Валентина не могла не помнить изменений, произошедших в поведении Федора. Раньше в меру серьезный и в меру веселый, теперь он почему-то грустил, был молчалив и замкнут. По отношению к ней тоже замечалось что-то необыкновенное: то он порывисто брал ее за руки, ласкал, то им овладевала грусть, молчаливая настороженность, даже подозрительность — и тогда он на всю ночь уединялся в своем домашнем кабинете, который был отгорожен от спальни завешенной ковром дверью. Валентина слышала, как он подходил к двери, отворачивал ковер, прислушивался, уснула ли она, а потом всю ночь из-за стены доносились его медленные приглушенные шаги. На второй день глаза его были красные от бессонницы, и он снова жаловался на головную боль.
Во внешности Федора тоже произошли изменения. В его волосах между сединой еще кое-где пробивались отдельные черные пряди. Но в последнее время и они начали исчезать, словно сгорали на каком-то невидимом огне. Только на работе он был таким же непоседливым и вспыльчивым, как всегда. Будто работа, встречи и беседы с людьми, беспрерывные звонки из цехов, какие-то неполадки и препятствия, постоянная борьба с ними тушили в нем жгучий огонь, сжигавший его изнутри. Он похудел. От этого под глазами появились новые морщины.
Как-то Валентина зашла к нему в кабинет и, пытаясь успокоить Федора лаской и шуткой, прочитала ему строки:
Федор удивленно посмотрел на нее, словно Валентина сделала удивительное открытие, о котором уже успел узнать весь свет, а он только сейчас услышал о нем.
— Как, как?.. Действительно. С детства известно. А теперь только дошло, — шептал Федор. — Как будто в бурях есть покой!..
Валентина подумала о том, что он, видимо, хочет развеять в работе ту большую внутреннюю тревогу, от которой не находит покоя дома. Это ее еще больше всполошило и насторожило. Что же это за тревога?.. Откуда она?..
Она вспоминает нечто подобное в его настроении и поведении в начале их совместной жизни, сразу после женитьбы. Около года творилось с ним такое. Но потом Федор увлекся учебой в институте, работой на заводе, строительством этого дома, где они теперь живут, и постепенно избавился от своего странного смятения.
Заподозрить Федора в злоупотреблениях, за которые он мог бы бояться ответственности перед законом, Валентина не могла. Федор был из тех людей, что меньше всего заботятся о своем собственном благополучии. После того как дом был готов и они с Валентиной поселились в нем, он словно забыл о своем долге хозяина дома. Валентине приходилось напоминать и о посадке новых деревьев, и о том, что не во всех комнатах навешены двери, окрашены окна и пол. Федор мог ходить в потертом костюме, а Валентине никак не удавалось затащить его к портному. Наконец портной вынужден был приходить на дом, делать примерку, а через неделю Валентина, как няня, наряжала Федора в новый костюм.
Нет, Федор Голубенко не мог покуситься на какие-либо государственные ценности. И даже если бы такое случилось, для нее это не могло бы долго оставаться тайной. Валентина не верила тем женщинам, которые уверяли суд и общественность, что они ничего не знали о нечестных комбинациях своих мужей.
Здесь что-то другое. Но что именно?.. Почему Федор последнее время ведет себя так, будто собирается попрощаться с нею навсегда?
Наконец Валентина решилась поговорить с ним обо всем откровенно.
— Что с тобой происходит? — Спросила она его. — Тебя как подменили. В тебе что-то клокочет, бросает тебя. Ты не находишь себе места. Почему ты кроешься от меня со своими переживаниями?.. Расскажи, Федя. Неужели ты думаешь, что я тебя не пойму?..
Федор смотрел на нее затуманенным взглядом и молчал. Поднялся, прошелся по комнате. Наконец резко повернулся, глаза у него загорелись, и он почти вскрикнул:
— Слушай, Валентина!.. Слушай...
Последнее слово прозвучало не так резко и не так решительно. Он опустился на диван, склонил голову на руки и замолчал в тяжелой задумчивости.
