводит в сторону от маршрута, предлагает совсем странные… В его навыках я не могу сомневаться, но тогда… одно предположение: что он… нарочно. Но зачем? Он ведь даже не знает, куда мы…»

«…Что совершил глупость. Конечно, нужно было… никто бы не поверил. Если бы институт выделил на это деньги, мож… Не даёт покоя этот странный узор на фигурке. Я уверен, что уже где-то… где? Предполагать, что это в самом деле… обсмеяли. Как бы там ни было, золото Дёмина, если оно действительно… поможет мне в организации других экспедиций. Об одном только жалею… Марина…»

— Что там? — порывисто спросила Марина Викторовна.

— Прости, тут совсем неразборчиво.

— Дай мне!

Марина Викторовна так дёрнула блокнот, что из него посыпались кусочки листков. Сергей Николаевич сдавленно выругался, но стерпел.

Артём всё это время поглядывал на профессора Тюрина. Видел, как тот вздрогнул, услышав про узоры на фигурке, — не то опасаясь, что дневник скажет больше, чем нужно, не то надеясь узнать нечто новое и важное.

— Ничего… — из-за слёз Марина Викторовна не могла разобрать даже тех слов, что прочитал её муж. Слабой рукой возвратила ему блокнот.

«…Перепроверить ружьё. Мне бы вообще следовало вернуться домой. Но разве можно развернуть… полпути. Буду надеяться, что мои опасения не подтвердятся. Слишком уж это…»

«Мэргэн сегодня особенно молчалив».

— Мэргэн?.. — протянул Сергей Николаевич. — Проводник Корчагина. Значит…

— Что? — с придыханием спросил Артём.

— Это записи первой экспедиции. Когда старик ещё не был уверен в золоте, когда ещё не знал о своём открытии.

«Куда подевалось всё его добродушие? Он по-прежнему… но делает это… Как… следить. Его дочь, эта юная бестия, уже в который раз…»

Артём вцепился папе в руку.

— Что? — Сергей Николаевич не сразу понял, что́ так взволновало сына, а когда понял, притих и насупился. — Мда… интересно получается. Дочь… Ты думаешь?

— Ну конечно! Конечно! — затараторил Артём. — Лесоруб-бурят! Дедушка не писал, но лесоруб — значит…

— Большой и сильный, — закончила за него Марина Викторовна.

— Мэргэн, которого нанял Корчагин, — это наш Джамбул?

Всех поразило такое предположение. Только Тюрин потерял интерес к дневнику Виктора Каюмовича. Он опять ушёл в свои мысли, которые, конечно, были далеки от монгола и его дочери.

— Я же говорил! — торжествовал Артём. — Непонятно только, почему дедушка называл его бурятом…

— Подожди, — папа положил ему руку на плечо. — Во-первых, говори тише. Во-вторых, мы ничего не знаем наверняка. То, что проводник Корчагина был большим, и то, что у него была дочь, ещё ничего не доказывает. Придумай хоть одну причину, по которой Джамбул устроил бы всё это. Ну?

— Золото, — прошептала Марина Викторовна.

— Он каким-то образом узнал про карту? Может быть. Но ведь я сам его нанял. Странное совпадение, тебе не кажется?

— Пап, вспомни. Он к тебе привязался, начал советовать, каких лошадей взять. Он знал, что ты набираешь людей в экспедицию, наверняка знал и был уверен, что так привлечёт твоё внимание!

— Ладно. — Сергей Николаевич задумался. — Я видел твоих охотников.

— Что? — поразился Артём.

— Когда мы свернули в горы, я вернулся назад, чтобы проверить… Ну… мало ли кто там идёт. В общем, твои охотники свернули за нами.

— Я же говорил!

— Да тише ты. Это, конечно, подозрительно, но торопиться с выводами не стоит. Конечно, простые охотники, скорее, пошли бы дальше по распадку, к Хара-Нуру. Но мы пока что ни в чём не уверены.

— Опять ты за своё, — Артём в отчаянии сжал кулаки.

Марина Викторовна растерянно смотрела то на мужа, то на сына. И только Тюрин по-прежнему скучал, не имея ни малейшего желания вникать в разговор.

— Сделаем так. Мне всё это не нравится. Надо подстраховаться. Не уверен, что поступаю правильно, но пусть пока что приметы полежат у тебя.

Сергей Николаевич достал из-за пазухи плотную папку с рисунками и протянул её Артёму. Тот явно не ожидал такого поворота и озадаченно посмотрел на маму.

— Зачем? — вмешалась Марина Викторовна.

— Не бойся. Рисунки я сфотографировал. Если Артём их потеряет, у нас останутся копии.

— Я не потеряю, — Артём выхватил папку и без промедления спрятал её под футболку.

— Так не пойдёт, — рассмеялся Сергей Николаевич. — Держи её в рюкзаке. Если кто-то задумает нас обворовать, то к тебе пойдёт в последнюю очередь.

— Ох, не нравится мне это, — вздохнула Марина Викторовна.

— Ничего. Там будет видно. Но я тебя очень прошу, — папа крепче взял сына за плечо. — Никуда не отлучайся. Держись поближе к Фёдору Кузьмичу, договорились?

Юноша кивнул. Он порывался рассказать о том, что егерю уже многое известно, но подумал, что папа может рассердиться и отберёт у него рисунки.

