1

Разместившись на трех иностранных кораблях, экипажи «Варяга», «Корейца», «Сунгари» и состав миссии в Корее образовали три эшелона русских, возвращающихся в Россию. Общий сбор был назначен в Севастополе для следования в Петербург.

Первый эшелон во главе со старшим офицером «Варяга» Степановым шел до Коломбо на пароходе «Намсан», куда прибыл 22 февраля. Здесь моряки перешли на русский пароход «Малайя», который доставил их 19 марта в Одессу, а затем они отправились в Севастополь.

Второй эшелон разместился на французском пароходе «Остральен», шедшем в Марсель. Оттуда они по железной дороге через Вену прибыли в Одессу, а 28 марта в Севастополь.

Третий эшелон во главе с Рудневым вышел из Сайгона 28 февраля на французском пароходе «Медок» и прибыл 29 марта на остров Крит. Здесь моряков перевели на французский пароход «Кримэ», доставивший их в Одессу 7 апреля. Пароходом «Святой Николай» они прибыли в Севастополь на следующий день.

Все три эшелона 10 апреля погрузились в специальный поезд и направились в Петербург.

Благодарную память о командире «Паскаля» Викторе Сэнесе Руднев сохранил на всю жизнь. Глубоко ценивший бескорыстную помощь людям, оказавшимся в беде, он не мог забыть Сэнеса, сделавшего так много для облегчения страданий раненых матросов и создавшего прекрасные условия всем русским, принятым на борт французского крейсера.

Руднев большую часть времени находился среди своих моряков, уделяя особое внимание раненым, подолгу беседовал с каждым, поддерживая бодрое настроение, столь важное для больного человека.

Оставшись без личных вещей, Руднев не имел даже смены белья. На помощь пришел все тот же Сэнес, подаривший гостю несколько пар белья. Правда, его пришлось перешивать с высокого худощавого хозяина на кряжистого Руднева.

По пути в Сайгон «Паскаль» зашел в Шанхай, откуда Руднев передал по телеграфу Алексееву и в морское министерство первое донесение о подробностях боя.

Весть о героическом подвиге русских моряков быстро разнеслась по всему миру. Газеты на различных языках печатали сообщения о «Варяге». Русские газеты писали о нем особенно подробно. Так народ узнал, что подвиг совершили простые матросы, славные сыны России. Имя «Варяг» стало символом смелости, мужества, героизма. В народе складывались песни, сказания о «Варяге» и «Корейце».

Царское правительство, постоянно испытывавшее животный страх перед народом, настороженно следило за проявлением симпатии к морякам. Не вызывал доверия и Руднев, который «вел себя подозрительно» с матросами, хотя прямого нарушения службы с его стороны не замечалось. Собрали многочисленные материалы о «притеснении» им офицеров, пытавшихся насаждать палочную дисциплину. Наконец, вспомнили, что Руднева переместили с должности старшего помощника командира порта в Порт-Артуре на «Варяг» с понижением. А здесь он расположил к себе команду, едва не поднявшую восстание против прежнего командира Бэра!

Царское правительство разрешило газетам публиковать рассказы о «Варяге», надеясь этим поднять патриотический дух народа, оправдать преступно затеянную войну, но затем само испугалось небывалого размаха народной симпатии к героям «Варяга», так как очевидны стали причины гибели крейсера. Но отступать было поздно, как бывает поздно закрыть прорвавшуюся плотину. Тогда правительство со скрежетом зубовным приняло решение оказать «всемилостивейшую» честь русским морякам, а затем, под шумок, расписать матросов по отдельным экипажам, устранив тем самым опасную сплоченность этого коллектива.

 

2

В Сайгоне «Паскаль» высадил русских пассажиров. Здесь Руднев узнал о награждении экипажей «Варяга» и «Корейца», а главное, понял, как народ высоко оценил действия вверенных ему кораблей. Это окончательно успокоило его. Значит, он правильно понял и честно выполнил свой долг!

Члены экипажей обоих кораблей были награждены георгиевскими крестами, Рудневу присваивалось звание флигель-адъютанта. Отныне он входил в многочисленную царскую свиту и должен был нести один-два раза в месяц суточные дежурства в царском дворце «при особе монарха».

Насколько первая награда радовала Руднева, настолько вторая тяготила. До конца жизни называл он свое придворное звание «тяжелой наградой».

Представляя себе дворцовую жизнь со всеми ее интригами и темными делами, Руднев чувствовал, что с его характером придется очень трудно. Он, конечно, не мог знать, что присвоение ему звания флигель-адъютанта вытекало из хитроумного плана, одобренного самим царем. Имелось в виду блеском и почестями вскружить голову Рудневу, как вожаку моряков, ставших народными героями. Но коварный замысел не оправдался. Руднев не соблазнился ничем и остался верным себе.

