«Зомби был отброшен в сторону, но не прекратил нападения». Когда Дима зачитал, а потом объяснил этот переделанный отрывок на семинаре по риторике, многие смеялись. Даже преподаватель улыбнулся, правда, всё равно поставил тройку. Дима заменил в оригинальном тексте лишь несколько слов. С таким же успехом мог вместо землеройки поставить какого-нибудь маньяка. И отрывок утратил бы свою комичность.
После исчезновения Погосяна и Абрамцева, после нападения на Шульгу и Кристину Дима часто размышлял о жестокости. Разве может какая-то цель её оправдать? Что бы там ни искал Скоробогатов, разве это стоило того, чтобы запугивать, мучить и убивать людей? В самом ли деле такая корыстная жестокость – непропорциональная конечной выгоде – отличает человека от других животных? Прав тот, кто сильнее? Если так, Дима был обречён всегда стоять на стороне проигравших.
Он был калекой и обузой. Не более того. А в мыслях о жестокости неизбежно приходил к переделанному отрывку из Лоренца и к его продолжению:
«Природа может быть очень жестокой. Не из жалости большинство крупных хищников убивает свою жертву быстро. Лев мгновенно приканчивает антилопу или буйвола лишь для того, чтобы самому не оказаться раненым. Те же причины заставляют питона и прочих крупных змей наиболее гуманным образом – в несколько мгновений – убивать хорошо вооружённых млекопитающих. Но там, где нет опасности, что жертва нанесёт повреждение убийце, не может быть и речи о какой-нибудь жалости. Ёж, полностью защищённый своей колючей бронёй от змеиных укусов, постоянно поедает пресмыкающихся начиная с хвоста или с середины туловища, и точно так же куторы обходятся со своей безобидной добычей».
– Поедает пресмыкающихся начиная с хвоста… – шептал себе Дима.
Страшная смерть. Но разве это жестокость? Разве землеройка, поедая лягушку живьём, делает это из желания помучить её? Нет. Она не обращает на жертву внимания. Для неё это – питательный кусок плоти, не более того. И не так важно, что жертва чувствует.
Быть может, так же и со Скоробогатовым? Он лишь идёт к своей цели. Не трогал бы никого, не заставлял бы страдать, если бы этого не понадобилось. Чужая боль для него – вынужденная необходимость? Почти как у Таноса, мечтавшего заполучить шесть камней бесконечности, – убить одну половину живых существ, чтобы дать другим возможность развиваться и процветать в мире, где всем хватит пространства и ресурсов.
Дима не знал ответов. Только чувствовал, что Скоробогатов в холодной последовательности своих действий ему по-своему интересен. Поэтому с таким вниманием искал в интернете всю доступную информацию о его личной жизни. Поэтому так хотел увидеть хоть одну фотографию самогó Скоробогатова – посмотреть на его лицо, увидеть его взгляд. И уж конечно, догадывался, что Скоробогатов никакой не калека, а если бы когда-нибудь и покалечился, то не по собственной глупости, как это случилось с Димой.
Но все размышления, толком не сформулированные выводы и зыбкие предчувствия разом отступили, когда Дима увидел Корноухова. Их сменил глубокий, всепоглощающий страх. Страх перед болью.
Несмотря на заверения Макса, Дима не считал, что Павел Владимирович работает на Скоробогатова. Думал, что всё это – череда каких-то нелепых совпадений. Но в эту секунду было не до сомнений. Дима почувствовал обжигающее прикосновение чужих рук на собственном лице – так били Кристину. Услышал глухой хруст своих суставов – так пытали Шульгу.
Смотрел на безучастное лицо Корноухова. Пятился. Глотал шершавые перья воздуха. Не мог надышаться. Отчаянно заставлял себя крикнуть. Предупредить остальных. Голос не слушался.
Крохотная прихожая стала бесконечным тоннелем, который никак не удавалось пройти. Дима хотел одного – скорее оказаться в комнате. Отчего-то испугался, что все давно сбежали; догадались, что Кристина не могла так быстро вернуться из магазина, и сразу выбрались через окно. Оставили его один на один с Корноуховым. Знали, что Дима всё равно не сбежит. Он бы со своей ногой в окно не полез.
В следующее мгновение Дима увидел спину Максима. Даже не заметил, как тот вышел вперёд и заслонил его.
