Они добавляют слишком много специй. И с ними невозможно спорить. Скажи индийцу «без специй», он понимающе кивнёт, а блюдо принесёт до того перчёное, что никаким молоком не смягчишь жáркое послевкусие. Смешно, они не считают перец специей. Хотя молоко здесь, в Ауровиле, подают вкусное. Смешивают его с куркумой и мёдом. Говорят, этому рецепту не меньше тысячи лет.

Илья Абрамович осмотрел стол. Успел дважды протереть его влажными антисептическими салфетками, однако боялся упустить какое-нибудь пятно. Не хотел обнаружить его во время обеда и тем самым испортить себе аппетит.

Убедившись, что столешница чиста – сам стол, конечно, оставлял желать лучшего, но по меньшей мере не вызывал отвращения, – Илья Абрамович принялся бережно заправлять за ворот новенькую хлопковую салфетку. Ещё одну постелил себе на колени, лишь после этого кивнул Баникантхе. Индиец услужливо принёс первое блюдо – чечевичный суп «дал».

Всего в подвале было три стола. Обеденный и сервировочный принесли специально для Ильи Абрамовича. Об этом позаботился Салли. Молодец. На третьем столе возвышался монитор из Гостевого центра. Всё было готово для связи с Севильей. В остальном помещение пустовало – только бетонный, усыпанный строительной крошкой пол, бетонные циркульные стены с тремя широкими дверными проёмами и шесть бетонных колонн. Колонны здесь были весьма кстати. А вот окна оказались узкими, к тому же располагались под самым потолком. Не очень удобно.

Салли ждал, что допрос затянется, поэтому заранее принёс два светодиодных прожектора на треногах. Опять же молодец. В последние годы он, кажется, понял, с какой стороны его хлеб намазан маслом. Илье Абрамовичу нравилось это английское выражение. Ему вообще нравились английские фразеологизмы. Переведённые на русский, они звучали довольно необычно. «Он умён, как целая телега обезьян». Или «сеять дикий овёс» в значении «уходить в отрыв». Ну разве не прелесть?

Илья Абрамович не спеша снял пробу с чечевичного супа: бережно обдул ложку, приложил её к губам и втянул содержимое внутрь. В меру пряный вкус. Не так остро, как в первый раз. Пожалуй, многовато асафетиды, она перебивала вкус остальных приправ. Зира и тмин были почти неразличимы.

Илья Абрамович различил шум шагов. Хорошо. Давно пора.

Салли засуетился. Не сомневался, что сегодня ему будет чем поживиться. Без толку расхаживал между колоннами. Слушал, как приближаются шаги. Слишком долго ждал этого дня. Рассчитывал, что у него в руках окажется сам Шустов-старший. Напрасно. Сергея так просто не поймать. Он был умнее их всех. Илья Абрамович признавал это без сожаления. Он любил умных людей.

Шаги окончательно приблизились. Ещё несколько ступеней. Индиец Сатунтар – широкоплечий, осанистый сикх с мутно-жёлтыми глазами, один из тех, кого Илья Абрамович шесть лет назад нанял следить за Салли, – ввёл в подвал Максима и его друзей. Затем спустился Шахбан с вещами пленников: салатовый чемодан на колёсиках, синяя спортивная сумка «Адидас» и однолямочный брезентовый рюкзак.

Последние приготовления, и всё начнётся.

В этом помещении сколько ни кричи, тебя никто не услышит. Вокруг пустыри. Илья Абрамович давно присмотрел нужное здание. Тут, на окраине Ауровиля, таких было много. Европейцы, надеясь на свободную жизнь, приезжали в Город рассвета, покупали здесь участок, с воодушевлением принимались возводить особняк с причудливой, если не сказать безумной архитектурой, а потом неизменно сталкивались с нерадивостью и вороватостью местных строителей. Вкладывали всё больше денег в строительство, разорялись, да и наконец понимали, что Ауровиль из обители свободных художников превратился в пристанище всякого сброда. В итоге бежали, оставляя после себя очередной бетонный скелет.

Сатунтар придерживал Максима. Тот не сопротивлялся. Однако шёл с прямой спиной, с заострившимся от напряжения лицом и какой-то невыразимой готовностью улучить секундную возможность для нападения на конвоира. Сейчас он как никогда был похож на отца. Именно таким, напружиненным, будто пума, затаившаяся для прыжка, был Шустов-старший в тот день, когда Илья Абрамович видел его в последний раз. Сергей уже знал, что за ним следят, что ему не доверяют. И успел сбежать. Его сын оказался менее проворным.

