Дорогой Серхио,Твой Гаспар
невероятно, но мне удалось найти проводника. Сделать это было непросто, поверь. И кажется, я научился видеть за твоими капризами холодный расчёт.
Итак, его зовут Марден. Полное имя – Марден Рохас Посо. Сорок лет, уроженец крохотной деревушки на Укаяли. Последние пятнадцать лет подвизается проводником, водит небольшие группы в джунгли, кроме того, нелегально торгует местными птицами. Такие, как он, законопослушностью не отличаются. Но это, я догадываюсь, тебя обрадует. Вопросов Марден задавать не будет. Закроет глаза там, где потребуется. Денег свыше оговоренного не попросит. Всё как ты хотел, и тут я с тобой не спорю. Остальное – на твоей совести, Серхио, на твоей. Слава у Мардена дурная, сейчас он скорее бедствует, так как порядочные фирмы давно не доверяют ему туристов. Трижды был задержан за мелкое хулиганство. Семьёй не обременён. Детей нет, если только пригулянные. Живёт в Ики ́ тосе, точнее, в районе Белéн, а раньше жил в десятке различных селений по Амазонке и её притокам. Указывать адрес в Белене со всеми его трущобами, как ты понимаешь, нет никакого смысла – отправляю тебе собственноручную схему с отмеченным на ней домом Мардена. Если захочешь навестить его без меня, милости прошу.
От меня ты, кажется, получил всё необходимое. Договорённости достигнуты, оборудование приобретено и ждёт своего часа. Осталось решить вопрос с Вальтером Хосе – следующую неделю проведу у него в Чавин-де-Уантаре. Он по-прежнему во всём тебя поддерживает, однако до сих пор не подозревает, что наше исследование в конечном счёте разрешит величайшую тайну цивилизации чавин. Нельзя так поступать с Вальтером. Он имеет право знать, над чем мы работаем. Уж прости, Серхио, вновь указываю тебе на это.
К тому дню, когда от тебя придёт ответ, я вернусь в Трухильо.
– Величайшая тайна цивилизации чавин, – глядя в окно, прошептал Максим. Знакомый пейзаж. Со второго этажа междугороднего автобуса хорошо просматривалась пустыня с её колючими растениями и отдельно стоящими стенами из адобы. Посреди размётанного ветром мусора попадались захудалые селения – словно бедняцкие кварталы, вырезанные из ближайшего города и брошенные сюда на откуп грифам, жаре и песчаным бурям.
Вчера, вернувшись из кабинета Дельгадо, Максим уже смирился с тем, что ему вновь предстоит долгая и запутанная работа над дешифровкой – латинские, пусть и печатные, буквы в письмах усложняли задачу. Однако в действительности хватило пятнадцати минут, чтобы подобрать простейшее ключевое слово – «Изида», написанное, как и сами письма, по-испански, то есть «Isis». Дешифровка пошла без затруднений, оставалось распределить обязанности: Дима с Максимом заменяли буквы по двум шифралфавитам на «I» и «S», Аня же переводила строки с испанского на русский. Настоящее затруднение вызвало лишь то, что почти все письма оказались обрезанными – отец сохранил лишь фрагменты из своей переписки с Гаспаром, – но и оно преодолевалось почти мгновенно, достаточно было подвигать ключевое слово по тексту.
Письмо, в котором говорилось о некоем Мардене Рохасе Посо, Аня перевела в первую очередь, потому что оно лежало сверху и потому что только в нём нашёлся выделенный красными чернилами фрагмент – имя проводника. К письму прилагалась нарисованная Дельгадо и упомянутая им в письме схема. Впрочем, в авторстве Гаспара тут не было никакой уверенности, а значит, и фальсификация его смерти до сих пор оставалась недоказанной.