— Ну хорошо. Теперь возвращаемся к остальным. Я ещё попробую что-нибудь прочитать в записях Корчагина. И надо будет сфотографировать каждую страницу. Боюсь, до конца экспедиции блокнот не доживёт.

Артём краем глаза уловил какое-то движение на самой вершине останца. Обернулся и ничего не увидел. Подумал, что это был горный баран или даже обещанный Тюриным ирбис.

Следующую неделю экспедиция шла без приключений.

По правому берегу Ишхэн-Ехе-Нура спустились в долину реки Дэдэ-Ишхэ. Одолели два мелководных брода и оказались в долине реки Додот. В этих местах русло было извитое, сложное. Часто встречались старичные озёра, больше похожие на затопленные каменные обвалы — с торчащими зубцами скал, с виднеющейся на дне дресвой. Некоторые озёра успело подмыть течением, и они превратились в каменистые шиверы, по которым шумно, бурля и горланя, перекатывалась вода. Пройдёт ещё несколько лет, и река вернёт сюда свою быстрину.

Ближе к озеру Узун-Балык-Холь троговая долина расширилась, горные кручи расступились, но идти стало сложнее. Всё чаще экспедиция застревала на бродах. Цепочка всадников растянулась почти на километр, Баиру приходилось крепче тянуть за собой вьючных лошадей.

— Узун-Балык-Холь… — протянул Артём. — Ну и название! Не лень было его придумывать…

Самая длительная задержка случилась из-за грозы. Хлынувшие ливни за несколько часов наполнили даже скромные речушки, и Фёдор Кузьмич предложил не рисковать, опасаясь на очередном броде потерять поклажу или лошадь. Сергей Николаевич не хотел задержек, но, сунувшись в ближайшую стремнину, согласился с егерем. Рисковать было бы глупо.

— В такую погоду дна не видать. В емурину забредёшь — все ноги кобылке переломаешь. Оно тебе надо? — спрашивал Фёдор Кузьмич.

— Нет, Кузьмич, не надо, — нехотя отвечал Сергей Николаевич.

Два дня стояли лагерем, ждали, пока сойдёт половодье.

Баир, ходивший за дровами, принёс из леса чистый сломок оленьего рога. Подарил его сидевшему с мамой Артёму, сказал, что из рога можно выточить неплохой ножик. Артём чуть покривился, вспомнив о спрятанном в рюкзаке настоящем ноже.

— У нас в Шаснур как-то мужики притащили сцепленные рога, — спрятавшись от дождя под тентом, рассказывал погонщик. — Видать, из-за самки сцепились.

— Кто? Мужики? — спросил Тюрин и тут же рассмеялся своей шутке.

— Не, олени, — улыбнувшись, ответил Баир. — Вон, Чима тоже видела. — Погонщик с нежностью посмотрел на хлопотавшую у котелков жену. — Да… — На мгновение отвлёкся на какие-то неожиданные воспоминания, но тут же продолжил: — Так вот, сцепились, а разойтись не смогли. Застряли. Наверное, долго так топтались, фыркали.

— Олениха небось довольная была, — отозвалась Ринчима. — Вон как за неё танцуют. Прямо-таки насмерть.

— Ну да, — кивнул Баир. — Только потом устала и пошла себе гулять. А когда вернулась, увидела, что женихи лежат без сил на земле. Так и померли.

— Точно, что насмерть, — прошептала Марина Викторовна.

— Так бывает. У наших мужиков на всю ночь была забава. По очереди друг против друга вставали — по двое, трое. И пытались раздёрнуть рога.

— И как?

— Не смогли. Все руки ободрали, а толку не было. Такие дела. Потом к «уазикам» привязали и пустили по сторонам, да только переломали. Расцепить их было невозможно.

— Ерунда какая-то, — прошептал Артём. Поглядел на соседний тент, надеясь отыскать там Фёдора Кузьмича, но егеря поблизости не было. Пришлось терпеть рассказы Баира. Подаренный им рог Артём тайком выбросил. Идея сделать костяной нож показалась ему глупой.

К обеду следующего дня солнце просушило землю. Реки успокоились после паводкового буйства. Экспедиция продолжилась.

На серой прибрежной гальке встречались кусты жёлтых, будто нарисованных детьми крестовников: оранжевая махровая сердцевина — солнышком или даже кокосанкой — и дюжина лепестков плоскими лучами. Над крестовниками плавно вились пчёлы.

Долину реки Додот, зажатую между хребтами Большой Саян и Тайга-Ужазы, прошли довольно быстро, несмотря на десятки мелких ручьёв, преграждавших путь.

Близилось окончание маршрута на карте, но какого-то явного оживления среди членов экспедиции не было. Только Сергей Николаевич чаще заговаривал о том, что скоро они узнают тайну Корчагина. Артём, все эти дни ехавший рядом с Фёдором Кузьмичом, окончательно убедился, что егерю можно доверять, и подумывал шепнуть ему о спрятанных в рюкзаке приметах. Был уверен, что глупо отказываться от его помощи. Без егеря и его сыновей найти дедушкины следы будет трудно.

Солонго по-прежнему пропадала из экспедиции, но быстро возвращалась, о чём-то шепталась с Джамбулом. Преследователи никак не давали о себе знать. Артём уже не боялся их. Знал, что Нагибины защитят экспедицию в случае нападения, верил в меткость их выстрелов.

