Глава первая

— Сказки это, нет там никакого золота, — Тюрин жевал гречку с тушёнкой и говорил одновременно. — И Дёмина тут никогда не было. Он как был там, на Моткиных щеках, дальше и не совался. Откуда золото берётся, знаешь?

Артём качнул головой.

— Самородки найти всегда приятно. Но вся ценность не в них, а в жиле, от которой они отвалились. Тут ведь как. Сидит себе жила глубоко под землёй. Потом землетрясение выносит её повыше, почти на поверхность. Вот она и торчит себе где-нибудь на склоне. Такую не разглядишь даже с вертолёта. Потом речки эту жилу подмывают. От неё откалываются самородки. Они слишком тяжёлые, поэтому западают в щели, оседают в грунте. Но вода стёсывает с жилы золотой песочек. Вот его как раз вымывает вниз, в долину. По Шумаку и Китою такого песочка много находят, а понять, по какому из притоков он пришёл, невозможно. Мало ли там склонов и отрогов. Можешь по каждому ручейку бегать с лотком, но это ничего не даст. Да и склоны-то крутые, и песок смывает без остатка, а жила после следующего землетрясения прячется назад, это она умеет.

Тюрин на мгновение умолк. Посмотрел на Артёма, понял, что тот едва слушает. Какое-то время продолжал есть молча, а потом вдруг продолжил:

— Самородки, от неё отколовшиеся, сбиваются в гнёзда. Такие гнёзда бывают большими, но отыскать их сложно. Лежат себе под илом или галькой. Не будешь же ты каждую расщелину копать, их тут десятки, сотни тысяч. Хоть всю жизнь лазай по Саянам, а ничего не найдёшь. Должно очень повезти. Вот, говорят, Дёмину и повезло. Наткнулся на такое гнездо. В это я готов поверить. Ну, перепрятал золото куда подальше. Допустим. Всё может быть. Но чтобы бросить схрон, сбежать от него в Иркутск… Не очень-то достоверно. Думаю, надурил он всех. Корчагин вот пишет, что Дёмин оставил карту сыну, а тот её продал — мол, сам не решился идти. Ну да, конечно. По мне, так сын всё и придумал. И белогвардейца Гришавина надурил. Придумал всякие приметы, только бы подальше в тайгу заслать. Расчёт был правильный. Этот его обман и сто лет спустя вон сколько людей одурачил. Оригинально, правда?

— Ты, если такой умный, иди разберись, что там с приметами, — огрызнулся сидевший неподалёку Юра.

Тюрин ничего не ответил. Только стал быстрее работать ложкой, словно боялся, что в наказание за болтливость у него отнимут кашу.

С приметами в самом деле вышла заминка. Сразу стало понятно, что предложенный Артёмом вариант не сработает. Описывать на словах рисунки было томительно сложным занятием. На выручку пришла мама. Решено было, что она станет перерисовывать по одной примете и отдавать рисунки егерю. В ход пошли блокноты и ручки Сергея Николаевича. Рисунки у Марины Викторовны получались довольно точными.

Юра сурово поглядывал на Переваловых. Ему явно не нравилась затеянная игра, он бы без промедления отобрал фотоаппарат у юноши, но не смел перечить отцу. Фёдора Кузьмича, кажется, забавляло происходящее.

Как только мама перерисовала первую примету, Артём на виду у всех вынул из камеры карту памяти и спрятал её в дедушкин амулет — рядом с пером утаргалжина. Сказал, что если не успеет при случае разбить фотоаппарат, то уж хрупкую карточку сломает в два счёта, а то и выбросит в речку. Фёдор Кузьмич кивнул, словно полностью поддерживал Артёма и только по старческой слабости был вынужден терпеть своеволие и грубость сыновей.

Первая примета вела к горе, у подножья которой экспедиция прошла два дня назад. Нагибины заподозрили обман. Подумали, что мама нарисовала примету не с рисунка Дёмина, а с натуры: слишком уж точным был ракурс и общий вид горы.

После краткого обсуждения решено было рассекретить вторую примету. Сергей Николаевич сам не понимал, зачем экспедиции возвращаться по уже пройденному пути. В карте Корчагина ошибок быть не могло, ведь он добрался-таки до золота.

Второй рисунок указал на гору с тремя вершинами: две низкие — по краям и подальше, одна высокая — посередине и поближе. Оглядевшись вокруг, Юра нашёл лишь одну похожую гору. Если первая примета была нарисована со всей точностью открывавшегося с поляны вида, то вторая весь вид искажала: три вершины стояли одна за другой, прятались друг за другом, а высокая была лишь второй по удалённости, низкая вершина стояла значительно ближе.

— И куда нам? — в раздражении Юра тряхнул листками.

— Этого мы не знаем, — признался Сергей Николаевич. — Нужно думать.

— Что скажешь? — Юра показал рисунки следопыту Очиру.

— Ябажа хаража узэхэ хэрэгтэй. Замынь оороо элирхэ.

— Ну так иди, смотри.

— Что он сказал? — заинтересовался Сергей Николаевич.

— Сказал, что ты водишь меня за нос! Что если обманешь, он тебе своими руками вырвет ноздри и скормит их свиньям.

— Не очень-то сытный у них будет обед, — усмехнулся Сергей Николаевич.

Юра сплюнул, но промолчал. Очир тем временем скрылся в кустах.

Моросило. От непогоды стемнело задолго до заката. Тензин разложил костры. Из-за яркого огня сумерки вокруг лагеря казались совсем густыми. Даже палатка, стоявшая в трёх метрах от Артёма, была едва различима.

— Как их следопыт в такую погоду ориентируется? — прошептал он.

Ему никто не ответил. Рядом сидели мама, папа, профессор Тюрин, Слава Нагибин и оба охотника. Фёдор Кузьмич с Юрой стояли под вторым тентом, говорили со связанным Джамбулом. О чём шёл разговор, расслышать не удавалось.

Баир, несмотря на дождь, не отходил от могилы Ринчимы. Её похоронили в полдень, когда уже было очевидно, что из-за путаницы с приметами экспедиция в этот день никуда не уйдёт.

— Баба сама виновата, — вздохнул Слава. — Сидела бы смирно, так нет. Бабы — они такие.

Помолчав, тихо добавил:

— А вообще жалко, конечно. Лошадки её любили. И готовила она хорошо.

Морось прекратилась. Тучи над лагерем сбугрились, напряглись до духоты, но дождь не возвращался. Ни капли. Профессор всё чаще вытирал платком вспотевший лоб.

Издалека донеслись раскаты грома. Они приходили то с юга, то с запада. Гроза грузно прыгала с вершины на вершину, грохотала на скалах, но спускаться вниз, к лагерю, не хотела.

Небо никак не разрешалось от сгустившейся духоты. Артём тёр шею. Расчёсывал комариные укусы. Ногти на пальцах выросли, набрали под себя грязь. «Нужно будет срезать их ножом». Пальцы пахли копчёной рыбой. «С чего бы это?»

Гром гремел уже больше часа. Ломал небо, выхрустывал по горам, грохотал, перебирая валуны на дальних отрогах. Граблями выскрёбывал тучи — от них к земле летели искры коротких молний. Но дождя не было.

Затем в лагере неожиданно посветлело. Тучи ослабли. Ветер раздул их к вершинам гор. Над тайгой в нескольких местах проглянуло предзакатное солнце. На верхушках сосен и лиственниц загорелись последние краски зари. В следующий миг всё опять затянуло мутью. Тучи схлопнулись. Воздух пропитался серостью. Похолодало.

Небо оборвалось ливнем.

На востоке сверкнула молния. Артём высчитал три секунды до грома, вызревшего, выгорлившегося от дальних перевалов. «Скорость звука в воздухе — триста тридцать один метр в секунду. Это факт, — считал Артём. — Значит, гроза от нас — в одном километре».

К костру подсел Джамбул. Монгол ладонями разминал запястья. Его только что развязали. Фёдор Кузьмич и Юра остались под вторым тентом. Там горел костёр поменьше. Артём поглядывал в их сторону и удивлялся тому, каким сейчас, при свете огня, представал егерь. Это был человек тысячи лиц. Костёр волновался, разбрасывал красные блики, и лицо Фёдора Кузьмича искажалось самыми противоречивыми чувствами. Он молчал, не менял мимики, но при этом радость, грусть, злоба, отчаяние мелькали на лице, словно местные духи задумали листать его жизнь и воспоминания. Не верилось, что все эти лица принадлежат одному человеку. Достаточно было чуть перевести взгляд, посмотреть не в глаза, а на лоб или подбородок егеря — и его облик мгновенно менялся, отличаясь не только эмоциями, но даже возрастом и цветом кожи. Никогда прежде Артём не замечал такой игры света. Всё более настойчиво всматривался в лицо Фёдора Кузьмича, видел, как радость, восторг, смех истончались, растворялись, словно выброшенная на берег рыбка-голомянка, а под ними проступали пепельные, исполосованные огненными жилками образы молчаливой жестокости.

— Тысяча лиц, да? — прошептал ему в самое ухо Джамбул.

Артём не знал, чего испугался больше: самого монгола или того, что он так точно озвучил его мысли.

— Он кубулгат, — продолжал шептать Джамбул. — Сын лунной Чель-паги. Оборотень.

Артём вздрогнул. Монгол в точности повторил слова Тюрина. Сразу вспомнилось, с каким трепетом профессор изучал статуэтку получеловека-полумедведя. «Что всё это значит?» — юноша терялся в догадках. Не знал, как увязать нефритовую безделушку из дедушкиного сейфа, странное поведение Тюрина и неожиданные слова монгола. Вздохнув, решил, что дело тут в какой-нибудь глупой бурятской легенде. Сейчас хватало и других, более насущных проблем.

— Все мы произошли от медведей, — не останавливался Джамбул, словно торопился сказать Артёму нечто важное, — и все мы отчасти кубулгаты. Кто-то больше, кто-то меньше. Медведь внутри мучает человека, делает ему больно. Кубулгаты опасны, они несут страдания. Но когда уйдёт последний из них, настанет конец всему, что мы знаем.

Артём мотнул головой. Он ничего не понимал из слов монгола. «Ерунда какая-то».

— Оглядись. Посмотри на людей. Я знаю, ты увидишь.

Артём нехотя стал вглядываться в лица тех, кто сидел рядом с ним, вокруг костра. Затаившись, увидел, что их лица тоже меняются — не так резко, как лицо Фёдора Кузьмича, но всё же меняются. Увидел, как слёзы, недовольство у мамы идут вслед за безмятежной улыбкой. Как высокомерие, презрение у папы сменяются искренней заботой и безудержным ликованием. Как лицо профессора Тюрина показывает то брезгливость, то оскомину, а потом загорается страстью, слепой увлечённостью. На лицах Славы, обоих охотников и самого Джамбула в свете красных бликов тоже мелькали чувства, воспоминания. А потом все лица разом успокоились. На них застыла маска усталости и глубокой покорности. Боясь пошевелиться, Артём смотрел на окружившие его изваяния, давно мёртвые, неподвижные. Ливень затих. Теперь вместо дождевых капель на землю падал серый пепел.

— Я знаю, ты видишь, — голос Джамбула разрушил эту иллюзию. Разом вернулся шум дождя. Все люди ожили, зашевелились.

Слава кружкой женил свежезаваренный чай. Перемешав содержимое котелка, отставил его в сторону и прикрыл крышкой. Охотники Тензин и Чагдар раскладывали по мискам макароны с тушёнкой, говорили, что, как только погода наладится, нужно будет настрелять дичи.

— Фёдор Кузьмич — плохой человек? — спросил Артём, больше для того, чтобы своим голосом окончательно развеять наваждение.

— Плохих людей не бывает, — ответил Джамбул, — бывают плохие желания и плохие поступки.

— Желания и поступки? Но ведь это и есть человек.

— Поступки меняются, человек остаётся.

Артём пожал плечами:

— Дедушка говорил, мы проживаем много жизней. Изменившись, становимся другими людьми, чужаками сами себе. Тот, кем я был в пять лет, — совсем другой мальчик, со мной почти не связанный. И тот, кем я буду через двадцать лет, будет мне чужаком. Я к тому времени умру.

Монгол не успел ответить. В разговор вмешался Сергей Николаевич. Он долго прислушивался к тому, что монгол говорил Артёму, терпел его шаманские сказки, надеялся, что тот объяснит поведение дочери, и наконец решил задать прямой вопрос:

— Зачем Солонго сожгла приметы?

Слава насторожился. Посмотрел в сторону второго костра, у которого сидели отец с братом.

— Хотела сберечь тайну, — улыбнулся Джамбул.

— Тайну Корчагина?

— Да. Она любила Виктора Каюмовича.

— Любила? — ещё больше удивился Сергей Николаевич.

— Да. Он заботился о ней. Я не так хорошо знал Корчагина. Встретил его в Кырене. Он взял меня в экспедицию. Меня и мою дочь.

— Мы уже догадались, — поморщился Сергей Николаевич. — Почему ты сразу не сказал?

— Я не знал, можно ли вам доверять.

— То есть как?

— Виктор Каюмович говорил, завистники отнимут у него открытие. Он никому не доверял. Даже мне. Мы хорошо шли по карте, а потом он сказал сторожить лагерь. Ушёл один. Мы ждали две недели.

— Всё сходится. Старик Корчагин так и планировал.

— Я не прощу себе, что во второй раз Виктор Каюмович ушёл без меня. Но я не мог ему помешать. А потом он пропал… Я был благодарен ему за доброе отношение, хотел… Я следил за его домом, ждал… Он так и не вернулся.

Было странно видеть, как этот гигант с могучими руками, сгорбившись, путается в словах и оправдывается. «Кубулгат», — невольно подумал Артём.

— Я решил, что все забыли про Виктора Каюмовича, а потом Савельев сказал мне, что дом ограбили.

— Кто?

— Участковый, ваша жена его видела, — Джамбул посмотрел на Марину Викторовну. — Ведь это он в своё время познакомил меня с Виктором Каюмовичем.

— Так ты нарочно тогда на рынке начал советовать мне лошадей? Набивался в помощники?

— Да. Я думал, вы из тех, кто хочет украсть открытие Виктора Каюмовича.

— Как можно украсть у того, кто погиб?

— У мёртвых воровать проще всего.

— Понятно…

— Сол видела, что нас преследуют охотники. Видела, как они встречались с ним, — Джамбул пальцем указал в сторону не то егеря, не то Юры. — Поняла, что можно ждать беды. Следила за ними. Старалась подслушать, выведать их планы.

— Решила, что открытие Корчагина в опасности, и поэтому сожгла рисунки?

— Да.

— Так не доставайся же ты никому?

— Что ты знаешь о приметах? — к костру подошёл Юра.

Артём не сдержал удивления. Нагибин слышал их разговор, несмотря на расстояние и шум грозы.

— Ничего, — признался Джамбул. — Виктор Каюмович ничего нам не рассказывал. Я видел только карту.

— Где ты его ждал?

— Там, — монгол указал в сторону горы, той самой, что была второй приметой.

— Уже что-то, — Юра поглядел в сторону второго костра, туда, где сидел его отец. — Далеко вы ушли?

— Нет. Километров семнадцать за перевалом.

— Что же ты молчал?!

— Меня никто не спрашивал.

— Велика фигура, да дура, — хохотнул Слава, поглаживая приклад ружья.

— Ты запомни, дружок, — Юра склонился к лицу Джамбула. — Будешь и дальше дурочку играть — долго не протянешь. Ясно?

Выпрямившись, Юра уже громче сказал:

— Значит, завтра выдвигаемся. Ты, — он ткнул монгола в плечо, — показываешь путь. Доведёшь до вашей стоянки. А ты, — Юра посмотрел на Артёма, — доставай третью примету. Там будем разбираться, что к чему.

Когда Нагибин вернулся под тент к отцу, Сергей Николаевич как можно тише спросил:

— Значит, старик Корчагин не показал тебе ни одной приметы?

— Э-э! — протянул Слава. — У костра говорить тихо неприлично. Вас что, не учили манерам?

— Нет, — качнул головой Джамбул.

— Странно, — нахмурился Сергей Николаевич.

— Что? — спросила его Марина Викторовна, но всё поняла сама и замолчала.

«Действительно странно, что дедушка не показал Джамбулу ни одного рисунка, — подумал Артём. — Он ведь только для того и брал проводника. Боялся, что сам по картинкам не пройдёт. Что-то тут не сходится…»

— Да уж… — протянул Сергей Николаевич. — Набирал я в экспедицию сторонних людей. Оказалось, все каким-то боком связаны с Корчагиным.

— Итс э смол ворлд, — изрёк Слава.

— Говоришь по-английски? — ехидно спросил Сергей Николаевич.

— А то, — Слава довольно кивнул.

Под тент вернулся Баир. Вымокший, весь осунувшийся, с распухшими глазами, он молча сел возле костра. Марина Викторовна поставила перед ним миску с макаронами, но есть погонщик отказался.

— Так ты у нас лесоруб? — Сергей Николаевич посмотрел на Джамбула.

— Нет, — монгол улыбнулся. При свете костра улыбка казалась оскалом. — Виктор Каюмович так меня называл. Говорил, что с моими руками деревья рубить, а не строителем работать. — Помолчав, добавил: — Это ты в его записях прочитал?

— Ну да.

Джамбул, задумавшись, кивнул и больше ни о чём не спрашивал.

Когда все уже укладывались спать, вернулся Очир. О чём-то коротко переговорил с Фёдором Кузьмичом и сел к его костру доедать остатки макарон.

На ночь Юра связал руки Сергею Николаевичу, Баиру и Джамбулу. Их поселили в отдельной палатке. Там же у выхода в тамбур лёг один из охотников — Тензин.

Артёма с мамой связывать не стали. Их также поселили в отдельной палатке, возле которой ночевал Чагдар — молчаливый, хмурый охотник с тёмной, короткой, будто сложенной тугими кольцами шеей. От него пахло алкоголем. Уловив этот запах, Слава только усмехнулся. Чагдар лежал в обнимку с ружьём.

Гроза ушла за горы, но дождь не прекращался, продолжал барабанить по тенту. Небо вспыхивало на востоке, но зарницы были далёкими, бледными. Изредка невпопад до лагеря докатывались отзвуки грома.

Артём спал тревожно, то и дело просыпался. Ему снилось, как замертво падает Ринчима, как Фёдор Кузьмич, отчего-то одетый в медвежью шкуру, сидит возле костровища, ножом в кровь ковыряет свои звериные клыки — словно в надежде избавиться от них и так превратиться в настоящего человека.

Юбка палатки дрожала, хлопала на ветру. Артёму казалось, что рядом ходит волк или медведь. Он прислушивался, угадывал мягкие шаги. Думал разбудить охотника, но сдержался. Потом услышал, как шелестит тент. Кажется, ветром вырвало один из колышков. В этом не было ничего опасного, и Артём закрыл глаза, надеясь поскорее уснуть, но тут различил медленный звук рвущейся ткани. Привстал в испуге. Хотел позвать маму, как вдруг рот ему закрыла влажная тугая ладонь.

Юноша вздрогнул, но испуг мгновенно прошёл. Он понял, что это Солонго.

Девушка ножом вскрыла внутреннюю стенку палатки. Убедившись, что Артём молчит, как змея вползла в узкую прореху. Шум дождя скрывал её движения. Задержалась в углу, повела головой, будто могла что-то различить в темноте, закрепила за собой вырванный колышек и без слов полезла в спальник Артёма. Юноша окончательно растерялся. Покорно ждал, что будет дальше.

Рядом с ним оказалось совсем худенькое тело монголки. Сол, насквозь мокрая, дрожащая от холода, прижалась к юноше.

Несколько минут лежали молча.

Сол пыталась согреться. Наконец приложила свои ледяные губы к уху Артёма и тихим, едва различимым даже с такого расстояния голосом произнесла:

— Я знаю. Отец поведёт вас на стоянку.

Юноша, затаившись, слушал. Подумал, что прежде ни разу не говорил с Солонго, не знал, что у неё такой мягкий, чистый голос. Девушка говорила со странным, певучим акцентом, чуть растягивая гласные.

— Там будет спуск к реке. Отец приведёт к ночи. Там я помогу.

Артём попытался что-то сказать, но она не позволила. Обхватила ладошками его голову, заставила слушать дальше:

— Ты сам уходи. На реке шумит, я освобожу своего отца, он поможет твоему. Я уведу их. Следов не будет. Иди на свет луны, ничего не бойся. Река громкая, но это камни. Мы все перейдём. Ты понял?

Юноша с сомнением кивнул.

Солонго хотела выбраться из спальника, но Артём задержал её. Прислонил к её холодному уху свои губы и постарался так же тихо прошептать:

— Они будут стрелять. Они убили Ринчиму.

Солонго ничего не ответила. Только кивнула. И показала Артёму, что ей нужно уходить.

— Что такое? — щёлкнул фонарик, и в палатке неожиданно загорелся свет.

Это проснулась Марина Викторовна. Спросонья она не сразу поняла, что происходит. Первым делом увидела прореху в стенке, потом зажатых в одном спальнике Артёма и Солонго. Испугавшись, вскрикнула. Юноша в ужасе замахал руками:

— Выключи!

Мама погасила фонарь, но свет и звуки уже разбудили Чагдара.

— Чего тут? — проворчал он. Схватил Артёма за ногу. Стал копошиться в карманах, выискивая зажигалку.

Марина Викторовна осознала, какую ошибку совершила, но помочь уже ничем не могла.

Дважды чиркнул кремень.

Огонёк зажигалки скупо осветил палатку.

 

Глава вторая

— Чего тут? — снова буркнул Чагдар, вглядываясь в лица Марины Викторовны и Артёма.

Заметил прореху во внутренней палатке и оскалился. Одним прыжком подскочил к юноше. Толстыми пальцами вцепился ему в горло. Артём только захрипел от неожиданности.

— Сбежать? От меня?

— Убери свои руки! — Марина Викторовна ударила бурята по шее, но тот даже не вздрогнул. Не оборачиваясь, ладонью ткнул Марину Викторовну в лицо. Артём, почувствовав, что хватка Чагдара ослабла, попробовал вырваться. Извивался в спальнике, дёргал руками.

— Сейчас я тебя научу!

Пощёчина обожгла юноше щёку.

— Куда теперь? А? — кричал бурят.

Рванул спальник так, что у того раскрылась молния. Артём лежал один. Солонго уже не было. За секунды темноты, когда Чагдар только искал зажигалку, девушка успела выскользнуть из палатки — так же ловко, быстро, как и забралась внутрь. Теперь о её посещении говорили только влажный спальник и мокрое термобельё на теле юноши.

— Ах ты, ссыкунишка! Мы таких, знаешь, что? А?!

Бурят, разбуженный от крепкого хмельного сна, бесновался. Неизвестно, чем бы всё закончилось. Ни Марина Викторовна, ни Артём не могли с ним совладать. Но тут в палатку вошёл Юра.

— Что происходит?

— Хотел убежать, сучонок!

Артём схватил лежавший под боком фотоаппарат и, опасаясь, что Юра или охотник воспользуются ситуацией — отберут его вместе с амулетом, — завопил:

— Не подходи!

Голос был столь резким и громким, что даже Чагдар от неожиданности отпрянул.

— Ещё один шаг, и я выломаю экран. Посмотрим, что ты потом скажешь Фёдору Кузьмичу.

Юра только хмыкнул в ответ. Кивком головы показал Чагдару на выход.

Дождь хорошо скрывал следы. О ночном посещении Солонго никто не догадался, но теперь решили, что палатку Артёма и Марины Викторовны будут стеречь сразу два охотника — сменным караулом.

— Мне вот интересно, куда бы ты побежал? — наутро спросил егерь.

— Вперёд, по следам дедушки, — Артём сказал первое, что пришло на ум.

— Даже так? — Фёдор Кузьмич явно не поверил его словам, но больше с вопросами не приставал. Для него сейчас главным было идти вперёд — к месту, о котором говорил Джамбул.

Дождь прекратился ещё до рассвета, однако небо не раскрепостилось от тёмных облаков. Погода грозила в любой момент повторить ночной ливень.

Экспедиция готовилась выйти со стоянки, и со стороны могло показаться, что за последний день ничего не изменилось, только Юра с Сергеем Николаевичем поменялись местами: теперь команды раздавал Нагибин.

Лошадь, на которой пыталась сбежать Ринчима, была лошадью Артёма. Она умчалась в лес и больше на поляне так и не появилась. Это никого не беспокоило. Юноше отдали коня Ринчимы — тугоуздого, тропотливого, но в общем покорного. Артём вздрогнул, подумав, что в суете и страхе этих дней совсем забыл жену Баира. То, что в городе отозвалось бы долгими мыслями и переживаниями, здесь прошло как-то излишне легко, почти буднично. Все, кроме Баира, давно смирились с убийством Ринчимы и теперь думали лишь о своей участи.

Марина Викторовна с тревогой поглядывала на сына. Ждала, что он хоть в нескольких словах объяснит ночное происшествие. Но юноша хотел обсудить всё обстоятельно, а для этого пока что не было возможности, да и охотники поглядывали на него с особым вниманием.

Сергей Николаевич слышал, что сын пытался сбежать, но также молчал, ни о чём не спрашивал — понимал, что лучше дождаться разговора наедине. И только Джамбул с такой хитрой, довольной улыбкой взглянул на Артёма, будто знал всё в деталях и дополнительных объяснений не искал. Возможно, Солонго успела забраться и к нему; впрочем, это было сомнительным предположением — мужчин изначально стерегли сменным караулом, в их палатке при зажжённом светильнике всю ночь бодрствовал то Слава, то Тензин, то Очир.

Артёму пришлось обдумывать своё положение в одиночку. Он понимал, что план побега нужно скорректировать. Просто выскользнуть через прореху в палатке не удастся. «Но что же нам делать?»

Юноша мельком увидел, как Джамбула под сопровождением увели в кусты. Тот попросился в туалет, а сам незаметно поднял выброшенную вчера нефритовую статуэтку — положил её в карман брюк, а потом, вернувшись к костру, отёр её полами куртки, очистил от лесного мусора и спрятал за пазуху. В этих действиях было столько бережности, что Артём невольно нахмурился.

«Далась им эта статуэтка! Поначалу Тюрин, теперь Джамбул…» Впрочем, это краткое наблюдение натолкнуло его на мысль о новом плане. Разволновавшись, юноша жалел только, что не может сразу обсудить его с мамой или папой. К моменту, когда экспедиция выдвинулась в путь, план казался ему если не совершенным, то единственно возможным. Однако реализовать его без маминой помощи было бы трудно.