Заполучив стопку из тринадцати конвертов, Максим отчасти успокоился. Будто нашёл в чащобе крохотную зарубку на дереве – убедился, что, несмотря на слепые блуждания последних дней, оставался на тропе, двигался в нужном направлении. Одновременно с тем Максим всё меньше понимал поступки Шустова-старшего. Прежде считал, что отец не просто прячет от других свои записи, но заодно устраивает проверку для мамы. Решая одну загадку за другой, преодолевая по его стопам десятки тысяч километров, она в конечном счёте должна была доказать, что хочет вернуться к нему и разделить с ним радость поисков его злосчастной mysterium tremendum. Теперь же Максим чувствовал, что отец, завлекая маму, преследовал и другие, Максиму сейчас совершенно не понятные цели. Вспомнились слова безумной Исабель: «Гаспар ушёл. Он смог со мной проститься, смог меня забыть. Значит, и я смогу. Ты был прав. Там наш настоящий дом. И теперь я готова, я смогу войти внутрь».
– Смог меня забыть, – прошептал Максим, пытаясь понять, почему его зацепила эта фраза.
Не «забыл», не «посмел забыть», а именно «смог забыть», будто это было важным условием для… Для чего? Для того, чтобы войти в наш настоящий дом? Безумие какое-то. А отец? Он смог забыть маму? Тут же вспомнились и слова Джерри: «Сергей оставил вас, чтобы лишиться соблазна. Иначе его бы соблазнила любовь к вам. К тебе, к твоей маме». Что всё это, в конце концов, значит? Отец, как и Дельгадо, надеялся забыть свою жену, свою семью, но считал, что у него, в отличие от Гаспара, ничего не получится, и поэтому подстраховался: рассыпал хлебные крошки, по которым жена его, если понадобится, найдёт, чтобы он… тоже смог с ней проститься? Но в этом не было никакого смысла! Зачем подманивать к себе, попутно разъясняя всё, что с тобой происходило в последние годы, если хочешь забыть? А безумие Исабель, её болезнь? Связаны ли они с прощанием, которое ей устроил Гаспар?
Максим тряхнул головой. Наитие ускользнуло. Собранные детали пазла, каждая по отдельности, были исключительно важными, однако сложить из них общую картину или хотя бы представить её контуры пока не получалось.
Этим утром Максим и Шмелёвы, как и было запланировано, выехали из Трухильо. Их ждала восьмичасовая поездка, наполовину повторяющая путь, проделанный из Лимы до Трухильо, только в обратном направлении. Артуро они, разумеется, не предупредили и даже не написали ему прощальное эсэмэс, написать которое так просила Аня. Вопрос, куда именно ехать, разрешился сам собой, когда Максим прочитал первое письмо. Подчёркнутое имя проводника и схема с указанием, где искать его дом, были неприкрытым призывом лететь в Икитос – город, расположенный в истоке Амазонки, а значит, если верить Артуро, километрах в пятистах от Омута крови. Однако Максим предпочёл не торопиться с Икитосом. Предложил для начала расшифровать найденные письма, а тем временем заглянуть в Чавин-де-Уантар. Рассчитывал встретить там Вальтера Хосе Мельгара – доктора исторических наук, выпускника Католического университета Перу, которого упомянул Дельгадо и краткую биографию которого Дима с Аней нашли в интернете.
Многое указывало на связь Города Солнца и цивилизации чавин. Тут были и соответствующий узор на Инти-Виракоче, и слова Дельгадо о надежде раскрыть их величайшую тайну, и стела Раймонди, вывезенная как раз из Чавин-де-Уантара. Возможно, отец, задумав в очередной раз оставить двойной ключ, сам попросил Гаспара отправить ему именно такую открытку – указал на музей в Лиме и на древний народ, чьими достижениями пользовались все последующие индейские народы: от мочика до инков. Так что Максим без особых сомнений решил навестить Вальтера Хосе. Отец не во всём доверял доктору, утаивал от него основные детали своего расследования. «Это жестоко, Серхио». Однако Вальтер Хосе был чуть ли не единственным, кто наверняка знал, что смерть Гаспара Дельгадо – лишь мистификация, а значит, был далёк от сотрудничества с людьми Скоробогатова. «Уже что-то». – «Да, для начала неплохо. Только не забывай, как отреагировал на твоё появление тоже вроде бы безобидный и прежде такой дружный с Шустовым Покачалов». – «Не забываю».
