Глава 1

Яркую, безоблачную синь неба дробил громким стрекотом рев вертолетного двигателя. Он ввинчивался в барабанные перепонки людей, которые стояли у края небольшого аэродрома, со всех сторон сжатого тайгой. Все они напряженно, не отрываясь, смотрели вверх, и сразу становилось ясно — даже им, видавшим виды «спецам», происходившее у них над головами было в диковинку.

Публика здесь собралась не рядовая — об этом красноречиво говорила стайка черных машин неподалеку, в которую затесалась даже одна «чайка». Там же в сосредоточенной неподвижности застыли машины пожарной и «скорой» помощи, готовые по первому зову ринуться на поле…

А вертолет словно испытывал людей на земле: подлетал к ним почти вплотную, зависал над головами… Уходил в безбрежное небо и вдруг стремительно пикировал вниз. Потом снова, как ни в чем ни бывало, плавно набирал высоту, вычерчивал крутые спирали…

В немногочисленной группе зрителей, военных и штатских, выделялись трое. Сухощавый, чуть сутуловатый, со звездой Героя соцтруда на груди — Игорь Евгеньевич Минк. Внешне Главный конструктор выглядел совершенно невозмутимым, едва ли не безучастным к тому, что делалось в небе. Зато по лицу второго из приметной троицы, привлекательного моложавого мужчины в кожаном реглане, можно было, казалось, увидеть, что происходит сейчас в кабине вертолета. Руководитель полетов Николай Сергеевич Лапин как будто сам держал штурвал — так явственно комментировали лицевые мускулы каждый лихой вираж пилота. В то же время на неприветливой физиономии директора завода Дубова привычный мрак сгустился до черной тучи. Ясно, что за этот цирк, случись чего, отвечать придется ему. И потом его ни на секунду не покидало тошнотворное ощущение, знакомое всем экзаменующимся.

Но вот вертолет легко, даже изящно выкрутил «мертвую петлю», отлетел немного в сторону леса и завис над ним, словно актер на сцене, ожидающий оваций. Дубов перевел дух и хотел закурить, но оказалось, что вся пачка с сигаретами вместе превратилась в его руке в бесформенный комок. Беззвучно, одними губами пожелав ей чего-то на прощанье, Дубов бросил скомканную пачку себе под ноги. В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал вопрос Минка:

— Кто за штурвалом, Зайцев?

Бросив многозначительный взгляд на руководителя полетов, Дубов промолчал. Минк в недоумении повернулся к Лапину.

— За штурвалом летчик-испытатель второго класса Эдгар Банга, — без колебаний отрапортовал тот. — Зайцев болен.

— Почему не доложили загодя?

— Не считал этот вопрос принципиальным.

— Не считали принципиальным? — Бледные губы Главного неприязненно скривились. — Доверили машину неизвестно кому!

— За полеты отвечаю я, Игорь Евгеньевич, — позволил себе перебить его Лапин. — И мне известно, Банга окончил школу испытателей с третьим классом, налетал четыре тысячи часов. На МИ-1, МИ-4, МИ-8 умеет все, даже «танец с саблями».

— А на К-18? — чуть помягчевшим тоном спросил Минк.

— Тоже. Два года отлетал, а сколько парней гробанулось…

— И все же доложить вовремя следовало, — Главный настаивал, но, словно желая смягчить резкость тона, поинтересовался: — А откуда такая странная фамилия — Банга?

— Латыш, — охотно пояснил Лапин, — самый перспективный летчик на заводе. Прекрасная техника полетов, светлая голова… — Он вдруг споткнулся на середине фразы.

Вертолет, вернувшийся к центру поля, набрал высоту и внезапно замолк. Все разговоры тут же стихли — неужели авария? Да, вертолет падал, беспомощно, словно подбитая птица, заваливаясь на правый бок. Секунды жуткого стремительного падения машины показались наблюдавшим людям каким-то бесконечным кошмаром. Надежда еще теплилась, и люди еще отказывались поверить в самое страшное, но машину уже опрокинуло винтами вниз. Если бы пилот и сумел выпрыгнуть с парашютом, его размолола бы адская мясорубка. Винтом книзу вертолет камнем падал на землю, и не было на свете силы, способной предотвратить беду… Но когда оставалось только закрыть глаза, чтобы не видеть ужасного конца, винт начал понемногу оживать, а вертолет медленно, но уверенно переворачиваться. Словно почуяв страшную опасность, все быстрее набирали обороты лопасти — и чудо свершилось: машина перестала падать, зависла буквально в нескольких метрах от летного поля и плавно опустилась на зеленую траву.

Несколько мгновений стояла мертвая тишина. Потом из кабины тоже затихшего вертолета выбрался высокий статный парень. С трудом сдерживая мальчишески счастливую улыбку, он шагал через поле — рапортовать Главному. Дубов круто, на каблуках, развернулся и направился к своей «Волге». С треском захлопнул дверцу, рывком взял с места, откровенно норовя поскорее убраться отсюда и забыть только что пережитый кошмар.

Позже в своем кабинете, казавшемся чересчур просторным для этого невысокого крепыша, Дубов сполна дал волю гневу и раздражению.

— Мальчишка! Ты соображаешь, чем все это могло кончиться?

— Владимир Александрович, — Эдгар старательно отводил глаза от стоявшего рядом с ним на ковре Лапина, — машину можно сажать при отказе двигателя. Я это только что доказал.

— С меня достаточно! Вы уволены, Банга. С этой самой минуты. Идите и сдайте пропуск.

— Владимир Александрович…

— Я сказал все! — Директор еле сдерживался, чтобы не начать орать. — Уходи, не испытывай моего терпения.

В глазах Эдгара вспыхнула ярость. Но он сцепил зубы, смолчал и с гордо поднятой головой вышел из кабинета. А Дубов уселся за стол и долго перекладывал с места на место всякие бумажки, приводил нервы в порядок.

— Поздравляю, Николай Сергеевич, — директор говорил, не глядя в сторону Лапина, — пронял до самых до печенок, цирковой нумер выдал.

— Я не снимаю с себя ответственности, но, поверьте, я даже предположить не мог, что Банга… В общем, это его полнейшая самодеятельность.

— Зачем было цацкаться с ним, говорить с утра до вечера, что он пуп земли?

— Но он в своем деле талант, — гнул свое Лапин.

Дубов поморщился, как от зубной боли.

— Бросьте, ей-богу, эту вашу лирику. — И, перестав сдерживаться рявкнул: — А если бы он вместе с машиной гробанулся? У Главного на глазах, а?

— Прошу прощенья, Владимир Александрович, — в голосе Лапина прорезалась язвительность, — не пойму, что для вас важнее — безопасность людей, которые работают на ваших машинах, или ажур для Главного? Если второе, то зачем говорить о риске?

Дубов смерил Лапина тяжелым взглядом и демонстративно поерзал в своем директорском кресле, всем видом показывая, кто тут хозяин.

— Банга не будет больше работать у меня на заводе. Тут производство, а не цирк. Кстати, если захочется проявить солидарность с этим мальчишкой, милости прошу — препятствий чинить не намерен.

Банга вышел из заводоуправления к направился было к автобусной остановке, но увидел возле стоявшей неподалеку «Чайки» Главного и резко повернул в противоположную сторону.

— Молодой человек, вам в город? — окликнули сзади.

Пришлось остановиться.

— Можно в город, — бросил он с вызовом, — и на все четыре стороны можно.

— На все четыре мне с вами не по пути, — Минк с интересом приглядывался к летчику. — А в город могу подбросить.

Эдгар медленно, словно нехотя, приблизился к машине, недоверчиво глянул на Главного.

— Смелее, смелее, — приветливо кивнул Минк, — здесь вам кувыркаться не придется.

— Кто знает, где кувыркнется, — огрызнулся летчик.

Некоторое время ехали молча. Эдгар даже забеспокоился — не слишком ли для проштрафившегося диван роскошен.

И тут Минк заговорил.

— Так что же у вас произошло? Двигатель отказал или…

— А ничего особенного — цирк один! — Еще не остыв от директорской выволочки, Эдгар вежливостью не злоупотреблял. — Не смог отказать в удовольствии дурака повалять. Зрителей-то внизу сколько!

— Ну а если серьезно? — Главный смотрел прямо в глаза.

Эдгар отвернулся, ответил не сразу.

— А серьезно — друг у меня так разбился. Отказал двигатель — и крышка! Парашют не поможет, прямо под тобой мясорубка. Нужно было что-то придумать, ведь друг мой не первый и не последний…

— Рассказывайте, — приказал Главный.

— О чем рассказывать? У Николая Сергеевича расчеты железные, вот авторотация и сделала свое дело.

— Значит, Лапин отрабатывал этот фокус вместе с вами?

— Не совсем… Расчеты — его, самоуправство — мое.

— Прикрываете собой командира? — усмехнулся Минк.

— Его прикрывать не нужно, он сам кого хочешь прикроет, — даже тени улыбки не появилось на лице Банги. — Я же не с бухты-барахты сегодня с неба свалился. Вначале ходил без выключения двигателей, пробовал разные режимы. Делал моторную посадку. Когда понял, что аппарат позволяет много больше и я могу с ним совладать, стал готовиться к имитации аварийной обстановки. Самое главное — уловить момент взятия шага. Дальше все просто: уточнил расчет на посадку, на высоте сто пятьдесят метров выключил двигатель, на сорока создал тангаж, за двадцать до земли подсек. Когда оставалось пять метров, вышел на посадочный угол, поднял хвостик и сел… И пробежки не понадобилось. А вообще главное — не растеряться.

Минк слушал внимательно и, казалось, сам повторял расчеты, делал прикидки.

— А страшно было? — вдруг с какой-то наивной завистью спросил он.

— Честно сказать, — наконец заулыбался Эдгар, — как пошел камнем вниз, думал — хана! И все время тянуло подсуетиться. Умом, понимал — нельзя, а руки сами к штурвалу тянулись… Кстати, так и гробились ребята. Если самообладание потерял, не сядешь тютелька в тютельку.

— Выходит, можно спастись при временном отказе двигателя, — как бы отвечая своим мыслям, протянул Минк. — А что директор?

Вопрос застал Эдгара врасплох, летчик сразу насупился.

— Если позволите, я сойду вон там, у трансагентства.

— Понятно, — сочувственно покачал головой Главный.

— Нет худа без добра, — с заносчивым безразличием отозвался летчик. — Съезжу отца с матерью проведать, погощу у них, ведь не виделись-то давным-давно.

— Тогда счастливого пути, — тепло улыбнулся Минк, пожимая летчику руку. Потом долго, с задумчивым видом смотрел ему вслед.

С большого ватманского листа косила лукавая ослиная морда с длинными сиреневыми ушами. Устроившись на полу, над листом склонилась девушка в рабочем халатике, перепачканном гуашью. Тонкой кисточкой художница наносила последние штрихи. Высоко и ровно подрезанные волосы открывали сзади гибкую девичью шею, а спереди охватывали лицо плотными черными крыльями. Стоило девушке наклонить голову, крылья смыкались у нее под подбородком.

— Почему уши-то фиолетовые? — Голос шел сверху. Он принадлежал женщине лет тридцати в таком же куцем сатиновом халатике. Она набрасывала что-то, стоя за старым кульманом, дослуживавшим свой век в качестве мольберта. Женщина говорила отрывисто, делая долгие паузы. — Все выпингвиниваешься? А ведь завтра Зинаида опять будет в твой авангард икру метать.

Крошечная комнатушка, в которой они работали, была завалена рисовальными принадлежностями и кое-как приспособлена под мастерскую.

— А, по-моему, осел ничего, — Лиля независимо пожала плечами. — Пикассо в голубом периоде тоже не всеми был понят.

— Пикассуха ты, Лилька, — Марина уже злилась. — Доиграешься, посадит тебя Зинаида на конвейер по восемь часов в день косы пупсам раскрашивать.

Дверь в комнатушку приоткрылась, в проеме степенно, как бы против желания, появилась голова пожилой женщины в низко надвинутом на лоб темно-синем берете вневедомственной охраны. Взгляд ее презрительно оприходовал беспечную неопрятность фабричной «богемы».

— Ну-ка выдь, Звонцова. К тебе там…

— Ко мне? — девушка беспокойно встрепенулась. — Кого это посреди рабочего дня принесло?

— Щас! Буду я тут всех регистрировать, — проворчала охранница, удаляясь. — Летчики-вертолетчики…

Одним движением Лиля скинула грязный халатик. Под ним обнаружились довольно короткая замшевая юбка и красивые ноги с узкими коленями. В руках мелькнули расческа и зеркальце.

— Ну и ну, надо же! — небрежно бросила она, наивно стараясь скрыть радостное удивление. — До вечера дотерпеть не может.

Уткнувшись в работу, Марина тактично не замечала этого легкого переполоха.

Лиля вихрем промчалась в мертвенном свете неоновых ламп, висевших над тем самым конвейером, куда ее могла сослать Зинаида. Пулеметный стрекот швейных машинок очень походил на гул вертолетных винтов на полигоне. В широкие проволочные корзины дождем сыпались безглазые и безносые плюшевые головы пока еще неведомых зверей.

По ту сторону решетчатой перегородки она сразу увидела Эдгара, элегантного и представительного в своей щеголеватой летной форме.

— Лихо у вас тут пупсов охраняют! — снисходительно бросил он, поглядывая на суровую вахтершу, затянутую в синюю суконную шинель, как в доспехи.

Проходная фабрики детских игрушек и впрямь больше напоминала КПП военного завода.

— А ты чего в такую рань гуляешь? Вертолет, что ли, сломался? — Их разделяла только решетчатая перегородка, но ее было достаточно, чтобы Лиля показалась ему далекой и ускользающей. Это взволновало Эдгара, приоткрыв какую-то новую грань их отношений.

— В куски! — радостно и невпопад выкрикнул он.

— Эх ты, раззява! А обещал взять меня полетать.

— Поехали, я тебя на другом полетаю.

— Ишь, разогнался, — она лукаво, не разжимая губ, улыбнулась. — Не получится, на сегодня летания отменяются. Работы навалом — завтра худсовет по эскизам.

Она повернулась со своим обычным «пока». Эдгар порывисто шагнул за нею, желая догнать, остановить, но между ними была перегородка.

— Лиля, — окликнул он негромко.

И она услышала, нет — скорее почувствовала что-то необычное, просящее в его всегда уверенном голосе. Это и заставило ее вернуться.

Теплый свет угасающего дня просачивался сквозь шторы, скрадывал очертания предметов, делал все вокруг созвучным плавным завораживающим линиям двух обнаженных тел. С закрытыми глазами Лиля водила тонкими пальцами по шее Эдгара, по губам, по упрямому с ямочкой подбородку.

— Это и есть твое срочное дело? — Ее рука скользнула вниз, к ложбинке возле шеи.

— Точно, — Эдгар приподнялся на локте, ласково коснулся губами ее черных как смоль бровей, опущенных ресниц. — Я два билета купил… в Ригу.

— Фантастика… Да ты просто граф Монте-Кристо, — блаженно улыбнулась она, не открывая глаз. — Значит, так… Поселимся в шикарном отеле, накрахмаленная горничная будет по утрам приносить мне в постель кофе… Или не так. Будем жить в укромном шалаше среди пустынных дюн…

— Ну зачем же? — рассудительно возразил он. — А хороший коттедж на берегу моря тебе не подойдет?

— Коттедж? — насторожилась она и открыла глаза. — Вместе с твоими родителями?

— А чем тебя мои родители не устраивают? — нахмурился Эдгар.

— Да все меня устраивает, — неопределенно улыбнулась Лиля, — кроме того, что у меня завтра худсовет.

Она ловко выскользнула из его объятий и потянулась за расческой, Эдгар задержал ее руку, в нем закипало раздражение.

— Ну и что из этого?

— Тебя переводит, да? — неожиданно мягко спросила Лиля.

— Переводят — не переводят! Какая разница. — Эдгар отвернулся.

— Так, значит, все-таки переводят?

Лиля теперь смотрела ему прямо в лицо, чуть нахмурив тонкие брови. Женским чутьем она поняла, что попала в точку.

— Ну, допустим, — неохотно согласился Эдгар, уходя от дальнейших расспросов. — Кстати, у меня мать тоже художник. Устроит тебя в приличную «фирму».

— А меня и моя «фирма» вполне устраивает, — с независимым видом урезала она. Мне, например, нравится делать детям игрушки.

— Так никто и не против, глупышка, — Эдгар накрыл ее плечи тяжелой крепкой рукой. — Сперва наделаем детей, а потом — им игрушки.

— Ладно, хватит глупости болтать. — Лиля встала и начала торопливо одеваться.

— Ты куда? — недоуменно спросил он, и добродушная улыбка сбежала с его лица.

— Я же тебе говорила — худсовет у меня завтра. — Не оборачиваюсь, она выбирала свою одежду из вороха на полу.

— Погоди, ты что — обиделась? — Он потянул у нее из рук кофточку.

Лиля резко оттолкнула его. Эдгар застыл, лицо его вспыхнуло гневом. Он схватил девушку за плечи и легко, как куклу, встряхнул.

— Ты что? Прикладываешься или… — в голосе слышалась затаенная угроза.

— Ну что «или»? — насмешливо переспросила Лиля.

Плотно сомкнутые губы растянулись в знакомой улыбке, которая сейчас вдруг сделалась ненавистной Эдгару. Он чувствовал, что ее забавляет его ярость.

— Слушай, тебе не кажется, что пора кончать эти игры?

— Кажется, — беззаботно отозвалась девушка, — так что передавай привет своей маме. — Ей определенно нравилось дразнить Эдгара, испытывать его терпение.

— Спасибо, непременно передам, — холодно и зло протянул он, — только ты, наверно, не все поняла. Нравится тебе или нет, но завтра я улетаю в Ригу… Насовсем.

Он сам не ожидал, что из него вырвутся такие слова — тут же пожалел о сказанном. Но Лиля как будто даже не огорчилась. Ничего такого в ее потемневших глазах он не увидел.

— Вот оно что. Не удивил, я давно знала, что так будет. Лети, соколик, лети! — Она поспешно выпита из комнаты, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Эдгар слышал, как она возится в прихожей, надевает босоножки. Но не двигался с места, останавливаемый самолюбием, хотя его обуревало желание бросаться за ней, остановить. Почти физически ощущал он, что уходят последние секунды.

— Стоп, никуда ты не пойдешь, — не выдержав, самолюбие отступило. — Никуда тебя не пущу, слышишь?

Лиля даже отпрянула, испугавшись бешеных молний в его глазах. Но уступить было выше ее сил.

— Ошибаешься, милый, — презрительно усмехнулась она и хотела отстранить его, чтобы уйти.

И тут, словно лавина, которая крушит и ломает все на своем пути, Эдгар обрушился на нее, грубо схватил в охапку, прижал к себе так крепко, будто хотел задушить, начал жадно отыскивать ее губы. Лиля отчаянно забилась в его руках. Яростная молчаливая борьба продолжалась недолго — не удержавшись на ногах, они рухнули на пол. Скоро нельзя уже было сказать, борются они или обнимаются, словно теплый вечерний свет принес им умиротворение и смирил гордыню обоих…

— Лилька, шевелись, я тебя умоляю. Через час худсовет, а ты в лоскутах!

Как и вчера, Лиля сидела на полу, перед нею лежат чистый лист ватмана. Она подняла на Марину красные припухшие глаза.

— Мариша, миленькая, не ругайся. Сделай кофейку, спаси человека.

— Ох, уж этот твой вертолетчик! И о чем вы с ним думаете?!

— А что? — вспыхнула Лиля. — Он мне, между прочим, предложение сделал.

— Вот именно «между прочим», все у вас так, — проворчала Марина, но не удержалась полюбопытствовать: — Заявление-то подали?

— Какое заявление, Мариша? — Лиля усмехнулась уголком рта и откинула с ли да черную прядь. — Он отбывает в Ригу, сейчас скажу, — она взглянула на часы подруги, — ровно через три часа двадцать минут, рейсом семьсот двадцать пять.

Марина внимательно посмотрела на нее и больше вопросов не задавала. Привычным движением воткнула в розетку электрический чайник, заглянула под крышку — достаточно ли воды. Помолчав немного, заговорила:

— Раз отбывает — бог с ним. Давай-ка я тебе бутерброд с джемом сделаю. Клубничный, из Польши. Вчера в наборе с килькой давали, разорилась на два. Ума не приложу, куда теперь четыре банки кильки девать.

— Сама ешь свою кильку с джемом!

— Кончай, нечего на людей кидаться, — спокойно, но строго осадила Марина. Она это умела, хоть и своя в доску.

— Значит, сама дурака сваляла, коль такого парня упустила.

— Какого такого? Ну, какого такого?! — взорвалась Лиля. — Ты хоть соображаешь, что такое летчик-испытатель? Пуговки блестят, фуражечка набекрень — так, что ли? И в тридцать лет — юная безутешная вдова! Как трогательно и романтично! А детям на ночь красивые сказки про папу-героя?

— Дура ты еще, как я погляжу, — философски заключила Марина и выдернула из розетки закипевший чайник, — или стерва…

Но тут скрипнула обшарпанная дверь и на пороге появилась суконная охранница с неизменным кислым выражением на лице.

— Тебе, Звонцова! — выдохнула она и, будто гору с плеч сбросила, протянула девушке запечатанный конверт.

— Мне? — Лиля застыла, не решаясь взять письмо. — От кого?

— От того, от того. Бегают тут с утра пораньше!

— Спасибо, тетя Кать, — Марина протянула руку и взяла письмо, прикрыла за охранницей дверь и торжествующе улыбнулась. — Ну, пляши, подруга!

Лиля молча выхватила конверт, торопливо надорвала. Внутри лежал голубоватый прямоугольник казенной бумаги — билет на самолет.

— Рейс семьсот двадцать пять, — растерянно пробормотала она и подняла на подругу глаза, в которых застыла мука.

— Ну, что ты стоишь, как чурка? Ноги в руки — и вперед. На лету и поженитесь, раз уж такая любовь, — проговорила Марина, почему-то понизив голос до шепота.

Легкая тень набежала на лицо ее подруги.

— Любовь? — процедила она сквозь зубы. — Дудки, хватит с меня.

С каким-то тихим злорадством, словно нарочно истязая себя саму, она порвала билет на мелкие клочки.

 

Глава 2

Море сегодня лениво поигрывало на солнце мелкой рябью. Ластилось к песчаному берегу. Жадные до легкой наживы чайки с криками кружили над пирсом, уходившим далеко в море. К нему швартовались и от него отчаливали в очередной рейс рыболовецкие суда. Здесь не золотистая чешуя, а радужные пятна мазута украшали воду. По пирсу сновали рабочие с ящиками рыбы. Складывали их штабелями возле деревянной почерневшей от штормов конторки.

Все то время, пока рыболовный бот, по-рыбацки «эрбешка» покачиваясь на волнах, подваливал к пирсу, Артур в наброшенном на плечи кителе стоял на берегу, скрестив на груди коротковатые сильные руки.

Не успел еще обшарпанный, видавший виды бот коснуться причала, как на него один за другим попрыгали рыбаки. Усталые, слегка ошалевшие от долгой качки, они спешили опереться ногами о надежную, незыблемую твердь. На прощанье перебрасывались беззлобными шуточками. Одного прямо на берегу поджидала жена. Заметив председателя, с ним уважительно здоровались молодые. Двое постарше крепко пожали Артуру руку.

— Что, Банга, доверяй, но проверяй? — не преминул подколоть один.

— С вами только зазевайся — на ходу подметки рвете, — не остался в долгу председатель.

Марцис, здоровенный рыжеусый детина, выбрался на причал последним. Добродушной бородатой физиономией он смахивал на простовато-лукавого гнома из скандинавских сказок. Он, конечно, давно уже заприметил коренастую фигуру председателя, но подходить к нему не спешил. Эта встреча ничего приятного не сулила. И Марцис принялся сосредоточенно раскуривать вечный бычок в зубах. Тот, видно, так отсырел, что зажечь его никак не удавалось. Святому делу помогал — оттянуть взбучку, дать рыбаку продумать защиту. Но председатель маневр раскусил и подошел сам.

— Слушай, хоть бы упредил, что будешь лично встречать, — я бы побрился ради такого случая, — попытался разрядить напряжение Марцис, но на загорелом, иссеченном ветрами лице Артура не дрогнул ни один мускул.

— Ну, что за фокусы? Опять за свое взялся?

— Не понял, председатель, — сделал наивные глаза Марцис, придуриваясь, как обычно, без этого жить не мог. — План я выполнил, команду по домам распустил, рыбу в ящики сложил.

— Ты мне мозги не полоскай! Где твою посудину вчера носило — у меня чуть рация не треснула?

— Вот видишь, у тебя не треснула, а у меня треснула, батарея села, — нагло соврал бригадир.

— Рыбоприемщики тебя вчера по всей Балтике искали. Пограничников уже собирались подключить.

— Пограничников? — взвился Марцис. — А где ж прокурор, милиция, КГБ? Как рыбу вовремя принять, так никого нету. Куда хочешь ее девай — жри с тралом вместе, кидай ее за борт. Ты не скажешь мне, Банга, на кой черт мы вообще ее ловим?

— Уж ты-то знаешь зачем, не промахнешься, — спокойно осадил его Артур.

— Чего? — обиженно взревел Марцис, но тут же сник, поскучнел. — А пропади все пропадом. Можно подумать, я в эту шведскую снасть свою бабу заворачиваю.

— Нет, бабу не заворачиваешь, — задумчиво проговорил Артур. — А вот нас с тобой завернуть могут.

— Да что мы, караси глупые, чтобы нас завернули?

— Лосось — не карась, — хмуро обронил Артур, — но и на него ставные невода придуманы.

— Артур Янович! — со стороны берега к ним подошла неторопкая рослая девица в модных джинсах. — Артур Янович, вас срочно в контору требуют, — срочно-не срочно, но она кокетливо растягивала слова, наблюдая за производимым собою впечатлением. И с интонацией стюардессы международных линий повторила по-английски: — Please, you are wanted in your office.

— Thank you, mam. А что там стряслось?

— Комиссия какая-то.

— Опять! И что за черт их сюда носит! — всполошился Марцис, виновато и тревожно поглядывая на председателя.

— Может, вас нет, Артур Янович? — наивно предложила девица, подняв на председателя огромные, чуть коровьи глаза с кустистыми из-за туши ресницами. — А я пока с ними займусь. Кофе сварю, еще чем-нибудь угощу.

— Знаешь, детка, «еще чем-нибудь» — это не для комиссии, — снисходительно улыбнулся Артур. — Иди-ка, учи лучше свой английский.

Девушка вспыхнула от его грубоватой шутки и убежала. Артур задумчиво посмотрел вслед яркому свитеру.

— Слушай, ты поаккуратнее с ними, а то такое наклепают! Не вздорил бы с гостями, — Марцис участливо взял Артура под локоть, как бы извиняясь за недавние слова.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — бодро отмахнулся Артур.

— Нет бога, председатель, — угрюмо возразил рыбак, зато свиней развелось! Сам знаешь, скотобойня по ним плачет.

— Ну, хватит, попридержи язык, — одернул Артур, посмотрев по сторонам. Мимо них то и дело пробегали рыбаки, грузчики. — И вообще, поменьше бы ты трепался, балабол!

Тяжело вздохнув, он направился по отсыревшему песку туда, где его поджидали.

Поселковая улица — ряд аккуратных, со вкусом и любовью выстроенных домиков. Артур, подтянутый, собранный, вышагивал вдоль низеньких оградок. Наглухо, до последней пуговицы застегнул китель, словно рассчитывал на него как на надежную броню. Визг тормозов лихо остановившегося такси отвлек его от малоприятных мыслей. Из машины выбрался высокий парень в синей летной форме с небольшим чемоданчиком.

— Неужто сын? — радостно вскрикнул Артур, бросаясь летчику навстречу.

Заметив отца, Эдгар торопливо рассчитался с шофером и вежливо, но сдержанно протянул отцу руку. Артур вдруг потерялся от такой сухости. Застыл в самом дурацком виде: руки разведены для отцовского объятия, а куда их девать — непонятно. Смутился и Эдгар.

— Вот, навестить приехал. Примете блудного сына?

— Примем, примем. Молодец, что выкроил время. В отпуск или проездом?

— Да как вам сказать. Пожалуй, в отпуск.

Артура задело отчужденное «вам», но он смолчал — не хотел омрачать радость свидания.

— А какая, собственно, разница? В отпуск — не в отпуск. Славное, что приехал, — Артур крепко взял сына за плечо и подвел к калитке. — Иди скорее, обрадуй мать. Надо бы, конечно, ознаменовать такое событие. — Он замолчал и досадливо поморщился. — Не вовремя же черт принес эту комиссию, в кои-то веки вся семья в сборе.

— Комиссию? — все так же отчужденно переспросил Эдгар. — Случилось что-нибудь?

Артур ответил не сразу.

— В общем, как бы вам сказать, — отыграл свою обиду, не удержался, — в общем, чепуха. Матери не говори, не расстраивай. Увидимся вечером.

Все такой же подтянутый и независимый он пошел вдоль улицы. Эдгар смотрел на чуть сутуловатую спину отца и видел, как старость уже начала незаметно подкрадываться к этому гордому человеку. Он вдруг пожалел о своей чопорной холодности, даже сделал несколько шагов за отцом, но тот уже был далеко. Догонять его сейчас — значит, разыгрывать драму на глазах у всего поселка. После секундного колебания Эдгар повернул к дому.

Сковородка шкварчала, над большой керамической плошкой поднимался ароматный пар. В просторной, но уютной кухне соединились грубоватый дух старой латышской деревни и новомодный европейский дизайн. Марта вертелась у плиты, как девчонка, — откуда только прыть взялась. Ей казалось, что вернулись годы молодости, сбылся какой-то счастливый сон. Золотой, ослепительный свет бабьего лета озарял ее лицо. Лицо сорокасемилетней женщины, хорошо сохранившейся, тщательно следившей за собой, но уже сорокасемилетней.

Эдгар брился с дороги в ванной и слышал суетливые приготовления матери. Он видел себя в огромном, на полстены, зеркале, но собственная физиономия его не интересовала. Ревниво и подозрительно приглядывался сын к рядам баночек и флаконов, скрывавших от непосвященного свои колдовские тайны. На сверкающих чистотой зеркальных полочках их было великое множество, этих сообщников женских ухищрений. Закончив бриться, Эдгар взял в руки самую пузатую склянку. Снисходительно усмехнувшись, прыснул из нее на лицо и вышел в кухню.

— Послушай, мать, в твоей ванной меня преследует ощущение, что вот-вот щелкнет вспышка и я окажусь на каком-нибудь рекламном фото во славу изысков парфюмерии.

Мать запахнула поглубже мягкий махровый халат.

— Отец не сказал, когда вернется?

— Не сомневайся, после работы сразу домой прибежит. Ты прекрасно расправилась с лишними годами, — червь ревности продолжал грызть Эдгара. — Занимайтесь гимнастикой по системе фрау Банга и в сорок семь вы будет выглядеть на семнадцать!

— Не хами, — строго прервала Марта.

— Да нет, что ты, я ведь любя.

Хищным взглядом оглядев сковородку, Эдгар схватил с нее самый поджаристый кусок. Обжигаясь, он с аппетитом жевал и рассуждал вслух:

— Вообще, я за тебя рад. Наконец ты устроила свою жизнь. Наверно, так и надо. Святой материнский долг выполнен, теперь можно и…

— Устроила свою жизнь? — перебила Марта. В глазах ее читалось недоумение. — Ты называешь так то, что мы с твоим отцом нашли друг друга через двадцать пять лет?

— Ой, только давай без семейного эпоса. А то получается песня Сольвейг на пятидесятом году советской власти. Смех и только! — Эдгар с грохотом подвинул к столу тяжелый деревянный табурет «а ля рыбацкое застолье». — Ну, не верю я в эту сладость встречи. Кого вы надуть хотите? Чушь какая-то: «Любовь консервированная, срок хранения двадцать пять лет». Ведь каждый из вас свою жизнь прожил, каждый — свою. И ничего не изменишь. Ну, было у вас что-то в молодости, но это ж давным-давно. А теперь, на старости лет, решили показать родной деревне — вот мы какие, все умеем простить и забыть. Завидуйте нашему вновь обретенному счастью!

— А мне думалось, ты будешь рад, что у нас теперь семья, — сдерживая обиду, улыбнулась Марта.

— Семья, мать, была у нас с тобой, настоящая семья, хорошая, много лет. А теперь… — В грубоватом тоне сына Марта расслышала горькие нотки ревности. — В общем, извини, мать, что вломился в идиллию. Вам бы здесь, конечно, больше подошел розовощекий бессловесный младенец, а не хам двадцати шести годов.

Эдгар ушел в свою комнату, хлопнул крышкой чемоданчика. Направился было в ванную за рубашкой и столкнулся в дверях с Мартой. Остановился и, упрямый, непримиримый, стоял молча, опустив голову. Марте даже не по себе стало — вылитый Артур в молодости, такой же неуступчивый и беспощадный. Вспомнилось ей, как в последний раз стояли они друг против друга. Он и она. После той проклятой ночи, когда их с Лосбергом занесло на машине. А ночь была бурная, с проливным дождем, до утра не могла она добраться до дому. И несправедливую, жестокую пощечину от Артура вспомнила… До мельчайших подробностей встали перед нею тот вечер, та ночь и то утро. Нет, не машину тогда занесло из-за глупого лихачества, а ее жизнь… Все это в несколько секунд пронеслось у нее в голове, а потом она снова увидела перед собой Эдгара, который даже не заметил ее недолгою ухода в прошлое.

— А ты не с девушкой ли своей поссорился, сынок? — Внезапно Марта поняла все, притянула его к себе за шею, ласково потрепала по волосам. — Ничего, миленький, все будет хорошо, все наладится, вот увидишь.

Бирута вкатилась в дом по-деревенски — без стуков и звонков, дверь-то всегда открыта. Толстая и веселая, она сразу закудахтала над Эдгаром, будто над новорожденным в люльке. И красивый-то он, и статный, и вылитый отец. Пощипывала, похлопывала по его мускулистой спине и плечам.

— Ты что, не готова еще? — накинулась она на Марту.

— Знаешь, я, наверное, не поеду, — замялась та. — Эдгар только с дороги, и вообще… Настроение не для праздника.

— Здрасьте-пожалуйста! Мне, между прочим, Артур приказал вас доставить, сам припозднится немного. Ишь ты, настроение у нее! В кои-то веки вся семья собирается, а она…

— Думай, что говоришь!

Перехватив гневный взгляд Марты, Бирута тут же замолкла. Эдгар с интересом наблюдал за их переглядкой.

— А об чем речь-то? — не церемонясь, полюбопытствовал он. — Куда ехать нужно?

— Да рядышком здесь, в соседний поселок. — Бирута опасливо покосилась на Марту. — Хельга замуж выходит. Ты же знаешь ее, учительши дочка, — помявшись, добавила она.

— Хельга? Ух ты, здорово как! — Пряча веселый интерес, Эдгар поспешил выставить приличный резон: — Мать, я же не был ни на одной латышской свадьбе! Не лишай меня такого удовольствия, тем более отец зовет.

Тесно и душно в скрипучем тряском автобусе. Стекла густо запотели от сопения подвыпивших рыбаков. Эдгара, стиснутого на заднем сиденье теплой компаний, уже чем-то горячим угостили и хорошо в этом преуспели. Марта беспокойно поглядывала через плечо на сына. Рядом с нею утомленная радостными переживаниями дремала Бирута, то и дело роняя голову на туго набитую гостинцами холщовую сумку.

На ухабах вся компания подпрыгивала с дружным гуком. Автобус качало не меньше, чем на пять баллов, но рыбакам к такому не привыкать. Зато живые свадебные дары в аккуратных узлах и красивых плетеных из желтого ивового прута корзинах — гуси, куры, утки, поросята — верещали, квохтали, извивались, всячески возражая против неожиданного переезда. Но даже они не могли заглушить многоголосого басовитого гула мужских голосов и взрывов хохота. Верховодил и тут общепризнанный старшина всякого беспорядка — рыжеусый, похожий на гигантского гнома Марцис. Выпивоха и балагур, он хватал Эдгара то за рукав, то за колено и возбужденно втолковывал:

— Ты, парень, смотри там не того. Невеста — просто писк, картиночка! Увидишь — обалдеешь! Да и мамаша-то ее, тоже сказать, что надо. Учительша. Такая молоденькая к нам приехала. Правда, это давно было. Некоторые тут губищи пораскатали — экая куколка! И папаша твой… Ну, в общем, мужик тоже человек, не может всю жизнь с селедкой в море целоваться. — Марцис опасливо глянул в сторону Марты, но та даже не прислушивалась к бестолковому трепу. — Ясное дело, все это — старая солома. Но ты смотри, чтобы там ни-ни… Я ведь тебе по-свойски, сам понимаешь…

Марцис еще долго что-то шептал и дудел Эдгару в ухо. Но тот не особенно вникал в пьяную болтовню. Ему было тепло и душевно в шумной бестолковой компании. А тут еще Марцис вдруг ткнул разомлевшего Эдгара кулачищем в бок и загоготал, весело и не обидно. Заржали и остальные, как бы признавая Эдгара уже своим, посвященным в грубоватую мужскую тайну. Кто-то полез к нему обниматься, и Эдгар тоже обнимался и звонко расчмокивался с красными, распаренными физиономиями.

Автобус дернулся и затормозил так резко, что рыбаки с ревом и беззлобной руганью повалились друг на друга. Голоснувший на дороге пешеход с трудом протиснулся в щель еле приоткрывшихся скрипучих дверей. Показались хорошо потертые джинсы, кожаный пиджачок и кепочка с помпоном на манер французских матросов, надвинутая на самый нос.

— Кого это нам бог послал?.. Писатель, мать твою!..

Мигом узнанный, несмотря на кепку, Хенька тут же «пошел по рукам».

— Я-то думал, все писаки деньги лопатой гребут, — разочарованно бубнил Марцис, — на «мерседесах» раскатывают. А он, ешкин хек, на дороге ручку тянет, земляков позорит!

— Вот бы и организовал народ скинуться по пятерке, подкормить вымирающую интеллигенцию, — оскорбился Хенька.

— Да ладно, ухи нам втирает! — задирался сосед Марциса, молодой нагловатый парень. — Небось, за одни джинсы тыщу отвалил. Америка! А на тачку недоскреб.

Он все норовил щупануть диковинный, необычайно заграничный, синий с проплешинами материалец.

— Давай махнемся! — беззлобно огрызнулся Хенька. — Я тебе джинсы, ты мне тачку. Сейчас скидывать?

Рыбаки загоготали.

— А ведь я тебя, дурака, предупреждал, — назидательно заметил Марцис. — Сидел бы в родной бригаде, ловил рыбку — глядишь, у самого хватило бы на тачку.

Хенька не обиделся, даже отбрехиваться не стал. Огляделся, осторожно полюбопытствовал:

— А сам-то где?

— У самого теперь одна работа — от проверяльщиков отгавкиваться, — буркнул сразу помрачневший Марцис. — Да тут вот его полномочные представители. — Он указал на Эдгара и Марту, словно торопясь уйти от неприятной темы.

— Ого! — обрадовался Хенька, хватая двумя руками широкую ладонь Банги-младшего. — Это хорошо, что ты здесь, правильно!

— А как же, — насмешливо поддакнул Эдгар, — все как у людей.

 

Глава 3

Вновь прибывшие гости с шумом и песнями вывалились на свадебное подворье. Покатилась, посыпалась из узлов всем под ноги шустрая живность. В центре всей этой кутерьмы бойко и деловито распоряжалась хозяйка, высокая, весьма еще видная женщина с гордо посаженной головой. Очень воодушевился Марцис, стараясь обратить на себя ее внимание. Даже ворчливый и безразличный ко всему на свете Хенька — и тот приосанился, галантно согнул, оказавшись с нею рядом, острый свой локоток.

Илза тепло и радушно принимала всех, хотя и видно было, что не ожидала такого нашествия. Обнимала, смеялась, благодарила, но глаза ее беспокойно искали кого-то в разношерстной толпе. Искали — и не находили. Сразу же по-хозяйски принялась суетиться и Бирута. Помогала рассаживать гостей за длинными, грубо сколоченными и прямо во дворе расставленными столами. Толпа вокруг Илзы быстро редела.

И вдруг хозяйка увидела Марту. Илза отвела взгляд, пытаясь скрыть удивление и смутную тревогу. Она не могла отойти в сторону, не встретив гостью, но не в силах была сделать шаг навстречу, переломить себя.

Марта подошла к ней сама.

— Поздравляю вас, Илза, от души поздравляю, — и, видя недоумение в ее глазах, добавила: — Артур просил передать, он будет чуть позже.

Что-то глупое и унизительное было в этом: словно она повинна в злом умысле и теперь изо всех сил старается скрыть его.

— Мать, что ж ты, так и будешь подарок при себе держать? — грубовато, но очень кстати вмешался Эдгар, появившийся перед двумя женщинами вместе с невестой.

Хельга кокетливо играла складками фаты. Жениха уже где-то потеряли. Илза с укоризной взглянула на дочь.

— Боже мой, конечно, конечно, — обрадованно спохватилась Марта. Но Эдгар сам проворно выудил у нее из сумки сверток.

Широким жестом заправского коробейника он развернул тонкую хрустящую бумагу, Медленно, словно подготавливая к чуду, раскрыл продолговатый черный футляр перед Хельгой, довольно поглядывая то на мать, но на девушку. Хельга ахнула и застыла в восхищении. На мягком бархате, как в музее, покоился золотой гарнитур — серьги, браслет и ажурное колье с подвесками. Яркими искрами заиграла филигранная вязь на солнце, наполнились светом крупные медовые ягоды янтаря.

— Поздравляем тебя, детка, будь счастлива, — чуть слышно проговорила расчувствовавшаяся Марта.

— Спасибо, — прозвучал в ответ шепот зардевшейся Хельга.

— Отец аж в самой Риге заказывал, — поспешил похвастать Эдгар, — а на браслете, кажется, надпись есть.

— Какая надпись? — только сейчас удалось Илзе одолеть сковавшее ее ревнивое отчуждение.

— Ну, наверняка что-нибудь нетленное!

— Извините, но напрасно вы, Марта Екабовна. Я никогда не баловала Хельгу, — Илза быстро забрала у дочери футляр. — Мы не можем принять такой дорогой подарок.

— А мне кажется, Хельга сама должна решить, — неожиданно твердо возразила Марта. — Подарок для нее.

Девушка растерялась, чувствуя, что женщины чего-то недоговаривают и втягивают ее в свою игру.

Не придавая значения этому препирательству, снова вмешался Эдгар:

— Да что вы на самом деле! Гляньте, невеста сейчас заплачет. То подарят, то отнимут. Развели историю.

Он вынул колье из футляра и притянул к себе девушку. Хельга послушно склонила голову, дожидаясь, когда он справится с застежкой.

Стоя чуть поодаль, эту сцену с любопытством наблюдала Бирута. На обеих руках ее висели тяжелые гроздья глиняных кружек для пива.

— Эй, хозяйка, куда ты там провалилась?! — нетерпеливо окликнули ее из-за раскидистых кустов терновника. — У гостей уже глотки ссохлись.

Здесь, на холодке, в стороне от всеобщего застолья, вокруг пузатой пивной бочки шло шумное мужское толковище.

Марцис, крякнув, одним махом вскинул бочку на стол, выбил заглушку — и густая пенистая струя ударила в дно стеклянного жбана. Жбан крепко, с сосредоточенным видом прижимал к впалому животу тщедушный мужичонка. Небольшого росточку, со встрепанными бесцветными волосенками, он только восхищенно прицокивал, глядя, как легко Марцис управляется с тяжеленной бочкой.