В руках у Максима была металлическая скитала. Кажется, Максим что-то говорил.
Дима услышал голос Екатерины Васильевны. Она тоже была здесь. Стояла за Корноуховым, а теперь проскользнула мимо него и первой вошла в номер.
Страх оглушил, и Дима не мог понять, о чём они разговаривают. Слышал слова, узнавал, но всякий раз терял их значение.
Увидел, как Максим взял маму за руку. Пытался перетянуть её к себе. Хотел, как и Диму, спрятать у себя за спиной. Но Екатерина Васильевна не поддалась.
– Может, наконец объяснишь, что тут происходит? – издалека донёсся её недовольный голос, а следом вернулись и прочие звуки.
Дима сделал ещё несколько шагов назад. Упёрся ногами во что-то и почувствовал, что падает. Очередная неловкость. Чего ещё можно от него ожидать? Осталось только распластаться на полу и опять всех подвести.
К счастью, Дима уткнулся в стул. Рухнул на него, нелепо расставив руки. Так и застыл, лишь сейчас почувствовав боль в неудобно подвёрнутой ноге.
– Пусть лучше он объяснит это, – Максим достал из кармана обгоревший фрагмент письма – один из тех, что он спас из кострища, и протянул его маме.
– Что это?
– Спроси у своего мужа.
– Максим…
– Ну же! – Максим чуть приподнял скиталу.
Не лучшее оружие, и всё же он готов был пустить его в ход. Стоял твёрдо, расставив ноги. Только чуть подрагивали руки. От гнева и желания скорее высказать всё отчиму в лицо. Или от страха.
– Максим…
– Откуда он вообще тут взялся?! Ты должна была прийти одна.
– Паша встречал меня на вокзале. Я же не знала…
– Он всё сжёг! Пока ты была в Питере, он заметал следы.
– Какие следы…
– Обшарил твой стол. Забрал письма отца. Все материалы по Бергу. И забрал маску Ямараджи. Унёс в лес и там сжёг.
– Максим…
– Не веришь?!
– Верю. Потому что сама попросила Пашу сделать это.
– Что…
Корноухов по-прежнему стоял на пороге. Не вмешивался в разговор. Не пытался пройти вперёд. И следил за происходящим с какой-то неловкостью, растерянностью.
– Успокойся, я тебя прошу. – Екатерина Васильевна подошла к сыну. Попыталась его обнять, но Максим отстранился. – Ты же сам предлагал избавиться от всего, что нас связывало с картиной и… Серёжей. Разве нет?
– Но…
– И ты был прав. У меня рука не поднималась. Прости, надо было сказать тебе, но я испугалась, что ты… – Екатерина Васильевна, прикрыв глаза, глубоко вдохнула. – Мы в понедельник уезжаем. Все вместе. Паша уже договорился.
– Уезжаем? – Максим наконец опустил руку со скиталой.
– В Курск. Там у Паши двоюродная сестра.
– Тётя Юля?
– Да. Ты ведь её знаешь. Юля к нам приезжала… Так что поживём пока у неё.
– Курск…
– Давно следовало уехать, – сказал Корноухов.
Его первые слова. Услышав их, Дима вздрогнул. Страх, несмотря ни на что, тлел в груди, готов был вспыхнуть от любого дуновения.
Когда в противоположном углу комнаты что-то зашелестело, Дима опять вздрогнул, и дрожь холодной пульсацией прошлась по телу. Дима резко повернул голову. Совсем забыл про сестру, будто в самом деле уверился, что она убежала в окно. Аня стояла возле подоконника. Бледная, напуганная не меньше Димы.
– Я позвонил Юле, когда ещё Погосян показал тот символ с картины Берга, по скайпу. – Корноухов старался говорить как можно более спокойно. Такого приёма он явно не ожидал.
– Символ… – Максим бросил скиталу на кровать. Отошёл к столу и теперь смотрел на раскрытое меню, словно вдруг решил заказать рагу или отбивную. – Ты поэтому перевесила маску к себе? Знала, что она нужна для расшифровки?
– Расшифровки? Господи, Максим… О чём ты? Может, объяснишь, зачем всё это? Почему ты следил за Пашей?
– Мы никуда не поедем.
– Что?
– Никакого Курска. То есть… вы можете ехать, но я останусь.