Доктор Мельгар, если удастся его найти, мог бы объяснить значение статуэтки. Едва ли отец спрятал её вместе с открыткой с одной лишь целью символически обозначить существование Города Солнца. «Сергей Владимирович ничего просто так не делал». Инти-Виракоча до сих пор был одной из немногих так и не объяснённых зацепок. Помимо него оставалось зловещее «вместо крови прольётся вода» – слова, которые Максим теперь соотносил исключительно с Омутом крови.
Шум двигателя убаюкивал. Аня, сидевшая рядом, и Дима, сидевший сзади, спали. Максим и сам не отказался бы вздремнуть после бессонной ночи, однако предпочёл достать из сумки второе письмо, точнее, его небольшой обрывок. Здесь речь шла о Карлосе дель Кампо – плантаторе, который помог безымянному коллекционеру приобрести все указанные в приходной книге памятники и которому Затрапезный предположительно передал полсотни ярославских рабочих со своей мануфактуры.
Собственно, в обрывке сообщалось немного. Гаспар писал, что предки дель Кампо были выходцами из Андалусии. После того как в тысяча пятьсот двадцать первом году их, в общем-то, богатый регион поразила засуха, они за бесценок продали свои пашни и, получив официальное разрешение на отбытие в Новый Свет, навсегда покинули испанские берега. Какое-то время жили на Кубе, занимались преимущественно разведением скота. Затем, после окончательного утверждения испанской короны в вице-королевстве Перу, перебрались туда в надежде укрепить своё положение и обогатиться.
«Не берусь судить, насколько успешными были их попытки, – писал Гаспар Дельгадо. – Мне лишь удалось выяснить, что предки нашего плантатора, переплывшие Атлантику одной семьёй, в Перу быстро разобщились. Каждый занялся своим делом. Кто-то объезжал молодых лошадей. Кто-то нанимался в экспедиции конкистадоров. А кто-то вовсе зарабатывал на ввозе в Перу рыцарских романов и прочей макулатуры. Из всех андалусских дель Кампо по-настоящему отметился один – к старости дослужился до алькальда в небольшом городке возле Тармы. Ещё один дель Кампо нашёлся среди муниципальных советников тех лет, но тут я не возьмусь ничего утверждать. Возможно, к нашим дель Кампо он отношения не имел».
Максим дважды перечитал этот обрывок. Убедился, что в нём нет ни скрытых намёков, ни каких-то важных отсылок. Следом достал фрагмент третьего письма – из четырёх, которые они с Димой и Аней успели расшифровать и перевести за предыдущую ночь. Конверты в стопке лежали без видимого порядка, однако Максим доверился последовательности, выбранной отцом, и не торопился забегать вперёд. Письмо, где упоминался проводник Марден, судя по штампу на конверте, было написано в январе две тысячи тринадцатого, за два месяца до того, как Дельгадо послал Шустову открытку с сообщением, что всё готово. Фрагмент о предках дель Кампо датировался десятым годом. Да и вообще большинство писем были отправлены в период с две тысячи восьмого, когда Шустов уже развёлся с мамой, но ещё не успел передать ей ни глобус, ни зашифрованное послание, по конец две тысячи десятого, когда он уже расшифровал дневник Затрапезного.
…я бы не стал. Воля твоя, поступай как хочешь, но я считаю это умопомешательством.
Так начинался обрывок третьего письма, посвящённого гибели Города Солнца.
Пока доказано лишь то, что Карлос дель Кампо самостоятельно оплачивал регулярные и довольно крупные поставки провизии. Его снабжали с десяток хозяйств, со многими из которых он и раньше водил дружбу. Причём наш плантатор явно переплачивал – то ли его дурили, то ли он соглашался на это добровольно, с условием, что поставщики оставят его закупки в тайне. Отправляю тебе, Серхио, копии соответствующих документов.