— Гляди-ка! Такой орел небось целую бригаду у Банги заменить может? — мужичонка весело подмигнул компании.

Всецело поглощенные ожиданием выпивки, те только сдержанно хмыкнули.

— Да уж не тебе чета, Симанис, — заметил кто-то из дружков Марциса.

— Это он примеривается, как на моем горбу половчее устроиться, чтобы в рай ехать, — хмуро зыркнул на тщедушного Ивара Марцис и забрал у него жбан.

Посудина живо пошла по кругу. Голоса становились все возбужденнее.

— Не скажи, хорошо придумали! Объединяемся с передовым сзаду хозяйством. Свой колхоз профукали, теперь в нашем решили себе задницу нагуливать, — бурно высказался один из рыбаков и сунул Ивару под нос корявый кукиш. — А этого не видал?!

— Ну ты, не очень-то, не начальство еще! — струхнув, попятился тот назад, чувствуя, что здесь можно и по морде схлопотать. — И ваш Банга райкому не указ. Как там решат, так и будет.

— Да плевал Банга на твой райком! Он себе повыше защиту найдет, а свое хозяйство проедать всяким раздолбаям не даст!

— Во-во! А не больно много он себе власти забрал?

На крошечный пятачок, где рыбаки зажали Ивара, протиснулся молодой напористый парень с аккуратными усиками.

— Конечно, в передовые выполз, как хотит, так и воротит. Все ему везде на блюдечке — и снасть шведская, и масло канадское!

— Ясное дело — депутат! — язвительно поддержал кто-то из стоявших сзади. — Знает, в какие двери соваться! У партийных свои расклады, они меж собой всегда столкуются!

— Нет, ты скажи, Хенька! Ты у нас писатель, — Марцис дернул за рукав увлекшегося пивом приятеля. — Скажи, правильно нас с этими голоштанниками объединять? В гробу я видал такую социальную справедливость!

— Дурак ты, Марцис. Они раньше тебя ее в гробу видели, — рассудительно заметил Хенька. — Показатели — вот что им нужно! Тут требуется полный ажур. Был отстающий колхоз, портил картинку всеобщего процветания, а мы его р-раз! — Он потянулся к забытой кем-то за разговором кружке и медленно, прислушиваясь к шипенью пены, перелил пиво в свою, а пустую оттолкнул от себя, и она с грохотом покатилась по столу. — Вот так, дорогой землячок! И можно дружка дружке вешать ордена.

— На что это вы намекаете, товарищ журналист? — поближе к Хеньке вдруг очень проворно просочился аккуратно зачесанный плосколицый молодой мужик. — Мне кажется, ваши коллеги из редакции не поддержали бы такой странной позиции.

Хенька вдруг посмотрел на него совершенно трезвыми глазами и рыкнул тихо, но яростно:

— А ты, гнида, меня не пугай! Лучше вали отсюда, пока цел. Меня в таких местах пугали, куда тебя с твоим хитрожопым рылом давно упрятать пора.

— Ну, зачем же так агрессивно? — гнусно осклабился плосколицый. — Я думаю, вы чего-то не поняли.

— Все я понял, сука, — худощавый жилистый Хенька поднялся и, низко опустив голову, продолжал цедить слова с такой натугой, что вздувались желваки на скулах. — Я тебя и таких, как ты, может, получше других понял…

Все споры вокруг утихли сами собой. Мужики тесно сгрудились вокруг этих двоих, понемногу заражаясь тихой яростью Хеньки. Похоже, назревал хороший мордобой. Больше всех нервничал и вертелся Ивар. Ему очень хотелось улучить момент и незаметно улизнуть от возможной молотиловки. И тут он услышал, что к воротам кто-то подъехал.

— Гляди, ребята! А, вон, кажись, и ваш председатель пожаловал! — крикнул о#, почти не надеясь, что кто-нибудь купится на эту «птичку».

Но, по-видимому, ни у кого не было большой охоты окончательно портить праздничное застолье и свой внешний вид. Внимание всех мигом переключилось на светло-серую «Волгу», в самом деле только что подкатившую к воротам.

Беспокойные глаза Марты, сидевшей за столом рядом с Эдгаром, сразу заприметили машину. Вместе с шумной гурьбой рыбаков Марта тоже устремилась навстречу прибывшему.

— Банга! Легок на помине! Приехал, наконец! — слышались радостные возгласы.

Повскакали и другие гости. Хотела было сорваться с места и Илза, но удержалась, глядя вслед Марте. Заставила себя, как ни в чем ни бывало, продолжать обстоятельную беседу в женской компании.

Марта оказалась первой в числе окруживших «Волгу» людей. И потому, когда распахнулась дверца, первая столкнулась нос к носу с… Калнынем. Неторопливо, степенно выбрался он из машины. Настоящая рыбацкая кость, Андрис как будто совсем не изменился за прошедшие годы. Только крепчал и крепчал, как старый могучий дуб, которому все нипочем. Он тоже был немного ошарашен, встретив впереди всех Марту. Понял, конечно, что она Артура ждала, но поздоровался тепло, отечески. Сразу протянул ей свою большую мягкую лапу. Марта лишь скользнула по ней безразличным, холодным взглядом, не ответив на приветствие. Рука Калныня неловко повисла в воздухе, но конфузной паузы никто, кроме них двоих, не заметил.

Кругом загалдели. Не ожидали, что свадьбу посетит такое высокое начальство. Один Марцис не испытывал почтительною трепета перед Калнынем.

Какие люди! Вот это сюрприз! — он грузно протиснулся вперед, но облапить все ж не решился — слишком велика дистанция, Рыбаки радушно гудели и тоже держались поодаль. Между ними и «высоким гостем» стояла невидимая преграда.

— Ну что, земляки дорогие, так и будете на дороге держать? — насел на них Калнынь. Самому ему нравилась его демократичность. — Где жених с невестой? Где столы накрытые? Ну-ка, Марцис, руководи, показывай!

— Ишь ты, так мы тебе сразу наших голубков и выдали. Давай выкуп сперва! Так что ль, мужики? — Марцис обернулся к своим.

— Выкуп, выкуп! — шумно поддержали его.

— Эх, Марцис, все бузишь! — Калнынь крепко саданул бригадира по плечу. — Ну да черт с вами! Хотел зажать — не вышло!

Но знаку Калныня шофер распахнул багажник — там был аккуратно пристроен ящик водки. Мужики на миг аж обалдели.

— Да вы их вконец разбалуете, Андрис Ягонович! — рядом с ним уже стояла Илза, молодо разрумянившаяся, польщенная вниманием и щедростью Калныня.

Мужики и вправду чуть стушевались, задавленные такой широтой натуры. Но тут кто-то шебутной выкрикнул:

— Не робей, мужики! Им там каждый день по пол-литре выдают за вредность!

Рыбаки дружно заржали.

— Навались! — чьи-то сильные руки бережно вытащили желтый пластиковый ящик. С десяток помощников подхватил драгоценный подарок.

— Не кувырни, не кувырни, раззявы, — переживал за всех Ивар.

Илза даже не заметила, когда шофер успел достать и поставить на сверкающие никелем колеса ярко-красную детскую коляску, увешанную погремушками и пупсами. Восхищенно и завистливо заахали женщины. Осторожно трогали лоснящуюся от новизны обивку, покачивали на мягких рессорах кузов.

— Ну, что же ты, — Илза со смехом подтолкнула дочь к Калныню. — Благодари за подарок, к столу зови.

— Ты не смущайся, дочка, — ласково подбодрил Калнынь. — С сегодняшнего дня вы — ячейка. Должны ее расширять, множить. Тогда полнее и богаче будет все наше общество. Так что не затягивайте с вопросом! А теперь, хозяюшка, приглашай к столу, угощай.

— Подходи, подходи, Калнынь! Угощайся, пока есть чем, — не упустил подколоть Марцис.

— Это почему же — пока? — не уловив подвоха, добродушно хмыкнул тот.

— А потому, что скоро нечем будет. Нас же с дорогими соседями решили объединять? Видать, им своего колхоза мало, теперь наш решили угробить. — Бригадир оглянулся по сторонам — нет ли постороннего уха, — голос понизил: — Слушай, Андрис, а может, у вас там, наверху, вредитель какой замаскировался или враг народа? Как какую-нибудь хреновину утвердить — с нашим удовольствием, как что-нибудь дельное — извини-подвинься.

Недобрая тень набежала на лицо Калныня.

— Ты бы насчет верха не очень. Это из тебя кулак прет. Лишь бы свое брюхо набить да под себя все подгрести.

— Точно, оно ведь не так обидно, когда у всех брюхо пустое, — вперед выступил Хенька, еще не остывший от стычки с плоскомордым. — Мир хижинам, война дворцам! Дворцы разрушили, а хижины, придет время, сами развалятся!

— Ну, хватит, мужики. Вы-то небось уже хватили как следует, а теперь на трезвого кидаетесь, — примирительно ушел от больной темы Калнынь. — А, между прочим, я вам новость привез. — Он полуобернулся в сторону Марты и слегка поклонился ей: — Ваша настойчивость, Марта Якабовна, вознаграждена. Буквально вчера принято решение о строительстве средней школы в поселке.

Марту покоробило от его барственно-снисходительного тона.

— Вы как будто делаете мне личное одолжение. Эту школу нужно было построить двадцать лет назад, — сухо ответила она.

— Да что же это такое на самом деле?! — на правах хозяйки возмутилась, наконец, Илза. — Ободрали гостя, как липку, да еще живьем готовы слопать! А ну-ка, дорогие мои, всех прошу к столу.

Разом выстрелило несколько бутылок шампанского, полилась шипучая пена. С бокалом в руке Калнынь встал и дождался, когда воцарилась полная тишина.

— Дорогие мои земляки, — начал он, — думаю, за все, за что можно было выпить, вы уже выпили. Но есть у меня тост, которого не поднять не могу. Он за тебя, Илза. Ведь сегодня и твой день тоже…

Сидевшая напротив Илза улыбнулась смущенно и обняла Бируту.

— Когда-то я тебя, совсем девчонку, — продолжал Калнынь, — привез сюда с маленьким узелком и огромным глобусом учить наших заброшенных, истерзанных проклятой войной ребятишек, начать здесь новую светлую историю. Помнишь тот глобус, Илза?

— С дыркой от пули, — подсказала Хельга. — Он теперь у нас в школьном музее.

— Неужели сохранили? — растрогался Калнынь. — Молодцы… Так вот, хочу тебе пожелать, чтобы твои, нет, наши дети продолжали эту историю достойно. Знаю, что тебе несладко пришлось. Одной, без мужа, такую дочь вырастить это…

Калнынь запнулся, увидев, как побледнела Илза, проглотив неподатливый комок в горле. Она старалась, но не могла удержать подступивших слез. Не в силах овладеть собой, Илза кинулась прочь из-за стола. За нею вскочила Бирута. Среди гостей прошелестел шепоток, кое-кто с осуждением поглядывал на Калныня — кто тебя, мол, за язык тянул.

Калнынь смущенно откашлялся, вопросительно оглядел сидящих за столом, не понимая, чего он такого несуразного сморозил.

— Это завсегда — где бабы, там сырость, — проворчал Марцис; его тоже задела недотепистость Калныня.

Но кто-то находчивый рявкнул спасительное «Горько!», чтобы не дать погибнуть тосту, и гости оживились, начали чокаться, заговорили. Жених, довольный тем, что наконец вспомнили о деле, потянулся было к невесте, но в этот миг из мощных динамиков вырвалась в сад музыка. Около магнитофона, громоздкостью напоминавшего шкаф, Эдгар поправлял только что прилаженные соединительные провода.

Повскакивала с мест заскучавшая молодежь. Сразу образовался круг, в котором азартно заизвивались, задергались в бурном африканском ритме «Бони М» парни и девушки. Воспользовавшись устроенным им самим шабашем, Эдгар бесцеремонно, прямо из-под носа ошалевшего от неожиданности жениха, уволок невесту в круг танцующих. Живые волны скрыли новую пару. Валдис заметался было, попытался пробиться за невестой следом, но ничего не вышло. Только белое облачко фаты всплывало то тут, то там, как в водовороте. Быть скандалу, если бы не чья-то тяжелая лапища, которая увлекла Валдиса на дальний конец стола — а там теплая мужская компания обещала поддержку и понимание. Жених особенно не сопротивлялся.

А за домом уже палили из ракетниц — верный признак, что рыбацкое веселье набрало силу и входит в зенит. Ярко вспыхивали в темнеющем небе голубые и зеленые кометы, с шипеньем сваливались в сырую от росы траву. В восторге и ужасе от близости выстрелов взвизгивали девчонки.

А Илза все плакала, уткнувшись в старое пальто ка вешалке за дверью. Слышать не хотела справедливых упреков Бируты:

— Это надо — наприглашать столько народу! Чуть не два колхоза приперлись — и все из-за него одного! — старательно пилила она. — Миллионерша! Что, он так не приехал бы? Будто не знаешь, что всем этим мужикам все равно к кому и куда, лишь бы выпивка была дармовая!

— Жди, приехал бы… Что-то не похоже, — всхлипывала Илза. — Марту вместо себя прислал, ничего умнее не придумал.

— Ну чего ты себя заводишь? — без особой уверенности в голосе увещевала Бирута. — Сама знаешь, какие у него сейчас неприятности.

— А у него всегда неприятности. Только у меня сплошные удовольствия. Дочку одна растила да всю жизнь от нее скрывала, что родной отец в соседнем колхозе живой-здоровый, даже не кашляет.

— А кто, кроме тебя, дуры, виноват? Он никогда от Хельги не отрекался. Сама ведь его гнала.

Илза быстро вытерла слезы, поправила прическу, взглянула на Бируту с вызовом, словно видела перед собой не ее, а Артура.

— Не нужны мне его подачки! Обойдусь!

— А раз такая гордая, нечего выть. Настроение только себе и людям портить, — и, вздохнув, Бирута добавила: — Приедет, куда он денется.

Марта стояла одна в тени деревьев. Куталась в большую вязаную шаль и, пряча зависть под снисходительной полуулыбкой, смотрела, как отплясывает молодежь. Как же ей хотелось сбросить с себя эту элегантную старческую попону, а с нею лет двадцать в придачу и влиться очертя голову в буйный танец молодой жизни.

Сама того не замечая, она покачивала плечом в такт ритму. Неслышно подошел Калнынь и встал рядом. Она даже не сразу почувствовала его, а заметив, хотела отойти, но он остановил ее:

— Простите, Марта Екабовна, может быть, вам покажется дурацкой моя просьба… Очень хотелось бы с вами потанцевать.

Марта только зябко повела плечами.

— Благодарю, но, увы, я уже стара для таких танцев.

— Напрасно вы на себя клевещете, — Калнынь вздохнул и отвел глаза. Видно было, что никак он не решался сказать что-то еще, не о танцах.

— Я понимаю, конечно, сейчас не время и не место для подобного разговора, — наконец заговорил он. — Но должен откровенно вам сказать — свадьба скорее предлог, чем… Я приехал сюда ради вас, — Калнынь снова вздохнул, помолчал немного, продолжил: — А может, и ради себя. Поверьте, мне тяжко думать, что вы считаете меня лично виновным в изломах вашей судьбы.

Ресницы Марты дрогнули. Что-то уже подзабытое, дотлевающее вновь вспыхнуло и ожгло душу.

— Боюсь, вы напрасно тогда приехали. Для такого разговора время давно прошло и никогда не настанет.

— Прошу вас, не будьте так неумолимы. Кажется, вам никогда не была свойственна эта категоричная прямолинейность.

— Этому хорошо учат следственные изоляторы НКВД. Какая разница — лично по вашей милости или по милости такого, как вы, я там оказалась. Все вы винтики одной адской машины. Вы служили им тогда и сейчас продолжаете верно служить. Значит, приняли, все для себя оправдали. Или же лицемерили и продолжаете этим заниматься, что еще отвратительнее.

— Я вполне понимаю, кого вы подразумеваете под этим огульным «им», — Калнынь тяжело и неприязненно смотрел на свою собеседницу. — Только ведь парадокс: и Артур, и даже вы служите все-таки «им» же. Хотя в душе презираете. Это не лицемерие?

Марта повернулась в нему, чтобы наконец стать лицом к лицу.

— Вот поэтому наш разговор и не получится, Андрис Ягонович. Вы не видите разницы между тем, чему служите вы, и тем, чему служит Артур.

— Это лишь иллюзия, которой вы тешите непомерную гордость или отгораживаетесь от действительности, — спокойно возразил Калнынь. — Более того, отыскивание подобных различий — абсурд, пока вы живете и действуете в пределах нашего строя. Никому не дано от него изолироваться. А если у вас не хватает мужества открыто заявить о своих расхождениях с ним, значит, в душе вы ощущаете правоту и силу нашей системы.

Марта слегка вздрогнула. Последние слова Калныня отчего-то напомнили ей голые стены, зарешеченное окно… Слепит свет лампы на столе у молодого следователя в темно-синей форме НКВД. Он раздраженно кричит что-то. Но только слов не разберешь в оглушительном перестуке колес и вое паровозного гудка…

— Из-звините, я, кажется, немного вам тут… — от смущения Валдис безжалостно теребил щегольской галстук-бабочку, пока не сорвал с шеи совсем. — Ну вот, так и знал.

От непомерного счастья жених, похоже, как следует накачался, но изо всех сил старался держаться в рамках, сообразно своему высокому статусу, и на всякий случай от дерева больше, чем на полшага, не отходил — какая-никакая, а опора.

— Простите, вам тут… Как его… Вы это, Хельгу не видели?

— Нет, сынок, мы твою невесту не прячем.

— Ну да, я так и понял… Из-звините, — очень расстроенный, он повернулся, но отошел недалеко.

— Да, признаться, я оказалась не права, — с колючей резкостью заключила Марта. — У нас с вами вышел-таки необычайно содержательный разговор.

— А знаете… ее нигде нет, — в полном отчаянии пожаловался Валдис. Он теперь зашел к ним с другого фланга. — Я вот хожу-хожу… Всех спросил, а ее никто не видел!

Ну как же ты так растерялся? — Калнынь слегка приобнял парня, чтобы тот, чего доброго, не потерял равновесия и не упал. — Давай пойдем вместе, поищем твою красавицу. Небось с подружками секретничает.

Калнынь даже обрадовался комичному поводу, он хотел закончить разговор с Мартой. И уже жалел, что начал его.

— Там вдруг музыка… и все побежали. Она тоже, я за ней, — открывал душу Валдис. — А потом ребята, мы с ними коньяк, кажется… — и, пугаясь собственной решительности, осторожно спросил: — А может, мне ее убить?

— Пока погоди, сынок, — с серьезным видом посоветовал Андрис, — с этим всегда успеешь.

— Да? — обрадовался истерзанный ревностью и подозрениями жених. — Правда? Я тоже так считаю.

С трудом, но упорно Валдис проталкивался сквозь плотную толпу танцующих. К его поискам уже присоединилась компания дружков. Настроенные очень решительно, разъяренные пропажей невесты, они готовились жестоко отомстить за поруганную женихову честь.

— Отстань, дурак! — скандально взвизгнула какая-то девчонка. По светлому вечернему платью ее приняли было за сбежавшую новобрачную. Цепляли мимоходом и других, пользуясь поводом побузить. Девушки испуганно жались к своим кавалерам. Парни из приезжих тоже понемногу заводились — честь их дам и их собственная независимость оказались под угрозой.

— А ну, треска тухлая, не напирай.

— Чего-чего?! Я тебя трогал, вонь болотная?

— Тише, ребята, чего не поделили? — пытался урезонить их кто-то из старших, но его бесцеремонно отпихнули.

Взвинченная до предела компания рыскала по двору. Зашли на кухню, где старушки колдовали над пирогами. Наведались в сарай. Кто-то очень добросовестный заглянул в пустую кадку. Спугнули с сеновала отчаянную парочку. Но невесты след простыл.

— Стойте! — крикнул Валдис, растолкав гостей и выдернув из розетки шнур магнитофона. На секунду тишина парализовала безудержное веселье. — Стойте! А где этот летчик? Летчик где?

Страшная догадка потрясла всех, но больше всех самого Валдиса. Как же он раньше-то не заметил, что они исчезли вдвоем! Теперь в самом деле все припомнили, что летчика тоже давно никто не видел. Начались смешки, пополз двусмысленный шепоток.

— Живем, ребята! — грубо схохмил кто-то. — Завтра у соседей на второй свадьбе погуляем!

Кругом заржали. Валдис стоял как оплеванный, чуть не плакал. Невольно все повернулись в сторону Марты.

— Успокойся, Валдис, — к удивлению гостей, она ничуть не смутилась. — Может, сидят где-нибудь, поговорить решили.

— Поговорить?! — голос жениха поднялся чуть не до визга.

Но, отстранив трясущегося от негодования Валдиса и забыв о гостеприимстве, вмешалась Илза:

— О чем интересно? О чем ей с вашим Эдгаром говорить?

— О чем? — Марту задел бесцеремонный тон хозяйки. — Может быть, есть-таки о чем.

Илза молчала, не сводя с Марты покрасневших глаз. Бесконечно длилась затянувшаяся напряженная пауза. Казалось, еще секунда — и произойдет непоправимое: взрыв, катастрофа. Но тут вмешалась Бирута:

— Девочки, мальчики! Ну что вы, ей-богу. Бросьте чепухой заниматься. Как ушли, так и придут. Не делайте из мухи слона.

И вдруг из какого-то дальнего угла сада, словно услышав шум, появились Хельга и Эдгар. Спокойные, улыбающиеся, они и не подозревали, какой здесь разразился скандал. На минуту гости затихли — так потрясла всех неслыханная наглость «залетного» гостя.

— А ну, иди… Иди сюда! — Валдис ухватился за рукав Хельгиного платья.

Но Эдгар спокойно, невозмутимо отстранил жениха и закрыл новобрачную широкой спиной.

— Полегче, жених, полегче. Какие будут вопросы?

— Да я тебя счас уничтожу, летун! — задохнувшись от бешенства, оскорбленный жених неуклюже бросился на Эдгара. — А ты отойди отсюда! — Он грубо оттолкнул Хельгу.

Эдгар ловко перехватил его руку и завел за спину.

— Слушай, лапоть! Если ты еще когда-нибудь толкнешь мою сестренку, я тебя так размажу, что смывать будет нечего.

— Какую еще сестренку? — не понял Валдис. — Ты мне макароны-то не накручивай!

— Родную, сокол, родную, — ласково и угрожающе улыбнулся Эдгар и, не считая нужным пускаться в дальнейшие объяснения, обратился к разгоряченным парням, кипевшим за спиной жениха:

— Да не напирайте вы, пахари моря! Закусить мною всегда успеете. Может, для начала хоть выпьем за здоровье молодоженов?

Медленно трезвея, Валдис повернулся к Илзе и, не скрывая возмущения, брякнул:

— Никак не пойму, что это у вас тут происходит?

— Да ничего особенного не происходит, — не глядя на мать, ответила за нее Хельга. — Просто мамы-папы играют в свои игрушки, а мы им добросовестно подыгрываем.

Краем глаза она уловила отчаянный взгляд матери, но не остановилась, решив, видимо, разрубить, наконец, разом все узлы.

— Да-да, подыгрывали, чтобы тебя не расстраивать. Сколько лет с отцом встречаемся, как подпольщики. Вот эту штуку, — она показала на свое янтарное колье, — вместе с ним ездили в Ригу выбирать. Да вытащите вы, в конце-то концов, головы из песка!

Поставил свою точку и Эдгар, поддержал сестру:

— Правда, мать, кончали бы вы свое кино. Самим уж небось в зубах навязло — мазохизм, да и только! Конспираторы…

А потом слегка извиняющимся тоном обратился к притихшим от жадного любопытства гостям:

— Вы уж не обессудьте, что мы тут немного по-семейному поговорили. Надо же когда-нибудь во всем разобраться, а случай только сейчас представился. — Сказал и обнял одной рукой Марту, другой — сестру, давая понять всем, что, как бы там ни было, а все это только их семейное дело, и он никому не позволит вмешиваться. Какое-то новое, еще неизведанное чувство — мужчины-защитника, проснулось в нем и сразу сделало серьезнее, взрослее.

 

Глава 4

Машина летела по пустынному ближе к вечеру шоссе. Первый сидел за рулем сам. Стрелка спидометра медленно, но неуклонно клонилась к ста, но вел он уверенно, даже чуть небрежно, явно получая удовольствие. Он был еще очень молод, лет тридцати, не больше, и метил, конечно, гораздо выше и дальше заурядной должности первого секретаря райкома. Его карьера только начиналась. Она представлялась ему ясной, как это шоссе с четкой разметкой, убегающее за горизонт.

Молчаливый и сосредоточенный Артур сидел рядом. Первый мельком взглянул на него. Они были вдвоем в машине.

— Поймите меня правильно, Артур Янович, по-человечески мне тоже очень неприятна вся эта история. Без году неделя, как говорится, в должности — и уже конфликт. Не хотелось бы начинать с этого. Тем более конфликтовать приходится с вами, заслуженным человеком, ведь ваше хозяйство — гордость района. — Голос у Первого был ровным, благожелательным, таким же, как сам секретарь — невозмутимый аккуратный блондин с равнодушными и оттого беспощадными глазами.

— Все же я полагаю, вы направляете ко мне комиссию за комиссией не затем, чтобы лишний раз порадоваться достижениям колхоза? — мгновенно среагировал Артур. Он ждал и гадал, как Первый начнет разговор, но, независимо от этого, решил сразу играть в открытую.

— Что ж, вы правы. — Первого несколько смутила такая прямота. — К сожалению, мой предшественник допускал серьезные ошибки, не проявлял должной принципиальности в некоторых вопросах… Конечно, это не могло не сказаться и на работе вашего хозяйства.

Чтобы продлить паузу, Первый протянул руку и щелкнул клавишей магнитофона, вмонтированного в переднюю панель. Теперь слышалось только ровное гудение хорошо отлаженного двигателя. Артур промолчал, ни словом не обмолвился о снятом полгода назад руководителе райкома.

— Мой долг… Наш с вами долг, Артур Янович, выявить и искоренить просчеты.

— Надо отдать вам должное, вы рьяно взялись за дело.

— Именно так, — не захотел услышать иронии Первый. — Но не считаю вас своим противником. Более того, не хочу, чтобы вы оставались в стороне.

— То есть? — искренне удивился Артур. — Вы что, предлагаете мне на самого себя клепать?.

— Это совершенно лишнее, — ласково улыбнулся Первый. — Фактов и так набралось предостаточно. Весь вопрос в том, как к ним отнесется уважаемая комиссия. — Он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и продолжал. Или как смогу расценить их я, будучи членом той же комиссии. Вы ведь не первый год на руководящей работе, опытный хозяйственник, и должны понимать, что это значит.

Под колесами зашуршал гравий, защелкали по металлу камешки. Машина остановилась на обочине.

— А, теперь я, кажется, понимаю, для чего мы так безбожно превышали допустимую скорость — чтобы приотстал наш пышный эскорт.

Они вышли из машины. В сосновой роще через дорогу быстро сгущался фиолетовый сумрак.

— Только, по-моему, ни к чему, Раймонд Гунарович, весь этот дешевый детектив. Давайте откровенно: вам нужна моя безоговорочная лояльность или добровольная отставка?

— Не торопитесь, — усмехнулся Первый, и его белесые брови приподнялись. — Вы, конечно, понимаете, я искренне заинтересован решить все здесь, на месте. Я даже надеюсь, что у нас отпадет надобность докладывать в Ригу. Это ведь больше в ваших интересах, чем в моих. — Он многозначительно глянул на Артура и пошел в сторону рощи, давая возможность председателю обдумать последние слова, по-видимому, самые главные.

Страстно заливались в предвкушении ночи лягушки. Бледный туман, тихое дыхание задремавшей земли, наползал на тяжелые от вечерней росы травы, сбивал с толку обманчивыми видениями. Все вокруг казалось фантастическим, нереальным. Колдовство сумерек изменило все, что было обыденным и знакомым днем. Оборотням да лешим бродить бы по этим извилистым тропкам в такой обманчивый час.

Шли размеренно, неторопливо. Оберегая начищенные ботинки, Первый выбирал дорогу посуше.

— Я понимаю, — без упрека в голосе рассуждал он, — с Путнынем вам жилось вольготнее. Он на многое просто закрывал глаза. Естественно, меня вы теперь считаете чуть ли не личным врагом.

— Ошибаетесь, Раймонд Гунарович, не личным, а врагом дела, за которым и я, и сотни других людей.

Гулко ахнула птица в чаще, захлопала крыльями.

Первый остановился, равнодушные глаза его сузились. Артур ожидал вспышки гнева, но Круминьш оказался куда как выдержанным. Только головой покачал.

— Вот-вот, Артур Янович, настораживает меня такой ваш подход. «Мое дело», «мое хозяйство», отрыжки кулацкой философии, — ход был тонкий: Первый давал понять, насколько он выше любой личной неприязни. — С хозяевами мы разобрались еще в семнадцатом.

Давно бы привыкнуть, но Артура приводила в бешенство такая наглая демагогия.

— А сейчас добиваете! Лучше всех знаете, когда и что сеять, где строить, как ловить! Зерно гноим, рыбу за борт вываливаем! Вы ее даже принять не можете. И все системы работают нормально, — передразнивая дикторов радио и телевидения, сорвался-таки Артур. — Да еще в чужом кармане любите считать — не дай бог, кто-нибудь из нас лишнюю копейку заработает!

Банга понимал, что его ярость бессильна и бесполезна, но она была единственным облегчением для униженного человека.

— Копейку? — насмешливо переспросил Первый. — Нет, Артур Янович, тут, пожалуй, не копейкой пахнет. Я думаю, вам хорошо знакомы последние документы партии. Или у вас особое мнение по их поводу?

— Да, особое, — напрямик резанул Артур. — Мы с соседями сидим на одном берегу, у одного моря. Когда начинали, они побогаче нас были, а теперь… У вас забота о том, чтобы не дело поправить, а районные показатели. И красиво выглядеть!

За разговором они вышли на небольшую поляну и здесь остановились. Вокруг только сосны и тишина. Как будто и нет в полукилометре широкой современной автострады. И вообще ничего нет, кроме безгрешной, чуждой людским страстям природы. Нелепыми, как в сюрреалистическом видении, казались здесь, в спокойном первозданном мире деревьев, травы, глухих лесных сумерек, эти двое в строгих пиджачных парах, крахмальных сорочках под галстук. Но люди не замечали своей нелепости и неуместности.

— Так вот, я согласен с ними объединяться, но сперва пусть сделают то, что давно могли сделать. Опыта своего мы не скрываем — берите и учитесь. А плодить захребетников — не есть партийная позиция. Вот такое у меня особое мнение.

— Значит, опытом поделиться согласны, — Круминьш сделал небольшую паузу и как бы невзначай бросил: — А как насчет шведской снасти?

— Что-что? — насторожившись, переспросил Артур, явно застигнутый врасплох.

Первый сразу почувствовал это и не упустил случая дать почувствовать председателю всю шаткость и щекотливость его положения.

— А то, что произносить красивые слова можно, имея на это моральное право и чистые руки… Кстати говоря, хороший хозяин рыбу за борт не выбрасывает. Хотя о чем я — существует комиссия, коллектив, и вам придется ей давать самые подробные объяснения. Думаю, выводы последуют соответствующие… Объективные, — не без издевки добавил Первый.

Но Артур еще не понял, не оценил, насколько тут глубоко копнули. Его лишь разозлила двусмысленность слов Первого.

— Я готов дать любые объяснения, но только не вам — это уже была откровенная дерзость, — а компетентным специалистам, которые относятся к своим служебным обязанностям как профессионалы, а не жонглеры цифрами, директивами и прочими бумажонками. — Он круто развернулся и пошел назад, к машине.

Сквозь деревья уже виднелось шоссе, когда, шагая крупно и размашисто, Круминьш нагнал Артура. До опушки оставалось несколько десятков метров.

— А вы не думаете, что эти объяснения могут оказаться для вас не таким простым делом, каким оно представляется сейчас?

— Семь бед — один ответ, — безразлично отозвался Артур. Для него разговор был окончен.

— Как знать!

На обочине возле оставленной Круминьшем «Волги» стояли еще две таких же машины. В свете фар маячили силуэты неторопливо прохаживающихся мужчин. Один из них был в прокурорской форме. Он недовольно взглянул на Круминьша. Больше никто не выказал удивления по поводу длительного отсутствия двоих. Молча стали рассаживаться по машинам. Заминка вышла, когда Артур собрался сесть к Круминьшу, с которым ехал с самого начала. Лысеющий прокурор указал ему на распахнутую дверцу своей машины.

— Нет, попрошу вас в нашу машину, Артур Янович.

Артур непонимающе оглянулся, но «Волга» Первого уже рванула с места. Председателю ничего не оставалось, кроме как выполнить весьма корректный приказ.

Глухо шумел ветер в вершинах сосен. Эдгар шел один. Вдалеке еще догуливала свадьба, слышались песни и смех. В ночном небе вспыхивали одна за другой зеленоватые звезды. На прощание опять палили из ракетниц.

Луч света неуверенно зашарил по стволам сосен, накатил издали стрекот мотоцикла. Генератор работал плохо, поэтому свет пульсировал, то исчезая, то появляясь снова. Когда мотоцикл лихо тормознул рядом, Эдгар даже присвистнул от удивления. За рулем уверенно восседал Валдис. А ведь только что еле на ногах держался.

— Слушай, родственник, — не глуша мотора, крикнул он, — давай быстро в правление! Тебя по междугородке вызывают. Обзвонились, даже дома искали…

— Меня? Откуда? — От волнения у Эдгара даже горло сжалось. Неужели Лилька?

— А хрен его знает. Баба какая-то бормочет в трубку, ничего не понять.

— Где правление? В какую сторону? — и, не дождавшись ответа, Эдгар бросился в темноту.

— Стой, чудик! — Валдис развернул машину на заднем колесе и мигом догнал его. — Садись, подброшу.

Эдгар колебался, всматриваясь в водителя строже инспектора ГАИ.

— А ты как, вообще, нормально на этой штуке?

— Эх ты, а еще вертолетчик! Не боись — земля рядом, и он лихо поднял на дыбы своего трескучего стального коня.

В полупустой комнате Эдгар сразу увидел на столе черный обшарпанный телефон, рядом лежала снятая трубка. Он так резко схватил ее, что чуть не уронил аппарат.

— Лилька! — закричал он срывающимся от нетерпения голосом. Трубка молчала. — Алло! Лиля, это ты?

— Нет, это не Лиля, — неожиданно прорезался строгий женский голос. Видимо, на том конце только что подняли трубку.

— А вы, если не ошибаюсь, товарищ Банга?

— Да-да, Банга!

— В таком случае минуточку. Сейчас с вами будет говорить товарищ Минк.

— Кто-кто? — оторопел Эдгар.

— Игорь Евгеньевич Минк, — терпеливо повторила женщина.

— Сам Главный конструктор? — не удержался Эдгар, хотя прекрасно понимал, что задает идиотский вопрос.

— Простите, молодой человек, вы нормально себя чувствуете? — недоверчиво поинтересовалась женщина. — Сможете говорить с Главным?

— Да-да, спасибо, то есть извините. Я в полном порядке, соединяйте.

Устало откинувшись в глубоком кожаном кресле, Игорь Евгеньевич придвинул к себе стакан с давно остывшим чаем и поднял трубку городского аппарата.

— Ну, здравствуйте, молодой человек…

Уютно, по-домашнему светила настольная лампа, полумрак скрадывал непомерность огромного кабинета. Минк говорил вдумчиво, без суеты, как говорят люди, привыкшие к тому, что на другом конце провода их внимательно слушают.

— Как отдыхаете? Еще не надоело?.. Так-так… А чем намерены заняться?.. Ах, не решили, — он засмеялся чему-то. Смех у него был сдержанный, суховатый, но приятный. — Нет, после твоей акробатики Дубов тебя на выстрел к заводу не подпустит. — За разговором Минк времени не терял. Пошарил рукой среди разбросанных на столе чертежей, выудил один и принялся его разглядывать. На лице Главного появилось выражение сосредоточенного недовольства. — Вот что, Эдгар… Ничего, если я так буду?.. У меня к тебе, видишь ли, довольно необычная просьба или предложение, уж и не знаю… Но для этого нужно, чтобы завтра ты непременно был у меня… Ну если, конечно, у тебя не предвидится ничего более существенного, — иронично добавил Минк. Ему хотелось, чтобы это больше смахивало на авантюру, чем на деловое предложение. Да, собственно, авантюрой и в самом деле попахивало здесь сильнее. — Как тебе сказать, Эдгар, это даже не мне, а тебе нужно… Ты, кстати, не слишком много сегодня принял?.. Ну, ладно-ладно, он понимающе усмехнулся. — Тогда, значит, завтра в шестнадцать ноль-ноль должен быть у меня. Да, выбритый и накрахмаленный. В шестнадцать и ни минутой позже. Насчет билета пойди к начальнику аэропорта…

С трубкой, прижатой к уху, Эдгар стоял онемевший и растерянный — слишком уж круто все поворачивалось. Он только кивал в ответ на пояснения Главного. Задавать вопросы в такой ситуации было бестактностью — ясно, что не к теще на именины приглашают.

Минк уловил его замешательство и сомнения.

— Ну, что замолчал? Озадачил я тебя?.. Ничего-ничего. Знаешь, когда судьба стучится в дверь, мужчина не вправе прятаться, а должен смело выходить ей навстречу… До завтра.

Он положил трубку и, подумав секунду, нажал клавишу на селекторном пульте.

— Виктор Иванович?

— Так точно! — не по-ночному бодро отозвался голос.

— Вы еще бдите?

— Так же, как и вы, Игорь Евгеньевич. Не каждый день правительственная комиссия наезжает. У всех должна голова болеть…

— Вы уж простите, Виктор Иванович, но я вам еще головной боли добавлю чуток. Мне нужно ввести одного человека в основной экипаж, не из наших… Вы не сможете побыстрее провести его по своим каналам?

— Надеюсь, он не американский шпион?

— Надеюсь, — не остался в долгу Минк. — Тут сложность вот в чем: через неделю он должен на комиссии представлять мою машину. Так что я очень прошу вас сделать все необходимое пооперативнее.

Динамик долго молчал. Потом принадлежащий Виктору Ивановичу голос заметил снисходительно:

— Разыгрываете, Игорь Евгеньевич. Его даже на аэродром никто не пропустит…

— Да нет, розыгрышем здесь не пахнет. Просто он отличный пилот. Я его уже вызвал.

— Игорь Евгеньевич, я вас умоляю… Давайте хоть на сей раз без экспериментов. Кто он такой — господь бог? Есть же два дублера, есть в конце концов целая эскадрилья проверенных подготовленных ребят…

Серьезное должностное лицо явно наслаждалось своей невидимой, но прочной властью над этакой важной птицей. Хотя Виктор Иванович не демонстрировал се, а даже наоборот — преподносил зависимым, подчиненным тоном. Но Минка это не раздражало — нужно уважать чужое удовольствие. К тому же как истинно интеллигентный человек он привык относиться терпимо к людским слабостям.

— Виктор Иваныч, уважьте стариковский каприз. Раз в шестьдесят лет могу я себе позволить? Для меня этот парень как талисман, что ли…

— Как не уважить, товарищ Минк, вы царь и бог… Вам все позволено! — нагло льстило должностное лицо, отлично знавшее, кому и сколько позволено. — Это я, бессловесный исполнитель, могу только по инструкции. Вверх-вниз, как муха на булавке, — мялся Виктор Иванович, не зная, как подать свое согласие.

— Ну, вот и хорошо. Чувствую, что убедил вас, — помог ему Минк, чтобы закончить наскучивший уже разговор. Он, конечно, ни секунды не сомневался, что все будет так, как нужно ему.

В доме было темно. Эдгар вынул из знакомой щели ключ, отпер дверь. Тихо вошел, зажег свет. В спокойном уюте обжитого дома мигом спала его нервная торопливость… Так и не пришлось ему побыть под родительской крышей.

Собраться — минутное дело. Фуражка на вешалке, чемоданчик так и валяется нераспакованным. Но Эдгар медлил, прислушивался, перебирая в уме все события сегодняшнего дня. Потоптавшись, он все же чуть приоткрыл дверь в родительскую спальню. И увидел аккуратно застеленную постель, к которой никто не прикасался. Эдгар поставил чемоданчик на пол, взглянул на часы — половина второго. Прошел в гостиную, включил люстру.

— Отец! — позвал он робко, как ребенок в лесу, который еще не понимает, что заблудился.

На диване валялся китель. Тот самый, в котором был отец, когда они встретились днем.

— Отец! — позвал он еще раз, но ему никто не ответил.

Машинально Эдгар взял в руки китель, накинул на спинку стула. Расправляя, будто слегка приобнял отца за пустые плечи. Еще раз взглянул на часы. Пора! И заметался, чувствуя, но не зная, что именно должен он сделать напоследок. Схватил клочок бумаги, начал писать: «Отец, не знаю…» Скомкал листок, швырнул его в вазу богемского стекла. Что-то вспомнив, бросился в ванную. На полке лежала плоская бритва. Он торопливо запихал ее в карман. Из огромного зеркала на него снова смотрело собственное отражение. Оно было уже не таким самодовольным и высокомерным, как утром. И, глядя на эту знакомую физиономию, Эдгар вдруг понял, что нужно сделать. Порывшись в коробках, нашел черный карандаш, который показался подходящим. Кроша мягкий грифель, он начал писать по-мальчишески размашисто, через все зеркало: «Отец, не обижайся…»

И в это время где-то в глубине дома раздались протяжные долгие звонки. На секунду Эдгар замер, прислушиваясь, — телефон. Опрометью бросился в отцовский кабинет, боясь, как бы трезвон не оборвался так же неожиданно, как начался.

— Алло! Алло, отец?..

На ходу Эдгар зажег лампу, и теперь она освещала небольшой самодельный парусник и фотографию Марты с белоголовым мальчуганом на коленях, стоявшую у края широкого письменного стола Артура.

— Отец! Хорошо, что позвонил! — торопливо и радостно закричал Эдгар. — А я буквально на минуту заскочил… Понимаешь, меня срочно вызывают в Москву… Да, улетаю, прямо сейчас. Я хотел сказать, — он старательно прикрыл трубку ладонью, чтобы отец мог расслышать каждое его слово. — Очень жалко, что мы с тобой так и… Ну, в общем, что все кувырком получилось… Да! Но ты не переживай, отец! Свадьба прошла на высшем уровне…

Эдгар прервался ка полуслове — видно, его резко перебили.

— Что-что? Откуда говоришь?.. Нет, я не понял… Как из Риги, почему?.. Слушаю внимательно… Да… — лицо Эдгара становилось все более мрачным и напряженным. — Что сказать матери? Но она… Она осталась на свадьбе. Я ее уже не увижу. Я забежал только вещи забрать. А что происходит? Зачем тебе понадобилось в Ригу? Тебя так ждали… Алло! Отец! Алло!.. Алло!..

Эдгар дул в трубку, тряс ее, но оттуда раздавались одни бесконечные короткие гудки. Под окнами настойчиво дудел мотоцикл. Дожидавшийся его Валдис несколько раз для напоминания включал газ, не понимая, чего там застрял его новый родственник. Но Эдгар продолжал стоять с трубкой в руке и слушал частые прерывистые гудки, словно старался и не мог уловить их загадочный смысл. Они походили на отчаянные, безнадежные сигналы бедствия откуда-то из ночи, из неизвестности — нервная ниточка живого пульса.