По статуту Российской империи Рудневу полагался орден Георгия 3-й степени, как командиру соединения кораблей, но ему этого ордена не дали в связи с не слишком лестной характеристикой, доложенной царю морским министром.

 

3

Плавание по пути в Россию, по признанию Руднева, проходило для него очень тяжело из-за сильных головных болей и головокружений — последствий раны и контузии. А тут еще официальные приемы почти в каждом порту, куда заходил пароход.

Многочисленные делегации являлись поздравить героев Чемульпо. Люди на всевозможных языках выражали симпатии к русским морякам. Им делали многочисленные подарки. Неизвестно откуда узнали жители Джибути, что Руднев — страстный собиратель марок, и вот делегация преподнесла ему на серебряном блюде ценнейшую коллекцию французских колониальных марок! Абиссинская депутация вручила Рудневу национальный головной убор, искусно отделанный редкими раковинами и жемчугом, а также художественный адрес от имени негуса (императора). И так происходило во всех портах.

На острове Крит моряки с «Варяга» перебрались на «Кримэ» и через Эгейское море, Дарданеллы, Мраморное море вышли в Босфор.

На рассвете 4 апреля в колыхавшейся дымке тумана перед пассажирами «Кримэ» раскинулась живописная турецкая столица Константинополь со своими белоснежными дворцами и виллами, утопающими в зелени. Искрились в лучах восходящего солнца золоченые полумесяцы на тонких, напоминающих белые стрелы, минаретах мечетей.

«Кримэ» отдал якорь на рейде Константинополя. Еще не стих лязг якорной цепи, как пароход окружили многочисленные лодки рыбаков, торговцев фруктами, овощами, восточными лакомствами. Жестами и гортанными криками они весело приветствовали русских, забрасывая палубу своими скромными подарками, главным образом сладостями, апельсинами, оливами, которыми так богат этот край.

От пристани Галата к «Кримэ» быстро приближался нарядный катер под флагом турецкого высшего морского командования. Сгрудившиеся у бортов лодки бросились врассыпную, освобождая путь для катера. Ничего не подозревавший Руднев удивленно переглянулся с капитаном «Кримэ», вместе с которым стоял на мостике. Их удивило появление этого катера вместо таможенного полицейского.

Капитан приказал спустить парадный трап и поспешил вниз, чтобы встретить гостей. Руднев с любопытством и беспокойством следил за поднимавшейся на борт большой группой турецких офицеров, сопровождавших чиновника, видимо высокого звания, который коротким жестом приветствовал капитана и заговорил с ним. Затем Руднева пригласили вниз, и сияющий красочным мундиром и орденами турецкий паша отрекомендовался на французском языке генерал-адъютантом султана и объяснил, что ему поручено приветствовать русских героев. Состоялась короткая официальная церемония. Адъютант вручил Рудневу от имени султана орден и звезду «Османие» второй степени в знак уважения к его мужеству. Одновременно ему передали огромный ящик, наполненный сигаретами. Как заявили турки, такие сигареты курил сам падишах.

Когда высокие гости покинули пароход, Руднев оделил сигаретами матросов, которые с удовольствием курили их, похваливая вкус султана.

Во время встречи с крепости на берегу Босфора грянул артиллерийский салют в честь русских моряков.

Затем на «Кримэ» явился таможенный чиновник и без всяких процедур вручил капитану пропуск на прохождение пролива.

 

4

Ранняя весна 1904 года быстро пробуждала к новой жизни природу черноморского побережья. В Одессе уже пылили по булыжной мостовой извозчичьи дрожки и неуклюжие ломовые телеги.

В одном из номеров гостиницы на Ришельевской улице почти всю ночь светились окна. Здесь семья Руднева с трепетным волнением ожидала его возвращения после долгой разлуки. Почти каждую минуту могли сообщить из порта о прибытии «Кримэ», о выходе которого из Константинополя было получено телеграфное уведомление.

Улицы города и порт украшены арками, увитыми цветами и зеленью. На них — слова приветствий героям Чемульпо.

Ранним утром 7 апреля жители Одессы и пригородов высыпали на улицы. На пристани застыли ровные квадраты солдат и матросов. У причала около сводного оркестра важно прохаживалось высшее начальство.

