(род. в 1900 г. – ум. в 1955 г.)

Советский композитор, народный артист России (1950 г.), лауреат Государственной премии СССР (1941 и 1951 гг.), кавалер двух орденов. Автор песен (в том числе к кинофильмам): «Песня о Родине» (1936 г.), «Марш энтузиастов» (1940 г.), «Летите, голуби» (1951 г.), «Школьный вальс» (1952 г.) и других, а также музыки к фильмам: «Веселые ребята» (1934 г.), «Вратарь», «Цирк», «Дети капитана Гранта» (1936 г.), «Волга-Волга» (1938 г.), «Светлый путь» (1940 г.), «Весна» (1947 г.), «Кубанские казаки» (1949 г.). Создатель 12 оперетт: «Женихи» (1927 г.), «Золотая долина» (1937 г.), «Вольный ветер» (1947 г.), «Сын клоуна» (1950 г.), «Белая акация» (1955 г.) и других.

Романтические увертюры, благородные вальсы, радостные марши, опереточные партии еще в 1930-е годы принесли Дунаевскому мировую славу. После триумфального успеха «Веселых ребят» за рубежом Дунаевского называли «московским Штраусом». Его вокальные произведения пели такие великие мастера искусств, как Надежда Обухова, Ирина Архипова, Сергей Лемешев, Борис Гмыря, Георг Отс и др. В 1930–1940-х годах к сочинениям Исаака Осиповича обращались выдающиеся дирижеры – А. Орлов, К. Элиасберг, Е. Мравинский. «Мелодия для меня – это живое, дышащее существо», – говорил знаменитый композитор. Это был, наверное, один из секретов того, что почти все его песни находили дорогу к сердцам людей.

Родился Исаак Осипович 18 (30) января 1900 года в местечке Лохвица на Полтавщине, в семье банковского служащего. С детства он увлекался музыкой, учился играть на скрипке. В десятилетнем возрасте мальчик поступил в Харьковское музыкальное училище и одновременно посещал гимназию. Через девять лет он окончил учебу по классу композиции С. С. Богатырева и по классу скрипки И. Ю. Ахрона. После этого работал в оркестре скрипачом, концертмейстером. В 1920 году Исаак был принят в Харьковский русский драматический театр. В том же году состоялось его первое выступление как театрального композитора (он сочинил музыку к спектаклю «Женитьба Фигаро»).

В 1924 году Дунаевский переехал в Москву, где руководил музыкальной частью театра «Эрмитаж», работал в Театре сатиры. Спустя год он женился на Зинаиде Судейкиной, в 1932 году у них родился сын Евгений. В 1929–1934 годах молодой музыкант работал композитором и главным дирижером Ленинградского мюзик-холла. В городе на Неве он стал популярным автором вальсов, романсов, куплетов, частушек, написал первые советские оперетты, оформил несколько театральных спектаклей. Так, для джаз-оркестра Леонида Утесова Исаак создал несколько театрализованных эстрадно-песенных программ, сочинил яркую «Еврейскую рапсодию», а для Передвижного театра еврейской музыкальной драмы – оперетту «Трест воров».

Но всенародная слава пришла к композитору, когда он стал писать музыку к первым советским звуковым фильмам (до 1933 года кино называли «великим немым» – оно еще не было звуковым). Композитор стал одним из создателей советской музыкальной кинокомедии, сделав музыку одним из главных компонентов драматургии фильма. После выхода на экраны страны в 1934 году знаменитой картины Георгия Александрова «Веселые ребята» песни Исаака Осиповича подхватили миллионы людей. Правда, коллеги тут же обвинили его в краже мелодий у американцев. (Позже они даже поговорку пустили в ход: «С миру по нотке – Дунаевскому орден».) Спустя два года в фильме «Цирк» прозвучала «Песня о Родине» («Широка страна моя родная…») на стихи В. И. Лебедева-Кумача и сразу же стала очень известной и любимой в народе. Композитор сочинил мелодию почти за полтора года до того, как поэт написал к ней стихи. А писал он музыку, повинуясь лишь собственному вдохновению.

