До Коломбо ехали на «десятке», вторым классом. Первого класса в этом поезде не было. Вагон бросало из стороны в сторону. Иногда деревянное сидение трясло так, будто они ехали в автобусе по гравийной дороге. Дима и не знал, что в поезде может укачивать.
Когда ему стало дурно, он решил пройтись до тамбура. Сделать это было непросто. Пришлось твёрже ставить трость, а свободной рукой цепляться за спинки сейчас полупустых лавок. В тамбуре никого не оказалось. Неудивительно. Грохот тут стоял оглушительный. Всё вокруг дребезжало. Били колёса. Переходная площадка между вагонами ходила ходуном, скреблась стальными пластинами.
В вагон Дима так и не вернулся. Остался у открытых наружных дверей. Потом спустился на подножку, вцепился в поручень и сидел, глядя, как перед ним скользят пёстрые пряные пейзажи. Оцепенев, следил за дальними отрогами, за зелёными вершинами покатых и заострённых гор. Джунгли на острове лежали густые, насыщенные – их бы хватило, чтобы покрыть зеленью сразу несколько пустынных стран. Шри-Ланка казалась манговым нектаром. Дима представлял, как её, разбавив водой, разливают по раскалённым африканским пескам, по ледяным долинам Арктики. В этой фантазии было что-то чарующе жертвенное, по-своему вдохновляющее.
Мимо проскальзывали многоцветные пышные поля, вспаханные и дикие, белые ступы, деревушки из соломенных хижин и отдельные коттеджи со стеклянными стенами, с высокими, под два метра, статуями Будды. Будда здесь вообще встречался часто. Сидячий, стоячий, всё такой же яркий, броский. В окружении цветущих деревьев он смотрелся на удивление гармонично.
Диму знобило. Озноб не проходил с той минуты, как на вокзале в Канди появился Максим. Весь бледный, с запавшими глазами, одетый во что-то несуразное, с тёмным от крови пластырем на пальце. Макс даже не посмотрел на Диму. Говорил только с Аней. И Дима догадывался почему. Не знал, как поступить. Слишком ослаб после болезни. Слишком устал от круговерти собственных мыслей и сомнений.
«Твоя преданность – всего-навсего трусость. Ты бы ни одной секунды здесь не остался, если бы тебе было куда пойти».
В грохоте поезда Дима не услышал шагов и всё же почти с точностью определил тот момент, когда к нему в тамбур пришёл Максим. Первое время судорожно готовился к их разговору, а теперь в отчаянии отмахнулся от самого себя. Не было ни времени, ни сил что-то придумывать.
– Они убили Джерри.
Максим встал рядом. Сказал это негромко, но Дима его понял. И тогда озноб, сливаясь с дрожью вагона, ударил с новой силой. Дима крепче вцепился в поручень. Испугался, что вывалится наружу. Теперь при всём желании не смог бы встать. Не доверял своему телу.
Максим сказал что-то ещё. Дима качнул головой, показывая, что не слышит. Тогда Максим сел рядом. Их плечи соприкоснулись.
– Они его пытали.
Ещё один удар.
– Они сломали ему руку. Сожгли колени и пальцы на ногах.
«Хватит! Хватит! Прекрати!»
– Они разрéзали ему лицо. Ты бы его не узнал. И Джерри был до последнего жив.
Лучше бы Максим злился. Лучше бы кричал. Лучше бы ударил Диму. Ударил сильно, наотмашь. Но Максим говорил глубоким холодным голосом, чётко разделяя слова, стальными прутьями арматуры вбивая их в дребезжащий гул поезда.
– Под конец Джерри даже стонать не мог. Я снял кляп, но его рот уже не закрывался.
После этих слов Максим замолчал.
Дима сквозь забвение смотрел на стоявших у железнодорожного полотна людей. На неказистые, будто собранные из природного сора города. На сёла, дома в которых напоминали тканевые заплатки на жёлто-зелёном полотне. Между сёлами и городами – клубы однообразной растительности и яркие пятна бутонов.
– Ничего не хочешь сказать? – отчётливо спросил Максим.
