В магазине было неизменно тихо. Старичок, единственный покупатель, отошёл от витрины с книгой и осматривал группу бронзовых, покрытых патиной бюстов. Впрочем, если судить по его одежде, покупателем он был сомнительным, способным разве что купить крохотную брошку или какую-нибудь другую мелочь. Дела «Изиды», надо полагать, шли скверно.

Покачалов, при низеньком росте, был полноват, что не мешало ему легко лавировать между выставленными товарами. Он привёл Максима и Аню к двери – выкрашенной в тёмно-вишнёвое и потому незаметной среди настенных панелей. Не оборачиваясь, отпер её и скользнул во внутреннее помещение. Дверь при этом не закрыл, показывая, что приглашает идти следом.

Они прошли две комнаты, напомнившие хранилище Русского музея, если не считать того, что бесчисленное количество антикварных товаров здесь лежало в невообразимой тесноте и мешанине. Настоящая свалка древностей. Впрочем, Максим не сомневался, что Покачалов тут неплохо ориентировался и мог без труда найти всё необходимое.

Высокие, под потолок, деревянные и металлические щиты были увешаны живописными полотнами, шпалерами и спрятанными под стекло пастельными рисунками. Один на другом громоздились дубовые сундуки с коваными ручками, частично прикрытые коврами и поверх уставленные латунными и медными светильниками. Отдельно возвышались книги в кожаных и коленкоровых переплётах, а по соседству с гипсовыми бюстами советских лет ютились страшные племенные маски, напоминавшие оставленного отцом Ямараджу. Незастеклённые полки с какой-то рухлядью висели даже над дверью, а в углу второй комнаты была оборудована кухонька с эмалированной раковиной и длинным изогнутым краном.

Третья комната оказалась последней. Покачалов на ощупь щёлкнул выключателем. Проморгавшись, зажглись люминесцентные лампы, и в синеватом свете Максим увидел, что по всей длине стен крепятся двойные стеллажи. На них распухшими рядами стояли картонные коробки, перемежаясь папками, свёртками, подшивками – всё это смотрелось неопрятно. Окон в помещении не было, и пахло тут старой пылью, а воздух казался плотным, тяжёлым.

В центре комнаты, и без того стеснённой стеллажами, высился двухметровый тёмно-зелёный шкаф из рассохшегося дерева. Он был испещрён узкими выдвижными ящичками, каждый из которых украшала пластиковая табличка с написанными от руки указателями. За шкафом прятался стол с громоздкими витыми ножками. Стула или табуретки возле него не нашлось.

В духоте Покачалову приходилось отирать платком раскрасневшийся лоб и короткую раздутую шею. Аня осталась возле двери, а Максим, позабыв о головной боли, прошёлся вдоль стеллажей, рассматривая надписи на коробках. В каждой из них, судя по всему, был архив одного из тех многочисленных дел, которые в своё время вела «Изида». Изредка удавалось опознать почерк отца.

– Здесь всё, – тускло сказал Покачалов.

Перед Максимом лежала долгая хроника из жизни Шустова-старшего. «Тибет», «Боливия», «Шри-Ланка», «Сомали», «Суматра». Увидев эти надписи, Максим почувствовал давно забытое воодушевление. Захотелось внимательно изучить содержимое каждой из коробок. Узнать всё, чем болел и что искал отец. Когда-то Максим с жадностью вчитывался в скупые письма из его переписки с мамой, а теперь вдруг оказался перед полноценным архивом, бóльшую часть которого, конечно, собрал именно отец. Где-то здесь, быть может, упоминался и сам Максим. Ведь Шустов-старший мог из какой-нибудь экспедиции прислать письмо с вопросом о сыне или с просьбой передать ему привет… Максим стиснул зубы. Головная боль вернулась. И чем сильнее он напрягал челюсти, тем более глубокой она становилась. Безумие. Максим заставил себя отвернуться от стеллажей. Посмотрел на Аню в надежде успокоиться.

Сейчас Максим ненавидел себя за неожиданный интерес к тому, чем занимался отец. Сдавленно спросил:

– Где?

Покачалов снял со стеллажа одну из коробок. И сделал это слишком легко, без видимых усилий. Максим заподозрил неладное. Коробка отличалась от большинства других. Её не распирало от чрезмерного заполнения, стенки не были укреплены скотчем, и рядом не лежало никаких дополнительных папок.

– Здесь то, что вас интересует.