Советский музыковед С. Хентова впоследствии написала, что «одна эта песня обеспечила бы композитору место в пантеоне великих, как обеспечила его «Марсельеза» безвестному саперному капитану… Руже де Лилю, а «Интернационал» – Эжену Потье и Пьеру Дегейтеру». Во второй половине 1930-х годов эта песня стала позывными Центрального радио, и ее передавали каждое утро. Писатель Виктор Астафьев позже назвал это «ежеутренней молитвой, исполняемой по радио народным артистом СССР М. О. Рейзеном». С его точки зрения такая «молитва» звучала кощунственно на фоне массовых арестов, расстрелов, бараков, высылок «во имя светлого будущего». Так ни в чем не повинная песня аккомпанировала сталинским залпам, поражавшим наркомов и маршалов, рабочих и служащих, женщин и детей. Возможно, трагедия Дунаевского в том, что его лучшие сочинения, полные оптимизма и веры в жизнь, становились как бы ширмой для прикрытия беззаконий, творившихся в те страшные годы в Стране Советов. Мысль, что, воспевая мечту, он грешит перед истиной, преследовала композитора долгие годы. Позднее «Литературная газета» писала: «Случалось, что в его песнях слова лгали, но музыка – никогда. Она выжила благодаря своему благородству».

В том же 1936 году на экранах страны появился еще один популярный фильм – «Дети капитана Гранта» с потрясающей увертюрой и песнями Дунаевского. «Песня о веселом ветре» («А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…») и «Песенка о капитане» («Жил отважный капитан, он объездил много стран…») мгновенно разлетелись по всей стране. Что касается увертюры к фильму, то Д. Д. Шостакович писал, что она «является симфоническим произведением большого накала и темперамента». Автор и сам считал ее одной из самых удачных. В кинокартине «Вратарь» зазвучал «Спортивный марш» на стихи Лебедева-Кумача и тоже сразу покорил сердца людей. Этот футбольный марш, как и другие произведения, пронизан духом молодости, юной жизнерадостности, задором и бодростью поколения, строившего новую жизнь. Через год композитор-новатор написал оперетту «Золотая долина» с певучей и нежной страстностью грузинских мелодий, роскошным восточным колоритом.

В 1938 году на экранах кинотеатров появилась «Волга-Волга». (Позже, еще при жизни Исаака Осиповича, по этой реке курсировал пароход «Композитор Дунаевский».) Поговаривали, что «Волга-Волга» сразу стала одной из любимых картин Сталина. Ему, как и миллионам людей, нравилась музыка Дунаевского вообще и мелодии из этого фильма в частности. Но самого композитора, как считает его биограф Н. Шафер, вождь недолюбливал. Очевидно, «отца всех времен и народов» раздражала популярность Дунаевского. К тому же он затаил обиду на композитора, чья маловыразительная «Песня о Сталине» («От края до края, по горным вершинам») носила явно вымученный характер и никак не могла сравниться с вдохновенной, эпически мощной и лирически проникновенной «Песней о Родине».

Среди музыкантов ходила история о том, что Иосиф Виссарионович, впервые прослушав «Песню о Сталине», сказал: «Товарищ Дунаевский приложил весь свой талант, чтобы эту песню о товарище Сталине никто не пел». И действительно – солисты, хоры и ансамбли предпочитали исполнять другие новейшие песни о хозяине Кремля: «На дубу зеленом» В. Захарова (стихи М. Исаковского), «Взмыл орлом от гор высоких» Л. Ревуцкого (стихи М. Рыльского), «На просторах Родины чудесной» М. Блантера (стихи А. Суркова). Наконец появилась «Кантата о Сталине» А. В. Александрова, и песня И. О. Дунаевского, написанная ранее на те же самые слова, была тут же предана забвению. Конечно, никто не застрахован от творческих неудач. У Дунаевского были и другие бесцветные песни («Комсомольский марш», «Письмо в Кострому»), но многое зависело и от текста. Кстати, Михаил Матусовский вспоминал, что Дунаевский с большим уважением относился к поэтам, с которыми сотрудничал, и никогда не говорил: «слова песни» или «текст песни», а только: «стихи песни».

В годы войны Исаак Осипович возглавлял ансамбль Центрального Дома культуры железнодорожников, объехал с ним пол страны. Эта деятельность принесла композитору новые творческие успехи, и он отразил романтику трудовых будней советских железнодорожников в таких песнях, как «Дальняя сторожка» или «Колеса, бегите». К «железнодорожным мотивам» Дунаевский обращался и впоследствии: «Пути-дороги», «Дорожная», «Московские огни». Артисты давали концерты в тыловых воинских частях, на фабриках, заводах, в госпиталях и даже на разъездах и в железнодорожных тупиках. Скажем, «Песня о Москве» («Дорогая моя столица, золотая моя Москва»), сочиненная Дунаевским в первый год Великой Отечественной войны, впервые прозвучала на Урале, на железнодорожной станции Дивизионная. Там солистка Марина Бабьяло вместе с хором и оркестром ансамбля ночью, со сцепленных нескольких железнодорожных платформ, с любовью и страстью спела эту песню для стоящего на соседних путях эшелона с солдатами, направлявшимися на фронт. Ее пришлось исполнить на «бис» пять раз, после чего все бойцы знали слова уже наизусть и пели сами!