Единственным человеком, которого совершенно не заботили ни смерть Ринчимы, ни перемена в отношениях с Нагибиными, был Тюрин. Профессор, насвистывая под нос рваную мелодию, расстегнул один из кармашков жилетки. С довольным лицом извлёк сложенный и перетянутый резинками дождевик. Облачился в него и показал, что готов отправляться хоть в самое сердце урагана. Дождевик, сам нелепый, тонкий, с громадным колпаком-капюшоном, сидел на Тюрине с большими складками и, судя по всему, должен был изорваться от первых же веток. Сергей Николаевич сказал об этом другу, но тот лишь покривился в ответ.

Ночной ливень усложнил путь. Балты, и без того не пересыхавшие даже в жаркую межень, теперь разбухли полноводной поймой. Мочажины, заросшие багульником и карликовой берёзой, превратились в настоящие озёра, и без проводника по этой долине пришлось бы долго плутать, выискивая сухие проходы, но Джамбул уверенно вёл экспедицию по становым местам, будто не раз проделывал это раньше. Лишь однажды лошади увязли в зыбучей траве свежего подрямника — скупого болотца, скопившегося тут от весенних паводков и не успевшего погубить ни осиновых зарослей, ни пышнолапых елей.

Возглавляли экспедицию монгол и братья Нагибины. Следом вереницей ехали охотник Чагдар, Фёдор Кузьмич, Переваловы и погонщик Баир. За ними — профессор Тюрин. Замыкали экспедицию следопыт Очир и охотник Тензин.

Баир ехал в полном отрешении от всего. Вяло покачивался в седле, иногда так наклоняясь вбок, что, казалось, неминуемо упадёт, но всё же удерживался в стременах. Он уже не плакал, не причитал. Мутным взглядом смотрел на загривок лошади. Потом затянул красивую, переливчатую мелодию. Его голос, простой, тихий, звучал по-таёжному одиноко, уводил вглубь Восточного Саяна. С тех пор, как в эти края проник человек, они видели много смертей — и жестоких, бесчестных, и томительно-печальных.

— О чём он поёт? — спросил Артём у папы.

Сергей Николаевич пожал плечами.

— Брусничный дух, черёмухи дыханье. Лилового багульника настой. Я не дышу, а пью благоуханье моей земли, равнинной и лесной, — не спеша произнёс егерь, по-русски озвучивая строки второго куплета.

— Что это? — удивился Артём.

— Красивая песня?

— Да.

— Это гимн Бурятии.

— Не знал, что гимны бывают такими, — качнул головой юноша.

— С тобой, земля, мы слиты воедино. Моею стала и судьба твоя. Поклон тебе от сердца, край родимый, любимая Бурятия моя, — закончил егерь, почёсывая бугристый шрам на лбу.

Баир теперь ехал молча, но юноша ещё долго слышал отзвуки его песни. Думал о том, как раньше жил этот край — высокими горами защищённый от человека, не знавший ни выстрелов, ни стука топоров. И такой нелепой показалась ему экспедиция в поисках золота Дёмина и таинственного открытия Виктора Каюмовича. Нелепой и бессмысленной. Не стоящей ни страданий Баира, ни жизни Ринчимы. Дедушка всегда говорил, что самое грустное в нашем мире — это смерть. Смерть любого живого существа, но прежде всего — человека, который знает и всегда предчувствует свою неизбежную гибель.

— Человек не способен себя убить, — говорил дедушка Марине Викторовне. Артём, тогда ещё десятилетний мальчик, стоял в дверях, слушал и запоминал их разговор.

— Пап, что ты такое говоришь? А как же самоубийцы? Почитай газеты!

— Нет, родная, газеты я не читал раньше и теперь не собираюсь. Ты, главное, пойми: человек может выстрелить в себя, повеситься, броситься с моста — это да, но убить себя не может.

— Не понимаю.

— Убивает пуля, верёвка, падение в холодную воду, но не сам человек. Точнее даже — травма мозга, удушение, переохлаждение… Человек себя не убивает. Он только совершает поступки, приводящие к смерти. И совершает их, потому что не верит в смерть. Как пассажир, севший на самолёт, который разобьётся, так и тот, кто выстрелил себе в висок, не знал, не мог знать, что такое действие приведёт к окончанию жизни.

— Не понимаю, — по-прежнему качала головой Марина Викторовна.

— Никто из живущих не верит в свою смерть. Жизнь — это чудо. Она превосходит все возможные чудеса, даже вымышленные. А единственная настоящая трагедия — это смерть. Страдания тела и души, даже самые страшные из них, ничтожны. Я согласен на худшую из жизней, лишь бы не умирать. Предайте меня, распните. И если боль — единственное, что мне дозволено чувствовать, пусть так, я согласен, только бы жить. Любые чувства, даже боль, — это чудо, как и сама жизнь. Но я согласен жить и без чувств, в темноте обезумевшего, одинокого ума. Позвольте дышать, даже если кругом — худшее зловонье. Мне, как и всем людям, повезло родиться. Повезло думать. Лишившись всех чувств и восприятий, но оставшись наедине с одной-единственной, пусть болезненной мыслью, я всё равно буду по-своему счастлив.

Артём, как и мама, не понимал дедушку. В десять лет поход к зубному врачу и вросший ноготь казались ему худшими несчастьями, которые только могут обрушиться на человека. Но теперь, увидев смерть Ринчимы, услышав песню её мужа, Артём стал отдалённо понимать дедушкины слова. Сейчас казалось до нелепого ироничным то, что Виктор Каюмович, так любивший жизнь, погиб сам, погубил ни в чём не повинную Ринчиму, заставил рисковать собой дочь и внука.

«Надеюсь, твоя тайна хоть отчасти оправдает всё это», — вздохнул юноша, настойчиво дёргая повод. Лошадь плохо чувствовала трензель и не хотела поворачивать. Приходилось дёргать сильнее.

Лес чередовался выраженными участками. Приятнее всего было ехать по лиственничному. Лошадям вольно шагалось по гладким полянам валежника. Затем начинался осиновый лес с густым высоким подлеском. Кони выдавливали траву, ломали ветки черёмухи и таволги. Охотники Чагдар и Тензин в такие минуты начинали оживлённо перекрикиваться, объезжать экспедицию, подгонять пленников — боялись, что кто-то из них задумает бежать.

Начались галечные поляны. Тут редкой каланчой стояли лиственницы, под ними лежал кедрач. Галька быстро сменилась мхами, поначалу болотистыми, с чавканьем принимавшими копыта лошадей.

Между больших валунов единым букетом стояли крупные листья бадана и еловые стебельки плауна с жёлтой пушистой верхушкой. Вокруг них лежала серая пряжа ягеля.

Казалось, что моховая пустыня затянется, но вскоре за небольшим пригорком открылась дубрава.

Лес продолжал меняться, и каждый участок был по-своему сложным. Особенно неприятным оказался берёзовый с вкраплением лиственниц. Там начался бурелом. Поваленные деревья лежали путаным лабиринтом в несколько слоёв. Нижние слои подгнили, и кони часто упадали в них — они могли легко переломать ноги, поэтому путники спешились. Джамбул и следопыт Очир шли впереди — прокладывали обходные тропы. Следом с ружьём в руках шёл Юра.

Здесь, среди бурелома, пришлось заночевать. Артём так и не успел переговорить ни с мамой, ни с папой. Поблизости всегда был кто-то из Нагибиных или охотников. Юноша опасался, что Солонго опять попробует прийти к нему в палатку — тогда её точно поймают, — но потом догадался, что свет от светильника её спугнёт, и уснул без тревог.

До места, о котором говорил Джамбул, экспедиция добралась только к вечеру второго дня. Монгол остановился на берегу шумной реки.

— Ты говоришь, что сидел тут две недели, — прищурился Юра. — Где же кострище?

— Смыло дождями.

— Ну-ну, — усмехнулся Слава.

Сергею Николаевичу не нравилось, что сын по-прежнему общается с Фёдором Кузьмичом — так, словно ничего не произошло. Ещё меньше ему нравилась беспечность Тюрина, уплетавшего на ужин гречку с мясом подстреленной охотниками кабарги. Однако он понимал, что в данной ситуации никак не может повлиять ни на сына, ни на Тюрина.

С берега реки открывался вид на гору с тремя вершинами — точно так, как это было нарисовано Дёминым. Теперь высокая вершина в самом деле стояла посередине и чуть ближе двух низких.

— Кажется, я начинаю догадываться, в чём тут дело, — вздохнул Сергей Николаевич.

Его злило то, что он не может фотографировать. Для статьи нужно было снять, как выглядят все приметы в жизни. Это хорошо бы смотрелось в публикации — рассказать о точности рисунков Дёмина, о том, как за полтора века изменился здешний ландшафт. Но по договорённости с Фёдором Кузьмичом фотоаппарат мог находиться только у Артёма.

Сергей Николаевич успокаивал себя тем, что Нагибины сделали его будущую статью ещё более интересной — убийство и угрозы, конечно, должны были привлечь внимание читателей. «Золото, омытое кровью», — шептал Сергей Николаевич и сожалел, что не взял в путь маленькой видеокамеры, на которую можно было бы заснять все преступления Фёдора Кузьмича, его сыновей и трёх охотников, которые, как оказалось, были племянниками Бэлигмы, жены егеря.

— Хороша семейка, — усмехнулась Марина Викторовна.

Вчера она зарисовала третью примету. На рисунке среди гольцов торчала скала, заросшая не то кедровым стлаником, не то густым разнотравьем. От скалы в сторону вёл хребет, усеянный каменистыми россыпями. Ничего похожего поблизости не было.

— Ну как, догадался, в чём тут дело? — Фёдор Кузьмич показал Артёму первые два рисунка.

Сергей Николаевич поморщился, но смолчал. Отойдя на шаг в сторону, слушал разговор сына с егерем. Марина Викторовна, видя недовольство мужа, взяла его за руку.

— Так надо, — прошептала она.

Сергей Николаевич раздражённо дёрнул плечами. Понимал, что, вмешавшись, навредит Артёму.

— Смотри, — Фёдор Кузьмич поднял второй рисунок, позволяя юноше сличить его с настоящими вершинами гор. — Похоже?

— Да, — кивнул Артём.

— Думаешь, отсюда нарисовано?

— Наверное.

— Как и первый рисунок, правда?

— Да.

— А теперь скажи мне, в чём тут загвоздка.

Артём помедлил. Не торопился высказывать догадку. Боялся ошибиться. Не хотел разочаровать егеря. Тот, конечно, повёл себя подло, но по-своему был прав — ведь и дедушка, и родители его обманули. Пожалуй, если б не жестокие сыновья, Фёдор Кузьмич сумел бы договориться с папой без выстрелов и ругательств. Да и неизвестно, что бы случилось с Переваловыми и Тюриным, если б егерь не уговорил Юру согласиться на условия Артёма. «Пожалуй, мы бы сейчас все лежали с Ринчимой», — подумал юноша, чувствуя, что по-своему благодарен старику.

— Ну так что?

— Рисунки не указывают, куда нужно идти… — начал Артём. — Они показывают, что мы уже пришли на правильное место.

— Вот как? — Егеря будто удивили такие слова.

— Это объясняет, почему первая примета вела назад. На самом деле это была подсказка — о том, как читать остальные приметы. Нужно искать не то, что изображено на рисунке, а место, откуда открывается именно такой вид.

— Молодец! — Фёдор Кузьмич, тихо рассмеявшись, похлопал Артёма по плечу. — Умный мальчик. Если б Юрка в твои годы был таким сообразительным, поступил бы в университет, правда?

Юноша, не зная, что сказать, повёл плечами.

— Прости, я тебя перебил, продолжай, — егерь до того близко наклонился к Артёму, что тот почувствовал запах его чёрствого, сухого дыхания. — Продолжай.

— Нужно отправить вашего следопыта на разведку.

— Хорошо, — Фёдор Кузьмич кивнул.

Артём невольно улыбнулся. Получалось, будто главным в экспедиции стал он и теперь отдавал поручения егерю.

— Ещё лучше отправить сразу двух разведчиков. Чтобы они с каких-нибудь возвышенностей осмотрели округу — с разных сторон. Наверняка найдут что-то похожее.

— Хорошо, — согласился Фёдор Кузьмич, по-прежнему нависая над юношей.

— Им будет проще, если мама сразу нарисует четвёртую примету.

Артём видел, как папа махнул ему рукой, но не обратил на это внимания.

— Хорошо, — согласился егерь. — Мне нравится, что мы доверяем друг другу.

Артём понимал, что нужно пожертвовать четвёртой приметой, что это — единственная возможность переговорить с мамой наедине.

— А что ты скажешь о шестой примете? — неожиданно спросил Фёдор Кузьмич.

— А что с ней?

— Всего было девятнадцать, — всё тише, суше говорил егерь. — Тринадцать из них стали картой твоего дедушки. Осталось шесть. Теперь ты сказал, что первая — и не примета вовсе, а лишь подсказка о том, как читать приметы. Держишь мысль?

— Да, — неуверенно кивнул Артём.

— Остаётся пять примет. Где же шестая?

Юноша растерянно посмотрел на отца. Сергей Николаевич сам был поражён такими размышлениями и подсказать ничего не мог.

— Не знаю, — наконец выдавил Артём. — Может, её и не было никогда.

— Понятно… — Фёдор Кузьмич резко отстранился. Достал из кармана энцефалитки чёрную, скрученную по краям шапку, прикрыл ею макушку бритой головы. — Ну что же, ждём от вас четвёртую примету. Останется всего две. Разгадка всех тайн близка, не так ли?

Как только Очир закрыл вход в палатку, Артём стал торопливо нашёптывать маме о ночном появлении Солонго, о побеге, который она обещала устроить, о прорехе, через которую они должны были бежать, наконец о плане, который он вчера придумал.

— Это безумие! — шёпотом вскрикнула Марина Викторовна.

— Мама, умоляю! Всё будет хорошо.

— Я так не могу.

— Иначе мы тут все погибнем. Сама подумай, что будет, когда Нагибины найдут золото.

Мама вздохнула. Она понимала, что сын всё говорит правильно, но надеялась, что его план — не единственный путь.

— Я думала, ты доверяешь этому своему егерю.

— Доверяю, — кивнул Артём. — На свой манер. А вот его сыновьям не доверяю ни на грамм. Ты же видела, как они убили Ринчиму, видела, как Юра бил папу. Пожалуйста! Дорога́ каждая минута.

Марина Викторовна кивнула. У неё больше не было сил противиться. Теперь ей оставалось только рисовать, — точно и быстро.

 

Глава третья

К вечеру лагерь окунулся в облако комаров. Только что их не было, все спокойно сидели у костров, а тут принялись самозабвенно хлестать себя по щекам и голым щиколоткам. Больше всех страдал Джамбул, ведь ему связали руки. Марина Викторовна кормила монгола с ложки, попутно отгоняла комаров, но её саму так кусали, что невозможно было стоять на месте, приходилось дёргаться в странном, угловатом танце.

Появилась мошка́ — крохотные зловредные создания. Они были меньше комаров, но всё их тело, кажется, представляло собой обезумевшие от голода челюсти. Комар втискивал под кожу острый хоботок и довольствовался этим, а мошка выгрызала кусочки кожи, прежде чем прильнуть к сладкому соку капилляров. «Факт», — кивнул своим размышлениям Артём, торопливо расчёсывая укусы.

Здешний гнус был не чета городскому. В Иркутске привередливый комар ещё долго летает над человеком, присматривает себе удобное местечко для посадки. Потом разгуливает по коже, прощупывает участок, отлетает, если недоволен выбором, чтобы потом повторить попытку. В тайге всё иначе. Тут комар пикировал без разбора — с ходу впивался в кожу и начинал жадно, до остервенения напористо пить кровь. Казалось, он только присел, не прошло и двух секунд, а, прихлопнув его, Артём с удивлением обнаруживал красное пятно. Одним ударом он убивал до семи комаров и ещё больше мошки́.

Терпеть не было сил. Измучив себя пощёчинами, члены экспедиции разбежались по палаткам. Даже не стали тушить костры и доедать кашу с мясом кабарги.

Гнус успел набиться в палатку. Артём с мамой настойчиво убивали его — размазывали по тряпичным стенкам.

Легли в спальники и ещё долго расчёсывали следы укусов. Артём поглядывал на Чагдара. Охотник спокойно сидел у выхода в тамбур. Его, кажется, совсем не беспокоило нашествие гнуса. Толстая, загрубевшая на ветру кожа у бурята давно стала крепкой бронёй, которую даже таёжной мошке прокусить было непросто.

Артём прислушался. Шумела река, но это был не единственный звук. Прошла минута, прежде чем юноша различил гул. Тихий гул проводов. Шелест воды под напором в трубах. Далёкое соревнование тысячи сковородок, жаривших картошку. Это рокотало облако гнуса. Оно заполонило лагерь до отказа и теперь бесновалось, упустив добычу, не зная, как к ней пробраться.

Из соседней палатки прибежал Слава. В эту ночь ему было назначено сменить в карауле Чагдара. Артём до последнего надеялся, что Нагибины ослабят охрану, дадут себе и своим охотникам выспаться. В этом случае можно было бы отказаться от задуманного плана и не рисковать, но всё указывало на то, что он — единственная возможность сбежать.

Спали беспокойно. Марина Викторовна трогала сына за плечо, будто опасалась, что он исчез, оставил её одну. Ей так и не удалось переговорить с мужем. Оставалось во всём положиться на Джамбула.

В этот раз юноша лёг спать в одежде. Закрепил на поясе нож. Его отобрали в первый день плена, но сегодня за ужином вернули — Фёдор Кузьмич хотел подтвердить взаимное доверие. Артёму одному из всех пленников было доверено оружие, но с условием, что он его никому не передаст.

— Свой нож никому не отдавай, — улыбнувшись, промолвил егерь, — и нигде его не оставляй, разве что в теле противника. А пока что — режь мясо, ты же не зверь, чтобы грызть его, как твой отец.

Юноша понимал, что Нагибины не ждут от него угрозы, и хотел доказать им, что они неправы.

Начался дождь. Артём был уверен, что влага отпугнёт гнус, но комариный гул не прекратился. Вскоре юноша догадался, что это гудели комары, забившиеся под внешний тент. Остальные, конечно, улетели.

Вчетвером в палатке было тесно, и Слава ушёл спать у костра. Пока что сторожил Чагдар. При двух зажжённых светильниках он полудремал, смотрел в пол тяжёлым взглядом тёмных глаз.

Артём по-прежнему ждал сигнала от Солонго. Надеялся, что дождь усилится и опять скроет её следы. Но сигнала не было.

Сменился караул. Слава, в отличие от Чагдара, спокойно сидеть не мог. Укладывался на спальник, ворочался, чему-то тихо посмеивался, наконец снова садился. Подносил свечку к лицу Марины Викторовны, долго смотрел, что-то пришёптывал. Марину Викторовну пробирала дрожь от такого внимания, но она притворялась спящей.

Артём уже задремал, когда кто-то больно ткнул его в бок. Открыл глаза. На карауле Слава. Сидит с прикрытыми глазами, чуть покачивается. Мама спит. «Который час?» Не было никаких сомнений, что юношу ткнула Солонго — через палатку. Это был сигнал. Сонливость разом сошла.

— Хочу в туалет, — громко сказал Артём.

— Что? — всполошился Слава. Схватил ружьё. Нахмурился, понимая, что задремал на посту.

— Мне надо в туалет.

— Да что такое? — Слава, потягиваясь, весь скривился, захрустел суставами. — Спи давай, скоро рассвет.

— Мне надо в туалет! — ещё громче, с отчаянием заявил юноша.

— Да что ты заладил! — Слава выругался, потом тихо рассмеялся. — Ладно, не хватало ещё, чтоб наш проводник обделался.

На улице моросило. Слава растолкал спавшего под тентом Чагдара, отправил его сторожить палатку. Тот нехотя подчинился.

— Только без шуток. Вон кусты. Идём.

Юноша, пряча под куртку фотоаппарат, быстро зашагал вперёд.

Лагерь был хорошо освещён двумя кострами. Возле одного только что лежал охотник. Возле другого сейчас спал Юра Нагибин. Все четыре палатки были на виду. В дальней лежал Фёдор Кузьмич. В самой маленькой, двухместной палатке спал Тюрин. Его никто не сторожил. Храп профессора был лучшей гарантией того, что он не принесёт проблем.

Лошади, привязанные к деревьям, прятались выше по пригорку, отсюда можно было различить только их силуэты. Там должен был ночевать следопыт Очир, но его костёр отчего-то погас, а быть может, спрятался от стороннего взора.

Всё было спокойно. Артём на мгновение усомнился и в своём плане, и в том, что его разбудила именно Солонго. В конце концов, это мог быть только сон, а значит, своей неловкой попыткой он всё испортит. Да и что мог сделать четырнадцатилетний мальчик против взрослых охотников?

Остановившись за кустами, Артём ещё сомневался.

— Ну, долго ты там? — зевал Слава.

Решение никак не давалось. Юноша вновь и вновь судорожно обдумывал своё положение. Ловил последние секунды. В голову лезли глупые мысли об уютной кровати в иркутской квартире. О школьных друзьях, о футбольных матчах во дворе. Как же всё это было далеко и неправдоподобно!

— Да что ты возишься? — Слава толкнул Артёма в плечо.

Юноша улыбнулся в ответ. Мысли прекратились. Осталась только решимость. Сняв с шеи фотоаппарат, он промолвил:

— Лови.

Размахнувшись, со всей силы бросил камеру в прибрежный ёрник.

Слава оторопел. На мгновение схватил Артёма за плечо. Сжал его до боли, выругался.

— Ну ты дурак…

Хохотнув, бросился вперёд. План пришёл в действие. У Артёма было несколько минут. Найти камеру в зарослях карликовой берёзы ночью, без фонаря будет трудно.

Юноша бесшумно, сгорбившись, побежал к палатке. Малейшая оплошность могла всё погубить. Оставалось надеяться, что Сол сделает обещанное и поможет бежать остальным.

Артём вырвал колышки с той стороны, где лежала Марина Викторовна. Одним из колышков ткнул маму — сильнее, чем это требовалось. Мама чуть вскрикнула от неожиданности.

— Ты чего? — буркнул Чагдар и этим выдал своё точное положение.

От ёрника донёсся крик. Слава ещё не нашёл фотоаппарат, но сообразил, что тот был брошен неспроста, что его обманули. Понимал, что приметы важнее мальчишки, но всё же додумался разбудить остальных — закричал во весь голос. И, должно быть, вспомнил, что карту памяти юноша хранил отдельно.

Ни секунды промедления. Артём обежал вокруг палатки, вырвал дуги из креплений и всем весом обрушился на тент — в том месте, где слышал голос охотника. Хотел прыгнуть с ножом — ударить, проткнуть, вскрыть шею, вспороть, выпотрошить, — но не смог. Руки не послушались. Всё закрутилось, зашумело. Юноша не заметил, как отлетел в сторону — Чагдар почти мгновенно вскочил. Артём, не понимая, что делает, опять бросился на него. Охотник с яростным сопением махал руками, но этим лишь запутывал себя в ткани внутренней палатки. Марина Викторовна пальцами разорвала зашитую брешь в стенке и выбралась наружу.

Повторно закричал Слава, одновременно с ним завыл Чагдар. Грохнул выстрел. Юра, всё это время спавший у костра, вскочил на ноги. В палатке Фёдора Кузьмича загорелся свет. Это было последнее, что видел Артём в лагере. Схватив маму за руку, он помчался к воде.

Солонго просила бежать на свет луны, но в предгрозовой темноте не было видно даже звёзд. Артём и не думал об этом. Только бежал. Слышал, как колотится сердце, как горло рвётся от натужного дыхания. Боялся, что мама споткнётся и упадёт. Не знал, остановится ли, чтобы помочь ей. Ругал себя за эти сомнения. В голове разом проснулись все дремавшие мысли. Под шум побега и речной рокот они завопили на сотни глоток. Спорили, призывали убегать несмотря ни на что и помогать родителям издалека, как это делала Сол. «Только бы самому оказаться в безопасности». Ругались, крича о предательстве, о слабоволии. Требовали остановиться и ножом встретить преследователей. Смутным эхом проносились голос дедушки, папины насмешки, ругань Юры. Наконец Артём споткнулся о корень, всем весом рухнул на землю, обжёг лицо ударом о землю. Мама дёрнула его за руку, помогла встать. После этого падения гомон мыслей смолк. Не осталось ничего. Только бег в надежде спастись.

От лагеря донёсся выстрел. Чей-то выкровавленный крик. Ещё один выстрел. Не было времени оглядываться.

Выскочив из кустов, Артём с мамой чуть не влетели в пойменный зыбун. Увязнув по колено в сплавине, заторопились назад. Испугались, что не найдут обход, но увидели галечную косу — побежали по ней.

Река была близко. Изрезанная гривами валунов, она грохотала безудержным напором.

Артём уже не понимал, гремят ли позади выстрелы или это в русле перекатываются камни. В какой-то момент ему показалось, что выстрел прозвучал за спиной. Он подумал, что стреляют в него, и повалился ничком. Утянул за собой маму. Марина Викторовна, упав на колени, тут же поднялась.

— Бежим! — она вновь помогла сыну встать.

Артём ждал чего угодно. Мама могла в отчаянии сесть на землю, закрыть лицо руками, плакать и причитать, что никуда не пойдёт, в последний момент повернуть к лагерю, сдаться Нагибиным. Но этот твёрдый, настойчивый голос был для него неожиданностью.

— Бежим! — юноша постарался ответить так же решительно.

Вошли в реку. Вода текла по щиколотку. Обрадовались, что легко нашли брод. Искать его в предрассветных сумерках было бы трудно. Осторожно зашагали вперёд.

Где-то в стороне, возле берега, но значительно выше по течению, грохнули выстрелы. Теперь не было никаких сомнений — там стреляли.

Испугавшись, Артём заторопился дальше. Поскальзывался на гладких камнях, падал на колени, вставал, шёл опять. Шум реки поглотил все остальные звуки. Кажется, мама что-то говорила, но Артём её не слышал. Только чувствовал её руку в своей руке. Провалился по колено в воду, но устоял. Им повезло выйти на лещадь, прибрежную галечную отмель, а теперь предстояло идти наперерез течению по настоящему броду.

Переход через реку тянулся бесконечно. Артём удивлялся, как их не снесло стремниной. Почувствовав, что валуны опять сменились галькой, оживился.