«Скоробогатов. 2006–2010». Покачалов не обманул. Если верить надписи, это действительно был тот самый архив. Максим с подозрением приблизился к нему. Приподнял ничем не закреплённую крышку.

– Это шутка?

– Что? – Покачалов изобразил удивление.

– Это. – Максим достал из коробки единственную лежавшую на дне папку.

– Любопытно, любопытно. – Наигранная улыбка.

Платок уже был весь влажный, но Покачалов продолжал настойчиво обтирать им лицо и шею.

Белая картонная папка с хлопковыми завязками. Слишком лёгкая, чтобы содержать что-то действительно важное. И уж конечно, сюда не могли уместиться результаты четырёхлетней работы.

Максим небрежно развязал узел. Открыл папку. Единственный листок. Синяя гелевая паста. Знакомый почерк.

– Что там? – не удержалась Аня.

Максим не ответил. Ему казалось, что над ним издеваются. Пробежал взглядом по аккуратно выведенным строкам. Это было стихотворение. Что-то про божественный лик Изиды. И больше ничего.

– Где остальное?

– Я же сказал, это всё, что есть, – Покачалов притворился обиженным.

– И что это значит?

– Что?

– Это! – Максим терял терпение.

– Ах, это.

Покачалов, не отнимая платка от шеи, подошёл к Максиму. Так долго смотрел на листок, будто видел его впервые. Затем со сдержанной улыбкой ответил:

– Это, надо полагать, стихотворение.

– И что оно означает?

– Хм… Я думал, вы мне скажете. Ведь вы это искали, не так ли?

Максим, прикрыв глаза, вздохнул. Понял, что больше ни минуты не выдержит в душной каморке. Развернулся, чтобы уйти.

– Рад был помочь, – осклабился Покачалов и даже чуть поклонился.

– Спасибо, – Аня подошла к шкафу с картотекой. – Ещё раз простите, что заявились вот так, без приглашения.

Голова была на пределе. Максима сейчас раздражало всё. И совершенно неуместная вежливость Ани – в первую очередь.

– Знаю, вы дружили с Екатериной Васильевной, – продолжала Аня.

«Господи, о чём она? Что она несёт?!»

– Думаю, Екатерина Васильевна будет рада, если вы её навестите в больнице.

«Что?»

Максим задержался на пороге. Происходившее окончательно превратилось в какой-то абсурд.

– Вот как, – прошептал Покачалов. – Да, конечно. А что, если не секрет… Что-то серьёзное? Ну, я имею в виду, если она в больнице…

– На Екатерину Васильевну напали.

«Что за бред? В этой духоте все помешались?»

Максим хотел одёрнуть Аню. Вывести её из магазина, на улице потребовать объяснений.

– А как… Почему, собственно, на неё напали? – Со лба Покачалова катились мутные капли пота.

– Мы сами всего не знаем, – Аня пожала плечами. – Думали найти ответы здесь, – Аня показала на пустую коробку, затем взглянула на оставленный Максимом листок.

– Вот как… Да, понимаю… – Покачалов растерялся.

Максим наконец понял, чего добивалась Аня. Всё равно злился на неё, но заставил себя молчать. Ждал, что произойдёт дальше.

– И как? Как она?

– Получше, – осторожно ответила Аня. – Но ей пришлось тяжело.

– Да уж, – Покачалов отчего-то коснулся предплечья левой руки. – Понимаю.

– Она лежит в Первой Градской. Вы приходите.

Аня развернулась, готовая пойти вслед за Максимом, но тут Покачалов её остановил:

– Послушайте.

Аня и Максим замерли. Терпеливо ждали, пока Покачалов весь оботрётся влажным платком и, одолевая сомнения, заговорит. Теперь его голос не был таким издевательски услужливым.

– Мне правда жаль, что с Катей вот так… Я не думал, что всё это опять всплывёт. Думал, всё закончилось. И когда вы… Я думал, это Шустов… Ведь это не он вас подослал? Конечно, нет. Было бы глупо…

– Почему в коробке ничего нет? – с дрожью спросил Максим.

Не хотел подыгрывать Ане, но сделал так вопреки собственному желанию. Представил, что мама в самом деле попала в больницу. На неё напали. Разбили ей голову, как и отчиму. И внутри гнев смешался с отчаянием. Горьким осознанием собственного бессилия.

– Шустов сам всё забрал. Ещё в десятом году.

