– Я понял, что последние годы всегда жил наперёд. Никогда по-настоящему не жил здесь и сейчас. Знаешь, что у нас обсуждали на первом родительском собрании в одиннадцатом классе?

– Болит? – Аня размазывала крем по обгоревшей шее Максима. Солнце в Перу оказалось ядовитым, мгновенно оставляло на коже отпечатки своего жара. – Они обсуждали, где пройдёт выпускной. Безумие. За год до выпускного собирали деньги и спорили, отправить всех в Москву или обойтись зеленоградским рестораном. И класса с девятого вся жизнь была такой. Я смотрел только вперёд. Думал, куда поступить. А когда поступил, стал думать, куда пойти работать. Семестр начался, а все мысли – о сессии. Ещё живу в Клушино, а уже подсчитываю, во сколько обойдётся снимать квартиру в Зеленограде.

– Неплохо так обгорел. Ещё дня три-четыре будет болеть.

Аня попросила Максима снять футболку. Не хотела её испачкать. Сев позади него на кровать, выдавила себе в ладонь побольше крема и теперь смелее покрывала им обгоревшую кожу.

– А теперь всё изменилось, – продолжал Максим. – И это… как-то непривычно. Вся эта история заставила меня жить сегодняшним днём. Я уже не думаю, чем она закончится. Не думаю, где мы окажемся на следующей неделе. Есть конкретное препятствие, и я должен его преодолеть. Конкретная загадка, и её нужно решить. Никаких выпускных через год или арендованных квартир через три года. Словно раньше я был каким-то размазанным пятном, а сейчас собрался в тугой комок и поверил, что на самом деле существую. Странно, да?

– Повернись.

Максим послушно повернулся, и они с Аней оказались лицом к лицу. Помедлив, Аня принялась мазать щёки Максима.

– И я, наверное, впервые задумался о своих… корнях, что ли, не знаю, как лучше сказать. Я ведь хорошо знаю историю семьи. Дедушка многое рассказывал. Как в войну погибла его мать, моя прабабушка. Как в революцию погиб его дедушка, мой прапрадед. И как на берегу Норского в тринадцатом году моя четыре раза «пра» бабушка встречала императорский пароход с оркестром. Все эти истории, бытовые детали – ну, знаешь, вроде ложки с отжатым пакетиком чая, которую Корноухов оставлял возле раковины, или запаха сырников, которые мама жарила по утрам, – так вот, вместе они привязывали меня к моей жизни. Не скажу, что я был против, просто… А теперь это пропало, забылось. Какое-то странное чувство лёгкости. Всё происходит быстрее, ярче. Лишнее как-то само отпало, и мне кажется, что ещё чуть-чуть – и я смогу увидеть себя настоящего.

– Прикрой глаза. – Аня осторожно намазала кремом брови Максима.

– Интересно, отец тоже испытывал эту лёгкость? Может, она его и погубила?

Аня сразу поняла, что солнце здесь опасное. Достаточно было посмотреть на тех же менял, стоявших на Пласа-де-Армас с калькуляторами и пачками банкнот, – мужчин с тёмной, привыкшей к постоянному солнцу кожей; въевшийся загар не мешал им покрывать лицо солнцезащитным кремом до того густо, что получалась заметная даже издалека маска белых разводов. Аня предупредила и Максима, и Диму. Купила им SPF 100. Брат прислушался, а Максим, так и не открыв свой тюбик, хорошенько обгорел.

Наблюдение за местными жителями стало для Ани главным развлечением. Ей нравилось сидеть в открытом кафе и делать зарисовки. Она набрасывала в скетчбуке неказистые фигуры дворников, облачённых в зелёную спецовку с сетчатой маской, или торговок с заплечным мешком. Упав на асфальт, мешок раскрывался обыкновенной подстилкой с товарами: шляпами, деревянными поделками и шалями из шерсти альпаки, – но достаточно было одного резкого движения, и подстилка, стянутая верёвками, вновь превращалась в заплечный мешок, а торговки торопились перейти на новое место, поближе к прохожим.

Женщины индейской внешности тут чаще попадались некрасивые. Их фигура казалась квадратной из-за строго горизонтальных плеч и широкой талии. Коренастые, с объёмным животом и увесистой грудью, они неуклюже и пошло смотрелись в европейской одежде: футболках, коротких шортах или обтягивающих легинсах. Выраженной талии не было даже у девочек, которые и без того больше напоминали маленьких женщин – их юность была ощутимо искажена преждевременной физической зрелостью.