 

Глава 5

— Алло, Эдгар! Алло! — Артур сосредоточенно склонился над столом в пустом кабинете, крепко прижимая к уху телефонную трубку. За окном, на три четверти забранном решеткой, уже царила и мягко прокрадывалась в комнату ночь. — Эдгар, ты слышишь?.. Передай матери, чтобы не волновалась, я… Ну, в общем, я не смогу сегодня… Алло!

Короткие прерывистые гудки прервали разговор. Чья-то узкая ладонь с длинными суховатыми пальцами бесцеремонно нажала на рычаги аппарата. Артур гневно обернулся и уже хотел высказаться, но узколицый незнакомец с небесно-голубыми глазами улыбнулся вполне доброжелательно и сказал:

— Извините, Артур Янович, но у меня нет права…

— Что значит — нет права?! — возмутился Артур. — Я с сыном говорю…

Он с силой придвинул к себе телефон. Хозяин кабинета и не думал его удерживать, просто выдернул вилку из розетки.

— Нет права разрешить вам беседовать с кем бы то ни было до тех пор, пока мы не проясним с вами некоторые вопросы, — спокойно, но твердо сказал он.

— Какие еще вопросы в три часа ночи?! С какой стати я буду вам отвечать?.. И что за черт, почему я не могу позвонить собственной жене, в конце-то концов. Так что катились бы вы. — Артур рывком распахнул дверь кабинета и… столкнулся с человеком в милицейской форме. Решив, что это случайность, председатель посторонился, давая пройти работнику прокуратуры, очевидно, направлявшемуся в кабинет начальника. Но милиционер не двигался с места, недвусмысленно заполнив весь дверной проем.

— Та-ак, — с трудом сдерживая ярость, протянул Артур. — Что еще за дурацкие игры? Решили меня арестовать? А вам известно…

— Известно-известно, — неприязненно и нетерпеливо перебил его ночной собеседник. — Вы депутат, избранник народа, но никто вас пока не арестовывал, просто…

— Ну да, просто вы меня провоцируете на драку с милиционером, буйство в служебном кабинете! — окончательно взбеленился Артур. — Что там еще в вашем полицейском репертуаре?

— Ради бога, не кричите, Артур Янович, — поморщился узколицый и прикрыл дверь, оставив милиционера в приемной. — Понимаю, вы устали, взвинчены… Какой-то чинуша мельтешит под ногами, требует разъяснений, — он снова улыбнулся своей блеклой улыбкой. — Не думайте, что мне доставляет удовольствие посреди ночи вами заниматься.

Глядя в пустое вытянутое лицо, Артуру показалось, что его обладатель едва ли способен получать удовольствие от жизни вообще. Так и виделось, что говорит, двигается и живет он с какой-то скептической неохотой, словно брезгливо принюхиваясь ко всему подряд.

— Что ж, если я не арестован, то, стало быть, и не обязан отвечать ка ваши вопросы, — мрачно заключил Артур. — Если в ЦК сочтут нужным, чтобы я дал объяснения, то я буду действовать в установленном порядке…

— В ЦК почему-то сочли нужным, чтобы сначала вы побеседовали со мной. Поэтому позвольте представиться — следователь по особо важным делам, советник юстиции Лицис.

— Да хоть сам господь бог. Я депутат и отчитываюсь перед сессией. Законы одинаковы для всех.

Долгим и каким-то затуманенным взором следователь смотрел на Бангу.

— Законы? — загадочно усмехнулся он. — Это как сказать… На вашем месте я бы воздержался от таких категорических суждений.

— Вы что имеете в виду, товарищ следователь?

— Что я имею в виду? — из ящика стола Лицис извлек объемистую папку, раскрыл ее. — Что я имею в виду?.. — Бормоча себе под нос, он полистал бумаги и вдруг решительно захлопнул папку. — А ведь и в самом деле уже поздно, Артур Янович, вы устали… Отложим разговор до утра. Отдохните, соберитесь с мыслями.

— Интересно, где прикажете отдыхать? — раздраженно спросил Артур. — На нарах-люкс в следственном изоляторе?

— Идемте! — Лицис выключил настольную лампу, подошел к выключателю у дверей. — Не торчать же вам до утра в этом кабинете…

Пожав плечами, Артур шагнул за следователем. Теперь уже милиционер за дверями почтительно посторонился, пропуская обоих. Они прошли по длинному гулкому коридору, стынувшему в холодном свете люминесцентных ламп, и свернули в маленький боковой отросток, гасивший шаги мягкой ковровой дорожкой и освещенный золотистыми бра со стен.

В этот тупичок выходили всего две двери. Жестом гостеприимного хозяина Лицис распахнул одну из них:

— Прошу!

Артур даже оторопел. Комната ничем не отличалась от хорошего гостиничного номера. Что еще более странно — на письменном столе стоял телефон. Первым побуждением Артура было броситься к аппарату. Но он дотерпел до того момента, когда за Лицисом закрылась дверь.

Трубка ответила ему глухим молчанием. Конечно, в этих «нарах-люкс» все было предусмотрено. И все же какая-то наивная надежда толкнула Артура ко второму аппарату, без диска. Этот ответил четко, без промедления:

— Дежурный слушает.

— В моей комнате не работает телефон, — пожаловался Артур.

— Утром я вызову мастера, а сейчас, извините, ничем не могу помочь. Может, чаю хотите?

— Спасибо, нет.

Бросив трубку на рычаг, Артур еще раз оглядел свои апартаменты. Мягкие кресла, диван, чистая постель. Даже телевизор. Комната как комната. В ванной капля за каплей мерно шлепала из крана вода, как бы отсчитывая томительные минуты. Артур осторожно повернул ручку двери — не заперта ли, но она легко поддалась. Он вышел и остановился. Дальше идти не было смысла — за стеклянными дверьми, в которые они только что беспрепятственно прошли с Лицисом, недвусмысленно маячила фигура дежурного.

Вот так! Не арестован, а не выйдешь. Артур вернулся в комнату, раздвинул портьеру, открыл форточку. Уже без удивления отметил, что, как в кабинете следователя, окно на три четверти зарешечено. Тупая безысходность и отчаяние навалились, будто кошмарный сон. Вдруг захотелось закричать, завыть, начать крушить все подряд, лишь бы вырваться отсюда, любой ценой вырваться. С большим трудом овладев собой, Артур уселся за письменный стол, подвинул к себе стопку чистой бумаги. Нужно хоть чем-нибудь заняться, не сидеть сложа руки…

Размашисто и уверенно выстрелил Артур первой строчкой.

«Прокурору Латвийской ССР товарищу…»

Но дальше вместо белого листа бумаги перед внутренним взором почему-то возникли свинцовые балтийские волны… Мерно покачивается палуба, с которой почти ничего не видно из-за плотного утреннего тумана… Но вот проступает в нем, как мираж, высокий борт другого судна, и с него скатывается вниз веревочный трап…

Нужно сосредоточиться. Артур прогнал ненужное видение. На середине листа вывел крупно «Заявление», подчеркнул, снова задумался. А память навязчиво подсовывала ту же картину: волны, предрассветный туман… Медленно сближаются два судна бортами. Мягкий толчок — и снова скатывается трап к его ногам. Немного помедлив, Артур начинает карабкаться вверх. Следом за ним — Марцис, на удивление сосредоточенный и молчаливый. Два матроса встречают их на высокой палубе, помогают одолеть последние веревочные ступеньки. Трап убран, и Марцис делает знак рулевому. Родная «эрбешка» торопливо и немного воровато отваливает… Каюта капитана обставлена с непривычным комфортом и даже роскошью. Артур и хозяин, приятный холеный бородач в красивом белом кителе, сидят друг против друга в уютных мягких креслах. В сторонке на низком дамском пуфике неловко скрючился Марцис. Он вежливо притворяется, что его занимает пестрота непрерывно сменяющихся картинок не экране телевизора, но взгляд то и дело перебегает на низкий полированный столик, за которым устроились их капитан и Артур. Перед ними хрустальные стаканы со льдом и необычная стеклянная бутылка. Еще красивая японская шкатулка с дорогими сигарами. Кажется, вся обстановка располагает к непринужденной беседе, но есть во всем что-то необычное… Сразу бросается в глаза, как напряжен и насторожен Артур. Пока длится беседа, не прикасается к выпивке. Нервно и нетерпеливо подрагивает его рука с сигаретой. Он больше слушает, чем говорит; время от времени роняет короткие отрывистые реплики…

Резкое противное жужжание зуммера вернуло Артура к действительности. Белесое утро уже чуть просвечивало сквозь плотные гардины. Мутный рассвет вползал через ставшую полупрозрачной ткань, делая комнату холодной и бесприютной. Машинально Артур схватил трубку городского телефона, но она была по-прежнему нема. Это трезвонил требовательно и бесцеремонно аппарат внутренней связи, тупая черная коробка без диска…

«МОСКВА» — сообщали размытые из-за унывного сентябрьского дождичка буквы с крыши стеклянного здания аэропорта. Зябко поеживаясь после теплого уютного салона самолета, Эдгар накинул плащ. К остановке экспрессов «аэропорт-город» выстроилась длинная нахохлившаяся очередь. Эдгар взглянул на часы и направился к стоянке такси.

— Свободен? — он наклонился к полуопущенному стеклу.

— Извините… Вы, наверное, в город? Не могли бы захватить? — послышалось сзади. Девушка в короткой джинсовой юбочке застенчиво улыбалась ему, медленно растягивая плотно сомкнутые губы. Совсем как Лиля, подумалось Эдгару. Он улыбнулся в ответ и сделал широкий приглашающий жест:

— Прошу в экипаж, леди!

«Леди» в насквозь промокших теннисных тапочках радостно махнула кому-то.

— Поехали!

Возле машины возникли еще два существа неопределенного пола, дочерна загорелые, в вылинявших под южным солнцем джинсовых лохмотьях. С длинных, мокрыми сосульками свисающих волос стекала вода. Эдгар оглядел хипарей с веселым любопытством — в Иркутске такие еще не водились — и распахнул дверцу.

— Запрыгивайте, девочки!.. — Он смущенно осекся, только сейчас сообразив, что одно из странных существ относилось, видимо, к мужской половине рода человеческого. На эту мысль его вдруг навели голенастые волосатые ноги, которые торчали из джинсов, обтрепавшихся чуть ли не до размера шортов.

Впрочем, никто не заметил оплошности Эдгара. Компания нерешительно мялась у машины, терзаемая какой-то неразрешимой трудностью.

— Дело в том… Понимаете, у нас только два рубля…

Напомнившая Лилю «леди» снова застенчиво улыбнулась Эдгару.

— На всех, — педантично уточнил мохноногий рыцарь.

— Мы их прокутим в «Арагви» — с самым серьезным видом пообещал Эдгар и слегка подтолкнул парня к машине.

И вдруг Эдгара громко окликнули:

— Эй, летчик! На такси, что ли, не хватает?

Рядом притормозила черная, громоздкая, как броненосец, правительственная «Чайка». Из приоткрывшейся дверцы высунулся Лапин.

— Николай Сергеевич?! — бросился к нему Эдгар. — Ну и встреча… Какими ветрами?

— Да уж, наверное, теми же, что и тебя…

Эдгар радостно заулыбался. На руководителе полетов был неизменный изрядно потертый кожаный реглан, словно навсегда приросший к этому человеку, суровому и простодушному комиссару авиации.

— Ну, чего встал, залезай, — подмигнул он. — Так и быть, за трояк подкину.

Впереди рядом с шофером сидел молчаливый с большими залысинами человек. Он слегка повернул круглую голову и темно-карим глазом недовольно зыркнул сперва на Бангу, потом на Лапина, явно не одобряя нарушения «протокола». Эдгару он не понравился сразу.

— Трояк, конечно, цена божеская, — вежливо отшутился он, — но не могу — я с компанией.

Лапин не заметил предупреждающего ерзанья на переднем сиденье и с любопытством воззрился на экзотическую «компанию» Эдгара. У него эта диковинная публика тоже вызвала сочувственный интерес.

— Виктор Петрович, — он перегнулся к человеку с большими залысинами. — Жалко мокролапых-то, пусть насыпаются в машину, выдержит.

Добрый цивилизованный человек, он сочувствовал «братьям меньшим», будто четвероногим друзьям. Но для кадровика-особиста, присланного Минком, все происходящее было верхом неприличия и нарушения порядка.

— Игорь Евгеньевич поручил мне встретить вас. Я не могу сажать в спецмашину кого попало.

— Что значит — кого попало! — тут же взвился Лапин.

— Вы хоть знаете, кто этот летчик? Да он, может быть…

— Николай Сергеевич, не стоит, — пытался остановить его Эдгар, — мы и на такси прекрасно доедем.

— На такси? А что — пожалуй! — строптиво заявил Лапин. — А то у меня на этом диване зад в кисель превращается.

— Значит, это ваш товарищ? — холодно снизошел особист. — Ну, что же… Если для вас так важно… — неприязненным взглядом он скользнул по фигуре молодого летчика, угрюмо осмотрел его нереспектабельную компанию.

Вы не волнуйтесь, нам только до метро, — заверила его улыбчивая девушка, — до самого первого.

Особист не удостоил ее ответом.

Задрав квадратный нос, «Чайка» важно и мягко покачивалась, подминая под себя серую ленту шоссе. Все, кроме Эдгара, сгрудились на широком заднем сиденье. Летчик, не подняв спинки, пристроился на откидном креслице. Смущенные и притихшие, парень и две девушки боялись шевельнуться, а перед их глазами, гипнотизируя и укоряя, гневно багровели уши особиста.

Чтобы разрядить глупое напряженное молчание, Эдгар, стараясь говорить как можно непринужденнее, спросил:

— Николай Сергеевич, а вы не в курсе — что за пожар? Для чего мы так срочно понадобились Главному?

Эдгару почудилось, что уши особиста настороженно дернулись.

— Наверное, хочет в столице твой смертельный номер показывать, — аккуратно превратил все в шутку Лапин. — А меня позвал, возможно, на роль зазывалы.

— Неужели в Москве циркачи перевелись? — рассмеялся Банга. Тогда на премьеру нужно Дубова пригласить. Свой гонорар жертвую ему на проезд из Иркутска.

Особист сделал энергичный знак водителю, и машина причалила к тротуару.

— В чем дело? — Лапин подозрительно посмотрел на особиста.

— Молодые люди, кажется, просили до первого метро?

Шумно и торопливо маленький табор выкатился из респектабельного салона на улицу, радуясь обретенной свободе.

— Могли и до второго довезти, не развалился бы ваш катафалк, — буркнул Эдгар, когда захлопнулась дверца.

Особист промолчал. Но через водительское зеркальце Банга получил ядовитый взгляд и почувствовал, что с этой минуты у него появился враг. Этот лысеющий человек с темно-карими рентгеновскими глазами не был похож ни на статного блондина Круминьша, ни на невзрачного, с небесно-голубыми глазами Лициса, и все же чем-то напоминал и того, и другого. Нечто неуловимое соединяло их всех в одну сволочную породу, Эдгар опустил глаза и увидел забытый на сиденье улыбчивой девушкой маленький носовой платочек. Он растерянно приподнял кусочек цветастой материи, и на шикарный бархатный диван упали две смятые рублевки — те самые, что были у них на всех.

 

Глава 6

Лицис сосредоточенно изучал бумаги. Сейчас, в ярком утреннем свете он выглядел засохшим и болезненным службистом. Неестественно натянутая под глазами голубоватая кожа придавала лицу аскетическую отрешенность. Казалось, он совершенно забыл о человеке, сидевшем напротив него.

Артур понимал, конечно, что против него используется старый, как мир, прием методичного выматывания нервов, пытки неизвестностью — и старался держаться по мере сил спокойно. Однако после бессонной ночи ему это давалось с трудом. Нераскуренная сигарета, которую он крутил в пальцах, слегка подрагивала. Положив ее на стол, он резко спросил:

— Полагаю, вы уже глубоко изучили мое досье? Будьте любезны объяснить, что означает весь этот ночной детектив. На каком основании меня здесь держат?

— Оставим амбиции, Артур Янович. — Лицис встал, и Артур с удивлением обнаружил, что тот довольно высок ростом, когда не сутулится и говорит то, что думает. — Вы свои права знаете, да и посягать на них никто не собирается. Но знаете, как бывает… Авторитетный человек, депутат, прекрасный работник, ждет «Героя» на грудь — а получает десять лет с конфискацией. Все достижения оказываются липой… Я, конечно, не имел в виду вас. — Лицис встал у окна и скрестил на груди руки, ни на секунду не спуская с Артура цепких рентгеновских глаз. — Вы, безусловно, догадываетесь, что прокуратуру в первую очередь интересуют результаты последних проверок в вашем хозяйстве. Нам с вами предстоит очень серьезный разговор, и, я надеюсь, он будет откровенным.

Напряжение, терзавшее Артура всю минувшую ночь и наступившее утро, внезапно отхлынуло. Проверки, разбирательства — за последние месяцы он успел уже привыкнуть к ним.

— Ну что ж, откровенность — так откровенность, — устало выдохнул он, — но только взаимная. Согласны?

С неприязненным удивлением Лицис поднял брови, будто собираясь возразить, но Артур, не обращая на его мимику никакого внимания, продолжал:

— Скажите, чего вы в дуэте с Круминьшем от меня домогаетесь? Рассчитываете, что мне надоест нервотрепка и я тихо, как благоразумный человек, подам в отставку? Напрасно надеетесь! Тем более теперь, когда мне наконец удалось вывести хозяйство на достойный уровень. Плясать под дудку безграмотных постановлений и указаний тоже не заставите, — Артур старался уловить хоть какую-нибудь перемену в выражении лица следователя, но тот слушал с отсутствующим видом, словно председатель колхоза говорил на чужом языке. — У вас есть только одна возможность — скомпрометировать и снять меня с работы. Но учтите, сделать это будет вам непросто. За здорово живешь не собираюсь совать башку под нож вашей гильотины.

— Извините, я вас не совсем понимаю, — сухо проговорил Лицис и сел к столу. — Я должен разобраться исключительно в правовых вопросах… В тех самых, в которых не удосужились разобраться вы сами. Так что перейдем к делу. — Он вытащил из папки несколько скрепленных листков, долго приглядывался к ним, словно раздумывая, сказать или не сказать. — Вот, например, история с приобретением вами рыбоприемного судна в нарушение всех действующих положений и инструкций. — Лицис сделал паузу. — Отвалили шестьсот тысяч, не имея на то согласия Правления. Получается, вы решили, уважаемый депутат, что вам все позволено?

— Проверьте документацию, все оформлено через банк. Есть разрешение руководства «Рыбколхозсоюза» министерства…

— Хм, разрешение… Вам, конечно, многое разрешалось при прежнем руководстве. Те, кто давал такие разрешения, уже положили на стол партбилеты. На них заведены уголовные дела.

— В таком случае это уже ваши проблемы.

Артур вспомнил, наконец, о сигарете, лежавшей на столе следователя. Лицис чуть поморщился от дыма, но ничего не сказал.

— Ну, хорошо… А сооружение рыбокоптильного цеха в обход государственных строительных организаций? По каким нормам составлялась смета, производились выплаты шабашникам? — следователь снова пошерстил бумажки в «деле», словно подтверждая правомерность своих вопросов. — Я уж не говорю о том, что платили, значительно превышая установленные расценки. Но где доказательства, что составленные вами платежные документы — не липа, что ваши вольные артельщики получили столько, сколько указано в ведомостях, что в список не затесались просто-напросто подставные лица?

— Вот что, товарищ Лицис, — Артур готов уже был снова вспылить. — Я вам не мальчишка, чтобы тыкать меня носом в тетрадку с помарками. Государство доверило руководство хозяйством мне, и, если я в интересах дела…

— В вашем хозяйстве царит произвол! А интересами дела очень удобно прикрывать корысть и хищничество! — грубо перебил Лицис и добавил с иезуитской усмешечкой: — Тут, знаете ли, грань очень тонкая.

Однако на Артура его выкрики и язвительные намеки уже не действовали — он окончательно успокоился. Медленно раздавив сигарету в пепельнице, он насмешливо уставился на Лициса.

— У вас тут, — он постучал пальцем по папке, — ничего нет. Хотя кому-то очень хочется, чтобы было. Может, даже не только Круминьшу, — откинувшись на спинку стула, Артур с удовольствием разглядывал кислую физиономию следователя. — Поэтому вы и крутитесь, как уж под рогатиной! Устраиваете ночные спектакли, перечитываете спереди назад и сзаду наперед десяток безграмотных анонимок — и ничего! Ваши комиссии у меня уже все перерыли, вплоть до церковных книг!

— Ну что же, в логике вам не откажешь, — в светло-голубых глазах следователя не появилось ни удивления, ни замешательства. — Хотя дыма без огня тоже не бывает. В одном вы правы — вопрос не подготовлен. Вернее подготовлен недостаточно профессионально.

Он без всякого сожаления закрыл и отложил в сторону пухлую папку с материалами и заключениями многочисленных ревизий.

— И все-таки вы меня не поняли, Артур Янович. Я ведь действительно надеялся на откровенный разговор. Ну да бог с ним. Вам, как говорится, виднее.

Лицис достал из ящика чистый лист бумага, быстро написал что-то сверху.

— Итак, перейдем к делу, — заговорил он совершенно иным, «протокольным», тоном. — С чьей помощью и с какой целью вами установлен контакт со шведским судном?

Хотя Артуру казалось, что внутренне он готов и к такому повороту, вопрос застал его врасплох…

Рулевой в маленькой рубке осторожно работал штурвалом. Марцис и Артур напряженно наблюдали с палубы за сближением. Рыжебородый бригадир ругнулся себе под нос и сплюнул.

— Черт меня дернул втравить тебя… Может, отвалим, пока не поздно?

— Взял курс — не рыскай! — раздраженно бросил Артур.

Не рыскай! — пробурчал Марцис. — Одно дело я, другое — ты. — Он покосился на председателя, прикидывая, стоит ли продолжать. — Может, черт с ним, с уловом, пропади он пропадом! Все равно собою все дыры не заткнешь.

Артур ничего не ответил и взялся за ступеньку веревочного трапа. Сопя и отдуваясь, Марцис полез за ним.

— Так как, Артур Янович, — на желтовато-болезненной физиономии Лициса застыла напряженная гримаса ожидания, — насчет откровений? Молчание сейчас не в вашу пользу. Или вам и эти вопросы представляются не очень серьезными?..

…Телефонный звонок в кабинете Калныня прервал его разговор с двумя посетителями. Не поднимая трубки, Андрис грузно перегнулся через подлокотник кресла к селектору:

— Дзидра, не соединяй ни с кем — совещание.

За длинным столом с пепельницами и карандашами в деревянных стаканчиках сидел розоволицый, не старый еще крепыш в генеральской форме — министр МВД республики. А на почтительном расстоянии, ближе к массивным, обитым бежевым дерматином дверям, пристроился милицейский полковник с новенькой кожаной папкой на коленях.

— Прекрасный доклад, — Калнынь взял лежавшую перед ним пачку листов с машинописным текстом и постучал ею о край стола, подравнивая стопу. — Просто замечательный.

Милицейские начальники осторожно переглянулись — всерьез хвалит или с подвохом? В этом кабинете всего можно ожидать.

— Не доклад, а прямо шоколадный набор! — Андрис швырнул рукопись на стол и, выбравшись из глубокого кресла, грузно затопал вдоль длинного ряда пустых сейчас стульев. — Ты что же, Гунар, всерьез вознамерился угощать партактив этой сладкой липой?

Генерал сделал обиженный, протестующий жест, но Калнынь не дал ему говорить.

— Да-да, Гунар, липой! И ты знаешь это не хуже меня! И все знают… ЦК завален жалобами на беззакония на местах, на произвол работников милиции. — Андрис плотнее пришлепнул дерматиновую дверь и, стараясь не повышать голоса, продолжал: — Квартирные кражи, грабежи, мокрые дела. Миллионные махинации на торговых базах! Все это, конечно, происходит не в нашей замечательной республике. У нас — полный ажур! Все хулиганы пойманы, все бабуси с цветочками оштрафованы, налицо стопроцентная раскрываемость преступлений… Кого дурим? Самих себя? Ведь до абсурда доходит — невиновного чуть не расстреляли только потому, что виноватого не нашли!

Генерал и его помощник слушали молча, с почтением к начальственной накачке — но скучали. Их ли удивишь подобными примерами — видали много чего похлеще. Полковник от нечего делать разглядывал довольно старую, потемневшую картину в простенке между двумя шкафами с марксистскими фолиантами. Там, на картине, накренившись на правый борт, стоял на песчаном берегу деревянный рыбачий баркас. На таких ходили в море еще в довоенной Латвии. Два усталых рыбака, видимо, отец и сын, латали свою дряхлую посудину после шторма. Вернее, работал старик, а парень украдкой переглядывался с бойкой босоногой девчонкой — та развешивала сети для просушки… Неужели Калнынь, этот громовержец правоохранительного Олимпа, занимался когда-то убогим рыбацким промыслом? Полковник не мог себе этого представить…

— Кстати, вас не интересует, какими способами добываются такого рода «признания» у невиновных? — Калнынь швырнул на стол толстую папку с письмами. — Или вы их наизусть знаете? Вот здесь, Гунар, жалобы на твоих бравых молодцов. Незаконные задержания, фальсификация протоколов, просто побои, как в старой доброй полиции! За такие подвиги ты представляешь к повышению и наградам? Во всяком случае, фамилии в письмах упоминаются те же, что ты так бодро перечисляешь в своем докладе.

Вид разномастных растрепанных писулек, пришпиленных скрепками к конвертам и написанных на машинке, от руки, чернилами, карандашом, окончательно раздосадовал генерала. «Мешками, что ли, таскают в ЦК эти кляузы?» — подумал он, а вслух вырвалось:

— Страна всеобщей грамотности. Чуть что — писать, и не куда-нибудь…

— Не нравится?! — Андрис постучал по злосчастному докладу. — А здесь красивые слова пишешь. Про двадцатый съезд, восстановление ленинских норм законности… Про доверие и уважение того самого народа, который…

Снова зазвонил телефон. Воспользовавшись паузой, полковник проворно спрятал доклад в кожаную папку, чтобы не раздражать понапрасну начальство.

— Андрис Эгонович, вас из редакции «Ригас Балс» все время спрашивают, — послышался искаженный селектором голос секретарши. — Что-то очень срочное…

— Я же сказал — занят! — Калнынь рывком отключил динамик.

— Ну, хорошо, Андрис… Эгонович, — по праву давнего приятеля генерал чуть было не обратился к Калныню на «ты», да постеснялся полковника. — Хорошо! В таком случае, что я, как честный коммунист, должен сделать? Сесть и написать еще пятьдесят страниц? В порядке конструктивной самокритики я должен буду признать, что проституция у нас, к примеру, давно перестала быть экзотикой. Более того, этот доходный и непыльный промысел успешно осваивают даже школьницы-старшеклассницы. Могу назвать цены. Не интересуетесь?

Калнынь нахмурился. Хотя министр говорил без малейшей иронии, тон бесстрастного циника раздражал.

— Мальчики у нас тоже при деле — помогают девочкам искать клиентов и сбывать заграничное барахло. Кстати, по большей части контрабандное. Так или иначе фарцовкой занимается около трети молодежи от шестнадцати до двадцати. Я могу преподнести партактиву сенсацию, обнародовав данные по размаху валютных махинаций…

Розоволицый генерал только на первый взгляд казался простачком, всем довольным в окружающем мире. Он знал и понимал, пожалуй, гораздо больше Калныня и сейчас пользовался случаем, чтобы высказать все, о чем принято помалкивать.

— Еще, как честный коммунист, я должен буду написать, что в наркологических лечебницах уже не хватает мест для честных алкоголиков, по количеству которых на душу населения республика прочно удерживает второе место. И что наркомания, коей положено обретаться на гнилом Западе, становится у нас массовым явлением, хотя и лишена при советском строе социальных корней. — Генерал мельком взглянул в непроницаемое лицо Калныня и продолжал размеренно и невозмутимо: — И такую объективную картину я представлю на активе? Естественно, буду выслушан с огромным интересом. Назавтра кое-что попадет в газеты. Ну, а что будет послезавтра, это уж вы…

— Ладно, Гунар, — наконец перебил его Калнынь, весьма смущенный, однако, изысканно корректной нотацией. — Ты уж тоже палку-то не перегибай. Пресса наша, слава богу, знает, что можно, а чего нельзя. Тут не Лос-Анджелес…

Он встретил холодный насмешливый взгляд генерала и вдруг разозлился.

— Если начистоту, то без конца заметать мусор под ковер глупо! Я уже не раз писал об этом в Москву. Обманывать партию, общественное мнение из так называемых «лучших побуждений»…

Снова затрещал городской телефон. Андрис как будто обрадовался подходящему предлогу закончить неприятный разговор.

— Слушаю… Да, я… Из «Ригас Балс»? Ну-ну, слушаю.

На секунду он плотно прикрыл трубку ладонью.

— Думаю, все ясно, товарищи. Надеюсь, разговор на активе будет деловым. Без наркомании пока, но все же по существу. Вы свободны.

За своим рабочим столом в редакции тщедушный Хенька выглядел гораздо солиднее, чем в переполненном деревенском автобусе среди дюжих рыбаков.

— Это я, Генрих, — взволнованно сообщил он.

— Да, узнал, узнал, — загудел в трубке зычный баритон Калныня. — Как догуляли вчера? Илза не обиделась, что я так рано смылся?

— Не обиделась. Да бог с ней, со свадьбой, — тут такое заварилось, Андрис. Ты знаешь, Артур вчера ведь так и не вернулся.

Он замолчал. А Калнынь слушал, не понимая, куда клонит Хенька.

— Артур арестован, — тихо и отчетливо проговорил журналист.

Он долго не мог вставить слова в бурную тираду на другом конце провода, то и дело нервно взъерошивал коротко стриженные седоватые волосы.

— Нет, я проспался, Андрис. А вчера закусывал! — не выдержал он. — Я тебе серьезно говорю — его арестовали. Сидит сейчас в прокуратуре у какого-то Лициса… Ничего я не путаю. Прошу тебя — разберись. Похоже, паршивое дело затевается.

— Но это же чушь, Хенька! Они не имеют права, — рявкнул из трубки голос Калныня. — Откуда ты вообще об этом узнал?!

Хенька помолчал, размышляя, сказать или не сказать, и решил не говорить.

— Какая разница откуда. Узнал — и точка. Проверь сам.

Калнынь опустил трубку и тяжело вздохнул. Его вздох скорее напоминал глухое рычание. На крутом массивном лбе выступили капельки пота. Калнынь сидел неподвижно, только пальцы безостановочно выстукивали какой-то ритм. Он нажал клавишу селекторного пульта:

— Дзидра, соедини меня с прокурором.

— Слушаю, — трубку поднял Лицис, недовольный тем, что его оторвали от дела.

Артур, наблюдавший за ним, заметил, что физиономия следователя делается все более кислой, хотя содержание разговора он тщательно маскировал вялыми отрывочными фразами.

— Да… Пока ничего… Что же, этого следовало ожидать. Я, кстати, ведь предупреждал в свое время… М-да. Ну, что ж… Попробую.

Он медленно и словно нехотя положил трубку и снова уставился на Артура небесно-голубыми глазами.

— Да, уважаемый Артур Янович… Тему мы, конечно, затронули непростую, и вам, вероятно, нужно все самому всесторонне обдумать. Оценить, так сказать, свое положение.

Чему удивился Артур, так это его тону. Он стал безразличным и равнодушным. Охотничий азарт куда-то исчез. Перемена была внезапной, и Банга понял — что-то переменилось в верхах.

— Я не хочу сегодня вас больше задерживать и донимать расспросами.

— Значит, я могу идти? — посеревшее от бессонной ночи и густой щетины лицо Артура ожило.

— Да, конечно, — без сожаления отозвался Лицис.

Артур медленно и неуверенно поднялся со стула. Еще раз вопросительно взглянул на следователя, прежде чем направиться к выходу.

— Одну секунду, — Лицис достал из ящика бланк. — Распишитесь вот здесь…

— Что это?

Следователь пожал плечами и сказал как само собой разумеющееся:

— Обычная формальность, подписка о невыезде.

Артур склонился над столом, вчитываясь в пустые казенные строчки, поймал устремленный на него чистый небесный взгляд Лициса.

— Я должен здесь расписаться? Но разве…

— Таков порядок, коротко пояснил Лицис. — Кстати, можете воспользоваться моим телефоном. Вы, кажется, хотели позвонить домой.

Артур ничего не ответил. Торопливо закрутив подпись на бланке, он вышел из кабинета.

 

Глава 7

Яркий осенний день заливал праздничным светом большую комнату, и в этом свете весело поблескивали никелированные прутья клетки с разноцветными попугайчиками. Лимонные, салатовые, бирюзовые с жемчужной рябью птички свободно выпархивали в открытую дверцу, рассаживались по краям мольбертов, на развесистых, похожих на громадные уши листьях тропических растений, ни на секунду не переставая щебетать.

Насквозь пронизанный солнцем, полыхал, как драгоценный изумруд, огромный аквариум с пучеглазыми задумчивыми рыбками. Но ребятишек, склонившихся над мольбертами, ничто не могло отвлечь от увлекательного занятия. На их картонах и ватманах буйно расцветали волшебные сады, выходили из непролазных зарослей диковинные звери. Ни один посторонний звук, кроме птичьего гомона, не нарушал сосредоточенной тишины класса.

Марта за учительским столом, заставленным всевозможной натюрмортной утварью, казалось, совсем забыла о двадцати своих пятиклашках. Отрешенный взгляд ее говорил, что она целиком ушла в себя, в невеселые свои раздумья. Ей было о чем поразмышлять — о вчерашней свадьбе, на которой так и не появился Артур; о ночи в пустом доме, из которого в один миг исчезли и сын, и муж…

Треск, грохот и пронзительный визг вернули Марту к действительности. Она вскочила, растерявшаяся от неожиданности.

— В чем дело, дети?

Класс выжидательно притих. Даже девчонки перестали хихикать. В дальнем углу, на «камчатке», из-под поваленного мольберта и железноногого стула выбрался смешной белобрысый увалень. Он был, конечно, смущен, но на лице его явственно читалась радость удачливого охотника. Из маленького кулачка торчали голубые стрелки попугаичьего хвоста.

— Имант! — Марта не знала, сердиться на шалуна или поспешить на выручку птахе. Но та, не рассчитывая на помощь извне, собрала последние силы и отчаянно заверещала. Имант с сожалением разжал руку.

— Я только лапы хотел разглядеть, чтобы получше нарисовать, а то она на месте не сидит — все прыгает и прыгает, — без особого пыла оправдывался охотник.

Марта ничего не успела сказать в ответ, потому что тихо и вежливо скрипнула дверь и в образовавшейся щели появилась молоденькая смышленая химичка. Она делала Марте выразительные знаки: сжав одну руку в кулак и держа ее возле уха, вытянутым пальцем другой руки энергично накручивала перед собой.

«Звонят!» — поняла Марта и бросилась вон из класса, мигом забыв об Иманте, покорно ожидавшем суровой, но справедливой кары.

По счастью, в учительской никого не было.

— Алло, Артур, это ты?!.. Что случилось? Где ты?.. — Минуту назад бледная, теперь она раскраснелась от лихорадочного волнения.

— Да ничего не случилось, Марточка, ничего особенного, послышался из трубки ровный, веселый голос. — Я в Риге, закрутился тут, как черт, с разными делами… Теперь все — еду домой!..

Безмятежный ответ мужа потряс Марту сильнее, чем если бы она услышала нечто ужасное.

— Как… ничего не случилось? И ты до сих пор…

— А-а, ты, я вижу, надеялась, что я снова пропаду без вести? Ничего не поделаешь, старушка! Придется тебе потерпеть меня еще годков этак сто. Кстати, скажи Эдгару, чтобы погладил галстук. Отметим сегодня его приезд, как полагается.

— Можешь не торопиться, — зло сказала Марта. — Эдгар давно уже укатил… А на меня можно вообще наплевать… Подумаешь, жена одну ночь не поспала, с ума не сойдет…

— Ну не мог я позвонить, не мог… Закрутился, не получилось, — однообразно оправдывался он. — Кстати, тебе привет от Калныня. Мы тут случайно встретились… Ну не злись, прошу тебя!

Она повесила трубку, но до Артура это дошло не сразу. Стоя в кабинке междугороднего автомата, он дул в трубку и кричал «алло». Хотел набрать номер еще раз, порылся по карманам в поисках монеты, но потом раздумал…

Светло-серая «Волга» уверенно лавировала в потоке машин, густо запрудивших узкие улочки старой Риги. Артур, сидевший сзади, отвернулся к окну и делал вид, что занят своими мыслями. Ему хотелось оттянуть неизбежный разговор. К тому же зрелище размеренной городской жизни успокаивало, убаюкивало.

За окном мелькали витрины, спешили люди. Осеняя город отеческой улыбкой, высился гигантский портрет человека с густыми кустистыми бровями и приветливо поднятой правой ладонью. Стенд с портретом, втиснутый на узкий газон, разделявший улицу, промелькнул перед глазами так же, как все остальное, привычное, а потому не задерживающее внимания.

— Артур, мы же с тобой, было время, в одном карбасе сети тянули, — с добродушной укоризной проговорил, полуобернувшись назад, Калнынь. — Может, расскажешь, чем ты так заинтриговал этих деятелей из прокуратуры?

— Делать им нечего, — хмуро буркнул Артур, — вот и маются дурью, — и снова отвернулся к окну.

Через открытый иллюминатор слышалось мерное пошлепывание волн о борт судна. В такт ударам плавно покачивалась каюта.

— Что будете пить — виски, ром, водку? — Бородатый капитан открыл дверцу небольшого бара-холодильника и ободряюще улыбнулся Артуру.

На угрюмой физиономии Марциса появились явные признаки оживления, но председатель взглядом предупредил — нельзя!

— Если можно, минеральную. У нас очень мало времени.

— Боитесь, что отравлю капиталистическим зельем? — добродушно съязвил бородач, наливая воду в тяжелый хрустальный стакан.

Артуру не понравилась его вполне невинная шутка.

— Нисколько, просто не люблю пьяных в море, — серьезно ответил он, — к тому же я в самом деле спешу.

— Понимаю, — кивнул капитан и снова улыбнулся. — Тогда поговорим о деле.

Он опустился в кресло и плеснул себе виски. Марцис отхлебнул чистой водички и обиженно отвернулся.

— Дело простое. Мы готовы при благоприятных обстоятельствах отдавать вам излишки улова в обмен на нужные нам товары.

— Что же, если это не оружие и не наркотики, думаю, мы столкуемся. Что именно вас интересует?

Артур ответил не сразу — не хотелось выглядеть нищими, жадно хватающими первый протянутый кусок. У бедности должна быть своя гордость.

— Нужны современные тралы, кое-какие запчасти для дизелей, снасти — это для начала.

— Допустим, — бородач поставил стакан и перестал улыбаться. — А на каких условиях будем вести обмен?

— Полагаю, — не очень уверенно начал Артур, — по средним ценам вашего рынка. Мы вам по этим ценам рыбу, вы нам — товары.

Бородач сделал большой глоток, взял из ящичка сигару, долго и старательно ее раскуривал — явно обдумывал предложение.

— А комиссионные — за услуги, за конспирацию? — наконец спросил он.

— Двадцать процентов, — не задумываясь, бухнул Артур.

Чуть не поперхнувшись дымом, швед сердито уставился на него.

— Я мог бы выколотить из вас все семьдесят! Во-первых, я тоже рискую, во-вторых, вы все равно выбрасываете рыбу за борт. Ну, да ладно, сойдемся на пятидесяти. И ни процентом меньше! Трал и кое-что из запчастей я отдам сейчас же как аванс.

— Что ж, будем считать — договорились, — Артур поднялся и вдруг полюбопытствовал: — Если не секрет, где вы научились говорить по-латышски?

В глазах капитана снова мелькнули смешливые искорки.

— Возможно, это вас разочарует, но не в разведшколе Пентагона. Мой отец латыш, во время войны попал в Швецию. Такая вот семейная история. Между прочим, мой сын говорит по-латышски лучше меня!

— Ну что, так и будешь молчать? — Калнынь теперь весь вывернулся на переднем сиденье и требовательно уставился на Артура.

— Извини, Андрис, устал, — Артур помотал голевой, — уж очень ночка веселая выдалась.

— Ладно, ты не темни, — пригрозил Калнынь. — Этот Лицис хороший фрукт, но и ты, брат, не подарок. Так что выкладывай все начистоту — видно, не в последний раз мне тебя выручать приходится.

— Ну, если начистоту, как старому другу, — Артур нагнулся вперед и доверительно сообщил: — Жрать я хочу, Андрис, как зверь в джунглях.

Как ни напускал на себя серьезность Калнынь, не смог удержаться от смеха и хлопнул себя по колену.

— Черт меня побери! Опять не тем бортом зашел. — Он тронул за плечо молоденького шофера. — Давай-ка, Юрис, в нашу столовую.

Изящная, как богемская статуэтка, официантка в накрахмаленном передничке переменила блюда за их столом и неодобрительно покосилась на Артура. В этой «столовой», на фоне толстых ковров, хрусталя, сверкающих белизной скатертей, невольно бросалась в глаза его небритая физиономия. И вообще он был измучен и нереспектабелен. Впрочем, Артура не заботили впечатления официантки и, не дожидаясь, когда девушка отойдет, покачиваясь на своих тонких каблучках, он с жадностью набросился на бифштекс.

— Вот что, — задержал официантку Калнынь, — дай-ка нам бутылочку «минеральной» — поняла?

Андрис к своей тарелке не прикасался. Сейчас он был серьезным и мрачным, совсем не таким, как в машине.

— В голове не укладывается, — после долгого молчания, наконец, заговорил он. — Как тебя угораздило до такого додуматься? Может, они тебя подловили на чем? Запутали, а теперь шантажируют? Не мог же ты по доброй воле…

Андрис достал портсигар, торопливо закурил. Артур продолжал энергично жевать, не поднимая глаз от тарелки.

— Я-то? — переспросил он. — Я-то, может, и не додумался бы. Это все рыбачки мои, башковитый народ. Давно, оказывается, сообразили и выменивают у соседей рыбку ка всякое барахло — виски, сигареты… Все лучше, чем задарма протухнет.

Артур понимающе усмехнулся, заметив, какими дикими глазами смотрит на него Андрис, как вытянулась от удивления его широкая физиономия.

— Вот-вот. Я тоже таким тигром смотрел, когда узнал. Разгон устроил на десять баллов. А потом, знаешь, зло меня разобрало. Ну какого хрена гоним: сумасшедший план, душу вынимаем из людей, технику гробим. Потом ждем доброго дядю из «Запрыбы», бегаем за ним по морям-океанам. А дядя нос воротит! Всего забрать он все равно не может, вот и куражится. Что там у тебя — сельдь? Не надобно. Окунь? Тоже. А куда мне это добро девать? Для чего люди пахали и в шторм, и в зной?

Калнынь щурился то ли от дыма, то ли от ядовитых, недобрых мыслей.

— Ты в магазине когда последний раз был? А впрочем, — махнув рукой, Артур оглядел заповедную «столовую», кивнул на роскошный буфет, — тебе это без надобности. Но трески днем с огнем не сыщешь, а мы ее за борт, тоннами…

— Значит, все-таки сам, — с горечью констатировал Калнынь, словно и не слышал обличительного монолога Артура. — Сам пришел и продался со всеми потрохами. Нашел решение проблемы!

