Виктор Сотник приехал в родной город поздно ночью. С час пришлось сидеть на чемодане в вестибюле гостиницы, пока освободился номер. Председатель комиссии и еще один работник министерства получили номера на полчаса раньше и сейчас, наверное, уже спали. И почему бы им не спать? Для них этот город был похож на десяток других промышленных центров, что они объехали за последние полтора месяца. Как жаль, что пароход прибыл ночью! Если бы это был день или даже вечер, Виктор сдал бы чемодан в хранение и пошел бы бродить по памятным с детства улицам. Узнает ли он их? Ведь город сгорел почти дотла, а сейчас, когда они проезжали на такси от речного порта до гостиницы, Виктор заметил, что на улицах не видно ни одного сгоревшего дома. Он узнавал улицы только по их расположению и направлению. На углу увидел почтамт, общий вид которого почти не изменился. Наверное, он сохранился после войны или был реставрирован.

Отель находился недалеко от вокзала. Внешний вид его также был близок к тому, каким Виктор его знал, но внутреннее оформление значительно отличалось — все было богаче, красивее, начиная от зеркал и ковров и заканчивая лепкой на стенах и потолке.

Дежурный администратор — черноволосая женщина — повела его в номер. Виктору не хотелось замыкаться одному в четырех стенах. Может, спуститься на первый этаж и хоть полчаса поговорить с администратором?.. Он так и сделал. Молодая черноволосая женщина дремала, склонившись на стол у телефонного аппарата. Когда он заговорил с нею, она подняла глаза и не совсем деликатно ответила:

— Пора спать. У нас режим.

Виктор сел в глубокое кресло, задумался. Администратору, наверное, было неудобно дремать в присутствии постороннего, и женщина, протерев глаза, недовольно взялась за телефонную трубку, набирая какой-то номер.

— Маша, который час?.. Четверть третьего? Спасибо. Конечно, не сплю. Не имею права. И здесь некоторые бессонницей страдают.

Виктор улыбнулся. Белокурый, тридцатипятилетний, он казался почти юношей.

— Скажите, пожалуйста, вы не футболист?..

— Почему вы так думаете?

Виктора удивил этот вопрос симпатичной женщины, которая так героически боролась со своей незаконной сонливостью.

— Просто так. Вы похожи на спортсмена.

— А разве все спортсмены — футболисты?

— Не все. Только футболиста сразу узнаешь. Они даже улыбаются как-то особенно.

Виктору не хотелось спорить на эту тему. Ему гораздо интереснее было расспросить о городе, о тех изменениях, которые произошли в нем больше, чем за десять лет.

— Скажите, пожалуйста, а театр сохранился?

— Какой театр? — Удивилась женщина. — А что ему грозило?

— Война, конечно.

— Война?.. Когда это было! Говорят, что театр теперь новый. А я его только таким и знаю. Хороший театр.

Виктор понял, что эта женщина приехала сюда после войны и знала этот город таким, каким он его никогда не видел. Он поднялся на второй этаж, зашел в номер и лег на широкую кровать с трубчатыми медными дугами.

Может, выйти сейчас и пойти по ночным улицам?.. Нет, пожалуй, не стоит. К тому же ему надо хоть немного заснуть — завтра его, как и других членов комиссии, ждет работа.

Какой же стала теперь Валентина?.. Дважды он писал ей, но не получил ответа. Да не безумием ли было обращаться к ней с письмами? Какое он имел на это право?.. Отправляя письма, он был почти уверен, что никакого ответа не получит.

В полседьмого в открытые окна отеля донеслись сначала единичные голоса, а потом топот сотен ног на асфальте улиц. Виктор подошел к окну. На улицах происходила какая-то непонятная демонстрация. Ни флагов, ни лозунгов, ни праздничных нарядов — ничего того, что можно увидеть на всех демонстрациях. Рабочие и работницы были одеты в рабочие спецовки. Откуда эта демонстрация?.. Но вот Виктор вспомнил расписание пригородной железной дороги, висевшее в вестибюле гостиницы. В двадцать минут седьмого к вокзалу прибывало несколько рабочих поездов, и из них выходили люди, спешащие на заводы и фабрики города.

Виктор встал, умылся, оделся. Постучал в номер председателя комиссии. Он понимал, что тот уже не спит. За дверью зашуршало, щелкнул ключ, дверь открылась.

— Пожалуйста, заходите.