Максим прошёл возле обеденного стола. Илья Абрамович кивнул пленнику, однако ответного приветствия не дождался. В университете, когда Илья Абрамович подменял преподавателя основ творческой деятельности, Максим вёл себя иначе. Глупо. Всегда нужно сохранять достоинство и, уж конечно, не пренебрегать вежливостью. Его отец знал это.

Следом возле стола прошли Анна и Дмитрий. Они шли менее уверенно. Девчонка осунулась, побледнела. Растрёпанные волосы показывали, что ей пришлось несладко. Надорванная кофточка оголяла ключицы. Такая белая молодая кожа. Илья Абрамович по-своему жалел Анну. Она тут меньше всех была виновата в происходящем, однако не могла не понимать, чем рискует, отправляясь в Индию.

Чернобородый Шахбан подталкивал Дмитрия в спину, и тот, едва переставляя трость, хромал за сестрой. Шмелёвы тоже не поздоровались с Ильей Абрамовичем. Их можно было понять. Напуганные, растерянные. Не ждали, что всё закончится именно так.

Салли радостно приветствовал пленников, стал расспрашивать их о самочувствии. Даже попросил Сатунтара не затягивать верёвку слишком туго, чтобы у них, бедняжек, не отекли руки.

Илья Абрамович доедал последние ложки чечевичного супа, когда вдруг с радостью распознал среди прочих специй имбирь. Ну конечно! Они добавили имбирь! Если бы не такое количество асафетиды, Илья Абрамович давно бы это понял. Корица, гвоздика, кориандр и всё остальное – это было сразу различимо, а вот имбирь стал неожиданностью, хотя индийцы готовы добавлять его во все блюда без исключений.

– Ты меня не помнишь? – Салли обратился к Максиму.

Знал, что у них осталось не больше десяти-пятнадцати минут, и решил этим воспользоваться. Илья Абрамович не стал ему мешать – кивнул Шахбану, показав, что не против. Пусть Салли подготовит ребят. Так сказать, настроит их на правильный лад. Объяснит им, что их ждёт, если они ещё сами не поняли.

Сатунтар, как и было условлено, привязал Максима к колонне – прижал его спиной к щербатому бетону, обвязал ему запястья джутовыми верёвками и оттянул их назад, за колонну, с такой силой, что Максим вынужденно выгнулся. При этом не издал ни звука. По-прежнему молчал. С Анной и Дмитрием сикх поступил проще – связал их по рукам и ногам, заткнул им рот ветошью, должно быть, не самой свежей, и оставил лежать на полу. После этого ушёл из подвала, чтобы сторожить снаружи, на случай, если поблизости окажется кто-то из прохожих.

Тем временем Баникантха отнёс пустую тарелку из-под супа, подождал, пока Илья Абрамович промокнёт губы салфеткой, сменит её новой, чистой, и только после этого подал ему тарелку с горкой белоснежного риса басмати и домашним паниром в сливочно-томатном соусе. Простейшее блюдо, которое в Индии могли позволить себе даже бедняки, и всё же Илья Абрамович находил его, пожалуй, самым приятным. Заказывал его пятый день подряд.

– Не смотри так на меня! – Салли ладонью наотмашь ударил Максима по лицу.

Воровато осмотрелся. Увидел, что ни Шахбан, стоявший возле Шмелёвых, ни Илья Абрамович не возражают против такого разговора, и, довольный, хохотнул. Вновь повернулся к Максиму, двумя руками схватил его за лицо – пальцами сдавил щёки и губы, будто намеревался их разорвать, – и уже мягче сказал:

– А ведь я держал тебя, когда ты был маленький. Да. Тогда все вокруг тебя плясали. – Салли так рванул щёки Максима, что у того дёрнулась голова.

Илье Абрамовичу пришлось назидательно постучать пальцем по столу. Салли, пригнувшись, будто получив крепкий подзатыльник, простонал, однако от Максима не отошёл. Терзался соблазном и наслаждался этим.

Илья Абрамович улыбнулся. Ведь это он шесть лет назад сохранил жизнь Салли, которого тогда ещё называли Константином Сальниковым – другом и напарником Шустова-старшего по его антикварной «Изиде».

– Две тысячи четыреста пятьдесят девять дней! – процедил Салли. – И вот ты здесь. Подрос, возмужал. Да? А я тоже изменился. Как тебе? – Салли провёл пальцами по своему изуродованному лицу.