— Да, нашел! Артура вдруг понесло без тормозов. — Круминьшу очень хочется, чтобы я, как заводной болванчик жил — ать! два! под диктовку райкома! Думаешь, его заботит, где я запчасти и сети доставать буду? Ему или круглую цифирь на стол клади, или партбилет…

— Брось, Банга! Откуда в тебе такой кулацкий запал? Может, от Озолсов? Всю жизнь тебя к этой семейке тянуло! А Круминьш работник, конечно, молодой, но принципиальный коммунист. У тебя же вообще от любого начальства изжога. Он тебя носом ткнул, докопался до твоей партизанщины — вот ты и встал на дыбки!

— Партизанщины?! — Артур резко отодвинул тарелку. — А ты бы не поленился спуститься у себя в ЦК этажом ниже! Наверное, весь сельхозотдел завален моими докладными — да глухо! Кому охота возиться… Прямые хозяйственные связи с заграницей — ай-ай-ай, какой ужас!

— Слушай, ты вообще соображаешь, что несешь?

— Соображаю-соображаю, — вяло заверил Артур. — Что толку спорить, подождем сессии. Там я доложу обо всем. И о результатах тоже. Уверен, у нас много здравомыслящих людей. Они меня поддержат. Могу и на пленуме выступить. Пойми, нужно что-то делать, иначе крах! Бедой отольется нам эта гонка за планом.

Артур налил себе и Калныню. Выпил залпом, как бы подводя итог своей речи. Андрис пить не стал, сидел насупившись.

— Отличный эксперимент! — нескрываемая неприязнь промелькнула в тяжелом взгляде Калныня. — Колхоз превратил в личную вотчину — что хочу, то и ворочу. А теперь других решил надоумить с трибуны сессии. Выходит, тащи иностранному дяде все, чего ухватишь! Кому хлопок лишним покажется, кому золото. А кому, может, и еще что-нибудь позанятнее — чтобы дядя заплатил подороже. Смотри, Банга, с такими экспериментами недолго в КГБ на стажировку загреметь!

— Та-ак! Ну спасибо, что разъяснил! — Артур резко встал и плечом чуть не вышиб поднос с кофейником из рук их изящной официантки. Она едва успела отскочить в сторону, испуганно пискнув:

— Кофе, пожалуйста.

— Спасибо, дочка, кофе как-нибудь в другой раз, — он бросил на поднос потрепанный, по всему видать, последний четвертак.

— Слушай, а может, вы с Лицисом такое кино и придумали, чтобы меня душевно, по старой дружбе, под водочку расколоть? Тогда валяй, звони ему пускай подгоняет воронок!

Артур стоял, глубоко запустив руки в карманы, и в упор смотрел на побагровевшее от гнева и досады лицо Андриса. Калнынь сидел как на углях: респектабельные, но, к счастью, еще редкие в этот час сотрудники удивленно погладывали на них.

— Ну так как? — не унимался Артур. — Не желаешь проявить рвение? Ничего, у тебя еще будет случай…

Запыхавшийся бледный Калнынь догнал его на широкой застеленной мягким ковром лестнице.

— Стой! Ты… что ты сказал? — он крепко схватил Артура за локоть. — Кем ты меня считаешь? Все за Марту мстишь?

— Скажу — кем! — Артур вырвал руку. — Дураком тебя считаю, блаженным дураком! Не видишь или не хочешь видеть, как все кругом…

— Замолчи! — выкрикнул Андрис, и лицо его исказилось гримасой боли. — Не смей!

— Все кругом разваливается, гибнет, идет псу под хвост. А товарищи твои хлопают друг другу на пленумах и вешают ордена. Такие, как Круминьш, превращают партию в банду наглых карьеристов и хапуг…

У начала лестницы стоял и наверняка все слышал швейцар, но он был вышколенным служкой и потому даже вида не подал, что заметил шумный спор. А Артур никак не мог остановиться:

— Неужели сам не видишь, куда нас несет? — Артур теперь уже знал, что они с Калнынем давно по разные стороны баррикады. — Радеешь о службе, черт с тобой, радей, если тебе так нравится! Но как-нибудь ночью задай себе мои вопросы и ответь на них честно!

На шикарной царственной лестнице Калнынь стоял как оплеванный. Несмотря на злость, он вдруг понял, что ему нечего возразить против диких, просто безумных слов Артура. А тот не стал дожидаться, пока опомнится Калнынь. Медленно, ни разу не обернувшись, он спустился с лестницы и прошел мимо неподвижного оловянномордого швейцара на улицу…

Уже темнело, когда Марта поднялась на крыльцо и пошарила на кирпичном выступе под подоконником. Ключа не оказалось — значит, приехал. Войдя в дом, она удивилась — свет нигде не горел, но в одной из комнат явно шла какая-то работа. Марта поставила сумку и щелкнула выключателем.

— Артур! — привычно окликнула она.

Никто не отозвался, но шум сразу прекратился, словно гость затаился.

— Артур, это ты?

Ни звука в ответ. Марта застыла на пороге прихожей, настороженно прислушиваясь. Тихо. Недоуменно пожав плечами, стала снимать туфли. Почудилось, наверное… Она хотела было пройти на кухню, но решила на всякий случая заглянуть прежде в комнату Артура. И тут, на фоне полутемного окна, она увидела силуэт крупного мужчины, замершего в неуклюжей напряженной позе. В руках мужчина держал что-то большое.

— Ах! — вскрикнула Марта и отшатнулась, но мужчина не двинулся с места.

Несколько томительных секунд они молча стояли друг против друга. Похоже, гость был напуган не меньше хозяйки.

— Ради бога, не пугайся, Марта, — вдруг заговорил он знакомым голосом Марциса.

— Господи, Марцис… так это ты?! — она не поверила своим ушам, с опаской прошла в комнату и включила свет. У окна и впрямь стоял Марцис.

— Как же ты меня напугал! Что ты здесь делаешь?

Он молчал, виновато переминаясь с ноги на ногу. В руках бригадира был шикарный японский магнитофон.

— Да вот… Решил это… Немного почистить вашу квартиру, — наконец заговорил бригадир.

— Что ты такое говоришь? — опешила Марта, уставясь на магнитофон.

— Да мы тут… Хотели для клуба… Ивар и попросил меня занести… Ну, извини за беспокойство, мне пора. — Вспотев от вранья, Марцис начал бочком, осторожненько пробираться к выходу, но Марта решительно загородила ему дорогу.

— Нет уж, извини, товарищ грабитель. Невежливо так покидать обчищенную квартиру. Мы с тобой непременно выпьем по чашечке кофе, и ты мне объяснишь, что происходит.

Она уже начала догадываться, что странное появление Марциса в доме как-то связано с внезапным исчезновением Артура ночью и его подозрительно легкомысленным звонком из Риги.

— Марта, пощади! — взмолился измученный своей двусмысленной ролью Марцис. — Не надо кофе… В общем, Артур попросил меня эту штуковину вернуть в клуб.

— Ах, Артур! — Марта подозрительно прищурилась. — Тем более будет интересно тебя послушать. А то в последнее время он довольно странно себя ведет — исчезает из дому, ночует неизвестно где… Вижу, тут не обошлось без твоего участия…

— Марта, отпусти, бога ради… Не знаю я его дел. Он меня только магнитофон просил Ивару отнести, — и Марцис сделал еще одну попытку проскользнуть мимо Марты.

— Стой! — с неожиданной резкостью приказала она.

Он послушно остановился, а она подошла к телефону.

— Что ты собираешься сделать?

— Ничего особенного. Позвоню в клуб Ивару — пусть поможет тебе донести награбленное.

Она сама не ожидала такого эффекта от своей нехитрой уловки. Марцис аж побледнел и дрожащими руками поставил на стол воровскую добычу. Этого безалаберного весельчака таким она еще никогда не видела. Ей самой стало не по себе.

— Марта, дорогуша, послушай меня, — потерянно проговорил он глуховатым голосом. Бережно взял ее за руку и отвел подальше от телефона, словно боялся, что она ненароком заденет и спихнет его со стола.

— Прошу тебя, не делай ничего. Ни один человек не должен ничего знать. Иначе погубишь Артура, поверь мне!

При этих странных и зловещих словах ужас внезапно охватил Марту, противным холодком пробежал по спине. Она, наконец, поняла, что неизвестная, но страшная опасность нависла над Артуром. Но при чем здесь Марцис?

Марта пристально, жестко посмотрела ему в глаза. И по тому, как он поспешно отвел их, как сам он был напуган и растерян, поняла — его вина. Марцис виноват в том, что Артуру грозит беда. Она подошла к столу, взяла злополучный магнитофон и сунула ему в руки.

— Возьми! И уходи отсюда сию же секунду. Не хочу тебя видеть. Убирайся!

 

Глава 8

Ночь. Редко всплеснет полусонная волна. Отвечает ей еле слышный шепот прибрежных сосен. На сером бетоне причала ни души. Слабо мерцая сигнальными огоньками, клюют носом темные туши рыболовецких судов. Одинокий луч прожектора втыкается во влажную береговую мглу.

В этот глухой час, выбрав место, куда не попадал свет, на пирсе возился человек. В низко надвинутом просторном капюшоне зюйдвестки он смахивал на неуклюжее мрачное привидение. Впрочем, прислушавшись к тяжкому кряхтенью и невнятной ругани, в нем нетрудно было признать Марциса. В кромешной тьме, скрючившись в неудобной позе, он что-то усердно прилаживал.

— Ну как, хорошо прикрутил?

Марцис испуганно вскочил на ноги. Увлекшись своим таинственным делом, он даже не услышал, как подошел Артур.

— Господи, Артур… И правда ты! Все-таки отпустили! — Рыжебородый бригадир бросился к председателю и долго тряс его руку в своих заскорузлых клешнях. — А я уж думал…

— Старый паникер, — проворчал Артур недовольно, словно не было ничего необычного в ночной их встрече на берегу. — Передачу мне еще не собрал? Жену, понимаешь, перепугал до смерти.

— Тьфу, ешкин хек! — Марцис обиженно отвернулся. — А что было делать? Ждать, когда они сюда ищеек напустят? Хенька с утра звонил, такого наговорил… Все, думаю, хана, надо следы заметать.

— И куда ж ты их заметать собрался?

— На дно! Утоплю — и дело с концом! — зловредно пообещал Марцис и вернулся к прерванному занятию. — Хватит, натряслись из-за него. Пускай теперь рыбки музыку слушают!

Он присел на корточках перед объемистой картонной коробкой и сильными руками прикрутил к ней здоровенное чугунное грузило. Артур спорить не стал. Подошел поближе, посмотрел на аккуратную надежную работу и приказал:

— Разматывай!

Не вставая, Марцис уставился на него снизу вверх.

— Давай-давай, разматывай! Мы эту штуковину, между прочим, не украли, родину за нее не продавали. К тому же, если всерьез начнут копать, это тебя не спасет, только хуже будет… Или заодно давай тралы утопим, поршни, вкладыши, масло шведское сольем…

— Да? Тогда сам и разматывай! — сердито засопел Марцис. — Хороший ты мужик, но дурной. Родину он не продавал! Никак в толк не возьмешь — нельзя доказать, что ты не верблюд. Особенно если ты не верблюд!

Артур молчал, смотрел исподлобья. Скрестил на груди руки в невольном жесте защиты, протеста против обиды, несправедливости, с которыми теперь сталкивался он что-то уж чересчур часто.

— Сдохнуть мне на этом месте, Марцис, но я докажу, что не верблюд. — Артура неожиданно задела за живое нехитрая житейская мудрость. — И ты не верблюд, и все остальные ребята тоже. Ведь можем не только горбы под вьюк подставлять и за вожаком топать, сами думать тоже умеем. Должен я это доказать, иначе… — Он вдруг замолчал, смутился от внезапного, неуместного здесь пафоса и с грустной усмешкой закончил: — А то, понимаешь, неохота всю жизнь в верблюдах ходить…

Артур склонился к коробке и принялся распутывать немыслимые морские узлы, приговаривая для бодрости:

— Размотаю-размотаю, не беспокойся. Завтра же Ивару в клуб поставлю, как договаривались. Так и будет…

Эдгар выпрыгнул из машины на бетонные плиты аэродрома. Стащил с головы шлемофон. Еще крутившийся по инерции винт рождал ветер, и тот трепал светлые волосы пилота. Сдерживая довольную улыбку, к нему подошел Лапин, хлопнул по затянутому в кожу плечу.

— Недурно, молодой человек! Похоже, не все из головы у тебя выветрилось.

В свою очередь, Эдгар сделал вид, что не придает значения похвале. Эти двое почти не говорили друг с другом, между ними наладилась прочная внутренняя связь, не нуждавшаяся в словах. Да, по правде, и разговаривать здесь было невозможно — ревели моторы, взлетали и садились вертолеты, туда-сюда сновали служебные машины.

Они пошли к краю поля. Там их уже ждали — Минк и несколько мужчин с официальными физиономиями. Каждый сдержанно пожал руку пилоту, и только Минк улыбнулся своей обаятельной, теплой улыбкой.

— Благодарю, Банга, красиво и даже элегантно работаете. Мы получили удовольствие.

Остальные члены комиссии одобрительно откашлялись.

— Я тоже получил, — непринужденно улыбнулся Эдгар в ответ, чем слегка озадачил Минка. — Соскучился по машине, — доверительно пояснил он.

Минк слегка насупился, покосившись на стоявшего рядом сухопарого седого генерала, хотя ответ пришелся ему по душе.

— Что ж, думаю, теперь скучать вам не придется. До парижского авиасалона всего три недели. Надеюсь, Николай Сергеевич погоняет вас по манежу как следует.

Эдгар вопросительно глянул на Лапина, потом на Главного, но спрашивать ни о чем не стал, посчитал неудобным. А Минк слегка наклонился к Лапину, пожал ему руку, давая понять тем самым, что беседа с ними окончена.

Когда вдвоем с Лапиным они приближались к проходной, Эдгар все же не утерпел:

— Николай Сергеевич, а что это за юмор насчет Парижа, авиасалона какого-то?

— А разве Главный ничего тебе не говорил? — удивился тот. — Там каждый год устраивают что-то наподобие международной выставки или ярмарки всякого летающего железа.

— Понятно, но я-то при чем?

— Ты-то? — Лапин лукаво прищурился. — Главный лично выяснил — в этом сезоне в Париже особенно популярными будут рослые блондины. Так что нужно постараться не ударить в грязь лицом…

У бронированной двери с зарешеченным оконцем молодой вооруженный охранник долго и придирчиво изучал пропуск Лапина. Видно, у него была такая манера — по нескольку раз переводить взгляд с фотографии на оригинал. Однако взяв пропуск у Эдгара, он всего раз посмотрел ему в глаза и убрал корочки в свой сейф.

— Вам придется на время оставить пропуск здесь.

— Как это оставить? — возмутился Эдгар. — Для чего?

Поворачивая ключ в дверце сейфа, лейтенант безразлично пожал плечами.

— У меня распоряжение.

— А в чем дело? — вступил в разговор Лапин. — Может быть, мне тоже свой пропуск сдать?

Офицер еще раз пристально посмотрел на него, словно давая понять, что сарказм здесь неуместен.

— Нет, вам не нужно.

— Премного благодарен, — с издевкой поклонился ему раздраженный Лапин. — В таком случае я забыл кепку. Подожди меня здесь, — бросил он Эдгару, скрываясь за дверями.

В просторном, роскошном — дубовые панели и кожа — кабинете Минка с двух сторон длинного, для совещаний, стола сидели двое — Лапин и особист, тот самый, что встречал его на «Чайке».

— Что мне на вас обижаться, Игорь Евгеньевич? Вы творец, — сдавленным от негодования голосом сетовал особист. — Обижаться мне следует исключительно на себя, дурака. Понадеялся на ваши ручательства и все эти липовые характеристики с места прошлой работы. Не знаю зачем, но здорово намухлевали товарищи сибиряки!

Лапин уже готов был огрызнуться, но, взглянув на Минка, сдержался. Со злостью отвернулся, чтобы не видеть торчавшего перед ним багрового уха особиста.

— Вы не могли бы пояснее и покороче? — в голосе Главного сквозило раздражение занятого человека. — Чем конкретно не угодил вам Банга?

— Не угодил, говорите? Да у вашего хлопчика не анкета, а готовый материал для органов! Я как копнул по своей линии, так и ахнул. Дед — кулак, при немцах служил старостой, убит в банде. Мать вообще… Была замужем за фашистским прихвостнем из богатых латышей, при Гитлере оказалась в Германии. В Латвию вернулась с немцами. В конце войны муженек смылся, а она, видно, не успела. Получила Сибирь… Достаточно?

— Да что вы панику порете?! — взорвался наконец Лапин. — Парень-то тут при чем? Он у нас на заводе два года отработал!

— А вот это особенно любопытно, товарищ Лапин, — с язвительной вежливостью проговорил и обернулся к нему особист. — Как это сынка такой особы в летное училище принимали, потом в школу летчиков-испытателей, на военный завод? Полагаю, не без вашей бескорыстной, так сказать, помощи…

Лапин зло дернулся, но опять поспешил вмешаться Минк:

— А вы знаете, Виктор Петрович, — мягко заметил он, эдак и мне, пожалуй, придется завтра пропуск сдать. Дед мой, между прочим, был немецкий барон, форменный эксплуататор, мать из богатого дворянского рода…

Тарасенко в изумлении уставился на Главного — знал, что он терпеть не мог, когда теребят его экзотическое происхождение.

— Не до шуток, Игорь Евгеньевич, не до шуток, — буркнул особист. — Какая уж тут заграница?! Да за то, что я такого фрукта к секретной военной технике подпустил, с меня погоны снимут вместе с головой!

— Я еще раз спрашиваю, — тихо, но упрямо процедил Лапин, — при чем здесь пилот Эдгар Банга? Вы кого на работу оформляете — его деда, мать? Какого черта он всю жизнь должен за родню отдуваться?

— Боже ж мой, до чего все умные стали, спасу нет! Почему да отчего… Я же у вас не спрашиваю, дорогой товарищ, как мне с территории завода вертолет угнать!.. Может, и не должен отдуваться за них ваш Банга, но это не мне решать. Только почему у него в автобиографии об этих интересных фактах ни слова?

Он выложил главный козырь и многозначительно зыркнул в сторону Минка, потому что чутьем улавливал его сопротивление. Вот, мол, — осиное гнездо у вас под носом свили. Ему во что бы то ни стало нужно было перетянуть Главного на свою сторону.

В свою очередь, Главный уставился на Лапина.

— Да он просто ничего не знает об этих фактах, — смущенно объяснил руководитель полетов.

— Ах, не знает?! — это для особиста было уже через край. — Что же, теперь узнает…

Тарасенко не спеша поднялся, забрал со стола свою папочку и с достоинством покинул кабинет.

Некоторое время длилось тягостное молчание. Наконец Главный снял очки в тонкой золотой оправе и подошел к Лапину.

— Сам я никогда не понимал смысла этого вдохновенного копания в чужих биографиях, по, согласитесь, Николай Сергеевич, все выглядит весьма странно. Сын ничего не знает о жизни собственной матери… Еще раз простите великодушно, — Минк слегка щурился без очков, — вы в самом деле давно знаете этого летчика?

— С горшка, — не задумываясь, ответил Лапин, — и он действительно ни сном, ни духом… Но, впрочем, довольно непростая у него история, и вам, наверное, ни к чему в нее вникать…

Лапин с сожалением вздохнул и отвел глаза от сосредоточенною, настороженною лица Главного.

— Может, и вправду проще будет взять на место Банги другого пилота, — проговорил он.

В свой кабинет Тарасенко не вошел, а ворвался. В сердцах хлопнул дверью и с ходу схватился за телефон.

— Зина, ты? Тарасенко беспокоит. Значит, так: сделай мне запрос в Ригу, в Комитет, на одного ихнего земляка. Да, записывай — Банга Эдгар Артурович… Что нужно?

Вперившись в диск аппарата, темно-карие живые глаза особиста застыли.

— Все! — жестко заявил он. — Ты поняла — все! До седьмого колена. А особенно пусть копнут родителей. Ну и самого, конечно, тщательнейшим образом. И не тяни! Чтобы завтра уже все ушло в Ригу.

Глухой лес, обступивший завод и аэродром, по опушкам был превращен в парк. На асфальтированных дорожках шуршали палые листья сентября.

— Был во время войны такой разведчик, Александр Ефимов, — рассказывал Лапин. — Герой Советского Союза… А мой единственный и настоящий друг. Знаете, как бывает, — учились в одном классе, росли в одном дворе. Казалось, и жизнь у нас на двоих одна. Только недолго он после войны прожил. В Иркутске и схоронили его.

Они медленно брели вдоль пруда. То нараставший, то утихавший гул полигона не мешал разговору — так же неназойливо и привычно гудит работящая пчела. Аэродром работал в обычном режиме: взлетали и садились вертолеты, и только рев двигателей иногда перекрывал шум ветра в вершинах деревьев.

Лишь взволнованное, с ярким сухим румянцем на скулах лицо Лапина подсказывало, что прошлое никуда не ушло и сейчас встает из забвения в его неторопливом рассказе. Налетел ветер, закружил желто-бурые листья под ногами, дернул за поднятый воротник плаща Минка.

— М-да… — ни разу не прервавший до этого Лапина, Главный был слегка обескуражен неожиданно романтическим повествованием. — М-да… Необычная история… Пожалуй, на месте той женщины я тоже не стал бы посвящать сына в семейные тайны, — он сделал паузу и закончил: — До определенною возраста, конечно.

— Вы правы, и вышло так, что мать его подвела, — вздохнул Лапин.

— А на Тарасенко вы зря обижаетесь, — Минк поправил очки каким-то извиняющиеся жестом. — Он выполняет свою работу, и она у неге не сахар. Осторожность в наших делах необходима.

Они стояли друг против друга и молчали. Далеко раздвинутые субординацией, положением и тем не менее близкие по духу, донимающие один другого люди. Лапину стало неловко дожидаться последнего слова Главного, и он поставил точку сам:

— Собственно, я все это рассказывал не для того, чтобы вас… А, в общем, просьба у меня одна, Игорь Евгеньевич: если вам в итоге мои речи покажутся неубедительными…

— Я вам верю, — сухо перебил Главный.

— Спасибо, но я понимаю, что в сложившейся ситуации даже вы не всесильны. Одним словом, — Лапин проводил глазами пролетевший над ними вертолет, — одним словом, без Банги мне у вас делать нечего…

Марта стояла неподвижно, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. Оно слегка затуманилось от ее горячею дыхания. Артур подошел сзади, легонько обнял, прижался щекой к мягкому льну волос.

— Марта, ну что ты? Чего испугалась, глупышка? Я же тебе все рассказал. Сама теперь видишь — винить меня не в чем… Я не преступник и сумею это доказать. Бояться нужно им, круминьшам…

— Боже мой, — прошептала она, — неужели все впустую? Вся жизнь… Все эти долгие годы, что мы искали друг друга? Неужели мы встретились для того, чтобы снова потерять…

— Ну-ну, перестань… Не выдумывай лишнего.

Артур повернул жену к себе и увидел дрожавшие в ее глазах слезы. Нежно, обеими руками притянул он к себе ее голову и начал легонько касаться губами мокрых щек.

Но Марта резко оттолкнула его.

— Как ты посмел?! Как ты мог! — в отчаянии выкрикнула она. — Пойти на такой безумный риск, все поставить на карту! Неужели ваша проклятая селедка стоит того, чтобы разрушить нашу жизнь? Эгоист! Холодный расчетливый эгоист! Ты просто помешался на своей работе и не хочешь знать ничего другого, не хочешь ни о ком думать. За три года, что мы вместе, ты со мной к сыну ни разу не выбрался! Ты всегда занят, тебе вечно некогда! Ты стал просто роботом!

Теперь слезы хлынули в два ручья. Заливая губы, капали с подбородка. Уронив руки, Артур стоял с опущенной головой и не смел ничего возразить. Все правда, она права. И он ведь никогда не думал обо всем этом…

Марта выбежала из комнаты. Артур услышал, как в ванной льется из крана вода. Он медленно опустился в кресло, подпер кулаком лоб. Слушал, как тикают часы на стене, и тихонько раскачивался в такт их мерному ходу.

Марта металась по кухне. Хватала то одно, то другое, пока не поняла наконец, чем нужно заняться. Насыпала в маленькую турку кофе, зажгла газ и застыла над конфоркой, бессмысленно уставившись на ровные язычки голубого пламени. Тихо вошел Артур, осторожно, словно боясь напугать, взял у нее медный ковшик. Она не пошевелилась, будто ее заворожил голубой венчик горящего газа.

— Марта, родная… Конечно, я виноват перед тобой, но попробуй меня понять. Двадцать лет я прожил один — и вот жизнь моя изменилась… Ну а я, выходит, превратился в старого черствого холостяка. Наверное, таким уже и останусь… Прости… — он тяжело вздохнул. Вдруг Марта порывисто обернулась, обняла за шею.

— Замолчи, глупый… Господи, как я боюсь за тебя. Ты даже не представляешь, в какую петлю по своей воле сунул голову! — Она все крепче прижимала его к себе. Артур покорно слушал. — Они будут счастливы затянуть ее у тебя на шее. Все эти круминьши, лицисы, калныни! Ты им всем поперек глотки, они тебя ненавидят. Это страшные, беспринципные люди, Артур. Лжецы, приспособленцы, садисты. Я знаю, что говорю… Глаза их — на допросах — я запомнила на всю жизнь. У них у всех одинаковые глаза! Холодные, наглые, злые… Глаза убийц!

Артур чуть отстранился от нее, погладил по волосам.

— Ну уж Калныня ты напрасно так сурово… При всем прочем он хоть честен. И вообще… Сейчас как-никак другие времена. После двадцатого съезда к прошлому мы не вернемся.

— Ты просто дитя, Артур! Неужели ты до сих пор не понял — чтобы расправиться с честным человеком, засадить его за решетку, у них всегда «те» времена. Не верю я никаким их съездам! Ни одному их слову не верю!

По едва высохшим щекам Марты снова катились слезы.

— Артур, умоляю тебя. Нельзя терять ни одного часа! Ты должен завтра же лететь в Москву, рассказать все… Пробиться на самый верх… Может, хоть там найдется честный человек, выслушает тебя, поймет!

— Хорошо-хорошо, — усмехнулся Артур, успокаивая сам себя. — Подождем пока, Москва от нас никуда не денется.

— Чего ждать? Здесь они тебя уничтожат! Ради меня, ради сына — поезжай! Ведь если с тобой что-нибудь случится, то я…

— Марта, милая моя, родная… Ты же знаешь, что для тебя я готов… — голос его дрогнул, но он не выдержал ее взгляда и опустил глаза. — Увы, сейчас я связан по рукам и ногам, понимаешь? Я дал подписку о невыезде.

— Подписку? — Марта побелела. Артур схватил ее за плечи, испугавшись, что она сейчас рухнет на пол. — Ты дал им подписку?.. Боже мой… — Она бессильно соскользнула вниз, ноги отказались ее держать. Артур опустился вместе с нею. — Боже мой… — еще раз прошептала она и закрыла лицо руками.

 

Глава 9

Настороженно и чутко вздрогнули розоватые влажные ноздри. Огромный косматый кабан неподвижно застыл в густых зарослях орешника. Сквозь поредевшую сентябрьскую листву виднелся силуэт человека, ловившего зверя в прорезь прицела. Несколько секунд человек и зверь, казалось, смотрят в глаза друг другу. Громыхнул выстрел, эхом прокатился между стволами. Кабан вскинулся и метнулся в сторону. Снова остановился, затравленно озираясь, не понимая, куда бежать. Тяжело раздувались ободранные в кровь о кусты и сучья бока. Опять начали приближаться голоса загонщиков, шум, звон, треск. Обезумевший кабан помчался туда, откуда только что прогремел выстрел.

Круминьш снова торопливо вскинул двустволку, прищурил светлые беспощадные глаза.

— А-а, мазила, не дергайся!

Кто-то грубо пихнул его под руку, выбил ружье. Круминьш бросился поднять, но потный, раскрасневшийся мужик, сам похожий на кабана, грузный, злобно сопящий, наступил на ствол тяжелым охотничьим сапогом, вдавливая в грязь.

— Не трожь… Уйдет! — просипел он натужным шепотом. Вскинул свою винтовку. Жирная багровая щека расплющилась на полированном с серебряной инкрустацией прикладе. Седые космы, выбившиеся из-под вытертой джинсовой кепочки, прилипли к бугристому лбу со вздувшейся жилой.

Матерый секач выскочил прямо на них. Под его копытами подрагивала земля. Круминьш понял — вот она, смерть… Как сквозь сон донесся до него оглушительный грохот. Но разве мог он остановить эту налитую звериной яростью тушу?..

Кабан рухнул, не дотянув до охотников нескольких шагов. С тяжким вздохом повалился в траву. Целмс, это был он, торжествующе причмокнул. В глазах его горел лихорадочный охотничий азарт.

— Так-то, бледнолицый друг! Портки, надеюсь, сухие?

Круминьш промолчал. Стараясь не глядеть на Целмса, поднял из грязи свою винтовку, без колебаний вытер ствол о рукав новенькой щеголеватой куртки.

Брякая сапожищами, к ним подбежали еще двое.

— Блестящий выстрел, Улдис Донатович, — завистливо проговорил рослый красавец, похожий на стареющего киногероя. Портило его лишь буровато-сизое пятно, то ли родимое, то ли след от ожога, расплывшееся по левому виску и сползшее на щеку.

— Да уж, Улдис по добыче не промажет, — поддержал второй, тот самый генерал милиции, что получил взбучку в кабинете Калныня. Сейчас в полувоенном «хаки», перехваченном широким грубым ремнем, он выглядел гораздо моложе и крепче телом. Бронзовый загар эффектно оттенял его седину.

В этот момент казавшийся безжизненным кабан завозился и захрипел. Раненый зверь поднял здоровенную башку с загнутыми желтыми клыками и неуклюже засучил передними ногами.

Все четверо инстинктивно попятились. Генерал мгновенным движением вскинул ружье. Однако Улдису Целмсу это не понравилось. Он сдернул с головы свою кепочку и ловко напялил стрелку прямо на глаза:

— Не пойдет, Гунар! Я люблю честную игру.

Этот мужиковатый грузный латгалец в модном джинсовом костюме держался здесь полновластным хозяином. Никто не смел ему возражать. А зверь тем временем уже уперся передними ногами в землю и тяжело раскачивался, готовый вот-вот вскочить и броситься на людей. Словно прощаясь с жизнью, он издал такой рев, что у людей забегали по спинам мурашки.

Одному Целмсу, казалось, все нипочем.

— Ну, господа! Кто ощущает в себе могучий зов крови великих викингов? — Он спрашивал, ни разу не взглянув на Круминьша, самого молодого в матерой компании. И тем вернее «заводил» именно его.

«Старички» лишь посмеивались — кому в самом деле охота подставлять свою шкуру под эти клыки?

— Эх, измельчал народ! — подзуживал Целмс. — Раз уж среди моих лучших друзей нет ни одного стоящего латыша… Ни одного мужчины, действительно достойного носить штаны, тогда… — И он начал перезаряжать винтовку, всем видом показывая, что собирается добить кабана.

— Постойте! — Круминьш выхватил из ножен широкий финский нож.

— Не дури, Раймонд, я пошутил, — ленивым жестом остановил его Целмс. — Он проткнет тебя, как картошку.

Но Круминьш, уязвленный во второй раз, грубо и зло оттолкнул хозяйскую руку. Его беспощадные стеклянные глаза не видели ничего, кроме зверя. Медленно, шаг за шагом, он стал приближаться к кабану. Свирепый секач напружинился, почуяв смертельную опасность. Глухо заворчал, а может, захрюкал и вдруг отчаянным неуклюжим рывком поднялся на все четыре ноги. Одержимый ненавистью к человеку, сделал несколько неуверенных шагов навстречу. Казалось, еще секунда — и зверь кинется вперед, растерзает стоявшего перед ним Круминьша. Нож в кулаке выглядел жалкой игрушкой против желтого кабаньего клыка.

Один из наблюдавших за странной и жестокой игрой не выдержал, передернул затвор.

— Не ломай кино, — сквозь зубы процедил Целмс.

Но зверь вдруг издал протяжный вздох. В его наполненных бешенством глазах сразу что-то потухло, в горле заклокотало. В нем будто лопнула невидимая пружина, и он стал медленно оседать на землю. Круминьш подскочил к завалившемуся кабану одним прыжком и проткнул ему, уже заглянувшему в светлое осеннее небо, могучую шею. Густой звериный дух ударил в нос охотнику. Из распоротой артерии хлынула на руки горячая липкая кровь…

Весело потрескивал костерок. Два молодых расторопных егеря ловко свежевали кабанью тушу. Охотники терпеливо покуривали у огня, ожидая парную печенку, традиционное лакомство зверобоев под водку.

Скучая, Целмс нажал на клавишу валявшегося у него прямо под ногой японского магнитофона.

— Эх, Крогиса не хватает в нашей компании… — он с видимым удовольствием прислушивался к хрипловатому баритону, рассказывавшему о своей безответной любви. — Он бы сейчас парочку анекдотов стравил, изобразил кое-кого.

Меченный бурой блямбой красавец язвительно хмыкнул:

— Не знаешь, что ли, этого барина? Разве он променяет теннисный сезон в Сочах на наши мужицкие забавы?

— Однако, силен! — Милицейский генерал сунул кулаки за широкий охотничий ремень. — Вроде бы еще месяц назад в реанимации с инфарктом валялся.

— Какой, к дьяволу, инфаркт, — слегка понизил голос Меченый. — После пропесочки в Москве в чувство приходил. Заодно и бурю пережидал…

— Хитер, как лис! — вставил генерал. — А только, по-моему, он свое отыграл. Как думаешь, Улдис?

Целмс не спеша стряхнул пепел с рукава джинсовой рубахи и едва заметно кивнул в сторону Круминьша, который усердно делал вид, что старательно возится с костром. Мол, мы тут не одни, не распускай язык. Вслух же элегически прочел из Райниса:

— А закончил чистейшей прозой: — А теперь, Раймонд, доставай-ка под печенку!

Круминьш и виду не подал, что заметил хитрый вольт Целмса, послушно вытащил из его рюкзака завернутую в белоснежную тонкую бумагу бутылку виски. Целмс мельком взглянул на нее и слегка поморщился.

— Отдай эту ерунду ребятам. Достань нашенскую, слезу божью…

Как раз в этот момент один из егерей в окровавленных по локоть руках поднес сидевшим у костра дымящуюся кабанью печень, а другой почтительно принял пожалованную бутылку.

— О-охх! — смачно принялся потирать руки генерал.

Целмс собственноручно пластанул ножом дрожащую, глянцевито-коричневую плоть и протянул отрезанный кусок Круминьшу.

— На, держи. Герою первый срез.

Меченый чуть скривил капризные губы и на длинном ноже протянул свой ломоть к огню, чтобы слепка обжарить. Целмс снисходительно усмехнулся, уже жуя свой кусок и одобрительно причмокивая.

Круминьш держал нож с нацепленной на него скользкой и нежной аж до противности, почти живой мякотью. Он никак не мог заставить себя прикоснуться к людоедскому лакомству. Но последовать примеру Меченого и получить презрительный взгляд Целмса ему тоже не хотелось. А тот, улыбаясь ему, облизал губы окровавленным языком. Запрокинул голову и хлебнул прямо из горлышка — стаканы здесь считались дурным тоном. Круминьш принял из его рук протянутую бутылку, покосился на генерала.

— Кушай — остынет! — подначил тот, показывая в широкой улыбке порозовевшие от крови зубы.

Ноздри Круминьша вздрагивали, судорожно хватая воздух, в глазах помутилось. Над кустами поплыли окровавленные улыбки…

— Слушай, герой, — глухо, словно издалека, донесся до него голос Целмса, — а что у тебя за волынка с объединением колхозов?

Дурноту как ветром сдуло. Скрывая тревогу, Круминьш лихо запрокинул бутылку и сделал хороший глоток.

— Почему волынка? — с напускным спокойствием отозвался он. — Все нормально… — Подавив отвращение, Круминьш куснул от своего истекающего кровью ломтя. — В «Звейниексе» председатель уперся рогом, — обронил как бы между прочим.

— Странная картина — курица петухом запела, — Целмс с недоуменным видом обернулся к остальным участникам пиршества. — Кого мы хозяином района ставили? Раймонда Круминьша или этого, как его…

— Бангу, — торопливо подсказал Круминьш.

— Знаю я этого орла. Путнынь с ним все носился, в депутаты проталкивал.

— Тоже был хороший фрукт этот Путнынь, — мрачно заметил Меченый.

— Был, да сплыл, — уточнил Целмс и назидательно напомнил Круминьшу: — Тоже упирался рогом, даже двумя! Энергичнее надо работать, Раймонд. Пора заявлять себя как руководителя.

От этого спокойного, даже чуть ленивого внушения потянуло нешуточной угрозой, и Круминьш начал торопливо оправдываться:

— Так ведь я только им и занимаюсь, этим Бангой! По-человечески, по-партийному с ним, Улдис Донатович, невозможно, это же — вот! — и он постучал кулаком по стволу сосны. — Пришлось подключить ребят из республиканской прокуратуры. Думали слегка, без лишней бюрократии, поприжать его. Но кто-то успел Калныню стукнуть, и он такой звон поднял!

— Калнынь… — угрюмо пробурчал Целмс, отрезая себе изрядный кусок коричневой пористой мякоти. — Рыбачок-землячок, народный заступник, все дешевой популярности ищет…

— Но Крогису фитиль хороший! — засмеялся милицейский генерал. — Пока он там, в Сочах, с ракеткой прыгает, в его конторе под него кто-то копает. Это же точный расчет — звонок Калныню!

— Допрыгается, — пожал плечами Целмс и спросил Круминьша. — А на кой черт прокуратура? Пусть Валдис со своими хлопцами крутанет этого Бангу. Там же вроде какие-то дела с иностранцами?

— Ну, нет, — твердо заявил Меченый. — Ты на меня это дело не вешай. С чем я у них его возьму? С двумя паршивыми анонимками? Жидковато для депутата. Калнынь опять же…

— Да что вы все заладили — Калнынь, Калнынь! — заорал вдруг, потеряв разом сановную вальяжность, Целмс. — Дутая фигура! Забыли, как его срезали на конференции? Сунулся со своими откровениями! Да и ты, Гунар, хорош! — ощерился он на генерала. — Решил, понимаешь, подыграть ему, состряпал докладец с душком. Получил по носу? Ничего, тебе на пользу пойдет. Запомнишь, каково между двумя кобелями вертеться.

Красный как рак генерал опустил голову, не смея ответить на оскорбление.

Приободренный тем, что всыпают не только ему, Круминьш бодро отхватил кусок печенки и вдруг почувствовал непреодолимый приступ тошноты. Попробовал запить водкой — не помогло. Глаза заволокло темным, обморочным. Изо всех сил стараясь не быть заподозренным в дамской слабости, он не спеша, как бы по надобности, пошел к густым зарослям орешника.

Оставшиеся у костра понимающе усмехнулись.

— Птенчику, кажется, поплохело!

— Ничего, с первой крови бывает и хуже. Он еще у нас молоток.

Целмс присел на деревянный чурбачок, услужливо поднесенный егерем, крутанул остатки водки в бутылке, выпил залпом и пустую подбросил. Почти разом прогремели два выстрела, на землю посыпались осколки.

Изжелта-бледный Круминьш стоял у березы, часто и мелко дыша. Он даже не слышал, как к их становищу, прыгая на корнях и урча, подкатил газик. Кто-то щедро плеснул в лицо Круминьшу водки, взял за шиворот и водкой же заставил прополоскать рот. Круминьш закашлялся и, немного придя в себя, увидел рядом Целмса.

— Спасибо, Улдис Донатович, — с трудом выдавил он.

— Иди-иди, Там твой дружок из прокуратуры прикатил. Аж ногами сучит…

В заляпанную грязью машину Круминьш забрался с трудом. Его все еще поматывало. В обычно ясных и холодных глазах сейчас стояла болезненная муть. Забившийся в угол кабины Лицис выглядел не лучше. И вообще-то не красавец, сейчас он, весь перекошенный, всполошенный, был похож на пациента спецклиники, сбежавшего в самоволку.

— Ну, что у тебя? — раздраженно бросил Круминьш. — Чего тебе неймется в законный выходной?

— Подшефный исчез.

— Какой подшефный?

— Рыбачок твой драгоценный, Банга!

— Что значит — исчез? — Круминьша аж подбросило. — Куда?

— Когда исчезают — не сообщают, куда! — хмуро огрызнулся Лицис.

— А подписка? — Круминьш грубо схватил следователя за рукав. — Ты у него подписку взял?

— А что ему? Чихал он на нее.

Круминьш вдруг сразу протрезвел, глаза снова заблестели холодно и беспощадно.

— Тут, уважаемый советник юстиции, я с вами не согласен. Ты понимаешь Алекс, что теперь он у нас в руках? Если мы, конечно, не лопухнемся и не упустим момент.

 

Глава 10

Служебный «рафик» миновал стеклянную коробку поста ГАИ и въехал в город. Молодые парни в темно-синей форме вяло покуривали, лениво перебрасывались шуточками и больше напоминали спортсменов после тяжелой тренировки, чем вертолетчиков.

Эдгар и Лапин разговаривали вполголоса на переднем сиденье.

— Знаешь, не горячись. Ты новый человек — конечно, проверяют. Речь о Париже, а не о Слюдянке, — ворчал командир, поскрипывая своим кожаным регланом.

— Париж ни при чем. Ушастый меня сразу возненавидел. Как, впрочем, и я его. Вот он и копает, — злился Эдгар. — Сегодня опять вызывал. Вопросы какие-то идиотские задает, подлавливает… Николай Сергеевич, я уеду. Он же непременно какую-нибудь свинью подложит, вам из-за меня одни неприятности. И на кой черт он мне вообще сдался, этот Париж. В гробу я его видал!

Отлепившись от мягкой спинки сиденья, Лапин резко повернулся к Эдгару.

— Слушай, Банга! Кончай дурить! Что еще придумал? Куда ты уедешь?

— Гостиница! — крикнул шофер, не оборачиваясь.

Неловко, чуть ли не пополам согнувшись, Эдгар пробрался к двери.

— Я тебе еще позвоню — вечером, — крикнул вдогонку командир.

В холле было так сумрачно, что Эдгар не заметил девушку, сидевшую на низком диванчике. Но она увидела его сразу, как только он прошел стеклянные двери. Медленно поднялась навстречу, теребя поясок черного плаща и улыбаясь одними губами.

— Ты?!

Лиля смущенно пожала плечами, точно сомневалась в этом.

Плащ, которого он никогда не видел на ней; волосы собраны на затылке, и нет уже привычных черных крыльев, охватывающих щеки. Даже знакомая необычная ее улыбка вдруг показалась странной и чужой.

— Давно приехала? — не нашел он в себе других слов.

По выражению растерянности и смущения на его лице она не могла понять, рад или ошарашен он ее внезапным появлением.

— Извини, не предупредила… Ты, наверное, занят?

— Да нет, что ты… Просто все так неожиданно, но я… я рад.

Неуверенность сквозила в его словах. Он поднял с дивана ее дорожную сумку, которая оказалась довольно тяжелой.

— Ого! Что это у тебя здесь — камни?

— Приданое. Замуж решила выйти.

— Неужели? Его улыбка была вполне идиотской.

— Ты же меня звал как-то, если помнишь… — Лиля взглянула на него и вдруг звонко расхохоталась. — Не пугайся, я проездом. Просто повидаться зашла.

Строгая элегантная дама за стойкой одним взглядом осудила ее слишком громкий смех и вообще…

— Ах, проездом, — очередной бессмысленной улыбкой Эдгар пытался скрыть разочарование.