Ничего нового в дневнике Корчагина Сергей Николаевич не отыскал. О брошенном лагере Виктора Каюмовича вообще старались не вспоминать.

Первые дни после страшной находки Артём спал в обнимку с приметами Дёмина. Мама, ночевавшая с ним в одной палатке, вслед за Сергеем Николаевичем сказала сыну, что лучше держать их в рюкзаке:

— Так спокойнее.

Артём признал её правоту. Подумал, что кто-то может случайно к ним заглянуть, увидеть у него в руках папку и заинтересоваться ею. Переложил приметы в верхний клапан рюкзака.

Записанный на карте маршрут Гришавина закончился в трёх километрах от невзрачной, заросшей кустами реки Коктюг-Хем. Сергей Николаевич приказал разбить лагерь и готовиться с утра искать следы Виктора Каюмовича. Папа рассчитывал закончить поиски в два дня, а потом разыграть задуманную сцену. На кратком совещании Переваловы решили оставить при себе только Баира и Ринчиму. Собственно, это было неизбежно — едва ли погонщик согласился бы расстаться с конями.

— Нагибиных попросим сопроводить Джамбула и Солонго до Кырена. Так будет спокойнее. Только вначале возьму у всех комментарии для статьи, может пригодиться. Пусть каждый расскажет о пройденном маршруте. А Баир заменит нам проводника. Он тут неплохо ориентируется, поможет с приметами.

Марина Викторовна поддержала план мужа.

Весь день по округе шли поиски, которые, конечно, ничего не дали. Артём тем временем изучил первую примету и с удивлением заметил, что обозначенная на ней гора находится на юге. Идти к ней пришлось бы ровно в том направлении, откуда только что поднялась экспедиция. Это было странно. Артём подумал, что спутал горы, но, взглянув на рисунок ещё раз, убедился, что ошибки не было. Более того, по всем деталям казалось, что примету нарисовали именно отсюда, с места, где остановилась экспедиция.

— Ерунда какая-то…

Юноша рассчитывал встать пораньше и забраться на ближайший голец, чтобы оттуда лучше рассмотреть речную долину.

Спал он беспокойно. Ворочался, не находя удобного положения. Во сне блуждал по тёмной чащобе. Перепрыгивал через ручейки. Карабкался на скалы. Потом оказался в болоте. Начал вязнуть в трясине. Схватился за берёзку, но тут понял, что это не ствол, а деревянный прут клетки. Артём закричал от ужаса. Крик во сне вытянулся в глухой стон наяву. Юноша проснулся. В полутьме раннего утра увидел, как возле палатки мелькнула чья-то тень. Секундное замешательство. Взгляд ещё не окреп после вязкого сна. Артём привстал. Через москитную сетку увидел, что вход в палатку расстёгнут. Подумал, что это вышла мама.

Ощупал спальник Марины Викторовны. Понял, что она тут, спит. Волнение разошлось по телу мелкой дрожью. Артём торопливо выбрался из спальника. Расстегнул сетку. Хотел выйти наружу, но замер в тамбуре. Неожиданная догадка бросила его к рюкзаку. Верхний клапан — открыт. Пуст. Папки с рисунками нет. Артём ещё несколько секунд ворошил клапан, затем открыл рюкзак, подозревая, что с вечера по какой-то глупости переложил папку к вещам, но при этом отчётливо понимал, что теряет время. Приметы украли. Только что. Он даже видел тень вора…

— Ты чего? — проснулась мама.

Её голос отрезвил Артёма. Он рванул из тамбура. Запнувшись о мешки с вещами, кубарем вывалился на влажную землю.

— Ты куда?! — тревожно позвала Марина Викторовна.

Артём не обращал на неё внимания. Как был, в носках и термобелье, подбежал к давно потухшему костровищу. Лагерь ещё спал. И только в отдалении мелькнула чья-то фигура. Артём не сомневался. Это была Солонго. Сжав кулаки, рванул вслед за ней.

 

Глава десятая

Артём сразу пожалел о том, что не надел ботинки. Бежать в носках было неудобно. Сучья и корни впивались в ступни. Одежда мгновенно вымокла из-за влажного от росы подлеска. Ветки осин хлестали по лицу. Солонго нигде не было. Артём даже не был уверен, что идёт по её следу. Она могла свернуть в любом направлении. Возможно, девушку ждали те три охотника. Она могла без труда передать им приметы. Размышлять не было времени. В отчаянии, ругая себя за неосмотрительность, Артём бежал вперёд. Надеялся на удачу. Знал, что не простит себе случившееся. Папа впервые доверил ему важное поручение, а он… Юноша хотел загнать себя до изнеможения. Вернуться в лагерь или с приметами, отобранными у проклятой девчонки, или обессиленным, едва стоящим на ногах.

Лес неожиданно оборвался земляным яром. Артём замер, не зная, как поступить дальше, но при свете восходящего солнца увидел, что впереди, на расстоянии ста метров, что-то мелькнуло. Не задумываясь, рванул вниз.

Спуск был сыпучим. Соскальзывая, Артём перепачкался в земле. Сейчас это заботило его меньше всего. «Грязь не сало, потёр — отстало», — повторял он любимую поговорку Виктора Каюмовича, надеясь хоть как-то ободрить себя. «Уж дедушка точно пошёл бы до конца».