Выбрались на берег и разом упали. Перевели дух. Попробовали бежать. Не смогли. Не хватало сил. Неспешно пошли вперёд.

Шум реки отдалялся.

Идти приходилось на подъём, не разбирая направления.

«Всё это бесполезно, — вздохнул юноша. — У них лошади. У них следопыт. Они найдут нас. И тогда уже не будут церемониться».

Артём нахмурился, вспомнив про егеря. Фёдора Кузьмича опять обманули. Теперь обманул юноша, лично. Не хотелось бы после этого встречаться с ним. Лучше уж броситься вниз с обрыва. Артём вздрогнул от таких мыслей. Вспомнил дедушкины слова:

— Человек может говорить совершенно правильные вещи и всё же ошибаться. И не проси меня это объяснить. Просто так бывает. Слушаешь человека, понимаешь, что он говорит, признаёшь его аргументы, но всё равно с ним не соглашаешься. Потому что в чувствах больше правды, чем во всех аргументах вместе взятых. И это нормально. Можешь кивнуть, согласиться, но не бойся остаться при своём мнении, вопреки голосам вокруг.

Артём подумал, что так же было и с егерем. Юноша не знал, как с ним спорить. Фёдор Кузьмич был по-своему прав. Его трижды обманули: дедушка, папа, теперь сам Артём. Быть может, это давало ему право обманывать в ответ. Быть может, он не мог совладать со своими жестокими сыновьями, только отчасти сдерживал их злобу. И всё же Артём чувствовал, что больше всех тут виноват именно Фёдор Кузьмич. Объяснить это не мог, да и не хотел.

Остановились под скальным останцем. Упали на землю. Теперь нужно было ждать. Слушать, не прозвучит ли поблизости голос папы или Джамбула. Марина Викторовна и Артём терзались, не зная, что случилось в лагере.

— Ждите здесь, — прошептал кто-то у них за спиной. Шёпот так напугал юношу, что тот вскочил на ноги.

Это была Сол. Невидимая в ночи, она отделилась от останца, будто сама только что была камнем. Артём не успел ни о чём спросить — юная монголка исчезла.

Потянулись долгие минуты ожидания.

Наконец послышались шорохи, затем — голоса.

К останцу вышли Джамбул и Сергей Николаевич.

Марина Викторовна бросилась обнимать мужа.

— Где Сол? — спросил у Джамбула Артём.

— Отдыхаем, потом идём, — ответил монгол.

— Где Баир? — не отставал юноша.

Сергей Николаевич, присев на землю, сняв и отжав мокрую штормовку, коротко рассказал обо всём, что случилось в лагере.

Солонго знала, что егерь отошлёт следопыта в горы — искать следующую примету, поэтому не торопилась. Очир ушёл далеко за полночь, рассчитывая к рассвету подняться на одну из скал. Позволив ему ускакать как можно дальше, Сол разбудила Артёма. Видела, что в палатке горит свет, но понадеялась, что юноша сам справится с побегом. Всем помочь она бы не смогла. Затем подала сигнал отцу — дважды хрипло проухала горлицей. Монгол разбудил Сергея Николаевича.

— Я думал, наш Джамбул сошёл с ума, — улыбался папа. — Смотрит на меня таким безумным взглядом, зрачками ворочает. Честно, я до конца не понимал, чего он хочет.

Солонго подкралась к палатке. Проделала уже знакомый фокус — тихо распорола стенку, но в этот раз не стала забираться внутрь, а только просунула нож отцу. И сразу побежала к лошадям. Они стояли без присмотра. Нагибины решили, что за несколько предрассветных часов с ними ничего не случится. И ошиблись.

Девушка отвязала всех лошадей и напугала их — как в тот раз, когда заставила кобылу под Артёмом свечить. Лошади ломанулись в сторону от лагеря. В это самое время Артём устроил свалку с Чагдаром.

Когда в лагере поднялась паника, выбежавший из палатки Тензин не знал, что делать, в какую сторону бросаться. С одной стороны шумели убегавшие лошади, с другой орал запутавшийся в палатке Чагдар, с третьей, из кустов, о чём-то кричал Слава. Юра Нагибин тоже растерялся. Если б не егерь, они бы ещё долго стояли на месте. Фёдор Кузьмич сразу скомандовал сыну бежать за лошадьми, а Тензину — возвращаться к пленникам. Сам егерь поспешил к палатке, из которой сбежали Артём и Марина Викторовна.

Джамбул и Сергей Николаевич успели разрезать верёвки, выскользнули наружу. Ждали, что следом полезет Баир, но он медлил. Монгол первый понял, что случилось, и почти насильно поволок Сергея Николаевича в сторону от лагеря. Тот сопротивлялся, не хотел бросать погонщика.

— Джамбул меня практически нёс, — нервно посмеивался папа. — От такого гиганта не уйдёшь. Потом я и сам понял, что к чему.

Баир погасил светильник и затаился с ножом. Надеялся, что в палатку придёт Юра. Но пришёл Тензин. Что там было дальше, Сергей Николаевич не знал. Слышал только вопль охотника.

— Похоже, Баир не промахнулся. А потом послышались выстрелы.

— Значит, он остался там навсегда.

После этих слов все молчали. Слушали отдалённый грохот реки. Ждали Солонго.

— А где же профессор? — неожиданно спросил Артём.

Про Тюрина успели забыть. Сергей Николаевич и Джамбул переглянулись. Монгол, не говоря ни слова, поднялся. Вгляделся в темноту, будто мог там что-то различить, а в следующее мгновение исчез — несмотря на внушительные размеры, проделал это совсем как дочь, умевшая мгновенно растворяться в ночном мраке.

Палатку Тюрина Солонго разрезала в первую очередь. Знала, что ему нож не понадобится. Ткнула профессора и побежала вызволять отца. Тюрин, проворчав что-то, повернулся на другой бок и захрапел с удвоенной силой. Девушке пришлось повторно навестить его. Ни тычки, ни щипки, ни даже пощёчины не могли разбудить профессора. Наконец Сол зажала ему нос и рот ладонями. Со сдавленным криком профессор проснулся. Увидев девушку, испугался и схватил жилетку, будто Солонго только и помышляла её украсть.

В лагере уже поднялась паника, когда Тюрин сообразил, что нужно бежать. Он бы предпочёл лечь обратно в спальник, близость Нагибиных его не пугала, но профессор подозревал, что приметы ушли отсюда вместе с непоседливым мальчишкой.

— Вот ведь не спится кому-то, — проворчал он и направился к реке вслед за Солонго.

Тюрин успел надеть лишь ботинки, бежал в разношенных кальсонах, то и дело цепляясь штрипками за корни. К майке прижимал жилетку и штаны. Профессор выглядел растерянным, заспанным. Возможно, это и спасло его, когда он столкнулся с егерем. Фёдор Кузьмич даже не посмотрел на Тюрина. Шёл напрямик к палатке, где барахтался Чагдар, а когда возвращался, профессора уже не было.

Тюрин быстро заплутал в кустах. Не заметив смены направления, чуть не вернулся назад, к лагерю. Он бы так и не нашёл берега, но в последний момент его схватил за шиворот Джамбул.

— Я ничего не знаю! — завопил профессор, весь поник, повиснув на руках монгола, и теснее прижал к себе жилетку.

Джамбул отвёл его к реке, помог перебраться на другой берег, а потом оставил в покое, рассчитывая, что дальше Тюрин пойдёт самостоятельно. Но тот опять заблудился. Когда монгол спустился за ним, профессор успел одеться и теперь что-то активно искал по карманам жилетки. Пришлось опять схватить его за шиворот и вести вверх по склону.

Все тепло поприветствовали Тюрина. Марина Викторовна даже обняла его. Профессор в ответ проворчал что-то о бессмысленном побеге, о том, что всем вместе искать приметы Корчагина было бы сподручнее, и принялся, хмурясь, выворачивать карманы жилетки — выбрасывал из них всё, безнадёжно промокшее: блокнотики, бумажные салфетки, какие-то брошюрки, пакетики с чаем, упаковку бульонных кубиков. Хотел даже выложить кожаный футляр с губкой, баллончиком и щёткой для обуви, но, подумав, хорошенько отряхнул его, бережно обтёр вытравленную эмблему «Hermes. Shoes care» и положил на место.

К рассвету тучи стали рассеиваться. По небу растянулись светло-розовые бреши.

Появилась Солонго. Она принесла два ружья, коробку с патронами и топор. Спрашивать о том, как ей удалось выкрасть это из лагеря, не было времени. Джамбула ловкость дочери не удивила.

— Я-то думал, ты нам и лошадей раздобудешь, — улыбнулся Сергей Николаевич.

Девушка даже не посмотрела на него. Нужно было выдвигаться в путь. Все понимали, что погони им не миновать.

— И всё же мне интересно, где ты всему этому научилась? — не отставал Сергей Николаевич.

Солонго и в этот раз не ответила. О чём-то тихо переговорила с отцом, показала ему в сторону ближних скал и заторопилась назад.

— Ты куда? — удивилась Марина Викторовна.

— Идём дальше, — спокойно сказал Джамбул.

Артём на ходу всматривался в скалы, которые заинтересовали девушку. В рассветной мгле не замечал ничего интересно, а потом увидел. Один из камней вдруг развернулся и стал медленно удаляться. Юноша всё понял. Это был следопыт Очир. Он видел, куда направляются беглецы.

— Дело дрянь, — прошептал юноша.

Долго шли на подъём. Потом свернули на обсыпанный камнями гребень. Спустились в узкий распадок и опять стали подниматься.

— Постой! — Сергей Николаевич схватил сына за руку. — Где фотоаппарат?

— Я его выбросил.

— То есть как? — папа остановился.

— Идём, — поторопил их Джамбул.

— Нужно было отвлечь Славу. Иначе мы бы не убежали.

— Ты хоть понимаешь, что натворил! — крикнул Сергей Николаевич. — Как же приметы?!

— Нагибиным они не достанутся. Карта памяти у меня.

— А головным…

— Да, головным мозгом я подумал, — Артём отнял у папы руку.

— Что мы будем делать с твоей картой без фотоаппарата?! — не сдерживаясь, кричал Сергей Николаевич.

— Все приметы тут, — сурово сказала Марина Викторовна. Показала мужу свёрток с листками, который прятала под курткой. — И перестать кричать на сына. Он мне жизнь спас, а ты со своей статьёй.

— Марин, при чём тут статья…

— Это был наш план, — спокойно промолвил Артём. — Мама срисовала приметы. Все. Нагибины остались в дураках.

— Да, — кивнула Марина Викторовна. — Если б ты был чуть более внимательным, обратил бы внимание, что я на удивление долго рисовала для них четвёртую примету.

Юноша заметил, до чего пристально, почти злобно монгол посмотрел на рисунки в маминых руках. Взгляд был мимолётным, быстро сменился безразличием.

— Нельзя останавливаться, — Джамбул зашагал вперёд.

Все последовали за ним.

— Ты молодец, — Сергей Николаевич сдержанно потрепал сына по голове. — Надо было сразу сказать. Я уж думал, мы остались без примет.

Артём пожал плечами.

— Ладно тебе, не дуйся. Ты правда молодец. Мы должны найти золото Дёмина. Ради твоего дедушки. Ради твоей мамы. Нельзя же после всего случившегося возвращаться с пустыми руками, так и не узнав, что там нашёл наш Корчагин… У тебя был хороший план. Просто нужно было предупредить меня. Ты спас приметы. Я спас записи Корчагина. Вот, — Сергей Николаевич показал замотанные в пакет листки. — Правда, дневник остался у Нагибиных, ну так в нём ничего важного нет.

Папа хотел сказать что-то ещё, но в это мгновение их нагнала Солонго. Девушка повела Джамбула вперёд, по каменному хребту, остальные поторопились за ними.

Небо утратило чёрную тяжесть, но по-прежнему было затянуто облаками. Справа от хребта начинался спуск к реке, через которую этой ночью бежали пленники, а слева стыло настоящее море тумана. Его берег начинался у самых ног Артёма. Туман был молочно-белым и настолько густым, что не удавалось заглянуть в него даже на несколько шагов вперёд. Юноша не мог сказать, идёт ли там хребет на возвышение или так же, как справа, уходит вниз.

Солонго о чём-то спорила с отцом. Джамбул явно не соглашался с тем, что она говорила.

— О чём они? — Сергей Николаевич спросил Тюрина.

— Не знаю, — пожал плечами профессор.

— Ты ж у нас знаток монгольского!

— Они говорят не по-монгольски, — профессор на ходу пощупывал щетину, пучками поросшую у него на подбородке.

— На бурятском, что ли?

— Нет, не на бурятском.

— На каком же тогда?

— Не знаю, — как-то уж чересчур самодовольно отмахнулся Тюрин. — Но это интересный язык. Красивый…

— Ну тебя, — Сергей Николаевич в свою очередь махнул рукой, подумав, что профессор окончательно потерял рассудок.

Ветер донёс до беглецов обрывки слов и цокот копыт. Погоня уже была на этом берегу. Нагибины поймали коней и взяли след.

— Туда! — неожиданно скомандовала Солонго, указывая на туман.

Джамбул что-то строго сказал ей.

— Иначе нас всех схватят! Это единственный шанс! — девушка отвечала по-русски.

Когда цокот копыт и грубые окрики усилились, монгол кивнул:

— Идём.

Он первый вошёл в туман. Сразу утонул в нём по щиколотку, затем — по колено, наконец скрылся целиком. По эту сторону хребта тоже был спуск. Остальные последовали за ним. Старались идти поближе друг к другу, чтобы не потеряться.

Сумеречная мгла. Артём вытягивал руку и видел, как она тает. Не было ни гор, ни утреннего солнца. Только влажный туман. Всё стало воздушным, лишённым граней и точек опоры. Вечная свобода, в которой нет жизни — ей тут не за что зацепиться. В таком мире невозможно даже пари́ть. Здесь можно лишь падать. «Но о падении скоро забудешь, ведь никогда не упадёшь, не разобьёшься. Навсегда зависнешь в тумане, сам станешь туманом, — не то думал, не то шептал Артём. — Там, где нет граней, нет и человека. Такая марь пугает больше, чем замкнутый вид гор. Лучше видеть стены тюрьмы, в которую угодил, чем тонуть в мутной лживой свободе. Интересно, что бы дедушка сказал в ответ на такие мысли?»

Поначалу шли медленно. Нужно было привыкнуть к мгле. Артём держался за полы папиной куртки, папа не выпускал руки Марины Викторовны. Мама шла вслед за Джамбулом и Тюриным. Где была Сол, никто не знал. В следующее мгновение все замерли. Впереди, из самой глубины тумана, донёсся резкий, пронзительный крик.

— Что это? — со страхом прошептал Артём.

Ему никто не ответил.

 

Глава четвёртая

Идти в тумане было утомительно. Иногда он оседал холодным бусом, и тогда открывался вид на двадцать-тридцать метров, но затем туман густел, ограничивая обзор до десяти метров — всё, что находилось дальше, терялось в непроглядной дымке.

Под ботинками скрипели камни, ломались сухие корни. Начались останцы. Первые из них появились в тумане тёмными высокими глыбами. Одинокие колонны, расставленные по склону, будто руины древних дворцов или соборов. Когда-то они стояли гордо, осанисто, а теперь осыпались пыльной дресвой, расселись кряжистыми уродцами.

— Откуда они здесь? — прошептал Артём.

— Раньше тут лежало базальтовое поле. А потом выветрилось, промылось, — так же тихо ответила мама.

Говорить громко не хотелось, будто беглецы в самом деле шли по развалинам могучего храма.

Выходя к одиночному останцу, Джамбул знал, что его можно обогнуть с любой стороны. Вёл туда, где было меньше завалов. Всё это напоминало передвижение по шахматной доске — нужно было огибать чёрные клетки; с какой стороны ни пойдёшь, обязательно упрёшься в новый останец и вынужден будешь опять искать обход слева или справа.

В ясную погоду идти тут было бы несравнимо проще — поднимайся каждые полчаса на ближайшую скалу, изучай открывшийся вид, выбирай наименее извилистый путь. Но в тумане со скалы разглядеть что-либо было невозможно. Приходилось идти вслепую, не просчитывая шаги. Порой Джамбул в упор не замечал, что, свернув направо, направляется к завалу, в то время как слева можно было бы пройти по ровному откосу.

Чем дольше Артём всматривался в туман, тем больше его пугался. Ему начинали чудиться низкорослые люди, бегающие на четвереньках и неожиданно пропадающие, ныряющие в землю, как пловцы в воду.

Когда повторился крик, Артём замер. Прислушивался, пытаясь понять, откуда он донёсся.

— Что это? — спросил юноша.

— Ты чего? — отозвался Сергей Николаевич.

— Слышал крики?

— Да. Зверь какой-нибудь… Давай, не отставай.

Джамбул остановился. К нему из белёсой мглы вышла громадина тупика. Это был ребристый останец, горизонтально пересекавший путь беглецов. Он мог тянуться несколько километров, а потом и вовсе упереться в непроходимый гребень. Джамбул старался разглядеть обход, но и слева, и справа видел лишь тёмный силуэт стены. Выбрал путь наугад. Понимал, что ошибиться будет обидно — блуждать вдоль останца больше часа, когда с другой стороны есть короткий и не заваленный осколками обход.

Порой лучшим вариантом оказалось бы карабкаться наверх — перевалить через расселину в невысокой стене и спокойно идти дальше, — но в тумане невозможно было подгадать удачный подъём. Дважды монгол заводил беглецов на пыльную осыпь. Одолев сотню метров трудного перевала, упирался в вертикальный откос и вынужден был вести всех назад.

— Теперь понятно, почему Джамбул не хотел идти этим путём, — запыхавшись, сказал Сергей Николаевич.

— Если бы пошли по прямой, нас бы давно поймали, — ответила Марина Викторовна.

— Что правда, то правда. Поймали бы, напоили чаем и дали наконец поспать в тёплых спальниках, — пробурчал Тюрин.

— Очень смешно.

Ветер усилился, но остался почти бесшумным. В нём выкручивались липкие клубы тумана. Становилось холодно. Вымокшие на переправе беглецы начали зябнуть, несмотря на постоянное движение.

— На лошадях тут было бы проще, — вздохнул Артём.

— Лучше на оленях, — над самым ухом отозвалась Солонго. Юноша и не заметил, как она появилась.

— На оленях? — удивился профессор. — Странно слышать это от монголки. Тебе не кажется?

— На оленях тут действительно проще ходить, — вмешался Джамбул. — И в тайге на оленях проще. У них есть рога.

— И что?

— Они их берегут и выбирают путь, чтобы ветки не росли слишком низко. А лошадь может так пробежать, что всадника ветками из седла сдёрнет — она думает о копытах и смотрит вниз. Олень же смотрит вверх. И вязнет не так сильно, и бежит ровнее. Только тренироваться надо. У оленей кожа подвижная, можно легко свалиться со спины.

Тюрин пожал плечами, явно не удовлетворённый ответом. Артём не понимал его придирчивости и с восторгом поглядывал на Сол — до того мягко она шла по камням, поднималась на валуны, по-звериному легко и быстро взбегала по осыпи. Несмотря на долгие дни одиноких блужданий по тайге, она выглядела бодрой. Заметив внимание Артёма, чуть улыбнулась и опять исчезла — в тумане сделать это было так же просто, как и во мраке ночи. Юноша нарочно остановился — прислушался, но не различил шагов девушки. Хотел позвать её, но вздрогнул, охнул от испуга — недавний крик повторился совсем близко.

Артём на корточках подбежал к ближайшему валуну и замер под ним.

— Страшно? — кто-то хихикнул над его головой.

Посмотрев наверх, он с удивлением увидел, что на валуне сидит Солонго.

— Ничего не страшно. Просто не знаю, что это.

— Это тарбаган, — рассмеялась юная монголка, привстала и опять растворилась в тумане.

— Да перестань ты исчезать! — не выдержал Артём.

— Я только спустилась, не переживай. — Солонго оказалась сзади. — Хочешь, покажу? — она шептала ему в самое ухо, как тогда, в палатке.

— Что?

— Тарбагана.

— Они опасные?

— Боишься?

— Нет.

— Тогда иди за мной.

Артём с трудом поспевал за девушкой — вглядывался в муть тумана, коротко улавливал движение её спины.

— А как же родители? Как мы их потом найдём?

Солонго не ответила.

Они петляли, будто выслеживали кого-то. Юноша подумал, что девушка поступает глупо, но вернуться назад один не мог. «Надо было хоть маму предупредить». В какой-то момент его обожгло подозрение. Артём решил, что монголка нарочно заведёт его подальше от остальных, чтобы бросить. Представил, что будет всю оставшуюся жизнь блуждать среди останцев, плыть в вечном тумане.

— Сол!

— Тихо ты! — Солонго была совсем близко. — Иди сюда. Только не торопись. Вон там, видишь?

Артём, догнав девушку, встал рядом с ней на колени и пригляделся.

— Ничего не вижу…

— Смотри!

Ветер ненадолго распахнул перед юношей поляну, и он увидел. На покатом сером валуне в пяти метрах от Артёма сидели три существа. Толстые, пушистые, должно быть, очень мягкие. Чёрный приглаженный берет на голове, оттопыренные ушки. Большой выпученный нос. Губы белые, будто неумело, по-детски обмазанные губной помадой. В высоту они были не меньше полуметра.

— Кто это?

— Тарбаганы, — повторила Солонго. — Сурки.

— Ничего себе сурки! — улыбнулся Артём.

— Красивые?

— Да, — кивнул юноша и встал с колен. Решил подойти к тарбаганам поближе.

Двое сурков, увидев человека, сразу спрятались за валун. Третий, сидевший на вершине, замер вполоборота. Ждал. Ещё несколько шагов. Ещё один шаг. И произошло то, чего Артём уж никак не ожидал: тарбаган — дородный, укутанный в богатые меха зверёк — раскрыл пасть и закричал тем самым натужным пронзительным взвизгом; ловко поворачивая грузные бока, юркнул за сородичами.

— Истеричка! — бросил ему вдогонку Артём.

Сзади послышался тихий смех Солонго.

Вход в нору, как оказалось, был расположен под валуном. Это объясняло смелость черношапочных сурков, так близко подпустивших к себе людей. Из норки неприятно пахло влажной шерстью.

Нужно было возвращаться к родителям. Артём поторапливал Сол. Догадывался, что мама, разволновавшись, может отправиться на его поиски.

— Потом ещё влетит от папы…

Юноша не понимал, как можно ориентироваться в тумане, но полностью доверял юной монголке. Солонго шла слишком быстро, приходилось её подзывать. Наконец она сняла с пояса плеть, предложила Артёму держаться за самый кончик.

— Я что, собака, чтоб меня на поводке вести? — обиделся юноша.

Девушка удивлённо пожала плечами. Вернула плеть на место и протянула Артёму руку. Он с благодарностью взял её маленькую сухую ладошку и уже не отставал.

Впереди показалась спина Сергея Николаевича. Артём хотел его окликнуть, но заметил, что папа идёт с ружьём наизготовку. Значит, поблизости была опасность.

— Тихо, — прошептала Солонго.

Они крадучись пошли за Сергеем Николаевичем. Приблизились. Теперь можно было позвать его шёпотом, но девочка отчего-то крепко сдавила ладонь Артёма. Юноша не сразу понял, что случилось. Солонго настойчиво увлекла его в сторону. Ребята спрятались за скальным выступом, и только сейчас Артём разглядел, что они встретили не папу, а Славу Нагибина.

Вслед за ним показался Чагдар. Преследователи настороженно всматривались в туман. Сблизились. Коротко о чём-то переговорили и опять разошлись.

— Бежим! — Солонго потянула Артёма в другую сторону.

Ветер усилился, всё чаще разрывал туман — высвобождал чистые, не меньше двадцати метров поляны.

Артём и Солонго дважды замечали чьи-то тёмные спины, но не решались приблизиться. Перебежками от валуна к валуну продвигались вниз по спуску — в ту сторону, куда должны были уйти их родители и профессор Тюрин.

Всё чаще кричали тарбаганы. Криком они указывали на близость человека, и так Артём понял, что преследователи были повсюду — и с боков, и сзади. Несколько раз сурки истеричным воплем выдавали положение ребят, тогда Солонго торопилась скорее уйти на другое место.

Артём был уверен, что они давно потерялись. Если и выйдут когда-нибудь из этого лабиринта, то родителей уж точно отыскать не смогут и, несомненно, попадутся в руки Нагибиным. Что будет дальше, юноша не хотел даже представлять. Больше всего боялся встречи с Фёдором Кузьмичом. Даже больше, чем с Юрой или Чагдаром.

— Жди здесь, — Сол остановилась возле очередного валуна.

— Ты куда?!

Ответа не последовало.

— Не бросай меня тут, — прошептал Артём — так, чтобы юная монголка его не услышала.

Выглянул из-за валуна. Увидел, как Сол неспешно скользит в сторону останца. Подул ветер, спрятал девушку в тумане, но обнажил поляну поблизости. Там стоял Очир. Держал ружьё. Целился в Солонго. Юноша онемел. Сразу потянулся к камню — хотел отвлечь внимание охотника. Понял, что этим выдаст своё укрытие. Ноги ослабели. Тело противилось решению Артёма, хотело спрятаться. Словно бы сквозь сон юноша заставлял себя стоять на ногах. Всё замедлилось. Сейчас прогремит выстрел и будет поздно. Артём стиснул до боли челюсти. Сдавленно застонал. До крови ущипнул себя ногтями, и — всё разом ускорилось. Схватил камень. Крикнул. Швырнул его в охотника. Попал тому в ногу. Очир резко обернулся, но порыв ветра обнёс его туманом. Опять ничего не видно.

Артём рухнул на землю. Задыхался. Чувствовал, как рвётся сердце. Не знал, что делать. Бежать? Но куда? Так и застыл под валуном. Надеялся, что мгла уведёт охотника прочь.

Тянулись секунды. Юноша вслушивался в тишину. Ждал. Потом вскочил. Вдруг резко и глубоко понял, до чего глупыми оказались его надежды спрятаться от следопыта. Но было поздно. Очир уже стоял рядом. Артём видел его силуэт. Бросился в сторону. Неважно куда, главное — бежать.

Шершавый треск выстрела. Юноша был уверен, что стреляли в него. Этот звук взбаламутил всё вокруг. Разом закричали тарбаганы. Их вопли разнеслись по долине.

Артём споткнулся. Больно упал на камни и затих. Плотно закрыл глаза, будто так мог оказаться невидимым. Опять понадеялся на туман и опять отругал себя за глупость. Привстал и с ужасом понял, что лежит посреди чистой поляны. Ветер предательски овевал лицо.