— Путевки с Маришей взяли. Золотые Пески, Болгария. Решили на солнышке погреться.

Ее непринужденный, веселый тон окончательно сбил Эдгара с толку. Он неловко переминался с ноги на ногу, не выпуская из рук тяжелой сумки.

— Так что мы тут?.. Может, зайдем ко мне?

— Нет-нет, — почему-то испугалась Лиля, — очень мало времени. Я спешу…

Отказ больно уколол его, и он не сумел этого скрыть.

— Тогда по чашечке кофе? — предложил он подчеркнуто официально.

— Что ж, — она передразнивала его тон, — по чашечке кофе можно.

Они сидели у стойки и ждали — в баре не было ни души, и бармен тоже куда-то испарился. Холодок отчуждения, появившийся с самого начала, никак не исчезал, сковывал слова и чувства. Фразы получались глупыми и натужными.

— Как же ты меня разыскала?

— Секрет фирмы, — с равнодушным кокетством ответила она.

Появился полусонный недовольный бармен. Заурчал автомат, две чашечки наполнились жидковатым кофе с белесой пенкой.

— Ну, и как ты тут живешь?

— Ничего вроде, — он старательно взбалтывал ложечкой кофе, из всех сил стараясь казаться таким же беззаботным и легким, как она. — Давай зайдем — посмотришь.

На этот раз Лиля промолчала. Подняла руку поправить волосы, но заколка вдруг соскочила — и два черных с тусклым отливом крыла, совсем как прежде, охватили щеки. Густая тень набежала на лицо.

— Вот свинство — последняя сломалась, — она вертела в руке сломанную заколку и избегала смотреть на Эдгара, а тот не сводил с нее глаз.

— Ну, если ты так настаиваешь…

Эдгар не сразу сладил с замком, он нервничал, и у него чуть дрожали руки.

— Вот скоро заделаюсь столичным жителем, — небрежно обронил он, маскируя свою заминку у двери. — Квартиру обещают. Нет худа без добра — перестану тебе в Иркутске глаза мозолить.

Они наконец вошли в номер. Эдгар потянулся зажечь свет, но Лиля перехватила его руку. Эдгар застыл в изумлении. Так в кромешной тьме они и стояли, застыв в неловкой, нелепой позе.

— Не надо, не зажигай, — жалобным шепотом попросила она, — не хочу, чтобы ты меня видел… Ну, не могу я без тебя, не могу… Что мне делать? Скажи — что? Уйти, убежать, улететь?.. Утопиться?

Волна нежности захлестнула его, сдавила горло.

— Лилька, ты…

— Дура, просто дура!.. Никаких песков, никаких путевок — все наврала, понимаешь? Сбежала к тебе, потому что…

— Лиля! — задохнувшись, очумев от ее слов, Эдгар подхватил ее в охапку и понес в комнату… Сами собой, как листья на ветру, упали на пол плащ, туфли, какие-то легкие цветные одеяния.

И тут в дверь постучали. Оба замерли, не дыша, прижавшись друг к другу.

— Дежурная, — прошипел Эдгар, стерва!

Лилия прижала ладонь к его губам.

— Не откроем, нас нету…

Но стук повторился. Послышалось глухое мужское покашливанье. Эдгар насторожился — оно показалось ему знакомым. Он подобрал с пола плащ, еще какие-то вещи, сунул получившийся ком в руки девушки и неслышно отворил дверь в ванную. Лиля быстро шмыгнула туда.

Тогда Эдгар громко затопал ногами, будто вышел из ванной, и крикнул:

— Сейчас! — Потом распахнул дверь, но за нею уже никого не было. Эдгар досадливо чертыхнулся. Нашли время шутить! На всякий случай выглянул в коридор и глазам своим не поверил. Бывают же в жизни сумасшедшие дни!

— Отец!

Артур обернулся от дверей лифта — торопливо и затравленно, как показалось Эдгару.

— Ты дома? Вот хорошо! А я уж собрался вниз…

Отец был каким-то рассеянным, и вместе с тем в нем явственно чувствовались напряженность и волнение.

— Ты откуда? — Эдгар быстро застегнул пуговицы на рубашке. — Что-нибудь случилось? А где мать?

— Все в порядке. Мать дома.

Артур подошел к дверям номера. Эдгар наконец догадался включить свет и пригласил отца войти.

— Понимаешь, прилег после работы и вырубился.

Артур не замечал ни смущения на лице сына, ни того, как он торопливо приглаживал волосы, поправлял одежду. Эдгару подумалось даже, что, останься Лиля в номере, отец не обратил бы на нее внимания. Он двигался и говорил, будто во сне, и сосредоточенно думал о чем-то своем.

Эдгар принялся суетиться: пододвинул отцу кресло, достал бутылку вина, нашарил в кармане плаща пачку печенья.

— Хорошо, что зашел, отец. Я рад… — Ему очень хотелось сказать отцу что-нибудь теплое, и было обидно, что не получается.

— Нет-нет, — запротестовал отец, увидев его приготовления. — Буквально на минутку. Очень много дел впереди.

— Да подождут твои дела. Мы же так и не успели за мой приезд с тобой выпить. Так выпьем хотя бы за твой!

Налив вино в гостиничные, с красной каемочкой, стаканы, Эдгар дотронулся своим до отцова, сделал глоток и подвинул отцу печенье. Но тот, по-прежнему ничего не замечая, задумчиво смотрел на свой стакан.

Что с работой у тебя? Определилось? — неожиданно и невпопад спросил он.

— Да вроде… А почему ты так внезапно приехал? Не позвонил — я ведь мог бы тебя встретить.

— Значит, в Москве собираешься жить? — отец явно гнул свою линию. — А то перебирался бы поближе к нам. Если, конечно… В общем, мать, волнуется.

— А может, скоро и окажусь к вам поближе, — заулыбался вдруг Эдгар. — Представляешь, у меня, кажется, командировка в Париж наклевывается!

Он сообщил новость по-детски радостно и удивился тому, как озабоченно и хмуро взглянул на него отец.

— В Париж? И надолго?

— Нет, конечно. Хорошо, если успею послать вам оттуда пару открыток. Вид с Эйфелевой башни…

Опустив голову, Артур молчал, словно не знал, как реагировать на сказанную сыном чепуху.

Эдгар залпом опрокинул свой стакан. Он уже начинал нервничать, потому что не мог понять, зачем и почему так неожиданно отец прикатил в Москву. Чего он хочет, сидя здесь, в номере и сосредоточенно разглядывая нетронутое вино. И наконец Эдгар почти физически ощущал, как тянутся для Лили минуты в ванной. Ну и дурацкую ловушку они сами себе устроили!

Осторожно, стараясь не шуметь, Лиля между тем натянула на себя платье, накинула китель Эдгара, который непонятно как тоже оказался в куче одежды. В кармане нашла спички. От нечего делать принялась зажигать одну спичку за другой и при неровном их свете наблюдала, как появляется и исчезает в зеркале ее собственное неверное отражение.

— Слушай, отец, а не спуститься ли нам поужинать? Посидим, — пригласил Эдгар, покосившись в сторону ванной, — я тебя с друзьями познакомлю.

Но Артур вдруг резко поднялся, неловко сунул сыну руку:

— Спасибо, сынок. В другой раз. Мне и правда пора…

Эдгар больше не удерживал, проводил отца до дверей.

— Ты позвони, отец. Может, завтра у нас получится. Какие у тебя планы?

— Да-да, завтра… Позвоню, конечно.

Артур поспешно вышел — не хотел, чтобы сын о чем-нибудь догадался. Но в последний момент не выдержал, обернулся.

— Ты вот что… Матери звони и пиши почаще. Не забывай ее. В общем, береги мать, сынок…

Эдгар согласно кивнул, хотя и не понял, к чему отец заговорил о матери.

Десять, девять, восемь, семь… Квадратные ячейки на длинном табло над дверями лифта быстро вспыхивали одна за другой.

Один…

Артур торопливо пересек полутемный вестибюль. Завершив одно дело — повидав и попрощавшись с сыном, он спешил теперь завершить другое, еще более неотложное. У самых дверей к нему подошел сидевший до того в глубоком кресле незнакомый человек в темном костюме. В руке он держал незажженную сигарету.

— Простите, спичек не будет? — вежливо спросил он.

Артур щелкнул зажигалкой. Ловко изогнувшись над стебельком пламени, незнакомец, как фокусник, незаметным движением вытащил откуда-то и развернул перед носом Артура красную книжечку.

— Гражданин Банга? Артур Янович? Вам придется пройти со мной в машину — вы арестованы.

Рука с зажигалкой опустилась. Инстинктивно Артур подался назад, но увидел еще двоих, возникших справа и слева.

— Пожалуйста, без лишнего шума, Артур Янович, — мягко предупредил тот, что просил прикурить…

— Эх ты, мог бы и познакомить нас, — немного обиженным тоном сказала Лиля. — Не голая же я в ванной сидела.

Эдгар не ответил. Озадаченный и встревоженный странным визитом отца, он стоял у окна и машинально фиксировал происходящее внизу — на серой асфальтовой площадке перед входом, залитой ярким неоновым светом.

Хотя внизу ничего особенного не происходило. Немного удивило только, что отец вышел из гостиницы в компании троих мужчин. Правда, теперь стало понятно, почему он спешил, — его ждали.

— Все-таки нехорошо получилось, — Лиля подошла к Эдгару, легонько прижалась к нему; у нее на плечах все еще был его китель. — Мне через дверь ванной почудилось, что у твоего отца неприятности.

Эдгар стоял, как столб, не ощущая ее присутствия, ее ласкового прикосновения. Сейчас Лиля даже раздражала его, мешала сосредоточиться на чем-то неизмеримо более важном. Но на чем — он не мог понять.

— Ничего-ничего, — словно очнувшись, вдруг заговорил он. — Завтра отец разгребет все свои дела, и мы устроим помолвку по всей форме. С шампанским!

Эдгар снова посмотрел вниз. Отец в обществе своих компаньонов в одинаковых темных костюмах уже подходил к черной «Волге». Один из них предупредительно распахнул дверцу, и отец исчез в машине. Остальные последовали за ним. «Волга» резко рванула с места.

Служебный «рафик» миновал стеклянную коробку поста ГАИ и въехал в город. Молодые парни в темно-синей форме вяло покуривали, лениво перебрасывались шуточками и больше напоминали спортсменов после тяжелой тренировки, чем вертолетчиков.

Эдгар и Лапин разговаривали вполголоса на переднем сиденье.

— Знаешь, не горячись. Ты новый человек — конечно, проверяют. Речь о Париже, а не о Слюдянке, — ворчал командир, поскрипывая своим кожаным регланом.

— Париж ни при чем. Ушастый меня сразу возненавидел. Как, впрочем, и я его. Вот он и копает, — злился Эдгар. — Сегодня опять вызывал. Вопросы какие-то идиотские задает, подлавливает… Николай Сергеевич, я уеду. Он же непременно какую-нибудь свинью подложит, вам из-за меня одни неприятности. И на кой черт он мне вообще сдался, этот Париж. В гробу я его видал!

Отлепившись от мягкой спинки сиденья, Лапин резко повернулся к Эдгару.

— Слушай, Банга! Кончай дурить! Что еще придумал? Куда ты уедешь?

— Гостиница! — крикнул шофер, не оборачиваясь.

Неловко, чуть ли не пополам согнувшись, Эдгар пробрался к двери.

— Я тебе еще позвоню — вечером, — крикнул вдогонку командир.

В холле было так сумрачно, что Эдгар не заметил девушку, сидевшую на низком диванчике. Но она увидела его сразу, как только он прошел стеклянные двери. Медленно поднялась навстречу, теребя поясок черного плаща и улыбаясь одними губами.

— Ты?!

Лиля смущенно пожала плечами, точно сомневалась в этом.

Плащ, которого он никогда не видел на ней; волосы собраны на затылке, и нет уже привычных черных крыльев, охватывающих щеки. Даже знакомая необычная ее улыбка вдруг показалась странной и чужой.

— Давно приехала? — не нашел он в себе других слов.

По выражению растерянности и смущения на его лице она не могла понять, рад или ошарашен он ее внезапным появлением.

— Извини, не предупредила… Ты, наверное, занят?

— Да нет, что ты… Просто все так неожиданно, но я… я рад.

Неуверенность сквозила в его словах. Он поднял с дивана ее дорожную сумку, которая оказалась довольно тяжелой.

— Ого! Что это у тебя здесь — камни?

— Приданое. Замуж решила выйти.

— Неужели? Его улыбка была вполне идиотской.

— Ты же меня звал как-то, если помнишь… — Лиля взглянула на него и вдруг звонко расхохоталась. — Не пугайся, я проездом. Просто повидаться зашла.

Строгая элегантная дама за стойкой одним взглядом осудила ее слишком громкий смех и вообще…

— Ах, проездом, — очередной бессмысленной улыбкой Эдгар пытался скрыть разочарование.

— Путевки с Маришей взяли. Золотые Пески, Болгария. Решили на солнышке погреться.

Ее непринужденный, веселый тон окончательно сбил Эдгара с толку. Он неловко переминался с ноги на ногу, не выпуская из рук тяжелой сумки.

— Так что мы тут?.. Может, зайдем ко мне?

— Нет-нет, — почему-то испугалась Лиля, — очень мало времени. Я спешу…

Отказ больно уколол его, и он не сумел этого скрыть.

— Тогда по чашечке кофе? — предложил он подчеркнуто официально.

— Что ж, — она передразнивала его тон, — по чашечке кофе можно.

Они сидели у стойки и ждали — в баре не было ни души, и бармен тоже куда-то испарился. Холодок отчуждения, появившийся с самого начала, никак не исчезал, сковывал слова и чувства. Фразы получались глупыми и натужными.

— Как же ты меня разыскала?

— Секрет фирмы, — с равнодушным кокетством ответила она.

Появился полусонный недовольный бармен. Заурчал автомат, две чашечки наполнились жидковатым кофе с белесой пенкой.

— Ну, и как ты тут живешь?

— Ничего вроде, — он старательно взбалтывал ложечкой кофе, из всех сил стараясь казаться таким же беззаботным и легким, как она. — Давай зайдем — посмотришь.

На этот раз Лиля промолчала. Подняла руку поправить волосы, но заколка вдруг соскочила — и два черных с тусклым отливом крыла, совсем как прежде, охватили щеки. Густая тень набежала на лицо.

— Вот свинство — последняя сломалась, — она вертела в руке сломанную заколку и избегала смотреть на Эдгара, а тот не сводил с нее глаз.

— Ну, если ты так настаиваешь…

Эдгар не сразу сладил с замком, он нервничал, и у него чуть дрожали руки.

— Вот скоро заделаюсь столичным жителем, — небрежно обронил он, маскируя свою заминку у двери. — Квартиру обещают. Нет худа без добра — перестану тебе в Иркутске глаза мозолить.

Они наконец вошли в номер. Эдгар потянулся зажечь свет, но Лиля перехватила его руку. Эдгар застыл в изумлении. Так в кромешной тьме они и стояли, застыв в неловкой, нелепой позе.

— Не надо, не зажигай, — жалобным шепотом попросила она, — не хочу, чтобы ты меня видел… Ну, не могу я без тебя, не могу… Что мне делать? Скажи — что? Уйти, убежать, улететь?.. Утопиться?

Волна нежности захлестнула его, сдавила горло.

— Лилька, ты…

— Дура, просто дура!.. Никаких песков, никаких путевок — все наврала, понимаешь? Сбежала к тебе, потому что…

— Лиля! — задохнувшись, очумев от ее слов, Эдгар подхватил ее в охапку и понес в комнату… Сами собой, как листья на ветру, упали на пол плащ, туфли, какие-то легкие цветные одеяния.

И тут в дверь постучали. Оба замерли, не дыша, прижавшись друг к другу.

— Дежурная, — прошипел Эдгар, стерва!

Лилия прижала ладонь к его губам.

— Не откроем, нас нету…

Но стук повторился. Послышалось глухое мужское покашливанье. Эдгар насторожился — оно показалось ему знакомым. Он подобрал с пола плащ, еще какие-то вещи, сунул получившийся ком в руки девушки и неслышно отворил дверь в ванную. Лиля быстро шмыгнула туда.

Тогда Эдгар громко затопал ногами, будто вышел из ванной, и крикнул:

— Сейчас! — Потом распахнул дверь, но за нею уже никого не было. Эдгар досадливо чертыхнулся. Нашли время шутить! На всякий случай выглянул в коридор и глазам своим не поверил. Бывают же в жизни сумасшедшие дни!

— Отец!

Артур обернулся от дверей лифта — торопливо и затравленно, как показалось Эдгару.

— Ты дома? Вот хорошо! А я уж собрался вниз…

Отец был каким-то рассеянным, и вместе с тем в нем явственно чувствовались напряженность и волнение.

— Ты откуда? — Эдгар быстро застегнул пуговицы на рубашке. — Что-нибудь случилось? А где мать?

— Все в порядке. Мать дома.

Артур подошел к дверям номера. Эдгар наконец догадался включить свет и пригласил отца войти.

— Понимаешь, прилег после работы и вырубился.

Артур не замечал ни смущения на лице сына, ни того, как он торопливо приглаживал волосы, поправлял одежду. Эдгару подумалось даже, что, останься Лиля в номере, отец не обратил бы на нее внимания. Он двигался и говорил, будто во сне, и сосредоточенно думал о чем-то своем.

Эдгар принялся суетиться: пододвинул отцу кресло, достал бутылку вина, нашарил в кармане плаща пачку печенья.

— Хорошо, что зашел, отец. Я рад… — Ему очень хотелось сказать отцу что-нибудь теплое, и было обидно, что не получается.

— Нет-нет, — запротестовал отец, увидев его приготовления. — Буквально на минутку. Очень много дел впереди.

— Да подождут твои дела. Мы же так и не успели за мой приезд с тобой выпить. Так выпьем хотя бы за твой!

Налив вино в гостиничные, с красной каемочкой, стаканы, Эдгар дотронулся своим до отцова, сделал глоток и подвинул отцу печенье. Но тот, по-прежнему ничего не замечая, задумчиво смотрел на свой стакан.

Что с работой у тебя? Определилось? — неожиданно и невпопад спросил он.

— Да вроде… А почему ты так внезапно приехал? Не позвонил — я ведь мог бы тебя встретить.

— Значит, в Москве собираешься жить? — отец явно гнул свою линию. — А то перебирался бы поближе к нам. Если, конечно… В общем, мать, волнуется.

— А может, скоро и окажусь к вам поближе, — заулыбался вдруг Эдгар. — Представляешь, у меня, кажется, командировка в Париж наклевывается!

Он сообщил новость по-детски радостно и удивился тому, как озабоченно и хмуро взглянул на него отец.

— В Париж? И надолго?

— Нет, конечно. Хорошо, если успею послать вам оттуда пару открыток. Вид с Эйфелевой башни…

Опустив голову, Артур молчал, словно не знал, как реагировать на сказанную сыном чепуху.

Эдгар залпом опрокинул свой стакан. Он уже начинал нервничать, потому что не мог понять, зачем и почему так неожиданно отец прикатил в Москву. Чего он хочет, сидя здесь, в номере и сосредоточенно разглядывая нетронутое вино. И наконец Эдгар почти физически ощущал, как тянутся для Лили минуты в ванной. Ну и дурацкую ловушку они сами себе устроили!

Осторожно, стараясь не шуметь, Лиля между тем натянула на себя платье, накинула китель Эдгара, который непонятно как тоже оказался в куче одежды. В кармане нашла спички. От нечего делать принялась зажигать одну спичку за другой и при неровном их свете наблюдала, как появляется и исчезает в зеркале ее собственное неверное отражение.

— Слушай, отец, а не спуститься ли нам поужинать? Посидим, — пригласил Эдгар, покосившись в сторону ванной, — я тебя с друзьями познакомлю.

Но Артур вдруг резко поднялся, неловко сунул сыну руку:

— Спасибо, сынок. В другой раз. Мне и правда пора…

Эдгар больше не удерживал, проводил отца до дверей.

— Ты позвони, отец. Может, завтра у нас получится. Какие у тебя планы?

— Да-да, завтра… Позвоню, конечно.

Артур поспешно вышел — не хотел, чтобы сын о чем-нибудь догадался. Но в последний момент не выдержал, обернулся.

— Ты вот что… Матери звони и пиши почаще. Не забывай ее. В общем, береги мать, сынок…

Эдгар согласно кивнул, хотя и не понял, к чему отец заговорил о матери.

Десять, девять, восемь, семь… Квадратные ячейки на длинном табло над дверями лифта быстро вспыхивали одна за другой.

Один…

Артур торопливо пересек полутемный вестибюль. Завершив одно дело — повидав и попрощавшись с сыном, он спешил теперь завершить другое, еще более неотложное. У самых дверей к нему подошел сидевший до того в глубоком кресле незнакомый человек в темном костюме. В руке он держал незажженную сигарету.

— Простите, спичек не будет? — вежливо спросил он.

Артур щелкнул зажигалкой. Ловко изогнувшись над стебельком пламени, незнакомец, как фокусник, незаметным движением вытащил откуда-то и развернул перед носом Артура красную книжечку.

— Гражданин Банга? Артур Янович? Вам придется пройти со мной в машину — вы арестованы.

Рука с зажигалкой опустилась. Инстинктивно Артур подался назад, но увидел еще двоих, возникших справа и слева.

— Пожалуйста, без лишнего шума, Артур Янович, — мягко предупредил тот, что просил прикурить…

— Эх ты, мог бы и познакомить нас, — немного обиженным тоном сказала Лиля. — Не голая же я в ванной сидела.

Эдгар не ответил. Озадаченный и встревоженный странным визитом отца, он стоял у окна и машинально фиксировал происходящее внизу — на серой асфальтовой площадке перед входом, залитой ярким неоновым светом.

Хотя внизу ничего особенного не происходило. Немного удивило только, что отец вышел из гостиницы в компании троих мужчин. Правда, теперь стало понятно, почему он спешил, — его ждали.

— Все-таки нехорошо получилось, — Лиля подошла к Эдгару, легонько прижалась к нему; у нее на плечах все еще был его китель. — Мне через дверь ванной почудилось, что у твоего отца неприятности.

Эдгар стоял, как столб, не ощущая ее присутствия, ее ласкового прикосновения. Сейчас Лиля даже раздражала его, мешала сосредоточиться на чем-то неизмеримо более важном. Но на чем — он не мог понять.

— Ничего-ничего, — словно очнувшись, вдруг заговорил он. — Завтра отец разгребет все свои дела, и мы устроим помолвку по всей форме. С шампанским!

Эдгар снова посмотрел вниз. Отец в обществе своих компаньонов в одинаковых темных костюмах уже подходил к черной «Волге». Один из них предупредительно распахнул дверцу, и отец исчез в машине. Остальные последовали за ним. «Волга» резко рванула с места.

 

Глава 11

Три огромных вертолета, как три доисторических чудища с мрачными тупыми мордами, летели в безоблачном небе. Правда, с земли они могли показаться всего лишь тремя разомлевшими от весны и солнца майскими жуками. Сидя за штурвалом одного из них, Эдгар видел внизу геометрию ухоженных полей и игрушечных коттеджей под черепичными крышами и не мог оторвать глаз от этой немудреной картины. Так мы невольно склоняемся над муравейником, завороженные тонкостью и точностью работы живых существ.

— Второй! Поднимите машину — приказ службы наземного слежения!

Эдгар вздрогнул от неожиданности — резкий голос раздался в шлемофоне, а рядом гоготали довольные шуткой расист Отар Габелия и штурман Костя Завалишин.

— Не расслабляйся, командир. До Парижа еще километров сто, — радостно похлопал Эдгара по плечу маленький пышноусый Габелия.

— Маяки бы лучше слушал, — сердито буркнул Эдгар.

— Все понял? — назидательным тоном спросил радиста светловолосый красавец Костя. — Не то посадит тебя командир заместо Парижа на черепичную башку какому-нибудь дедуле-фермеру.

— Пардон, месье! — парировал Габелия, роясь в тоненьком карманном разговорнике. Напрягшись, он выдал длинную путаную фразу на французском с явным грузинским акцентом.

— Куда это он тебя послал? — насмешливо справился Эдгар.

— Тайга ты нехоженая, — весело поддразнил Отар. — Я сказал всего-навсего, что предпочитаю недорогой номер с бассейном и видом на Монмартр. И желательно…

— Смотрите! — Костя Завалишин даже привскочил с кресла.

Все дружно уставились туда, куда таращился штурман. Из солнечной дали им навстречу выплывала изящная стрела несравненной Эйфелевой башни. Бог знает в какой дали уже четко проступил знакомый всему миру классический силуэт.

— Забодай меня ишак, ну и громадина! — пылко отреагировал Габелия.

— Ну-ка, Ален Делон, посмотри, как будет ишак по-французски, — не забыл подколоть его штурман.

— Однако капиталисты не промах — погодку заказали что надо, — впервые подал голос молчаливый второй пилот Сергей Руза.

Не сразу замеченный, в кабине экипажа появился Лапин. Его было не узнать — наглаженный, накрахмаленный, в светлом элегантном костюме вместо привычной кожанки.

— Ну что, соколы, галстуки поправили?

— Так точно! Готовы к встрече с акулами империализма! — восторженно отрапортовал Габелия.

— Нашего радиста ничем голым теперь не возьмешь. Он знает, что у советского человека за рубежом бывает любовь только к партии, А все остальные чувства он сдал под расписку на Лубянку. — Красавец Костя был, как всегда, в своем репертуаре.

Лапин улыбнулся и поглядел на Эдгара, не принимавшего участия в общем трепе. Его внимательные глаза не отрывались от трепещущих стрелок приборов.

— Николай Сергеевич, может, сходим сегодня туда… Ну, на, как его… на Пляс-Пигаль? — В черных маслянистых глазах радиста блеснули дикие огоньки, когда он увидел, как вытянулось худющее лицо Лапина. — Один только раз посмотреть — и на всю жизнь запомнить… С отвращением! — И Габелия с чувством закатил свои черные маслины под густые брови.

— Кончай треп, — оборвал его Банга. — Запрашивай Ле-Бурже.

Отар преобразился мгновенно и принялся внимательно слушать международные позывные воздуха. Через несколько секунд он по всей форме уже докладывал:

— Разрешение подтвердили. В Ле-Бурже ясно. Видимость десять на тысячу двести.

— Штурман, курс, — потребовал Эдгар.

— На курсе, — привычно отозвался Завалишин, сверив приборы с лоцией.

Они стремительно приближались к одному из старейших и красивейших городов мира. Париж уже был рядом.

В темной, почти черной полировке отражались шасси и обвисшие под собственной тяжестью лопасти. Точная копия вертолета, которым управлял Эдгар, величиной с футбольной мяч стояла на широком гладком поле стола. Видна была даже голова пилота с красной пятиконечной звездой на шлеме. Толстая, в рыжем пухе и веснушках рука приподняла игрушку.

— Изящная машина. Таких конструкторов, как Минк, в мире сейчас можно пересчитать по пальцам, еще и лишние останутся. — Блейфил осторожно, словно дорогую саксонскую статуэтку, поставил модель на место. — У русских есть одно неоспоримое преимущество, — вздохнул он, — на пять тысяч бездельников обязательно найдется один парень, который вставит клизму целой армии наших очень квалифицированных и добросовестных служак.

Блейфил скосил желтоватые глаза в сторону собеседника. Густая рыжая шерсть, покрывавшая его руки, буйно выбивавшаяся из распахнутого ворота рубахи, почему-то не добралась до головы. Поэтому голова казалась чистым блестящим куполом над могучим волосатым телом.

— Я прикинул, эта процедура обойдется нашей фирме по меньшей мере в пару миллиардов долларов, — раздраженно заметил его собеседник. — Но и это сущий пустяк по сравнению с моральным уроном, который нас ждет в случае успешной демонстрации машины Минка.

— Вы слишком мрачно смотрите на вещи. Русские вертолеты на авиасалоне — это все-таки не первый спутник и не полет Гагарина. Да и нынешний их вождь — не Хрущев.

— Как сказать. От этого обвешанного орденами манекена вообще не знаешь, чего ожидать. Русским, с их газетным миролюбием и неисчерпаемыми трудовыми ресурсами ничего не стоит отдать эти машины по демпинговым ценам каким-нибудь взбесившимся черномазым. И тогда из любой заварухи в третьем мире легче будет раздувать пожар «мировой революции». А для вас, Сэм, настанет час получить хорошую клизму.

Блейфил вежливо приподнял зачаточные брови.

— Вы становитесь паникером, Манфред? Или вас грызет реваншистская подагра?

Манфред Зингрубер, конечно, здорово постарел за минувшие годы. Но хищный арийский профиль, холодный цепкий взгляд остались прежними. В этом человеке могло умереть все, кроме нордического фанатизма.

— Не притворяйтесь, Сэм, что вас это мало волнует, — с неприятной усмешкой парировал он. — Хотя, быть может, вы купились на сказочки русской пропаганды, будто они выпускают исключительно голубков мира.

Комната, скорее зал, где беседовали эти двое, походила не столько на кабинет в офисе, сколько на павильон для съемки фантастической ленты о далеком будущем. Необычная мебель из кожи и тусклого, напоминающего платину металла, обилие стекла, громадные «аквариумные» окна и множество причудливых разноцветных кубов на полу и на дубовых панелях стен, по которым расползлись толстые лоснящиеся лианы.

— Боюсь, Сэм, ваше благодушие может быть неверно истолковано в Вашингтоне, — холодно продолжал Зингрубер. — Вы ведь не хуже моего понимаете, каким мощным боевым потенциалом обладает машина Минка.

— Дорогой Манфред, в конце концов Вашингтон оплачивает и вашу деятельность в этой лавочке. Так что вам, как говорят русские, и карты в руки, — Блейфил слегка дотронулся твердокаменным ногтем до легкой, будто бабочкино крылышко, лопасти. — А что, у вас уже появилась мыслишка, как испортить этим русским обедню?

— Мыслишкой тут не обойтись, — хмуро ответил Зингрубер. Понадобятся пресса, телевидение, возможно, услуги специалистов. Одним словом немалые деньги, Сэм. И не следует скупиться — триумф этой машины встанет нам всем дороже.

— Вы говорите, не следует скупиться? — рыжая щеточка над верхней губой Блейфила дернулась вслед за ртом, скривившимся в усмешке. — Истинно немецкая расчетливость. Вы хотите за счет спецслужбы застраховать интересы своей фирмы? Неплохо придумано.

— Я хочу застраховать всех нас от крупных неприятностей. При этом разработку мероприятия полностью беру на себя.

Блейфил задумался.

— А что думает об этом ваш компаньон? — после паузы спросил он. — Кстати, он уже прилетел в Париж?

— Ах, Сэм, когда вам перевалит за шестой десяток, вы поймете, что даже прогулка в Париж уже не так соблазнительна. Особенно, если приходится разлучаться с любимым пледом и старым пыльным псом, который уютно храпит под кроватью.

— Господин Лосберг так любит собак?

— Он не любит людей, — неожиданно соткровенничал Манфред.

Блейфил встал. Он был громадного роста и потому двигался медленно, не на шутку опасаясь что-нибудь задеть и повредить.

— Ладно, старина. Насчет долларов я вам пока ничего не скажу — пускай в Вашингтоне сперва прикинут расходы на своих электронных костяшках. Но кое-что у меня для вас все же есть.

Из ящика исполинского стола он достал черную пластиковую папку и протянул ее Манфреду.

— Что это?

— Материалец, за который с вас ящик шампанского и ужин в «Мулен Руж», — личные дела членов советской команды!

Телефон звонил в полуосвещенном кабинете, обставленном с мрачной помпезностью старинной дубовой мебелью. Серебряным письменным прибором, наверное, без особого труда можно было уложить взвод «зеленых беретов». Старческая рука рассеянно погладила голову громадного черного, как гималайский медведь, ньюфаундленда с благородной проседью в вислых ушах и подняла трубку.

— А, это ты! Здравствуй, старый бандит. Надеюсь, ты уже отхватил для нашей фирмы самые лакомые куски?

Рихард Лосберг уютно устроился в глубоком кресле. Похоже, оно стало теперь самым надежным его прибежищем.

— Мне в Париж?! Нет, Фреди, об этом не может быть речи. И какого черта мне там делать? — Благодушная улыбка сползла с аскетического худого лица. — Я уже не гожусь в герои детективных романов… Кстати, ты почти равноправный совладелец фирмы, действуй на свое усмотрение.

Зингрубер с трубкой в руке сидел на широченной, как королевское ложе, кровати в своем гостиничном апартаменте. На коленях у него лежала черная пластиковая папка от Блейфила.

— Слушай, Рихард, тут не до шуток… Да-да, все наши опасения насчет их машины подтвердились. И даже более чем! Она всех нас посадит в лужу… Что — тем более? Ну, перестань… Перестань играть в умирающего лебедя!.. Понимаешь, дружище, у нас появился один довольно оригинальный шанс, его нельзя упустить… Есть обстоятельство, хотя как его использовать я еще толком не представляю. Оно связано с русской командой… Больше ничего пока сказать не могу… Вылетай… Номер я тебе заказал…

Лосберг вздохнул и положил трубку. Говоря о старике, Зингрубер был прав — в шестьдесят уже ничто не соблазняет, кроме покоя.

— Марта! — громко позвал Лосберг.

Послышались легкие шаги, и из-за колыхнувшейся портьеры нежный голос спросил на чистом латышском:

— Как ты узнал, что я сейчас тут проходила?

— Услышал твои шаги, — ответил он тоже по-латышски.

— Неправда, я шла по ковру, — портьера чуть шевельнулась уже у двери.

— Ты злоупотребляешь «Шанелью», дорогая, а у Альфреда тонкий нюх.

— Я напихаю ему в нос толченого табака. И вообще это все отговорки, — продолжалось кокетство из-за портьеры. — Ты мне когда-нибудь откроешь секрет — почему мне не удается прошмыгнуть незамеченной мимо твоего кабинета?

Наконец из-за портьеры выскользнуло очаровательное юное создание и грациозно вспорхнуло на подлокотник отцовского кресла.

— Но сегодня, я думаю, ты не пожалеешь о том, что попалась.

— А что такое? — живо поинтересовалась Марта. — Ты решил подарить мне новый «мустанг» или передать руководство фирмой и уйти на покой?

— Что ты, гораздо более приятное. Две недели красивой жизни в Париже. Там сейчас Всемирная ярмарка, авиасалон. Думаю, тебе это понравится.

— С тобой в Париж? — задумчиво протянула Марта и неожиданно спросила: — А что ты будешь делать, если я вдруг выйду замуж?

— Что значит — вдруг? — Лосберг с беспокойством взглянул на дочь, зная ее неуправляемый характер.

— Это я так, гипотетически, — поспешила отказаться она. — Я вообще замуж не пойду. Кто такое «золото» еще вытерпит, кроме тебя? Ах да, Париж, — спохватилась она. — Я попробую поговорить с Арвидасом. Правда, у нас сейчас прорва работы.

— Арвидасом, — хмуро проворчал Лосберг. — Что у тебя может быть общего с этим сентиментальным писакой, торгующим своей ностальгией?

— Ничего, если не считать того, что он мой шеф, — пожала плечами Марта, — и такой же латыш, проживающий в Мюнхене, как мы с тобой.

Лосберга передернуло.

— Нет уж, избавь меня от подобных сравнений. Я свою ностальгию в бизнес не превращаю.

Праздник подхватил, закружил с того самого момента, как вертолеты коснулись гладких бетонных плит Ле-Бурже и заняли свои места рядом с «Антеем», ИЛ-18 и ИЛ-62. Цветы, улыбки, вспышки фотоаппаратов, напор журналистов — все это поначалу ошеломило летчиков, не привыкших к подобной суете и шумихе.

Даже разбитной красавец Костя Завалишин, и тот стушевался, даже сгорбился. Зато мигом освоился маленький Габелия. Он пребывал на верху блаженства, успевая дарить каждому фотоаппарату солнечную, как сама Грузия, белозубую улыбку.

— Со счастливым прибытием в Париж! — представительный мужчина с благородной сединой в волосах протянул руку Лапину, с трудом отыскав его в плотной толпе. — Надеюсь, полет прошел нормально?

— Спасибо, Юрий Дмитриевич. Пока все слава богу.

Седой неодобрительно глянул на Лапина, помянувшего бога в столь неподходящий момент. Жестом он пригласил следовать за собой и на ходу познакомил со своими спутниками:

— Вадим Григорьев, представитель Аэрофлота в Париже, всегда к вашим услугам. Господин Ванье, ваш переводчик, гид, консультант по каверзным вопросам и вообще милейший человек.

Симпатичный, лет тридцати брюнет изящно поклонился и сказал негромко, но отчетливо, чтобы услышали все:

— Добрый день, господа. Весьма рад вашему благополучному прибытию на авиасалон. Надеюсь, он окажется для вас удачным. — В его безукоризненном русском слышалось что-то старомодно-интеллигентское.

— О нашем В-6 здесь уже сочиняют легенды, — поддержал Ванье Юрий Дмитриевич.

— Месье, кого вы считаете основным конкурентом, если таковые есть вообще? — прорвался наконец к Лапину с микрофоном молодой человек в темно-фиолетовых очках.

— Воздух покажет, — сдержанно ответил Лапин.

— Ваши вертолеты будут принимать участие в коммерческих или рекламных полетах?

— Сейчас трудно сказать. В зависимости…

— В зависимости от характера таких полетов, — мгновенно перехватил инициативу кто-то из посольских. — Наша страна представляет на ярмарке только мирную технику.

— Вы хотите сказать, что В-6 даже при необходимости не может быть использован в военных целях? — снова задал вопрос молодой проныра в темных очках.

Седовласый импозантный представитель окатил его холодом ледяного взгляда.

— Я хочу сказать, что, если вашим «репортером», — он показал глазами на черный диктофон, оттянувший плечо журналисту, — хорошенько размахнуться, то можно зашибить человека насмерть. Но на этом основании я не могу все же заявить, что вы готовите на меня покушение.

Сказано было, вероятно, несколько резче, чем следовало, но в это время внимание вновь прибывших привлекла американская экспозиция. Русские летчики невольно замедлили шаг. Хищно загнутые вниз носы мощных лайнеров. Резко откинутые назад, похожие на акульи плавники, крылья сверхзвуковых боевых машин. Отливающие сытой надменностью бока вертолетов. Совершенство линий летательных аппаратов вызывало почтительное восхищение.

— Смотрите, Николай Сергеевич, — Эдгар исподтишка показал Лапину на аккуратно сложенные под каждым образцом стальные пирамиды — образцы бомб и ракет на вооружении.

— Что ж, по крайней мере честно, — Лапин пожал плечами. — Не придется перед журналистами вертеться, вроде ужей на сковородке, — негромко, с оглядкой на седовласого, откомментировал он.

 

Глава 12

Марта умудрилась припарковать свой «ягуар», как всегда, криво, правда, стоянка была так забита, что, казалось, сюда и велосипеда не втиснешь. В просторном вестибюле огромного здания она не стала дожидаться лифта, а, перекинув через плечо сумочку, взлетела на четвертый этаж по лестнице. Часы в редакции показывали двадцать минут десятого. Сотрудники уже склонились над столами, перебрасывались последними новостями, пили кофе, звонили по телефону…

— Марта, быстрее!

Перегнувшись через барьер, высокая, с прической под дикобраза блондинка держала в вытянутой руке телефонную трубку и трясла ею что есть силы.

— Быстрее! Париж — уже третий раз.

Марта чмокнула блондинку в щеку и приложила трубку к уху, одновременно запихивая сумочку в ящик стола и вытаскивая оттуда какие-то бумаги, блокноты.

— Алло! Доброе утро.

— Доброе, детка, доброе, — послышался в трубке грубоватый голос Зингрубера. — Проснулась наконец?

— Из Парижа все выглядит по-другому, дядя Манфред. Поэтому вам и кажется, что жизнь везде так же восхитительна.

— Ты права, Париж и впрямь волшебен ранней солнечной осенью. Однако кое-чего все-таки не хватает прекраснейшей из столиц. Возможно, маленькой золотоволосой кокетки, с которой я пройдусь под руку по вечернему Монмартру.

— А по другую руку будет ковылять старый господин Лосберг? — с улыбкой уточнила проницательная Марта.

После долгого молчания в трубке послышалось задумчивое покашливание, и приглушенный голос спросил:

— Детка, не увлеклась ли ты телепатией?

— Нет, конечно. Просто папа сегодня уже настойчиво приглашал меня в Париж. Кажется, одному ему лететь неохота.

— Вот и прекрасно. В таком случае будь послушной девочкой, не огорчай престарелого родителя. Кстати, тут и для тебя есть одно довольно занятное дельце.

— Исключено, дядя Манфред. Папа в двадцать четыре часа выдворит меня из Парижа, если узнает, что у нас с вами шашни за его спиной.

— Не волнуйся, дорогая, я все-таки джентльмен. В случае вспышки родительского гнева все возьму на себя. А билеты вам уже заказаны.

Марта открыла рот, чтобы возразить, но из трубки уже вырывались только бодрые короткие гудки. Пожав плечами, Марта обернулась к дикобразного вида девице за низкой перегородкой.

— Пойду огорошу нашего Шефа. Он у себя?

Не отрываясь от клавиш компьютера, та тряхнула своим рыжим веником.

— В пятом тонателье.

Арвидас сидел, устало уперев лоб в сжатый кулак, и не видел разложенных перед ним растрепанных листков с машинописным текстом, измученным бесконечными вписками и помарками. Он слушал.

— Да, это мой маленький, глубоко личный, так сказать, юбилей. Вот уже пять лет, как я неизменно встречаюсь с вами только в эфире, в нашей программе «Балтийский маяк». Возможно, кто-то из вас скептически отнесется к скромной дате, кто-то усмехнется, пожмет плечами. Конечно, это не тот юбилей, который отмечают залпами из бутылок шампанского в шумной компании друзей…

Медленно вращались огромные бобины с магнитной пленкой. За своим пультом звукооператор то и дело передвигал рычажки регулирования, придирчиво отшлифовывая перезапись. А голос из невидимых стереофонических динамиков, чуть усталый, но бархатисто-приятный продолжал с легким надрывом свою исповедь:

— Это мрачный юбилей одиночества, когда свински напиваешься у себя на квартире, отключив телефон. Впрочем, телефон можно не отключать — все равно никто не позвонит. Здесь ты никому не нужен, и нет никакой надежды, что со временем хоть что-то изменится. И все же пять лет на чужбине прошли не напрасно. Нет, не напрасно!

Бархатистая речь вдруг сорвалась на визг, в котором уже нельзя было разобрать ни слова.

— В чем дело, Хью?

Арвидас вскинул голову, светлые волосы упали на лоб, оттеняя породистую темно-русую бородку.

— Здесь грязь, — нехотя объяснил оператор, перематывая пленку назад. — Вы шуршите бумагой…

Арвидас встал и выключил перемотку.

— Это не грязь. Я буду шуршать, чиркать спичками, топать… Кашлять и скрипеть стульями, которые у вас не скрипят, черт бы их побрал!

Отшвырнув с дороги нескрипящий металлический стул, он нервно шагал взад и вперед на крохотном свободном пятачке тесной студии.

— Я хочу, чтобы меня представляли живым человеком, а не говорящим манекеном. Чтобы мысленно они видели меня, в конце-то концов.

— Старик, ты утратил чувство реальности. Прикинь, какой процент информации проскочит через их глушилки и что станет с твоей высокохудожественной звуковой партитурой.