Как вспоминала бывшая танцовщица этого ансамбля, Лидия Михайловна Печорина, на гастролях случалось всякое. На одной из дальневосточных станций у них утащили все одеяла и мыло. Конечно, это не могло не отразиться на самочувствии и настроении, но они по-прежнему пели, плясали, декламировали и везде встречали восторженный прием зрителей. «А еще был случай, – рассказывала Лидия Михайловна, – когда мы плакали во время концерта… Выступали мы как-то в одном из эвакуированных военных госпиталей в Средней Азии, исполняли танцевальную сюиту. Когда представление окончилось, к художественному руководителю подошла медсестра и сказала, что нас просят потанцевать слепые воины из отдельной палаты… И вот мы перед ними танцуем. Слезы из наших глаз льются ручьями, а мы – танцуем, танцуем…» До 9 Мая 1945 года ансамбль дал более 700 концертов, а композитор написал около 40 песен. Последняя – «Ехал я из Берлина» – многие годы звучала в День Победы из распахнутых настежь окон.

Когда его родная Украина была оккупирована гитлеровцами, композитор делал обработки для однородных и смешанных хоров известных украинских народных песен: «Дивлюсь я на небо», «Скажи менi правду», «Жницi», «Добрий вечiр, дiвчино»… В разные годы композитор занимался также обработкой английских, норвежских, французских, испанских, финских народных напевов.

Дунаевский прокладывал новые музыкальные пути, тесно связав советскую массовую песню и народное творчество с опереттой. Скажем, в «Вольном ветре» он ввел оркестровые эпизоды, большие ансамбли, развернутые финалы. В этом же произведении композитор впервые в жанре оперетты отразил тему борьбы за мир. 19 апреля 1947 года коллеги уже поздравили Дунаевского со Сталинской премией за эту оперетту, а в это время «лучший друг советских композиторов», в последний раз просматривая списки, собственноручно вычеркнул его фамилию. В том же 1947 году композитора первый раз выпустили за границу – в Чехословакию на съемки фильма «Весна». Но на кинофестиваль в Вену, где ему присвоили главный приз за музыку в этой картине, – не пустили.

Несмотря на эти унижения со стороны хозяина Кремля, Дунаевский продолжал боготворить его. «Я бы погрешил против истины, – пишет библиограф Исаака Осиповича Н. Шафер, – если бы стал в угоду времени доказывать, что Дунаевский не испытывал к Сталину симпатии, что его из-под палки заставляли воспевать “отца народов”, а он этого не хотел. Нет… В книге избранных писем композитора опубликовано его письмо к Р. П. Рыськиной от 23 декабря 1949 года, в котором можно прочитать такие строки: “Москва отпраздновала 70-летие И. В. Сталина. Мне, как творцу, надлежит видеть в событиях окружающей жизни ту романтику, которую, может быть, не все ощущают. Но не надо здесь никаких романтических взглядов, чтобы сказать, что Сталин является величайшим человеком не только нашей эпохи. В истории человеческого общества мы не найдем подобных примеров величия и грандиозности личности, широты, популярности, уважения и любви. Мы должны гордиться, что являемся его современниками и пусть крохотными сотрудниками в его деятельности. Как часто мы (особенно молодежь) забываем, что одним воздухом дышит с нами, под одним с нами небом живет Сталин. Как часто у нас кричат “Дорогой любимый Сталин”, а потом уходят в свои дела и пакостят на работе, в жизни, в отношениях к людям, друзьям, товарищам. Сосуществование со Сталиным требует от его современников безграничной чистоты и преданности, веры и воли, нравственного и общественного подвига. Сама жизнь Сталина является примером такого подвига во имя лучшей жизни на всей земле”». «Наивная и страстная душа», Дунаевский полагал, что цинизм и безнравственность существуют в нашем обществе не благодаря Сталину, а вопреки ему.