— Одоол ши баригдабаш, — сзади к нему шёл хмельной Чагдар. Оскаленный, с бордовым лицом. — На такую падаль патрона жалко. — Закинул ружьё за спину, достал нож.

Артём засучил ногами. Не мог встать. Только отталкивался от земли. Молил, чтобы туман опять спрятал его.

Чагдар был совсем близко, когда ветер переменился. Мгла вернулась, но уже не могла укрыть юношу.

— Нашему подсвинку стало страшно?

Охотник мог бы сразу схватить Артёма, сделать с ним что угодно, но не торопился, наслаждался его страхом.

— Только попробуй! — заверещал юноша. Страх переродился в отчаяние, начал сменяться злобой. — Тварь проклятая! — неуверенным голосом крикнул Артём.

Юноша не мог бы объяснить, откуда из него полилась ругань и зачем он всё это говорил, но отчаяние в груди окрепло, стало горячим. Теперь это был не страх. Это была сила загнанного зверя, которому нечего терять. Артём наслаждался этим мгновением, всё с большим напором осыпал Чагдара проклятиями.

Охотник ненадолго оторопел, но затем процедил:

— Посмотрим, как ты сейчас заговоришь.

Чагдар выше поднял нож, но тут его запястье хлёстко обвило плетью. Обожгло. Охотник от неожиданности выронил нож. Отступил, не понимая, кто на него напал. Увидел стоявшую поблизости Солонго и опять оскалился. В это мгновение с хриплым диким криком вскочил Артём. С ловкостью, какой он сам от себя не ждал, бросился на Чагдара. В один миг запрыгнул ему на плечи. Вцепился пальцами в лицо, стал драть, рвать, дёргать. Чагдар взвыл. Принялся лупить Артёма кулаками. Послышались голоса. Сюда кто-то бежал. Артём пришёл в себя. Понял, в каком находится положении, опять испугался. Спрыгнул с охотника уже не так ловко. Упал на бок. Поляну плотно затянуло туманом.

Минутой позже Артём и Солонго бежали друг за другом. Остановившись отдышаться, обменялись взглядами. Юная монголка смотрела с благодарностью и теплом. Юноша не сдержал улыбки — звериной, радостной. Он будто не верил в то, что остался жив, что улизнул из-под самых рук Чагдара — охотника, не раз убивавшего куда более опасных противников.

— Бежим!

Юноша научился различать тарбаганов. Даже в тумане угадывал их тёмные неподвижные силуэты на валунах. Коричневая кухлянка полностью сливалась с камнями. Сурки стояли навытяжку, будто провожая беглецов. Прощались с ними истеричным взвизгом и, сминая свои мягкие бока, тут же ныряли в норы.

Артём и Солонго вновь петляли между останцев, лезли по сыпучим увалам, карабкались на расколотые глыбы. Под ногами сменялись глинистые переходы, галька, заросшие мхом базальтовые пластины. Всюду виднелись провалы, щели, ямы. Бежать было бы опасно, пришлось замедлить спуск.

Гигантский безжизненный склон. Юноша с восторгом подумал о бесконечной цепочке тоннелей, оставшихся здесь под почвой. Не удивительно, что их заняли сурки. Настоящий тарбаганий городок.

Останцы наконец помельчали — преграждали путь лишь низкой грудой камней. Туман рассеивался, становился слабее. Артём заметил медвежьи следы на земле и несколько разрытых нор.

— Глупая затея, — промолвила Сол, угадав мысли юноши. — До тарбаганов росомахе в жизни не докопаться. Они живут глубоко.

— А я думал, это медведь.

— Нет. У медведя другие следы.

Провалы под ногами встречались всё реже. Ребята могли опять бежать. Артём запыхался, устал. Вспомнил бессонную ночь, побег из лагеря, долгий переход до гребня и как-то враз осунулся. Хотел попросить о передышке, но в следующую минуту вышел из тумана. Влажная перистая стена осталась позади. Перед ними расстелилась троговая долина, окружённая высокими скалами гор и гольцов, с рекой посередине и почти лишённая высокой растительности — ничего, кроме стланика, кустов и разнотравья. Над долиной крепло предгрозовое небо.

В первые минуты было непривычно видеть простор, не ограниченный ни мглой, ни сыпучими спинами останцев. Будто Артём угодил в совершенно другой мир.

— Мама! — шёпотом воскликнул юноша, увидев, как ему снизу машет Марина Викторовна.

Спустились к небольшому оврагу — там уже собрались беглецы. Сергей Николаевич отчитал сына за исчезновение. Артём даже не взглянул на отца. Торопливо, сбивчиво пересказал маме всё, что с ними случилось. Заметив, как Солонго уходит назад, к туману, испугался:

— Ты куда?

— Назад.

— Зачем?!

— Уведу их в сторону. А вы пока идите к реке.

— Ещё не хватало! Сол, это самоубийство! Останься!

Эти слова всех удивили. Сам Артём, услышав себя, смутился. Один только профессор Тюрин не проявил к их разговору интереса. Он лежал на дне оврага и, кажется, успел задремать. Его раскрасневшееся лицо лоснилось от пота.

— Пойдём, — Джамбул указал на реку. Переваловы молча послушались его.

— Будь осторожна, — прошептал Артём.

Девушка не ответила. Отвернулась и побежала наверх. Монгол строго, задумчиво проводил её взглядом, и юноша не понимал, ругает ли он дочь за своеволие или за неожиданную дружбу с ним, Артёмом.

— Вставай, Мишань, рассвет уже полощется! — Сергей Николаевич с трудом растолкал Тюрина.

— И что, меня ждёт вчерашняя молочница? — пробурчал профессор.

— Нет, — рассмеялся Сергей Николаевич. — Только злые буряты с мультуками седлают коней.

Для беглецов продолжился спуск в низину троговой долины — к реке, на месте которой некогда лежали древние ледники. Монгол шёл наискось, надеясь как можно быстрее укрыться за скальными выступами.

— Если Нагибины сейчас выйдут из тумана, мы будем как на ладони, — громко сказал Сергей Николаевич. — Так что правильно, Джамбул, идём к скалам.

Артём качнул головой. Папа опять начинал командовать, пусть даже так — невзначай одобряя уже принятое кем-то решение.

— Видела раскопанные норы? — Сергей Николаевич приблизился к жене.

— Видела.

— Это медведь хотел поймать тех истеричных сусликов.

— Это были сурки, пап, — отозвался Артём. О том, что следы принадлежали росомахе, он говорить не стал.

— Ну да, сурки. И не удивительно.

— Что?

— То, что медведи полезли копать эти норы. Знали, что не докопаются, и всё равно не сдержались.

— И почему?

— Медведи не переносят женские голоса…

— Если уж говорить точно, — вмешался Тюрин, — они не любят любые высокие звуки. Не обязательно женские.

— Ну хоть так, — покривился Сергей Николаевич. — Главное, эти сурки могут свести с ума любого медведя.

— Они и меня-то чуть с ума не свели, — улыбнулась Марина Викторовна.

Зайдя под первый скальный выступ, беглецы остановились. Дождались Солонго. Дальше шли вместе.

Джамбул пока что не хотел спускаться к реке, решил углубиться в горный откос, чтобы там заночевать.

Начался дождь. Поначалу — моросящий, потом — грубый, шелестящий по камням и земле. Усилился ветер. Долина скрылась в тёмных разводах. Опять сумерки пришли задолго до заката.

Загремел гром. В этих звуках, то резких, то растянутых, слышалось, как рвутся сотни крепких волокон. Высоко в небе трещали продавленные доски, падали надпиленные гигантские деревья.

Беглецы прятались под козырьком широкой базальтовой плиты. С боков задувало капли дождя, но Джамбулу всё же удалось собрать костёр. На помощь пришла жилетка профессора Тюрина — в одном из её карманов отыскались завёрнутые в ткань и залитые парафином спички. Для костровища вырыли яму, так что отблески огня не могли выдать положение беглецов, но огонь получился слабым. Согреться и уж тем более просушить одежду было невозможно. Переваловы лежали в обнимку. Тюрин полусидел, облокотившись на земляной бугор. Сол спала на коленях у отца. И только Джамбул бодрствовал. Казалось, никакие препятствия не могут сломить этого гиганта.

— Нужно уходить, — промолвил он.

— Что такое? — спросонья спросил Сергей Николаевич.

— Если гроза стихнет, утром нас найдут. В ясную погоду нам не укрыться от погони. У них лошади. Можно уйти выше в горы, но женщина не пойдёт. — Джамбул указал на Марину Викторовну, потом, подумав, кивнул и в сторону профессора.

— Что ты предлагаешь? — Сергей Николаевич прикрыл глаза.

— Нужно уходить.

— Куда?

— Через реку.

Прошло несколько секунд, прежде чем Сергей Николаевич понял значение этих слов.

— Что? — он привстал, разбудив и жену, и сына.

— Река сейчас мелкая. Таких дождей давно не было. Стояла жара. Её можно перейти вброд. Через пару часов брод закроется. Погони не будет.

— Господи, какой ещё брод? — чуть не плача, выдавила Марина Викторовна.

— Решайтесь, — монгол разбудил дочь. Она открыла глаза так быстро, будто и не спала вовсе. Прямым, свежим взглядом посмотрела на Артёма. Юноша застеснялся своих заспанных глаз и отвернулся.

— В этом, конечно, есть логика…

— Решайтесь, — повторил монгол. Гулко, почти жёстко.

— Ты уже был на этой реке?

— Нет.

— То есть не знаешь её глубину?

— Нет. Но, повторяю, стояла жара. Такие реки летом мельчают. С высоты я видел ширину её русла.

Сергей Николаевич мотнул головой. Прогонял дрёму, пытаясь оценить предложение Джамбула.

— Значит, так… Что нам известно…

— Утром нас всех поймают, — медленно отозвался монгол.

— Далее.

— Нагибины сейчас спят. Ни за что не поверят, что мы ночью полезем через реку.

— Далее.

— Это наш последний шанс.

— Допустим, что так… Ну что ж, — Сергей Николаевич встал. — В результате могу сказать только одно. Нужно идти.

Сложнее всего было разбудить Тюрина. Он по очереди обругал всех, кто пытался это сделать. Объяснять ему что-либо было бесполезно. Он отвечал, что готов сейчас же сдаться Нагибиным и даже чёрту, лишь бы его оставили в покое. Спор прекратил Джамбул. Он поднял профессора за ворот. Тряхнул его так, что у Тюрина слетели и панама, и очки:

— Уходим.

Спуск оказался несложным. Нужно было поспевать за монголом и его дочерью. Время от времени кто-нибудь из Переваловых попадал ногой в яму и падал, но тут же вставал и шёл дальше. Только профессор Тюрин после каждого падения начинал причитать, ворочаться на земле — ждал, что ему помогут, а сам подниматься отказывался.

Грозовой купол накрыл долину. Тучи покрывались густой сетью вен, по которым струилось электричество. Молнии появлялись в разных формах: переплетённые алюминиевые шнурки, загнутые клюшки для гольфа, зигзаги. Временами они ложились параллельно горизонту или вытягивались дугой опрокинутого месяца.

Артём подумал, что если за рекой следит кто-то из дозорных, то при вспышке зарниц он мог давно заприметить тёмные фигурки людей. Эта мысль не пугала. На страх уже не осталось сил.

— А что ты предлагаешь? — спрашивал себя юноша. — Ничего? Вот и молчи.

На берегу пришлось остановиться. Джамбул и Сол разбежались в разные стороны, надеясь отыскать брод.

— Сюда! — позвал монгол. Он нашёл отмель.

Беглецы тесной цепочкой вошли в реку. Держались друг за друга. Течение сразу забурлило под коленками.

— Не вставайте лицом к течению! — прогремел Джамбул. Артём вздрогнул. Никогда прежде монгол не кричал столь сильным голосом, пробивающим даже шум реки.

Скользкие, шаткие камни на дне. Юноша проверял каждый из них. Очередной валун казался устойчивым, Артём начинал сильнее давить на него, хотел увериться, что он не подведёт, но тут понимал, что своей проверкой только расшатал его. Теперь валун раскачивался, а под напором реки вовсе откатывался в сторону.

Юноша глох от шума. Река была повсюду. Под ногами, над головой, по бокам. Дождь льдистой заметью колол лицо. Ступни, замёрзнув, срослись с ботинками, потяжелели — ноги оканчивались тупыми обрубками, нужно было настойчиво передвигать их вперёд. Ощупывать дно становилось всё сложнее.

Ничего не видно. Беснующаяся мгла вокруг, лишь изредка вспыхивающая при свете молний. Лица папы, мамы и профессора были искажены, исковерканы, будто нарисованы неумелой рукой художника. Рукой Дёмина. Беглого каторжника, спасающегося от преследователей. Эта мысль ещё больше напугала Артёма.

Между колен бурлила, пенилась чёрная вода. Юноша настойчиво вглядывался в неё. По горлу от поясницы поднялась лёгкая тошнота. Артёму показалось, что он падает ничком. В спину упёрлось что-то твёрдое. Это был папа. Он поддержал сына, когда тот в кратком головокружении стал заваливаться в реку.

С каждым шагом напор воды усиливался. Она широкими лентами обхватила ноги, тянула за собой. Артём понимал, что одно неловкое движение — и его унесёт по стремнине. Никто не успеет ему помочь. А там — верная смерть на порогах.

Сзади кто-то вскрикнул. Это упал Тюрин. Ему помогли подняться.

Папа ругал Джамбула, проклинал его глупую идею, говорил, что тот нарочно решил всех погубить на переправе, но монгол едва ли слышал Сергея Николаевича. Он был впереди. На плечах у него сидела Солонго.

Артём натыкался на вымоины, нога уходила вглубь. Расставив руки, цеплялся за маму. Она что-то говорила ему, он её не слышал.

Неожиданно идти стало проще. Брод заканчивался.

Последние метры беглецы пробежали под радостные крики. Обнимались на берегу, понимая, что на переправе рисковали жизнью. Даже Сергей Николаевич забыл всю ругань, которую недавно обрушил на монгола:

— Как мы их, а? Где теперь Нагибины?! Отличный план, согласись?

— Да, — кивнула Марина Викторовна и присела на бревно. Радость была краткой. Усталость и холод давали о себе знать.

— Нужно ещё немного пройти вперёд. Спрячемся от дождя и отдохнём.

Сергей Николаевич огляделся. Заметил, что этот берег отчего-то весь завален буреломом. Поблизости не было ни одного живого деревца — только отшлифованные серые плавуны. Ни Джамбула, ни Сол поблизости тоже не было.

— Куда они опять запропастились?!

На Тюрина было жалко смотреть. Профессор повалился на влажную землю. Тяжело дышал. Если бы не дрожь, кажется, он бы мгновенно уснул. И только с беспокойством ощупывал жилетку, опасаясь, что кармашки открылись и река вымыла из них остатки его запасов.

— Что-нибудь нашёл? — крикнул Сергей Николаевич, заметив Джамбула. Он пришёл один, без Солонго.

— Там тоже вода, — нахмурившись, сказал монгол.

— Тут везде вода, — хохотнул Сергей Николаевич.

— Там река.

— В каком смысле?

— Мы не перешли на другой берег.

— Не понимаю… Говори яснее!

— Мы на острове.

— Что значит… на острове… — Марина Викторовна с ужасом посмотрела на Джамбула.

— Это не берег. Это речной островок.

— Так, значит… — протянул Сергей Николаевич.

— Мы в ловушке, — закончила за него жена.

 

Глава пятая

— Мы в ловушке, — охнув, повторила Марина Викторовна.

— Кажется, так, — ответил Джамбул.

Беглецы оказались на хабарке — вытянутом вдоль берегов островке, выставленном солнцу в межень, но в паводки неизменно погружавшемся в воду. Это объясняло отсутствие высоких деревьев и большое количество плавуна — стволы, упавшие в реку выше по течению, застревали здесь, на хабарке.

Летом можно было не опасаться, что остров весь спрячется под водой. Взлобье, на котором оказались беглецы, должно было покрыться множеством мелких проток, но остаться на поверхности. Тут можно было без забот развести костёр, построить небольшой шалаш, чтобы укрыться от ливней, ждать, пока сойдёт непогода, а с ней угомонится река, но сейчас это означало одно — сидеть на виду у преследователей.

— Куда же ты смотрел! — в отчаянии крикнул Сергей Николаевич. — Куда?! Неужели не видел, куда нас ведёшь?!

— Не видел.

— Ах, ты… Соображать-то надо.

— Что же нам делать? — едва не плача, спросила Марина Викторовна.

Вернулась Солонго.

— Остров длинный. Дальним концом почти достаёт до другого берега, — отчиталась девушка.

Приглядевшись, Артём увидел, что она вся дрожит. Со злостью посмотрел на Джамбула, заставлявшего дочь бегать по бурелому после всего, что ей пришлось пережить.

— Выйти на берег можно? — спросил монгол.

— Можно. Там почти такой же брод. — Солонго кивнула. Помолчав, добавила: — Но река прибывает.

Джамбул, уперев руки в бока, стоял в полный рост. Хмуро поглядывал на лежавших рядом беглецов.

«Неужели он нас бросит? — подумал Артём. — А что… Это было бы логично. Вместе мы все погибнем. Мы для него обуза».

— Уходите, — шепнул юноша, когда Солонго оказалась рядом.

— Куда? — удивилась монголка.

— Спасайте себя. Мы для вас обуза.

Солонго не ожидала такого предложения. Улыбнулась, но тут же насупилась:

— Ты пойдёшь с нами? Ты бы мог.

— Я не оставлю родителей.

— Вот и мы вас не оставим.

Артём заметил, до чего внимательно, однако теперь без злобы смотрит на них Джамбул. В его взгляде было что-то странное, но юноша никак не мог понять, что именно.

— Что же нам делать? — повторила свой вопрос Марина Викторовна.

— Куда вы пойдёте дальше? — Джамбул по-прежнему смотрел на Артёма.

— Что значит дальше? — не понял Сергей Николаевич.

— После того как мы оторвёмся от Нагибиных.

— Ты бы придумал, как нам сбежать из ловушки, а потом уже…

— Куда вы пойдёте дальше? — Монгол говорил тихо, но твёрдо, почти жёстко.

Юноша не переставал удивляться переменам в его поведении и голосе. Джамбул сейчас не был похож на того тихого проводника, каким он предстал в дедушкином доме.

— Пойдём по следу Корчагина, — помедлив, ответил Сергей Николаевич.

— О нет… Какой кошмар… — отозвалась Марина Викторовна. — Тебе всё мало?

— И ты, Джамбул, нам в этом поможешь. В память о старике Корчагине.

— Твоя настойчивость поражает, — ухмыльнулся монгол, не отводя взгляда от Артёма. Юноше было неловко, и он готов был обнять Солонго в благодарность за то, что она встала перед ним — отгородила его от тёмного взгляда Джамбула.

— Они сделали свой выбор, — громко произнесла Солонго.

Отец ответил ей на странном, грубовато-певучем языке. Впрочем, он звучал вполне как монгольский, и сейчас можно было усомниться в познаниях профессора Тюрина.

Джамбул и Солонго о чём-то спорили. Отец говорил тихо, отрывисто. Дочь отвечала громко и долго. Артём не мог даже представить, о чём они говорят, но чувствовал, что сейчас решается что-то важное. Важное для всех собравшихся здесь людей. Но что? Если б только уцелел дедушкин дневник, если б можно было прочитать, что же на самом деле случилось между ними — между Джамбулом и Виктором Каюмовичем! Почему дедушка не захотел брать монгола в повторную экспедицию? Почему не доверил ему последние приметы и оставил ждать там, у реки? Да и насколько правдивым был рассказ монгола? Артём тихо простонал. У него начинала болеть голова.

— Ну? — недовольно спросил Сергей Николаевич.

— Хорошо, — Джамбул кивнул дочери. — Они сделали свой выбор. Ты сделала свой. Но ты знаешь, чем это закончится.

— Этого никто не знает.

Последние слова были сказаны по-русски. Артём отчего-то был уверен, что они предназначались всем беглецам. Это было какое-то предостережение. Последний призыв одуматься.

— О чём ты? — поморщился папа.

— Уходите на тот берег, — ответил Джамбул.

— О нет… — простонала Марина Викторовна.

— Уходите сейчас же. Пока ещё можно пересечь реку. А мы тут разведём костры.

— Костры? — удивился Сергей Николаевич.

— Нагибины наверняка выставили дозор, — объяснил Джамбул. — При свете молний они могли увидеть нас.

— А ты говорил, никто не увидит, всё будет хорошо, тайком убежим… — проворчал Сергей Николаевич.

— Если мы разведём костры, дозорные заметят. Нагибины подумают, что мы перешли через реку, почувствовали себя в безопасности или просто упали без сил.

— И развели костры, чтобы согреться. — Артём начал понимать задумку монгола.

— У них-то остались палатки, — отозвался Тюрин.

— И спальники, и котелки, и еда… — добавила Марина Викторовна.

— Нагибины знают, что утром река будет полноводной. Если ливни затянутся, всю пойму затопит, — продолжал Джамбул. — Тогда её не перейти, не переплыть. Они захотят рискнуть. Бросятся на переправу. Окинские лошади маленькие, но справятся. Рек они не боятся. Нагибины придут по нашему следу.

— И сами окажутся в ловушке, — кивнул Артём.

— Да, если повезёт. В любом случае, это их задержит.

— Зачем весь этот цирк? — мотнул головой Сергей Николаевич. — Пусть остаются на том берегу!

— Если заманить их на остров, они тут просидят не меньше двух дней. Вода ещё долго не сойдёт. А если они останутся на берегу, завтра найдут другую переправу. Перебросят мост через скальные щёки ниже по течению или отыщут широкий разлив, где даже в паводок слабое течение.

— Ох, не нравится мне это, — прошептала Марина Викторовна.

— Уходите. Сол покажет вам путь.

— Идём, Артём, — позвал папа.

— Артём поможет мне с кострами. Один я не успею.

Эти слова были неожиданностью для всех. Только Солонго смотрела спокойно, без удивления.

Сергей Николаевич какое-то время спорил, но потом согласился, решив, что с гигантом-монголом его сыну всё равно будет безопаснее.

Артём молча принял свою участь.

Юноша опасался, что в такую погоду развести большой костёр будет сложно. Но Джамбул брался за худые сосенки — из тех, что были посвежее, ещё не успели обкататься водой и превратиться в каменный плавун. Разрубал их единственным топором на поленца, затем рубил на чурки. Внутри древесина оказывалась сухой. Этого было достаточно, чтобы через полчаса непрестанной работы сложить метровое костровище.

Бережно раздували костёр, подкладывали сухие щепки, и вскоре огонь мерцал так, что его без забот можно было углядеть с любой возвышенности — здесь не нашлось ни скал, ни деревьев, способных укрыть пламя.

— Уходим? — торопился Артём. Заподозрил, что кто-то из родителей не справился с переправой и сейчас нуждается в помощи.

— Рано.

— А чего ждать?

— Поддержим костёр. Чтобы уж наверняка.

— Хорошо.

Юноша покорно сел на землю. Он был по-своему рад этой задержке. Можно было без забот сидеть возле огня, подставляя ему окоченевшие руки и ноги.

Вернулась Сол. Сказала, что все перебрались на другой берег.

Теперь сидели втроём. Артём с удивлением почувствовал, что ему уютно с этими странными людьми. Рядом со спокойным, уверенным в своих действиях монголом. Бок о бок с его смелой и по-звериному ловкой дочерью. Сидели без слов, не поторапливая себя в ожидании. Папа давно бы начал о чём-то говорить, мама стала бы причитать, обещая Артёму скорую простуду. Профессор, конечно, задумал бы умничать, рассказывая очередную байку. Юноша впервые встретил людей, с которыми приятно молчать. Такое молчание было наполненным, мягким.

Гроза уходила за горы, потом возвращалась и продолжала выплясывать над чёрным куполом долины. Тучи загустели, и молнии сейчас были неразличимы. Вспыхивая, они освещали бледно-мраморным заревом всё небо, в одно мгновение успевали моргнуть три, четыре, а то и восемь раз. Глаз едва улавливал их мерцание. Постепенно гром отдалился, зарницы погасли. Гроза затянулась монотонным колючим ливнем.

— Тебе страшно? — неожиданно спросил Джамбул.

— Да, — признался Артём. — Но дедушка говорил, нужно сражаться до последних сил, до полного изнеможения и быть готовым принять любой исход. Любой, кроме смерти.

— Интересно. Ты боишься умереть?

— Не знаю. Не думал об этом.

— И любишь своих родителей?

Юноша нахмурился. Ему не нравились подобные вопросы. Если бы монгол задал их ему ещё день назад, он бы пожал плечами и не стал бы ничего говорить, а сейчас отчего-то казалось важным ответить — честно, без утайки. Артём не понимал, откуда взялось это чувство.

— Люблю. У нас не всё так просто. Папа бывает всяким… Он… Не знаю… Дедушка говорил, что жизнь терпит противоречия. Можно любить кого-то и сторониться одновременно.

— У тебя был мудрый дед, — кивнул Джамбул.

— Не все узлы нужно развязывать, — продолжал Артём. — А то всю жизнь будешь только и делать, что возиться с этими узлами. Как те друзья Баира, с оленьими рогами.

— Это тоже сказал Виктор Каюмович?

— Да. Ну, без рогов, конечно.

— А ты?

— Я сказал, что не понимаю этого. Что, наверное, пойму, когда подрасту. Мама мне всегда так говорит.

— А дедушка?

— Дедушка сказал, что это глупости. Что я и так всё понимаю, только по-своему. А когда подрасту, это уже буду не я. Это уже будет кто-то другой. А зачем сейчас думать о проблемах другого человека — того, кем я стану? Нужно думать о своих проблемах. Они мне ближе.

Джамбул, вздохнув, кивнул. Солонго, притаившись, смотрела на Артёма. Её глаза сейчас наполнились тяжёлой синевой. Чёрная косичка змеиным кольцом пряталась в капюшоне мокрого балахона. В густых карминовых отсветах костра округлое лицо девушки казалось неестественно красивым, будто отлитым из пластика. Узкие полосы губ, сжатые в полуулыбке. Прямой, ясный взгляд. Тонкие пальцы, которыми она поправляла выбившиеся на лоб прядки. По-звериному уютная, нежная Солонго. Юноша вспомнил, как она прижималась к нему в спальнике — в ту ночь, когда они только задумали побег, — и ему стало легко, просторно, словно он шагнул из душной городской квартиры в предрассветную таёжную степь. И в этом просторе была мягкая грусть.