Илья Абрамович с негодованием отложил вилку. Такое блюдо лучше есть ложкой – подцепить сразу два кусочка панира и побольше риса. Так вкуснее всего. Подумал, что и на ужин закажет это блюдо. Только попросит добавить чуточку кинзы или какой-нибудь другой зелени. Салли тем временем продолжал спектакль и был до уныния предсказуем. Илья Абрамович мог бы заранее перечислить его слова и поступки. Поэтому и сохранил ему жизнь. Предпочитал работать с предсказуемыми людьми.

– Оставишь мне на память? – Салли показал Максиму фотографию, на которой он, ещё молодой, стоит с такими же молодыми Шустовыми под баньяном в Ауровиле. – Не против? Вот и хорошо.

Максим молча смотрел на Салли. Не отводил взгляда. Ничем не выдал удивления, когда узнал, что администратор – тот самый Сальников, на встречу с которым он отчасти рассчитывал. Какова ирония! Не зажмурился, когда Салли замахнулся на него открытой ладонью, не издал ни звука, когда Салли его ударил. Терпел. Не утратил надежду. Напрасно. Смирившись со своим положением, он бы в итоге страдал значительно меньше.

Когда Салли выхватил нож, Шахбан предостерегающе шагнул вперёд.

– Знаешь, что это?!

Дальше была предсказуемая сцена с ножом. Салли давно её заготовил. Вначале рассказал, какой это замечательный нож – порошковая сталь, кожаная наборная рукоять. Потом плашмя коснулся лезвием своей щеки и прошептал, что в своё время сполна оценил его остроту. Пообещал, что полностью, во всех деталях воспроизведёт безобразный узор своих шрамов на лице самого Максима:

– А потом и на лице твоего папочки, если он не сдох, конечно.

Салли говорил правду. Тогда, семь лет назад, во время допроса Шахбан исполосовал его лицо именно этим ножом. Потом терзал им жену и дочь Сальникова. Илья Абрамович там был, всё видел и мог это подтвердить. А когда они предложили Сальникову устроить в Ауровиле засаду, тот назвал лишь одно условие. Нет, он не просил гарантий, не просил денег. Он потребовал отдать ему нож Шахбана. И теперь Илья Абрамович наконец понял зачем.

Баникантха, такой рахитичный и червеподобный в сравнении с благородно-статным Сатунтаром, наслаждаясь, следил за происходящим. Изредка протискивал в рот скрученный лист бетеля и принимался его жевать, пуская по зубам бордовые разводы от завёрнутых в лист семян бетелевой пальмы. Индиец знал: ему что-нибудь перепадёт. В отличие от Салли, умел ждать. Илья Абрамович усмехнулся, представив, какая тут, в подвале, начнётся сутолока, когда они с Шахбаном уйдут, и с какой жадностью индиец и Салли будут делить добычу. Главное, чтобы не передрались. Они ещё были нужны Илье Абрамовичу.

Салли, истощив запас чудесных воспоминаний, опять ударил Максима по лицу. Ненадолго растерялся, не знал, что ещё сделать из того, что ему сейчас было дозволено. Примерился, чтобы ножом разрезать Максиму футболку, но быстро одумался. Потом радостно, чуть ли не взвизгнув, подбежал к лежавшим на полу Шмелёвым. Присмирев, исподлобья посмотрел на суровую глыбу Шахбана и, всем видом показывая, что не сделает ничего предосудительного, наступил Анне на руку.

Анна дёрнулась, застонала через плотный кляп, а Сальников, хихикнув, повернулся к Максиму и с ликованием отметил, что с его потемневшего лица разом сошла непроницаемость. Мальчишка не умел держать себя в руках. Слишком легко и дёшево выдавал свои слабости. Илья Абрамович с разочарованием отметил, как у того начали дрожать ноги. Максим ещё стоял на них, не повис на заломленных руках, не начал хлюпать и умолять о снисхождении, однако было очевидно, что долго он не продержится. Стоило доставить его подружке лёгкое неудобство, как вся спесь разом растворилась, оставив после себя глупое выражение растерянности, страха и бессмысленной ненависти к тем, кто сейчас над ними издевался.

– Ты весь такой гордый, непоколебимый, – игриво шептал Сальников, не сводя с Максима глаз, а сам продолжал каблуком ботинка вдавливать предплечье девушки в бетонный пол. – Но сколько стоит твоя гордость? Как быстро из-под неё вылезет твоя гниль? Думаешь, ты лучше других? А? Отвечай!

Максим молчал. На его лице рваными пятнами выделялись следы недавних пощёчин.

