Глава первая

— Нашёл, о чём думать.

— А что? Мысли — они галдят себе, и пусть, кушать не просят.

— Ну да… Им только дай волю — всего тебя сожрут без остатка.

— Дослушай!

— Ну.

— Так вот. Пьяницу ругать много ума не нужно. Лежит в грязи, кряхтит, тут всё понятно. А с другим сложнее. И мужик хороший. И дело у него идёт. Дом стоит, машина есть. Детей, жену почти не бьёт. А пьёт, бывает. Ну, квасит себе. Приползёт домой, проспится — и опять нормальный. С чего бы такого мужика ругать? У нас, считай, таких берут за лучших.

— Будешь совсем трезвый — жена тебя первая не поймёт.

— Ну да! Ей ведь тоже хочется власть показать: поругать тебя, а потом простить.

— Есть такое.

— Ну да я не об этом. Суть вот в чём. Жить вечно не будешь, всех денег не заработаешь. Значит, дело не в богатстве. Зачем вкалывать, суетиться с утра до ночи, если разница в итоге будет не такая уж большая? Ну, надстроишь третий этаж, ну, купишь пятую машину. И ради этого убиваться? Нет. Раз уж нет ни старта, ни финиша, так и гнаться некуда. Был бы там какой финиш, где все очки подсчитывают и потом счастье на вес выдают, так я бы первый побежал, последние силы отдал.

— Как в картах. Последней хвалью набрал штуку — и сразу счастье.

— Ну да! Вот. Ну а если явной цели нет, значит, нужно брать удовольствие от процесса. Сделал себе комфортно, чтобы покушать, поспать, а там — не торопись. Расслабься, побалагурь.

— Ну и?

— Что?

— Чего спорим-то? Я не против.

— В том-то и суть: я так не могу! Думать-то думаю и соглашаюсь с собой, а не могу. Человек так не должен. Я ведь не животное. Вот кабарга. Ходит себе по лесу, траву щиплет, под солнцем греет спину. У неё счастье — под ногами, сейчас, в эту секунду. А человеку нужен результат. Нужно к чему-то стремиться. Понимаешь? У всего есть своя конкретная, вполне понятная цель, а тут вдруг — иди, наслаждайся процессом.

— Ладно, Слав, надоел уже. — Юра от досады ковырнул землю ботинком. Культёй мизинца стал тереть уголки глаз, иногда останавливаясь и внимательно осматривая культю, будто мог увидеть на ней что-то неожиданное. — Я думал, что-то путное скажешь, а ты опять…

— Да я же так, размышляю.

— Размышлять не всегда полезно. Если мысли кривые, так лучше семечки щёлкать — спокойнее будет. И тебе, и другим.

Слава пожал плечами. Поправил отросшую за последние недели чёлку. Ему казалось, что удастся сформулировать что-то важное, объяснить это брату и понять самому, но он вновь остался ни с чем.

Фёдор Кузьмич разговора сыновей не слышал — поглядывал в сторону, куда ушёл Очир. Следопыта не было уже три часа.

Очир брёл в обход старого курунга. Знал, что нужно возвращаться. Договорились с егерем о краткой разведке. Но следопыт не мог остановиться. Увидел человеческие следы и решил во что бы то ни стало выяснить, куда они ведут.

Это были следы от ботинок со странной подошвой — широкой, гладкой. Они петляли среди елей, спускались в овраги, пересекали речки, а теперь ушли под бурелом заросшего курунга. Тут когда-то горела тайга. Всё опало, осыпалось мёртвыми углями. Поверх гари вырос свежий лес, но корни новых деревьев держались слабо и при сильном урагане вырывались наружу. Так собралась непролазная чаща. Её обвило ивняком, черёмухой. Валежины и выворотни преграждали путь, складывались массивными крестами, шлагбаумами. Сплетения подлеска между ними тянулись витками колючей проволоки. В такую кутерьму даже медведь не сунется. Но странные следы ушли именно в этот бурелом и там затерялись. Очира тянуло вперёд любопытство. Ему не нравилось это место. Заросшая тайгой кальдера томила его дурным предчувствием, и неожиданная загадка для следопыта была замечательной возможностью отвлечься.

— Смотри, какая! — Слава, дождавшись брата, указал ему на птицу.

Небольшой упитанный рябчик носился возле кустов. Приближался к мужчинам, показывал светлую спинку, потом вдруг припадал к земле и как-то неловко, медленно ковылял в сторону.

— Птенцы рядом, — лениво промолвил Юра.

— Ну да, — согласился Слава, со свистом посмеиваясь в приплюснутый нос.

Рябчик выставлял охотникам пятнистые бока. Весь краповый, с серыми и коричневыми полосами, он и в траве был малозаметен, а на гальке со мхом вовсе пропал бы. Только брови были широко и неестественно подведены красным.

— Актриса, — хохотнул Слава.

Рябчик всеми силами изображал подранка. Надеялся, что охотники прельстятся лёгкой добычей и побегут за ним. Хотел увести от птенцов — минуту назад они беззаботно бегали по лужайке, пищали, а теперь попрятались по кустам.

Юра, заскучав, отошёл к пологому спуску. Он, как и отец, всё чаще поглядывал в чащобу, куда на разведку отправился Очир. Прошло уже четыре часа, а новостей от него не было.

Охотники стояли на границе, отделявшей густо заросшее дно кальдеры от первого холмистого кольца. Вчера днём, выйдя из пещеры, они заметили дым костра. Беглецы явно жгли сухие дрова, надеясь, что Нагибины их не заметят. Напрасно. Дымок был слабый, почти прозрачный, но для зоркого глаза различимый за много километров.

Нужно было скорее нагнать Переваловых. Вся эта погоня начинала утомлять. Смерть двоюродных братьев, Тензина и Чагдара, не расстроила Юру, однако он понимал, что поймать беглецов теперь будет сложнее. К тому же было неизвестно, куда подевался монгол со своей девчонкой. Очир заверял, что возле водопада их следов не было. Да и надпись на берегу озера была свежей. Значит, Джамбул бродил где-то по тайге и в любой момент мог прийти со спины. При этом Слава ночью божился, что видел в зарослях силуэт монгола. Ему никто не поверил. Конечно, гиганта Джамбула трудно с кем-то перепутать, но едва ли он прошёл бы из пещеры незамеченным, там караулил Очир.

— В темноте от страха всякое покажется, — сказал тогда Фёдор Кузьмич. — И мать родную увидишь, и деда мёртвого разглядишь.

Юра был согласен с отцом, однако хорошо видел, что и тот озадачен происходящим. Нагибины верили, что беглецы выведут их напрямик к золоту. Поднимаясь по расщелине водопада, ждали последнего сражения. Готовились резать ножами, душить, давить, потом забрать всё, что принадлежало им по праву. А тут — ни пещеры, ни золота. Какая-то долина, в которой, кажется, и людей-то никогда толком не было.

Уйти просто так Нагибины не могли. Мать не поняла бы их. Нужно было смыть кровь. Поймать беглецов, выпытать всё, что им известно. Пусть даже не найти сокровищ. Отомстить и спокойно возвращаться домой.

Юра сплюнул на землю. Он считал, что нужно было сразу пытать мальчишку. Схватить его мать. Припугнуть. Они бы всё рассказали. Эти игры ни к чему хорошему не привели. Ведь Фёдор Кузьмич знал про девчонку. Очир ему рассказал. О том, как она приходила в первый раз, когда разре́зала палатку. О том, как приходила второй и третий — что-то вынюхивала. Было очевидно, что она готовит побег. Один выстрел решил бы все вопросы. Но Фёдор Кузьмич сказал, что беглецов нужно отпустить.

— Они понимают, что у золота решится их жизнь, — говорил егерь. — Обещай им всё, что хочешь. Они не поверят. Слишком дорожат своей шкурой, будто она у них особенная. Значит, нарочно запутают нас и себя. Ведь мы много не знаем. Но если их отпустить, они сделают за нас всю работу. А мы только будем следить. И чуть что — вмешаемся.

— Они назад пойдут, домой, — заметил тогда Юра.

— Э, нет. Ты не прочувствовал Сергея Николаевича. Этот не даст свернуть. От страха, от жадности, нам с тобой назло пойдёт искать своё золото. Стыдно ему будет возвращаться. Столько денег своей газеты потратил, а вернётся без сенсации? Нет. Этот и жену отдаст, и сына, только бы прославиться. Я таких насквозь вижу.

Юра не спорил. Верил отцу. Верил его чутью.

— Гляди какой, — Слава, улыбаясь, поднял из кустов птенца. Покрытый зеленоватым пухом, тот отчаянно пищал, ворочал крыльями.

Рябчик тем временем уже не притворялся раненым. Ошалело носился по краю поляны, крутился на месте, вытягивал шею — делал всё возможное, только бы привлечь внимание охотника, обещая ему обед куда более сытный, чем из этого тощего цыплёнка.

— Положи! — сдавленно крикнул Юра.

— Хорошенький, — Слава гладил птенца по мягкой головке. Из соседнего куста пискнул другой птенец — не утерпел и так выдал своё положение, охотник его раньше не замечал.

— Положи, говорят!

— Подожди. Красивый, правда?

Юра перехватил с плеча ружьё. Вскинул. Навёл на брата.

— Дурак, что ли? — опешил Слава.

— Положи на землю, — тихо, но внятно произнёс Юра.

— Мозги лечить надо, — Слава, побледнев, бросил птенца с высоты. Тот, неловко растопырив крылышки, закрутился в воздухе. Упал. Оклемался и короткими кривыми перебежками, надрываясь от писка, устремился к соседнему кусту.

— Вот так. Молодец. А теперь отойди. — Юра видел, что брат готов от досады раздавить птенца.

Слава молча отошёл.

— И не глупи. — Юра опустил ружьё.

Сейчас брат был ему неприятен. Со своей неизменной простоватостью, с этим обиженным полноватым лицом, с дурацкой чёлкой, которую он носил с первого класса. С вечными проблемами в семье, где жена давно не стеснялась бить Славу кулаком в грудь на виду у всех соседей, с причитаниями о его прожорстве и затянувшейся бездетности.

— Может, объяснишь?.. — медленно выдавил Слава. На его щеках и шее проступили красные пятна.

Юра скривился. Хотел ответить грубо, но сдержался. Всё-таки это был его младший брат, и он его по-своему любил.

— Нельзя птенцов трогать. Для них твои руки — хуже лосиного зада. Ты их потрогал и свой запах передал. Они к матери под крыло побегут, а она их — клювом в лоб. Потому что не признает. Убьёт или бросит помирать от голода.

— Это я и без тебя знаю, умник. Можешь не рассказывать. Я о другом. С каких пор ты стал таким нежным, что рябчика жалко?

— Не жалко. Надо будет — сам первый сверну ему шею. И всем птенцам. Но сейчас не надо. Еды у нас достаточно. Пусть живут.

— До тех пор, пока не понадобятся? — не сдержал усмешки Слава.

— Ну да.

— А ты, братец, тот ещё засранец, — Слава мгновенно забыл недавнюю злость и сдавленно засмеялся. Красные пятна на коже пропали. Юра весёлости брата не понял и только качнул головой. Очира по-прежнему не было.

Следопыт всё глубже заходил в лес на дне кальдеры. Догадывался, что спускается напрямик к останцу, стоявшему в самом центре. Каменного великана отсюда не было видно, его загораживали кроны деревьев.

Человеческие следы больше не попадались, но Очир был уверен, что правильно определил их направление.

Тайга густела с каждым шагом. Тут даже в полуденный час стояли затхлые сумерки. Помимо привычных запахов появился странный, прежде не знакомый Очиру привкус — не то прогорклого масла, не то пихты.

Следопыт вышел к ручью. По его извитому берегу идти было чуть легче. Очир понюхал воду и поморщился. От неё пахло ещё хуже. Из такого источника он бы не решился пить даже при сильной жажде, а сейчас на поясе у него висел бурдюк. При бережном расходе такого запаса могло хватить до следующего дня. Впрочем, Очир и не думал плутать тут всю ночь. Рассчитывал через час повернуть назад. Понимал, что егерь будет злиться из-за его долгого отсутствия.

Изредка вскрикивали птицы. Они держались высоко, под кронами, а к земле спускаться не хотели. Лишь один раз следопыт заметил дятла — тот выдалбливал ель. Сам чёрный, неприметный, а шапка на голове горит красным, видна издалека. Несколько раз по стволу перебегали белки: спустившись от верхушки, вышлёпывали всем телом по комлю, глухо стучали коготками, перебежками пробирались к вздыбленным корням, выискивали в них что-то, а потом, испуганные появлением человека, быстро взбегали наверх, замирали среди ветвей.

Земля стала влажной, заболотилась. Появились комары. Какие-то странные — чёрные с коричневыми полосками. Очир прежде таких не встречал. Они жадно пищали над ухом, набивались в глаза, на вдохе залетали в нос и горло, приходилось отсмаркиваться, отхаркиваться. Следопыт срезал от ели махровую лапу и теперь обмахивал себя. Идти при этом старался как можно тише.

Очир опускался на самое дно кальдеры, и ему это не нравилось. С каждым шагом затаённость леса пугала всё больше. Утонув в сумерках бездыханной чащобы, охотник чувствовал, что попал в далёкий, ему неведомый мир. Не верилось, что всё это происходит в самом сердце Саян.

Подняв голову, Очир старался поглубже вдохнуть, но не мог. Воздух оставался тяжёлым, будто густым. Никак не удавалось надышаться.

Деревья вставали высоко над землёй, складывали друг к другу свои гнутые, будто изуродованные мохнатые лапы, и под такой полог солнечный свет по-прежнему проникал скупо. Седой лишайник был разбросан по веткам, будто клочья изодранных париков.

Ветра не было. Всё стыло в бездвижности. Только тихо покачивались кроны лиственниц.

Не встречалось больше ни дятлов, ни белок, даже комары пропали. В тишине шаги казались особенно громкими, и следопыт старался идти ещё медленнее. Ускорялся, лишь оказавшись на пересыпанных жёлтыми иголками мшаных полянах — они скрадывали любой, даже быстрый шаг.

Вместо человеческих следов на грязевых проплешинах стали попадаться глубокие свежие следы медведя. Очир склонился к одному из них. Потрогал. Убедился, что вода ещё не налилась в отпечаток.

— Минут пятнадцать, — прошептал следопыт, но, понюхав пальцы, не уловил медвежьего запаха. Это было странно.

Очир взял наизготовку ружьё. Ему всё меньше нравилось происходящее.

Пошёл по медвежьему следу. Тот часто терялся в траве. Появлялся плохо пропечатанным, слабым. Лишь изредка — на земляной зализине — ложился целиком, с острыми ямками от когтей. Очир никак не мог высчитать возраст зверя. По размеру стопы — взрослый, не меньше десяти лет. По длине шага — совсем ещё юный. Да и шёл он как-то странно: с медвежьей раскосостью, но при этом ровно, почти как человек. Звери так не ходят. Петляют, идут там, где человеку пройти неудобно, — через кусты, под низко растущими ветками. Ни разу не встретились все четыре отпечатка — они могли бы многое рассказать о медведе. Большее, что находил Очир, — сдвоенные следы от задних лап.

Звериная тропка выводила его к лежанкам, устроенным в овраге или под зарослями тальника. Трава здесь была свежепримятой. Следопыт шёл за зверем буквально по пятам, готовился увидеть его за любым из деревьев. Ветра не было, и запах не мог выдать близость охотника.

Склонившись над очередной лежанкой, Очир опять насторожился. На сломах трава была зелёной, даже не начала покрываться плёнкой. Её сок оставался свежим, незагустевшим. Лежанка была свежей, никаких сомнений. Но она совсем не пахла! Когда медведь поваляется на траве, от неё ещё долго тянет крепким запахом зверинца. А тут — ни намёка.

Нашёл клочок шерсти. Медведь. Но шерсть, как и следы, как и лежанка, ничем не пахла. Очир мотнул головой. Прислушался. Вокруг томилась тишина. Ни единого скрипа или свиста. Ни птиц, ни зверей. Следопыт подумал, что здесь где-то прячется зловонный источник, придававший воздуху горечь. Он распугал зверьё, а теперь обманывал обоняние Очира.

Нужно было возвращаться. Следопыт обещал себе, что пройдёт ещё не больше ста метров и направится назад. Вряд ли беглецы могли тут укрыться.

Обошёл несколько деревьев. Замер, остановился на полушаге. И медленно, стараясь не шуметь, поднял ружьё. В груди спокойно, но как-то уж слишком гулко билось сердце. Очир затаил дыхание. Напряг глаза, будто боялся, что горький воздух отравил не только его обоняние, но и зрение.

— Не согласен, — зевнул Юра.

— Ну смотри… — оживился Слава.

— Слушай, хватит уже.

— Вот как ты отличишь малодушие от умения вовремя затормозить? — Слава отказывался замечать поскучневшее лицо брата. — Вот идёшь по бурелому. И вдруг говоришь себе, что пора уже встать ночёвкой, что лучшего места не найти, а если пораньше ляжешь, то и выйдешь до рассвета. Чего тянуть? А? Как тебе ситуация? Можно ли себе верить? Ум-то — он увёртливый, услужливый, оправдает всё, что нужно. Вдруг в тебе говорит не мозг, а уставшее тело? Тело-то близорукое, просчитывает на один шаг. Пакостная история. Пойди разберись. Тут тебе протаранить ещё километр — и найдёшь полянку, нормально поставишь палатку и выспишься. А ты подумаешь, что не малодушничаешь, не ленишься, а только…

— Тихо, — буркнул Фёдор Кузьмич.

Слава замолчал. Насторожился. Ничего не услышал в округе. Только птицы кричали. Но Слава знал, что отцу лучше не перечить, и больше уже не заговаривал. Юра тайком показал, как с облегчением смахивает со лба пот, и прикрыл глаза, готовый задремать. Слава покривился ему в ответ и отошёл в сторону. Спать не хотелось. Решил пройтись по лесу.

— Сядь, — тихо, но отчётливо сказал Фёдор Кузьмич.

Слава послушно сел на землю. Нахмурился, не зная, чем себя занять.

— Что будем делать, если он до темноты не вернётся? — не открывая глаз, спросил Юра.

— Там видно будет.

— Можно выйти в обход. Посмотреть, что тут.

— Там видно будет, — повторил егерь и отчего-то приложил к земле ладонь. Долго держал её, прежде чем отнять, будто прислушивался к дыханию почвы.

— Что говорит земля? — улыбаясь, спросил Слава.

— То, что болтливые умирают первыми, — егерь даже не посмотрел на сына.

Улыбка у Славы поблёкла. Он не любил, когда отец так ему отвечал. На всякий случай тоже приложил ладонь к почве. Затем и вовсе прилёг — приложил к ней ухо. Ничего не услышал и не почувствовал.

У Очира онемели ноги. Он по-прежнему не шевелился. Боялся выдать своё присутствие. Впереди, в двадцати шагах от него, стоял плетень. Самый настоящий плетень из ивняка. Изгородь тут стояла некстати. Ничего не огораживая, она тянулась от одной лиственницы к другой. Очир не понимал, кто и зачем её тут поставил. Но знал одно: здесь есть люди. По меньше мере один человек. И это точно не Переваловы, не Тюрин и не монгол. Едва ли они, оказавшись в этом поганом лесу, вдруг задумали срочно сплести забор.

Прошло уже десять тихих минут. Очир позволил себе сделать осторожный шаг. Под ногами предательски хрустнула ветка. Замер. Выждал ещё минуту, потом приблизился к плетню. Старый, высохший. Простоял тут не меньше года.

Тишина утомляла, давила. Очиру было всё сложнее прислушиваться к лесу. К тому же начали слезиться глаза. Шея взмокла. Следопыт расчёсывал её, проклиная комаров — от их укусов зудела кожа.

Обошёл изгородь. Ещё раз внимательно осмотрел её и пошёл дальше.

Вновь замер, увидев поблизости второй плетень. Этот был замкнут в круг. Напоминал беседку, только без крыши и без скамеек.

— Ямар муухай юумэн бэ, — выругался Очир.

Изгородей становилось больше. Все они по-прежнему стояли как-то невпопад, без видимой причины. Ничего не огораживали, ничего не защищали.

Встретилась и настоящая хижина — со стенами, укрытыми берёстой, обложенными лапником, но опять без крыши. Очир медленно зашёл внутрь. Увидел глиняные, будто наспех слепленные тарелки и чашки. Склонился над ними. Провёл по дну пальцем. Посуда была чистой. Не было даже осадка от дождей. Значит, за ней присматривают. Но что за глупость — мыть чашки, а потом расставлять их в беспорядке на земле?

Впрочем, Очира больше беспокоил другой вопрос. Он уже видел свежие изгороди, украшенные черепами сусликов и сурков. Видел большую яму со стенками из обожжённой глины — это мог быть котел или засыпная печь. Видел даже аккуратную поленницу, привязанную к стволу сплетёнными из крапивы верёвками. Кто бы всё это ни сделал, он должен был тут часто появляться и хорошенько наследить. Земля здесь часто была открытой, без травы, иногда вовсе оголялась глиняными пятнами. Но Очир за последний час не увидел ни одного следа. Ни одного! Ни человечьего, ни звериного. Его следы тут были единственными.

Дальше он встретил путаную сеть неглубоких каналов. Они были клинообразно выбиты в почве. Складывались в малопонятные символы, приводили к глиняным печам, которые теперь встречались особенно часто. Но и там следов не было. Не удалось разглядеть даже птичьего или мышиного следа.

Очир вышел к прогалине. Покрытая жухлой травой, она вся была исчерчена каналами. Теперь из них не складывалось никаких узоров, они просто вели к центру — туда, где на небольшом возвышении лежала округлая базальтовая плита.

Следопыт, не опуская ружья, приблизился к плите. Провел рукой по её шершавой, волнистой поверхности. Чисто. Ни одной соринки. Только чуть присыпало хвоей. Плиту окаймляло кольцо из обожжённой глины. А в глину были вделаны большие светло-зелёные камни. Нефрит! Это был именно нефрит. Никаких сомнений. Очир жадно ощупал его гладкую выпуклость.

— Не золото, конечно…

Достал нож, надеясь выковырять себе парочку самых крупных камней, но насторожился. Услышал шорох кустов впереди. Понял, что занял не лучшее место. Открыт со всех сторон. Если поблизости были Переваловы, они могли без затруднений убить его. У водопада осталось лишь одно ружьё. Второе вполне могло быть у них с собой.

Следопыт быстрыми, путаными перебежками ушёл с прогалины. Боялся, что в него выстрелят, поэтому нагибался, распрямлялся, менял направление. Оказавшись под деревом, остановился. Внимательно оглядел прогалину. Никого.

Ещё долго не решался пойти дальше. Не мог отвести взгляда от базальтовой плиты. От её украшенного нефритом кольца. Решил запомнить это место и никому о нём не рассказывать. Если Нагибины не найдут сокровище Дёмина, он вернётся сюда один. Очир поёжился, представив, как опять будет блуждать тут в полном одиночестве.

— Ничего. Оно того стоит.

Можно было бы взять с собой помощника, но камней на всех не хватит. Тут — добыча для одного человека.

От этих мыслей Очира отвлёк глухой звук — будто кто-то наступил на ветку. Подняв ружьё, следопыт направился дальше.

— Смотри, какой шустрый, — Слава, посмеиваясь, показал на колено. На нём сидел продолговатый жук с чёрными пятнышками, высоко поднятыми усами и кривыми заострёнными лапками. Яркий, гладкий, будто кусок пластмассы.

— Это клоп, — уныло отозвался Юра.

— Очень смешно.

— Я серьёзно.

Слава, выругавшись, взвился на месте. Отыскал упавшего в траву жука и принялся ожесточённо топтать его ногой.

— Ненавижу клопов! Тварь какая! Уселся. Ещё странный такой.

— Ничего странного. Всё село в этих клопах.

— А я не видел.

— Видел. Все видели.

— Может, и видел, но не знал, что клоп.

— Тихо. Отец идёт.

Фёдор Кузьмич возвратился из краткой разведки.

— Ну что? — посерьёзнев, спросил Юра.

— Уходим.

— Что-то случилось? — Братья Нагибины встали с земли и торопливо отряхивали брюки.

— Пока что нет. Но скоро случится.

Фёдор Кузьмич не стал пояснять свои слова. Быстро зашагал в сторону — вдоль границы между первым кольцом и дном кальдеры. Братья, переглянувшись, схватили свои рюкзаки и последовали за отцом.

Лес быстро редел. Очир, вновь обнаружив медвежий след, шёл быстрее. Его подгоняла неожиданная догадка. Она объясняла все странности этого зверя. И дело тут, конечно, было не в проблеме с обонянием. Следопыту хотелось как можно скорее развеять последние сомнения. Нужно было нагнать странного хищника.

Лиственницы теперь стояли не ближе, чем на пять-десять метров друг от друга. Все они были тонкие, со слабыми, не ко времени пожелтевшими ветками. Подлесок давно закончился. Травы почти не осталось. Только влажная глиняная земля и вкрапления базальтовой россыпи.

Запах горьких эфирных масел стал ещё более выраженным. Очир уже не задумывался об источниках зловония. Понимал, что лес тут оскудел, осы́пался неспроста. У следопыта першило в горле, слезились глаза. Пощипывало вспотевшую кожу. Зуд начинался по всему телу. Но Очир не мог повернуть назад. Не сейчас. Нужно было непременно нагнать странного зверя и потом возвращаться. Следопыт не имел права упустить его, когда тот так близко. Если догадка оправдается, эта добыча поможет найти золото.