Он так ни разу и не посмотрел на Диму. Будто говорил с призраком или с самим собой.
– Нет, – выдавил Дима.
Едва ли Максим его услышал.
– Это последний шанс. Скажи, пока не поздно.
И столько холода, столько высокомерия было в его голосе, что Диму передёрнуло. Во рту, где-то под языком, появился металлический привкус злости. Дима выставил руку наружу. По ладони скользнула высокая трава. Следом несколько раз мягко ударили ветки деревьев. А ему хотелось, чтобы удары были сильные. До крови.
Грохоча, выехали на мост. Под ногами открылось ущелье. Оно тянуло к себе. Так просто. Отпустить поручень. Оттолкнуться. Но Дима знал, что не сделает ничего подобного. И сейчас не мог понять, проявляется в этом сила или же слабость.
– Может, тебе намекнуть? – спросил Максим.
– Намекни! – громко ответил Дима и постарался так заломить руку, которой держался за поручень, чтобы почувствовать в её мышцах тянущую, рвущуюся боль.
– Ты ведь не решил загадку глобуса. Не знал об Ауровиле, пока тебе не сказали.
– Чушь.
Дима упрямился до конца, хоть и понял, что это бессмысленно.
– Про светодиоды в глобусе знали только мы втроём. Больше никто.
– Ты всё разболтал своей Кристине!
– Да. И я сказал ей, что на глобусе подсветились шесть названий. Не девять. А шесть.
– И что?
– Когда Скоробогатов допрашивал меня в подвале, он упомянул именно девять названий.
– И что?!
– Думаешь, он просто удачно оговорился?
– Не знаю.
– Это не всё. Я назвал Лизе не те острова и города. Из них, как ни старайся, Ауровиль не сложить.
– И что?..
– Когда же я сказал Скоробогатову, как решить загадку глобуса, он не удивился. Значит, он…
– А что?! Что мне оставалось делать?!
Поезд заехал в очередной тоннель. Здесь грохот стал невыносимым. Запахло гарью. Дима не умолкал. Говорил, срываясь на крик, давясь словами. Знал, что Максим бóльшую часть не услышит, но ему было всё равно.
– Когда ты сбежал, бросил нас, никого не предупредил, они пришли ко мне! Они всё про меня знали! Знали про родителей, Аню! И они сказали, что ты заигрался. Сказали, что ты упрямый, как и твой отец. Не сможешь остановиться! И всех погубишь! И себя, и других. Я хотел помочь. Я только хотел помочь…
Дима стиснул зубы. У него был шанс во всём разобраться, сделать что-то хорошее. Не путаться под ногами, не мешать другим. Калека, которого все утешали. Калека, над которым смеялись. Калека, который всегда всё портил. Он показал бы, что может гораздо больше. Взять на себя ответственность, не испугаться. Один, без чужой помощи, спасти и сестру, и Максима, и всех остальных. Увидеть, как они смотрят на него – с удивлением, с восторгом. И Екатерина Васильевна обняла бы его со слезами, сказала бы, как благодарна ему, что он уберёг её сына… А потом – Ауровиль. Шахбан и Аня… Нужно было признаться во всём Максиму, но Дима не мог. Знал, что его возненавидят. От него отрекутся. И решил играть до конца. До победы. А теперь Джерри…
Этих мыслей Дима вслух не произнёс. Едва поезд выкатился из тоннеля, прокричал:
– Что?! Что я должен был делать?
– Сказать мне правду.
– Правду?! – Дима взвился на месте и теперь так заломил себе руку, что от боли онемело плечо. – А ты?! Ты сказал правду? Про глобус, про то, что собираешься делать? Нет! Ты же самый умный. Ты как твой отец!
– Они сломали Ане два пальца. Они пытали её. У тебя на глазах.
– Да! Да! Это было наказание.
– Наказание?
– Они говорили, что ищут книгу. Я не знал какую. А в тайнике лежал «Город Солнца», и я подумал, что всё кончено. Когда ты сказал, что мы в тупике, я им написал. И я ошибся. Они наказали меня за это. А теперь ты нашёл тетради и вчера сказал, что опять тупик, а я устал от этих тупиков…
– Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? Про ожоги Покачалова забыл? Не подумал, что у Ани могут появиться такие же?