Тот самый год, когда отец прислал маме «Особняк» Берга. Год, когда он в последний раз дал о себе знать.

– Всё забрал и оставил это, – Покачалов тряхнул листком со стихотворением. – И будь я проклят, если понимаю, что это значит. Вы уже не первые, кто обо всём этом спрашивает. Тогда же, в десятом году, сюда приходили другие люди.

– Кто?

– Не знаю. Но они оставили автограф. Я бы сказал, сигнатуру. Хотите взглянуть?

Максим растерянно посмотрел на Аню.

– Вот.

Покачалов повыше задрал рукав, и Максиму стало не по себе. Живот стянуло холодом. Аня, не сдержавшись, охнула и отступила на шаг ближе к Максиму.

Предплечье левой руки, под самым локтем, у Покачалова было изуродовано прямоугольными, наложенными друг на друга ожогами. Его будто клеймили раскалённым железом – снова и снова, одно клеймо за другим.

– Так что, поверьте, я знаю, каково пришлось Кате. Её… Она…

Покачалов не мог подобрать слов. Потом мотнул головой и отошёл к стеллажам. Опустил рукав и прижал ожоги ладонью, будто они даже сейчас, восемь лет спустя, продолжали болеть.

– Мне, считайте, повезло. Они поверили, что я ничего не знаю. И это правда. Шустов особо не распространялся об этом деле. Поручал нам искать кое-какие детали, рыться в архивах, но не более того. Да и у меня, к счастью, не было семьи.

Покачалов говорил, отвернувшись к стеллажам. Его голос глухо расходился по заставленной коробками комнате.

– А вот Косте повезло меньше.

Максим догадался, что Покачалов говорит о Сальникове – мама упоминала его. Один из пяти основателей «Изиды». Тот самый, что был на фотографии из Ауровиля.

– У Кости были жена и дочка. Да…

Покачалов нервно протёр голову платком. Взъерошил волосы – обнажил облысевшую макушку, но, кажется, не заметил этого.

– И я видел, что с ними сделали. Видел… А потом они взялись за меня. Но мне повезло, да, повезло. А вот про Костю я с тех пор ничего не слышал. А меня, конечно, оставили, чтобы ждать. Да, вот так.

Покачалов резко повернулся. В его глазах были слёзы. Раскрасневшееся лицо лоснилось от пота, и Покачалов продолжал настойчиво обтираться платком.

– Они дали мне телефон. Сказали, чтобы я позвонил, если вдруг вернётся Шустов. Восемь лет назад! Посадили меня тут, как собаку на привязи. А с месяц назад они заявились опять. Думаете, мне было приятно… Я тогда сразу понял, что история повторяется. Они сказали, что всё равно узнáют, если Шустов здесь нарисуется, и тогда мне не повезёт так, как в первый раз. Понимаете? И да, когда вы отсюда уйдёте, я позвоню. Потому что… Я сделаю это. И сразу вам говорю.

Аня опять взяла Максима за руку, теперь сдавила крепко, в отчаянном страхе.

– Я не мой отец, – неверным голосом произнёс Максим.

– Ты Шустов. Этого достаточно. Я не буду рисковать. Я мог бы уехать, но решил дождаться, пока появится твой отец. Потому что так больше нельзя…

– Здесь моего отца нет. Вам незачем звонить.

– Неважно, неважно. Слышишь? Неважно! Я не буду рисковать. Но если они уже добрались до вас, то… Хуже вам не будет, а я… – Покачалов опять коснулся предплечья обожжённой руки. – Эти люди… Они способны на многое. Они ни перед чем не остановятся.

– Кто они? – Головная боль была нестерпимой. От духоты, от страха. И непонимания, что делать.

– Этого я не знаю. И не хочу знать. Я в глаза не видел Скоробогатова. И надеюсь, что не увижу.

– Вы же сказали, он приходил к вам месяц назад? – вмешалась Аня.

– Нет. Что? Ах, – Покачалов рассмеялся своим неприятным булькающим смехом. – Думаете, он сам приходил? Напрасно.

– Кого он прислал? – спросил Максим.

– Послушай. Я не знаю, во что вляпался Шустов. Он… Твой отец, когда забирал архив, сказал мне: «Тебе лучше ничего не знать. Забудь, что видел. И молчи». А я это повторю сейчас вам. Забудьте. Я не знаю, откуда вы взяли это… – Максим понял, что Покачалов говорит о распечатанной рентгенограмме. – Сожгите. И отдайте им всё, что у вас есть. Чего бы они ни просили. Просто отдайте.