Тридцать один год непрерывного снабжения! Диву даёшься, сколько длилась эта авантюра. А потом, в тысяча восемьсот пятнадцатом году, всё резко оборвалось. С тех пор наш плантатор не приобрёл ни единого мешка с зерном, ни единой чушки чугуна. О нём самом больше никто не слышал. Он исчез, как тогда исчезли горе-мастера, прежде активно пополнявшие приходную книгу нашего безымянного коллекционера, как исчезли и любые упоминания о Городе Солнца. Со временем что-нибудь наверняка выплыло бы наружу, но Перу через шесть лет рухнуло в революционном переполохе и тут было не до погибших в безвестности плантаторов.
Однако я не согласен с твоими намёками, Серхио. Ничто там не было ни исчислено, ни взвешено, ни разделено. Ты сам всегда повторял, что порой отсутствие явных доказательств существования легко принять за главное доказательство несуществования. У нас нет оснований полагать, что Город Солнца с его жителями, которых ты упорно называешь соляриями, продолжал свою историю после пятнадцатого года, но нет и возможности доказать обратное!
Уж прости мне мою дурь, но ничто не мешало соляриям преспокойно жить и плодиться ещё хоть целый век, если не больше. Почему бы вообще не допустить, что там, в Городе Солнца или на его руинах, до сих пор сохранилось некое, если позволишь, подобие жизни?!
Что же до великого жертвоприношения капак хуча и разговоров об Инкарри, возрождающем царство справедливости, то это блажь и фантазия. Разве можно так свободно интерпретировать несколько символов, к тому же едва различимых? А называть их подтверждением того, что уже в восьмом году Город Солнца стоял на грани гибели и потому обратился к древним индейским ритуалам… ей-богу, просто смешно. И я тебя умоляю, Серхио, не вздумай…
На этом третье письмо оборвалось. Оно было не таким содержательным, как четвёртое, отправленное Шустовым, однако именно фрагмент, посвящённый гибели Города Солнца, заинтересовал Максима больше всего. И не отсылками к возможным жертвоприношениям, а тем, что тут Дельгадо недвусмысленно выразил свою веру в реальность Города Солнца. В зашифрованных тетрадях отец описывал его взгляды иначе: «…позволило Гаспару вернуться к его излюбленной теории о химеричности Города Солнца». «Гаспар также настаивал на второй версии – на незначительности и преувеличенной на картинах развитости таинственного города». Наконец, в тетрадях указывалось, что задолго до своей предполагаемой смерти «Гаспар почти вышел из игры, которую сам же начал». А тут – ни намёка на его сомнения. Лишь надежда, что найденные документы прояснят величайшую тайну цивилизации чавин.
Из такого противоречия Максим сделал один вывод: отец хотел заочно защитить семью Дельгадо и поэтому в своих тетрадях, которые рано или поздно могли попасть в руки Скоробогатова, рассказал о мнимых сомнениях Гаспара – о том, что он якобы давно вышел из дела. В этом была своя логика. Шустов-старший задумал сложную комбинацию, а годы, проведённые в Шри-Ланке и Ладакхе, помогли ему просчитать каждый шаг. И что оставалось Максиму? Только следовать правилам, которые установил отец, довериться его безумию. Времени для сопротивления и размышлений не осталось. Максим сейчас не успевал толком обдумать даже утренний разговор с Димой.
Они завтракали в кафе напротив автовокзала, когда Дима предложил отдать все материалы Скоробогатову. Точнее, вскользь упомянул, что готов в любой момент позвонить Егорову и договориться с ним о передаче найденных писем и статуэтки Инти-Виракочи.