Между тем продолжался бойкот композитора. Его 50-летний юбилей прессой замечен не был: даже в музыкальных журналах не появилось ни посвященной ему статьи, ни просто дежурной строчки поздравлений. Правда, ему наконец-то в 1950 году присвоили давно заслуженное звание народного артиста, но не СССР, а только России. В том же году композитор сочинил одну из лучших своих оперетт «Сын клоуна», а за год до этого – сразу ставшую очень популярной песню к фильму «Кубанские казаки» «Ой, цветет калина в поле у ручья». Этим он еще раз опроверг мнение некоторых коллег, что «Исаак – иссяк». «Боже мой, – писал композитор в декабре 1949 года Р. П. Рыськиной, – сколько людей за последние годы радовались тому, что, как им казалось, Дунаевский исписался! Торжествовали они рано. Изредка я бью их по голове весьма ощутительно. Почему изредка? Потому что здесь много “потому что”. И, прежде всего потому, что мне надо выпускать в свет только хорошее. Срывов мне не прощают. Я думаю, что “Кубанские казаки” явятся очередным ударом, хотя, пожалуй, уже все убедились в том, что причислять меня к творческим трупам еще рановато».

Как известно, условия жизни в сталинские годы были таковы, что любое самовыражение творческой личности могло быть расценено как государственное преступление. Казарменному социализму нужны были добросовестные исполнительные ремесленники, а не талантливые независимые мастера. Незаурядная личность уничтожалась если не лагерями, то самой этой же личностью – путем униженного самобичевания. Был период, когда Шостаковича, Хачатуряна, Прокофьева, Мясковского и других композиторов заставляли «каяться», отречься от «формализма». Дунаевского родная Коммунистическая партия призывала отказаться от любимого джаза. Он написал статью для «Вечерней Москвы», где посыпал свою голову пеплом: дескать, виноват, слишком уж увлекся джазом, сочиняя музыку для кинофильма «Моя любовь».

Этого власть имущим показалось недостаточно, и в Горьковской консерватории, спустя почти два месяца после речи композитора перед студентами, 23 февраля 1951 года был сочинен «Акт». В нем говорилось, что выступление Дунаевского 27 декабря 1950 года было антивоспитательным, политически невыдержанным и недостойным народного артиста РСФСР, лауреата Сталинской премии, советского композитора и гражданина и т. д., и т. п. Его подписали: заместитель директора Горьковской государственной консерватории по научно-учебной работе, секретарь и зам. секретаря партбюро, старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, председатель месткома, редактор стенгазеты, секретарь комитета ВЛКСМ и председатель студпрофкома, директор консерватории. На следующий день в стенгазете этого вуза отмечалось, что выступление Дунаевского не только не окрылило студентов сознанием новых значительных побед советской музыки после исторического Постановления ЦК ВКП(б) об опере В. Мурадели «Великая дружба» (1948 г.), но, напротив, вызвало глубокое недоумение и разочарование, было крайне нескромным в отношении себя, пренебрежительным и недружелюбно-критическим в отношении других композиторов, порочащем советскую музыкальную общественность и т. д., и т. п.

В продолжение травли 6 марта 1951 года, в газете «Советское искусство» появился грозный фельетон «Печальный акт» некоего И. Верховцева с целью скомпрометировать композитора, посеяв семена недоверия в сердцах его многомиллионных поклонников. И вывод: Дунаевский неисправим, надо перекрыть ему все пути – никаких встреч, никаких выступлений в СССР, не говоря уже о зарубежных! К концу жизни Дунаевскому невыразимо тяжело было сознавать, что он долгие годы находился в положении художника, которого никуда не выпускали. После появления в печати фельетона у композитора случился сердечный приступ. Оправившись, он не находил себе места, обычная незлобивость композитора вдруг обернулась жаждой мщения. Его старшая сестра Зинаида Осиповна рассказывала, что были моменты, когда он порывался куда-то поехать, перебрать всю «камарилью» по одному человеку, которые, по его мнению, организовали эту «горячую кампанию». Возбуждение сменялось депрессией. Композитор долго не мог справиться с чувством глубокого унижения. Романтик, он страдал еще и от несоответствия идеала и действительности. 2 сентября 1950 года в одном из своих писем Дунаевский писал: «Нам все время тычут в пример Толстого и Чехова, Чайковского и Глинку… Но забывают, что нам не дают писать так, как писали они…»

