Насчет идиотов Митька оказался не прав.

Не прошло и суток, когда Даша и Вера, повторив путь своих предшественников, выбрались из бункера. Они испытали похожие чувства, те же изумление и страх, с той лишь разницей, что у них ушло меньше времени на рассуждения и предположения. Кроме того, пустая сигаретная пачка, найденная ими у самых дверей, в густой траве, явно указывала на то, что до них здесь кто-то побывал. С большой долей вероятности девушки предположили, что пачка брошена их пропавшими без вести вчерашними кавалерами, которые, следовательно, живы и возможно даже, чем черт не шутит, обретаются где-то неподалеку. К сожалению, это была первая и последняя обнадеживающая новость. Кроме того, теперь, когда выяснилось, что с этими малознакомыми, в общем-то, парнями скорее всего ничего плохого не случилось, все происходящее представилось девушкам в ином свете и выглядело совершенно безответственной глупостью. Но печалиться об этом было некогда, следовало выбираться обратно в город. Первым делом избавились от зимней одежды, сложив её в Дашину хозяйственную сумку, которую договорились нести по очереди.

Далее история снова повторилась, никакого города найти не удалось, после чего подруги вернулись на поляну, только затем, чтобы обнаружить, что бункер таинственным образом исчез. То, что поляна была та же самая, свидетельствовала сигаретная пачка, лежавшая на прежнем месте. Мысли о телепортации, и тому подобном, практичным подружкам в голову не приходили.

Они просто пошли, куда глаза глядят, в расчете кого-нибудь встретить. И в этом смысле им повезло больше. Не прошло и трех часов, как их поиски увенчались успехом.

Из-за дерева вышел смуглый человек в нелепом кожаном колпаке, надвинутом почти на глаза. На нем был дырявый халат, отороченный грязно белым мехом, доходящий до колен и перехваченный широким поясом. На поясе болтался меч в обтянутых черной материей ножнах. Кривоватые ноги, обутые в красные сапожки, ступали почти бесшумно.

Обросшее редкой бородой лицо, вытянутое вперёд, как у лисички, при виде девушек приняло озадаченное выражение. Несколько немых секунд пролетело во взаимном разглядывании, наконец, незнакомец радостно осклабился и, сделав приглашающий жест, посторонился, пропуская девушек.

Однако те принимать приглашение не торопились.

— Здравствуйте, — сказала Даша, не трогаясь с места. — Мы тут заблудились.

Улыбка незнакомца стала еще шире, он быстро закивал головой и, произнеся несколько слов на незнакомом языке, повторил жест.

— Толкиенисты, что ли? — вполголоса сказала Вера и, пожав плечами, прошла вперед. Очевидно, несмотря на все свое вооружение, невысокий мужчина, бывший на голову ниже её, не казался ей опасным.

Даше не была столь уверена и испытывала нешуточное желание убежать в кусты, однако, не желая бросать подругу, поневоле шла следом… Через несколько шагов взорам девушек открылась зеленая лужайка, посреди которой горел костер. Вокруг огня сидели люди, по обличью схожие с тем, который их привел сюда. Было их человек семь. Чуть поодаль паслись кони.

Головы сидящих повернулись в сторону девушек.

— Ох, подруга, — пробормотала Даша. — Кажется, попали.

— Не боись, — так же вполголоса ответила Вера, которой теперь тоже было явно не по себе, так как обратная дорога была отрезана окружившими их людьми, от которых шел густой дух немытых тел и конского пота. Они оживленно обменивались репликами на неизвестном языке, не обращая ни малейшего внимания на попытки заговорить с ними. Когда до девушек это дошло, они замолчали, с тревогой ожидая дальнейших событий.

Ожидание это оказалось недолгим. Очень скоро выяснилось, что интерес, с которым незнакомцы рассматривали девушек, относился не столько к ним самим, сколько к тому, во что они были одеты.

Складывалось впечатление, что эти лесные обитатели в первый раз видят горожанок. Во всяком случае, когда первое изумление прошло, сразу несколько рук протянулось к девушкам, чтобы поближе исследовать их одежду. Кто-то дернул Дашу за свитер, другой несмело, словно боясь обжечься, дотронулся да заклепки на джинсах. А того, который не поленился наклониться, чтобы пощупать подол её юбки, Вера оттолкнула с такой силой, что он упал, но, кажется, даже не заметил этого. Встал, как ни в чем ни бывало, на ноги, и снова присоединился к любопытствующим, которые уже перешли к следующей фазе своих изысканий, которая выразилась в том, что одни принялись самым наглым образом раздевать девушек, в то время как другие крепко держали их, лишая малейшей возможности к сопротивлению.