Максим по-прежнему безучастно смотрел в сторону. Не имел права так поступать с Димой! Дима ещё позавчера лежал с температурой, вымотался, эти чёртовы таблетки… Почему всё так сложно? Хотелось лупить себя по груди, в которой, несмотря ни на что, растекалась жалость к себе, к собственной слабости. Никто из них не имел ни малейшего представления, через что Дима прошёл!
– Тебе не понять, – он теперь говорил тише. Больше не заламывал себе руку. – Твои родители в безопасности. Спрятались. И тебе всё равно никто не дорог. Ты ведь никого не любишь. Ты сам по себе. Захочешь – уедешь. А как мне быть?
– Ты сказал им про Джерри?
– Я ведь даже не знал, что они вот так сразу за нами приедут. Просто передал им про тетради, про то, как ты отчаялся их расшифровать. Ты же сам говорил…
– Про Джерри ты им сказал?
– Я… ну, я упомянул его имя, думал…
– Ты убил Джерри, – с неизменным холодом произнёс Максим. – Знай это.
– Нет, нет… – бормотал Дима. – Если бы ты сразу отдал им и маску, и глобус, и письмо, ничего бы не произошло…
Максим промолчал в ответ. Им больше не о чем было говорить. Дима выдохся. Озноб окончательно изъел его тело.
– Что теперь будет? – спросил он, когда поезд стал замедляться для очередной остановки.
Перед соломенными хижинами в русле высохшей реки одни женщины колотили кирками по жёлтым валунам, а другие уносили корзины, наполненные каменными осколками.
– Ты всё расскажешь Ане. Сам.
– А дальше?
– Дальше ничего. Для тебя всё кончилось. Вы с Аней полетите домой.
– А ты?..
– Это уже не твоё дело.
В Гампахе их поезд поджидало слишком много людей. С баулами, с сумками и мешками, они оттеснили Диму и Максима назад, в вагон. Дима едва успел сесть возле сестры. Максим остался на ногах. Сразу стало душно. Запахло людьми – их потом, благовониями и пряностями.
«Ты всё расскажешь Ане». Это было унизительно. Но Дима хотел унизиться. Стать маленьким, сполна ощутить свою никчёмность. Лечь на пол, чтобы все обтирали об него грязь, чтобы наступали ему на руки, на живот, на лицо. Чтобы плевали на него и бросали объедки, смеясь над тем, как он покорно, почти с наслаждением терпит их издевательства.
«Ты всё расскажешь Ане». И Дима рассказал. Сразу, едва они вышли на вокзале в Коломбо. Остановил сестру и, не обращая внимания на поток людей, стал говорить, говорить. Открыл Ане всё: от того дня, когда к нему заявился доцент Егоров, до последнего сообщения, отправленного на его номер, – того самого сообщения, из-за которого в итоге погиб Джерри.
Аня слушала брата поначалу с непониманием. Потом с ужасом. Наконец с жалостью – омерзительной, невыносимой. Дима не успел закончить, когда Аня попыталась его обнять. В последней вспышке затихающей злобы Дима отмахнулся от сестры. Слишком порывисто. Попал по руке. Угодил прямиком в гипс. Вздрогнул, хотел извиниться, но не стал. Аня сама была виновата. Ей не следовало возвращаться из Испании. Она только всё испортила.
Отвернувшись, зашагал прочь. Сталкиваясь с другими людьми, цепляясь за стоявшие на полу тюки и чемоданы. Хотел затеряться, исчезнуть, перестать существовать – по одному щелчку, раз и навсегда.
Уткнулся в чью-то спину. Замер. Давился слезами. Не сразу понял, что оказался в очереди к вокзальным кассам. Нервно, с болью в груди усмехнулся. Надеялся, что сестра придёт его утешить. Теперь он не стал бы её отталкивать. Принял бы её объятия. Но Аня так и не подошла. И Дима ещё долго стоял в очереди, будто в самом деле хотел купить билет и куда-то уехать. А потом увидел Максима.