Упитанные жандармы на лошадях грубо расталкивали народ, старавшийся занять места поближе к причалу. Возвышающаяся над портом эстакада чернела от людей, пришедших приветствовать героев-моряков. Кое-где уже свистели нагайки: это полиция «наводила порядок».

В 9 часов утра у маяка Большого фонтана показался пароход «Кримэ». К нему поспешил поджидавший его в море портовый катер «Смелый», на котором находилось военное начальство и жена Руднева.

«Кримэ» подошел к причалу. С борта полетели концы швартовых. Грянул торжественный марш, заглушая лязг цепей и скрежет сходней. Матросы, солдаты, все присутствующие кричали «ура», от всего сердца приветствуя героев. Каждый по-своему выражал восторг.

Первым на сходнях появился Руднев в сопровождении офицеров и встречавших. За ним стали выходить на набережную матросы.

Руднев принял на серебряном блюде хлеб-соль. Затем его приветствовали начальник Одесского военного округа, городской голова и другие должностные лица. Матросы строились в походную колонну, чтобы отправиться в город.

Толпа смяла жандармов и бросилась к матросам. Горячие поцелуи, объятия… Наконец, моряки-герои под звуки марша двинулись вперед.

Встреча моряков «Варяга» и «Корейца» в Одессе.

Характерно, что никто из военного начальства не обратился к прибывшим с приветственной речью. Дело в том, что между армией, флотом и народом существовала глубокая пропасть. Царское правительство пуще огня боялось единения вооруженных сил и населения. Ведь войска призваны служить для отражения не только внешних, но и «внутренних» врагов!

Прием в Одессе длился недолго. После обеда, данного местным гарнизоном, моряки погрузились на пароход «Святой Николай» и отбыли в Севастополь.

Семья Руднева и он сам в эти сутки почти не отдыхали. Так много надо было рассказать друг другу!

Моряки, глубоко взволнованные встречей в Одессе, тоже долго не могли уснуть, продолжая делиться впечатлениями.

На следующий день «Святой Николай» под артиллерийский салют с флагманского броненосца «Ростислав» и других кораблей, расцвеченных флагами, отшвартовался у пристани Южной бухты Севастополя. И снова общее ликование! Особенно волнующей была встреча с товарищами, прибывшими на несколько дней раньше в первых двух эшелонах и разместившимися в черноморских морских экипажах.

От имени моряков Черноморского флота экипажу «Варяга» в лице его командира был поднесен адрес, вставленный в раму из куска дуба с потопленного в 1854 году корабля «Чесма».

Через день, переодевшись в новое обмундирование, все моряки «Варяга» и «Корейца» погрузились в специальный поезд, состоявший из 18-ти пассажирских вагонов, и, провожаемые огромной толпой севастопольцев, выехали в Петербург.

В пути почти на каждой станции поезд останавливался. Всюду веселые лица, крепкие рукопожатия, горячие поцелуи…

Рудневу часто приходилось выходить навстречу депутациям городов, мимо которых следовал поезд, принимать хлеб-соль, подарки. Матросов и офицеров тоже буквально задаривали разнообразными подарками.

В Орле к вагону Руднева с большим трудом протиснулась с огромным букетом цветов его племянница Ляля Чижова (ныне Е. А. Мелик-Пашаева), пришедшая на вокзал с подругами. Когда ей, наконец, удалось обнять любимого дядю Водю, она залилась от радости слезами…

В Орле Рудневу поднесли золотой кортик с ручкой из слоновой кости.

На станции Скуратово Тульской губернии Руднев принял хлеб-соль на серебряном блюде с вделанным в него георгиевским крестом. Среди других фамилий было выгравировано: «Толстой, Толстая, Толстые».

Горячо приветствовали моряков жители Тулы. Невзирая на ночное время, перрон и привокзальная площадь были переполнены. Земляки преподнесли Рудневу и матросу Чибисову ценные подарки. Кроме хлеба-соли на серебряном блюде, Рудневу вручили модель морской скорострельной пушки в одну треть натуральной величины. На ее постаменте была укреплена пластинка с выгравированными словами: «Герою земляку В. Ф. Рудневу от рабочих Тульского оружейного завода». Чибисов получил часы с дарственной надписью: «Храброму и верному матросу «Варяга» Тихону Чибисову от Тулы». Другим матросам туляки подарили гармоники, самовары, коробки с пряниками и многое другое.

Модель пушки системы Гочкиса, поднесенная В. Ф. Рудневу тульскими оружейниками.

Все эти подарки напоминали им на протяжении всей последующей жизни о самых счастливых минутах жизни.