Пробежав небольшую поляну, Артём оказался возле зарослей ольховника. Понимал, что пройти тут было бы трудно даже в хороших ботинках, но отступать не хотел.

Мягкая земля. Крепкие, протянутые наискось стволы, ветви. Путаный лабиринт ольховых зарослей — едва ли не худшее, что могло встретиться путнику в этих местах. Все деревья разбросались, скрючились. Один ствол заходил за другой, держался за него, стелился по траве или загибался кверху. Ветви двоились, троились ломаными трубами. Цепляли за руки, за ноги. Хватали за шиворот. Артём перешагивал, нагибался. Полз, карабкался. Весь взмок, окончательно перепачкался влажной землёй. Молодые отростки — с овальными ребристыми листьями и продолговатыми коричневыми шишечками — плетью ударяли по лицу. Юноша невольно вспомнил рассказ Тюрина о зелёной улице в Александровском централе.

В Иркутске Артём с ребятами из класса каждый год обходил ближайшие районы в поисках ольховника. Из ольхи получались хорошие клюшки, сразу загнутые. Теперь он чувствовал, что возненавидит это дерево на всю оставшуюся жизнь.

Артём упирался в стволы. Гнул преграждавшие путь ветки, но они не ломались, только выкручивались в зелёную требуху. На руках — паутина, кусочки коры, грязь. Устав извиваться, пошёл напролом. Стиснув челюсти, надавил всем весом на очередной ствол. Вокруг всё зашелестело. Артём пытался приподнять его, чтобы проскочить низом. Или пригнуть, чтобы перелезть через него. Ничего не получалось. Тот крепко застрял в ветвях соседней ольхи. Юноша надавил ещё сильнее. Ствол гнулся, потрескивал. Сыпалась кора, листья. В лицо лезли шишки. Артём упирался в землю. Растягивал ольховый лук. Выгнул его над собой. Отпустил. Ствол полетел вниз, за спину, при этом стукнул Артёма по макушке и опрокинул навзничь. Юноша вскочил в озлоблении. Сделал шаг, но упёрся сразу в три растущих крест-накрест ствола. От бессилия застонал. На щеках грязь перемешалась со слезами отчаяния.

Нужно было возвращаться в лагерь. Лучшее, что сейчас мог сделать Артём, — скорее рассказать папе о том, что Солонго украла приметы. «Откуда она вообще узнала, что они у меня? Неужели подглядывала тогда, у дедушкиного лагеря?..»

Вернуться назад было непросто. Артём плутал, боролся с ольховыми зарослями. Уже отчаялся выбраться к биваку. Подумал, что так и сгинет здесь. Улыбнулся искривлённой, жестокой улыбкой: «Так тебе и надо. Хорошее наказание для такого олуха».

Выбравшись к знакомому яру, упал на колени. Понимал, что спасён. Оставалось совсем чуть-чуть.

Хватался за редкие кусты, вытягивал себя. Скользил вниз, осыпая землю и камни. Вновь карабкался вверх. Только поднявшись на вершину яра, заметил, что где-то потерял носок. Ноги, чёрные от грязи, гудели, будто по ним всю ночь лупили батогами.

Раскачиваясь от усталости, всхлипывая от бессилия что-либо изменить, Артём плёлся к стоянке, на ходу придумывал оправдания. Знал, что папа не простит, потом ещё много лет будет припоминать ему этот случай. Язвить, насмехаться. Это он умел.

Услышав поблизости голоса, Артём остановился. Нужно было привести себя в порядок. Отыскал ручеёк. Умылся в нём. Дрожа от холода, зашагал дальше. Уже приблизился к кустам, за которыми была его палатка, но остановился. В десяти шагах от него на поляне лагеря стоял Юра Нагибин. В руках он держал ружьё — «Барс» с берёзовым ложем, с амортизатором на затыльнике. Артём всегда мечтал пострелять из такого, но папа не разрешал.

Юноша не сразу понял, что происходит. Потом увидел, что с ружьями стоят и Джамбул, и Слава. Папа держал револьвер. Мама пряталась за его спиной. А посреди лагеря стояли два охотника-бурята — те самые, которых Артём приметил ещё на берегу Жомболока. Третьего поблизости не было.

Юноша почувствовал, как, похолодев, онемели руки.

Этим утром в отсутствие сына, когда никто не догадывался о близости охотников, Сергей Николаевич разыграл задуманный спектакль. Заявил, что карта Гришавина привела в глухомань, где что-то интересное мог бы найти только сумасшедший геолог.

— Старик любил такие проделки! Не удивлюсь, если он жив и просто не удосужился рассказать нам о своих планах. И ходит сейчас где-нибудь под озёрами Удокана, изучает очередную геологическую породу. А для нас решил устроить замечательное путешествие. Впрочем, мы сами виноваты, что пошли по его карте. Пусть бы лежала себе и дальше. В результате могу сказать одно. Экспедиция зашла в тупик.

Убедившись, что все внимательно на него смотрят, Сергей Николаевич показательно разорвал топографические карты Корчагина. Карту Гришавина он решил сохранить на память.

— Вот и вся история. — Небрежным жестом разбросал клочья. — Для газеты нужно будет что-то придумать. Редактор придёт в ярость, когда обо всём узнает.