— Наплевать! — взорвался Арвидас. — Пусть услышат сто, пусть пятьдесят человек. Те, у кого классная аппаратура, или те, кто приладил фильтр к своей «Спидоле». Я хочу иметь свою аудиторию, не только единомышленников. Пусть те, кто ненавидит каждое мое слово, ощутят в моей речи вполне реальную, а не эфирную пощечину!

Он вдруг успокоился, собрал листки и пошел в дикторскую кабину.

— Хватит, работаем дальше. Включай запись.

Немногословный, как и положено оператору, Хью пожал плечами и нажал кнопку. Зажглись небольшие красные табло на пульте и над дверями, предупреждая, что идет запись.

— Нет, не зря прожиты здесь эти годы! Я трудился и тружусь ради того, чтобы не дать вам окончательно увязнуть в лживой газетной пропаганде, в трескучей болтовне о всеобщем процветании, о достигнутых и передостигнутых успехах, о коммунистическом рае, который грядет чуть ли не завтра. Я здесь для того, чтобы поддерживать в вас жестоко уничтожаемое чувство гордости и национального самосознания. Уничтожаемое не только Москвой, но и теми латышами, которые давно уже продались за кремлевские пайки, санатории, закрытые распределители, цекашные буфеты, депутатские значки. Да мало ли у Москвы припасено подачек для партийно-номенклатурной челяди, которая так удобно устроилась на вашем горбу.

Глуховатый, наполненный страстью голос Арвидаса звучал теперь уже не в записи, а «живьем». Он сидел, низко склонившись к микрофону. Взгляд его бледно-зеленых глаз был сосредоточенным и отрешенным одновременно. На впалых щеках играл нервный румянец.

— Я говорю с вами, дорогие соотечественники, о том, о чем вам не позволено даже думать. Да, я как будто вижу сейчас ваши лица, на многих усмешка. «Тоже мне герой, пламенный трибун! Попробовал бы ты здесь!» — думают многие. В свое время я попробовал. Все попробовал — и лагерь, и психушку, и позор изгнания с родной земли.

Арвидас перевернул листок, слегка откашлялся. Отделенный теперь от него толстым звуконепроницаемым стеклом, Хью досадливо поморщился, но запись останавливать не стал.

— Да, я потерял родину. А вы? У вас она есть? Во что превратилась наша прекрасная земля, наши хрустальные озера и реки, наши благоуханные леса, поистине янтарные пляжи? Все загажено, отравлено, превращено в промышленную помойку социализма. Латвия, кормившая своим несравненным беконом всю Европу, заливавшая ее молочными реками, теперь, как нищая, глотая голодную слюну, озирает свои пустые прилавки. До каких же пор, дорогие мои собратья, можно терпеть эту наглую циничную власть оккупантов, колонизаторов, забывая свою гордость, забывая родную речь? До каких пор, попирая свое человеческое достоинство, участвовать в постыдной комедии всеобщего одобрения? Радостно аплодировать, тянуть руки на собраниях, чтобы, не дай бог, не быть заподозренным в отсутствии социалистического энтузиазма? До каких пор единодушно приветствовать решения и постановления, которые привели Латвию к полному краху, материальному и духовному обнищанию? До каких пор?!

Оператор, уже нервничая, поднял руку и показал на часы, но Арвидас только раздраженно отмахнулся и, отшвырнув листы с заготовленным текстом, принялся импровизировать:

— Кто-нибудь, конечно, бросит мне упрек в злопыхательстве, злорадстве, желании растравить ваши раны. Но ведь это и моя боль! Я, как и вы, горюю, что умирают наши язык, культура, вековые традиции. Мы погибаем как нация, задавленные повальной насильственной русификацией… Найдутся и такие, кто упрекнет меня в предательстве. Но и я могу спросить — а вы сами не совершаете ли предательство каждый день, «всенародно поддерживая» разграбление, растерзание и насилование родной земли? Да, вместе с вами я разделяю тяжкий груз вины. Но отсюда я могу хотя бы говорить с вами откровенно — как ваша совесть. Я могу будить ее по ночам, чтобы вы все — латыши, эстонцы, литовцы, мои братья — не забывали, кто вы такие, не превращались в пронумерованных роботов «социалистического лагеря». Что бы вы ни думали, я все-таки нашел способ выразить свой протест. А вы? Неужели и дальше будете только молчать?

Арвидас сам выключил микрофон. Крутнулся в кресле и увидел за стеклом Марту. Арвидас выглядел утомленным, но чувствовалось, что он доволен собой.

Бар был битком набит журналистским людом и тонул в сизых облаках табачного дыма. Марта и Арвидас сидели в углу за крошечным столиком и время от времени кивали знакомым. Арвидас согревал в ладонях массивный стакан и, надев на себя маску полнейшего безразличия, исподтишка любовался Мартой.

— Перестань пить, у тебя через полчаса эфир, — тихо сказала она.

— К черту эфир. У меня ведь и правда сегодня юбилей. И ты еще, как назло, чудесно выглядишь. Объявляю грандиозный загул. Поехали ко мне, — добавил он как бы в шутку.

— Не выйдет, наверное. Звонил наш патрон, пока ты распинался у микрофона. Он в Париже и зачем-то требует меня.

— Тебя? — удивился Арвидас, но тут же рассмеялся. — Ну, ясное дело, господин Зингрубер хочет блеснуть своими кадрами. Ничего, Марта, к девяноста годам я тоже стану патроном, и ты по первому свистку будешь прибегать ко мне на край света.

— Прекрати свои пошлости, — Марта достала из пачки длинную тонкую сигарету. — Они с отцом старые друзья. Кстати, и папе сделаю приятное — он завтра летит туда же.

— Ах, ну да, папа… Как же я забыл! — Упоминание об отце Марты почему-то подействовало на него, как красная тряпка на быка. Он допил остатки коньяка из стакана. — Конечно, мы все делаем с оглядкой на папу. Примерная дочь! Уникальное явление в наше время. Через пару лет из тебя выйдет идеальная немецкая женушка для какого-нибудь толстозадого кретина, нафаршированного миллионами.

Похоже, юбилей, которым Арвидас так бравировал, вывел его из равновесия. С каждым глотком спиртного он становился все мрачнее и задиристее.

— Пожалуй, папа был прав, когда назвал тебя… — она задумалась, как смягчить удар, — сентиментальным эмигрантом. — В ее взгляде были издевка и детское желание поиграть на нервах.

— Совершенно верно, — собрав волю в кулак, он все же овладел закипавшим раздражением. — Твой-то папочка, конечно, не эмигрант — он здесь давным-давно свой. И с чего ему быть сентиментальным? Он вовремя смылся из Латвии, спасая свою мошну! Зато дочери он привил глубокие патриотические чувства. Правда, сперва лишил ее родины. Ну, а теперь…

— А теперь — заткнись! Ты не в эфире, — грубо перебила Марта. На ее щеках вспыхнул темный румянец. — Тоже мне непримиримый борец! Там, в дикторской, будешь врать о своих героических схватках с КГБ.

— Врать?! — Он побледнел. — Да я еще сотой доли правды не сказал. Потому что таким, как ты… Истинным мюнхенцам!.. И присниться не может, как я выполз из этой братской могилы!

Он бросил недокуренную сигарету в массивную пепельницу из нержавейки и быстро вышел, едва не сбив в дверях патлатого юнца.

Рейс, переносивший Лосберга с дочерью в Париж, впечатлял своей роскошью. Публика, разместившаяся в просторном салоне, была весьма немногочисленной и, конечно, неординарной.

Пожилой почтенный господин в массивных очках, озабоченно листавший какие-то пухлые папки; престарелая, но очень элегантная супружеская чета без единого признака взаимных разногласий или недовольства; похожий на Будду индус в легчайших белоснежных одеяниях, с драгоценными четками в тонких смуглых пальцах, да еще несколько респектабельных пассажиров наслаждались удобствами этого перенасыщенного сервисом лайнера. Все они так или иначе достигли жизненного успеха, он-то и делал их недолгое путешествие по воздуху таким приятным.

Около ряда бархатных кресел, которые занимали Лосберг и Марта, остановилась легкая тележка стюардессы. Вежливо перегнув к седовласому господину точеный стан, она мелодично проворковала:

— Ваш ужин, месье.

Лосберг отложил ярко иллюстрированный проспект и указал глазами на Марту. Та дремала, свернувшись в клубочек. Стюардесса ослепительно улыбнулась и уже покатила обратно плотно уставленный фантастическими блюдами столик, как вдруг разбуженная аппетитными запахами Марта беспокойно завозилась в кресле.

— Па, я уже не сплю. Что ты заказал? Я ужасно голодная.

— Думаю, что просил принести все самое тобою любимое.

— Ты еще помнишь, что я люблю? — с легкой иронией спросила она, придвигая к себе спаржу.

— Твои вкусы теперь так быстро меняются…

— А твои? — она пристально посмотрела на отца. — Ты во всем и всегда постоянен?

— Ты опять за свое? — нахмурился Лосберг. — Я же тебя не один раз просил не касаться этой темы.

— Я и не касаюсь, — вздохнула Марта. — Я столь многого не касаюсь, отец… что порой мне становится страшно… — Помолчав, она с болью в голосе продолжала: — Ты любишь меня, я в этом не сомневаюсь. Но почему ты не любишь маму? Почему не любишь Тони, хотя мой брат в сто раз умнее и лучше меня. Он должен продолжать твое дело, возглавить твою фирму.

— Дочь, — после долгого молчания наконец сказал он, — не заставляй меня жалеть об этой поездке с тобой.

— Но я все время чувствую себя виноватой, — растерянно проговорила Марта, — будто что-то краду у них…

Белоснежный боинг закончил рулежку и замер. К нему тут же присосались два трапа. Ночное небо над Парижем казалось оранжевым от сияния бесчисленных огней. Первое, что увидели Марта и Лосберг, ступив на землю, был огромный букет белых роз. Его держал Арвидас, пряча едва заметную улыбку лукавого самодовольства.

 

Глава 13

В синем солнечном небе нарядными горошинами реяли оранжевые, розовые, зеленые шары. Они несли на себе рекламные плакаты «XXVI Международный авиасалон», «Париж приветствует гостей», «Добро пожаловать в небо Парижа». Над громадным, украшенным разноцветными трепещущими на ветру флагами полем аэродрома Ле-Бурже то и дело взмывали в воздух аэропланы, легкие авиетки и вертолеты.

Возле площадки с советской техникой Лапин вместе с представителем Аэрофлота отстреливался короткими фразами от обступивших его журналистов.

— Грузоподъемность вашей машины?

— Пятнадцать тонн.

— Правда ли, что вы заключили контракт с фирмой «Сюд-Электрон» на монтаж высоковольтной линии?

С французского стремительно, не дослушивая до конца фразы, переводил Варнье.

— Контракта пока нет, ведутся переговоры.

К русским тянулся целый лес микрофонов. Марта — она тоже была в шумной, многоголосой толпе журналистов — не стремилась пробраться поближе к советским представителям. Ее явно интересовало другое. Тяжелый «никон» на желтом ремне фиксировал все маневры вертолета.

Вот на внешней подвеске он поднимает в небо мощный гусеничный трактор. Толпа замирает, наблюдая четкую работу экипажа.

Теперь над головами зрителей неторопливо проплывает огромная цистерна, и вертолет с прицельной точностью опускает ее на землю. Туда сразу же спешат эксперты, чтобы сделать замеры. Но измерять отклонения нет необходимости — их просто нет. Еще и еще раз, как на бис, с предельной, ювелирной точностью выполняется работа. Все это бесстрастно и последовательно фиксирует «никон» в руках Марты.

Наконец приземлился и сам вертолет. Экипаж во главе с Эдгаром и с десяток представителей разных заинтересованных фирм выбрались на поле. Зрители встретили летчиков, как артистов, восторженными овациями. Фотоаппарат Марты запечатлел и этот момент. Потом, крупным планом, довольное, улыбающееся лицо Эдгара. Фирмачи уважительно пожимают ему руку.

Тут же к Лапину пробился респектабельный господин в белом пиджаке и черной рубашке.

— Фирма «Кондор», — деловито представился он. — В проспекте утверждается, что ваш В-6 с высокой эффективностью может быть использован на тушении лесных пожаров. А каковы его реальные возможности?

Лапин уже начал уставать от настырности журналистов.

— За три минуты принимает на борт двенадцать тонн воды. Направляет в очаг пламени с прицельной точностью, — он с трудом выдавил из себя любезную улыбку, пока черно-белый быстро чиркал в блокноте.

— Кстати, наш вертолет забирает воду при любых погодных условиях, — вставил подошедший Эдгар. — Американские «Каталины», например, не могут загружаться при встречном ветре.

— Прекрасно, — бизнесмен опять сделал пометку в своих записях. Могу я встретиться с вами в баре через час для более подробной беседы?

Лапин взглянул на часы и кивнул. Черно-белый захлопнул свой блокнот и порысил дальше.

— Ишь ты, — снисходительно улыбнулся Лапин, — деловой какой.

— Реклама двигатель торговли, — как большой спец в этом деле пояснил Эдгар.

Яркий блиц в который раз ослепил его, и он на миг закрыл глаза. А когда открыл, то увидел, что из-за черной коробки фотоаппарата ему улыбаются голубые глаза. За секунду он рассмотрел девушку. Несмотря на сверхсовременный джинсовый костюмчик, легкую спортивную обувь, он увидел в ней что-то неуловимо старомодное, извечно женственное. Может быть, ее делали такой золотисто-медные, гладко причесанные волосы с пробором посредине или родинка около подбородка, слишком уж трогательная для такой эмансипированной девицы.

Эдгар слегка нахмурился, она же опустила камеру и снова ему улыбнулась.

— Вам неприятно, что я вас снимаю? — вдруг обратилась она к нему через переводчика.

От такой прямолинейности Эдгар даже растерялся и не слишком любезно буркнул:

— Видите ли, я учился на летчика, а не на Бельмондо.

— А, по-моему, профессии испытателя и артиста чем-то схожи — вам так не кажется? — с серьезным видом спросила девушка. — Мужество, целеустремленность, владение собой в решающий момент, когда нужно выложиться полностью. Вы отрицаете за собой эти качества?

— Об этом судить не мне, спросите лучше моего командира. — Эдгар кивнул в сторону Лапина, но того на прежнем месте не оказалось.

— Вы чересчур скромны, и этим в самом деле отличаетесь от кинозвезды, — польстила Марта.

Эдгар пропустил мимо ушей эту ее реплику. Он смотрел на Лапина в тесной компании еще с двумя людьми. Они стояли в отдалении около нарядной тележки с напитками и фруктами. Один из этих людей, в сером казенном костюме, ходивший со своим двойняшкой по пятам за делегацией, уже примелькался Эдгару. Второго, самого солидного в компании и наверняка, судя по выпиравшему животу, тоже нашенского, Эдгар видел впервые.

— Вы обязаны были предварительно согласовать с Москвой, — наседал на Лапина особист, чуть не выпрыгивая из своего серого костюма.

— У меня нет времени на бюрократические утряски. Установка купола назначена на завтра, и, если мы сами пойдем на попятную, можно со спокойной совестью отправляться домой. Ни одна фирма в нашу сторону уже не посмотрит. Все газеты раззвонят, что русские наклали в штаны.

Лапин нервно покусывал соломинку у себя в стакане. Объяснял он все это в основном для толстяка. Тот на вид был мужик вполне свойский.

— Николай Сергеевич, я в ваших летающих гробах, ей-богу, полный профан, но вот Марлен Викторович утверждает, что затея с куполом весьма рискованна…

Особист многозначительно молчал, как человек, знающий свое дело.

— Рискованно и зуб выдирать, — Лапин начал горячиться. — Я отвечаю за полеты и располагаю достаточными полномочиями.

Не выдержав гордого молчания, особист перебил:

— Есть программа полетов, утвержденная в Москве! А на самодеятельность вам никто полномочий не предоставлял. Завтра же я буду докладывать руководству.

— Хоть самому господу богу! Только советую поторопиться, — едко ухмыльнулся Лапин. — Потому что завтра, когда мы установим этот чертов купол, вы со своим рапортом сядете в лужу, и надолго.

Установилось ледяное молчание. Лапин продолжал грызть соломинку.

— Что ж, — скривился особист, — я рад, что этот полезный совет дан мне в присутствии третьего лица. Мое почтение, Юрий Иванович, — и он отошел, поклонившись только послу.

Лапин тоже хотел откланяться, но посол удержал его.

— Мне очень неприятно, Николай Сергеевич. Не терплю вмешиваться в чужие дела. Но по статусу я представляю здесь страну, и положение, так сказать, обязывает…

Эдгар пытался разобрать, о чем шел бурный разговор, но теперь, когда особист исчез, он подошел к Лапину и стал рядом с ним. Тот кивнул летчику.

— Конечно, Марлен Викторович, в силу, так сказать, своей специфики, склонен слегка перестраховываться…

— Себя он перестраховывает! — не выдержал Лапин. — Свою шкуру! Бумажками — на всякий случай. Мол, я же предупреждал, рапортовал, сигнализировал, категорически возражал!

— И притом «в присутствии третьего лица», — вздохнул Юрий Иванович. — А вы действительно уверены, что ваш вертолет, так сказать…

— Простите, — вдруг явно не по регламенту влез Эдгар, — я абсолютно уверен. Машина не подведет, это уникальный аппарат.

— Да? — посол вопросительно поднял на него глаза, словно оценивая, насколько можно доверять этому летчику.

Внезапно послышался стремительно нараставший вой. Стоявшие на земле люди испуганно пригнули головы, но вряд ли успели сообразить, что происходит. В тот же миг, едва не посрывав шляпы, над ними со свистом пронесся легкий истребитель, вычертил какую-то немыслимую петлю и круто взмыл вверх, когда ни у кого, казалось, не было сомнений в том, что сейчас он прошьет стеклянное здание аэровокзала.

Инстинктивно присевший чуть не на корточки посол поспешно распрямился и смущенно оправил пиджак.

— Черт, хорошо хоть не растянулся по-пластунски — фронтовые привычки не вытравишь.

Эдгар и Лапин, спокойно проводившие глазами шальную машину, сделали вид, что не заметили конфуза.

— Вот видите, — вежливо улыбнулся Лапин, — а мои ребята в сравнении с этим артистом просто настоящие работяги.

— А кто этот артист?

— Фокетти, итальянец, — сказал Эдгар. — Человек без нервов, как он себя величает.

— И без мозгов, — добавил Лапин. — Да, я ведь вам еще не представил, Юрий Иванович, нашего лучшего пилота. Эдгар Банга — прошу любить и жаловать. Тоже умеет, конечно, цирковые номера, но В-6 знает не хуже собственной бритвы.

— Будем считать, что вы меня убедили, — подкошенный воздушной атакой, сдался посол. Ему явно хотелось поскорее уехать отсюда. Жестом он пригласил их к буфетной стойке, протянул бокалы с шампанским.

— За вашу удачу, но все же будьте осмотрительны. Конкуренция — жестокая вещь, превосходства здесь никому не прощают.

С легким звоном соприкоснулись бокалы. А неотвязный фотоаппарат с мощной вспышкой запечатлел и этот момент.

Перелистывавший черную пластиковую папку Лосберг остановился на одном из листов. С фотографии в верхнем углу на него смотрел светловолосый крутолобый парень, который даже на этом казенном изображении не сумел скрыть своего строптивого характера.

— Эдгар Артурович Банга, 1940 года рождения, латыш, — вслух прочитал он. — Значит, это и есть то самое «обстоятельство»?

Зингрубер продолжал молча вести машину.

— Боже мой, — вздохнул Лосберг, — воистину, только дети напоминают, что былое нам не приснилось. Однако, Фреди, у меня нет никакого желания ворошить прошлое. Все давно умерло во мне.

— Банга — командир основного вертолетного экипажа, — холодно пояснил Зингрубер, — и на него делают ставку в выполнении самых сложных заданий.

Лосберг вгляделся в фотографию, словно пытаясь уяснить, какая связь существует между крохотным живым комочком, появившимся когда-то у Марты на вилле Зингрубера, и этим мужественным молодым летчиком. Казалось, он старался разглядеть в нем знакомые черты, но чьи — Марты, Артура?

— Да… Марта всегда приносила мне несчастье. И наши пути никак не могут разойтись, хотя мы давно за тридевять земель друг от друга. Настоящий рок, — философски заметил Лосберг.

— А теперь у тебя наконец появился шанс от него избавиться.

Лосберг обернулся к Манфреду и смерил его долгам неприязненным взглядом.

— Мне пора бы привыкнуть к твоему цинизму, но я по наивности думал, что и у него есть пределы. Никак ты решил испросить у меня благословения?

— Только без театрального пафоса, — поморщился Зингрубер, — тем более что я не планирую ни катастроф, ни похищений, ни, упаси боже, стрельбы. Я же не мясник. Ты лучше напомни — он ведь родился, когда вы с Мартой еще были… состояли в законном браке. Господи, о чем я спрашиваю! Конечно, он родился, когда вы еще жили на моей вилле. И был записан как Лосберг. Ведь только потом он получил фамилию отца?

Манфреду наконец удалось обогнать на узкой улочке неуклюжий, медлительный мусоровоз.

— Не иначе ты решил воспользоваться моей биографией в интересах фирмы, — проговорил Лосберг.

— Ты прав, именно в интересах фирмы. То есть прежде всего в твоих интересах. Ты должен понять, что положение обостряется с каждым днем. Их акции со сверхзвуковой быстротой лезут вверх, а контракты буквально уплывают из наших рук.

— Хорошо бы без паники, — раздраженно проворчал Лосберг. — Что-то не верится, будто русские сотворили очередное чудо света.

Зингрубер молчал, сосредоточившись на петляющих улочках.

— Кстати, куда ты меня везешь, дружище?

— Куда? — задумчиво усмехнулся Манфред. — В русский цирк. Хочу тебя поразвлечь, если ты не против.

 

Глава 14

Эдгар косо смотрел на парижское небо. Сегодня его, как назло, затянули неподвижные брюхатые тучи.

— Вот черт, не иначе происки! — озабоченно выдохнул Костя.

— Командир, как думаешь при такой видимости этот клятый купол тащить? — волновался Габелия.

— Молчком, — отрезал Банга и пошел к машине.

Команда понуро поплелась следом. На полпути Эдгара перехватил Лапин и отвел в сторонку. Их поджидали двое, неизменный гид и провожатый команды Варнье и неизвестный господин.

— Представитель фирмы, — пояснил Лапин, когда они подходили к ожидавшим.

Пожимая руку Эдгару, фирмач впился в него цепким взглядом и начал что-то настойчиво втолковывать.

— Господин Дюваль говорит, что хочет непременно полететь с вами, — перевел Варнье.

— Если не возражаете, еще раз уточним задачу, — говорил фирмач, не сводя глаз с летчика. — Купол, то есть каркас крыши, нужно посадить на площадку, как главную розу на именинный торт. Точно в центр — ни правее, ни левее, иначе торт испорчен, именины пропали.

Эдгар кивал, улыбаясь Дювалю. Лапин молча нервничал, прикуривая новую сигарету от предыдущей, и старался не глядеть на подло насупившееся небо.

— Поэтому, месье Банга, не сочтите за недоверие… Я знаю, ваша профессиональная подготовка на уровне. И все же, если вы хоть немного сомневаетесь…

— Извините, месье, — прервал витиеватые излияния Эдгар, — кажется, мы теряем время. Погода может окончательно испортиться.

Озабоченная физиономия француза немного вытянулась, но больше он не проронил ни слова, как и все остальные, невольно подчинившись силе, которая была в командире и ощущалась почти физически.

— Прошу всех по местам, — коротко приказал Эдгар.

Огромный металлический купол притаился, словно тарантул, неподалеку от башни высотой в добрую сотню метров. Черный «кадиллак» Зингрубера остановился в самом центре переполненной стоянки. Посмотреть на «русский цирк» собралось множество народу. Деловые люди, просто любопытные, но больше всего, конечно, журналистов.

Лосберг и Зингрубер хлопнули дверцами как раз в тот момент, когда мощные крючья подвески уже были закреплены в нескольких точках на куполе. Наступила настороженная, чуткая тишина. Могучая машина начала медленный, осторожный подъем. Как струны, натянулись толстые стальные тросы. Неожиданно потревоженная стальная махина купола вздрогнула, качнулась и медленно, словно нехотя, поплыла вверх, увлекаемая вертолетом. Все дальше от земли уходил гигантский тарантул.

— Слушай, неужели они рассчитывают посадить это чудище на башню? — негромко спросил Лосберг. — Они же самоубийцы!

— Между прочим, пилотирует Банга, — невозмутимо заметил Зингрубер. Специально для аэродрома он захватил здоровенный морской бинокль и теперь старательно наводил окуляры. И вдруг вертолет завис, словно задумался. Прошла секунда, две, три. Напряжение в толпе зрителей достигло предела. Яростнее защелкали фотокамеры. Что? У русских не хватило духу? Они пошли на попятную?

Вертолет начал плавно и осторожно снижаться. Словно огромный груз перетянул и теперь неумолимо тащил машину к земле. Вот купол почти коснулся земли… В кабину экипажа ввалился бледный, взмокший Лапин.

— Банга, что случилось?! Что за шутки?!

Эдгар, пилот милостью божьей, невозмутимо обернулся к руководителю. От нервного напряжения, терзавшего его на земле, не осталось следа.

— Все в порядке, Николай Сергеевич. Решил попримериться на небольшой высоте.

— Ух, и дал бы я тебе! Примеряльщик! — в сердцах пригрозил Лапин. — Почему не предупредил?

— Не волнуйтесь, Николай Сергеевич, — Костя Завалишин заговорщицки перегнулся через подлокотник кресла. — Все будет, как у лилипутов, тютелька в тютельку.

Лапин повернулся и вышел, не сказав больше ни слова.

— Все нормально, поехали, — скомандовал Эдгар.

Теперь машина быстро набирала высоту, за нею, рассекая воздух, понесся купол.

Дюваль и Варнье прилипли к иллюминаторам салона, наблюдая путешествие стального гиганта, как страшный сон. Лапин же нарочно уселся подальше от окна. Сложив на груди руки, он всем своим видом показывал полное равнодушие к происходящему. Впрочем, с каждой минутой становилось труднее различать, что же на самом деле происходит, потому что густой туман все плотнее окутывал башню. И скоро из вертолета был виден только мрачный стальной тарантул, неотступно, как тень, следовавший за машиной.

— Приготовились. Пошли на снижение, — спокойно скомандовал Банга, словно под ними была ровная площадка, а не бледное молоко низкой облачности.

— Корректируйте там, внизу! — прохрипел в микрофон Габелия. — Нам отсюда ни черта не видно.

И вдруг, будто мало тумана, купол начал раскачиваться то ли от порывов ветра, то ли попав в резонанс частоты собственных колебаний. Вслед за ним закачало машину. Сильнее, сильнее. Бледное лицо Габелии из-за черных как смоль усов теперь казалось зеленым. Эдгар не отрывал взгляда от взбесившихся стрелок приборов.

— Все, гробанемся, — мертвящий шепот Кости расслышали все.

— Заткнись, кликуша! — спокойно отрезал Сергей Руза.

Второй пилот действовал уверенно и профессионально.

Каким-то чудом ему удалось погасить колебания. Машина с куполом снова неподвижно застыла над тем местом, куда его предстояло опустить.

Стоявшие на земле люди увидели, как совершилось невероятное, невообразимое, что так легкомысленно Зингрубер нарек «русским цирком». Многотонный купол, плавно опущенный с небес, немного поклевал около центра башни и с какой-то флегматичностью улегся точно на предназначенное ему место. Фотокамера Марты успела зафиксировать положение купола за несколько секунд до касания башни.

Напряженная тишина на площадке для зрителей взорвалась бурей аплодисментов, хотя летчики, конечно, не могли их услышать. На несколько мгновений прекратилось даже щелканье репортерских фотоаппаратов. Это был триумф, настоящий, не рекламный триумф необыкновенной машины Минка. Триумф мастерства и таланта советских летчиков в пасмурном небе Парижа на глазах у всего мира.

— Ну, ребята! Ну, черти полосатые! — в кабину экипажа ворвался взволнованный Лапин. Глубоко посаженные глаза его в густой сети веселых морщинок блестели, как у юноши.

— Париж этого не забудет! — патетически воскликнул Габелия. Он мужественно принял на себя объятия руководителя полетов, чтобы тот случаем не задушил Бангу до посадки.

— Наш орел на этой машине может господину Дювалю пенсне на нос посадить! — Костя радостно похлопал по плечу Эдгара.

— На кой черт нам его пенсне. Пусть только попробует теперь нас мимо кабака провести, — на удивление пространной речью разразился молчун Сергей Руза. — Мы эту железную фигню завтра же отсюда скинем. И скажем, что так и было.

Как раз в этот момент в проеме кабины появился сам Дюваль, по счастью, ничего не понимавший по-русски. Сдержанная сердечная улыбка на его физиономии грозила вот-вот растянуться до ушей.

— Поздравляю вас, господа. Грандиозно! Купол, установленный вами, — это корона, только что возложенная на ваши головы!

«Мозговой трест» собрался в знакомых уже нам апартаментах Блейфила. Все трое сидели в дальнем уютном углу, возле камина. Столик был сервирован коктейлями и легкой снедью.

— Мне кажется, господин Лосберг, предложение Фреда не лишено остроумия, — проговорил хозяин кабинета, добавляя в виски содовой и пробуя, что получилось. — На вашем месте я бы задумался.

— Мне вообще есть над чем задуматься — положение дел меняется на глазах, — ворчливо заменил Лосберг.

— Тем не менее тебе придется признать, что я на все сто прав! — Зингрубер явно позволил себе несколько расслабиться. — Верный выигрыш, притом малой кровью, а точнее, совсем без крови. Достаточно пустить молодцов из КГБ по следу родства этого Банги с тобой — и дело, считай, в шляпе. Они мигом снимут его с полетов и займутся им по всей форме.

— Да-да, — оживленно подхватил Блейфил, — русские с их патологической шпиономанией скорее провалят свою технику на авиасалоне, чем упустят из внимания такой штришок в его биографии. — Он встал и с высоты своего огромного роста по-детски непосредственно и изумленно развел руками. — Это же перст провидения! Их пилот — и вы, глава конкурирующей фирмы! Для КГБ это готовое дело о диверсии и шпионаже. Секретное КБ, новая техника… Ох, не завидую я этому парню.

— Главное, побольше шума в прессе, — увлеченно подхватил Манфред, — эффектные фотографии, броские заголовки! Они наверняка заглотят такую наживку!

— Пресса — это кто? Марта? — сухо уточнил Лосберг.

Зингрубер сделал вид, что не заметил неприязненного тона партнера.

— Ты тоже не вправе тереть время. Нужно срочно выйти на этого парня. Устроить парочку встреч с ним в непринужденной обстановке. Если сумеешь всучить ему небольшой сувенир — совсем хорошо! — Он вдруг со знамением прищурился. — Слушай, а, может, парень и вообще не дурак? Если ты выложишь ему все козыри — про себя, про Марту, — может, он…

— Ну вот что, господа, — Лосберг тяжеловато поднялся, — вероятно, вам придется расписывать эту партию без меня.

Седые брови оскорбленно взлетели вверх, сухие губы сжались в узкую полоску.

— Ах вот как? — Зингрубера возмутило высокомерное чистоплюйство старика, разве не для него стараются, в конце-то концов. — Ну, если в тебе взыграли родственные чувства, может, предложишь мальчику свою долю в фирме? Не будь идиотом, Рихард, тебе не идет.

Плотные шторы в спальне свисали до самого пола, покрытого толстым пушистым ковром. Прозрачный дневной полумрак сгущался в углах, словно там ему было привычнее.

— Какого черта ты все-таки сюда заявился? Ты же прекрасно знаешь — я не хочу, чтобы узнал отец.

— Нехорошо обманывать папу, — откинувшись на подушки, Арвидас лениво покуривал, примостив пепельницу на животе.

— Слушай, правдолюбец, я не терплю, когда влезают в мои дела.

Марта сидела на кровати, спиной к нему, и говорила, не поворачивая головы.

— Ладно, не злись. Меня тоже вызвал Зингрубер. Тут стряпается какое-то грандиозное пресс-шоу. С латышами…

— Да-да, я и забыла, ведь ты у нас крупный специалист по национальным блюдам с политическим соусом.

Распущенные золотистые волосы Марты скрывали ее спину почти до гибкой тонкой талии. Арвидас скосил глаза и взглянул в стоявшее сбоку от кровати широкое зеркало. Ничего хорошего для себя он там не увидел — на животе наметились дрябловатые складки, мохнатая седина появилась на руках и груди. Ему уже исполнилось тридцать семь, и признаки возраста были налицо. Арвидас вздохнул и сел. Протянув руки, схватил Марту под мышки и потянул на себя. Она не сопротивлялась, только проговорила равнодушно:

— Хватит, Арви. Мне еще нужно забежать к отцу.

Но он крепко сцепил руки на ее теле.

— Мы в Париже или не в Париже, в конце-то концов?

Она сделала попытку высвободиться, но Арвидас резким движением опрокинул ее навзничь. И в это время зазвонил стоявший на полу, возле кровати, телефон.

— Черт, наверное, шеф. Скоро уже прямо в постель полезет, — процедил Арвидас, свешиваясь с кровати.

Когда Арвидас в черном махровом халате, накинутом прямо на голое тело, вышел в гостиную, Зингрубер уже ждал.

— Не слишком ли много отдыхаешь? — с ходу упрекнул шеф, бросив на столик пачку свежих газет, пестревших броскими заголовками. — Ждешь, когда эти русские летуны приземлятся нам прямо на шею?

Арвидас присел на подлокотник креста и развернул первую попавшуюся газету.

— Коронация в воздухе! — прочел он с надлежащим выражением и отложил газету. — А я что могу сделать? Лосберг уже два дня в Париже, а вы так и не вывели на этого летчика. Мне нужен хоть какой-нибудь исходный материал.

— Старик пока артачится. — Зингрубер вздохнул и прищурился. — Нужно попробовать как-то иначе. — Я уже дал задание Марте.

— То есть? — ревниво насторожился Арвидас.

— Чтобы сна сама вышла на вертолетчика. А тогда, я думаю, удастся и Лосберга раскачать.

Арвидас поднялся плеснуть себе виски. Стоя спиной к Манфреду, буркнул:

— Я не уверен, что она…

Но в этот момент появилась Марта собственной персоной. Тщательно одетая и причесанная. Зингрубер удивленно хмыкнул и уставился на Арвидаса.

— Я вижу, вы тут чрезвычайно плодотворно работаете на пару.

Марта ничуть не смутилась. Взяла стакан с виски, протянутый ей Арвидасом, и села в кресло напротив шефа.

— По-моему, это никого не касается, кроме нас с Арвидасом. Кстати, все материалы, которые мне удалось сделать, уже у него.

— Кроме одного, которым ты почему-то упорно пренебрегаешь.

— Отец не объясняет причин, — поднятые брови Марты подчеркнули ее независимость, — но не хочет, чтобы я встречалась с этим… Бангой.

— Вот оно как, — Зингрубер в упор взглянул на нее, — тогда постарайся выяснить у нашего уважаемого патрона, почему он этого не хочет.

 

Глава 15

Вид у Габелии был озабоченный. Он мрачно смотрел в зеркало, пока Костя одну за другой напяливал на него кепки, лежавшие на прилавке наподобие стопы тарелок.

— Нет, дорогой, на тебя что ни надень, все «аэродром» получается, — заключил Костя.

Они вышли из крохотной лавчонки на залитый солнцем многолюдный Монмартр.

Негромкий щелчок — и вся компания летчиков застыла на черно-белой фотографии.

По бульвару не спеша катил голубой «Пежо». Арвидас осторожно лавировал в не прекращающейся ни днем, ни ночью сутолоке. Устроившись на заднем сиденье, Марта методично снимала небольшой, размером с пудреницу, камерой.

Прямо на асфальте, под ногами ко всему безразличных прохожих, цветные мелки двух художников с фантастической быстротой воссоздавали «Вознесение Богоматери» Эль Греко. Здесь же стоял целый лес мольбертов. За небольшую плату можно было чуть ли не на ходу получить свой портрет.

Тщеславный Габелия не устоял, и через несколько минут ему вручили странное изображение, на котором из хаоса кубов и цилиндров выдавался корабельный руль, напоминавший грузинский нос Отара.

Щелчок затвора — готова очередная фотография…

Голубой «пежо» неотвязно следовал за компанией советских летчиков, фиксируя ее на пленку то у роскошного борделя, за витриной которого невозмутимо разгуливала голая красотка, то возле уличного автомата, когда она с хохотом пыталась всучить ему родной двугривенный в обмен на валютную жвачку.

Под величественные своды Лувра не проникал шум суетливого парижского дня. Время как будто остановилось в великолепных залах. Здесь компания распалась — завороженные нетленной красотой летчики, каждый сам по себе, бродили от одного полотна к другому. Только их неугомонный «гид» в сером костюме, вместо того чтобы любоваться шедеврами, беспокойно шарил глазами, выискивая то одного, то другого «подшефного», словно наседка, обеспокоенная судьбой разбредшихся цыплят.

В одном из пустынных залов Эдгар долго стоял перед единственной помещенной здесь картиной. То была виденная-перевиденая на сотнях репродукций, реклам, подражаний, пародий «Джоконда», но любого, кто впервые смотрел на нее въяве, она все равно потрясала.

— А вы знаете, что лицу Джоконды Леонардо придал собственные черты? — Эдгар удивленно обернулся. Ему казалось, что в этом зале он совсем один. — Да-да, он был большой мистификатор и оставил будущим поколениям множество хитроумных загадок.

Эдгар сразу узнал эту девушку, — трогательная родинка у подбородка, густо опушенные темными ресницами глаза. Правда, на хрупком плече сейчас висела не тяжелая фотокамера, а элегантная сумочка на тонкой цепочке. Но больше всего его поразило, что обе фразы она произнесла на чистом латышском.

— А, это вы?.. И так свободно по-латышски?

Марта едва заметно улыбнулась в ответ.

— Нечаянная встреча? — Эдгар недоверчиво приглядывался к девушке, пытаясь понять, случайно ли она здесь оказалась.

— Ну почему же нечаянная, — серьезно возразила Марта, — я вас выследила, разумеется, по заданию ЦРУ.

Она снова послала ему свою особенную чарующую улыбку.

— Понимаете, на аэродроме к вам не подступиться. А я совмещаю шпионскую службу с работой в качестве корреспондента «Пари матч» и мечтаю взять у вас интервью.

Они неторопливо брели по нескончаемой анфиладе дворцовых залов. Эдгар по инерции продолжал любоваться картинами, а Марта незаметно, но внимательно разглядывала его.

— Как вам понравился Париж?

— Париж?.. Да я ведь толком его еще и не видел. Это уже интервью?

— Понимаю, — сообразила Марта, — все при мне. Диктофон вмонтирован в сережку.

Она повернулась к нему боком, в маленьком розовом ухе сверкнул бриллиантовый полумесяц.

— Интересно, зачем вы так старательно пытаетесь выставить меня дураком? — обидчиво нахмурился Эдгар.

— Дураком?.. Простите, — Марта слегка опешила от его прямоты. — Но ведь и в самом деле не слишком умно в каждом иностранце подозревать Джеймса Бонда.

Неожиданно из какой-то боковой двери, как чертик из шкатулки, выскочил Костя Завалишин.

— Где тебя носит? Черт побери, — коршуном налетел он на Эдгара, — наш «искусствовед» там уже икру мечет.

— Скажи ему, человек шедеврами любуется, разве непонятно?

Костя скосил глаза на Марту, вежливо пережидавшую в сторонке, и сквозь дипломатическую улыбку процедил:

— А не послал бы ты этот «шедевр» куда подальше?.. Очень уж ты, как я вижу, расхрабрился!

Когда Костя исчез, девушка осторожно спросила:

— Простите, но мне кажется, вам неудобно здесь беседовать. Может, нам просто побродить по городу? — и, заметив беспокойство, тенью набежавшее на лицо летчика, уточнила насмешливо, даже с легким вызовом: — Или вам и это запрещается?

— О да, строжайшая инструкция предписывает советским людям за рубежом ходить только строем, парами, взявшись за руки, как в детском саду… Надеюсь, хоть вы избавите своих читателей от подобной чепухи.

— И я надеюсь, — засмеялась Марта. — Все зависит от вас.

И тут в нескольких шагах от них возник серый призрак в стандартном костюме. Каким-то непостижимым образом одним глазом он уставился на картину, а другим совершенно явственно пялился на них. Это окончательно взбесило Эдгара.

— Идемте! — решительно сказал он Марте и даже галантно поддержал ее под локоток.

Серый «искусствовед» остолбенел от неожиданности. Шагнул было за ними, но Эдгар, пропустив Марту вперед, обернулся и негромко, зло процедил:

— Убирайся к черту, понял?

Лапин аккуратно повязал перед зеркалом галстук и собирался выйти из своего скромного гостиничного номера, когда зазвонил телефон.

— Слушаю.

— Николай Сергеевич, — весело зарокотал в трубке сочный басок посла, — как самочувствие? Не хотите заглянуть ко мне поболтать, чайку попить?

— Благодарствую, Юрий Иванович, — с достоинством отозвался Лапин. — Возражений нет.

— Вот и чудненько. Можете орлов своих прихватить.

— Я их сегодня отпустил — гуляют по Парижу.

— Без вас? А не заблудятся?

— Так ведь они уже большие, — в тон послу отшутился Лапин.

— Ну-ну, вам виднее, — машина будет ждать вас внизу минут через десять.

Посол положил трубку, радушная улыбка тут же сползла с его лица, и оно приняло хмуро-озабоченное выражение.

— Марлен Викторович, — обернулся он к висевшему у него над душой уполномоченному по режиму, — я тут с ним сам потолкую. Ей-богу, так лучше будет.

— Все дипломатию разводите, Юрий Иванович, — криво усмехнулся тот. — Ну что ж… — и с обиженным видом направился к двери.

— Картинки-то свои оставьте, — напомнил посол.

Уполномоченный положил на стол объемистый пакет и вышел из кабинета.

С пакетом в руке посол пересек просторный холл с камином, открыл массивную дверь, из которой ему навстречу вышла элегантная дама в легком плаще.

— Машенька, а ты…

— Юра, там все приготовлено, — перебила она, — а я поехала. Адье!

Низкий круглый столик был заставлен аппетитнейшими закусками, в запотевших бокалах янтарно светилось пиво. Рядом с джинами и виски в ярких наклейках ностальгически поблескивала бутылка «Столичной» с серой высоткой на этикетке.

Напрочь забыв о роскошной снеди, Лапин с большим интересом рассматривал разложенные на столе глянцевые фотографии из оставленного особистом конверта. Его «орлы» были запечатлены на парижских улицах в самых неожиданным местах. В том числе перед «секс-витриной», изображавшей райский сад, в котором сногсшибательная Ева бесстыжими позами соблазняла пластикового змия.

Попыхивая трубкой, посол расхаживал по бледно-зеленому ковру и искоса поглядывал на гостя.

— М-да, — поморщился Николай Сергеевич на беспардонную деву и отложил фотографию. — А, в общем, что тут особенного?

— Взгляните! — мундштуком трубки посол ткнул в «пежо», который присутствовал на нескольких снимках. На отдельном фото был зафиксирован и взят в рамочку номер автомобиля. — Этот «пежо», как выяснилось, принадлежит одной небольшой частной радиокомпании. Марлен Викторович только что принес мне фотографии. На вас он до сих пор немножко в обиде… За ту историю с куполом.

— В обиде? — язвительно переспросил Лапин. — Может, он хотел, чтобы мы его уронили?