– Не говори глупостей.
Екатерина Васильевна сделала знак Корноухову – тот хотел вмешаться в разговор, но она ему не позволила.
– Я говорила с Ламарой…
– Кто это?
– Жена Андрея, я тебе говорила. И… Андрея ведь так и не нашли. В музее ему подобрали замену. Пока временную. Но никто не надеется… Это стало слишком опасно. Паша прав, нам давно следовало уехать.
– Мы не можем вот так трусливо убежать, – прошептал Максим, не поднимая взгляда.
– Если думаешь, что это трусость, хорошо, пусть будет так.
– Трусость.
– Называй как хочешь. И, знаешь, твой отец мне говорил то же самое.
– Твой отец? Раньше ты называла его Серёжей.
– Перестань. И просто выслушай. У нас… с Серёжей было много общего. Поверь, это так. Но мне иногда не хватало смелости делать то, что он делал. А когда родился ты, я поняла, что это не трусость. Это осмотрительность. Рациональность. Понимаешь? Твой отец… Серёжа был на порядок смелее меня. И что? Где он теперь? Без семьи, без сына. Может, погиб где-нибудь…
– Нет, мам. Трусость есть трусость. Как её ни называй. Но я тебя понимаю, поэтому и говорю, что тебе действительно лучше уехать. А я останусь.
– Твой отец всегда был таким же категоричным.
– Не говори мне, что я такой же! Я не он! – Максим ударил кулаком по столику.
– Я этого и не говорила.
«Четвёртый этаж», – вспомнил Дима. Хостел располагался на четвёртом этаже. Небольшой, на пять номеров, из которых два двухместных, три четырёхместных и один шестиместный. Рейтинг на «Букинге» – почти восемь баллов. Девять баллов за тишину и расположение. «Двадцать минут пешком до Кремля». «Вид на старую Москву», что бы это ни значило. С четвёртого этажа! Дима почувствовал, как страх окончательно стих. Он в самом деле решил, что Аня и Максим выпрыгнули в окно? Дима стиснул челюсти, чтобы не рассмеяться. А смех всё рос, пробивался, заставлял до боли напрягать живот. Наконец прорвался тонким, едва различимым стоном, чем только усилил накатившую весёлость. К счастью, никто не обратил на него внимания.
Дима опустил голову и ладонью прикрыл себе рот. Покашлял для вида.
– Сбежать? – тихо продолжал Максим. – После всего, что они сделали? С Абрамцевым, с Покачаловым? Со всеми нами?
– Мы всё равно ничего не докажем. Предлагаешь пойти в полицию? И что им сказать?
Вернулась Кристина. Кажется, появление Корноухова её не сильно напугало. По меньшей мере, она этого не показала. Только тихо поздоровалась и прошла в комнату. Села на свою кровать, к стене. Скрестила ноги, подложила под спину подушку и выложила из пакета три пачки чипсов и маленькие упаковки сока с трубочкой. Неуверенным жестом предложила остальным присоединиться. Ей никто не ответил.
Кристина вела себя слишком спокойно, будто и раньше знала о невиновности Павла Владимировича. Впрочем, после всего, через что ей пришлось пройти, такая выдержка не должна была удивлять. В отличие от Димы, она бы не онемела в страхе – как и Максим, выступила бы вперёд и постаралась бы хоть что-то придумать.
– Они вернули себе картину, всё закончилось. – Екатерина Васильевна подошла к сыну. – Но мы не будем рисковать. Нужно уехать. Переждём. Знаю, тебе ещё нужно сдать экзамены. Я поговорю с вашим деканом. Объясню, что у нас возникли сложности. Уверена, он не станет возражать, если остаток семестра ты будешь готовиться самостоятельно. На сессию вернёшься в Москву. А потом… Можно будет перевестись в другой вуз.
– Нет.
– Ты не понимаешь…
– Нет, мама, это ты не понимаешь. – Максим повернулся к ней. Теперь говорил уверенно, почти строго. – Если ты думала, что всё закончилось, ты ошибаешься. На Кристину напали уже после того, как Скоробогатов добрался до картины.
– Макс…
– Нет, Кристин, хватит. Пора открыть все карты. Это зашло слишком далеко, – Максим посмотрел на Кристину. Подождал, пока она кивнёт. – Да, мам. Кристину избили. Двое держали её за руки, а третий бил по лицу. И да, я почти уверен, что это всё Скоробогатов. Ты сама о нём говорила.