Братья Нагибины переглянулись. Фёдор Кузьмич сидел на колоде. Ножом обрезал на пальцах едва отросшие ногти и даже не смотрел на Сергея Николаевича. Джамбул стоял, прислонившись к осине, и молчал. Баир с Ринчимой о чём-то тихо переговаривались и, чтобы не терять времени, осматривали копыта лошадей: тупым крючком расчищали стрелки, выковыривали набившуюся траву и грунт.

— Поступим следующим образом, — вздохнул Сергей Николаевич. — Тебя, Кузьмич, и тебя, Джамбул, я отпускаю. Чего вам тут торчать? Езжайте назад, в Кырен. А мы с Баиром задержимся на недельку. Раз уж забрались в такую глушь, так хоть сфотографируем каких-нибудь животных. Вон Мишаня обещал нам красного волка и снежного барса.

— Я ничего не обещал, — отозвался заспанный профессор, он только что вышел из палатки. Ещё не успел почистить зубы, но уже натирал губкой свои ботинки. — Просто сказал…

— Не важно. Разберёмся. Если я вернусь с пустыми руками, редактор меня заживо съест. Вот… Так что всем спасибо за чудесную поездку. Наша экспедиция подошла к концу.

— Это вряд ли, — сухо бросил Юра. Скрестив руки на груди, он исподлобья смотрел на Сергея Николаевича.

— В каком смысле?

— А как же золото? — осклабился Слава. Его и без того приплюснутый нос стал ещё шире, показал свою несимметричность — правая ноздря была чуть взгорблена.

— Что? — растерялся Сергей Николаевич.

— Золото, — повторил Юра.

— Вот чудаки, наслушались профессорских сказок?

— Я ничего такого не говорил, — сквозь зевоту промолвил Тюрин.

— Вот и помолчи.

Сергей Николаевич хотел сказать что-то ещё, но тут зашумели кусты. Он подумал, что наконец вернулся сын, по словам Марины Викторовны, сбежавший утром в лес. Уже приготовил для него несколько грубых слов, но увидел, что на поляну выходят два бурята. В зелёных маскировочных костюмах, с ружьями наизготовку.

— Кажется, у нас гости, — Сергей Николаевич опустил руку на револьвер.

В лагере стало тихо.

Джамбул схватил ружьё. «Значит, Артём был прав!» — понял Сергей Николаевич. Отпрыгнул к палатке, возле которой стояла жена. На ходу прицелился в монгола, но, к его удивлению, Джамбул поднял ружьё совсем в другую сторону — угрожая охотникам. Сергей Николаевич растерялся, не понимал, что делать.

— Брось! — Братья Нагибины одновременно навели стволы на Джамбула.

— Что это значит?! — вскрикнула Марина Викторовна.

— Значит, что ваши сказки закончились, — процедил Юра. — Началась суровая правда жизни.

— Кузьмич! — Сергей Николаевич покосился на егеря. Тот, кажется, не замечал происходившего. Всё так же неспешно, бережно подрезал ногти.

Именно в эти секунды вернулся Артём. Не разглядев, кто в кого целится, он был уверен, что засада, устроенная Джамбулом, сработала. В любой момент могла начаться перестрелка. Оставалось только непонятным, зачем Солонго украла приметы, если монгол всё равно задумал силой захватить власть в экспедиции.

Юноша не знал, как поступить. Помочь родителям он уже не мог. У него не было даже подаренного егерем ножа — тот остался в рюкзаке. Что он сделает, один против вооружённых охотников?

Артём отступил на несколько шагов. Подумал, что в его силах только спрятаться, а потом издалека наблюдать за происходящим. «Нет, нет, это глупо. И что? Буду просто смотреть, как всех убивают?»

Сделав ещё несколько шагов, юноша решил уйти назад, по тропе. Добраться до Шаснура — села, где они наняли лошадей; обо всём рассказать местным жителям. Они не оставят в беде Баира с Ринчимой. Позвонят в Кырен. А там прилетит вертолёт МЧС. «Да, так будет лучше всего». Артём вздрогнул, представив, какой ему предстоит путь. «Пешком не пройти. Слишком долго. Да и как я доберусь — без еды, без одежды? Без ботинок! Такому на Малом море не учили. Значит, надо украсть лошадь. Спрятаться. Пусть думают, что я потерялся. А потом… Нет!» Артём хлопнул себя по лбу. Вопреки всем страхам и обидам понял, что не сможет оставить родителей. Потом не простит себе, если с ними что-то случится. Он не знал, как им помочь, но хотел быть рядом.

— Энэ ямар шудхэр бэ? — кто-то схватил юношу за шиворот. — Поймал крысёныша!

Это был третий охотник. Худой, невысокий, но сильный, с цепкими пальцами. Он грубо вытолкал Артёма на поляну.

— Очир, где девчонка? — спросил у охотника Юра.

— Хэншье угы hэн. Гансал энэ гулгэн.

— Значит, ищи дальше. От девчонки больше проблем.

— Ага, она вас быстренько выследила, — рассмеялся Слава. Светлая чёлка задрожала на его лбу. — Ещё в первый день.

— Молчи, — одёрнул его брат.

Охотник опять скрылся в кустах.

— Артём, — Марина Викторовна хотела подойти к сыну.