При этом к снимаемым вещам неведомые налетчики относились с величайшей бережностью. И если им попадалась какая-то особо заковыристая застежка или пуговичка, с которой они не сразу могли справиться, то её не обрывали, не ломали, а терпеливо возились с ней, пока она не поддавалась. Поэтому дело двигалось не слишком быстро, но все же через каких-то десять минут на девушках ни осталось ничего. Все это время Вера пронзительно кричала и ругалась, но с таким же успехом она могла кричать где-нибудь в пустыне.

Даша не проронила не звука, словно всё происходило не с ней, а с кем-то другим. В сущности, так оно и было. Было ясно, что этих радостно возбужденных мужчин ни Даша, ни Вера, как таковые не интересовали, гораздо больше их занимали отобранные у девушек вещи, которые передавались из рук в руки и обсуждались с большой горячностью.

Настоящую сенсацию, граничащую с паникой, вызвали Дашины черные колготки, но разобрались и с ними.

Хуже всего было то, что и сами девушки, вернее, их тела так же проходили по разряду трофеев, просто до них не дошла ещё очередь. И пока что это выражалось только в уверенных, но мимолетных, прикосновениях, похлопываньях и поглаживаниях. Извечный смысл этой пантомимы, которую, скорее позвоночником чем разумом, чувствовали все участники, состоял в том, чтобы отсечь девушек от их прежней жизни, какой бы она ни была, оставив им на будущее только одну возможную роль, рабынь, обязанных служить источником наслаждения для своих хозяев.

Высокой, статной Вере доставалось при этом гораздо больше. Впрочем, и Даша, обладавшая относительно широкими для её небольшого роста плечами и бедрами, что, вкупе с осиной талией и тонкими запястьями и лодыжками, делало её похожей на терракотовую статуэтку, тоже не могла пожаловаться на отсутствие внимания. Кожа её горела от чужих ладоней.

Внезапно все расступились, в круг уверенной походкой вошел высокий, похожий на борца-тяжеловеса, черноусый мужчина средних лет, выделявшийся среди прочих богато украшенным оружием, да и одет он был получше, под распахнутой стеганой курткой блестела кольчуга, а на голове щегольски сидела круглая малиновая шапка с меховой опушкой. Говорил он резким, повелительным тоном человека, привыкшего отдавать приказы. Ворох содранной с девушек одежды остался лежать на земле, рядом с их сумкой. Все, кроме тех, которые держали Дашу и Веру, сгрудились за спиной черноусого, переговариваясь вполголоса.

А тот молча стоял, раздумывая. Под его равнодушным взглядом, скользнувшим по её нагому телу, Даша поежилась. Затем мужчина шагнул к Вере и, взвесив в широких ладонях её груди, сжал их в задумчивости, заставив её застонать от боли. Улыбнулся, зашел со спины, звонко шлепнул девушку и мотнул головой. Этот жест был встречен одобрительными криками.

Веру подхватили под руки и повели к костру. Она брела на заплетающихся длинных ногах, с рассыпанной по голой спине гривой рыжеватых волос, рыдая в три ручья. Но слезы её никого не трогали. Своей строптивостью она многих успела разозлить, и теперь её подгоняли грубыми тычками, туда, где возле костра уже была небрежно раскинута кошма.

Затем взгляд предводителя снова обратился на Дашу, что-то в лице девушки привлекло его. Воины, держащие её, отступили на шаг назад. Почувствовав, что руки её свободны, Даша попыталась прикрыться ими, но под немигающим взглядом больших агатовых глаз безвольно опустила их вдоль бедер и замерла, сжавшись и понурив голову. Черноусый потрепал её по щеке широкой жесткой ладонью, затем, схватив за короткую тугую косу, оттянул голову девушки назад, а ладонью другой руки сильно надавил ей между лопаток, заставляя распрямиться. Теперь Даша стояла навытяжку, втянув живот, и без того плоский, задрав подбородок и расправив прямые плечи, вызывающе выпятив грудь, и если бы здесь, на лесной поляне, каким-нибудь чудом, оказался бы какой-нибудь знаток парусного флота, он бы нашел известное сходство Даши с вырезанными из дерева фигурами нагих красавиц, которыми часто украшали форштевни тогдашних кораблей.

Однако, напряженная поза, в которой застыла девушка, вступала в известное противоречие с покорностью, с которой она подчинялась чужим рукам. Дашину волю парализовало зрелище того, что происходило всего в десятке шагов. Окружившие Веру воины уложили её спиной на кошму. Пока один, вероятно обладавший незаурядной силой, прижимал раскинутые руки девушки к земле, двое других задрали ей ноги и широко развели их в стороны. Судя по их умелым, сноровистым движениям, поступать им так было не в новинку. Крик Веры перешел в истошный визг, но это только раззадоривало насильников.