– Говорят, Погосян оказался крепким. Жаль, я этого не видел. Этот старый павлин мне никогда не нравился. Ты ведь его знал? Точно, знал. Ну так представь, каково ему было, когда с него срезали кожу. А? И он терпел. Только, говорят, умер слишком быстро. Но не беспокойся, – Сальников, скривившись от удовольствия, сильнее надавил на предплечье Анны, отчего девушка застонала ещё громче, – с тобой я буду осторожен. Не дам тебе умереть.

Дмитрий лежал неподвижно. Закрыв глаза, отвернулся от сестры. Не хотел видеть её страданий. Напрасно. Такие сцены воспитывают. Всегда нужно смотреть в глаза подступающему ужасу. Умрёшь – и тебе будет всё равно. А выживешь – точно станешь сильнее.

– Посмотрим, – в голосе Сальникова всё глубже звучало безумие, – может, вас отпустят. Живыми. Вот только кто захочет жить после такого? – Сальников наклонился и, не убирая ноги, вцепился пальцами Анне в волосы. Анна закричала, но сквозь кляп просочилось лишь жалкое мычание.

Илья Абрамович с негодованием отметил на столе несколько капель соуса. Должно быть, отвлёкся на Сальникова и не заметил, как они сорвались с ложки. Подозвал Баникантху, чтобы тот убрал пустую тарелку и протёр стол.

– Хватит!

Услышав этот властный голос, все замерли.

Лизавета умела застать врасплох. Она бесшумно спустилась по лестнице в подвал, прошла возле колонн и сейчас, никем не замеченная, остановилась у стола с монитором. Значит, видела последнюю сцену с Анной.

Сальников мгновенно отступил. И не думал перечить. Здесь никто бы не захотел разозлить Лизавету Аркадьевну. Каждый из присутствующих: Салли, Баникантха, Шахбан и даже Илья Абрамович – успели в своё время узнать, каково это – вызвать недовольство единственной дочки Скоробогатова.

– Всё готово. Отец скоро выйдет на связь, – сказала она, ни к кому не обращаясь лично.

Илья Абрамович с удивлением отметил, что Лизавета переоделась в индийские вещи – длинную тунику с разрезами по бокам и короткие бесформенные штаны со множеством складок. Взяла этот наряд из вещей Анны. Странная прихоть.

Салли бросился к компьютеру проверять скайп. Баникантха с ещё большим усердием принялся тереть стол, давясь бетелевой слюной – сплёвывать на пол в присутствии Ильи Абрамовича ему запрещалось, – а Шахбан встал над Анной, чтобы по заранее условленному знаку поднять её на ноги. При этом не спускал с Лизаветы своих тёмных глаз. Всегда смотрел на неё с обожанием. Так смотрит на чёрную статую повелительницы Кали индийский жрец, готовый без раздумий выполнить любое, даже самое нелепое или отчаянное поручение.

Надо было видеть, с каким лицом Шахбан два месяца назад услышал от Лизаветы приказ ударить её по щеке. Он остолбенел. Лизавете пришлось прикрикнуть на него. Шахбан потом не находил себе места – никогда прежде Илья Абрамович не видел его настолько угнетённым. Припухлость на щеке теперь, конечно, прошла, однако на острых скулах Лизаветы до сих пор были заметны жёлтые пятна синяков.

Максим смотрел на неё с немой злостью. Напрасно. Он был обязан ей жизнью. Ведь именно Лизавета предложила своему отцу, Аркадию Ивановичу, действовать хитростью: исподволь заставить Максима расшифровать письмо Шустова-старшего, разобраться с маской и глобусом, наконец, отправиться в Ауровиль.

Сейчас Лизавета стояла возле Максима. Смотрела ему в глаза. Кажется, что-то говорила – слишком тихо, чтобы разобрать слова. А Баникантха тем временем принёс Илье Абрамовичу две пиалы: одну с лакричными конфетами, другую с зёрнами фенхеля. Отлично! Очень даже вовремя. Илья Абрамович любил сладковатый, отдающий не то анисом, не то мятой, освежающий вкус лакрицы. Он напоминал ему о сиропе, которым его в детстве поила мама всякий раз, когда Илья Абрамович, тогда ещё просто Илюша, подхватывал простуду.

Из настольных колонок раздалось знакомое бульканье скайпа. Салли и Лизавета отошли в сторону, чтобы не загораживать Максима от камеры, а Шахбан по знаку Ильи Абрамовича подхватил Анну – поднял её с пола и, обхватив руками, прижал спиной к своей груди. Анна, пошатываясь на связанных ногах, пыталась сопротивляться, но Шахбан не обращал на это внимания.

Бульканье прекратилось. Аркадий Иванович ответил.