3 апреля 1951 года газета «Советское искусство» предоставила слово композитору Тихону Хренникову, ознакомившему широкого читателя с «историческим» решением секретариата: «Секретариат Союза советских композиторов СССР указал И. О. Дунаевскому, что его выступление на встрече со слушателями Горьковской консерватории порочно и недостойно советского композитора. Секретариат принял к сведению заявление И. О. Дунаевского о признании допущенных им ошибок и о том, что он исправит эти ошибки в своей дальнейшей творческой и общественной деятельности». Хренников действительно сделал все возможное, чтобы замять «дело». Сестра композитора, Зинаида Осиповна, вспоминала: «В период этой кутерьмы я позвонила Исааку из Полтавы и спросила его о самочувствии. “Зиночка, – ответил он мне, – я отвык молиться. Если ты не потеряла этой способности, то помолись нашему еврейскому Богу за русского Тихона – я ему обязан честью и жизнью”».

Но Исаак Осипович не знал, что кто-то все никак не может угомониться и хочет сделать лидером советской песни русского по крови Соловьева-Седого. Предпринимались отчаянные попытки дискредитировать наиболее талантливые произведения Исаака Осиповича. (Это продолжалось по инерции даже после смерти Сталина 5 мая 1951 года.) «Советское искусство» объявило, что Дунаевскому не место в советском обществе. Удар композитору был нанесен руками начинающей журналистки Валентины Жегис. «Советские люди, – писала она, – простят художнику ошибку, но они не терпят халтурного отношения к порученному делу. Они привыкли к тому, что каждый человек относится к своему труду как к творчеству. Как заботливые и требовательные хозяева, они стремятся изгнать из своего богатого, прекрасного дома все, что мешает им жить по-новому».

Для Дунаевского опять наступили черные дни. От него давно отвернулись бывшие соратники – Григорий Александров и Любовь Орлова. Знаменитый композитор спасал себя тем, что постоянно играл на рояле Бетховена, Рахманинова, Скрябина. Кроме того, в лице актера Ивана Александровича Пырьева он обрел нового друга, который всячески старался его растормошить, пробудить в нем творческую энергию и радость жизни. В письме Р. П. Рыськиной от 22 июня 1951 года Исаак Осипович написал: «Все труднее и труднее становится работа на творческом поприще. И не потому плохо, что трудно. Не потому плохо, что вырастают все новые и новые задачи, требующие своего осуществления и творческого выражения. Нет! Плохо и мучительно невыносимо то, что никто не знает, какая дорога правильна, что все запутались, боятся, перестраховываются, подличают, провоцируют, подсиживают, меняют каждый день свои убеждения, колотят себя в грудь, сознаваясь в совершенных и несовершенных ошибках… Страшно, что прозвучавшее слово отрицательной критики является уже непререкаемым законом, открывающим столько гадкого и мутного словоговорения и пакости людской, против которой нет никакой защиты, кроме собственной совести».

В конце июля 1951 года Дунаевский должен был вылететь в Берлин на Всемирный фестиваль молодежи и студентов для съемки документального фильма. Но вот уже наступил август, а его, единственного из съемочной группы, по-прежнему не выпускали. «Все это время я находился в пекле подготовки к фестивалю, – писал он Р. П. Рыськиной. – Моя песня о мире (“Песня молодых”) премирована третьей премией… Надо считать это удачей, так как к песне я стал подходить с некоторым творческим равнодушием и не очень горел огнем вдохновения. Кроме того, для моего происхождения и этот результат достаточен. Видимо, это же обстоятельство играет немалую роль в том, что я до сих пор сижу, что называется, на чемоданах в ожидании полета. Сегодня уже третье число, а я тут как тут. Не буду удивлен, если будет сочтено, что мне можно не ехать и что фестиваль молодежи ничего от этого не потеряет».

