1

Убогое, с покосившимися избушками село Ятцкое Веневского уезда Тульской губернии ничем не отличалось от таких же сел и деревень, рассыпавшихся по бесконечным просторам крепостной России.

В центре села стояла небольшая белая церковь с голубым куполом, увенчанным золотым крестом.

Поодаль от нее находился большой барский дом с колоннами и просторными верандами, украшенными вьющимися растениями.

К дому примыкал обширный цветник, по которому пролегали дорожки, посыпанные желтым песком, привезенным сюда за много верст.

За цветником был расположен фруктовый сад, а далее обширный тенистый парк с вековыми липами и дубами. Поодаль от дома размещались добротные скотные дворы, конюшни, птичники.

Огромный пруд одной стороной подходил почти к самому дому, а другой уходил далеко в зеленеющие луга, за которыми чернел заповедный помещичий лес. Берега пруда густо поросли ивами, камышом. Здесь привольно жили гуси и утки.

Все это богатство принадлежало местному помещику Лихачеву, известному своим самодурством и тяжелым нравом. Он был владельцем многих других таких же деревень с их одетыми в заплатанные рубища обитателями-крестьянами, числившимися в хозяйской инвентарной книге движимого имущества наравне со скотом.

Чуть посереет предутреннее небо — в избах зажигаются лучины, раздается скрип отворяемых дверей и на улице появляются молчаливые фигуры крестьян, направляющихся на барскую усадьбу. Там они начнут свой длинный, изнурительный труд на своего владельца-барина.

А как только поднимется солнце, на улицу выбегают оборванные, босоногие ребятишки, оставляемые на целый день без всякого присмотра.

Тяжелая, бесправная жизнь деревни текла из года в год по одному и тому же руслу: на скотном дворе пороли розгами за малейший проступок тех, кто, доведенный до отчаяния, осмеливался ослушаться барской воли, а по праздникам заставляли молиться в церкви за здравие «болярина» Лихачева.

На противоположной стороне деревни стоял, обнесенный крепкой изгородью, небольшой флигель, в котором жила большая семья потомственных моряков Рудневых, не имевшая, кроме этого флигеля с маленьким огородом, никакой другой собственности. В числе многочисленных детей самым маленьким был Всеволод, родившийся 19 августа 1855 года.

Отец Води, как называли мальчика в семье, отставной капитан 1-го ранга Федор Николаевич Руднев жил в этом селе на пенсию.

Потомственный моряк, герой русско-турецкой войны 1828–1829 гг., воспитывал сына Водю в морском духе. А сколько тем для рассказов было у бывшего командира корабля, сподвижника выдающегося адмирала М. П. Лазарева, участника ряда морских боев, отличивших русский флот на Черном, Средиземном и Адриатическом морях!

Старший двоюродный брат Води, капитан-лейтенант Федор Федорович, иногда навещал своих родственников в деревне и тоже очаровывал детское воображение рассказами о боевых походах фрегата «Херсонес», которым он командовал во время исторической обороны Севастополя 1854–1855 гг. «Херсонес» блестяще поражал с рейда севастопольской бухты сокрушающим артиллерийским огнем атакующие цепи врага. Не одна сотня интервентов нашла себе могилу от меткого огня «Херсонеса» на Инкерманских высотах, у подножия третьего бастиона, на Малаховом кургане. Водя жадно слушал рассказы о встречах с знаменитым русским флотоводцем П. С. Нахимовым, по указанию которого происходили совместные вылазки пароходов-фрегатов «Владимир» под командованием капитана 2-го ранга Г. И. Бутакова и «Херсонес», наносивших сокрушительные удары судам союзного флота. Особенно отличились оба корабля 23 ноября 1854 года в Стрелецкой бухте.

Детскому воображению рисовались пороховой дым, застилавший бухту и город, раненые солдаты и матросы, отстраняющие санитаров с носилками, продолжавшие сражаться…

— Вот видишь, Водя, — говорил брат, — стоило нам выстоять в первые дни сильнейших бомбардировок и атак — и совсем по-другому пошла оборона, ибо противник убедился в нашей русской стойкости.

Федор Федорович умер в сравнительно молодом возрасте от ран, полученных в Севастополе.

Слушая отца, сидя в его комнате, называемой «каютой», Водя впервые в жизни крепко усвоил значение великого слова «Родина» и то, что ее врагов можно бить всегда, как бы они ни были сильны.

Сила детских впечатлений столь велика, что взрослому легче вспоминать то, что происходило с ним в 7–8-летнем возрасте, чем подробности вчерашнего дня. Маленький Водя на всю жизнь запомнил наставления отца о долге перед Отчизной, о чести родного флага, о необходимости справедливо относиться к людям.

С каждым летом маленький Водя, с множеством царапин и заноз на руках и босых ногах, все тверже держал руль старой самодельной лодки, проходя вместе с деревенскими ребятишками первую в своей жизни «морскую подготовку» на помещичьем пруду. Нередко отец лично проводил «практические» занятия, раскрывая перед сыном свой большой опыт. Водя часто устраивал морские игры и вскоре был признан всеми ребятами вожаком, бесстрашно берущим на абордаж самые сильные «вражеские» корабли. Нередко после таких «сражений» мальчик возвращался домой с синяками и шишками. В таких случаях он старался избежать встреч с матерью и скорее попасть под защиту отца.

Именно в это время, в тесном общении с деревенскими ребятами, выросли и окрепли в будущем прославленном моряке любовь и вера в простых людей, не покидавшие его всю жизнь.

Сам Федор Николаевич держался чрезвычайно просто, любил побеседовать с крестьянами на завалинке, всегда был желанным гостем в их избах. Парадный мундир одевал лишь в особо торжественные дни, а в обычные носил потертый морской сюртук с «лиселями» (особой формы крахмальными воротничками, введенными на флоте Нахимовым), плотно охватывавший его ладную фигуру.

Федор Николаевич по мере своих уже слабых сил принимал участие в работе по дому и огороду, неизменно приучая к труду и детей, но главные заботы лежали на матери Александре Петровне с дочерьми.

Особенно дорожил Ф. Н. Руднев морскими традициями своего рода.

— Смотри, Водя, — говорил он сыну, — на твою долю выпадает большая честь отметить 200-летие службы Рудневых в славном российском флоте. Наш пращур, простой матрос Семен Руднев, в 1696 году отличился под Азовом и за храбрость получил по распоряжению Петра Первого чин офицера. Я — уже четвертое поколение этого храбреца и тоже наш род не посрамил. Теперь мое дело кончено. Очередь за тобой. Помни только, что среди Рудневых трусов и изменников не было. Не склоняй головы перед врагом, пока она у тебя цела, не спускай перед ним флага! Уважай и люби матросов — они тебя никогда не подведут. Не суждено мне увидеть тебя моряком. Жаль…

И Федор Николаевич тяжело вздыхал, нежно гладя своей большой ладонью густые вьющиеся волосы мальчика.

2

1864 год. Пробуждалась жизнь под всепобеждающей силой весны, но в доме Рудневых чувствовалась тревога. Говорили шепотом, ожидая страшного, неумолимого. И оно свершилось: старый моряк умер.

Тяжело переживал девятилетний Водя утрату отца, первого своего учителя и друга. И чем больше он горевал, тем ближе к сердцу были отцовские наставления. И, убирая с сестрами живыми цветами могилу отца, мальчик мысленно давал клятву: быть таким же, как отец, — храбрым, честным, прямым.

Тяжело сложилась жизнь Александры Петровны после смерти мужа. Пенсию уменьшили, воспитывать четырех детей стало очень трудно. Заручившись материальной поддержкой брата, ликвидировав с болью в сердце старый домашний очаг, Александра Петровна в 1865 году переехала с детьми в Любань, где отдала Водю в местную гимназию.

Трудовая деревенская жизнь и беседы отца благоприятствовали развитию любознательности мальчика. Его упорство, жажда знаний, незаурядные способности привлекли внимание учителей и за Водей Рудневым прочно укрепилось звание лучшего ученика.

Первые годы он скучал, особенно летом. Родные поля, товарищи деревенских игр казались куда лучше раскаленной солнцем булыжной мостовой и чопорных, будто накрахмаленных гимназистов.

Шли годы, мальчик превращался в юношу. Мать все чаще думала о том, что предстоит выполнить семейную традицию Рудневых: определить Всеволода в морское училище. И было над чем задуматься! В единственное в России Петербургское морское училище поступить было не легко. Александра Петровна уже не раз ездила в столицу, иногда в сопровождении Всеволода, и условия поступления в училище ей были известны. У нее давно было заготовлено прошение на имя директора. Поступающих ожидал серьезный конкурс и для зачисления требовался высокий средний балл на экзаменах, при одинаковых же оценках преимущество отдавалось высшему баллу по математике.

Но не это вселяло тревогу в сердце матери.

О суровом военном режиме училища Александра Петровна часто беседовала с сыном, об одном только она упорно молчала — о тех трехстах рублях, которые надо было вносить за обучение ежегодно.

Энергичная женщина хватается за маловероятную возможность: устроить сына в училище бесплатно, за счет существовавшего ничтожного исключения. Она терпеливо простаивает у многочисленных казенных дверей, обращается к сослуживцам покойного мужа, продолжавшим службу на флоте, просит, ходатайствует, умоляет. И, наконец, одним весенним вечером 1872 года Александра Петровна возвратилась из Петербурга сияющая: Всеволод принят в училище на казенный счет!

Долго тянулась в этот вечер беседа в семье Рудневых. Намечались жизненные планы Всеволода. Он узнал, что мать уже вручила директору училища распоряжение управляющего морским министерством зачислить сына покойного капитана 1-го ранга Ф. Н. Руднева в морское училище на казенное обеспечение в честь боевых заслуг отца, при условии, если Всеволод сдаст вступительные экзамены на полный балл — 12.

Все лето Всеволод готовился к экзаменам. Напрасно товарищи соблазняли разными интересными развлечениями, он оставался непоколебим и усердно сидел за учебниками.

3

15 сентября 1872 года мать и сын стояли в конференц-зале у вывешенного приказа, в котором перечислялись фамилии успешно выдержавших экзамены. Имя Всеволода Руднева было среди них. Он сдал на 12 баллов, что давало право учиться на казенный счет.

С восторгом Руднев знакомится с училищем, этой колыбелью русского флота, поражаясь многому, что затем стало для него обычным в морской службе.

Училище помещалось в здании, где сейчас находится Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе, на набережной лейтенанта Шмидта. Трехэтажное здание казалось безлюдным. Только изредка подкатывала к подъезду извозчичья пролетка, кучер лихо осаживал коня, чтобы задобрить седока, который, расплатившись, направлялся к широким дверям, поблескивая золотом мундира морского офицера.

Здание Морского училища (ныне Высшее военно-морское училище им. М. В. Фрунзе).

На вышке здания размещались обсерватория и наблюдательный пост. Набережная перед училищем, всегда загроможденная разными грузами, являлась причалом для судов местного сообщения Петербург — Кронштадт, Петербург — Лисий Нос и других.

История училища начинается от сердца России — Москвы. Там в 1701 году Петр I основал первую школу «математических и навигацких наук». Сначала в Петербург были переведены ее отдельные классы, а в 1752 году вся школа. В ее здании морской кадетский корпус существует с 1743 года, неоднократно меняя впоследствии свое наименование.

Тишина и застывший у знамени училища часовой стесняли непривычного посетителя. Швейцар без тени плебейского унижения, строевой выправкой подчеркивал строгие военные порядки учебного заведения.

Воспитанники училища делились на роты, число которых в разное время менялось. Каждая рота объединяла несколько классов, в соответствии с учебной программой. В первую роту входили младшие классы, состоявшие из самых юных воспитанников, кадетов, как они тогда еще назывались. Вторую и третью роты составляли промежуточные классы, а четвертая, гардемаринская, объединяла старших воспитанников. Распорядок жизни в училище часто определяли цари. Они требовали слепой дисциплины. Воспитанников наказывали розгами, иногда за ничтожные проступки, а при Павле I и Николае I, отличавшихся особой жестокостью, существовал даже специальный день в неделю, когда кадетов пороли по очереди, «для острастки», без всякой вины, в порядке предупреждения возможных проступков и плохого учения! Таким образом, каждый кадет раз в год, а то и больше, получал розги. Будущим офицерам внушалась мысль: они должны быть такими же беспощадными с матросами.

Однако наказанию не подвергались дети высокопоставленных особ, для которых считалось достаточным «воспитательным примером» присутствие при «розговой экзекуции», как она именовалась. Подобным же Рудневу снисхождения не делали, зная, что любые издевательства над таким воспитанником никаких осложнений не вызовут, так как заступиться за него некому. За время пребывания Руднева в морском училище поголовные порки уже не существовали и он закончил училище, не испытав унизительного наказания.

За мелкие проступки существовали такие наказания, как выговор, лишний наряд на дневальство, лишение отпуска, отделение от товарищей, арест. Характерным являлось наказание за донос начальству одного воспитанника на другого. В этом случае пороли обоих.

Несмотря на строгий надзор и жестокую дисциплину, в училище проникали революционно-демократические идеи. Этого особенно боялось царское правительство. «Крамольные» воспитанники немедленно исключались из училища без права поступления в другое учебное заведение.

Жизнь в училище, даже в мелочах, устанавливалась личной волей царя. Например, в 1856 году Александр II приказал всем нестроевым служащим… носить усы.

Невзирая на строгую дисциплину, училище всегда пользовалось большим уважением у его питомцев. Из стен его вышли выдающиеся русские флотоводцы. Имена лучших воспитанников, покидавших училище, заносились на мраморные доски, находившиеся в коридорах и в столовом зале. Среди этих славных имен — адмиралы С. А. Спиридов, Д. Н. Сенявин, М. П. Лазарев, П. С. Нахимов, В. И. Истомин, В. А. Корнилов. Интересно отметить, что адмирал Ф. Ф. Ушаков, отлично закончивший курс учения, не оказался в числе отмеченных, как не заслуживший «монаршего благоволения».

Один из коридоров служил картинной галереей, где размещались картины на морские сюжеты лучших художников. Среди картин были подарки их авторов, как, например, «Чесменский бой 24–26 июня 1770 года» — дар И. К. Айвазовского.

Огромный столовый зал с несколькими рядами длинных простых столов в праздничные дни нарядно убирали флагами расцвечивания, гербами, зеленью. В конце зала находилась огромная пятиметровая модель брига «Наварин», на которой младшие воспитанники под руководством фельдфебеля или унтер-офицера обучались парусному и рангоутному делу.

В середине длинного коридора, разделявшего классы, размещался компасный зал, на полу которого была выложена из разных брусков паркета огромная картушка компаса. Провинившихся воспитанников иногда в порядке наказания ставили в центр картушки в томительное положение «смирно».

Компасный зал.

Училище имело большую, тщательно подобранную библиотеку и музей, где хранились многочисленные образцы морской флоры и фауны, а также модели судов, их вооружение и снаряжение, служившие наглядными пособиями при учебных занятиях. Музей пополнялся всевозможными редкими предметами, иногда даже не имеющими прямого отношения к морскому делу. Их привозили воспитанники из первых своих дальних плаваний по установившейся издавна традиции. Среди таких вещей находились редкости этнографического характера: одежда и предметы быта туземцев из разных частей земного шара, коллекции обитателей морей.

В дортуарах (спальнях) стояли ряды железных коек со столиком и табуретом у каждой. Койки были накрыты белоснежными простынями и тонкими байковыми одеялами. Здесь Всеволод Руднев часто вспоминал детство и с тревогой думал о будущем. Особенно трудным оказался первый год, когда все новички в условиях суровой дисциплины напоминают загнанных в клетку перепуганных зверьков.

Но время берет свое. Даже сиплый окрик фельдфебеля, никак не напоминающий ласкового материнского обращения, начинает казаться привычной необходимостью.

Томительным был в первое время загруженный до предела распорядок дня. В 7 часов утра — побудка под барабанную дробь или горн. Затем начинались занятия до 5 часов вечера с перерывами на завтрак и большую перемену. Учебным предметам отводилось пять часов в день, один час посвящался гимнастике, фехтованию, ручному труду, пению, танцам. Училище давало серьезную всестороннюю подготовку по целому ряду дисциплин, особенно по морскому делу, математике, техническим наукам, преподававшимся лучшими педагогами. Теоретическая подготовка чередовалась с практикой на Ижорском и Охтенском морских заводах, на верфях нового адмиралтейства, а также в Пулковской обсерватории. Ежегодно три летних месяца в старших классах отводились на практические занятия и плавание на учебном корабле, во время которых будущие офицеры выполняли обязанности рядовых матросов. Училище располагало целой флотилией гребных и парусных шлюпок.

Устав морского училища предусматривал такой распорядок, при котором воспитанник оказывался совершенно изолированным от внешнего мира, что целиком способствовало воспитанию нужных для царского флота офицерских кадров. Только немногие воспитанники, родители которых были небогаты, и получившие сравнительно прогрессивное воспитание в семье, становились честными офицерами. К этой категории относился Руднев, так как получил высоконравственное домашнее воспитание, с детства знал жизнь простого народа и горячо ему сочувствовал.

Увольнение в город являлось делом не легким. Для этого необходимо было не только иметь хорошую отметку по поведению за неделю, но и удовлетворительные оценки по учебным предметам.

Часто вспоминал молодой Руднев слова матери:

— Учись, Водя, не посрами наш морской род. Помни, что у нас нет ни средств, ни связей. Полагайся только на себя.

За все годы, проведенные в морском училище, Руднев не имел ни одного дисциплинарного взыскания. Благодаря трудолюбию и способностям он преуспевал в науках. Его фамилия постоянно находилась на доске почета, вывешиваемой в классе.

Наконец, годы учения позади. В радости, испытываемой молодым человеком, растворилось все жестокое и несправедливое, с чем пришлось столкнуться в училище, и он, глядя на портреты великих адмиралов русского флота, бывших воспитанников училища, хотел только одного: следовать их славному примеру.

Блестяще выдержаны выпускные экзамены. Имя Всеволода Руднева заносится на мраморную доску. В числе шести выпускников он получает Нахимовскую премию, утвержденную в 1855 году. Но еще при жизни Руднева его имя было удалено с этой доски за то, что он отказался выдать матросов, восставших в 1905 году в 14-ом флотском экипаже, которым он тогда командовал.

После экзамена не было конца радости в семье Рудневых. Мать дождалась долгожданной минуты, выполнив, как ей казалось, главное свое назначение: вывести Водю на прямую и широкую дорогу.

В этот радостный вечер как-то отступило на второй план то, что вскоре же предстояло проститься с Всеволодом, отправлявшимся через несколько дней в первое дальнее плавание на фрегате «Петропавловск». Поэтому ему не стоило больших трудов уговорить сиявшую счастьем мать отказаться от поездки в Кронштадт для его проводов.

1

Шел 1876 год. У причала Кронштадтского порта стояло на швартовых учебное судно — фрегат «Петропавловск».

Это был период, когда паровая машина уже получила признание в качестве главного двигателя на кораблях военно-морского флота. Паруса, так сказать, сдались. Не сдавались лишь еще некоторые приверженцы парусного флота, да и те уже серьезно колебались.

Паровые двигатели устанавливались не только на строящихся кораблях, но и находили широкое применение на действующих парусных судах в виде маломощных машин, предназначенных для поддержания корабля на курсе при полном штиле.

То же сделали и с фрегатом «Петропавловск», что было видно по высокой трубе, возвышавшейся среди такелажа.

«Петропавловск» готовился в заграничное учебное плавание. Он нагружался продовольствием, боеприпасами и прочим снаряжением, подвозимыми к сходням громыхающими по булыжнику ломовиками.

Небольшая группа радостно взволнованных юношей в форме морского училища, с саквояжами и свертками, перепрыгивая и обходя лужи, направлялась через загроможденную территорию порта к стоянке «Петропавловска».

Это были выпускники училища, назначенные в первое заграничное плавание. Фрегат имел задание, кроме практической подготовки личного состава, появиться в портах Ближнего Востока для демонстрации готовности России защитить греков от насилий со стороны турок.

Все юноши не похожи друг на друга, так же, как и их будущие жизненные пути. Но сейчас у каждого была одна общая мысль: быстрее стать морским офицером. Ведь с этого часа для каждого начинается морская служба, которую они будут проходить каждый по-своему. Одни будут честно трудиться и учиться, другие поспешат заручиться протекцией влиятельных родственников при царском дворе и в главном адмиралтействе. Иной будет вспоминать, что принадлежит к привилегированному сословию — дворянству только при составлении автобиографии, а другой, еще не став на самостоятельную вахту, пользуясь «высоким» происхождением, уже начнет избивать матросов и угождать начальству.

Среди юношей особенно приметен был один в форме гардемарина, выделявшийся безукоризненной выправкой. Это был Всеволод Руднев. В гардемарины он был произведен ровно за день до назначения на «Петропавловск» приказом от 1 мая 1876 года за отличные успехи и сдачу выпускных экзаменов.

Успехи в учении, примерная дисциплинированность не могли остаться не замеченными. Хотя Руднев не имел протекции и его родители были небогаты (а это очень мешало продвижению по службе!), тем не менее, уже на третьем году пребывания в училище его произвели в старшие унтер-офицеры.

Руднев отличался ладной выправкой. Сила и ловкость чувствовались и в широких кистях его рук, и в манере ходить и носить форму. Он невольно внушал уважение окружающим. Однако открытое, чисто русское лицо и большие серые глаза утверждали, что этот среднего роста крепыш отнюдь не намеревается пользоваться своей физической силой, а, наоборот, дружески располагает к себе собеседника.

На корабле юношей принимали запросто, без всяких церемоний. Здесь привыкли к такого рода пополнению.

После ежегодных учебных плаваний во внутренних водах молодые моряки начинали службу на корабле с выполнения обязанностей простого матроса, а затем под наблюдением офицеров несли вахтенную службу и готовились на первый офицерский чин — мичмана.

Молодой Руднев принес на корабль не только отличные оценки по теоретическим предметам, среди которых были такие особенно любимые им, как астрономия, судовождение и математика, но и безукоризненное знание английского и французского языков, что далеко не было рядовым явлением. А, главное, принес безграничную любовь к морю.

Море Руднев любил не как мечтатель-романтик, а как специалист своего дела. Он постоянно совершенствовался в профессии, изучал как лучше управлять суровой стихией.

Так Руднев начал первое заграничное плавание из девяти совершенных им, в том числе трех под непосредственным его командованием. Кроме того, им было проделано три кругосветных плавания, в одном из которых Руднев командовал канонерской лодкой «Гремящий».

Руднев терпеть не мог частых перемещений с корабля на корабль, не хотел, как он выражался, «быть в роли переезжей свахи». Но, вопреки желанию, ему пришлось служить в различных офицерских должностях на семнадцати кораблях, из которых он командовал десятью. В числе этих кораблей было три броненосца. В общей сложности Руднев провел на кораблях двадцать семь лет.

Начав первое практическое плавание на «Петропавловске», Руднев затем почти непрерывно находился в море. Особенно трудным было плавание на «Петропавловске». Приходилось выполнять обязанности рядового матроса, а в дополнение к этому дублировать офицерские вахты. Здесь, как и в училище, он без заискивания старался быть одним из первых, в совершенстве овладеть сложным искусством парусного дела. Постановка и уборка парусов в предельно короткое время требовали большой ловкости и выносливости, что, в свою очередь, закаляло волю и характер. Крепить паруса и бегать по реям многометровых мачт в любую погоду Руднев научился не хуже опытных матросов.

Проходя мореходную практику, он стал отличным специалистом и на всю жизнь сохранил любовь к парусам. Однако он не принадлежал к числу консерваторов, каких в то время было еще немало, относившихся с недоверием и даже с презрением к появившимся паровым судам, «утюгам», как они их называли.

Руднев, как прогрессивный морской офицер, не оставался простым наблюдателем введения новой техники, в корне изменившей службу на кораблях, а пытливо изучал ее и всемерно способствовал ее развитию, в зависимости от своего служебного положения. Однако он считал, что каждый моряк обязан пройти школу плавания под парусами, школу смелости и находчивости.

Руднев много читал, постоянно занимался самообразованием. Большую часть его личных вещей на кораблях составляли книги. У него образовалась крупная домашняя библиотека, называемая им в шутку «фундаментальной». Из нее он брал книги, уходя в плавание. Любознательность и широту интересов Руднева можно понять по характеру его книг. Наряду с художественной литературой среди них находились труды по механике, астрономии, машиностроению и даже по такому, казалось бы, чуждому его профессии делу, как сельское хозяйство. Иностранную литературу в переводах Руднев не любил, предпочитая ее в подлинниках. Большое место в библиотеке занимали книги по морскому делу, особенно по истории мореплавания, которую он отлично знал. Руднев любил длинные беседы на эту тему, увлекая любого слушателя мастерством рассказчика.

Отличительными чертами Руднева были его неутомимая любознательность и наблюдательность. Начав вести записки в плавании на «Петропавловске», он почти всю свою жизнь не оставлял этой привычки. Из любого похода возвращался с тетрадями, исписанными твердым почерком, над которыми затем немало просиживал, сопоставляя свои заметки с данными литературы.

Преимущественное внимание Руднев уделял штурманскому делу и другим вопросам навигации. Будучи командиром, он всегда сам прокладывал курс корабля, а в опасных плаваниях и в непогоду не покидал мостика, хотя бы это стоило нескольких бессонных ночей.

Руднев любил говорить: «Море ошибок не прощает».

Знанием мореходного искусства, особенностей не только отечественных вод, но и далеких морей и океанов он овладел в совершенстве. Именно это послужило главной причиной к тому, что Руднев за все свои многолетние плавания не имел ни одной аварии.

Характерный случай произошел в Желтом море в 1902 году, когда Руднев служил в Порт-Артуре, занимая должность старшего помощника командира порта. Получив отпуск, он решил посетить со своей семьей Японию, желая ближе познакомиться со «страной восходящего солнца», как называли Японию. Переход совершался на английском лайнере «Эмпресс оф Чайна» («Empress of Chine»). В те годы лайнер этот представлял крупную единицу британского коммерческого флота. Водоизмещение его составляло 16–17 тыс. тонн при скорости хода в 20 узлов. Он вместе с двумя однотипными лайнерами курсировал на линии Шанхай — Ванкувер — Сан-Франциско. Обычно эти пароходы заходили только в японский порт Йокогама и на Гавайские острова, но раза четыре в год посещали Порт-Артур.

Находясь в море, судно попало в жестокий тайфун. При невероятной силе ветра море буквально кипело, корабль валило с борта на борт. Среди пассажиров началась паника.

Капитан лайнера, зная, что среди пассажиров находится русский моряк, попросил Руднева на мостик в качестве консультанта. Руднев помог капитану вывести судно из гибельного положения. Когда острая опасность миновала, капитан с благодарностью пожал руку Руднева, а затем вынул из кармана портсигар и попросил принять его на память о пережитых тяжелых минутах.

Пассажиры еще не успокоились. Многие плакали, женщины-матери в страхе прижимали к себе обезумевших от ужаса детей. Спустившись в салон и увидев эту картину, Руднев громко объявил, что опасность миновала, но лишь немногие обратили внимание на его слова. Тогда Руднев заставил музыкантов судового оркестра взять инструменты, сам занял место дирижера и приказал играть веселый марш. Паника быстро улеглась.

При входе в порт Йокогама пассажиры при появлении Руднева на палубе устроили ему овацию.

В наше время техника кораблестроения и кораблевождения неизмеримо выросла, что значительно облегчает управление кораблем. Однако сам его корпус изменился мало, поэтому тайфун опасен и для современных судов. Вот почему и теперь морская служба неизбежно связана с тяжелой борьбой со стихией.

2

Плавая на «Петропавловске», Руднев столкнулся с множеством сугубо специальных вопросов. Много нового давало ему это плавание, хотя, будучи в училище, он уже два раза побывал в море.

Первые дни в Балтийском море ничем не напоминали о том, что «Петропавловск» идет за границу. Курс корабля был известен только офицерам ходовой рубки. Кругом, куда ни глянь, до самого горизонта простиралось бескрайное холодное море с однообразными волнами, вызывающими неприятную килевую качку. Изредка встречались рыболовные суда. Рыбаки приветливо махали шапками, провожая «Петропавловск».

Вот и узкий пролив, отделяющий Швецию от Дании. Берега то появлялись, то исчезали в туманной дали. Иногда фрегат подходил к ним особенно близко, и тогда моряки могли рассмотреть, какую смертельную опасность таят эти бесформенные нагромождения камней, доставляющие удовольствие только крикливым чайкам. Встречались и огромные скалы, обрывающиеся в море, разделенные гигантскими трещинами, глубоко входившими в материк. Это были фиорды, которыми так богаты берега Скандинавского полуострова.

Вскоре берега исчезли. Снова безбрежное море. Только и слышишь равномерно повторяющиеся звуки, давно знакомые, как биение собственного сердца: окрики команды, перезвон склянок…

Однако все выглядит спокойно только внешне. В действительности на корабле идет напряженная жизнь. Машины, механизмы, снасти таят для пытливого наблюдателя много интересного, важного, неизведанного. Нужно только уметь понимать и наблюдать. Поэтому тетради гардемаринов с каждым днем заполняются все новыми и новыми записями, схемами, расчетами.

Недаром Руднев впоследствии в своем дневнике многозначительно писал: «В море я вижу и ощущаю море жизни, а вот на берегу, в городе, где, по-моему, действительно море жизни, я почему-то скучаю».

«Петропавловск» заходил в порты Англии, Франции, Италии и Греции. Встречалось много интересного. Но часто Руднев предпочитал посидеть за вахтенным журналом, кропотливо записывая все, что ему казалось наиболее важным. Как много нужно было знать о сложных маневрах парусами, о том, как безошибочно определить, что предвещает появившееся на горизонте едва заметное облачко.

Повседневная работа, учебные тревоги, вахтенная служба помогали молодым гардемаринам быстро коротать время.

Вот и Гибралтарский пролив — ворота в Средиземное море, охраняемые могущественной английской крепостью, созданной в 1704 году в 14-километровом месте пролива. В скале была установлена могучая артиллерия, а в недрах ее подземелья жил гарнизон. Эта крепость по тем временам считалась неприступной.

Наконец, продолжительный отдых. «Петропавловск» отдал якорь на рейде крупнейшего порта на Средиземном море — в Марселе, одном из красивейших городов Франции. Сюда стекаются моряки со всех концов земного шара, звучит самая разнообразная речь. Набережные и склады завалены тюками с корицей, ванилью и прочими пряностями, завезенными сюда из тропических стран, горами бананов, ананасов, апельсинов. Но стоит только удалиться от порта и услышать певучий провансальский говор, сразу чувствуешь, кто настоящий хозяин города.

Русские моряки подробно знакомились с достопримечательностями Марселя. Они побывали на расположенном при входе на рейд островке Иф с его мрачными казематами, куда французские короли пожизненно заточали своих политических противников.

Покинув Марсель, «Петропавловск» взял курс к берегам Италии, в Геную — второй по величине порт на Средиземном море.

Благодатный климат, трудолюбивый итальянский народ, памятники старины произвели чарующее впечатление на русских моряков.

Обогнув острова, похожие на огромные ярко-зеленые кусты, поднимающиеся из моря, «Петропавловск» подошел к живописному городу Неаполю, лежащему в глубине залива у подножия вулкана Везувий, возвышающегося на 1186 метров над уровнем моря.

Большое впечатление произвел на молодых моряков и Константинополь — конечный пункт заграничного плавания «Петропавловска». Моряки подробно ознакомились с огромным турецким городом в продолжение длительной стоянки корабля.

3

На фрегате Руднева горячо полюбили матросы за простой, открытый характер, за то, что он подолгу засиживался с ними, сообщая много интересного. Он часто обращался к матросам с просьбой научить его различным работам, вплоть до разделки концов троса. Этим уж никак не отличались другие господа гардемарины!

Офицеры и товарищи любили Руднева за общительность и прямой, открытый характер. Любили и за его музыкальные способности. Часто в свободное время он радовал слушателей кают-компании мастерской игрой на рояле. Руднев серьезно увлекался музыкой. Высоко ценя русскую песню, он на большинстве кораблей, где служил, организовывал хоры, оркестры. Дома, когда собирались товарищи-моряки, все обычно пели. В репертуар обязательно входила известная песня: «Нелюдимо наше море», запрещенная в те времена на флоте. Из композиторов особенно любил Руднев П. И. Чайковского, Ф. Шопена и Н. А. Римского-Корсакова. Последнего он знал лично, как бывшего моряка, и глубоко уважал за независимость в суждениях и прямоту.

На «Петропавловске», далеко от родных берегов, Руднев был произведен 30 августа 1877 года в первый офицерский чин — мичмана. Здесь же он получил от командира корабля, ревниво оберегавшего дворянскую честь, первое в жизни предупреждение, тогда еще непонятное ему.

Дело в том, что, став офицером, Руднев изменил только форму мундира, во всем же остальном остался прежним, не изменилось и его отношение к матросам.

Вызвав Руднева к себе в каюту и плотно закрыв дверь, командир повел такой разговор:

— Вы, господин Руднев, офицер и ваши столь явно выражаемые дружеские отношения с командой не приличны вашему званию. Отечески предупреждаю, что в дальнейшем это может отрицательно сказаться на вашей служебной карьере…

Беседа длилась недолго. Старик заявил, что это не замечание и тем более не выговор, а просто дружеское предупреждение. Поблагодарив командира за совет и выйдя из каюты, Руднев вынес тяжелый осадок, который первым камнем лег на сердце молодого человека, честного и прямого. Он был безгранично убежден в том, что главная цель морского офицера — все делать на пользу флота, Родины и что это достигается только при слаженности всего экипажа, как учил его отец. И вдруг такое предупреждение…

Закрывшись в каюте, Руднев не ложился до своей вахты, невзирая на поздний час. Он видел, чего от него хотят, но не понимал, зачем это нужно, а расспросить командира не считал удобным. Почему он должен чуждаться матросов, как и он сам готовых на самопожертвование? На каком основании он должен держать себя высокомерно, чванливо, может быть даже заниматься рукоприкладством? «Нет, нет, — вырвалось у него, — уж этого-то не будет!»

Возникшие в тот раз мысли постепенно оформились в глухой внутренний протест. Руднев до конца жизни помнил беседу на «Петропавловске» и нередко говорил о ней впоследствии в кругу своей семьи.

Старый командир оказался по-своему прав. Оставшись верным своим принципам, Руднев в дальнейшем поплатился карьерой, но никогда не жалел об этом.

Командир «Петропавловска» ценил молодого моряка за его выдающиеся способности, поэтому дал ему отличную аттестацию. После плавания, в сентябре 1877 года, она явилась поводом для назначения Руднева на годичные курсы во флотскую стрелковую роту, что расценивалось как поощрение подающих надежды молодых офицеров.

Находясь в заграничном плавании на «Петропавловске», Руднев считал своей обязанностью аккуратно писать матери. Его письма отличались содержательностью и были проникнуты безграничной любовью.

С сожалением он видел, как некоторые молодые офицеры недостаточно сознавали необходимость давать о себе знать родителям, находясь вдали от них, забывали, что где-то далеко существует старушка-мать, всю жизнь отдавшая сыну и теперь ежечасно ожидающая от него известий. Руднев во многих случаях уговаривал таких нерадивых сыновей браться за перо. Он прямо говорил им:

— Забывать стариков-родителей недостойно русского моряка.

Он часто писал письма за неграмотных матросов.

Большим ударом для Руднева явилась смерть матери, последовавшая в 1877 году. Он долгое время оставался неутешным и до последних дней своей жизни говорил о матери с чувством горячей любви.

4

Приказом главного командира Кронштадтского порта от 16 апреля 1880 года Руднев был назначен в новое заграничное плавание на крейсер «Африка», спущенный на воду в 1877 году. Крейсер был построен заводом Честер в США, имел 2590 тонн водоизмещения, паровую машину двойного расширения, работавшую на один гребной винт, дававший ход в 12 узлов.

Отправляясь в плавание под командованием капитана второго ранга Алексеева, Руднев не утратил юношеской пытливости и любознательности. Крейсеру предстояло идти на Дальний Восток по маршруту: Кронштадт; Портсмут (Англия); Шербур (Франция); Гибралтарский пролив; Марсель (Франция); Генуя и Неаполь (Италия); Пирей, Афины (Греция); Смирна (Турция); Суэцкий канал; Красное море; Аден, Коломбо (остров Цейлон); Сингапур. Затем фрегат присоединился к эскадре Тихого океана, которой командовал вице-адмирал С. С. Лисовский, державший свой флаг на крейсере «Европа». Встреча произошла в районе Гонконга. Пребывание там русской эскадры было вызвано натянутыми дипломатическими отношениями между Россией и Англией по дальневосточным проблемам, поэтому не исключалась возможность войны.

Кроме крейсера «Европа», эскадра состояла из двух отрядов. В 1-й отряд входили: флагманский крейсер «Африка», фрегат «Минин», клипперы «Джигит», «Стрелок», «Наездник», «Пластун», во 2-й отряд: флагманский крейсер «Азия», фрегат «Князь Пожарский», клипперы «Крейсер», «Разбойник», «Абрек», «Забияка». Крейсеры «Европа», «Азия» и «Африка» пользовались парусами только при попутном ветре, остальные же суда, хотя и имели маломощные паровые машины, но были полностью оснащены парусами, которые составляли их главный двигатель.

Несмотря на сравнительно слабую артиллерию, эскадра представляла по тем временам внушительную военную силу.

Вскоре напряженные отношения между двумя странами разрядились и русская эскадра получила приказ возвратиться в Кронштадт, «Африке» же было предложено идти в кругосветное плавание по маршруту: Шанхай (Китай); Нагасаки, Кобе, Йокогама (Япония); остров Сахалин; Курильские острова; Камчатка; остров Ванкувер (Канада); Сан-Франциско (США); Гавайский архипелаг; Маркизские острова; Фиджи; Мельбурн и Сидней (Австралия); Манила (Филиппинские острова); мыс Доброй Надежды; остров св. Елены; Азорские острова; Брест (Франция); Кронштадт. Таков неполный список портов и стран, посещенных крейсером. Мичман Руднев исполнял должность командира одной из рот экипажа корабля. Эта должность сохранялась за ним на протяжении почти всего плавания. Незадолго до конца похода его назначили старшим артиллерийским офицером.

5

Итак, плавание началось. «Африка», густо дымя высокой трубой, мерно покачиваясь на волнах, шла по намеченному курсу. Начались обычные походные будни. По мостику молчаливо ходили вахтенные, изредка выкрикивая приказания. Боцман суетился, отдавая распоряжения команде. Но самая ответственная и кропотливая работа велась на капитанском мостике и в штурманской рубке, являющихся центрами управления кораблем в походе.

В море «Африке» встречались различные корабли, а в прибрежных районах мелкие каботажные суда. Плавание совершалось в любую погоду. Необходимо было спешить на соединение с эскадрой. Заходили только на короткое время в иностранные порты для пополнения запасов продовольствия и топлива и обмена почтой. Большая часть пути была знакома Рудневу еще по плаванию на «Петропавловске».

Пройдя Средиземное море, «Африка» взяла курс на Порт-Саид, получив разрешение англичан пройти Суэцкий канал, соединяющий это море с Красным. Канал был создан тяжелым трудом египтян и открыт в 1869 году. По тому времени он представлял собой замечательное гидротехническое сооружение протяжением в 162 километра и шириной в 68–100 метров при глубине 8,5 метра.

Пройдя канал, «Африка» оказалась в атмосфере изнурительной тропической жары. Отсутствие машинной вентиляции делало жизнь на корабле исключительно тяжелой. Нельзя было даже писать из-за капающего с лица пота. Приходилось переодеваться два — три раза в день, но и это не помогало. Палуба «Африки» походила на раскаленную плиту. Люди, теряя силы от зноя, работали с трудом. Ложась после вахты, они не могли заснуть, метались на койках, не получая отдыха. Жара доставляла большие заботы Рудневу, который всегда стремился красиво и опрятно одеваться. Он внимательно следил за своим костюмом и не брезгал, когда требовалось, взять иглу в руки. Впоследствии он говорил детям:

— Человек небрежный, неряшливый в одежде небрежен и в своих делах.

Пройдя Баб-эль-Мандебский пролив и постояв недолго в Адене, где моряки успели осмотреть кофейные плантации, а также огромные каменные водоемы для собирания дождевой воды в период тропических ливней, «Африка» вышла на широкие просторы Индийского океана и взяла курс на порт Коломбо (остров Цейлон), являющийся перекрестком на путях почти во все части света.

Местное население приветливо встречало русских моряков. Оно состояло главным образом из сингалезов — мирного трудолюбивого народа, находившегося под колониальным гнетом Англии.

В Коломбо моряки познакомились с ловлей жемчужных раковин, представлявшей собой поистине варварский способ. Владелец баркаса нанимал ныряльщиков, которых опускали на веревке на дно залива. Там они, затаив дыхание, рискуя попасть в зубы акулы, собирали раковины. Через три — четыре минуты, по сигналу, сборщиков подымали наверх. Против акул они были вооружены коротким кинжалом, на шее висел мешок, куда складывались раковины. Перед погружением ловцы жемчуга закладывали уши особой мастикой, а нос зажимали прищепками, вроде тех, которые употребляются при сушке белья. Ловцы быстро утрачивали здоровье и умирали в возрасте 30–35 лет, преимущественно от туберкулеза. Они приносили хозяевам огромные прибыли, а сами получали гроши.

Наловленные раковины здесь же, на баркасе, сортировались хозяином. Не вскрывая, их продавали на берегу иностранцам. Это напоминало лотерею, так как далеко не каждая раковина содержала жемчужину. Офицеры крейсера тоже попробовали попытать счастье и купили сотню раковин. Лишь в одной из них оказалась более или менее крупная жемчужина.

Кипучая любознательность Руднева, горячий интерес ко всему, что его окружало, и организаторские способности всегда вызывали к нему симпатию и уважение окружающих. Вот почему командование часто поручало ему в заграничных плаваниях организацию экскурсий и приемов гостей на корабле. Кроме большой начитанности и знания языков, позволявших ему свободно ориентироваться в чужих странах, Руднев имел привычку расспрашивать местных жителей об особенностях, достопримечательностях порта, города, страны. При этом его интересовали не только памятники культуры, но и экономика, хозяйство. Когда корабль входил в порт, Руднев узнавал о его грузообороте, технической оснащенности и т. д. Не меньше интересовали его жизнь и труд местных жителей. Ему ничего не стоило в белом кителе прыгнуть в какую-нибудь стоявшую у пристани лодку, пахнувшую смолой и рыбой, и по душам побеседовать с оборванным рыбаком о его житье-бытье.

В домашних рассказах Руднева именно такие люди составляли главную тему, причем он рассказывал о них с неизменным горячим сочувствием.

Несмотря на краткость стоянки в Коломбо, командование корабля по предложению Руднева организовало экскурсию внутрь острова. Было решено посетить Канди — городок, расположенный в горах, километрах в 150-ти от Коломбо. Ехать надо было верхом или в экипаже. В Канди находился храм, где сохранялся якобы зуб Будды.

Дорога пролегала через заросли тропического леса и открывала много интересного. Упитанные жрецы, встретившие русских моряков, прекрасно владели английским языком. Они подробно рассказали не только историю храма, но и происхождение «зуба Будды». По их словам, подлинный зуб погиб при пожаре храма, поэтому пришлось сделать новый. «Но и этот зуб священный, ведь он сделан из настоящей слоновой кости!» — утверждали жрецы.

На обратном пути в лесной чаще проводники вдруг остановились и знаками попросили спутников сохранять полную тишину. Причиной явился треск высохших лиан под тяжелой поступью какого-то животного. Когда шум затих, проводники объяснили, что это проходил дикий слон, отбившийся от стада. Такие слоны-отшельники очень опасны.

В лесу около Коломбо часто встречались женщины и дети. Проводник пояснил, что это семьи, которые не могут прокормиться на скудный заработок мужчин. Мужья работают в городе, а их жены и дети живут в это время в лесу, питаясь плодами богатой тропической флоры. Это длится до наступления периода дождей.

Руднев неприязненно относился к католическим миссионерам, прокладывавшим путь для колониальных захватчиков. Впоследствии в одной из своих статей он писал, что англичане в Индии безжалостно эксплуатируют слаборазвитые народы, прибегая к помощи духовенства, раздувают национальную вражду среди народов, держат в подчинении многомиллионное население, наживая при этом огромные капиталы. Веками изнывавшие под игом колонизаторов народы Индии только в наше время добились освобождения своей страны.

Моряки совершили также поездку на пик Адама высотой 2250 метров, расположенный недалеко от Коломбо. Сюда стекались многочисленные паломники для поклонения отпечатку ступни Будды, который он, будто бы, оставил на вершине горы, покидая землю. Моряки действительно увидели грубый отпечаток огромной ступни, и Руднев снова подумал о беззастенчивой «изобретательности» жрецов и монахов.

В результате заграничных и кругосветных плаваний и всестороннего ознакомления с жизнью и бытом колониальных народов Руднев понял многое. Нищета и угнетение людей вызывали у него глубокое возмущение, которое нашло отражение в книге «Кругосветное плавание на крейсере «Африка». Автор привел многочисленные факты эксплуатации народов.

6

Погрузив уголь и продовольствие, произведя тщательную проверку машины, «Африка» в одну из теплых тропических ночей снялась с якоря, покинув гостеприимный остров Цейлон, и взяла курс на Сингапур, Гонконг и Шанхай, эти могучие в то время военно-морские базы Англии на Дальнем Востоке.

Когда «Африка» вышла в Тихий океан, за ее кормой появились два английских военных корабля и стали неотступно следовать за крейсером. Цель их при натянутых дипломатических отношениях была очевидна: в случае войны напасть на «Африку». Крейсер пытался уйти от назойливых конвоиров, но англичане не отставали. Тогда «Африка» зашла в ближайший порт и стала на внешнем рейде, чтобы окончательно выяснить намерения англичан и попытаться незаметно ускользнуть от них. Английские корабли отдали якоря вблизи «Африки». Группа русских офицеров отправилась на берег. То же сделали англичане, не терявшие и в городе русских из виду. Вечером Руднев с товарищами взял две ложи в театре, англичане расположились в ложах напротив. В антракте Руднев предложил офицерам оставить свои фуражки на барьере лож, выйти в фойе и сделать вид, что они пьют виски. Когда началось представление и англичане ушли в свои ложи, русские моряки незаметно покинули театр и поспешили на пристань. Там они сели в ожидавшие их шлюпки и — полным ходом на крейсер! «Африка», заранее подготовленная к походу, тотчас же снялась с якоря и с потушенными огнями, развивая максимальную скорость, ушла в широкий простор океана. Англичане спохватились, да поздно! Так и не нашли они русского корабля в ночном океане. Когда «Африка» пришла к месту встречи с русской тихоокеанской эскадрой, вице-адмирал Лисовский выразил Рудневу благодарность за находчивость.

После получения приказа о кругосветном плавании «Африка» обогнула с востока Японию. Моряки посетили Нагасаки, Кобе, Йокогаму. Оттуда они предпринимали экскурсии в глубь страны, побывав в Токио — столице Японии, Киото, Никко — летней резиденции микадо, расположенной в горах. Здесь в великолепном парке дворца они издали любовались мостиками, покрытыми драгоценным красным лаком, по которым имел право ходить только император. Моряки познакомились с японской железной дорогой, узкоколейной, с миниатюрными вагончиками, где пассажиры сидели на скамейках, расположенных вдоль стен, а посередине вагона находился небольшой очаг — хибачи, на котором можно было согреть воду для чая, а в зимнее время погреть руки. Моряки ездили также в Камакуру, чтобы осмотреть исполинскую статую Будды, в голове которой находилась часовня. В нее попадали по винтовой лестнице, устроенной внутри статуи.