– Мы можем остановиться. Знаю, ты боишься, что люди Скоробогатова сами не разберутся, ничего не найдут и тогда опять придут к нам, а мы уже упустим все нити и никакими клятвами не докажем, что нам больше ничего не известно, знаю… Просто имей в виду.
Димино «просто имей в виду» Максиму не понравилось. В последние дни его предательство там, в Индии, как-то позабылось, а теперь неприятный привкус старых подозрений вернулся. «Они сказали, что ты заигрался. Сказали, что ты упрямый, как и твой отец. Не сможешь остановиться! И всех погубишь! И себя, и других. Я хотел помочь. Я только хотел помочь…» Не лучшее оправдание.
За окном тем временем всё изменилось. Не доезжая до Чилькаль, автобус свернул налево и оказался на двухполосном, сейчас пустовавшем шоссе. Оно вело прямиком в горный город Уарас. До него отсюда было двести четыре километра. Там Максим планировал остановиться перед поездкой в Чавин-де-Уантар, который даже нельзя было назвать полноценным городом – скорее посёлок, возведённый возле затянувшихся на многие годы раскопок, не более того.
Дорога петляла по зелёным долинам с банановыми рощами и порожистыми речками – в них мылись и стирали местные жители, – а прежний безжизненный фон песчаной пустыни сменился массивами пятнистых гор. Автобусу предстояло одолеть несколько перевалов, чтобы в конечном счёте спуститься в лощину реки Санта, зажатую между хребтами Чёрных и Белых Кордильер.
В отдалении среди цветущих полей виднелись ухоженные, несмотря на очевидную бедность, хозяйства. Там же стояли и отдельные жилые дома, надёжно спрятанные за колючими зарослями барбариса – его кусты отсюда казались грядами зелёного дёрна с торчащими из него отдельными штыками прутьев.
Чем выше уводила дорога, тем теснее становилась лощина. Максим ждал, что подступавшие к ней горы вот-вот сомкнутся, однако очередная петля серого асфальта неизменно выводила автобус к различимому просвету между ними. Одолев долгий серпантин перед поворотом к национальному парку Уаскаран, автобус и вовсе выехал на зелёные высокогорные просторы, где ощутимо и узнаваемо пахнуло влажными джунглями. Окна запотели. Повеяло холодом – он разбудил Аню. Не желая просыпаться, она попросила Максима достать ей палантин и, закутавшись в него, возвратилась к беспокойной дорожной дрёме.
Убедившись, что Аня спит, Максим развернул четвёртое письмо. В нём рассказывалось о художнике Оскаре Вердехо, единственном мастере из приходной книги, которому удалось восстать из мёртвых, и тайном обществе в Севилье – из ауровильских тетрадей Максим уже знал, что его собрания проводились в особняке, принадлежавшем Затрапезному. Среди основателей общества предположительно были и дель Кампо, и сам Затрапезный. Они обещали каждому новому участнику «свободу творчества за пределами самых смелых фантазий», что бы это ни значило. Теперь же Шустов-старший писал об окончательно доказанной связи общества с Городом Солнца.
Гаспар, не хотел отвлекать тебя неоправданными надеждами, поэтому не сообщал, что последние два месяца охотился за документами об обыске, проведённом в сентябре тысяча семьсот восемьдесят шестого года в доме одного из севильских художников. По предположению местных властей, там проводились незаконные и во многом крамольные встречи. Тогда были арестованы шесть человек. Среди них оказался и наш Вердехо. Обыск и арест состоялись почти за год до его отплытия в Перу. Теперь сообщаю не только о самом факте этих поисков, которые ты два месяца назад непременно назвал бы пустой тратой времени, но и о том, что они увенчались успехом.Ш.