— Не могу, Валя...
Но своими словами, своими то порывистыми, то безвольными движениями Федор только больше обеспокоил Валентину.
— Федор, ты не имеешь права молчать. Тебе что-то угрожает? Что-то случилось на работе? Над тобой висит какая-то опасность?.. Неужели ты не считаешь меня своим ближайшим другом?..
— Валя, — тихо, почти шепотом сказал Федор. — Поверь, что мне ничего не угрожает на работе. Я знал, что ты именно так подумаешь, и боялся этого. Нет, Валя. Не беспокойся за меня. На работе все в порядке. Если и происходит что-то, то не вокруг меня, а во мне самом. Дай мне немного времени. Дай мне подумать... Возможно, я все тебе расскажу.
Сердце Валентины сжалось от жгучей боли. Неужели?.. Ее Федор? Кто же она?.. Кто та женщина?.. И нельзя сказать, чтобы была оскорблена ее любовь к Федору. Ее чувства к нему слишком сложны, чтобы их можно было охарактеризовать одним словом — любовь. Если доискиваться до тех причин, которые сделали ее женой Федора, то, пожалуй, самой важной из них будет старая, проверенная годами дружба Федора с Виктором Сотником. Кто бы еще мог стать ее мужем, как не Федор, которого так любил и уважал ее Виктор, отец ее Олега?.. С годами она привыкла к Федору, глубоко уважала в нем упорство в работе, умение любой ценой доходить до поставленной цели, самоотверженность, чуткость к ней и к людям, его любовь к Олегу. Много было у Федора тех качеств, которые нравились Валентине и делали ее жизнь с ним хорошей, содержательной. Она не могла бы ответить даже себе, любит ли его. Возможно, любит. Валентина была зрелой женщиной и понимала, что полюбить так, как любила Виктора, больше никого не сможет, что сила, свежесть, вдохновленная чистота и необычная красота ее первой любви никогда не повторятся, как не повторится ее юность. Но Федор занимал много места в ее душе. Она отдавала ему самые лучшие чувства своего щедрого сердца. Разве это не он говорил, что даже доли ее любви достаточно, чтобы согреть его на всю жизнь?.. Как же он мог теперь думать о другой?.. Или произошел досадный случай и Федор теперь казнится сознанием своей нечестности по отношению к ней?
— Федор, — строго сказала она. — Ты должен сказать. Должен. Слышишь?.. И только сегодня. Сейчас.
Но Федор молчал. В глазах Валентины загорелся гневный огонек.
— Значит, ты боишься говорить мне!.. Боишься! — Глядя ему прямо в глаза, воскликнула Валентина. — Ну, говори. Почему ты отводишь взгляд?.. Ты нечестно поступил по отношению ко мне?.. Да? Тебе стыдно признаться в этом?
— Стыдно, Валя. Нечестно поступил... Но не сейчас. Давно.
— Ничего не понимаю... Какая же это нечестность? Ты волен выбирать.
— Но я любил тебя, Валя. Любил не менее, чем сейчас...
— И чего же ты вдруг теперь вспомнил?
— Я этого никогда не забуду.
— Ой, Федор! Что-то опять не то. Мне совсем не интересно, с кем ты встречался до меня. Я об этом не хочу слушать. Не хочу... Держи это всегда при себе.
Валентина знала, — она говорит не то, что думает, и сама удивлялась своим словам. Но нежданное чувство ревности завладело ее сердцем. Ага!.. Значит, она любит его!.. Или в ней заговорило женское самолюбие, которого она раньше не замечала в себе?..
Закончить разговор на этот раз им не удалось. Ко двору подъехала машина, и Саша крикнул в открытое окно:
— Федор Павлович!.. Просили немедленно позвонить в министерство.
Федор подошел к Валентине, взял ее за руки. Так было всегда, когда он ехал на работу. Это стало привычным для нее. И вдруг она вырвала руки, отошла от него. И хотя Федору было совсем не весело, он не мог не улыбнуться.