С каждым шагом становилось жарче. Очиру доводилось бегать по десять километров через таёжный ветролом, а потом, не запыхавшись, верно стрелять по движущемуся соболю, а тут, не пробежав по гладкой земле и двух километров, он уже задыхался. Вдыхал всей грудью, но не мог надышаться. Пришлось сбавить темп. Смочил платок водой и комком сунул себе в рот, старался дышать через него.

Лес оборвался. Мелькнули вялые заросли последних кустов, и началась гладкая, будто выжженная площадка из глины и базальтовых плит. Очир остановился. Бережно промыл глаза. Это не помогло. Они по-прежнему горели. Прищурившись, огляделся.

Зловонный туман здесь сгустился так, что даже небо, не загороженное кронами деревьев, едва синело над головой — будто смотришь на него через запотевшее стекло.

Впереди из липкой серой дымки вставал чёрный гигант останца. Следопыт почти дошёл до центра впадины и теперь увидел, что на дне кальдеры было ещё одно, внутреннее кольцо, диаметром не больше полукилометра. Это было настоящее озеро из густого тумана. Значит, источник зловония был там, в основании скалы, теперь больше напоминавшей башню. Со дна его, будто водоросли, поднимались странные тёмно-зелёные растения. Приглядевшись, Очир подумал, что это пихта или карликовая ель. Оставалось загадкой, как она выжила в таких условиях. Но следопыта это сейчас волновало меньше всего.

Он увидел медведя. Тот стоял на кромке внутреннего кольца. Должно быть, надеялся, что преследователь оставит его в покое, не погонит дальше, в глубину.

— Так и знал, — оскалился Очир.

Последние сомнения ушли. Его догадка оправдалась сполна. Осталось сделать удачный выстрел.

 

Глава вторая

— Смотри-ка, арбузы, — Слава наклонился к аккуратно разграниченным росткам. Сорвал бледно-зелёную ягоду, раздавил её и понюхал пальцы: — Точно, арбузы!

Нагибины стояли на окраине небольшой бахчи. Юра с недоверием поглядывал на вершину ближнего холма. Там, наверху, тянулась плетёная ограда. Увидев её в первый раз, он не поверил себе, но теперь, когда они вышли к настоящей бахче, можно было ничему не удивляться.

Фёдор Кузьмич, задумавшись, почёсывал щетину.

— Кто-то играет с нами в игры, — процедил Юра.

— Да, — согласился отец. — И мы знаем кто.

— Думаешь, это Переваловы? Жертва становится преследователем?

— Иные думают, что они ставят метку, а сами уже давно отмечены, — промолвил егерь.

— Что? — не понял Юра.

— Теперь игра будет интереснее. Нет ничего любопытнее загнанной в угол жертвы. Только в отчаянии человек показывает себя настоящего. Вот и посмотрим, какая у них кость, у наших друзей.

— Там, на холме… — начал Юра.

— Я видел, — кивнул егерь.

— Откуда это здесь? Арбузы, изгородь?

— Неважно. Потом разберёмся. Кто бы это ни был, угрозы он не представляет.

— Почему?

— Ты видел хоть один след? Кроме звериного?

— Нет.

— И что это значит?

— Тот, кто здесь живёт… — Юра пожал плечами. — Осторожно ходит. Прячет следы…

— Да. И почему он это делает?

Юра нахмурился. Ему не хотелось признавать, что он не знает ответа. Фёдор Кузьмич, не глядя на сына, усмехнулся:

— Это значит, что он сам боится. Это его дом. Если в твоём доме нет твоих следов, значит, тебя окружают страхи. Значит, ты сам жертва.

— И чего же он боится?

— Увидим. Главный вопрос — в другом: стоит ли нам самим бояться этого?

— У нас есть ружья, — весело отозвался Слава.

— Страх сильнее ружей. А пугает неизвестное. Держишь мысль?

— Значит, сделаем так, чтобы неизвестное стало явным. И лишим их главного оружия, — предложил Юра.

— Именно. Если б нас хотели и могли убить, давно бы сделали это. Мы тут чужаки и постоянно открыты.

— И что нам делать?

— То, чего от нас ожидают меньше всего.

— И это?..

— Расслабимся. Будем умнее. Сделаем привал. Обустроим лагерь. Будем делать вид, что ничего не замечаем. И тот, кто хочет нас запугать, должен будет усилить напор. Увидит, что его оружие не работает. Начнёт активнее проявлять себя.

— А у нас заряжены ружья.

— Именно так.

— А как же тот дымок? — удивился Слава. — Мы не пойдём к нему?

— Там никого нет, — качнул головой Фёдор Кузьмич.

— Мы просто будем сидеть и ждать?

— Нет. Так мы ничего не добьёмся.

— Тогда не понимаю… — нахмурился Слава.

— Страх — это всегда туман. Ты сам усиливаешь его своей фантазией. А как победить несуществующего зверя?

— Несуществующим ружьём, — кивнул Юра.

— Так, вы все чего-то поняли, это я вижу… — протянул Слава. — А теперь, пожалуйста, для таких как я. Что мы собираемся делать?

— Увидишь, — прошептал Фёдор Кузьмич.

Слава пожал плечами. Понимал, что большего от отца не добьётся, а спрашивать у брата не хотел. Вздохнув, промолвил:

— Думаешь, Очира убили?

— Вряд ли. Но о нём можно забыть. Едва ли мы когда-нибудь увидим его.

Следопыт улыбался. Даже с такого расстояния он мог точно сказать, что всё это время преследовал не дикого зверя, а человека, переодевшегося в шкуру медведя. Это, конечно, был кто-то из беглецов. Решил испугать охотника. Пришил к подошвам ботинок настоящие медвежьи лапы и путал его странной походкой. Правда, путал умело, словно многие годы общался с медведями, наблюдал за их поведением.

Очир не успел прицелиться. Медведь понял, что больше не вызывает страха, и сам испугался. Скользнул вниз по склону, отделявшему дно кальдеры от внутреннего кольца.

— Ну, теперь не уйдёшь, — прошипел Очир и бросился вперёд.

Он был уверен, что преследует Сергея Николаевича. Других вариантов не было. По росту это не могли быть ни мальчишка, ни девчонка. Женщина не сумела бы так долго и быстро уходить от охотника — изнеженная городом, она бы давно спрятались под валежину и, плача, ждала бы своей участи. Толстый профессор тоже не смог бы резво бегать через здешние буреломы. Монгол был значительно выше. Оставался Сергей Николаевич. Он никогда не нравился следопыту.

Подбежал к кромке. На мгновение засомневался — слишком уж густым оказался туман внутри. Не верилось, что там вообще можно дышать. И деревья во внутреннем кольце росли диковинные — тёмно-зелёные, почти чёрные.

Очир оглянулся. Не увидел леса за спиной. Его скрыла дымка. Перекрестился и стал сбивчиво, давясь влажным платком, бормотать защитную мантру:

— Ом таре тутаре туре соха.

Развернуться сейчас, уйти из долины. Подняться назад, к пещере. Дождаться, пока схлынет водопад. Спуститься по расщелине. Оседлать одного из коней и скакать без остановки до темноты. Потом упасть на землю. И смотреть в глубину ночного неба — прохладного, просторного. И чувствовать жизнь. Развести костёр, лечь возле него спать. Прогоревшая ветка откроет красную жаровню — из неё приятно пахнёт теплом. Очир уснёт и не заметит, что жаровня обветшает пеплом, затянется углями. Проснётся утром рядом с кострищем. Наскоро умоется студёной водой ручейка — и дальше, через горы и тайгу, в Кырен, к жене и детям.

Следопыт опустил взгляд. Увидел в ногах сложенные пирамидкой камушки. Испугавшись, отступил. Пригляделся. Обо тут шли вдоль всей кромки — каждые три-четыре метра. Они предостерегали. Если б здесь были Тензин или Чагдар, они бы давно испугались, уговорили Очира бежать из этих мест, но следопыт не был таким суеверным. В озлоблении, будто именно каменные пирамидки вызвали в нём воспоминания о семье, Очир раскидал их ботинком. Братья были мертвы. И, мёртвые, они не поймут его трусости.

Следопыт приободрился. Гоняться за диким зверем — дело опасное и сомнительное. Преследовать человека — проще. Очир понимал, что не должен бояться тумана. Если уж Сергей Николаевич без страха спустился в него, то охотнику и подавно нужно торопиться. И всё же что-то удерживало Очира. Не давало совершить последний шаг. Будто тонкое, прозрачное стекло отделяло его от внутреннего кольца, не позволяло зайти внутрь.

Задрожав от гнева, следопыт зарычал. Выругавшись, рванул вперёд. Не заметил, как поскользнулся на спуске. Опрокинулся на спину и покатился вниз, обмазываясь тёплой грязью.

— Ну, подожди у меня, — Очир сдавил в руках ружьё.

Нашёл медвежьи следы и теперь не отводил он них взгляда. Наугад отмахивался от веток, шёл вперёд. Готовился выстрелить сразу, как заприметит силуэт. Фёдор Кузьмич не одобрит, скажет, что нужно было брать в плен и допрашивать, но егеря сейчас не существовало. Был только Очир и его запуганная жертва. Весь мир пропал. Дочь, сын, жена, родственники, друзья, всё, что удалось за тридцать шесть лет жизни собрать, купить, построить — всё исчезло, осталось там, за границей внутреннего кольца, вместе с ворохом неразрешённых сомнений и проблем. Следопыт улыбнулся. От этой неожиданной пустоты стало легко. Подумал, что, должно быть, так чувствует себя заблудший дух.

Дышать в густом тумане было трудно. Нельзя было делать быстрые шаги, начиналась одышка — обжигало гортань, будто сухими пальцами изнутри скоблило грудь.

Остановившись, Очир наконец огляделся. Он уже зашёл глубоко в чащу странных деревьев. Впрочем, это были вовсе не деревья. Какие-то зонтичные растения, похожие на борщевик. В три-четыре метра высотой, с распушёнными зонтиками чёрных цветков, с толстым тёмно-зелёным стволом. Маслянистые, неподвижные. Армада зловонных уродцев. Только такие и могли появиться тут, в гибельной яме на дне проклятой кальдеры.

Очир закрыл глаза. Дрожащими руками надавил на веки. Нельзя сдаваться. Идти вперёд. Сергей Николаевич наверняка ослаб не меньше. Должно быть, ползёт из последних сил. Ищет укрытия, уже не заботится о том, чтобы скрыть следы. Значит, далеко не уйдёт, нужно только отдохнуть, перевести дух.

Открыть глаза было трудно. Они успели покрыться масляным налётом, слиплись. Пришлось тереть их рукавом.

Очир снял с ремня бурдюк. Встряхнул его. Улыбнулся приветливому, звонкому бульканью внутри. Надо было вытащить изо рта платок. Взял его пальцами. Потянул. С ужасом увидел, что тот — чёрный. Пропитался густой слизью. Весь рот был перепачкан. Следопыт не чувствовал зубов. Пытался клацать ими, но не слышал звука. Пальцами стал вытягивать изо рта тёмные плёнки.

«Что же это такое? Что за дрянь? Хараал шэнгээhэн муу газар».

Сделал два глотка. Вода на мгновение охладила грудь, но тут же выступила по́том на липком лбу.

Выбросил платок.

Руки дрожали всё сильнее. С такой дрожью можно промахнуться. Значит, нужно подойти близко.

Ещё раз посмотрел на стволы растений. Приблизился. Прищурившись, разглядел, как по ним медленно течёт масло и мельтешат тёмные точки. Муравьи! Да, это были чёрные муравьи. Очир протянул руку. Пальцем коснулся ствола, надеясь понять, какой пакостью он покрыт, но тут же отдёрнул руку. Его обожгло. На кончике пальца проступил волдырь. Что бы это ни было, борщевик или что-то другое, от него следовало держаться подальше. В таких плотных зарослях сделать это было непросто.

Очир вернулся к медвежьему следу. Тот успел отчасти затянуться. Слишком быстро. Следопыт встал на колени. Через брюки почувствовал жар почвы. Прислонил к ней ладонь. Прислушался. Земля тут была распаренной, но при этом твёрдой. Под ней чувствовалась слабая вибрация. Очир не знал, как её объяснить. Напрягся. Заставил себя встать. Понимал, что во внутреннем кольце нельзя оставаться долго. Это могло стоить ему жизни.

— Там! — прошептал Слава и встал на ноги.

— Сядь, дебила кусок! — прохрипел Юра. — Сядь!

— Я что-то видел, — взволнованно ответил ему брат.

— Сядь и сиди.

— Там был человек.

— Да.

— И что? Мы просто будем сидеть?

— Ты не слышал, что сказал отец? Сиди. Делай вид, что ничего не замечаешь, что тебе плевать. Если б не твои коровьи глаза, ты бы заметил, что это уже в третий раз.

— В четвёртый, — тихо отозвался Фёдор Кузьмич.

Кто-то ходил вокруг прогалины, на которой остановились Нагибины. Иногда приближался, позволял уловить свой силуэт и тут же исчезал.

— Пугают нас? — успокоился Слава.

— Это всё, что они могут, — кивнул Юра. — Ешь свою гречку и не дёргайся. А ещё лучше — расскажи что-нибудь весёлое. Я даже посмеюсь. Пользуйся моментом.

— А если…

— Ещё прежде чем ты успеешь по-настоящему испугаться, я поприветствую любого, кто к нам приблизится. — Фёдор Кузьмич через ткань рубашки погладил рукоятку револьвера — того самого, что когда-то принадлежал Сергею Николаевичу. — Хорошая штука. Пристреленная.

— Да уж…

— Ну так давай, — кивнул Юра. — Ты же у нас главный байковед.

Слава растерянно молчал. Не знал, о чём заговорить. Впрочем, быстро нашёлся. Стал пересказывать слухи о странном поведении участкового в Кырене — поначалу тихо, сбиваясь, а потом всё больше входя во вкус и уже громко посмеиваясь своим привычным смехом.

Юра не слушал брата. Пытался понять, хорошо ли поступает отец. Впрочем, даже решив, что тот неправ, он бы никогда не осмелился высказать это вслух. Отец всегда просчитывал ситуацию на много шагов вперёд и редко ошибался. Даже тогда, в речной долине. Фёдор Кузьмич сразу сказал, что зажжённый костёр — это ловушка. Что беглецы наверняка оказались на острове, решили заманить туда преследователей, а сами, конечно, уже плывут на другой берег.

«Если б мы просто дали им сбежать, они боялись бы каждого шороха и продвигались вперёд медленно. Может, вообще ушли бы с тропы. Решили бы вернуться домой, взять подмогу и тогда уж прийти с новой экспедицией», — думал сейчас Юра, поглядывая на отца. Неспешно раскладывал по мискам гречку. Старался подцепить для Фёдора Кузьмича побольше тушёнки.

«А так мы наступали им на пятки. Всякий раз позволяли уйти. Дали им обхитрить нас в тумане, там, где орали эти чокнутые сурки. И они поверили в себя. Приободрились. Почувствовали силу и неуязвимость. Удача вдохновила их двигаться дальше, к золоту. Каждый из них решил, что сможет стащить сокровище Дёмина и проскользнуть у нас под носом».

Разгадав ловушку, егерь тогда скомандовал сыновьям и племянникам спускаться к реке, идти вброд.

— Только медленно. Вы не должны их догнать. Дайте им время уйти. — Неожиданно схватив Юру за ворот, Фёдор Кузьмич прошептал: — А тебе отдельное поручение. Смотри, чтобы никто не утонул. Понимаешь, о чём я? Если их там смоет, ты из кожи вон лезь, но спаси каждого. Прежде всего мальчишку и его мать. От мёртвых толку нет.

— Ты так уверен, что у них остались приметы? Камера…

— К чёрту камеру! — Егерь отстранился от сына. Говорил громко, перекрикивая грозу. — Сколько минут их баба рисовала третью примету?

Юра не ответил. Отец учил его никогда не признавать свою слабость и свои промахи.

— А я знаю, — Фёдор Кузьмич правильно расценил молчание сына. — Вся суть — в деталях, не забывай об этом. Двадцать две минуты. А сколько она рисовала четвёртую примету?

Юра промолчал.

— Полтора часа. Держишь мысль? То-то и оно.

— Значит, ты уже тогда знал, что они собираются бежать.

— Ещё раньше, сын. Раньше, чем они сами это поняли.

И всё же старик допускал ошибки. После первой погиб Тензин. Фёдор Кузьмич не верил, что у погонщика Баира найдутся силы и воля мстить. Впрочем, в последний момент егерь отстранил Юру и отправил в палатку именно Тензина. Значит, что-то подозревал… Вторую ошибку он допустил, когда послал в погоню Чагдара. Приказал ему убить всех, кроме мальчишки и его матери. Думал, что уже добрался до золота, что осталось лишь протянуть руку. Сегодня егерь, кажется, совершил третью ошибку. Она стоила жизни Очиру. Впрочем, тот ещё мог вернуться. Не было ни криков, ни выстрелов.

Следопыт теперь шёл сгорбившись, короткими шагами. Он ослаб. Дышал открытым ртом. Не обращал внимания на то, что слюна сгустилась и тёмной жижей свисала с нижней губы, липла к подбородку.

Чёрный великан останца был совсем близко. Гигантская башня, вытащенная из глубин земли.

— Что это? — Следопыт, жмурясь, потёр лицо.

Левый глаз почти закрылся. Очир смотрел правым. Наклонившись под ствол чёрного растения, увидел, что там лежит глиняная пиала. В ней тлели чёрные семена. Дым поднимался к зонтикам, смешивался с туманом, усиливал его.

Простонав, следопыт опрокинул пиалу. Увидел под ней сухую трещину. Из трещины посыпались муравьи. Они извитыми полосками начали подниматься по стволу. Липкий сок им не мешал. Очир, переполненный отвращением, отошёл.

Стал ощупывать лицо. Оно всё было маслянистым. Губы затвердели. Язык разбух, отяжелел. Короткие волосы пропитались слизью. Заметив это, следопыт стал отчаянно сгребать слизь пальцами, стряхивать её на землю. С ужасом оглядел потемневшие руки. Обожжённый палец тихо пульсировал болью.

Очир вернулся к медвежьим следам.

Пиал с тлеющими семенами становилось больше.

На мгновение Очиру показалось, что его тело покрыто муравьями. Вздрогнул. Стал правым глазом осматривать руки. Ничего не увидел. Принялся пальцами выскребать черноту с нёба. Не мог с ней управиться. Боялся её проглотить. Простонав, закричал. Принялся с остервенением шаркать ногтями по языку. Разодрал его в кровь. Хотелось глубже пропихнуть в себя руку. Достать до гортани, расчесать её, потом ещё глубже — изнутри выскоблить себе грудь, лёгкие. Вывернуться наизнанку. Содрать всю зудящую кожу. В отчаянии ускорился. Запыхался. Взахлёб пытался надышаться. На выдохе хрипло стонал. Проклинал себя и Сергея Николаевича.

Подняв голову, увидел, что заросли закончились. Лес из трёхметровых растений остался позади. Следопыт стоял на гладкой чёрной поверхности, будто покрытой затвердевшим битумом. Витиеватыми узорами по ней шли трещины. Они устремлялись к останцу — тот был так близко, что можно было рассмотреть узкие продолговатые рёбра, глубокие впадины, скальные отвесы. Они то выныривали, то опять терялись в клубящейся дымке. Скала вздымалась из озера. Там клокотал кипяток. И на самом берегу озера стоял медведь.

Человек в медвежьей шкуре… Теперь он сбросил капюшон — звериную голову. Очир, несмотря на слепоту, сразу понял, что это не Сергей Николаевич. Это был какой-то старик с растрёпанной длинной бородой. Лицо, вымазанное плотным слоем сажи или грязи. Чёрное, пустое лицо.

Незнакомец стоял прямо. Его обдавали раскалённые пары озера. Одна из трещин проходила между его ног. Ни ядовитый туман, ни горячие пары не беспокоили старика. Очир поднял ружьё.

— Посмотрим, как тебе на вкус свинец, — проговорил следопыт, чувствуя, как губы растягивают липкую плёнку.

Собрал всю волю, до боли стиснул челюсти. Едва поймав в прицел незнакомца, потянул спусковой крючок.

Ничего не произошло. Это была даже не осечка. Ружьё просто не отреагировало на прикосновение. Растерянно покачиваясь на месте, Очир не знал, что делать. Медленно осмотрел ружьё. Оно всё покрылось маслянистым налётом. Дуло стянуло чёрной жижей. Следопыт понял, что проиграл. Поднял взгляд. Медведя уже не было.

Очир выронил ружьё. Оно беззвучно упало ему в ноги.

Развернулся. Долго, настойчиво вдыхал. Горло со свистящим, шипящим стоном принимало туман. Следопыта передёрнуло. Он повалился на колени и стал откашливаться. Видел, как изо рта вылетают сгустки чёрной крови. Не мог остановиться. Отхаркивался, захлёбывался всем телом — так натужно, что на какое-то время приоткрылся левый глаз. Едва успокоил себя. Заставил дышать короткими глотками. Покачиваясь, встал.

Не было времени думать, оценивать всё здесь случившееся. Проклинать незнакомца и собственную глупость. Нужно было из последних сил идти — прочь от гибельного места.

Очир в последний раз взглянул на останец. Туман ненадолго расступился, и следопыт увидел, что через кипящее озеро лежит деревянный мостик. Он вёл к пещере в самом основании останца. На верёвочных перилах висели медвежьи черепа. У входа в пещеру стоял старик. Он распахнул полы своего одеяния. Кажется, он был нагим. И будто приглашал в пещеру, показывая, что там уже ничто не потревожит, там не достанут ни туман, ни испарения чёрных растений. Очир качнул головой. Это была ловушка. Последняя уловка, чтобы окончательно его погубить. Нет. Он знал путь к спасению. Нужно было возвращаться по собственным следам.

Развернулся и побрёл назад, к зловонным зарослям.

— Где Слава?

— В туалет отошёл, — Юра ответил неуверенно, выдавая волнение. Он и сам переживал из-за долгого отсутствия брата.

— Я сказал далеко не ходить.

— Ему… приспичило.

В молчании ждали ещё десять минут. Слава по-прежнему не возвращался.

— Или у твоего братца запор… — процедил Фёдор Кузьмич.

— Или кто-то перешёл к активным действиям, — закончил за него Юра.

— Странно…

— Значит, твоя тактика была не лучшей.

Егерь не ответил. Понимал, что, если сын ему дерзит, значит, напуган. Сейчас не было смысла его отчитывать. Фёдор Кузьмич и сам начинал сомневаться в своём плане.

Он рассчитывал дождаться темноты и тогда выйти на охоту. Беглецы могли пугать Нагибиных, сколько им вздумается. Они были без ружей, без снаряжения. У них не было даже топора, который они, отступая, бросили у водопада. Нужно было только сыграть против их правил. Заставить проявлять себя всё активнее, а ночью дать им отпор. Ночью у охотников было больше шансов на выживание.

Егерь понял, что просчитался, но только не знал, в чём именно. Не могли беглецы так поверить в себя, что превратились в хищников, способных подстеречь жертву в кустах, когда она присела там расслабиться. Не верилось, что Сергей Николаевич или Марина Викторовна научились беззвучно подкрадываться со спины, хватать и душить или убивать ударом ножа в лёгкое — так, чтобы жертва не успевала даже вскрикнуть. Значит, им помогли. Значит, егерь недооценил безумца-отшельника, жившего в этих горах. Это он выращивал тут арбузы, ставил плетёные изгороди. Он мог быть не один. Но большая группа людей оставляет следы. Вместе они бы чувствовали себя в безопасности и уж точно не придумали бы заметать за собой каждый отпечаток.

«Значит, тут два отшельника», — предположил Фёдор Кузьмич.

— Что будем делать? — спросил Юра.

Отец промолчал. Нужно было принять решение. Слава, конечно, сам был виноват.

— Ищем следы.

— Какие?

— Кровь.

— Кровь?

— Если они его убили, будет кровь. Её так быстро не спрячешь. Если они его схватили, тоже будут следы.

— Что будем делать дальше? — Юра поднял ружьё.

— Охотиться на тех, кто охотится на нас. Игра становится интересной.

Юра со злобой посмотрел на отца.

— Для тебя смерть сына — просто интересная игра?

— А ты что, собрался жить вечно? — усмехнулся Фёдор Кузьмич. — Не нравится — ложись и жди своей участи. А я пошёл.

Первым делом прочесали ближайшие кусты. Все места, где Слава мог уединиться. Ничего не нашли.

Юра иногда поглядывал назад, на поляну, где горел костёр. Надеялся, что брат вернётся сам. Слава вполне мог заинтересоваться шорохами, опять уловить чьё-то движение и, вопреки словам отца, попытаться выследить Переваловых. Далеко бы он не решился уходить.

— След.

Егерь склонился к земле. На оголённом участке хорошо виднелся отпечаток ботинка.

— Слава, — прошептал он.

— Что делаем?

— Стреляй только наверняка. Целься в ноги. Идём вперёд. Обходим те заросли с двух сторон. Слава явно пошёл туда.

— Укромное местечко, — усмехнулся Юра.

— Встречаемся с той стороны. Смотри, куда наступаешь. Тут могут быть ловушки.