Среди встречавших было немало детей. Ребята удовлетворяли свое жгучее любопытство, взобравшись на заборы, крыши, фонарные столбы, так как полицейские не допускали их на станции. На некоторых больших вокзалах появлялись школьники, руководимые учителями. Руднев с особенным вниманием и любовью встречал детей, даривших ему на память модели «Варяга», свои рисунки и вышивки. По его словам, эти встречи были особенно радостны и приятны после официальных приветствий со стороны представителей местных властей, духовенства и купечества.

Вагон-салон Руднева заполнялся цветами и подарками, среди которых можно было встретить и незатейливые изделия детских рук, и тяжелые серебряные братины, и многое другое. Одних только вышитых полотенец насчитывалось около сотни!

Все эти вещи были впоследствии переданы в Севастопольский и Ленинградский военно-морские музеи.

Телеграф обгонял поезд. В Петербурге тотчас же становились известными все подробности встреч моряков. Это была работа агентов охранки, аккуратно посылавших с каждой станции донесения в департамент полиции. Там их обобщали и докладывали высшему начальству. Правительство с тревогой следило за событиями. В министерство путей сообщения поступило секретное распоряжение: сократить до минимума стоянки поезда на станциях.

Многие тогдашние вельможи-карьеристы со злобой и завистью следили за все возраставшей популярностью Руднева. Как это так? Находясь, так сказать, на ступенях царского трона, они никакой славы не стяжали, а какой-то рядовой офицер, даже никогда не бывавший во дворце, вдруг завоевывает такую широкую известность! Так у Руднева появились злобные враги задолго до его прибытия в Петербург.

В Москве, по неизвестной причине, поезд простоял на Николаевском вокзале более суток. Все это время москвичи толпились на привокзальной площади, пытаясь прорваться через полицейский заслон на перрон и увидеть моряков. Но удавалось это немногим. Особенно страшными для полиции были попытки устроить в ряде мест митинги. На них невольно возникал вопрос о причинах кровавой эпопеи, а это вскрывало гнилость и бездарность военного командования и всего режима. Поэтому всякие публичные выступления по поводу событий в Чемульпо, являвшихся составной частью трагедии русско-японской войны, пресекались без пощады.

Семья Руднева в Москве не задержалась и с ближайшим поездом уехала в Петербург, чтобы приготовиться к встрече дома.

16 апреля моряки, наконец, прибыли в Петербург. Жители столицы вышли на улицы с 8 часов утра. На Невском проспекте царило праздничное оживление. Все балконы, крыши, ограды пестрели любопытными. Ребятишки гроздьями повисли на фонарных столбах. Отовсюду слышался грохот барабанов, звуки маршей. Шли войска в парадной форме.

От Николаевского (ныне Октябрьского) вокзала до Зимнего дворца протянулись непрерывные шеренги гвардейских полков, воспитанников военных училищ. Всюду виднелись конные и пешие полицейские, жандармы, казаки.

Вдали от Невского раздавались резкие звуки полицейских свистков, временами воздух прорезал свист нагайки, за которым следовали вопли. На Невский допускали только делегации.

Прилегающие к дворцу улицы были запружены войсками. У самого дворца разместились Преображенский, Семеновский, Павловский, Егерский полки, а также «конвой его величества» — личная охрана царя.

По серому небу пасмурного утра неслись низко нависшие облака. 10 часов. Со стороны вокзала послышался все нарастающий рокот и гул.

К разукрашенной зеленью и флагами платформе вокзала подходил поезд. Руднев вышел на платформу в походном мундире с повязкой на голове. Он быстро направился к группе военных сановников во главе с генерал-адмиралом флота, которому отрапортовал о благополучном прибытии эшелона. Матросы с офицерами последовали за своим командиром, оставив в вагонах вещи под наблюдением дневальных.

Тучный городской голова обратился к прибывшим с краткой речью, а затем вручил Рудневу и Беляеву хлеб-соль на массивных серебряных блюдах.

Поднесение В. Ф. Рудневу хлеба-соли в Петербурге.

Руднев от имени моряков поблагодарил жителей Петербурга за сердечный прием. Затем потянулись депутации с адресами и подарками…

Едва колонна вышла на проспект, ее встретили буря приветствий, крики восторга. Моряков забрасывали цветами.

Матросы несли на подушке свою любимицу-собачку Кирюшку, спасшую жизнь машинисту Крылову.

До самого Зимнего дворца бушевал Невский людским прибоем.

Прохождение моряков «Варяга» и «Корейца» по Невскому проспекту.