Диме нравились Анины зарисовки. Он подбадривал её, говорил, что использует их в своей книге. Аня с братом не спорила. В действительности не верила ни в его книгу, ни в то, что её рисунки кому-нибудь пригодятся, однако позволяла себе проводить за ними по несколько часов в день. Других занятий в последние два дня у неё всё равно не было.

Прежде чем забраться в квартиру Дельгадо, Максим хотел узнать, когда и на какое время туда приходит сиделка. А главное, часто ли там появляется Артуро. Сделать это было непросто, слишком уж затаённым и зловещим в своей бедности был район Буэнос-Айрес. В первую вылазку они отправились втроём. Аня согласилась переодеться – взамен левайсам и батистовой блузке купила самые обычные дешёвые джинсы и закрытую рубашку с длинным рукавом. Надеялась, что так не будет привлекать внимания. Напрасно. Жители района поглядывали на неё с нескрываемым интересом. Начинали о чём-то шептаться, смеялись. Хватило получаса, чтобы Максим, обеспокоившись, заставил Аню с Димой вернуться в центр. С тех пор отправлялся в Буэнос-Айрес один.

В дни вынужденного безделья Дима опять засел за книги по истории Перу. Лишь изредка соглашался пройтись вместе с Аней по городу и только на обед или ужин к Артуро ходил без принуждения. Максим сам настоял на их встречах. Считал Артуро подозрительным и не хотел выпускать того из вида. Каждый раз встреча начиналась с праздных разговоров о Мадриде, Москве, Лиме и других городах, а под конец неизменно приводила к долгим разговорам о Тауантинсуйю, империи инков.

– Вы же не будете отрицать жестокость испанцев?! – возбуждённо говорил Дима.

– Не буду. Но такая жестокость была отчасти оправдана.

– Оправдана?! Писарро обманом арестовал Атауальпу, перестрелял из ружей и пушек всю его свиту. Потом затребовал за правителя инков громадный выкуп, а получив золото с серебром, тут же обвинил Атауальпу в идолопоклонстве и многожёнстве, после чего самолично приговорил к смерти и казнил. Вы называете это оправданным?

– А вы времени зря не теряли, – снисходительно рассмеялся Артуро и привычно обнажил белоснежные зубы. – Вот только не надо торопиться с выводами. Видите ли, несколько прочитанных книг не делают вас специалистом, достаточно подкованным, чтобы сформировать своё мнение и вот так с ходу бросаться обвинениями.

Артуро поставил перед собой зажжённую зажигалку. Глядя на её пламя, спросил:

– Скажите, вам что-нибудь известно о царстве Чимор?

– Нет, – помедлив, признался Дима.

– Расцвет чиму пришёлся примерно на восьмой век нашей эры. У них было сильное, развитое государство. Оно простиралось от Гуаякильского залива до современной Лимы, а это немало, поверьте. Именно чиму построили город Чан-Чан, что на их языке означало «Солнце солнц». Он до сих пор стоит в пяти километрах от Трухильо. Удивительный город с улицами-лабиринтами. Защищён стенами, которые не уступили ни землетрясениям, ни инкам, ни конкистадорам, ни долгим векам, прошедшим с тех пор. Чиму были хорошо развиты технически. Их стокилометровым водопроводом перуанцы пользовались вплоть до середины прошлого века! А главное, Чимор был богатым царством. К чему я это рассказываю? Всё просто. – Артуро сдёрнул зажигалку со стола и закрыл её с громким щелчком. – Инки смогли завоевать чиму. Обманом пленили их верховного правителя. Вывезли его в Куско и там казнили. Следом полностью разграбили Чан-Чан. Как вам такая история? Ничего не напоминает?

– Напоминает, – кивнул Дима.

– Всё верно. И не забывайте, бо́льшая часть награбленного испанцами никогда не принадлежала инкам. Они сами украли это у покорённых народов. Исключительно так, и никак иначе. Кстати, не удивлюсь, если и чиму в свою очередь использовали тот же приём с похищением и казнью правителя, когда возводили свою цивилизацию на обломках покорённых мочика и томавал. История всегда повторяет себя. Да, иногда мы поступали жестоко, не буду спорить. Но кровожадность конкистадоров нет смысла сравнивать с кровожадностью самих индейцев. К нашему прибытию местные народы устали от постоянных войн и междоусобиц. Многие приветствовали Писарро и его людей. Конкистадоры в свою очередь не собирались никого истреблять. Мы предложили индейцам мирный вассальный договор.

Ане надоело переводить долгие и сложные разговоры. Она с грустью посматривала на остывавший перед ней рис с куриным филе и овощами.

– Почти девять десятых индейского населения умерло после прихода испанцев, – робко заметил Дима. – Это не меньше десяти миллионов человек.