– Мама нашла этот символ на…

– Нет! – истерично взвизгнул Покачалов. – Я сказал, не хочу ничего знать! Прошу вас, уходите. И не возвращайтесь сюда.

Его крик отозвался колючим ударом под теменем и неприятно напомнил, как кричал Шульга со сломанными пальцами.

– Мы уйдём, – твёрже ответил Максим. – Но вам придётся рассказать нам всё, что вы знаете.

– Придётся?!

– Да. Иначе я буду приезжать в «Изиду» каждый день.

– Что?

– Буду ходить по улице. Иногда буду отправлять к вам курьера с какой-нибудь запиской.

– Что…

– Да. Буду присылать вам такие же стихи. Каждый день. И приносить в магазин пустые свёртки. Зашёл со свёртком. Смял его, спрятал под рубашку и вышел с пустыми руками.

Покачалов потрясённо смотрел на Максима, стараясь понять, зачем он всё это говорит.

– Вы же сами сказали, люди Скоробогатова обо всём узнáют. Значит, они следят за «Изидой». Значит, вам придётся им всё объяснять. Вот и объясняйте им, что я тут делаю и что вам передаю.

Максим выдавил это со злобой, с отвращением к самому себе. Понимал, что поступает нечестно. Покачалов не заслужил такого отношения. Он был лишь очередной жертвой безрассудных поступков отца. Но Максим не знал, как иначе заставить Покачалова говорить, и готов был на многое, чтобы защитить маму, Кристину, да и Шмелёвых, по своей глупости позволивших втянуть себя в эту историю.

– Что тебе нужно? – бессильно спросил Покачалов.

– Кто приходил к вам месяц назад?

– Не знаю. Женщина какая-то. Молодая. Девушка… Я её раньше не видел. Говорила только она. А с ней был… он зверь, монстр… Это он тогда… – Покачалов сильнее сдавил обезображенное предплечье.

– Опишите его.

– Чёрная борода, короткие волосы. Огромный такой… О, поверьте, вы сразу поймёте, что это он, когда увидите. А вы теперь его точно увидите.

– Что означает этот символ? – Максим опять достал распечатку рентгенограммы.

– Не знаю.

– Говорите!

– Да не знаю я, не знаю! Видел, у Шустова была такая статуэтка.

– Статуэтка?

– Да. Базальт, конец восемнадцатого века. Он как раз пытался найти ещё такие. Дал нам фотографию и сказал искать по всем барахолкам и антикварным лавкам. Но что они означают, не говорил. Искал их по всей Европе.

– А картина?

– Какая именно?

– Их было много? – оторопел Максим.

Покачалов, уперев руки в стол, склонил голову и теперь давился смехом. Капли пота срывались со лба и мягко падали на полированную столешницу.

– Что здесь смешного?

– Вы ничего… ничего не понимаете, так? Думаете разобраться? Понять? Но вы, чёрт возьми, даже не знаете, куда суёте свой нос.

– Так просветите нас.

– Просветить… Ну да.

– Речь об этой картине, – Аня нашла на своём телефоне фотографию «Особняка» Берга, которую сделала ещё в Петербурге.

– Не знаю.

– Вы даже не взглянули.

– И не собираюсь. Картина… Их было много. Целый список. Я не знаю, зачем они понадобились Шустову. Точнее, Скоробогатову. Но догадываюсь, что дело было не в них. Это лишь звено. Крохотная деталь одного огромного пазла.

– Они искали город? – наугад бросил Максим. – Город с колониальными домами, в окружении…

– Не-знаю-нет-нет-уйдите! – в диком порыве, ломая голос и ударяя ладонями по столу, закричал Покачалов.

Дёрнул головой, и пот брызнул с его лица. Между губ протянулись нити белой вспененной слюны. Покачалов, приоткрыв рот, дышал тяжело, протяжно, и нити изгибались в такт его дыханию.

Крик гулко хлестнул по темени. Максим, не сдержавшись, простонал. Покачалов, кажется, даже не заметил этого, однако Аня встревожилась:

– Макс…

– Подожди.

– Уйдите, я прошу вас. – Покачалов уже не кричал. Только жалобно выдавливал из себя слова. Навис над столом так, что задрожали руки. Казалось, он упадёт в обморок.

– Но это возможно? – не отставал Максим.