– Идём. Аня уже в такси.
Всё происходило слишком стремительно. Только что гуляли по заповеднику, и Дима норовил дёрнуть за лиану, хотел проверить её на прочность. Не верилось, что на лианах можно раскачиваться, как это делал какой-нибудь Тарзан. Они видели дом, защищённый колючей проволокой, а потом Максим вдруг сорвался с места, и всё закрутилось. Суета на вокзале. Почти трёхчасовой путь на поезде. И вот они должны улетать в Москву. Завтра утром Дима проснётся в своей кровати. Увидит старенький зáмок «Лего» с его лучниками и пехотинцами, сядет за письменный стол. Пойдёт на практику и… Что дальше? Что его ждёт? Только одиночество и старые страхи.
А Максим что-то скрывал. Ведь догадался, что им грозит опасность. Они все друг от друга что-то скрывали. Дима никому не доверял. Даже сестре. Такая милая, доброжелательная. Если б только Максим знал, сколько всего она рассказывала Диме в старших классах! Аня считала брата забавной игрушкой, с которой можно безбоязненно делиться секретами. Вернувшись из Испании, уже не была такой откровенной. А Дима и не хотел знать, что происходило в её жизни. Ему и своей грязи хватало.
– Идём! – опять позвал Максим.
И Дима принял решение. Легко, без лишних мыслей. Даже толком не обдумывал его. Максим часто говорил: если не можешь изменить игру, играй по правилам. Ну что ж, Дима так и поступит.
– Мне нужно в туалет.
Максим не обрадовался новой задержке, однако возражать не стал.
– Хорошо. Мы ждём на улице.
Дима покорно кивнул и наугад поплёлся в дальний угол вокзала, словно успел заранее присмотреть там указатель «WC». Отойдя на несколько шагов, убедился, что Максим уходит не оглядываясь. Ничего не заподозрил.
Дима подождал, когда к выходу направится большая группа людей. Тут было много туристов. Затеряться среди них не составило труда. На всякий случай сгорбился. Смотрел себе под ноги. Не поднимал взгляда.
Вышел на улицу. Тут же свернул направо. Чувствовал, как с каждым шагом рвётся связь, объединявшая его с Аней и Максимом. Ещё чуть-чуть, и обратной дороги не будет. С усмешкой почувствовал приглушённую, но такую отчаянную надежду, что его заметят, остановят, силой увлекут за собой в аэропорт.
Никто Диму не остановил. Аня сейчас наверняка донимала Максима разговорами. Просила его отнестись к брату со снисхождением. Им было не до него. Значит, сами виноваты.
Дима распахнул дверь свободного такси, сел на заднее сидение. Затравленно посмотрел в окно. Затем сказал водителю ехать к городскому пляжу.
Максим с Аней слишком поздно сообразили, что происходит. Жаль, Дима не видел их реакции. Не видел, как Максим поначалу с раздражением, а потом с тревогой ходит по вокзалу, обыскивает туалетные кабинки, спрашивает охранников о колченогом пареньке: «Такой пришибленный, с кудрявыми волосами, вы его видели?» Как потом Аня с недоумением слушает об исчезнувшем брате, как судорожно хватается за телефон и пытается ему позвонить. Напрасно. Дима отключил телефон. Ещё не время. Пусть развлекаются.
Постепенно злорадство и задор угасли. Грудь обложило пеплом. Не осталось чувств. Даже уверенность в собственных поступках пропала. Вместо мыслей – невыразимый томительный гул.
Прошло ещё двадцать минут, прежде чем Дима включил телефон. Сам позвонил сестре. Не дал ей ничего сказать.
– Дай Максима.
Аня послушалась.
– Ты где?
Голос Максима был предсказуемо спокойным, однако в нём теперь не звучало прежнего холода. Неужели исчезновение Димы его взволновало?
– Просто выслушай меня и не перебивай, хорошо?
– Слушаю.
– Тебе так просто не улететь. Думаешь, Скоробогатов не подстраховался? Наверняка оставил кого-нибудь в Коломбо. А когда узнает, что мы сбежали из Канди, первым делом отправит своих людей в аэропорт. И тут два варианта. Они тебя поймают. Или проследят, куда ты полетишь дальше.