Но русским морякам пришлось увидеть и другие «достопримечательности». Руднев в своей книге рассказывает, например, о том, что против храма Раезан около Киото находится курган с каменным столбом. Под этим курганом зарыты отрезанные уши корейцев, взятых в плен в одну из войн в XIII столетии. Бонзы — буддийские священники — показывали курган за деньги.

«Африка» подошла к Камчатке и отдала якорь в порту Петропавловск. Плывя вдоль берегов полуострова, экипаж открыл неизвестный мыс, названный контр-адмиралом Асламбеговым мысом «Африки». Название это сохранилось до наших дней.

Старый моряк Асламбегов, угрюмый и молчаливый, был отличным мореплавателем. Свой богатый опыт он охотно передавал молодым офицерам. Руднев особенно внимательно слушал Асламбегова, многое записывал. Этого малоразговорчивого адмирала все уважали.

Получив приказание идти в кругосветное плавание, Асламбегов сказал офицерам: «Я поведу вас непроторенными дорогами, чтобы больше вам науки было». И действительно, «Африка», за малым исключением, шла по неизведанным морским путям.

Не надо думать, что для моряков «Африки» кругосветное плавание являлось какой-то увеселительной прогулкой. Командир крейсера и адмирал на протяжении всего плавания поддерживали строгий распорядок теоретической и практической учебы команды и молодых офицеров. В любую погоду, в любой час дня и ночи, на корабле проводились различные тревоги. Это заставляло постоянно быть начеку. Особенно любил адмирал устраивать тревоги в непогоду. Он, например, долго держал «Африку» в Охотском море, отличавшемся частыми штормами, так как считал плавание «на сильной волне» лучшей закалкой для молодых людей.

Рассказывая о посещении Командорских островов, Руднев в своей книге отмечает отсутствие у местных властей знаний и инициативы. Он пишет: «На острове Топорков группы Командорских островов находились лежбища котика, морского животного с ценным мехом. В 1868 году русская торговая компания добывала 16 тысяч шкурок. В 1868–1871 гг. правительство передало добывание шкурок петропавловскому исправнику, и добыча еще понизилась из-за полной бесхозяйственности. Тогда решили продать все дело американской компании Гучкинсон. В первый же год эксплуатации янки добыли 42 тысячи шкурок, получив большие прибыли». Так иностранцы наживались, пользуясь непредприимчивостью русских чиновников.

Пройдя Курильскую гряду и вдоль Аляски и сделав небольшую остановку на острове Ванкувер, «Африка» вошла в один из крупнейших портов земного шара — Сан-Франциско, но здесь стоянка крейсера оказалась недолговременной.

Вспоминая о своем пребывании в Соединенных Штатах Америки, Руднев указывал на тяжелую участь коренного индейского населения. Его насильно обращали в христианство, а если индейцы недостаточно часто посещали церковь, их наказывали кнутом и даже сажали в тюрьму.

Надолго задержалась «Африка» в порту Гонолулу (Гавайские острова). Здесь Руднев с группой офицеров совершил смелое восхождение на вулкан Мауна-Лоа (4170 метров высоты). Его кратер считается самым большим в мире (9 миль в окружности). Половина пути к вершине проходила через девственный лес, а затем среди хаотически разбросанных скал, по еле заметным тропинкам над бездонными пропастями. Иногда проводник останавливался, прислушиваясь к глухому рокоту, доносившемуся со стороны кратера.

Восхождение совершалось на маленьких горных лошадках, которыми не надо было управлять, следовало лишь крепко держаться в седле. Умные животные сами выбирали путь. К удивлению гавайцев Руднев и его товарищи прекрасно справились с этим испытанием.

Идя от Сандвичевых островов к Маркизским, «Африка» пересекла экватор. По этому случаю на крейсере состоялся традиционный праздник: маскарад, танцы. Центром праздника было морское «крещение» членов экипажа, впервые пересекавших экватор.

Праздник начался с появления морского бога Нептуна с трезубцем в руке и короной на голове. Он восседал на колеснице, окруженный свитой из разных обитателей океана. При создании костюмов матросы проявили большую изобретательность. Нептун, сделав три круга по палубе, под звуки марша подъехал к командиру крейсера. Между ними завязался традиционный разговор:

Нептун: Кто вы такие?

Командир: Мы моряки русского флота.

Нептун: Куда следуете?

Командир: Держим курс на Маркизские острова.

Нептун: А знаете ли, что я могу взять вас в плен?

Командир: Мы готовы откупиться бочкой рома и угощением.

Нептун: Да будет так. Проходите экватор. А новичков приказываю «окрестить».

Под общий смех в брезентовом бассейне происходило купание молодых матросов и поливание их из брандспойтов. Офицеры откупались от этой процедуры чарками рома. Затем началось музыкальное отделение и пляска.

7

Пройдя Маркизские острова, «Африка» вышла в океан. Однажды, когда Руднев находился на палубе, один из матросов, крепивший парус, сорвался с реи и на полном ходу крейсера упал в воду. Мгновенно Руднев бросился за ним. Будучи отличным пловцом, он схватил утопающего матроса, уже скрывшегося под водой. С мостика раздался крик: «Два человека за бортом!» Машину застопорили. Пока подошла шлюпка, пришлось подвергаться смертельной опасности нападения акул, которыми кишели эти воды.

Так Руднев спас жизнь матроса, еще больше укрепив любовь к себе экипажа.

Борясь с частыми штормами, «Африка» шла в Австралию. Когда налетал особенно сильный шторм, паруса быстро убирались, люки задраивались, обычная жизнь на палубе замирала. Маломощная паровая машина в 1417 лошадиных сил могла дать на тихой волне всего 12 узлов, а при сильном ветре и того меньше.

Пройдя остров Туамоту и обогнув Новую Зеландию с севера, «Африка» стала на якорь в разноязычном порту Австралии — Мельбурне. Офицеры начали съезжать на берег. Многие из них познакомились с местными жителями-колонистами. Моряки были приглашены ими принять участие в трудной охоте на кенгуру. Дело в том, что эти животные необычайно быстры и догнать их можно только на отличных лошадях. Умели хорошо ездить верхом лишь немногие офицеры, среди которых был и Руднев.

В ходе охоты, один за другим, моряки выбывали из строя, не выдерживая бешеной скачки. Англичане, вероятно, злорадствовали в душе, но Руднев блестяще доказал умение владеть лошадью и завоевал приз.

В крупном порту и городе Сиднее представители местного общества пригласили русских моряков на парадный обед. На нем присутствовали английские девушки, которые с особенным любопытством рассматривали русских, так как имели о них самое превратное представление. Одна мисс, за которой по долгу вежливости ухаживал Руднев, задала ему вопрос: «Правда ли, что русские едят сальные свечи?» Руднев совершенно серьезно подтвердил это, сказав, что свечи составляют для русских, особенно моряков, лакомое блюдо, и обещал угостить мисс такими свечами, когда она в числе других приедет с ответным визитом на крейсер.

Когда во время обеда на «Африке» подали десерт, в числе его оказались и свечи, но не сальные, а сделанные поваром из марципана (миндального теста). Руднев усердно угощал ими любопытную мисс, понявшую данный ей урок и сильно сконфуженную своим невежеством…

В одну из тихих ночей «Африка» покинула Сидней, взяв курс на север, к Филиппинам.

Любопытны заметки в книге Руднева о нравах, царивших в Австралии: «…Нам рассказывали, что цивилизованные завоеватели Австралии, в случае надобности расширить свои владения, отправляются партиями со своими слугами в ближайшие деревни отчуждать земли по установленному обычаю, заключавшемуся в следующем: участники нападают на деревню, сжигают ее, а жителей от мала до велика перестреливают без пропуска! Соединение приятного с полезным: пикник и отчуждение земли у туземцев!»

В своих письмах Руднев также отмечал, что европейцы относятся к туземцам свысока, всячески третируя их, не признавая за людей. И здесь вспоминаются слова знаменитого русского путешественника и исследователя В. М. Головнина: «…обширный ум и необыкновенные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились, и если бы возможно было несколько сот детей из разных частей земного шара собрать вместе и воспитывать по нашим правилам, то, может быть, из числа их с курчавыми волосами и черными лицами более вышло бы великих людей, чем из родившихся от европейцев…»

Посетив порт Манилу, обогнув остров Борнео и пройдя через Зондский пролив, отделяющий Яву от Суматры, крейсер направился к южной оконечности африканского материка и, обогнув мыс Доброй Надежды, отдал якорь в порту Кептаун. Моряки возобновили запас продовольствия, а затем взяли курс на остров св. Елены.

На этом клочке земли в Атлантическом океане провел последние годы своей жизни (1815–1821 гг.) сосланный сюда император Наполеон.

«Африка» подошла к островам Зеленого мыса. Здесь моряки впервые после длительного перерыва снова приветствовали созвездие Большой Медведицы и другие родные звезды северного полушария.

Из группы Азорских островов крейсер посетил остров Фаял, оставивший у Руднева много ярких впечатлений. Остров отличается теплым, мягким климатом, способствующим разведению цитрусовых растений, а также винограда, из которого выделывают всемирно известное десертное вино. На острове моряков поразило обилие католических мужских и женских монастырей, расположившихся в самых живописных уголках. Руднев отметил в своих воспоминаниях, что «святые отцы и матери» с большим толком выбрали остров для «спасения своих душ».

Наступила зима 1881 года. «Африка» шла проливом Па-де-Калэ. В воздухе заметно похолодало и команда с радостью готовила теплое обмундирование, соскучившись по родной земле. Скоро и милый Кронштадт!

В Портсмуте почта принесла приказ от 1 января 1882 года, которым Руднев был произведен в лейтенанты. Такое событие было достойно отмечено в кают-компании. Матросы же с еще большим уважением стали относиться к молодому офицеру, горячо поздравляли его и с радостью пожимали протянутую им крепкую руку, хотя это явно выходило за рамки служебных отношений…

8

Плавание, совершенное «Африкой», было одним из немногих положительных мероприятий в русском флоте того времени, так как помогало выполнению серьезной программы морской подготовки командных кадров флота. Ходить по неизведанным морским путям в любое время и погоду, вести постоянные мореходные наблюдения значило накапливать богатый практический материал для морских учебных заведений, для широкой подготовки специалистов русского флота.

Руднев не раз прошел эту суровую, но поучительную школу.

Многие интересы тогдашней офицерской среды не совпадали с взглядами Руднева. Он сторонился дворянских сынков, приходивших на флот ради карьеры, чинов и приключений. Будучи богатыми и влиятельными, они не утруждали себя особым рвением. Эти офицеры смотрели на матросов как на «чернь», низшие существа, от которых можно было добиться дисциплины и повиновения лишь жестокой муштрой.

Телесные наказания на флоте были разрешены уставом и составляли основу царской военной службы. Лишь очень немногие офицеры по-человечески относились к матросам. К их числу принадлежал и Руднев.

Такое поведение считалось «крамольным». Офицер, допускавший покровительство «нижним чинам», попадал в число подозрительных. За ними начиналась слежка. Руднев это прекрасно понимал, но личные убеждения были сильнее угроз. Конечно, он был человеком своей среды и своего времени, поэтому не стремился к коренным социальным преобразованиям, но, будучи высокообразованным и честным, уже понимал, что главное — это народ, Родина, а власть, порядки могут изменяться. Но какая сила ломает власть и порядки, он не знал вплоть до 1905 года, когда впервые почувствовал проявление этой великой силы народа.

Служить на флоте — значит служить своему народу, Родине, — так понимал Руднев свой долг, свое призвание. Между тем, высшее начальство начало относиться к нему все более настороженно. Он получал только ордена вместо продвижения по службе.

Матросов в те времена держали в полной темноте. Грамота считалась ненужной, даже опасной. Читать книги, кроме религиозных и прославлявших «священную особу» царя, запрещалось. «Кто читает, тот мыслит, а кто мыслит, тот рассуждает. А зачем народу рассуждать?» — говорили власть имущие.

Никаких библиотек для матросов не существовало, беседы с ними, даже на общеобразовательные темы, рассматривались как опасные и поэтому запрещались. Каменная стена отделяла офицеров от матросов. У входов в скверы и на бульвары Севастополя, Кронштадта, Порт-Артура можно было встретить надписи: «Водить собак, входить нижним чинам запрещается!». Такое попирание человеческого достоинства кажется чудовищным для свободного советского человека, но это печальный исторический факт.

По-иному смотрел на матросов Руднев. Он часто вспоминал слова великого русского флотоводца адмирала П. С. Нахимова: «Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит орудия на неприятеля, он же бросается на абордаж — все сделает матрос, если мы с вами забудем о том, что мы помещики, дворяне, а он крепостной! Он первая фигура войны, а мы с вами вторые. Так же и солдат…»

«Как может матрос правильно нести службу, зная, что офицер относится к нему с презрением? В этом основная причина того, что на многих кораблях служба идет плохо». Так думал Руднев. Он говорил: «Матроса хотят запугать, только страхом заставить слушаться. Это низко и в корне неправильно! Поощрение, любовь, искренняя забота — вот ключ к матросскому сердцу, с которым можно чудеса делать». И далее: «Нужно офицеру отбросить всякое кастовое чванство. Это гибельное дело для службы. Офицер должен достигать моральной своей высоты строгим соблюдением дисциплины, подавать пример матросу, воспитывать его в духе патриотизма, расширять его умственный кругозор и знания, тогда матрос будет уважать офицера и сознательно подчиняться». Так писал Руднев в своих «Записках моряка».

«Ко мне матросы относятся хорошо и я горжусь этим», — заключал он. — «Люди ставят жизнь свою на карту и они должны верить своему начальнику, считать его своим учителем и другом». И действительно. Где бы Руднев ни служил, всюду матросы его уважали и любили, называя «батькой». Сколько вкладывалось сердечной теплоты в это нигде не указанное в военных уставах звание!

Руднев никогда не рисовался перед матросами. Этим дешевым способом не купишь любовь и доверие! Он добивался этого своим трудом, примером, своим отношением к людям.

Руднев проявлял неустанную заботу о быте матросов, об их обмундировании, питании. Например, он никому не передоверял пробу пищи. Многих матросов знал лично, интересовался тем, что писали им из дома. Матросы охотно делились со своим «батькой» думами, заботами, видя в нем не барина-белоручку, а труженика, который даже в котельной мог взять в руки лопату и показать, как лучше перекидывать уголь.

Руднев был требователен к подчиненным, не пропускал ни одного нарушения и проступка, хотя относился к ним со скрытым снисхождением, но зато был беспощаден к собственным ошибкам, тяжело и долго переживал их. Он никогда не повышал голоса при разговоре с матросами, был всегда ровен в отношении с ними, но матросы легко распознавали его настроение по выражению лица. Очень часто Руднев не в духе возвращался из штаба. Это известие быстро распространялось по кубрикам и сопровождалось крепкими выражениями в адрес штаба.

1

Руднев стал рано нести самостоятельную службу. Это было редко на флоте, так как в те времена молодежь без протекции продвигалась туго. По укоренившемуся тогда мнению высшего командования, непременным условием для получения самостоятельной должности являлся определенный возраст, «борода», как тогда выражались, и, конечно, связи.

Еще во время кругосветного плавания на крейсере «Африка» двадцатишестилетний мичман Руднев в 1881 году назначается старшим артиллерийским офицером корабля, — должность необычная ни по возрасту, ни по воинскому званию. А по возвращении из плавания за отличную артиллерийскую подготовку крейсера ему объявляется благодарность и он награждается очередным орденом.

Характерным для Руднева было то, что он никогда не жаловался на занимаемую должность и, вообще, никогда не тяготился службой, хотя бывало и так, что его назначали с понижением по отношению к предыдущей должности без всяких к тому оснований. Будучи дисциплинированным офицером, он никогда не стремился обойти приказ. Например, в 1891 году он командовал миноносцем «Котлин» и вдруг получил назначение на должность командира портового парохода «Работник», плавание на котором даже не засчитывалось в морской ценз. А он имел огромное значение для выслуги по службе. Неожиданным для Руднева оказалось и назначение в том же году на должность старшего офицера броненосца «Гангут». Руднев не смущался никакой работой и выполнял одинаково добросовестно любое дело — большое и малое.

Такое отношение командования можно объяснить двумя причинами: во-первых, Руднев не имел привычки просить за себя, а, во-вторых, его можно было легко перемещать как офицера без протекции.

Вся многолетняя служба Руднева проходила на кораблях, за исключением выполнения кратковременных обязанностей в комиссиях по обсуждению и утверждению строевых и уставных вопросов и некоторых других поручений.

В 1888 году Руднев возвратился из очередного заграничного плавания и был назначен командиром парового военного транспорта «Петр Великий», построенного для России во французском городе Сен-Назер. Руднева направили туда с небольшим отрядом матросов для принятия транспорта и привода его в Кронштадт.

2

В это же время Руднев делает предложение давно знакомой девушке, дочери капитана 1-го ранга Н. К. Шван. Будучи в Кронштадте, он женился, породнившись с известным героем севастопольской обороны 1854–1855 гг., одним из сподвижников адмирала Нахимова. В истории защиты Севастополя упоминается героическая оборона «Швановского» редута на знаменитом Малаховом кургане.

Выдающиеся боевые заслуги Н. К. Швана были отмечены боевыми орденами, а также золотым оружием.

Семейное счастье моряка своеобразно: долгие разлуки и горячие встречи. Так было и у Руднева. Прошло совсем немного времени после свадьбы, а он уже простился с молодой женой и отбыл в 1889 году в далекое заграничное плавание на крейсере «Адмирал Корнилов», шедшем в распоряжение начальника Тихоокеанской эскадры.

Нескоро пришлось Рудневу вернуться на родину из этого плавания. После участия в маневрах Тихоокеанской эскадры в январе 1890 года «Адмирал Корнилов» ушел в кругосветное плавание, во время которого Руднев был назначен на должность старшего офицера этого крупного корабля.

Тяжела показалась ему на этот раз разлука с родным Кронштадтом. Правда, в каждом порту, куда заходил крейсер, Руднев получал письма от молодой жены. Но некогда было тосковать. Слишком много забот у старшего офицера…

Декабрь 1890 года. «Адмирал Корнилов», проламывая торосистый лед Финского залива, спешит в Кронштадт, к месту зимней стоянки. Вот и долгожданный порт! Встреча с молодой женой. Руднев впервые видит своего первого сына Николая, которому исполнился почти год.

Жена Мария Николаевна была добрым и близким другом Руднева, с нею он делил все радости и печали. Большими праздниками являлись возвращения Руднева из дальних плаваний, столь богатых разнообразными событиями, о которых так хочется рассказать близким. Часто собирались и товарищи-сослуживцы, всегда встречая гостеприимное отношение…

Руднев обладал большой физической силой и богатырским здоровьем. До своего ранения на крейсере «Варяг» он никогда серьезно не болел. С особым увлечением он занимался спортом, повторяя: «Спорт не забава, а дело серьезное». Эти слова не расходились с делом. Вставая в шесть часов утра, Руднев обязательно делал гимнастику, после чего принимал душ независимо от погоды и времени года.

Руднев очень любил животных, относился к ним с лаской и часто вмешивался, когда видел жестокое обращение портовых возниц с лошадьми. Долгие годы его сопровождала в плавании обезьяна Жак, которая всегда становилась общей любимицей команды. За это Жак, в свою очередь, развлекал матросов.

С Жаком произошел случай, положивший конец его морской жизни, о чем Руднев и команда долго горевали. Дело происходило в океане на крейсере «Адмирал Корнилов». Один из мичманов, застав Жака в кают-компании, жестоко избил его без всякого повода к этому. Жак затаил злобу на обидчика и ждал лишь удобного случая для мщения. Он вскоре представился. Подсмотрев, куда мичман прячет в каюте свои сбережения, Жак забрался туда, отыскал большой кошелек с золотыми монетами и, выскочив на палубу, взобрался на мачту, откуда начал показывать кошелек своему обидчику. Стали ловить хитрое животное, но не тут-то было! Жак ловко увертывался от преследователей, а когда матросы выбились из сил, уселся на нок реи, начал вынимать монеты и, одну за другой, бросать их в океан. Затем туда же полетел и пустой кошель. Руднев возместил мичману убытки, но в ближайшем порту Жака по приказу командира «списали» на берег.

Один из моряков крейсера «Варяг» рассказывал, что сходный случай произошел на крейсере, но тогда командир его Бэр застрелил обезьяну на мачте.

3

В марте 1893 года Рудневу было присвоено звание капитана 2-го ранга, а в декабре его назначили старшим офицером на броненосец «Император Николай I», отбывавший в Грецию. Целью посылки была охрана русских интересов на острове Крит. Броненосец шел на соединение с отрядом русских судов — Средиземноморской эскадрой.

Командовал эскадрой контр-адмирал Степан Осипович Макаров, державший флаг на броненосце «Император Николай I». Руднев высоко ценил Макарова как прекрасного человека и большого знатока морского дела и кораблестроения.

Особенно ценил Руднев то, что адмирал происходил из семьи боцмана, и всегда повторял, что многие матросы могли бы стать более лучшими офицерами, чем «папенькины сынки».

Невзирая на разницу в воинском звании и служебном положении, Руднев бывал частым гостем в каюте адмирала и откровенно делился с ним своими мыслями о порядках, существовавших на флоте. Макаров поддерживал взгляды Руднева и помогал претворить в жизнь некоторые его предложения. На броненосце были отменены телесные наказания и рукоприкладство офицеров. Командир Дикер, сторонник взысканий подобного рода, с тех пор затаил злобу на Руднева.

А наказания были ужасные. К ним относилось, например, «килевание» матросов. Заключалось оно в том, что провинившегося протаскивали канатом с борта на борт под килем корабля. После этого человека приходилось приводить в чувство.

Пробыв почти год в водах Греции, русские корабли возвратились на родину, а броненосец «Император Николай I» ушел в кругосветное плавание, в котором находился с января по декабрь 1895 года.

Невзирая на служебную загруженность, Руднев помог создать на корабле кружки пения, пляски, драматический. Они имели немаловажное значение, скрашивая досуг матросов.

Много внимания уделял он матросам, державшимся в стороне от команды, сильно тосковавшим по дому. Руднев писал за них письма, а иногда помогал и деньгами.

Офицеры изменили отношение к матросам, особенно после отмены телесных наказаний на броненосце. Одни сделали это с радостью, другие, наиболее «родовитые», с затаенной злобой.

Еще больше возрос авторитет Руднева, когда он стал заниматься с желающими матросами по мореходной астрономии, штурманскому делу и географии, широко используя при этом материалы из своей богатой практики. Искусством вести корабль, минуя опасности, он уже владел основательно и умел передавать знания слушателям. Учебные тревоги: артиллерийская, минная, пожарная, водяная, с каждым разом проходили все лучше и лучше. Даже самая тяжелая по тому времени работа — погрузка многих сотен тонн угля, выполнявшаяся вручную, под его руководством шла быстро и четко.

Командир броненосца, капитан 1-го ранга Фелькерзам, сменивший Дикера, прекрасно понимал причину всех этих перемен на корабле. Он во многом не соглашался с Рудневым, особенно в обращении с «нижними чинами», но и не мешал старшему офицеру. Во-первых, кипучая деятельность Руднева избавляла командира от многих забот, от необходимости поднимать лишний раз свое многопудовое тело на мостик, а во-вторых, старик понимал, что командир-то корабля не Руднев, а он, Фелькерзам, следовательно за успешное плавание можно получить и награду.

Шел последний день ноября 1895 года. Броненосец, рассекая холодные воды Финского залива, спешил в порт на зимовку. А в Кронштадте уже ожидал Руднева приказ о назначении его командиром броненосца береговой обороны «Адмирал Грейг».

Вот и причал. Последние команды, швартовка. На берегу родные, знакомые. Все улыбаются, приветственно машут руками…

Через несколько дней Руднев с грустью прощался с экипажем броненосца. В кают-компании по-праздничному накрыт стол. Все офицеры в сборе. За обедом вспоминаются эпизоды только что законченного похода, но беседа носит оттенок грусти. Многие искренне жалеют о том, что приходится расставаться с опытным начальником и хорошим товарищем.

Наконец, поднялся с бокалом в руке Фелькерзам и отрывисто произнес:

— Это, дорогой Всеволод Федорович, от нас всех в память о нас всех.

И он протянул Рудневу серебряное блюдо с таким же графином и чаркой. На блюде были выгравированы слова: «Кают-компания броненосца «Император Николай I» своему председателю В. Ф. Рудневу».

Тепло поблагодарив товарищей, Руднев принял подарок, пожал всем руки. Иные в ответ крепко стискивали его ладонь, другие с искренней теплотой протягивали сразу обе руки, третьи же холодно подавали только кончики пальцев…

Но самое трогательное ожидало Руднева на верхней палубе. Здесь он тепло попрощался с матросами. Всматриваясь в простые, открытые лица, он читал на них любовь и уважение. Этот молчаливый строй дорогих ему людей глубоко взволновал Руднева. Он растроганно поблагодарил всех. В ответ загремело мощное «ура».

4

Итак, Руднев — командир «Адмирала Грейга». Это первый крупный корабль, которым ему предстоит самостоятельно командовать.

Безотрадную картину увидел Руднев на корабле. Нормы артиллерийской стрельбы не выполнялись. Вспомогательные механизмы то и дело выходили из строя. Постановка на якорь и швартовка часто проходили с опозданием из-за неисправности механизмов. В общем, о чем бы ни докладывал смущенный старший офицер Рудневу, перелистывающему вахтенные журналы, все шло, как говорят, через пень-колоду. Дисциплина была не сознательной, а палочной, команды выполнялись с большими заминками.

Руднев долго сидел у себя в каюте, тщательно знакомясь с документами корабля: шканечным журналом, списками личного состава, характеристиками матросов и офицеров. Он приказал старшему офицеру выстроить команду. С мостика была хорошо видна верхняя палуба, походившая на встревоженный муравейник. Матросы в зимних бушлатах спешили изо всех люков на ют, образуя ровные черные четырехугольники подразделений. Боцманы неистово свистели в дудки сигнал: «Все наверх». Видел Руднев и то, что один из боцманов огрел линьком молодого матроса только за то, что тот последним выбежал на палубу.

Приняв перед строем рапорт дежурного офицера, Руднев представился экипажу и спросил, у кого имеются претензии. Таких не оказалось. Только что обиженный боцманом матрос тоже промолчал. Руднев понял, что команда забита и запугана.

«Адмирал Грейг», стоявший у стенки Кронштадтского порта, готовился к зимовке. Ввиду позднего возвращения из летней кампании здесь еще не успели приготовить машины и механизмы к 3–4 месяцам зимы, а ноябрьские морозы уже оковали корабль прочной кромкой льда.

Еще несколько дней — и корабль опустеет, только полосатая будка на причале у трапа с фигурой дневального, запахнутого в тулуп и с винтовкой в руках, да тоненькая струйка дыма из кормовой трубы будут единственными признаками судовой жизни. Весь личный состав съедет на берег, во флотский экипаж, к которому приписан корабль. Оттуда производятся назначения несущих караульную службу, а остальные должны проходить обучение по программе зимней подготовки. Это было время, когда на Балтийском флоте существовало мнение, что флот, запертый льдами Финского залива, не может участвовать в боевых действиях, поэтому даже артиллерийские и минные боезапасы сдавались на хранение в портовые склады, а механизмы подлежали консервации.

Руднев за короткий срок успел подробно ознакомиться не только с командой, но и с состоянием главных и вспомогательных машин, определить объем зимних ремонтных работ.

Начал он свою деятельность на корабле с отмены телесных наказаний. Приказ был недружелюбно встречен большинством офицеров, однако возражать командиру никто не решился. Но были и такие офицеры, которые встретили приказ с одобрением. Они повторяли слова командира: «Экипаж корабля — это одна дружная семья, которой родина — мать. Хороший начальник должен непрерывно изучать слабые и сильные стороны своих подчиненных — матросов и офицеров. В этом залог успеха в бою».

Не прошло мимо внимания Руднева и питание команды. И здесь он нашел существенные недостатки: пища готовилась небрежно, невкусно, не говоря уже о недостаточном рационе. Руднев строго побеседовал на этот счет с коками, а ревизора и старшего офицера строго предупредил, приказав каждый раз давать ему пищу на пробу.

Матросы «Адмирала Грейга» находились на берегу в 15-м флотском экипаже, а Руднев и офицеры жили с семьями в так называемых офицерских флигелях на Екатерининской улице.

В свободное время Руднев уделял много внимания и времени воспитанию пятилетнего сына. Рассказы о море сменялись увлекательными играми. Несмотря на внешнюю суровость Руднева, дети быстро угадывали его природную доброту и простодушие.

Зимними вечерами Руднев учил маленького Колю и своей любимой игре в шахматы, которой серьезно увлекался, причем редко терпел поражение даже от опытных противников.

Зимой в экипаже идет большая работа по теоретической и строевой подготовке личного состава. В учебных отрядах и школах готовят матросов по специальностям. Перед принятием присяги и вступлением на действительную службу молодые матросы зачисляются в отряды новобранцев при флотских экипажах, где в течение зимы проходят строевую подготовку, изучают стрелковое оружие. Но самым тяжелым, подчас невыносимым, считалось прохождение не значащихся в учебных программах «дисциплин»: выправки, расторопности, той особой «лихости», которая присуща морякам. Ни один новобранец, служивший в императорском флоте, не уходил из отряда, не испытав на себе увесистых кулаков офицеров, боцманов, унтер-офицеров.

Вскоре в экипаже и даже среди матросов других кораблей Руднев приобрел широкую известность как справедливый, заботливый, хотя и строгий командир.

Однажды матрос-вестовой принес из дома Руднева увесистый чемодан книг. Так было положено начало судовой библиотеке для матросов броненосца.

Руднев и дома оставался верен своим принципам. Однажды молодая горничная, вытирая пыль, уронила ценную севрскую вазу. От нее остались одни черепки. Девушка, зная, как дорога эта памятная семейная реликвия, с ужасом ждала взрыва гнева присутствовавшего здесь Руднева. Велико было ее удивление, когда он спокойно взглянул на нее и, не повышая голоса, сказал:

— Ничего, Катя, бывает в жизни и хуже. В следующий раз будьте осторожней.

Детям была отведена лучшая комната в квартире, обставленная очень скромно. Сами дети должны были поддерживать в ней безукоризненную чистоту, тщательно убирать ее. День их начинался рано утром с гимнастики, о чем напоминал висевший в детской комнате плакат на латинском языке: «Mens sana in corpore sana» («Здоровый дух в здоровом теле»). Урок гимнастики проводил сам Руднев, а в его отсутствие матрос из экипажа. Руднев стремился заинтересовать детей разнообразными видами спорта и сам подавал им пример. Городки, футбол, плавание, альпинизм, хождение на шлюпке, особенно под парусами, были постоянной составной частью физического воспитания детей. В зимнее время процветали лыжи и коньки. Иногда мальчики приходили с катка с ушибами, тогда Мария Николаевна принималась укорять мужа. Руднев отвечал на это:

— Чем ближе человек к природе, тем ближе к нему здоровье.

Руднев считал спорт важным фактором развития высоких моральных качеств, а также выносливости человека.

5

В 1896 году Рудневу снова «посчастливилось», как говорил он сам, служить под начальством адмирала С. О. Макарова, бывшего в то время старшим флагманом первой флотской дивизии.

Оценивая людей независимо от имущественных и социальных категорий, Макаров требовал от человека прежде всего высоких моральных качеств. Он лично знал не только офицеров своей дивизии, но и многих матросов. Среди офицеров Макаров выделял способных организаторов, заслуживших уважение и доверие экипажа. Такие офицеры пользовались у него всемерной поддержкой. К числу их относился и Руднев. Именно этим можно объяснить то, что Макаров являлся частым гостем в доме Рудневых.

Вниманием адмирала пользовался и я, шестилетний Коля. Со мной он познакомился еще в Афинах. Иногда Рудневы, боясь, что я могу надоесть Макарову, отсылали меня к соседям. Но не тут-то было. Макаров обязательно хотел меня видеть. Я радостно вбегал в комнату, становился перед адмиралом «смирно» и отдавал рапорт, а затем отвечал на вопросы. Однажды я, к великому смущению родителей, заявил Макарову:

— А я знаю почему у вас такая большая борода. Потому что вы большой командир, а папа маленький командир, вот и борода у него маленькая!

Макаров смеялся от души.

Воспитывая сыновей, Руднев стремился подготовить из них будущих моряков, прививая им с самого раннего возраста навыки морского дела. Он и мысли даже не допускал, что «морской род» Рудневых, начавших морскую службу с XVII века, закончится на нем.

В. Ф. Руднев с сыновьями Георгием и Николаем (1899 г.).

В детской находились целые флотилии картонных кораблей, изготовленных самими детьми. Эти корабли помогал нам мастерить отец, иногда просиживая часами с ножницами и клеем. В воскресные и другие праздничные дни раздвигался большой обеденный стол и на нем «эскадры» кораблей развертывались в целые боевые построения, проделывая сложные маневры, вступая в «сражения». Развороты, построения, атаки лихих миноносцев выполнялись по всем правилам тактики. Вступала в действие и «артиллерия», изготовленная отцом и стрелявшая горохом.

Иногда игра заканчивалась плачевно: «снаряды» попадали в окружающие предметы и наносили им непоправимые повреждения. Тогда, по выражению отца, вступала в действие «крепостная артиллерия»: приходилось объясняться с женой.

Часто отец задавал мне серьезные не по возрасту вопросы: каковы обязанности штурмана перед выходом в море, как изготовить корабль к бою, к наступающему шторму, туману? В девять лет я безошибочно знал рангоут корабля, названия парусов, частей такелажа.

Много свободного времени отец уделял плаванию на шлюпке под парусами. Это было самым его большим увлечением. И нас, детей, он учил управлять шлюпкой.

Если намечалась прогулка на шлюпке, не существовало причин к ее отмене, за исключением внезапных вызовов по службе. В любую погоду отец вместе со мной уходил в море. Подчас приходилось туго, я, естественно, терялся, но отец подбадривал, командовал маневры да покрикивал:

— Эй, там на баке, труса не праздновать, смотреть в оба!

Лето наша семья обыкновенно проводила на даче, куда приезжал и отец. Если вблизи имелись речка или озеро, он успевал оснастить парусом какую-нибудь лодку. Для этого у матери часто похищалась простыня…

6

Когда корабль стоял на зимовке, а личный состав его жил в экипаже, Руднев часто среди ночи одевался и шел в казарму. Почти в каждое такое посещение он, как рачительный хозяин, находил какие-нибудь неполадки: то температура низка в кубриках, то питьевая вода несвежая. Такая забота о «нижних чинах» проявлялась лишь немногими офицерами, подавляющее большинство их видело матросов только в строю или на вахте. Остальная жизнь их проходила под наблюдением младших командиров: унтер-офицеров, боцманов, кондукторов. Для офицера считалось даже зазорным заниматься бытом матросов.

Стремление находиться ближе к людям побуждало Руднева к общественной деятельности и он никогда не упускал возможности приложить свои силы на этом поприще. Например, в январе 1897 года он по собственному желанию был назначен руководителем переписи населения в Кронштадте, которую прекрасно организовал и провел. Руднев посещал жилища рабочих порта, хотя это и не входило в его прямую обязанность. Однокомнатные, преимущественно полуподвальные помещения, где жили рабочие, были лишены элементарных удобств, а квартирная плата определялась владельцем дома в зависимости от спроса, причем, как правило, была очень высокой.

Оборванные, полуголодные дети рабочих судоремонтного завода и доков произвели на Руднева незабываемое впечатление, возбудили в нем сочувствие. Разделение людей на сословия он считал несправедливым, жестоким пережитком времени. Чем ниже стоял человек на ступенях «социальной лестницы», тем больше проявлял Руднев внимания к нему, зато с «высокопоставленными» обходился без тени заискивания и, как говорится, «шапки ни перед кем не ломал».

7

В декабре 1897 года Руднев был назначен командиром мореходной канонерской лодки «Гремящий», которая в марте следующего года, после зимовки в Кронштадтском порту, отбыла в кругосветное плавание, длившееся по май 1899 года.

Кроме малого тоннажа и низкой скорости (12 узлов), «Гремящий» имел и другие существенные недостатки, прежде всего слабую устойчивость. Пересечь три океана и многие моря на таком корабле являлось делом нелегким, требующим от командира не только огромного опыта, но и смелости.

Готовясь к первому самостоятельному кругосветному плаванию, Руднев задолго до выхода в море тщательно разработал подробную программу учебной подготовки личного состава по всем специальностям.

Почти все офицеры, помимо прямых обязанностей, получили задание собрать материалы по лоции, навигации, морской метеорологии, астрономии и другим вопросам, касающимся кораблевождения. В программу входили также проверка и уточнение морских карт отдельных районов плавания. Все эти материалы Руднев подвергал тщательной обработке и после возвращения из плавания передал в морское училище для использования в учебных целях.

Первой задачей являлось изучение офицерами Балтийского моря, плавание в котором сопряжено с немалыми трудностями. Море считается «мелководным». Средняя глубина его составляет лишь 200 метров, глубины же Финского и Ботнического заливов, являющихся продолжением моря, не превышают 50 метров. Кроме того, Балтика изобилует островами, мелями, шхерами и всякого рода подводными опасностями, избежать которых можно лишь при хорошем знании фарватера.

Некоторые военно-морские авторитеты того времени считали нецелесообразным развивать на Балтийском море броненосный флот и доказывали ограниченность его свободного плавания. Они ссылались на то, что заливы и порты замерзают, а это создает дополнительные затруднения при маневрировании зимой.

Перед выходом в море Руднев целую неделю не сходил с судна, лично проверяя, как снабжено оно продовольствием, боеприпасами, топливом.

Но вот один из мартовских дней причал вокруг «Гремящего» заполнила пестрая толпа. Это близкие и знакомые членов экипажа корабля пришли проститься перед долгой разлукой.

Низкие, угрюмые тучи почти задевали высокие мачты канонерской лодки, мало отличаясь от дыма, выбрасываемого из ее единственной широкой трубы. «Гремящий» мало походил на грозную плавучую крепость, и если бы не таран и не единственное носовое 8-дюймовое орудие, его можно было бы принять за обычное торговое судно. Но на корме развевался военно-морской андреевский флаг, белый с голубым крестом.

Шуршит битый лед под гребным винтом прогреваемой машины. Значит, скоро выход в море! Вот среди офицеров на мостике появилась плотная фигура Руднева. Взглянув на часы, он отдал приказание. Раздался басистый гудок, трели боцманских дудок. Забегали по палубе матросы. Один за другим отдавались швартовы. «Гремящий» начал плавно отваливать от причала, направляясь в открытое море. Провожающие засуетились, раздались прощальные приветствия. Здесь же стояла и жена Руднева с сыновьями: восьмилетним Николаем и двухлетним Георгием. Не в первый раз Мария Николаевна провожала мужа в далекое и небезопасное плавание, но она твердо верила в мастерство и опыт потомственного моряка. Не меньше верили ему и подчиненные.

Плавание «Гремящего» требовало большого напряжения сил. Руднев часто не покидал мостика целыми сутками. К тому же для практической подготовки личного состава командир, подражая примеру лучших русских моряков, задерживался в наиболее трудных и опасных районах. Хорошо продуманные учебные тревоги дополняли боевую подготовку. Недаром матросы и молодые офицеры потом гордились тем, что прошли «рудневскую» школу!

Повседневная забота об экипаже облегчала трудности походной жизни, само плавание становилось увлекательным.

В силу существовавших порядков матросам не часто давалось увольнение на берег, когда же они съезжали с корабля, то предоставлялись самим себе. Единственным развлечением являлись портовые кабаки и трущобы, которыми столь богаты заграничные портовые города. По-иному проводили время на берегу матросы «Гремящего». Руднев ввел экскурсии матросов под руководством офицеров. Участники экскурсий знакомились с местными достопримечательностями. Именно поэтому за все время плавания «Гремящего» не произошло ни одного случая, порочащего русского моряка.

Зная, как часто практикуется обман при начислении и выдаче матросам жалованья, а также при закупках продовольствия и организации питания, Руднев лично проверял это дело, строго оберегая матросскую копейку и рацион питания от всяких посягательств.

Пройдя свой путь по морским и океанским просторам, «Гремящий» в один из солнечных майских дней возвращался в шхерные теснины родного Финского залива. Радостно вздохнули моряки, когда появился перед ними страж Кронштадта — Толбухин маяк, а затем заблестели вдали золотые главы собора и выросла высокая труба пароходного завода. «Прямо по носу вижу Кронштадт!» — передал сигнальщик. Палуба содрогнулась от орудийного салюта. Это «Гремящий» передавал привет крепости.

Корабли расцвечены приветственными флагами, на причале снова толпа, на этот раз ликующая, машущая платками. Руднев застыл на мостике, прижав к глазам бинокль. Он увидел жену, стоявшую с детьми на том же месте, где находилась во время проводов. Казалось, она не уходила в ожидании радостной встречи! У Рудневых существовал уговор: встречать на том месте, откуда провожаешь.

Руднева вскоре освободили от командования «Гремящим». Через короткий срок корабль ушел на Дальний Восток и вступил в состав Тихоокеанской эскадры в Порт-Артуре. Здесь он участвовал в боевых операциях против японского флота. В ночь на 20 апреля 1904 года «Гремящий» принял участие в сражении на внешнем рейде Порт-Артура, в котором русскому флоту удалось потопить восемь японских брандеров и два миноносца, пытавшихся запереть выход из внутреннего рейда в море. А 5 августа того же года «Гремящий», неся сторожевую службу в районе внешнего рейда, погиб, наскочив на японскую мину.

8

После плавания на «Гремящем» Руднева оставили при штабе в Кронштадте для поручений. Должность главного командира занимал здесь вице-адмирал Макаров. Известно, что наиболее глубокий след в истории отечественного флота Макаров оставил как специалист в области кораблестроения и военно-морского вооружения, что, конечно, не умаляет его таланта флотоводца и выдающегося организатора. Научная деятельность Макарова оказала особенное влияние на Руднева. Он был в курсе всех планов и работ Макарова благодаря личному знакомству с ним. Горячие симпатии Руднева к новой технике ярко выразились весной 1899 года, когда в Кронштадт пришел из Англии только что построенный на заводе Армстронг в Ньюкестле первый в мире русский ледокол «Ермак». Встреча его в Кронштадте вылилась в грандиозный праздник, в демонстрацию русского патриотизма, ибо все знали, что ледокол — детище Макарова, англичане же явились лишь простыми исполнителями его проекта.

Величественная картина открылась с появлением на горизонте ледокола под командованием капитана 2-го ранга М. П. Васильева, сослуживца Руднева и товарища по училищу. Впоследствии Васильев погиб вместе с Макаровым в 1904 году при взрыве броненосца «Петропавловск» на внешнем рейде Порт-Артура.

9000-тонная громада «Ермака», легко выполняя все маневры, направлялась к причалу, свободно прокладывая путь среди толстого льда. Округленные формы корпуса ледокола, невиданные в судостроении, придавали ему величие и мощь.

В день прибытия «Ермака» Руднев находился на льду рейда. Он ликовал и, поздравляя Макарова, не удержался, чтобы не сказать: «Смерть парусам на военных кораблях! Да здравствуют машины!» Степан Осипович рассмеялся, но не всем присутствующим эта шутка пришлась по вкусу.

9

Семья Руднева проводила лето 1899 года в Тверской губернии, снимая дачу у одного помещика. Вскоре сюда приехал в трехнедельный отпуск и Руднев. Будучи любителем длинных прогулок и охоты, он целые дни проводил в полях, в соседнем Головинском вековом бору и часто возвращался домой с неплохими трофеями. Руднев мастерски стрелял из боевого оружия, но охотничьим владел хуже, что не охлаждало его рвения. Он главным образом любил пребывание среди русской природы. Об одном из охотничьих эпизодов хочется рассказать.

Уходя в лес, отец изредка брал с собой меня, уступая неотступным просьбам. Конечно, отца это не очень устраивало: приходилось и путь выбирать полегче, да и возвращаться раньше.

Побродив однажды целый день по лесу, мы, довольные результатом охоты, усталые, повернули к дому. На этот раз не повезло: мы сбились с пути. Стало темнеть. Лес становился все гуще. Усилился шум вековых деревьев, сквозь кроны которых можно было видеть быстро несущиеся рваные тучи. Наконец, разразилась сильная гроза с проливным дождем. Мы моментально промокли и продолжали путь наугад. Мне очень хотелось заплакать, но я сдерживался, зная, что этого не терпит отец.

Вдруг до слуха донесся отдаленный лай собаки. Мы направились на него и вскоре набрели на ряд землянок, стоявших на берегу небольшой речушки. Здесь жили семьи крестьян, работавших на помещика по заготовке древесного угля. Старик-хозяин одной из этих убогих, насквозь прокопченных землянок радушно принял промокших и озябших охотников, помог обсушиться и обогреться у пылающего очага. Решено было переночевать здесь, так как выяснилось, что мы сильно отклонились от пути к дому. Отец, вообще прекрасно ориентировавшийся в лесу, никак не мог простить себе такой оплошности.

Старик пригласил нас разделить с ним ужин, состоявший из печеного картофеля и сухарей, размоченных в горячей воде.

Отец, в свою очередь, поделился с гостеприимным хозяином своей провизией и за ужином стал расспрашивать старика о жизни в этом заброшенном уголке лесной трущобы. Он узнал, что за тяжелый труд выжигальщики получали буквально гроши, причем добрая половина их удерживалась за хозяйские харчи: картошку и черствый черный хлеб. Только к большим праздникам они получали немного мяса. Никаких жиров не выдавалось.

Из соседней землянки донеслись жалобные стоны, которые затем перешли в крик. Старик пояснил, что его невестка тяжело больна. Отец сейчас же отправился к ней, чтобы узнать, в чем дело. Вернувшись, он сказал, что женщину надо не позднее утра отвезти в земскую больницу, но старик покачал головой.

— Какая уж там больница, — заявил он. — Больница-то в сорока верстах, а лошади нет. Мы и уголь таскаем на себе за три версты до лесной дороги.

Утром отец горячо поблагодарил хозяина за гостеприимство и оставил ему деньги для невестки, а также обещал прислать лошадь, что и сделал по возвращении домой.

10

Отдыхая в деревне, Руднев не изменял своих привычек. Вставал он в шесть часов, выполнял с детьми гимнастические упражнения, а после завтрака обязательно занимался какой-нибудь физической работой. Соседние крестьяне говорили о нем:

— С виду барин, а встает рано и работает как заправский мужик!

Как-то Руднев мастерил в саду беседку. Как обычно, его окружали вихрастые крестьянские ребятишки. Один из них забрался на крышу беседки и вдруг поднял крик: «Пожар!» Горела соседняя деревня Быково. Руднев настоял, чтобы тотчас же запрягли телеги, и все мужчины, находившиеся в имении, во главе с ним поскакали к месту пожара.