— Наверное, так же и со смертью. Живу сейчас я. А умирать будет кто-то другой.

— Значит, и бояться нечего? — улыбнулся монгол.

— Наверное. Послушайте… — Артём помедлил. — Зачем вам статуэтка?

— Эта? — Джамбул достал из-за пазухи нефритового кубулгата.

— Она моя, — кивнул юноша.

— Твоя?

— Да. Осталась мне от дедушки. На память. Вы поймите…

— Ты прав. Она твоя. — Монгол протянул статуэтку Артёму.

Юноша хотел ещё спросить, что в ней особенного, что означают узоры на её голове и лапах, но при очередной вспышке зарева вскочил на ноги — на переправе чёрными изваяниями стояли всадники. Нагибины!

— Бежим!

Река с другой стороны острова поднялась так высоко, что самостоятельно ни Артём, ни Солонго не смогли бы через неё перебраться. Быть может, и монгола, несмотря на его силу, смыло бы стремниной, но ребята забрались ему на плечи. Сели вполоборота. Обнялись сами, обхватили шею Джамбула и так сделали его ещё тяжелее. Опираясь на шест из тонкой сосенки, выставляя его против течения, он медленными шагами прошёл брод; добравшись до берега, повалился на колени. Солонго и Артём покатились кубарем по лужам. Смеясь, вскочили на ноги и побежали к сидевшим неподалёку Переваловым и Тюрину.

Два зверёныша — взъерошенные, мокрые, шальные, — они, забыв усталость, в порыве озорства принялись бегать друг за другом, саля в плечо, толкаясь, опять падая на землю, со смехом перебрасываясь комками грязи. Артём норовил поймать Солонго, покрепче обхватить её, прижать к себе, чтобы вновь ощутить близость упругого худого тела, но девушка всякий раз увёртывалась, раззадоривала юношу, кривляясь и показывая ему язык. Артём наконец запыхался и должен был присесть — и только сейчас заметил, с каким удивлением на него смотрят родители. Им такие забавы казались здесь неуместными. Танцевать на краю пропасти. Веселиться у порога смерти.

Монгол едва уговорил беглецов спуститься по берегу на несколько километров, чтобы отыскать хоть какое-то укрытие. Уставшие от нескончаемого преследования, они шли медленно, а когда Джамбул объявил ночёвку, попадали на землю.

Всюду был холод. Артём лежал на спине и чувствовал, как от земли к пояснице тянет ледяным сквозняком. Закладывал под себя руки, но это не помогало. По телу, будто по воде, расходилась мелкая рябь. Дрожали руки, ноги, живот. Наконец всё сошлось в единую, не прекращающуюся даже во сне дрожь. Артём и не знал, что может так долго и мелко дрожать.

Холод беснующейся ночи. Ветер выкручивал дождь, как пачку тонких, разрезанных на полосы простыней. Сёк наискось, ударял то сверху, то сбоку. Всё холодное, мозглое. Кажется, дождём напиталось всё тело, до самых костей.

Полыхнула зарница, и опять вернулся гром. Горы вокруг осыпа́лись скальными обломками. Они гулко скрежетали под небом, до низины докатывались уже медленными, глухими отзвуками. Невпопад хлестали матовые вспышки. В затишье после грома вызревало шипение дождя.

Казалось, что река давно вышла из берегов и сейчас подмывает стоянку беглецов.

Артём почувствовал, что дрожь в теле чуть уменьшилась. Он и не заметил, как подполз к маме, прижался к ней. Теперь и к нему кто-то прильнул сзади. Так было теплее.

Падая в холодный сон и выныривая из него на краткие мгновения, юноша замечал, как от валуна, возле которого они остановились, протянулся навес из переплетённых тальником сосенок, как рядом появилась нодья — костёр из брёвен. Об этом позаботился Джамбул. Теперь монгол и сам улёгся на землю. Тело успокоилось и больше не дрожало. Юношу утянуло в вязкую трясину сна.

Ему снилось, что он идёт по коридору поликлиники. Коридор был школьным, но Артём отчего-то знал, что находится именно в поликлинике. На скамейках в ожидании своей очереди сидели дедушка, братья Нагибины, Фёдор Кузьмич, погонщик Баир, Солонго и другие люди, чьих лиц он не успел разобрать. У Артёма из живота текла кровь. Он зажимал рану ладонями. Никто этого не замечал. Юноша стонал, просил о помощи. Ему в ответ смеялись, рассказывали что-то о весёлых тарбаганах. Артём умирал, а всем казалось, что он просто кривляется. Громче всех смеялся Слава Нагибин. Юноша и сам не сдержал улыбку, но шёл дальше, искал врача. Под ногами вытягивались полосы крови — упругие, будто разбухшие. Боли не осталось, но Артёму было страшно.

«Смерть — худшее из того, что может с тобой приключиться», — улыбаясь, говорил ему дедушка. И Артём боялся умереть. Сильнее сдавливал рану на животе, заходил то в одну комнату, то в другую. Докторов не было. Даже за столом врача сидели пациенты. Плакали, смеялись. На Артёма никто не смотрел. В животе что-то начало ворочаться, закручиваться. По рукам обильнее потекла кровь. От живота по всему телу разошлась пульсация. Сдавило голову.

Артём шёл полусогнувшись, но никто не торопился ему помогать. Наконец открылась одна из дверей. Из неё вышли люди в белых халатах. О чём-то беззвучно переговариваясь, шли мимо юноши. Он хотел им крикнуть, но не смог. Призывно поднял руки. Из живота хлынуло тёплой пустотой. Чувства пропали. Осталось только зрение. Артём видел, как, изогнувшись, упал — без тяжести. Ударился головой о лавку. Боли не было. Видел, как вокруг забегали пациенты. Люди в белых халатах ринулись к нему, стали трогать его, о чём-то спрашивать. Артёма уже не было. Ему было спокойно. Ни боли, ни страха. Осталось только зрение. Всё пространство вокруг заполнилось глубоким электрическим дребезжанием. Люди в халатах суетились, кричали — это было видно по их искажённым ртам. Зелёные вены на шее. Они были напуганы. Теперь тело Артёма — их проблема. Нужно его уносить. Мыть полы от крови. Как это мерзко… Запахи, слизь. Артём уже был далеко. Его ничто не беспокоило. Электрическое дребезжание усилилось. В нём вибрировало всё сущее. Юноша проснулся. И первое, что он ощутил, был запах зажаренного мяса.

— Ну ты даёшь! — хохотнул папа. — Так дёргался, я уж думал тебя связать, а то убежишь к речке!

— Держи, — мама протянула Артёму полоску горячей, покрытой корочкой зайчатины. — Без соли, без приправ, но вкусно.

— Откуда это?

Марина Викторовна глазами показала на улыбавшегося Джамбула. Монгол сидел перед костром. Держал в руках кусок мяса. Поджаривал его с края, потом кусал большими белоснежными зубами и лезвием топора отреза́л сырую часть. Выглядело это нелепо и ужасающе одновременно. В такой манере было что-то древнее, дикое, почти звериное. Должно быть, так ели первобытные люди.

— Хотя у них, конечно, не было топоров.

— Ты это о чём? — удивился папа.

— Да так, — смутился Артём. Он и не понял, что сказал это вслух.

Небо высветилось, но по-прежнему шёл дождь. Речная долина была затянута лёгким туманом. Беглецы сидели перед костром, обедали подстреленными монголом зайцами.

— Когда он успел? — прошептал Артём.

— Не знаю, — пожала плечами мама. — Когда я проснулась, зайцы уже были выпотрошены.

Джамбул понял, что разговор идёт о его охоте, и кивнул, призывая юношу не отвлекаться от еды:

— Ешь. Силы понадобятся. Идти далеко.

Переваловы и Солонго ели спокойно, отрывая от мяса по кусочку и жаря его на палочке. И только профессор Тюрин норовил зажарить зайца целиком, обжигался кипящим жиром, шикал, но жадно вгрызался в ещё сыроватую мякоть. Если Джамбул повадкой напоминал медведя, то профессор — шакала, а может, и красного волка, встречу с которым он сам обещал в начале экспедиции.

— Сюда бы гончака, — пережёвывая мясо, говорил Сергей Николаевич. — Можно было бы сходить потрогать фазанов.

— Тут не бывает фазанов, — отозвался Тюрин, рукавом рубашки размазывая жир по щекам.

— Ну, тогда филинов.

— Филинов тоже нет.

— Да что ты докопался! Кто-то же здесь водится?!

— Куропатки, глухари, рябчики, — ответил профессор.

— Ну, значит, глухарей.

— Ты хоть отличишь обыкновенного фазана от глухаря? — усмехнулась Марина Викторовна.

— На вкус?

— На цвет!

Все рассмеялись. Настроение после вчерашней круговерти явно улучшилось. Лишь Сергей Николаевич жаловался на то, что остался без сигарет — последняя пачка вымокла на переправе.

— А ещё тут должен встречаться чёрный козёл. Та ещё громадина, — добавил профессор, с сожалением осматривая свои перепачканные ботинки. — Но охотиться на него сложно. Только патроны сгадишь.

— Да, с зайцем проще, — Сергей Николаевич, покончив с мясом, теперь жадно облизывал пальцы. — Его можно и самотопом поднять, никакой собаки не надо. Главное, целиться хорошо.

Марина Викторовна, не сдержавшись, рассмеялась в голос.

— Ты чего? — удивился муж.

— Да так. Охотнички сидят тут, болтают. А сами и стрелять-то толком не умеют.

— Во-первых, умеют, — Сергей Николаевич махнул рукой. — Во-вторых, в охоте разбираются. Не знаю, как Мишаня, а я с отцом на тяге вальдшнепов стрелял. И не раз.

— Помню-помню. Стрелять — стрелял, а домой вместо птицы принёс статью.

— Это уже детали.

— Так сказать, придирки, — уточнил Тюрин.

— И статья хорошая получилась.

— Главное, что сытная, — Марина Викторовна опять рассмеялась. Муж хотел возразить, но тоже рассмеялся.

— Нагибины? — коротко спросил Артём. Этот вопрос сразу ослабил общую весёлость.

— Сидят на острове, — ответила мама.

— Двое сидят, — пояснила Солонго.

Юноша понял, что девушка опять ходила в разведку.

— Один — Слава, другой — Чагдар.

— Остальные?

— Не знаю. Не видела.

— Может, утонули?

— Вряд ли, — вздохнул Сергей Николаевич. — Такое не тонет.

— Это точно, — кивнула Марина Викторовна.

— Сутки у нас точно есть, — заметил Джамбул. — Достаточно, чтобы оторваться и запутать следы. Если повезёт, двое суток.

После обеда вышли в путь. Идти, несмотря на боль в ногах, было приятно. Всех ободрило то, что Нагибины попались в ловушку. Больше всех радовался Сергей Николаевич, сказал, что обязательно опишет это в статье. Жалел только, что нет ни видеокамеры, ни фотоаппарата. Сказав это, покосился на сына.

До полудня шли по руслу реки, а к вечеру стали подниматься на перевал, который тут был единственным доступным выходом из долины. Все понимали, что искать приметы будет сложно, но пока что не хотели это обсуждать. О том, чтобы повернуть назад в надежде вернуться на знакомую тропу и постепенно выйти к Шаснуру, никто не заговаривал.

На ночь остановились в лесистом распадке. Джамбулу удалось подстрелить дикого кабана. Грохот выстрела далеко разлетелся по долине, но сейчас этого можно было не бояться. Эхо разорвалось на множество глухих звуков, разнеслось по всем направлениям, перепуталось, искажённым вернулось назад и затихло где-то в вышине.

Наутро погода была туманной. Солнце поднялось маслянистое, крепкое. О недавнем ливне напоминали только разбухшая река и располневшие пошворы в низине.

Экспедиция, теперь состоявшая из шести человек, выдвинулась к седловине перевала и вскоре поднялась в низко висящее облако — светлое, лёгкое, совсем не похожее на туман в тарбаганьем городке.

Вперёд просматривались десять-пятнадцать метров. Остальное пространство было затянуто дымкой. Подъём в пустоту. Иногда сверху проглядывал уступ. Казалось, что он и есть желанная седловина, но забравшись на него, путники быстро понимали, что это лишь очередная гигантская ступень горной лестницы. До перевала было далеко.

Тихо. Ни ветра, ни живности. Всё меньше травы. Твёрдая земля и камни.

Когда подъём становился слишком крутым, Джамбул вёл экспедицию серпантином. Следом за проводником шли Артём и Сергей Николаевич. Марина Викторовна и Тюрин — последние. Сзади их подгоняла Солонго.

Юноша останавливался, всматривался вглубь тумана, будто там могли появиться всадники. Никого не видел.

Вышли из облака. Слева проглянула гора. Ярко светило солнце. Стало жарко. Артём снял куртку, но уже через несколько минут должен был вновь надеть её — почувствовал, как мёрзнет влажная спина.

Юношу оглушали собственные шаги. Разговаривать на подъёме было сложно. Приходилось всё важное говорить в конце фразы. Поначалу папа или Джамбул слышали сам факт того, что Артём говорит, останавливались, прислушивались и как раз узнавали всё, что он хотел сказать. Если юноша начинал фразу с главного, то приходилось повторять. Поднимаясь на перевал, он думал об этом, выводил для себя идеальную формулу разговора в таких условиях, и это отвлекало от усталости.

Поднялись на очередной уступ. Теперь река виднелась далеко внизу, тоненькая, спокойная. Не верилось, что она могла стать для кого-то непреодолимым препятствием. Острова вовсе не было видно, его давно загородили скалы. Вокруг клубился туман, однако он не мешал, сторонился путников. Подул холодный ветер, пришлось застегнуть молнию до самого подбородка.

Седловина лежала близко, но теперь путь был засыпан камнями. Шли по осыпи. Даже самый крепкий валун пошатывался под весом Артёма. Шагать было неудобно. Юноша боялся упасть.

Гора слева играла с ним в прятки. То скрывалась в тумане, то выглядывала.

Артём будто шёл по размолотой в крошку пемзе. Ноги проваливались в мелкую гальку. Он часто останавливался перевести дух. На зубах скрипел песок. Тут было пыльно. Ветер задувал в лицо.

Оглянувшись, Артём увидел, что родители и профессор остались далеко внизу. Они теперь сидели, отдыхали. Солонго стояла рядом с ними, не отходила ни на шаг. Артём не хотел их ждать. Зашагал вверх, вслед за монголом.

Приятно было чувствовать силу, выносливость собственного тела. «Весь мир принадлежит мне: от снежной вершины Эвереста до тёмных глубин Марианской впадины», — с улыбкой думал он. Счастливый, прикрывал глаза и видел земной шар, весь раскрашенный яркими цветами. На нём не было ни серых, ни чёрных пятен. Даже Сирия с Палестиной посветлели жёлтыми оттенками. «Ведь там тоже есть горы».

«Настоящее счастье — это когда твой мир тебе принадлежит», — подумал юноша и смутился, не зная, слышал ли эту фразу от дедушки или сформулировал её сам.

Наконец поднялись на седловину. Не меньше часа ждали отставших. Потом ещё полчаса отдыхали с ними.

— Нужно идти, — промолвил Джамбул.

Остальные покорно кивнули. Даже у взмыленного, раскрасневшегося Тюрина не был сил спорить и просить о дополнительных минутах привала.

Спуск был долгим. Артём с опаской наступал на осыпа́вшиеся глыбы. Они шатались, ломались. Иногда приходилось передвигаться ползком. По мелкой гальке шагать было приятнее. Юноша скользил через неё, как через песок: не поднимая ног, продвигал их вперёд, спускался быстро и шумно.

Ветер холодил шею. Артём набросил капюшон. Ветер задувал в него, гудел так, будто рядом работала лесопилка или заводили трактор.

Юноша обнаружил, что у него отекли кисти рук. Распухли пальцы.

— Это от высоты, — сказала мама, теперь не отстававшая от сына.

Спуск закончился задолго до заката. Экспедиция оказалась на покатой границе очередной долины — просторной, лишь с двух сторон окружённой высокими горами, а в остальном стеснённой лишь лысыми макушками гольцов.

— Смотри! — Марина Викторовна схватила мужа за руку.

— Что там?

— Да смотри, — она указывала куда-то вперёд, в сторону одной из гор. — Ну конечно, ты же не видел! — Она поспешно достала из кармана целлофановый свёрток, в котором были спрятаны рисунки.

Артём уже понял, что привлекло мамино внимание. Гора с двумя волнистыми вершинами, глубокой, будто клином выбитой седловиной и заросшее лесом плато. Перед горой, словно ступеньки, выточенные для атлантов, спускались уступы скал. Это была пятая примета Дёмина.

— Так, значит… — не веря рисунку, проговорил Сергей Николаевич.

— Ну конечно! — Марина Викторовна, забыв об усталости, подпрыгнула и захлопала в ладоши. — Мы обошли сразу две приметы и вышли напрямик к пятой.

— Но как такое возможно…

— Ты здесь уже был? — Артём спросил у Джамбула.

— Нет. Так далеко я не заходил.

Юноша был уверен, что монгол ответит именно это.

— Странно… — прошептал Тюрин. — Какое совпадение.

— Да что вы все нахмурились-то! — обиделась Марина Викторовна.

— Значит, до тайны Корчагина осталась какая-то одна вшивая примета? — оживился Сергей Николаевич.

— Ну конечно! Мы уже близко!

— Ничего удивительного, — заключил профессор. — Перевал, по которому мы шли, был единственным в той долине. Дёмин, как и мы, выбирал оптимальный путь.

— Значит, и Нагибины пойдут по нему.

— Это да, — вздохнула Марина Викторовна.

Радость от неожиданной близости последней, шестой приметы, а затем и страх перед преследователями отвлекли всех от изначальных сомнений. И только Артём с подозрением косился на Джамбула. Видел, что монгол ничуть не удивлён тем, что они так быстро выбрались именно сюда, на площадку, откуда открывался зарисованный Дёминым вид.

 

Глава шестая

— Значит, осталась одна примета?

— Одна.

— Дай-ка посмотрю, что тут у нас.

Сергей Николаевич взял в руки последний рисунок.

— Так… Какое-то озеро.

— Необычное озеро, — добавила Марина Викторовна.

Озеро и в самом деле было необычное. В форме почти ровного овала, оно лежало, будто проткнутое посередине острой конической скалой. На вершине скалы, не меньше чем на десять метров поднимавшейся над поверхностью воды, была небольшая площадка. На площадке стояли два округлых валуна, из расщелины между ними вытягивалась берёза. Её ствол рос не прямо, а с небольшим отклонением, и пышная кудрявая крона нависала над озером — будто волосы девушки, искупавшейся в горной прохладе.

— Всё это хорошо, — выковыривая из зубов остатки мяса, промолвил Сергей Николаевич. — Но как мы это озеро найдём?

— Ну-ка, — профессор перетянул рисунок себе. — Да уж… Каких-то особых знаков нет. Это не трёхглавая гора…

— Тут вообще нет высоких гор, — промолвил Артём, взглянув на рисунок из-за спины Тюрина.

— Это так, — кивнул профессор.

— Отсюда мы делаем вывод… — протянул Сергей Николаевич.

— О том, что идти нужно на северо-запад, — закончил за него Артём. — На востоке и юге тут везде горы. А на северо-западе…

— Одни гольцы, — кивнул профессор. — Логично. Озеро в окружении сопок… Интересно…

— Что?

— Интересно, что мы там найдём.

— Ясно что! — воскликнул Сергей Николаевич и выхватил у Тюрина рисунок. — Золото, вот что! И поэтому — в путь!

Джамбул на общем собрании молчал и лишь изредка кивал, соглашаясь с услышанным. Идею свернуть на северо-запад принял спокойно.

— А ты что скажешь? — не удержавшись, спросила Марина Викторовна у монгола.

— Там будет видно.

Что именно Джамбул хотел этим сказать, никто не понял, но переспрашивать и уточнять Марина Викторовна не решилась.

Экспедиция оставила стоянку и направилась дальше, наискось пересекая каменистый спуск.

В моренах по склону цвела кошкара. Место, где ещё не так давно лежал снежник, было отмечено тёмным углублением. Подтаяв, снежник начал сползать и оставил после себя широкую террасу, окаймлённую высокими грядками изрытой земли, а на его лежанке теперь выросли неуклюжие большие бутоны. Цветки кошкары были светло-жёлтые, почти палевые — пять мятых парусиновых лепестков. Из сердцевины бутона тянулись извитые щупальца, похожие на молодые ростки папоротника. Основанием кошкаре были плотные, щербатые листья.

— Красивые, — улыбнулась мама. — Нам ещё повезло.

— В чём? — не понял Артём.

— В Тунке кошкары давно отцвели, а тут только начали. Сейчас у них запоздалая весна.

— Это как?

— Пока лежал снежник, для них продолжалась зима. В горах всё цветёт невпопад.

Артём кивнул, в очередной раз признав, до чего интересны бывают мамины замечания. Она как биолог многое знала о природе, и даже простой поход с ней, без всех этих перестрелок, мог быть увлекательным. Юноша надеялся, что потом, когда всё закончится, мама согласится пройти с ним по берегу Байкала или даже сбегать до Чёртова озера на Хамар-Дабане.

Экспедиция быстро спустилась в речную долину, но к берегу, отгороженному ольховым стлаником, пробираться не стали. Артём обрадовался этому — хорошо помнил, как в погоне за Солонго застрял в ольховнике. Взглянув на девушку, решил рассказать о своей не самой удачной вылазке по её следам. Видя, как Сол улыбается, старался придать своим действиям как можно больше неуклюжести и отчаяния. Закончил тем, что вверх тормашками застрял в густом сплетении ольховых верхушек, долго не мог высвободиться, потом выскользнул из штанов и ещё долго прыгал, чтобы отцепить их от проклятых веток — не хотел возвращаться в лагерь без Сол, без примет и ещё без термобелья.

— Врёшь ты всё, — девушка беззвучно смеялась.

— Это почему? — обиделся Артём.

— Потому что я тебя видела, — Сол перестала смеяться. — И ты не висел вверх тормашками. Ты рвался вперёд. Не умел, не знал, как ходить, но шёл. Это хорошо.

Юноша растерялся. Не понимал, отчего больше краснеет — от того, что разоблачены его глупые фантазии, или от того, что Солонго его похвалила.

— А ты всегда за мной следишь?

— Всегда.

— Это шутка, надеюсь?

— Надейся.

— Ну тебя… — нахмурился Артём.

Девушка рассмеялась. Толкнула юношу в бок и тут же отскочила лёгким тихим прыжком.

— Эй! — Артёму не понравилось, что его выставляют большим и неуклюжим. Кинулся за Солонго, надеясь поймать её и наказать ответным тычком. В школе он был одним из лучших бегунов. На областных соревнованиях пришёл восемнадцатым из шестидесяти — хороший результат. Но здесь он не пробежал и десяти метров, а юная монголка уже была далеко.

— Да… — юноша с завистью смотрел на то, как она ловко двигается.

— Эй! Не отвлекайся, — окрикнул его папа.

Идти было неудобно. Всё чаще попадались заросли тальника. В колтунах травы начался кочкарник. Между кочек стыли мелкие оконца воды. Не хотелось опять мочить ботинки, приходилось внимательно следить за каждым шагом.

Дважды экспедиция выходила к бочагам мутной зеленоватой воды. Слышались кряхтящие отрыжки лягушек. Джамбул опасался, что в низине начнётся карёк, поэтому чуть повернул в сторону подъёма, надеялся обойти болотистые места, при этом не поднимаясь слишком высоко.

Вскоре бочаги и лужи пропали.

Шли по сухому кочкарнику, перемежавшемуся ровными глиняными площадками и полянами, по которым стелилась брусника — из-под овальных листиков выглядывали бледные твёрдые ягодки.

Кочки утомляли. Между ними прятались небольшие углубления. Артём не знал, как тут идти: ставить ноги на кочку или наступать в углубление — в любом случае было неудобно, ступня постоянно изгибалась то в одну, то в другую сторону и быстро утомлялась.

Профессор Тюрин и Марина Викторовна опять отстали. Теперь их подгонял Джамбул, а Солонго шагала впереди всех — Артём старался догнать её, несмотря на боль в ногах.

Путь пошёл на подъём, и кочкарник сменился степью. Под ногами теперь была ровная земля, идти по которой казалось наслаждением. В зелёном разнотравье лежали редкие глыбы осыпавшихся камней. Всё чаще попадались красные и фиолетовые бутоны. Среди осоки и колосняка особенно много было нителистника. Его жёлтые бусинки, стянутые в букет по пять-шесть бусинок на каждом цветке, были заметны даже издалека. Артём подумал, что нарисовать такое растение можно брызгами — окропить серо-зелёную поляну каплями жёлтой краски, разлетающейся с расчёски, как их учили в младших классах. Цветы нителистника были мягкие, а листья торчали неуклюжими палочками, будто их сюда пересадили с кипариса.

— Что будем делать с золотом? — спросил Тюрин, поравнявшись с Сергеем Николаевичем.

— Как что? Делить!

— Это да… А как?

— Что как?

— Как делить? — Профессор рукавом протирал запотевшие очки. — На три части?

— Какие три части? — удивился Сергей Николаевич.

— Ну, по одной на каждую семью. Одна часть — вам. Другая — нашим монголам.

— А третья — тебе?

— Ну да.

— Хорошо придумал! — усмехнулся Сергей Николаевич, но как-то безрадостно, почти злобно. — Значит, ты у нас третья семья?

— У меня жена и двое детей.

— Хорошо, что напомнил. Только я их тут не вижу. Может, ты их по карманам жилетки попрятал? Хотя постой. На твою Надю целого рюкзака не хватило бы.

— Серёжа! — Марина Викторовна не ожидала от мужа такой грубости.

— Ну знаешь… — Тюрин сам удивился словам друга.

— Ладно, прости, — Сергей Николаевич отмахнулся от профессора. — Просто ты неудачно пошутил.

— Я не шутил.

— Здрасьте, приехали. Почему это мы должны делить золото, учитывая твою Надю и твоих детишек? Если что, тебя вообще в экспедицию не приглашали. Сам напросился. Я тебе предлагал только написать комментарий для статьи.

— Ну знаешь! — в отчаянии Тюрин схватился за один из своих кармашков, будто в нём лежал какой-то особенно важный аргумент, о котором профессор успел позабыть. В действительности там был лишь носовой платок, и профессор принялся им тереть вспотевшую под панамой лысину.