Председатель министерской комиссии Дмитрий Афанасьевич был старше Виктора лет на двадцать. Высокий, костлявый, с бледным, изможденным лицом, он ходил по номеру в зеленых войлочных ботинках, пожалуй, самого большого размера, какие только существуют, и в серой полосатой пижаме.

— Не спится, товарищ Сотник? В родной город приехали? Понимаю, понимаю. Сколько не были?.. Более десяти лет? Так вы же мальчиком отсюда ушли?.. Вот как!.. До двух часов дня вы свободны. В два надо поехать на один завод. Там у них, кажется, с рационализаторскими предложениями неладно. Надо помочь людям... На металлургическом, говорят, кто-то вашей темой занимается. Там надо будет дольше посидеть.

Главной задачей комиссии было ознакомление с новаторскими предложениями и проектами на заводах страны, оказание помощи местным изобретателям, продвижение разумных и полезных проектов в жизнь. Виктор хоть и не был работником министерства, но его, как опытного инженера-рационализатора, назначили в эту комиссию, и вот уже полтора месяца он ездил по заводам Урала, Донбасса, Приднепровья. Еще в начале их поездки было известно, что комиссии придется побывать в его родном городе. Он и ждал этого, и опасался. Ведь он хорошо осознает, что встреча с Валентиной неизбежна. Какой она будет, эта встреча? И вдруг, как укол в сердце, — неужели он не знает, какой она будет? Забыла его Валентина, давно забыла...

Виктор открыл балконную дверь. Город лежал перед ним зеленый, безграничный, в полупрозрачной синеве утреннего тумана и заводского дыма. И он был ему совсем незнаком. Он не знал этих широких, покрытых асфальтом площадей, окруженных высокими тополями и новыми многоэтажными домами, не знал легкого, ажурного моста через Днепр, цветов на бульварах, решетчатых оград, фонтанов в скверах, детских площадок между деревьями с высокими деревянными горками, на которых красовались косолапые медвежата и тонкошеи рыжие лисы в хитром человеческом наряде. Все это было новым, послевоенным.

У отеля Виктор зашел в трамвай, не спрашивая, куда он идет и где останавливается. Когда трамвай тронулся, Виктор сел у открытого окна и очень радовался, если где-нибудь ему бросалось в глаза что-то знакомое — дом, железные ворота, старая противопожарная башня, которой еще до войны не пользовались. Виктору казалось, что он ехал не больше десяти минут. Как же он был удивлен, когда заметил, что трамвай уже успел развернуться на кольце и сейчас идет в обратном направлении — к гостинице и вокзалу! Придется осматривать вокзал, запомнившийся Виктору как самая большая беда в его жизни. Это в нем, полуразрушенном, холодном, он навсегда потерял Валентину...

Нет, он не мог поехать туда!.. Сошел на первой попавшейся остановке и пошел вдоль Днепра в сторону рабочего поселка.

Он знал, что Валентина с Федором жили там, где и до войны, где стоял дом Голубенко. Сотника невольно тянуло к этому месту.

Что это за руины возле Днепра? Да это же бывшая больница, довоенная гордость их города. Больницу, видимо, построили в центре, а эти пятиэтажные стены смотрели сейчас серыми полостями окон в тихий залив, как молчаливые свидетели недавней разрухи.

На песчаном берегу сидело несколько мальчишек. Ивовые удилища свисали над водой, поплавки из окрашенного в красный цвет гусиного пера слабо покачивались на спокойных волнах.

Виктор остановился возле рыбаков. Перебирая в памяти фамилии давних знакомых, спросил:

— Кто знает, где живут Кравцовы?..

— Они здесь не живут. Уехали. А жили вон там, за этими дубами, — встал и показал рукой на аккуратные белые домики курносый мальчишка лет девяти. — Вон там, возле нашего дома.

Виктор сел между ребятами, заведя беседу о том, на какую приманку какая рыба лучше клюет. Ему не часто приходилось разговаривать с такими сообразительными белоголовиками. Всегда занят своими мыслями и делами, он замечал их только тогда, когда какой-нибудь мальчишка налетал на него на улице и, не рассчитав инерции, толкал головой в бок. Тогда он брал разбойника за ухо, дергал, смеясь, и отпускал, приговаривая:

— Ах ты, сорванец!.. Так и под трамвай можно угодить.