Грозное зрелище открылось перед ними в деревне. Часть построек была объята пламенем, которое продолжало перебрасываться с избы на избу, угрожая уничтожить все селение дотла в эту на редкость сухую погоду. Мычание обезумевшего скота, пронзительное ржание лошадей, вой собак делали еще более ужасной картину стихийного бедствия. Борьбы с огнем фактически не велось. Все спасали собственное добро, женщины с детьми громко голосили. В Рудневе мгновенно проснулся волевой командир. Он организовал живую цепь для подачи воды из пруда, части мужчин поручил взламывание начавших гореть построек, чтобы прекратить распространение огня, а других послал подвозить воду бочками. В результате угроза полного уничтожения деревни была ликвидирована. Характерно, что никого из местных властей на пожаре не оказалось. Урядник со стражниками прибыли только утром для составления протокола, а помещик, имение которого находилось в версте от деревни, заперся в кабинете и усердно отбивал земные поклоны, взывая к милости бога!

С восторгом встретил помещик обозленного Руднева, заявив, что успех в борьбе с пожаром всецело зависел от знания им, помещиком, каких-то специальных «пожарных» молитв. Руднев не выдержал, обругал помещика, хлопнул дверью и уехал.

В неузнаваемом виде вернулся он домой: одежда изорвана, обгорела, сам грязный, прокопченный, на лице ссадины и, что хуже всего, часть бороды оказалась спаленной! Пришлось ради симметрии, подровнять ее совсем не по моде…

Спустя несколько дней к Рудневу прибыла делегация крестьян из Быкова, которые поднесли ему хлеб-соль в знак горячей признательности за помощь.

11

После возвращения из деревни Руднева назначили 31 августа 1899 года командиром броненосца береговой обороны «Чародейка», который из-за ремонта машины не принимал участия в осенних учебных операциях флота и рано встал на зимовку у стенки Кронштадтского порта.

Зимой в Кронштадте Руднев читал лекции по математике и мореходной астрономии. С большой любовью отдавался он воспитанию молодых кадров флота. Математику он читал в специальной школе учебного отряда, в унтер-офицерских классах, выпускавших кондукторов — специалистов корабельной техники, первых помощников инженер-механиков, от которых во многом зависела техническая подготовка корабля.

Одновременно Руднев углублял и совершенствовал собственные знания, слушая лекции в Кронштадтском инженерном училище, выпускавшем судовых инженер-механиков. В училище попадали люди, не принадлежавшие к дворянскому сословию, кадровое офицерство смотрело на них свысока и называло «сапогами». А, между тем, офицеры-механики были куда более образованными людьми, чем эти представители дворянства. В училище Руднев выступал с лекциями для молодых офицеров на основе богатых материалов плаваний.

Немало внимания уделял Руднев и пополнению знаний своих детей. Увлекательными были его рассказы о походах, об открытии новых земель известными русскими мореплавателями Ф. П. Литке, Ф. Ф. Беллинсгаузеном, И. Ф. Крузенштерном, М. П. Лазаревым, О. Е. Коцебу и многими другими, мужеством и неутомимой энергией утверждавшими морскую славу нашей Родины. Почетное место занимали также рассказы из военно-морской истории, о подвигах знаменитых русских адмиралов Ф. Ф. Ушакова, Д. Н. Сенявина, М. П. Лазарева, П. С. Нахимова, В. А. Корнилова, С. О. Макарова и других. При этом Руднев всегда возмущался существовавшим тогда стремлением приписывать иностранцам то, что было открыто и создано русскими моряками и учеными. Англичанин Джемс Кук, например, объявил, что он первым появился на северо-западном берегу Америки выше 57°, тогда как задолго до него там побывал Головнин на шхуне «Камчатка». Английский мореплаватель Пирс в 1786 году случайно зашел в пролив между Аляской и островом Кадьяк и не мог определить, где он находится. На выручку пришли постоянно находившиеся там русские промышленники, которые сообщили господину Пирсу, как называется пролив. Несмотря на это, Пирс объявил, что именно он открыл этот пролив, и занес его на карту под новым, английским названием.

Бывали и такие случаи, когда инициатива, проявленная русскими моряками-путешественниками, не только не поощрялась, а… наказывалась. Примером может служить контр-адмирал Невельской, сделавший ценные открытия на Дальнем Востоке. Высшее начальство за это даже разжаловало его. И лишь впоследствии, когда в Петербурге, наконец, разобрались в этом деле, пришлось признать заслуги Невельского и вернуть ему звание контр-адмирала.

12

В начале июня 1900 года Руднев вместе с группой моряков был отправлен в город Эльбинг (Германия), где на заводе Шихау заканчивалась постройка эскадренного миноносца «Скат», заказанного русским адмиралтейством. Русские моряки должны были привести корабль в Кронштадт. Немцы точно выполнили заказ. Однако адмиралтейские чиновники и на этот раз остались верны своим традициям: при оформлении заказа они не включили в условия штурманское оборудование. Таким образом, Руднев очутился перед невозможностью вывести корабль в море, и ему стоило немалых трудов упросить немцев поставить в счет дополнительных расчетов хотя бы компас.

При проверке Руднев обнаружил подозрительные отклонения компаса, но делать было нечего, и под двусмысленные улыбки представителей фирмы он вышел в море. Плавание не представляло для опытного командира особых трудностей, но возникли дополнительные осложнения. Прежде всего, людей в команде было явно недостаточно: всего двенадцать. Они составляли далеко не полную односменную ходовую вахту. Из офицеров, кроме Руднева, в состав команды входил лишь один молодой механик.

Когда корабль вышел в море, засвежело. Хотя балластные цистерны были полностью заполнены, вес миноносца без вооружения, запасов топлива и прочего снаряжения оказался слишком легким, поэтому корабль с большим трудом сопротивлялся ветру и волне. «Скат» швыряло как щепку. А погода продолжала портиться. Пришлось менять курс, уменьшать скорость. И все же корабль плохо слушался руля. А тут обнаружилась неисправность компаса.

Двое суток горсточка моряков боролась, не смыкая глаз, с разбушевавшейся стихией, не имея возможности точно определиться по курсу и рискуя разбить «Скат» о подводные камни.

Наконец, добрались до первого русского порта Либавы (ныне Лиепая). Здесь команда смогла немного передохнуть, заменить компас, пополнить личный состав и запасы. «Скат» снова вышел в море.

Только на двадцатые сутки отшвартовался он в Кронштадтском порту, благополучно завершив трудный переход.

1

Итак, империалистические противоречия на Дальнем Востоке США, Англии, Франции, Германии, Японии и России подошли к военной развязке.

Экономически отсталый, раздробленный Китай, а тем более Корея не могли противостоять колониальным поработителям, решавшим судьбы народов далекой Азии. Конец XIX и начало XX столетий характеризовались завершением борьбы за раздел мира и началом войн за передел уже занятых земель и районов между империалистическими государствами. Так, Япония начала в 1894 году оккупацию части Кореи под предлогом того, что Китай ввел туда свои войска для подавления восстания по просьбе корейского императора, являвшегося вассалом китайского богдыхана. Но аппетиты воинствующих самураев этим не удовлетворились: 25 июня 1894 года без объявления войны развернулись военные действия против Китая.

«Таким образом, японской дипломатии принадлежит «честь» введения в международную практику нового обычая, начинать войну без ее объявления».

Не встречая никаких препятствий в водах дальневосточного бассейна и совсем слабое сопротивление отсталых и слабо организованных китайских сухопутных сил, японцы успешно продвигались в глубь Китая.

Вскоре они подошли к главной цели — крепости Порт-Артур, обложив ее плотным кольцом своих войск. В Порт-Артуре была сосредоточена крупная китайская армия. Штурм продолжался недолго. Японцы овладели крепостью с суши почти без поддержки флота, потеряв всего около 400 человек убитыми и ранеными. С китайской стороны потери превышали 4000 человек, не считая потерь среди гражданского населения.

Японская военщина проявила при этом невиданное варварство. Портартурский гарнизон, сдавшийся на милость победителей, подвергся почти поголовному уничтожению. Не было пощады также женщинам и детям.

Успех Японии крайне встревожил империалистов России, Франции и Германии, поскольку от них ускользала лакомая добыча. Эти государства, имея внушительные военно-морские силы на Дальнем Востоке, предложили японскому правительству прекратить военные действия и возвратить Китаю Ляодунский полуостров. Японии пришлось согласиться.

Вслед за этим началась острая дипломатическая борьба за передел Китая. Царское правительство опередило другие страны в захвате дальневосточных территорий и на условиях аренды, навязанной китайскому правительству, оккупировало Квантунский полуостров, в том числе Порт-Артур, скрепив это в 1898 году особым договором с Китаем. Так Россия получила второй после Владивостока незамерзающий тихоокеанский порт.

Мартовским утром 1898 года военные корабли русской эскадры отдали якоря у берегов Порт-Артура. С кораблей высадился усиленный десант, занявший укрепления.

Помнившее японскую резню гражданское население Порт-Артура почти полностью покинуло город. Лишь спустя несколько дней, убедившись, что русские солдаты не собираются творить злодеяний, китайцы стали возвращаться.

Россия принялась за укрепление Квантунского полуострова, избрав Порт-Артур в качестве главного опорного пункта и военно-морской базы Тихоокеанской эскадры на северном побережье Желтого моря.

От России не отставали и другие империалистические государства. Германия заняла провинцию Кио-Чау с городом Циндао на южном побережье Шандуня, Франция — порт Юнань, Англия захватила бухту Вей-Хай-Вей на северном побережье Шандуня и обширный бассейн реки Янцзы.

США не могли активизировать свою политику на Дальнем Востоке, так как вели войну с Испанией и не имели достаточных военно-морских сил в Тихом океане.

Как и следовало ожидать, в колониальном ограблении Китая империалисты не действовали согласованно. Особое недовольство проявляла Япония, вынужденная довольствоваться ролью обиженного наблюдателя. В экономическом отношении она еще не могла состязаться с великими державами, не располагала материальными и людскими ресурсами, способными выдержать длительное военное напряжение.

Однако пришедшие вскоре к власти представители японской военщины не желали оставаться пассивными в дележе китайского «пирога». Япония предпринимает ряд дипломатических шагов и находит союзника в лице Англии, которая, стремясь ослабить растущую роль России на Дальнем Востоке, начинает помогать японским империалистам.

Создаются две коалиции: Россия, Германия, Франция — с одной стороны, Англия, США — с другой. Обе стороны, исходя из своих интересов, стараются столкнуть Россию с Японией.

30 января 1902 г. Япония заключила с Англией выгодный договор. Она также получила финансовую помощь от США.

Что касается России, то ее активно поддерживала Германия, желая ослабить русские западные границы в Европе. Франция тоже рассчитывала получить выгоды от русско-японской войны, главным образом, за счет финансирования ослабленной войной России, но в то же время не хотела усиления Германии на востоке, поэтому занимала в дальневосточных делах двойственную позицию. Когда вспыхнула русско-японская война, ни Германия, ни Франция не оказали России никакой существенной помощи.

Учитывая, что в предстоящей войне решающее значение будет принадлежать флоту (обеспечение десантов, перевозок из Японии в Китай и Корею), Англия прежде всего помогла Японии в реорганизации ее флота.

За небольшой промежуток времени он был обновлен по образцу английского. На английских верфях была заказана целая серия кораблей. Благодаря этому Япония вскоре же получила самый современный в техническом отношении флот, особенно по скорости хода и артиллерийскому вооружению. Англия уделила большое внимание и боевой подготовке личного состава японского флота. Существенные изменения претерпела также сухопутная японская армия.

Япония готовилась к войне с Россией, опасаясь роста ее военно-экономических возможностей на Дальнем Востоке.

Царская Россия, упоенная успехами на Дальнем Востоке, несмотря на слабость и неорганизованность своих вооруженных сил, стремилась к войне, предвкушая поражение Японии.

Таким образом, «не русский народ, а русское самодержавие начало эту колониальную войну… Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению», — писал В. И. Ленин.

2

В конце июня 1900 года Руднев был назначен старшим помощником командира порта Порт-Артур. Эта крепость служила базой для первой Тихоокеанской эскадры, составлявшей основные военно-морские силы России на Дальнем Востоке.

Назначение не пришлось Рудневу по душе. Его никак не привлекали прокуренные штабные канцелярии, а, главное, непосредственное общение с высоким начальством. Для успеха по службе в те времена надо было уметь заискивать, угодливо улыбаться, а этого Руднев не терпел.

«Не рискуя впасть в преувеличение, нужно рассчитывать на худшее», — думал Руднев, лежа на вагонной полке в поезде, равномерно стучавшем колесами по стыкам Сибирской железной дороги.

Жаркие июльские дни тянулись в вынужденном бездействии, только богатая природа, которой Руднев любовался через открытое окно вагона, вносила некоторое оживление в монотонную обстановку путешествия, длившегося в те времена несколько недель.

Позади Харбин, Мукден, Ляоян. Поезд подходил к станции Кинджоу. Отсюда одноколейная ветка вела к Порт-Артуру, расположенному на полуострове Квантун.

Сочная июльская зелень сибирских лесов и полей сменилась голыми желто-серыми холмами и горами, лишь кое-где покрытыми карликовым кустарником. Замелькали за окном убогие фанзы китайских деревень. Облака густой пыли стояли в воздухе. Пассажиры изнывали от тропической жары. Но вот перед их взорами предстала гряда скалистых, совершенно голых, раскаленных зноем гор. За ними лежал неведомый Порт-Артур.

3

Среди многочисленных бухт и заливов Квантунского полуострова Порт-Артур не отличался особыми преимуществами для стоянки судов. Наоборот, его мелководные западный и восточный бассейны, особенно во время отливов, не были пригодны для крупнотоннажных кораблей. Требовались серьезные дноуглубительные работы.

Просторный и глубокий внешний рейд, соединенный узким проходом с обоими внутренними бассейнами, не улучшал стоянки судов, так как был открыт восточным и южным ветрам. Кроме того, пройти через узкую горловину с внешнего рейда на внутренний и обратно большие корабли могли лишь, используя приливы и отливы.

Подступы к Порт-Артуру с суши представляли собой сильно пересеченную гористую местность, переходящую местами в скалистые горы, выгодные в оборонительном отношении. С моря город и порт прикрывались гористым побережьем с горами Крестовой, Золотой, Электрическим утесом и др. Они давали возможность организовать серьезную береговую оборону.

Расположение Порт-Артура южнее ледяной границы замерзающего побережья Корейского залива создавало благоприятные условия для маневрирования флота в зимнее время. Тонкая ледяная корка, покрывавшая зимой внутренний рейд, не препятствовала движению судов.

Порт-Артур являлся единственным прибрежным городом Квантунского полуострова, имевшим судоремонтные мастерские, сухой док, подъемно-транспортное и вспомогательное оборудование. Однако вся эта техника, созданная еще китайцами, к приходу русских уже не удовлетворяла потребностей флота и требовала капитальной реконструкции. Сухой док мог принимать лишь суда малого водоизмещения и нуждался в расширении. Судоремонтные мастерские не имели достаточно совершенного оборудования и подъемных устройств. К тому же все было основательно разграблено и разрушено во время войны Японии с Китаем.

Таким образом, для превращения Порт-Артура в современную крепость и морскую базу надо было провести реконструкцию завода, причалов, казарм, складов, углубить внутренний рейд, построить оборонительную линию вокруг города и береговых батарей.

Но каковы бы ни были сухопутные укрепления, Порт-Артур очень нуждался в надежном прикрытии силами флота восьмиверстной линии внешнего рейда. Флот же, в свою очередь, не мог развить в полной мере боевую деятельность, не имея хорошо оборудованной военно-морской базы, обеспечивающей нормальную якорную стоянку, ремонт кораблей, хранение боезапасов и продовольствия.

Только немногие наиболее дальновидные военные и морские деятели России правильно оценивали обстановку. Они считали, что для укрепления Квантунской области в стратегическом отношении необходимо создать для флота достаточно сильный опорный пункт, которым и должен стать Порт-Артур.

Однако практическое осуществление планов реконструкции тонуло в бюрократической тине петербургских канцелярий. Именно здесь создавались главные препятствия к ассигнованию денежных средств и лучшему снабжению. Достаточно сказать, что за все годы до начала русско-японской войны была отпущена только треть денежных средств, предусмотренных проектом.

Вот почему как Порт-Артур, так и флот оказались совершенно не подготовленными к войне с вооруженными силами империалистической Японии.

4

Высшим представителем царской власти на Дальнем Востоке в то время являлся наместник, генерал-адъютант Е. И. Алексеев, возглавлявший и гражданскую администрацию, и все вооруженные силы края.

Идя доложить Алексееву о своем прибытии, Руднев думал о том, как могло правительство вверить столь высокие полномочия такому ограниченному, тупому, бездарному человеку. Еще лейтенантом Руднев хорошо знал капитана 1-го ранга Алексеева — командира крейсера «Африка», а затем крейсера «Адмирал Корнилов», так как служил под его начальством на этих кораблях.

Пожалуй, единственным «талантом» Алексеева было его умение рассказывать неприличные анекдоты. Но дворцовые связи сделали свое дело, и карьерист Алексеев стал царским наместником.

Сколько солдатской крови стоило впоследствии это назначение!

Алексеев занимал лучшее здание в районе старого города с единственным во всем городе сквером, доступ в который преграждался многочисленной личной охраной.

Наместник принял Руднева с показным благодушием, сквозь которое сквозила надменность. Краткая беседа ничего делового не содержала. Алексеев направил Руднева к прямому начальнику последнего — вице-адмиралу Старку, командиру порта. Болезненный сухопарый Старк долго беседовал с Рудневым, объясняя положение дел в порту и крепости, медленно жестикулируя худыми руками. Кстати, медлительность и нерешительность Старка, ставшего во время войны командующим Тихоокеанской эскадрой, явились одной из причин ее гибели в 1904 году.

Алексеев и Старк с первых же дней войны обрекли эскадру на полное бездействие, укрыв ее на мелководном внутреннем рейде Порт-Артура под прикрытием береговых батарей. Японцы все время стремились запереть эскадру, пытаясь потопить у входа старые коммерческие суда-брандеры. Для отражения этих попыток русское командование высылало в море мелкие соединения кораблей, что как нельзя лучше соответствовало стремлению командующего японской эскадрой адмирала Того уничтожить русский флот по частям.

Активные действия портартурской эскадры начались лишь в феврале 1904 года, после прибытия адмирала Макарова, сменившего неспособного Старка. Невзирая на то, что к этому времени флот уже понес в пассивной обороне большие потери, нашим силам под командованием Макарова удалось нанести противнику ряд серьезных ударов. Но, к сожалению, деятельность Макарова продолжалась лишь около двух месяцев: он погиб на броненосце «Петропавловск».

5

Руднев поселился в старом городе, близ порта, в доме, принадлежавшем раньше какому-то китайскому мандарину. Дом, разукрашенный драконами и прочими страшилищами древней китайской мифологии, напоминал дворец. Находившийся во дворе цветник доставлял некоторый отдых от тропической жары, тем более, что в городе и в окрестностях почти никакой растительности не существовало.

В числе нерешенных проблем, с которыми столкнулся Руднев, была проблема питьевой воды, отличавшейся крайне низким качеством и опасной из-за частых холерных эпидемий на Ляодунском полуострове. Ассигнования на строительство порта и города прежде всего направлялись на благоустройство и украшение домов начальства, а вопрос о водоснабжении откладывался.

Офицеры и сотрудники штаба командования порта приняли нового начальника, капитана 2-го ранга Руднева формально предупредительно, удивляясь при этом его малому чину для такой должности.

Отсутствие семьи, оставшейся в Петербурге, освобождало Руднева от целого ряда дел и забот, и он почти все время находился в порту. Что касается бытовых и климатических условий Порт-Артура, то пришлось привыкать к некоторым его особенностям. Не стоило больших усилий привыкнуть к китайским национальным блюдам, но вот пользоваться услугами рикшей, ездить на людях, — с этим Руднев не мог согласиться. Он считал это издевательством над человеком, не имеющим возможности заработать на пропитание другим занятием. Между тем, по ночам на улицах нередко происходили «скачки» на рикшах пьяных офицеров.

Для Порт-Артура были характерны резкие перемены погоды. Знойное, почти тропическое лето сменялось периодом непрерывных дождей. Воздух становился настолько влажным, что кожаные перчатки, оставленные на столе, за ночь покрывались зеленым налетом плесени. Зима с морозами и сильными ветрами обычно была бесснежной. Летом на море свирепствовали тайфуны, представлявшие опасность даже для крупных кораблей.

6

Глубоко изучив стратегическое значение Порт-Артура и Владивостока, как опорных пунктов военно-морских сил России на Дальнем Востоке, Руднев определил и свои служебные задачи. Печальные выводы сделал он, анализируя готовность порта и базы к боевым операциям. Но время еще позволяло улучшить положение, следовало лишь как можно быстрее завершить строительство основных объектов порта и возвести береговые дальнобойные батареи для прикрытия внешнего рейда.

Пользуясь разрешением Старка действовать самостоятельно, Руднев обращается со своими планами в постоянную комиссию по строительству и реконструкции крепости. И здесь возникают разногласия по ряду вопросов, касающихся наиболее важных объектов. С мнением Руднева не соглашаются. Дело доходит до курьезов. Например, по планам комиссии в первую очередь намечено строительство двух новых сухих доков, а затем расширение существующего, но приступить к строительству нельзя из-за недостатка средств, старый же док предположено реконструировать лишь во вторую очередь, хотя средств для этого достаточно. Но такую задачу бюрократы из комиссии решить не могут потому, что план уже «высочайше» утвержден царем.

Было немало таких нерешенных дел, по которым Рудневу приходилось бороться с бюрократизмом начальства, в том числе со своим прямым начальником Старком. Руднев не успокаивался и по особо важным вопросам обращался непосредственно к наместнику, у которого, благодаря своей настойчивости, иногда получал поддержку. Больше того, в первое время кипучая деятельность Руднева даже понравилась Алексееву, и в декабре 1900 года Руднев зачисляется постоянным членом комиссии по строительству Порт-Артура в порядке совместительства с основной должностью.

Это назначение вселяло надежду, что может быть удастся изменить ход строительства порта. Несмотря на весьма скудные ассигнования, Руднев верил в свою энергию, в поддержку близких товарищей.

Не поколебала его и одна из бесед со Старком. Закончив как-то прием Руднева, Старк, будучи в благодушном настроении, сказал:

— А не кажется ли вам, Всеволод Федорович, что ваше усердие в Петербурге, да и здесь может быть расценено как чрезмерное, а следовательно, несколько неуместное?

И, ехидно усмехнувшись, добавил:

— Да и памятники у нас принято ставить только после смерти.

Намек был ясен. Руднев ответил:

— Ваше превосходительство, говорят, что червь, когда по земле ползет, и тот след оставляет. Я никогда не задумывался о посмертной славе, но если бы знал, что оставлю после себя хоть какой-то след в истории флота России, которому служу по совести и чести, то считал бы себя счастливым.

Старк промямлил:

— Ну, желаю вам успеха, дорогой мой, но все же рекомендую не слишком проявлять служебное рвение. Зачем доставлять лишние хлопоты и себе, и другим?..

На этом разговор закончился. Он снова пробудил у Руднева тяжелые мысли.

Но раздумывать было некогда. Слишком много работы! За что ни возьмись — везде недостатки, прорехи, разгильдяйство.

Внимание Руднева привлекает состояние снабжения. Дело в том, что не только Порт-Артур, но и вся русская армия, расположенная на Дальнем Востоке, снабжались исключительно за счет центральной России, причем, все доставлялось в основном морским путем, через Владивосток. Случись война — и морские коммуникации будут немедленно перерезаны японским флотом, а с помощью Сибирской железной дороги, имеющей одну колею, даже при максимальной ее загрузке обеспечить потребности армии и флота невозможно. Вызывало большие опасения и то, что снабжение портартурского гарнизона, флота и населения продовольствием было полностью доверено подрядчику, крупнейшему китайскому купцу Тифонтаю, довольно темной личности. Интендантское начальство прекрасно видело, что, например, овощи Тифонтай привозит не из России, а добывает где-то на месте, но где именно? И как обойтись без услуг Тифонтая в случае необходимости? Этими вопросами никто не интересовался.

Поставщиком оборудования и угля для эскадры являлся некий Гинзбург, составивший огромное состояние на этом деле. Когда однажды Руднев начал доказывать Гинзбургу, что он чуть ли не вдвое повышает цену на уголь, этот стяжатель, нагло улыбаясь, показал на украшавшие его грудь царские ордена. При этом он наклонился к Рудневу и полушепотом произнес:

— Вы должны понимать, господин Руднев, что прибыли мне приходится делить кое с кем там, наверху…

И он многозначительно ткнул пальцем в потолок.

Наглость прожженного дельца вывела Руднева из терпения и он доложил о разговоре с Гинзбургом наместнику. Алексеев наставительно сказал:

— Советую вам успокоиться и в дела Гинзбурга не вмешиваться, ибо это может принести большие неприятности и вам и мне.

И добавил шепотом:

— По секрету сообщаю, Гинзбургу покровительствует сам великий князь Кирилл Владимирович…

Заложив по привычке руки за спину, Руднев долго ходил по кабинету, припоминая разговор с Алексеевым. Мелькнула догадка: а не является ли сам наместник соучастником махинаций Гинзбурга?

Что касается «его императорского высочества» Кирилла Владимировича Романова, то становилось понятным, на какие деньги бесшабашно кутил он в Петербурге. А недавно этот прожигатель жизни прибыл в Порт-Артур, напялив на себя мундир капитана второго ранга гвардейского экипажа, расточая зуботычины и нагоняя страх на матросов.

Во время войны этот сатрап состоял при штабе С. О. Макарова. При взрыве «Петропавловска» великий князь каким-то чудом уцелел. Тогда говорили, что он спасся только потому, что воспитывался в «Аквариуме». Так назывался кафешантан — злачное место великосветского Петербурга.

Матросы горько оплакивали дорогого Степана Осиповича, а про «Кирюшку», как называли они великого князя, говорили: «Золото идет на дно, а г… всплывает!»

Изрядно понервничав, Руднев принял решение, одобренное Старком и Алексеевым: всемерно накапливать долгосрочные запасы продовольствия, топлива, артиллерийских снарядов и прочего вооружения для флота, с помощью которых можно на длительное время сохранить боеспособность эскадры во время войны.

Но и здесь тупик: где хранить все это? На получаемые средства строили дома для начальства, административные здания, «благоустраивали» сквер перед дворцом наместника, а сооружение складов откладывалось. И снова началась острая борьба Руднева в комиссии по строительству, причем ему удалось кое-чего добиться. Был перестроен и расширен старый сухой док, почти полностью закончено строительство береговых дальнобойных батарей, возведено несколько складских помещений, продвинулись вперед дноуглубительные работы на внутреннем рейде, порт был полностью электрифицирован.

7

Весной 1901 года в Порт-Артур приехала семья Руднева.

Невзирая на трудности жизни: дороговизну продовольствия, опасность в связи с частыми холерными заболеваниями, Руднев предпочел перевезти семью в Порт-Артур.

С ее прибытием личная жизнь Руднева стала радостнее. Ведь с ним были дети и жена — близкий друг, с которым легче переносятся неудачи и горести. Приезд семьи избавлял его также от надоевшего ресторана Тифонтая.

Большая часть офицеров флота и гарнизона жила без семей и очень скучала. Поэтому дом Рудневых вскоре стал местом, куда охотно заходили «на огонек», встречая неизменные радушие и гостеприимство. Не проходило почти ни одного вечера, чтобы в доме не присутствовал кто-нибудь посторонний.

Особое место в деятельности Руднева занимали военная разведка и контрразведка, которые были преступно запущены. Разведывательные отделы штаба наместника и эскадры бездействовали, в гарнизоне царили беспечность и благодушие. Но и здесь Руднев встретил пассивность и даже сопротивление со стороны начальства.

Ночные оргии в ресторанах, азартная карточная игра составляли характерную особенность времяпрепровождения офицеров гарнизона крепости и флота, а это являлось благодатной почвой для деятельности иностранных разведок. Непрерывно наблюдая и тщательно анализируя быстро меняющиеся политические и военные события, Руднев вскоре стал прекрасно разбираться в положении на Дальнем Востоке. Немало помогал ему в этом русский военно-морской атташе в Японии, часто посещавший Порт-Артур.

Среди офицерских семей существовал обычай выезжать в Японию «на дачу», где климат был лучше. Отъезд начинался в период осенних дождей и сильных ветров. К тому же стоимость жизни в Японии была значительно дешевле.

Руднев тоже возил свою семью в Японию, используя поездки для встреч с атташе и личных наблюдений.

В одну из таких поездок (это было за два года до войны) он обратил внимание на встречавшиеся в море японские военные корабли. Все они были уже перекрашены в боевой серый цвет. В то же время русская эскадра блистала ослепительно белой окраской. Возвратившись в Порт-Артур, Руднев сообщил об этом Алексееву, но тот не придал тревожному факту никакого значения.

Следует сказать, что японская разведка, действовавшая против России, не отличалась особым искусством, работала довольно грубо, по шаблону. Но зато весь Дальний Восток был буквально наводнен японскими разведчиками. Пользуясь попустительством русского командования, они действовали почти открыто и добивались немалых успехов.

Достаточно сказать, что при строительстве оборонительных линий в окрестностях крепости японские разведчики чуть ли не на глазах у всех производили топографические съемки, фотографирование и никто не обращал на это внимания. Японские офицеры жили в Порт-Артуре под видом китайцев-прачек, парикмахеров, различных рабочих.

Руднев установил строгий контроль за работающими в порту, что вполне себя оправдало, хотя Старк называл это «манией преследования». Вскоре удалось раскрыть и ликвидировать группу японских шпионов, собиравших агентурные сведения. Только после этого Алексеев, да и то неохотно, дал согласие на увольнение из порта «китайских» рабочих, под видом которых действовали японцы.

Руднев несколько раз докладывал и о подозрительной деятельности некоторых сотрудников торговой конторы английской фирмы Кунст и Альбертс, делавшей поставки для Порт-Артура, но наместник не считал нужным удалить ее с территории крепости.

Во дворце Алексеева считался своим человеком некий англичанин Ньюман. Прекрасно владея русским и японским языками, а еще больше способностью пускать собеседнику пыль в глаза, Ньюман считался «очаровательным человеком». Он был душой балов и всякого рода увеселительных вечеров, которые часто устраивались во дворце наместника.

Руднев обратил внимание на то, что Ньюман проявляет особую симпатию к офицерам, особенно к командирам кораблей и частей гарнизона. Вскоре Рудневу стало известно, что Ньюман — полковник английской службы и деятельный агент английской разведки «Интеллидженс сервис».

К Рудневу Ньюман относился настороженно, видимо, догадываясь, что тот разгадал характер его деятельности. Началась скрытая борьба между разведчиком-профессионалом и простым русским офицером. При встречах Руднев любезно молчит и наблюдает, как Ньюман терзается желанием попасть к нему в дом, где бывают весьма интересные для него офицеры. Наконец, англичанин не выдерживает и, не дождавшись приглашения, сам напрашивается в гости. Отказать невозможно, но Руднев принимает его холодно, несмотря на исключительную словоохотливость гостя. Тогда Ньюман присылает в подарок старшему сыну Руднева прекрасный велосипед и пони для верховой езды. Но тут англичанин переусердствовал и еще больше скомпрометировал себя. Когда жена сообщила Рудневу о подарках, тот распорядился немедленно отослать их обратно. Прибывшего с объяснениями Ньюмана вежливо попросили за дверь.

В тот же вечер Руднев доложил эту историю Алексееву. Перед лицом убедительных фактов наместник вынужден был издать приказ о высылке Ньюмана за пределы Порт-Артура и Квантунской области.

8

К началу 1902 года Руднев на основании своих наблюдений убедился в неизбежности войны с Японией.

Рост военного потенциала молодого японского империализма опережал его промышленные возможности. Судостроительные заводы и верфи не справлялись с военными заказами в заданные сроки. Это вынудило правительство микадо (японского императора) разместить ряд заказов в Англии, а также покупать корабли в других странах, например, в Аргентине. Строятся и расширяются существующие военно-морские базы. К началу военных действий Япония имела пять первоклассных баз.

Анализируя военно-технические данные японского флота, Руднев ясно видел преимущества его перед русским в скорости хода и в вооружении.

С большой точностью японская военщина оценила боеспособность русских вооруженных сил. Она знала об их отсталой технике, о бездарности и беспечности высшего командования, а также о трудности снабжения армии и флота на Дальнем Востоке. И все же, когда началась война, оказалось, что японцы допустили грубый просчет в оценке того, что не имеет единицы измерения: боевой стойкости русского солдата и матроса. Именно благодаря ей оказалось возможным в течение 329 дней героически оборонять Порт-Артур от превосходящих сил врага. Япония потеряла при осаде почти половину своей Квантунской армии. Флот ее также понес значительные потери.

Далеко за полночь просиживал в кабинете Руднев, кропотливо сопоставляя и оценивая силы двух флотов. Результатом явились планы сложных тактических операций, которые систематически докладывались Алексееву, но лишь очень малая часть их находила практическое осуществление. Наместник, развалясь в глубоком кожаном кресле, холодно и недоверчиво выслушивал Руднева…

В декабре 1901 года Руднев был произведен в капитаны 1-го ранга. Это явилось как бы признанием его заслуг и наградой за безупречную службу, но не этого он добивался. Руднев страстно хотел видеть практические результаты своей работы, а этого-то и не было.

Больше того, он стал замечать перемену отношения к себе со стороны Алексеева. Раньше наместник часто вызывал его для бесед по морскому делу, теперь они становились все реже и реже. Как видно, Алексеев был недоволен «беспокойным» Рудневым.

9

Зима 1902 года в Порт-Артуре выдалась на редкость суровой. Часто свирепствовала пурга, налетали штормы. Внутренний рейд покрылся льдом, который с трудом преодолевали маломощные портовые катера. Корабли эскадры оставались в порту. Практические занятия почти прекратились. Только на некоторых судах наблюдалось известное оживление. Многие офицеры съехали на берег и «развлекались» в ресторане «Ставрополь» и в «дачном поселке», целыми днями не появляясь на кораблях.

Неоднократные разговоры Руднева с командующим эскадрой о том, что бездействие флота в таких условиях опасно, что необходимо практиковать выход судов в море, не давали результатов.

Тщетно доказывал Руднев, что воевать придется в любую погоду. Начальство оставалось равнодушным. Дело дошло до наместника. Только после долгих переговоров в штабе корабли изредка стали выходить в море.

Весной на Квантунском полуострове возникла очередная холерная эпидемия. Руднев ввел в порту строжайшее соблюдение санитарных правил. Наместник, идя навстречу желанию Руднева, назначил его членом городской санитарной комиссии и санитарным попечителем участка морского ведомства.

Новые обязанности требовали много времени и большой настойчивости. Приходилось заботиться о питьевой воде, о пище рабочих и их семей, о прививках и т. п. Особенно трудно было осуществлять санитарный режим среди китайского населения Порт-Артура, жившего в ужасающих бытовых условиях.

Появившиеся на рынке овощи являлись источником желудочных заболеваний.

Сознавая возможность массового распространения эпидемии, Руднев, пользуясь советами врачей, разработал ряд мероприятий, обеспечивающих обязательное выполнение санитарных норм и профилактики. Издаются подготовленные им соответствующие приказы по гарнизону и флоту. Усиливается патрульная служба, вводится специальный санитарный наряд. В больнице и в лазаретах создаются необходимые условия для приема и лечения больных, исключающие распространение эпидемии. Благодаря принятым мерам холерная эпидемия в Порт-Артуре, обычно уносившая сотни человеческих жизней, была быстро ликвидирована.

В июле того же года Руднев назначается по совместительству исполняющим обязанности помощника директора лоции и маяков Желтого моря.

С приходом русских в Порт-Артур потребовалось тщательное изучение этого моря, Корейского, Ляодунского и других заливов, омывающих побережье Квантунского полуострова, для обеспечения безопасного мореплавания. В связи с этим возникла необходимость в кратчайший срок создать отечественную лоцию этого района. Однако, как и следовало ожидать, осуществление дела затягивалось.

Плавание затруднялось из-за неточности морских карт, отсутствия в ряде опасных прибрежных мест опознавательных знаков, недостатка маяков.

Командир порта Старк попросил Руднева помочь своим опытом. Несмотря на крайнюю загруженность, Руднев не отказался и со свойственной ему энергией взялся за новое дело. В мастерских порта было налажено изготовление плавучих средств лоции и швартовых бочек.

К особо неотложным работам относились переоборудование Ляотешанского маяка, а также гидрографические исследования внешнего рейда и бухты порта Дальний. В результате были внесены серьезные поправки в лоцию и карты. В этих работах Руднев принимал самое активное участие, неоднократно бывая в районе порта Дальний, проверяя результаты исследований.

Дальний приобрел в то время для России большое значение, как вторая морская база на Желтом море. Оснащение порта новой техникой хотя медленно, но все же производилось.

Выступая на новом поприще, Руднев опасался, сможет ли он достойно проявить себя среди офицеров, умудренных большим опытом штабной работы. Но опасение оказалось напрасным. Руднев показал себя незаурядным организатором, что создало ему большую популярность.

В то же время взаимоотношения его с начальством резко ухудшаются. Наместник во время докладов Руднева все больше раздражается, резко перебивает его, а то и отказывает в приеме, хотя Руднев иногда исполнял обязанности командира порта, заменяя часто болевшего Старка.

Не по душе приходилась Алексееву популярность Руднева, да и Старку не нравилось то, что подчиненного ему офицера признавали более способным, чем он сам. Старк был весьма самолюбив. «От Руднева нужно избавиться», решает начальство. Но не легко устранить человека, заслужившего уважение и доверие окружающих. Нужна тонкая изобретательность. На выручку пришел случай.

10

Еще весной 1902 года в состав портартурской эскадры вошел прибывший из России крейсер первого ранга «Варяг». В те времена он считался одним из лучших военных кораблей. Однако, созданный на американском заводе Крампа в Филадельфии по заказу русского адмиралтейства, «Варяг» имел серьезные дефекты. Основной из них заключался в том, что машины его часто выходили из строя, перегревались опорные подшипники гребных валов.

Крейсер «Варяг».

Проектная скорость «Варяга» была определена в 23 узла, а в действительности он с трудом развивал в длительных переходах 17,5 узла.

Неудачным оказалось размещение орудий главного калибра на верхней палубе, отсутствовало прикрытие орудийной прислуги от осколков снарядов. Впоследствии это привело к массовым ранениям в спину и затылок.

О неисправностях машин на «Варяге» Рудневу сообщил его товарищ по корпусу капитан 1-го ранга Чагин, ставший свидетелем такого случая: в 1901 году в германском порту Киль состоялось свидание германского императора Вильгельма II с царем Николаем II, прибывшим на яхте «Штандарт», которой командовал Чагин. Царскую яхту сопровождали яхта «Полярная звезда» и в качестве конвоира крейсер «Варяг».

По окончании торжеств яхты направились в открытое море. Поднял свой якорь и «Варяг», но вследствие очередной неисправности в машинах не смог следовать за яхтами. К немалому конфузу, на глазах всего германского флота, собранного в Киль по случаю свидания императоров, русскому крейсеру пришлось задержаться и производить починку. Немцы любезно, но, вероятно, с немалым злорадством, предложили техническую помощь, но наши моряки категорически ее отклонили. Уже далеко в море «Варяг» нагнал яхты, шедшие замедленным ходом.

Морское министерство знало о дефектах в машинах «Варяга», но не приняло никаких мер для их устранения. В таком состоянии крейсер и ушел на Дальний Восток.

«Варягом» командовал капитан 1-го ранга Бэр, обладавший сильной протекцией в высших кругах Петербурга. Он отличался крайней жестокостью в обращении с матросами. Бэр, старший офицер Крафт и несколько других офицеров по любому поводу жестоко избивали их.

Матросы всей душой ненавидели Бэра и других «драконов», сторонников «палочной» системы, как могли мстили им втайне, ибо не имели права жаловаться, так как за это грозила каторга. Надо ли удивляться, что «Варяг» имел самые плохие оценки боевой подготовки! На артиллерийских стрельбах меткость огня была низкая, подъем шлюпок и снятие с якоря запаздывали. На соревнованиях шлюпки крейсера обыкновенно приходили к финишу в числе последних. Бэр бесился и еще свирепее расправлялся с матросами, придираясь к мелочам. Как-то он заметил на палубе спичку, брошенную вероятно им самим же, и этого оказалось достаточно, чтобы избить первого попавшегося под руку матроса.

Однажды при подъеме сорвался и затонул катер. То ли это сделали намеренно доведенные до отчаяния матросы, то ли была простая случайность, сказать трудно. Во всяком случае, Бэр счел это «злым умыслом» и тотчас же доложил о случившемся командующему эскадрой. На «Варяг» прибыл адмирал. Экипаж построили на верхней палубе. Адмирал приказал:

— Виновные в потоплении катера — шаг вперед!

Каково же было его удивление, когда вся команда четко сделала шаг вперед. Учитывая серьезность положения, адмирал, молча, повернулся и поспешил покинуть корабль. Доложили об этом случае в Петербург. Оттуда пришел приказ: освободить Бэра от командования «Варягом» «по болезни», но тем же приказом он зачислялся с повышением в должности в царскую свиту! Так правительство оберегало своих сторожевых псов.

Матросы говорили:

— Выслужился на нашей шкуре!

И тогда наместник и его единомышленники нашли долгожданный случай «сплавить» Руднева из порта. В декабре 1902 года приказом по морскому министерству его назначили командиром крейсера «Варяг», что означало понижение в должности.

По этому случаю Алексеев пригласил Руднева «на чашку чая». Он лицемерно сокрушался по поводу ухода Руднева, а затем предложил тост за его «здравие».

С чувством глубокого возмущения ушел Руднев из дворца наместника, где, как ему казалось, не здравицу, а панихиду отпели!

Поздно вечером, когда в доме все уже спали, Руднев еще долго ходил по кабинету и беседовал сам с собой. Это была строгая, взыскательная исповедь перед своей совестью. Его устранили из порта. За что? Может быть, он допустил какие-нибудь промахи по службе? Но об этом речи не было. А что его ожидает в новой должности? Представился корабль, любимое море, матросы… Уж они-то будут уважать его, может быть даже полюбят! Сердце радостно забилось…

В последний раз направился Руднев в порт. Здесь, в штабе, собрались сотрудники, большей частью инженеры-механики, а также штатские служащие. Главный инженер обратился к Рудневу с краткой речью. Выступали и другие. Все выражали искреннее сожаление по поводу его ухода. От душевных слов простых людей становилось тепло на сердце.

Рудневу преподнесли на память серебряную братину работы искусных китайских мастеров. Эта братина весом около восьми килограммов находится в настоящее время в Центральном военно-морском музее в Ленинграде.

Вечером состоялась долгая беседа с командующим эскадрой. Напуганный неудавшейся попыткой установить виновников случая с катером на «Варяге», адмирал то размахивал кулаками, то его охватывал страх. Руднев молча слушал расходившееся начальство.

— Бунтовщики! Пришлось из-за них лишиться такого милейшего человека, как Бэр! — кричал адмирал. — Вам оказана большая честь: вы назначены на «Варяг», но помните, что на крейсере все бунтовщики, все негодяи. Это бочка с порохом в нашей эскадре. Упаси бог, малейшая неосторожность может привести к взрыву, к восстанию!

Руднев едва мог скрыть улыбку. Он подумал: «Если уж искать негодяев, то не в матросских кубриках»…

— Ни малейшей пощады! — продолжал адмирал. — Установите зачинщиков, я их сгною на каторге. Мною даны некоторые указания. Крафт уже принимает ряд мер. Надеюсь, что вы сами во всем разберетесь. Итак, с богом! — заключил командующий, грузно откидываясь в кресле. — А теперь что вас интересует?

Руднев знал, что выяснять с адмиралом практические вопросы бесполезно, это надо делать с начальником штаба, и он решил узнать мнение командующего об офицерском составе «Варяга» и о состоянии главных машин.

Слушая характеристики офицеров, Руднев понимал их наоборот. Хороших, по мнению адмирала, офицеров он заносил в число сомнительных, и первым среди них Крафта, этого матерого сподвижника Бэра.

По поводу машин адмирал ответил не сразу. Назвав «Варяг» «лучшим кораблем русского флота», он заявил, что, по его мнению, машины не имеют серьезных недостатков, иначе адмиралтейство не выпустило бы крейсер из Кронштадта. Возможно, есть отдельные неполадки, но их легко устранить силами самого экипажа. На этом беседа закончилась.

Утром следующего дня Руднев прохаживался по берегу, беседуя со своим вестовым, а с вышки передавали флажками стоявшему на рейде «Варягу» приказание подать вельбот новому командиру.

На вельботе оказался сам Крафт, который представился Рудневу.

Прибыв на «Варяг», командир принял рапорт дежурного офицера, поздоровался с экипажем и выступил перед ним с кратким словом. Он говорил о долге личного состава корабля перед родиной, о его обязанностях и обещал со своей стороны быть справедливым, но не допускать нарушения дисциплины.

— Постараюсь быть достойным вашим начальником, — добавил он.

Речь нового командира понравилась матросам. Они разошлись с надеждой на лучшую жизнь.

Затем Руднев собрал офицеров, которым изложил свои взгляды на взаимоотношения с матросами. Он призвал поддерживать дисциплину не рукоприкладством, а добрым отношением к подчиненным.

— Пусть матрос чувствует, что вы для него не только начальники, но и воспитатели. Категорически запрещаю бить матросов и оскорблять их человеческое достоинство! — сказал Руднев.

Далеко не все офицеры разделяли такие взгляды. Некоторые начали ворчать:

— Эти либеральные новшества расшатают дисциплину!

— Это что ж такое: и ударить не смей?

— Опасные затеи, опасные!

— Поживем — увидим, что из этого получится…

Но были среди офицеров и такие, которые с нескрываемой радостью приняли обращение Руднева. Среди них оказался и молодой лейтенант Евгений Андреевич Беренс. Следует отметить, что впоследствии политические взгляды Беренса привели его на сторону Советской власти. После Великой Октябрьской социалистической революции, будучи морским атташе в Италии, он по собственному почину вернулся на родину и принял активное участие в организации революционного флота, был назначен начальником Главного военно-морского штаба, а затем командующим всеми военно-морскими силами молодой Советской республики.

Е. А. Беренс.

Старший врач Храбростин, инженер-механик Лейков и другие тоже одобрили предложения командира. Но старший офицер Крафт был явно недоволен.

С облегчением вздохнули матросы, когда весть о справедливом командире разнеслась по кубрикам.

Руднев прекрасно понимал, что на каждом корабле существуют свои порядки. Если на «Варяге» утвердилась «палочная» дисциплина, сломать ее будет не легко. Однако он решил не отступать. Терпеливо, настойчиво доказывал он офицерам преимущества сознательной дисциплины, построенной на взаимном уважении командиров и подчиненных.

Но не прошло и нескольких дней, как Крафт жестоко избил матроса. Это глубоко возмутило Руднева. Он немедленно отдал приказ о списании Крафта с корабля. Начальство, поставленное перед совершившимся фактом, вынуждено было подтвердить принятое командиром крейсера решение, так как налицо было явное нарушение его приказа.

Вместо Крафта старшим офицером был назначен капитан 2-го ранга Степанов, имевший возможность сделать вывод из случая со своим предшественником. Однако натура взяла свое: вскоре же Степанов исподтишка избил одного из матросов. Руднев узнал об этом не сразу. Он жестоко пробрал старшего офицера, пригрозил при повторении тотчас же списать его с корабля. Это подействовало. Больше старший офицер не позволял себе жестоко обращаться с матросами, но затаил против Руднева злобу.