На Дворцовой площади состоялся парад. Руднев отрапортовал царю, после чего моряки прошли церемониальным маршем мимо Николая II, великих князей, министров, свиты, членов дипломатического корпуса. Во время парада царь кисло морщился, по привычке приглаживая правый ус. Заметив это, Руднев принял царское недовольство на свой счет: все моряки прошли прекрасно, а вот он шел неважно из-за усталости и головной боли.

После обхода фронта царь задал офицерам по два-три ничего не значащих вопроса, затем моряков пригласили во дворец. Здесь в одном из огромных залов состоялся парадный завтрак.

Не успели моряки занять места за столами, как прозвучала команда: «Встать, смирно!» В зал вошел царь с семьей и свитой.

Окинув взглядом присутствующих, Николай направился к специально приготовленному для него столику и произнес краткую речь. Поблагодарив «верных сынов» за «выполнение верноподданнического» долга, он закончил здравицей в честь офицеров и матросов обоих кораблей и опрокинул в широко раскрытый рот увесистую чарку водки, которая, вероятно, была уже не первой в это утро. Подобревший монарх затем обошел матросские столы, невнятно бормоча слова благодарности. Слабость к хмельному Николай унаследовал от отца, Александра III, который выпивал в один присест четверть водки.

После завтрака матросам предложили взять на память столовые приборы. Слышались соленые шутки:

— Глянешь на ложку и вилку — сразу вспомнишь царя-батюшку!

— Смотри, браток, как бы за эту ложку и вилку с тебя потом семь шкур не спустили!

— Чего доброго, а в этом можешь не сомневаться. Чай, царь-то не лучше своего сородича, нашего «зубочиста» Кирилла!

— Ребята, а водку-то он как дует! — восклицал молодой вертлявый матрос, не по возрасту отрастивший пышные усы. — Вот уж, мать честная, не думал, чтобы цари так пили. Наш боцман на что мастак по этой части, да и тот кривится, когда стопку опрокидывает, а этот и глазом не моргнул!

Все рассмеялись. Кто-то добавил:

— А чарка-то какая: медведя можно уложить!

Членов экипажей «Варяга» и «Корейца» посадили на расцвеченные флагами катеры и перевезли на другой берег Невы, в народный дом. Здесь после выступлений ораторов, прославлявших доблесть и мужество моряков, им была показана пьеса «Петр Великий». Вечер завершился апофеозом. Поднялся занавес, и перед глазами зрителей в туманном мареве предстали русские корабли, на одном из которых возвышалась аллегорическая фигура России, а народ приветствовал моряков. Хор в сопровождении оркестра исполнил кантату:

Спектакль и концерт глубоко тронули простые матросские сердца и в каждом оставили на всю жизнь светлые воспоминания.

После прогулки по саду моряков пригласили в большой зал на обед.

Насыщенный впечатлениями день подходил к концу. Матросов временно прикомандировали к 14-му и 18-му флотским экипажам. Служившие в них моряки приняли товарищей с исключительной теплотой.

Поздно вечером возвратился Руднев домой к ожидавшей его с нетерпением семье. Превозмогая усталость, он делился впечатлениями незабываемого дня. Казалось, никогда еще не чувствовал он себя так счастливо.

— Ты, папа, сегодня снова шел под флагом «Варяга», — заметил сын.

— Ты прав, Гога, но это мое последнее выступление под священным флагом с любимыми матросами…

На следующий день с самого раннего утра квартиру Рудневых стали осаждать десятки репортеров русских и иностранных газет. Немалого труда стоило Марии Николаевне уговорить их не беспокоить больного мужа.

Проснувшись, Руднев сказал, что чувствует себя лучше, хотя головная боль не прекращалась. Он не знал тогда, что этот мучительный недуг останется на всю жизнь.

Руднев отправился в главное адмиралтейство к морскому министру вице-адмиралу Авелану для доклада и получения нового назначения.

Свежий ветер гнал тучи в сторону моря, очищая небо. Купол Исакиевского собора, адмиралтейская игла и шпиль Петропавловской крепости сверкали под лучами апрельского солнца, обещавшего погожий день. Коляски, кареты, извозчичьи пролетки развозили своих седоков по так называемым присутственным местам. Изредка появлялся окутанный клубами дыма автомобиль на высоких колесах.

Руднев шел не спеша по набережной Невы, глубоко вдыхая свежий речной воздух. Мальчишки-газетчики бойко предлагали свой товар прохожим, выкрикивая при этом важнейшие известия и забавно перевирая их. Худой, чумазый мальчуган подбежал к Рудневу и крикнул:

— Вчера прибыли на Николаевский вокзал крейсера «Варяг» и «Кореец»!

Руднев остановился. Мальчик протянул ему номер газеты.