— За вашими ребятами установлено наблюдение, — без улыбки резюмировал посол. — И вам это нелишне знать.

Лапин нахмурился, еще раз перебрал снимки и пожал плечами.

— Мои ребята за все время ни разу не нарушили инструкций. Не знаю, чем они могли привлечь внимание. Подумаешь, на похабщину с улицы поглазели.

— Конкуренция, дорогой вы мой, штука серьезная, — посол наконец сел, потрогал красивые бутылки, но налил-таки по стопке водки. — Ваш вертолет тут многим спутал карты, и теперь они ищут зацепку… Какую? Те, кому платят за это, профессионалы. Поэтому вы не расслабляйтесь. И знаете, Николай Сергеевич, не нужно вам сориться с Марленом Викторовичем. Хотя он, конечно, немного того… — Юрий Иванович пошевелил пальцами, помогая себе подобрать определение помягче…

— Зануда, — подсказал Лапин.

— Остры вы на язычок! — засмеялся посол и поднял рюмку. — Давайте-ка… За нерушимость рядов.

Посол не успел выпить — раздался звонок телефона.

— Прошу прощения, если отвлек, — с мрачноватой вежливостью проговорила трубка голосом особиста. — Вашему гостю, вероятно, будет полезно знать, что его подопечный, пилот Банга, открыто разгуливает по Парижу с корреспонденткой буржуазной газеты, весьма пикантной особой…

Они неторопливо шли по узкой средневековой улочке, гулко повторявшей их шаги. В прохладном полумраке светлой была только извилистая, как сама улочка, узкая полоса над головой.

— Теперь уж нас точно выгонят обоих с работы, — беспечно рассмеялась Марта. — Может, утопимся в Сене? Вместе?

— Готовьте некролог. Хотя минутку — вас-то за что?

— За бездарность. Увести вас — увела, а разговорить так и не сумела.

Марта не смотрела на Эдгара, но он уже знал, что в глазах ее резвятся бесенята озорства и лукавства. Таинственно посверкивали бриллиантовые полумесяцы в ее маленьких ушах.

— Для вашего спасения мы сейчас организуем какую-нибудь сенсацию, — с абсолютной серьезностью заверил Эдгар. — Вас ведь интересуют скрываемые за семью замками «жареные» факты. Догадываюсь ли я, сколько центнеров черной икры съедают в месяц члены Политбюро? Верю ли, что в следующей пятилетке настанет коммунизм? Не завидую ли заработкам своих американских коллег? Сколько брюк могу купить на свою зарплату?

— Чтобы состряпать такую дребедень, вовсе не требуется интервью, — пожала плечами Марта. Я беру копию вашей секретной инструкции для выезжающих за границу, раздел «Возможные вопросы и рекомендуемые ответы», и переписываю эти ответы наоборот — и получается весьма достоверная картина жизни вашей страны.

— Тогда не знаю, чем вам помочь, — вздохнул он. — Секретных чертежей новой ракеты при мне нет, забыл в отеле. Задавайте вопросы.

Эдгар любовался причудливыми стенами и башенками, но взгляд его постоянно перебегал на бриллиантовый полумесяц, словно глазам интереснее было поймать ту нечаянную улыбку, которая время от времени трогала губы девушки.

— Скажите, ваша жена и мама, — вдруг застенчиво спросила Марта, — они очень боится, когда вы в полете? Они молятся, чтобы в небе с вами ничего не случилось?

— А это-то вам зачем? — нахмурился он.

— Чтобы поверить в вашу реальность.

— То есть?

— Убедиться, что вы живой человек, а не летающий манекен. Что вас не сделали на том же конвейере, с которого сошли эти дяди в серых костюмах.

Эдгар невольно оглянулся — в улочке не было ни души. А когда обернулся к Марте — то не обнаружил ее. Как слепой, он нырнул в какой-то темный проем, куда, как ему показалось, она могла свернуть, и, сделав несколько шагов, очутился у входа в крохотный уютный скверик, где вяло журчал фонтанчик.

Марта наклонила голову набок, и прозрачная струйка потекла по ее розовым губам. Золотистая прядь, упавшая на щеку, засверкала от водяной пыли. Эдгар с трудом оторвал взгляд от чарующего видения и продолжил прерванный разговор:

— Начнем с того, что жены у меня пока нет. А мама, — он улыбнулся, — она знать ничего не знала, пока не получила благодарность от командования. На этом я и засыпался.

— Это как же? — удивилась она.

— Очень просто. — Они сели на скамейку напротив фонтанчика. — В маминых мечтах я должен был стать ученым в солидном спокойном институте. Поначалу я и дремал в таком среди пробирок. А по вечерам бегал в аэроклуб, хотя авиацией увлекся еще в школе. Потом ускользнул из-под маминого крыла в летное училище.

— Вот теперь я вас вижу, — удовлетворенно заметила она. — Вы хитрый и довольно непослушный мальчишка.

— Мне обидеться или это литературная завитушка для вашей статьи?

Она не ответила, молча смотрела на него отсутствующим взглядом. Эдгару почудилось даже, что она его не видит.

— Покажите мне свою маму, — вдруг тихо попросила она.

— Что?!

— Мне хочется взглянуть на вашу маму. У вас же есть фото… Я вас очень прошу. И не отговаривайтесь, пожалуйста, будто фотографии у вас нет, будто вы никогда ее с собой не носите, забыли…

— Я и не отговариваюсь, — хмуро ответил он, потому что как раз и собирался это сделать. — Я только не понимаю, почему вы так настаиваете.

— Я не настаиваю, я прошу! — горячо перебила она. — Очень прошу! Покажите… Пожалуйста!

И у Эдгара не хватило духу отказать ей в этой просьбе.

— Если бы я сочинял про вас статью, — пробурчал он, доставая бумажник, — то обязательно отметил бы, что вы весьма избалованное создание. И бываете глубоко несчастной, если не исполняется малейший ваш каприз.

Он протянул ей фотографию матери. Марта долго вглядывалась в черты ее удивительного лица. Потом спросила:

— А как ее зовут?

С внезапным удивлением он посмотрел на нее.

— Как ни странно, но ее тоже зовут Марта.

Она вернула фотографию, и Эдгар бережно спрятал ее.

— Я отняла у вас уйму времени, а у меня осталась еще одна просьба, но, клянусь, последняя. Вы позволите угостить вас чашечкой кофе?

— Не позволю. В пределах своих командировочных я чту кодекс джентльменской чести. Идемте.

Лосберг сидел с газетой под цветным тентом маленького уличного кафе.

Совсем рядом проносились потоки машин, бурлила пестрая говорливая толпа. А здесь, под желтеющими каштанами, был уголок почти домашнего уюта и относительной тишины. Легкие плетеные стулья и такие же столики разбрелись по тротуару, отгородившись от городской суеты небольшим цветником.

Кофе давно остыл, в крохотной рюмочке темнел забытый густой напиток. Лосберг в который раз взглянул поверх газеты — и увидел наконец дочь. К его удивлению, рядом с нею шел незнакомый статный молодой человек.

— Извини, папочка. Ты давно меня ждешь? Я подумала, что тебе будет приятно познакомиться с земляком.

Лосберг опустил газету и недоуменно посмотрел на Эдгара, Тот с не меньшим удивлением поглядывал то на него, то на Марту. Мужчины сдержанно поклонились друг другу.

— Представляешь, господин Банга, оказывается, родом из тех же мест, что и ты, — с наивным лукавством продолжала Марта.

— Господин Банга? — оторопело повторил Лосберг. Ну, конечно, как же он не узнал сразу это лицо, которое с таким жадным интересом совсем недавно рассматривал в «Личном деле пилота», добытом Зингрубером, да и на страницах парижских газет.

Спохватившись, что неловкое молчание затягивается, Лосберг протянул Эдгару сухую узкую ладонь.

— Весьма рад. О ваших удачных полетах много пишут. Присаживайтесь.

— Благодарю, — Эдгар почувствовал, что этот седовласый господин тоже раздосадован бесцеремонностью Марты. — Видимо, ваша дочь любит устраивать сюрпризы?

— Надеюсь, этот сюрприз вас не огорчит, — как ни в чем не бывало тараторила она. — Знаешь, папочка, господин Банга так славно рассказывал о своей маме. И представь, какое совпадение! Ее тоже зовут Мартой. Как меня!

У Лосберга все поплыло перед глазами. Он поспешно закурил.

— Теперь вы наверняка догадались, откуда мой латышский, — продолжала говорить Марта, обернувшись к Эдгару. — Отец научил меня этому языку, чтобы не погибнуть от ностальгии… Мы даже в Париже ходим только в это бистро, где к кофе подают настоящий рижский бальзам. На его запах сюда слетаются эмигранты-прибалты со всего города…

Происходившее за столом все меньше нравилось Эдгару. Эта взбалмошная девчонка втянула его в непонятную игру. Подпускает шпильки отцу, тот вежливо терпит… Принесли кофе. Едва пригубив, Эдгар отодвинул чашечку.

— Не буду нарушать ваш семейный тет-а-тет, — поднялся он. — Был рад познакомиться.

— Простите, господин Банга, — не выдержал, остановил его Лосберг. — Еще парочку минут, если можно.

— Да, пожалуйста, — Эдгар нарочито неудобно присел на край стула.

Лосберг смотрел в его открытое, мужественное лицо и угадывал в нем знакомые, еще не забытые черты… Той Марты. Другой жизни.

— Вы что-то хотели спросить? — вежливо напомнил Эдгар.

— Да, спросить… Как выглядит… наш старый поселок на берегу? Очень изменился?

Этот респектабельный и, похоже, богатый старик вдруг показался Эдгару нищим. Хорошие манеры едва прикрывали голодную жадность, с которой он выпрашивал весточку с родины. Острая жалость кольнула его.

— В общем, не очень… Те же дюны, дома среди сосен.

— А усадьба? Там была большая старинная усадьба…

— Говорят, она сгорела в войну. Остался только парк…

Эдгар хотел что-то добавить, но помешал взрыв хохота за соседним столиком — там шумно веселилась компания спортивных ребят в ярких костюмах.

— Правда, я почти не помню старый поселок. По разным причинам мы с мамой жили вдали от Латвии. Она вернулась туда не так давно, а я… — Эдгар внимательно вгляделся в печальное благородное лицо старика. — Простите, господин Лосберг, мне почему-то кажется, что мы уже с вами встречались.

— Встречались? — Лосберг с трудом скрыл смятение. — Но, право же…

Его выручил новый всплеск гвалта за соседним столиком. Он обернулся с сердитым видом. Ему бросилась в глаза спортивная сумка, которую один из парней вертел на стуле то так, то этак. Из ее неплотно закрытого чрева торчало что-то, похожее на ручку теннисной ракетки.

— Вам не доводилось бывать в Сибири? — Эдгар пытался уловить смутное воспоминание. — В Иркутске. У нас там довольно часто бывают иностранцы.

Марта настороженно, с удивлением следила за отцом. На секунду глаза их встретились. Дрогнула старческая рука, помешивавшая ложечкой кофе.

— Ну как же, папа, — вмешалась дочь, — я помню, как ты рассказывал мне про Сибирь, когда летал в Россию. Кажется, лет пять назад…

Лосберг, нахмурившись, отвернулся от нее и вдруг увидел, что парень со спортивной сумкой торопливо поменялся местами с соседом. Внезапно смысл этой возни стал ему совершенно ясен. Показалось даже, что в сумке тускло блеснуло стекло. Лосберг бросил на дочь гневный взгляд и поднялся.

— Лучше уйти отсюда. Здесь чересчур шумно!

Эдгар удивленно взглянул на старика, похоже, не менее взбалмошного, чем дочь. Но тот уже шагнул к выходу, по дороге зло пнув стул, на котором ярким пятном выделялась спортивная сумка. Парень в голубом костюме едва успел подхватить ее…

Марта долго нежилась под прохладными струями душа. А когда наконец, завернувшись в пушистый халат, вышла из ванной и присела с гребнем перед зеркалом, на ее губах то и дело появлялась та же лукавая улыбка, что в кафе.

Дверь в номер открылась без стука. В гостиной послышались шаги. Марта сердито запахнула халат.

— Что за манера, Арви? — не оборачиваясь, капризно бросила она. — Ты разучился пользоваться телефоном? — И прикусила губу, увидев в зеркале отца. Опустив руку с гребнем, она медленно повернулась к нему — отец был в бешенстве. Всю ее «взрослую» независимость как ветром сдуло, и она снова почувствовала себя маленькой девочкой.

— Через три часа мой самолет, — отчеканил он. — Кажется, я уже сыграл свою роль и больше тебе здесь не нужен. К тому времени…

— Папа! — Марта вскочила на ноги.

— К тому времени, — повысил голос Лосберг, — когда ты вернешься в Мюнхен, я сниму тебе приличную квартиру. Твои вещи отошлю туда. Так что можешь не затруднять себя визитом домой.

Она стояла напротив него, не в силах вымолвить слова.

— Своим счетом в банке можешь пользоваться, как и раньше.

— Папа, ты что, всерьез обиделся на меня за того латыша, за летчика? Клянусь тебе, что эти парни в кафе… Я не знаю, зачем они нас фотографировали. И в конце концов что здесь особенного?

Внешне Лосберг казался спокойным, только был очень бледен. Еле заметно подергивалось веко над левым глазом. Он стоял молча, будто вспоминая что-то. Потом шагнул к дочери и ударил ее по щеке. От неожиданности Марта упала в кресло. Пощечина была звонкой, но несильной, однако от нее потемнело в глазах, мир перевернулся, ведь ее ударил отец.

Она не знала, не помнила, сколько времени просидела без движения в кресле. Без слез, оцепенев от немого отчаяния. Наверное, долго — в номере стало темнеть.

— Что у тебя с телефоном, мышонок? — Щелкнул выключатель — и перед Мартой возник ослепительно элегантный Арвидас с букетом роз, на сей раз пурпурных. — Я уж думал, тебя похитили гангстеры и увезли на вертолете.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Но она яростно, не говоря ни слова, оттолкнула его и бросилась к шкафу с платьями.

Голубой «пежо» с визгом затормозил у подъезда офиса. Не дожидаясь лифта, Марта взлетела по лестнице, промчалась по безлюдному извилистому коридору и без стука толкнула матово-стеклянную дверь в тупиковом закутке. В комнате никого не было. На столах валялись вороха пленок, кипы фотоотпечатков. На спинке вертящегося стула болталась пустая спортивная сумка, та самая, что привела в ярость Лосберга в кафе. Там и тут лежали фотокамеры — крохотные Миноксы, тяжелые «телевики», похожие на морские подзорные трубы. Наконец, обыкновенная теннисная ракетка со сломанной ручкой. Из места разлома потайным черным глазом Марте подмигнула линза объектива.

Марта принялась лихорадочно перебирать груды самых свежих на вид снимков. Взялась за пленки, но, просмотрев с десяток, отшвырнула их и выбежала из комнаты.

— Где Фрэнк? — налетела она на шедшего по коридору патлатого парня.

— Соскучилась, птичка? — подмигнул тот. — Он сейчас под «красным фонариком», беги быстрее.

Кроваво-рубиновый свет искажал черты лица, придавая ему зловещую значительность. Но это был тот самый парень со спортивной сумкой. Он просматривал на свет только что проявленную пленку, когда в дверь резко постучали.

— Какого черта! — крикнул он. — Сортир в другом конце.

Но стук повторился еще громче и требовательнее. Парень пожал плечами — уж больно по-хозяйски ломились.

— Секунду, — буркнул он, запрятывая что-то в черный бумажный пакет. Открыв дверь, он с недоумением уставился на Марту.

— Мадемуазель, у вас что-то со зрением?

Над дверью ярко пульсировало табло с надписью «СЪЕМКА!»

Марта молча отстранила его и, ступив в красноватый полумрак, деловито оглядела плотно набитую аппаратурой лабораторию. Взяла со стола пленку.

— Эй, ты чего… Она же еще не просохла.

— Ты наши семейные портреты отпечатал? — перебила Марта.

— Разбежалась! С мокрых пленок, что ли? Часика через два сделаю…

— Через два? — Марта изобразила крайнее возмущение. — Значит, еще и пробных нет?

— Да какие пробные? — обозлился Фрэнк. — Говорят же тебе, пленки еще сохнут.

Он показал глазами ка темные извивающиеся полоски мокрого целлулоида, разложенные на стеклянном столе.

— Эти? — Марта взяла одну из пленок, сделала вид, что придирчиво оценивает получившиеся кадры. И вдруг сдернула весь ворох и молниеносным движением запихнула в свою просторную сумку.

— Постой! — изумился фотограф. — Ты зачем это?

— Отнесу Арви, — бросила она уже на ходу. — Он хочет их просмотреть.

— Погоди, — Фрэнк высунулся из двери. — Он же звонил только что. Просил срочно сделать пробные!

Но Марты уже и след простыл.

Черный «мерседес» плавно скользил по пустынному ночному шоссе, ведущему к аэропорту. Широкое боковое зеркало уловило две приближавшиеся сзади фары. Отраженный свет ударил в лицо Лосбергу. Щелкнув рычажком, он перевел зеркало в ночное положение. Но машина позади стремительно приблизилась и пошла на обгон. На длинном вираже она подрезала «мерседес» и прижала его к обочине. Лосберг чудом успел затормозить и вывернуть руль, чтобы не врезаться в крыло обогнавшей его машины.

— Кретин! — крикнул он и распахнул дверцу.

В лучах фар он увидел бегущую к нему по ночному шоссе Марту, рванулся было ей навстречу, но тут же, разозлившись на самого себя, резко захлопнул дверцу. Мелькнувшее на его лице беспокойство за дочь мгновенно сменилось маской жесткого безразличия.

— В чем дело? — холодно спросил он, когда Марта, добежав, дернула дверцу и упала на сиденье рядом с ним, и добавил с ядовитой усмешкой: — Получила задание убрать свидетеля?

Она не ответила, только прерывисто, часто дышала. Потом выхватила из сумки ворох пленок и швырнула их на заднее сиденье.

— Можешь не волноваться за свое реноме… Здесь все пленки…

Лосберг смерил ее колючим взглядом.

— Это что — запоздалое раскаяние?

— Ты, конечно, убежден, что каяться должен кто угодно, только не ты. Сам ты безгрешен и чист… Даже перед самим собой! Неужели ты думаешь, я ничего не понимаю, не чувствую? Ты опять от меня что-то скрываешь! — Она задыхалась, давилась словами, слезы и гнев душили ее. — Ты всю жизнь что-то прячешь от нас. Ты оттолкнул от себя маму, оттолкнул сына, в существовании которого ты боялся признаться даже самому себе. Ты потерял старшую дочь… Теперь хочешь потерять и меня?.. Ради чего, отец?

Не в силах больше сдерживать рыдания, она пулей выскочила из машина, бросилась к своему «пежо» и там, упав головой на руль, дала наконец волю слезам.

Со свистом рассекая ночкой воздух, мимо мчались редкие машины, вспыхивали сполохи фар.

Мягкая отцовская рука легла ей на голову. Марта дернулась было строптиво, но тут же затихла, обессиленная к опустошенная.

— Прости меня, дочь, — глухо сказал Лосберг. — Жизнь не удалась, ты права.

 

Глава 16

Черная «Чайка» плавно обогнула аскетический монумент на площади Дзержинского и подкатила к одному из подъездов мрачного серого здания с многочисленными рядами одинаково зашторенных окон.

Минк медленно поднялся по каменным ступеням и толкнул массивную дверь, украшенную кованой металлической геральдикой. «Бюро пропусков» своей мраморной стерильностью и неоновыми светильниками напомнило Главному вестибюль крематория. Отгороженные стеклом, двое молодых людей в военной форме долго изучали бумаги и документы. Наконец Минку выдали пропуск. Дежурный у входа тщательно проверил его, сличил фотографию на паспорте с живым оригиналом.

Минку с его гордым небрежным аристократизмом, человеку, привыкшему, что перед ним как бы сами собой раскрываются двери высоких кабинетов в правительстве, смешна была дурацкая процедура. Он попытался принять ее со снисходительной иронией. Но проверка длилась так долго и с такой убийственной серьезностью, что Главный начал терять терпение. Наконец ему вернули пропуск, и он шагнул было за барьер, но угрюмый офицер жестом остановил его и указал на кейс.

— Что?! — изумился Минк. — Вы полагаете, у меня там бомба?

Он пытался, как всегда, пошутить, но его юмор разбился о ледяную отчужденность охранника. Пожав плечами, Минк раскрыл «дипломат» и смотрел, как офицер бесцеремонно перерыл в нем все, до последней бумажки.

Потянулись длинные петляющие коридоры, мраморные лестницы. То тут, то там в мертвенном неоновом свете возникали мрачные фигуры с каменными лицами, и ритуал проверки, отвратительный своей унизительной бессмысленностью, повторялся от начала до конца в очередной раз. Убеленного сединами академика со звездой Героя на лацкане строгого костюма обнюхивали и «просвечивали» наглые молодцы, как бы демонстрируя ему, что он ничем не лучше опасного уголовника или вражеского шпиона.

Впрочем, в этой многозначительной пантомиме заключался особый глубокий смысл. После пятой проверки любому человеку трудно было не ощутить себя хоть в малой мере, но преступником. Он волей-неволей начинал сомневаться в собственной благонадежности и поглубже втягивал голову в плечи.

Минк голову не втянул. Напротив, он кипел гневом, когда наконец добрался до указанного в пропуске кабинета. Но и в просторной, с длинными рядами стульев вдоль стен приемной ему пришлось еще раз предъявить свой пропуск немолодому, лет сорока, но атлетически сложенному секретарю с монашески постной физиономией. В кабинет тоже впустили не сразу — только после доклада и непродолжительного, но уже нестерпимого ожидания перед дверьми высокого начальства.

За огромным столом сидел маленький щуплый чиновник. Он лишь слегка кивнул вошедшему, словно бы с трудом и неохотой оторвавшись от сверхважных, сверхсекретных бумаг. Глубоко посаженные желтоватые глаза чиновника рассеянно блуждали по кабинету, не видя посетителя в упор.

Не дождавшись приглашения, Главный демонстративно сел прямо напротив и положил на стол локоть, как бы подставляясь под рассеянный генеральский взор.

— Итак, — начал Минк, пытаясь вернуться к обычному легкому тону, — чем обязан бдительному вниманию ЧК?

— Да-да-да, — вдруг с отеческой укоризной забормотал чиновник, будто бы только что увидев перед собою Минка. — Как же вы так, Игорь Евгеньевич?.. Такой опытный руководитель, уважаемый человек…

— Об этом я знаю, — бесцеремонно перебил Главный, — но не знаю причину вызова сюда. Даже представить не могу…

— Не можете? — генерал в штатском весело рассмеялся, и вокруг глаз у него появились симпатичные старческие морщинки. — А вы шутник, ей-богу. А газетки-то парижские прихватили на всякий случай? — он показал глазами на дипломат.

Минк даже чуть покраснел, как студент, застигнутый со шпаргалкой, и попытался прикрыть смущение грубоватым тоном.

— Это вам с вахты настучали, где мне устроили шмон?

— Догадаться несложно. Ну, дайте глянуть, раз принесли.

Минк откинул крышку дипломата и небрежно кинул на стол несколько парижских газет и парочку иллюстрированных журналов. С их глянцевых страниц в томительную скуку кабинета ворвалась пестрая сумятица веселой воздушной ярмарки в Ле-Бурже.

Хозяин кабинета скользнул глазами по снимкам советской техники, полюбовался минковским вертолетом и пристально, вприщур уставился на Эдгара. В своей фуражке набекрень тот, еще ни о чем не ведая, безмятежно улыбался с газетной страницы.

— Да-а! — поднявшись из-за стола, генерал вдруг оказался вовсе не старым и не щуплым.

«Огурчик!» — подумал Минк. — «Небось, еще с ракеткой бегает». Прекрасно сшитый костюм ладно сидел на некрупной подтянутой фигуре.

— Да, подвели вы нас, Игорь Евгеньевич, — заговорил генерал с огорчением в голосе, — нас и себя тоже. А ведь наш сотрудник вас предупреждал, предостерегал. Так нет — подай вам этого орла, и все! Уперлись, как дитя капризное…

— Послушайте, у вас очень странная манера выражаться — какие-то туманные намеки, тень на плетень, — с трудом сдерживаясь, усмехнулся Главный. — Что у вас там, в досье, на Бангу? Угнал вертолет в Штаты? Продался Пентагону вместе с командой?

— Значит, так, Игорь Евгеньевич, — генерал заговорил сухим, официальным тоном. — Пилота Бангу необходимо срочно отозвать из Парижа. И во избежание лишнего шума лучше это сделать вам.

— Исключено! У экипажа впереди самая ответственная работа. Я категорически против!

— Тогда, извините, это придется сделать нам, что несколько хуже и для вас, и для этого паренька.

Генерал неожиданно изменил тон, спросил доверительно, даже с сочувствием:

— Ей-богу, ну что вы так вцепились в этого Бангу? В ваших же интересах спустить дело на тормозах и не множить неприятности. Вы ведь не мальчик уже.

— Пожалуй, нелегко мне вам объяснить, — усмехнулся Минк, — тем более что трибунное словоблудие здесь не годится. Мы с вами живем в разных мирах. Я создаю — вы разоблачаете. Эта машина — венец моей деятельности и подарок стране. Я шел к ней долгие годы и не был уверен, что успею дойти. — Главный с удивлением обнаружил, что генерал внимательно слушает. — А этот летчик — пока единственный, кто способен мою машину показать, как надо. — Минк встал и нарочито жестко взглянул на генерала. — Словом, я настоятельно требую оставить Бангу в покое. У меня тоже имеются кое-какие возможности, и я не допущу, чтобы важное государственное дело пострадало из-за каких-то там закорючек в его анкете.

Глаза генерала сверкнули гневом — он не привык к подобному тону в стенах «святой инквизиции».

— Решили конфликтовать с нами? — с глухой затаенной угрозой спросил он. — А вы не переоцениваете своих возможностей?

— Может, и переоцениваю, — Главный беспечно пожал плечами. — Если Туполев со своим КБ за баланду конструировал самолеты, а Королев за «колючкой» придумывал ракеты — чем я лучше?

— В юморе вам не откажешь, — зло процедил генерал, однако смешного мало. Я должен официально уведомить вас как руководителя — отец вашего пилота, гражданин Банга, арестован и находится под следствием. Он уличен органами госбезопасности в противозаконных контактах с иностранными гражданами, с командами иностранных кораблей в нейтральных водах. По-видимому, речь идет о шпионаже. Вот вам и закорючки в анкете…

Лязгнула железная решетка. Молоденький спецназовец пропустил двух конвоиров и запер дверь. По цементному полу гулко звучали шаги. Снова и снова клацали решетки и надежные замки. Бесшумно открылось круглое отверстие дверного зрачка. Через него хорошо просматривалось все пространство тесной камеры.

Артур почувствовал, что на него смотрят. Медленно отвернулся от зарешеченного окна.

— Арестованный Банга, на допрос! — выкрикнул один из конвоиров.

Артур вышел из камеры, привычно заложив руки за спину. Снова лестницы, длинные переходы, грохот отпираемых решеток, удвоенный и утроенный гулким эхом топот тяжелых сапог.

В заросшем щетиной, сгорбленном человеке Артура не сразу можно было узнать. Костюм со срезанными пуговицами помялся. Бравый председатель выглядел теперь опустившимся и сломленным. Только в глазах его, глубоко запавших и окруженных сеткой бесчисленных морщинок, продолжали жить сознание своей правоты, ненависть, стремление и надежда вырваться отсюда. Перед ним распахнулась толстая стальная дверь с табличкой на ней — Артур не успел прочитать ее.

— Арестованный Банга по вашему приказанию доставлен.

— Хорошо, вы свободны.

Конвоир повернулся на каблуках, и Артур остался наедине со следователем. Тот поднял на подследственного усталые, покрасневшие глаза — работенка, конечно, не сахар. Едва заметным движением белесых бровей указал Артуру на железный стул по другую сторону его желтого, вполне мирного канцелярского стола.

Следователь республиканского Комитета Государственной Безопасности Брасла Арнис Арнольдович, — хмуро, без выражения представился он и раскрыл толстую, уже потрепанную папку. — Так, Банга Артур Янович… года рождения. Ладно, перейдем сразу к делу, — перебил он сам себя и перекинул страницу в деле. — Вы обвиняетесь в тайных, незаконных связях с гражданами иностранных государств и совершении валютных сделок…

— Это обвинение бредовое, и я не признаю его, — так же хмуро, без выражения отозвался Артур, устав, наверное, повторять везде одно и то же.

— Хорошо-хорошо, мы разберемся. Вы же признаете, что тридцатого мая… года выходили в море с бригадой Марциса Лаувы и встретились на курсе со шведским траулером «Королева Шарлотта»? Так или нет?

— Да, — кивнул Артур, неприязненно изучая нового следователя. Он казался еще хуже, чем первый — учтивый иезуит, садист с небесно-голубыми глазами, что допрашивал его в рижской прокуратуре.

— Значит, все-таки встретились. Просто встретились и разошлись? Или вы поднимались на борт «Королевы Шарлотты»?

— Поднимался.

— С кем вы там контактировали?

— С капитаном.

Артур пытался понять, кого напоминает ему этот мрачный немногословный человек. И, кажется, понял: старого матерого волка, уже изрядно измотанного жизнью, но все еще очень сильного. Бороться с ним будет нелегко.

— Как звали капитана?

— Правду говоря, не запомнил.

— Неужели? Имея с ним такие контакты, утверждаете, что не запомнили его имени. С трудом верится. Но о чем вы с ним говорили — это вы хотя бы помните?

— Разумеется — о рыбе.

— И только? — следователь всего во второй раз за время допроса настороженно поднял глаза на Артура. Волк тоже прикидывал, что за противник перед ним, но отчего-то вдруг веки его дрогнули и брови сдвинулись к широкому переносью. Что-то смутило следователя в этом лице. На несколько секунд Брасла так глубоко задумался, что не сразу вспомнил заданный им только что вопрос.

— Значит, капитана N интересовала только рыба?

— Да. В обмен на нее я условился получить современные снасти и кое-что из запчастей.

— Вы знали, что ваши действия противозаконны, и тем не менее пошли на преступление и сговор якобы ради этих снастей-запчастей? И не преследовали никакой иной цели и более существенной выгоды для себя лично?

— У меня была одна цель — дать людям возможность нормально трудиться и получать за свою работу столько, сколько они зарабатывают. И еще осточертела идиотская карусель: ловить — и выбрасывать, ловить — и выбрасывать.

— Допустим. А в пятьдесят девятом, когда, по вашим словам, вы случайно оказались на борту шведского судна, это тоже была «Королева Шарлотта»? — Следователь снова странно взглянул на Артура и быстро отвел глаза, словно испугался чего-то. Но чего?

— Ничего подобного. Мы потерпели аварию во время шторма, и нас подобрал шведский сухогруз. При чем тут этот рыбак?

— Предположим. Но, может быть, тогда вы познакомились с кем-то из членов команды, завязали дружеские отношения? Ведь это вполне естественно в такой ситуации. — Все так же украдкой Брасла продолжал приглядываться к подследственному. Артура уже начинали беспокоить и раздражать его косые взгляды.

— Я отлично понимаю, куда вы клоните, — не сдержавшись, выпалил он. — Только пустое это занятие. Я не стану ради вашего удовольствия сочинять на себя шпионский детектив.

— Я посоветовал бы вам реальнее смотреть на вещи. Раз уж попали в мясорубку, не стоит пытаться крутить ручку в обратную сторону. Силенок не хватит, — не остался в долгу следователь. — Здесь работают профессионалы, а вы дилетант. У нас множество способов добиться от вас всего, что нам требуется. Так что в ваших же интересах помочь нам немного и тем самым облегчить свою участь. Да и участь своих близких, которые сейчас томятся в страхе и неизвестности.

Своим цинизмом следователь, пожалуй, превзошел все представления Артура об этой конторе. Он говорил, ничуть не угрожая, будничным тоном, не оставлявшим сомнения в смысле его слов. Брасла подошел к окну и стал спиной к Артуру, но тот тем не менее чувствовал себя, как букашка под безжалостным микроскопом.

— А ваш сын, Артур Янович? Вы ведь знали, что его работа связана с секретной техникой. Не думали, что ваши рискованные игры со шведами могут весьма повредить ему?

— Мой сын, к сожалению, не слишком близок ко мне. Благодаря высочайшей бдительности ваших коллег он вырос и стал взрослым человеком в Сибири, далеко от меня.

— Ай, бросьте свои намеки. Да вы должны быть благодарны судьбе, что ваш сын вырос и стал человеком как раз в Сибири. Этот край — наше будущее! — поморщился Брасла.

Артур не выдержал и насмешливо взглянул на следователя.

— Наше будущее? Что ж, возможно, вы правы.

Но следователь, видимо, пропустил его шпильку мимо ушей. Уперев большие грубые руки в подоконник, он опять задумался о чем-то своем, не имевшем отношения к допросу. Какая-то тревожная мысль не отпускала его. Занятый ею, Брасла спросил вроде как невпопад:

— Вы, наверное, фронтовик? Имеете награды? В каких местах воевали?

— А какое, собственно, это имеет…

— Потрудитесь отвечать на вопросы! — следователь неожиданно повысил голос, но по-прежнему не решался смотреть Артуру в лицо.

Пожав плечами, Артур стал припоминать:

— В начале войны здесь, дома, выходил из окружения… Потом под Ленинградом, Второй Белорусский фронт. А летом сорок четвертого снова в Латвии, в полковой разведке…

Брасла вздрогнул и достал из пачки сигарету. Артур продолжал говорить, не заметив странного волнения следователя, но тот уже не слышал — он вспоминал…

Легкий предрассветный туман плыл над лугами, окутывая стога сена, росистые травы. Опушкой леса, прячась за деревьями, перебегая от одного к другому, Артур Банга с тремя солдатами, наверное, и подобрался к хутору. Он пришел за языком…

А на хуторе догорало веселье, слышались пьяные песни и смех. Праздничная ночь была на исходе. Лиго! Лиго! — горланили хмельные голоса.

Яростно хлестал проливной дождь. Белая «Волга» подкатила к величественному подъезду, напротив которого возвышался собор. Загорелый, немного похудевший Калнынь быстро шел по устланным «кремлевкой» — специальной ковровой дорожкой — коридорам ЦК.

— Ого, какие люди! — шедший навстречу Улдис Целмс широко распахнул объятия. Дорогой «присутственный» костюм чуть не трещал на его мощном торсе. Как бы от избытка радости он похлопал Калнынь по рукаву и удивился, ощутив под рукой стальные мышцы. — На славу, видать, порыбачил.

— Да и ты тут как будто не зачах, — отшутился Калнынь.

Рядом с ними почтительно помалкивал милицейский генерал Гунар. Не решался даже словечка вставить в беседу высокопоставленных лиц.

— Что ж ты, Андрис, загордился, бросил крепкую нашу компанию? На охоту не ездишь. Рыбкой пробавляешься — вегетарианцем, что ли, стал?

— А ты все не уймешься, Целмс. Никак от людоедских своих забав не откажешься.

— Ха-ха-ха! — громко, во весь рот рассмеялся Целмс. Но глаза его оставались холодными и неподвижными, словно он и сейчас еще целился в того кабана. — Нельзя так, дорогой, ха-ха! Хватку потерять можно. Зря игнорируешь… Смотри!

И они разошлись, каждый по своим неотложным делам. Милицейский генерал почтительно засеменил за Целмсом. Калнынь отвел неприязненный взгляд от этой нежной парочки и посмотрел на часы. Нужно было спешить.

В приемной Верховного Совета, осененной поясным портретом бровастого генсека, было полно народу. Не обращая внимания на томившуюся очередь, Калнынь прошел мимо длинного ряда стульев. У самых начальственных дверей его неожиданно остановил референт. Он выскочил из-за своего массивного стола, как проснувшийся цепной пес.

— Минуточку, товарищ Калнынь, Председатель сейчас занят.

— Что значит занят? — нахмурился Калнынь. Он мне сам назначил на четырнадцать ноль-ноль.

Референт безразлично пожал плечами и пояснил со значением:

— Ничего не могу сделать. Работает с народом… Не можем же мы с вами нарушать демократию, Председатель вам позвонит.

Сдавшемуся перед доводом в пользу демократии Калныню ничего не оставалось, как отправиться в обратный путь из этой приемной. Однако лицо одной женщины в очереди показалось ему знакомым. Среди измученных, добравшихся до последней инстанции просителей он увидел Марту. Калнынь не сразу поверил своим глазам — так постарела и осунулась Марта. Да он никак и не ожидал увидеть ее здесь.

— Марта, вы?

Она отчужденно отвернулась. Преодолев неловкость, он подсел к ней и, понизив голос, спросил:

— В чем дело? Опять что-нибудь с Артуром?

Не скрывая ненависти, Марта посмотрела ему прямо в лицо.

— Вы, конечно, как всегда, ни о чем не ведаете. Господи! Как я ненавижу ваше лицемерие, ваши «храмы справедливости», ваши светлые, честные демократические глаза! Слушайте, Калнынь, вы когда-нибудь смотрели на себя в зеркало? Наедине с самим с собою. Когда вокруг никого, ни ваших сподвижников, ни ваших начальников, ни ваших подчиненных, а присутствует нежеланным гостем одна только совесть?..

В приемной республиканского Комитета Государственной Безопасности не было ни души. Калнынь вошел сюда, как к себе домой. Дежурный почтительно вытянулся, не посмев даже напомнить об удостоверении, а Калнынь счел излишним его предъявлять.

Из-за стола навстречу ему выскочил вышколенный помощник — сразу чувствовалось, что здесь Калнынь пока еще хозяин.

— Добрый день, Андрис Эгонович. Извините, но председателя нет на месте.

— Где же он?

Референт замешкался, перелистывая пухлый блокнот.

— В общем, только для вас… Он, вероятно, ложится в больницу. Понимаете, давление, сердце.

— А Целмс? Он-то, надеюсь, в добром здравии?

— Товарищ Целмс… — чуть смешался помощник и взглянул на часы, — но ведь уже пятнадцать минут седьмого.

— Внимание, дорогие зрители и слушатели, внимание! Оч-чень опасный момент! Все может решиться в доли секунды. Полузащитник «Даугавы» рвется вперед. Он выходит один на один с вратарем. Больше перед ним никого нет. Опаснейший момент! — комментатор захлебывался чувствами.

Небольшой, но высококачественный телевизор светился на ковре хорошо затемненной гостиной. Уютно потрескивали в камине таинственно мерцающие угли. Багровые отсветы ложились на лица мужчин, расположившихся в низких, по западной моде, креслах и с трудом сложивших пополам свои советские животы.

На даче Гайдиса Брилса, красавца с большим родимым пятном на виске — Меченого, собрались лучшие люди, вся охотничья компания. Здесь были громадный Улдис Целмс, неразлучный с ним милицейский генерал, которого здесь запросто называли Гунаром, и еще два каких-то важных аппаратных деятеля.

— Посмотрите еще раз. Операторы повторяют волнующий момент. Урбла делает нечто немыслимое. В какие-то секунды успевает к воротам и спасает «Жальгирис» от почти неминуемого гола… Вот что называемся самоотверженностью и патриотизмом! — надрывался комментатор.

Брилс первым заметил в темноте вошедшего Калныня и довольно радушно его приветствовал.

— Ого, везет же некоторым! Из отпуска — и прямо на такой матч угодить!

Звонко клацнула открытая для Калныня банка пива. Такими банками и прочими деликатесами, перепадавшими народу раз в году при раздаче праздничных заказов, здесь был щедро уставлен приличных размеров низкий столик — «спецугощение» под хороший матч. Груда пустых пивных банок уже заполнила красивую плетеную корзину.

Откуда-то незаметно появилось еще одно кресло, для Калныня. Но он не стал садиться, знаком показав Брилсу, что хочет с ним переговорить.

Компания удивленно и неодобрительно переглянулась. Футбол — святое дело, тем более что хозяин когда-то сам гонял мяч за институтскую команду. Брилс не преминул показать зубы.

— Что-то ты уж больно деловой стал, Андрис.

Но в это время на экране снова началась суета у ворот. Забыв обо всем на свете, Брилс и остальные приклеились к телевизору.

— Наш неповторимый форвард, вот он под девятым номером, — истерически захлебывался словами комментатор, — один выходит к воротам. Мощнейший удар, нет, его невозможно отразить… Го-ол! Гол! Что за удар! Какая точность! «Даугава» радует сегодня своих поклонников.

— Го-ол! — зашлась радостным воплем компания у телевизора.

А Целмс даже вскочил, в восторге хлопнув себя по здоровенным ляжкам.

Когда все снова утонули в бархатных креслах, Целмс локтем толкнул своего соседа и, с хитрецой поглядывая на Калныня, сказал:

— Надо же, какое безобразие! В твоей телевизионной конторе не иначе вредители засели. В рабочее время такой матч пускают — это ж явная диверсия! Тормозят в республике трудовой процесс.

У вальяжного чиновника из республиканского телевидения испуганно забегали глаза. Он даже не уловил юмора в тоне Целмса.

— Вот именно, Брилс, ты бы запустил туда своих орлов, пускай потрясут их уютную контору, — проговорил Калнынь, отреагировав на стрелу, которая должна была задеть и его.

Меченый захохотал, ослепив телевизионного начальника белозубым оскалом, чокнулся с ним пивной банкой и деловито поднялся.

— Слушай, что у тебя за дела с Бангой? С ума вы все посходили, наверное, — депутата за решетку упрятать! — напустился на него Калнынь, когда они с Меченым вышли в сад. — Или тебе уже закон не писан?!

— Какого еще депутата? — с ленцой в голосе переспросил Меченый, посасывая пиво.

— Что значит — какого! — возмутился Калнынь. — Которого тебе республиканская прокуратура отфутболила. Какого черта вы от него хотите? Это кристальной честности человек. И уж если таких сажать, то…

— Кристальный, говоришь? А у меня совсем другие сведения. Он, между прочим, сам на конфликт нарывался, нарушил подписку о невыезде.

— И на этом основании вы его?..

— Мы стоим на страже государственной безопасности. И если потребует долг, не будем разводить конституционные антимонии. — Меченый ослепительно улыбнулся, но теперь в его улыбке проступил вдруг зловещий оскал хищного зверя.

— Ладно, Гайдис. Я не хуже тебя знаю, как можно передергивать факты. По-моему, здесь сбилось в ком множество недоразумений. Банга, конечно, большой путаник, но человек добросовестнейший.

Меченый обиженно пожал плечами.

— Если ты так ставишь вопрос, я сам пришлю тебе дело, вот и ознакомишься. Хотя у меня работают профессионалы, а ты ведь давно уже отошел от нашей специфики. Ты весь в глобальных проблемах, а сверху не всегда все видно, — двусмысленная улыбочка тронула его красивые губы. — Пойдем-ка лучше поглядим, как наша «Даугава» задает перцу этим сонным литовцам.

— Нет уж, подожди. Ты думаешь, я буду спокойно смотреть, как твои «профессионалы» нагло прут против закона?!

— Слушай, Калнынь, какого черта ты суешься? — не на шутку обозлился Меченый. — Протри глаза — ты же в чужую игру лезешь и меня ставишь в дурацкое положение. Этим делом уже Москва занялась! Никто не виноват, что твой бывший дружок попал в мясорубку… Хотя этого я тебе не говорил. — Он круто развернулся и зашагал по дорожке к дому, предоставив Калныню на выбор — присоединиться к компании или незаметно, «по-английски» удалиться восвояси.

— Ах, не говорил? — крикнул ему вдогонку рассвирепевший Калнынь. — А я скажу! И эту игру поломаю, чья бы она ни была! Запомни и передай!