– Да, – с сожалением признал Артуро. – С цифрами можно поспорить, но вы правы. Однако они умерли от болезней, не от выстрелов.

– От болезней, которые привезли испанцы.

– Оспа, корь, туберкулёз, тиф, – добровольно перечислил Артуро.

– Сифилис, – добавил Дима.

– Всё верно. Но тут уж ничего не поделаешь. Считайте это несчастным случаем.

– Несчастным случаем?

– И в Европе немало людей умерло от чумы, разве не так? Эпидемию тогда было сложно предсказать, ещё сложнее предотвратить. Никто не знал, что в Перу случится нечто подобное. Кроме того, индейцы по собственной глупости не соблюдали карантин. Если в каком-нибудь поселении вспыхивала болезнь, все бежали оттуда, разнося её до самых отдалённых уголков Тауантинсуйю. Что же до того, почему эти болезни вообще процветали в Перу, тут всё просто. Их переносчиком стал домашний скот, который приехал в Южную Америку вместе с испанцами. Индейцы никогда прежде не видели ни коров, ни свиней, ни овец, ни кур. А значит, у них не было иммунитета к заразе, которую те переносили. Иммунитета, который за многие века успел выработаться у европейцев. Но ведь вы не станете порицать нас за то, что мы привезли сюда скот?

Дима неуверенно пожал плечами. Он единственный за столом успел покончить с обедом и теперь неспешно потягивал через трубочку кукурузную чича мораду, которую здесь, в Перу, предпочитал даже манговому соку.

– Это было бы смешно, – Артуро принялся неторопливо протирать очки. – На западной стороне Атлантики до конкисты было туго со скотоводством, поверьте. Инки были обречены из-за недостатка животных белков. Мясо тут всегда считалось роскошью. Смешно сказать, инкам приходилось есть куи – морских свинок! Печальное зрелище. Индейцы должны быть благодарны нам за то, что мы привезли им домашний скот и пшеницу. Вот вам хороший пример! Ту же пшеницу в Перу привёз не кто-нибудь, а невестка Писарро – того самого конкистадора, о жестокости которого вы мне пытались рассказывать. Всё это, – Артуро махнул очками в сторону Аниной тарелки, – привезли испанцы. Они плыли сюда с трюмами, заполненными домашней птицей, овощами, семенами цитрусовых деревьев. Здесь не было ни риса, ни сыра, ни оливок – ничего. Поверьте, инки до нашего прихода проживали тяжёлую, голодную жизнь. А вы говорите – жестокость.

Дима уже не пытался возражать. Вместо этого, извинившись, достал ноутбук – чёрный «Асус», который Максим вынужденно купил ещё в Индии, – и стал конспектировать услышанное. Аня, опасаясь, что разговор возобновится, принялась поспешно уплетать рисово-куриное наследие испанской короны.

Как ни странно, за эти два дня Артуро ни разу не поинтересовался отсутствием Максима. Для племянника Дельгадо было подготовлено несколько правдоподобных историй, одну из которых Ане предстояло выбрать в зависимости от ситуации, однако Артуро ограничивался краткими вопросами: удалось ли Максиму узнать что-то новое, как он себя чувствует после солнечных ожогов, как поживает его мама. Аня была в восторге от такой деликатности и, когда Максим заявил, что готов проникнуть в квартиру Гаспара, предложила ему обо всём открыто рассказать Артуро.

– Доверься ему. А если в сейфе ничего нет? Даже если раньше там лежало нечто важное, Артуро или кто-то из людей Скоробогатова могли давно достать это и…

– Там будет видно, – Максим, опустившись на ковёр между кроватями, осматривал статуэтку. Время не пожалело Инти-Виракочу. Руки отбиты, солнце на голове сколото, узоры на спине размыты. – Надо его спрятать. Как-то мало радости разгуливать с ним по Трухильо.

– Макс! – Аня присела возле него на колени. – Почему ты не доверяешь Артуро? Он ведь не давал повода подозревать его, так? Ты ищешь отца, он ищет дядю…

– Я ищу дневник Затрапезного. Отец меня интересует в последнюю очередь.

– Дим! – Аня повернулась к брату, сидевшему в кресле и молча ковырявшему ногти отмычками.

– Сами разбирайтесь.

– Да ну вас. – Аня легла на кровать.

В тишине было хорошо слышно, как неподалёку шумит проспект Америка Сур. В приоткрытое окно тянуло сладким цветением и утомительно сытным запахом выпечки. Выпечкой здесь пахло и после заката.

– Я позвонила маме, – призналась Аня. Не могла не признаться. Знала, что поступила плохо, однако ещё до звонка решила, что не будет этого скрывать. – По «Вотсапу». Он у меня записан на старый номер, так что родители всё равно не поймут, где мы.