— Вот, господин капитан, здесь портрет самого Руднева. Он очень похож на вас! — улыбаясь, сказал мальчишка, заглядывая в лицо Рудневу.

— Нет, — улыбнулся Руднев, — мало похож! — И он протянул газетчику блестящий рубль. При виде такой крупной суммы, составлявшей почти двухнедельный заработок паренька, тот растерялся.

— У меня, господин капитан, сдачи нет.

— А мне сдачи и не надо, это тебе на память, а за газету получи пятачок!

На первой странице газеты крупным шрифтом сообщалось о приеме царем героев Чемульпо. Это представлялось как «монаршее благоволение». Руднев иронически улыбнулся.

В адмиралтействе Руднев встретился со многими знакомыми, уже занимавшими в то время высокие должности. Он знал их по учению в морском училище и практическим плаваниям. К Рудневу они отнеслись с притворной предупредительностью, но в душе их, кроме зависти, ничего не было. Только немногие настоящие друзья искренне поздравили Руднева.

Авелан принял Руднева с преувеличенной любезностью. Руднев, умудренный опытом, не очень поверил в искренность министра. Беседа длилась долго. Пришлось подробно рассказать об отдельных фазах боя. Затем Авелан сообщил Рудневу, что тот временно прикомандировывается к 18-му флотскому экипажу на время лечения и составления полного отчета о бое.

Руднев спросил о судьбе матросов. Министр достал из папки циркуляр и не без ехидства сказал:

— Извольте ознакомиться, Всеволод Федорович.

Оказалось, что все матросы уже распределены по флотским экипажам и должны отправляться в различные города: Кронштадт, Либаву, Ревель, Севастополь, Николаев, Владивосток и другие, причем большая их часть посылалась в самые отдаленные порты и лишь немногие оставались в петербургских экипажах. Горькая обида охватила Руднева за своих матросов. Вместо того, чтобы укомплектовать такими боевыми кадрами какой-нибудь строящийся корабль, их рассредоточивали! Вот оно «монаршее благоволение»!

Угадав мысли Руднева, министр заявил:

— Это прекрасное решение. Мы распространим благородные традиции «Варяга» на все эскадры и флотилии. Конечно, вам тяжело расставаться со своими людьми, но ничего не поделаешь. Таково повеление государя.

Министр протянул руку для прощания, давая понять, что прием закончен.

Выйдя из адмиралтейства, Руднев устало опустился на скамейку сквера, дав волю грустным размышлениям. Было совершенно очевидно, что царское правительство боялось крепкой товарищеской спайки экипажа «Варяга». Отсюда и стремление как можно быстрее разделить, обезвредить опасный коллектив. Таков был удел моряков, вписавших героическую страницу в историю русского флота!

Руднев отправился в 14-й и 18-й экипажи, чтобы проститься с боевыми товарищами…

Дома его ожидали многочисленные друзья и знакомые, а также добрых полтора десятка корреспондентов русских и иностранных газет и многочисленные фотографы.

Почта принесла множество приглашений от различных обществ и учебных заведений с просьбой посетить их и рассказать о «Варяге». Поздно ночью, когда гости разъехались, Руднев тщательно разобрал все приглашения, составил расписание, когда и где побывать, и написал ответы. На эти посещения ушло более трех недель.

Времени на лечение почти не оставалось, а рана была серьезная. Врачи предупреждали о том, что острые головные боли могут стать хроническими и настаивали на госпитальном режиме и полном покое, но Руднев не соглашался на это. Он все еще надеялся на свое былое железное здоровье.

 

5

Слава о «Варяге» распространялась все шире по необъятным просторам русской земли. В газетах и журналах печатались стихотворения, песни, сказания, посвященные «Варягу». Одна из песен стала подлинно народной:

Автором слов этой песни был немецкий поэт Рудольф Грейнц. Слова ее были впервые опубликованы в немецком журнале «Югенд» (№ 10 от 25 февраля 1904 года), буквально через несколько дней после боя у Чемульпо. Перевод ее появился в «Новом журнале иностранной литературы» в апреле 1904 года. Песня была положена на музыку в России неизвестным композитором. В первых изданиях нот песни вместо автора музыки указывались аранжировщики, хотя в одном из них композитором ошибочно назван А. Н. Яковлев.

Сохранилась до наших дней, тоже став народной, и другая песня о героях Чемульпо:

Это стихотворение принадлежит перу поэта-любителя чиновника Я. Н. Репнинского и было опубликовано в «Рижском вестнике» 21 февраля 1904 г. Музыку к стихам написал Ф. Н. Богородицкий, тогда студент Юрьевского университета.