Сейчас его внимание привлек парень, который разматывал удочку и не участвовал в разговоре. Он был белокурый, с серыми подвижными глазами. Где он его видел?.. Может, когда-то проходил мимо чьих-то ворот и на него взглянул из калитки родительского дома белоголовый, сероглазый мальчик? Но почему же этот взгляд навсегда запал ему в душу?..

Он разговорился с парнем.

— Папа где работает?..

— На заводе.

— Как его фамилия?

— Голубенко.

Так вот оно что!.. Сердце забилось резко, ускоренно.

Ну, конечно!.. Он же подошел к самому дому Федора и Валентины. В душе не шевельнулось ничего похожего на ревность. Наоборот — мальчишка сразу стал ему близким, родным. Сын Валентины!..

— Федор Голубенко? — Для верности спросил он. — И вон там ваш дом? Как же тебя зовут?..

— Да, наш. А зовут меня Олегом... Эй, Кимка! У тебя клюет, — Олег бросился к своему дружку, который рассматривал в старый полевой бинокль противоположный берег Днепра. — Клюет, а ты ворон ловишь!..

Виктору не хотелось расставаться с Олегом. Расспросил о школе, об учителях, но ни словом не обмолвился о Валентине. Парень не очень охотно разговаривал с Сотником. Когда Виктор на его удочку поймал большого окуня, он завистливо воскликнул:

— Ой, дядя!.. Я никогда такого не ловил.

Вдруг где-то совсем близко послышался мягкий, мелодичный женский голос:

— Олег!.. Ну, конечно здесь. Где же его еще можно найти?

Из-за дубов вышла белокурая женщина с округлым лицом и почти побежала к ним. Легкий береговой ветерок трепал широкие складки ее белого платья. Виктор сначала не узнал Валентину. А когда узнал — растерялся. У него не было времени, чтобы подготовиться к этой встрече. Валентина застала его врасплох. Он повернулся спиной к ней и к Олегу, засмотрелся на воду. Вернее, делал вид, что смотрит на воду, ничего не видит и не слышит.

Валентина его не заметила. Она взяла Олега за руки, начала рассматривать ладони.

— О боже... Что это с тобой? Где ты так поранил руки?

— Упал на камни.

Парень опустил глаза, опустил голову.

— Надо осторожнее, сынок. Ты, кажется, и купаться лазил сам? Разве ты не знаешь, какие здесь бывают ямы?

— Я не один, — оправдывался Олег.

Виктор не выдержал — оглянулся. И они встретились глазами. Валентина долго всматривалась в человека, сидевшего над водой у старой дуплистой ивы. Она не верила своим глазам. Шагнула, качнулась... Неужели судьба ей действительно решила посылать одну ужасную неожиданность за другой? Неужели это действительно он? Почему он здесь?..

Если Виктор успел немного уравновеситься, то Валентина никак не могла собраться с мыслями. Наконец она выдавила из себя что-то непонятное и неопределенное:

— Простите. Может, я ошибаюсь... Виктор?!

Сотник поднялся. На его лице просвечивались радость и растерянность.

— Да, конечно...

— Странно, — протяжно, почти по слогам произнесла Валентина.

Ее лицо побледнело. Неужели он знает, что Олег — его сын? А может, он приехал сюда, чтобы похитить Олега?.. Все остальные чувства отступили перед страхом, что этот человек, который так жестоко ее обманул, охотится теперь за ее любимым сыном, без которого, ей казалось, она бы не смогла прожить и дня. Ее даже удивило, что она спокойнее пережила первую минуту встречи с этим человеком, чем с его фотографией в журнале. Видимо, ей в этом помогли слова Солода о женитьбе Виктора. Во время войны!.. Значит, где-то, видимо, в сорок четвёртом году. Тогда, когда она считала его погибшим...

— Зачем вы приехали сюда? — Глухо спросила она.