— Стой, где стоишь! — крикнул один из охотников.

— Не надо, — Сергей Николаевич рукой остановил жену. — Фёдор Кузьмич, может, объяснишь, что тут происходит?

— Заткнись, — сплюнул Юра, поглядывая на Джамбула. Тот по-прежнему не опускал ружья. — Чего тебе непонятно? Думал нас обдурить, а в итоге сам остался в дураках. Всё просто.

— Как два пальца об асфальт, — хихикнул Слава.

— Ружьё опусти, — Юра теперь смотрел прямиком на Джамбула. — По-русски ты говоришь, может, и считать научился. Нас шестеро. Ты один.

— Нас двое, — отозвался Сергей Николаевич.

— Оба бросайте. — Слава прицелился в Артёма.

Пришлось повиноваться.

Видя, как монгол нехотя опустил ружьё, как зло смотрит на охотников, подошедших связать ему руки, юноша понял, что жестоко ошибся, но было поздно.

— Молодец. Теперь ты.

Сергей Николаевич медленно положил револьвер на землю.

— Умница, — процедил Юра. В два шага приблизился к Сергею Николаевичу, наотмашь ударил того по лицу и отобрал у него карту Гришавина.

Марина Викторовна вскрикнула. Даже Тюрин, кажется, понял, что ситуация складывается не самая приятная, и стал пятиться к палатке, пока его не остановил Слава. Только Фёдор Кузьмич по-прежнему молчал. Теперь просто осматривал лезвие ножа, которым только что обрезал ногти.

— Где вторая карта?! — прокричал Юра.

— О чём ты? — спокойно переспросил Сергей Николаевич, пальцами ощупывая щёку.

— Ты знаешь, гнида, не кривляйся! Ты! — Юра неожиданно повернулся к Тюрину. Прицелился в того. — Считаю до трёх. Раз.

— Где карта?.. — с улыбкой протянул Слава под самым ухом профессора.

— Два.

— Лучше скажи, он выстрелит, я знаю.

Тюрин опешил. Дрожь волнами пошла по его телу. Он бы свалился на землю, если б Слава не поддержал его. Приоткрыл рот, не зная, что сказать, и только испуганно смотрел на Артёма.

— Значит, мальчишка, — усмехнулся Юра.

— Ах ты, дурья башка. Профессор долбаный, — процедил Сергей Николаевич.

— Где карта? — Юра навёл ружьё на Артёма.

— Не понимаю, о чём вы, — юноша глубоко дышал и с надеждой поглядывал на папу.

— Считаю до трёх. Раз.

Один из охотников схватил юношу за руку.

— Два.

— Не знаю я ничего! — закричал юноша изо всех сил.

— Тише-тише, — неожиданно проговорил Фёдор Кузьмич. Встал с колоды. Размял ноги. Вёл себя так, будто в лагере ничего не изменилось и шёл простой экспедиционный день. — Тише. Обманывать уже ни к чему.

— Это вы, вы нас обманули! — едва не плача крикнул Артём.

— Ну почему же? Не торопись с выводами. Знаешь, что это?

Егерь достал из кармашка энцефалитки жёлтый камень. Это был самородок. Совсем как те, что Артём с мамой нашли в сейфе Корчагина. Они отдали их Сергею Николаевичу, а тот передал редактору в качестве залога.

— Всё правильно. Это золотой самородок. Очень хороший, чистый самородок. Знаешь, откуда он у меня?

— Вы украли его у дедушки! — прошептал Артём.

— Ну почему же? Твой дедушка добровольно продал мне два таких самородка. Более того, умолял купить их. Сказал, что ему срочно нужны деньги. Придумал сказку о том, как гулял по Саянам и наткнулся на старый золотодобытческий посёлок. Как Самарта, но поменьше. Там и нашёл золото. Только я, конечно, не поверил. Я ведь и сам в своё время работал на драгах. Было такое. Знаю кое-что в этом деле. Держишь мысль?

Артём покорно кивнул.

— Я бы этой историей не заинтересовался. Народ мне всякое в дом тащит. Что самое любопытное, я и раньше покупал такие самородки. Только у другого продавца. Куда более странного… Впрочем, сейчас не о нём. Я только хотел поговорить с твоим дедом, а он уже пропал. Вот как бывает. Но всё возвращается: и обман, и предательство.

— Значит, это вы у нас в доме всё перерыли? А замок выломали только для вида, ведь у вас был ключ… — Артём с удивлением смотрел на егеря. — Узнали про письмо маме, про ключ от сейфа…

— Значит, ключ был от сейфа? — Фёдор Кузьмич насмешливо посмотрел на Юру. — И где же сейф стоял? Впрочем, это неважно. Пусть это будет твоей тайной. А теперь послушай. Ты мальчик сообразительный. Значит, сейчас сообразишь, какой тут расклад. Мы ведь твоему деду хорошие деньги дали. Значит, помогли в его поисках. По-доброму, по-соседски. А в благодарность — ложь. Видишь ли, мои сыновья не любят, когда их обманывают. Они теперь считают, что половина того золота принадлежит им. С ними трудно спорить, правда?

Егерь приблизился к Артёму, потрепал его по волосам. Отошёл назад, к колоде, на которой только что сидел.