— Валя!.. Валюшка! Я никогда не видел, как ты ревнуешь. Ты такая сейчас хорошая. И похожа на капризную девочку. Люблю я тебя. Поверь. Никто мне не нужен, кроме тебя. Никто. Ты знаешь сама. Зачем же эти разговоры?..
Она уже не вырывалась из его рук.
Слова Федора, мерцающие искорки в глазах, счастливая улыбка, давно не появлялись на его лице — все это немного успокоило и развеселило ее. И хотя она собиралась поговорить с ним еще раз об этом, сейчас у нее отлегло от сердца.
— Ничего, Валя. Пройдет. Характер у меня проклятый. Сорвется камень и потянет за собой целую лавину. А сам потом потеряется среди нее... И уже не знаешь, с чего это и начиналось. Ну, ладно, вечером договорим...
Ему хотелось любой ценой успокоить Валентину.
— Ты, кажется, хотела зайди в библиотеку?.. Едем вместе.
Валентина осмотрела себя в зеркало, нашла список нужных книг и чистый блокнот, и они сели в машину.
Чтобы попасть на завод, надо было проехать несколько километров вдоль самого Днепра. Стояла прекрасная летняя пора, когда берега Днепра на всем своем протяжении покрываются цветастыми сарафанами, разноцветными купальниками и яркими детскими трусиками. Рыбак, выезжающий на ночь в безлюдный залив, чтобы рано на заре забросить удочку, обязательно окажется в смешном положении. Всю ночь он лежит под копной сена, считает близкие и дальние небесные светила, представляет себя чуть ли не Робинзоном, мечтает о том, как хорошо половить неиспуганную рыбу... А рано на заре он просыпается от басовитого кашля другого Робинзона, что лежит под соседней копной. Он уже готов спорить со своим конкурентом, доказывать, что это место давно облюбовано им, что он даже несколько дней подряд бросал за этими корягами подкормку для рыбы. Но из-под второй копны, из-под третьей, из-под четвертой поднимаются новые робинзоны, стряхивают с себя сено, ликвидируют свои ночные гнезда, чтобы не сердить колхозного объездчика, и подходят к группе для знакомства...
В читальном зале заводской библиотеки все стулья были заняты. Валентина постояла у двери и уже хотела уйти, чтобы зайти в другой раз, когда здесь будет не так людно. Ей надо серьезно поработать над новыми статьями в технических журналах, за которыми она регулярно следила. Возможно, это поможет найти ответ на те вопросы, которые ставила перед ней ее работа над интенсификатором. Наверное, Валентина ушла бы, если бы не увидела, как, приоткрыв дверь из другой комнаты, помахала ей рукой старенькая библиотекарша.
Она завела Валентину в комнату, в которой не было видно стен за полками с книгами. Создавалось впечатление, что в этой комнате стены сложены из книг и окна тоже прорублены прямо в книгах.
— У меня есть для вас новые журналы, — сказала библиотекарша, поправляя роговые очки. — Можете поработать здесь.
На желтой полированной лестнице, стоящей перед полками буквой «Л», верхом сидел парторг завода Макар Сидорович Доронин. Полный, с зеркальным черепом, он почти под самым потолком мурлыкал себе под нос какую-то несложную песенку, просматривая книги. Доронин была одет в синий китель, которые по неписаному правилу любят шить себе ответственные работники районного масштаба, в синие шаровары военного покроя и в хорошо начищенные хромовые сапоги. Наверное, эта одежда снискала себе популярность среди административного и партийного аппарата периферии за свою практичность. В ней можно мокнуть под дождем где-то по дороге в колхоз, прыгать в цехе через раскаленные стальные слябы, ходить целый день среди угольной пыли, но одежда не потеряет своего вида, как не теряет вида, пока вовсе не вылиняет, военная униформа.