— А что, не так? Я просил тебя помочь. А ты убежал, даже не попрощавшись. Да и толку от тебя в экспедиции не было. Только плетёшься в самом конце.

— От меня тоже толку нет? — сурово спросила Марина Викторовна.

Она видела, как до онемения разозлился Тюрин, положила ему на плечо руку, чтобы успокоить его.

— При чём тут ты? — Сергей Николаевич закатил глаза.

— Действительно, при чём? Только мешаюсь и в хвосте плетусь.

— Марин, перестань. Ты, вон, кашу варила. Брюки мне зашивала…

— Так вот, значит, кто я. Кухарка и швея? Твоя личная обслуга?

— Оригинально, правда? — прошептал Тюрин.

— Ой, прекрати! Ты знаешь, я не это имел в виду. Устроили тут цирк, — огрызнулся Сергей Николаевич.

— Цирк устроил ты. Тебя послушать, так в экспедиции все только мешали тебе…

— Я этого не говорил.

— …А ты и без нас обошёлся бы. Вот бы и шёл один. Со своим чудесным егерем в обнимку.

— Марин…

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна остановилась.

Дрожа от негодования, хотела сказать что-то ещё, но вместо этого расплакалась. Слёзы быстро, напористо потекли по её щекам, однако лицо оставалось расслабленным. Взгляд притупился. Марина Викторовна стояла на месте и чуть покачивалась. Тюрин, не ожидавший такой реакции, заторопился вперёд. Сергей Николаевич остался утешать жену.

— Ну перестань. Прости. Это от усталости. Просто мы все устали. Без коней идти сложно. Да и… Перестань. Осталось не так много.

— Думать надо, — прошептала Марина Викторовна и, теперь уже заплакав всем лицом, прильнула к мужу.

— Да, думать надо головным мозгом. А я дурак.

— Ты не дурак, — всхлипывая, отозвалась Марина Викторовна. — Ты хороший. Только иногда говоришь не подумав.

Помирившись, Переваловы догнали остальных.

Тем временем степь сменилась смешанным лесом. Первые километры идти по нему было приятно, но потом между деревьев появился подлесок. Теперь путников терзали колючие плети шиповника — заросли из длинных высоких веток, покрытых тоненькими крепкими иголками. Они прокалывали штаны и куртку. Впивались в кожу, царапались. От них было не укрыться. Грязное, потное, а теперь ещё ошпаренное шиповником тело начинало зудеть. Чесалось всё, даже голова. Артём долго сдерживался, знал, что расчёсанное место будет зудеть ещё сильнее, но в конце концов срывался, чесался и тут уж вкладывал всю страсть — выскрёбывал себя до крови и в эти секунды жмурился от наслаждения. Под отросшие ногти, кроме привычной грязи, набивались очёски собственной кожи. Растревоженное место болело, его разъедал пот. Хотелось опять расчесать его — теперь до мяса, до кости.

— Вот, — на дневном привале мама сплюнула на ладонь зелёную кашицу.

— Что это?

— Тысячелистник. Смажь, где расчесал, будет полегче.

— Спасибо, — юноша без всякой брезгливости принялся бережно смазывать ранки.

— Интересно, Нагибины идут по нашему следу? — вздохнула мама.

— Не знаю. Может, идут.

— Тебя это не пугает?

— А чего тут бояться?

— То есть как — чего? — усмехнулась Марина Викторовна, подозревая, что сын не совсем понимает опасность их положения.

— Помнишь, на последнем дне рождения бабушка пела частушки?

— Помню… — мама не ожидала, что сын заговорит об этом.

— Мне запомнилась одна. «Жить будем, гулять будем. Смерть придёт — помирать будем».

— Да, папе эта частушка тоже нравилась…

— Так и тут. Когда придёт время, будем умирать, а сейчас об этом можно забыть.

— А если смерть придёт уже сегодня?

— Это вряд ли. Фёдор Кузьмич умный. Понимает, что мы идём по приметам. Не станет нам мешать. Может, Нагибины давно вышли на след и даже видят нас — стерегут с какой-нибудь скалы. Только нападать не будут. Подождут, пока мы отыщем последнюю примету.

Марина Викторовна с подозрением посмотрела на видневшиеся вдали скалы, будто могла разглядеть там кого-то из преследователей.

— Фёдор Кузьмич понимает: если напасть, можно всего лишиться. Лучше выждать. Он наверняка догадался, что у нас сохранились приметы.

— А ты изменился, — Марина Викторовна с интересом смотрела на сына.

— Скорее заново родился, — усмехнулся Артём.

— Это как?

— Тот, кем я был до экспедиции, умер. Ещё там, в кустах, когда ночью подслушивал Джамбула. Ну, или когда убили Ринчиму — умер вместе с ней. А теперь родился я, у которого с тем мальчиком мало общего.

— Я и не знала, что дедушка так сильно на тебя повлиял, — вздохнула Марина Викторовна. — Все эти разговоры…

— Ты многого не знала о том мальчике. — Юноша посмотрел на маму. Его слова прозвучали без укора. — Зато теперь можешь узнать меня.

— Ну, знаешь, сколько бы вас тут, Артёмов Сергеевичей, ни развелось, сын у меня был и остаётся один. И ещё.

— Что?

— У той частушки было окончание. Помнишь?

— Нет.

— А зря. Мне конец больше нравится. Мама пела: «Жить будем, гулять будем. Смерть придёт — помирать будем». А подруги ей хором отвечали: «Смерть придёт, а нас дома не найдёт — а мы гулять ушли за Чекушку, на пруды».

Пока путники отдыхали на привале, Джамбул ушёл охотиться. Сказал, что стрелять будет в последний раз — осталось не так много сухих патронов, да и Нагибины могли быть поблизости, не стоило лишний раз указывать им своё положение.

Родители и Тюрин лежали на траве. Сергей Николаевич обсуждал с профессором, сколько процентов они получат от золота, если сдадут его властям, сколько вообще может стоить сокровищница Дёмина и как её лучше выносить с гор. Марина Викторовна дремала. Артём решил прогуляться — надеялся где-нибудь поблизости найти Сол.

Через редкий ельник юноша вышел на заваленную выворотнями площадку. Почва здесь была неглубокой, и сильный ветер опрокидывал самые тяжёлые, прогонистые деревья. Чуть дальше начинался каменистый подъём. Артём не захотел к нему приближаться, зная, что в таких местах встречаются змеи, и отправился назад, дугой возвращаясь к биваку.

В лесу кричали птицы. Попадались и такие, кто действительно пел — выводил переливчатые мелодии. Серая варакушка, с оранжевой грудкой и вздёрнутым хвостом, громко выдавала своё «Уа-та-та-таица» — пискливое, будто нацарапанное кончиком иглы. Вслед ей жёлтая лощёная иволга мягким голосом тянула «Фи-ту-фи-виу» — тёплый, приятный звук, тембром напоминавший большие глиняные свистульки. Хуже всех пели сверчки — невзрачные птички с бледным клювом, серым брюшком и тёмными крыльями. Они кричали на два голоса: один напоминал дребезжание высоковольтных проводов, натужное, каким оно бывает в сильный туман, а другой напоминал шум офисного вентилятора, который начинается, если просунуть к лопастям карандаш.

Артём прислушивался к таёжному гомону с особенным интересом. Вчера мама сказала ему, что для животных звуки, как для людей — мимика. Голосом животные выражают эмоции. Юноша теперь пытался понять значение каждого из голосов, старался угадать, где иволга жалуется на строптивость гусениц, а где варакушка причитает об излишней переменчивости погоды.

Раздавшийся неподалёку выстрел отвлёк юношу от птиц. Должно быть, Джамбул нашёл добычу.

Нужно было идти дальше.

На серых валунах небрежными мазками лежал шершавый оранжевый лишайник. Между валунов росла сухая трава, из которой высокими перископами поднимались колокольчики — бурые, словно обгоревшие тростинки оканчивались фиолетовым рупором.

Чуть в стороне была прогалина, поросшая скабиозой. Большие сизые бутоны тихо пахли, казались неряшливо пошитыми помпонами — лепестки из общего клубка торчали во все стороны. Здесь же встречались и зелёные, только назревавшие бутоны.

На закрайках прогалины сидела Солонго. Артём сразу заприметил её. Юная монголка и не пряталась. Юноша задумал её напугать, отчего шёл крадучись, с улыбкой. Мягкая земля бережно скрадывала его шаги. Приблизившись, Артём остановился. Понял, что Сол плачет. Она сидела, обхватив ноги, прижав лицо к коленкам, и плакала. Юноша меньше всего ожидал увидеть такую картину, поэтому растерялся, почувствовал себя неловко. Не знал, утешить ли девушку или постараться так же тихо уйти.

Неожиданно Сол подняла голову, но посмотрела не на Артёма, а куда-то за его спину — с испугом, с затаённым ужасом. Юноша понял, что девушка знала о его приближении, но не успел толком обдумать это — обернулся и увидел гиганта-монгола. Тот стоял в десяти метрах от Артёма. С ружьём на плече. С топором на поясе. Руки у него были в крови. Джамбул смотрел прямиком на юношу — сосредоточенно, оценивающе.

Артём отступил на шаг. Монгол застыл каменным изваянием, даже не шевелился. Только на шее пульсировала большая, толщиной с палец вена. Юноша повернул голову к Сол, но её нигде не было. Она исчезла. Должно быть, убежала в лес. Когда Артём опять посмотрел на Джамбула, тот уже повернулся к нему спиной. Неторопливо шёл в сторону лагеря. Наклонившись, подобрал оставленную на траве тушу кабарги — крепкой хваткой сдавил ей шею и поволок по земле. Голова и ноги кабарги безвольно болтались.

Солонго так и не вернулась. Пришлось идти к родителям — по оставленному монголом кровавому следу.

Юноша старался не вспоминать слёзы Солонго. Понимал, что многого не знает о Джамбуле и его дочери. У них явно были свои тайны, которые, подозревал Артём, ещё могли сказаться на успехе экспедиции.

После обеда выдвинулись в путь.

Лес поредел. Среди елей встречались останцы — торчали из почвы, будто рахитичные клыки огромных животных, источенные, окружённые рыхлой десной осыпи. Слева над лесом всё выше поднималась гора — не такая высокая, как горы на юге, но крепкая, покрытая желваками валунов. Тысячелетний великан, кожа которого растрескалась курумами, покрылась шершавыми старческими пятнами лишайников.

Артём заметил, что Солонго положила к одному из останцев маленькую коробочку из берёсты, которую сама только что сплела. Хотел тайком осмотреть её, но так и не решился. Приблизился к девушке. Не успел ни о чём спросить, она сама ответила:

— Тут живут злые духи. Очень старые и очень злые. Я оставила им подношение. Чтобы они забыли о вашем приходе. Чтобы никогда не вспоминали ваших лиц.

— Ваших? О себе ты не беспокоишься? — улыбнулся юноша.

— Нет.

Артём подождал, надеясь, что девушка как-то объяснит свой ответ. Но она молчала.

— А что эти духи могут нам сделать?

— Могут отнять вас у меня с папой.

— Это как?

— Если с тобой может случиться какая-то беда, то они сделают так, чтобы она случилась. И твоё назначение изменится. А я этого не хочу.

— Понятно, — буркнул Артём и пожал плечами, показывая, что на самом деле ничего не понял.

На небе зрели белые гнойнички облаков.

Отчего-то этот край казался болезненным, затаённым. Идти было несложно, но все молчали, чувствуя древнюю, утомляющую тяжесть. Вдыхали её вместе с воздухом, глотали вместе с водой лесных ручейков. Хотелось скорее выбраться отсюда — куда угодно, хоть назад, на болотистую низменность.

Начался подъём, поначалу — пологий, затем — резкий. На крутых участках путники подтягивались от одной берёзы к другой, на коленях карабкались по голым обсевкам, хватались за корни и кусты. Шли перебежками — взобравшись на несколько шагов, останавливались, отдыхали.

Подъём сгладился, перелесок закончился, и березняк теперь встречался лишь редкими островками. Идти стало легче.

Из чёрной гальки торчали цветущие уродцы — горноколосники. Будто вытянутые бородавки со множеством волосков и наростов. Их зеленоватый, почти неразличимый стержень был покрыт розовыми волдырями бутончиков. Раскрываясь в пять лепестков, они показывали мягкую гниловатую сердцевину и слабенькие ресницы.

Когда исчез последний горноколосник, начался горный луг разноцветья, и тягучее, томительное чувство отступило. Все разом заговорили, стали что-то обсуждать, шутить. Ни Переваловы, ни Тюрин не смогли бы как-то объяснить испытанную тяжесть. Разве что профессор сказал бы что-то о магнитных полях и рудных залежах под землёй.

Луговая долина постепенно сужалась. Её теснее обступали скальные щёки.

Экспедиция шла вдоль русла горной речушки — мелкой, но шумной, задорно плескавшейся на торчащих со дна камнях. Заночевали на её берегу, а с утра продолжили путь.

Лощина углубилась, перешла в узкий извитый каньон. Беглецы вынуждены были идти по нему, других ответвлений не предвиделось. Артём понимал, что, застряв между скальных прижимов, они окажутся в тупике, нужно будет возвращаться к луговой долине, оттуда — штурмовать очередной перевал, не такой высокий, но весь заваленный курумами и уводящий в горные лабиринты гольцов.

Юноша всё чаще поглядывал наверх, на вершины скальных щёк. У самого обрыва виднелись деревья. Там была жизнь, шумела тайга: качались кроны, цвели колокольчики и борщевик, гнулись тяжёлые от ягод ветки смородины, ветки дикой жимолости, в безлюдье пробегали животные. Здесь же, в расщелине, всё было мертвенным. На обрыве висели сушины, будто нарочно сброшенные сюда на погребение, — зацепились ветками за кусты, упёрлись в каменные террасы, так и висят уже много лет. Между камней береговой полосы всё было усыпано снулым мусором таёжной жизни: кусками коры, пожухлым валежником, берёстой, комками дёрна.

Каньон до того стеснился, что тут бы даже не нашлось нормального места для бивака. Пахло древесной прелью, раскисшими грибами и старыми листьями. Солнце заглядывало сюда лишь в полуденные часы, так что в ущелье ничто не просыхало — медленно гнило. Только сама речка журчала весело, по-летнему радостно гомонила на порогах, обещала, что вскоре теснина закончится, выведет в прежнее раздолье. Речному грохоту было не подняться до таёжных просторов наверху, и он весь бился тут, на дне, от одной стенки к другой, усиливал себя своим эхом.

Реку уже дважды перегораживало высокое вспененное бучило. Сергей Николаевич поглядывал на Джамбула, подозревал, что проводник в любой момент остановит экспедицию и предложит вернуться по каньону в поисках другого пути. Он даже подготовил слова, которыми выскажет монголу своё возмущением тем, что тот первым делом не послал в разведку собственную дочь, но скалы неожиданно расступились. Каньон расширился. Его стены помельчали, осели земляными насыпями, потом вовсе перешли в невысокие яры. К вечеру экспедиция оказалась в глухом хвойном лесу.

Прошли давно остывший курунг и выбрались на галечное плато, чуть возвышавшееся над тайгой и позволявшее оглядеть стоявшие невдалеке сопки — совсем как те, что были изображены на рисунке Дёмина.

Артём и Солонго приостановились возле звериного назёма.

— Это чей?

— Лосиный. Свежий, — промолвила девушка и пошла дальше в поисках ручья. Нужно было для ужина набрать воду в берёстовые котелки.

Витиеватые полосы стланика делили плато на множество мелких прогалин. Тут всё было усыпано галькой. Под ботинками хрустел сухой валежник.

Здесь в самом деле жили лоси, однако сейчас хозяев не было дома. Настоящая община сохатых семей. Кедровый лабиринт образовал множество отдельных комнат, залов, коридоров. Прогуливаясь по гостиной, можно было заглянуть в смежные помещения. Там, в тесном закустье, неизменно попадались лежанки и свалы назёма: чёрным лежал свежий, а выцветшим и коричневым — старый.

Никого из здешних жителей путники не увидели. Лишь бурундуки, выставляя полосатые спины, пробегали по осиновым колодам. И всё же Джамбул увёл всех обратно в лес, не желая сталкиваться с лосями, если те задумают ночью вернуться домой.

Костёр развели в глубокой яме, смастерили для него навес из лапника. Возле потайного огня греться было неудобно, но никто не спорил: все понимали, что безопасность важнее любых удобств.

Сергей Николаевич, лёжа на спине, закинув руки за голову, в тишине заговорил:

Артём с удивлением посмотрел на папу. Никогда прежде тот не читал стихи перед сыном. Возможно, дедушка был прав, когда говорил, что человек проявляет себя настоящего, когда устал:

— Не в опасности, не в радости — это всё сказки. Никогда человек в опасности не бывает настоящим. Что там настоящего? Всё искажено страхом. Тут нужен опыт, выносливость, твёрдость мысли и дела. При чём тут истинное лицо человека? Никогда этого не понимал. Была у меня знакомая, геолог. Жила с мужем пятнадцать лет. И вот впервые сходила с ним в поход. Ну, встретили медведя. Муж запаниковал, побросал всё и на дерево полез. И что? Она на развод подала. Говорит: «Не могу с ним больше жить. Увидела, какой он на самом деле…» Глупости какие. Он, значит, должен был броситься на медведя, чтобы её спасти. То есть пятнадцать лет счастливой жизни — это так, не в счёт, а минутный страх — великая трагедия? Нет, человек показывает настоящее лицо, когда устал от долгого дела. Вот тут он одним только словом, взглядом может выразить себя всего, какой он под всеми одеждами своей красоты, учёности, своего страха или самомнения.

«Может, и папа на самом деле такой? — улыбнулся Артём. — Смотрящий в вечернее небо и читающий стихи?»

Весь следующий день ходили в разведку. Из долины открывалось множество ходов, и какой из них выбрать, никто не знал. В лагере оставался только профессор Тюрин, заявивший, что от него будет больше толку, если он как следует отдохнёт, выспится и в дальнейшем не будет отставать от других. Глядя на его осунувшееся лицо, никто не стал возражать.

Вечером Солонго сказала, что с одной из сопок вдалеке просматривается озеро. В самой его середине возвышалась скала. Она была совсем не похожа на ту, что нарисовал Дёмин, однако с такого расстояния деталей было не разглядеть.

Утром сходили на сопку все вместе, предварительно утоптав, забросав валежником стоянку. Следопыта Очира это бы не обмануло, но так путникам было спокойнее.

Озера разглядеть не удалось, так как его заволокло туманом, но Джамбул доверял дочери и повёл экспедицию в указанном ею направлении.

Пришлось больше суток блуждать среди сопок, опускаться в расщелины, подниматься по сыпучим ярам, продираться через заросшие дедовником поля и даже плутать по лабиринтам ольховника, прежде чем путники наконец приблизились к озеру. Теперь было очевидно: Дёмин нарисовал именно его. Вот и ровная полоса берега, вот и скала. Только на ней не было ни валунов, ни берёзы. Впрочем, за полтора века дерево могло изгнить, а валуны — обвалиться в воду, землетрясения тут случались часто. Вообще можно было считать чудом, что сама скала не рассыпалась, что озеро не ушло под землю, что сохранился овальный контур его берега.

Ликование было сдержанным. Марина Викторовна обняла Артёма. Потом, помедлив, обняла и Солонго. Девушка явно не ожидала этого и ласку приняла неуклюже, даже смутилась.

Все слишком устали, чтобы полноценно отпраздновать находку. К тому же вчера были съедены последние кусочки мяса. Целый день питались ягодами, грибами и корнями рогоза.

— Что теперь? — Сергей Николаевич, заложив руки за спину, расхаживал по берегу озера, которое путники для себя назвали озером Корчагина.

— То есть как? — Марина Викторовна пальцами расчёсывала слежавшиеся волосы. Расчёски у неё не было с тех пор, как беглецы выбрались из лагеря Нагибиных.

— Что теперь?! — настойчиво повторил Сергей Николаевич. — Вот она, шестая примета. Мы её нашли. И? Где тут золото, где тут великое геологическое открытие? Для чего мы сюда тащились?!

Экспедиция действительно зашла в тупик. Последняя примета была найдена, но никаких следов человека поблизости не обнаружилось. Только дикая тайга, только заросшие стлаником сопки и поднимавшаяся над озером скальная круча.

— Неужели это всё — какая-то ошибка? Предсмертная шутка твоего отца, ради смеха отправившего нас в самые дебри Восточного Саяна? — Сергей Николаевич бросил гладкий камешек в озеро. Тот, подпрыгнув по воде три раза, звонко булькнул и ушёл на хорошо просматривавшееся дно. — Ради расчудесного вида, будь он проклят!

На это ему никто не мог ответить.

 

Глава седьмая

— Значит, егерь был прав? — хмурился профессор, разглядывая бурую кашицу, которою ему на берёсте передала Марина Викторовна. Завтрак выглядел не очень аппетитно. — Должна быть ещё одна примета.

— Получается, что так, — кивнул Артём, пробуя на вкус получившееся варево. — Ну и гадость…

— Что есть, — вздохнула мама.

— Первый рисунок — подсказка о том, как читать приметы. И ещё пять рисунков, то есть пять примет вместо шести, — вновь и вновь повторял Сергей Николаевич. Он спокойно ел кашу, даже не приглядываясь, из чего она была приготовлена. — А может, ты неправильно нарисовала это озеро?

— Ты о чём? — Марина Викторовна последовала примеру мужа, только старалась заглатывать кашу сразу большими комочками.

— Ну, может, там было что-то подписано. Или какая-нибудь стрелочка была. Мол, дальше идите туда.

— Не было там ничего, — Артём не хотел есть руками и пытался подцепить липкую кашу двумя палочками. У него ничего не получалось.

— Может, и было. Просто не заметили, — качнул головой Сергей Николаевич. — Торопились, не разглядели.

— Серёж, ничего там не было. Мы эти рисунки тысячу раз просмотрели ещё в Кырене. Ты сам их фотографировал.

— И от последнего рисунка был оторван клочок, — напомнил Артём.

— Да… — кивнул папа. — Но там вряд ли было что-то важное. Какой-то узор. Или подпись Дёмина.

— Или указание, куда идти дальше.

— Чудесно. Вопрос, кто этот клочок оторвал.

— Думаешь, дедушка?

— Откуда я знаю…

— В этом нет смысла! Зачем дедушке обрывать важное указание? Наверное, рисунок ему сразу таким достался.

— Значит, папа справился и без подписи, если она там вообще была, — вздохнула Марина Викторовна.

— Логично, — согласился Сергей Николаевич. — А может, там вся суть была в бумаге?

— Это как?

— А вот так. Нужно было просветить её на солнце или подогреть над огнём, и проступили бы какие-нибудь символы?

— Ну да, — усмехнулся Тюрин. — Ещё скажи, Дёмин водные знаки там оставил и продумал две степени защиты.

— И всё-таки я бы предпочёл держать в руках оригиналы, а не копии, тем более нарисованные на скорую руку.

— Все вопросы — к нашему повару, — Тюрин посмотрел на сидевшую в отдалении Солонго. Девушка о чём-то говорила с Джамбулом.

— До сих пор не могу понять, зачем она сожгла рисунки.

— Пап, она же сказала.

— Что?

— Не хотела, чтобы они достались Нагибиным.

— Ну да, да. Не хотела, чтобы они нашли великую тайну Корчагина, которого она так любила. — Сергей Николаевич усмехнулся. — А что это вообще такое? — Он только сейчас обратил внимание, что ест не совсем привычную кашу.

Завтрак готовила Солонго. Для этого ушла в лес. Кроме привычных грибов и ягод, решила собрать что-то более питательное. Первым делом всё же набрала голубики и смородины. Нашла морошку — ягоду, похожую на малину с разбухшими косточками. Она была ещё красноватой, но девушка смело добавила её в берёстовый котелок.

В глубине леса нашлись моховики. Грибной суп с печёным корневищем рогоза Солонго отложила на ужин. На обед напотрошила берёзовую заболонь, собрала древесных личинок — сразу обрезала с них тёмные головы и попки. Нарвала щавеля и черемши. Можно было добавить муравьиные яйца или самих муравьёв, но поблизости не встретилось ни одного муравейника.

Уже на стоянке возле озера измельчила всё, что удалось собрать. Перемяла с ягодами, полила водой и повесила котелок над костром. Тюрин заинтересовался таким приспособлением. Он был уверен, что кора не выдержит огня и загорится, но каша уже начала кипеть, а берёста только потемнела и обуглилась по краям.

Когда варево было готово, Солонго настругала в него молоденькие ростки папоротника. Отжала — так, чтобы сошла лишняя влага, — и положила каждому по небольшой порции. Обед был скромным, однако вполне сытным.

Джамбул отказался от охоты, но обещал расставить несколько силков. Для этого сейчас вышелушивал из крапивных стеблей тонкие ниточки — собирался плести верёвку.

— Разворачиваешь из фольги мясо, — рассказывала Марина Викторовна. — Там, конечно, натекло соуса. Нужно слить его на картошку. Перекладываешь мясо на доску. Облизываешь испачканные в жиру пальцы. Удерживаешь мясо вилкой и режешь на кусочки — сантиметра три толщиной. Нож задевает чеснок, выдёргивает его из мяса — остаётся ямка. Отрезанный кусок падает на доску. Перекладываешь его на тарелку. Не забываешь доложить пропечённый чеснок. Не торопишься. Нужно ещё добавить картошку и горошек.

— Не надо, Марин, перестань, — поморщился Сергей Николаевич, едва успевавший сглатывать слюну. — Какая картошка, какой чеснок? Ты не понимаешь, что мы тут застряли?

— Просто хотела поднять настроение…

Несколько часов лазали по округе, но ничего не нашли. В стороне шумел небольшой водопад. За сопкой было ещё три крохотных озера, соединённых узкими протоками. На востоке, в проходе между гольцами, просматривалась окоёмная зелёная долина. Там горные гряды заканчивались, переходя в таёжное нагорье. Сергей Николаевич жалел, что у него теперь не было ни карт, ни навигатора, которые могли подсказать, в какую часть Саян занесло экспедицию. Тюрин признавал, что знакомых вершин поблизости не видел.

— Что делаешь? — Солонго ловко и бесшумно спрыгнула с валуна на землю, к тому месту, где отдыхал Артём.

Юноша вздрогнул. Он был уверен, что пошёл в этом направлении один. Не увидел ничего интересного, а прежде чем идти назад, к озеру Корчагина, решил отдохнуть возле каменистого спуска. Достал бумажного утаргалжина — того, что он сорвал в дедушкином кабинете. Птица-оригами вся измялась, успела промокнуть, затем высохнуть и снова промокнуть несколько раз.