— Предлагаю уговор. Честный. Экспедиция продолжается. До конца. Больше никаких сказок. Мои сыновья берут половину золота. Остальное делите как хотите. Всё просто. И если не будет фокусов, — Фёдор Кузьмич говорил тихо, но его было хорошо слышно на всей поляне, — я обещаю, что никто не пострадает, что все вернутся домой счастливые и, если про сокровища Дёмина не врут, богатые. А ведь мы ищем дёминское золото, не так ли?

— Где карта? — опять спросил Юра, на этот раз спокойнее.

Артём пожал плечами.

— Эта карта закончилась. Значит, есть вторая. Где она? — настаивал Юра.

— Второй карты нет, — вмешалась Марина Викторовна.

— Молчи, — прошептал ей муж, но она не останавливалась:

— Были приметы. Шесть примет, по которым нужно идти дальше.

Марина Викторовна коротко пересказала историю, о которой Переваловы прочитали в записках Корчагина: от каторжника Дёмина до белогвардейца Гришавина, от надзирателя Самохвалова до архивов Иргиредмета.

— Хорошо, — с сомнением кивнул Юра. — И где эти рисунки?

— У сына в рюкзаке.

— Тензин, — Юра скомандовал одному из охотников. Показал ему на палатку, из которой нужно было вынести рюкзак.

— Их там нет, — прошептал Артём.

— Что? — Юра не расслышал.

— Их там нет! Нет их!

— Куда же они подевались?

Теперь пришла очередь Артёма рассказывать о том, что случилось утром.

— Девчонка, — ухмыльнулся Слава. — Молодец.

— Молчи, — Юра толкнул его в плечо. — Ждём Очира. Он её быстро выследит. Тогда и послушаем, что она скажет.

Сергей Николаевич с осуждением посмотрел на сына, виня его одновременно и в пропаже примет, и в том, что их могут скоро обнаружить. Отчасти понимал, что Артём тут ни в чём не виноват, и всё же негодовал из-за его слабости, глупости, нерасторопности.

Ринчима тем временем готовилась к побегу. Она не слушала разговор в лагере. Ни золото, ни странные истории о беглом каторжнике её не интересовали. Она знала только то, что живыми из этой передряги им не выбраться. Видела, как один из охотников крепко держит её мужа. Была уверена, что после всех разговоров их просто застрелят, а лошадей угонят. Такое уже случалось в горах. Тут никто не станет искать тела. Сбросил с обвала, и никто не найдёт. В этих краях даже детей похищали. Не хотелось думать, кому и зачем они могли понадобиться в такой глуши. Впрочем, сейчас бурятку больше интересовала участь мужа.

На неё, на женщину, внимания не обращали, и Ринчима чувствовала, что это единственный шанс на спасение. Если б ей удалось незаметно уехать, добраться до ближайшего посёлка, она бы подняла такую облаву, что ни один из этих преступников не нашёл бы себе укрытия во всех Саянах. Однако незаметно оседлать коня было невозможно. Ей удалось только обрезать чомбур кобылы, на которой ехал Артём. Отвести её на несколько метров в сторону. Дальше нужно было рисковать.

Ринчима ждала удобного момента, чтобы вскочить в седло и мчать во весь опор. Понимала, что за ней будет погоня, но была уверена, что её не настигнут. Она знала эти края. Ещё лучше знала лошадей мужа и умела с ними управляться.

Когда Тензин, низкорослый бурят с лицом, изуродованным бордовыми оспинами, полез в палатку, Ринчима решила, что более подходящего момента не дождётся. Скоро мог вернуться третий охотник. Тогда сбежать будет сложнее.

Дыхание участилось. Руки вспотели.

Решение принято.

Заметив, как жена вскочила в седло, Баир отчаянно мотнул головой — хотел остановить её, но этим только погубил.

— Стой! — крикнул Юра.

Ринчима со всей силы ударила лошадь пятками и пустила её с места в галоп, не разбирая направления — только бы подальше уйти от лагеря.

Приглушённый стук копыт. Мельтешение среди стволов.

Уродливая культя мизинца у Юры. Шрамы на предплечье, будто его руку глодали волки.

Жёлтая кофта Ринчимы со смешным рисунком Гуфи на спине.

Грохнул выстрел — металлический плевок, разбежавшийся по лесу шершавыми отголосками.

Дедушка говорил Артёму, что любую проблему можно решить, сформулировав её. «Тут вся загвоздка в том, чтобы научиться формулировать честно, без искажений. А в этом помогают факты. Учи факты. Из геологии, физики, химии. Они высушивают от эмоций твоё восприятие. Чем больше сухих подлинных фактов знаешь, тем проще потом так же сухо и точно формулировать свои мысли и свои проблемы».

Артём верил дедушке. За последние годы он выучил много фактов. Но сейчас это не помогало.

Улыбчивый Гуфи с длинными ушами. Затихшее эхо выстрела.

Юноша никак не мог сглотнуть. Слюна копилась под языком. Горло сузилось, стало тесным.

Нервный импульс летел со скоростью ста метров в секунду. Факт. Это в два раза быстрее подачи Роджера Федерера. И в десять раз быстрее скорости гепарда. В голове у Артёма шумело, будто его контузило. Настойчиво дребезжащий фон.

Ринчима упала с лошади.

Как-то неуклюже, тяжело обрушилась на землю и ещё несколько раз перекувыркнулась, прежде чем затихнуть.