Ничего криминального власти не обнаружили, однако вынесли участникам встречи предупреждение и рекомендовали в дальнейшем обсуждать вопросы искусства в более официальной и подходящей для этого обстановке. Так вот, сполна изучив найденные материалы, я нашёл главное – новую брошюру из тех, что рассылало общество «Эль соль де ля либертад», как они себя именовали. Нам уже известно, что Вердехо ранее передавал подобную брошюру своему другу в надежде, что тот согласится пойти с ним на, скажем так, собеседование в севильский особняк Затрапезного. Возможно, и в этот раз он рассчитывал найти себе компаньона, потому что идти один побаивался. Как результат – конфискованная брошюра, обладание которой я считаю удачей, и дело не в её исключительной полноте по сравнению с первой брошюрой, а в том, что анонимный автор чуть ли не с первых строк призывает сжечь её после прочтения. К счастью, Вердехо поленился исполнить его призыв.
Копию брошюры перешлю тебе отдельно. Исчезновение моего предыдущего письма – или ты его всё-таки получил? – считаю подозрительным. Пока укажу, что получил в сухом остатке.
Итак, в брошюре сообщается, что группа меценатов – тут имена Затрапезного и дель Кампо не упомянуты, едва ли из скромности, однако допускаю, что меценатов могло быть больше и список оказался бы чрезмерным, – взялась за грандиозный проект: строительство города абсолютной творческой свободы. «Вдали от шума войн, стона голодающих и ворчания критиков (sic!)». Город объявлен воплощением идеалов Томмазо Кампанеллы и назван Городом Солнца, а его жителям, соляриям, обещана свобода от налогов, сословных предрассудков, политического надзора, воинской повинности, а главное, свобода от нужды и кровавой тирании ростовщиков – солярии никогда не задумаются о продаже собственных трудов и сосредоточатся на само́м акте творения.
Далее привожу по тексту:
«Современный город роскоши посреди диких джунглей. Возрождённый Эдем для избранных творцов. Если вы читаете эти строки, значит, у вас есть шанс войти в их число. Лишь самые одарённые поднимутся на ковчег культуры, готовый плыть прочь от мирских бурь и сохранить истинную суть обновлённого человека. Когда весь прочий мир захлебнётся в крови собственной злобы и алчности, мы вернёмся на руины погибших цивилизаций глашатаями новой эры благоденствия и разума».
Текст сопровождают занимательные картинки. Вот некоторые из них. Привожу, с твоего позволения упростив их композицию, чтобы дать тебе общее представление о том, с чем я столкнулся. Обрати внимание на Инти-Виракочу, он едва заметен, но его наличие несомненно, как и наличие в очередной раз встречающейся надписи «Yanapanampaqqa qakaqta cielopis», что на кечуа, как ты понимаешь, означает «столбы, подпирающие небосвод». Суть этих «столбов», к сожалению, мне до сих пор не ясна.
Итак, молодым мастерам всех культур и религий предлагалось объединиться в городе истинной свободы, где они не будут испытывать недостатка в женщинах, прислуге, еде, одежде и никогда не останутся без крыши над головой. Удивительно, как меценаты-основатели не включили в список первую спаржу, первый салат и неперекипающие горшки вместе с небьющимся фарфором. Мы бы с тобой сказали, что всё это мистификация, или, как ты предпочитаешь говорить, великолепная афера, призванная одурачить доверчивых художников, а затем и доверчивых ценителей искусства. Однако речь идёт о богатейших людях – Затрапезном и дель Кампо, – занявшихся Городом Солнца в период своего финансового расцвета и едва ли мечтавших нажиться на скудных сбережениях молодых мастеров. И мы уже знаем, что Город Солнца в самом деле был построен, хоть и не можем с уверенностью сказать, где он располагался и что происходило за его стенами, если только у него были стены. Мы не знаем также, почему наш несчастный Вердехо, пройдя отбор в севильском особняке, в конечном счёте бежал из города свободы. Был ли он единственным отступником, а главное, почему, вернувшись в Испанию, всю оставшуюся жизнь замаливал грехи, пугал близких разговорами о неизбежной каре и почему с тех пор не создал ни единого полотна?