Дима ненадолго замолчал. Ему было трудно говорить. Волнение передавило горло. Дима боялся своих следующих слов. Максим ждал, не пытался его перебить. Дал ему возможность собраться с силами и сказать:
– Я подстрахую. Позвоню Егорову из ресторана. Скажу, что мы там втроём. Скажу, что ты расшифровал тетради отца. Он отправит туда всех людей. Вряд ли их тут много. Бóльшая часть наверняка в Канди. Они так быстро сюда не доберутся. Значит, аэропорт будет свободен. И ты сможешь улететь. Бери первый попавшийся рейс. Лети куда угодно, а потом уже делай, что задумал. Ведь у тебя есть план, да? Ну конечно. У тебя всегда есть план.
Жестом велел таксисту остановиться. Они ещё не доехали до пляжа, но Дима узнал места и больше не мог сидеть в машине. Ему нужно было выйти. Он хотел идти – долго и быстро. Хотел почувствовать боль в ноге.
Наугад бросил на сидение несколько крупных купюр. Вышел.
– Только я тебя очень прошу. – Дима опять плакал. Слёзы мешали говорить. – Позаботься об Ане. Смотри, чтобы… такое больше не повторилось. Я…
И тут ему стало так тошно и такая подступила слабость, что Дима прижался плечом к фонарному столбу. Молился, чтобы Максим его остановил. В надрывном молчании ждал, что тот станет отговаривать его от задуманного. Но Максим молчал. Словно понял, что Диме на самом деле нужна эта жертва. Быть может, напрасная, нелепая, и всё-таки жертва. Нет, она не оправдает того, что случилось с Аней и Джерри, но иначе Дима сойдёт с ума. Не сможет жить, даже если вся эта история вдруг закончится. Более того, он не хотел, чтобы она заканчивалась. Только не сейчас и не так.
– Береги Аню…
– Ты можешь поехать с нами, – наконец ответил Максим, – позвонишь Егорову из аэропорта.
– Нет. Он не поверит. Я должен позвонить ему с городского номера, из ресторана. Тогда он отправит людей. Скажу, что у меня разрядился телефон.
Максим долго молчал, а потом спросил:
– Когда ты доберёшься до ресторана?
И Дима понял, что всё кончено.
– Позвоню Егорову через час. Вы уже будете подъезжать к аэропорту. Скажу, где мы якобы сидим. Скажу, что ты расшифровал тетради. Чтобы уж наверняка… А когда они приедут за мной, скажу, что вы с Аней сбежали. Ты заподозрил неладное. Подслушал мой разговор и… бросил меня.
– Ты можешь позвонить из ресторана и сразу уйти.
– Нет, Макс, не могу. Они всё равно меня поймают. Я не успею добраться до аэропорта. А если я сбегу, Егоров поймёт, что я его подставил.
Дима замолчал. Мог бы отключить телефон, но терпеливо ждал – Максим хотел сказать что-то ещё. Не было ни шума в трубке, ни дыхания. Дима просто чувствовал это и не ошибся.
– С Аней всё будет хорошо. Обещаю.
И Максим прервал разговор.
Дима несколько минут стоял возле фонарного столба. Не обращал внимания на то, как сверху, на светильниках, суетятся пеликаны. Вспомнив об их склонности невозмутимо гадить, с усмешкой подумал о собственной беспечности.
Усмешка придала ему сил. Нужно было идти. Отсюда уже виднелась вывеска ресторана – того самого, где они отмечали Димин день рождения. Он даже подумал, что сейчас опять закажет тот самый торт. Вкусный. Безе с фруктовым ассорти. Манго, бананы, мангустины и орехи, а главное – питайя, которую Дима предпочитал называть фруктом дракона; с первого дня в Шри-Ланке полюбил его белоснежную мякоть с мягкими косточками. Да, нужно будет заказать именно этот торт. А потом предложить кусочек людям Скоробогатова, когда они придут. Такой эпизод вполне можно включить в будущую книгу.