Жёлтая кофта потемнела.

Только что Ринчима стояла возле лошадей, а теперь лежала в траве.

Мозг Артёма на восемьдесят процентов состоял из воды. Это факт. Артём видел себя в зеркале, видел кардиограмму своего сердца. В детстве, когда его впервые укачало, видел свою рвоту, в ней лежали кусочки съеденной утром колбасы. Всё это доказывало его существование.

— Чима! — закричал Баир. Он вырвался из рук охотника и теперь бежал к телу упавшей замертво жены.

Скорость воздуха, выдыхаемого при кашле, достигает двухсот пятидесяти метров в секунду. Ещё один факт. Это в два раза медленнее пули, выпущенной из охотничьего ружья.

— Баба с возу — кобыле легче, — хохотнул Слава.

Лошадь, испуганная выстрелом и падением всадника, убежала. Только что, заржав, поднялась на дыбы, а теперь исчезла. Её нигде не было.

Фон гудел, усиливался, словно Артём тонул в густом облаке обезумевшего гнуса.

Баир вцепился в тело Ринчимы, будто ещё мог вырвать её у смерти. Его лицо привычно стянулось морщинами. Можно было подумать, что он улыбается. Что всё это — шутка. Глупое недоразумение. Но погонщик плакал. И слёзы тёплой влагой расходились по его морщинам.

Марина Викторовна повисла на плече мужа. С дрожью, со слезами.

Чтобы оценить говядину, нужно надавить на неё. Свежая говядина пружинит. Ямочка в ней выравнивается. Факт. У Артёма было много фактов. Если выложить их в один ряд, тесно друг к другу, то как раз получилась бы длина всей его жизни. Фон теперь грохотал, лязгал, словно кто-то поблизости быстро вздёргивал лист жести.

Юноша упал на колени. Его вырвало.

Грохот вокруг стих, но Артём не мог проснуться. Он будто со дна реки наблюдал за происходящим вокруг.

Видел, как Тензин выгреб все вещи из палаток. Как выпотрошил спальники и рюкзаки. Как на землю вывалился папин фотоаппарат. Тензин нашёл нефритовую статуэтку. Небрежно отбросил её в кусты. Примет, конечно, нигде не было.

Видел, как вернулся следопыт Очир. Он так и не догнал Солонго. Однако наткнулся на свежее кострище. Принёс пепел и огарки. Девушка сожгла приметы. Остались только почерневшие клочки. Сергей Николаевич, увидев их, побледнел.

Юра ругался, кричал. Опять ударил папу.

Мама плакала. Профессор Тюрин в испуге таращил глаза, не мог ничего сказать. Баир не отходил от тела жены. Обхватив её, плакал.

Джамбул, связанный, молча наблюдал за происходящим.

— Папа никогда не доверял мне, — сказал Артём, физически чувствуя, как его голос пробивает дымку отрешения.

— Что? — не понял Юра.

— И в этот раз решил перестраховаться. — Оглушённый всем увиденным, юноша говорил медленно.

— Пацан, заткнись, а?

— Отдал мне рисунки. А я его подвёл.

— Заткнись!

— Пусть говорит, — вмешался Фёдор Кузьмич.

Юра покорно замолчал.

— Примет больше нет. Но есть фотоаппарат, — наклонившись, юноша поднял из вороха вещей папину камеру. — Хотел бы я, чтоб у меня был такой. Не зеркалка, конечно. Но хороший зум. Стабилизатор изображения. И батареи надолго хватает.

— Когда найдём золото, купишь себе такой. И даже лучше. Денег хватит на многое, — улыбнулся егерь.

— Папа заснял приметы. Все шесть. Солонго сожгла картинки. Но они сохранились тут, — Артём вытащил карту памяти. — Жаль только, что она хрупкая. Стоит надавить, и все снимки исчезнут. Китайская… Было бы обидно вот так потерять последнюю копию примет.

Юра сделал резкий шаг к Артёму, но отец его окрикнул. Егерь даже не смотрел на сына.

— Говори.

Юноша рассеянно кивнул.

— Вы предложили играть по-честному. Я согласен. — Артём ощупывал карту памяти, будто не был уверен в её целостности. — Экспедиция продолжается. Больше никто не погибнет. У вас есть гарантия — ваши ружья. А у нас будет фотоаппарат. Справедливо, не так ли? Держишь мысль? — Артём посмотрел на Юру.

— Молодец! — рассмеялся Фёдор Кузьмич. — Я всегда говорил, что ты парень не промах.

— Я буду включать фотоаппарат, когда потребуется новая примета. На словах буду говорить вам, как она выглядит. И мы будем идти дальше. А когда найдём дедушкино золото, поделим его поровну, как вы и сказали. Мы договорились?

Папа и мама, ошеломлённые, слушали сына.

— А если аккумулятор сядет?

— У папы есть солнечная батарея для зарядки. Мы договорились?

Чем больше юноша задумывался о смелости своего разговора, тем страшнее ему становилось. Начали подрагивать ноги. Он понимал, что, если спор затянется, у него просто не хватит сил настаивать на своём.

— Договорились. Твоя взяла. — Фёдор Кузьмич встал с довольной улыбкой. Спрятал нож в ножны. — Рассказывай первую примету. Самое время выдвигаться.