 

6

Приказом от 10 июня 1904 года Руднев был назначен командиром 14-го флотского экипажа и одновременно командиром строившегося в Петербурге эскадренного броненосца (линкора) «Андрей Первозванный».

В состав экипажа, кроме «Андрея Первозванного», входили крейсер второго ранга «Изумруд», мореходная канонерская лодка «Грозящий», две канонерки, транспорт «Волга» и канонерка береговой обороны «Бурун». Экипаж размещался в огромном здании, занимавшем целый квартал, — Крюковских казармах. Фасадом здание выходило на Мойку около Поцелуева моста. Своим названием мост был обязан с давних пор тому, что здесь прощались матросы-новобранцы с родными, так как дальше к экипажу провожающих не допускали.

Руднев поселился в казенной квартире при экипаже. Здоровье его продолжало ухудшаться. Врачи предписали специальное лечение, возможное в те времена только за границей.

Получив двухмесячный отпуск, Руднев отправился с семьей на швейцарский курорт Бэ (Bex-les-Bains).

Как только норд-экспресс Петербург — Париж пересек немецкую границу, в киосках и у газетчиков замелькали газеты, журналы, открытки с портретами командира «Варяга» и снимками героического корабля. К счастью Руднева, в поезде его не узнали, поэтому ему удалось избежать роли «русской диковины». Зато в Берлине, где Рудневы предполагали задержаться дня на три для осмотра города, в отеле его распознали быстро. При регистрации паспортов в бюро гостиницы Руднева любезно спросили, не он ли тот самый командир русского героического корабля, но он выдал себя за однофамильца. Однако не тут-то было! Нашелся не в меру любопытный, который отправился в русское посольство, где и установил, что этот Руднев «тот самый». В гостиницу нагрянула ватага репортеров. Руднев, что называется, принял их в штыки и энергично потребовал, чтобы администрация отеля обеспечила ему спокойный отдых. Это ему обещали, но попросили все же уделить полчаса на интервью. Пришлось согласиться.

Однако и на другой день посещения репортеров и просто любопытных продолжались. Пришлось покинуть Берлин, вернее, бежать из него.

На курорте в Швейцарии Руднев уже не пытался скрыть свою личность. В первый же вечер, когда ничего не подозревавшие Рудневы вошли в столовую отеля, все находившиеся здесь встали, оркестр исполнил русский марш, один из обедавших немцев произнес приветственную речь, а французская девочка поднесла Рудневу огромный букет роз, перевязанный георгиевской лентой. Все это произошло столь неожиданно, что Руднев растерялся и с трудом нашел слова для ответной речи.

Пребывание на курорте в Бэ принесло Рудневу пользу. Главное было не в ране, уже почти зажившей, а в контузии головы, причинявшей жестокие страдания. Он аккуратно соблюдал предписанный врачами режим и оказался очень послушным пациентом, стремясь как можно быстрее восстановить здоровье для продолжения морской службы.

Привыкший с детства к нетронутой деревенской природе, Руднев всю жизнь горячо любил экскурсии, прогулки. Он повторял:

— Здоровье нужно черпать из природы, а не из аптеки!

На курорте ему показалось тягостным предписание полного покоя и даже частично постельного режима. Но врачи после двухнедельного лечения, видя заметное улучшение, разрешили ему совершать прогулки, а затем и более продолжительные экскурсии. Руднев с женой и старшим сыном поднимался в горы и обошел все окрестности Бэ в долине Роны.

Здесь у Руднева произошло знакомство, оказавшее заметное влияние на его политические взгляды. В отель прибыл с взрослой дочерью Г. В. Плеханов. Руднев неоднократно слышал об этом выдающемся пропагандисте марксизма в России, и взгляды и убеждения таких людей вызывали у него интерес и уважение. Поэтому Руднев поспешил сам завязать знакомство с Плехановым, и вскоре между ними установились дружеские отношения.

Хотя жена Руднева Мария Николаевна, опасаясь доноса, не одобряла это знакомство, муж не изменил отношения к Плеханову. Они часто совершали совместные прогулки по окрестностям и вели беседы. Дочь Плеханова, отличавшаяся веселым характером, острила по поводу необычного знакомства: политический эмигрант и царский флигель-адъютант!

Руднева поражали глубокие, всесторонние знания собеседника. Впервые он познакомился с основами марксизма. Руднев приобрел звукозаписывающий аппарат — фонограф (диктофон), только что появившийся в продаже, и записал несколько высказываний Плеханова.