— Очир бы сейчас пригодился, — вздохнул Юра.

— Ему сейчас не до нас, — тяжело, грубо ответил Фёдор Кузьмич и зашагал вперёд.

Следопыт упал во второй раз. Ноги совсем раскисли. Он их почти не чувствовал. Уткнувшись лицом в землю, лежал и не шевелился. Видел, как чёрные муравьи торопятся взобраться на него, но не сопротивлялся. Нужно было беречь силы. Они карабкались по его маслянистому лбу, поднимались в нос, даже забегали в приоткрытый рот и там вязли в густой слюне. Кажется, всё тело было покрыто муравьями. Они покусывали кожу, но это не причиняло боли. Онемевшее тело ничего не чувствовало.

Обожжённый палец потемнел. Ноготь на нём ссохся, расслоился. Это был сильный яд. Не то плача, не то посмеиваясь, Очир удивлялся своей глупости. Теперь казалось невероятным, что он по собственной воле забежал в эту гиблую низину.

— Подъём, — прохрипел он. Поднялся на дрожащих ногах. На землю, словно песок, посыпались муравьи. — Ублюдочные твари, — прошептал Очир. — Рано. Обед ещё не подан.

Зашагал неуверенными шагами. Раскачивался на ходу. Раскидывал руки в поисках опоры.

Схватился за ствол чёрного растения и, вскрикнув, отскочил. Оно ошпаривало так, что возвращалась боль, а с ней — осознанность. Ладонь пульсировала. Очир воспользовался секундой ясности и заторопился вперёд. Он уже не знал, идёт ли по своим следам или давно заблудился в зарослях внутреннего кольца. Сейчас это было неважно. Он надеялся на своё умение ориентироваться, держать направление даже в глухой чаще.

В штурмовые дни следопыт проходил по пятьдесят километров через дикую тайгу неторными тропами. А теперь умирал, не зная, как преодолеть несчастные полкилометра.

— Ещё чуть-чуть, — он не знал, произнёс ли эти слова вслух или озвучил их только в мыслях.

Видел, что впереди начинается пригорок. Это был выход. Вскарабкаться по нему — и оказаться на дне кальдеры. Скорее!

Близость освобождения приободрила.

Волоча ноги, оступаясь, едва удерживая равновесие, Очир шёл вперёд. Всё чаще хватался обожжёнными руками за ядовитые стволы растений. Боль давно оглушила до полного онемения, контузила, но всякий раз он вздрагивал.

— Я ещё живой, — промычал Очир. Улыбнуться он не мог. Лицо стянуло тёплой жижей. Левый глаз окончательно заплыл. Осталась только щелочка правого.

Следопыт карабкался на пригорок, впиваясь в землю непослушными пальцами. Подъём был невысоким, чуть больше двух метров, но сейчас для Очира он был круче и выше любой из покорённых им гор.

Оказавшись наверху, он вдохнул чуть свободнее. Тут клубился туман, но после внутреннего кольца следопыт дышал так, будто вышел на омытую ветрами вершину Мунку-Сардыка.

Сделал несколько шагов.

По коже разошёлся жар. С каждой секундой он усиливался.

Очир понимал, что нужно перетерпеть боль. Но она лишь нарастала. Пронзила всё тело, стала невыносимой. Его будто заживо погрузили в котёл с кипящей водой, обложили кусками огненной лавы.

Из груди прорвался страшный крик. Рваный, булькающий пузырями вскипающей крови.

Очир взвился. Он и не знал, что его тело ещё способно на такие движения. В диком танце закрутился на месте. Попятился, поскользнулся и кубарем полетел вниз, на окраину внутреннего кольца.

Там ему неожиданно полегчало. Жар на коже утих. И только сердце, обезумевшее, колотилось.

Очир не понимал, что с ним происходит. Знал только, что не выживет. Понял это тихо, почти без сопротивления.

— Юра?! — Фёдор Кузьмич звал шёпотом.

Сына нигде не было.

Егерь уже дважды обошёл заросли.

Он остался один.

Подумал, что это могла быть глупая шутка. Что сыновья сговорились разыграть отца, проверить его настоящим страхом. От злости прикусил губу. Подумал, что в такой ситуации может победить, если сыграет против их правил. Они хотели напугать его — значит, он должен напугать их. Только не знал, как это сделать. И не понимал, как им удалось так ловко спрятаться.

Следы Юры обрывались под кустами. Братья могли сидеть в зарослях. Отсюда плохо видно. Ждут, что он пойдёт внутрь. И тогда выскочат. «Нет», — егерь мотнул головой. Не верил своим мыслям. Сыновья не могли решиться на подобную глупость.

«Ну, терять нечего. Попробуем так». Навёл ружьё на кусты. «Сами виноваты».

Грохнул выстрел.

В ответ была тишина. Если б в кустах кто-то был, он бы давно выскочил от страха. Значит… Что-то мелькнуло в ветвях.

Фёдор Кузьмич пригнулся. Весь напружинился, готовый к броску. Замер. Боялся пошевелиться. Понял, что угроза подстерегала сверху. Это многое объясняло.

Егерь знал, что в эти секунды решается его жизнь. Улыбнулся. Наслаждался своим страхом. Видел и чувствовал как никогда ясно, отчётливо. Сердце отсчитывало ровный, строгий ритм.

Опять хруст ветки. «Пора!» Фёдор Кузьмич вздёрнул ружьё, выстрелил вверх и, не поднимая головы, понёсся вперёд.

Разом зашумела листва в кронах, громче заскрипели ветки.

Егерь широкими шагами перепрыгивал через ямы и валежины. Не оборачиваясь, мчался между деревьев. С тупым упругим звуком в лиственницу вонзилась стрела, пущенная ему вслед, но Фёдор Кузьмич этого не заметил. Не разбирал направления, ни о чём не думал. Только бежал.

Очир ещё раз попробовал выбраться наружу, но боль опять загнала его вниз. Он теперь покорно лежал на земле. Смотрел туда, наверх, на границу дна и внутреннего кольца. Туда, где было его спасение. Где была жизнь.

Щель левого глаза совсем закрылась. Иногда по нему пробегали муравьи. Должно быть, они успели покрыть всё тело.

«Нужна одна последняя попытка. Одна. И всё. Хватит с меня».

В этот раз Очир решил продираться до упора. Ломиться вперёд, не обращая внимания на боль. Только бы добраться до одной из тех речек в лесу. Упасть в неё. Быть может, вода смоет ядовитый сок. Ведь это из-за него так обжигало тело, едва следопыт покидал укрытие густого тумана и выставлял себя солнцу.

«В темноте было бы проще… Но до ночи я не доживу. Значит — сейчас».

«Да и мало ли что тут творится по ночам…»

«Последняя попытка. Сейчас…»

Надо было набраться сил. Вздремнуть пару минут.

Очередной муравей остановился на веке. Теперь и правый глаз закрылся.

Очир в отчаянии просипел.

Только бы набраться сил…

 

Глава третья

— Очнись! Эй!

Кто-то бил Юру по щекам.

— Давай уже, просыпайся!

— Зажми ему нос.

— И что это даст?

— Ну тогда обмакни его.

— Фу! Это мерзко.

— Знаешь, Марин, мерзко держать эту падаль.

— Дай сюда.

Теперь по щекам били сильнее. Каждый удар отдавался глубокой болью в темени. Юра пришёл в себя, но не хотел это показывать. Нужно было придумать, что делать дальше. Он понимал, что оказался в плену у Переваловых. Сейчас в этом не было сомнений. Юра узнал их голоса.

— Он уже очнулся.

По голосу это был Слава. Он тоже здесь.

— С чего ты взял? — спросил Сергей Николаевич.

— По дыханию.

— А чего он глаза не открывает?

— Думает.

— Это как?

— Думает, что предпринять. Не хочет выдавать того, что очнулся.

— Вот оно как, — рассмеялся Сергей Николаевич. — Ну так бросай его! Или он скорее утонет, чем рассекретит себя?

Слава выругался в ответ.

— Юр, тебя трудно держать.

Притворяться не было смысла. Юра открыл глаза. Он был уверен, что вместе с братом находится в какой-то затопленной землянке, что связан, а Переваловы говорят с ними из-за решётки, но всё оказалось несколько иным.

— Привет, — вяло улыбнулся ему Сергей Николаевич.

Они вместе были заточены в одну клетку. Переваловы, профессор Тюрин и Нагибины. Не хватало только Фёдора Кузьмича, Очира и монгола с дочерью.

— Ну что ж, тут собрались последние члены экспедиции. Очень приятно, — Сергей Николаевич едва сдерживал зевоту. — Остальные, надо думать, мертвы. Иначе сидели бы тут с нами заодно.

— Ты как? — Слава всё ещё держал брата за плечи. Тот грубо отмахнулся.

Солнце шло на закат. Кальдера погружалась в темноту. В свете последних лучей Юра успел оглядеться. Их заточили в просторную клетку из толстых брёвен, скреплённых массивными ржавыми цепями. Клетка до середины находилась в болоте, и пленники стояли в ней по пояс в воде и тине. Это скорее было даже не болото, а озеро, давно заросшее и превратившееся в зыбун. Овальное, не меньше двадцати метров в узкой части, озеро пахло гнилью и сероводородом, будто пленников забросили в яму с тухлыми яйцами. Пол клетки был выложен редкими брёвнами, и нога, соскользнув в проём между ними, не находила ни ила, ни земли. Значит, зыбун был глубоким.

Сама клетка по углам была зажата между четырёх столбов — сколоченных и обтянутых цепями сосновых брёвен, по три в каждом столбе. Они поднимались на два метра над поверхностью болота.

Вокруг клетки тянулись узкие дощатые мостки. От них к берегу вёл дощатый перешеек, также поставленный на сосновые столбы. На перешеек из клетки можно было выйти через дверку, висевшую на петлях из цепей и сейчас закрытую на амбарный замок.

Берег болота пустовал. Там не было ни людей, ни строений. Только дикое разнотравье и начинающийся невдалеке перелесок. Будто тюрьма здесь оказалась по какой-то ошибке или глупой шутке.

Юра, увязший в липкой тине, заметался у стенки. Стал дёргать её, пытался развести брёвна.

— Бесполезно, — отозвался Сергей Николаевич. — Пробовали. Тут всё крепко. Да и какой смысл тратить силы, пока мы на виду. За нами следят. Дождёмся ночи.

— Думаешь, тут не нашлось никого умнее? — Юра резко обернулся. — Сейчас мы на виду. Правильно. Так почему не показать свою слабость?

Сказав это, Юра замер. Осознал, что не понимает, кто и зачем поймал их в эту ловушку. Переваловы сидели вместе с ними, значит, и они тут жертвы. Тогда кто хищник в этой игре? Или это уловка? Переваловы поймали их, а теперь притворяются, сидят с ними, чтобы… Что? Юра мотнул головой. Совсем запутался в мыслях. Болело темя. Его неплохо расшибло.

— Предлагаешь показать, что мы в отчаянии? — оживился Сергей Николаевич. — Дёргать клетку, но не вкладывать всю силу. А что? В этом есть соль. Увидят нашу слабость и уже будут не так внимательно сторожить ночью. Ну так давай, чего ждём?

Сергей Николаевич начал вполсилы трясти стенку.

— Ну? — позвал он остальных.

Откликнулись только Артём и Слава.

Марина Викторовна молча следила за Юрой. Тот растерянно смотрел в пустоту. Его голову осаждали сотни мыслей, ни одну из которых он не признавал годной. Ни одна из них не объясняла их положение.

— Да успокойся ты, — Юра отдёрнул Славу от бревён. Тот ухнул в болото, раскидав тину по всей клетке. — Хватит! — Юра хотел отдёрнуть и Сергея Николаевича, но тот увернулся:

— Полегче. Мы теперь в одной лодке. Как в старые добрые времена. Дружная экспедиция в поисках сокровищ Дёмина и великого открытия доктора Корчагина.

Марина Викторовна, обняв прутья клетки, повисла на них. Юра заметил, как от слёз опухло её лицо. Артём стоял возле мамы и с подозрением поглядывал на Нагибиных. Только профессор Тюрин, всё это время державшийся в углу, выглядел довольным. Однако его довольство отдавало безумием. Глаза беспокойно бегали за грязными стёклами очков. Он что-то бормотал, тихо посмеивался. Иногда хватался за один из кармашков своей вымокшей жилетки, будто надеялся найти там что-то важное.

Пленников беспокоил гнус. Комары жадно летели в клетку, надеясь на лёгкую добычу. Приходилось постоянно отмахиваться, вышлёпывать себя по голове и рукам, а потом в раздражении окунаться в зловонную воду зыбуна, обмазывать себя тиной — после этого гнус на какое-то время отступал.

— Кто это сделал? — наконец выдавил Юра.

— Как? — делано удивился Сергей Николаевич. — Наш мудрый капитан ещё не понял?

— Отвечай.

— Тебя терзает страх неизвестности?

— Отвечай! — гаркнул Юра. Кинулся было с кулаками к Сергею Николаевичу, но сам себя успокоил: — Ты правильно сказал, мы в одной лодке. Не будем её расшатывать. Будем думать о том, как безопасно причалить к берегу.

— Такой подход мне нравится, — согласился Сергей Николаевич.

— Пусть всё будет как раньше. Как в старые добрые времена, — оскалился Юра. — Сейчас глупо что-то утаивать. Поделитесь тем, что вам известно. И мы вместе прикинем, что с этим делать.

— Говоришь как отец, — усмехнулся Слава.

— Ну, известно не так уж много… — признался Сергей Николаевич. — Нас самих сюда бросили пару часов назад. Правда, вам больше досталось. Нас хоть не лупили по голове. А мирно проводили сюда.

— Кто?

— Ещё не догадался?

— Нет.

— Это всё открытие нашего любимого Виктора Каюмовича. О котором он не удосужился сказать в записях. А мог бы хоть словечком обмолвиться, — Сергей Николаевич посмотрел на жену, будто она была виновата во всём случившемся.

— Говори ясней, — поторопил Юра.

— Ты лучше у профессора спрашивай. Он тебе объяснит во всех подробностях. Только это не поможет. Ну, давай, Мишаня, не стесняйся. Кажется, у тебя появились благодарные слушатели. Вы тут развлекайтесь, трепитесь, а я пока подумаю, как нам выбираться.

Юра успокоился. Почувствовал, что Сергей Николаевич, как бы он ни хорохорился, сам перепуган до дрожи. Чужой страх успокаивал.

Пришлось растолкать Тюрина, прежде чем тот понял, что к нему обращаются. Посмеиваясь, закусывая губу, профессор прошептал:

— Что это?

— Загадка. Старая тофаларская загадка. Ничего особенного, правда?

— И какая тут отгадка?

В ответ Тюрин громче засмеялся. Даже прослезился — до того уморительным ему казался стишок. Протерев пальцами глаза, вздохнул. Повторил Нагибиным то, что уже успел коротко рассказать Переваловым. Из его слов стало понятно следующее.

В те годы, когда Восточный Саян не знал инородных завоевателей, здесь жило древнее племя карагасов. Их современных потомков принято называть тофами. Они и сейчас живут в северных пределах бывшей Тофаларии — богатого горного края. Настоящих тофов осталось не больше пары сотен. Да и эти люди едва напоминают своих прадедов.

Среди карагасов было несколько племён. Мирные кочевники, торговцы пушниной. Лишь изредка воевали с хакасами, да и то коротко, без особой крови. Почти все они покорились сначала китайцам, а потом русским, согласились выплачивать им дань. Так началось увядание карагасов. Завоеватели считали их дикарями. На то были свои основания. Те не знали ни скотоводства, ни земледелия. Жили охотой и дарами леса. Ясак русскому царю выплачивали соболиными шкурками, другого спроса с них не было.

К восемнадцатому веку говорили о пяти главных улусах: Сарыккаш, Хаш-Тар, Кара-Чогду, Чептей и Чогду. Перечисляя их, Тюрин поочерёдно загибал пальцы левой руки. Заговорщицки посмотрел на Юру и не спеша продолжал:

— О шестом племени не знали даже самые дотошные шуленги. Забыли. А ведь оно было самое сильное и самое развитое из всех карагасских племён. Наследники рода Чёрных медведей. Урух-Далх, — последнее название профессор произнёс с особенным удовольствием. — Они ушли из пределов Тофаларии задолго до того, как был построен Покровский острог — на том месте, где теперь стоит Нижнеудинск. А это был тысяча шестьсот сорок восьмой год. Понимали, что с русскими завоевателями им не совладать, и предпочли спрятаться. У них на это были свои особые причины…

С царской властью в Тофаларию пришли страшные болезни, о которых прежде карагасы даже не слышали. Больше всего жизней покосило не бремя ясака, а натуральная оспа. Прелестный подарок от новой власти. К середине девятнадцатого века от карагасов осталось только пятьсот душ. Потомки Чёрных медведей не зря ушли. Их бы постигла та же участь.

О том, какими были люди из племени Урух-Далх, почти ничего неизвестно. Только в китайских источниках остались краткие и малоинтересные описания. Гладкие чёрные волосы, карие глаза, круглое смуглое лицо, необычайная лёгкость всего тела из-за тонких и ломких костей. Жили в юртах, которые покрывали берёстой и лосиной кожей. Носили серебряные серьги, ожерелья из бисера. В пищу употребляли оленье мясо и совсем не ловили рыбу. Ели хлеб из сараны, пили травяной чай с жиром и солью. Ничего исключительного. То же можно сказать почти про всех карагасов. Единственной их особенностью было наличие своей письменности. Впрочем, в китайском источнике о ней упоминалось мало. Там приводилась лишь одна урухская запись — легенда о том, как медведь перевоплотился в человека.

Урух-Далх считались хранителями Книги судеб. Той самой, о которой так много написано в тюрко-монгольском эпосе. По легенде, они получили её от одной из увядающих ветвей тувинцев-тоджинцев. А те, в свою очередь, нашли Книгу «на самой глубине Небесного дна».

— Понимаешь, о чём это? Сибирские народы считали, что наше небо — это опрокинутая богами чаша. Она покрывает нас, словно купол. Любопытно, да? То есть «на самой глубине Небесного дна» может означать только одно — высоко в горах.

Я ведь тогда благодаря этой записи и заинтересовался урухами. И в Монголии, и в Туве, и в Китае Книга судеб всегда определялась как магический свиток, в котором можно прочитать о своём будущем. Герои эпосов хранили её в голове, в голени, в печени, даже в пятке, а когда требовалось — доставали, читали предсказания и пользовались ими. А тут — совсем другая картина.

Оживившись, Тюрин вдруг приблизился к Юре. Вцепился в его руку. Юра хотел оттолкнуть профессора, но, помедлив, смирился. Внимательно слушал дальше.

— Чёрные медведи называли себя хранителями Книги судеб. Но говорили, что в ней рассказывается о далёком прошлом, которое может повлиять на ещё более далёкое будущее. Чувствуешь разницу? Интересно, правда? И книга эта была записана на выделанных медвежьих шкурах. Это была большая книга. Такую в голень или в печёнку не запихнёшь. Она состояла из множества отдельных глав. Каждая глава — огромный том. Томов было так много, что для их хранения построили целый посёлок. Своеобразная библиотека, спрятанная где-то в горах. Любопытно, да?

Тюрин отпустил Юру. Задумавшись о чём-то, замолчал. Вернулся в свой угол, продолжил совсем тихо. Юре приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова:

— Они охраняли книгу от чужих людей. Когда в Саянах появились первые завоеватели, когда стало ясно, что Тофалария падёт, они ушли в горы. Оставили свои посёлки. Китайцы видели их пустые дома, брошенную утварь. Урухи даже не взяли с собой скот. Их искали, но не нашли. Решили, что они все до одного погибли в Саянах. Чушь! — неожиданно крикнул профессор. — Как же! Никто лучше урухов не знал эти горы, а тут вдруг взяли и погибли. Нет, китайцы просто поленились искать этих странных людей, которые долго шли по перевалам и долинам, оставляли за собой следы, а потом вдруг исчезли. А может, побоялись… Я всегда верил, что урухи спрятались у подножия святой горы Ыдык-Таг, отдались на волю её хранителю Даг-Ээзы. Встали последним рубежом, охраняя Книгу судеб. И с тех пор не покидали своё село-хранилище.

Ходила легенда, что они ушли по берегу священной реки Косторма и укрылись в Белогорье. Про Косторму ничего интересного я не нашёл. А вот Белогорье было названием странным. Только я, дурак, неправильно его понял.

Тюрин опять захихикал. От неожиданной слабости весь обмяк, чуть с головой не ушёл в болото. Сергей Николаевич едва успел поддержать его. Профессор кивком поблагодарил друга и тихо, утомлённо, без улыбки продолжил:

— Как я понимаю, китайцы всё это записали со слов шамана из рода Чептей. Эта кость была самой близкой к роду Урух-Далх. Когда-то они были братьями. Чептей и Урух-Далх — младшие роды карагасов, предки которых переселились из Монголии. В отличие от тех же Чогду, которые своё рождение вели от мест у реки Обуге — на костях их прадедов русские построили Удинский форпост.

А я искал их. Провёл две экспедиции, уверенный, что не могло такое сильное и богатое племя пропасть без следа. Говорил всем, что, если у них была письменность, они могли оставить хоть петроглифы на скалах, хоть что-то. Мне поверили. Первая экспедиция поднялась в Саяны с тувинской стороны. Вторая — с монгольской. Мы искали Белогорье, искали Небесное дно. Я думал, что это — вершины, круглый год спрятанные под снегом. А оно вон как, — Тюрин махнул рукой. — Белые не от снега, а оттого, что густо покрыты лишайником… Урух-Далх — дети гор из рода Чёрных медведей… — Тюрин в отчаянии, чуть ли не плача, произнёс их название, а потом жалобно протянул:

Последние слова Тюрин договорил посмеиваясь. Слава посмотрел на брата и покрутил пальцем у виска, показывая, что профессор тронулся умом. Юра не обратил на него внимания.

В опустившихся сумерках пленники почти не видели друг друга. И только молча слушали сбивчивую речь Тюрина. Пробубнив что-то о хозяине гор и водке, которой в последние века увлеклись карагасы, он вдруг опять повеселел:

— А ведь с золотом тут ничего странного. Да. Оно как бы факт. Первые месторождения в Саянах открыли именно карагасы. И Бирюсинское месторождение они сами показали русским. Только сейчас об этом не вспоминают… Неудивительно, да… Это был их дом, они тут многое знали. Гораздо больше, чем нам кажется. А Дёмин… да, теперь я верю в эту историю. Одному Богу известно, как он сюда забрёл. Но ему это удалось. И он… увидел золото, которое сами урухи и собрали. Украл самородки и сбежал отсюда. Должно быть, насмотрелся всякого, вот и перепугался. Тут вопросов нет… Если б только и мне это увидеть! Не сидеть в клетке, а спуститься к их домам и святилищам. Войти в их библиотеки…

— Так ты думаешь, это твои урухи нас схватили? — спросил Юра.

— Уверен! — оживился Тюрин, поправляя запотевшие очки. — Никаких сомнений. Я ещё тогда, в Кырене, заподозрил странное. Увидел у Артёма статуэтку с узорами. Такие узоры карагасы раньше вышивали на праздничных одеждах. Современные тофы их уже не помнят. Сами одежду не ткут. А фигурка-то новенькая. Вот я и подумал…

— Что же ты, дурья башка, сразу не сказал? — вздохнул Сергей Николаевич.

— Ну… я не был до конца уверен. Нужно было съездить в Иркутск. Заглянуть ещё раз в архивы, чтобы убедиться. Узоры-то всякие бывают…

— А потом?

— Что?

— Потом не мог сказать?

— Нет. Ты бы раструбил об этом в своей газетке.

— Ещё один… Корчагин не хотел делиться своим открытием. Потом ты. Вот и погляди, к чему всё это привело.

— Что они будут делать? — спокойно спросил Юра. — Эти твои урухи.

— Не знаю, — прошептал Тюрин.

— А ты подумай.

— На берегу болота стояли пиалы. Видели?

— Нас сюда несли без сознания, — по-прежнему спокойно ответил Юра.

— Ну да…

— Так что с этими пиалами?

— В них дымил можжевельник. Если я ничего не путаю, это артыш — подношение Священной горе.

— И?

— Значит, готовится большое жертвоприношение великому хранителю Даг-Ээзы.

— То есть нас поведут на убой?! — вскрикнул Сергей Николаевич.

— Не знаю. Карагасы людей в жертву не приносили. Барашка, оленя — куда ни шло, но…

— Но эти твои урухи совсем не похожи на старых карагасов, — закончил за профессора Юра.

— Да.

— Вот и славно. — Сергей Николаевич от бессилия ударил по тине.

— Что же нам делать? — жалобно спросила Марина Викторовна.

Ей никто не ответил. В клетке, окончательно утонувшей в ночной темноте, стало тихо. Только покачивалась вода, когда кто-то из пленников начинал перетаптываться на месте.

Тихим, сбивающимся на дрожь голосом Марина Викторовна проговорила строки из любимой походной песни отца:

Помедлив, она продолжила, запела, теряя голос, сбиваясь, но с каждой строчкой всё более уверенно:

Дальше ей тихо подпевал Артём:

— Идиоты, — злобно выдавил Юра и принялся с ожесточением дёргать прутья клетки. Они не поддавались. Только чуть позвякивали цепи.