Согласен, вопросов остаётся немало, однако, получив копию брошюры, ты признаешь, что она – важнейшее звено в наших поисках. Если снять флёр избранности чудаковатых соляриев, в сухом остатке мы получим вполне разумные запросы. Прежде всего Городу Солнцу требовались архитекторы – их в «Эль соль де ля либертад» привечали с особенным радушием, что вполне объяснимо, ведь строительство в Городе Солнца тогда, в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, было в самом разгаре. Что же до призыва «умереть в старом мире, чтобы родиться в мире новом» – «Эль соль де ля либертад» обещало помощь каждому из будущих соляриев в фальсификации собственной смерти, и это было названо не возможной забавой, а непременным условием, – так вот, призыв умереть теперь представляется не менее логичным. И дело не в искусственном повышении цен на их будущие работы и уж конечно не в символизме перерождения, а в том, чтобы навсегда приковать соляриев к Городу Солнца – лишённые документов и отпетые близкими, они становились его вечными заложниками.
Отдельного разговора достоин символ «Эль соль де ля либертад» – яблоко с лучами солнца над скрещёнными женскими руками. О нём я напишу позже.
P. S. Скоробогатов доволен проделанной работой. Брошюра привела его в восторг. Мне же этого мало, ты знаешь. Но, думаю, мы близки к разгадке.
P. P. S. Мне всё меньше нравится поведение Скоробогатова. Он уже без улыбки говорит о своём участии в экспедиции и, кажется, говорит серьёзно. Обсудим это, когда ты прилетишь в Мадрид, а пока лучше молчать.
Перечитав четвёртое письмо, Максим в задумчивости отложил его на колени. Если Затрапезный и дель Кампо в самом деле построили собственный Ауровиль и даже сделали это с размахом, о котором не могла мечтать Мирра Альфасса, то о какой величайшей тайне тут может идти речь?
– «Воплощением идеалов Томмазо Кампанеллы». – Дима проснулся и, привстав, навис над спинкой Максима. – Мне вот интересно, в те годы это в самом деле звучало заманчиво? Да и вообще, что это значит? У них там тоже начальник деторождения подчинялся правителю Любви, а по всем спальням стояли прекрасные статуи знаменитых мужей?
– Кто про что, а Дима про знаменитых мужей, – не открывая глаза, отозвалась Аня.
– Судя по тому, что ты рассказывал об инках, – вместе с зевком выдавил Максим, – у них там в Городе Солнца идеалы Кампанеллы хорошенько перемешались с идеалами инков. Никаких денег, распределение всех благ и… всё общее.
– Ну да. И рабы, и женщины. Прямо-таки настоящий Эдем. Воссоздан по всем инструкциям, – хохотнул Дима.
За окном появились дома, и Максим понял, что они въезжают в Уарас. Вздремнуть так и не удалось, а следующая ночь обещала быть не менее напряжённой: предстояло расшифровать ещё несколько писем.
Автобус, снизив скорость, плутал по грязным, залитым дождём улочкам. Кое-где посреди общего трущобного однообразия неожиданно проглядывали неоновые оазисы, обозначенные ярким значком «Визы»: магазины дорогой одежды, рестораны. Над трёхэтажным кирпичным уродцем, не прикрытым ни штукатуркой, ни пластиковыми панелями, возвышалась реклама трусов с полуобнажённым мужчиной и яркой надписью «Американо». Максим уже не удивлялся подобным контрастам.
– Теперь мы хотя бы знаем, что случилось с Александром Бергом и его «Особняком», – продолжал Дима. Он вернулся на место и говорил в проём между сидениями. – Ясно, почему Берг вдруг решил сгореть в пожаре и затем продолжил как ни в чём не бывало писать картины. И ясно, откуда там у него взялись ленивцы с бромелиями…
– Ты во всё это веришь? – спросила Аня.
– Во что? – повернулся к ней Максим.
– Ну… Как там… Город абсолютной творческой свободы и всё такое.
– Не знаю, Ань. Я уже давно не знаю, чему тут верить. Да и как-то нет времени об этом задумываться. Главное – двигаться вперёд.