Валентина поздоровалась. Лицо Макара Сидоровича просветлело. Глубокая воронка на лбу, оставшаяся после тяжелого ранения, была окружена с двух сторон густыми морщинами. Морщины появлялись тогда, когда Макар Сидорович, улыбаясь, поднимал брови.
— А-а, Валентина Георгиевна! — Протяжно произнес он. — Я давно хотел вас видеть. Ну, здравствуйте. Простите, что не подаю руки. Боюсь, что вы не достанете.
— Здравствуйте, Макар Сидорович, — поздоровалась Валентина. — Действительно, до вас не дотянуться.
— Еще бы! Оседлал высоты науки. Вот только шевельнуться не могу. Чтобы не загреметь с этих высот... Отойдите, пожалуйста. При моей комплекции это и для вас опасно. Попробую сейчас мягко спуститься.
Он, несмотря на свою тучность и пожилые годы, спустился с удивительной легкостью и ловкостью.
— Вот знаете, Валентина Георгиевна, сидел я там наверху и думал. Хотите знать, о чем?.. — Ему, наверное, хотелось додумать вслух то, чего он не успел додумать до конца на верху лестницы, потому что, не дожидаясь ответа Валентины, Макар Сидорович продолжал: — размышлял о том, что нам выгоднее, когда необычное быстрее становится для нас обыденным, обычным.
— Я не понимаю, Макар Сидорович.
— Ну, вот возьмите вашу пневмопочту. Когда-то нам казалось, что лаборатория при мартене — вообще роскошь. А теперь мы не можем представить мартеновский цех без нее. А потом — пневмопочта... Но стоит ли все время восхищаться этой новинкой? Она вошла в быт, стала привычной — и хорошо. Мы критически этого изобретения воспринимать не можем, поэтому восхищаемся. А приходит новое поколении, не помнящее времен, когда состав стали определялся мастером на глаз, на излом, и уже смотрит на нашу пневмопочту, как на нечто устаревшее... Изобретает, совершенствует... И в этом, именно в этом заключается прогресс!.. Скорее привыкать к новому! Скорее делать его обычным. Меньше шума и трескотни вокруг новинок, потому что это их канонизирует... Тогда мы будем смотреть на все критически, молодыми глазами...
Валентина села и, не понимая, к чему ведет разговор Макар Сидорович, нетерпеливо поглядывала, как он, лысый, полноватый, приземистый, мерил комнату медленными шагами, слегка припадая на левую ногу. Но вот он топнул несколько раз ногой об пол, выпрямился и сказал:
— Вот и все. Странное ощущение. Как будто тебе ногу воробьи клюют... онемела от неудобного сидения. Ну, что же вы молчите?
— Я слушаю.
— Я хочу вас послушать. Как идет ваша работа?
Глаза его прищурились, брови поднялись, а с двух сторон у глубокой воронки на лбу снова появились мелкие складки. Металлические зубы поблескивали в улыбающемся рту.
— Пока все по-старому. Есть формулы, есть расчеты, есть чертежи. Даже есть интенсификатор. А толку нет.
Щеки Валентины порозовели, слабый румянец, словно отсвет далекой зари, разлился по ее лицу. Макар Сидорович смерил ее взглядом.
— Значит, говорите, есть все и нет толку? Это плохо. А почему вы прекратили эксперименты в мартеновских печах?
— Я еще к ним не готова, — ответила Валентина.
— Ну, что ж... Если вы чувствуете, что рано, то вам виднее. А может, есть какая-то другая причина?
Валентина задумалась. Говорить ему о том, почему она отказалась даже от того последнего эксперимента, право на который сама ходила к нему выпрашивать?
— Макар Сидорович, — начала она нерешительно. — Старые сталевары косо на нас смотрят. Говорят, что мы у них под ногами путаемся и только мешаем работать.