— Зачем они держат нас в болоте? — спросил Артём.

— Маринуют, — отозвался Сергей Николаевич, — чтоб их богам было проще нас есть.

— Бог у них один, если уж говорить точно, — поправил Тюрин.

— Неважно. Зубки у него, видать, слабые, так что надо нас хорошенько потомить, чтобы жевалось мягче. Просидим денёк. Пиявки пососут нашу кровь…

— Тут есть пиявки? — с отвращением спросила Марина Викторовна и задёргала руками по воде.

— Вы хоть понимаете, что это значит?! — вскричал Тюрин.

— Что? — разом откликнулись Артём и Сергей Николаевич.

— Ведь это самые настоящие урухи! Урухи! Дети горы из рода Чёрных медведей! Тут, рядом с нами!

— Заткнись! — рявкнул Юра. — Или я сам тебя заткну.

— Не подходи к нему, — Артём метнулся к профессору, загородил его.

— Ещё ты тут поскули.

— Никто в мире не знает об их существовании, а мы тут наблюдаем, как они готовятся к празднику! По древним обычаям. Удивительно!

— Отойди, — бросил сыну Сергей Николаевич. — Пусть он ему лицо разобьёт. Может, это его отрезвит. Мишаня действительно тронулся. Радуется, что не просто увидит древний обычай, а ещё и примет в нём участие. Как романтично!

— А что! — вдруг закричал Тюрин. — Что ты хочешь? Чтобы я тут ныл и скулил? Что я могу сделать?! Дай хоть насладиться, если всё равно тут с вами помирать!

— Ого… — отозвался Юра.

Никто не ожидал такой вспышки от профессора. После его слов всем стало не по себе. Говорить больше не хотелось.

Молчание затягивалось. Потом, не сговариваясь, все начали дёргать прутья клетки. Поначалу — вразнобой. Потом — стараясь поймать амплитуду. Слышали, как чуть поскрипывают брёвна.

— У тебя же был нож! — вспомнил Сергей Николаевич.

— И что? — удивился Артём, ощупав ножны на поясе. — Пилить им цепи? Или рубить брёвна?

— Зараза, — выдавил папа.

— Сейчас бы пригодилось всё, что мы взяли для обмена с охотниками, — усмехнулся Слава.

— Ты о чём? — не понял Юра.

— Ну, там, верёвки, удочки, сгущёнка… Всё лежит в схроне. Говорят, с дикарями это работает.

— Что? Обменять удочки на нашу свободу?

— Почему бы и нет.

— Ну да, конечно. Им только удочек не хватает…

— Смотрите! — шёпотом вскрикнул Артём.

На берегу показались огни факелов. Они стройным рядом выходили из перелеска, тянулись к дощатому мосту. Факелов было семь, но людей шло явно больше — их тёмные силуэты двигались медленно, беззвучно.

— Урухи, — прошептал Тюрин.

Артём вспомнил, как днём их окружили на открытой поляне. Беглецы сделали привал, устав от долгого перехода, так и не отыскав костёр, дым которого рассмотрели со скалы. Сидели на земле, тихо переговаривались, удивлялись красоте и затаённости долины, куда их привела карта Дёмина, гадали, жив ли Виктор Каюмович и что он делал тут целый год. А потом увидели, как из леса дугой вышли они, урухи. В доспехах из оленьих шкур, с луками и копьями. Беглецы были до того поражены происходящим, что совсем не сопротивлялись. Возможно, это спасло им жизни. Артёму связывали руки, а он, онемев, смотрел на одного из урухов, обвешанного черепами животных, украшенного нефритовыми и золотыми пластинками, с высокой вздыбленной причёской, которую удерживали массивные заколки из оленьего рога. В руках у него был посох со странными не то стеклянными, не то хрустальными вставками — в них томилось что-то жидкое, чёрное. Больше ничего рассмотреть не удалось. Беглецам завязали глаза. Следующее, что они увидели, был берег болота и стоящая в нём клетка.

— Что происходит? — Марина Викторовна вцепилась в руку Тюрина. Увидела, что факелы перешли на мост и теперь продвигаются к пленникам.

— Начинается? — с дрожью спросил Сергей Николаевич.

— Не знаю, — признался профессор.

— Ну уж нет, — процедил Юра. — Так просто я не дамся. Сопротивляемся! Слышите? Все вместе.

— Бесполезно, — отозвался Слава.

— Заткнись!

— Они убили отца.

— Кто тебе сказал?

— Если б не убили, он бы сейчас был тут. Или пришёл бы нас спасти.

— Ну да, жди…

Урухи приблизились. Разошлись по мосткам. Беглецы, окружённые, столпились в центре клетки. Толкались, проваливались в проёмы между брёвен на дне. Нагибины локтями отпихивали Переваловых. И только Тюрин бесстрашно смотрел на урухов. Даже приблизился к одному из них, надеясь разглядеть его одежду.

Артём заметил, что все семь факелов держат дети. Кажется, это были девочки. Совсем маленькие, лет шести. Как и взрослые, они были укутаны в одежду из оленьей кожи. Раскрашенные жёлтой краской лица. Гладкие, будто вымазанные в глине волосы.

На берегу остался лишь один человек — женщина. Вся обмотанная верёвками по голому телу, с широким стоячим воротом, больше похожим на ошейник, от которого опускались два тканых лоскута — они прикрывали грудь. На её тяжёлой, неестественно большой голове возвышался плотный гребень из тёмно-жёлтых волос. На ногах — обувь с высоким голенищем, будто и не обувь вовсе, а сплетённые из коры прямоугольные коробы.

На мгновение Артёму показалось, что верёвки на женщине шевелятся. Он замер, всматриваясь в это странное одеяние, но тут женщина подняла руку — и дети окунули факелы в воду. Зашипев, факелы погасли.

В тяжёлом зловонном мраке воцарилась тишина. Ни звука. Клетка и урухи пропали. Осталось только сопение стоящих близко друг к другу пленников. Только темень.

Лязгнула цепь. Щёлкнул замок. Юноша понял, что урухи открыли дверь и заходят внутрь. В страхе отшатнулся. Наступил кому-то на ногу. Едва не провалился в проём между брёвнами.

— Серёжа… — позвала Марина Викторовна.

— Они тут, — жалобно прошептал Слава.

— Твари, — отозвался Юра. — Вот вам подарочек.

Прежде чем Артём понял значение этих слов, Юра всем весом толкнул его вперёд, к двери. Юноша повалился в воду, ушёл в неё с головой. Кто-то придавил его сверху.

Артём цеплялся, рвался, крутился, старался вынырнуть. Кто-то наступил на него. Схватил за шею. Стал не то топить, не то вытягивать наружу. Отпустил. Гулкое бурление воды.

Вынырнул. Со стоном жадно вдохнул воздух. Болотная тина лезла в рот. Оглушили крики. Толкотня, темнота. Ругается Юра. Просит о помощи Марина Викторовна. Юноша метнулся на голос мамы, но опять провалился.

Вновь глухой шум воды. Ничего не видно. Головой ударился обо что-то. Артём в отчаянии кричал под водой, пускал пузыри воздуха.

Вынырнул в суматоху хриплых голосов. Получил удар по щеке, но устоял. В ушах протянулся металлический стон.

Артём наугад водил руками, хватал кого-то за одежду. Его били, толкали.

На мгновение голоса стихли.

Во мраке слышались только возня и плеск воды.

«Нож!» Юноша потянулся к ножнам. Нога неприятно подвернулась в проёме между брёвен. Рядом вскрикнула мама. Упала на него. Они вместе скрылись под водой.

Когда юноша вынырнул в третий раз, возня стихла.

Лязгнула цепь. Дверь закрылась.

В тишине было слышно, как урухи уходят по мосту. Вместе с ними отдалялись сдавленные крики.

«Они кого-то схватили!»

— Мам? — прошептал Артём одновременно с папой, который чуть громче позвал:

— Марин?

— Я тут, тут.

Переваловы стали судорожно ощупывать друг друга, не веря, что это безумие для них закончилось без последствий.

— Мишань? — чуть позже спросил Сергей Николаевич.

— Тут, — слабо ответил профессор. Он был где-то возле стенки.

Беглецы были на месте. Не было только Нагибиных.

— Куда их повели? — Марина Викторовна без сил повисла на брёвнах.

Ей никто не ответил.

— Почему нас оставили?

Ответа опять не было.

— Они ведь всё равно придут?

— Марин, хватит. Не надо.

Пленники молча вслушивались в ночь, опасаясь различить в ней последние призывы Нагибиных. Артём понимал, что вскоре последует за ними. Его так же выволокут из клетки. Понесут куда-то. Свяжут. И, если прав Тюрин, принесут в жертву.

— Что? — проворчал Сергей Николаевич. Кто-то схватил его за предплечье. — Ну что? Что надо?

Отмахнулся. Так и не понял, кто это был.

Вновь чьё-то прикосновение.

— Да что такое… — начал было Сергей Николаевич, но осёкся. Понял, что рука протянулась к нему снаружи. Кто-то стоял за клеткой, на мостках.

Испугавшись, Сергей Николаевич отскочил. Столкнулся с Тюриным.

— Ты чего?

— Тут кто-то есть!

— Где?

— У клетки, снаружи.

Рука теперь схватила Артёма. Тот не сопротивлялся.

— Кто здесь? — крикнул Сергей Николаевич. — Что тебе нужно?

— Он ушёл, — промолвил юноша.

— Что?.. Кто это был?

— Не знаю. Он мне что-то передал.

— Что?!

— Тут… верёвка. И какая-то бумага.

— Записка?

— Не знаю.

— И что теперь? — не успокаивался Сергей Николаевич.

— Если это записка, нужно её прочитать, — отозвалась Марина Викторовна.

— Значит, дождёмся утра, — покорно ответил Артём.

— Ну уж нет! — возмутился Сергей Николаевич. — Дай сюда! Неужели ни у кого не осталось спичек?! Миш! У тебя же был фонарик!

— Промок. Я уже пробовал. Не работает.

— Проклятье…

— Подожди, — вдруг промолвил Тюрин.

— Что?

— Спички тоже промокли. Даже через целлофан. Но…

— Что?

— Я всегда держу в подкладке небольшой запас ниток и две охотничьи спички с чиркашом.

— Может, у тебя там и ружьё завалялось? — вяло усмехнулась Марина Викторовна.

Тюрин не ответил. Послышался короткий звук разрываемой ткани. Потом шорохи. Профессор пытался зажечь спичку.

— Чиркаш не подмок?

— Я его залил воском. Сейчас. Вот!

Зашипев, спичка вспыхнула. Ослепила Сергея Николаевича. Через боль в глазах он торопился прочитать послание.

— Прикройте огонь, — прошептала Марина Викторовна.

Артём снял штормовку и заслонил горевшую спичку.

— «На рассвете все уйдут к Жертвенному камню…» «Я помогу…» Что это, не понимаю. А! «До полудня будет время…»

Спичка погасла.

— Ещё! — простонал Сергей Николаевич.

— Последняя, — вздохнул Тюрин.

— Давай! Тут немного осталось.

В этот раз профессор чиркал ещё дольше. Наконец вспыхнул огонёк.

— «Мы договоримся. Это шанс не только для вас, но и для меня. Будьте готовы на рассвете. Отдохните. В листьях — запечённая сарана».

Тюрин выронил спичку, когда она обожгла ему пальцы.

— Всё? — поинтересовалась Марина Викторовна.

— Написано с ошибками.

— Какими?

— Орфографическими.

— Серёж, при чём тут это…

— А вот и сарана, — Артём стал по очереди каждому протягивать по несколько твёрдых, будто чёрствый хлеб, комочков.

— Почему ты сразу не сказал? — усмехнулась мама.

— Хотел, чтобы всем досталось поровну.

— Это камень в чей огород? — промолвил Сергей Николаевич.

— Никаких камней. Просто не хотел суеты.

— Зачем нам верёвка? — спросила Марина Викторовна.

— Удавиться, — буркнул папа.

— Очень смешно, — мама торопливо жевала скудный ужин. Глотала, не успев даже почувствовать вкус. — И всё же, правда, зачем?

— Чтобы выспаться, — отозвался Артём. — Привяжем себя к брёвнам, и голова не будет падать в воду.

— Комары съедят.

— Обмажемся тиной.

— Пакость какая…

— И так уже все вымазались. Чего уж теперь…

— Но кто это был? Кто вдруг решил нам помочь? — Тюрин старался есть маленькими кусочками. Долго разжёвывал их, не глотал, ждал, пока они размягчатся и сами кашицей сойдут в горло.

— Завтра узнаем, — ответил Артём.

 

Глава четвёртая

Сон был тревожным. Верёвка больно перетягивала плечи. Артём часто просыпался и никак не мог вспомнить, где оказался. Начинал барахтаться, словно рыба, угодившая в сети. В темноте дотрагивался рукой до брёвен. Пугался этого прикосновения. Взволнованный, тихо звал маму. Настороженно вслушивался и не замечал, как вновь погружался в болезненную дрёму.

Когда Артём проснулся в очередной раз, он точно знал, что заперт в клетке, пленён горным племенем Урух-Далх. Однако не мог вспомнить, сколько дней здесь провёл. Дыхание было слабым, поверхностным. Веки и губы высохли, сомкнулись так, будто никогда прежде не открывались. В груди слева кололо — там будто ковыряли ржавым крюком. Боли не было. Только противно. Словно под анестезией хотят что-то выцепить этим крюком, выволочить наружу. Так было, когда Артём в детстве наступил на иголку, а потом хирург заморозил ему стопу, разре́зал её и засовывал внутрь пальцы, будто перебирал папки в поисках той, куда зашла иголка.

Трудно глотать. Слюна собиралась за правой щекой, там густела. Шея вздулась тяжёлыми желваками и не поворачивалась. Простонав, Артём опять провалился в забытье.

Ему снилось, что он лежит на поляне — той самой, где их схватили урухи. Рядом была Солонго. Она склонилась над его лицом. По щекам скользнули её распущенные волосы. Сол улыбалась. Артём слышал её запах — летнего разнотравья, багульника. Девушка что-то шептала ему. Он не мог разобрать ни одного слова, но чувствовал тепло её интонаций. Вокруг поляны каменными изваяниями стояли воины в оленьих шкурах. Они неподвижно наблюдали за Артёмом. Юноша знал, что придёт время, и урухи схватят его, но сейчас не хотелось об этом думать. «Смерть придёт — помирать будем», — послышался отголосок далёкой частушки. Солонго наклонилась к самому уху Артёма. Он почувствовал холодное прикосновение её губ. «Бежим, — шептала девушка. — Бежим». Земля затряслась. Каменные воины рассыпались чёрными глыбами. «Бежим», — громче звала Солонго и всё так же спокойно улыбалась. Её лицо покрылось чёрными трещинами. Артём испугался. Хотел отстраниться, но не мог. Лицо девушки исказилось. Из трещин стала вытекать густая жидкость. Артём понял, что и сам уже покрыт чем-то липким, маслянистым. Глазам стало больно. Их жгло изнутри. Солонго раскрыла рот в немом крике. Из её рта растянулись плёнки вязкой паутины. В них копошились муравьи. Артём закричал из последних сил и проснулся от собственного стона.

— Бежим! — мама трясла его за плечо.

В слабой предрассветной дымке Артём увидел, что дверца в клетку раскрыта. На мостках стоял воин-урух. Плотно обмотанный в оленьи кожи, в деревянной маске, с воротом из заострённых ветвистых рогов — они держались на плечах и короткими пиками смотрели вперёд. Его волосы были перекручены верёвками, вымазаны в светлой глине и торчали высоким пучком, который стягивали костяные кольца.

— Это ты? — с подозрением спросил Сергей Николаевич.

Незнакомец не ответил. Только махнул рукой, призывая поторапливаться.

— Как тебя зовут? — не успокаивался папа.

— Толжанай, — прошептал урух. — Уходим!

Он говорил с мягким напевным акцентом, напоминавшим не то монгольский, не то бурятский.

— Толжанай, — заворожённо повторил профессор. Он не сводил глаз с незнакомца.

Первым вышел Сергей Николаевич. За ним — Марина Викторовна. Артём и Тюрин выбрались последними. Юноша с сожалением посмотрел на своё неуклюжее верёвочное ложе. Образ Солонго, угрожающий и нежный одновременно, до сих пор не покидал его.

— Почему ты нам помогаешь? — шёпотом спросил папа, когда они ступили на твёрдую землю.

— Не отставайте.

Толжанай замер. Повёл головой, будто принюхивался, и короткими шагами заторопился вперёд. Он бежал, сильно сгибая колени, весь насторожённый. Напоминал дикого зверя, готового в любой момент прыгнуть — высоко, во всю затаённую силу и ловкость.

— Нас никто не охраняет? — удивился Артём.

— Все ушли, — отозвался Толжанай. Повернулся к юноше и добавил: — Ваши друзья опустились в Небесную чашу. Все смотрят, как Аза заберёт их кровь.

— Вы им поможете?

— Им никто не поможет. Аза никого не пощадит. Этой ночью он уже принял кровь. Она пробудила его аппетит.

Артём помедлил. «Этой ночью уже принял кровь? Что это значит? Если Нагибины мертвы, то кого они убивают сейчас?» Юноша не понимал, о каких именно друзьях упомянул незнакомец. Это могли быть Очир и Фёдор Кузьмич. Но это могли быть и Джамбул с Солонго.

— Кто они? — Артём нагнал Толжаная. — Сколько их?

Незнакомец остановился. Приблизился к юноше. В узкие прорези деревянной маски Артём увидел карие глаза с яркими белками. Кожаное одеяние уруха пахло горькими эфирными маслами.

— Их никто не спасёт. Ты можешь только погибнуть с ними.

— Идём! — поторопил сына Сергей Николаевич.

— Артём, умоляю, не надо! — позвала мама.

Юноша сдался. Они вновь побежали вперёд, и тогда Толжанай коротко ответил:

— Их двое.

Артёма передёрнуло.

«Джамбул и Солонго могли найти наши следы. Проникли в кальдеру и тоже угодили в ловушку. Но почему их не посадили в одну клетку с нами?»

«Надо было расспросить Славу об Очире и Фёдоре Кузьмиче. Что с ними случилось? Их схватили? Убили? Если б знать наверняка…»

Марина Викторовна и профессор уже запыхались. Они не могли двигаться так быстро.

— Далеко ещё?

— Нет. Тут близко, если бежать.

— А если идти?

— Идём, — урух видел, в каком состоянии пленники, и не требовал от них невозможного.

Беглецы шли через заросшую кустами поляну. С травы градом опадала роса. На ветках тальника стрекотали кузнечики. Их было немного, но в общей тишине певучий треск разносился далеко.

Впереди Артём увидел скальные кручи. Догадался, что его с родителями всё это время держали в третьем, самом широком кольце — вчера, спускаясь из пещеры, они разглядели тут небольшие озёра, каменные осыпи и разрезанные речками перелески. Если б клетка располагалась на дне кальдеры или даже на первом холмистом кольце, у них не было бы шансов на спасение. Они бы просто не осилили такой подъём.

Артём вспомнил дедушкин рисунок, на котором была изображена клетка в болоте. Значит, Виктор Каюмович всё это видел. «Неужели во второй раз он тоже угодил в плен? И погиб в Небесной чаше урухов?» Артём представил, как дедушка, распростёртый, лежит на каком-нибудь жертвенном алтаре, как рядом выплясывают воины в оленьих шкурах. Как над ним медленно поднимается нефритовый нож шамана. Как кальдеру оглушает его предсмертный крик.

— Солонго… — опять прошептал Артём. Остановился.

— Что такое? — спросил папа.

— Я так не могу. Если там Солонго…

— Девчонка? С чего ты взял? Неужели непонятно, что там сейчас Нагибины?

— Непонятно.

Артём в общих словах пересказал свои подозрения.

— Чушь какую-то придумал! — поморщился папа.

— Я не могу… Я должен…

— Если ты сунешься туда, твоя мама пойдёт за тобой, — Сергей Николаевич едва сдерживал раздражение. — Она не бросит своего сына. И я пойду за вами. И мы все погибнем. Разве что Мишаня пойдёт дальше. Ему важнее спастись и раструбить всем об открытии Корчагина. Он бы тут всю родню оставил и глазом бы не моргнул.

Тюрин нахмурился, но смолчал.

— А ты? Твоя монголка дороже матери?

Артём растерянно пожал плечами. Внутри всё рвалось. Он понимал, что не простит себе, если не узнает участь Солонго. Там, во сне, она просила о помощи. Звала его.

— Идём! — Сергей Николаевич тряхнул сына за плечо.

— Идём, — неожиданно бодро кивнул Артём.

Он принял решение. Одно-единственное верное решение. Нужно было как можно скорее выйти из кальдеры. Когда родители окажутся в безопасности, он вернётся. У него мало времени. Толжанай сказал, что в Небесной чаше всё решится к полудню. Пусть так. Артём не знал, хватит ли у него сил найти эту Чашу и где вообще её искать, сможет ли он отыскать путь назад, да и хватит ли ему смелости в последний момент, но сейчас это было неважно. Он успокоил себя своим решением и теперь без лишних мыслей следовал за урухом.

Шли через заросшие кустами овраги. Артём видел перед собой папины ботинки. Всё внимание сосредоточил на них. Чёрное голенище, усиленное кожаной накладкой. В трещинки забилась земля и трава. Юноша изредка прислушивался к тому, как сзади идут мама и Тюрин, а потом опять концентрировался на папиных ногах.

Небо обмело сухими, раскрошенными облаками. Яркое неподвижное солнце опустило на долину жар и духоту. Ветра не было.

Ботинки Артёма, вымокшие в болоте, уже не хлюпали, но по язычку выдавливалась чёрная пена. Заныли старые мозоли.

— Кто-то может нас преследовать? — спросил Сергей Николаевич.

— Может, — кивнул Толжанай. Он уверенно прокладывал путь через высокую траву.

— И что тогда?

— Вас поймают.

— А ты?

— Я успею уйти.

— Это как же?

— Вам не укрыться. Медленно идёте. Даже если побегут те, кто быстрее.

— И что нам делать?

— Идти вперёд.

— Ясно… — вздохнул Сергей Николаевич и больше вопросов не задавал.

Из зарослей вышли на небольшую, зажатую между кряжистых останцев поляну. Артём подумал, что Толжанай, опасаясь задерживаться на открытом месте, попросит их идти быстрее, но тот продвигался с неизменной скоростью.

— Любопытно, да? — Тюрин, поравнявшись с юношей, указал ему на голову уруха.

— Что?

— Маска! Она на обе стороны. Сзади тоже есть лицо.

В самом деле, маска Толжаная состояла из двух частей, соединённых кожаными ремешками. Лицевая сторона была украшена узорами, совсем как на нефритовой фигурке, а на тыльной стороне были вырезаны широко раскрытые глаза и чуть приоткрытый рот.

— Зачем это? — шёпотом спросил юноша.

— Не знаю, — Тюрин, улыбаясь, пожал плечами. — Туземцы Амазонки надевали на затылок маску, чтобы дикие звери не напали на них сзади.

— Это как?

— Ну, увидят маску и подумают, что жертва смотрит прямиком на них. Испугаются. Постараются обойти сзади. А там — настоящее лицо. Может, и тут что-то подобное.

— Надо у него спросить, — предложил Артём.

— Спрошу, — Тюрин произнёс это с таким придыханием, что даже мама, шедшая рядом, усмехнулась.

Лицо у Марины Викторовны совсем осунулось за последние дни. Видно было, что она идёт из последних сил. Сергей Николаевич боялся, что на обратном пути через горы придётся нести жену на носилках. Была лишь небольшая надежда, что Толжанай поможет им раздобыть лошадей. Нагибины наверняка оставили их снаружи. Главное, чтобы там не осталось охраны.

Артёму в траве привиделся длинный упругий трос. Тот стремительно проскользнул по земле.

— Змея! — шёпотом вскрикнул Тюрин.

По его описанию Марина Викторовна угадала щитомордника.

— Я же говорю, жёлтый… Кажется, с коричневым.

— Да, щитомордник.

— Не смертельно, но неприятно, — отозвался Сергей Николаевич. — Сам не кинется, но смотреть под ноги нужно.

— Если будет тоненький и чёрный, ты не пугайся, — Марина Викторовна хотела успокоить явно взволнованного Тюрина.

— Я знаю, как выглядит уж! — отмахнулся профессор.

— А вообще вы, Михаил, напрасно идёте третьим, — вздохнул Артём.

— Это как?

— Дедушка рассказывал, что змея всегда нападает на третьего. Первый её будит. Второй раздражает. Ну, а третьему достаётся.

Мама, услышав эти слова, опять улыбнулась. Тюрин захихикал как-то нервно, невесело, показал, что его подобные истории не пугают. Но потом остановился перевязать шнурки и пропустил вперёд Сергея Николаевича. Подождал, пока пройдёт Марина Викторовна, лишь тогда пошёл следом. Тюрин и не заметил, как все тихо посмеивались над ним.

Вышли к берегу каменистой реки. Здесь её шум был единственным выраженным звуком. Остальное звучало мимолётно: вскрикивала птица, скрипела на ветру лиственница, суетливо шелестел в траве бурундук, несколько раз от опушки визжала евражка. На камнях мелькали ушастые полёвки: выскочит, замрёт, пискнет, покрутится, опять пискнет и нырнёт в сторону, подальше от чужаков.