Аня ждала упрёков. Максим, получив фотографии Екатерины Васильевны и узнав, что за ней следят, даже писать ей боялся. И Аню с Димой просил на время затаиться. Конечно же был прав, не стоило рисковать.

– Как мама? – Дима отложил отмычки.

– Переживает.

– Злится на меня?

– Нет, Дим. Не злится.

Максим так ничего и не сказал. Выждав паузу, перешёл к разговору о том, что им предстояло сделать ночью, – будто и не слышал Аниного признания. Значит, не осуждал. Был, конечно, недоволен, но не осуждал.

– Пойдём в полночь, – начал Максим. – Сиделка уходит самое позднее в десять.

– Ты только два дня дежурил, – заметил Дима.

– И всё же. Вряд ли она без надобности навещает Исабель по ночам.

– А старуха?

– Ей пятьдесят один! – возмутилась Аня.

– Об Исабель не беспокойся. Я её в любом случае разбужу, – ответил Максим и наконец отложил статуэтку.

– Зачем?!

– У меня на неё отдельные планы.

Узнав, что именно задумал Максим, Дима с Аней переглянулись. Задумка показалась им опасной и какой-то… неправильной. Нельзя так поступать с больной женщиной. Но спорить было бессмысленно. Пришлось смириться.

– В остальном ничего сложного, – подытожил Максим. – Открываем дверь. Заходим внутрь. Ещё раз осматриваем кабинет. Быстро, без задержек. Потом идём к сейфу. Забираем его содержимое и возвращаемся. Если там будет то, что нам нужно, завтра же уедем в Лиму.

Перед выходом Максим попросил Аню не выключать в номере свет. Объяснять свою просьбу не стал.

Выйдя из гостиницы, свернули на улицу Сукре. Прошли через тихий, едва высвеченный фонарями квартал. Оказавшись на Ареналес, тут же нырнули в совсем тёмный переулок. Днём тут стояли уличные торговцы кукурузой и марсианос – мягким, почти жидким мороженым в целлофановом пакетике. Кроме того, работала прачечная: постирать и высушить – три соля за килограмм одежды. В полночь переулок пустовал. На дороге не было даже бездомных собак. Аня старалась ни на шаг не отставать от Максима. Изредка оглядывалась на брата.

Когда они выбрались на хорошо освещённый тротуар проспекта Лос-Инкас, Аня поняла, что Максим не просто петлял, а вёл их по кругу. Значит, боялся слежки и пытался запутать следы. Зачем? От кого им тут, в Трухильо, прятаться? От Артуро?! Аня догадалась, что и свет в номере Максим оставил по той же причине. Хотел, чтобы кто-то думал, будто они до сих пор у себя. Это уже чересчур.

Остановили проезжавшее такси. Таксист дважды переспросил названный адрес.

– Вы уверены, что вам туда? – Кажется, посчитал их безумцами. Ане стало не по себе. Она вцепилась в лежавший на коленях рюкзак. Хорошенький «Дженспорт», такой же, как у Зои. – Вы точно собираетесь в Буэнос-Айрес?

– У нас там друзья, – бросила Аня и, видя, что таксист сомневается, обещала заплатить пятьдесят солей. Знала, что это двойная цена за пятнадцатиминутную поездку.

Поначалу ехали молча; потом Дима, должно быть, и сам обеспокоенный больше обычного, сказал:

– А ведь инки, как и ацтеки, верили, что их времени предшествовали четыре эпохи. И в каждую из них в небе правило своё Солнце бытия. Первые четыре Солнца погибли из-за природных катаклизмов, а пятое должно было погибнуть с приходом Белых богов, которые принесут с собой смерть. Инки верили, что Белые боги придут под конец правления двенадцатого императора. Весело, правда?

– Что тут весёлого? – нехотя спросил Максим.

– Уаскар, сын Уайна Капака. Последний правитель инков. Ну, если не считать его брата-бунтаря, который добрался до власти уже при испанцах. Так вот Уаскар был двенадцатым Инкой. Чем ты это объяснишь?

– Тем, что у кого-то хорошее воображение. Сейчас можно что угодно насочинять.

– Не веришь, что древние обладали своими mysterium tremendum?

Максим не ответил, и Дима притих. Теперь, как и сестра, молча следил за уже знакомой дорогой. Если днём присутствие прохожих оживляло затаённый квартал, ночью любая движущаяся тень представлялась исключительно враждебной. Даже жёлтому свету уличных фонарей и белому свету домов, изнутри исполосовавшему некоторые из ставней, не удавалось смягчить общую атмосферу напряжённости.