5 сентября в прессе появилась фотография Дунаевского в числе участников фильма «Кубанские казаки», удостоенных Сталинской премии. Исаак Осипович получил два месяца спокойной жизни, в течение которых он, не побывав в Берлине, спокойно занимался музыкальным оформлением «берлинского» фильма Пырьева «Мы за мир» («Юность мира»). Среди прочих инструментальных и хоровых номеров он сочинил для картины замечательную лирическую песню «Летите, голуби». Вскоре после этого взлета Исаака Осиповича поджидал удар. В письме от 2 января 1952 года он написал: «К сожалению, мерное и мирное течение моей жизни было нарушено 7 ноября 1951 года нелепым несчастьем, случившимся в компании моего сына. Сам-то он не был виноват, но его исключили из Института кинематографии по обвинению в организации попойки, закончившейся автомобильной катастрофой, в результате которой погибла студентка 3-го курса ВГИКа Зина Халеева. Машина была моего сына, вечеринка происходила в праздник на нашей даче во Внуково. Сын попал в эту историю как искупительная жертва общественного возбуждения в институте. И хоть все это нелепо и несправедливо, но до сих пор мне не удалось его восстановить. Это ужасно портит жизнь и настроение. Надеюсь все-таки, что удастся восстановить. Очень жалко парня, который уже около двух месяцев слоняется подавленный и растерянный происшедшим».

Восстановить сына во ВГИК Исааку Осиповичу не удалось. Даже несмотря на то, что судом он был признан абсолютно невиновным. (Компания молодых людей без ведома Евгения воспользовалась его машиной, а за руль села подвыпившая девушка, не умевшая водить. В результате произошло непоправимое.) Мало того, суд вынес решение о возмещении ему материального ущерба за разбитую машину.

На этом несчастья Дунаевского не закончились. В 1952 году по делу «врачей-вредителей» был арестован его двоюродный брат – профессор-уролог Л. Дунаевский, а сам композитор едва не стал одной из многочисленных жертв «борьбы с космополитами». Его пытались заставить подписать так называемое «коллективное письмо» советских евреев, якобы возмущенных действиями своих соплеменников, но композитор с возмущением отказался.

Между тем «Музгиз» не печатал партитур замечательной музыки Дунаевского к кинофильмам: музыканты учили мелодию и слова на слух. Композитор писал в издательство в мае 1953 года: «Почему мои симфонические произведения, благодаря отсутствию изданий, отдаются на растерзание слухачам, которые сами оркеструют, делают всякие фантазии и попурри иногда ужасающего качества? Имеется несколько так называемых оркестротек, то есть универсальных партитур для оркестров кинотеатров и ресторанов. Но по этим изданиям ни один дирижер симфонического оркестра, конечно, дирижировать не будет. И я опять-таки не пойму, почему мои симфонические вещи предстают перед потребителями не в подлинном авторском виде, а в виде искалеченных комбинаций на любой состав, комбинаций, делаемых к тому же зачастую ремесленнически и халтурно? Почему, например, партитура увертюры «Дети капитана Гранта» издана для духового оркестра, а не издана в первую очередь для симфонического оркестра, для которого и делал ее композитор?»

Высокие партийные чиновники сжалились и в 1954 году из всех блистательных оркестровых сочинений Дунаевского разрешили напечатать одну только увертюру к кинофильму «Дети капитана Гранта». Даже популярнейший «Выходной марш» из «Цирка» и волшебный вальс из картины «Светлый путь», исполняемые почти всеми профессиональными и любительскими оркестрами, не был напечатан в авторской версии!

Несмотря на унижения и болезни (у композитора пошаливало сердце, были проблемы с ногой) он в последние месяцы своей жизни сочинил полную юношеской свежести оперетту «Белая акация». Также продолжал собирать долгоиграющие пластинки, которые ему привозил из Греции его друг Костакис – сотрудник греческого посольства в Москве, известный коллекционер, собиратель живописи русского авангарда. (В 1978 году под давлением советских властей он вынужден был уехать на историческую родину. Значительная часть его собрания осталась в СССР.)

В личной жизни Дунаевский разрывался между двумя семьями. В конце концов, ему удалось получить для себя и молодой любовницы квартиру в композиторском кооперативе в столице на улице Огарева, купить ей дачу в Снегирях. Вскоре должно было состояться новоселье. Однако 25 июля 1955 года Исаак Осипович внезапно скончался от сильнейшего сердечного спазма. В народе сразу пошли слухи о доведении знаменитого композитора до самоубийства.

Некролог разрешили опубликовать лишь «Литературной газете» и «Советскому искусству». «Правда» и «Известия» поместили только традиционные маленькие «квадратики» в траурной рамке. Никто из членов Политбюро ЦК КПСС и членов правительства не подписался под некрологом. Похоронили И. О. Дунаевского в Москве на Новодевичьем кладбище.

Его старший сын, Евгений Исаакович, стал профессиональным художником. Младший сын, Максим Исаакович, родившийся в 1945 году от гражданской жены Зои Пашковой, пошел по стопам отца и занялся композицией.