Заминка у них возникла лишь один раз, когда надо было решить, кто будет первым. Пришлось кидать жребий. Было дико видеть, что эта процедура ничем не отличалась от той, к которой прибегают городские мальчишки, решая кому стоять на воротах. Короткая травинка досталась самому мелкому, который, похоже, играл в команде роль шута. Теперь ему представился случай проявить свой талант во всей красе. Свою удачу он отметил восторженным воплем и несколькими па какого-то дикого танца. После чего приступил к Вере.

Даша отвела взгляд и увидела, как из кустов вышел светловолосый человек в белой рубахе, несший охапку хвороста. Свалив хворост у костра, человек в белой рубахе быстрым шагом пересек поляну и подошел вплотную к черноусому. При этом вид он имел такой деловитый, словно имел сказать нечто важное. Человек этот был не похож на остальных, от которых его отличал не только цвет волос. Он был безоружен, если не считать заткнутого за пояс топора. Вообще, вид у него был совершенно не воинственный.

От приземистой ладной фигуры веяло каким-то довольством и спокойствием. Да и годами он был старше любого из присутствующих, где-то ближе к пятидесяти.

Затем человек в белой рубахе что-то сказал черноусому, но тот и бровью не повел. Понимающе кивнув, человек в белой рубахе отступил на шаг и остался там стоять, склонив голову на левое плечо, заложив одну ладонь за пояс, а другой поглаживая окладистую бороду. Оттуда он еще раз бросил взгляд на черноусого, но, убедившись, что тот по-прежнему поглощен созерцанием происходящего у костра, вдруг заговорил с Дашей. Через какое-то время до той вдруг дошло, что она понимает то, что он говорит. Многие слова были незнакомы, но остальные, камешками вылущиваясь из его, журчащей как ручеек, речи, без особого труда доносили до неё смысл сказанного.

— Я — Сивер, а его Дунда зовут, — говорил человек в белой рубахе, показывая на черноусого. — Он за главного. Его все слушаются. И я тоже. А иначе нельзя, потому — все по уму должно быть.

Он, видишь, как распорядился, подругу твою, значит, дружине отдал на потеху и поругание, а тебя для себя взял. А мог бы и обоих себе оставить, но нет. Потому — честный!

Честный Дунда, между тем, сел на ствол поваленного дерева и, притянув на колени Дашу, стал гладить её, как гладят собаку, не обращая внимания, на то, что та тряслась как осиновый лист.

— Ты что, девка, — удивился Сивер. — Никак смерти ищешь? Радуйся, дура, а то, не ровен час прогневится.

Но Дунда не стал гневаться, просто наподдал коленом, и ноги Даши разъехались в стороны.

— Знай хозяйскую руку, — торжественно констатировал Сивер, усаживаясь на траву, чтоб не упустить ни малейшей подробности.

Однако, Дунда пока что был больше занят тем, что с Верой проделывает низкорослый весельчак, который потешал товарищей, распаляя их и распаляясь сам. Видно было, что он, как опытный артист, желает взять от ситуации все, что только можно. Но неблагодарные зрители уже показывали признаки нетерпения.

Лицо Сивера своим благообразным строением как нельзя более лучше приспособленное для выражения добрых чувств, казалось, окоченело в умильной гримасе. — У них, милая ты моя, обычай такой, значит, что всё что чужое, то всё ихнее. А уж чужая-то баба без мужика, и того более. Ну, и где твой мужик? Нету. А и был бы какой, они бы эту неисправность мигом поправили. Потому что отеческие обычаи блюдут свято. Это ж буджаки, а не наши пни беспамятные.

Перед ихней мощью и молодечеством ни одна не устоит. Которая дружить не хочет, той ножиком по горлу. А как иначе? На дружбе ведь белый свет держится. И что делать? Не трепыхаться! Достоинство блюсти! А достоинств у нас с тобой, девка, теперь два — смирение и послушание. Значит, тварь бесстыжая, не сиди, как копна. Радуйся, а то хуже будет.

Слова говорливого придурка с назойливостью мух лезли в уши и зудели в голове.

— Нет, не понимаю я наших баб. Толкут как горох в ступе — степняки, поганые. Морды воротят. А ведь это такие же люди. Их только понять нужно. Если ты к ним по-хорошему, то и они к тебе по-хорошему, — Сивер шумно сглотнул слюну и замолк.