Такси остановилось метрах в пятидесяти от квартиры Дельгадо. Максим сам указал это место. Едва Дима, вышедший из машины последним, захлопнул за собой дверь, таксист развернулся и заторопился назад, к центру города.

Несколько минут протянулись в неприятном ожидании. Аня не спрашивала, чего Максим ждёт. Покорно вслушивалась в тишину и жалела, что не может глубже натянуть капюшон новенького худи. С тех пор как они улетели из Москвы, ей приходилось чуть ли не каждую неделю полностью обновлять гардероб. Это было не так уж и плохо. Покупая батистовую кофту, Аня уже не задумывалась, где будет её стирать. Забавляло и то, что сейчас Аня порой не знала производителей купленной одежды. То есть, конечно, знала некоторых, однако не без основания сомневалась в их подлинности.

– Идём, – глухо скомандовал Максим.

Уверенно провёл их по тротуару. Старался держаться дальше от фонарных столбов. Тут и не знаешь, где безопаснее: в тени или под фонарём, выставляющим тебя на обозрение всем ближайшим домам.

– Давай, – Максим указал Диме на дверь.

Аня в темноте не сразу признала её шипованные филёнки и растительные узоры на фрамуге. Двери тут были красивые. Их состаренная, будто нарочно искажённая кракелюром помпезность на удивление хорошо сочеталась с общим обветшанием.

– Подсвети.

Максим включил на телефоне фонарик. Дима принялся ковырять замок отмычками.

Послышался сухой щелчок. Дверь, скрипнув, отворилась. Максим придержал вторую створку и жестом велел Ане с Димой скорее проскочить внутрь.

В прихожей было темно, пахло затхлостью. В отблесках фонарика вешалка и трюмо вставали чёрными уродцами, и всё же Аня с облегчением почувствовала, как с неё разом схлынул страх. Ему взамен пришла такая бодрость, что не удавалось спокойно стоять на месте. Аня прогулялась по коридору. С задором щёлкнула пальцами по висевшей на вешалке пыльной шляпе. Увидев недовольный взгляд Димы, усмехнулась.

– Если это шляпа Дельгадо, она тут лет пять болтается, – прошептала Аня. Хотелось немедленно о чём-нибудь поговорить.

– Тише! – бросил ей Максим и тут же скрылся в гостиной. Увлёк за собой Диму.

Они шли в кабинет. Хотели проведать Ямараджу. Как он там, родненький? Опасались, что Ямараджа исчез. Воспоминания о том, как Корноухов увёл у Максима первую маску – разломал и сжёг, – не давали ему покоя.

Аня, как и было запланировано, встала у запертой входной двери. Приготовилась слушать улицу. Да, Максим выразился именно так. Сказал, что в случае опасности они выберутся из квартиры через окно на кухне. Правда, в нарушение собственного плана забыл в первую очередь открыть там ставни и решётку, если они вообще открывались.

Неподвижно простояв несколько минут, Аня вдруг поняла, что скорее прислушивается не к улице, а к тому, что происходит в кабинете. Оттуда доносились тихие голоса и едва различимые шорохи.

Одёрнув себя, постаралась сосредоточиться на звуках за дверью.

Ничего. Ни шагов, ни шелеста шин. Только ветер.

Чего они там возятся? Думают, приятно стоять тут одной, зная, что где-то совсем рядом – безумная женщина с жутковатыми ногтями? А если ей вздумается именно сейчас отправиться в туалет? Аня была уверена, что, столкнувшись с ней в темноте, потеряет сознание от испуга. Ну или сама закричит так, что Исабель ещё позавидует её крику. Бедняжка… Нельзя так о ней думать. Артуро молодец, что заботится о тёте. Аня знала, каково это – ухаживать за старым человеком с деменцией. В десятом классе, на каникулах, целую неделю сидела с двоюродной бабушкой – ту парализовало после…

– Иди. – Дима вышел из гостиной.

По плану брат должен был заменить её в прихожей.

– Ну как, Ямараджа на месте? – прошептала Аня.

– На месте, на месте.

– Поняли, что с ним делать?

– Иди уже!

Аня поторопилась в гостиную, на ходу доставая из рюкзака косметичку. Максим уже сидел на подлокотнике дивана, ждал. Торшеров или бра здесь не было, поэтому работать пришлось при свете фонарика. Куцую люстру из пластиковых, имитировавших хрусталь подвесок зажигать не стали. Опасались привлечь внимание соседей. Не беда, Аня знала, что и так справится.

– Вот. – Максим протянул сложенную фотографию Шустова-старшего – одну из тех, что стояли на его письменном столе в Хундере.