Перед отъездом Руднев шутил, что таможенные чиновники и жандармы дорого дали бы за восковые валики с записями. К счастью, по своему званию Руднев мог не предъявлять багаж для проверки на границе.

Всю свою последующую жизнь Руднев с особым уважением вспоминал о Плеханове, о беседах с ним. Резко критическое отношение его к самодержавному строю еще более укрепилось.

Здесь же, на курорте, у Руднева состоялось несколько бесед с женой, положивших начало первым за всю их совместную жизнь разногласиям. Однажды, сидя с нею на скамье в парке, он пожалел, что подобные курорты совершенно недоступны для народа.

— А разве нельзя у нас, на Кавказе, да и в других местах, создать курорты, доступные простым людям, тем более для человека физического труда? — говорил Руднев. — Разве нельзя было бы отправить раненых варяжцев, скажем, на Кавказ? Сколько пользы принесло бы им курортное лечение!

Он продолжал:

— Эти расходы не нанесли бы ущерба казне. Осталось бы на пьяный разгул, который идет во дворце. Кстати сказать, я страшусь возвращения в Петербург, где стану причастен ко всему этому по должности флигель-адъютанта его императорского величества! Не знаю, смогу ли это вынести…

Встретив недружелюбный взгляд Марии Николаевны, Руднев умолк. Он не сразу понял, чем вызвано ее недовольство. После паузы жена сказала:

— Всеволод, ты и себя сгноишь в Петропавловке, и детей погубишь, если не изменишь отношения к начальству, не перестанешь меньше говорить о матросах.

Заметив, что муж хочет возражать, Мария Николаевна энергично продолжала:

— Подожди, выслушай меня. Тебе не известно, что говорили в морских кругах после возвращения Бэра из Порт-Артура! А мне все передали, когда я вернулась в Петербург. Тебе про это я не писала, не желая расстраивать. Тебя называли покровителем бунтовщиков. И из порта тебя убрали за неуживчивый характер, непочтительность к наместнику Алексееву. Оставайся таким как есть, но измени отношение к высшему начальству. Я не ропщу, что моя жизнь уходит… — Губы ее задрожали и сквозь слезы она закончила: — Только и делаю, что встречаю да провожаю тебя. Во многом согласна с тобой, но не хочу жить под постоянной угрозой. Пожалей, если не себя и меня, то хотя бы детей!..

Заметив приближение посторонних, они поднялись и направились в безлюдную сторону парка. Пройдя немного, Мария Николаевна обратилась к мужу:

— Почему ты молчишь?

Тогда он заговорил:

— Давай разберемся по порядку. Первое: ты против моего отношения к людям, прежде всего к матросам? Да или нет?

— Нет, нет, — заспешила она, — нисколько. Я даже не против того, что они часто ходят к тебе, хотя мне приходится слышать колкости от знакомых по этому поводу.

— Хорошо, это главное, а мнение знакомых — чепуха. Кроме того, изменить нашу жизнь, наши привычки уже не в силах ни ты, ни я. Поздно. Второе: ты против моего отношения к начальству?

— Да, да, это главное, — торопливо сказала Мария Николаевна.

— Разберемся в этом. Ведь ты никогда не была против моего нетерпимого отношения ко всякой несправедливости, ко всякому хамству по отношению к людям, не так ли? Ты же знаешь, не могу я с моим характером подлаживаться к какому-нибудь самодуру-сатрапу, унижаться перед ним, терпеть его высокомерие!

— Ты ужасен, Всеволод! — воскликнула Мария Николаевна. — А флаг для тебя уже не святыня?

— Подожди, я понял твои сомнения, — возразил Руднев. — Родной стране, флагу я служу честно. Здесь меня никто упрекнуть не посмеет!

Медленно двигаясь по аллее, они долго молчали. Затем снова заговорил Руднев:

— Ну, хорошо, успокойся, постараюсь несколько изменить отношение к начальству, но предупреждаю: подлаживаться не буду, это не в моем характере. Значит, условились?

И он ласково взглянул на жену, которая вытерла слезы и ответила:

— Не сердись на меня. Ведь ты должен понять: не за себя волнуюсь — за детей, за их будущее…

Подходило к концу пребывание Рудневых в Швейцарии. Рана зажила. От нее остался лишь большой рубец на правой стороне головы, но боль часто давала себя знать. Специальным приказом по морскому министерству Рудневу было разрешено во всех случаях носить в связи с этим вместо треуголки, давившей голову, фуражку.

С невеселым чувством думал Руднев о возвращении домой. Он очень скучал по России, но тяготила мысль о дворцовой службе, о новых обязанностях в столичном «обществе».