— Вон там, — Толжанай остановился возле осыпавшегося галькой валуна. — Там вход в пещеру. Видите?

— Да, — кивнул Сергей Николаевич. — Уже близко. Так чего мы ждём?

— Должны уйти охранители.

— Вход охраняют?

— Нет. Это старый вход. Им не пользуются. Его давно засыпало. И это было хорошо. Старейшины решили его не открывать.

— И зачем мы туда идём? — не понял Сергей Николаевич.

— Я его откопал. Теперь можно пройти. Никто не знает.

— А эти твои охранители? Ты говорил, что сейчас все в Небесной чаше.

— Все воины, кроме охранителей.

— Ясно. Но… Я никого не вижу.

— Конечно, — урух кивнул.

Тюрин сел поближе к Толжанаю и внимательно осматривал его одеяние. Изучал, запоминал каждую деталь. Смотрел на него с таким вожделением, что Марина Викторовна опять развеселилась. Артёму было приятно видеть мамину улыбку.

— Может, объяснишь, зачем нам помогаешь? — спросил Сергей Николаевич. — Раз уж мы тут застряли.

— Всё заканчивается.

Толжанай говорил тихо, не поворачивая головы, — настойчиво смотрел на вход в пещеру.

— Олохой давно сказал, что это случится. И оно случилось.

— Олохой? — с дрожью в голосе спросил Тюрин.

— Мудрейший, — тихо ответил урух. — Он всё предвидел. А я был готов. Я не хочу уходить со всеми.

— Послушай, — Сергей Николаевич мотнул головой, — я ничего не понимаю…

— Откуда ты знаешь русский язык? — спросил Тюрин.

— Меня научили.

— Зачем?

— Я дорго.

— Что это значит?

— Я хожу через горы в посёлки и города. Меняю золото на деньги. Покупаю сахар, соль, спички, чай. Я сын дорго, внук дорго и правнук. Мужчины в моей семье всегда ходили, но я буду последним.

— И много… много других урухов выходят отсюда? — с удивлением спросил Тюрин.

— Мало. Есть дорго. Это я, кабарга. Несу к Ыдык-Таг подношения большого мира. Есть гускун. Это ворон, который живёт в русских и бурятских сёлах. Он сторожит нашу тайну. Смотрит, не узнал ли кто-то об Ыдык-Таг и не хочет ли осквернить её своим приходом.

— И много таких… воронов?

— Не знаю. Знает только мудрейший. Один в Кырене.

— В Кырене?!

— Один в Алыгджере. Но есть и другие. Я их не встречал.

— Кто ещё выходит отсюда?

— Есть бюрэ. Волки, которые охотятся в горах, чтобы приносить мясо. Их много. Сейчас они все вернулись. Олохой почувствовал беду. Ещё не знает, но почувствовал. Великий ол. Последний из рода Чёрных медведей.

Услышав это, Тюрин весь задрожал.

— Есть ещё саян-мерген, — продолжил Толжанай.

— Саянский охотник, — прошептал профессор.

— Да. Он следит, чтобы никто из чужаков не приблизился к долине Ыдык-Таг.

— Священная гора — это та, что тут в самой низине?

— Да.

— И там… там хранится Книга судеб?

— Что это?

— Книга, написанная на медвежьих шкурах. Книга, в которой…

— Нет! — резко, грубо ответил урух. — Не спрашивай. — Потом опять заговорил спокойно: — Это уже неважно. Всё заканчивается.

— А почему саянский охотник пропустил нас? — сменил тему профессор.

— Вы были его надеждой. И его ошибкой. Уже второй ошибкой. Он навлёк на нас беду. Но это был его путь. Путь, начертанный Аза.

— Почему ты нам всё это говоришь? — не удержался Сергей Николаевич.

Тюрин замахал на него руками, весь скривился, будто разжевал что-то кислое.

— Потому что хочу жить, — ответил Толжанай.

— Не понимаю.

— Олохой говорит, у каждого свой путь. Нужно только почувствовать его. Узнать, как утки знают, где вить гнездо, а где умирать. Как олень чует, где показался первый мох, где ждёт добрая важенка, а где таится чехба — злая и коварная росомаха. Я почувствовал, что мой путь — остаться здесь.

— Но куда все уходят? — спросил Артём.

— Назад.

— Назад — это куда?

— Вам не понять.

— Ну хорошо… — начал Сергей Николаевич, но Толжанай его перебил:

— В городе узнали о нас. Газета напечатала карту и рисунки, по которым нас можно найти. Саян-мерген не сдержал слово. Теперь это убежище небезопасно.

— Газета? — охнула Марина Викторовна и с удивлением посмотрела на мужа.

— Я должен был, — прошептал он. — Я не мог… Это был залог, иначе не было бы экспедиции. Но я… я не знал, что он всё опубликует. Мы договаривались, что он дождётся…

— Я вернулся из города с подношениями большого мира, — продолжал урух. — Но про газету Олохою не сказал. Понял, что нужно уходить. У меня мало времени. Скоро вернутся все дети своей Матери. Гускуны принесут последнюю весть. Покинут города и сёла. Им больше не нужно терпеть разлуку с Матерью.

— Как же так… — Тюрин сжал кулаки. Почувствовал, что великое открытие уплывает из рук. Но потом приободрился. Понял, что первооткрывателем таинственного племени запишут его наравне с Корчагиным.

— Я знаю, что карту и рисунки газете отдал ты, — Толжанай по-прежнему не поворачивал головы, но все поняли, что его слова обращены к Сергею Николаевичу. — Саян-мерген многое знает. Я говорил с ним. Он тоже предчувствует, но ещё не уверен. Я тебя не виню, чужак. Так было начертано. Олохой говорил. А я его услышал.

— Чего же ты от нас хочешь? — удивился Сергей Николаевич.

— Я знаю ваш мир. И готов в нём жить. Я не могу уйти к Матери.

— Почему?

— У дорго не должно быть детей.

— Ты же говорил, тебе всё осталось от отца, а тому — от твоего дедушки…

— У дорго не должно быть детей по крови. Только дети по знанию — дети, отмеченные Олохоем. Дети, узнавшие Мать. У дорго нет семьи. Но у Толжаная может быть жена, может быть дочь.

— Не понимаю…

— У тебя там, в нашем мире, появилась женщина? — догадался Тюрин.

— Моей дочери два года. Мать не пустит дорго к себе. Она всё видит. Я не сказал Олохою. Никто не знает. Даже гускун. Я буду один. Урух-Далх уйдёт, а я останусь.

— Ты говоришь это так спокойно, без сожаления… — удивилась Марина Викторовна.

— Мы все знали, что это случится. Много веков мы охраняли свой дом. В последние годы становилось сложно. Всё больше людей шли в горы. И саян-мерген дважды ошибся. Но нам не страшно. Люди могут думать, что загнали нас в тупик. Но мы только живём на пороге нашего дома. Он и далеко, и близко одновременно. Исход будет кратким.

— А ты?

— А я пойду с вами. Проведу вас через горы. И буду жить с дочерью и с женщиной из вашего мира. Она меня ждёт. Но мне нужны деньги.

— У тебя есть золото, — заметил Сергей Николаевич. — Ты мог бы забрать…

— Оно принадлежит Матери, как и всё в этой долине. Я не прикоснусь к нему для себя. Но вы поможете мне. Я знаю, вам нужны истории. Вы заплатите, а я расскажу всё, что знаю.

— И про Книгу судеб? — вкрадчиво спросил Тюрин.

— Всё расскажу. И даже приведу сюда людей. Мне будут платить, а я буду говорить. Это поможет мне в вашем мире.

— Ты не хочешь брать золото, но готов открыть все тайны своего племени? — Сергей Николаевич видел, как раскраснелся Тюрин, как отчаянно делает ему знаки замолчать, однако не мог не спросить об этом.

— Когда Урух-Далх уйдут, это уже будет неважно. Всё станет словами. А слова — как песок. Их разносит ветер. Олохой уведёт детей к Матери. К ней уйдёт всё, чем мы дорожили. У меня останутся только слова. Их я готов продать, как раньше продавал золотые камни. Для нас слова ничего не стоят, но в вашем мире они ценятся больше всего.

— Что же тут останется?

— Когда я приведу сюда людей, не будет ни Олохоя, ни Урух-Далх, ни Священной горы Ыдык-Таг. Будут просто горы. Будут покинутые пещеры и следы ушедших Чёрных медведей. Пещеры будут пусты, но ваши люди удовлетворятся. Они не станут искать путь Домой. Мать их всё равно не пустила бы.

— И много тут урухов? — спросил Артём.

— Много.

— Где же они прячутся?

— Мы не прячемся. Мы живём.

— Я не видел ни хижин, ни землянок…

— Долина священна, урухи тут не селятся. Мы живём в пещерах. В глубоких больших пещерах. В долине говорим с Матерью. А в лесах вокруг Ыдык-Таг даже не смеем прикоснуться к земле. Там урухи поднимаются на деревья. И лишь тот, кто умирает, опускается в Священную рощу, чтобы почувствовать дыхание предков.

— Невероятно… — прошептал Тюрин и принялся рыскать по карманам жилетки, надеясь найти блокнот и скорее записать всё, что услышал. Но ни блокнота, ни ручки у него не было.

— Урух-Далх унесут последнюю тайну Древней земли. Но люди не опечалятся. Они давно забыли о ней. Наш мир начнёт последнюю жизнь. А Мать в великом одиночестве будет вспоминать, каким он был прежде.

— Это что, конец света? — улыбнулся Сергей Николаевич.

— Мир не изменится, — тихо ответил Толжанай. — Но люди останутся одни. Мать вспомнит о том, кто она. Третьего пробуждения не будет. Эта эпоха закончится.

— Ничего не понимаю… — мотнул головой Сергей Николаевич.

Тюрин презрительно посмотрел на своего друга. Артём подумал, что профессор и сам ничего не понимает, но ему, как сказал Толжанай, достаточно слов. Он получил свою историю, а то, что это — шелуха от давно созревшего и ему недоступного плода, Тюрина не волновало.

Урух неожиданно повернулся к юноше. Долго и настойчиво смотрел на него через узкие прорези глазниц. Наконец промолвил:

— Пора идти.

— Они ушли? — Сергей Николаевич высунулся из-за камня, посмотрел в сторону пещеры.

— Нет.

— То есть как?

— Они остались на месте, — спокойно ответил Толжанай. — Но больше нельзя ждать. Мы теряем время. Предстоит большой путь. Саян-мерген не спит. Он ещё не знает о том, что Исход близок, и сделает всё, чтобы вас остановить.

— И ты нам поможешь?

— Помогу.

Марина Викторовна приблизилась к уруху. Положила ему руку на плечо:

— Простите нас.

— Марин, ты чего? — удивился Сергей Николаевич.

— Вы не виноваты, — мягко ответил Толжанай. — Так должно было случиться. Если б не вы, были бы другие.

— Марин…

— Молчи, Серёжа. Ради своей статьи ты продал нас всех. И меня, и моего отца. И это племя. — Марина Викторовна сказал это спокойно, без укора.

Сергей Николаевич хотел вновь ответить, что их экспедиция не состоялась бы, если бы он не передал документы редактору, что ни о какой преждевременной публикации они не договаривались, но вспомнил, что Аркадий Иванович грозился написать про безумного Корчагина, про его семейные ссоры, про Марину, и сдержался. Первым делом нужно было посмотреть, что именно написано в статье, а потом искать оправдания.

— Постойте, — Артём поднял руку. — А дедушка? Вы знаете, что случилось с моим дедушкой? Это он привёл нас сюда. Он был здесь.

— Нужно идти. Время, — только и ответил Толжанай.

Урух короткими перебежками направился вперёд, к скальному подъёму, над которым виднелась пещера. Беглецы последовали за ним.

Нужно было петлять, огибая каменные завалы и заросли ольховника. Сухие глыбы рассыпа́лись под ногами, их осколки летели вниз, к оврагам.

Беглецы шли по узкому хребту, словно по мостику, переброшенному через заросли стланика. Неподалёку виднелись порушенные останцы, они были подобны морским шхерам среди зелёных вод ольшаника.

До скального подъёма оставалось пройти четыре короткие гряды. Их соединяли неглубокие, заросшие разнотравьем седловины.

Встречались лужайки песка. На них лежали невысокие земляные кочки, из которых поднимались метёлки ковыля, ёршики осоки. Песок пересекали тонкие гирлянды звериных следов. Лисы, полёвки, суслики. Быть может, волки.

Артём боялся, что скальный подъём будет слишком трудным для мамы, но вскоре разглядел, что по нему к пещере ведёт узкая тропка из выдолбленных ступенек.

Поднимались на четвереньках, руками цеплялись за выщерблины. Осыпа́ли друг на друга пыль и камни. Ступени были старыми, истёртыми, местами обвалились. Сергей Николаевич лез первым. Толжанай передал ему фонарь — старый китайский фонарь в алюминиевом корпусе, с пулевидной криптоновой лампочкой накаливания, — а сам остался внизу. Долго прислушивался к округе, вглядывался куда-то в сторону Священной горы.

Папа забрался в пещеру. Следом поднялись Марина Викторовна и Тюрин. Артём нарочно пропустил их вперёд и теперь поджидал уруха.

— Послушайте, — сказал он Толжанаю. Тот быстро взлетел по ступенькам, почти не осыпав за собой пыли. Даже маленький камушек не сорвался от его поступи.

— Уходим.

— Постойте.

Артём чувствовал, как по телу расходится дрожь. Хотел бы сейчас смириться, последовать за родителями. Но не мог. Юноша ещё помнил холодное прикосновение Солонго — там, во сне.

— Я не могу оставить друзей. Я пойду с вами, а потом вернусь. Я должен. Уведите моих родителей. Они…

— Ты не вернёшься. — Это не было ни приказом, ни просьбой. Толжанай сказал это тихо и так спокойно, будто уже видел всё, что должно случиться, и ничуть не сомневался в том, что всё произойдёт именно так. — Ты будешь жить. А твои друзья погибнут.

— Я так не могу. Я должен сделать всё… Солонго — она бы меня не бросила…

В ответ Толжанай издал странный свистящий звук и рывком кинулся на Артёма. От неожиданности юноша вскрикнул. Урух обхватил его руками. Острый рог на его вороте упёрся Артёму в плечо, проткнул кожу до крови. Они опрокинулись за порог пещеры. Перекрутились, грохнулись на камни.

Артём слышал натужное дыхание Толжаная. Не понимал, что происходит, пробовал дотянуться до ножен, выхватить нож. Не получилось.

— Артём! — шёпотом звал папа.

— Что это? — Мама была где-то близко.

Юноша барахтался, словно кролик, угодивший в силки. Бился о камни. Ещё больше ранил себя острым рогом. Толжанай не выпускал его. Не пытался задушить или ударить. Просто держал крепкой хваткой.

— Бегите, — сипло прошептал он на ухо юноше.

На лицо Артёму что-то капнуло. Это была кровь. С каждым словом изо рта уруха падали капли крови.

— Не останавливайтесь. Это ваш последний шанс.

Юноша наконец вывернулся из-под Толжаная. Засеменил ногами, подняв облако пыли. Уткнулся в острую глыбу. И только сейчас увидел, что из спины уруха торчит стрела.

Он был мёртв. Не шевелился. От его головы растекалась тёмная, будто чёрная лужица крови.

— Уходим! — отец дёрнул юношу за плечо.

Артём отмахнулся. Подбежал к уруху. Перевернул его на бок. Тело Толжаная казалось лёгким, будто полым.

— Как же так, — взор юноши затуманился слезами.

— Уходим! — опять позвал Сергей Николаевич. — Скорее! Ты слышал, это наш последний шанс!

— А как же он?

— Он мёртв!

— Мы тут все умрём, — покорно вздохнула Марина Викторовна.

— Ну уж нет! — возмутился Сергей Николаевич. Оттащил сына от убитого уруха. Увлёк его за собой, вглубь пещеры.

Тюрин задержался. Хотел напоследок сорвать с Толжаная маску, но никак не мог справиться с кожаными завязками. Дёргал маску на себя, пыхтел. Вцепился в завязки зубами. Пытался перегрызть их, но едва не сломал зуб. Опять стал дёргать. Тело убитого покорно вздрагивало. Тюрин упёрся ногой ему в грудь. Застонал от отчаяния, увидев, как убегают Переваловы. Проклял их, заскулил, умоляя подождать. Зашептал об удивительном артефакте, о том, что маска была бы лучшим доказательством, когда они вернутся в город. Наконец сдался. В отчаянии ударил по маске кулаком. Быстро осмотрел уруха, надеясь найти у него хоть что-то. Сорвал с предплечья расписанную узорами повязку и, довольный добычей, бросился вслед Марине Викторовне — её спина ещё виднелась впереди.

 

Глава пятая

Дно в тоннеле было ломаное, со множеством рёбер и углублений. Из стен выпирали камни, будто сложенные из тонких рваных пластин. Всюду — трещины, провалы, щербатые борозды. Здесь не было даже полуметра ровной поверхности. Всё — скособоченное, вывернутое.

Беглецы продвигались медленно. С опаской делали каждый шаг. Старались не отставать от Сергея Николаевича. Папа светил себе в ноги, потом беспокойно шарил лучом по стенкам, боялся пропустить нужный поворот. Он не знал, куда идти. Подозревал, что без проводника тут легко заблудиться. Единственной зацепкой были последние слова умирающего Толжаная и то, что проход должен быть небольшим, не так давно проделанным в каменном обвале.

Темнота с каждым шагом становилась более плотной. Фонарь светил всё ярче.

Артём оглянулся. Вход в пещеру отсюда выглядел корявой пастью мифического хищника. «Жаль, что я не умею рисовать, как дедушка. Получилась бы хорошая картина. Вид изнутри. В нависающих зубьях, в торчащих по бокам скулах передать напряжение, ожидание того, что пасть закроется, стены сойдутся, раздавят нас до костей, опустят на дно своих скальных колодцев, чтобы там переварить». Юноша поёжился от такой мысли.

Тоннель расширился, вырос в просторный зал. Сергей Николаевич долго стоял на его пороге, свет фонарика суетился по стенкам.

У порога опускалось углубление с острыми пиками камней. В центре зала возвышался ледяной горб — покатый купол мутного льда. За ним виднелись два выхода. Слева — коридор, уводящий в необозримую глубину. Справа — малый ход под самым сводом, к нему нужно было карабкаться по ледяному накату.

В пещере было холодно и влажно. Пахло известняковой сыростью. Марина Викторовна тесно обняла себя руками и чуть приплясывала на месте.

— Идём уже, — прошептала она.

— Сейчас, — ответил ей муж.

— Почему за нами никто не бежит? — спросил Артём.

— А тебе что, стало скучно?

— Просто удивляюсь.

— Наше дело — спасаться. Будем тут размышлять — никогда не найдём выход.

— Они же не знают, что тут есть проход, — предположила мама. — А их старейшины все на церемонии. Так что решили подождать нас у входа. Думают, что всё равно никуда не денемся.

— Денемся-денемся, — буркнул Сергей Николаевич и шагнул вперёд.

Папа шёл медленно, выверяя каждый шаг. Пугался мрака вокруг, торопился разогнать его фонарём, отчего светил дёргано, перебегая лучом с одного места на другое.

Все камни тут были выщербленными, будто металлическими, с жёлтыми пятнами.

На стенах серым мхом проросли комочки льда. Приглядевшись, Артём понял, что они собраны из множества острых кристалликов, словно рассматриваешь в микроскоп какую-то молекулу.

Здесь стояли гладкие ледяные надолбы, высились известняковые сталагмиты — уродливо изогнутые, будто сплетённые из нескольких отдельных кусков. Свод был высоким, не меньше десяти метров. Из расщелин свисали тяжёлые кургузые сталактиты.

Сергей Николаевич приблизился к ледяному горбу в центре зала. Провёл по шершавой поверхности пальцем. Прошёлся вдоль его кромки и замер:

— Это ещё что?

— Господи, кошмар какой! — воскликнула Марина Викторовна.

Краткое, торопливое эхо пробурчало её слова и тут же стихло.

— Мишань, что это? — не успокаивался Сергей Николаевич.

В ледяном горбе были выбиты углубления, на дне которых лежали продолговатые белоснежные мешочки. Они выглядели неприятно, напоминали внутренности большого животного.

— Удивительно, — прошептал профессор с восторгом. — Это молочные колбасы.

— Что? — не поняла Марина Викторовна.

— Запас оленьего молока. Его залили в очищенные оленьи кишки и заморозили. Для урухов это как морозильник. Тайник на случай голодной зимы. Артём?

— Да?

— Кажется, у тебя был нож.

— Зачем тебе? — удивился Сергей Николаевич.

— Я так думаю, при необходимости урухи отрезают кусочек молочной колбасы и выносят наружу. Так, считай, получается отдельный пакет молока. Ровно столько, сколько нужно.

— И?

— Я хочу отрезать кусочек.

— Ты точно с ума сошёл! Оно же испортится. Домой привезёшь литр скисшего молока.

— А я и не собираюсь ничего брать с собой. Хочу сейчас выпить.

— Это безумие! — возразила Марина Викторовна.

— А что? — улыбнулся Сергей Николаевич. — Я бы не отказался перекусить. Пусть даже оленьим молоком. Оно должно быть жирным.

— Оно могло пролежать тут несколько веков, — заметил Артём.

— Тем более, — захихикал Тюрин. — Почувствуем вкус истории.

— Ох, не нравится мне это… — вздохнула мама, но спорить не стала.

Профессор торопливо наковырял несколько небольших осколков замороженного молока. Каждый взял по одному. Подтопил его в ладонях и положил в рот.

— Ну хорошо, — обжигая зубы, Сергей Николаевич языком гонял кусочек льда по рту, — что у нас ещё на обед?

В древнем морозильнике урухов нашлись куски мяса, запасы странной рыбы — плоской и продолговатой, никто из беглецов никогда прежде такую не видел. Кроме того, в оленьих кишках были заморожены зеленоватые кашицы — будто кто-то старательно пережевал какие-то растения, сплюнул их, добавил муки, перемешал и сложил в холодильник. Тюрин заинтересовался этим, подумал, что в кашице может быть слюна древнего шамана. Такое предположение развеселило Марину Викторовну.

— Идём, любитель шаманской слюны, — улыбнулся Сергей Николаевич.

— За этим холодильником явно ухаживают, — заметил Артём. — Счищают наросты. Иначе тут бы всё давно заросло льдом.

— Чудесно… — отозвался папа.

После слов юноши весёлость беглецов пропала. Встряхнувшись, они вспомнили, где оказались и какая опасность им грозит. Сергей Николаевич опять стал скользить фонарём по стенкам пещеры, будто ждал, что возле них стоят хранители ледяного горба и уже натягивают луки, чтобы выстрелить в тех, кто осмелился притронуться к драгоценным запасам.

— Идём, — папа повёл всех к правому проходу.

Осмотрели накат и сразу поняли, что наверх не подняться. Лёд здесь был такой же мутный, как и лёд морозильника, но при этом гладкий. Первые шаги сделать было просто, только упрись в торчащие из наката каменные кубы, а дальше без ледорубов и кошек было не управиться.

— Нет, точно не сюда, — Сергей Николаевич качнул головой.

Внимательно осмотрели зал. Проверили, нет ли в стене завала с разобранным лазом. Ничего не отыскали и устремились в проход, видневшийся в левой части пещеры.

Вышли в очередной тоннель. Идти по нему было проще. Стены по-прежнему поднимались нагромождением сдавленного камнелома, а дно выстелилось почти гладкой поверхностью — с крохотными зазубринами, каёмками и низкими, не выше полуметра, сталагмитами.

Коридор расширился и разделился на два ответвления. Левое было совсем узким, правое — просторным.

— Направо? — с надеждой спросила Марина Викторовна.

— Подожди, нужно посмотреть.

Сергей Николаевич повёл всех налево. Шагал медленно, старался не шуметь. Светил на стены и низко опустившийся свод. В одной из трещин заметил серый кокон тельца.

— Летучая мышь, — прошептал папа с омерзением. — Ещё не хватало…

Мышь висела неподвижно. Напоминала не то гигантскую распухшую почку вербы, не то старый запылённый шомпол. Тельце сливалось с камнем. От него по обе стороны торчали чёрные куски обугленной пластмассы — крылья. Мордочкой мышь упёрлась в камень, были видны только чёрные листочки ушей.

— Дрянь какая… Может, уйти отсюда? — Марина Викторовна схватила мужа за плечо.

— Подожди…

Медленно шли вперёд. Теперь почти в каждой щели было по две-три серые тушки. Большинство висели мертвенно. Некоторые оживали на свету. Начинали вытягивать свои чёрные, пережаренные крылышки. Показывали сплющенную мордочку. Если бы не серый пушок, она бы смотрелась совсем узкой. Мордочку им будто накапали из жжёного пластика и затем ножом провели длинную полосу рта.

Одна из мышей, распластавшись, висела на стене. Когда Сергей Николаевич окружил её пятном света, она вся потянулась. «Не нравится?!» Чуть переползла в сторону и вдруг с тонким, всколупывающим писком, похожим на пунктирное дребезжание мембраны, спорхнула вниз, улетела вперёд и там уцепилась за свод. Сергей Николаевич брезгливо отшатнулся, но наконец смог вздохнуть спокойно — впереди показался тупик. Нужно было возвращаться.