Жизнь на «Варяге» складывалась по-новому. Число нарушений дисциплины с каждым днем уменьшалось. Строгий, но сердечный командир все больше и больше завоевывал симпатии экипажа. Часто беседуя с матросами в кубриках, на вахте, он не только узнавал их, но и жил нуждами и интересами подчиненных ему людей.

На корабле под руководством офицеров начались занятия по ликвидации неграмотности, зазвенели под рокот чужого моря чудесные русские и украинские песни. С офицерами Руднев регулярно проводил занятия по морскому делу. Так за короткое время на корабле создалась деловая, товарищеская обстановка, в основе которой лежало уважение друг к другу. Именно этого и добивался Руднев. Но, конечно, это не могло стереть глубоких классовых различий между матросами и офицерством.

Зима 1903 года прошла для «Варяга» в учебных походах, артиллерийских стрельбах и прочих боевых упражнениях. Корабль находился большую часть времени в море, решая сложные тактические задачи, которые ставило перед ним командование.

Нередко «Варяг» посещал порты Кореи, Японии, Китая, поддерживая связь с русскими дипломатическими миссиями в этих государствах. Но где бы корабль ни находился, на нем неустанно велось обучение личного состава, часто прерываемое боевыми тревогами. Уже к лету 1903 года «Варяг» стал завоевывать один за другим призы за меткость артиллерийского огня, за быструю постановку на якорь и снятие с него, за четкий спуск и подъем шлюпок, за успехи гребцов. Единственным слабым местом оставались машины. Скорость крейсера не достигала проектной. Но к этому командование эскадры по-прежнему относилось безучастно.

Во время артиллерийских стрельб Руднев обнаружил, что почти четвертая часть снарядов крупного калибра не разрывалась. Он доложил об этом начальнику штаба и просил заменить боезапас на крейсере. Замена была сделана, но пробные стрельбы дали тот же результат. Из этого можно было сделать вывод, что вся эскадра располагала дефектным боезапасом. Руднев обратился к наместнику, но тот лишь беспомощно развел руками, сослался на адмиралтейство и отказался докладывать об этом в Петербург, считая лишним беспокоить высшее начальство не столь уже важным, по его мнению, делом.

Осенью 1903 года, учитывая напряженную военнополитическую обстановку на Дальнем Востоке, Руднев решил отправить семью в Петербург. Прощаясь, он говорил жене:

— Сейчас уже нечего гадать, будет война или не будет, она неизбежна. Только слепцы в Петербурге да наместник Алексеев не видят опасности. Не известно, когда нам снова придется встретиться, будем надеяться на лучшее.

Расстроенный, вернулся Руднев в опустевший дом, чтобы взять вещи и окончательно перебраться на «Варяг».

11

А там, за Уральским хребтом, в далекой России, с необычайной силой нарастал народный гнев против гнета царского самодержавия, против помещиков и буржуазии. Промышленный кризис привел к массовым увольнениям рабочих. Ряд фабрик и заводов закрылся. Семьи безработных вели полуголодное существование. Хозяева выбрасывали их на улицу из подвальных и полуподвальных квартир, независимо от времени года, с детьми и пожитками за просрочку квартирной платы.

Остававшимся на фабриках и заводах рабочим предприниматели снижали и без того низкую заработную плату. Забастовки с возрастающим числом участников принимали массовый характер. А в деревне беднота и батраки все чаще выступали против своих извечных врагов — помещиков и кулаков.

Созданная В. И. Лениным партия приобретала все более широкое влияние. Царское правительство, смертельно боясь революции, подавляло забастовки и крестьянские восстания с помощью казацких нагаек и штыков темных, забитых солдат.

Тревожные вести из родных мест стали доходить и до матросов «Варяга». На баке, «у фитиля», в единственном месте на корабле, где разрешалось курить, а также в кубриках и других укромных местах, пугливо озираясь, матросы горячо обсуждали получаемые письма, наполненные описанием страданий близких сердцу людей.

На «Варяге», как и на других кораблях, появились сознательные матросы, которые разбирались в происходивших событиях и разъясняли их товарищам.

Руднев делал вид, что не замечает происходящего на корабле, хотя многое и понимал, беседуя в матросских кубриках и на вахтах. Нарастание революционного движения в России он считал закономерным и сочувствовал ему, поэтому, когда боцман Харьковский донес о том, что матрос Оленин плохо отзывается о царе, Руднев встревожился за участь Оленина. Нелегкой задачей было спасти матроса при тогдашних беспощадных законах по отношению к политическим. Вызвав Оленина, Руднев строго предупредил его, однако тот не мог не заметить, что командир скорее пробирает его за неосторожность и излишнюю доверчивость, чем за самый факт, неоднократно подчеркивая, что его выдали. Каково же было удивление боцмана Харьковского, когда тот узнал, что Оленин списывается с корабля за другой, совсем ничтожный проступок вместо предания суду! Рудневу и здесь пришлось действовать дипломатически: он вызвал Харьковского, поблагодарил «за усердие», попросил и впредь внимательно прислушиваться к разговорам матросов и докладывать ему. Руднев, конечно, прекрасно понимал, что после случая с Олениным никто не осмелится в присутствии боцмана вести беседы на политические темы.

12

С трудом, как бы пробуждаясь от безмятежного сна, начали понимать сложившуюся на Дальнем Востоке обстановку некоторые чины штаб-квартиры наместника Алексеева. К концу 1903 года в штабе командующего морскими силами на Тихом океане приступили к составлению планов развертывания военных действий на случай войны с Японией. Таких планов появилось несколько. Они рассматривались на совещаниях в штабе под председательством наместника, но ни один не был утвержден, так как Алексеев опасался навлечь на себя царскую немилость проявлением «дерзкой» инициативы. Куда спокойнее было ничего не делать! К тому же обращение Алексеева к Николаю II, в котором он просил «высочайших» указаний о действиях флота во время войны, так и осталось без ответа. В главном морском штабе в Петербурге никаких планов не имелось. Только за месяц до начала военных действий там учредили так называемое «оперативное отделение», на которое была возложена разработка планов ведения войны на море. Эти планы неоднократно менялись и уточнялись.

Отсутствие единого плана военных действий морских сил на Тихом океане лишало русский флот целеустремленности в подготовке к боевым действиям, что и явилось впоследствии одной из существенных причин его поражения. Однако действительность требовала какой-то системы, поэтому в конце концов за основу был взят план, предложенный начальником морского штаба наместника контр-адмиралом Витгефтом. Согласно этому плану, корабли составляли боевую эскадру, отдельный крейсерский отряд, базировавшийся во Владивостоке, и два оборонительных отряда в Порт-Артуре и Владивостоке.

Крейсер 1-го ранга «Варяг» входил в состав отряда дальних разведчиков вместе с четырьмя другими крейсерами того же класса, а крейсер 2-го ранга «Боярин» в числе таких же крейсеров входил в соединение ближних разведчиков.

Руднев считал нецелесообразным такое дробление крейсерских сил, предвидя, что японский флот будет действовать крупными соединениями, но соображениями командира крейсера начальство не интересовалось.

А можно ли было оставаться равнодушным ко многим фактам преступной бездеятельности Алексеева? Будучи на грани войны, флот стоял на открытом внешнем рейде и не был защищен даже бонами от ночных минных атак. Для вывода эскадры из внутреннего мелководного рейда требовалось не менее трех приливов, то есть более суток, что по условиям военного времени недопустимо, так как эскадра при этом подвергалась бы ударам противника по частям. А если бы был сделан предусмотренный планом второй проход через «Тигровый хвост», эскадра могла бы отстаиваться на внутреннем рейде, не подвергаясь минным атакам.

Зима в 1903 году была в Порт-Артуре особенно суровой. Сильный ветер завывал в снастях кораблей. Только скрежет якорных цепей да заунывный перезвон склянок, извещавший о смене вахты и об учебных занятиях, говорили о том, что на кораблях продолжается жизнь.

В один из таких дней Рудневу было приказано прибыть на флагманский броненосец «Петропавловск» к командующему эскадрой. В штабе эскадры Руднев застал начальника эскадры Старка, начальника штаба Витгефта, флагмана эскадры и командира порта, а также начальника минной обороны Порт-Артура контр-адмирала Греве. Они о чем-то совещались. Когда вошел Руднев, Старк сообщил командиру «Варяга», что не позже полудня завтрашнего дня, 16 декабря, крейсер должен отправиться в Чемульпо и выполнить важные задания: собрать сведения о действиях японцев в Корее, усилить охрану русской дипломатической миссии в Сеуле и выяснить ряд других вопросов с посланником Павловым.

— Но главное, — сказал в свою очередь Витгефт, — это решить с Павловым вопрос о связи миссии с наместником.

Японцы уже подозревались в умышленной задержке почтовой и телеграфной корреспонденции из Сеула. Связь в то время являлась очень серьезным делом, ибо тогдашние радиотелеграфные аппараты, имевшиеся только на броненосцах «Петропавловск», «Цесаревич» и крейсере «Баян», работали на дистанции, не превышающей сотню миль.

Получив указания о скорости хода и разрешение Старка произвести в пути учебные артиллерийские стрельбы по щитам, используя буксировку их миноносцами за пределы внешнего рейда, Руднев отправился на корабль.

На следующий день ветер ослабел, горизонт прояснился. Только крупные волны с белыми гребешками напоминали о бушевавшей ночью стихии.

С утра Руднев приказал старшему офицеру Степанову приготовить крейсер к походу, как можно быстрее закончить погрузку угля с барж. Сотни матросских рук по авралу убирали палубу, носившую следы жирной угольной пыли. К обеду «Варяг» уже густо дымил всеми четырьмя высокими трубами, поднимая давление в котлах. Проверялись многочисленные механизмы, прогревались машины, проворачивались гребные винты. Руднев, как всегда перед походом, обходил корабль, внимательно ко всему присматриваясь. В машинном отделении машинисты четко доложили о состоянии «сердца» крейсера. Поговорив с матросами и машинными кондукторами, командир уже собрался уходить, но задержался и с горечью сказал:

— Семнадцать узлов и ни мили больше!

Эта роковая цифра всем была понятной. Машинисты разделяли огорчение командира.

Приняв рапорт Степанова о готовности корабля, Руднев поднялся на мостик. В назначенный час на стеньге взвился запрос: «Добро на выход». После получения разрешения на крейсере прозвучал сигнал: «С якоря сниматься!..»

«Варяг» набирал скорость, оставляя за кормой серебристые буруны. Чем дальше уходил корабль в море, тем яростнее били волны в его борта. С каждой минутой хода все туманнее становился горизонт. Вскоре показались миноносцы, буксировавшие щиты. Руднев спешил засветло произвести стрельбы.

«Варяг» благополучно пересек северную часть Желтого моря, часто меняя курс, обходя множество мелких островков и отмелей, доставивших немало хлопот даже такому знатоку своего дела, каким был старший штурман лейтенант Беренс. На следующий день крейсер входил в порт Чемульпо.

Получив разрешение старшего на рейде на якорную стоянку и отвечая на приветствия стоящих иностранных кораблей, «Варяг», демонстрируя русскую морскую сноровку, красиво выполнил постановку на якорь.

На рейде находились: русская канонерская лодка «Гиляк», английский крейсер 2-го класса «Сириус», японский крейсер 3-го класса «Чиода» и американская канонерская лодка «Виксбург».

Вскоре на «Варяг» прибыл командир «Гиляка» Алексеев. Руднев, скрывая раздражение, выслушал его сообщение о том, что в Чемульпо все спокойно и что японцы в Корее не проявляют активности. Как видно, Алексеев был весьма плохо осведомлен об истинном состоянии дел. Он даже не смог ответить на вопрос о причинах задержки японцами русской почты.

На следующий день Руднев уехал поездом в столицу Кореи Сеул, отстоящую на 40 километров от Чемульпо, для свидания с русским посланником Павловым.

Много ценных сведений собрал Руднев за время стоянки «Варяга» в корейском порту, воспользовавшись не только информацией миссии, но главным образом наблюдениями офицеров «Варяга», посетивших по его указанию наиболее крупные станции Сеульской и Фузанской железных дорог, где наблюдалось особенное оживление японцев. Сопоставляя сведения, полученные от миссии, и личные наблюдения, Руднев все больше проникался недоверием к Павлову. Это был типичный чиновник-формалист, регистратор официальных фактов, а не живой наблюдатель, призванный интересоваться всеми событиями в стране, особенно теми, которые свидетельствуют об угрозе для России. Павлов с пренебрежением относился к слухам в народе, называя это обывательщиной, недостойной внимания дипломата, а тем более доклада правительству. По его мнению, нужно было докладывать лишь о том, на что имелись оправдательные документы.

23 декабря «Варяг» снялся с якоря и взял курс на Порт-Артур, совершив тяжелый переход в мороз и вьюгу при штормовом северо-западном ветре.

Тотчас по прибытии Руднев отправился на «Петропавловск» для доклада начальнику эскадры. Старк одобрил действия Руднева и в конце беседы заявил:

— Сейчас эскадра приводится в боевую готовность. Позаботьтесь и о «Варяге». В общем приказе все указано.

Руднев порадовался сообщению Старка и подумал: «Наконец-то сломлена твердолобая беспечность и эскадра сможет достойно встретить противника». Но оказалось, что радоваться было рано. Прощаясь, Старк неожиданно сказал:

— Всю эту подготовку мы проведем только как демонстрацию, ради показа нашей готовности, ибо войны не будет! Японцы проявляют активность с единственной целью — повлиять на дипломатические переговоры в Петербурге. На этот счет имеются точные сведения…

Подготовка флота по-прежнему шла медленно, небрежно, носила показной характер. Он почти не ходил на практические занятия, и совместные плавания даже небольшими соединениями выявляли весьма существенные недостатки. На некоторых кораблях обнаружилась слабость артиллерии, выходили из строя котлы, далеко не на высоте была подготовка личного состава. В особенно трудном положении оказалось командование соединений миноносцев, которые на расстоянии мили уже утрачивали связь между собой. Ко всему этому надо было прибавить недостаток топлива, боезапаса.

Для охраны кораблей, стоявших на внешнем рейде, лишь позже использовали дежурные миноносцы. Вход на внутренний рейд предполагалось защитить только сетями, но и это было сделано лишь после начала войны.

Главное же, что с особой горечью переживал Руднев, это господствовавшее среди высшего командования убеждение в мирном исходе переговоров между Петербургом и Токио. Всякое проявление инициативы командиров кораблей преследовалось как недисциплинированность. Достаточно сказать, что даже за два дня до начала войны Старк, посетив броненосец «Полтава» и заметив изготовленные бортовые шесты и сети противоминной защиты, разгневался, в резкой форме указал командиру на «самовольство», а все оборудование приказал убрать. Только случайно броненосец «Полтава» не пострадал от мин японских миноносцев в первую же ночь войны!

13

Обычная жизнь на «Варяге» по расписанию якорной стоянки нарушалась выполнением отдельных работ согласно приказу о подготовке эскадры. 26 декабря свезли в порт на хранение мебель, парусину и другие горючие предметы второстепенного значения. В городе чувствовалась напряженность, бродили слухи о надвигающейся опасности. Зато местная газета «Новый край», контролируемая наместником, придерживалась бодрого тона. Но в городе, и особенно на рынке, куда Руднев иногда захаживал, обстановка куда более соответствовала действительности. Торговцы, содержатели трактиров и кабачков, почуяв опасность, срочно вывозили свое имущество, оставляя лишь самое необходимое в надежде урвать побольше барышей напоследок. Только наместник и чины штабов все еще лелеяли надежду на мирный исход событий.

Матросы на «Варяге» и на других кораблях все чаще заводили беседы, полные тревоги за судьбу флота, боеспособность которого была парализована из-за бездарности командования. Родным и знакомым писались тревожные письма. Руднев с досадой отсчитывал дни с момента возвращения «Варяга» из Чемульпо. Еще бы! Сколько труда вложено в обработку предложений в связи с обстановкой в Корее, в том числе о перекраске кораблей в боевой (защитный) цвет, в который уже давно окрашены японские суда, но в штабе не считают даже нужным вызвать его и побеседовать.

Корабли по-прежнему продолжали маячить лебедями на рейде, предательски выдавая себя ослепительной белизной на фоне стального зимнего моря…

Близился новый, 1904-й год. Матросы «Варяга» готовились к его встрече — этой маленькой радости, редко выпадавшей на долю бесправных моряков.

Встреча нового года являлась вековой традицией на кораблях русского флота, но обставлялась на отдельных судах по-разному, в зависимости от отношения командира к матросам. В большинстве случаев она проходила без участия офицеров, смотревших на развлечения матросов с пренебрежением.

Руднев, напротив, отдавал много внимания такого рода мероприятиям, создавая для этого необходимые условия. Как правило, он участвовал в сборе средств на елочные подарки. Наглядный пример командира, естественно, не могли игнорировать остальные офицеры, хотя Руднев отнюдь не принуждал их к участию в матросских праздниках.

Подобное отношение к матросам являлось у Руднева естественной потребностью его натуры, но он, как командир, видел в этом и средство воспитания сплоченности, здорового боевого духа. «От упадка духа один вершок до паники», — говорил он офицерам. «Не теснота делает болезни, а угнетение человека в духе. Ему надобен дух, дух и дух», — любил он повторять слова адмирала Сенявина.

Утром 27 декабря Руднев получил приказ срочно прибыть на «Петропавловск» к начальнику эскадры. В штабе ему сообщили о том, что по решению наместника «Варяг» назначается старшим стационером в Чемульпо.

— Необходимо сегодня принять полный запас топлива, провизии и завтра же выйти в море. При ваших действиях прошу руководствоваться вот этим…

И Старк прочитал подписанный им приказ: «Предписываю вверенному Вам крейсеру 28 сего декабря 1903 года в полдень сняться с якоря и двенадцатиузловым ходом следовать в Чемульпо, где принять обязанности старшего стационера. Имея в виду настоящее положение дел, предлагаю Вам как во время следования, так и во время якорной стоянки соблюдать во всех отношениях крайнюю осторожность, в особенности усилить бдительность в ночное время. Как старший стационер, вверенный Вам крейсер с приходом в Чемульпо поступает в распоряжение посланника нашего в Корее, причем Вам надлежит организовать постоянное сношение с миссией, чтобы в случае замеченных особых событий в Сеуле быть в состоянии оказать должное и своевременное содействие к ее безопасности, для чего иметь наготове десант, который, однако, выслать лишь по особому требованию посланника, переданного не иначе как письменно или по телеграфу.

По приходе Вашем в Чемульпо предложить крейсеру второго ранга «Боярин» принять из Сеула почту и с оставшеюся на нем частью десанта вернуться в Порт-Артур. В случае, если десант, доставленный крейсером «Боярин», свезен весь, крейсер вернется без него, как одинаково он должен вернуться с полным десантом, если таковой не свезен вовсе. Находящийся в Сеуле десант должен быть подготовлен ко всяким случайностям, и потому обратите на это внимание начальника десанта лейтенанта Климова. Окажите ему должное содействие по заблаговременному снабжению десанта не только всем необходимым, но и по заготовлению некоторого запаса по всем частям, который мог бы обеспечить существование десанта и в то время, когда он будет лишен возможности довольствоваться обыкновенным путем. Для этого необходимо, чтобы десант был снабжен провиантом и деньгами с вверенного Вам крейсера.

Обращаю внимание на то, что до изменения положения дел при всех Ваших действиях Вам следует иметь в виду существование пока еще нормальных отношений с Японией, а потому не должно проявлять каких-либо неприязненных отношений и держаться в сношениях вполне корректно и принимать должные меры, чтобы не возбуждать подозрений какими-либо мероприятиями. О важнейших переменах в политическом положении, если таковые последуют, Вы получите или от посланника, или из Порт-Артура извещение и соответствующие приказания».

Как удар из-за угла обрушилось на Руднева это поручение. Ничего подобного он не ожидал. К концу чтения приказа им овладела злоба. Новейший крейсер отделить в это тревожное время от эскадры и послать в чужой порт с таким поручением! Это ли не преступление!

Вручив приказ, Старк спросил, имеется ли что-нибудь неясное. Руднев начал с самого больного вопроса:

— Ваше превосходительство, почему именно «Варягу» выпала такая честь?

— Я полагаю, господин Руднев, — повысил голос Старк, — что у вас будут вопросы поважнее, например, о том, как лучше выполнить приказ.

— Тогда я прошу разрешения перекрасить крейсер в защитный цвет.

— Ни в коем случае! Разве можно демонстрировать неприязнь к японцам? — вмешался в разговор Витгефт.

— Как же мне надлежит действовать, если японцы высадят десант в Чемульпо до объявления войны? — спросил Руднев.

Старк оказался неподготовленным к этому вопросу и выжидающе взглянул на Витгефта. Начальник штаба ответил:

— Главное в таком случае — немедленно сообщить нам. И, вообще, обращаю ваше внимание на связь, информацию. Это главное в экспедиции «Варяга». Обо всем немедленно докладывайте начальнику эскадры. Что касается ухода «Варяга» из Чемульпо или каких-либо его перемещений в территориальных водах Кореи, действуйте только с разрешения посланника, по его письменному указанию.

Рудневу стало ясно, что командование пуще огня боится проявить инициативу. Пусть министерство иностранных дел отвечает за действия посланника!

Уточнив с флагманами эскадры вопросы снабжения крейсера, Руднев отправился на «Варяг». Расстроенный, поднимался он на борт. Настроение его не ускользнуло от матросов, всей душой переживавших невзгоды своего командира.

Вызвав старшего офицера, Руднев кратко изложил ему задание и приказал готовить крейсер к отплытию. Степанов недоумевал:

— Как же так, Всеволод Федорович? Ведь «Варяг» — разведчик и вдруг превращается в стационера!

Руднев устало махнул рукой, показывая, что он уже достаточно наговорился на эту тему и теперь не осталось ничего другого, как только выполнять приказ.

— Вызовите из порта угольщика, да передайте Лейкову, пусть проследит за качеством угля. Прошлый раз портовики подсунули нам такую дрянь, что пришлось собственными мехами раздувать котлы! Попрошу также вызвать ко мне ревизора.

Степанов редко видел командира таким. Необычный сухой тон выдавал с трудом сдерживаемое раздражение.

Поднимаясь по трапу, Степанов задержался: что-то знакомое вспомнилось ему в голосе Руднева. Мгновение — и он вспомнил. Точно таким голосом Руднев разговаривал с ним, когда Степанов ударил матроса. «Значит, допекли тебя, голубчик! И правильно! Так тебе и надо, матросский покровитель!» — вслух подумал Степанов и, повеселевший, выбежал на верхнюю палубу…

После обеда к борту крейсера подвели баржу с углем. Погрузка продолжалась до позднего вечера. Утром следующего дня приняли продовольствие, машинное масло и боезапас.

К обеду 28 декабря «Варяг», осевший в воду по ватерлинию, чистый, словно умывшийся, стоял на рейде, готовый к отплытию. На стеньге взвился запрос «Добро на уход», но ответа с флагмана почему-то не последовало. Наконец, на мостике приняли сигнал: «Задержаться».

— Непонятно что-то, Всеволод Федорович, — обратился к Рудневу старший штурман Беренс. — То экстренно, а теперь вдруг задержаться.

— Очевидно, еще что-нибудь надумали, — ответил Руднев, облокачиваясь на леер. — Видно, погода ожидается скверная. Не везет нам, Евгений Андреевич.

— Совершенно верно. Барометр продолжает падать, приближается шторм, — согласился Беренс.

Сигнальщики доложили: к крейсеру подходит штабной катер.

— Вот вам и новости, Всеволод Федорович, принимайте гостей, — сочувственно обратился Беренс к Рудневу.

Офицер штаба вручил Рудневу пакет на его имя и почту для посланника в Корее. Вскрыв пакет, Руднев быстро пробежал бумагу и отпустил офицера, заявив, что ответа не требуется. В пакете оказалась записка Старка, предлагавшая дополнительно к вчерашнему приказу точно руководствоваться препровождаемой при сем инструкцией наместника. Алексеев приказывал:

«1. Кроме обязанностей старшего стационера, состоя в распоряжении посланника, заведывать десантом и охраной миссии.

2. Не препятствовать высадке японских войск, если бы таковая совершилась до объявления войны.

3. Поддерживать хорошие отношения с иностранцами.

4. Ни в коем случае не уходить из Чемульпо без приказания, которое будет передано тем или иным способом.

5. Крейсер посылается в распоряжение посланника, чтобы он имел возможность немедленно передать в Порт-Артур донесение, если бы действительно началось занятие Кореи японцами».

Записка заканчивалась предложением немедленно отправляться по назначению и любезным пожеланием счастливого плавания.

Зло хлопнув ладонью по бумаге, Руднев воскликнул:

— Все понятно! Фабрикация Витгефта!

В каюту вошли Степанов и Беренс.

— Вот кстати, господа. Познакомьтесь, — протянул Руднев им бумагу. — Давайте сниматься с якоря…

Содержание инструкции с головой выдавало ее составителей. Это была глупость или нечто более худшее. Перед лицом ожидавшейся со дня на день войны отправлять боевой крейсер в порт иностранного государства и лишать его командира самостоятельности действий, зная наперед, что с первого же выстрела с ним не будет никакой связи!

«Преступление», — думал Руднев. Степанов и Беренс, каждый по-своему, выразили свои мысли. Степанов как-то двусмысленно хихикнул, сказав что-то неодобрительное по адресу штаба, а Беренс вспылил и только присутствие старших по званию офицеров удержало его от резкой реплики.

Руднев поднялся и сказал:

— Господа, я объявлю подробно в кают-компании о цели нашего похода в Чемульпо. Наш долг — приложить все усилия к точному выполнению приказа командования. А сейчас — всех наверх!

Боцманы и унтер-офицеры просвистали аврал. Началось снятие с якоря. Раздались стальной лязг якорной цепи в клюзе, «чихание» брашпильной паровой машины. Еще минута — и «Варяг», отвечая на сигналы кораблей эскадры с пожеланием счастливого плавания, направился в открытое море.

После отбоя матросы нехотя расходились, бросая прощальные взоры в направлении удаляющегося берега. Но никто из них не подозревал, что «Варяг» навсегда покидал Порт-Артур, родную эскадру…

Спустившись с мостика, Руднев обошел корабль. Матросы четко отвечали на вопросы о состоянии механизмов. Руднев призвал их к особой бдительности при несении вахты. До сумерек проверялись орудийные установки, ручное рулевое управление, пожарные средства и многое другое.

К ночи ветер развел большую волну. Непроницаемая темнота окружала крейсер. В полночь пробили учебную водяную тревогу. Под заунывный перезвон колоколов громкого боя все бросились на свои посты. Проверили помпы, рожки и другие водоотливные средства. После отбоя Руднев приказал больше не беспокоить команду. Остаток ночи, до восхода солнца, он провел в ходовой рубке, часто выходя на мостик и всматриваясь в темноту.

Перед рассветом в рубку поднялся Беренс. Он предложил командиру отдохнуть, но тот отказался.

— Заканчивайте сверку курса, а затем спускайтесь ко мне в каюту пить кофе, а меня сменит старший офицер.

Приняв от вестового стакан кофе, Беренс взметнул на Руднева черные глаза и спросил:

— Всеволод Федорович, разрешите узнать, известно ли вам что-нибудь о нашем походе кроме приказа и инструкции?

Руднев отрицательно покачал головой.

— Кроме личных догадок ничего не знаю. — И он начал подробно излагать содержание беседы в штабе. — Вот я и догадываюсь, что эта инструкция наместника как раз является ответом на мои вопросы, — добавил он. — Адмирал Витгефт побоялся, как бы я не стал действовать по своему усмотрению.

— Но ведь эта инструкция завязывает мешок, которым окажется Чемульпо для «Варяга» в случае войны! — воскликнул Беренс.

— Совершенно верно, дорогой Евгений Андреевич, — согласился Руднев.

— Но почему именно «Варяг» избран для этой цели? Ведь в Чемульпо сейчас «Боярин», представляющий меньшую боевую ценность для эскадры, чем наш крейсер, — не успокаивался молодой лейтенант.

— Вот этого-то я и не знаю, — с грустью заметил Руднев.

И, действительно, кому принадлежала инициатива посылки в Чемульпо «Варяга» и какие цели этим преследовались, так и осталось непонятным ни для Руднева, ни для истории…

Оба собеседника помолчали, затем Руднев поднялся и, пожимая руку Беренса, сказал:

— Ничего, Евгений Андреевич, если нужно будет, за «Варяг» постоим. В команду я верю.

— Вы совершенно правы, — горячо проговорил Беренс. — Она с вами на чудеса способна.

— Вы в этом уверены? — в глазах Руднева блеснула радость.

— Да, можете не сомневаться, Всеволод Федорович. Со стороны, как говорят, виднее. Матросы за вами куда угодно пойдут.

Руднев взволнованно, почти шепотом проговорил:

— Это самая дорогая для меня награда, которую я всю жизнь стремлюсь заслужить!..

14

Старший штурман лейтенант Беренс принадлежал к той небольшой группе офицеров крейсера, к которым Руднев относился с особой симпатией и доверием. В числе их были и молчаливый, замкнутый старший судовой врач Михаил Николаевич Храбростин, которого звали «чудак-батюшка» за упрямую независимость, и старший инженер-механик Николай Генрихович Лейков, носивший прозвище «папка» за полноту и добродушие. Все эти офицеры разных возрастов и характеров имели одно общее: они по-человечески относились к матросам, были трудолюбивы, безукоризненно честны.

М. Н. Храбростин.

На «Варяге» особенно наглядно проявилось умение Руднева правильно оценивать людей. Характерно, что из офицеров, пользовавшихся его доверием, никто, даже под старость, не изменил своим прогрессивным убеждениям. Храбростин был женат на деревенской девушке, некогда служившей у его родителей. За все время службы на флоте никто из офицеров, за немногими исключениями, с ним не дружил из-за «простонародного происхождения» его жены, что и определило замкнутость его характера. После 1905 года царское правительство проводило во флоте «чистку» от ненадежных и «подозрительных» офицеров. Храбростин попал в их число. В 1906 году его уволили в запас, а в 1907 году он покинул Петербург и поселился в деревне Кесьме Тверской губернии, где и умер в 1915 году врачом земской больницы. В деревне Храбростин вел общественную работу, организовал общество мелкого кредита в помощь нуждающимся крестьянам. Он пренебрегал дружбой с местной, преимущественно реакционной интеллигенцией. Священник ненавидел «крамольного» доктора за такой «грех», как непосещение церкви. Во время похорон Храбростина поп счел возможным заявить в своей краткой речи:

— Этот человек ни разу не перекрестил своего грешного лба!

Что касается старшего офицера Степанова, то Руднев всегда относился к нему с настороженностью. Здесь он не ошибся: благодаря всемирной славе «Варяга» Степанов сделал блестящую карьеру, пробравшись в число приближенных к царю, и жестоко расправлялся с матросами во время революции 1905–1907 гг.

15

Утром 29 декабря ветер стих. Серые тучи, громоздясь одна на другую, уходили на север. «Варяг», упрямо разрезая крупную волну, приближался к берегам Кореи. Крейсер изрядно потрепало за ночь и теперь матросы приводили его в порядок.

Руднев и вахтенный офицер находились на мостике, временами поднося к глазам бинокли и подолгу всматриваясь вдаль. Из рубки вышел Беренс. Он снова напомнил Рудневу об отдыхе и добавил:

— Сегодня могу гарантировать хорошую погоду.

Руднев рассмеялся:

— Опоздали, сударь! Нам осталось несколько часов ходу.

С приближением к месту назначения гнетущее настроение, царившее на крейсере, понемногу рассеивалось. Этому в немалой степени способствовали беседы «батьки» с матросами во время проверки боеготовности корабля. Почти все были убеждены в неизбежности войны, но именно этого и хотел Руднев. Теперь он не опасался беспечности, благодушия, которое царило в эскадре. За глазами командования он мог действовать самостоятельно, предпочитая горькую действительность несбыточным надеждам на мирный исход переговоров в Петербурге.

Разные разговоры вели матросы, коротая вахту, но все сводились к одному: «Войны не миновать!» И невольно в эти часы мысли обращались к родине, к дому.

— Так вот, ребята, — с грустью промолвил пожилой комендор Островский, — если война — домой скоро не попадешь. И какого черта нам здесь нужно? Что защищать-то? — Он окинул взглядом присутствующих.

— Чого захотив! — прервал комендора иронический голос с певучим украинским акцентом. — Ты гляды, шоб рыбам на обид не попав, а вин — до дому!

— А ты что, япошек испугался и умирать собрался? Эх, ты, галушка! — возразил за комендора матрос-сверхсрочник Шевелев. Все рассмеялись. Зачинщик шутки, молодой первогодок, смутился, но сразу же нашелся:

— Це побачимо, як первый снаряд розирвется!

Ему никто не ответил. Комендор продолжал:

— А в деревне отец-старик больной, семья большая, мелкая, работать некому. Земли мало, лошаденка еле ходит, кормить нечем. Целое лето работают, а хлеба и на половину зимы не хватает, да и тот с мякиной. В каждом письме просят: «Скорей приезжай, а то полное разорение и детям малым погибать».

Кто-то заметил:

— Горе — что море, везде одинаково, и в деревне и в городе.

— Да нет! В городе все же лучше, — вставил один из матросов.

— Какой там лучше! — прервали его голоса.

— Да там хоть робышь и каждую субботу гроши получаешь, а в деревне што? — сказал первогодок.

— Ты что мелешь! Не знаешь — так молчи! — заметил комендор. — В городе рабочий люд тоже не живет, а мучается.

— Чого ты пристав до мене, не возом же я тебя зачепив, — горячился первогодок, вызывая смех.

— Постой, постой, ребята, я сейчас всех примирю, — проговорил молчавший до того пожилой матрос Рыжков, пользовавшийся общим уважением. — Вот я расскажу, как рос в городе. Всем станет ясно, что это за жизнь. Отец мой и сейчас работает слесарем в Николаеве, на заводе братьев Донских, и каждую субботу действительно получает денежки. Принесет получку, а в четверг, а то и раньше, мать уже занимает у соседей на хлеб. Семья большая, кормить надо, а не хватает… Я спал… да что спал — вырос за печкой, где мне было отведено место, а трое братьев поменьше держались поближе к матери. Вместо матраца мать стлала старую отцовскую куртку…

Рассказчик умолк, махнув рукой. Видно не сладки были воспоминания детства.

— Вот тебе и суббота! — закончил комендор.

Словоохотливый матрос перевел внимание слушателей на другую тему:

— А как вы думаете, ребята, откуда у япошек такая сила? Мне с «Аскольда» сказывали, что у них эскадра огромная, даже подводные лодки есть, а у нас снаряды не все рвутся: вдаришь как болвашкой, толку чуть!..

Все начали высказывать разные предположения и порешили на том, что японцам помогают заморские государства.

— Та й народ якийсь маленький, а збытошный, воювать лизет! — вставил свое слово украинец.

— А при чем тут народ? Народ такой же, как мы с тобой. Это все правители, как петухи, чего-то не поделят между собой, — ответил комендор, дружно поддержанный остальными…

Пробили склянки: смена вахты. Поднялись сидевшие у казематного орудия собеседники, встречая шутками появившихся подвахтенных. Кто-то из новой смены сказал:

— «Батька» всю ночь простоял на мостике. И сейчас отдыхать не идет.

— Стало быть, дело серьезное. О нас беспокоится, опасается, как бы япошки не шмыгнули из-за угла! — заметил матрос Кузнецов…

30 декабря «Варяг», лавируя в узком опасном фарватере, вошел на внутренний рейд Чемульпо, став на якорь вблизи русских кораблей: крейсера «Боярин» (командир капитан 2-го ранга Сарычев) и канонерской лодки «Гиляк» (командир капитан 2-го ранга Алексеев). На «Варяге» подняли брейт-вымпел старшего русского командира на рейде.

Город и порт Чемульпо.

Вскоре на «Варяг» прибыли Сарычев и Алексеев. Они доложили Рудневу о том, что, по их данным, на берегу все спокойно. Это его явно не удовлетворило. Сообщили они также об отправке в Сеул десанта из 26 человек для охраны миссии.

Кроме русских кораблей, на рейде находились: английские крейсеры «Кресси» и «Талбот» (командир капитан 1-го ранга Бэйли), итальянский крейсер «Эльба» (командир капитан 1-го ранга Бореа), японский крейсер «Чиода» (командир капитан 3-го ранга Мураками) и американская канонерка «Виксбург» (командир Маршаль).

После беседы с командирами русских кораблей Руднев нанес визит вежливости командиру крейсера «Талбот», стоявшего под флагом старшего на рейде интернациональных кораблей. Вечером того же дня Руднев уехал в Сеул, где беседовал с посланником Павловым. Решили довести состав десанта до 56 человек во главе с лейтенантом Климовым. Приняв почту миссии, Руднев возвратился 31 декабря в Чемульпо. Выполняя приказ Старка, он в тот же день отправил крейсер «Боярин» в Порт-Артур, предупредив Сарычева о необходимости быть особенно бдительным во время перехода.

Вечером на «Варяге» отпраздновали встречу нового года. Ровно в 12 часов ночи Руднев поздравил команду, пожелал всем благополучия и провозгласил здравицу в честь России и крейсера «Варяг». Матросы ответили дружным «ура!».

После торжественного ужина зажгли елку и каждый, в том числе и командир, тянул жребий на получение подарка. Затем начались пляски и концерт матросов. Руднев от души радовался непринужденному веселью и всячески старался поддерживать у экипажа праздничное настроение. Вместе с доктором Храбростиным, механиком Лейковым и лейтенантом Беренсом он оставался среди команды до конца праздника. Но как ни была велика сила личного примера командира, офицеры тотчас же после праздника поспешили с разрешения командира в кают-компанию для встречи нового года в своей среде…

В последующие дни Руднев собрал многочисленные факты, подтверждавшие не только лихорадочную подготовку японцев к войне, но и то, что они готовятся к оккупации Кореи. Ему пришлось еще раз убедиться в недальновидности посланника Павлова и возглавлявшего консульство в Чемульпо Поляновского. Оба они не хотели ничего замечать из того, что буквально бросалось в глаза.

Японцы наводнили Корею. Их число по официальным данным составляло 15 тысяч человек. Они работали чернорабочими, портовыми грузчиками, парикмахерами и т. д. и выглядели куда лучше, чем корейцы и китайцы тех же профессий, одетые в лохмотья и носившие на лицах отпечаток беспросветной нужды. Как видно, японцы жили отнюдь не только на свои заработки. Некоторые владели китайским языком и носили фальшивые косы, стремясь скрыть свою национальность. Японцами оказались заполнены и многие корейские учреждения, почта, телеграф, железнодорожные и портовые конторы.

Вдоль Сеульской и Фузанской железных дорог японцы спешно строили продовольственные и прочие склады.

В порт Чемульпо открыто стягивались шаланды, буксирные суда, катеры и другие плавучие средства, необходимые для десантных операций. Японские гарнизоны в Сеуле, Гензане, Фузане и в ряде других городов давно превысили официально дозволенную численность.

Руднев регулярно сообщал обо всем этом начальнику эскадры и штабу наместника, направлял в Порт-Артур шифрованные телеграммы, предупреждая о грозившей опасности, надеясь, что хоть часть этих столь важных сведений достигнет цели. Однако все было тщетно. События нарастали с неумолимой быстротой.

1

Первого января на «Варяг» прибыл вице-консул Поляновский. Рудневу предлагалось немедленно отправить в Порт-Артур канонерку «Гиляк» с корреспонденцией миссии на имя наместника и министра иностранных дел.

Удивленный поспешностью распоряжения, Руднев вызвал старшего офицера и принялся заканчивать донесение на имя Старка по собранным за эти дни сведениям, а также рапорт по вопросам снабжения. Отдавая распоряжение Степанову, Руднев сообщил ему содержание письма Павлова и велел вызвать командира «Гиляка» и объявить всем на «Варяге», чтобы готовили личные письма в Россию.

К вечеру команда крейсера, высыпавшая на верхнюю палубу и надстройки, тепло проводила «Гиляка» и вместе с ним свои письма в далекую заснеженную Россию. Для некоторых эти письма стали последней весточкой. Их впоследствии свято хранили и не раз обливали горячими материнскими слезами.

В тот же день на рейд прибыл в качестве стационера французский крейсер «Паскаль» (командир капитан 1-го ранга Виктор Сэнес), также высадивший свой десант в составе 39 человек для охраны французской миссии в Сеуле. На следующий день в Чемульпо пришел американский транспорт «Сафиро». Он высадил десант в 63 человека в распоряжение своей миссии, а затем отбыл в море. 3 января ушел крейсер «Кресси» и прибыл германский «Ханза», покинувший Чемульпо через три дня.

Крейсер «Паскаль».

Этот день ознаменовался дипломатическим событием: Корея объявила о своем нейтралитете в случае войны между Россией и Японией. Если этот факт и имел значение, то лишь для Павлова, Руднев же не верил в этот нейтралитет ни минуты.

Во время пребывания в Чемульпо на «Варяге» проводились напряженные тренировки личного состава. Старший врач Храбростин обучал команду приемам первой помощи при ранениях.

Большое внимание уделялось наблюдению за рейдом, особенно за японским крейсером «Чиода». Вахты сигнальщиков были усилены.

Руднев чаще обычного появлялся во всех уголках корабля, проверял посты, беседовал с матросами, поддерживая их бодрое настроение.

В Чемульпо установилась морозная, со снегопадами и ветрами, погода. На рейде было тихо. Руднев томился отсутствием известий из Порт-Артура. Никакого ответа на его телеграммы!

Наконец, радость! 5 января, шурша тонкой коркой льда, вблизи «Варяга» отдала якорь канонерская лодка «Кореец» под командованием капитана 2-го ранга Григория Павловича Беляева. Прибытие из Порт-Артура русского корабля, привезшего почту для экипажа «Варяга», явилось настоящим праздником. Руднев с нетерпением ожидал Беляева с докладом. Вместе с командиром переживали минуты терзающего нетерпения все матросы и офицеры. Они ждали весточек с родины и хотели скорее узнать о дальнейшей судьбе «Варяга». Сидевшие в кают-компании молодые мичманы Лобода, Балк, Губонин, Эйлер, Черниловский-Сокол едва могли усидеть в креслах от нетерпения.

И вот в дверях появилась подвижная фигура командира «Корейца». Руднев, понимая состояние присутствующих, разрешил им остаться и принял Беляева тут же.

Г. П. Беляев.

Вскрыв адресованный ему пакет, он быстро пробежал его и, не скрывая разочарования, объявил:

— Итак, нашего полку прибыло: «Кореец» пришел для усиления нашего гарнизона вместо отбывшего «Гиляка».

Всем стало ясно: «Варяг» и «Кореец» отрезаны от эскадры.

Руднев пригласил в свою каюту Беляева, расспросил его о положении в Порт-Артуре и сообщил об обстановке в Чемульпо.

С вечерним поездом Всеволод Федорович Руднев уехал в Сеул для доклада посланнику. Его возмущала ничем не оправданная бездеятельность штаба и отсутствие указаний от наместника.

В беседе Павлов пожаловался на частые задержки петербургской почты. Руднев заметил:

— Что почта! Я боюсь, что мы здесь досидимся да того, что нас свяжут на улице без всякого объявления войны!

Павлов поморщился, ему не пришлась по душе подобная шутка. Он важно и с присущей ему самоуверенностью ответил:

— Так не бывает, Всеволод Федорович! Сначала объявляется война, затем приводятся в движение вооруженные силы, а уж потом начинаются боевые действия. Таковы незыблемые международные законы!

Руднев поспешил переменить тему разговора.

— А что пишут из Петербурга, если не секрет? — спросил он.

— Требуют более частых сообщений, а тут связь страдает.

— А нет ли инструкций на случай военных действий?

— На этот счет ничего не имею, — покачал головой Павлов.

Затем вызвали лейтенанта Климова, уточнили с ним потребности в деньгах и провианте для десанта, и Руднев, распрощавшись, поспешил к ночному поезду, чтобы вернуться на «Варяг».

2

Командиры стоявших на рейде кораблей часто встречались, отдавая долг вежливости. Руднев внимательно прислушивался к разговорам во время таких свиданий. Старший на рейде англичанин Бэйли держал себя подчеркнуто официально, американец явно неприязненно. По-иному вел себя француз Виктор Сэнес. Его прямая натура уроженца солнечного Прованса располагала к себе. Сэнес несколько раз, правда, с большой осторожностью, советовал Рудневу покинуть корейские воды. Он говорил:

— Quittez Tchemoulpo, l'air de ce port ne vous convient pas, mon cher capitaine Roudnev!.

Впоследствии Руднев часто повторял эту многозначительную фразу…

С итальянским командиром Бореа у командира русского крейсера тоже сложились хорошие отношения и они часто бывали друг у друга.

Вполне понятно, с каким вниманием относился Руднев к японскому командиру Мураками, который с первых же дней знакомства проявил к нему прямо-таки подобострастное отношение. Он вкладывал в приветственные поклоны необыкновенное старание, сопровождая их характерным шипением в знак особого уважения.

8 января Мураками устроил на крейсере «Чиода» парадный обед в честь командиров международной эскадры, стоящей в Чемульпо. Руднев был в числе приглашенных. Во время обеда японец особенно за ним ухаживал, не переставая говорить о добрососедских отношениях между обеими «дружественными» державами и о том, как ему приятно быть в одном порту вместе с «Варягом».

Если до этого заискивание Мураками Руднев расценивал как попытку отвлечь подозрение русских от японских военных приготовлений, то после этого приема он, вернувшись на «Варяг», прямо предупредил офицеров о коварных замыслах японцев. Он разгадал (и в этом ему помог сам Мураками своей болтовней) стремление японцев во что бы то ни стало задержать «Варяг» в Чемульпо, чтобы захватить русский крейсер как первый приз войны.

Поздно вечером того же дня на «Варяг» прибыл из Сеула Павлов. Он долго беседовал с Рудневым. Главной темой служила операция, предпринятая Рудневым. Дело в том, что накануне он получил от Павлова шифрованную телеграмму о том, что правительство Кореи сообщило миссии о десяти японских кораблях, замеченных в районе Мокпхо. Видимо, они держали курс на Чемульпо. Так как корабли здесь не появились, Руднев пришел к заключению, что они намереваются осуществить десант в бухте А-Сан. Ее расположение совпадало с курсом кораблей. От бухты было недалеко до Фузанской железной дороги, а там рукой подать и до Сеула. Будучи у Павлова, Руднев изложил ему свои соображения и получил разрешение действовать. В тот же день он отправил канонерскую лодку «Кореец» на разведку в А-Сан. В 8 часов вечера канонерка вернулась, и Беляев доложил Рудневу в присутствии Павлова, что никаких следов десанта не обнаружено.

После ухода Беляева Павлов сообщил неприятную весть: поступление денег из Петербурга прекратилось. На этом свидание закончилось.

Снова потянулись напряженные дни. В Чемульпо и Сеуле продолжалась лихорадочная деятельность японцев. Они беспрепятственно хозяйничали во всей стране, невзирая на объявленный Кореей нейтралитет.

В расписание учебных занятий Руднев вводил новые темы, всемерно поддерживая боевую готовность личного состава. Чтобы не привлекать внимание посторонних, занятия на палубе были отменены и перенесены во внутренние помещения крейсера.

А из Порт-Артура по-прежнему никаких известий…

21 января «Чиода» встал ближе к выходу в море, рядом с «Талботом». Руднев немедленно вызвал ротных командиров и обратил их внимание на поведение японского крейсера. Очевидно, такую позицию «Чиода» занял для осуществления какой-то операции против русских кораблей.