Виктор забыл обо всем. Он видел Валентину, ту же Валентину, которую называл и звал во сне, о которой ежедневно мечтал, с образом которой говорил, советовался, смеялся и, может, беззвучно плакал. Да, это была она. Что и говорить, годы не обошли ее, наложили на нее свою печать. И все же, как ни странно, эти же годы сделали ее лицо еще более привлекательным. Это уже была не девушка, а женщина в расцвете своей силы и красоты. Словно в немом кино перед Виктором проплывали беззвучные кадры. Вот она в уральском поселке вбежала в студенческое общежитие и, веселая, возбужденная, розовощекая, немного смущаясь, говорит ему, что они могут сию минуту пойти в их комнату. Вот она лежит рядом с ним, ее глаза под первыми лучами утреннего солнца светятся голубыми огоньками счастья, а он кладет свою горячую голову на золотую россыпь ее расплетенных кос. Вот она льет воду из графина ему на руки, а вода течет между пальцами, розово светится под утренним солнцем. Вот она стоит на деревянном перроне, ветер крутит вокруг нее густую пыль, а Виктор смотрит на нее из дверей теплушки, уносящей его в неизвестную даль. Фигура на перроне удаляется, превращается в белую точку. Но Виктор видит, хорошо видит, что Валентина машет рукой. И потом несколько месяцев он чувствует ее жгучие, до боли милые слезы на своих щеках... Да, это она, его Валентина. Годы не только не развеяли по убитой горем земле его любовь, а собрали ее, сгустили, сжали, как сжимаются каменными пластами в земной коре бывшие ветвистые деревья, тоже превращаясь в камень. И Виктор носил этот тяжелый камень в сердце. Он давил грудь, но избавиться от него у Сотника не было никакой возможности. Теперь она стоит перед ним, его Валентина. И Виктор чувствует, как этот твердый камень, сжатый годами, как клубок, разматывается в его груди, выпрямляется, оживает, как обугленное дерево весной. Дерево не молодое, обожженные грозами, как те дубы над заливом, но стойкое, долговечное. И шумит оно своей зеленой вершиной в Викторовой груди, и даже покачивается он, стоя перед Валентиной на серебристом береговом песке... Да, это она, Валентина. Но почему же она смотрит на него с нескрываемой ненавистью? Протянуть бы руки, схватить ее в объятия, поднять над взволнованными просторами Днепра, целовать, целовать до умопомрачения, до самозабвения... Виктор чувствует, как его руки сами потянулись к ней. Но это только одно мгновение. Ум, холодный цензор человеческих чувств, приказывает ему — стой! Ведь она давно уже не твоя, Виктор. По собственной воле она выбрала для себя в мужья твоего бывшего друга. У них есть сын... Зачем она обрезала волосы? Зачем?.. Ей так хорошо было с длинными волосами!

— Валя!..

Слово прозвучало, как в далеком горном отголоске. Она вздрогнула, схватила за руку Олега, словно боясь, что Виктор сейчас набросится на него и понесет парня, как пушкинский Черномор, над реками, над озерами и лесами в неизвестную даль.

— Какая я вам Валя! — Почти шепотом, но гневно, откликнулась она. Потом взглянула на Олега. — Беги, сынок, домой.

Олег, конечно, ничего не понимал.

У него были свои заботы и интересы.

— Ты пустишь на остров?

— Беги, беги... Потом об этом поговорим.

— Но пустишь?

Валентина обняла сына, погладила его по головке.

— Олежек, слушай, что тебе говорит мама.

— Беги и беги, — недовольно повторил Олег. — До свидания, дядя.

«Дядя, — горько подумала Валентина. — А кто же он ему теперь?.. »

Олег неохотно ушел с берега и исчез за дубами. Виктор стоял у самой воды и говорил тихо, будто продолжал мысль, которую начал не вслух:

— Да... Вы уже давно не Валюша для меня. Вы — Валентина Голубенко. Знаю, знаю... И все же те девять дней... В вас много чего осталось от той Валюша. Нет, даже не так. Это — та же Валюша, только значительно лучше, серьезнее. Лучше, но чужая...

— Решили посетить родные места? — С язвительной иронией спросила она.

— Да, решил...

— Но имейте в виду, — нервно, злостно воскликнула Валентина, — я прошу вас. Не трогайте Олега. Слышите?.. Вы... Вы...

Ей как будто не хватало воздуха. Но вот она резко повернулась, побежала по берегу и скрылась за деревьями. Виктор стоял, неспособный ничего сказать. Наконец он сделал шаг, негромко крикнул...

— Валентина!..

Но Валентина была уже далеко. Виктор сел на песок, склонил голову на руки, его мозг словно окутывало горячим полупрозрачным паром. Казалось, что все это несколько минут назад происходило не с ним, а с кем-то другим, и он не участник, а только наблюдатель, смотрящий на все со стороны. И ему вдруг стало невероятно жалко этого одинокого человека с широкой грудью спортсмена и сильными руками, сидевшего на берегу...