С облегчением выбрались в тоннель и теперь без сомнений выбрали правый поворот.

Поначалу он был таким же широким, как и сам тоннель, но вскоре его стенки стали сходиться, свод — опускаться. Сергей Николаевич с подозрением поглядывал вверх, опасался вновь увидеть летучих мышей.

Всё чаще обходили завалы осыпавшихся глыб. Дышать было сложнее. Воздух стал сухим, пыльным.

Впереди показался тупик. Беглецы нашли обвал, о котором рассказывал Толжанай. Он был не меньше четырёх метров в высоту, и на самой верхушке виднелся лаз.

— Да уж. Он давно готовил этот побег, — прошептал Сергей Николаевич. — Такие валуны одному выгребать — мало радости.

— Мы тут пройдём? — спросила Марина Викторовна.

— Должны.

Поднявшись на обвал, беглецы встали на колени и дальше продвигались ползком. Лаз, вопреки опасениям, оказался достаточно просторным. Вскоре уже Сергей Николаевич спустился по другой стороне обвала. Там тоннель продолжался.

Какое-то время шли молча.

Тоннель расширялся.

— Выключи фонарь, — прошептала Марина Викторовна.

— Зачем?

— Выключи.

Сергей Николаевич, с сомнением пожав плечами, щёлкнул кнопкой. Из-за спины нахлынула темнота — жадная, раззадоренная тем, что её долго удерживал купол света. Показалось даже, что сзади вместе с мраком задул прохладный ветерок.

— Там!

Впереди темнота была разбавлена слабым свечением. Беглецы ободрились. Решили, что выход близко, и пошли чуть быстрее. Не думали ни про летучих мышей, ни про острые камни под ногами.

Тоннель окончился, массивным пандусом вывел в просторный зал.

В центре зала виднелась каменная площадка. Она была освещена. Свет разлинованными полосами опускался от высокого свода. В нём, судя по всему, была щель, выводившая наружу, сквозь толщину всей горы. В самом зале освещение оставалось тусклым, пограничным между сумраком и тьмой, а вверху, возле щели, было почти по-дневному светло.

— Смотрите! — Артём взял у отца фонарь. Включил его и посветил себе под ноги.

Пол был усыпан мелкими красно-чёрными камушками. Юноша присел, чтобы лучше их разглядеть, и понял, что это — божьи коровки. Сотни, тысячи божьих коровок, лежавших по всем углублениям между камней. Самые разные: чёрные с жёлтыми пятнами, красные с чёрными пятнами, с крупными пятнами и пятнами, похожими на след от иголки. Среди божьих коровок тёмными островками возвышались чернотелки.

— Невероятно, — прошептал Тюрин.

— Да, — согласился Артём. — Откуда их здесь столько?

— Да нет же, — профессор выхватил у юноши фонарь и, неловко спотыкаясь о выщерблины, побежал в сторону.

Артём только сейчас разглядел, что стены пещеры чем-то украшены. Когда Тюрин навёл на них фонарь, все увидели гигантское полотно разнообразных охристых рисунков. Они покрывали стены от пола до свода.

— Грандиозно! Просто грандиозно! — шептал профессор. — Сколько деталей! Какая восхитительная архаика! И какие точные, подробные… Так не бывает…

— Да, сюда бы с фотоаппаратом прийти, — вздохнул Сергей Николаевич и с сожалением посмотрел на сына. Он так и не простил ему расставание с камерой, до сих пор считал, что тогда можно было устроить побег с меньшими жертвами. — И флаг здесь повесить. «Пайплайн ВостСибСервис». Митрохин был бы доволен…

— Мишань, нам нельзя задерживаться, — позвала Марина Викторовна. — Нужно идти.

— Подожди, подожди, — затараторил профессор. Не мог оторваться от открывшейся ему картины. — Ты даже не представляешь, насколько эти петроглифы древние! Быть может, их сделали ещё в расцвет глазковской культуры. Но это невероятно! Такого не может быть… Им не меньше тысячи лет, но ведь считается, что тогда в этих местах ещё не было развитых племён…

Сергей Николаевич петроглифами, какими бы красивыми и сложными они ни были, не интересовался. Ему важнее было обойти зал в поисках выхода. Выходов оказалось сразу пять, не считая тоннеля, из которого пришли беглецы. Это значительно осложняло их задачу. Куда идти дальше, было непонятно. Сергей Николаевич решил пока что оставить всех в зале, а сам отправился осмотреть начало каждого из выходов, надеялся найти там хоть какую-то подсказку.

— Видишь? — Тюрин указывал Артёму на разные части стены, впрочем, больше говорил для себя, чем для юноши: — Здесь говорится о сотворении мира. Как необычно… Вечный народ, путешествующий на зайцах.

— Звучит глупо, — признался Артём.

— Нет, что ты! Это восхитительно. Они пришли из бездны тьмы. Тут ведь вся их космогония! Никогда ещё не видел столь продуманной и сложной системы!

— Вечный народ, путешествующий на зайцах, — это продуманная система? — удивился Артём.

— Прекрати! Ничего ты не понимаешь! — неожиданно зло, почти отчаянно крикнул Тюрин и тут же притих, с дрожью восторга осматривая древние картины.

Юноша больше ни о чём не спрашивал профессора, хотел помочь отцу в поисках выхода, но задержался, когда Тюрин вновь начал говорить вслух:

— Феноменально… Вот Уш майгак, Три маралухи. Созвездие, которые мы называем Поясом Ориона. Вот Семь великих кровей, пролитых Вечных народом. Чеди-ган. Мы называем их Большой Медведицей. Какая точность! Расписано всё Небесное дно. Вот только странно…

— Что?

— Земля. Она тут нарисована пружиной… Нет, если уж говорить точно — в виде спирали, уводящей вглубь мрака. А в основании — Ыдык-Таг.

— Священная гора? — Артём вспомнил рассказ Толжаная.

— Да… Как странно. Смотри. Тут не одна Земля, а целых три! Или… Да нет же, Земля одна, а это — её история. Первая эпоха, вторая… Великий странник покинул обитель вечного народа. Отправился вглубь темноты. И создал планеты и звёзды. Создал спиралевидную Землю, где поселился сам. Это первая эпоха. У Земли — три Луны. А Странник… Не знаю, что это значит. Ворон на камне, перевитом плющом. Умер? Уснул? Не понимаю. А вот вторая эпоха. Земля всё ещё завита в спираль, но Луны уже две. Появились люди, а среди них родилась Мать урухов. Как интересно. Они почитают не Создателя, а его любимое порождение… Вторая эпоха заканчивается, когда Мать разбивает камень, на котором сидел ворон, что бы это ни значило… Третья эпоха. Наши дни. Земля стала обычной планетой, а Создатель её покинул. Осталась только Мать. И она… опять чёрный плющ. Что же он символизирует? И плющ растёт из корней Священной горы. Удивительно! Ты понимаешь, что это значит?

— Если честно, не очень.

— Это значит, что Урух-Далх когда-то были великим царством! Простое племя не могло создать онтологию подобной сложности. И они занимались астрономией, знали о соседних планетах! Те урухи, что бежали от русских завоевателей, — только слабый отблеск их прежнего древнего величия. Но ведь мы ничего не знаем об их царстве! Никогда о нём не слышали… Смотри!

Тюрин торопливо перевёл луч фонаря. Он весь вспотел. Понимал, что Сергей Николаевич скоро поведёт их дальше, и старался увидеть как можно больше, искал самые интересные фрагменты рисунков. А их в самом деле было множество. Они покрывали стены всего зала. Те, что были нанесены в основании стен и у самого карниза, давно выцвели. Лучше всего сохранились изображения в середине.

— Дети Создателя прибыли на Землю в образе Чёрных медведей. Великий Бурхан, хозяин Земли, не позволил им остаться такими. Он стал счищать с них мех. Взял их пальцами за голову, а тело скоблил нефритовым ножом. Тело будущих людей очистилось, и только голова, за которую держался Бурхан, осталась покрытой длинными волосами. Потомки Чёрных медведей расселились по всему миру, унося предания своих предков. Их изначальным домом был, кажется, Тибет. Тут сложно сказать. Может, Внутренняя Монголия. Урухи тоже ушли. Поднялись на север. Какое-то время жили в пещерах на северном берегу Хуб-Сугула. А потом оказались в Саянах…

Вот они помогают Бурхану отвоевать Луну. Злая ведьма Чель-пага скрывает Луну затмением, а они стреляют в неё стрелами из нефрита и побеждают… Вот сражение Жёлтого змея и Чёрного змея. Они оба погибли, из их загустевшей крови появилось золото… Вот… Интересно, это уже более свежие рисунки. Это про те годы, когда урухи остались жить у подножья Ыдык-Таг, под покровительством Даг-Ээзы, хранителя Священной горы и главного из всех Стражей. Хм, любопытно. Получается, что урухи в последние века похищали женщин. Заставляли их рожать, а потом оставляли в Священной роще. Наверное, приносили в жертву… Иногда крали детей из внешних сёл, но это редко. Чаще всё-таки похищали женщин, да. Любопытно. Впрочем, довольно предсказуемо. Иначе они бы тут давно… А это что?

— Где?

Тюрин замер и настойчиво рассматривал какое-то путаное изображение.

— Тут указано, если я правильно понимаю… Да, это как бы факт, по-другому не может… Что же…

— Что? — Артём поторапливал Тюрина, видя, что к ним возвращается Сергей Николаевич.

— Тут сказано, что Бурхан завещал урухам охранять какую-то пещеру. В ней, кажется, кто-то лежит. Какой-то гигант с венком из чёрного плюща. Интересно. Что бы это могло значить? Явно какая-то аллегория… Колыбель, восход солнца и огонь, пожирающий тайгу. Начало и конец мира? Не понимаю. Господи, разве можно так сразу всё понять! — Тюрин в отчаянии хлопнул себя ладонью по лбу. — Здесь работы на долгие годы! Но тут ясно указано, что Урух-Далх — это великое племя Стражей. Они охраняют порог. Вон, видишь, значок хижины? И на входе стоят два воина в доспехах из оленьей шкуры. Они — стражи. Но что же они охраняют? Неужели саму Мать… И как странно они стоят. Спиной к нам. Будто охраняют не хижину. Будто охраняют остальной мир от того, что в ней заперто. Но там, судя по всему, лежит Великая мать — родоначальница третьей эпохи. Или какая-то её частичка. Ничего не понимаю… Почему они стоят спиной? Логично было бы, если бы они охраняли Мать от чужаков, от тех, кто может покуситься на их божество. А тут получается, что они охраняют людей от своего Бога. Не понимаю… И смотри, эти рисунки рядом… Плачущие дети, обвитые плющом. Спираль мощёной дороги. Город в скале. Остров в озере или что это? Не понимаю…

— Надо идти, — позвал Сергей Николаевич. Он какое-то время стоял возле Тюрина, прислушивался к его сбивчивой речи, но быстро понял, что ничего путного тут не услышит. — Там несколько выходов. Какой из них правильный — непонятно. Придётся обследовать их по очереди.

— Подожди-подожди, — запричитал профессор, поправляя очки.

— Нет времени для твоих «подожди»! Ты, кажется, не понимаешь, где оказался. Это тебе не музей, не библиотека, где можно…

— Библиотека! — вскрикнул Тюрин. — Книга судеб! Здесь должно быть что-то написано о Книге судеб!

— Потом, — Сергей Николаевич попытался отнять фонарь у Тюрина.

Профессор отмахнулся от него. В отблеске скользнувшего по соседней стене луча увидел другие рисунки и вскрикнул:

— Карта!

— Успеешь ты со своими картами! — разъярился Сергей Николаевич. — Ещё вернёмся сюда с новой экспедицией, будешь тут…

— Да нет же! Там карта этих пещер!

— Ты уверен?

— Подожди.

Тюрин торопливо подбежал к стене. Успел восхититься очередными сценами из древних преданий урухов, но, понукаемый Сергеем Николаевичем, наконец направил фонарь на карту.

— Да, это пещеры. Вот здесь, видишь? Ледяная глыба у входа. Вот тянутся тоннели. А вот зал, где мы стоим. Невероятно…

— Что?

— Раньше тут было хранилище каких-то свитков. Тут было что-то вроде библиотеки! Вон нарисован и шаман, который разрисовал эти стены.

— Это прекрасно. Где выход?

— Сейчас, подожди. Тут не всё так просто. Нужно подумать.

— Думай скорее!

— А ты не поторапливай! — взвился Тюрин.

— Серёж, не надо, — подошла Марина Викторовна. — Дай ему время разобраться.

— Хорошо, — буркнул Сергей Николаевич. — Ну?

— Сейчас-сейчас… — забубнил Тюрин.

Он уже нашёл выход. Видел, как к нему пройти. Идти нужно далеко. Судя по всему, в два раза дальше, чем они уже прошли. Четыре поворота. Мост через расщелину. Ещё два поворота. Толжанай был прав, надо следовать по главному тоннелю, никуда не сворачивать. А спусков во внутренние залы будет много. От моста начнётся переход в глубинные пещеры — настоящий улей, соединённый проходами даже с пещерой под останцем в центре кальдеры. Но всё это сейчас не интересовало профессора. Он настойчиво смотрел лишь на один тоннель, который должен был открыться совсем близко — в зале, где они сейчас находились. Длинной сужающейся дугой он вёл куда-то вглубь скалы, оканчивался чёрным пятном. Тюрин, поправив очки, пригляделся к рисункам вокруг пятна и почувствовал, как у него похолодела, стянулась кожа.

— Ну? — настойчиво повторил Сергей Николаевич.

— Вижу… — тихо, с дрожью в голосе протянул профессор.

— Что? Мишань, говори громче!

— Я нашёл выход. Вот он, смотри.

Тюрин объяснил путь, который беглецам предстояло проделать через пещеры.

— Главное, чтобы там не было завалов, — приободрилась Марина Викторовна.

— Не должно быть, — ответил Артём. — Толжанай бы прочистил их.

— Странно только, что эти пещеры заброшены.

— Нет, они не заброшены, — отозвался Тюрин. — Здесь их главное святилище. Там есть спуск к жилищам.

— Почему же тут никого нет? — удивился юноша.

Тюрин не успел ему ответить. Из прохода, откуда пришли беглецы, донёсся звук упавшего камня. Все насторожились. Замерли.

— Погаси фонарь! — шикнул Сергей Николаевич.

Профессор послушался.

В глубокой сухой тишине Артёму уже казалось, что падение камня лишь причудилось, но звук повторился. Кто-то явно полз по лазу через обвал. Кто-то, едва умещавшийся в него и поэтому не сумевший двигаться беззвучно.

— Бежим! — отчаянно прошептал Сергей Николаевич.

Глаза успели привыкнуть к полумраку пещеры, и он повёл всех напрямик к тоннелю, положение которого Тюрин определил по карте. Оставалось надеяться, что планировка тут за последние века не изменилась.

Профессор вцепился в Артёма, не дал тому пойти за родителями.

— Что? — удивлённо спросил юноша.

— Идём! Идём со мной! — Тюрин больно сдавливал Артёму руку, прижимал к себе. Юноша почувствовал его кислое дыхание, тяжёлый запах его вспотевшего тела.

— Да что такое? Куда?

— Ты мечтал о приключениях? Вот они. Пусть уходят! Твои родители думают о спасении. А мы должны пойти в самую глубь. Увидеть главную тайну урухов.

— Я не могу…

— Можешь! Твой дед послушал бы меня. Идём, и мы вместе обессмертим его имя!

— Артём! — жалобно позвала мама.

Юноша медлил. Не знал, какое решение принять.

— Уже никаких шуток, — настаивал профессор. — Я покажу тебе, куда идут только самые смелые. Твои родители не понимают… Мы зашли так далеко. Нельзя, нельзя сворачивать, когда вот оно, самое важное! То, ради чего твой дед отдал жизнь, ради чего он все эти годы терпел одиночество… Ты нужен мне. Ты нужен ему!

— Артём! — с отчаянием в голосе повторила мама.

— Я не могу, — юноша оттолкнул профессора. — Уходим! Ещё будет время. Не отставайте.

Артём побежал к родителям.

— Да, да, конечно. Как-нибудь в другой раз, — передразнил его Тюрин.

Сделал вид, что торопится вслед за юношей, потом остановился. Вернулся назад. Сел под стеной. Затаился. Слушал, как удаляются шаги Переваловых.

Несколько минут сидел в тишине. Ждал.

В тоннеле упало ещё два камня. Преследователи приближались.

Шаркнули мягкие шаги. По каменным завалам никто бы не смог идти беззвучно.

Тюрин задыхался от волнения. Дышал ртом, но слишком громко. Прикрыл его ладонью. Потом дёрнулся. Стал отчаянно шарить рукой по сторонам. Нащупал камень. Встал. Размахнулся и, тихо простонав, бросил камень к тоннелю, куда убежали Переваловы.

— Простите, но так надо, — прошептал профессор. — Это важно… Это очень важно.

Брошенный им камень пролетел через весь зал и гулко стукнулся о валуны. Это подсказало преследователям направление. При скудном свете Тюрин узнал их. Удивился. Но сейчас не было времени думать об этом.

Дождался, пока стихнут шаги. Встал, отряхнул брюки. Глубоко вдохнул, чтобы хоть отчасти успокоить дрожь. Это не помогло. Профессор нервно захихикал. Пришлось опять сдавить рот ладонью, чтобы не рассмеяться в полный голос. Ноги предательски вышаркивали на камнях, однако рядом никого не было, и это не могло выдать его укрытие.

Успокоившись, но всё ещё похихикивая, вздрагивая на ходу, Тюрин отправился к другому тоннелю. Тому самому, что на карте оканчивался чёрным пятном.

Фонарь норовил выскользнуть из влажных трясущихся рук. Профессор крепко прижимал его к груди. Шёл медленно, неуверенно.

В сумраке разглядел нужный поворот. Задержался перед ним. Прислушался к тишине впереди.

«Как всё совпало, — думал Тюрин. — Любопытно. Их шаман может быть доволен. Они больше века готовились к Великому исходу. А тут их разоблачили. Узнали об их укрытии. И скоро узнают об их самой главной тайне… И я буду первый. Первый. Увижу и потом расскажу. Феноменально… Какая архаика! Конечно, теперь Стражи думают, что лишились силы. Они уже не смогут никого защитить. Теперь и стоять тут нет смысла. Конечно… Как всё совпало. Что бы они только делали без нас?»

Тюрин опять захихикал. Крепче сдавил рот и уже в голос, сбиваясь на стоны, смеялся в ладонь. Не мог остановиться. Упал на колени. Смеялся до слёз. Пальцами впивался себе в лицо. В кровь расцарапал щёки. Боль отрезвила. Он поднялся на ноги.

«Нужно идти. Они вернутся. Последнее приношение могло закончиться. Если я всё правильно понял… Невероятно, я это увижу первый. Сами урухи не решались… Великие потомки Чёрных медведей».

Тюрин плакал. Тело лишь изредка подрагивало мелкой дрожью, но слёзы текли безостановочно.

Сделал первый шаг. Затем зашагал быстрее.

Изредка включал фонарь, чтобы высветить путь. Видел, что и здесь, в тоннеле, стены разрисованы. И все рисунки были посвящены Великому исходу.

Профессор понимал, что если хоть отчасти прав в своём предположении, то идёт к главному открытию жизни. К открытию, которое обессмертит его имя. Можно будет забыть годы унижения, все насмешки, которые он выслушал после провальных экспедиций в поисках Белогорья. Забыть и простить, чтобы сбросить этот груз. Все эти люди были недостойны того, что держать на них зло. «Только бы хватило сил…»

Тоннель, по которому бежали Переваловы, сужался, разбивался ответвлениями. Сергей Николаевич строго следовал маршруту, указанному Тюриным.

Проскочили просторный зал с очередным ледником. Марине Викторовне показалось, что во льду лежат человеческие тела, но она поторопилась отвести взгляд, не желая проверять свою догадку.

Свет, опускавшийся из щелей, то слабел, то усиливался. Переваловы несколько раз пробегали через участки полного мрака, ориентировались на видневшиеся вдали просветы. Сергей Николаевич на ходу шептал Тюрину, чтобы тот включил фонарь. Не замечал его отсутствия и ворчал, что профессор не слушается. Не было времени останавливаться и разбираться. Нужно было скорее найти выход.

Очередной поворот вывел в освещённый тоннель, который оказался узким скальным перешейком, ведущим над пропастью. Артём задержался на его краю. С восторгом увидел, что глубоко внизу, на самом дне пропасти течёт извитая река, а по её берегам горят костры. Там были люди. Их было много. Десятки пёстро разодетых урухов. Они ходили по каменным улочкам, поднимались по ступеням к открытым пещерам — наверняка там были их жилища. Дети прыгали в воду со скалы, островом торчащей в реке, и торопились к деревянному причалу.

Подземное селение делилось на несколько уровней. Выдолбленные в камне улочки продолжались навесными мостовыми. Виднелись и дощатые домики, подвешенные на верёвках — будто угодившие в паутину гигантского паука.

У дальнего конца реки освещение было особенно сильным. Казалось, там что-то сияет насыщенным голубым светом из-под воды.

Пропасть расходилась далёкими углублениями. Сеть дорожек, костров, должно быть, на сотни метров уходила в недра горы.

Артём не мог отвести взгляда от этого зрелища. Заметил, что от перешейка, на котором он стоял, начиналась старая, местами осыпавшаяся и очень узкая лестница с высокими покатыми ступенями. Она вела вниз, к селению урухов.

— Идём! — позвала мама. Она уже вышла с перешейка в новый тоннель.

Не было времени всматриваться в заполненную людьми пропасть. Нужно было двигаться дальше.

— Да где же он? — уже в тоннеле Сергей Николаевич наконец заметил исчезновение Тюрина. Поджидал его. Профессор всё не появлялся.

— Отстал, — сквозь одышку прошептала Марина Викторовна.

— Как же… Застрял там на мосту. Рассматривает своих урухов. Дурья башка…

Сергей Николаевич с отчаянием смотрел назад. В полумраке не угадывалось никакого движения.

— Что же делать? — прошептала Марина Викторовна.

Малейшее промедление грозило гибелью всей семье. Сергей Николаевич понимал это. Знал, что воины Урух-Далх быстро нагонят их, схватят, быть может, убьют, но, скорее всего, потащат к своей Горе и принесут там в жертву своим бессмысленным богам. Не было времени думать. Сергей Николаевич не успел даже удивиться тому, с какой лёгкостью принял решение. Схватил Артёма. До боли сжал ему руку:

— Ждите здесь. Если что, выведи мать. Ты знаешь, куда идти.

— А ты?

Не ответив, Сергей Николаевич помчался назад. Надеялся спасти Тюрина.

— Старый осёл. Если и на мосту тебя нет, значит, помирай тут один.

Сергей Николаевич бежал и чувствовал, как ветерок холодит ему глаза. Понял, что плачет. Знал, что может наткнуться на преследователей. Эта мысль пугала. Ноги стали предательски слабыми. Сергей Николаевич ругал себя, проклинал. Ударил ладонями по лицу. «Нельзя думать».

Тюрина нигде не было.

Впереди показался чей-то силуэт. И это явно был не профессор.

Сердце колотилось глухо и медленно. Страх пропал. Слёзы высохли. Тюрина, конечно, давно схватили.

Сергей Николаевич понял, что живым из пещеры не выберется, что от преследователей никому не укрыться. Это был их дом. К тому же они были сильны. Их не мучили ни голодом, ни бессонными ночами.

— Твари, — процедил Сергей Николаевич.

Он хотел только дать жене и сыну последний шанс. Задержать урухов. Впрочем, надежды на спасение всё равно не было. Она умерла вместе с Толжанаем.

— Бегите! Спасайтесь! — сдавленно прокричал Сергей Николаевич, надеясь, что сын его услышит. Крикнуть громче не было сил.

Не осталось времени высчитывать шансы, что-то оценивать, готовить план. Нужно было просто действовать. Довериться себе настоящему. Хоть в последние мгновения избавиться от этого мерзкого привкуса недовольства, исподволь сопровождавшего всю его жизнь, каждый поступок.

Уж если умирать, то наслаждаясь собой. Как прадед, погибший под Кяхтой, — спрятал семью в подполе, а сам увёл монголов почти до Чикоя и там встретил лицом к лицу.

— Давай! — хотел прокричать Сергей Николаевич, но голос опять подвёл. Вместо крика вырвался стон.

«Задержать». «Задержать любой ценой».

Сергей Николаевич пробежал ещё несколько шагов и остановился. Преследователь тоже замер. Между ними оставалось не больше десяти метров. Они стояли в широком тоннеле, на перекрёстке. Здесь начиналось два поворота.

Молчание. Долгое молчание и звуки собственной одышки.

«Не может быть».

— Артём! — Сергей Николаевич задохнулся собственным криком. — Марина! Скорее! Скорее сюда!

Он рассмеялся. Дрожащей рукой провёл по лбу. «Не может быть…»

— Это Джамбул!

«Мы спасены».

Напротив него и в самом деле стоял Джамбул. В полумраке не было видно его лица, но это точно был монгол. «Такого ни с кем не перепутаешь». С ружьём в руках, в своей неизменной одежде. «Кажется, плен у дикарей не очень-то его потревожил. Но как он вырвался?»

— Мы спасены, — шептал Сергей Николаевич. — Спасены…

Ещё шире улыбнулся, заметив, как вдоль стены беззвучно скользнула и замерла тень. Это была Солонго.