Встретившись в тот же день с командиром «Талбота» Бэйли, Руднев поинтересовался причиной передвижения японского корабля. Бэйли заявил, что она ему не известна, хотя, как старший на рейде, не мог не знать ее. Этот факт еще больше убедил Руднева в наличии общих интересов у Бэйли и Мураками. Он помнил, какое деятельное участие принимала Англия в создании японского флота. Этим именно и объяснялись согласованность действий английского и японского командиров.

Руднев немедленно послал Старку шифрованную телеграмму о готовящемся уходе крейсера «Чиода», затем отправился в Сеул и сообщил о том же Павлову. Тот лишь беспомощно развел руками.

3

Пока Руднев строил предположения, с какой стороны готовится удар, в Петербурге все еще скрипели дипломатические перья «высоких договаривающихся сторон». А между тем японское правительство, полностью закончив подготовку к войне своих вооруженных сил и ресурсов, с нетерпением выжидало удобного момента для внезапного, разбойничьего нападения. Царское правительство, само долго тяготевшее к войне, вдруг оказалось охваченным нерешительностью.

Еще в декабре 1903 года японский флот был разделен на три эскадры. Командующий флотом и первой эскадрой вице-адмирал Того Хайхачиро, давно закончив последние боевые приготовления, ждал только приказа генерального штаба. В своем сейфе он хранил тщательно разработанные планы боевых операций, направленных на достижение господства на море.

Большая часть кораблей русской эскадры отстаивалась в это время на незащищенном внешнем рейде Порт-Артура. Они прикрывались малочисленными береговыми батареями, дальнобойность которых значительно уступала артиллерии японского флота. Штаб русской эскадры имел лишь несколько неутвержденных вариантов плана морских операций на случай войны. Главнокомандующий вооруженными силами Алексеев инструкций флоту от царя так и не дождался.

Среди русских морских планов особой ограниченностью страдало мобилизационное расписание отдельных кораблей, застигнутых войной в иностранных портах. Первыми жертвами этого расписания и явились погибшие крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец», разоруженные в китайских портах канонерки «Маньчжур» и «Сивуч».

В Чемульпо в эти предгрозовые дни было тихо. Обычное оживление японцев на берегу заметно упало. Проводившиеся ими работы подошли к концу. Только слежка за русскими офицерами на берегу стала еще более беззастенчивой.

— Именно сейчас нужно быть особенно бдительными и с особым вниманием наблюдать за рейдом! — повторял Руднев.

Мураками уже не стремился к встречам с Рудневым. Видимо, японский командир считал свое задание выполненным. Паровой катер с «Чиода» непрерывно сновал между крейсером и пристанью, высаживая офицеров, направлявшихся в японское консульство.

24 января в Чемульпо прошел первый слух о разрыве дипломатических отношений между Россией и Японией. Руднева об этом уведомили командиры иностранных судов.

Руднев немедленно телеграфировал Павлову: «Слышал о разрыве дипломатических отношений, прошу сообщить сведения», и Витгефту: «Достигли слухи о разрыве дипломатических отношений. Вследствие частой задержки депеш японцами прошу сообщить, было ли нам приказание о дальнейших действиях. «Чиода» готовится уйти…»

И на этот раз Порт-Артур молчал, зато Павлов прислал ответ, до крайности удививший Руднева: «Слухи о разрыве распускаются здесь частными лицами. Никакого сколько-нибудь достоверного подтверждения этих слухов не получено. Было бы весьма желательно повидаться с вами, переговорить».

Так незадачливый дипломат реагировал на события, не оставлявшие сомнений в опасности, нависшей над русскими кораблями в Чемульпо.

Утром 25 января Руднев с первым поездом отбыл в Сеул. Оказалось, что Павлов по-прежнему никаких известий не имеет и потому по-прежнему бездействует.

Руднев не мог равнодушно наблюдать самодовольную беспечность посланника и с трудом сохранял корректность. Он настойчиво убеждал, что русской миссии надо покинуть Корею, пока еще есть возможность проскочить в Порт-Артур на «Варяге» и «Корейце».

— Ведь вы же имеете право поступить сообразно обстоятельствам и тем самым спасти корабли и людей от бесцельной гибели! — едва сдерживая негодование, говорил Руднев. — «Варяг» пойдет под посольским флагом, а «Кореец» под консульским.

Но Павлов отклонил это разумное предложение, заявив, что без разрешения Петербурга он не считает возможным покинуть миссию.

— Какого еще распоряжения вы ждете, если вы вместе с миссией уже фактически в плену у японцев? — возразил Руднев. Его настойчивость наконец вывела Павлова из терпения, и он высокомерно заявил:

— Рассуждать подобным образом может только недисциплинированный мичман, а не вы, дорогой Всеволод Федорович!

Единственное, о чем удалось договориться, это о посылке «Корейца» в Порт-Артур с донесением. Руднев настаивал на том, чтобы канонерка вышла немедленно, так как сейчас решают не часы, а минуты, но Павлов заявил, что отправит почту на «Варяг» не раньше следующего утра.

Возвратившись на крейсер, Руднев вызвал Беляева и Степанова, сообщил им о решении посланника и приказал Беляеву срочно подготовить канонерку к отплытию в Порт-Артур.

В 11 часов 30 минут ночи в каюту Руднева вбежал Степанов и доложил о том, что «Чиода» снялся с якоря и, потушив огни, вышел в море. Руднев сказал:

— Ведь только несколько часов тому назад принято решение отправить «Корейца» и вот оно уже известно Мураками, потому он и ушел.

В действительности же произошло совпадение. Уход «Чиода» с рейда был связан с более крупными мероприятиями, чем нападение на «Корейца». Об этом Руднев узнал лишь впоследствии.

4

Среди чинов японского генерального штаба, охваченного жаждой войны, нашлись трезвые головы, которые выразили опасение, что русская эскадра первой может начать наступательные действия, а это может расстроить все планы и расчеты японского правительства. Поэтому 23 января в Токио собрался государственный совет, который решил опередить Россию с открытием военных действий. На следующий день была послана телеграмма японскому посланнику Курино в Петербург о разрыве дипломатических отношений. Одновременно сухопутные войска и флот получили приказ о начале военных операций. При этом японцы утверждали, что разрыв дипломатических отношений вовсе не означает начала войны.

24 января японский посланник в Петербурге вручил министру иностранных дел России графу Ламздорфу ноту о прекращении дипломатических отношений. С утра того же дня, т. е. до официального объявления в Петербурге о разрыве, японцы начали повальный захват русских пароходов в водах Желтого моря, в Корейском заливе и Цусимском проливе. Пароходы «Екатеринослав», «Мукден», «Россия», «Аргунь» и другие, а также находившиеся в портах Японии «Малайя» и «Маньчжурия», стали первыми жертвами. Японцы присваивали им свои названия и превращали в военные транспорты.

В полночь 24 января командующий японским флотом Того собрал на флагманский броненосец «Миказа» всех флагманов и командиров кораблей и объявил им императорский указ о начале войны с Россией. Он приказал всему флоту немедленно выйти в Желтое море и атаковать русские суда, стоящие в Порт-Артуре и Чемульпо. Начальнику 4-го боевого отряда контр-адмиралу Уриу с присоединенным к нему броненосным крейсером «Асама», с 9-м и 14-м отрядами миноносцев было предложено идти в Чемульпо и атаковать там русских, а также охранять высадку войск.

В 7 часов утра 24 января соединенный флот Японии покинул порт Сасебо, где имел стоянку, и вышел в Желтое море. Ему предстояло осуществить вероломное нападение на русские суда за несколько часов до объявления о разрыве дипломатических отношений и за пять дней до объявления войны, официально провозглашенной в Токио только 29 января.

По пути японцы захватывали русские торговые суда. 25 января в 2 часа дня Того подошел к острову Сингаль при входе в Желтое море. Здесь флот разделился согласно плану.

В 3 часа 35 минут дня отряд Уриу вместе с пришедшим из разведки крейсером «Асама» взял курс на Чемульпо. На флагманском корабле взвился сигнал, которым Того поздравил Уриу с предстоящим успехом. Это были счастливые минуты в жизни младшего флагмана японского флота контр-адмирала Уриу Сотокичи. Еще бы! Конечно, командир русского крейсера проявит благоразумие и сдастся армаде первоклассных кораблей на милость его, Уриу! Через три дня праздник — день восшествия микадо на престол, и он, Уриу, пошлет императору телеграмму о том, что приносит его величеству всеподданнейший подарок — красавец русский крейсер «Варяг»! А там награды, чины, слава… Охваченный нетерпением Уриу приказал прибавить ход.

В 4 часа дня Того тоже снялся с якоря и с главными силами направился к Порт-Артуру. На следующий день эскадра подошла к острову Роунд, в 45 милях от Порт-Артура. Здесь Того, выполняя приказ своего правительства, совершил первое нарушение международных законов: без объявления войны он дал миноносцам сигнал: «В атаку! Желаю успеха». Начальник 1-го отряда истребителей капитан 1-го ранга Асай Масадзиро ответил: «Ручаюсь за успех». Десять миноносцев без огней направились к Порт-Артуру и, провожаемые приветствиями эскадры, быстро растворились в сгущавшихся сумерках.

Главная эскадра Того продолжала идти по назначенному курсу.

Участники войны сохраняют на всю жизнь в памяти первый ее день. Дожившие до наших дней моряки-портартурцы тоже прекрасно помнят солнечный день 26 января и наступившую вслед за ним тихую, безветренную ночь. Русская эскадра, состоявшая из шестнадцати кораблей, стояла на внешнем рейде в шахматном порядке с полными огнями. Изредка в горизонт впивались лучи прожекторов дежурных кораблей — броненосца «Ретвизан» и крейсера «Паллада». На броненосцах «Полтава» и «Победа», на крейсере «Диана» производилась погрузка угля с барж. Никакой защиты с моря эскадра не имела. Лишь в двадцати милях крейсировали миноносцы «Бесстрашный» и «Расторопный», осуществлявшие так называемую подвижную оборону внешнего рейда. Даже противоминные бортовые сети не были подвешены на кораблях. Старк категорически запрещал это делать.

В 11 часов вечера на флагманском корабле «Петропавловск» закончилось совещание, на котором обсуждался план бонового заграждения с подвеской сетей на внешнем рейде. На заседании присутствовали, кроме Старка, Витгефта, Греве и чинов штаба, все командиры судов. Прощаясь, Витгефт сказал:

— Особых мер по охране рейда принимать не надо, войны не будет!

Категорическое заявление начальника штаба подействовало успокаивающе.

Печальную славу заслужил контр-адмирал Витгефт, ограниченный и недальновидный. Незадолго до войны он добился сокращения более чем наполовину практических плаваний эскадры, за что удостоился царской похвалы «ввиду значительной экономии средств». На деле же это уменьшало опыт моряков в маневрировании кораблей. В октябре 1903 года генерал Флуг из штаба Квантунской армии запросил Витгефта, может ли армия считать себя обеспеченной от высадки неприятеля в Инкоу и на берегах Корейского залива. Витгефт официально ответил: «Вполне».

Характерный факт. Когда после трагической гибели адмирала С. О. Макарова Витгефта назначили временным командующим флотом, он во время боя в ужасе воскликнул:

— Я же не флотоводец! Зачем меня назначили?..

Отряд японских миноносцев, не замеченный дежурными миноносцами «Бесстрашный» и «Расторопный», в 11 часов 36 минут вечера вплотную подошел к эскадре и сразу произвел три минных атаки.

Первым получил повреждение броненосец «Ретвизан», а за ним броненосец «Цесаревич» и крейсер «Паллада». За три атаки японцы выпустили 16 мин Уайтхеда, из них три достигли цели.

После первого взрыва русская эскадра открыла беспорядочный огонь, не причинивший никакого вреда японцам, но все же предотвративший дальнейшие атаки.

После возвращения миноносцев Того боялся, как бы русская эскадра не предприняла ответную атаку, поэтому приказал своим кораблям спешно отступить к сборному пункту вблизи Чемульпо.

5

Весть об уходе «Чиода» с рейда разнеслась по всему «Варягу». Несмотря на поздний час, матросы обсуждали поступок японцев. «Японцы готовят какую-то каверзу, но какую?» — думали все. В кают-компании офицеры тоже взволнованно говорили о непонятном поведении японцев. Руднев предложил всем разойтись на отдых, а старшего офицера Степанова, старшего штурмана Беренса, старшего артиллерийского офицера Зарубаева, старшего минного офицера Берлинга и старшего судового механика Лейкова пригласил к себе в каюту. Когда все сели, он спокойным голосом сказал:

— Никакого совещания, господа, устраивать не собираюсь, но так как вы все равно не спите, прошу помочь решить один вопрос. Совершенно очевидно, что японцы готовят нападение. Нам нужно, взвесив все условия, наметить план. Конечно, при всех обстоятельствах будем драться самым беспощадным образом. И дальше. Один «Чиода» не решится на нападение. Для этого будут привлечены другие корабли.

— Да и у Мураками храбрости не хватит! — вставил Зарубаев.

— Вот как раз отсутствием храбрости японцы не страдают, — заметил Руднев. — Мы иногда неправильно оцениваем противника, а это пагубно для нас же самих.

— Я вижу три возможных положения, которые японцы могут нам навязать, — продолжал Руднев, раскладывая на столе карту. — Во-первых, попытаться расстрелять нас здесь же, на месте стоянки, предложив иностранцам покинуть рейд, на что те несомненно пойдут…

Беренс и Степанов удивленно переглянулись.

— Да, да, именно так! В таких случаях самое лучшее — рассчитывать на худшее. Во-вторых, нас могут принудить к поединку и навязать бой, тоже в неблагоприятных для нас условиях, вот здесь, в узком фарватере до острова Иодольми, — провел Руднев карандашом линию на карте. — Тем более, что, используя этот вариант, мы можем надеяться на прорыв.

— Это почти то же, что на рейде, — отозвался Степанов.

— Нет, это все же немного лучше, — возразил Беренс.

Лейков добавил, что на рейде при малом ходе «Варяг» плохо будет слушаться руля.

— Да, это так, — заговорил снова Руднев. — Третье, и самое для нас благоприятное, если сможем выбраться на широкую воду, где-нибудь здесь, — показал он точку на карте. — Тогда будем иметь возможность маневрировать…

Разошлись за полночь, обменявшись мнениями о боеспособности крейсера. Зарубаев обещал довести скорострельность орудий до такой степени, чтобы японцы чувствовали удар не одного, а двух «Варягов»!

Оставшись один, Руднев еще долго сидел над картой и только под утро лег отдохнуть.

26 января, с поднятием флага, к Рудневу явился Беляев, доложивший о готовности канонерской лодки к отплытию.

— А почты все нет! — с досадой проговорил Руднев.

Беляев отправился на свой корабль, готовый в любой момент сняться с якоря.

Тянулись часы напряженного ожидания. От Павлова не было никаких вестей. В полдень, не вытерпев, Руднев послал мичмана на берег к консулу, надеясь, что нарочный Павлова мог прежде явиться туда.

С каждым часом становилась ясной бесцельность посылки «Корейца» и нецелесообразность отрывать канонерку от «Варяга».

Иногда события подобно буре врываются в сложившуюся обстановку и меняют ее коренным образом. Так случилось и на этот раз. Обойдя сигнальные буи, на рейд вошел, на удивление всем, товарно-пассажирский пароход под русским флагом. На борту его была надпись «Сунгари». Пароход принадлежал русскому обществу Восточно-Китайской железной дороги.

Руднев не стал ожидать визита капитана «Сунгари» и тотчас же отправил одного из мичманов на пристань разузнать подробности прибытия парохода, а главное, о том, нет ли почты из Порт-Артура.

Возвратившийся мичман доложил, что «Сунгари» прибыл из Шанхая с грузом для Чемульпо, в Порт-Артур не заходил и никакой почты не имеет. Переход совершил благополучно, не встретив ни одного японского военного корабля, и, что самое непонятное, крейсера «Чиода» не видел. Руднев терялся в догадках. Он, конечно, не мог знать, что капитан «Сунгари» проскочил, сам того не подозревая, под носом у японской эскадры, вышедшей накануне из Сасебо.

А тем временем отряд Уриу уже подошел к острову Риши, расположенному на подступах к Чемульпо, где его уже ожидал «Чиода». Почти в это же время Того привел свой флот к острову Роунд.

По сигналу головного крейсера «Нанива», где находился Уриу, эскадра легла в дрейф. «Чиода» застопорил машины. С крейсера спустили катер, направившийся к борту флагманского корабля. Уриу сгорал от нетерпения встретиться с Мураками. Краткий рапорт. Рукопожатие.

— Так, значит, «Варяг» и «Кореец» все еще на рейде? — переспросил сияющий Уриу.

— Оба на рейде, но, по всем признакам, «Кореец» готовится к уходу, — ответил Мураками.

— О, это ничего. Если не ушел, то теперь уже не уйдет. Да дело и не в «Корейце». Нас интересует «Варяг». Этот крейсер нам очень нужен, милый Мураками, — расхохотался Уриу.

В 3 часа 45 минут пополудни отряд Уриу двумя кильватерными колоннами подошел к острову Иодольми, прикрывая транспорты с десантом.

6

Но вот и долгожданный курьер от Павлова! Дежуривший у пристани катер подошел к борту «Варяга», офицер передал Рудневу пакет, запечатанный сургучом. В нем находилась записка: «Вместе с настоящим письмом препровождаю вам корреспонденцию для отправки с «Корейцем» в Порт-Артур. Желательно, чтобы «Кореец» снялся с якоря незамедлительно. Сегодня из секретного источника получено известие, что японской эскадре, состоящей из нескольких боевых кораблей, предписано отправиться к устью Ялу и что высадка японских войск в значительном количестве назначена в Чемульпо на 29 января. Телеграмм никаких не получал. Павлов».

В 3 часа 40 минут пополудни «Кореец» снялся с якоря и, дымя широкой трубой, направился к выходным буям, провожаемый печальными взорами матросов.

А через полчаса экипаж «Корейца» увидел японскую эскадру, шедшую малым ходом двумя кильватерными колоннами. Беляев немедленно поднял об этом сигнал, надеясь, что его заметят на «Варяге», но этому помешал туман.

Правая колонна японцев состояла из броненосных крейсеров «Чиода», «Нанива», «Акаши» и тяжелого крейсера «Асама», прикрывавших транспорты «Дайрен-мару», «Отару-мару», «Хейджо-мару». В левую колонну входили миноносцы «Аотака», «Хато», «Кари» и «Цубаме». За островом Иодольми виднелось еще несколько кораблей, но в тумане их невозможно было опознать.

В первый момент никаких враждебных намерений японцы не проявили, на стеньгах не было боевых флагов. Но когда «Кореец» приблизился к эскадре, миноносцы по сигналу с «Асама» неожиданно изменили курс, взяв влево. «Кореец» оказался между колоннами. Только тогда на канонерке обнаружили, что на японских орудиях нет чехлов и корабли готовы открыть огонь.

Пропустив «Корейца» вперед, концевой крейсер «Асама» вышел из кильватерного строя и, встав наперерез курсу «Корейца», направил на него орудия. Миноносцы, разделившись попарно, закрыли канонерке выход в открытое море.

«Кореец» еще находился в пределах нейтральных вод, поэтому Беляев не стал открывать огня, чтобы не провоцировать японцев. Он решил повернуть корабль и идти к «Варягу».

В момент разворота один из миноносцев выпустил в «Корейца» мину, которая прошла в 6–8 метрах за его кормой. Это произошло в 4 часа 35 минут пополудни.

«Кореец», закончив поворот, полным ходом направился к месту своей якорной стоянки на рейде. На нем пробили боевую тревогу. За первой атакой последовала вторая, произведенная другим миноносцем, но мина опять прошла за кормой канонерки, не причинив ей вреда.

Артиллеристы на лодке напряженно следили за действиями японцев, но огня не открывали, хотя их орудия были в упор наведены на миноносцы. Вслед за тем последовала атака миноносцев, находившихся справа от «Корейца». На этот раз мина была направлена в середину борта канонерки, но, не дойдя до него метров шести, перевернулась, задрав хвост с бешено вращающимися винтами, и затонула.

Второй миноносец, прибавив ход, обогнал «Корейца», намереваясь тоже произвести минный выстрел, но Беляев резко повернул судно в сторону японца и пошел на таран. На миноносце растерялись. Уклоняясь, он оказался за кормой «Корейца», поэтому не смог выпустить мину.

Мужество, самообладание, умелое маневрирование экипажа русского корабля произвели сильное впечатление на японцев. Они не решались открыть огонь вблизи иностранных кораблей в нейтральном порту.

В 4 часа 55 минут «Кореец» уже возвратился на рейд, став на якорь за кормой «Варяга». На рейде в это время находились японские крейсеры «Чиода», «Нанива» и «Акаши», не принимавшие участия в атаке и потому раньше его пришедшие на рейд. Транспорты встали на якорь у городской пристани, близ крейсера «Чиода», а миноносцы — в двух кабельтовых от русских кораблей, с таким расчетом, чтобы перед «Варягом» и «Корейцем» оказались по два миноносца в исходном положении для атаки.

После отдачи якоря Беляев прибыл на «Варяг» и подробно доложил Рудневу о случившемся. Тот приказал приготовиться к отражению минной атаки. Затем он отправился на «Талбот» к старшему на рейде Бэйли и заявил ему протест по поводу нападения на «Корейца», а также просил разъяснить, в каком положении находятся русские корабли в нейтральном порту Чемульпо.

Бэйли равнодушно выслушал Руднева, приличия ради выразил ему сочувствие и обещал тотчас же отправиться к Уриу с протестом. Руднев отбыл на «Варяг», а Бэйли — на флагманский крейсер «Нанива».

Возвратившись от Уриу, Бэйли сделал визит Рудневу. О чем говорил он с Уриу — не известно, но Рудневу, и раньше подозревавшему англичанина в симпатии к японцам, стало ясно, что эта встреча не дала никаких результатов. Очевидно, Бэйли не настаивал на своем протесте, а Уриу не пообещал никаких гарантий соблюдения международных законов в отношении порта нейтрального государства. Особенно возмутительным явилось заявление Уриу по поводу нападения на «Корейца». Японский адмирал сказал, что ему подобный факт не известен и вообще все это — выдумка!

Бэйли сообщил Уриу о том, что японцы имеют право на высадку десанта и что если какой-либо из стоящих на рейде интернациональных кораблей попытается этому помешать, то он, Бэйли, как старший на рейде, примет в отношении этого корабля меры воздействия, вплоть до открытия по нему артиллерийского огня.

Руднев немедленно составил рапорт обо всем и отправил его Павлову.

В 7 часов 20 минут вечера японцы приступили к высадке десанта, пользуясь заранее приготовленными баржами и катерами. Всю ночь продолжалась разгрузка, освещаемая зажженными на пристани кострами. За ночь было высажено 3.000 человек с материальной частью. Как только наступила темнота, японские миноносцы нацелили минные аппараты в борта «Варяга» и «Корейца».

7

Ночь плотным шатром накрыла рейд Чемульпо. С моря тянул колючий морозный ветер. На «Варяге» и «Корейце» никто не спал. Свободные от вахты матросы сидели молча, вспоминая родные лица, родные места…

Руднев тоже не ложился в эту ночь. Вечером он долго обсуждал с офицерами положение кораблей.

Оставшись один, он задумался о многом. Старинной конструкции орудия стояли на канонерке «Кореец», дальнобойность их была крайне мала. Да и артиллерия «Варяга» уступала артиллерии японцев. Как выйти из трудного положения? В ту роковую ночь в Рудневе в полной мере проявились мужество и воля командира, умудренного многообразным тридцатилетним опытом.

Тревожная ночь медленно плыла над рейдом. На «Варяге» и «Корейце» вахты усилены по боевому расписанию первой готовности. У орудий не смыкает глаз прислуга.

«Вот тебе и приказ наместника не чинить препятствий высадке японцев в Чемульпо! — думал Руднев. — Да и, вообще, как силой вмешиваться в это, если рейд нейтральный! Попробуй, сделай хотя бы револьверный выстрел: скандал на весь мир! Японцы сейчас же воспользуются этим и объявят нас виновниками войны! Да и высадка им разрешена Бэйли. Инициатива безраздельно принадлежит японцам, вот они и заперли «Варяг» в порту, как в мышеловке. Что же они придумают дальше?» И Руднев тяжело вздохнул.

Японцы всю ночь хозяйничали на рейде и на берегу, не встречая сопротивления со стороны корейских властей. Их корабли, один за другим, уходили в море.

Первое известие в трагический день 27 января принес прибывший утром на «Варяг» взволнованный француз Сэнес. Он сообщил о том, что в 7 часов 30 минут утра командиры иностранных кораблей получили идентичное письмо от контр-адмирала Уриу, гласившее:

«Его Императорского Величества корабль «Нанива».

Рейд Чемульпо. 26 января (8 февраля) 1904 года.

Сэр. Имею честь уведомить Вас, что ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между Японской и Российской империями, я должен атаковать военные суда русского правительства, стоящие теперь в порту Чемульпо, силами, состоящими под моей командой. В случае отказа старшего из русских морских офицеров, находящихся в Чемульпо, на мою просьбу покинуть порт Чемульпо до полудня 27 января (9 февраля) 1904 года, я почтительно прошу Вас удалиться от места сражения настолько, чтобы для корабля, состоящего под Вашей командой, не представлялось никакой опасности от сражения. Вышеупомянутая атака не будет иметь места до 4 часов пополудни 27 января (9 февраля) 1904 г., чтобы дать время привести в исполнение вышеупомянутую просьбу. Если в порту Чемульпо находится в настоящее время какой-нибудь транспорт или купеческие суда вашей нации, то я прошу Вас передать им настоящее уведомление. Имею честь быть, сэр, Вашим покорным слугой — С. Уриу, контр-адмирал, командующий эскадрой императорского японского флота».

Это известие не явилось неожиданностью для Руднева. Он спокойно слушал французского командира, вручившего ему копию письма.

Вслед за Сэнесом на «Варяг» прибыл итальянец Бореа с таким же письмом. Оба командира сообщили, что они выдали японскому офицеру расписку в его получении с указанием не только даты, но и точного часа. Сэнес передал также, что перед этим он посетил крейсер «Талбот» и предложил Бэйли, как старшему на рейде, заявить Уриу протест против грубого нарушения нейтральности порта Чемульпо, и что Бэйли приглашает всех командиров на совещание для обсуждения положения.

Затем все трое направились на «Талбот». Перед отъездом Руднев отдал распоряжение об усилении бдительности на корабле и предложил послать офицера к капитану «Сунгари» и предупредить, чтобы тот приготовился к затоплению парохода.

Приглашенный на совещание командир американской канонерки «Виксбург» Маршаль не счел нужным явиться, объяснив это отсутствием указаний своего командования.

В 9 часов утра совещание открылось. Бэйли огласил текст письма Уриу. Бореа, Сэнес и Руднев предложили немедленно заявить ему решительный протест. При этом Сэнес отметил, что накануне сам же Бэйли в связи с нападением на «Корейца» выразил готовность даже пустить в ход оружие против нарушителей нейтралитета Чемульпо.

Такие мнения участников совещания никак не соответствовали стремлениям Бэйли и он предложил продолжить совещание без участия русского командира.

Трое иностранных командиров перешли в другую каюту. Руднев остался один.

В тот момент, когда часы показывали 9 часов 30 минут, ему вручили пакет из русского консульства, в котором находилось письмо Уриу на имя «старшего из русских морских офицеров», то есть Руднева. Письмо было передано консулом в Чемульпо вице-консулу Поляновскому. Оно гласило:

«Сэр, ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между правительствами Японии и России, я почтительно прошу Вас покинуть порт Чемульпо с силами, состоящими под Вашей командой, до полудня 27 января (9 февраля) 1904 г. В противном случае я буду обязан открыть против вас огонь в порту. Имею честь быть, сэр, Вашим покорным слугой. С. Уриу».

Руднев остался один со своими тяжелыми думами. Вспоминались любимая Россия, семья и, как он потом рассказывал, детство, молодость, вся последующая жизнь… Он говорил, что эти двадцать минут одиночества были самыми тяжелыми в его жизни. Тяготила страшная ответственность за судьбу стольких человеческих жизней, вверенных ему, за участь кораблей…

Закрытое совещание закончилось. Бейли объявил Рудневу, что если русские корабли в соответствии с требованием Уриу не покинут порт до 12 часов дня, все иностранные суда будут вынуждены выйти в море, чтобы избежать опасности. Он добавил, что все трое участников совещания подписали протест на имя японского адмирала.

Руднев, глубоко возмущенный коварством Бэйли, сохранял видимое спокойствие. «Приговор вынесен!» — подумал он, а затем обратился к англичанину с просьбой, чтобы иностранные корабли проводили «Варяг» и «Кореец» за пределы нейтральных вод, решив принять бой с японской эскадрой в открытом море. Но англичанин холодно, при молчаливом согласии других командиров, отказался это сделать, заявив, что такие действия явились бы нарушением нейтралитета. Между тем, просьба Руднева являлась вполне законной.

После неловкой паузы иностранцы спросили Руднева, как он намерен поступить в данных обстоятельствах. В их вопросе скрывалось скорее любопытство, чем желание помочь.

Командир «Варяга» гордо ответил:

— Сделаю попытку прорваться. Приму бой с эскадрой японцев, как бы сильна она ни оказалась. Сражаться на нейтральном рейде не собираюсь, а о сдаче не может быть и речи. Это не в обычае русских моряков!..

Это категорическое решение, явившееся выражением непоколебимого мужества, ошеломило участников совещания. Бэйли, очевидно, решил, что русский командир принял его сгоряча. На лице англичанина появилась скептическая улыбка. Все молчали.

Руднев, окинув ледяным взглядом присутствующих и не подав никому руки, быстро вышел из каюты. За ним едва поспевал Бэйли, проводивший его до вельбота.

Бэйли послал протест за подписью трех командиров, но и здесь остался верен себе: протест был вручен Уриу… за десять минут до первого выстрела! Кроме того, Бэйли отправил Уриу протокол совещания командиров, в котором было записано, что присутствовавший на совещании Руднев заявил о намерении покинуть Чемульпо до полудня, а также просил сопровождать русские суда до выхода из нейтральной зоны, на что иностранцы не согласились. Таким образом, Бэйли фактически предупредил Уриу о тактическом плане Руднева и своим предательским поступком дал японской эскадре возможность подготовиться к встрече русских кораблей.

Прибыв на «Варяг», Руднев собрал всех офицеров, сообщил им о начале военных действий, о японском ультиматуме и о принятом им решении идти на прорыв, в случае неудачи взорвать крейсер, но ни под каким видом не сдаваться на милость врага.

— Нецелесообразно принимать бой на узком рейде, — сказал он. — Это означало бы лишить себя возможности маневрировать и тем самым поставить наши корабли под прямые выстрелы неприятельской эскадры, а также ограничить возможность нанести врагу наибольший урон. Попытка прорваться сулит, хотя и слабую, надежду, но в открытом море можно маневрировать и занять более выгодную позицию. Мы не можем пренебречь этой единственной возможностью. Помните, что у русских слова «сдаваться» нет! Сдаваться позволительно только при игре в шахматы. Честь обязывает нас выполнить пункт устава Петра Первого: «Корабли российские ни перед кем не должны спускать своего флага»…

Офицеры единодушно одобрили решение командира. Здесь же Руднев указал обязанности каждого офицера в бою. Мичману Черниловскому-Соколу он поручил подготовить на всякий случай взрыв крейсера.

Затем Руднев вызвал старшего офицера и командира «Корейца», которым сообщил о вынесенном решении и отдал приказание об изготовлении кораблей к бою.

На обоих русских кораблях шли последние приготовления. Проверялись водоотливные турбины, насосы, система подачи снарядов. По палубам разносили пожарные шланги, готовили пластыри на случай подводных пробоин, убирали лишний такелаж. Деревянные предметы, люки, трапы и другие легкие вещи, могущие стать жертвой огня, выбрасывали за борт.

На «Корейце», следуя примеру «Варяга», тоже приготовили к взрыву оба зарядных погреба.

Все матросы и офицеры выполняли авральную работу спокойно, как на учении.

Беляев предложил вольномаемному коку (повару) Криштофенко съехать на берег и отправиться в русское консульство, но тот отказался наотрез. Его назначили подавать снаряды на корме.

Довольный результатом обхода крейсера, Руднев поднялся на мостик, где шла последняя проверка дальномера, машинного телеграфа, связи, руля и сигнализации. В штурманской рубке Беренс встретил командира дружеским упреком:

— Всеволод Федорович, а ведь вы совершенно не отдохнули за эти сутки.

— Что вы, Евгений Андреевич, — рассмеялся Руднев, — я великолепно себя чувствую!

Проверив штурманскую часть, он приказал заготовить карту внешнего рейда в кормовом командном посту, где все время должен был находиться Степанов.

Большую проницательность проявил старший врач Храбростин. Умелое распределение перевязочных пунктов на крейсере, заготовка бинтов, носилок и такой, казалось бы, мелочи, как наполнение всех ванн чистой водой, полностью себя оправдали во время боя. Медицинская помощь оказалась на высоте.

На обоих кораблях сожгли шифры, коды, лишние карты и все секретные документы.

На берегу толпами собирались простые люди — корейцы, китайцы. Все с волнением наблюдали за русскими кораблями, на которых замечалось необычное движение. Корейцы, всегда доброжелательно относившиеся к русским морякам, и теперь горячо сочувствовали им, понимая, что для них наступает трудное испытание.

В 10 часов 30 минут команды обоих кораблей пообедали, затем был дан сигнал: «Все наверх к построению!» Матросы уже переоделись в чистое белье, в «первый срок» одежды, как того требовала перед боем старая морская традиция.

Подана команда «Смирно!». В сопровождении двух офицеров, одетый в полную парадную походную форму, появился перед строем Руднев. Он обратился к морякам с краткой речью:

— Сегодня я получил письмо японского адмирала о начале военных действий с предложением оставить рейд до полудня. Мы идем на прорыв и вступим в бой с эскадрой врага, как бы сильна она ни была. Не сдадим крейсера и будем сражаться до последней возможности, до последней капли крови. Исполняйте ваши обязанности точно, спокойно, особенно комендоры. Каждый снаряд должен нанести вред неприятелю. Итак смело в бой за отечество, за честь нашего флага. Ура!

Раскатистым эхом пронеслось над рейдом громовое троекратное «ура». Руднев под звуки марша медленно прошел вдоль строя, вглядываясь в полные решимости лица. Впоследствии он с глубоким волнением вспоминал этот момент. Он был тогда поражен вдохновенным выражением лиц моряков, в которых читалась готовность совершить подвиг.

По команде матросы разошлись по местам. Степанов доложил Рудневу, что часовым у флага поставлен один из лучших матросов — боцманмат Петр Оленин с запасными кормовыми флагами, чтобы иметь возможность немедленно заменить сбитый в бою флаг. Руднев еще раз подтвердил приказание, чтобы «Варяг» ни секунды не оказывался без флага, чтобы не дать японцам повода подумать о сдаче крейсера…

Все спокойно заняли боевые посты.

А тем временем на берегу и на палубах иностранных кораблей, усыпанных матросами, росло волнение, напряженное ожидание чего-то невиданного…

8

11 часов 20 минут утра. Руднев появился с биноклем на мостике. Раздалась команда: «С якоря сниматься!» На рее взвился сигнал «Корейцу»: «Следовать в кильватер за мной».

«Варяг», медленно работая гребными винтами, тронулся, выбирая якорь. Весь рейд и берег огласились восторженными криками на разных языках. Зрители приветствовали бесстрашных русских моряков, идущих на легендарный подвиг.

На иностранных кораблях караулы с офицерами выстроились на палубах. Командир Крейсера «Паскаль» Сэнес впоследствии писал: «Мы салютовали этим героям, шедшим так гордо на верную смерть». Впоследствии в итальянской печати появилось такое описание этой сцены:

«В 11 часов 20 минут «Варяг» и «Кореец» снялись с якоря. «Варяг» шел впереди. Волнение иностранных моряков было неописуемое. Палубы всех судов были покрыты экипажами. Некоторые из матросов плакали. Никогда не приходилось видеть более возвышенной и трагической сцены. На мостике «Варяга» неподвижно, спокойно стоял его командир. Громовое «ура» вырвалось из груди всех и раскатилось вокруг. Подвиг великого самопожертвования принимал эпические размеры».

С кораблей и с берега долго махали платками и фуражками. Играли оркестры на иностранных кораблях…

Обычно минуты перед боем запоминаются сильнее, чем часы в самом бою. После возвращения на родину Руднев передавал малейшие детали, предшествовавшие бою, тогда как подробности самого сражения сохранились в его памяти менее отчетливо. На вопрос о том, что он думал перед боем, Руднев отвечал:

— Выходя из порта, я думал, с какого борта окажется противник, у каких орудий какие стоят комендоры. Думал также о горячих проводах незнакомых людей: пойдет ли это на пользу, не подорвет ли боевой дух экипажа? О семье подумал кратко, мысленно простился со всеми. А о своей судьбе совсем не думал. Сознание слишком большой ответственности за людей и корабли затемняло остальные мысли. Без твердой уверенности в матросах, я, возможно, и не принял бы решения о вступлении в бой с вражеской эскадрой…

Потеплевшая, почти штилевая погода радовала матросов, но пасмурное марево на горизонте вызывало беспокойство у старшего артиллерийского офицера. Он опасался, как бы туман не помешал меткости стрельбы. Беренс доложил о значительном течении в фарватере, что было вызвано отливом.

Но вот на горизонте стала вырисовываться армада серых японских кораблей, дымивших всеми трубами.

Текли минуты. Напряжение нарастало. С дальномерного поста сообщали о расстоянии до вражеских судов. Когда количество кабельтовых заметно уменьшилось, лейтенант Зарубаев отдал артиллеристам распоряжение — и орудия пришли в движение.

С каждой минутой все отчетливее становилась японская эскадра, занявшая исходные позиции у острова Риши, не доходя до острова Иодольми. Ясно стали видны шесть первоклассных крейсеров: «Асама», «Нанива», «Такачихо», «Чиода», «Акаши» и «Нитака» в строе пеленга, прикрывавшие оба выхода в открытое море. За крейсерами держались восемь миноносцев. Итого 14 кораблей против, можно смело сказать, одного «Варяга», ибо «Кореец» боевого значения почти не имел.

Устаревшую артиллерию «Корейца» принимать в расчет не приходится, так как в бою она никакой роли не играла.

В числе крупной артиллерии на «Асама» имелись 8-дюймовые орудия, заключенные в броневые башни, в то время как на «Варяге» крупную артиллерию составляли 6-дюймовые орудия, открыто установленные на верхней палубе с небольшими броневыми щитами, совершенно недостаточно защищавшими людей от осколков.

Едва ли в истории морских сражений стороны имели столь разные боевые показатели!

Будучи предупрежден Бэйли о выходе в море русских кораблей, Уриу предусмотрительно занял самую удобную позицию, закрыв все выходы с рейда. «Варяг» и «Кореец» почти не могли маневрировать, рискуя попасть на мель или подводные рифы в связи с нарастающим отливом. Уриу, наблюдая за русским отрядом, радовался легкой добыче.

Дистанция между противниками сократилась до расстояния выстрела — 45 кабельтовых. На японском флагманском корабле «Нанива» взвился сигнал с предложением русским сдаться. Когда Рудневу доложили об этом, он презрительно усмехнулся и приказал оставить сигнал без ответа и поднять стеньговые боевые флаги.

Шелковые белые полотнища с перекрещенными по диагонали голубыми полосами неприятно поразили самонадеянного самурая.

В 11 часов 45 минут «Асама» произвел первый выстрел. Руднев отдал Зарубаеву распоряжение выждать, когда дистанция сократится до верного выстрела. Снаряды «Асама» уже начинали оказывать губительное действие. Противники сблизились еще больше. Открыли огонь и остальные японские крейсеры.

И тогда с «Варяга» грянул огонь по головному, самому крупному крейсеру «Асама». На мостике «Варяга» среди офицеров выделялась плотная фигура Руднева, внимательно следившего в бинокль за попаданиями снарядов.

Ему уже было ясно, что прорыв невозможен и им владело одно единственное желание: нанести как можно больше ущерба коварному врагу.

Открыли огонь и на «Корейце», но его пришлось прекратить, так как снаряды ложились далеко от цели.

«Варяг» в бою.

Вскоре японцы «накрыли» цель: снаряды стали разрываться у самого борта крейсера. С самого начала и до конца сражения японцы совершенно не стреляли по «Корейцу», сосредоточив всю силу огня на «Варяге».

Снаряды, ложившиеся у борта, засыпали палубу многочисленными осколками, наносившими людям тяжелые ранения. В периоды особого напряжения в сторону «Варяга» посылалось ежеминутно не менее двухсот снарядов разного калибра! Море буквально кипело от взрывов, вздымались десятки фонтанов, обдавая палубу осколками, каскадами воды.

Один из первых крупных снарядов, попавший в крейсер, разрушил мостик, вызвав пожар в штурманской рубке, перебил фокванты, вывел из строя дальномерный пост № 1. Мичмана Нирода, определявшего по дальномеру расстояние, разорвало на куски. От него осталась только рука, опознанная по кольцу на пальце. Убиты были также матросы Василий Мальцев, Василий Оськин, Гавриил Миронов. Находившиеся на дальномерном посту другие матросы оказались ранеными. Следующий снаряд вывел из строя 6" орудие № 3, убил комендора Григория Постнова, остальных тяжело ранил. Плутонговый командир мичман Губонин, так же, как и матросы, отказался идти на перевязку и продолжал лежа командовать, пока не обессилел от потери крови и не потерял сознание. Тогда его отнесли в лазарет.

На крейсере, один за другим, возникали пожары, успешно ликвидируемые под руководством мичмана Черниловского-Сокола, на котором осколками был изорван мундир. Особенно серьезным оказался крупный пожар, охвативший деревянный настил палубы и вельбот вблизи снарядов, но и его удалось своевременно потушить. Были приведены в негодность 6" орудия №№ 8 и 9, 75 м/м орудия №№ 21, 22, 28 и при этом убиты комендоры Даниил Кочубей, Степан Капралов, Мартемион Островский, Андрей Трофимов, Петр Муханов, матросы Карл Спруге, Федор Хохлов, Кирилл Иванов. Многие были ранены.

На верхней палубе «Варяга» царил ад, как потом вспоминали участники боя. Люди скользили в потоках крови, заливавших палубу и стекавших в шпигаты. Нельзя было в ужасающем грохоте услышать человеческий голос. Все оглохли от взрывов снарядов и стрельбы своей артиллерии. Но никто не проявлял ни тени растерянности, никто не молил о помощи. Все сурово, сосредоточенно, спокойно выполняли свой воинский долг.

Отказ от медицинской помощи продолжавших свое дело раненых наиболее ярко характеризует экипаж «Варяга». В лазарет уносили уже совершенно обессилевших или находившихся без сознания. Матросы делали перевязки друг другу.

Взаимная помощь и выручка облегчали участь моряков в бою. Уроки Руднева, всегда говорившего о силе товарищества, не пропали даром.

Матросы заменяли выбывших из строя, проявляли инициативу, не ожидая распоряжений. Экипаж действовал подобно хорошо выверенному механизму. И здесь также сказались организаторские способности Руднева, умевшего пробудить таящиеся в глубине души лучшие качества людей.

И в эти тяжелые минуты были радостные мгновения! Вот сильный взрыв под кормовым мостиком крейсера «Асама», вызвавший большой пожар, заставил замолчать его орудийную башню. Убит командир вражеского крейсера. И гордость японской эскадры «Асама» выходит из боя. Огонь «Варяга» переносится на другие вражеские корабли. «Такачихо», «Нанива» и «Чиода» также получают значительные повреждения. На них то и дело вспыхивают пожары. «Такачихо», дав значительный крен, весь окутанный дымом, тоже покидает строй…

Поединок русского корабля с вражеской эскадрой продолжался с неослабевающим упорством. Многие орудия на «Варяге» уже молчали. Артиллеристы на верхней палубе собственной кровью и жизнью расплачивались за крупные конструктивные недостатки артиллерийских установок. Орудийная прислуга получала тяжелые ранения в затылок и спину, так как не была защищена сзади.

Один из снарядов почти снес боевой грот-марс и уничтожил дальномерный пост № 2. Это лишило корабль возможности вести определение расстояний, и комендоры стали самостоятельно брать прицел по объектам.

Подбито еще несколько орудий. Около них убиты матросы Михаил Авраменко, Кирилл Зрелов, Дмитрий Артасов и другие. Возникает пожар в рундуках броневой палубы, быстро потушенный усилиями экипажа. Участившиеся попадания вражеских снарядов заставляют Руднева спуститься в проход боевой рубки, чтобы быть ближе к управлению кораблем. Командирский мостик, ходовая рубка превращены в бесформенную груду металла.

На палубе «Варяга» во время боя (с картины П. Т. Мальцева).

Руднев, стоя за боевой рубкой, отдавал приказания находившимся в ней офицерам. Разорвавшийся снаряд перебил трубопровод с рулевым приводом. Пришлось перейти на ручное управление. Почти одновременно разорвался снаряд у фок-мачты на полубаке. Осколками засыпало проход с кормовой стороны боевой рубки, где находился Руднев. Рубка была сравнительно неплохо защищена от осколков, но ее задняя сторона вместо броневой двери прикрывалась лишь броневым козырьком-щитом, образуя проход между рубкой и щитом. Поэтому осколки свободно проникли от этого разорвавшегося снаряда не только в проход, но и в рубку.

Рядом с Рудневым стояли штаб-горнист Николай Нагль и барабанщик Донат Кореев. Их убило наповал. Рулевого старшину Снегирева ранило в спину, но он никому об этом не сказал и оставался до конца боя на посту. Находившийся здесь же, в проходе, ординарец командира квартирмейстер Тихон Прокофьевич Чибисов оказался раненым в обе руки. Руднев велел ему немедленно отправляться на перевязку, но тот, зажимая раны платком, чтобы остановить кровь, отказался.

— Пока жив, не покину командира! — проговорил Чибисов, прямо глядя в лицо Руднева. Это был первый и единственный случай невыполнения его приказания.

Сам Руднев был ранен и контужен в голову.

Этот же снаряд разбил орудие № 35 и убил комендора Дмитрия Шарапова, матросов Михаила Кабанова и Федора Эдравица. Выяснилось также, что один из снарядов, взорвавшись внутри корабля, разрушил паропровод к рулевой машине. Полный выход из строя рулевого управления (в 12 часов 15 минут) оказался наиболее тяжелым для «Варяга». В это время крейсер подвергался особенно интенсивному обстрелу.

Руднев, стремясь ослабить прицельность вражеской артиллерии, приказал отойти от противника влево, насколько позволял фарватер, грозивший отмелями с левого борта. Но крейсер все хуже слушался управления. «Варяг» продолжал оставаться в зоне губительного огня. Тогда Руднев приказал повернуть к острову Иодольми, чтобы выйти на время из-под обстрела, наладить рулевой привод и потушить пожары, бушевавшие на корабле в нескольких местах. Это решение было единственно правильным, иначе крейсер попал бы на подводные рифы и был в упор расстрелян японской эскадрой.

Но в тесном фарватере возникла новая угроза: корабль описывал большую циркуляцию и начал даже задевать мель. Пришлось застопорить машины и дать задний ход, подставив противнику левый борт.