— Думаю.

— О чём? — Солонго села рядом — так, что Артём почувствовал её тепло.

— О Ринчиме. О Баире.

— Жалко их.

— Да. Вспоминаю песню, которую пел Баир… Дедушка был прав, нет ничего хуже смерти. Хотя, если следовать его логике, смерти не существует. Есть только жизнь и отсутствие жизни. Мы не умираем, мы перестаём жить. Хотя это, наверное, одно и то же.

— Нет, — Солонго качнула головой, — не одно и то же. — Помолчав, добавила: — А в смерти самое страшное — заблудиться. Если ты умираешь в страхе, то не видишь пути, который перед тобой открывается. Ведь это и не смерть вовсе, а рождение, только настоящее, вечное. Если найдёшь путь, он уведёт тебя в самую глубь ночи, и ты станешь звездой. И будешь светить своим потомкам. Будешь сиять, даже когда последний из людей покинет эти леса и когда сами леса умрут и умрёт последнее живое существо. А в твоём свете будет жить память о тех, кого ты любил. Главное — побороть страх.

— Это тебе папа сказал?

— Да. Когда боишься или злишься, ничего не видишь. Даже яркого пути к звёздам. Умирать нужно свободным. Иначе останешься на земле злым напуганным духом.

Артём вздохнул. Несколько минут молчали, потом Солонго спросила:

— Что это?

— Это? Утаргалжин. Птица одиноких странников. Слышала о такой?

— Нет.

— Мне дедушка рассказывал. Утаргалжин помогает заблудшим путникам. Выводит из самой страшной чащобы, а на прощание оставляет подарок. Ты можешь сам выбрать: перо или клюв. Перо лучше любого оберега. Пока держишь его при себе, утаргалжин следит за тобой и появляется в минуту самого тёмного отчаяния, когда совсем не видно дороги, по которой нужно идти. Не даёт одиночеству съесть тебя. А клюв приносит благополучие в дом. «У тебя всегда будет жирная сметана, свежее молоко и твой скот не будет знать болезней», — Артём процитировал дедушку и усмехнулся. — Странный выбор, правда?

— В твоём амулете — перо утаргалжина?

Юноша кивнул. Обхватил амулет рукой, будто боялся, что Сол его украдёт.

— Тебе дедушка подарил?

— Да. Поэтому и пропал. Если б оставил себе перо, то утаргалжин помог бы ему.

— Не вини себя.

— Почему?

— Там, где оказался твой дедушка, ничто и никто не поможет. Даже сильнейшие духи. Даже утаргалжин не выведет его. Там вечный мрак и вечное одиночество. Там заканчивается всё, что когда-либо начиналось. — Сол говорила это с явным волнением.

— Что это значит? — вскочил Артём. — Ты что-то знаешь?

Девушка неспешно встала.

— Ты знаешь, что случилось с дедушкой?

Солонго опустила взгляд. Сидела возле Артёма — слабая, беззащитная.

— Говори же! — юноша схватил её за плечо.

— Никто не должен туда ходить. Никогда!

— О чём ты?! — Артём дёрнул её за руку, но Солонго вывернулась. Отскочила на несколько шагов и бросилась вниз, по камням.

— Сол! — юноша подбежал к обрыву, но уже не увидел её. Только пыль ещё держалась над осыпью, где она пронеслась. Солонго укрылась в березняке.

Артём отругал себя за порывистость, за то, что сделал девушке больно. Решил обязательно переговорить с ней в лагере, но, вернувшись к озеру, узнал, что Солонго с отцом ушли на разведку.

— Джамбул поставил силки, — объяснила мама. — Показал их Серёже, а сам ушёл. Взял ружьё, значит, будет охотиться. Сказал, что нужно хорошенько осмотреться, понять, куда идти дальше.

— Если Корчагин скрыл последнюю примету, — добавил Сергей Николаевич, — значит, мы сами найдём её.

— То есть Джамбул найдёт, — поправила его Марина Викторовна.

— Мы тут тоже не сидим сложа руки!

Артём погрустнел. Подумал, что больше не увидит Солонго, что спугнул её своим поведением, и она уговорила отца сбежать назад, в Тунку, а их бросить тут. Впрочем, он переживал не из-за того, что родители останутся без помощников, а потому что хотел поговорить с девушкой.

— И когда они вернутся? — спросил Артём.

— Не раньше завтрашнего вечера. Может, и позже. Им предстоит облазить немало сопок.

— Понятно…

В последующие часы Сергей Николаевич одного за другим принёс трёх зайцев, угодивших в силки. Показывал их с таким ликованием, будто всё сделал самостоятельно, голыми руками. Приплясывал, осматривая худенькие тушки. Увлёкся этой игрой и начал изображать племенной танец. Смеясь, делал вид, будто кусает пазанки, жадно грызёт их, отрывая клоки шерсти. Затем упал на колени, вознёс хвалу духам, охранявшим озеро Корчагина, пообещал в благодарность отдать им косточки:

— Вот только хорошо обглодаю их и сразу отдам.

Марина Викторовна и Артём следили за этим представлением без улыбки. Сергей Николаевич, увидев их суровые, уставшие лица, только рассмеялся. Бросил тушки жене:

— Ладно, чего тут, готовь. Нужно подкрепиться. От ягод уже рот сводит.

Джамбул оставил Переваловым топор, но разделать зайца оказалось непросто. Пока родители пытались его освежевать, Артём выпросил у папы дедушкины записи — решил вновь изучить их в надежде найти какую-то подсказку. Профессор сел рядом. Он уже знал записи наизусть, не испытывал к ним никакого интереса, но решил посмотреть, что с ними будет делать юноша.

Ничего нового в записях не встретилось. Ни единого намёка на то, где искать седьмую примету, или объяснения, почему её не было среди рисунков Дёмина. Наконец юноша остановил внимание на листке, где Виктор Каюмович сделал последние, торопливые записи.

«Но золото тут не главное. То, что я нашёл, важнее любого золота. Лишь бы всё удалось, тогда бы оправдались все мои поиски…»

«Венец моей научной карьеры. Без доказательств я в институт не пойду. Меня засмеют. Я бы и сам засмеял любого…»

— Золото тут не главное, — прошептал Артём. — Что это значит? Какой-то намёк? Загадка? Шарада?

Запись на обороте, почти неразборчивая: «Ни в коем случае не идите по моим следам! Это опаснее, чем я думал. Не ищите меня».

— Опаснее, чем я думал…

И больше ничего. Только витиеватые узоры по краям — будто дедушка хотел что-то нарисовать, но не успел.

— Да уж… — мотнул головой юноша. Понимал, что далёк от разгадки.

Послание Марине Викторовне было написано поверх таблицы с подробным планом дневного рациона экспедиции, координат, названий местности и геологических пород. Артём прочитал это несколько раз, но так и не придумал, в чём тут может быть подвох. Координаты папа проверил ещё в Кырене — они указывали разные точки на маршруте, который не выходил за рамки гришавинской карты. Юноша предположил, что их нужно как-то разделить или перемножить. Палочкой на земле выписал цифры координат. Вычёркивал одинаковые цифры, потом наоборот — выносил их отдельно. Складывал, делил, умножал. Делал всё, что в школе помогало решать логические и математические задачки, но оставался ни с чем. Получил ещё с десяток самых разных чисел, но даже если тут и оказалось верное решение, сейчас этого нельзя было проверить — не было ни навигатора, ни карт.

Профессор первое время с интересом наблюдал за тем, что пишет на земле Артём, но быстро махнул рукой, сообразив, что толку от этих попыток не будет. Достав из кармашка набор для обуви, принялся чистить ботинки щёткой и хмурился — кожа растрескалась, покрылась белёсыми пятнами, которые никак не удавалось замазать кремом.

— Кое-кто сказал бы, что у них теперь есть своя история, — пробурчал он недовольно.

Юноша стёр надписи. Вспомнив о папиных словах, посмотрел через листок на солнце. Тюрин сдавленно хохотнул.

— Ерунда какая-то, — вздохнул Артём.

— Не забудь нагреть на огне, — ехидно подсказал профессор. — Вдруг твой дедушка там что-то молоком написал.

Юноша строго, без улыбки посмотрел на Тюрина.

Заметил небольшую подпись, которую раньше считал частью таблицы: «07.июл». Сейчас было очевидно, что она сделана таким же беспокойным почерком, а значит, относится к надписи, адресованной Марине Викторовне, а не к изначальной таблице.

— Это хорошо. Но что это даёт?.. Ничего.

— О чём ты? — полюбопытствовал Тюрин.

Артём показал ему дату. Профессор опять поскучнел.

Юноша отложил листок. На всякий случай просветил остальные записи. Ничего не нашёл и опять взялся за последнюю.

«Ни в коем случае не идите по моим следам!»

— Интересно, почему дедушка так написал? Не хотел, чтобы мы шли за ним, и всё же оставил нам документы… Мог спрятать ключ от сейфа, и никто бы никогда не нашёл ни карт, ни рисунков Дёмина. Значит, хотел, чтобы мы отправились искать золото. Но при этом спрятал последнюю примету и попросил не идти по его следам. Почему?

Застонав, Артём растёр лицо ладонями. Чуть взбодрился. Опять стал думать.

Листок с последней записью был весь измят. Юноша помнил, как мама сжала его от волнения. Но, кажется, он ещё раньше был весь исполосован изгибами — только он, другие листки были гладкими. Это сейчас они успели помяться.

— А что, если…

Артём стал наугад складывать листок по ещё заметным изгибам. Это ни к чему не привело. Только теперь листок готов был расползтись на части.

— Ну-ну, — Тюрин откинулся на спину. Потянулся, захрустев суставами, и, кажется, приготовился спать.

— Проклятие какое-то…

— Ну, как успехи? — подошла мама.

Родители наконец управились с зайцами. Папа собирал костровище, готовился зажарить освежёванные тушки.

— Пока ничего. Только вот дата…

— Странно… — Марина Викторовна качнула головой.

— Что?

— Письмо папа отправил в конце мая. Это я помню по конверту.

— Точно?

— Точно.

— Если он ушёл в повторную экспедицию сразу после того, как отправил письмо, то…

— …К седьмому июля уж был далеко от дома.

— Но зачем подписывать письмо неправильной датой?

— Не знаю…

— Что она означает?

Ответа не было.

Обед был невкусным и проходил в молчании. Папа пережарил мясо, приходилось с натугой рвать его зубами, закусывать печёным рогозом, который оставила Солонго, и запивать озёрной водой.

Артём вспоминал случай с французским сыщиком Видоком, который так нравился дедушке и который помог найти приметы Дёмина.

«Спрятать на самом видном месте…»

— Артём!

Мама что-то говорила сыну, но он не слушал. Ему казалось, что он вот-вот нащупает правильное решение. Чувствовал, что все части разгадки — у него в руках, нужно только правильно собрать их в единое целое. Пазл. Но пазл простой, без квадратных корней и чисел Фибоначчи.

— Артём! — опять позвала мама.

— Подожди! — грубо отмахнулся сын.

— Это ещё что такое? — возмутился папа.

— Не сейчас, не сейчас! — юноша вскочил. Стал ходить вдоль озера. — Не отвлекайте, — прошептал он.

Настойчиво ловил витающие перед ним кусочки пазла. Прикладывал один к другому, потом в раздражении отбрасывал. Решение было где-то рядом.

— Если и первый рисунок считать приметой, получается семь примет. Оторванный клочок от рисунка. Что же там было?.. Семь примет. Седьмое июля. Июль — седьмой месяц, — вслух шептал Артём. — Что это даёт?

— Чего ты там бубнишь? — усмехнулся Сергей Николаевич.

Артём не обращал на папу внимания.

— Решение должно быть на виду. Как золотые часы Видока. Не в стене, не в полу, а на столе, прикрытые газеткой. Дедушкин кабинет…

Юноша в отчаянии пнул гальку под ногами. Предчувствие ушло. Теперь ему опять казалось, что он бесконечно далёк от разгадки. Если она и была рядом, то он её не увидел.

После обеда Сергей Николаевич вновь обвинил маму в том, что она плохо перерисовала последний рисунок, что на оригинале наверняка были какие-то дополнительные указания, которые он в Кырене просто не заметил — был слишком занят подготовкой к экспедиции.

— Может, в папином кабинете осталось что-то ещё? — обиженно спросила Марина Викторовна.

— Не было там ничего. Я всё обшарил. Даже стенки простучал. Стол, книги, сейф… — Сергей Николаевич неожиданно замолчал.

— Ты чего?

— Там ещё были эти… ну, как их… оригами. Помнишь?

— Ну да. Журавлики… — Марина Викторовна встала. Увидела, с каким отчаянием на неё смотрит муж.

— Плохо…

— Что? — не понял Тюрин.

— А то! — раздражённо ответил Сергей Николаевич, будто профессор был виноват во всех его бедах. — Старик Корчагин мог сложить из последнего рисунка чёртового журавлика! И повесить его над столом, у всех на виду…

— Как Видок, — прошептал похолодевший Артём.

— Проклятие, — не успокаивался папа. — Как же можно было так… Ведь там, в этих драных журавлях могли быть ещё какие-то записи, как я сразу…

Артём достал из-за пазухи мятого утаргалжина.

— Что это? — потрясённо спросил Сергей Николаевич.

— Я взял одного. На память.

Минутная тишина. Все настойчиво, с трепетом всматривалась в птичку-оригами.

— Что же ты молчал? — с дрожью прошептал папа.

Бережно взял утаргалжина. Положил на землю. Присел рядом. Аккуратно, боясь порвать ветхий листок, принялся его раскладывать. Один разворот за другим… Тюрин и Марина Викторовна встали над ним. Смотрели, нетерпеливо дыша через приоткрытые рты.

— Не загораживайте свет, — по-прежнему тихо попросил Сергей Николаевич, будто громкий звук мог испепелить слабую птичку.

— Ещё чуть-чуть.

— Давай же…

Папа разложил на земле мятый листок.

Ничего.

Ни единой надписи. Даже чёрточки не было. Чистый листок. Тупик. Ещё одно неверное решение.

Сергей Николаевич, весь вспотевший, едва сдерживавший дрожь, не торопился отчаиваться. Просветил листок на солнце. Поднёс к углям, нагрел его.

Ничего.

— Чёртова птица! Будь ты проклят, Корчагин! — заорал Сергей Николаевич. Взбесившись, изорвал в клочья бумажку, бросил её в сторону озера так, будто бросал тяжёлый булыжник, но обрывки только разлетелись вялым салютом, осели на его голову и плечи.

Артём не смотрел на папу. Сдавил в кулаке дедушкин амулет и думал. Недавнее предчувствие близкой разгадки вернулось.

«Семь примет. Седьмое июля. Июль — седьмой месяц. Решение — на виду. Утаргалжин — птица, помогающая путнику, когда тот заблудился, когда оказался в тупике и не знает, куда идти дальше. Птица прилетает и указывает путь».

— Ну конечно! — закричал Артём.

— Что? — с безумием и надеждой в глазах спросил Сергей Николаевич.

— Всё просто! Разгадка — у всех на виду. У всех под рукой всё это время.

— Что-что?! Ну, говори!

— Седьмое июля — это не дата. Это номер. Семь из семи.

— Седьмая примета, — прошептал Тюрин.

— Ну конечно! Дедушкина запись — это и есть седьмая примета.

— Бесполезно, — вздохнул папа. — Там ничего нет. Я проверил все координаты…

— Нет. Там проще. Никаких координат.

Артём схватил листок. Положил его на землю. Начал складывать.

— Ты уже пытался, — заметил профессор.

— Я не то пытался. Всё гораздо проще.

Артём складывал из листочка утаргалжина. Так, как учил дедушка.

Уголок — к центру.

Загнуть край.

Сложить.

Отогнуть половинку.

Расправить уголок, чтобы получился ромб…

Почувствовав, как легко идут изгибы, юноша уже не сдерживал радость.

Родители и Тюрин стояли над ним.

Птица стала обретать очертания. Уже был виден клюв, большое брюхо. Артём загнул первое крыло и замер. Дальше складывать не было смысла. Обе волнистые линии на обратной стороне послания — те самые, что юноша принял за начало какого-то рисунка, — соединились. Простые дуги, которые Марина Викторовна посчитала изгибами Иркута, протекавшего недалеко от дедушкиного дома, соединились. И получилось слово. Одно-единственное слово.

Теперь все поняли, что именно было там, на клочке, оторванном от приметы. Никаких координат, никаких узоров. Слово.

— Водопад, — прочитал Сергей Николаевич.

 

Глава восьмая

Путники раскрыли тайну седьмой приметы, но ликования не было. Все слишком устали. Только улыбка и тихий смех выдавали их искреннюю радость.

Переваловы помнили про водопад, обнаруженный во время утренней разведки, но не торопились к нему. Хотели насладиться моментом.

Не сговариваясь, легли на берегу озера. Смотрели на высокое синее небо. По западному горизонту лежал мелкий песочек облаков — его будто нарочно большим веником выметали после недавних гроз, но упустили в отдалённых уголках.

Над озером медленно скользила точка.

— Канюк, — прошептала мама.

Вскоре можно было различить тёмное брюшко птицы, светло-коричневую шейку и неподвижные чёрные крылья.

Артём заметил, как на камень рядом с ним села шашечница. Улыбнулся ей. Бабочка напомнила ему о городском уюте, о квартире на Лисихе, в доме возле трамвайных путей. Если открыть окна, можно услышать, как позвякивает колокольчик проезжающего трамвая. Сейчас и трамвай, и улица 30-й дивизии, да и сам Иркутск казались ненастоящими, выдуманными. Их никогда не существовало. Артём всегда, все четырнадцать лет своей жизни лежал тут — у спокойных вод озера, названного по имени его дедушки. Не было ни тайн, ни разгадок, ни смертельных выстрелов, ни погони, ни блужданий по саянской тайге. Был только покой озёрной глади. И канюк, летящий по небу. И жаркое солнце над вершинами сопок.

Артём слушал своё дыхание. Юноше хотелось объять необъятное — весь принадлежавший ему мир разом. Это было приятное тёплое чувство. А он только лежал на траве, укутанный этим желанием. Не было выраженных мыслей. Не хотелось ничего делать. Просто лежать в просторном покое.

— Ну как? — позвал Сергей Николаевич. — Хватит валяться. Осталось недолго.

К водопаду шли молча, будто слова могли отпугнуть удачу. Даже Тюрин не тревожил Переваловых догадками и сомнениями.

Спустились в редкий перелесок. Деревья шумели на ветру, и казалось, что пришёл дождь. Артём подставлял небу ладонь. Знал, что это дышит тайга, но с улыбкой ждал, что к нему прикоснётся прохлада дождевых капель.

Под ногами тянулись заросли бадана. Продолговатые листья росли напрямик из земли. Зелёные, красные. Под ними — чёрные, гниющие. Юноше поначалу даже казалось, что это звериный помёт. Идти по бадану было удобно. Он был мягкий, однако нога в него не проваливалась.

Заметив на ветке мелкую птичку с чёрно-коричневой грудкой, юноша промолвил:

— Воробей.

Ещё одно напоминание о городе.

— Это дубровка, — поправила мама. — Воробьёв тут не бывает.

— Всё равно хороший.

— Да.

Из перелеска вышли на поле, усыпанное фиолетовыми катышками васильковой серпухи, затем углубились в лиственничный бор. Здесь было много моховиков. Их медовые вспученные шляпки хорошо прятались под ветками и насыпью жёлтых иголок. Артём сорвал один из них. Провёл пальцем по свежей слизи, представил, до чего мягким и жирным был бы такой гриб на сковородке. С картошкой и луком.

— Разламываешь картофелину вилкой и по слому кладёшь ломтик масла — он тает… — подражая маминому голосу, протянул юноша.

— И берёшь курочку, — кивнула Марина Викторовна. — Держишь её за ножку, стягиваешь с неё липкую кожицу. Обжигаешь пальцы, и тут же зажимаешь их губами, чтобы остудить, и чувствуешь маслянистый жареный вкус.

— Нет, лучше яичницу, — отозвался Тюрин. — Первым делом жаришь перец и помидоры. От помидоров столько влаги, что ничего не подгорит, можно даже масло не наливать. Только нужно заранее снять шкурку, от неё бывает кисло. Потом кладёшь кабачки, забрасываешь кругляшки сосисок. Накрываешь крышкой. Ждёшь. Томишь на медленном огне. И под конец разбиваешь несколько яиц.

— Пока всё это готовится, — подхватила Марина Викторовна, — можно съесть оставшуюся помидорину. Впиваешься в её крепкий холодный бок и высасываешь весь сок. Потом нужно присолить свой прокус и уже доесть целиком.

— Да чтоб вас всех! — не выдержал Сергей Николаевич. — Сговорились, что ли, со своими сосисками?

Все тихо рассмеялись.

В экспедиции Артём впервые узнал чувство настоящего голода. Во рту скапливалось много слюны, и она казалась шершавой. А желудок сейчас был тяжёлым, перетянутым стальной проволокой. Будто Артём сел, предельно низко наклонился к ногам и сдавил желудок. На ходу юноша старался держать спину прямее, но это не помогало.

Спустившись к водопаду, путники сделали привал.

Сергею Николаевичу показалось, что вчера напор воды был значительно больше, однако он не придал этому значения, решил, что просто ошибся.

Водопад был невысоким, метра три. Вырывался из скалы, падал по каменному каскаду и с шумом вливался в продолговатое озеро. Озеро оканчивалось гранитной глыбой — утюжком, делившим воду на два русла. Справа от водораздела по склону текла широкая спокойная река, терявшаяся в лесу. Слева — бойкая, извитая речка, пропадавшая под завалами глыб.

Скала, пробитая водопадом, вздымалась огромными, почти гладкими плитами. Ещё выше уступами начинался заросший лишайником отрог. Разбитый сыпучими хребтами, он дважды прерывался скальными террасами и наконец уходил в неприступную высь — к вершине единственной в этих местах горы.

— И всё-таки это сделал Корчагин, — усмехнулся Сергей Николаевич.

— Ты о чём? — удивилась Марина Викторовна.

— Шестой рисунок. Старик нарочно оборвал с него надпись. Я в этом уверен. Одного не могу понять: зачем было так усложнять нам путь?

— Папа не хотел, чтобы его тайна попала в чужие руки.

— Может быть, — пожал плечами Сергей Николаевич.

— Не хотел ни с кем делиться. Решил, что если уж кто-то и доберётся до золота, то его родные. Я ведь тоже умею складывать утаргалжина. Карту, приметы и подсказки он оставил для меня.

— Да…

— Только я бы всё равно сама не справилась.

— Это уже неважно. Теперь нужно понять, что делать дальше.

— Ищем, — Артём зашагал к водопаду.

— Ищем, — прошептал Сергей Николаевич. Потом ещё тише добавил: — Общее собрание объявляю закрытым.

Только Тюрин остался возле водораздела. Остальные разбрелись по сторонам, надеясь найти хоть какой-то ориентир.

Изучили обе речки, поднялись на соседнюю сопку, обошли кругом озеро, спустились в заросший кедровым стлаником распадок. Несмотря на мамино недовольство, Артём даже взобрался на каменную осыпь, ведущую в обход скальных глыб, к первой террасе. Впрочем, не сумел пройти и десятой части пути, который оказался слишком сложным и опасным.

Не найдя ничего интересного, все опять собрались у водораздела. Молча обменялись усталыми недовольными взглядами.

— Ну как? — ехидно спросил Тюрин.

— Походил бы — увидел, — огрызнулся Сергей Николаевич.

— А я не ходил, — осклабился профессор.

— Мы заметили.

— Не ходил, но нашёл побольше вашего.

Сергей Николаевич с подозрением посмотрел на Тюрина.

— Ну? Говори, не томи.

— Посмотрите на водопад. Ничего не замечаете?

— Слушай, давай без загадок! Нам хватает корчагинских головоломок, ещё с тобой возиться.

— Поток ослаб.

Сергей Николаевич покосился на водопад. Тот действительно притих. Вода вырывалась из скалы не с таким напором, как ещё два часа тому назад.

— Любопытно, правда? — хихикнул профессор.

— И что это значит? — спросил Артём.

— Значит, сидим и ждём, — пожал плечами Тюрин.

— Чего ждём? — вздохнул Сергей Николаевич.

— Это мы узнаем, когда дождёмся. Тут ведь как. Неспроста же ваш Дёмин указал на водопад.

— Не нравится мне это, — вздохнула Марина Викторовна.

— А если Джамбул вернётся? — вспомнил Артём. — А нас нет.

— Плохо, — согласился папа. — Надо пойти к озеру Корчагина. Написать на земле большими буквами, что мы нашли седьмую примету, что она ведёт к водопаду.

Выполнять это поручение пришлось юноше. Опасаясь пропустить что-то интересное, он поторопился и через полтора часа вновь стоял у водораздела. Водопад за это время ничуть не изменил напора.

— Долго ждать-то? — сквозь зевоту поинтересовался Сергей Николаевич.

— Спроси у Корчагина. — Тюрин лежал с закрытыми глазами.

— Очень смешно, Миша, — Марина Викторовна толкнула его в плечо.

— Прости, не подумал.

Каждая минута неопределённости казалась бесконечной. Не выдержав, Артём отправился на прогулку — решил ещё раз внимательно осмотреть окрестности, быть может, они что-то упустили.

Он уже поглядывал на осыпь, гадая, удастся ли по ней забраться выше, чем в прошлый раз, когда от водораздела грохнул выстрел. Юноша, спотыкаясь о камни, помчался назад, уверенный, что в его отсутствие случилось несчастье.

Выскочил на поляну у реки. Похолодевшее сердце разбивало грудь гулкими ударами. Артём на ходу достал нож. Готовился кинуться на выручку родителям. Ждал, что увидит Нагибиных, но у водораздела чужих людей не было. Только мама ругалась с папой, а Тюрин испуганно смотрел на них.

Выяснилось, что выстрелил Сергей Николаевич — в воздух, надеясь привлечь внимание монгола.

— Ну что, что не понятно?! Он услышит выстрел и ринется назад, нам помогать.

— О Нагибиных ты забыл?

— Нет, не забыл. Но долго мы тут не протянем. С голоду перемрём.

— А теперь опять окажемся в лапах твоего любимого егеря.

— Мы даже не знаем, где они! Может, давно заблудились. Дождь смыл следы. Сидят себе за двадцать километров отсюда. Ну, услышат эхо выстрела. И что? Куда он их приведёт?