— Ага! — Громко засмеялся парторг. — Отца испугались! Зря, зря. По моему мнению, он совсем не страшный. Вспомните, что я говорил в начале. Старики у нас — золото. Только они слишком довольны нашей новой техникой. И как им быть недовольными?.. Ведь наш цех по сравнению с прежним мартеновским — это все равно, что царские палаты по сравнению с хатой бедняка. Как же им критически относиться к этой технике?.. Я, конечно, говорю не обо всех. Но значительная часть слишком преклоняется перед нашими новинками. Им кажется, что это — верх совершенства. Они даже обижаются, когда кто-то думает иначе. Поэтому и ворчат... А вы разве не верите в свою работу?..
Валентина подняла голову. Румянец на ее лице исчез. Теперь оно казалось бледным и более старым, но таким же привлекательным.
— Почему не верю?.. Верю. Работать надо. Искать.
— Так что не надо бояться сталеваров. Они сначала поворчат, а когда вы дадите им ваш интенсификатор — на руках будут носить... Вот посмотрите сюда.
Макар Сидорович начал перекладывать на столе какие-то журналы с английскими названиями на обложках.
— Знаете английский?..
— Читаю, — ответила Валентина.
— А я, к сожалению, нет. Трудно он мне дается... Библиотекарь переводит. Где же он? Ага, вот. Как вы думаете, что делают эти люди?
Валентина посмотрела на большое фото в журнале. Семеро рабочих держали длинную железную трубу, конец которой исчезал в пламени мартеновской печи. Труба, кажется, не была тяжелой, но, видно, держать ее было нелегко, потому что лица рабочих перекашивало непосильное физическое напряжение. На щеках, на шее, даже на руках выступали крупные капли пота.
— Что они делают? — Удивилась Валентина.
— А вы просмотрите эту статью. Журнал хвастается техническими новинками в металлургии.
Валентина пробежала глазами небольшой очерк об интенсификации мартеновских процессов на одном из английских металлургических заводов. Английские инженеры решили вводить в печь интенсификатор. Никакие огнеупорные материалы не выдерживали реакции, плавились, и поэтому инженеры не знали, с чего им изготовить трубки для вдувания. Тогда они додумались до той, «дубинушка», что изображена на фото. Интенсификатор нагнетался под большим давлением через длинную железную трубу, которая постепенно в руках работников превращалась в небольшой огарок. Труба вибрировала, вырывалась из рук, угрожая работникам почти неизбежным увечьем. В журнале сообщалось, что для каждой такой плавки нужно восемьдесят метров труб.
— Бог мой! — Воскликнула Валентина. — Да для этого же надо трубопрокатный завод рядом строить. Я уж даже не говорю, что они не позаботились об элементарных мерах безопасности. Хоть бы как-то закрепили эту трубу. Это не так трудно.
— Какое им дело до того, что несколько рабочих утратят работоспособность или вовсе погибнут?.. Зато эксперименты обойдутся дешевле, — отметил парторг. — Смелее, Валентина Георгиевна. Смелее. Когда потребуется помощь — приходите. Мы не остановимся ни перед чем, чтобы дать возможность вам закончить свою работу. Денег тоже не пожалеем.
— Они мне пока не нужны, — ответила Валентина, пожимая руку Макару Сидоровичу.
Когда парторг ушел, Валентина принялась просматривать журналы, подобранные по ее заказу библиотекарем. Журналов было немало, и Валентина то в одном, то в другом находила для себя что-то интересное. Она записала важнейшие мысли и некоторые сведения себе в блокнот. Особый интерес у нее вызвала статья о работе сталеваров-магнитогорцев. Она так увлеклась, перечитывая отдельные абзацы, что не спешила начать ее с начала. Наконец захотела взглянуть на название и на имя автора.
Валентина перевернула несколько страниц и вскрикнула от неожиданности. То, что она увидела в журнале, настолько поразило ее, что журнал выпал из рук, а глаза широко раскрылись, полные страха, сомнения, боли. Она еще и еще смотрела на название статьи, на фамилию автора, на его фото... Нет, сомнений быть не могло. Это он!.. И хотя Виктор уже не был юношей, хотя на его лице появились следы многих нелегко прожитых лет, она его узнала. Сердце ее стучало: это он, он, он!.. Валентина не в состоянии была задаваться какими-либо вопросами, не способна была размышлять над тем, почему Виктор не вернулся в родной город, почему забыл о ней. Все это придет потом...