На «Корейце» решили в первый момент, что «Варяг» остановился, в действительности же он только замедлил ход. Затем крейсер начал поворачивать вправо. Беляев тоже круто изменил курс своего судна влево, описывая циркуляцию в 270 градусов в сторону подводных отмелей. Канонерка имела небольшую осадку, поэтому такой маневр не являлся для нее опасным. Оба корабля таким образом избежали опасности сойтись вместе и представить прекрасную мишень для японцев.

В этот период наибольшего напряжения кто-то из офицеров «Варяга» заметил замешательство, охватившее матросов на полубаке и начавшее распространяться на верхнюю палубу. У некоторых орудий происходила непонятная заминка и матросы делали какие-то знаки друг другу, указывая в сторону боевой рубки. Оказалось, что волнение явилось результатом слуха о гибели командира. Побледневший от раны, оглушенный ударом взрывной волны Руднев в окровавленном мундире вышел на полубак и во весь голос крикнул:

— Я жив, братцы! Целься верней!..

Десятки сильных голосов передали эти слова по всему кораблю. И орудия «Варяга» стали бить с еще большим ожесточением.

К этому моменту на крейсере имелась пробоина ниже ватерлинии. С «Корейца» заметили крен «Варяга» на левый борт в момент разворота. Почти одновременно, одна за другой, последовали еще две подводные пробоины в левый борт, в районе угольных ям №№ 10 и 12. Сами кочегары предотвратили попадание воды в кочегарки, быстро задраив двери в угольные ямы.

«Варяг», развернувшись, дал передний ход и, поравнявшись с островом Иодольми, лег на обратный курс. В этот момент снарядом крупного калибра пробило его левый борт в районе третьего котельного отделения. Через огромное отверстие хлынул водопад ледяной воды. Котельное отделение быстро стало заполняться водой, уровень ее начал подходить к топкам. Кочегары, квартирмейстеры Жигарев и Журавлев немедленно бросились под сшибающий с ног поток воды и самоотверженно задраили двери, предотвратив затопление кочегарки. Были пущены в ход мощные водоотливные турбины. Но уровень воды почти не убывал. В исключительно тяжелых условиях, под градом осколков, матросы на ходу подводили под пробоины пластыри, однако крен продолжал увеличиваться.

В результате сотрясения от взрыва сдвинулся с места котел № 21 и дал течь. Кочегарка стала наполняться обжигающим паром. Один из снарядов пробил и разрушил командирскую и офицерские каюты, попал в провиантское отделение и, взорвавшись, зажег муку. Взрывом была поднята в воздух воспламенившаяся мучная пыль. Матросам стоило немалых трудов ликвидировать этот пожар.

Другой снаряд попал в шкафут, перебил коечные сетки над лазаретом, пробил палубу. Осколки проникли в лазарет, а койки в сетках загорелись. Но и здесь пожар удалось обуздать.

Одно за другим, выходили из строя орудия.

Беренс доложил, что крейсер теряет плавучесть и постепенно погружается. Руднев решил, не меняя курса, идти обратно на рейд, быстро исправить насколько возможно повреждения, подвести плотные пластыри и вернуться, чтобы вступить в последний бой. Может быть, шансы на прорыв станут более реальными из-за ущерба, нанесенного японским кораблям?

Не зная точно о других повреждениях и о количестве вышедших из строя орудий, Руднев все еще надеялся исправить рулевое управление.

«Вот, сейчас, если бы мы хотели развернуться, то, управляясь машинами, этого уже не смогли бы сделать без риска попасть на мель в узком горле фарватера», — с досадой подумал Руднев. По его приказанию на рее подняли сигнал «Корейцу»: «Полным ходом следовать за мной».

Уриу разгадал маневр Руднева и, желая добить «Варяга», начал перестраивать эскадру, не прекращая интенсивного огня. Японские крейсеры совершенно преградили «Варягу» выход в море. За крейсерами последовали миноносцы. По сигналу с крейсера «Нанива» все японские корабли повернули в сторону уходящего «Варяга», но вскоре замедлили ход, за исключением «Асама», который бросился в погоню за русским крейсером, ведя по нему интенсивный огонь. Остальные крейсеры еще некоторое время обстреливали «Варяг», но потом прекратили огонь из-за дальности расстояния.

Опережая крейсер «Асама», вперед устремился отряд миноносцев. Вскоре снаряд с «Варяга» попал в один из них. Японский корабль окутался густым облаком пара и дыма, а затем пошел ко дну. Остальные поспешно повернули обратно, причем еще один получил тяжелое повреждение и после боя тоже затонул.

Когда русские подошли к якорной стоянке, «Асама» прекратил огонь, ставший опасным для иностранных кораблей, и направился к своей эскадре, находившейся за островом Иодольми. Прекратили огонь и русские ввиду его бесполезности.

Так в 12 часов 45 минут 27 января (9 февраля) закончился героический поединок русского корабля с целой японской эскадрой…

Схема боя при Чемульпо.

По данным английского офицера, возившего к Уриу по поручению Бэйли протест и протокол совещания командиров, а также по сведениям иностранных миссий и военных атташе в Японии, японская эскадра понесла в этом бою значительные потери. После сражения японцы свезли в бухту А-Сан тридцать убитых. Крейсеры «Асама» и «Чиода» ушли в Сасебо на продолжительный ремонт, имея на борту большое количество раненых, «Такачихо» был настолько серьезно поврежден, что по пути в Сасебо затонул. На нем было двести раненых. Получили повреждения и другие суда эскадры Уриу.

В течение часового боя русские моряки еще раз показали всему миру, что бьют врагов не числом, а умением.

9

Тяжело израненный, но не побежденный «Варяг» подходил с «Корейцем» к месту прежней стоянки.

«Варяг» представлял собой печальное зрелище: многочисленные бортовые пробоины, искалеченные палубные надстройки. Свисающие с бортов измятые чудовищной силой разрывов листы железа, куски такелажа…

Внешний вид «Варяга» без слов говорил облепившим палубы своих кораблей иностранным морякам о смертельной схватке русского крейсера с врагом. Многие почтительно снимали фуражки и бескозырки.

Во втором часу дня «Варяг» отдал якорь на прежнем месте, а «Кореец» — в глубине рейда, вблизи острова Обсерватории.

Командиры иностранных крейсеров встретили русские суда с удивлением, но вместе с тем и с опасением. Ведь Уриу предупредил, что если русские корабли окажутся на рейде после 4-х часов пополудни, их будет атаковать японская эскадра, а это грозило опасностью. Внешний вид «Варяга» красноречиво свидетельствовал о том, что русские и не помыслят сдаться, значит, на рейде может открыться такая пальба, в которой никому не будет пощады.

Бэйли приказал офицеру объехать командиров с предложением готовиться к выходу в море до 4-х часов дня.

Руднев имел основание ждать появления японцев в любую минуту, поэтому к немногим уцелевшим орудиям прикрепили прислугу, подали снаряды, приготовившись к отпору. Так поступили и на «Корейце». Никто не знал, что Уриу в то время было не до атаки из-за тяжелых потерь и повреждений.

Руднев, страдавший от раны и контузии, оглохший от канонады, напоминал подрубленный крепкий дуб. Его побледневшее лицо с углубившимися морщинами выражало суровую решительность. Как только корабли встали на якорь, он приказал Степанову, Беренсу, врачам Храбростину и Баньщикову составить точные списки погибших и раненых. Механикам Лейкову, Солдатову, Зорину и Спиридонову было предложено доложить о повреждениях на крейсере и о возможности быстрого их исправления. То же поручалось сделать Зарубаеву в отношении артиллерии и боезапасов.

Руднев заявил офицерам о намерении взорвать «Кореец», а его экипаж перевести на «Варяг» и до 4-х часов дня выйти в море, чтобы сделать попытку с боем прорваться сквозь японскую эскадру.

Потери в личном составе оказались следующие: убитых 31, тяжело и среднераненых — 85, легкораненых — более 100. Это составляло более 38 процентов состава экипажа.

Убитых выносили и укладывали на разостланные на палубе брезенты. Руднев отдал последний долг дорогим боевым товарищам, из которых каждого хорошо знал. Невидимые клещи сдавили горло. Молча стоял командир, сняв окровавленную фуражку, и, наконец, взволнованно промолвил:

— Вечно будет жить память об этих героях в русском народе!..

Почти все раненые оказались пораженными мелкими осколками. Извлечение их причиняло нестерпимую боль.

Иностранцы прислали свои шлюпки с врачами и санитарами для медицинской помощи и вывозки раненых на их корабли.

Первой на «Варяг» прибыла шлюпка с врачом «Корейца», а за нею шлюпки с крейсера «Паскаль» во главе с его командиром Сэнесом. Он долго оставался на русском корабле, оказывая содействие в посадке раненых. Это было нелегким делом, так как «Варяг» почти лежал на левом борту. Позже всех прибыла американская шлюпка с врачом и санитаром. Когда Руднев узнал, что они не собираются принять на «Виксбург» раненых, он отклонил «помощь» господина Маршаля.

После обследования крейсера выяснилось следующее:

а) рулевой привод исправить нельзя, так как требуется замена паропровода и штурвальных тросов;

б) обнаружено пять подводных пробоин, под них подведены новые пластыри; все водоотливные турбонасосы работают на полную мощность, но крейсер продолжает медленно погружаться, давая все больший крен на левый борт. (При этом Степанов предупредил Руднева о невозможности без посторонней помощи бороться с поступающей в трюмы водой и что «Варяг» рискует в самое короткое время пойти ко дну, невзирая на принятые меры);

в) во многих местах возобновились пожары;

г) наружные вентиляторы и все 12 шлюпок изуродованы осколками;

д) разрушено верхнее колено третьей дымовой трубы;

е) верхняя палуба пробита во многих местах, обгорел настил, обнаружены многие другие повреждения надстроек, внутренних помещений и корпуса крейсера;

ж) третье котельное отделение полностью вышло из строя вследствие затопления, пробоину же, из которой поступает вода, нет возможности капитально заделать;

з) все десять 47 м/м, семь 75 м/м, девять 6-дюймовых орудий не пригодны к стрельбе, что составляет 76 процентов артиллерии крейсера.

Зарубаев сдержал слово, данное перед боем: при тогдашней, далеко не совершенной, артиллерии за час «Варяг» выпустил 1.105 снарядов всех калибров, что намного превышало тогдашние нормы скорострельности.

Познакомившись с докладами о повреждениях, Руднев сказал:

— Значит, выйти нельзя, на воде долго не продержимся, а принять бой на рейде — это обеспечить врагу легкую победу над полумертвым кораблем… Приказываю собрать всех офицеров на военный совет!

По установившейся с давних времен традиции судьбу корабля решает совет офицеров. Так же поступили и на «Варяге».

Открыв совещание, Руднев сообщил о повреждениях и попросил всех присутствующих, начиная с самого младшего по званию, высказаться. Мнение, к которому присоединился и командир, было единодушное: корабль взорвать, команду попытаться свезти на иностранные корабли. Протокол решения подписали все участники военного совета.

До 4-х часов оставалось немного. Руднев послал мичмана Балка на «Кореец» сообщить о решении офицеров «Варяга», а затем отправился на «Талбот».

Бэйли, выслушав Руднева, категорически высказался против взрыва «Варяга», опасаясь что другие корабли могут при этом пострадать, и предложил затопить крейсер, причем не позднее 4-х часов. Пришлось согласиться. Руднев сообщил Бэйли о том, что он не будет возражать, если иностранные корабли примут на борт русских моряков. Это избавляло их от японского плена.

Капитан парохода «Сунгари» явился на «Кореец», и Беляев передал ему распоряжение Руднева привести машину в негодность, зажечь пароход, а затем потопить. Капитан сейчас же отбыл для выполнения приказа.

Руднев предложил Беренсу срочно измерить глубину под «Варягом». Она составляла при отливе 21 метр, а во время прилива 31 метр.

— Маловато, — заметил Руднев. — Сможем ли мы выйти с рейда, чтобы произвести взрыв на безопасном расстоянии?

Беренс отрицательно покачал головой:

— Нет, Всеволод Федорович, мы рискуем опрокинуться на развороте. Да и чем разворачиваться-то? Руль не работает, машинами не управиться, а задним ходом не выйти. Кроме того, уж очень мало времени до 4-х часов.

— Что нам время, — ответил Руднев. — О времени пусть беспокоится Бэйли, а не мы. Ну ладно, видно другого выхода нет, придется приступать к затоплению.

Офицеры согласились и с этим вариантом уничтожения смертельно раненого «Варяга», который еще больше накренился и грозил опрокинуться. На мачте взвился сигнал по международному коду: «Терплю бедствие».

Снова первыми прибыли на помощь все шлюпки «Паскаля». Затем подошли шлюпки «Эльбы» и «Талбота». С «Виксбурга» никого не прислали. Маршаль отказался принять русских моряков!

Закипела работа. Иностранные матросы с радостью помогали русским.

Руднев велел механикам как можно основательнее вывести из строя машины, механизмы, уцелевшие орудия, оживить пожары. Команде было разрешено захватить наиболее ценное из личных вещей. Офицеры, следуя примеру Руднева, заменившего только окровавленный мундир другим, ничего из своих вещей не взяли, да на это у них и не нашлось времени.

Совет офицеров «Корейца» решил последовать примеру крейсера. На канонерке не было никаких повреждений, не было раненых, ни один снаряд в нее не попал.

Возвратившийся на «Кореец» судовой врач Меркушев передал Беляеву распоряжение Руднева свезти команду на «Паскаль». Спустили шлюпки и приступили к переброске экипажа на французский крейсер. Всем матросам раздали винтовки и патроны на случай нападения японцев. При подходе к «Паскалю» оружие выбросили в море. В последних шлюпках «Корейца» матросы прорубили днища и утопили их у борта французского крейсера, чтобы и они не достались врагу.

Взрыв «Корейца» произвели мичман Бутлеров, инженер-механик Франк, боцман Сафронов, матросы Ваганов и Емельянов под руководством лейтенанта Левицкого. В 4 часа 05 минут последовали, один за другим, два сильных взрыва. Носовая часть канонерки оторвалась и перевернулась вверх килем, кормовая была разнесена на части, средняя мгновенно погрузилась в воду. Артиллерийские установки, шпили, лебедки, фонари, тяжелое оборудование сорвало с мест и отбросило далеко за борт.

Командиры иностранных судов торопили Руднева закончить уничтожение корабля до 4-х часов. У борта оставались одна шлюпка и катер с «Паскаля» с Сэнесом, ожидавшим Руднева.

Но вот трюмные механики открыли все кингстоны и забортные клапаны. Вода начала врываться внутрь крейсера. На последней шлюпке они покинули тонувший корабль. На ней был отправлен часовой у флага боцманмат Петр Оленин, находившийся с начала до конца боя на посту у грот-мачты и готовый каждую минуту сменить флаг на гафеле, если бы он оказался сбитым. Все обмундирование на Оленине было изорвано осколками, приклад его винтовки разбит, разорван левый сапог и ранена нога. Он совершенно оглох от грохота, но ни на минуту не покинул поста. Оленин не спускал глаз с флага и дважды заменил его во время сражения. Когда боцман приказал ему идти к последней шлюпке, часовой-герой заявил, что снять с поста его может только командир. Рудневу доложили об этом. Он подошел к Оленину, снял с поста, а затем обнял героя-матроса.

Затем Руднев в сопровождении боцмана еще раз проверил, не остался ли кто-нибудь на крейсере, и спустился на катер, бережно прижимая к груди изорванный осколками кормовой флаг «Варяга».

Этот флаг хранится в Центральном военно-морском музее в Ленинграде среди множества других реликвий — свидетелей героических подвигов русских моряков.

10

«Варяг» погружался. Трудно было Рудневу и сопровождающим его морякам спускаться по наклонному трапу правого борта. Голова нестерпимо болела и кружилась, в ушах еще отзывалось тысячами разноголосых звуков только что закончившееся сражение. Держась рукой за погнутую леерную стойку, командир прижался к ней бледными губами, отдавая последнюю дань любви и уважения своему кораблю. Не любивший услуг, на этот раз Руднев повиновался боцману Харьковскому и вестовому Войцеховскому, бережно поддерживавшим его под руки.

В этот момент с крейсера донесся лай собачки Кирюшки, почти два года плававшей на «Варяге» и ставшей общей любимицей команды. Кличку собачка получила от матросов «в честь» великого князя Кирилла Романова, офицера штаба эскадры, речь которого напоминала лай собаки, великого пьяницы, драчуна и сквернослова.

Руднев, обернувшись к Войцеховскому, сказал:

— Нельзя ли спасти собаку?

Тот мигом бросился на крейсер и нашел Кирюшку в одном из помещений, примыкавших к лазарету. Собака металась и громким лаем как бы звала людей на помощь, а сама в это время не спускала глаз с ванны, частично заваленной санитарным материалом. Быстро разбросав кучу белья, Войцеховский к своему удивлению обнаружил в ванне тяжелораненого машиниста Степана Давыдовича Крылова. Видимо, санитары забыли про него в суматохе. Кирюшка был вне себя от радости: визжал, прыгал, стараясь лизнуть Войцеховского в лицо. Доложив с борта Рудневу о случившемся, Войцеховский вместе с Харьковским осторожно снесли по трапу Крылова, а за ним и верного Кирюшку, терпеливо ожидавшего своей очереди.

В 3 часа 55 минут катер отвалил от борта «Варяга» и направился к крейсеру «Паскаль».

У Руднева, кроме флага, казенных денег, денежной отчетности, шканечного журнала и других важных судовых документов, ничего больше не было. Многие матросы, равняясь на своего командира, так поскромничали, что даже не взяли запасного обмундирования. По пути на родину они настолько обносились, что пришлось воспользоваться любезностью гостеприимных спасителей и переодеться во французскую форму.

Иностранцы, наконец, успокоились: опасность миновала. «Варяг» погружался, все более креня стройные мачты и белый корпус на левый борт, как бы прощаясь с командой, не спускавшей с него затуманенных слезами глаз.

В 6 часов 10 минут крейсер скрылся левым бортом под водой и пошел в морскую пучину. Русские люди с честью выполнили свой долг, до последнего предела исчерпав все возможности обороны и жестоко отплатив коварному врагу.

11

Японские корабли в этот день на рейде не появлялись, оставаясь за островом Иодольми. Зимняя ночь спустилась над рейдом, закрыв трагическую картину последних минут жизни «Варяга».

Русские моряки разместились хорошо. Заботливо и сердечно отнеслись к ним зарубежные товарищи, но редко кто из экипажа «Варяга» спал в эту ночь. Тяжелораненые бредили. Не сомкнул глаз и Руднев в предоставленной ему командирской каюте. Сильно болела голова, так как осколки задели череп. Но особенно беспокоило, как будет воспринят его поступок в России. Умудренный горьким опытом службы в царском флоте, Руднев мало интересовался мнением начальства, зная, что оно может быть таким же несуразным, как приказы наместника и Старка, погубившие «Варяг» и «Кореец». Мелькнула мысль: а ведь он отчасти нарушил приказ, выйдя из Чемульпо! Правда, это спасло людей и крейсер от бесславного расстрела со стороны японской эскадры, но как посмотрит на это тупоголовое командование? Руднев за ночь раза два принимался писать желчный рапорт наместнику, но голова шла кругом, буквы сливались в какой-то хаос.

А как народ России встретит его действия? Оправдает ли он его?

Но успокаивала мысль: «Варяг» поддержал честь русского флота, лишил врага победы, нанес ему значительный ущерб, спас оставшихся в живых людей от позорного и мучительного плена!

12

Раннее утро застало Уриу на адмиральском мостике. На крейсере «Нанива» только что спустили сигнал с пожеланием счастливого плавания крейсерам «Асама», «Чиода» и «Такачихо», уходившим в Сасебо на ремонт. Самурай нервно ходил по мостику, не замечая услужливых офицеров штаба эскадры. «Что скажет командующий флотом адмирал Того?» Этот вопрос занимал его мысли. Он хорошо знал адмирала! Облик Того стоял перед глазами: тощее, в мелких морщинках, застывшее в каменном спокойствии лицо, маленькие сощуренные глаза, не раз вызывавшие у него, Уриу, холодок в спине. Как посмотрит теперь на него Того? Как оценит его действия? А отвечать придется за многое: выведены из строя три крейсера, потоплен миноносец, искалечен вверенный ему «Асама», гордость флота микадо! И все это в схватке с одним «Варягом»…

Эту ночь японская эскадра провела в беспокойстве. Ей еще не было известно о событиях на рейде Чемульпо, и японцы готовились к ночному выходу «Варяга». Уриу, узнавший, как умеют драться русские, принял меры предосторожности.

По диспозиции японского командования миноносцы стояли мористее, а крейсеры были выдвинуты вперед, ближе к рейду.

В предрассветной темноте к крейсеру «Нанива» осторожно подошел катер, мигая огнями позывных. Японский офицер-разведчик доложил о том, что произошло на рейде. Уриу пришел в бешенство. Потрясая маленькими кулачками, он кричал:

— Немедленный ультиматум всем командирам, принявшим русских моряков! Потребовать их немедленной выдачи, как военнопленных!

Флаг-офицер был удивлен, но, взглянув в глаза адмирала, поспешил выполнить приказание.

«Кто же этот Руднев? — думал Уриу. — И жив ли он? Нет, нет, видимо, он погиб. Но бессмертие ему обеспечено…»

Только через три дня иностранные командиры получили документ Уриу, ставший известным от Сэнеса и Рудневу.

Об удовлетворении требования японского адмирала о выдаче безоружных русских моряков как военнопленных не могло быть и речи, поскольку сами японцы грубо нарушили международные законы. Уриу не являлся победителем, русские не были им пленены в сражении и законно приняты иностранными судами без оружия, как спасенные от кораблекрушения по сигналу Руднева «Терплю бедствие»…

Нельзя не сказать о поведении в эти дни высшего командования Порт-Артура. Алексеева ничуть не беспокоило отсутствие с 12 января всяких сведений из Чемульпо. Только в день нападения японцев на портартурскую эскадру, 27 января, он телеграфировал консулу в Чифу: «Война началась. Сообщите об этом, если сможете, в Чемульпо стационерам через германского или французского консула. Ожидаю ответа».

Наибольшее количество раненых разместилось на «Паскале». В течение нескольких дней восемь из них умерло, а у многих других появилась гангрена. Сэнес забеспокоился, опасаясь эпидемических заболеваний. Гангрена наблюдалась и на других кораблях.

Командиры решили свезти 24 тяжелораненых на берег, в английский миссионерский госпиталь. Французский вице-консул взял на себя заботу о русских раненых. Все они, за исключением двух, умерших в госпитале, поправились и впоследствии благополучно вернулись в Россию, тоже не попав в плен к японцам.

До этого командиры снова обратились к командиру «Виксбурга» с просьбой принять нескольких раненых, во избежание эпидемии на переполненных людьми кораблях, но Маршаль опять отказал.

Наконец-то посланник Павлов понял, что миссии надо оставить Корею! И вот чины миссии и консульства с охраной, всего сто тридцать два человека, в том числе семь женщин и тринадцать детей, прибыли на «Паскаль». Почти весь день между пристанью и крейсером сновали катера и шлюпки, перевозившие многочисленный багаж состава миссии.

Все эти дни велись дипломатические переговоры о пропуске кораблей с русскими моряками через район военных действий. Командиры кораблей требовали, чтобы японское командование гарантировало им безопасность прохода в водах, контролируемых японским флотом. Только 3 февраля получил такую гарантию «Паскаль», тотчас же снявшийся с якоря и ушедший в Шанхай. За ним последовали «Талбот» и «Эльба».

Благодарные русские моряки всячески старались отплатить французам, итальянцам и англичанам за внимание и заботу. Они даже просили через своих офицеров, чтобы их расписали по вахтам!..

1

Разместившись на трех иностранных кораблях, экипажи «Варяга», «Корейца», «Сунгари» и состав миссии в Корее образовали три эшелона русских, возвращающихся в Россию. Общий сбор был назначен в Севастополе для следования в Петербург.

Первый эшелон во главе со старшим офицером «Варяга» Степановым шел до Коломбо на пароходе «Намсан», куда прибыл 22 февраля. Здесь моряки перешли на русский пароход «Малайя», который доставил их 19 марта в Одессу, а затем они отправились в Севастополь.

Второй эшелон разместился на французском пароходе «Остральен», шедшем в Марсель. Оттуда они по железной дороге через Вену прибыли в Одессу, а 28 марта в Севастополь.

Третий эшелон во главе с Рудневым вышел из Сайгона 28 февраля на французском пароходе «Медок» и прибыл 29 марта на остров Крит. Здесь моряков перевели на французский пароход «Кримэ», доставивший их в Одессу 7 апреля. Пароходом «Святой Николай» они прибыли в Севастополь на следующий день.

Все три эшелона 10 апреля погрузились в специальный поезд и направились в Петербург.

Благодарную память о командире «Паскаля» Викторе Сэнесе Руднев сохранил на всю жизнь. Глубоко ценивший бескорыстную помощь людям, оказавшимся в беде, он не мог забыть Сэнеса, сделавшего так много для облегчения страданий раненых матросов и создавшего прекрасные условия всем русским, принятым на борт французского крейсера.

Руднев большую часть времени находился среди своих моряков, уделяя особое внимание раненым, подолгу беседовал с каждым, поддерживая бодрое настроение, столь важное для больного человека.

Оставшись без личных вещей, Руднев не имел даже смены белья. На помощь пришел все тот же Сэнес, подаривший гостю несколько пар белья. Правда, его пришлось перешивать с высокого худощавого хозяина на кряжистого Руднева.

По пути в Сайгон «Паскаль» зашел в Шанхай, откуда Руднев передал по телеграфу Алексееву и в морское министерство первое донесение о подробностях боя.

Весть о героическом подвиге русских моряков быстро разнеслась по всему миру. Газеты на различных языках печатали сообщения о «Варяге». Русские газеты писали о нем особенно подробно. Так народ узнал, что подвиг совершили простые матросы, славные сыны России. Имя «Варяг» стало символом смелости, мужества, героизма. В народе складывались песни, сказания о «Варяге» и «Корейце».

Царское правительство, постоянно испытывавшее животный страх перед народом, настороженно следило за проявлением симпатии к морякам. Не вызывал доверия и Руднев, который «вел себя подозрительно» с матросами, хотя прямого нарушения службы с его стороны не замечалось. Собрали многочисленные материалы о «притеснении» им офицеров, пытавшихся насаждать палочную дисциплину. Наконец, вспомнили, что Руднева переместили с должности старшего помощника командира порта в Порт-Артуре на «Варяг» с понижением. А здесь он расположил к себе команду, едва не поднявшую восстание против прежнего командира Бэра!

Царское правительство разрешило газетам публиковать рассказы о «Варяге», надеясь этим поднять патриотический дух народа, оправдать преступно затеянную войну, но затем само испугалось небывалого размаха народной симпатии к героям «Варяга», так как очевидны стали причины гибели крейсера. Но отступать было поздно, как бывает поздно закрыть прорвавшуюся плотину. Тогда правительство со скрежетом зубовным приняло решение оказать «всемилостивейшую» честь русским морякам, а затем, под шумок, расписать матросов по отдельным экипажам, устранив тем самым опасную сплоченность этого коллектива.

2

В Сайгоне «Паскаль» высадил русских пассажиров. Здесь Руднев узнал о награждении экипажей «Варяга» и «Корейца», а главное, понял, как народ высоко оценил действия вверенных ему кораблей. Это окончательно успокоило его. Значит, он правильно понял и честно выполнил свой долг!

Члены экипажей обоих кораблей были награждены георгиевскими крестами, Рудневу присваивалось звание флигель-адъютанта. Отныне он входил в многочисленную царскую свиту и должен был нести один-два раза в месяц суточные дежурства в царском дворце «при особе монарха».

Насколько первая награда радовала Руднева, настолько вторая тяготила. До конца жизни называл он свое придворное звание «тяжелой наградой».

Представляя себе дворцовую жизнь со всеми ее интригами и темными делами, Руднев чувствовал, что с его характером придется очень трудно. Он, конечно, не мог знать, что присвоение ему звания флигель-адъютанта вытекало из хитроумного плана, одобренного самим царем. Имелось в виду блеском и почестями вскружить голову Рудневу, как вожаку моряков, ставших народными героями. Но коварный замысел не оправдался. Руднев не соблазнился ничем и остался верным себе.

По статуту Российской империи Рудневу полагался орден Георгия 3-й степени, как командиру соединения кораблей, но ему этого ордена не дали в связи с не слишком лестной характеристикой, доложенной царю морским министром.

3

Плавание по пути в Россию, по признанию Руднева, проходило для него очень тяжело из-за сильных головных болей и головокружений — последствий раны и контузии. А тут еще официальные приемы почти в каждом порту, куда заходил пароход.

Многочисленные делегации являлись поздравить героев Чемульпо. Люди на всевозможных языках выражали симпатии к русским морякам. Им делали многочисленные подарки. Неизвестно откуда узнали жители Джибути, что Руднев — страстный собиратель марок, и вот делегация преподнесла ему на серебряном блюде ценнейшую коллекцию французских колониальных марок! Абиссинская депутация вручила Рудневу национальный головной убор, искусно отделанный редкими раковинами и жемчугом, а также художественный адрес от имени негуса (императора). И так происходило во всех портах.

На острове Крит моряки с «Варяга» перебрались на «Кримэ» и через Эгейское море, Дарданеллы, Мраморное море вышли в Босфор.

На рассвете 4 апреля в колыхавшейся дымке тумана перед пассажирами «Кримэ» раскинулась живописная турецкая столица Константинополь со своими белоснежными дворцами и виллами, утопающими в зелени. Искрились в лучах восходящего солнца золоченые полумесяцы на тонких, напоминающих белые стрелы, минаретах мечетей.

«Кримэ» отдал якорь на рейде Константинополя. Еще не стих лязг якорной цепи, как пароход окружили многочисленные лодки рыбаков, торговцев фруктами, овощами, восточными лакомствами. Жестами и гортанными криками они весело приветствовали русских, забрасывая палубу своими скромными подарками, главным образом сладостями, апельсинами, оливами, которыми так богат этот край.

От пристани Галата к «Кримэ» быстро приближался нарядный катер под флагом турецкого высшего морского командования. Сгрудившиеся у бортов лодки бросились врассыпную, освобождая путь для катера. Ничего не подозревавший Руднев удивленно переглянулся с капитаном «Кримэ», вместе с которым стоял на мостике. Их удивило появление этого катера вместо таможенного полицейского.

Капитан приказал спустить парадный трап и поспешил вниз, чтобы встретить гостей. Руднев с любопытством и беспокойством следил за поднимавшейся на борт большой группой турецких офицеров, сопровождавших чиновника, видимо высокого звания, который коротким жестом приветствовал капитана и заговорил с ним. Затем Руднева пригласили вниз, и сияющий красочным мундиром и орденами турецкий паша отрекомендовался на французском языке генерал-адъютантом султана и объяснил, что ему поручено приветствовать русских героев. Состоялась короткая официальная церемония. Адъютант вручил Рудневу от имени султана орден и звезду «Османие» второй степени в знак уважения к его мужеству. Одновременно ему передали огромный ящик, наполненный сигаретами. Как заявили турки, такие сигареты курил сам падишах.

Когда высокие гости покинули пароход, Руднев оделил сигаретами матросов, которые с удовольствием курили их, похваливая вкус султана.

Во время встречи с крепости на берегу Босфора грянул артиллерийский салют в честь русских моряков.

Затем на «Кримэ» явился таможенный чиновник и без всяких процедур вручил капитану пропуск на прохождение пролива.

4

Ранняя весна 1904 года быстро пробуждала к новой жизни природу черноморского побережья. В Одессе уже пылили по булыжной мостовой извозчичьи дрожки и неуклюжие ломовые телеги.

В одном из номеров гостиницы на Ришельевской улице почти всю ночь светились окна. Здесь семья Руднева с трепетным волнением ожидала его возвращения после долгой разлуки. Почти каждую минуту могли сообщить из порта о прибытии «Кримэ», о выходе которого из Константинополя было получено телеграфное уведомление.

Улицы города и порт украшены арками, увитыми цветами и зеленью. На них — слова приветствий героям Чемульпо.

Ранним утром 7 апреля жители Одессы и пригородов высыпали на улицы. На пристани застыли ровные квадраты солдат и матросов. У причала около сводного оркестра важно прохаживалось высшее начальство.

Упитанные жандармы на лошадях грубо расталкивали народ, старавшийся занять места поближе к причалу. Возвышающаяся над портом эстакада чернела от людей, пришедших приветствовать героев-моряков. Кое-где уже свистели нагайки: это полиция «наводила порядок».

В 9 часов утра у маяка Большого фонтана показался пароход «Кримэ». К нему поспешил поджидавший его в море портовый катер «Смелый», на котором находилось военное начальство и жена Руднева.

«Кримэ» подошел к причалу. С борта полетели концы швартовых. Грянул торжественный марш, заглушая лязг цепей и скрежет сходней. Матросы, солдаты, все присутствующие кричали «ура», от всего сердца приветствуя героев. Каждый по-своему выражал восторг.

Первым на сходнях появился Руднев в сопровождении офицеров и встречавших. За ним стали выходить на набережную матросы.

Руднев принял на серебряном блюде хлеб-соль. Затем его приветствовали начальник Одесского военного округа, городской голова и другие должностные лица. Матросы строились в походную колонну, чтобы отправиться в город.

Толпа смяла жандармов и бросилась к матросам. Горячие поцелуи, объятия… Наконец, моряки-герои под звуки марша двинулись вперед.

Встреча моряков «Варяга» и «Корейца» в Одессе.

Характерно, что никто из военного начальства не обратился к прибывшим с приветственной речью. Дело в том, что между армией, флотом и народом существовала глубокая пропасть. Царское правительство пуще огня боялось единения вооруженных сил и населения. Ведь войска призваны служить для отражения не только внешних, но и «внутренних» врагов!

Прием в Одессе длился недолго. После обеда, данного местным гарнизоном, моряки погрузились на пароход «Святой Николай» и отбыли в Севастополь.

Семья Руднева и он сам в эти сутки почти не отдыхали. Так много надо было рассказать друг другу!

Моряки, глубоко взволнованные встречей в Одессе, тоже долго не могли уснуть, продолжая делиться впечатлениями.

На следующий день «Святой Николай» под артиллерийский салют с флагманского броненосца «Ростислав» и других кораблей, расцвеченных флагами, отшвартовался у пристани Южной бухты Севастополя. И снова общее ликование! Особенно волнующей была встреча с товарищами, прибывшими на несколько дней раньше в первых двух эшелонах и разместившимися в черноморских морских экипажах.

От имени моряков Черноморского флота экипажу «Варяга» в лице его командира был поднесен адрес, вставленный в раму из куска дуба с потопленного в 1854 году корабля «Чесма».

Через день, переодевшись в новое обмундирование, все моряки «Варяга» и «Корейца» погрузились в специальный поезд, состоявший из 18-ти пассажирских вагонов, и, провожаемые огромной толпой севастопольцев, выехали в Петербург.

В пути почти на каждой станции поезд останавливался. Всюду веселые лица, крепкие рукопожатия, горячие поцелуи…

Рудневу часто приходилось выходить навстречу депутациям городов, мимо которых следовал поезд, принимать хлеб-соль, подарки. Матросов и офицеров тоже буквально задаривали разнообразными подарками.

В Орле к вагону Руднева с большим трудом протиснулась с огромным букетом цветов его племянница Ляля Чижова (ныне Е. А. Мелик-Пашаева), пришедшая на вокзал с подругами. Когда ей, наконец, удалось обнять любимого дядю Водю, она залилась от радости слезами…

В Орле Рудневу поднесли золотой кортик с ручкой из слоновой кости.

На станции Скуратово Тульской губернии Руднев принял хлеб-соль на серебряном блюде с вделанным в него георгиевским крестом. Среди других фамилий было выгравировано: «Толстой, Толстая, Толстые».

Горячо приветствовали моряков жители Тулы. Невзирая на ночное время, перрон и привокзальная площадь были переполнены. Земляки преподнесли Рудневу и матросу Чибисову ценные подарки. Кроме хлеба-соли на серебряном блюде, Рудневу вручили модель морской скорострельной пушки в одну треть натуральной величины. На ее постаменте была укреплена пластинка с выгравированными словами: «Герою земляку В. Ф. Рудневу от рабочих Тульского оружейного завода». Чибисов получил часы с дарственной надписью: «Храброму и верному матросу «Варяга» Тихону Чибисову от Тулы». Другим матросам туляки подарили гармоники, самовары, коробки с пряниками и многое другое.

Модель пушки системы Гочкиса, поднесенная В. Ф. Рудневу тульскими оружейниками.

Все эти подарки напоминали им на протяжении всей последующей жизни о самых счастливых минутах жизни.

Среди встречавших было немало детей. Ребята удовлетворяли свое жгучее любопытство, взобравшись на заборы, крыши, фонарные столбы, так как полицейские не допускали их на станции. На некоторых больших вокзалах появлялись школьники, руководимые учителями. Руднев с особенным вниманием и любовью встречал детей, даривших ему на память модели «Варяга», свои рисунки и вышивки. По его словам, эти встречи были особенно радостны и приятны после официальных приветствий со стороны представителей местных властей, духовенства и купечества.

Вагон-салон Руднева заполнялся цветами и подарками, среди которых можно было встретить и незатейливые изделия детских рук, и тяжелые серебряные братины, и многое другое. Одних только вышитых полотенец насчитывалось около сотни!

Все эти вещи были впоследствии переданы в Севастопольский и Ленинградский военно-морские музеи.

Телеграф обгонял поезд. В Петербурге тотчас же становились известными все подробности встреч моряков. Это была работа агентов охранки, аккуратно посылавших с каждой станции донесения в департамент полиции. Там их обобщали и докладывали высшему начальству. Правительство с тревогой следило за событиями. В министерство путей сообщения поступило секретное распоряжение: сократить до минимума стоянки поезда на станциях.

Многие тогдашние вельможи-карьеристы со злобой и завистью следили за все возраставшей популярностью Руднева. Как это так? Находясь, так сказать, на ступенях царского трона, они никакой славы не стяжали, а какой-то рядовой офицер, даже никогда не бывавший во дворце, вдруг завоевывает такую широкую известность! Так у Руднева появились злобные враги задолго до его прибытия в Петербург.

В Москве, по неизвестной причине, поезд простоял на Николаевском вокзале более суток. Все это время москвичи толпились на привокзальной площади, пытаясь прорваться через полицейский заслон на перрон и увидеть моряков. Но удавалось это немногим. Особенно страшными для полиции были попытки устроить в ряде мест митинги. На них невольно возникал вопрос о причинах кровавой эпопеи, а это вскрывало гнилость и бездарность военного командования и всего режима. Поэтому всякие публичные выступления по поводу событий в Чемульпо, являвшихся составной частью трагедии русско-японской войны, пресекались без пощады.

Семья Руднева в Москве не задержалась и с ближайшим поездом уехала в Петербург, чтобы приготовиться к встрече дома.

16 апреля моряки, наконец, прибыли в Петербург. Жители столицы вышли на улицы с 8 часов утра. На Невском проспекте царило праздничное оживление. Все балконы, крыши, ограды пестрели любопытными. Ребятишки гроздьями повисли на фонарных столбах. Отовсюду слышался грохот барабанов, звуки маршей. Шли войска в парадной форме.

От Николаевского (ныне Октябрьского) вокзала до Зимнего дворца протянулись непрерывные шеренги гвардейских полков, воспитанников военных училищ. Всюду виднелись конные и пешие полицейские, жандармы, казаки.

Вдали от Невского раздавались резкие звуки полицейских свистков, временами воздух прорезал свист нагайки, за которым следовали вопли. На Невский допускали только делегации.

Прилегающие к дворцу улицы были запружены войсками. У самого дворца разместились Преображенский, Семеновский, Павловский, Егерский полки, а также «конвой его величества» — личная охрана царя.

По серому небу пасмурного утра неслись низко нависшие облака. 10 часов. Со стороны вокзала послышался все нарастающий рокот и гул.

К разукрашенной зеленью и флагами платформе вокзала подходил поезд. Руднев вышел на платформу в походном мундире с повязкой на голове. Он быстро направился к группе военных сановников во главе с генерал-адмиралом флота, которому отрапортовал о благополучном прибытии эшелона. Матросы с офицерами последовали за своим командиром, оставив в вагонах вещи под наблюдением дневальных.

Тучный городской голова обратился к прибывшим с краткой речью, а затем вручил Рудневу и Беляеву хлеб-соль на массивных серебряных блюдах.

Поднесение В. Ф. Рудневу хлеба-соли в Петербурге.

Руднев от имени моряков поблагодарил жителей Петербурга за сердечный прием. Затем потянулись депутации с адресами и подарками…

Едва колонна вышла на проспект, ее встретили буря приветствий, крики восторга. Моряков забрасывали цветами.

Матросы несли на подушке свою любимицу-собачку Кирюшку, спасшую жизнь машинисту Крылову.

До самого Зимнего дворца бушевал Невский людским прибоем.

Прохождение моряков «Варяга» и «Корейца» по Невскому проспекту.

На Дворцовой площади состоялся парад. Руднев отрапортовал царю, после чего моряки прошли церемониальным маршем мимо Николая II, великих князей, министров, свиты, членов дипломатического корпуса. Во время парада царь кисло морщился, по привычке приглаживая правый ус. Заметив это, Руднев принял царское недовольство на свой счет: все моряки прошли прекрасно, а вот он шел неважно из-за усталости и головной боли.

После обхода фронта царь задал офицерам по два-три ничего не значащих вопроса, затем моряков пригласили во дворец. Здесь в одном из огромных залов состоялся парадный завтрак.

Не успели моряки занять места за столами, как прозвучала команда: «Встать, смирно!» В зал вошел царь с семьей и свитой.

Окинув взглядом присутствующих, Николай направился к специально приготовленному для него столику и произнес краткую речь. Поблагодарив «верных сынов» за «выполнение верноподданнического» долга, он закончил здравицей в честь офицеров и матросов обоих кораблей и опрокинул в широко раскрытый рот увесистую чарку водки, которая, вероятно, была уже не первой в это утро. Подобревший монарх затем обошел матросские столы, невнятно бормоча слова благодарности. Слабость к хмельному Николай унаследовал от отца, Александра III, который выпивал в один присест четверть водки.

После завтрака матросам предложили взять на память столовые приборы. Слышались соленые шутки:

— Глянешь на ложку и вилку — сразу вспомнишь царя-батюшку!

— Смотри, браток, как бы за эту ложку и вилку с тебя потом семь шкур не спустили!

— Чего доброго, а в этом можешь не сомневаться. Чай, царь-то не лучше своего сородича, нашего «зубочиста» Кирилла!

— Ребята, а водку-то он как дует! — восклицал молодой вертлявый матрос, не по возрасту отрастивший пышные усы. — Вот уж, мать честная, не думал, чтобы цари так пили. Наш боцман на что мастак по этой части, да и тот кривится, когда стопку опрокидывает, а этот и глазом не моргнул!

Все рассмеялись. Кто-то добавил:

— А чарка-то какая: медведя можно уложить!

Членов экипажей «Варяга» и «Корейца» посадили на расцвеченные флагами катеры и перевезли на другой берег Невы, в народный дом. Здесь после выступлений ораторов, прославлявших доблесть и мужество моряков, им была показана пьеса «Петр Великий». Вечер завершился апофеозом. Поднялся занавес, и перед глазами зрителей в туманном мареве предстали русские корабли, на одном из которых возвышалась аллегорическая фигура России, а народ приветствовал моряков. Хор в сопровождении оркестра исполнил кантату:

Спектакль и концерт глубоко тронули простые матросские сердца и в каждом оставили на всю жизнь светлые воспоминания.

После прогулки по саду моряков пригласили в большой зал на обед.

Насыщенный впечатлениями день подходил к концу. Матросов временно прикомандировали к 14-му и 18-му флотским экипажам. Служившие в них моряки приняли товарищей с исключительной теплотой.

Поздно вечером возвратился Руднев домой к ожидавшей его с нетерпением семье. Превозмогая усталость, он делился впечатлениями незабываемого дня. Казалось, никогда еще не чувствовал он себя так счастливо.

— Ты, папа, сегодня снова шел под флагом «Варяга», — заметил сын.

— Ты прав, Гога, но это мое последнее выступление под священным флагом с любимыми матросами…

На следующий день с самого раннего утра квартиру Рудневых стали осаждать десятки репортеров русских и иностранных газет. Немалого труда стоило Марии Николаевне уговорить их не беспокоить больного мужа.

Проснувшись, Руднев сказал, что чувствует себя лучше, хотя головная боль не прекращалась. Он не знал тогда, что этот мучительный недуг останется на всю жизнь.

Руднев отправился в главное адмиралтейство к морскому министру вице-адмиралу Авелану для доклада и получения нового назначения.

Свежий ветер гнал тучи в сторону моря, очищая небо. Купол Исакиевского собора, адмиралтейская игла и шпиль Петропавловской крепости сверкали под лучами апрельского солнца, обещавшего погожий день. Коляски, кареты, извозчичьи пролетки развозили своих седоков по так называемым присутственным местам. Изредка появлялся окутанный клубами дыма автомобиль на высоких колесах.

Руднев шел не спеша по набережной Невы, глубоко вдыхая свежий речной воздух. Мальчишки-газетчики бойко предлагали свой товар прохожим, выкрикивая при этом важнейшие известия и забавно перевирая их. Худой, чумазый мальчуган подбежал к Рудневу и крикнул:

— Вчера прибыли на Николаевский вокзал крейсера «Варяг» и «Кореец»!

Руднев остановился. Мальчик протянул ему номер газеты.

— Вот, господин капитан, здесь портрет самого Руднева. Он очень похож на вас! — улыбаясь, сказал мальчишка, заглядывая в лицо Рудневу.

— Нет, — улыбнулся Руднев, — мало похож! — И он протянул газетчику блестящий рубль. При виде такой крупной суммы, составлявшей почти двухнедельный заработок паренька, тот растерялся.

— У меня, господин капитан, сдачи нет.

— А мне сдачи и не надо, это тебе на память, а за газету получи пятачок!

На первой странице газеты крупным шрифтом сообщалось о приеме царем героев Чемульпо. Это представлялось как «монаршее благоволение». Руднев иронически улыбнулся.

В адмиралтействе Руднев встретился со многими знакомыми, уже занимавшими в то время высокие должности. Он знал их по учению в морском училище и практическим плаваниям. К Рудневу они отнеслись с притворной предупредительностью, но в душе их, кроме зависти, ничего не было. Только немногие настоящие друзья искренне поздравили Руднева.

Авелан принял Руднева с преувеличенной любезностью. Руднев, умудренный опытом, не очень поверил в искренность министра. Беседа длилась долго. Пришлось подробно рассказать об отдельных фазах боя. Затем Авелан сообщил Рудневу, что тот временно прикомандировывается к 18-му флотскому экипажу на время лечения и составления полного отчета о бое.

Руднев спросил о судьбе матросов. Министр достал из папки циркуляр и не без ехидства сказал:

— Извольте ознакомиться, Всеволод Федорович.

Оказалось, что все матросы уже распределены по флотским экипажам и должны отправляться в различные города: Кронштадт, Либаву, Ревель, Севастополь, Николаев, Владивосток и другие, причем большая их часть посылалась в самые отдаленные порты и лишь немногие оставались в петербургских экипажах. Горькая обида охватила Руднева за своих матросов. Вместо того, чтобы укомплектовать такими боевыми кадрами какой-нибудь строящийся корабль, их рассредоточивали! Вот оно «монаршее благоволение»!