Аня хорошо помнила, как маленькая Киран сидела перед ними, скрестив ноги и нахмурив подведённые сурьмой глаза. Как там Рашмани? Удалось ли ей избежать встречи с людьми Скоробогатова и…

– Ты в порядке? – Максим вырвал Аню из задумчивости.

– Прости.

Максим ещё днём сказал, что жена Дельгадо не так уж безумна. Она узнала Максима. Точнее, решила, что перед ней Сергей Владимирович. И явно попыталась с ним заговорить. Исабель наверняка многое знала. О своём муже, о самом Шустове. Возможно, о дневнике Затрапезного. Воспоминания лежали под тяжестью необъяснимого недуга, заставившего женщину постареть столь стремительно. Если был шанс извлечь из её больного ума хоть несколько осознанных мыслей, Максим намеревался им воспользоваться.

Аня положила телефон с включённым фонариком на диван. Убедилась, что света достаточно, и взяла чистый спонж. Разглядывая новенькие упаковки тёмной пудры и тонального крема, помедлила в сомнениях. Считала, что жестоко, цепляясь за ничем не оправданную надежду, мучить и без того больную женщину – никто не знал, какие воспоминания у неё связаны с Сергеем Владимировичем и как она отреагирует на его появление, если задуманный Максимом маскарад в самом деле пройдёт успешно. Однако времени для обсуждений не осталось.

Собственно, от Ани требовалось немного. Она лишь подчеркнула Максиму скулы, сделала чуть более выраженным подбородок – у Шустова-старшего по форме он был таким же, но смотрелся по-взрослому внушительно. Затем постаралась как следует расчесать каштановые волосы Максима и, смазав их матовым воском, уложить в более опрятную, как на фотографии Сергея Владимировича, причёску. Последний штрих был самым сложным – стежок старого шрама на правой щеке. Его Аня нарисовала карандашом для губ. Воспроизвести рубец с точностью она бы в любом случае не смогла. Оставалось надеяться, что для Исабель будет достаточно и такой коричневатой полосы.

Максим уверенно встал с подлокотника. Аня заметила у него круглую позолоченную «Ракету» семидесятого года. Часы с чёрным кожаным ремешком когда-то принадлежали Шустову-старшему. Сергей Владимирович оставил их второй жене, Рашмани, а та в свою очередь передала их Максиму. Он надел их впервые.

– Пора. – Максим вышел из гостиной. Кратко переговорил с Димой о подозрительных звуках за дверью. Сам прислушался к ним. Затем, дёрнув плечами, сбегал на кухню. Подготовил возможное отступление. К счастью, оконную решётку на месте удерживали две стальные задвижки – никаких замков.

Максим опасался застать Исабель в постели, поэтому в спальню вошёл по возможности тихо. Подсветил кровать. Убедился, что она, подготовленная ко сну, пустует. Артуро вчера упомянул, что его тётя многие ночи проводит в смежной комнате – в своём кресле. «Не может уснуть лёжа. Только ворочается и стонет».

Убедившись, что в спальне никого нет, Максим сложил на кровать сумку и оба рюкзака. Затем пошёл к двери, за которой скрывались и больная женщина, и сейф, и развешанные по стенам карты.

– Не отходи ни на шаг, – лишний раз напомнил Максим. – И выбирай самые простые слова. Никаких сложных конструкций.

По его задумке, Ане предстояло вновь выступить переводчиком – шептать ему на ухо нужные слова, чтобы Максим мог их самостоятельно воспроизвести и так усилить правдоподобность своего лицедейства.

– А если она закричит? – Аня предпочла бы остаться в коридоре с братом.

Максим не ответил. Толкнул дверь и сразу шагнул вперёд, в темноту душного помещения. Без промедления протянул руку к выключателю и, не давая глазам времени привыкнуть к яркому свету, ринулся к Исабель.

Женщина сидела в кресле. Откинулась на подголовник, чуть приоткрыла рот и по всему казалась мёртвой, будто и не дышала. Длинные белые пальцы с грубыми жёлтыми ногтями покоились на коленях. Закрытые глаза и бледные щёки выглядели запавшими.

А ведь она была красивой. Артуро показывал фотографии. Не верилось, что…

– Исабэль, эстой де вуэльта. – Максим опустился перед женщиной на колени.

Взял её за правую руку своей левой – той, на которую надел отцовскую «Ракету», – и вновь повторил заранее заученную фразу «Исабель, я вернулся».

Аня очнулась от оцепенения. По-прежнему стояла в спальне. Сжала кулаки. Заставила себя подойти к Максиму. Затаилась за его спиной.

– Исабэль, эстой де вуэльта.