Низкорослый, опасаясь наскучить товарищам, придумал какую-то новую шутку. Чего он там творил, Даше не было видно, но белокожая Вера, которая, как все рыжие, легко краснела, не то что покраснела, а сделалась прямо пунцовой, и уже не кричала, а только молча раскрывала рот, как рыба, выброшенная на песок.

— А по мне, так все люди одинаковые, — не унимался Сивер, словно торопясь заткнуть словесной трухой чёрные дыры в стремительно расползающейся ткани бытия.

— Топор мне оставили, доверяют. Что сами едят, то и мне, по справедливости. И я им не без пользы, язык знаю. Толмачу помаленьку. Им без меня никуда. Речицу возьмем, большой полон будет, попрошу у Дунды позволения, чтоб жену себе подыскать. А то, видишь, какая незадача, моя-то, прежняя, пропала. Сама рассуди, зачем степнякам старуха, когда у них и молодые долго не держатся. Ну, женюсь, детишек новых нарожаем. Чем не жизнь?

Низкорослый наконец оторвал от Веры свое лицо, вытер мокрые губы и подбородок и навалившись всем своим тощим телом, судорожно, как припадочный, задёргался. И что-то у него сразу не заладилось. Зрители зароптали.

Дунда оттолкнул от себя Дашу, которая как кукла повалилась в траву, встал и широкими шагами пошёл к костру.

Подойдя к костру, честный Дунда легко, как щенка, поднял низкорослого за шиворот и отбросил на несколько шагов. Запутавшись в спущенных штанах тот упал, но тут же вскочил, злобно блеснули глаза на перепачканном землей лисьем личике, которое, однако сразу приняло добродушный вид, когда низкорослый первым громко засмеялся, всем своим видом показывая, что находит выходку предводителя весьма остроумной.

Дунда же принялся неторопливо расстегивать пояс, важно, с большим чувством собственного достоинства, как все, что он делал в этой жизни. И вдруг, дернулся, словно кто-то спереди внезапно рванул его за волосы, и упал лицом вниз. Вслед за ним коновод, невзрачный юноша в войлочном колпаке, всю дорогу дремавший, не принимая участия в общем веселье, вдруг широко открыв глаза, скосил их на грудь, из которой торчал оперенный конец стрелы, да так и остался сидеть пригвожденный к берёзовому стволу.

Над поляной прокатился волчий вой.

Испуганные кони подхватились и вихрем умчались куда-то, сразу исчезнув из виду. Бросившийся к ним наперерез, низкорослый шутник вскрикнул и кубарем покатился по земле. Даша, плохо представляя, что происходит, села на землю. Между тем, оставшиеся в живых соратники покойного Дунды, быстро опомнились и гурьбой побежали туда, где, как они полагали, притаился невидимый стрелок.

Но смерть сама вышла к ним из зарослей, приняв обличье рослого седобородого старика с длинным мечом, казавшимся невесомым в его костлявой руке. С лязгом сшиблись клинки. Через минуту все было кончено, четверо из бежавших полегли на месте, залив кровью траву вокруг себя, пятый, не приняв боя, кинулся в лес. Он бежал очень быстро, казалось, быстрее, чем может бежать человек, и стрела настигла его всего лишь в шаге от спасительных деревьев.

Даша, как завороженная, наблюдала за бойней. Мир стал принимать нормальные очертания. Безумие, захлестнувшее его черными волнами, со смертью каждого насильника отступало все дальше.

Сивер же, который за все время ни разу не пошелохнулся, казалось, не верил своим глазам, глядя, как один за другим умирают его хозяева, силе и непобедимости которых он так безоглядно доверился, и озаботился своим спасением, лишь тогда когда упал последний из них. Он пригнулся к самой земле и стал, стараясь не привлечь к себе внимания, пятиться. Возможно, ему удалось бы уйти незамеченным, но споткнувшись о подставленную Дашей ногу, Сивер споткнулся. Драгоценные мгновения были потеряны. Неудачливый беглец, кажется, понял это, взгляд, брошенный им на девушку, был полон неподдельного изумления. Он, словно видя её в первый раз, вскрикнул с укоризной. — Ты что!? Ты что творишь, девка? Я ж тебе в отцы гожусь.

— Да никуда ты не годишься, — произнес откуда-то сбоку низкий голос. Обернувшись, Даша увидела в нескольких шагах от себя женщину с луком в опущенных руках. Мельком, исподлобья, взглянув на Дашу из под низко повязанного платка, она улыбнулась странной улыбкой, чуть сморщив нос и приподняв верхнюю губу. Блеснули белоснежные острые зубы.