Угадав мысли Руднева, министр заявил:

— Это прекрасное решение. Мы распространим благородные традиции «Варяга» на все эскадры и флотилии. Конечно, вам тяжело расставаться со своими людьми, но ничего не поделаешь. Таково повеление государя.

Министр протянул руку для прощания, давая понять, что прием закончен.

Выйдя из адмиралтейства, Руднев устало опустился на скамейку сквера, дав волю грустным размышлениям. Было совершенно очевидно, что царское правительство боялось крепкой товарищеской спайки экипажа «Варяга». Отсюда и стремление как можно быстрее разделить, обезвредить опасный коллектив. Таков был удел моряков, вписавших героическую страницу в историю русского флота!

Руднев отправился в 14-й и 18-й экипажи, чтобы проститься с боевыми товарищами…

Дома его ожидали многочисленные друзья и знакомые, а также добрых полтора десятка корреспондентов русских и иностранных газет и многочисленные фотографы.

Почта принесла множество приглашений от различных обществ и учебных заведений с просьбой посетить их и рассказать о «Варяге». Поздно ночью, когда гости разъехались, Руднев тщательно разобрал все приглашения, составил расписание, когда и где побывать, и написал ответы. На эти посещения ушло более трех недель.

Времени на лечение почти не оставалось, а рана была серьезная. Врачи предупреждали о том, что острые головные боли могут стать хроническими и настаивали на госпитальном режиме и полном покое, но Руднев не соглашался на это. Он все еще надеялся на свое былое железное здоровье.

5

Слава о «Варяге» распространялась все шире по необъятным просторам русской земли. В газетах и журналах печатались стихотворения, песни, сказания, посвященные «Варягу». Одна из песен стала подлинно народной:

Автором слов этой песни был немецкий поэт Рудольф Грейнц. Слова ее были впервые опубликованы в немецком журнале «Югенд» (№ 10 от 25 февраля 1904 года), буквально через несколько дней после боя у Чемульпо. Перевод ее появился в «Новом журнале иностранной литературы» в апреле 1904 года. Песня была положена на музыку в России неизвестным композитором. В первых изданиях нот песни вместо автора музыки указывались аранжировщики, хотя в одном из них композитором ошибочно назван А. Н. Яковлев.

Сохранилась до наших дней, тоже став народной, и другая песня о героях Чемульпо:

Это стихотворение принадлежит перу поэта-любителя чиновника Я. Н. Репнинского и было опубликовано в «Рижском вестнике» 21 февраля 1904 г. Музыку к стихам написал Ф. Н. Богородицкий, тогда студент Юрьевского университета.

6

Приказом от 10 июня 1904 года Руднев был назначен командиром 14-го флотского экипажа и одновременно командиром строившегося в Петербурге эскадренного броненосца (линкора) «Андрей Первозванный».

В состав экипажа, кроме «Андрея Первозванного», входили крейсер второго ранга «Изумруд», мореходная канонерская лодка «Грозящий», две канонерки, транспорт «Волга» и канонерка береговой обороны «Бурун». Экипаж размещался в огромном здании, занимавшем целый квартал, — Крюковских казармах. Фасадом здание выходило на Мойку около Поцелуева моста. Своим названием мост был обязан с давних пор тому, что здесь прощались матросы-новобранцы с родными, так как дальше к экипажу провожающих не допускали.

Руднев поселился в казенной квартире при экипаже. Здоровье его продолжало ухудшаться. Врачи предписали специальное лечение, возможное в те времена только за границей.

Получив двухмесячный отпуск, Руднев отправился с семьей на швейцарский курорт Бэ (Bex-les-Bains).

Как только норд-экспресс Петербург — Париж пересек немецкую границу, в киосках и у газетчиков замелькали газеты, журналы, открытки с портретами командира «Варяга» и снимками героического корабля. К счастью Руднева, в поезде его не узнали, поэтому ему удалось избежать роли «русской диковины». Зато в Берлине, где Рудневы предполагали задержаться дня на три для осмотра города, в отеле его распознали быстро. При регистрации паспортов в бюро гостиницы Руднева любезно спросили, не он ли тот самый командир русского героического корабля, но он выдал себя за однофамильца. Однако не тут-то было! Нашелся не в меру любопытный, который отправился в русское посольство, где и установил, что этот Руднев «тот самый». В гостиницу нагрянула ватага репортеров. Руднев, что называется, принял их в штыки и энергично потребовал, чтобы администрация отеля обеспечила ему спокойный отдых. Это ему обещали, но попросили все же уделить полчаса на интервью. Пришлось согласиться.

Однако и на другой день посещения репортеров и просто любопытных продолжались. Пришлось покинуть Берлин, вернее, бежать из него.

На курорте в Швейцарии Руднев уже не пытался скрыть свою личность. В первый же вечер, когда ничего не подозревавшие Рудневы вошли в столовую отеля, все находившиеся здесь встали, оркестр исполнил русский марш, один из обедавших немцев произнес приветственную речь, а французская девочка поднесла Рудневу огромный букет роз, перевязанный георгиевской лентой. Все это произошло столь неожиданно, что Руднев растерялся и с трудом нашел слова для ответной речи.

Пребывание на курорте в Бэ принесло Рудневу пользу. Главное было не в ране, уже почти зажившей, а в контузии головы, причинявшей жестокие страдания. Он аккуратно соблюдал предписанный врачами режим и оказался очень послушным пациентом, стремясь как можно быстрее восстановить здоровье для продолжения морской службы.

Привыкший с детства к нетронутой деревенской природе, Руднев всю жизнь горячо любил экскурсии, прогулки. Он повторял:

— Здоровье нужно черпать из природы, а не из аптеки!

На курорте ему показалось тягостным предписание полного покоя и даже частично постельного режима. Но врачи после двухнедельного лечения, видя заметное улучшение, разрешили ему совершать прогулки, а затем и более продолжительные экскурсии. Руднев с женой и старшим сыном поднимался в горы и обошел все окрестности Бэ в долине Роны.

Здесь у Руднева произошло знакомство, оказавшее заметное влияние на его политические взгляды. В отель прибыл с взрослой дочерью Г. В. Плеханов. Руднев неоднократно слышал об этом выдающемся пропагандисте марксизма в России, и взгляды и убеждения таких людей вызывали у него интерес и уважение. Поэтому Руднев поспешил сам завязать знакомство с Плехановым, и вскоре между ними установились дружеские отношения.

Хотя жена Руднева Мария Николаевна, опасаясь доноса, не одобряла это знакомство, муж не изменил отношения к Плеханову. Они часто совершали совместные прогулки по окрестностям и вели беседы. Дочь Плеханова, отличавшаяся веселым характером, острила по поводу необычного знакомства: политический эмигрант и царский флигель-адъютант!

Руднева поражали глубокие, всесторонние знания собеседника. Впервые он познакомился с основами марксизма. Руднев приобрел звукозаписывающий аппарат — фонограф (диктофон), только что появившийся в продаже, и записал несколько высказываний Плеханова.

Перед отъездом Руднев шутил, что таможенные чиновники и жандармы дорого дали бы за восковые валики с записями. К счастью, по своему званию Руднев мог не предъявлять багаж для проверки на границе.

Всю свою последующую жизнь Руднев с особым уважением вспоминал о Плеханове, о беседах с ним. Резко критическое отношение его к самодержавному строю еще более укрепилось.

Здесь же, на курорте, у Руднева состоялось несколько бесед с женой, положивших начало первым за всю их совместную жизнь разногласиям. Однажды, сидя с нею на скамье в парке, он пожалел, что подобные курорты совершенно недоступны для народа.

— А разве нельзя у нас, на Кавказе, да и в других местах, создать курорты, доступные простым людям, тем более для человека физического труда? — говорил Руднев. — Разве нельзя было бы отправить раненых варяжцев, скажем, на Кавказ? Сколько пользы принесло бы им курортное лечение!

Он продолжал:

— Эти расходы не нанесли бы ущерба казне. Осталось бы на пьяный разгул, который идет во дворце. Кстати сказать, я страшусь возвращения в Петербург, где стану причастен ко всему этому по должности флигель-адъютанта его императорского величества! Не знаю, смогу ли это вынести…

Встретив недружелюбный взгляд Марии Николаевны, Руднев умолк. Он не сразу понял, чем вызвано ее недовольство. После паузы жена сказала:

— Всеволод, ты и себя сгноишь в Петропавловке, и детей погубишь, если не изменишь отношения к начальству, не перестанешь меньше говорить о матросах.

Заметив, что муж хочет возражать, Мария Николаевна энергично продолжала:

— Подожди, выслушай меня. Тебе не известно, что говорили в морских кругах после возвращения Бэра из Порт-Артура! А мне все передали, когда я вернулась в Петербург. Тебе про это я не писала, не желая расстраивать. Тебя называли покровителем бунтовщиков. И из порта тебя убрали за неуживчивый характер, непочтительность к наместнику Алексееву. Оставайся таким как есть, но измени отношение к высшему начальству. Я не ропщу, что моя жизнь уходит… — Губы ее задрожали и сквозь слезы она закончила: — Только и делаю, что встречаю да провожаю тебя. Во многом согласна с тобой, но не хочу жить под постоянной угрозой. Пожалей, если не себя и меня, то хотя бы детей!..

Заметив приближение посторонних, они поднялись и направились в безлюдную сторону парка. Пройдя немного, Мария Николаевна обратилась к мужу:

— Почему ты молчишь?

Тогда он заговорил:

— Давай разберемся по порядку. Первое: ты против моего отношения к людям, прежде всего к матросам? Да или нет?

— Нет, нет, — заспешила она, — нисколько. Я даже не против того, что они часто ходят к тебе, хотя мне приходится слышать колкости от знакомых по этому поводу.

— Хорошо, это главное, а мнение знакомых — чепуха. Кроме того, изменить нашу жизнь, наши привычки уже не в силах ни ты, ни я. Поздно. Второе: ты против моего отношения к начальству?

— Да, да, это главное, — торопливо сказала Мария Николаевна.

— Разберемся в этом. Ведь ты никогда не была против моего нетерпимого отношения ко всякой несправедливости, ко всякому хамству по отношению к людям, не так ли? Ты же знаешь, не могу я с моим характером подлаживаться к какому-нибудь самодуру-сатрапу, унижаться перед ним, терпеть его высокомерие!

— Ты ужасен, Всеволод! — воскликнула Мария Николаевна. — А флаг для тебя уже не святыня?

— Подожди, я понял твои сомнения, — возразил Руднев. — Родной стране, флагу я служу честно. Здесь меня никто упрекнуть не посмеет!

Медленно двигаясь по аллее, они долго молчали. Затем снова заговорил Руднев:

— Ну, хорошо, успокойся, постараюсь несколько изменить отношение к начальству, но предупреждаю: подлаживаться не буду, это не в моем характере. Значит, условились?

И он ласково взглянул на жену, которая вытерла слезы и ответила:

— Не сердись на меня. Ведь ты должен понять: не за себя волнуюсь — за детей, за их будущее…

Подходило к концу пребывание Рудневых в Швейцарии. Рана зажила. От нее остался лишь большой рубец на правой стороне головы, но боль часто давала себя знать. Специальным приказом по морскому министерству Рудневу было разрешено во всех случаях носить в связи с этим вместо треуголки, давившей голову, фуражку.

С невеселым чувством думал Руднев о возвращении домой. Он очень скучал по России, но тяготила мысль о дворцовой службе, о новых обязанностях в столичном «обществе».

1

В Петербург Всеволод Федорович Руднев возвратился из отпуска 22 июля. С радостью встретили моряки 14-го экипажа нового командира.

К этому времени морским министром был назначен вице-адмирал Бирилев, хорошо знавший Руднева по совместному плаванию на броненосце «Гангут» в 1893 году, командиром которого Бирилев тогда был.

Он высоко ценил Руднева, как знатока морского дела, но недружелюбно относился к нему за гуманное отношение к матросам, так как сам был жестоким командиром.

Много сил отнимала у Руднева деятельность на новом поприще. Дела от своего предшественника он принял в запущенном состоянии. Особое внимание пришлось обратить на техническую подготовку личного состава экипажа, проводить больше занятий на кораблях, переработать учебные планы. Руднев добился улучшения бытовых условий матросов. На него легло и личное наблюдение за строящимися кораблями, в конструкцию которых он вносил поправки на основе богатой морской практики. Например, для линейного корабля «Андрей Первозванный» удалось добиться изменения части проекта на основании опыта боя «Варяга»: были улучшены защита палубных орудий от осколков, а также боевая рубка.

Вскоре по возвращении Руднева вызвали к министру императорского двора для вручения инструкции и расписания дежурств во дворце. С этого времени для него началась та тягостная часть службы, которая послужила темой неприятной беседы с женой на курорте. Один или два раза в месяц, а иногда и чаще, к подъезду квартиры Руднева подкатывал экипаж, отвозивший его в Зимний дворец или на вокзал, когда царь жил в Царском Селе, а оттуда в специальном свитском поезде («свинском», как его называл Руднев) он ехал в Царское Село, где у вокзала ожидал другой экипаж, доставлявший его в Александровский дворец.

Царское правительство еще раз для видимости проявило внимание к героям Чемульпо, утвердив в память знаменательного боя серебряную медаль для ношения на груди. Медалью награждались все участники боя «Варяга» и «Корейца». Рудневу вручили ее по возвращении из отпуска. Он невесело пошутил:

— Это мне последняя серебряная пилюля!

В память русско-японской войны 1904–1905 гг. также была выбита медаль, связанная с курьезной историей. На обратной стороне медали была странная надпись: «Да вознесет вас господь в свое время». Слова «в свое время» царь написал на полях доклада об учреждении медали, имея в виду, что в данный момент вопрос о ней поднят несвоевременно, министр же счел царскую надпись за добавление к словам в представленном проекте.

Руднев находил время для работы в ряде общественных организаций и учреждений. Все это требовало сильного напряжения, но не тяготило его. Зато глубоко возмущали дворцовые интриги, продажность, разврат сановников и членов царской фамилии, которых Руднев узнал во всей отвратительной наготе. Все чаще он возвращался после дежурств во дворце в самом мрачном настроении, столь несвойственном его жизнерадостной натуре, охваченный тяжелым раздумьем о том, как устранить уродливое социальное неравенство и несправедливость. Как у всех офицеров, жизнь Руднева была тщательно изолирована от народа, и он мог общаться только с людьми своего круга.

Руднев, как и другие немногие прогрессивные офицеры, стремился вырваться из этого заколдованного круга. Он хорошо знал матросов, а через них имел довольно ясное представление о жизни простого народа. Этому способствовали и впечатления, полученные при жизни в деревне. Но Руднев не знал тогда, что именно в этом забитом, неграмотном, угнетенном народе таились великие силы, способные дать практический ответ на все возникающие вопросы о переустройстве общества. Только в период первой русской революции 1905 года Руднев начал отчетливо сознавать силу народа, но уже было поздно: подорванное здоровье, изгнание из флота и столицы не дали ему возможности практически осуществить свои передовые взгляды. А пока Руднев протестовал, упрекал, спорил с начальством, всячески защищал матросов. Ничто не останавливало его в этом неравном единоборстве.

Жена тяжело переживала усиливающееся раздражение мужа, принималась уговаривать его, взывала к терпению. И каждый раз он кривил душой, обещая, как он выражался, «познать мудрость лицемерия».

Возвращаясь из дворца, Руднев привозил новости, казавшиеся жене неправдоподобными, чудовищными.

— Вот, послушай, — рассказывал Руднев. — Морской министр вице-адмирал Бирилев — любимец царя и свиты. А за что он снискал расположение? За то, что считается непревзойденным рассказчиком еврейских анекдотов, да еще за то, что ползает на четвереньках по залам, катая на спине наследника Алексея. А шталмейстер Николай Маклаков потешает царскую семью, изображая… влюбленную пантеру! И это государственные деятели, которым дано право вершить судьбу народа! — возмущался Руднев.

О царице он говорил:

— Эта немка, ставшая русской императрицей, до сих пор не удосужилась выучиться говорить по-русски! Утверждают, что у нее доброе сердце, что она посещает раненых в госпиталях. Но это не выражение доброты, а просто развлечение, вносящее разнообразие в монотонную дворцовую жизнь. Представь себе русскую царицу, говорящую с русским солдатом через переводчика! Да что там, всего не расскажешь, с чем приходится сталкиваться во время дежурств и что я вижу собственными глазами. Ты знаешь жену военного министра? За спиной у муженька она обделывает весьма прибыльные делишки и придумала хитроумный способ добывать деньги на туалеты. К ней часто обращаются за протекцией в поисках доходного места, выгодной концессии, высокого поста. Она любезно соглашается помочь, но при прощании предлагает визитеру осмотреть ее коллекцию птичек, сидящих в особой комнате. «Вы, кажется, большой любитель этих прелестных созданий? С удовольствием уступлю вам одно из них. Вот в этой клетке сидит птичка простая и стоит недорого (называется сумма), а вот эта более редкая — и цена ей выше. А вот редчайший экземпляр, стоящий десять тысяч рублей!» Проситель, уразумев суть дела, платит соответствующую сумму, забирает клетку с птицей и в скором времени получает желаемое.

А вот еще один эпизод из дворцовой жизни, который рассказал Руднев. Однажды на парадном приеме сановники ожидали выхода царской четы. По залу важно расхаживал министр двора граф Фредерикс. Подкравшийся к нему сзади наследник Алексей прицепил старику к нижней части спины какую-то веточку в виде хвоста. Никто из присутствующих не посмел ничего сказать министру, но Руднев по прямоте своей подошел к нему, снял с его мундира шутовское украшение и погрозил пальцем маленькому Алексею. Присутствующие пришли в ужас от такой неслыханной дерзости.

— Не может этого быть! — возмущалась Мария Николаевна, но, зная отвращение мужа ко лжи даже в шутку, понимала, что все рассказанное им, — правда. Такие разговоры происходили часто. Мария Николаевна умоляла мужа быть осторожным.

Интересны были отзывы Руднева о вершителе судеб России — царе Николае II. По его словам, он являлся человеком бесхарактерным, неумным, чрезвычайно упрямым. Он обычно не противоречил собеседнику, но, как правило, поступал обратно тому, что ему советовали. Николай никогда не говорил правды в глаза. Бывало так: министр или сановник беседовал с царем, обсуждал дела, был очарован любезным приемом, а возвратясь домой, находил на столе конверт с приказом об отставке! Фальшивость, лживость, жестокость были основными чертами характера царя. Недаром народ дал ему прозвище «Николай кровавый». Это он являлся главным виновником русско-японской войны, будучи участником финансовой аферы вокруг лесной концессии на реке Ялу, на которую претендовали и японские капиталисты…

Странными, мягко выражаясь, были ораторские выступления монарха. Например, 16 августа 1901 года на параде он обратился к матросам с такими словами: «В скором времени вы проститесь со своей Россией и пойдете в Тихий океан. И только один бог знает, что ожидает вас впереди». Вряд ли подобные слова могли вдохновить матросов!

В экипаже Руднев столкнулся с ненавистными ему деспотическими порядками. Дисциплина поддерживалась «палочной системой», столь ценимой командующим Петербургским военным округом дядей царя великим князем Николаем Николаевичем. Это был весьма недалекий военный специалист, деспот, самодур, приверженец жестокой муштры, позаимствованной от немцев. Великий князь со своей высокой несгибающейся фигурой, вздернутой вверх маленькой головкой, ходивший всегда строевым шагом, представлял собой типичный образец великосветского солдафона. По нему равнялись офицеры петербургского гарнизона, особенно представители аристократии.

Николай Николаевич наводил страх на солдат и офицеров одним внешним видом.

Привилегированный офицерский состав гвардейских полков являлся надежной опорой самодержавия. Что касается солдат и матросов, то их служба и жизнь в Петербургском гарнизоне были особенно тяжелы и унизительны. Именно здесь с особой резкостью проявлялась разница между «благородной», «чистой» публикой и «нижними чинами», не смевшими появляться в центре города, в театрах, музеях, парках, общественных садах. На конке и в трамвае они могли ездить только на задней площадке. В таком городе, как Петербург, солдатам и матросам, имевшим увольнение в отпуск, по сути дела некуда было пойти, кроме окраин да портовых трущоб!

С такими столичными «традициями» столкнулся Руднев, приняв под командование 14-й флотский экипаж. По своей привычке он прежде всего начал искоренять рукоприкладство и зуботычины. Но тут был не корабль, где он мог запросто одергивать офицеров и даже в крайнем случае списывать их на берег. Там его приказы дальше начальника эскадры не шли, а с ним можно было договориться. Здесь же большинство офицеров принадлежало к аристократии, имело значительные связи в морском министерстве и даже при дворе. И Руднев разумно меняет тактику: собирает офицеров экипажа, терпеливо разъясняет им позорность рукоприкладства, пользуясь званием флигель-адъютанта и авторитетом бывшего командира «Варяга». Это дало некоторые результаты, матросы вздохнули свободнее. Они крепко, всем сердцем полюбили нового командира.

— Нет, не обманули нас варяжцы! — говорили они. — И впрямь батька — отец родной. Хоть и с царем якшается, а про нас не забывает.

Зато некоторые офицеры-«дантисты» называли Руднева нарушителем «священных» устоев царского флота.

2

Кровопролитная русско-японская война продолжалась. Русские солдаты, плохо вооруженные, плохо одетые, полуголодные, бессмысленно гибли в маньчжурских степях от японских снарядов и пуль, суровых морозов, тифа. Тяжелые поражения терпел и русский флот. В морской бездне находили ледяную могилу сотни моряков.

А в это время в Петербурге, в Зимнем дворце и в Царском Селе текла иная жизнь. Днем «высочайшие» приемы, дипломатические, военные и финансовые сделки, а по вечерам блестящие балы и другие увеселения.

Рудневу во время дежурств довольно часто приходилось сопровождать царя в гуще пресмыкающейся раззолоченной толпы, заставлявшей старого моряка брезгливо морщиться.

Здесь же, во дворце, весело проводили время военный, морской и другие министры, виновники никуда не годного снабжения армии и бездарной организации флота.

Безотрадные вести из армии, обреченной на поражение, вскрывающие всю несостоятельность и гнилость самодержавия, всего помещичье-буржуазного строя, волновали массы простого народа России, начавшего понимать истинные причины преступной войны. Заводчики, фабриканты под видом военных нужд снижали и без того низкую заработную плату рабочих, ухудшали условия их труда, наживая в то же время огромные прибыли на военных поставках.

Невыносимой становилась и помещичья кабала для крестьян, особенно для бедноты, не имевшей земли или владевшей жалкими клочками, недостаточными для прокормления семьи. Они вынуждены были идти к помещику, отдавать ему труд за меру зерна или мизерную плату. А тут еще непомерные подати, налоги, общее вздорожание жизни… Приходил конец народному терпению. На фабриках и заводах все чаще вспыхивали забастовки, а в деревне крестьяне брались за топоры и вилы, поджигали имения. В крупных рабочих центрах уже имелись организации социал-демократической рабочей партии, поэтому рабочие все чаще выставляли не только экономические, но и политические требования, сознавая, что главным злом для трудового народа является помещичье-буржуазный строй во главе с царем и его приспешниками.

Царское правительство организует в городах отряды из казачьих частей, беспощадно расправлявшиеся с бастующими рабочими и выезжавшие в окрестные деревни для защиты помещиков. Там они устраивали массовые порки крестьян. Тюрьмы были переполнены. Эшелоны каторжан шли в далекую Сибирь. Нередко пускались в ход не только нагайки, но и винтовки и шашки. При этом не щадили и стариков, женщин, детей. Царское правительство чувствовало приближение революции. Руднев в душе радовался, наблюдая рост борьбы народа против поработителей.

Из Петербурга спешно выводятся ненадежные армейские части, гарнизон наводняется казаками. С участием царя проводятся тайные совещания министров военного, морского, внутренних дел, петербургского генерал-губернатора, дворцового коменданта, жандармских генералов.

Испуганная царская семья перед новым, 1905 годом ночью выезжает из Зимнего дворца в Царское Село под надежной охраной гвардейского Атаманского полка.

В дни дворцовых дежурств Руднев был обязан почти безотлучно находиться при «особе» Николая II, участвовать в завтраках и обедах царской семьи. Дети царя относились к Рудневу с опаской из-за его строгого характера. Он был никак не похож на министров, разыгрывавших из себя шутов и скоморохов. Поэтому Руднев радовался, что «августейшие» дети сторонились его, развлекать же их не входило в обязанности дежурного флигель-адъютанта.

Первое время Николай с явным недоверием относился к Рудневу. Он не мог понять, как это морской офицер не любит водки! Но затем царь стал более общительным и даже вступал в длинные разговоры. Министру двора казалось, что Руднев слишком просто держит себя с императором, он даже однажды намекнул на это. Однако царь не противился свободному отношению к нему, потому, вероятно, что новый флигель-адъютант являлся любопытным исключением на фоне приевшегося низкопоклонства придворных.

Однажды Руднев застал царя в кабинете одного. Николай, видимо, скучал и не прочь был поговорить. Руднев, в нарушение придворного этикета, стал задавать ему вопросы о ходе войны. Николай безнадежно махнул рукой и проговорил:

— Дела идут плохо. Войну нужно кончать во что бы то ни стало. Внутри страны назревает куда более опасное событие — революция.

По привычке он нервно потеребил правый ус, помолчал, а затем, уставившись в собеседника холодными, без выражения глазами, с иронией сказал:

— Вот когда к вам, господин Руднев, ворвутся в квартиру матросы 14-го экипажа и повесят вас, вот это и будет революция!..

Руднев в простоте душевной переспросил:

— Матросы? Меня повесят? Нет, ваше величество, я твердо убежден, что этого не случится!

Николай лишь уныло махнул рукой…

3

9-е января 1905 года. Зимний дворец, адмиралтейство и другие правительственные здания, замыкающие Дворцовую площадь, оцеплены войсками, прибывшими рано утром в полной боевой амуниции. Ближе ко дворцу и зданию Эрмитажа, в местах пересечения улиц, в засаде сосредоточены гвардейские части, казаки, жандармерия. Отдельные усиленные наряды казаков и полицейских патрулируют по городу. На рассвете воинским частям гарнизона приказано на этот день отменить увольнения в город и быть готовыми к выступлению по первому распоряжению. Это требование не распространялось на некоторые армейские и флотские части, не отличавшиеся, по мнению начальства, должной благонадежностью.

Узнав с утра об этих приготовлениях, Руднев начал догадываться в чем дело.

— Не японцев же собираются встречать в Петербурге! — говорил он взволнованно жене. — Эти приготовления вызваны намерением запугать народ.

Руднев, взяв с собой старшего сына, отправился в адмиралтейство, чтобы узнать от дежурных офицеров в чем дело, но там ничего точно не знали. Развернувшиеся вслед за этим трагические события подтвердили догадки Руднева.

Со стороны Большой Морской улицы и от Сенатской площади появились густые толпы народа, медленно направлявшиеся ко дворцу. Многие несли портреты царя, царицы, наследника, церковные хоругви, иконы, трехцветные флаги. Многочисленные голоса пели молитвы. Празднично одетые рабочие, женщины, старики и дети мирно шли к «царю-батюшке» с петицией об улучшении невыносимых условий их существования. Они простодушно поверили провокатору попу Гапону, что царь не знает их горестной жизни, что во всем виноваты капиталисты, фабриканты, власти на местах. Они несли в сердцах еще теплившуюся веру в справедливость монарха.

Народ все прибывал с далеких фабричных окраин. Когда первые ряды, несшие петицию к царю, приблизились к площади, без всякого предупреждения грянул оружейный залп, за ним другой, третий… Жандармы, а также солдаты, остававшиеся пока верными царю, в упор расстреливали «внутренних врагов». Вначале никто не понял, что произошло. Трудно было поверить, что пришедший к царю народ был так предательски встречен, но кровь на снегу, трупы убитых, раненые, взывавшие о помощи, рассеяли всякие сомнения.

Передние ряды дрогнули и бросились назад, но задние, не знавшие в чем дело, продолжали двигаться вперед. Образовалась пробка мечущихся в ужасе людей. Казаки, конные жандармы, выскочившие из засады, давили людей лошадьми, секли женщин, детей, стариков нагайками, зверски расстреливали их из револьверов.

Так «царь-батюшка» принял своих «верноподданных»!

Руднев, наблюдавший из окна адмиралтейства эту кровавую трагедию, не выдержал, оттолкнул сына и крикнул:

— Что они делают, негодяи!

Столпившиеся у окон офицеры по-разному реагировали на расправу. Некоторые не скрывали своего удовлетворения. К счастью, поблизости от Руднева таких не оказалось, иначе не известно, какие последствия имела бы вспышка его справедливого гнева…

Выстрелы на площади прекратились. Толпы народа рассеялись, спасаясь от преследования. Руднев сидел с сыном неподвижно на диване и долго молчал, закрыв лицо руками. Затем поднялся и направился к выходу. Шел он медленно, разбитой, не свойственной ему походкой, не обращая внимания на окружающих.

Увидев быстро мчавшиеся сани, груженные телами убитых и раненых, сопровождаемые полицейскими, мальчик обратил на это внимание отца. Тот сморщился как бы от сильной боли и сказал:

— Вот видел? Запомни это на всю жизнь! Вырастешь — пригодится!

Вечером того же дня Руднев имел бурное объяснение с женой, но на этот раз наступал он, оправдывая свои взгляды беспримерными событиями дня…

В. Ф. Руднев (1905 г.).

В 14-м экипаже внешне все выглядело спокойно, но матросы, как заметил Руднев, были сумрачны, перешептывались между собой. Руднев думал:

— Пусть и они хорошенько поразмыслят над сегодняшними событиями…

В эти дни Руднев по расписанию не дежурил во дворце, поэтому поведение царя накануне и после Кровавого воскресенья ему осталось неизвестным. Единственное, что он узнал достоверно, это то, что расстрел народа был осуществлен по личному указанию царя.

4

Бурей разнеслась по России весть о чудовищном злодеянии. В глухих деревнях, на заводах и фабриках, — всюду посылал народ проклятия царю и его палачам. Росло всеобщее негодование. В широкие массы рабочих и крестьян все больше проникали революционные идеи. Кровавое воскресенье подтвердило указание В. И. Ленина о том, что царь является главным тираном России. Вера в справедливость царя им же была расстреляна на Дворцовой площади. 9 Января явилось причиной роста революционного движения пролетариата по всей стране, в которое вовлекалось и крестьянство. Развернувшиеся забастовки перерастали в прямые вооруженные выступления. Доведенные до отчаяния рабочие брались за оружие. Началась революция.

Большевики, руководимые В. И. Лениным, в комитетах РСДРП, организованных почти во всех промышленных центрах России, вели огромную работу по разъяснению массам происходящих событий, призывали к свержению самодержавия, становились во главе масс.

Перед русским народом вскрылась вся несостоятельность царского правительства, преступность затеянной войны. Сплошные неудачи, вызванные бездарностью и продажностью военного командования, приносили все новые поражения на суше и на море. Первая Тихоокеанская эскадра была разгромлена, ее остатки бездействовали. Японский флот окончательно утвердил господство на море. Громовым ударом для русского флота явился бой 13–14 мая в Цусимском проливе второй Тихоокеанской эскадры с японским флотом. Русские матросы проявили в этом сражении храбрость и самоотверженность, но офицерство на ряде кораблей позорно струсило, поставив личную безопасность превыше всего, превыше долга перед Отчизной. Лучшие корабли — броненосцы (линкоры) «Орел», «Император Николай I», «Адмирал Сенявин», «Генерал-адмирал Апраксин» были захвачены японцами почти без боя.

Несмотря на беззаветную храбрость солдат, матросов и отдельных офицеров, Россия терпела поражение за поражением. Царский трон закачался на волнах народного гнева.

— Слишком ветхое суденышко для такого плавания! — говорил Руднев.

Дворцовые чиновники были охвачены растерянностью. Многие сановники страдали в эти дни бессонницей или мучились кошмарами. Сам Николай иногда выбегал ночью из спальни, истерическим голосом звал дежурного флигель-адъютанта и спрашивал о состоянии охраны дворца, о положении в Петербурге. Руднев с трудом скрывал отвращение, глядя на жалкого, осунувшегося «самодержца всероссийского».

Революционный подъем проникал даже в воинские части. Особенно быстро прививались идеи революции во флоте.

Вскоре Рудневу стало известно о вооруженном восстании 14 июня в Черноморском флоте на броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Судя по тону, каким он рассказывал об этом событии за обедом, чувствовалось, что он радовался.

В 36-м флотском экипаже в Севастополе продолжали службу некоторые матросы с «Варяга», среди них: машинист Сергей Михайлов, кочегары Илларион Малышев, Петр Поликов, Александр Федоров, матросы Иван Стрекалов, Ефим Рябов, Федор Хоторков, Дорофей Мусатов, Алексей Пека и другие. Часть их получила назначение на броненосец «Потемкин», где приняла активное участие в восстании. Среди них находился боевой соратник Руднева, его бывший вестовой на «Варяге» Адольф Войцеховский.

К осени массовые политические стачки и вооруженные выступления приняли такие размеры, что правительство в испуге вынуждено было искать новых мер борьбы с революцией. 17 октября 1905 года царь подписал манифест, обещавший «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов», а также обещал созвать законодательную думу.

Руднев зло высмеивал этот манифест, хорошо зная лицемерие царя.

Действительно, вслед за манифестом последовал еще больший террор: аресты, расстрелы, погромы.

В октябре, в один из дней дежурства Руднева, во дворце состоялся прием персидского шаха, посетившего проездом Петербург. Когда ему представили Руднева, шах выразил удовольствие лично познакомиться с «русским героем-патриотом», как он выразился, и наградил его орденом «Льва и Солнца» 2-й степени с бриллиантовой звездой.

— Это слабительная пилюля моим недоброжелателям, — пошутил Руднев дома. Но придворная служба становилась для него все тягостнее, все труднее.

Стремясь подавить революцию, царское правительство усиливает террор и, чтобы развязать себе руки в борьбе с нею, решает спешно заключить мирный договор с Японией.

23 августа 1905 года в Портсмуте (США) состоялось заключение этого унизительного для России мира. Вслед за этим царское правительство сосредоточивает внимание на подавлении революции, особенно выступлений в армии и флоте.

Солдаты и матросы, начавшие понимать истинные причины народных бедствий и своего бесправного положения, в ряде гарнизонов становились на сторону революции, отказывались выступать против рабочих и крестьян. Во многих армейских и флотских частях были созданы солдатские и матросские комитеты, проводившие разъяснительную работу по указаниям большевиков. Несмотря на свирепые меры охранки и командования, революционное влияние петербургского пролетариата распространялось и на части столичного гарнизона.

В ноябре 1905 года в 14-м флотском экипаже были обнаружены номера большевистской газеты «Новая жизнь» и прокламация под названием «Требования матросов» о предоставлении общегражданских прав, о человеческом обращении, сокращении срока службы и т. д.

В экипаже шли совещания и митинги. Матросы только и ждали выступления рабочих, чтобы примкнуть к ним для совместной борьбы с самодержавием.

Руднев никаких мер к «успокоению» матросов, как это делали командиры других экипажей, не принимал. Напротив, он запретил офицерам вмешиваться в дела матросов.

В морское министерство не замедлили донести на крамольного командира. Оттуда поступило строжайшее предписание восстановить в экипаже спокойствие вплоть до применения оружия. Но Руднев остался верен своим принципам и твердо решил приказания не выполнять. После этого правительство окончательно пришло к убеждению, что политические убеждения Руднева несовместимы с его службой. Ведь речь шла о вооруженном восстании матросов экипажа, которому он не только не препятствовал, но своим отношением к этому событию парализовал действия реакционной части офицерства.

24 ноября наступила развязка: Руднев получил приказ немедленно отбыть с экипажем в Кронштадт. Правительство опасалось, что в случае революционного выступления рабочих матросы примкнут к ним. Решено было освободить петербургский гарнизон от ненадежных частей. При этом Кронштадт объявлялся на осадном положении, что давало командованию крепости право принимать самые крайние меры.

Руднев не захотел выступить с этим приказом перед матросами, и его довели до сведения экипажа посредством объявления, но не перед строем. Матросы категорически отказались покинуть Крюковские казармы. Когда обо всем этом узнали в министерстве, оттуда срочно прибыл контр-адмирал Барташевич с полномочием отправить экипаж в Кронштадт любыми мерами.

Перед тем, как идти в казармы, Барташевич заявил Рудневу:

— Морской министр вами недоволен. Вы бездействуете! Вы даже командирам рот запретили призвать бунтовщиков к порядку! Вы потворствуете этой сволочи!

Ироническая усмешка слетела с лица Руднева.

— Прошу вас не оскорблять моих матросов! — оборвал он Барташевича.

— А, тогда все ясно! — бледный от злобы, прошипел контр-адмирал. Он встал, сделал шаг назад и повелительно произнес:

— Господин флигель-адъютант! Предлагаю немедленно следовать за мной в казармы!

Но Руднев отказался, прикрывшись формальным поводом: Барташевич обратился к нему как к флигель-адъютанту, прямых приказаний которому он давать не имел права.

Барташевич в сопровождении своих офицеров пошел в помещения экипажа. Его уговоры ни к чему не привели, матросы, не дрогнув перед высшим начальством, отказались отправиться в Кронштадт. Контр-адмиралу оставалось только уехать.

Экипаж в этот день напоминал встревоженный муравейник: матросы собирались группами, обсуждали, как держаться дальше. Командиры рот, укрывшись в штабе, с тревогой и злобой следили за Рудневым, который оставался в служебном кабинете и домой на обед не пошел, предупредив об этом жену. Не стоило бы труда открыть дверь, соединяющую кабинет с коридором квартиры, но ему в эти часы было не до себя. По заведенному издавна порядку Мария Николаевна никогда не заходила к мужу на службу. Так было и на этот раз.

Руднев с волнением следил за событиями в городе через адъютанта, непрерывно звонившего по телефону и собиравшего новости. Ни один экипаж, ни одна армейская часть и даже рабочие не выступали. А, казалось, подай только сигнал — и вся трехсотлетняя монархия рухнет в один миг.

Темнело. На улице стояла предгрозовая тишина. Доносилось цоканье лошадиных копыт о гранит мостовой да слышалось громыханье перевозимых металлических тяжестей. Большие башенные часы мерно отбивали такт.

Адъютант доложил, что казарму окружают армейские части. Руднев прошелся по кабинету и подумал: «Теперь все ясно. Они будут стрелять в матросов при малейшем неповиновении. Выходит, царь еще силен».

И он снова погрузился в тяжелое раздумье.

За окном слышались слова команды, бряцание оружия, конское ржанье. В темноте едва различалась колыхавшаяся масса на набережной канала.

После доклада Барташевича морской министр, убедившись в своем бессилии воздействовать на Руднева, доложил о положении великому князю Николаю Николаевичу — командующему военным округом.

В полночь в кабинет Руднева вбежал адъютант и протянул ему телефонограмму из штаба командующего. Рудневу предлагалось немедленно арестовать и выдать зачинщиков-матросов к 6 часам утра 25 ноября. Далее он прочел, что всякие попытки матросов к враждебным действиям будут пресечены войсками, а остальных отправят на баржах в Кронштадт.

У Руднева дрогнула рука. Казалось, он держит в ней змею, готовую ужалить, а не простой листок бумаги!

Для Руднева наступили последние, самые мучительные испытания за все годы службы. Он знал в экипаже многих пожилых и совсем молодых матросов, любивших читать, потолковать на серьезные темы. Арестовать их ничего не стоило, достаточно приказать адъютанту ввести на плац казармы две — три роты солдат — и хватай обреченных, а остальных выводи под конвоем на улицу, заполненную войсками, а затем толкай в обжигающие железом трюмы обледенелых барж! Так, по крайней мере, поступили бы командиры других экипажей, за что их ожидало царское благоволение, ордена, чины… Руднев думал об ином: о том, как защитить матросов от свирепой расправы, ожидавшей их в Кронштадте. О себе он не заботился, хотя отлично сознавал, что его ожидает.

Как поступить? И вот он принял решение идти утром к великому князю Николаю Николаевичу, но не просить (это бесполезно!), а попытаться доказать, что в экипаже ничего серьезного не произошло и не происходит. Руднев надеялся на свой авторитет.

Часы показывали пять утра. Руднев приказал дежурному вызвать адъютанта и передал ему приказ командующего.

— Какие будут распоряжения об аресте зачинщиков? — спросил адъютант. Руднев резко ответил:

— Никаких!

Он направился в штаб командующего.

Будь Руднев просто капитаном 1-го ранга, он не имел бы права непосредственно обращаться к главнокомандующему, но звание флигель-адъютанта открывало эти малодоступные двери.

Чем ближе он подходил к главному штабу, тем теснее стояли войсковые части. «Совсем как на войне», — подумал Руднев.

Великий князь тоже не спал в эту ночь и вскоре принял Руднева. Встретил он его вопросом:

— Ну как, отправлены бунтовщики в Кронштадт?

— Пока нет, ваше императорское высочество, — ответил Руднев.

— Как нет? — взревел Николай Николаевич, уставившись в собеседника маленькими бесцветными глазами. — Немедленно давайте списки зачинщиков!

— Ваше высочество, у меня таких списков нет. Дело в том, что во вверенном мне экипаже ничего особенного не случилось… — начал было Руднев, но Николай Николаевич перебил:

— По-вашему ничего особенного не случилось, господин флигель-адъютант? А прокламации? А газеты? А митинги? А отказ отправляться в Кронштадт? Это же бунт, настоящий бунт! Разве вам не известно, как они встретили контр-адмирала Барташевича?

Руднев стоял собранный, решительный.

— Прокламациями весь Петербург наводнен, — сказал он.

— Так с чем же вы ко мне пришли? — крикнул Николай Николаевич. И, обращаясь к своему адъютанту, приказал: — Распорядитесь немедленно очистить казармы 14-го экипажа!

Адъютант направился к двери. Руднев понял, что ему терять больше нечего. Он уже не сдерживал себя и начал резко отвечать наседавшему на него великому князю.

— Всех этих мерзавцев перестрелять как бешеных собак! — кричал Николай Николаевич.

— Но ведь нельзя же расстрелять всю Россию! — парировал бледный от гнева Руднев.

— Так вот вы как изволите рассуждать? Недаром меня предупреждали о вас! — вытирая платком красное лицо, зло бросил князь. — Вы свободны!

Руднев четко повернулся и вышел, провожаемый недоумевающими взглядами великокняжеской свиты. Он направился домой. Его беспокоила мысль о возможности ареста и хотелось скорее повидать своих и отдать последние распоряжения.

В экипаже уже орудовали гвардейские части. В настежь открытые ворота небольшими группами выводили понурых матросов, грубо толкая их прикладами, тотчас же окружали с винтовками наперевес и шашками наголо и вели к пристани.

Руднев остановился, наблюдая это зрелище. Сердце его обливалось кровью. Многие матросы вышли раздетые. Им даже не дали возможности надеть бушлаты.

Дома его встретила взволнованная жена. Руднев сообщил ей о событиях в экипаже, о своем бурном свидании с Николаем Николаевичем.

— Сейчас не время для упреков, — сказал он. — Возьми себя в руки. С минуты на минуту меня могут арестовать, поэтому я хочу высказать несколько пожеланий…

К его удивлению жена успокоилась и, вытирая украдкой глаза, слушала, как распродать лишние вещи, добиваться пенсии на детей. Руднев посоветовал переехать жить к родственникам в Любань или Тулу.

5

Участник этих событий, бывший матрос крейсера «Варяг», а потом 14-го флотского экипажа Василий Иванович Крутяков, проживающий ныне в деревне Ольховке Рязанской области, в письме автору этой книги писал:

«24 ноября, в три часа утра, Руднев получил срочное распоряжение немедленно выступить со своим экипажем в Кронштадт, где в это время начались революционные волнения. Приказ предлагал экипажу в 4 часа быть в Кронштадте, однако, революционно настроенные матросы категорически отказались выступить… Уговаривать экипаж выступить в Кронштадт приехал контр-адмирал из морского штаба (фамилию его не помню). Экипаж отказался от выступления и остался на месте, в Петербурге. Ночью казармы, в которых мы помещались, стали окружать пехотные части. Как тогда говорили, нас окружили тринадцать тысяч войск, а нас было в экипаже 500 человек. Руднев в это время был в экипаже, но никаких мер к выступлению экипажа не принимал, матросов не уговаривал, также не принимал мер к усмирению экипажа… Всех нас арестовали, из казармы повели под конвоем, погрузили на баржи и отправили в Кронштадт. Все наши вещи остались в Петербурге, нам их не разрешили взять. Руднев тут же ушел в отставку, через несколько дней приехал к нам прощаться отставным контр-адмиралом. Прощался он с нами, когда мы были под арестом, и с тех пор я его больше не видел. В казармах, где нас поместили в Кронштадте, с утра стали вставлять решетки, а потом пошло следствие»…

Матросы экипажа, в том числе и В. И. Крутяков, разумеется, не могли знать всех подробностей. Сам Руднев не собирался выходить в отставку, он не представлял себе жизни вне морской службы. В свои пятьдесят лет он был полон сил для большой творческой деятельности. Но после беседы с великим князем оставаться на службе было уже невозможно. Приказ об увольнении Руднева последовал уже на третий день. Под видом отставки его, по существу, изгнали из флота.

Приказ об увольнении гласил: «В дополнение к высочайшему приказу, отданному по флоту в 28-й день ноября 1905 года, производится в контр-адмиралы командир 14-го флотского экипажа и эскадренного броненосца «Андрей Первозванный», флигель-адъютант, капитан 1-го ранга Руднев 1-й с увольнением в отставку с мундиром и пенсией по положению. Морской министр вице-адмирал Бирилев».

Таким образом, вместо ареста последовала отставка, имевшая даже почетную видимость: с производством в чин контр-адмирала. На самом деле правительство не решилось предпринять репрессивные меры, учитывая огромную популярность Руднева не только в России, но и за границей. Но в то же время ему назначили минимальную пенсию, запретили посещать без ведома морского штаба корабли и флотские части.

Матросам были вынесены сравнительно мягкие приговоры, хотя следствие и суд были обставлены с большой строгостью. Главная причина умеренных приговоров заключалась в том, что правительство струсило перед всеобщей забастовкой петербургских рабочих, организованной большевиками в защиту матросов в ноябре под лозунгом: «Долой полевые суды!» Правительство извлекло урок из 9 Января, решив несколько притупить остроту террора, чтобы затем перейти к массовой расправе.

Тяжело отразилась отставка на Рудневе. Она положила конец его тридцатидвухлетней безукоризненной службе в русском флоте. Он готов был на любую должность, лишь бы не расставаться с морем, но его прогрессивные убеждения стали несовместимы с царскими порядками. Пришлось перенести и размолвку с женой. Она, горячась, говорила:

— Видите ли, герой Чемульпо вздумал состязаться с императором! Как мог ты решиться на это!

Экипаж Руднев сдал в течение двух дней. На этот раз командование тщательно подбирало кандидатуру командира. Выбор пал на верного царедворца, капитана 1-го ранга барона фон Ферзена.

На следующий день после сдачи дел Руднев уехал в Кронштадт, чтобы проститься со своими матросами. Вернувшись, он направился в Либаву, где находилась другая часть экипажа, переведенная из Кронштадта.

Для этой поездки Руднев не стал спрашивать разрешения Бирилева; слишком сильно было чувство оскорбленного самолюбия, чтобы унижаться перед надменным самодуром.