Всё тело дрожало. Хотелось прыгать, бросать камни, мчаться вперёд. Только не стоять на месте. Сделать что угодно, лишь бы ослабить напряжение, забыть только что испытанную готовность умереть. Разрядить этот настрой, сбросить курок, взведённый для выстрела.

— Сюда! — ещё раз позвал он сына, услышав за спиной его шаги. — Теперь точно спасены…

 

Глава шестая

Фёдор Кузьмич насторожился. Взвёл курок на револьвере. Медленно провёл языком по сухим губам. Прислонился к влажной глыбе, чтобы спрятаться в темноте. Убрал фонарь в карман брюк. Затаившись, слушал. Ему могло показаться. Нет. Там точно кто-то шёл. Или бежал. И делал это громко, не таясь. Дикари так не бегают. Егерь это хорошо понимал. Но если здесь шумели не дикари, то кто? Можно было воспользоваться моментом и выйти им в спину, но Фёдор Кузьмич не хотел рисковать. Решил подождать.

Шум затих. Послышались голоса. Слишком тихо, чтобы разобрать. Потом тишину прорезал вымученный крик. И опять тишина.

Егерь стал медленно продвигаться вперёд. Нужно было действовать как можно спокойнее. Если бы только не зудела рука. Она уже почти не слушалась егеря. «Проклятие…» Ожог потемнел, стал расширяться, растрескался. Из трещин сочилась липкая сукровица.

«Чёрт… Газовая флегмона? Но как?! Чёртова инфекция… но так быстро? Так быстро не бывает. Не должно, не может быть…»

Ещё несколько осторожных шагов. Опять голоса — теперь громкие, отчётливые. Егерь улыбнулся. Он узнал говоривших. Удача сама пришла к нему.

— Ты что? — Сергей Николаевич с удивлением смотрел на монгола.

Джамбул по-прежнему стоял на месте. Держал ружьё наизготовку. По стене, изредка попадая в рассеянный свет, скользила тень. Солонго изменилась. Кажется, её лицо было вымазано в саже. Вместо привычной одежды на ней были лоскуты оленьей кожи. Сергей Николаевич подумал, что девочку готовили к жертвоприношению. Успели покрыть жертвенными символами или что тут урухи делают, прежде чем убить человека, но в последний момент на выручку пришёл Джамбул.

— Послушай, мы даже не знали, где вы… Не знали… Что с вами случилось? Вы попали в плен? — Сергей Николаевич старался говорить примирительно. Подумал, что монгол винит его в том, что произошло с Солонго. — Да скажи хоть что-нибудь!

— Это не Джамбул, — промолвил Артём.

Он теперь стоял рядом с папой. Тревожно посматривал на Солонго.

— Что значит «не Джамбул»? — удивился Сергей Николаевич.

— Твой сын прав, — глухо промолвил монгол. — Я не Джамбул.

— Да вы тут спятили, что ли? — Сергей Николаевич выругался. — Давайте без спектаклей. Нам нужно бежать.

— Меня зовут Чартымай.

— Что это значит?

— Это значит, папа, — ответил Артём, — что твой проводник — урух.

— Но… Постой… Как это возможно?

— Более того, он и есть тот саянский охотник, о котором говорил Толжанай.

Сергей Николаевич мотнул головой. Он не хотел верить тому, что слышит.

— Саян-мерген, — кивнул Джамбул.

— Но… как? — с ужасом прошептала Марина Викторовна.

Она стояла за спиной сына. Дрожа от усталости, держалась за его плечи. Стоять ей было сложнее всего. Начинали ныть ноги. Идти или медленно бежать сейчас было бы проще.

— Почему ты пустил нас? — настороженно спросил Артём.

Он ещё не знал, насколько опасен монгол. Прежде всего хотел разобраться в происходящем. По-прежнему поглядывал на Солонго.

— Я много раз предлагал вам уйти. Вы сами выбрали свой путь, — глухо ответил Чартымай.

— Ты мог нас убить. Но не сделал этого. Почему? — настаивал Артём.

Монгол не ответил.

Солонго скользнула за спину беглецам. Пробежала до другой стены. Словно хищник, кружащий вокруг жертвы. Готовящийся к последнему броску.

— Сол, объясни, — не оборачиваясь, попросил Артём. — Что бы ни случилось дальше, мне кажется, мы заслужили объяснения.

В ответ была тишина. Слышалось лишь громкое, беспокойное дыхание папы.

— Мы в вашей власти, — продолжал Артём. — У нас нет оружия. Мы ослабли. Нам всё равно не уйти, если вы нас не отпустите. Так хоть объясните.

— Что ты хочешь знать? — наконец промолвил Чартымай.

— Почему? Почему ты не убил нас раньше?

— Саян-мерген ошибся… — тихо, шипя, протянула Солонго.

Она приблизилась к Переваловым. Обошла их кругом. Остановилась напротив и с нежностью посмотрела на юношу. Артём сделал к ней шаг, понимая, что она хочет говорить с ним лично. Мама, лишившись опоры, вздохнула. Какое-то время ещё постояла на месте, а потом опустилась на камни.

— Саян-мерген должен искупить ошибку, — всё так же тихо продолжала Солонго.

Она медленно шла вокруг Артёма. Юноша боялся пошевелиться, словно этим мог отпугнуть девушку.

— Когда Чартымая посвятили в Стражи, злой Эрге, сын Олохоя, предрёк ему много страданий. Сказал, что он станет последним. Что других саян-мерген не будет. Эрге давно ушёл в Священную рощу, туда, где может ходить только Олохой. Ушёл к Матери. Но его предсказание всегда туманом висело над Чартымаем.

— Он не твой отец? — прошептал Артём. — Тебя украли?

— Моя мать стала женой Чартымая.

Юноша кивнул, показав, что понимает эти слова.

— Должен был родиться ол, но родилась кэс, — продолжала Солонго. — Кэс не могла стать Стражем. Её должны были убить. Чартымай не позволил. Сказал, что других урух у него не будет. Олохой простил. Чартымай должен был доказать остальным свою силу. Но ошибся. Чужак приблизился к Священной роще. В месяц айкыслай, когда цветёт сарана, он принёс смерть.

— Дедушка… — Артём насторожился. — Ты говоришь про моего дедушку?

— Ворон узнал его планы. Увидел его карты. И сказал Чартымаю.

— Кто… что… О чём ты? Какой ворон? — рассеянно шептал Сергей Николаевич.

— Ворон не ошибся. Знал, что не все следы развеяло. Знал, что придут другие. И пришли вы.

— Ворон… Гускун из Кырена… Участковый! — догадался Артём, вспомнив разговор, подслушанный ночью во дворе дедушкиного дома — тот самый разговор, с которого начались его тревоги.

— Да, — Чартымай кивнул. — Он уже ходил по вашим комнатам, искал следы. Но не нашёл. А теперь появились вы, и кто-то вскрыл стены. Кто-то искал, значит, было что искать.

— Дедушка! Что случилось с дедушкой?! — настаивал Артём.

— Я был не так хитёр. Виктор Каюмович догадался. Понял, что я без всяких карт и рисунков хорошо знаю путь. Сбежал. Сумел запутать следы. Я решил, что он испугался и вернулся в Кырен. Я отправился в село, торопился перехватить карту. Сжечь её вместе с рисунками. Тогда не пришлось бы никого убивать. Эрге говорил, что меня погубит моё сердце. Когда я понял, что твой дедушка меня обманул, было слишком поздно. Я не успел его остановить. Он видел Священную рощу. Он видел воинов Урух-Далх. Он взял золото. Взял то, что принадлежало Матери.

— Что с ним случилось? — сжав кулаки, повторил Артём.

— А ведь мы до твоего дедушки и не знали о проходе через водопад.

— Что с ним случилось!?

— Он ничего не боялся. Ушёл во второй раз. Я ждал. Мы встретились на берегу озера. На берегу Ишхэн-Ехе-Нура. Он понял, что я близко — слежу за палаткой. Понял, что я пришёл за ним. Виктор Каюмович разрезал тент. Пытался убежать. Он был один.

— И ты? Ты его убил?

— Озеро его приняло. Как раньше, за многие годы, принимало и других. Я саян-мерген. Никто не должен знать пути к Священной роще. Но мой прадед ошибся, не заметил беглого преступника.

— Дёмина?..

— И это было началом наших тревог.

— Ну что ж, вашим тревогам пришёл конец! — крикнул Сергей Николаевич. — Теперь все знают, как найти вашу Священную рощу!

— Ты можешь остаться, — прошептала Солонго в самое ухо Артёму.

— Что? — не понял юноша.

— Чартымай привёл вас сюда, чтобы оставить тебя. Ты должен стать Урух-Далх.

— Ерунда какая-то… — качнул головой Артём.

— Всё закончилось, Джамбул! — продолжал Сергей Николаевич. — Карта и рисунки опубликованы в моей газете. О нашей экспедиции знает весь Иркутск. Что бы с нами ни случилось, сюда придут другие люди. И даже тысячи таких, как ты, не смогут защитить это место.

— Ты говоришь неправду, — спокойно ответил Чартымай.

— Ошибаешься. Толжанай знал об этом. Поэтому и решил бежать с нами. Понял, что лучше жить с нормальной женой и нормальным ребёнком, чем загибаться тут вместе с другими. Это его слова. Он сказал, что начинается Исход, и всё, что здесь происходит, все ваши дикие обряды, от которых он отрёкся, уже никому не нужны.

— Серёжа… — тихо прошептала Марина Викторовна.

Муж не слышал её.

— И всех вас с вашим великим шаманом посадят в клетку и будут возить по городам, показывать как любопытный экспонат. Живыми или мёртвыми. Зрителям это не так важно. А тут сделают чёртов заповедник. И будут на вертолётах возить сюда туристов. Понимаешь? Всё кончено! Опусти ружьё!

— Оставайся! — продолжала шептать Солонго. Артём чувствовал её дыхание. — Вас могли давно убить, но не сделали этого. Саян-мерген должен искупить вину. Для этого он привёл в Урух-Далх новую кровь. Тебя.

— А мои родители?

— Они сами выбрали свой путь. Ты не должен идти за ними.

— Я так не могу.

— Олохой уже согласился, — настаивала Солонго. — Мы с тобой принесём нового Стража. Мальчика. Он продолжит наш род. И предсказание Эрге забудется.

— Безумие… Сол, это безумие! Послушай, что говорит мой отец. Он говорит правду. Я не знаю, что означает ваш Исход. Но догадываюсь, что ничего хорошего. Я не хочу, чтобы ты умирала. Ты должна помочь нам. Уйти с нами. Вы оба ещё можете спастись. Неужели ты не понимаешь?

— Это ты не понимаешь, — с грустью ответила Солонго. — Мы стоим на пороге нашего Дома. Что бы ни случилось, мы вернёмся к Матери. Она здесь. Рядом с нами. И нигде нам не будет так спокойно, как рядом с ней. А там, куда ты меня зовёшь, — последняя смерть. Там всё обман. Холод живёт, где теплее всего. А мрак — где больше горит огней… Пойми…

— Тысяча восемьсот двенадцатый год, — неожиданно в голос заговорил Артём.

— Что? — Сергей Николаевич с подозрением покосился на сына.

— Битва за Новый Орлеан. Последнее сражение Англо-американской войны.

— О чём ты? — быстро прошептала Солонго.

— Кровавое сражение, в котором погибли сотни людей, — продолжал юноша. — Они бились за своих правителей. Бросались друг на друга. Стреляли, резали, кололи. И не знали, что уже несколько недель как подписан мирный договор. Война давно закончилась. Не было ни телефона, ни телеграфа, и солдаты не знали об этом. Все сражались, когда сражаться уже было не за что. Это факт. И то же самое делаешь ты, Джамбул. И втягиваешь в это Сол. Всё кончено.

— Ты не понимаешь, — качнул головой Чартымай.

— Что?!

— Даже если вы говорите правду, это ничего не меняет. Исход — это не конец. Это начало. Начало новой жизни, куда мы войдём очищенными. Ты, Артём, поможешь нам очиститься.

— И что? Что теперь?! — крикнул Сергей Николаевич.

— Ты умрёшь. Это был твой выбор. Твой сын останется с нами. Твоя жена… Марина Викторовна тоже умрёт. Если захочет, то не сразу, а через четыре года. Это её выбор.

— Что… Что это значит? Какие четыре года? О чём ты… Постой… Что вы сделали с Тюриным?

Чартымай с удивлением посмотрел на дочь. Солонго пожала плечами. Сергей Николаевич понял, что они ничего не знают об участи профессора.

Тюрин всё глубже уходил в темноту. Не решался включать фонарь. Иногда наклонялся, чтобы ощупать поверхность пола. Прислонялся к стенкам. Шёл дальше. Он всё ещё тихо посмеивался. Противоречивые мысли и чувства давно смешались в единый пульсирующий комок. Не было ни сил, ни желания в них разбираться. Нужно было идти вперёд. Несмотря ни на что. Профессор боялся, что ему помешают. Преследователи могли уже расправиться с Переваловыми, увидеть, что четвёртый беглец пропал, и отправиться на его поиски.

— Как мило, — улыбаясь, Фёдор Кузьмич вышел из-за валуна.

Обожжённой левой рукой он придерживал на спине увесистый свёрток из перетянутой ремнём куртки. В правой руке у него был револьвер.

Тельняшка на егере висела рваная, грязная. На голове по-прежнему лежала нашлёпка чёрной матерчатой шапки. Шрам на взмокшем лбу казался тёмным, глубоким, был похож на раскол в каменной глыбе.

— Как в старые добрые времена. Экспедиция в поисках Корчагина опять в сборе. Ну, почти. Брось! — крикнул егерь, заметив, как Джамбул стал отводить в его сторону ружьё. — Брось, как бы там тебя ни звали. Одно неверное движение, и ты отправишься к своим поганым праотцам. Это я тебе гарантирую. Держишь мысль? Вот молодец.

Чартымай опустил ружьё на пол.

Солонго, едва услышав шаги, исчезла. Только что она стояла возле Артёма, а тут в два коротких прыжка оказалась под стеной. Девушка опять стала тенью. И тихо скользила вперёд. Егерь её не замечал.

— Надо сказать, вы мне облегчили задачу. Я уж ломал голову…

— Что у тебя? — спокойно спросил Чартымай.

— Ну, тебе ли не догадываться? — Фёдор Кузьмич тряхнул свёртком. — Золото я не нашёл. А вот десяток красивых статуй отыскал.

— Белое сокровище.

— Именно. Но ты не беспокойся, твои друзья-дикари не обеднеют. Там куда больше, чем вы сможете потратить за всю свою никчёмную жизнь. Я взял совсем чуть-чуть. — Егерь подмигнул Чартымаю.

— О чём ты? — спросил Сергей Николаевич.

— Любопытство сильнее страха? — усмехнулся Фёдор Кузьмич. — Или ты до сих пор мечтаешь написать свою статейку? Сколько же ты готов отдать ради сенсации? Жену, сына? Собственную жизнь?

Тюрин стал изредка включать фонарь. Заметил, что тоннель сужается. Мелькнули последние сталагнаты, затем начался сухой душный коридор. Стены и свод в нём были будто выровнены, отшлифованы человеческой рукой.

Вскоре профессор увидел первые рисунки. Это вновь были охристые петроглифы, только не такие древние, не такие точные. Не было времени рассматривать их. Тюрин знал, что важнее пройти тоннель до конца. Петроглифы можно было оставить на обратный путь, однако несколько изображений заинтересовали профессора. Он с сомнением осмотрел их. Прошёл пару метров в темноте. Включил фонарь и опять взглянул на петроглифы.

— Любопытно…

Это уже были не просто зарисовки из прошлого, а целые рассказы, переложенные в образах. Тут потребовалось бы изучить всю стену, чтобы понять, о чём идёт речь, но Тюрину казалось, что он улавливает значение деталей. Профессор остановился перед одним из рисунков. Долго всматривался в него. Простонав, опять засмеялся. Чувствовал, что теряет рассудок. Отчётливо видел на стене изображение своего лица. Выключал фонарь и включал вновь.

— Любопытно… Оно как бы факт. Это я. Но как? — Тюрин поправил очки, сползавшие по влажному носу. — А тут… да. Получается, что он жив? И сейчас они стоят там вместе? Они ещё не знают, чем это закончится. Я не успею, да и… Безумие. Так не бывает.

Тюрин с силой тряхнул головой. Несколько раз ударил себя ладонью по затылку и заторопился дальше. Ему хотелось остановиться. Вернуться к только что увиденным рисункам. Убедиться в том, что это было лишь краткое помутнение ума. Но профессор настойчиво шёл вперёд.

В очередной раз включив фонарь, понял, что тоннель заканчивается. Впереди виднелся тёмный проём. Всё как указывала карта. Там должен был начаться спуск. Долгий, петляющий спуск, уводящий в самые глубины горы.

У проёма по обе стороны возвышались отлитые из золота Стражи. Они, как и ожидал Тюрин, стояли к нему спиной.

— Кубулгаты, — прошептал профессор.

Это были оборотни. Точные копии фигурки, которую когда-то Тюрин увидел в руках Артёма. Медведи с головой старика. С путаными узорами на голове и лапах. Теперь профессор знал, что это не узоры, а карта, в точности повторяющая изгибы тоннеля, ведущего вниз от этого проёма.

Кубулгаты были на две головы выше и в три раза шире профессора. Размерами они превосходили даже гиганта Джамбула. Сложно было представить, как только таких громадин удалось сюда принести. Впрочем, Тюрина больше заинтересовала оборка проёма. Во всю трёхметровую глубину он был выложен плитками белого нефрита — насыщенного, с гладкой матовой поверхностью, без примесей, будто окаменевший горный туман.

— Невероятно! Вот оно, настоящее сокровище урухов.

Тюрин медленными шагами шёл под белоснежным сводом проёма. Понимал, что может остановиться. Достаточно выковырять эти пластины, и он забудет бедность. Белого нефрита и тайн, что он уже знал, было достаточно, чтобы обеспечить богатую жизнь известного историка. Оставшиеся годы Тюрин мог бы без спешки, в удовольствие писать книгу об истории Урух-Далх. Нужно было только остановиться. Но профессор не мог этого сделать. Прошёл через проём и уже после первого шага забыл об увиденном богатстве. Его интересовало лишь чёрное пятно, к которому должен был привести этот тоннель.

— Белый нефрит? — удивился Сергей Николаевич.

— Да, — кивнул егерь. — Чистый, как снег. Не ожидал?

Фёдор Кузьмич краем глаза заметил движение вдоль тёмной стены. Догадался, что там крадётся Солонго.

— Если б ты сразу сказал всю правду, — продолжал егерь, — мы бы разделили это сокровище. Да что уж там. Вынесли бы побольше. В куртку поместилось не так много. Нам бы сполна хватило на всех. Но ты меня обманул. И твоя ложь к тебе вернулась. Всё возвращается.

— Ещё не поздно, — Сергей Николаевич примирительно протянул руку.

— Что?

— Забыть то, что было. Уйти вместе. Так шансов будет больше. Один ты далеко не убежишь.

— Вот как? Мальчику не повезло с отцом, который даже перед смертью скулит как сука. Правда?

Солонго прыгнула от стены. Взмахнула подготовленной плетью. Кожаная струна рассекла воздух. Чартымай сразу потянулся к ружью. Артём бросился к егерю, но вынужден был остановиться. Фёдор Кузьмич ждал этого удара. Едва плеть звонко намоталась на его запястье, он развернулся, обеими руками ухватился за неё и дёрнул всем весом. Ожог отозвался глубоким электрическим разрядом, но егерь, прохрипев, вытерпел боль. Солонго, не ожидавшая такой реакции от старика, упала навзничь. Фёдор Кузьмич подскочил к ней. Схватил её за волосы. Поднял. Прижал к себе.

— Брось ружьё! — прокричал он. Обожжённая рука пульсировала, и егерь повторил с ещё большей злобой: — Брось!

Чартымаю опять пришлось послушаться. И теперь он был явно обеспокоен происходящим.

Егерь крепко держал Солонго. Дуло револьвера упиралось ей в висок, но девушку беспокоило совсем другое. Она с ужасом смотрела на почерневшую кисть Фёдора Кузьмича — ту самую, что сжимала ей плечо. Видела, как из покрытых коростой трещин активнее засочилась липкая жидкость.

Девушка в отчаянии прошептала что-то на непонятном языке, потом добавила по-русски:

— Он отмечен.

— Вот так! — егерь неправильно понял волнение девушки и усмехнулся. — Не ожидала, правда? Старик ещё что-то может? Ну да. Может. Тебе следовало бежать от меня, как от чумы. Прятаться в самой глубокой яме, а ты сама кинулась ко мне. Ну хорошо, значит, будем играть по моим правилам.

— Зачем она тебе? — Артём сделал шаг.

— Не надо, — егерь качнул головой. — Всё по-честному. Она хотела меня убить, так? Её отец хотел меня убить. Так?! Твой отец меня обманул. Ты меня обманул… Значит, я поступаю честно. Плачу вам вашей монетой. Всё возвращается. Но тебя, Артём, я не виню. Ты мне нравишься. Я тебе всегда говорил это. И это правда. Старик Кузьмич не врёт, в отличие от всех вас. Я говорю чистую правду. И, когда готовлюсь мстить, предупреждаю заранее. И в спину не стреляю. Разве не так? Все вы сами торопились сделать мне зло, а теперь удивляетесь. Но ты, Артём, ты можешь пойти со мной.

— Что ты несёшь?! — крикнул Сергей Николаевич.

— Молчи, погань, — тихо ответил егерь. — Я не с тобой разговариваю. Артём. Даю тебе шанс. И повторять не буду. Пойдём со мной. Я честно разделю с тобой всё, что мы вынесем из этой пещеры. Я дам тебе новую семью. Дам новую жизнь. Ты получишь то, о чём всегда мечтал. Настоящую свободу. Подумай…

— Нет, — твёрдо ответил юноша.

— Не хочешь даже выслушать меня?

— Нет.

— Жаль. Мне правда жаль. У нас могло бы получиться. Ты мог бы стать моим сыном… Но я сказал, что дважды предлагать не буду. Кстати, о сыновьях. Никто не знает, куда подевались мои?

Ответом егерю была тишина.

— Вот… А я знаю. Видел, куда их несли. И как. Неприятное зрелище, что тут скажешь. Дикари… У каждого из нас, конечно, свои тараканы, но такое…

Фёдор Кузьмич весь взмок. После рывка больная рука совсем онемела. Из трещин теперь безостановочно струилась тёмная жидкость. Она липла к меховой одежде Солонго, вытягивалась густыми каплями. Егеря начинал трясти озноб. Он чувствовал это. Понимал, что слабеет. Знал, что должен быстрее сделать задуманное.

«Жар. У меня жар. Это точно. Значит, гангрена. Ничего, разберёмся. И никакой крепитации, значит, не газовая. Но как?.. Сейчас неважно. Разберёмся… В аптечке должен быть хлорамин».

— А теперь слушайте, как всё будет. Ты, — он кивнул в сторону Чартымая. — Ты любишь свою дочь?

Монгол молчал.

— Отвечай, гнида, когда тебя спрашивают!

Чартымай кивнул.

— Вот. Этим и воспользуемся. Видишь, Артём, я всё делаю в открытую. Всё честно. Никаких уловок. Честная игра. Ты, — голос егеря дрожал. Он чувствовал, что хватка левой руки ослабла, что девушка может вырваться, поэтому сильнее давил ей в висок дулом, твёрже держал палец на спусковом крючке. — Ты вернёшься к своим братьям-дикарям и заберёшь моих сыновей. Мне всё равно, что с ними стало. Ты приведёшь их сюда. Живыми. Учти, тварь, это твой единственный шанс увидеть дочь. Понял? Ты меня понял?!

— Твоих сыновей не вернуть, — спокойно ответил Чартымай.

— А это уже твоя забота. Твою дочурку я заберу. Я так понимаю, тут должен быть выход. До водопада отсюда километров пять. Я правильно понимаю? А?

— Четыре.

— Вот и славно. Я буду ждать там. Мне, знаешь, нужно добраться до аптечки. А твоя дочурка перевяжет мне руку. Вот и всё. Ты приведёшь мне сыновей, и мы мирно расстанемся. Даю слово. Мне всё равно, что там с ними. Просто приведи. Я в Нижнеилимске всякого повидал. По кусочкам людей собирали. Ты только приведи…

— Нет, — качнул головой Чартымай. — Даже если бы это было возможно, я бы тебе не поверил. Тебе не нужны сыновья. Тебе нужен белый нефрит. Добравшись до коней, ты сразу уедешь.

— Обижаешь. Впрочем, мне всё равно, веришь ты мне или нет. Выбора у тебя нет. Одно неверное движение и… Бах!

Фёдор Кузьмич с такой силой надавил на висок Солонго, что она застонала.

— А вы, друзья, — егерь посмотрел на Переваловых, — вы получите по заслугам. Однако я опять буду честен. Вы меня обманули, но оставили мне надежду. Это приятно. Всё-таки вы не стреляли мне в спину. Я тоже подарю вам шанс. Можете уходить. Я вас не держу. Да-да, серьёзно, можете уходить. Только вот тебе, Сергей, придётся потерпеть. Я прострелю тебе ногу. Да. Кажется, ты побледнел? Или это такое освещение? — Фёдор Кузьмич хохотнул. — Очень прошу, не дёргайся. А то могу попасть тебе в живот. Будет неприятно, больно, но ничего. Зато я тебя отпущу.