— А если они уже рядом? Если ищут нас…

Марина Викторовна замерла.

— В общем, не паникуй, всё будет…

Теперь и Сергей Николаевич замер.

— Слышала? — спросил он.

Артём не сразу понял, о чём говорят родители. Подумал, что они уловили голоса в лесу, что Нагибины в самом деле оказались рядом. Но потом резко повернулся назад, к водопаду, — там в скале что-то гулко щёлкнуло.

— Опять, — прошептал Сергей Николаевич.

— Да, — кивнула Марина Викторовна.

Тюрин привстал:

— Что…

— Тихо ты!

Ещё минуту стояли без движения. Потом вздрогнули — глубинный, глухой удар сотряс скалу. Удар был такой силы, что, казалось, мог бы проломить её плиты, но на этом звуки прекратились.

— Водопад! — вскрикнул профессор.

Поток резко ослаб. Теперь по каскаду струился слабый ручеёк, почти беззвучно впадавший в озеро. Путники зачарованно смотрели на него, ждали, что случится дальше. Но больше ничего не происходило. Водопад просто пересох.

— Как это возможно? — не понимала Марина Викторовна.

— Не знаю, — пожал плечами Сергей Николаевич.

Подошли ближе к каскаду. Сейчас хорошо проглядывал зев, из которого не так давно бил мощный поток. Широкий, не меньше полутора метров в диаметре, он вёл наискось вверх, будто штольня.

— Может, это вход? — предположил Артём.

— Вход куда? — не поняла мама.

— Не знаю… Туда, где Дёмин нашёл золото. Туда, где дедушка нашёл своё открытие.

— Не говори ерунду, — поморщился папа.

— Тогда что всё это значит? — спросил Тюрин.

— Откуда я знаю?! Ты у нас главный специалист по водопадам. Вот сам и думай.

— Артём! — крикнула мама.

Юноша, не обращая внимания на окрики, обошёл озеро по каменной кромке. Стал подниматься по скользким ступеням каскада.

— Артём! Прекрати! Сейчас же вернись!

Юноша вскарабкался до зева. Заглянул внутрь. На него пахнуло сложным запахом горной прохлады.

— Что там? — спросил профессор.

— Ступеньки.

— Какие ещё ступеньки? — теперь заинтересовался и Сергей Николаевич.

— Не знаю. Просто ступеньки.

— Естественные? — уточнил Тюрин.

— То есть как?

— Ну… их сделал человек или водой проточило?

— Не знаю… — Артём пожал плечами.

Юноша упёрся руками в нёбо отверстия и сделал шаг внутрь. На ступеньках в зеве было не так скользко, как на каскаде. Они были мокрые и покатые, но при этом покрытые глубокими трещинами.

— Тут можно подняться!

— Немедленно спускайся! — крикнула мама и сама пошла в обход озера по кромке, надеясь добраться до сына, пока тот не ушёл вглубь. — Помоги же! — в отчаянии она позвала мужа, но Сергей Николаевич, заворожённый, молча смотрел, как сын уходит вглубь пещеры, откуда только что хлестал водопад.

— Постой! — крикнул Тюрин. — Мы не знаем, когда вода польётся опять. Для начала нужно посчитать, сколько у нас времени!

Слова профессора подействовали на юношу. Он нехотя остановился. Ещё раз настойчиво посмотрел в темноту, надеясь разглядеть в ней хоть что-то, и вернулся.

Прошло не меньше двух часов, прежде чем ручеёк усилился. Опять в скале что-то щёлкнуло. Потом ещё один раз. Ручей наполнился силой, но пока что даже отдалённо не напоминал изначальный водопад.

Артём вновь приблизился к каскаду. Мама просила его держаться подальше, догадываясь, что напор в любой момент может вернуться, и не ошиблась. На этот раз не было глухого удара, внутри скалы что-то протяжно, приглушённо застонало. Звук продолжался несколько секунд. Будто там, скованный цепями, мучился гигантский зверь невиданной силы. Потом звук оборвался — и водопад хлынул во всю мощь. Артём едва успел отскочить на берег.

По озеру разошлись волны. Опять вспенилось основание каскада. Водораздел, успевший до половины оголиться, вновь нахохлился бурным течением.

— Три часа, — Тюрин покосился на заходящее солнце. — Вполне достаточно, чтобы обследовать пещеру.

— Сам в неё и отправляйся, — проворчала Марина Викторовна, понимая, что профессор надеется на помощь Артёма.

— Никто из нас туда не полезет. Есть там ступеньки или нет. Природные они или выдолбленные Дёминым…

— Никакой Дёмин не мог сделать ступеней, — перебил Тюрин.

— Для этого у нас есть проводники. Дождёмся их, — закончил Сергей Николаевич.

— Ну конечно, — усмехнулся Артём. — Отправишь туда Солонго. Если погибнет — не страшно, сама виновата, никто её не заставлял. Если выживет — ты с удовольствием заберёшь себе все лавры. Потом напишешь в газете, какой ты смелый и как в одиночку полез в пещеру. Остальные дрожали от страха и с замиранием сердца смотрели, как в темноте исчезает твоя фигура.

— Неплохо, — усмехнулся папа. — У тебя, кажется, скрытые таланты. Красиво формулируешь, значит, тоже пойдёшь в журналисты.

— Скорее удавлюсь.

Артём развернулся и зашагал прочь, к водоразделу.

— Стой, — скомандовал Сергей Николаевич.

Юноша не обернулся.

— Кому сказано, стой!

— Оставь его, — Марина Викторовна примирительно положила руку на плечо мужа.

— Нет, ну ты видела? Видела, как он себя ведёт?

— Вы оба неправы.

— Что значит «я неправ»? Ты не слышала, как он общается с отцом?!

— Я сказала, что вы оба неправы.

— Замечательно! — Сергей Николаевич отмахнулся от жены. Сердито зашагал на другую сторону поляны. Сел там у каменных завалов.

— Плохо, что солнце заходит, — вздохнул Тюрин.

— Боишься темноты? — без улыбки спросила Марина Викторовна.

— Не смогу посчитать, сколько часов пройдёт, пока водопад опять иссякнет.

— Как такое вообще возможно? Думаешь, это Дёмин придумал?

— Нет, конечно, — рассмеялся профессор. — Даже если б сюда свезли всех каторжников Александровского централа, собрать подобный механизм им было бы не под силу.

— Тогда кто это сделал?

— Тот, кто сильнее любых каторжников. Сильнее, древнее и умнее.

— О ком ты?

— Ну тебе ли, Марина, не понимать? — профессор, вздохнув, стал протирать очки. — Природа. Я говорю о природе. Ступеньки, которые нашёл Артём, конечно, проточила вода. Как и этот каскад. Тут ничего удивительного. И саму пещеру тоже проточила вода.

— Но почему она иссякает, а потом возобновляется?

— Не знаю. Может, там внутри после какого-нибудь землетрясения откололась глыба и как пробка загородила слив. Вода стала подтачивать её. Глыба превратилась в чашу — глубокую, но кривую, со смещённым центром тяжести. В какой-то момент воды в ней накопилось столько, что глыба отклонилась назад — в углубление, из которого выпала. Водопад зашумел с прежней силой. Но чаша со временем опустела и вернулась в прежнее положение — опять перекрыла поток. Так и пошло. Думаю, раньше, во времена Дёмина, эти процессы занимали по несколько дней, если не месяцев. Глыба с тех пор наверняка уменьшилась, обтесалась от постоянных перепадов. Наверное, Дёмин и не знал этой особенности.

— Ну ты даёшь, — Марина Викторовна покачала головой.

— Не я, природа. Впрочем, это только предположение. Может, там всё гораздо сложнее. Или проще… Может, такая уникальная система и есть открытие Виктора Каюмовича?

— Не знаю…

— Вот и я. Ответ найдём, когда заберёмся внутрь.

Ночевать остались у водораздела. Ни Джамбул, ни Солонго так и не появились.

На рассвете путники обнаружили, что напор воды опять ослабел. Когда солнце окрепло над восточными хребтами, от водопада остался лишь слабый ручей. Повторились уже знакомые внутрискальные звуки. Гулкие щелчки сменились глухим ударом, и теперь по каскаду бежала едва приметная струйка.

— Прошло часов девять, — заметил Тюрин.

— Да, — согласился Сергей Николаевич.

— Я полезу, — уверенно заявил Артём, до сих пор не забывший вчерашней ссоры с папой.

— Нет. Не надо.

— Хочешь, чтобы рискнул кто-то другой?

— Не хочу вообще рисковать. Мы не знаем, всегда ли промежутки одинаковые. Может, утром водопад замолкает на полчаса?

— Оно как бы факт, — согласился Тюрин.

— Что же делать? — в отчаянии Артём сжал кулаки.

— Ждать. Оставим Мишаню считать минуты.

— Часы, если уж говорить точно.

— Неважно, — отмахнулся Сергей Николаевич. — А мы пока соберём грибы и ягоды. Нужно поесть. Я попробую поставить силки Джамбула. Насторожить их несложно, главное — найти заячью тропу. До завтрашнего дня будем наблюдать и считать часы. Там, глядишь, Джамбул подтянется. Посоветуемся с ним, — папа говорил до того монотонно, устало, что Артём приуныл.

Пока мужчины разбирались с силками — крапивная верёвка за ночь затвердела, растрескалась и, кажется, могла лопнуть от малейшего натяжения, — Марина Викторовна спустилась от водораздела к берегу тихой речки. Хотела ополоснуться и промыть волосы, а теперь, на ходу застёгивая брюки, бежала назад, к лагерю. Она отчего-то пригибалась и пыталась жестами что-то сказать мужу.

— Ты чего? — крикнул ей Сергей Николаевич.

— Тихо, тихо, — донеслось до него.

Ещё никто не понял, что происходит, когда прогремел выстрел. В пяти метрах от Марины Викторовны взвилась пыль и осколки камней. Эхо оглушило всех.

— Нагибины… — прошептал Сергей Николаевич и, не сходя с места, стал растерянно оглядываться, будто мог увидеть их где-то поблизости.

— Ложись! — крикнул Тюрин, сам уже повалившийся на живот и неловко барахтавшийся на земле в поисках укрытия.

Ещё один выстрел. Марина Викторовна, споткнувшись, упала.

— Марина, — словно во сне пробормотал Сергей Николаевич.

Артём прыгнул на папу, опрокинул его.

— Марина… — Он не понимал, что происходит, никак не мог выйти из оцепенения.

Мама в кровь рассекла локти. Не замечая этого, опять встала. На полусогнутых ногах, закрывая руками голову, побежала.

Ещё выстрел.

Стреляли издалека, с одной из соседних сопок.

— Мы в ловушке, — простонал профессор.

Прятаться было негде. По каменной осыпи далеко не убежишь — только подставишься под ружьё того, кто сейчас выцеливает их с востока.

— Что там такое? — спросил Сергей Николаевич изменившимся высоким голосом.

— Нагибины! — плача, крикнула ему жена.

— Тут главное — не торопиться…

— Бежим! — Артём вскочил.

— Куда?

— В пещеру!

— Нет! — Марина Викторовна ухватила его за брюки.

— Другого шанса не будет.

Выстрел. Земля взбугрилась совсем рядом.

— Ну же! — сдавленно прошептал юноша.

— Нельзя-нельзя-нельзя, — затараторил Тюрин. — Уже два часа прошло! Может, больше. Нельзя!

— Мы должны рискнуть. Или нас тут всех поубивают!

— Тёма прав, — неожиданно промолвил папа.

Мутная пелена растерянности сошла с его глаз. Сергей Николаевич, чуть покачиваясь, привстал. По его сжатым челюстям было видно, что он старается взять себя в руки, вылупляется из самого себя, выколупливается, выщербливается, только бы вернуть ясность мыслям.

— Бежим, — в последний раз выдохнул Артём. И в самом деле побежал.

Выстрелов больше не было. Вероятно, скальные выступы прикрыли беглецов. Или стрелявший понял, что с такого расстояния только растратит патроны.

Юноша пронёсся по каменной кромке озера. Запрыгнул на первый уровень каскада и чуть не поскользнулся. Дальше двигался чуть медленнее. Коротко оглянулся. Все бежали за ним. Впереди — Сергей Николаевич. За ним — Тюрин. Последней — мама.

Артём поднялся до проёма. Опять почувствовал этот странный свежий запах. Будто заглянул в пасть скального гиганта и ощутил его влажное дыхание. Упёрся руками в нёбо отверстия. Оглянулся и увидел, что на дальнем конце поляны, у водораздела стоит Фёдор Кузьмич. Стоит неподвижно. Смотрит. Коричневая энцефалитка. Нашлёпка чёрной матерчатой шапки на бритой макушке.

Рядом появился Юра. Огляделся. Заметил Артёма и тут же вскинул ружьё. Егерь не позволил ему выстрелить — уверенным движением руки опустил ствол.

— Ну что там? — крикнул снизу папа. Он уже был рядом.

Артём больше не оглядывался. Уверенными рывками полез вперёд. Наугад выхватывал щербатые уступы, ставил на них ноги. Темнота с каждым шагом усиливалась. Артём испугался, что пещера изменит направление, круто пойдёт вверх. И он сорвётся. С криком полетит вниз, попутно сбивая папу, профессора, маму. Все они вылетят назад, к озеру. Разобьются о выступы каскада. И последним, что они увидят, будет разочарованная ухмылка Фёдора Кузьмича. Но подъём оставался пологим. На лесенках всё чаще встречались глубокие щели с окатанными краями — цепляться за них можно было, не опасаясь поранить руку.

Когда Артём обернулся в следующий раз, снизу уже не было видно света. Юноша был зажат в холодном, непроглядном мраке. В гулкой тишине слышалось, как пыхтит Тюрин, как плачет и постанывает мама, как сопит от волнения папа. И как где-то высоко над головой угрожающе гудит перекрытый напор воды.

 

Глава девятая

— Знаешь, Артём, тут не бывает плохих или хороших людей, тех, кто может или не может, хочет или не хочет. Здесь люди становятся проще и делятся на тех, кто делает, и тех, кто не делает.

— Знаю, дедушка.

— В Саянах у тебя лишь два варианта. Идти дальше. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Или лечь и умереть.

— Нет, дедушка. В городе всё так же, просто об этом успеваешь забыть. Там те же горы, только поднимаешься в них очень долго, всю жизнь. Да и не всегда понятно, нужно ли вообще карабкаться на свою вершину.

— Что за вопрос? Ведь мы для того и родились, чтобы идти наверх, цепляться руками за выступы скал, падать, подниматься и снова идти. Сквозь туман, ничего не различая вокруг. Только смутно улавливая лица людей, которые идут рядом с тобой.

— И что же будет потом?

— Ты заберёшься на вершину. Или умрёшь.

— А дальше?

— Будешь спускаться.

— И всё равно умрёшь.

— Да. Но будешь счастлив.

— Разве в этом лабиринте страха и боли можно быть счастливым?

— Счастлив тот, кто все годы шёл к своей вершине — самой высокой, самой могучей из тех, что он видел. Счастлив тот, кто достиг своей вершины и оставшиеся годы с неё спускался.

— «Шёл», «видел», «спускался» — это и есть счастье?

— Счастье — это всегда память. Воспоминание о вершине, о тысяче вершин, которые ты когда-то покорил. Истинное счастье, всеобъемлющее, растворяющее тебя, окончательное, — это тот последний миг, когда ты оборачиваешься, чтобы взглянуть назад. Не видишь ни плохого, ни хорошего. Не помнишь ни того, что хотел, ни того, что мог.

— Видишь и помнишь только то, что сделал или не сделал.

— Именно так! Отдай жизнь своей единственной, главной горе. Ради этого момента — последнего великого счастья.

— Так я и сделаю… — простонал Артём, поднимаясь по ступенькам расщелины.

По лицу юноши стекали холодные щекотные слёзы. Он чувствовал, как дрожат руки. Не от усталости — подъём был не таким уж сложным. От страха. Его пугали темнота и полная неизвестность. Гул воды, запертой где-то там, наверху, усиливался. Ручеёк стал набухать. Начал плескаться по ступеням и уже вымочил Артёму ботинки. Юноша понимал: в такой ситуации главное — сохранить трезвость восприятия, чтобы вовремя принять верное решение. Цеплялся за эту мысль. Удивлялся странному чувству — будто он отстранился от своего тела. Видел, как оно барахлит, но не паниковал, а только сосредоточенно ждал возможности его успокоить.

Артём продолжал немой диалог с дедушкой, а потом вдруг ладонью провалился в стенку. От неожиданности поскользнулся. Судорожно вцепился в кромку открывшегося проёма и ударился о него лицом. Во рту сгустился солоноватый привкус крови.

— Что там? — сдавленно спросил папа.

— Сейчас, — отозвался Артём и понял, что его голос ослаб, истончился.

Провёл рукой в пространстве, убедился, что стена уходит глубоко. Поднялся в найденную каверну. Надеялся, что тут можно будет спрятаться от водопада. Неспешно, ощупывая стенки, сделал несколько шагов. Почувствовал, как проход расширяется.

— Сюда! — громко прошептал он.

Вслед за сыном выбрался Сергей Николаевич. Затем Тюрин. Едва оказавшись на ровной поверхности, профессор зашуршал по карманам жилетки. Мгновением позже вспыхнул свет.

— Ого, — тихо хохотнул Тюрин.

Тоннель разнёс его смешок, усилил, исказил. Вскоре вернулось многократное эхо — будто им в ответ проухал десяток сов.

Артём, щурясь, разглядел в руках у профессора карманный фонарик на два светодиода. Выхватил его и посветил вниз по спуску.

— Что… — маму ослепило. Артём лишь на мгновение увидел её большие, до краёв наполненные ужасом и словно застывшие глаза.

— Прости, — юноша отвёл луч света.

Хотел посветить наверх, но не решился. Боялся туда вглядываться. Понимал, что если увидит ответвление в другую пещеру, то обязательно рискнёт — постарается слазить к ней до того, как вернётся водопад.

Марина Викторовна поднималась очень медленно. Помочь ей было невозможно. В такой расщелине вдвоём подниматься было бы неудобно.

— Давай, давай, мам! — поторапливал Артём.

— Да… Я могу…

— Нет, мама. Ты не можешь, ты делаешь…

— Кто-то… слишком часто… общался с дедушкой… — Марина Викторовна подтянулась к кромке проёма.

— Вот так. Давай руку. Пап! Помоги.

Где-то над самой головой глухо щёлкнуло. Дрогнули стенки. Артём и Марина Викторовна замерли, будто своими движениями могли обвалить скалу. Ручеёк расширился.

— Ну, чего там? — сзади прошептал Сергей Николаевич.

Артём и мама не могли пошевелиться. Вслушивались в темноту над головой.

— Давай уже! — папа схватил сына за руку.

Артём дрогнул и потянул маму. Помог ей выбраться в тоннель.

Опять щёлкнуло. Гудение воды усилилось.

— Уходим! — скомандовал Сергей Николаевич.

Артём не торопился. Стиснув зубы, выглянул в расщелину. Быстро посветил наверх. Ничего. Никаких углублений. Посветил вниз и обмер. В двух метрах, расставив руки и ноги, будто паук, затаившийся в углу, стоял Чагдар. Ослеплённый фонарём, он зажмурился. Оскалился и попробовал лезть дальше, но едва удержался — вода сплошным потоком подмывала стенки.

Сейчас бордовая шея охотника казалась чёрной. Юноша разом вспомнил, как Чагдар бросился на маму — там, в палатке, после ночного прихода Солонго, как шёл на него с ножом в тарбаганьем городке. Вспомнил его хмельное дыхание. Злой, сильный Чагдар. Теперь он был беспомощен. Застрял в двух метрах от спасения. Артём весь сжался. Подумал, что нужно помочь охотнику. Нельзя его оставлять тут. «Но как? Если я потянусь к нему, он меня убьёт. Сразу, без раздумий…»

— Уходим! — папа дёрнул сына за плечо, увлёк за собой.

Первым по тоннелю шёл Сергей Николаевич, освещал себе путь.

Скала наверху застонала. Гул воды сменился грохотом прорвавшегося потока.

— Бежим! — крикнул Артём.

Юноша старался не вспоминать о Чагдаре. Сейчас вообще могло показаться, что охотник только привиделся ему в расщелине, что в действительности там никого не было.

Услышав влажные шлепки под ногами, Артём наклонился. Потрогал рукой бугристую поверхность камня. Вода прибывала. Нужно было торопиться. Но путники не успели даже испугаться — выбежали на дно неглубокого колодца. Оттуда по твёрдым уступам поднялись в холодную просторную пещеру.

Тяжело дыша, смотрели в скальный проём, из которого только что выбрались. Вода остановилась за полметра до верхних уступов колодца. Теперь это было простое озерцо. Так и не скажешь, что под ним таится глубокий проход.

Сергей Николаевич оглянулся. Здесь фонарь светил слабо, не мог выхватить ни стен, ни свода. Пришлось выключить его. Когда глаза привыкли к темноте, все увидели просветы. Пещера была открытой. Не меньше десяти крупных щелей впускали солнечный свет. Однако найти выход оказалось непросто. Большинство щелей зияли высоко над головой.

Первым делом решили осмотреть пещерный зал и потом уже идти к тоннелю, начинавшемуся от дальней стены.

Пещера оказалась большой, но неглубокой. Артём за несколько минут обошёл её кругом. Осмотрел стены. Не нашёл ни одного прохода.

— Где же золото? — Сергей Николаевич останавливался возле узких проёмов в полу, высвечивал их фонарём, ничего не находил и шагал дальше.

— Тут его точно нет, — отозвался Тюрин.

Профессор по-прежнему сидел у колодца. Артём несколько раз подходил к озерцу в страхе увидеть в нём Чагдара. Тот мог последним рывком выбраться из водопада. Но вскоре уже было ясно, что охотника смыло наружу, на твёрдые ступени каскада.

— Неприятная участь. — Юноша рассказал всем о буряте.

— Да уж, — вздрогнула мама.

— Туда ему и дорога, — пожал плечами Сергей Николаевич.

Обошли зал. Заглянули даже в самые тесные складки пород. Ни золота, ни следов человека здесь не было.

Наконец отправились к тоннелю.

— Если не найдём выхода, придётся держать здесь оборону, — твёрдо сказал Сергей Николаевич.

— Как ты это себе представляешь? — Тюрин шёл рядом с ним.

— Будем стоять у колодца и забрасывать камнями любого, кто оттуда высунется.

— У них ружья.

— И мой револьвер. Да… Наше ружьё осталось внизу…

— Долго мы тут не продержимся.

— Ну почему? Вода тут есть. От жажды не умрём. А без еды недельку-другую протянем. Будем ловить змей или пауков.

— Фу-у, — поморщилась Марина Викторовна.

— А в итоге всё равно умрём или сдадимся, — вздохнул Тюрин. — Нагибины могут караулить нас хоть до осени. У них-то с едой проблем нет.

— Да… Значит, будем надеяться на Джамбула.

— Он один.

— Их двое, — поправил Артём.

— Неважно.

— А Нагибиных осталось четверо. Шансы чуточку уравнялись.

— Да… — Марина Викторовна качнула головой. — Уже два племянника Бэлигмы погибли.

— Туда им и дорога, — повторил Сергей Николаевич и сплюнул на камни.

Тоннель сузился. Свод опустился, и теперь можно было рассмотреть его короткие сталактиты. Солнечный свет усилился.

Сергей Николаевич по-прежнему осматривал стены, надеясь встретить хоть какое-то ответвление или указание на близость золота, но ничего не находил.

Тоннель оканчивался проёмом, через который светило солнце. Поначалу он выглядел слишком узким, чтобы через него пролезть, но, приблизившись, путники увидели, что скальный пролом — не меньше трёх метров в ширину и только весь загорожен густым переплетением ветвей.

Сергей Николаевич заторопился вперёд. Следом пошёл Тюрин. Потом — Марина Викторовна. Артём помог маме продраться через кусты. В последний раз оглянулся. Вздохнул, вспомнив о Чагдаре.

— Артём! — тихо, испуганно позвала мама.

Юноша, встрепенувшись, кинулся в кусты. С такой скоростью вырвался из них, что чуть не полетел вниз, под откос. Сергей Николаевич и Тюрин едва успели обхватить его руками.

Экспедиция, отправившаяся по следам Корчагина, теперь стояла на узком скальном уступе. Отгораживаясь от солнца рукой, юноша посмотрел вперёд.

— Не может быть, — прошептал он.

Перед путниками открылась зелёная долина — огромный, многокилометровый котлован с бугристым заросшим дном, огороженный кручами высоких, будто белоснежных гор. Тысячи лет назад тут был кратер вулкана, который давно потух, расселся и превратился в просторную кальдеру. Кипящие лавовые озёра успокоились, затвердели. Их занесло землёй, а потом затянуло лесом.

Путники всматривались в открывшиеся им просторы. Овальное дно кальдеры так густо заросло деревьями, что не удавалось разглядеть там ни одной прогалины. Почти в самом её центре стоял единственный великан-останец.

Вокруг дна шло чуть приподнятое кольцо холмов, где уже виднелись коричневые и зелёные проплешины. Между холмов блестели речки и продолговатые озёра.

Следующее кольцо было прерывистым. Оно сужалось голыми полянами, расширялось высокими перелесками. От него по невысоким обрывам к первому кольцу текли водопады.

Наконец, третье кольцо было самым широким. В нём перемешались леса, каменные осыпи, глыбы останцев, мелкие, соединённые протоками озёра. Окраина третьего кольца захватывала основания гор — там кусты и деревья росли среди курумов.

Дальше поднимались кручи, лишь местами испачканные зелёными оазисами глубоких террас, а в целом — выкрашенные в белое.

В горах напротив того места, где вышли путники, вздымалась глубокая покатая седловина. В других местах кальдеру окружили непроходимые хребты. Укромный, спрятанный в Саянах мирок. Скалами защищённый от случайных посетителей. Дикий и первозданный.

Но путников сейчас интересовали совсем не красота открывшейся долины, не удивительные контрастность и разнообразие её внутренних колец, не диковинный белый окрас отрогов. Их внимание было сосредоточено на окраине второго кольца, на вершине одного из холмов. Оттуда поднималась серая струйка дыма. Она была почти прозрачной, взгляд то и дело терял её, приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть её вновь. Поначалу Артём даже сомневался, видит ли эту струйку на самом деле или только обманывается из-за слепящего солнца. Но вскоре не осталось никаких сомнений. Это был дым от костра.

— Дедушка… — взволнованно прошептал юноша.