– Весело, правда? – не успокаивался Дима. – Знатные дельцы, один из которых наживался на рабском труде, а второй – на крепостном, – и вдруг заделались величайшими меценатами. Оба спустили на «идеалы Кампанеллы» всё состояние, разорились и сгинули где-то, бог знает где, – без могилы и толковой эпитафии.
Аня наконец открыла глаза. Обнаружила, что они проезжают гостиный двор со всеми его казино, салонами мобильных телефонов и идущими одна за другой одинаковыми аптеками. Автовокзал Уараса оказался неподалёку, и уже через полчаса хозяйка гостевого дома – тихая, немножко блаженная женщина – отдала Максиму ключи от комнаты на три кровати. Максим сам утром попросил Аню выбрать как можно более скромное место. По-прежнему опасался останавливаться в дорогих отелях. В таких бедных и маленьких городах, как Уарас, это означало бы оказаться на виду.
«Если бы сюда отправилась мама, если бы всё шло по плану отца…» – «С чего ты взял, что он думал только о маме? Может, он хотел, чтобы вы отправились вместе?» – «Даже если так, всё равно мне кажется, что мама бы лучше разбиралась в происходящем». – «Отец ничего не рассказывал ей о Городе Солнца, да и вообще о своей работе со Скоробогатовым». – «Это так. И всё же… Подсказки-то он явно оставлял для неё». – «Он оставлял их для вас обоих». Вздохнув, Максим запретил себе думать о маме. Не писал ей, не звонил. Старался вести себя так, будто её не существует. Чувствовал, что сейчас это единственный способ помочь ей и Корноухову. Ведь люди Скоробогатова не знают, где Максим, а значит, и маму не тронут – всё равно не смогут его шантажировать. «Ведь так?» – «Хорошо, если так».
Аня ещё днём, когда автобус сделал обеденную остановку, позвонила в Национальный музей Чавин-де-Уантара. Узнала, что доктор Вальтер Хосе Толедо Мельгар до сих пор работает там в дирекции, однако завтра, в воскресенье, его на работе не будет. Уточнить, где он живёт, не удалось, и Максим решил отложить поездку в музей до понедельника, а тем временем заняться переводом следующих писем.
Вечером, пока Аня с Димой ужинали принесёнными из соседнего кафе бургерами, Максим стоял возле окна. Наблюдал за сумеречной, слабо освещённой улицей. По дороге, несмотря на дождь, тянулась шумная процессия – с барабанами, трубами, человек на двадцать. Вслед за ними бежали собаки. Процессия подтягивалась к ресторанчику в двухэтажном здании с уже привычно недостроенным вторым этажом, на котором хозяева обустроили кухоньку, и один за другим исчезали в чёрных парадных дверях. Шум музыки постепенно стихал. Собаки, так и не дождавшись подачек, терпеливо жались к стенам домов – чувствовали, что веселье только началось. Максим не знал, чем оно вызвано, да и сама процессия его нисколько не интересовала. Он смотрел на затемнённый угол уже закрытого хозяйственного магазина.
Там стоял мужчина.
В широкополой шляпе, защищавшей его от дождя. В просторной ветровке, с подола которой свешивались резинки затяжек. В ботинках с высоким голенищем и зелёных, кажется, армейских штанах. Сейчас, в сумерки и непогоду, Максим этих деталей, разумеется, не различал. Успел подметить их раньше. Дважды в районе Буэнос-Айрес, когда отправлялся туда следить за квартирой Дельгадо, один раз сегодня утром у привокзального кафе в Трухильо, и ещё один раз на выходе из автовокзала здесь, в Уарасе. А теперь незнакомец стоял напротив гостевого дома.
Максим не удивился, когда украдкой выглянул в окно. Догадывался, что где-нибудь непременно обнаружит силуэт этого человека. И почувствовал облегчение. По меньшей мере, теперь он точно знал, что за ними следят.