Что, если она в самом деле умерла? Соблазнительная мысль. Значит, не нужно продолжать маскарад. Значит, прекратились страдания несчастной женщины. Что это за жизнь – плутать среди обломков обезображенного сознания? Ане хорошо запомнилось, как её двоюродная бабушка…

– ¿Sergio? – Исабель очнулась. – ¿Tu has regresado?

Голос был резкий, горклый, но в нём угадывалась вполне человеческая растерянность, будто женщина, едва вырвавшись из ночных видений, смогла проснуться по-настоящему.

– Донде ас эстадо тодо эстэ тьемпо? Тэ эстаба бускандо. – Ещё одна заученная фраза от Максима. «Где ты была всё это время? Я тебя искал».

– ¿Y dо́nde estа́ Gaspar? ¿Por qué no vino contigo? – Исабель улыбнулась.

На безжизненном лице улыбка смотрелась пугающе, ещё больше подчёркивала поразившее Ису и ни на толику не отступившее безумие.

– Аня! – шёпотом выдавил Максим.

– Прости. Спрашивает, почему ты пришёл без Гаспара.

Максим не успел придумать ответ. Дыхание Исабель участилось. Левая рука напряглась, и ногти упёрлись в борозды на подлокотнике. Правую руку по-прежнему удерживал Максим.

– Тебе удалось сбежать? У тебя получилось. О Серхио, я молилась, так молилась!

Аня старалась переводить всё, что только могла разобрать из слов Исабель. В возбуждении та начинала говорить быстрее, однако главного Максим добился – его приняли за Сергея Владимировича.

– Я не знала… Не знала, как… Просто шла вперёд, а потом всё изменилось. Я только молилась. Тени всегда были рядом. Они меня видели, но не тронули. Как ты и сказал. О Серхио… Где же Гаспар? Что с ним? Почему он не пришёл с тобой?

Исабель ни разу не посмотрела на Аню. Как и в первый раз, когда они заглянули сюда три дня назад, не замечала её, видела только Максима. Смотрела на него и… плакала. Замутнённые, почти слепые глаза казались уставшими, а слёзы текли всё сильнее.

– Не волнуйся, Гаспар скоро придёт, – прошептал Максим. Ждал, что Аня тут же нашепчет ему перевод.

– ¿Cо́mo es eso? ¿Cо́mo lo has hecho? ¿Dime, ella se abriо́ a ti? ¿Qué viste dentro?

– Ну же! – в нетерпении процедил Максим и повторил для Ани: – Гаспар скоро придёт, не волнуйся.

Аня задыхалась в нерешительности. Не могла, отказывалась переводить эти слова. Они не имели права так поступать с Исабель.

– Todavía la veo en mis sueños. Noqaqa chay tapakipaq. Me parece que estoy parado cerca, y ella abre sus puertas. Y yo también entro. Pero dentro de ella siento dolor. ¿Serа́ esto posible?

– Говорит, что во сне входит в какие-то двери и ей там очень больно.

– Гаспар скоро вернётся. Переведи!

– Не могу. Что угодно, только не это. Она и так страдает. Не делай этого…

– ¿Y Gaspar? ¿Fue capaz de entrar también? Pobre Gaspar… Después de todo, nunca creyо́ de verdad. ¿Por qué no lo detuviste? Tan cerca… No a ese precio… Noqaqa wanoqlla oqrarishun wayki yarquimi wanushqa kunaqa.

Исабель говорила сбивчиво, отрывисто. Слова, исковерканные горловыми хрипами, временами становились совсем неразборчивыми. Аня, разволновавшись и чувствуя, как злится Максим, едва поспевала за речью женщины.

– Говорит, что Гаспар никогда по-настоящему не верил. Спрашивает, почему ты его не остановил. Говорит, что нельзя было платить такую цену.

– Что с нами случилось? – Максим, смирившись, задал другой вопрос. Услышав Анин перевод, тут же воспроизвёл его: – Ке нос пасо?

– ¡Sergio, quiero volver! Ahora estoy lista… No quiero que quede así esto… Estoy lista para entrar. ¡Te ruego que me ayudes a regresar! Ahora puedo. Ayúdame… yo tanto he orado…

Слёзы бежали по щекам Исабель. Блестели в морщинах. Срывались на потёртую ткань халата. Лицо женщины исказилось, словно она наконец осознала, что плачет, и стало безобразным – теперь напоминало слепленную из растрескавшейся глины маску.

– Говорит, что хочет куда-то вернуться, и просит тебя отвести её. Говорит, что на этот раз готова идти до конца.