Екатерина Васильевна в ужасе села на край кровати.
– А ещё они сломали руку моему сокурснику. Чтобы добраться до меня.
Максим рассказал маме обе истории. Не упустил ни одной детали. Затем, не давая ей возможности прийти в себя, выложил всё, что за последние дни узнал о Скоробогатове. Упомянул Покачалова и то, как они с Аней ходили в «Изиду». Упомянул оставленный в «Старом веке» блокнот и замену преподавателя в университете. Наконец показал Екатерине Васильевне зашифрованное письмо отца. Точнее, ленту из вырезанных полосок с шифровкой.
– «В глазах смерти увидишь мою жизнь». Ты знала об этом? Поэтому решила избавиться от маски?
– Нет. Не знала. Я… Что было в письме?
– Я покажу! – Дима оживился.
Поднялся со стула. Начал объяснять, как наложить шифровку на резьбу скиталы, как использовать ключевое слово «Изида». Чувствовал, что монотонная последовательность его успокаивает.
Екатерина Васильевна сквозь слёзы наблюдала за тем, как Дима шаг за шагом раскладывает буквы шифралфавита.
– Вот, – Максим решил не дожидаться Диму и протянул маме листок с расшифрованным посланием.
– Господи. – Руки Екатерины Васильевны дрожали. – Это какое-то безумие. Опять эти игры…
– «Когда мир лишится оков, оковы станут ключом» и остальное. Ты знаешь, что это значит?
– Это безумие…
Екатерина Васильевна обхватила голову руками. Взъерошив себе волосы, по очереди посмотрела на всех, кто был в комнате, будто надеялась на их поддержку. Аня так и стояла возле окна. Кристина сидела на кровати. Обе молчали. Что они могли сказать?
– Так. – Павел Владимирович наконец закрыл за собой дверь. – Теперь даже не обсуждается. Мы уезжаем. Завтра утром.
– Нет, – устало вздохнул Максим. – Ты так и не понял. Они знают, что мама сменила фамилию. У них мои паспортные данные.
– Откуда?
– Из университета, откуда. Я же сказал про преподавателя. Так что нам не спрятаться от них. Ни в Курске, ни где бы то ни было ещё. Они всё равно найдут нас. И что тогда? Уедем к бабушке в Иркутск? А дальше? К троюродным родственникам на Камчатку? Потом к друзьям в Казахстан? К чему всё это приведёт?
– И что ты предлагаешь?
– Предлагаю играть по их правилам. Нет, не смотри так на меня. Мне это самому не нравится. Но, если не можешь изменить правила, играй по ним и сделай всё, чтобы выиграть.
– Максим, ты бредишь, – глухо, почти обречённо сказала Екатерина Васильевна.
– Нет, мам. Я предлагаю выход. Картина Берга – лишь одна деталь какого-то огромного пазла, содержание которого мы не знаем. Деталь, которую отец украл у Скоробогатова. Судя по всему, не только её. Ты же сама говорила, помнишь? Прежде чем уйти от нас, отец сказал тебе, что Скоробогатов дурак и всё испортит. Отец решил взять дело в свои руки. Украл то, что могло привести его к прокля́той mysterium tremendum. Решил, что Скоробогатов её недостоин. И получается так, что оставил нам с тобой указание, где это краденое спрятано.
– Что?..
– Отец написал: «Всё оставляю тебе». Не знаю, зачем он это сделал. Хотел подстраховаться или надеялся, что ты пойдёшь по его следам, если он сам провалится. Это неважно. Главное – понять, что именно он нам оставил, и отдать это Скоробогатову. Отдать всё, что можно. И тогда, если повезёт, нам дадут спокойно жить. И… быть может, отпустят Абрамцева и Погосяна. Понятно? – Максим посмотрел на Корноухова.
Тот не торопился отвечать.
– Отец всё рассчитал. Передал нам все фрагменты загадки. В детстве показывал мне скиталу. Объяснял, как её использовать. Мам, он знал, что однажды я догадаюсь. Использовал ключевое слово из вашей переписки. А тут, – Максим показал письмо с расшифровкой, – оставил подсказку. И только прошу тебя, скажи, как этой подсказкой воспользоваться.