– О чём вы…

– Что отец и Скоробогатов искали именно город?

– Не знаю… Шустов много чего искал… Города, святилища, храмы, сундуки… Откуда мне знать… Уходите…

Аня переступила через порог и потянула Максима за руку.

– Вы хорошо знали отца. Лучше, чем я.

– Сомневаюсь, что кто-то вообще по-настоящему знал Шустова… Даже Катя…

– Что там, в этом городе, могло быть такого? Почему отец пожертвовал всем: семьёй, друзьями, работой? Быть может, жизнью?

– Не знаю… – Покачалов безостановочно мотал головой. Волосы на макушке топорщились чёрными масляными стрелами; он не замечал этого, не пытался их пригладить. – Шустова… его интересовали тайны… Только тайны… И он всему знал цену… И если всем пожертвовал, значит, эта тайна была великая.

– Mysterium tremendum, – обречённо произнёс Максим.

Покачалов опять сдавленно захихикал. Это словосочетание было ему знакомо, и, судя по всему, даже слишком хорошо.

– Пойдём, – позвала Аня.

– Последний вопрос. И мы уйдём. У нас была картина. Её оставил отец. Картину украли. Теперь у нас ничего нет. Но люди Скоробогатова всё равно чего-то хотят. Чего они добиваются? И почему не придут ко мне, не спросят напрямую?

Покачалов теперь давился смехом. Дрожал всем телом.

– Уходим, – опять позвала Аня.

На этот раз Максим не сопротивлялся.

Выйдя из антикварного магазина, остановился. После каморки с архивом «Изиды» городской воздух показался свежим, ничуть не хуже лесного.

Мимо шли прохожие, катились машины. Где-то поблизости играла музыка. Пахло свежей выпечкой. Спокойная, ничем не потревоженная жизнь безликого города.

– Теперь в Клушино? – спросила Аня, сев за руль. – Ты как вообще?

– Голова раскалывается.

– Заедем в аптеку.

– Не надо.

– Папа всегда говорит, что головную и сердечную боль терпеть нельзя, – настаивала Аня. – Просто купим таблетки.

– Хорошо.

Когда они свернули на Новинский бульвар, Максим в отчаянии выругался.

– Что?

– Тот листок. Ну, со стихами. Надо было забрать. Там ведь…

– Я его сфотографировала. – Аня протянула Максиму разблокированный телефон.

– Сфотографировала? Отлично. Ты молодец, Ань. Я даже не заметил.

– Ты был не в себе.

– Говорю же, голова.

– Да, понимаю. Так что там за стихотворение?

– Не знаю.

– Может, очередная шифровка?

– Вряд ли.

Максим зашёл через свой смартфон в интернет. Ввёл в поисковик первую строку и сразу нашёл автора.

– Стихотворение настоящее. Значит, не шифровка. Мирра Лохвицкая, пятый сонет.

– Кто это?

– Не знаю. Сейчас посмотрим. Поэт. Сестра Тэффи.

– Чья сестра?

– Ну, «отчего гимн-азия, а не гимн-африка, отчего кот-лета, а не кошка-зима?».

– Что?

– Не обращай внимания. Мы Тэффи в универе проходили. А про Лохвицкую я раньше не слышал.

Заехали в аптеку. Аня сама купила Максиму обезболивающее. Он выпил сразу две таблетки, и они ещё не выбрались на Ленинградку, когда боль поутихла. Теперь Максим мог спокойно, вдумчиво прочитать выписанные отцом строки:

– И что это значит? – поморщилась Аня.

– Счастливым умер он. Он видел вечный свет, – задумчиво повторил Максим, а следом вспомнил то, что мама говорила об отце: – Сгореть дотла, но в последнее мгновение обрести великое знание.

– О чём ты?

– Кажется, отец в самом деле был безумен.

– Значит, с «Изидой» у нас тупик? Мы так ничего и не выяснили.

– Ну почему же? По крайней мере, теперь мы точно знаем, с кем столкнулись.

– Скоробогатов?

– Да.

– Мы и раньше это подозревали.

– Подозревали. А теперь знаем.

– При этом не имеем ни малейшего представления о том, над чем они с твоим папой работали?

– Это да… Надеюсь, в маминой почте найдутся какие-нибудь ответы.

– Думаешь, Покачалов действительно позвонит тем людям? Доложит, что мы приходили?

– Уверен.

– Не боишься?

– Нет. Ничего нового он им всё равно не скажет.