Жалость к Исабель лишила Аню других чувств. Забылись и недавние страхи, и нервная возбуждённость. Их сменила гнетущая сосредоточенность. Аня переводила спокойно, ровно. Хотела, чтобы всё скорее закончилось, и знала, что никогда больше не согласится участвовать в подобном спектакле.

– Yo veo como se abren sus puertas. Estа́ lejos… Pero puedo sentirlo. Él siempre estа́ ahi. Él estа́ llamando…

Исабель перехватила руку Максима, поднесла её к своему лицу. Максиму пришлось встать с коленей и наклониться над содрогавшейся женщиной.

– Говорит, что видит какие-то двери. Что кто-то её зовёт.

– Lo sé… Kayqa chayay waylluy. Gaspar se fue. Él fue capaz de despedirse conmigo, fue capaz de olvidarme. Entonces, y yo podré… Y luego nos volveremos a encontrar. Sо́lo ruego, llévame de vuelta. Tenías razо́n. Siempre tuviste razо́n, Sergio. Allí estа́ nuestro verdadero hogar. La única casa. Y ahora estoy lista, yo podré entrar.

Исабель поднесла руку Максима к губам – в порыве неистовства поцеловала её и с силой прижала к своему лицу.

– Умоляет отвести её к Гаспару. Говорит: «Гаспар ушёл. Он смог со мной проститься, смог меня забыть. Значит, и я смогу. Ты был прав. Там наш настоящий дом. И теперь я готова, я смогу войти».

Простонав, Исабель принялась бормотать что-то неразборчивое. Максим пытался высвободить руку – поначалу осторожно, затем всё более настойчиво. Исабель не уступала. Обхватила Максима с такой одержимостью, словно он был её единственной надеждой на избавление от боли и возвращение к прежней, в действительности давно и безвозвратно утраченной жизни.

Аня и сама не сдержала слёз. Торопливо стирала их мягким рукавом худи и надеялась, что голос не выдаст её чувств. Не хотела, чтобы Максим увидел её слабость.

– Сьюдад дель соль. – Максим не терял надежды выудить у Исабель хоть какие-то внятные воспоминания. Ещё несколько раз повторил на испанском «Город Солнца». Если Исабель и отреагировала на это название, то её ответ всё равно потонул в срывающихся на крик стонах.

В комнату пришёл Дима.

– Смотрю, у вас тут весело.

Значит, прошло ровно полчаса. По плану Дима должен был тридцать минут караулить возле входной двери, затем прийти сюда на помощь. Максим подозревал, что Исабель не даст ему спокойно приблизиться к сейфу, – попросил Диму сделать это вместо него, заодно сфотографировать развешенные по стенам листки с записями и карты.

Максим рывком высвободил руку. Женщина вздрогнула и подалась вперёд. Казалось, она сейчас обрушится с кресла на ковёр, но Максим успел её поддержать. Слёзы и стоны резко прекратились. Исабель впала в забытьё. Слепо уставилась на свои руки. Растерянно прикоснулась к лицу, словно удивляясь тому, что плакала.

Максим, заметив рассеянность женщины, тут же в несколько шагов обошёл её и встал за креслом. Надеялся, что так убережёт Исабель от нового приступа. Она в самом деле притихла. Только едва слышно произнесла безэмоциональное «¿Qué quieres?» и вновь откинулась на подголовник. Вернулась к обычному состоянию. Утомлённая разговором, прикрыла глаза.

– Что она сказала? – поинтересовался Максим, наскоро размазывая по щеке нарисованный шрам и тщетно пытаясь взъерошить приглаженные волосы.

– Спросила, чего ты хочешь.

– Ясно…

– Ну что? – Дима, не теряя понапрасну времени, отправился к письменному столу, начал фотографировать пробковую доску на смартфон.

– Ничего, – признался Максим.

– Зря мы так, – Аня с сожалением смотрела на то, как от слёз блестит лицо обмякшей Исабель.

– Что сделано, то сделано. – Максим достал из кармана ключ. – Пора взяться за сейф.

Дима с Аней, позабыв о страдавшей женщине и развешенных здесь картах, следили, как Максим приближается к сейфу, как опускается перед ним на колени. Как вставляет в замочную скважину ключ. Судя по характерному металлическому лязгу, ключ подошёл. Вот только отказывался проворачиваться.

– Что там? – нетерпеливо спросил Дима.

Максим какое-то время молча возился с замком. Потом, не доставая ключ, потянул за бежевую ручку, и дверка сейфа поддалась.

– Открыто, – с удивлением прошептал Максим.

– Что? – Дима шагнул в обход письменного стола.

– Сейф стоял открытый.

– И… что это значит?

Максим не успел ответить. За спиной Ани, где-то совсем близко, щёлкнула крышка зажигалки.