Сивер махнул растопыренной пятерней, словно отводя от лица паутину. — Чур меня. Тебе-то что за дело до меня, лесная тварь?

— Никакого, — женщина, не выпуская Сивера из поля зрения, ни мгновения не задерживалась на одном месте, перемещаясь с такой легкостью, что казалось, будто она танцует, не касаясь травы ступнями, подобно тому, как танцует пчела над чашечкой цветка.

В отличие от неё старик двигался тяжело, к тому же припадая на правую ногу. Теперь, когда он приблизился, стало заметно, насколько он стар. Когда-то в молодости это был наверно настоящий богатырь, но широкие плечи его давно сгорбились под грузом лет, а под просторной одеждой угадывался костяк, оставшийся от некогда могучего тела. Длинные седые волосы, стянутые на голове ремешком, безжизненными прядями ниспадали на плечи и обрамляли изрубленное морщинами бородатое лицо, на котором только в глубоко запавших глазах еще теплилась болотными огоньками какая-то жизнь.

Сивер, продолжая сидеть, достал из-за пояса топор и, держа его за обух, торопливо прочертил лезвием круг вокруг себя, после чего отбросил его, словно тот жег руки.

— Ступай, ступай откуда пришел, Волох. Пусть мертвецы спят в могилах.

— Почему ты гонишь меня, благородный Сивер, старшина выдричей? — спросил старик, останавливаясь в шаге от него.

— Почему? — возмущенно переспросил тот. — Потому что ты умер. Люди видели огонь над твоим логовом. Верные люди.

— Верные люди тебя обманули. Смотри, — старик вступил в круг, вынимая меч из ножен. — Видишь? Я не умер. Это ты умер.

— Я? — удивился Сивер и, скосив помутившиеся глаза на лезвие меча, пронзившего его грудь, захрипел, захлебываясь кровью.

Старик повернулся к Даше. — Собирайся. Со мной пойдешь.

— А если не пойду?

— Тогда оставайся.

— Нас двое, — сказала Даша, поднимаясь с травы.

Старик бросил взгляд в сторону Веры, которая, сидя на кошме рядом с лежащей на боку тушей Дунды, в толстом загривке которого торчала стрела, рвала пучками траву и ожесточенно вытирала ими свое тело. — Да она не в себе, видать.

— Не знаю, — сказала Даша. — А только без неё я не пойду.

Между тем блуждающий взгляд Веры вдруг упал на её низкорослого мучителя, который так и сидел, скрючившись, зажимая пробитую стрелой ляжку.

Увидев девушку, крадучись идущую к нему с копьем в руках, низкорослый оглянулся в поисках оружия, но ничего поблизости не оказалось. Тогда он рванул ворот ветхой рубахи, подставляя грудь последнему удару. Вера неумело размахнулась и со всей силы ударила его копьем в живот. Пригвождённое к земле, тело низкорослого шутника содрогнулось в предсмертной судороге. Выпустив древко из рук, Вера, в который уже раз за этот день, залилась слезами.

— Не реви, девка, — утешил ей Волох. — Война.

Эти слова вызвали у Веры приступ злобы, моментально высушивший слезы на её лице, и она, глядя, как Даша, одеваясь, торопливо роется в куче вещей, выбирая из неё свои, хрипло сказала. — Не, подруга, нормально, да? Война у них, — и, повернувшись к Волоху, горестно закричала. — А мы-то тут при чем, дедушка? В милицию звонить надо, вот что!

Упоминание о милиции вызвало у Даши чувство подобное дежа вю, но с обратным знаком, то есть, ей примерещилось, что всё то, что она сейчас видит, ненастоящее и существует только в её воображении. Во всяком случае, ей с особенной, какой-то окончательной, ясностью стало понятно, что никакой милиции тут нет и быть не может, так же, впрочем, как и телефона, по которому можно было бы набрать ноль два.

Лучница с лёгким презрением взглянула на подруг. — Тут ручей недалеко, умыться вам надо.

— Да, очиститься, конечно, не помешало бы. Хотя, не к спеху, — Волох с заметным усилием наклонился над Дундой и, дернув с такой силой, что круглая шапка с меховой опушкой, упав с головы мертвеца, покатилась по траве, сорвал золотое ожерелье.

— Держи, — сказал он, протягивая его Вере.

Та отшатнулась. — Не надо мне ничего.

Волох связал концы порванного ожерелья и надел его на шею девушки. — За обиду вира взята кровью и золотом. Носи, чтоб всякий видеть мог, что и ты не без защиты. А пока, собирайся.

Уходить надо.

Через несколько минут на поляне никого, кроме мертвецов, не осталось.