Сергей Николаевич растерянно посмотрел на Чартымая.

— Стой смирно! Не дрожи, тварь! — заорал егерь и, вытянув руку, прицелился.

Тюрин с опаской попробовал первую из ступеней. Здесь тоннель совсем сузился. Стены и свод, бугристые, с глубокими трещинами, были покрыты холодной слизью. Как и подозревал профессор, ступени, явно выдолбленные тут не одну сотню лет назад, также были затянуты слизью. Упереться было не во что, трогать стены Тюрин не хотел и боялся поскользнуться.

Остановился, пытаясь высветить спуск. Ничего не увидел. Свет быстро слабел, рассеивался, будто ниже начиналась дымка.

— Любопытно… — протянул Тюрин.

Оглянулся назад, к проёму из белого нефрита. Замер. Там стоял один из урухов. Он был совсем не похож на воинов, которых довелось видеть профессору. Вместо доспехов из оленьей кожи на нём была цельная медвежья шкура. Голова медведя капюшоном покрывала макушку. Лицо было вымазано сажей — Тюрин не видел даже глаз. К подошвам, кажется, были привязаны медвежьи лапы.

— Сын Чёрных медведей, — с замиранием сердца прошептал профессор.

Подумал, что видит самого Олохоя, о котором упоминал Толжанай.

Незнакомец стоял на месте.

— Суеверный дурак, — усмехнулся Тюрин. — Значит, нашим легче.

Он едва сдержал смех. Понял, что преследовать его никто не собирается, что идти можно медленно, внимательно высматривая ступеньки. Если хоть одна из них окажется покатой, он непременно поскользнётся.

Тюрин ещё не успел сделать ни одного шага, а туман вокруг сгустился. Теперь фонарь едва выхватывал пространство в два-три метра. Нефритовый проём отдалился, был едва различим. Стоявший в нём силуэт теперь казался обыкновенным истуканом.

— Ну и хорошо, — прошептал Тюрин, надеясь ободрить себя звуком собственного голоса.

Сделал первый шаг.

К его удивлению, ступенька оказалась нескользкой. Слизь упруго приняла ботинок профессора.

Сзади послышалось бормотание. Прислушавшись, Тюрин различил только малопонятные слова:

— Гуар адир адор. Аваа Гуир…

— Какая чудесная архаика, — вздохнул профессор, сожалея, что не может дослушать шамана до конца. Решил, что тот насылает на него какое-то заклятие — надеется остановить чужака, осмелившегося проникнуть в их главное святилище. Такое предположение польстило Тюрину. Он подумал, что с этого эпизода можно будет начать книгу об Урух-Далх. Тут было что-то печальное и аллегоричное.

«Пустые звуки, отголоски древних традиций уже не могли остановить дыхание современности», — формулировал он и неспешно спускался, ступень за ступенью.

«Ритуальные знаки, прежде одной силой своего звучания влиявшие на сознание людей, заставлявшие их теряться в экзистенциальной агонии, теперь были не властны остановить представителя более развитой цивилизации».

«Шаман-урух, искренне веривший в могущество своих виршей, не понимал, что современный человек готовится обессмертить его имя, вписать его историю в общий каталог человеческой истории, а значит — возвеличить, сделать предметом всеобщего внимания и восхищения. Потому что любые отголоски дикости, из которой мы вышли, достойны пристального изучения и подробной каталогизации».

«Видя, какой путь проделал человек из племенной дикости к вершинам современного познания, не перестаёшь удивляться его настойчивости и выносливости».

Проговаривая всё это, профессор посмеивался. С такими мыслями спускаться было спокойнее. Не пугал даже окрепший туман, от которого слизь теперь оседала на одежде самого Тюрина.

Фёдор Кузьмич забыл про Марину Викторовну. Не заметил, как она в последние минуты, прячась в полумраке, кралась в его сторону. Будто раненая, загнанная в угол змея, собирала последние силы для броска. Она ни видела ничего, кроме руки, сжимавшей револьвер. Не слышала ничего, кроме угроз её мужу. Боялась лишь нечаянным звуком привлечь к себе внимание.

— Стой смирно! Не дрожи, тварь! — прокричал егерь.

Готовился выстрелить в ногу Сергею Николаевичу.

Марина Викторовна бросилась вперёд. Она не владела телом. Не знала, что делают руки и ноги. Не понимала, как ей удалось подпрыгнуть так высоко. Откуда взялись сила и точность удара. Тело, утомлённое, разбитое, действовало само. Для Марины Викторовны только мелькали тёмные картинки. И фоном звучало собственное сдавленное рычание.

Она схватила егеря. Вцепилась пальцами ему в лицо. Видела, как ногти расцарапывают брови, как западают в сжатые веки. Грохнул выстрел. Удар по голове оглушил, но Марина Викторовна не ослабила напор. Наугад выбрасывала руки в стороны. Почувствовав близость грязной грубой кожи, всей силой вцепилась в неё зубами. Ещё один удар лишил её чувств. Фёдор Кузьмич отбросил женщину.

Солонго к этому времени вырвалась. Затаилась поблизости. Нащупала лежавшую на камнях плеть.

Егерь весь сжался. Выл, прижимая к животу почерневшую руку. После схватки с Мариной Викторовной боль стала нестерпимой.

Шапка упала с его головы. Обнажила рыжую щетину и шрамы на макушке.

Рассвирепев, давясь проклятиями, он вытянул револьвер, готовый выстрелить в лежавшую без чувств женщину. Сергей Николаевич и Джамбул разом сорвались с места. Но они стояли слишком далеко. Сухой свист кожаной струны. Егерь прикрывал телом правую руку, и Сол не могла выбить револьвер, но она ударила по другой — обожжённой руке.

Истошный, рваный, усиленный многократным эхом крик Фёдора Кузьмича. Плеть рассекла его прогнившее чернотой предплечье. Из-под густой слизи показалась белоснежная кость. Крови не было.

Артём кинулся вперёд. Коротким прыжком запрыгнул на плечи Фёдору Кузьмичу. Вцепился пальцами ему в уши. Коленями сдавил шею. Егерь закрутился на месте, пытался сбросить юношу. Размахивая револьвером, стрелял, пока в барабане не закончились патроны, но и потом щёлкал курком впустую. Попробовал ударить Артёма рукояткой, не удержал равновесие и вместе с юношей повалился на пол.

Артём стукнулся лбом о камень. На глаза брызнула кровь. Но это только раззадорило его. Завопив, он выхватил нож — тот самый, что когда-то подарил ему егерь. Замахнувшись, со всей силы ударил. Понял, что промазал. Лезвие с искрами скользнуло по камням. Фёдор Кузьмич продолжал извиваться. Видел, что приближаются Сергей Николаевич и Джамбул. Зарычал, но его рык оборвался влажным хлюпаньем. Второй удар Артёма был точным. Твёрдая хромовольфрамовая сталь. С клеймом коня, вставшего на дыбы. Всё возвращается.

Юноша крепко держал нож, вонзённый в основание шеи. Видел, как его кровь смешивается с кровью егеря, и наслаждался этим. Артёма била дрожь. Через рукоятку он прислушивался к последним ударам сердца Фёдора Кузьмича. Приподнял ему голову. Посмотрел в глаза.

Смотрел долго, настойчиво. Ловил мгновения страха, следил за угасающей жизнью. Егерь пробовал что-то сказать, но только хрипел. Изо рта пузырями выходила кровь. Он вздрогнул последней дрожью и замер. Вместе с ним замер и Артём. Он ещё долго не мог отпустить рукоятку ножа, ослабить хватку ног, которыми обвил грудь и спину егеря. Наконец обмяк. Отполз. Пошатываясь, встал. В мягком опьянении отошёл к стене. Упёрся в неё. Обернулся. И только тогда заметил, что все смотрят куда-то в сторону. Потерянный, поникший Сергей Николаевич. Опустившийся на колени Чартымай. Очнувшаяся после падения Марина Викторовна. Они смотрели на Солонго. Девушка тихо, неподвижно лежала среди камней.

— Нет… — прошептал Артём.

Профессор с удивлением увидел, что стены, свод и ступени опять стали гладкими, отшлифованными. Понял, что приближается к цели. Туман был таким густым, что фонарь не мог пробиться через него и на полметра, только удерживал вокруг Тюрина вязкий световой кокон.

Ступени закончились.

Перед профессором был новый проём. Здесь Стражей не было. Никто не охранял этот выход. Но стенки проёма затянуло чернотой. Приглядевшись, Тюрин увидел, что это какое-то растение.

— Плющ? — растерянно прошептал профессор.

Протянул руку. Хотел коснуться чёрного листочка. В последний момент отдёрнул руку. Решил не рисковать.

Заглянуть в проём не удавалось. Свет фонаря не проходил через него.

Тюрин замер. Прислушивался. Ему казалось, что бормотание шамана продолжается и настигает его даже в этой глубине. Нервно хохотнув, провёл языком по губам и тут же сплюнул — губы были затянуты тёмной слизью. Густая слюна повисла на подбородке. Профессор стал брезгливо тереть его рукавом, но только больше перепачкался.

Увидел, что под ногами суетятся чёрные муравьи. Они выбегали из-под зарослей плюща.

Неприятно было думать о том, что дальше, за проёмом, зарослей и муравьёв будет больше.

— Гадость какая. Сюда бы с дихлофосом прийти, — хихикнул профессор.

Он теперь стоял с открытым ртом. Слюна текла по подбородку, свешивалась густой жижей. Тянулась вниз.

Тюрин приблизил фонарь вплотную к стене. Увидел, что она покрыта узорами. Они совсем не были похожи на те, что профессор видел раньше. Другая, более насыщенная, строгая манера. Их явно сделали не урухи.

— Ворон… Большой ворон. Змей. Он… кажется, обвил мощёную дорогу. И дерево. Большое дерево жизни? Что это значит?

Дышать в тумане было неприятно. Тюрин понимал, что нужно идти дальше. Никак не решался сделать первый шаг в проём. Просовывал туда фонарь, но тот сразу глох, захлёбывался в собственном свете.

Занёс ногу. Нащупал опору. Подумал, что и тут могут быть ступеньки.

Зашёл внутрь. Включал и выключал фонарь, но разницы не увидел.

Обернулся. Проёма позади не было. Только мрак. Испугавшись, дёрнулся. Ноги, неожиданно слабые, подвели. Тюрин упал. И никак не мог понять, лежит ли на дне или катится под откос. Потерял всякую ориентацию. Раскидывал руки, хватался за что-то липкое. Потерял фонарь. Стал отчаянно искать его на ощупь. Темнота становилась всё более тёплой и тяжёлой. В какой-то момент все звуки оборвались. Профессор замер. В его глазах отразился огонёк далёкого света.

— Не может быть…

Тюрин больше никуда не падал. Но и встать не мог. Не чувствовал ни ног, ни рук. Уронил очки. Утонул или просто лежал на камнях. Тело пропало. И только тихий огонёк играл в его глазах.

— Не может быть…

Не слышал дыхания. Не слышал своего сердца. Перестал существовать. Лишь далёким отзвуком угадывал собственный смех — слабый, забытый, оставленный где-то позади.

Чартымай склонился над дочерью.

— Атам, — одними губами прошептала Солонго.

Сдавила зубы. Побледнела. Смотрела решительно, твёрдо.

— Атам…

Руками держала простреленный живот. Сквозь пальцы набухала кровь.

— Папа…

— Да, кэс… — Чартымай стоял на коленях. Весь обмяк. Смотрел пусто и уныло.

— Папа. Можно я поплачу?

Чартымай кивнул.

Солонго улыбнулась. Её взгляд смягчился. Из уголков глаз потекли слёзы. Заскользили по запылённым щекам, оставляя светлые извитые полосы.

— Сол, — прошептал Артём. Он удерживал голову девушки.

— Мне страшно…

У неё дрожали руки. Она всё теснее сжимала ими живот, но не могла остановить кровотечение. Чувствовала, как, пульсируя, её покидает жизнь.

Последние слёзы высохли. Мягкость во взгляде сменилась растерянностью.

— Всё, папа. Я больше не буду. Теперь никаких слёз.

Чартымай не ответил. Он и сам беззвучно плакал. Чуть покачивался.

Чернота стягивалась вокруг Солонго, пропитывала её мир, отравляя всё, что она знала и любила. Далёкие страны, океаны и даже тайга Восточного Саяна осы́пались пеплом. Померкли белоснежные склоны кальдеры. Осталась лишь пещера, но и здесь с каждой секундой крепли тени, разливались по стенам густыми пятнами, протягивались к девушке узкими струйками, обволакивали её.

— Сол… — Артём в отчаянии кусал губы. Кровь из рассечённого лба всё ещё сочилась, собиралась на веках липкими сгустками.

— Мне страшно, ир, — повторила она, глядя на юношу.

— Послушай…

— Я ведь знала…

— Послушай, Сол. — Артём приподнял ей голову. Склонился ещё ниже. Дотронулся губами до уха и теперь шептал: — Я тебе не сказал главного.

— Что? — вздохнула девушка. Она опять плакала. Не могла сдержать слёз и злилась на себя.

— В последний раз утаргалжин прилетает к тебе, когда ты умираешь. Когда ты одиноким странником уходишь в холодные пустыни смерти. Птица умирает вместе с тобой, чтобы сопровождать тебя и дальше. Летит рядом. Следит, чтобы ты не заблудилась в последнем путешествии. Помогает найти свой дом. Там, среди звёзд. Каждый умирает в одиночестве. Но утаргалжин становится частью тебя. И тебе никогда не будет одиноко. Если ты забудешь о том, кем была, забудешь мир, который однажды видела, и подумаешь, что вокруг ничего нет, только бесконечная тьма, — посмотри на утаргалжина. И ты вспомнишь, что однажды испытала великое чудо — жизнь. Увидишь всех, кого любила. Услышишь запахи и звуки, сопровождавшие тебя. Почувствуешь тепло человеческого прикосновения. Лёгкий весенний ветер. Шум дождя. Вспомнишь свой первый солнечный день. И первую грозу. Вся твоя память, всё, что делает тебя живой, — это утаргалжин.

— Но я так и не встретила его…

— Встретила. Просто не сразу это поняла. Да и он, кажется, только сейчас догадался, что принадлежит тебе.

Артём вложил в дрожащую руку Солонго дедушкин амулет с пером утаргалжина.

— Он будет тебя ждать. Ты не останешься одна. Теперь тебе нечего бояться.

— Спасибо, — одними губами прошептала Солонго.

Олохой стоял у проёма, между двух золотых Стражей, между своих далёких прадедов. Смотрел на то, как темнеют, зарастают чёрным плющом камни белого нефрита. Он знал, что время кубулгатов подходит к концу. Давно знал. Задолго до того, как мудрейшие урухи почувствовали изменения. Задолго до того, как заговорила Священная роща. Дети Чёрных медведей должны были вернуться. Долгие века они сторожили порог своего дома, там, где их оставила Мать. Теперь нужно было сделать последний шаг. Олохой знал, что однажды за ними последуют и другие люди. Только печалился, что они сделают это в страхе. Слепые и напуганные. Они даже не поймут, что уходят домой. И не почувствуют, как останавливается их мир. Мир, покинутый Матерью.

Олохой ждал. И, когда пришёл Чартымай, повернулся к нему. Окунул палец в пиалу. Провёл красную полосу по лицу Чартымая. И наложил руку на голову бездыханной Солонго.

— Маир удор наар гор туи, — прошептал он. — Таи а Наи Укулус дор. Ногро та анна.

Чартымай закрыл глаза. Прижав к груди дочь, вошёл в темноту проёма. Олохой проводил его взглядом. Когда силуэт саян-мергена исчез, медленно зашагал назад. Золотые Стражи остались в одиночестве. Чёрный плющ уже обвивал их основание.

— Мам, — Артём приобнял Марину Викторовну.

Они стояли на краю обрыва. Видели тропу из выбитых в скале ступеней, по которой должны были спуститься вниз, к открывшейся таёжной долине.

— Я теперь понял.

— Что? — Марина Викторовна с грустью посмотрела на сына.

— Понял, почему дедушка оставил такие путаные указания. Он боялся, но не того, что кто-то украдёт его открытие. Нет. Он боялся за тебя. До последнего мгновения боролся с собой. И победил себя. Он любил тебя больше своего открытия и не хотел, чтобы ты шла по его следам. Надеялся, что его приключение останется в тайне.

Марина Викторовна вздохнула. Растерянно посмотрела на Артёма. Не знала, что сказать в ответ.

— Идём! — позвал Сергей Николаевич. — Тут хороший спуск! Только, Марин, спускайся спиной, чтобы не упасть. Держись за выступы.

Артём в последний раз обернулся. Взглянул в темноту пещеры.

— Прощай, — прошептал он и пошёл вслед за мамой.

 

Эпилог

Чёрная туча уже несколько часов зрела над домом, но дождя не было. Артём сидел на веранде. Пил зелёный чай с чабрецом. С грустью вспоминал о прошлогодней экспедиции в затерянную среди саянских гор кальдеру. Казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Если дедушка прав и человек проживает не одну жизнь, то там, в тайге, Артём успел погибнуть и родиться несколько раз. Сейчас он бы реагировал и действовал иначе. Быть может, это спасло бы погонщика Баира, его жену Ринчиму и даже Нагибиных. Быть может, он бы спас Солонго. Мама говорила, что нет смысла терзать себя такими мыслями, но Артём ничего не мог с собой поделать. Прошлое не отпускало его. Оно было всегда рядом. Приходило не только во снах, но и наяву.

Подул сильный ветер. Только что над рекой было тихо, а теперь зашумел лес. Туча заклубилась чёрными валунами, покатилась на запад. Небо над домом высветлилось, стало серым.

Вспыхнула первая зарница — большим фиолетовым полотном на алюминиевых стежках молний. Наискось пролился дождь. Артём прикрыл глаза, наслаждаясь холодным дыханием ливня. Ветровка и брюки быстро вымокли, но юношу это не беспокоило. Он услышал и почувствовал далёкое веяние гроз, которые он и его родители пережили в экспедиции.

Над лесом загрохотало. Худенькие молнии резво били по горизонту. Мелкой сетью перебегали слева направо. Затем через всё небо сверкнула одна сочная слепящая трещина — она погасла, но ещё доли секунды по её разлому виднелся чёрно-белый след.

Вскоре сверкали только матовые, однообразно-белые зарницы. Молнии в них уже не были видны. Гром откатился в сторону. Ливень шумел порывами, изредка затихая до полного беззвучия; постепенно выровнялся, перешёл в тяжёлое монотонное шипение.

Стало по-вечернему темно. Работал один фонарь — за оградой, у стенки сарая. Дождь в сумерках был почти незаметен, и только из фонарного колпака, будто из трубы, хлестали капли света.

Артём отошёл вглубь веранды и ещё долго наблюдал за непогодой. Дождался, пока погаснет последняя зарница, пока небо выветрится от туч, станет тёмно-синим, гладким полотном без чёрных пятен и просветов, и вернулся в дом.

Спустился в дедушкин кабинет, который мама переделала в обыкновенный подвал. Теперь вход прикрывала простая дверка. Чтобы спуститься вниз, не надо ни разгадывать загадки, ни двигать поставец — достаточно просто отдёрнуть защёлку.

Юноша сел за дедушкин стол и задумался.

Пальцами прикоснулся к ребристому шраму на лбу. След от схватки с Фёдором Кузьмичом. Вечное напоминание о том, что ему пришлось сделать в горах Восточного Саяна. Убить человека… Своими руками лишить его жизни… Артём тряхнул головой. Никак не решался честно и свободно разобраться в своих чувствах. Понимал, что для этого ещё не пришло время. Ни в чём себя не винил, но всё же не мог так просто смириться с произошедшим. Да и сейчас у него появился другой, не менее важный повод для раздумий.

Недавняя встреча с Бэлигмой уже не беспокоила. Бурятка осунулась, постарела ещё больше. Об участи мужа, сыновей и племянников она прочитала в статьях Сергея Николаевича и ни о чём не спрашивала Переваловых. Столкнувшись с Артёмом, безучастно посмотрела на него и только сказала, что её муж был справедливым человеком, что он никого не хотел убивать и отнимать у него жизнь было нечестно. Юноша не стал спорить.

Не беспокоили Артёма и насмешки, обрушившиеся на папу этой весной. Новая экспедиция, организованная Институтом этнологии и антропологии при поддержке МЧС, нашла кальдеру опустевшей. Не было никаких следов пребывания там древнего племени Урух-Далх. Ни самих урухов, ни жилищ, ни предметов быта. На лесных прогалинах встречались плетёные, одиноко стоявшие изгороди, но им было не больше десяти лет — их могли оставить случайно забредшие в те места охотники из Алыгджера.

Все пещеры оказались завалены. Останца на дне кальдеры не было. Он рухнул, похоронив под собой внутреннее кольцо. Впрочем, исследователи подтверждали, что обвалы — свежие, случились, скорее всего, осенью. В октябре прошлого года в самом деле в Саянах была отмечена повышенная сейсмоактивность.

Шум, поднявшийся после статей Сергея Николаевича, стих. Всё чаще звучали насмешки, упрёки в мистификации. В ответ папа приглашал всех критиков на ужин в первый же день после окончания раскопок:

— Вот тогда и поговорим. И посмеёмся вместе. Над вами всеми и вашими глупыми придирками!

Больше всего папа жалел о том, что в суете забыл про куртку Фёдора Кузьмича, в которую, как в куль, были завёрнуты куски белого нефрита. Сергей Николаевич говорил, что такое сокровище стало бы лучшим доказательством для самых узколобых скептиков:

— Ведь там наверняка были не просто камни, а с какими-нибудь древними узорами! Посмотрел бы я на всех этих умников…

Артём выслушивал папино негодование о затянувшейся организации раскопок. Рассказывал маме о геологическом лагере, из которого приехал, — юноша готовился через два года поступать в геологоразведочный университет, где когда-то учился Виктор Каюмович. Но все эти дни, как и сейчас, за дедушкиным столом, Артём думал совсем о другом.

В первых числах марта папа вернулся домой взволнованный. Сказал, что на работу к нему приходила жена профессора Тюрина. Вся заплаканная, ослабевшая, она дрожащим голосом заявила, что видела мужа.

— Жалко её, конечно, совсем голову потеряла. Я понимаю, двое детей осталось… Но зачем своими рыданиями полредакции ставить на уши?! — возмущался Сергей Николаевич. — А главное, теперь всякие подозрения пойдут.

— Так что она сказала? — Марина Викторовна была удивлена не меньше Артёма.

— Говорит, Мишаня вдруг появился в квартире. Общаться с ней отказался. На детей даже не посмотрел. Только бормотал что-то о важном и срочном деле. Она стала кричать, в ноги ему падать, а он в свой кабинет забежал, сгрёб какие-то бумаги в сумку — и ушёл.

— Как ушёл?

— Да говорю же, она от горя из ума выжила. Ну хорошо, допустим, что Мишаня выжил. Заблудился, долго бродил. Увидел, как мы… Увидел егеря. Его тело. Пошёл дальше. Нас уже не было. Нашёл оставшихся коней. Поехал. Нас не догнал. А может, вообще в другую сторону свернул. Карт и навигатора у него не было, но каким-то чудом его вывело, например, в Алыгджер. Но почему?! Почему он сразу не позвонил нам? Почему никому не сказал о своём возвращении? Чтобы Мишаня промолчал, когда тут весь Иркутск говорил о «его открытии»?.. Верится с трудом.

Марина Викторовна кивнула.

— Жаль, конечно, что мы тогда не смогли ему помочь. Ты и сама понимаешь, было бы безумием лезть обратно в эти лабиринты. Он же зазывал Артёма в какую-то особую пещеру. Вот и доигрался. Неприятно вспоминать, но… он сделал свой выбор. Мы и сами едва спаслись.

Марина Викторовна, вздохнув, опять кивнула. Признала, что муж, скорее всего, прав. Тюрин не мог вернуться, и его появление было лишь фантазией обезумевшей от горя женщины.

Артёма этот разговор взволновал. Уже полгода как о профессоре больше никто не упоминал, но юноша всё чаще задумывался: дошёл ли Тюрин до таинственной пещеры, расположение которой узнал по древней карте урухов? Если дошёл, то что в ней увидел? А если выжил, то почему от всех спрятался? Какое срочное дело могло заставить его отказаться от семьи, от друзей, от любимой работы, наконец, от славы одного из первооткрывателей? Где он был всё это время и куда мог направиться после того, как ушёл из квартиры? Неужели после всего случившегося он не захотел вернуться в кальдеру участником раскопок, доподлинно узнать всё, что таили горные жилища урухов — если только после землетрясения от них что-то осталось?

Вздохнув, Артём погасил свет. Прежде чем отправиться в свою комнату, ещё долго в темноте ощупывал нефритовую статуэтку кубулгата.

— Мои приключения только начинаются, — прошептал юноша, но в этих словах не было радости. Была лишь просторная холодная грусть.

Сейчас, в темноте, Артём изучал свой мир. Тот пестрел яркими красками, переливался сиянием льдов и расцветал таёжным разнотравьем. На нём не было ни одного чёрного пятнышка. И всё же теперь он казался маленьким.

Артёму принадлежал весь земной мир, и всё же он был одинок.