Ей показалось, что она попала на огненную карусель. Окна светились багровым огнем и плыли, плыли вокруг нее. Стены, сложенные из сотен книг, тоже были частью багровой карусели. Она упала лицом на стол.
— Что с вами?.. Вам плохо?
Голос библиотекаря поднял ее на ноги. Валентина стояла, держась за спинку стула. Как жаль, что Макар Сидорович ушел отсюда! И почему лицо библиотекаря стало таким красным? Или это у нее самой глаза заплывают кровью?.. Но он жив, жив!
Валентина шагнула. Да, она может идти. Силы у нее еще есть.
— Выпейте воды, Валентина Георгиевна.
— Спасибо. Не беспокойтесь. Пройдет.
Прошла через зал, оказалась на улице и пошла через посадку, не зная, куда идет... Какие-то колючие кусты в кровь ранили ей ноги. Шелестела трава, журчал ручей. Валентина не останавливалась. Она шла все дальше и дальше. Вот какая-то незнакомая дорога, с двух сторон прикрытая ивами. А что это блеснуло там, между ивовыми ветками?.. Валентина перепрыгнула через канаву, прошла несколько шагов. Ей открылся широкий залив, окруженный дубами.
Слез нет. Почему?.. Только в горле продолжает стоять тяжелый свинцовый комок. Ей нечем дышать. Была бы хоть одна капля воды, чтобы смочить во рту. Губы сухие и горячие. Наверное, они потрескались и на них выступила кровь...
Да вот же вода — днепровский залив! Валентина оторвала руки от дубового ствола и, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь, побежала к заливу, чтобы хоть немного смочить во рту. Когда она уже почти подбежала к воде, вдруг словно из-под земли перед ней вырос Федор, преграждая ей путь.
— Валя!.. Стой. Я все знаю. Я видел журнал. Я пошел вслед за тобой.
Она обессилено упала ему на грудь. И только здесь исчез в ее горле свинцовый комок, и вся она вздрогнула в тяжелых рыданиях.
В тот же вечер в дом к Голубенко пришел Солод. Валентина лежала в спальне, Федор извинился за нее, — мол, болит голова, устала...
— Ничего, ничего, — живо сказал Иван Николаевич, садясь в кресло у круглого столика. — Конечно, надо отдохнуть. Творчество — дело сложное. Впечатления, воодушевление... Потом разочарование. И снова впечатления... Все делается кончиками нервов. Никакой труд так не истощает...
Он помолчал, искоса поглядывая на Федора. Федор понял, что Солод зашел не случайно. Что-то, видно, у него есть...
Говорили о заводе, о подсобном хозяйстве, которое было предметом особых забот Солода, но пытались понять намерения, стоящие за этими фразами, как за щитками. Знает ли Солод о статье в журнале о том, что эту статью читала Валентина?.. Федор ему пока что ничего не говорил.
Но вот Иван Николаевич встал и, сворачивая в трубку взятую на столе газету, между прочим сказал:
— Хорошую статью написал Сотник... Он, видно, башковитый. Я в министерстве встретил своего друга, работающего на Магнитке. Оказывается, Сотник давно женат на его сестре. Еще с военных лет... Странно. Значит, можно быть одновременно и талантливым, и подлым... Именно поэтому я и молчал, что он жив.
Федор вздрогнул, укоризненно покосился на Солода. Из открытой двери спальни донесся приглушенный крик. Федор бросился туда.
— Успокойся, Валя... Прошу тебя. Успокойся.
Валентина молчала. Зубы были крепко сжаты, глаза неподвижно смотрели в трещину на потолке, волосы рассыпались по подушке. Лицо горячее, будто она только что стояла у открытого завалочного окна и ее обдало огнем. Федор сейчас почти ненавидел Солода.