Руднев обошел всех матросов, никого не пропуская, хотя они были на положении заключенных. Трогательные минуты пережили матросы и их бывший командир…

Рудневы переехали на частную квартиру на набережной Фонтанки. Новая квартира была гораздо меньше казенной. Пришлось спешно продать большую часть мебели. Занимаясь устройством на новом месте, Руднев как-то отвлекался от тяжелых дум.

Он устроил свой кабинет в виде каюты, привел в порядок обширную библиотеку. В кабинете были собраны модели кораблей и другие вещи, напоминавшие о любимом море. Узкая койка, несколько кресел судового образца, письменный стол, книжные шкафы — вот и вся меблировка комнаты. На стенах между портретов знаменитых флотоводцев висели навигационные инструменты и приборы мореходной астрономии, фотоснимки кораблей, на которых довелось плавать Рудневу.

Он много читал, вел обширную переписку. На первых порах это его занимало, но затем несгибаемый дух Руднева все больше стала подтачивать скука по родной водной стихии. К тому же пережитое отразилось на здоровье, все чаще давала о себе знать и контузия.

Постепенно Руднев стал приводить в порядок огромный материал для книги «Кругосветное плавание на крейсере «Африка».

Нередко Руднева посещали иностранные атташе и корреспонденты, интересуясь деталями боя «Варяга» и другими эпизодами войны на море. Но особенно радовался он, когда приходили служившие с ним матросы. С ними вспоминал он жизнь на «Варяге» и в экипаже. Не забывали Руднева и инженеры-кораблестроители, интересовавшиеся его опытом.

Наступила весна 1907 года. Правительство торжествовало победу и жестоко расправлялось с теми, кто выступал против самодержавия, в том числе с матросами «Варяга».

В печати больше не писали о «Варяге» в связи с негласным запрещением. Враги Руднева открыто на все лады чернили его. Особенно отличался его бывший «друг» флигель-адъютант, капитан 1-го ранга Н. Д. Дабич, командир 18-го флотского экипажа и бывший незадачливый командир крейсера «Громобой». К нему примкнул бывший старший офицер «Варяга» Степанов, затаивший злобу на Руднева за запрещение избивать матросов.

Началась травля меня, старшего сына, в пажеском корпусе. Пришлось оставить это учебное заведение. Отец хотел перевести меня в морское училище, но его предупредили, что и здесь меня постигнет та же участь. Так род Рудневых был лишен возможности иметь представителя в русском флоте. Я поступил в Петровскую сельскохозяйственную академию (ныне им. Тимирязева) и стал агрономом…

6

В 1907 году японцы произвели обследование затонувшего «Варяга».

Однажды на квартиру Руднева явился сотрудник японского посольства и на плохом русском языке изъявил желание видеть контр-адмирала. Он сообщил о предпринятом обследовании затопленного крейсера и попросил в связи с этим встретиться с сотрудниками посольства. Движимый любопытством Руднев согласился.

«Варяг» после подъема со дна моря.

В назначенный день прибыли секретарь посольства, морской атташе и еще один сотрудник с чемоданом в руках. Любезно справившись о здоровье Руднева и его семьи, японские гости сообщили об обследовании «Варяга» и о найденных на нем вещах, принадлежавших его командиру. При этих словах сотрудник открыл чемодан и выложил некоторые личные вещи Руднева, утонувшие вместе с крейсером.

Затем начал говорить атташе. Выразив удовольствие встретиться с «героем России», как он выразился, атташе заявил:

— Ваше превосходительство! Правительство микадо просит вас принять японский орден в знак глубокого уважения к геройскому подвигу, совершенному в Чемульпо.

И он протянул Рудневу черную лакированную шкатулку с государственным гербом на крышке. Внутри на шелковой подушке лежал орден «Восходящего солнца» 2-й степени.

Озадаченный Руднев не сразу нашелся с ответом. Он подумал, не явится ли принятие ордена оскорблением чести варяжцев? Он поблагодарил и заметил, что такие вручения происходят через министерство иностранных дел. Атташе ответил, что посольство уже обращалось туда, но никакого ответа не получило, а потому было решено произвести вручение непосредственно награжденному. Тогда Руднев принял орден и еще раз выразил благодарность, решив сам обратиться в министерство иностранных дел. Гости откланялись и покинули квартиру Рудневых.

Этого ордена Руднев никогда не носил. Он хранился где-то далеко, чтобы не попадался на глаза и тем самым не напоминал Уриу, Мураками и других…

Между тем травля Руднева развертывалась все шире. В морском штабе отменили намеченное ранее присвоение одному из строящихся контр-миноносцев названия «Капитан Руднев». Резко сократился круг друзей и знакомых. Они боялись, как бы связь с опальным контр-адмиралом не отразилась на их службе.

В марте 1907 года в Государственной думе выступил председатель совета министров Столыпин с реакционной правительственной декларацией, требовавшей от думы «восстановить в стране порядок и спокойствие».

С ответом от фракции социал-демократов выступили меньшевики. Депутаты-большевики резко критиковали это выступление за отсутствие в нем основных революционных требований пролетариата.

В ночь на 3-е июня правительство арестовало социал-демократическую фракцию, а утром был опубликован царский указ о роспуске Государственной думы.

Это событие, получившее название «государственного переворота 3-го июня», показало, что царское правительство еще достаточно сильно, чтобы на некоторое время удержать угнетенные народы России в своем повиновении.

Все это отразилось и на дальнейшей судьбе Руднева.

Летом он неожиданно получил приглашение прибыть к Бирилеву. Тот встретил его любезно, заговорил на самые обычные темы, но затем перешел к причине вызова.

— За последнее время, — сказал министр, — ведутся опасные для вас, Всеволод Федорович, разговоры среди офицеров флота, беззаветно преданных монарху. Они выражают недовольство, что вы не понесли за ваше ослушание заслуженного наказания и хотят просить о пересмотре вашего дела. Поэтому в ваших же интересах покинуть столицу в самое ближайшее время. На это не последует никаких письменных указаний, поступайте как вам заблагорассудится, но рекомендовал бы вам прислушаться к моим словам.

Руднев с невозмутимым спокойствием выслушал этот лицемерный совет и ответил с иронией:

— Мне все ясно. Куда прикажете выехать, ваше превосходительство?

— Нет, что вы, что вы, — возразил Бирилев. — Вы можете ехать куда угодно.

— Ну хорошо, поеду на родину, в Тульскую губернию, там и останусь до конца своих дней.

Руднев встал и вышел.

Узнав о разговоре с Бирилевым, Мария Николаевна сказала:

— Поступай, как тебе кажется лучше, но предупреждаю: я с детьми останусь в Петербурге.

Руднева огорчило решение жены и он стал убеждать ее переехать вместе, но она твердо стояла на своем.

Немногие друзья Руднева глубоко возмущались решением Бирилева, но приходилось подчиниться. Генерал-лейтенант П. Н. Воронов и контр-адмирал А. Г. Абрамов хотели писать «на высочайшее имя» прошение в защиту героя Чемульпо, но Руднев отговорил их от этого.

— Плетью обуха не перешибешь! — сказал он. — Не надо унижать ни себя, ни меня…

1

Недели через три Руднев уехал в Москву и поселился у родственников. Он занялся подысканием в Тульской губернии небольшой усадьбы. Руднев переехал в усадьбу при деревне Мышенки Алексинского уезда, в 3-х верстах от станции Тарусская Московско-Курской железной дороги.

Жажда кипучей общественной деятельности не покидала Руднева и здесь, в деревенской глуши, несмотря на пошатнувшееся здоровье.

Закончив приведение в порядок дома, Руднев начинает благоустройство усадьбы. Часто его можно было видеть работающим в поле или на огороде с лопатой, вилами, топором в руках.

Вскоре молва о странном адмирале, работающем как простой крестьянин, облетела всю округу. В те времена физический труд считался зазорным для привилегированных сословий, образ жизни Руднева расценивался ими по меньшей мере как чудачество. Соседние помещики специально проезжали мимо усадьбы Мышенки, чтобы воочию увидеть адмирала с вилами в руках.

Точный распорядок дня, поддерживаемый привычной дисциплиной, физический труд благотворно сказывались на здоровье Руднева. С чувством глубокого удовлетворения сообщал он о своей жизни семье. Письма часто сопровождались фотографиями.

Из окна комнаты Руднева долгими вечерами пробивался в сад свет настольной лампы. Работа над книгой «Кругосветное плавание на крейсере «Африка» близилась к окончанию. Кроме того, он уделял много времени переписке со своими многочисленными корреспондентами.

С тяжелым чувством наблюдал Руднев за жизнью окрестных крестьян. Большинство их имело крохотные клочки земли без выгона для скота, а у многих и лошадей не было. Пахали сохой, приобрести плуг было не по средствам. Хлеба не хватало, и для спасения семьи от голода приходилось идти в кабалу к помещику.

Сочувствуя крестьянскому горю, Руднев всемерно помогал деревенским соседям добрым советом, а то и деньгами. Память об этом живет и в наши дни.

Будучи попечителем земской школы, Руднев собирает среди местной интеллигенции деньги на покупку обуви и одежды для детей бедных крестьян, причем большую часть средств вносит сам.

Из числа помещиков и интеллигенции Руднев поддерживал знакомство лишь с земским врачом Шаровниковым, с которым имел много общих взглядов.

Недалеко от рудневской усадьбы находилось богатейшее имение Першино, принадлежавшее великому князю Николаю Николаевичу, с которым Руднев имел столь памятную «беседу». Тысячами десятин владел великий князь. Имение предназначалось специально для охоты. Кроме прочей дичи, здесь разводили волков, которые причиняли большой ущерб крестьянскому скоту. Конечно, Руднев никогда не бывал в поместье высокопоставленного самодура, но зато нередко посещал живших недалеко родственников Льва Николаевича Толстого, где несколько раз встречался с великим писателем.

«Кругосветное плавание на крейсере «Африка» вышло из печати в 1909 году. До этого Руднев написал брошюру «Бой «Варяга». Пытался сотрудничать он и в морских журналах, но с 1909 года цензура никаких работ за его подписью не пропускала.

Упорно продолжал Руднев работу над «Записками моряка», которым тоже не суждено было появиться в свет из-за цензуры. Это было понятно; автор резко критиковал состояние русского флота, бичевал царившие в нем порядки. После смерти Руднева рукопись «Записок моряка», составлявшая два толстых тома, была передана в Севастопольский военно-морской музей, где и пропала при разграблении музея белогвардейцами во время гражданской войны.

Травля Руднева в печати в 1909 году достигла предела. Положительно писать о нем стало невозможно. Генерал-лейтенант Воронов, издатель журнала «Русская старина», потративший около двух лет на книгу «Командир В. Ф. Руднев», так и не смог добиться издания своего труда.

Мастера лжи из кожи лезли вон, стараясь перещеголять друг друга в своем грязном «искусстве», требующем мало ума, но много подлости. Например, некий Португалов писал в газете «Дальний Восток» 2 декабря 1909 года: «Какой радостью были переполнены наши сердца в начале 1904 года, когда мы читали в газетах варианты описаний действий у Чемульпо нашего крейсера «Варяг» и его, как в то время все были уверены, доблестного командира… Мы знали, что хотя в бою у Чемульпо мы не победили, но это был бой героический; один наш крейсер на шесть неприятельских… Бросив «Варяга», командир уехал в Россию и зажил потихоньку. Возгорались в разных портах жестокие матросские бунты. Вот во время одного из них, в Кронштадте, этот самый «герой» Чемульпо не пожелал идти усмирять восставших и за это был немедленно уволен в отставку, причем лишен почетных аксельбантов. Вот каков «герой Чемульпо и Кронштадта». Пусть же русские люди, слыша имя «Варяга», или звуки марша этого имени, или рассматривая изображение этого крейсера, преисполняются благодарностью к героям офицерам и матросам этого судна, но пусть же знают, что командир его не может быть причислен к этим героям. Он незаслуженно оказался в их среде. И счастье, что его скоро поняли, быстро «разъяснили» и удалили из флота…»

Читая подобные писания, можно ли было чувствовать себя спокойным?

Ощущение одиночества дополнялось усиливающимися физическими страданиями. Уже мало помогали прогулки в лес, работа в поле и на огороде. Врачи настойчиво рекомендовали снова ехать в Швейцарию, но для этого уже не было достаточных средств, да и в заграничном паспорте отказали бы…

В конце 1909 года Мария Николаевна решила, наконец, оставить Петербург и с двумя младшими сыновьями переехала в Мышенки. Это несколько приободрило Руднева, он даже занялся пристройкой к дому, чтобы удобнее разместить семью.

В новой пристройке он выделил одну комнату под «музей», где были собраны многочисленные предметы, связанные с морской службой хозяина. Большое место среди них занимали подарки, полученные при возвращении в Россию. Руднев часто приводил в этот свой любимый уголок ребят из школы и с увлечением рассказывал о походах по морям и океанам, о нелегкой, но увлекательной профессии моряка. Лица ребят озарялись улыбкой. Им хотелось стать такими же, как «дяденька Водя».

В. Ф. Руднев (1911 г.).

Если на долю кого-нибудь из них и выпало такое счастье, то только при Советской власти.

2

Руднев не тяготился жизнью в глухой деревушке. Он был тесно связан с жизнью через газеты, журналы, переписку, через общение с народом. Горячая любовь ко всему родному помогала ему и здесь находить душевное удовлетворение, и порою трудно сказать, чему он больше радовался: воспоминаниям о столичных проспектах или первым цветам на посаженных им яблонях!

Однажды гурьба босоногих ребятишек увидела тарантас, в котором сидел какой-то человек с блестящими пуговицами на плаще. Лошадь свернула с главной улицы к усадьбе Рудневых.

Через несколько минут Рудневы с радостью встречали неразлучного школьного друга Всеволода Федоровича — контр-адмирала Абрамова.

— Вот приехал вас проведать без предупреждения, — весело говорил он, — а то когда пообещаешь, всегда явится какая-нибудь помеха.

Началась нескладная, торопливая беседа, как это всегда бывает после долгой разлуки. Абрамов спрашивал друга, кто из бывших товарищей ему пишет, кто навещает.

— Друзья? — горько улыбнулся Руднев. — Друзья-то, брат, до черного дня. Вот только ты, Абраша, не изменил…

Гость переменил тему разговора. Он сообщил о столичных новостях, о переменах на флоте после революционных волнений, но как ни старался Руднев выяснить, каковы настроения матросов и той части офицеров, которая интересовалась политическими событиями, ничего узнать не удалось.

Несмотря на свои пятьдесят лет, Абрамов сохранил многие черты беззаботного, легкомысленного мичмана. К матросам он относился снисходительно, даже с известным уважением, что, собственно, и сближало с ним Руднева, но жизни матросов не знал, да и не интересовался ею, считая, что это — обязанность старшего офицера корабля.

Здесь, в деревне, Руднев не стеснялся друга и завязывал с ним длинные беседы. Он увлекался, начинал объяснять, как сам понимает происшедшие события, но Абрамов лишь недоуменно пожимал плечами.

Настал день отъезда. Тяжело было расставаться старым товарищам.

Раза два еще побывал Абрамов в Мышенках и каждый раз находил резкую перемену в здоровье друга.

Наступила весна 1913 года, первая весна, когда Руднев, несмотря на теплую погоду, не появился ни в саду, ни в поле. Выходя из рудневского дома, врач Шаровников все чаще хмурился, молча садился в пролетку и неопределенно махал рукой на вопрос провожавших: есть ли надежда на улучшение здоровья Руднева? Приезжали врачи из Тулы, из Москвы. Они констатировали сильнейшее нервное расстройство, на почве которого, по их мнению, развивалось белокровие. В те времена никаких средств борьбы с этой болезнью не имелось. Дни жизни Руднева были сочтены и он сам сознавал это. Исподволь, стараясь не расстраивать близких, он начал отдавать последние распоряжения. Особенно волновала его судьба детей.

Не меньше людей, казалось, понимала положение Руднева любимая его собака Моряк. Как только хозяин слег в постель, Моряк устроился у его постели на коврике и не сводил умных глаз с каждого, кто подходил к больному, как бы взывая о помощи. Ночью Моряка заставали стоящим на задних лапах и положившим голову на ноги хозяина.

У постели больного попеременно дежурили Мария Николаевна, сильно осунувшаяся и поседевшая за эту зиму, и старший сын.

Однажды вечером Рудневу стало легче, он оживленно заговорил с детьми. Послышался давно уже не раздававшийся смех. Все разошлись с надеждой на улучшение. У постели осталась жена, а Шаровников, на этот раз решивший тоже дежурить, ушел в соседнюю комнату на отдых.

На рассвете Руднев стал задыхаться. Вмешательство врача не помогло. Через несколько минут все было кончено.

7 июля 1913 года Всеволода Федоровича Руднева не стало…

3

Мария Николаевна, несмотря на обрушившееся на нее огромное горе, сохранила присутствие духа. Я по распоряжению матери немедленно отправился на станцию и разослал многочисленные телеграммы о кончине отца. Но напрасно Мария Николаевна готовилась к встрече большого числа людей. Кроме родных да контр-адмирала Абрамова никто не приехал.

Зато самыми первыми явились полицейские во главе с уездным исправником и подозрительные личности, переодетые в штатское, остановившиеся у соседнего помещика.

В день похорон в Мышенки собралось множество крестьян из окрестных деревень. Все знали адмирала. Полицейские нервничали, косясь на людей, толпившихся у дома Рудневых. Абрамов, очевидно, был не первым, кого исправник попросил не произносить надгробной речи.

Казалось, что похоронной процессии не будет конца. Впереди ее гордо реял андреевский флаг, за ним школьники села Савина, так любившие своего попечителя, несли на подушках ордена покойного. Все  расстояние до кладбища гроб несли на руках. За ним шли родственники, крестьяне, рабочие, специально приехавшие из Тулы и Серпухова. Пришли также и представители местной интеллигенции. Многие несли букеты из полевых цветов.

Некоторые пожилые крестьяне, служившие на военной службе, удивлялись: как это хоронят адмирала-героя без всяких воинских почестей? Они, конечно, не знали, что это объяснялось немилостью властей.

Царское правительство ничем не отметило место погребения Руднева в селе Савине. Только после Великой Октябрьской социалистической революции на могиле был установлен надгробный памятник, представляющий собой высокий гранитный постамент с бронзовой плитой, на которой начертано: «Здесь похоронен легендарный командир крейсера «Варяг» Всеволод Федорович Руднев. 1855–1913 гг.».

Могила В. Ф. Руднева в с. Савине.

Могила обнесена оградой, поставлены скамейки, посажены молодые ели. При входе установлен большой якорь.

Газеты того времени напечатали лишь краткие сообщения о смерти Руднева, только наиболее близкий к морским кругам «Кронштадтский вестник» поместил более пространный некролог.

В доме горько переживали безвозвратную утрату самого дорогого члена семьи. Пес Моряк в день похорон ушел на кладбище и целые сутки оставался у могилы, пока его силой не вернули домой. Здесь он оставался дня два, не притрагиваясь к еде, а затем пропал бесследно…

В 1916 году вдова Руднева продала усадьбу и уехала с младшими детьми к родственникам в Тулу, где прожила несколько лет. Я остался в Алексинском уезде и работал агрономом.

На этом закончились морские традиции рода Рудневых, вписавшего славные страницы в историю русского флота.

Большую часть вещей Руднева семья передала в военно-морские музеи Севастополя и Петербурга.

4

Своеобразно сложилась дальнейшая судьба самого «Варяга». Японцы, по-хозяйски утвердившись в Чемульпо, подняли корабль в 1910 году. Затрата на это огромных финансовых и технических средств объяснилась желанием показать иностранцам техническую зрелость при выполнении столь сложной по тому времени операции.

Поднятый «Варяг» не представлял собой боевой ценности. Многочисленные повреждения ослабили его корпус, поэтому на нем уже нельзя было установить даже прежнюю артиллерию. После капитального ремонта японцы установили на корабле несколько орудий малого калибра, присвоили ему имя «Соя» и включили в отряд учебных кораблей высшего военного училища.

Правительство России стремилось возвратить исторический корабль. После длительных переговоров японцы уступили его за большую сумму, и «Варягу» было возвращено его славное имя.

«Варяг» снова в строю (1916 г.).

В 1916 году, в разгар первой мировой войны, «Варяг» начал кампанию во Владивостоке под командованием капитана 1-го ранга Фалька.

Корабль был в очень плохом состоянии. Правый вал гребного винта погнут, поэтому имела место сильная вибрация и правая машина не могла работать на полную мощность. Разницу в работе машин приходилось выравнивать с помощью руля. Максимальный ход судна не превышал 12 узлов. Артиллерия состояла из орудий малого калибра устаревшего типа. В команде «Варяга» было 350 матросов и 12 офицеров. В главном матросском кубрике находился барельеф, изображавший бой при Чемульпо, а в кают-компании висел портрет В. Ф. Руднева. Это было сделано по инициативе экипажа.

Приняв необходимые грузы для дальнего плавания, в марте 1917 года «Варяг» получил приказание готовиться к следованию в Мурманск через Суэцкий канал вместе с броненосцами «Полтава» и «Пересвет». Однако последний при входе на рейд Владивостока в тумане сел на мель. В плавание отбыли только «Варяг», на котором командир отряда держал свой флаг, и «Полтава».

Плавание проходило для «Варяга» тяжело из-за неисправности гребного вала. В Индийском океане во время шторма открылась значительная течь в угольной яме, помпы не успевали откачивать воду. В Средиземном море, у острова Мальта, крен крейсера принял угрожающие размеры, пришлось зайти в порт Лавалетт для ремонта, а «Полтава» продолжал путь.

Английские механики, прибыв на «Варяг», спросили:

— Почему у вас такой значительный крен? С кем вы воевали?

— Воевали с бурей, и борьба проходила в тяжелых условиях, — ответили русские моряки.

Пришвартовавшись в указанном месте, команда с помощью англичан выкачала воду, осушила угольную яму. Оказалось, что один кингстон частично открылся, через него и поступала вода.

После ремонта корабль отправился дальше, заходя по дороге в некоторые порты Франции и Англии для пополнения запасов топлива и продовольствия.

Пройдя благополучно близ берегов Германии и избегнув нападения немецких подводных лодок, «Варяг» в июне 1917 года прибыл в Мурманск. Не успел корабль пришвартоваться, как получил приказ: идти в английский порт Ливерпуль для капитального ремонта.

После сложного перехода, во время которого снова пришлось пережить сильный шторм, «Варяг» отдал якорь на рейде Ливерпуля. Однако англичане производить капитальный ремонт отказались, ссылаясь на недостаток рабочих рук, а фактически из-за политического положения в России, так как не знали, кто будет платить за работу. Затем власти порта установили наблюдение за кораблем.

В Англии матросов «Варяга» на берег не пускали. У причала около корабля все время дежурили военный караул и наряд полицейских. Затем англичане потребовали удалить команду с корабля, разрешив оставить на нем только шестнадцать человек для охраны.

Большая часть экипажа была насильственно отправлена в США. Американцы предложили варяжцам остаться служить в коммерческом флоте, но матросы наотрез отказались и потребовали репатриации на родину. Их отправили на остров Ванкувер, а оттуда на пароходе в Японию. Сюда за ними прибыл транспорт «Тверь», под красным флагом, доставивший их в родной Владивосток.

В связи с занятием Хабаровска бандами Семенова, моряков везли кружным путем до Байкала, а затем доставили в Петроград. Здесь некоторые демобилизовались, а другие вступили в Красный флот.

Оставшиеся на «Варяге» моряки в связи с Великой Октябрьской социалистической революцией подняли на его гафеле красный флаг и объявили «Варяг» собственностью молодой Советской Республики. Англичане немедленно арестовали всех шестнадцать матросов, свезли их на берег и посадили под охрану, а «Варяг» объявили «собственностью военно-морского флота Великобритании».

Дальнейшая судьба корабля неизвестна. Англичане распространили слух о его гибели в Северном море от мины немецкой подводной лодки, но кто мог тогда это проверить?..

1

Как ни пытались при царизме замолчать память о легендарном крейсере, народ не забывал о нем. «Песнь о «Варяге» передавалась из уст в уста.

Но вот в нашей стране совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, и с тех пор благодарный советский народ с глубоким уважением оберегает память героев-моряков, свято хранит и умножает их боевые традиции. «Песнь о «Варяге» величаво и гордо звучит по радио, на концертах и вечерах, в воинских частях, у пионерских костров.

И. И. Пономарев в книге «Герои «Варяга» рассказывает об одном глубоко волнующем эпизоде. В тяжелые дни Великой Отечественной войны один наш сторожевой корабль Северного флота подвергся нападению фашистских судов и самолетов. Советские моряки упорно сопротивлялись, но численное превосходство врага было слишком велико. Корабль стал тонуть. На палубе кучка советских моряков продолжала отстреливаться. Фашисты предложили им сдаться. В ответ герои запели: «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает…» и с песней ушли в глубь морской пучины.

В годы войны достойные сыны своих героев-предков — советские моряки навеки покрыли славой Советский Военно-Морской Флот.

2

В феврале 1954 года исполнилось пятьдесят лет со дня боя «Варяга» и «Корейца» с японской эскадрой. Коммунистическая партия и Советское правительство, всегда чутко относящиеся ко всему тому, что близко и дорого сердцу нашего народа, широко отметили эту знаменательную дату.

Заблаговременно стали собираться сведения о тех, кто еще жив из ветеранов боя при Чемульпо. Это оказалось не простым делом: пришлось наводить справки во всех уголках нашей необъятной страны. К февралю 1954 года было обнаружено пятнадцать ветеранов «Варяга». Все они оказались в возрасте более семидесяти лет, а самому старшему исполнилось восемьдесят. Как выяснилось, некоторые из них продолжали еще трудиться, другие находились на почетном отдыхе.

Всех ветеранов, а также автора этой книги, пригласили на юбилейные торжества в Москву.

В столицу прибыло двенадцать человек, трое отсутствовали по болезни. Для приехавших отвели лучшие комнаты в гостинице Центрального Дома Советской Армии. Самый большой номер превратился в «кают-компанию», где моряки собирались для бесед и приема многочисленных гостей.

Это были незабываемые дни! Бывшие боевые товарищи встретились после полувековой разлуки. Со слезами на глазах, с глубоким волнением обнимали они друг друга. Тут же завязывались нескончаемые беседы, начинались воспоминания о совместной службе, о пережитом. Присутствовавшие при этих встречах советские офицеры, корреспонденты никогда не забудут сияющих лиц героев «Варяга»!

Иногда происходили курьезы. Так, старшина трюмных отсеков Ф. Ф. Семенов, встретившись со мной, воскликнул:

— Ну, конечно, я вас сразу узнал! Вы тот самый Коля, который бегал в коротких штанишках по «Варягу» в Порт-Артуре. Вы мало изменились!

Все с теплым чувством вспоминали В. Ф. Руднева, говорили о нем с огромным уважением и любовью. Со всех сторон слышалось:

— Отец родной!

— Наш «батька»!

Служащие гостиницы с исключительным вниманием отнеслись к необычным гостям. В столовом зале для них выделили отдельный большой стол, «варяжский», как его называли.

4 февраля, в день, когда все оказались в сборе, моряков начали знакомить с достопримечательностями столицы. Многие не бывали в Москве с дореволюционных времен и теперь совершенно не узнавали ее. Нужно было видеть восторг варяжцев, когда они проезжали по новым магистралям мимо многоэтажных домов, культурных учреждений, памятников… Неузнаваемой стала Москва, та самая «большая деревня», как ее называли когда-то!

С 5 февраля начались встречи между варяжцами и молодым поколением Советской Армии и Военно-Морского Флота. Ветераны рассказывали о бое при Чемульпо, о прошлой безотрадной жизни, об условиях службы в царском флоте, призывали молодежь крепко хранить боевые традиции, как это делали старые моряки и участники Великой Отечественной войны.

Ветераны посетили Музей революции. В одном из залов они долго рассматривали модель «Варяга», доставленную сюда из Ленинграда ко дню юбилея. Посетили они и университет на Ленинских горах, театры. Всюду за моряками следовали фотографы и кинооператоры, снимавшие их для специального выпуска кинохроники.

С чувством благоговения посетили моряки Мавзолей В. И. Ленина и И. В. Сталина.

Когда на улицах москвичи узнавали, кто эти старички, окруженные таким почетом, то горячо приветствовали их, крепко пожимали им руки.

8 февраля день выдался на славу: небольшой мороз, солнце. Моряков усадили в автомашины и они в сопровождении нескольких десятков автобусов с представителями от воинских частей направились в село Савино Заокского района Тульской области для возложения венка на могилу их бывшего командира.

Путь от Москвы до Савина занял около четырех часов. По дороге была сделана остановка у дома-музея В. И. Ленина около Подольска для осмотра.

Савино расположено в трех километрах от магистрали Москва — Симферополь. Для прохода автомашин по заснеженной дороге от шоссе до места погребения Руднева заокские колхозники наездили накануне дорогу с помощью нескольких десятков саней, таким образом, все автобусы и автомашины смогли легко добраться до цели.

Почтовая марка с портретом В. Ф. Руднева и изображением «Варяга», выпущенная в 1958 г.

У могилы собрались колхозники, представители областных и местных общественных организаций.

После возложения венка состоялся траурный митинг. Моряки говорили о своем командире. Их сменил представитель Военно-Морского Флота. Затем слово взял полковник И. И. Пономарев, рассказавший о героическом бое при Чемульпо. Председатель Малаховского сельсовета А. И. Гаврилин, близко знавший В. Ф. Руднева, сказал о нем:

— Руднев всегда находил ласковое слово для крестьян и не отказывал им в помощи.

В заключение я поделился воспоминаниями об отце.

Затем прибывшие были приглашены на обед, организованный на станции Тарусская. За столом не смолкали рассказы, воспоминания о «Варяге», о тяжелом положении крестьянства в дореволюционное время, о радостной жизни в колхозной деревне. Варяжцы призывали молодежь дружно трудиться.

— Мы в молодости нашей работали сохой, деревянной бороной да лопатой. Какой мы могли собирать урожай? А вам дано все для получения прекрасных урожаев: и замечательные сельскохозяйственные машины, и искусственные удобрения, вас консультируют агрономы, животноводы. Желаю вам успеха в труде! — говорил бывший машинист «Варяга» С. Д. Крылов.

Уже начинало темнеть, когда гости направились в обратный путь.

В Москве нескольких моряков пригласили в радиостудию. Их выступления перед микрофоном были слышны во всех уголках нашей страны.

Центром юбилея явился торжественный вечер в большом зале Центрального Дома Советской Армии, состоявшийся 9 февраля.

Здание декорировано флагами. По всему фасаду протянулся алый плакат: «50 лет героического подвига моряков крейсера «Варяг». 1904–1954 гг.»

На торжественное собрание прибыли многочисленные представители Советской Армии и Военно-Морского Флота, партийных, советских и общественных организаций, рабочих, интеллигенции столицы.

Под звуки песни о «Варяге» моряки-ветераны занимают места на эстраде, украшенной цветами и флагами. Заднее панно изображает крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец», выходящие на бой с японской эскадрой. Перед панно застыл почетный караул моряков со знаменами.

Все ветераны одеты в матросскую форму. На их бескозырках гвардейские ленточки с надписью «Варягъ».

Торжественное собрание открывает адмирал флота Кузнецов. Гремят бурные аплодисменты в честь героев легендарного крейсера.

В своем докладе адмирал Андреев подробно рассказывает о героическом бое.

Затем полковник Пономарев по очереди представляет присутствующим моряков-ветеранов, рассказывает об участии каждого в бою, о последующем прохождении ими морской службы. Некоторые из них принимали активное участие в восстании броненосца «Потемкин», а многие — в Великой Октябрьской социалистической революции.

Выступают моряки-варяжцы. Их слушают с огромным вниманием.

Наступает торжественная минута: оглашается Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении пятнадцати моряков «Варяга» медалью «За отвагу»:

1. Бокалова Василия Федотовича,

2. Войцеховского Адольфа Доминиковича,

3. Залидеева Дмитрия Степановича,

4. Крылова Степана Давыдовича,

5. Кузнецова Прокофия Максимовича,

6. Крутякова Василия Ивановича,

7. Капленкова Александра Ильича,

8. Калинкина Макара Евдокимовича,

9. Кузнецова Александра Ильича,

10. Мазурец Лукьяна Григорьевича,

11. Поликова Петра Егоровича,

12. Семенова Федора Федоровича,

13. Чибисова Тихона Прокофьевича,

14. Шкетника Андрея Ивановича,

15. Ярославцева Ивана Федоровича.

Второй указ — о присвоении одному из кораблей Советского флота славного имени «Варяг», об установлении бронзового бюста В. Ф. Руднева в Туле.

Звучит Гимн Советского Союза, варяжцы проходят в зал под горячие аплодисменты и занимают кресла в первом ряду. Демонстрируется кинофильм «Крейсер «Варяг».

Незабываемый вечер заканчивается большим концертом. Мощно звучит песня о «Варяге» в исполнении Краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской Армии…

Каждый моряк-варяжец уходил с этого вечера с чувством горячей благодарности. На склоне жизни пришлось пережить столько незабываемых счастливых минут!

На следующий день адмирал флота Кузнецов устроил в честь варяжцев ужин в присутствии адмиралов и офицеров Военно-Морского Флота.

Так столица Страны Советов чествовала моряков «Варяга».

3

Ночью варяжцы Крылов, Семенов, Залидеев и Чибисов, сопровождаемые полковником И. И. Пономаревым, выехали в Ленинград.

С. Д. Крылов с подарками, поднесенными экипажу «Варяга», в военно-морском музее в Ленинграде (1954 г.).

Когда пассажиры по радио узнали, что в поезде находятся герои «Варяга», они начали собираться около двух купе, занятых моряками. И снова завязались беседы, полились воспоминания… Одни пассажиры сменяли других. Только под утро, усталые, но счастливые, варяжцы смогли немного отдохнуть.

На перроне в Ленинграде гостей приветствовали представители флота и армии. При выходе из вокзала собрались делегации, горячо приветствовавшие героев Чемульпо. Моряки вспомнили в этот момент встречу на той же площади полвека тому назад, когда их прибыло сюда около пятисот человек…

Делегация Военно-Морского Флота поднесла ветеранам цветы.

Моряков разместили в Доме офицеров имени С. М. Кирова. Здесь в тот же день состоялся торжественный вечер.

Как и в Москве, моряки посещали воинские части, встречались с молодым поколением Советской Армии и Флота. Горячо приветствовали ветеранов курсанты Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. Варяжцы призывали будущих офицеров свято хранить боевые традиции славных русских флотоводцев, а также воинов Великой Отечественной войны.

В стенах училища проходил когда-то курс морского дела В. Ф. Руднев, но тогда здесь царили иные порядки. Учиться в этих стенах могли только сыновья дворян, юношам из народа вход сюда был закрыт.

Побывали варяжцы и в Нахимовском морском училище, на легендарном крейсере «Аврора», в Смольном, во Дворце пионеров имени А. А. Жданова.

4

Большое впечатление оставило у варяжцев посещение Кронштадта. Рано утром 12 февраля их доставили на Балтийский вокзал, а оттуда на ст. Ломоносово (бывший Ораниенбаум). Здесь их уже ожидали моряки Кронштадта. После короткого митинга на привокзальной площади все заняли места в автомашинах и по льду поехали в Кронштадт, в котором варяжцы не были пятьдесят лет, но сохранили о нем немало воспоминаний.

Балтийцы тепло встретили моряков «Варяга», показали им город. Ветераны побывали на кораблях эскадры, где встречались с экипажами. Порадовали отличная выправка матросов, железная дисциплина, а главное, высокая сознательность.

Варяжцы рассказали матросам: раньше приходил на корабль новобранец прямо от сохи, он даже понятия не имел о море, о корабле и вот его начинали «учить», применяя линьки за малейшую ошибку. Офицеры держали себя высокомерно, смотрели с презрением на деревенского парня.

— Много горя пережили мы в молодости. Однажды за какой-то пустяк офицер велел с меня «шкуру» спустить, — рассказывал один из варяжцев. — В советском флоте дело поставлено совершенно иначе. Большинство молодых людей проходит морскую подготовку в клубах, кружках Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту (ДОСААФ). На корабле многое им уже знакомо, а главное, они попадают в дружескую обстановку, офицеры их не чуждаются, с большим вниманием занимаются с ними.

Вечером состоялись торжественный вечер и ужин в матросском клубе, ранее называвшемся офицерским собранием, на которых присутствовали представители гарнизона крепости. Каждый варяжец получил на память морскую меховую шапку. Ночевали на одном из линкоров.

У меня сохранилось много воспоминаний, связанных с Кронштадтом. Здесь наша семья прожила несколько лет. Дом, в котором мы жили, цел до сих пор. Проезжая мимо него, я с волнением вспоминал свое детство, вспоминал отца…

И вот варяжцы снова в Ленинграде. На этот раз они подробно осмотрели окраины города. Морякам приходилось бывать здесь до революции. Вот Нарвская застава. Раньше здесь жила рабочая беднота. Вспоминаются немощенные улицы, полуразвалившиеся домишки, редкие керосиновые фонари. Теперь там выросли многоэтажные дома. Улицы асфальтированы, по ночам район залит светом.

Варяжцы только головами покачивали от удивления и восхищения. Так здесь все стало по-иному.

В ночь на 15 февраля моряки снова заняли места в поезде и утром 16-го были в столице.

Переночевав в гостинице, юбиляры отправились на разные вокзалы и покинули гостеприимную столицу с чувством огромной признательности партии и правительству.

Тепло встретили моряков в родных местах, поздравляли с высокой правительственной наградой. Происходили встречи с трудящимися, курсантами военных училищ, школьниками, на которых варяжцы делились воспоминаниями, рассказывали о торжественных днях юбилея, о том, как встречали их в Москве, Ленинграде, Кронштадте…

Митинг у памятника морякам «Варяга» во Владивостоке (1954 г.).

5

Память о героическом подвиге крейсера «Варяг» глубоко хранится в памяти народа как яркое воплощение славных боевых традиций русского флота, приумноженных в годы гражданской и Великой Отечественной войн.

Варяжцы получали поздравления со всех концов Советской страны, теплые письма с выражением высоких патриотических чувств. Например, я получил более пятисот писем. Многие присылали выпущенные в 1904 году сборники стихов, тетради нот, песен, фотокарточки, связанные с «Варягом». Интересный материал прислал мне, в частности, коллекционер Л. И. Рабинович из Москвы, кроме того он передал ценную коллекцию литературных и музыкальных произведений, посвященных крейсеру «Варяг», во Всесоюзную библиотеку имени В. И. Ленина.

Много волнующих писем получил я и от варяжцев, делившихся воспоминаниями о своем командире. Хочется привести выдержки из некоторых писем.

Вот что сообщает А. И. Шкетник, подшкипер «Варяга»:

«Я был по натуре спортсмен. У меня в подшкиперской были разные гири весовые, я сам занимался и еще группку составил товарищей. Один раз наш новый командир Руднев зашел в подшкиперскую и застал нас занимающимися физкультурой. Мы испугались, думали, что нам влетит, но ничего подобного. Он спросил: «Что, спортом занимаетесь? Это дело хорошее. Создавайте кружок, а гири выносите наверх, на чистый воздух. Под них, чтобы не портить палубу, подложите мат». В те времена всякие кружки строжайше запрещались, но Руднев, наоборот, поощрял совместные занятия спортом среди моряков». Далее А. И. Шкетник пишет: «Всеволод Федорович был человек, который признавал человека «черной кости». Когда он вступил командиром на «Варяг», он сказал, что он, командир крейсера, будет также нашим отцом, и он выполнил это обещание. Он много помог нам в учении…»

А вот выдержка из письма кочегара «Варяга» П. Е. Поликова — участника восстания на броненосце «Потемкин»:

«Всеволод Федорович бывал на баке, где матросы курили, и там он с ними беседовал. Я хотя не курящий, но когда видел командира, тоже останавливался послушать его. И послушать было что. Он нам говорил, что такое родина, как надо ее любить и защищать. Для русского человека нет ничего дороже, чем защита родины, и каждый должен, если понадобится, защищать ее до последней капли крови. Во время боя «Варяга» наш командир был тяжело ранен. Истекая кровью, он не оставил своего поста. Так что же оставалось делать нам, матросам? Ответ сам напрашивается… Вот так нас воспитывал наш командир Всеволод Федорович. Он любил родину, и не меньше он любил матросов. И на эту любовь мы, матросы, отвечали такой же любовью. Командир воспитывал всю команду и также офицеров. При старом командире Бэре матросов били, над матросами издевались, матросы были бесправны. С тех пор, как командиром стал ваш отец, все это кончилось… Про вашего отца, нашего командира, можно много и много говорить, но это невозможно сделать в письме…»

Приведу выписку из письма В. И. Крутякова, матроса 1-ой статьи:

«…про вашего отца могу сказать одно: он был командир и отец родной. После «Варяга» был командиром 14-го флотского экипажа. Я служил у него в экипаже до тех пор, когда была забастовка в 14-м экипаже. Он не отдал под суд ни одного матроса. Когда нас отправили в Кронштадт, его уволили в отставку и он приезжал к нам проститься…»

А вот письмо С. Д. Крылова, машиниста «Варяга», того самого, которого спас от смерти верный Кирюшка:

«Я помню очень хорошо вашего отца, как истинного патриота русской отчизны, который вместе с нами, несмотря на свой ранг командира, без страха к смерти ринулся в бой с неравной силой противника, воодушевляя и в нас мужество и бесстрашие к смерти. Вместе с командиром мы отреклись от жизни ради Родины, ради чести русского морского флага, выполняя традиции морские Нахимова, Ушакова…»

М. И. Чернышев, матрос 1-ой статьи, сообщает:

«Служил я на крейсере «Варяг» с 1902 года по 1904 год, до момента его гибели. Принимал участие в бою с японцами у Чемульпо. После гибели «Варяга» я был спасен английским судном «Талбот». Служил на «Варяге» матросом, во время боя был у лебедки при подаче снарядов. Командира корабля Руднева В. Ф. знал очень хорошо, так как плавал с ним два года. Помню его как волевого командира, который каждодневно прививал экипажу мужество, стойкость и отвагу. Тепло и отзывчиво относился он к каждому матросу, за что мы его все горячо любили и в тяжелый момент в бою с японцами на призыв командира ответили: «Умрем, но не сдадимся!» Образ его, несмотря на прошедшие пятьдесят лет, стоит в моей памяти, как будто все это было недавно. Благодаря полученному боевому воспитанию на корабле многие из нас пошли по этому пути и дальше, в том числе и я. Принимал участие в революционных восстаниях моряков в Петербурге и Кронштадте до 1906 года. В 1906 году был осужден военным судом на шесть лет каторги…»

«О вашем отце сообщаю, — пишет матрос 1-ой статьи А. Д. Жорин, — что как командир он был отец родной. После приема им судна плавание стало другое. На крейсере «Варяг» я находился с 1901 года по 27 января (9 февраля) 1904 г., т. е. до дня гибели крейсера… После гибели крейсера я служил под начальством вашего отца в 14-м флотском экипаже (вторая рота) и был зачислен на броненосец «Андрей Первозванный». Многое за пятьдесят лет забылось, но самые лучшие воспоминания о вашем отце, нашем командире и отце родном — забыть невозможно…»

В одном из писем П. С. Сшивнов, тоже бывший матрос «Варяга», говорит:

«Приказы нашего командира В. Ф. Руднева были для всей команды крейсера «Варяг» решительные и исполнительные. Он сказал: «Братцы, не посрамим русского флота, не опозорим свое отечество, умрем со славой за родину, позорно не сдадимся врагу». Мы, живые хранители этого исторического события, отдали честь и славу дорогому, незабвенному нашему командиру В. Ф. Рудневу…»

Имеются подобные письма и от моряков «Варяга» тт. Чибисова, Кузнецова, Мазурец, Ильина, Семенова и других.

Все эти письма боевых товарищей Руднева подтверждают черты его характера, о которых говорится в этой книге.

Когда Руднева поздравляли с героическим подвигом, он всегда отвечал: «Не меня надо поздравлять, а экипаж «Варяга», стойко отразившего натиск врага». И тут же напоминал слова Багратиона: «Успех в бою одерживают солдаты, победы зависят от их мужества».

6

В Туле, против Комсомольского парка, установлен бронзовый памятник В. Ф. Рудневу, а возле него барельеф с изображением исторического боя при Чемульпо. Отсюда недалеко до деревни, где родился В. Ф. Руднев, и села Савина, где он похоронен.

Памятник В. Ф. Рудневу в Туле.

Барельеф «Бой при Чемульпо», установленный у памятника В. Ф. Рудневу в Туле.

30 сентября 1956 года состоялось торжественное открытие памятника. День выдался теплый, солнечный. С утра жители города стали собираться на празднично украшенную площадь. Шли со знаменами представители заводов, фабрик, учреждений, воспитанники Суворовского училища, студенты и школьники, колхозники из окрестных селений. Собралось более десяти тысяч человек.

На трибуну поднялись руководители областных и городских организаций, генералы, адмиралы, представители трудящихся, бывшие матросы крейсера «Варяг», автор памятника И. Г. Онищенко.

Ровно в 12 часов к микрофону подходит представитель обкома партии. Он говорит, что памятник В. Ф. Рудневу сооружен по решению Советского правительства в ознаменование пятидесятилетия со дня героического подвига моряков «Варяга».

— Вечная слава экипажу легендарного крейсера! Вечная слава его мужественному командиру, патриоту отчизны В. Ф. Рудневу! — заключает оратор.

Торжественно звучит Гимн Советского Союза.

От имени командования и личного состава Военно-Морского Флота СССР к присутствующим обращается контр-адмирал Н. А. Питерский.

— Этот памятник, — говорит он, — символизирует мужество и героизм русских моряков. Матросы и офицеры Советского флота, следуя славным традициям моряков-патриотов, всегда одерживали блестящие победы над врагом. Советские воины готовы отразить любой натиск врага, если он посмеет нарушить наш мирный, созидательный труд, — заканчивает Н. А. Питерский.

Слово предоставляется бывшему машинисту «Варяга» С. Д. Крылову. В теплых выражениях говорит он о своем бывшем командире В. Ф. Рудневе, о том, как Советское правительство высоко оценило подвиг моряков, увековечив его этим памятником.

От трудящихся Тулы выступил участник революции 1905 года А. С. Денисов, от земляков В. Ф. Руднева — житель деревни Мышенки, лично хорошо его знавший, А. И. Гаврилин. Он вспомнил, как однажды В. Ф. Руднев, подсев к отдыхающим крестьянам, высказал убеждение, что недалеко время, когда земля будет в руках тех, кто ее обрабатывает, то есть крестьян. Руднев пользовался горячей любовью крестьянской детворы. Он всегда находил для нее доброе слово.

Затем выступили представители тульских оружейников, молодежи и другие.

И вот наступает торжественная минута: перерезана алая ленточка, с памятника спадает покрывало, присутствующие запевают: «Наверх вы, товарищи, все по местам»… Перед глазами предстает величественный образ командира легендарного крейсера. Он стоит на капитанском мостике в парадном мундире, сжимая в руке бинокль. Взгляд устремлен вдаль…

Начинается возложение многочисленных венков, букетов. Пьедестал памятника утопает в цветах…

Так закончился памятный день, в который советский народ воздал героическому экипажу «Варяга» в лице его командира Всеволода Федоровича Руднева то, что отняло у него царское правительство.

Слава русских героев бессмертна!