– Я не знаю… – мама повела плечами.
– Неправда! – вспылил Максим. – Нам не хватает последнего фрагмента! Отец наверняка что-то передал вместе с картиной и письмом, что-то… – Максим неожиданно замолчал.
– Может, он не успел? – тихо предположила Аня. – Хотел, но не успел?
– Нет… – Максим попятился и упёрся в столик. – Только не это…
– Мы не будем играть в эти игры, – Корноухов обращался к Екатерине Васильевне. – Уедем, как и планировали. А там всё спокойно обдумаем. Если б они хотели до нас добраться, давно бы это сделали.
– И будем всегда жить в страхе? Как Покачалов? – Максим произнёс это тихо, неуверенно.
– Ты чего? – Кристина обеспокоенно посмотрела на него.
– И тебе нужно уехать, – Корноухов строго посмотрел на неё, будто это Кристина была виновата в происходящем. – Уезжай к маме в Тулу. И вы все! – Теперь он говорил Ане и Диме. – Чего вы тут забыли? Уходите и забудьте обо всём, что слышали.
– Нет… – продолжал рассеянно качать головой Максим.
– Макс? – Аня не понимала, что происходит.
– Отец… Он ведь действительно оставил мне кое-что. Только я… Тогда, в девятом году. Он приезжал к нам в последний раз. Маме подарил маску Ямараджи, а мне…
– Глобус! – вскрикнул Дима. Вспомнил историю с глобусом, который оказался последним подарком от Шустова-старшего и который Максим выбросил после того, как заболел дедушка.
– Глобус? – заинтересовалась Кристина. – Ты ничего не говорил.
– Да я и не думал. А ведь… Чёрт возьми, это же так очевидно. – Максим ударил себя ладонями по вискам.
– И где он?
– Отправился на помойку, вот где. Семь лет назад. А с ним, значит, и отцовское «Всё оставляю тебе».
– «Когда мир лишится оков, оковы станут ключом», – Дима вновь сел на стул. – Это вполне может быть о глобусе.
– Каким он был? – Кристина встала с кровати.
– Что?
– Глобус.
– Простой… – растерянно прошептал Максим. – Пластиковый, с какой-то жидкостью внутри. С кучей стран. Дурацкий, бестолковый глобус, который даже толком не крутился, потому что у него не было оси… А мне тогда казалось, что это лучший подарок. Я ещё верил, что отец вернётся.
Максим был подавлен. Понял, что теперь, после стольких усилий, всё-таки упёрся в тупик. Если глобус действительно был решающим фрагментом, на который указывали остальные подсказки, то Максим остался ни с чем.
– Нет, – Корноухов неожиданно приблизился к Екатерине Васильевне.
– Паш…
– Нет!
– Что такое? – Максим рассеянно посмотрел на маму.
– Я должна это сказать.
– Не делай этого, прошу. Просто уедем. Ты же сама понимаешь, что это безумие, – настаивал Корноухов.
– Мам?
– Нет!
– Я видела, как ты выбросил глобус, – в слезах сказала Екатерина Васильевна.
Корноухов больше не пытался её остановить. И только со злостью смотрел себе под ноги.
– Я видела, как ты плакал. Ты шёл с ним в обнимку. Ты не хотел этого делать. Тебя трясло.
Максим сдавил кулаки.
– Я пошла за тобой. Боялась, что… А ты ничего не замечал. Плакал. И ведь… так бережно, осторожно опустил глобус у контейнера. Я видела, как ты стоял возле него на коленях. Максим… Я знала, тебе будет неприятно. Это было твоё личное. И я не подошла. А потом… потом я унесла глобус. Подумала, что ты одумаешься. Да, Серёжа был неправ. Он поступил ужасно. Но ведь он твой отец. И я… представила, как потом отдам его тебе и как ты будешь рад…
– Где он? – сухо спросил Максим.
Екатерина Васильевна ответила не сразу. Ей нужно было отдышаться. Она взяла Павла Владимировича за руку и, только почувствовав его поддержку, сказала:
– Я спрятала глобус в сарае. А когда мы продали дом, не стала его забирать. Потому что ты вообще перестал упоминать Серёжу. Он умер для тебя.
– Где в сарае? – так же сухо спросил Максим.
– Его там уже всё равно нет. Столько лет…
– Где?!