Меченый остановился, обернулся.

— Может, подскажешь, кому передать?

— Зря темнишь — не в преферанс пульку расписываешь! — Калнынь инстинктивно сжал тяжелые кулаки. — За работу свою перед партией отвечаешь.

— Ну зачем же так, Андрис, — надменно ухмыльнулся Меченый. — Во-первых, ты еще не вся партия, а во-вторых, нам ли с тобой бодаться?

Когда взревел мотор и белая «Волга» умчалась, увозя Калныня, Меченый пошел не к телевизору досматривать матч, а к телефону.

— Алло, Фрейманис. Кто у тебя занимается делом Банги?.. Ну и чего си там копается, как навозный жук? Чтоб через неделю все было закончено. Пусть привлекает хоть черта, хоть дьявола, трясет его как угодно!.. Кстати, жена у него есть? Значит, учти — никаких передач, писем, газет, тем более свиданий. Никакой связи с внешним миром. Ясно? И еще — дела никому в руки не давать. Даже если из ЦК будут дергать. Отказывать под любым предлогом. Под любым — понял? Я лично буду держать на контроле.

Тихонько скрипнула дубовая дверь. Брилс осторожно прикрыл трубку рукой и бросил тихо и торопливо:

— Все. Действуй!

В дверь просунулась светлая вихрастая головка.

— Деда, деда! Ур-ра!

На колени к Меченому с разбега взлетел очаровательный сорванец лет пяти.

— Деда, идем скорей! Ура, наши гол забили! — Малыш дал победную очередь из великолепного, сверкающего огнями автомата.

И вдруг Меченый преобразился, расплылся в умильной, совсем человеческой улыбке. Принялся тискать, пощипывать брыкающегося, хохочущего внука.

— Ах ты, мой футболист! Вояка мой сладкий, — грубовато нежил и ласкал он балованное дитя.

 

Глава 17

Понурив большую сивую голову, Марцис сидел и молчал. Молчал и следователь, не сводивший с бригадира тяжелого взгляда.

— Это я во всем виноват, товарищ… то есть гражданин следователь, — не выдержал, начал «колоться» Марцис. — Меня нужно арестовывать и сажать. Бес попутал старого дурака. На виски, сигареты там всякие соблазнился…

— А валюта?

— Какая валюта? — даже не понял сразу Марцис.

— Обыкновенная, свободно конвертируемая. Или они с вами за все такой мелочевкой расплачивались?

— Так ведь мы эту рыбу все равно выбрасывали, — все еще не понимая, бубнил рыбак.

— И долго вы мне будете голову морочить своей рыбой? — взорвался невозмутимый, казалось, следователь. — Кому принадлежит японский магнитофон? За какие именно услуги был получен? Какие еще подарки от капитана иностранного судна вы получали или передавали?

— Какие подарки? Что вы накручиваете? Не знаю я ничего! А магнитофон для клуба взяли.

— Но на балансе хозяйства он не числится, насколько мне известно.

— Да не успели оформить! Вы даже вздохнуть нам не дали!

— Значит, вы все-таки получили магнитофон от шведов? В виде подарка?

Марцис поднял на следователя испуганные глаза. И вдруг грохнул кулаком по столу.

— Что значит подарка? Себе, что ли?!

— Себе — не себе, теперь поди разберись, — скептически усмехнулся следователь.

— Да что вы клеите? Что клеите? — возмущенно выкрикнул Марцис.

— Ну, ладно, Лаува, хватит. Вы не в пивной. Кто кого уважает, выяснять не будем. Вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. Вот ручка, бумага — пишите.

Марцис взял ручку, лист бумаги, деловито настрочил «шапку». Потом задумался и произнес серьезно, словно поняв, наконец, чего от него ждут:

— В общем, так. Если вам нужно, можете посадить меня за все эти виски, сигареты, запчасти. А на Бангу я клепать не буду.

На столе следователя горела лампа, освещавшая половину лица Хеньки. Острые скулы и впалые щеки, подчеркнутые светотенью, казались рельефнее, чем на самом деле.

— Вам известно, что вашу статью в «Ригас Балс» перепечатали в Швеции? Газета «Тагес Бладет». Славно, выходит, вы поработали на западную пропаганду, хороший матерьяльчик им подбросили. Наверно, и на гонорар не должны поскупиться?

Трудно было понять, ерничает следователь или говорит всерьез, настолько откровенной была эта попытка подшить Хеньку к делу Артура.

— Я писал статью для «Ригас Балс» и не отвечаю за те издания, которые перепечатали ее без моего ведома.

— М-да, допустим, без ведома. Но вы же опытный журналист и не могли не понимать, что подобная очернительская информация может быть использована нашими идейными противниками в целях контрпропаганды. Значит, вы действовали на руку нашим врагам.

— Я писал и буду писать о безобразном, чудовищном положении в наших рыболовецких хозяйствах. И мне наплевать, где это перепечатают. Хоть в «Вашингтон пост»! Может, тогда и у нас почешутся и начнут наводить порядок.

— Ну, а если конкретнее, Генрих Августович, — упорно продолжать гнуть свое следователь. — Вам кто-нибудь давал задание написать такую статью?

— Нет, это моя личная инициатива.

— Но с чего вы вдруг взялись писать на эту тему именно сейчас? Может быть, кто-то из друзей в неофициальной, так скажем, обстановке навел вас на мысль? И вы как человек эмоциональный, творческий…

— Повторяю, — еле сдерживая себя, процедил Хенька. Желваки так и ходили на его острых скулах. — Это от начала до конца моя инициатива. О вопиющем положении в рыбхозяйствах знает половина республики. Не вижу смысла молчать.

— Одно дело, Генрих Августович, знать, другое — распространять подобную информацию о нашей стране в органах печати. Вы, ответственный человек, работник идеологического фронта, не могли не понимать этого, — и следователь в упор уставился на него.

Но Хенька замолчал, и, могло показаться, надолго. Брасла подождал немного и продолжал, ни в коем случае не желая упускать основной линии:

— Утверждая, что написали статью по собственной инициативе, вы тем самым берете всю ответственность на себя. Совершенно напрасный героизм, Генрих Августович. Мы знаем, кто натолкнул вас на эти мысли. Поверьте, не стоит его выгораживать. Он-то действовал в корыстных интересах, а вас просто использовал как прямого, честного человека.

Неподвижно сидевший, похожий на изваяние Хенька вдруг развернулся всем корпусом и наклонился к столу так близко, что следователь инстинктивно подался назад, в тень.

— Вы что же, хотите меня на такую дешевку купить? Думаете, в Латвии честных людей не осталось?!

— И к честным вы причисляете, конечно, себя? Иных мнений не допускаете? Тогда позвольте спросить, почему вы, работник идеологического фронта, до сих пор не вступили в партию? А еще — где пребывают ваши родители? Они по-прежнему в Лондоне или уже перебрались в Нью-Йорк?

— А вот это уже не ваше собачье дело!

— Вы полагаете? — вскинул брови следователь. — Что же, с одной стороны, вы сделали мне нечаянный комплимент — я охотник и выследил дичь, но с другой… Ваших слов вполне достаточно, чтобы привлечь вас к ответственности за оскорбление представителя власти. — Он нажал на кнопку звонка, встроенную в столешницу. Дверь тут же отворилась, и вошел конвоир.

— Гражданин Крогис, — бесстрастным голосом объявил следователь, — вы арестованы. Конвоир, проводите арестованного.

Солдат повиновался с четкостью робота. Стуча каблуками, подошел к столу и скомандовал:

— Следуйте за мной.

Хенька не был труслив и слаб нервишками, но и он побледнел. Как показала богатая практика, обратного хода из здешних камер не существовало.

Проводив их взглядом до двери, Брасла в последнюю секунду вдруг распорядился:

— Отставить! — и, одним словом остановив запущенный уже было страшный механизм, бросил конвоиру: — Вы свободны.

Так же автоматически, не задавая вопросов, спецназовец подчинился.

Оставшись с Хенькой наедине, следователь подписал пропуск и швырнул его через стол со словами:

— А теперь катись отсюда к чертовой матери!

Марта сидела на стуле посреди разгромленной, выпотрошенной спальни, как в чужом доме. Да он и стал теперь чужим, ведь в нем бесцеремонно хозяйничали двое с деревянными мордами. Перекладывали, перетряхивали, шарили, рассматривали вещи в шкафах и на полках. Марта сидела к ним спиной, но почти физически чувствовала, что происходит. Ей казалось, что обыскивают и ощупывают ее саму.

Следователь Брасла устроился напротив и поставил на тумбочку знакомую коробку — ту самую, что когда то благоразумно собирался утопить Марцис. И вот она снова «всплыла». Брасла открыл коробку и вытащил из нее так и не опробованный, запечатанный в целлофан японский магнитофон.

— Вам знаком этот предмет?

— Да, муж купил его для нашего клуба, — ответила она, по мере сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.

Следователь смотрел на нее с иронией — то ли сама с придурью, то ли всех вокруг дураками считает.

— Хорошо, допустим. В таком случае расскажите, когда магнитофон появился у вас в доме и когда, при каких обстоятельствах исчез.

Марта поежилась, сразу вспомнив ночной визит Марциса. Она понятия не имела, куда он утащил злополучную коробку, но то тягостное, тревожное предчувствие сбывалось сейчас в полной мере.

— Простите, но у нас в доме ничего не появляется и не исчезает. У нас не воровской притон. Потом я никогда не вмешиваюсь в дела мужа, не веду за ним слежки, — строптиво заявила она, с бессильным отчаянием наблюдая, как один из «хозяев жизни» перебрался к ее туалетному столику, где стояли фотографии мужа и сына. Умело вскрыл рамки. Другой в это время сосредоточенно изучал вещи Артура: китель, пиджаки, новую, еще в целлофане, рубашку, которую Марта подарила ему на день рождения. Целлофан был тут же разорван.

— Значит, вы отказываетесь отвечать на этот вопрос? Хорошо… А, может быть, муж в последнее время приносил вам какие-то вещи? Например, делал подарки?

— Подарки? Не понимаю, о чем вы говорите, — Марта подняла глаза на следователя, и вдруг по щекам ее покатились одна за другой частые слезы. — Это все какое-то чудовищное недоразумение. Прошу вас, дайте мне возможность с ним увидеться. Мы даже не будем разговаривать, если нельзя. Я хочу только увидеть его. Хоть издали. Что это за кошмарный бред?

Брасла поморщился — терпеть не мог слез.

— Марта Якабовна, будьте благоразумны. Для того я здесь и нахожусь, чтобы досконально разобраться в деле вашего мужа. А вы не желаете мне помочь, не отвечаете на вопросы.

— Помогать вам? Но с какой стати? Откуда я знаю, что вы с ним сделали? Дайте мне свидание, я должна его увидеть.

Следователь снисходительно усмехнулся и покачал головой.

— Я вам объясню, почему вы должны и даже обязаны помогать нам. Потому что вы являетесь гражданкой Союза Советских Социалистических Республик и закон обязывает вас оказывать всяческое содействие органам, охраняющим безопасность нашей Родины. А вам об этом тем более не следует забывать, — зловеще напомнил он, ведь в свое время вы были высланы за сотрудничество с оккупантами.

В измученных, угасших глазах Марты вдруг вспыхнула давняя, но не позабытая боль. Яростный взгляд с ненавистью впился в угрюмое лицо мучителя.

— Я с оккупантами никогда не сотрудничала и не собираюсь! — И она отвернулась к окну, твердо решив, что все здесь происходящее ее не касается и она не скажет больше ни слова.

 

Глава 18

Со стуком открылась квадратная заслонка в металлической двери камеры. Дежурный раздатчик поставил на крохотную полочку-кормушку миску каши, кружку с «чаем», сверху положил два куска серого пористого хлеба. Не успела заслонка снова закрыться, как к ней почти вплотную прижалось бледное лицо арестанта.

— Забери все к чертовой матери! Я объявил голодовку!

Дежурный, такой же арестант, испуганно отшатнулся.

— Разговорчики! — прикрикнул сопровождавший его конвоир и захлопнул заслонку.

Миска, кружка и хлеб остались стоять на полочке. Артур зло глянул на них и сел на привинченный к полу металлический табурет, повернувшись к еде спиной. Из длинного гулкого коридора доносилось погромыхивание тележки раздатчика, звон чайника, когда его ставили назад на тележку. От запаха даже этой паскудной пищи стало подташнивать, закружилась голова.

…Перед глазами Артура поплыл туман. Из тумана выступили деревья. Он, крадучись, шел по тихому предутреннему лесу, что-то высматривал или кого-то искал. Вдруг он услышал песню, которую поют в ночь веселого праздника именин всех Янов: «Лиго! Лиго!»

Усилием воли Артур отогнал навязчивые видения. Ему показалось, что он просто на несколько секунд от слабости провалился в сон. Он вскочил и принялся шагать по камере, чтобы чем-то отвлечь себя и взбодриться.

— Не раскисать… Не раскисать… — говорил он себе в такт шагам, стараясь, насколько это позволяли размеры камеры, держаться подальше от пищи. Ходить стало тяжело. Пришлось снова опуститься на табурет и привалиться спиной к холодному бетону. Перед глазами встала физиономия настырного следователя. Она беззвучно шлепала губами. Даже здесь не было от него покоя…

…Потом опять все заволокло туманом. Теперь Артур видел, что туман стелется над лугами, скирдами скошенной травы, цепляется к стволам деревьев на лесной опушке. А краем леса, похожие на призраков в колышущемся тумане, крадутся трое солдат. Потом с опаской перебегают от скирды к скирде по луговине. С хутора далеко разносятся пьяный хохот и песни, шумит праздничная гулянка.

— Лиго! Лиго! — что есть мочи горланят подвыпившие парни.

Артур решил, что он сходит с ума. Собрав последние силы, он вскочил и что было мочи заколотил в глухую железную дверь.

— Эй вы, сволочи! Уберите отсюда свою поганую жратву! Я объявил голодовку.

Дверь камеры распахнулась на удивление быстро.

— Я буду говорить только с прокурором республики или…

Артур не успел договорить свой ультиматум, потому что с ходу получил сильный удар в челюсть. Он бы, конечно, упал, но удар с другой стороны удержал его в равновесии. Некоторое время поработав над дебоширом — не слишком сурово, больше для воспитания, — два дюжих конвоира выволокли Артура в коридор и выслушали приказ командира, наблюдавшего сцену усмирения:

— Быстро в штрафной его. Пускай поостынет орел!

Полубесчувственного Артура бросили на сырой цементный пол штрафного изолятора — ШИЗО.

Скайдра быстро поднималась по лестнице — хотелось поскорее оказаться дома после работы. Нашарила в сумке ключи. Заглянула в почтовый ящик, висевший на двери квартиры, вынула из него несколько газет. На ящике были аккуратно наклеены названия выписываемых изданий: «Социалистическая законность». «Советская Латвия», «Человек и закон», «Правда».

Скайдра вошла в квартиру и удивилась темноте в прихожей. Она протянула руку и зажгла бра у зеркала, поправила прическу, подосадовав на серебристую прядку на виске.

Годы подкатились уже к пятидесяти. И хотя следы прежней красоты еще сохранились на лице, из зеркала на хозяйку дома смотрела совсем не та Скайдра, что праздничной ночью обнималась на сеновале с молодым легионером.

— Арнис, ты дома? Что за мрак устроил?

Ответа не последовало. Выставив руки перед собой, Скайдра осторожно прошла в затемненную комнату, включила свет и остолбенела.

Арнис сидел за столом, положив на него руки и голову. Рядом стояли две полупустые бутылки из-под водки, валялись какие-то огрызки, листы бумаги — остатки мрачной одинокой пьянки при плотно зашторенных и даже забаррикадированных разным барахлом окнах. Конспирацию в этом доме соблюдали неукоснительно.

— Боже мой, Арнис!

— Стоять! Ни с места! — тупо пробормотал он, не соображая, видимо, где находится.

— Арнис, опомнись! Это же я, Скайдра, — она с опаской приблизилась к мужу, остерегаясь какой-нибудь дурной пьяной выходки.

— А-а, это ты, — он немного пришел в себя и долгим невидящим взглядом уставился на жену. — Ну, говори, что теперь мне делать? Вещички собирать? Или опять — на хутор, на сеновал, а потом в подвал… к тебе под юбку?

Следователь республиканского Комитета Государственной Безопасности Арнис Брасла был безобразно, свински пьян.

— Арнис, миленький, как же ты так… Нельзя же тебе, — осмелев, жена подошла к нему вплотную. — Два года держался, ни капли в рот не брал. Детьми ведь клялся, что кончил с водкой.

— Да пошла ты знаешь куда со своими моралями! — взревел он. — Лучше бы меня тогда немцы шлепнули… или красные. Всю жизнь тараканом в щели… Ничего своего, даже имени. Арнис Брасла — ну и имечко!

Скайдра беспомощно опустилась на стул рядом с ним, заговорила измученным, больным голосом:

— Господи, опять ты за свое. Не знаю, чего тебе нужно… Жив, здоров, при должности… Такие дети выросли, — Скайдра махнула безнадежно рукой. — Из-за тебя и мне свет не мил — хоть в петлю лезь… За что ты меня истязаешь всю жизнь?

Неожиданно взяв бутылку, она налила себе добрых полстакана и выпила, не поморщившись, до дна. Спросила зло:

— Чего ж ты тогда сбежал из ихнего плена? Ко мне на хутор приполз, ноги целовал… Помнишь, как я тебе проклятые документы добывала… чем за них заплатила?

Арнис скрипнул зубами от давней, непроходящей боли и сказал:

— Оба мы проторговались. Правильно, видать, говорят — сколько веревочке ни виться, а конец придет…

— Арнис, что случилось? — теперь Скайдра испугалась не на шутку. — Говори!

Он пристально, почти как трезвый, посмотрел на жену.

— Помнишь тех парней, что повязали меня тогда, в ночь Лиго? Один из них сидит сейчас в следственном изоляторе, и я должен склепать на него дело.

У Скайдры аж голос на секунду пропал.

— Господи, Пресвятая Дева, — она перекрестилась. — И он узнал тебя?

— Если бы узнал, разве разговаривали бы мы здесь сегодня? — желчно бросил он. — Пока не узнал.

— Слава богу, — с облегчением выдохнула Скайдра и озабоченно принялась наставлять: — Ты виду-то не показывай, может, и не узнает вообще. А и узнает, кто ему, арестанту, поверит? Только ты не тяни, подбивай бабки да закрывай дело побыстрее!

— Это мы умеем, — мрачно усмехнулся он. — Учить нас не надобно. Подведем и заведем — не выпутается. Я сейчас о чем думаю — мы с ним, с этим Бангой, одного поля ягоды. Раньше палили друг в друга, а теперь друг друга пожираем. Посади Бангу на мое место и узнай он, кто я такой, — меня и допрашивать не станут, сразу в распыл пустят. А кому толк от всего этого? Я как дурак бегал с немецким шмайсером, отстаивал «нашу свободу», и Банга с русским автоматом за свободу сражался. А чего добились оба? Сегодня я Бангу сожру, а завтра на его место приедет Иван из Мурманска какого-нибудь и сожрет меня.

Скайдра не очень внимательно слушала мужа.

— Ну что ты себя сжигаешь? Ты человек невеликий, подневольный. Сказано — делай. Пускай те, кто повыше, разбираются, что хорошо, что плохо. Не ты, так другой его засадит. Если уж встал поперек дороги, все равно упекут.

Ее слова, утешительные, складные, мягко ложились ему на душу, и незаметно для себя он оттаял, отошел. Да, она всегда оставалась трезвой, практичной хуторянкой. Тем, наверное, прицепила к своей юбке и держала вон сколько лет…

Пасмурным утром следующего дня Брасла сидел в кабинете завотделом с папкой на коленях. Следователь был тщательно выбрит, отглажен. Ничто в его облике не выдавало вчерашней безобразной попойки, кроме, может быть, некоторой одутловатости и бледности худого лица.

— Какого черта ты там копаешься, как навозный жук? — слово в слово процитировал своего патрона Фрейманис, тот самый, кого по телефону накачивал Меченый, встревоженный появлением Калныня. — Забыл, что ли, кто это дело под контроль взял? Мне оттуда чуть не каждый день звонят.

— Да я насчет этого и зашел.

Брасла раскрыл свою папку, стараясь не встречаться глазами с Фрейманисом, словно боялся, что они могут выдать его.

— Вот, прочтите и подпишите.

— Ну-ка, ну-ка, до чего ты там доработался?

Шеф с любопытством придвинул папку к себе. В ней лежал всего один листок. Он быстро пробежал его глазами и разочарованно скривился.

— И чего ты мудришь? На кой черт тебе сдался этот следственный эксперимент? Да еще с выездом на траверз. Чушь собачья. А если он у тебя там сбежит или еще что?

Красивый, холеный Фрейманис так и сяк вертел в руках бумажку, словно пытался углядеть в ней скрытый смысл.

Брасла молчал, стараясь не выдать своего волнения и предоставив судьбе в лице этого обленившегося и слегка зажиревшего в своем мягком кресле функционера самой сделать выбор.

— Мудришь, мудришь, — недовольно ворчал Фрейманис, смутно, наверное, угадывая нечто большее в короткой докладной Браслы. — Прежде ты и не таких деятелей колол. Стареешь, что ли?

— Умнею, — скромно пояснил следователь. — Есть одна задумка. Кажется, неплохая.

Что же ты в докладной про нее ни слова? — Фрейманис аккуратно положил листок в папку и недоверчиво покосился на следователя, не поднимавшего глаз. — Темнишь, Брасла!

Тот с натугой улыбнулся.

— Назовем это профессиональной тайной.

— Ишь ты! — Фрейманис пренебрежительно покрутил левой рукой, а правой подмахнул докладную. — Ну ладно, Шерлок Холмс! Валяй, экспериментируй. Но чтобы через неделю все было закончено. Встревать в высокие игры мне не резон — башку можно потерять.

Увязая в песке, «Волга» ползла по дюнам, то карабкаясь вверх, то вместе с оседающим песком ныряя вниз по склону. Наконец машина остановилась. Выключив двигатель, Брасла повернулся к сидевшему рядом Артуру:

— Выходите!

Артур пристально посмотрел на него и молча вылез на песок. На мгновенье он опьянел от воздуха, запаха моря, необъятности простора. Застыли далеко друг от друга стоящие сосны. Совсем рядом тихо дремало море, сегодня неподвижное, с тускло отсвечивающей ровной, как оцинкованный стол, поверхностью.

Артур медленно пошел к воде. Не спуская с него глаз, Брасла вынул из нагрудного кармана пистолет, передернул ствол и сунул в карман брюк. Выйдя из машины, он двинулся следом за Артуром неверной, шаткой походкой, словно еще давал о себе знать вчерашний хмель. Правая рука медленно, будто против воли следователя, потянулась, подрагивая, к карману брюк.

И вдруг Артур обернулся.

— Только учти, мразь! При попытке к бегству стреляют в затылок, а я его тебе хрен подставлю! — И он стал лицом к следователю, широко расставив ноги.

— Чего ты несешь?! — Словно уличенный в воровстве, Брасла отдернул от кармана руку. — Сплетен про нас наслушался?

Следователь достал сигареты и опустился на песок.

— Давай-ка закурим лучше.

Немного помедлив, Артур взял у него сигарету и тоже сел.

— Кстати, насчет затылка — это все беллетристика… В затылок, в лоб, все одно. Заключение-то будет писать наш человек…

Молча докурив до конца сигарету, Артур задумчиво произнес:

— Ты прав — «наш человек». Он уже много чего понаписал. И еще много чего натворит этот «наш человек»!

— А себя-то ты к каким причисляешь? — буркнул Брасла.

— А к таким же, как ты.

— Дошло наконец, — злорадно заметил Брасла. — А то норовите все на нас свалить, а сами чистенькими остаться. Вроде не вы нас всех породили.

— Ладно, гражданин начальник, давай заканчивай свой «эксперимент». Ты меня зачем сюда привез?

Следователь увидел его спокойный, открытый взгляд и понял, что Артур так и не узнал его. Он отшвырнул сигарету, поднялся на ноги и пошел к машине.

— Поехали домой, — бросил он через плечо.

 

Глава 19

Марта возвращалась домой затемно. Шла, не замечая, где идет, не видя вокруг ничего. Ей даже не показалось странным, что в окнах теплится свет, а дверь не заперта. Она попросту не заметила ничего этого, подавленная не отпускавшими ни на секунду горькими мыслями, ужасом, как шторм налетевших событий.

Дом оставался почти в том же виде, какой приобрел после страшного дня обыска. Не было ни сил, ни желания дотрагиваться до вещей, оскверненных грязными чужими руками. Да Марта и не жила теперь в своем доме — только присутствовала. Проходила в спальню, садилась на стул у окна — в день визита незваных гостей он стоял там же — и долго сидела без сна, без слез.

Часы пробили двенадцать, когда в гостиной она обнаружила в кресле незнакомую спящую девушку. Два крыла черных блестящих волос охватывали щеки, разрумянившиеся во сне. Из-под короткой замшевой юбки торчали узкие колени. Рядом валялись черный плащ и дорожная сумка. Изумленная Марта опустилась в кресло напротив, не решаясь разбудить незнакомку. Но девушка сама, видно, почувствовала, что на нее смотрят, и открыла глаза.

— Ой, здрасьте! — Спросонок Лиля забыла, где находится.

— Добрый вечер, — механически отозвалась Марта, продолжая разглядывать девушку.

— Извините… Извините, Марта… — Лиля на секунду замешкалась, боясь неправильно произнести необычное отчество, — Марта Екабовна. Я тут с самого утра вас жду. Дверь почему-то не была заперта…

— Да-да, возможно, я забыла… Значит, вы ко мне?

— Если вы мама Эдгара, то к вам, — немного кокетливо подтвердила Лиля. Но, сообразив, что Марта до сих пор ничего не понимает, недоуменно спросила: — Разве Эдгар ничего вам не говорил об мне? Я Лилия.

— Да-да, конечно, говорил, — вспомнив о вежливости, поспешила заверить Марта. — Конечно-конечно… Лилия.

Она приветливо протянула девушке руку. Та, хоть и смущенная немного, с достоинством ответила легким пожатием. И улыбнулась, по-своему истолковав отсутствующий вид и рассеянность хозяйки.

— Хотя Эдгар, он такой… Скрытный. Мог и вообще ничего не сказать. Мы, знаете ли, хотели устроить настоящую, официальную, так сказать, помолвку. Это когда ваш муж приезжал в Москву. Но не вышло… Артур Янович, как я поняла, был очень занят. — Испытывая некоторое смущение, Лиля тараторила не переставая. — Я бы, конечно, никогда не решилась просто так свалиться вам на голову… Но я почему-то очень беспокоюсь. Эдгар ничего мне не пишет. Вот только, что прислал. — Она открыла сумочку и достала из потертого конверта бережно хранимую открытку с видом какого-то города. — И больше ничего. Я подумала, может, он вам что-нибудь написал…

Марта взяла протянутую ей реликвию, посмотрела на фотографию и, не переворачивая, вернула открытку ревностной владелице. Этот неожиданный визит и открытка подействовали на Марту как укор. В круговерти последних недель, подавленная кошмаром событий, она совсем забыла о сыне.

— Да, Эдгар звонил… Кажется, на прошлой неделе, — Марта с трудом припоминала, когда же был последний его звонок, а, вспомнив, удивилась — оказывается, прошла неделя, но она и не заметила ее. — Он просил не волноваться. Сказал, что все в порядке, — неуверенно и виновато говорила Марта, словно вырванная из нескончаемого сна этой чужой девушкой. — Я пойду сварю кофе, вы же, наверное, голодны.

— Нет, что вы, не беспокойтесь, пожалуйста, — не слишком убедительно запротестовала Лиля.

Но Марта уже вышла из комнаты. Ей нужно было остаться одной хоть на несколько минут, чтобы прийти в себя, вспомнить о той жизни, из которой ее выбросила недобрая посторонняя воля.

Воспользовавшись отсутствием хозяйки, Лиля проворно привела себя в порядок. Потом раскрыла «молнию» на объемистой сумке и вытащила оттуда довольно объемистый пакет. Положила его сперва на стол, потом, подумав, сменила стол на диван. Достала еще несколько кулечков и свертков и аккуратно пристроила рядом с большим пакетом.

С деревянным подносом в руках вошла Марта. Лиля помогла ей. Пока хозяйка разливала кофе, Лиля развернула перед нею великолепный белоснежный платок из легкого козьего пуха, Чуть смущаясь, протянула Марте.

— Это вам. Марта Екабовна. Никак не могла выбрать… Старалась вообразить, какая вы, что носите, что любите. Эдгар, как конспиратор, почти ничего о вас не рассказывал.

Марта поставила турку, бережно взяла нежный пушистый платок. Она была тронута — нашелся человек, которой вспомнит о ней, позаботился…

— Какая прелесть! Спасибо вам, Лилия. — Она с благодарностью поцеловала девушку в щеку.

— Вам правда понравилось? — Лиля сияла от удовольствия. — А вот насчет этого я хотела с вами посоветоваться.

Она раскрыла коробку — в ней лежали бок о бок темная трубка вишневого дерева и мундштук из уральских самоцветов.

— Артура Яновича в Москве я даже повидать не успела. И не знаю, курит он или нет. Мы с ним в одно время к Эдгару приехали. Но я только голос его слышала, — Лиля на секунду замолкла, поняв, что невольно проговорилась о странности «встречи» с отцом Эдгара в гостиничном номере, и поспешила добавить: — Так уж получилось, случайно…

Слушая оживленный, беспечный щебет девушки, Марта стала понемногу отходить, оттаивать, как вдруг, неосторожно вспомнив об Артуре, Лиля снова вернула ее в жестокую реальность.

— Как хорошо, что сперва вы пришли, а не Артур Янович. Я ужасно боялась — мне кажется, он такой строгий! А я тут у вас сижу — так неудобно. Вы уж меня извините. Эдгар все время говорит, что у меня взбалмошный характер. Мы даже ссорились из-за этого…

Лиля не заметила перемены в лице Марты. Она вдруг заинтересовалась небольшой любительской фотографией на книжной полке — Марта с Артуром сидят вдвоем на песке у моря.

— Ой, как они с Эдгаром-то похожи! Это ведь Артур Янович? Да? Я сразу узнала… Удивительно — одно лицо на двоих!

Она обернулась к Марте и увидела, как та прямо у нее на глазах страшно побледнела, пошатнулась и стала оседать на пол.

— Господи, что с вами, Марта Екабовна?! — Лиля бросилась к ней и едва успела поддержать бесчувственное тело. — Ой, помогите же кто-нибудь! — Она еле слышно шевелила губами, забыв, что находится одна в огромном пустом доме.

Фотографии Эдгара красовались на первой полосе, среди броских заголовков. Но появились и другие снимки, на которых русский летчик был не один. Вот он с Мартой Лосберг и ее отцом, владельцем фирмы «Краузе» Рихардом Лосбергом. Чей-то внимательный объектив заснял их встречу так, что ее вполне можно было истолковать как трогательную семейную идиллию. Вот Эдгар наклонился к Лосбергу, что-то оживленно ему втолковывает. Предупредительно отодвигает стул, помогая старику подняться. Вот Лосберг разливает в крохотные рюмочки черный бальзам и внимательно смотрит на Эдгара. Вот все трое подходят к машине.

Затем несколько весьма романтических кадров — Эдгар с Мартой идут по старинной улочке, сидят в сквере с маленьким фонтанчиком. Наконец фотография виллы Зингрубера в горах. В том сказочном уголке Баварии, где Эдгар появился на свет. Марта с коляской в заснеженной аллее, под высокими елями.

— Отец и сын, разлученные советским железным занавесом, «Трогательная встреча через двадцать лет», «Семья соединилась вновь». Прекрасно! — Зингрубер отложил подготовленные к печати гранки. — Хотя я предпочел бы увидеть этот материал до того, как русские нахлобучили на нашу голову этот чертов купол.

Чтобы не начинать бесполезных препирательств, Арвидас пропустил мимо ушей замечание шефа.

— Один материал я думаю отдать в «Пари Матч», насчет другого уже договорился с «Фигаро», третий можно было бы отправить в Мюнхен, нашим. Тоже не помешает.

— Откройте секрет, Арви! Где вы все-таки раздобыли негативы? Неужели вам удалось победить женскую строптивость силой мужского обаяния и Марта раскаялась в содеянном?

Арвидас постарался как можно спокойнее отреагировать на язвительную подковырку.

— Можно было бы, конечно, сочинить про себя героическую сагу. Но на самом деле мне просто повезло. Фрэнк ненароком кинул одну пленку в брак, а я ее отыскал.

— Я всегда говорил, что вы везунчик. И девушки вас за это любят! Статейку для вас она все же успела накропать?

— Нет, больше мы не сотрудничаем, — небрежно бросил Арвидас, перебирая разложенные на столе макеты газетных полос. — На ее место нашелся очень толковый парень. Он-то и подготовил эти материалы к печати.

Зингрубер виду не подал, что догадался — из-за этой взбалмошной девчонки шеф-редактору, чтобы спасти положение, пришлось писать статьи самому.

— Вот оно как? Жаль, мне показалось, девочка увлеклась русской тематикой.

— Даже, пожалуй, слишком. И проявляет необычное усердие.

Зингрубер понимающе усмехнулся и покачал головой. Может быть, вспомнил золотые времена, когда и ему еще были не чужды любовные страдания.

— Да, эти юные куколки так непостоянны. Но поверьте старому цинику — увлечение экзотикой никогда не бывает долговечным. Все пройдет — и пташка вернется на знакомую жердочку.

Зингрубер деловито крутанулся в своем кресле и еще раз пробежал глазами броские заголовки.

— Однако поглядим, как вы, вернее ваш толковый парень, — не преминул он припомнить Арвидасу его безобидную уловку, — уничтожает вашего юного соперника. Кстати, вы не находите, что коллизия получается весьма забавная?

Шеф-редактор ничего не ответил. Он сидел, тихо свирепея, и еле сдерживался, чтобы не нахамить Зингруберу.

— … Ручаюсь, что самый изощренный драматург не выдумал бы ничего подобного, — читал Зингрубер, искоса поглядывая на Арвидаса. — Случившееся можно было бы назвать грубым вымыслом или просто сказкой, не произойди все именно так… Ровно двадцать семь лет назад на прелестной вилле в Баварских Альпах у хорошо известного многим нашим читателям владельца фирмы «Краузе» господина Лосберга и его первой жены появился на свет прелестный малыш. Ею назвали Эдгаром… Шла война, и к концу ее семья господина Лосберга оказалась разделенной новой границей, которую русские продвинули далеко на запад, окончательно утвердившись в Прибалтике.

Непостижимая ирония судьбы вновь сводит наших героев через двадцать пять лет на нынешнем авиасалоне в Ле-Бурже. Сейчас они представляют две конкурирующие на мировых рынках фирмы… «Поистине неподражаемый драматург, жизнь…» — Зингрубер прочитал статью по диагонали и не слишком уверенно заметил: — Выходит, ваш толковый парень ненароком подбрасывает читателям забавную версию: Банга — это сын Лосберга. Хотя это интересно. Правда, старик будет в ярости.

На несколько секунд Зингрубер задумался, прогнозируя, видимо, каким будет резонанс от столь вольной трактовки биографических данных. Но потом заговорщицки прищурился.

— А впрочем, какой спрос с лихих журналистов, верно, Арви? Пускай это будет на совести прессы… А все-таки жаль, что статья не подписана Мартой. Было бы эффектнее, тем более что у девочки блестящий стиль.

Шеф попал в самое больное место — профессиональное самолюбие. Тут уж Арвидас не мог промолчать.

— Что поделать, господин Зингрубер, если папа не разрешает «девочке», — он ехидно передразнил отечески-панибратский тон шефа, — водиться с такими плохими мальчиками, как мы с вами.

— Ну ладно, Арви, довольно, — строго осадил его Зингрубер. — Эту тему мы обсуждать не будем. Материалы оставьте, я посмотрю их еще раз. — Он сухо пожал руку редактору, давая понять, что разговор окончен, но не удержался и напоследок спросил: — Кстати, вы будете сегодня в Ле-Бурже? Хозяева устраивают грандиозный прием в честь русских акробатов. Думаю, там соберется все милое семейство.

— Весьма любезно с вашей стороны, господин Зингрубер, напомнить мне о приеме, но только, слава богу, я больше не имею ничего общего с этим семейством. — Арвидас слегка поклонился и вышел с чувством оскорбленного достоинства.

В ночном небе над Ле-Бурже вспыхивали и гасли, струились и рассыпались разноцветные фонтаны огней праздничного фейерверка. Шум, смех, многоязычный говор сливались в слитный радостный гул веселья и праздника. В ярко освещенном зале негде было яблоку упасть. Оживленные, нарядно одетые гости сбивались в небольшие группки, болтали, пили, переходили от одной компании к другой. Легкие, словно бабочки, сновали очаровательные официантки с нарядно украшенными тележками, предлагая на выбор всевозможные угощения.

Марта стояла одна у открытого окна с бокалом в руке. Ее лицо озаряли сполохи фейерверка. Они таинственным светом расцвечивали блестящие чешуйки на ее темно-зеленом змеистом платье. Взгляд Марты рассеянно блуждал, безразлично фиксируя в толпе то отца, беседовавшего с двумя солидными бизнесменами, то лысую шарообразную голову полковника Блейфила, напористо флиртовавшего с длинноногой красоткой… Наконец Марта увидела того, кого искала в пестром говорливом сборище.

Едва войдя в зал, Эдгар и остальные советские летчики мгновенно оказались в центре внимания как виновники торжества. Тут же подоспели журналисты. Защелкали блицы, посыпались вопросы.

— Месье Банга, парижане уже начинают опасаться, что, проснувшись однажды утром, не обнаружат Эйфелевой башни на Елисейских полях. Вам ведь ничего не стоит переставить ее на Красную площадь?

Особенно старался бойкий репортер, поощряемый господином Дювалем, владельцем пресловутого купола. Француз тоже ощущал себя причастным к сенсации.

— Парижане могут спать спокойно, — не преминул сострить Костя Завалишин. — Мы согласны удовлетвориться Вандомской колонной.

— На худой конец парочкой химер с крыши Нотр-Дама, — поддержал Эдгар. — Имеем же мы право на небольшой сувенир.

— Вас можно поздравить, господа? Фирма «Сюд Электрон» в самом деле предложила вам контракт на монтаж высоковольтной линии? Так, месье Лапин?

— У нас есть хорошая пословица: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь», — дипломатично вмешался посол. — Мы ведем переговоры.

Теперь и Эдгар заметил Марту. И не сразу смог отвести взгляд от одинокой изящной фигурки на фоне ночного неба, расцвеченного фейерверками. Было странно видеть ее без дела, праздной гостьей. Эдгару показалось, что и она скучает без фотоаппарата и блокнота.

— Старик, — тихо позвал Эдгар Габелию, — пойдем жахнем по бокалу шампанского, а то у меня от бесконечного трепа гастрит разыгрался.

Радист выпятил нижнюю губу, изобразив согласие и одобрение, и подтолкнул локтем Костю. Завалишину не пришлось долго растолковывать, что к чему. Летчики по одному начали откалываться от респектабельного общества, и это, конечно, не укрылось от бдительного ока «серого костюма»?

— Молодые люди, — строго прошипел он, устремляясь за ними. — Прошу всех оставаться в пределах расположения делегации.

— А как насчет пописать? — вежливо поинтересовался Костя. — Айда с нами, а то как бы лишняя жидкость в голову не ударила.

— Учтите, Завалишин, это ваша последняя шуточка за рубежом.

— Ох, и гульну же я на прощанье, — бесшабашно хохотнул Костя.

И Марта заметила, что летчики сбежали от журналистов. Поколебавшись немного, она решила подойти к ним.

— Добрый вечер, господа. Поздравляю, вы завоевали сердца парижан.

Вездесущего гида Варнье поблизости не оказалось, поэтому Марта говорила по-латышски. Переводил Эдгар.

— Каждому свое: нам — парижане, а нашему командиру — парижанки. Несправедливость, да и только, — не без зависти заметил Габелия.

Свирепо зыркнув на радиста, Эдгар замешкался с переводом.

— Что сказал ваш друг? — спросила Марта.

— Да ерунду… Любит иногда глупо пошутить, — промямлил Эдгар, с трудом подбирая забытые латышские слова.

Костя и Отар с недоверчивым изумлением таращились на Бангу.

— Да ты настоящий полиглот, — ревниво заметил Костя, — всего за неделю по-ихнему так насобачился!

— Все намного проще, мы просто нашли общий язык, — скромно объяснил Эдгар.

— Ну ты силен! — искренне восхитился Габелия, со свойственным грузину простодушием принимая слова Эдгара за чистую монету.

— Месье Эдгар, вы все еще сердитесь на меня за то неудачное рандеву с папой? — Марта истолковала скованность Эдгара по-своему.

— Что вы! Просто мне было немного неловко. Показалось, что отец ваш не рад такой встрече… Извините, я не представил вам своих друзей.

Эдгар повернулся, но ни одного из друзей рядом не было. Там, где они только что стояли, разговаривали и смеялись незнакомые люди. Ребята сумели испариться так незаметно, что ни Марта, ни Эдгар этого даже не заметили. Обоим стало совсем неловко. Эдгар развел руками и виновато улыбнулся.

— Кажется, друзья мои испугались… Может, подумали, что наша встреча фиксируется скрытой камерой.

Невинная шутка Эдгара попала точно в цель. Девушка смутилась, поняв ее как намек.

— Впрочем, я хотела извиниться перед вами, Из-за меня у вас, наверное, были неприятности?

— Пустяки, готов целиком принести себя в жертву вашей литературной славе.

Марта кивнула и хотела уже отойти, как предписывает регламент непринужденности на светском рауте. Тем более что она увидела входившего в зал Зингрубера, который, заметив ее в обществе Эдгара, игриво сделал ей ручкой. И все же она продолжала стоять рядом с Эдгаром. Тот тоже не двигался с места, хотя спиной чувствовал, как недреманные глаза особиста буквально просверливают ему спину.

— Боюсь, что жертв уже не понадобится, — грустно заметила она. — Меня выставили из фирмы. — Легонько коснувшись бокала Эдгара, она продолжала: — Так что теперь я не представляю для вас никакой опасности… Выпьем за свободу.

Эдгар внимательно смотрел на девушку. Сегодня она была совсем другой, чем в Лувре или во время их прогулки по городу.

— Хороший тост, но мне почему-то кажется, что свобода не слишком вас радует.

Красивые припухлые губы тронула все та же нечаянная, будто не к месту, улыбка.

— Месье Эдгар, мне не хотелось бы показаться назойливой, но у меня к вам просьба. Если возможно, мы должны увидеться с вами где-нибудь в более спокойном месте, желательно тет-а-тет.

Эдгар едва не поперхнулся шампанским. Решительно, она переходила всякие границы. Какого черта она к нему прицепилась, эта настырная девица, да еще вместе со своим папашей. С капиталистами нужно и в самом деле ухо держать востро.

Но «настырная девица» смотрела кротко, почти умоляюще. И вдруг заговорила горячо, торопливо, словно боялась, что он сейчас повернется и уйдет, не выслушав ее:

— Я никогда не испытывала симпатий к красным. Думаю, так будет и дальше. Но даже в моей циничной журналистской душе есть сентиментальные уголки. Поверьте, нам необходимо встретиться, я не могу не сообщить вам кое-что. Я запишу вам свой телефон. — Марта уже открыла сумочку, чтобы достать блокнот, но Эдгар поспешно сказал:

— Не нужно ничего писать. Я запомню, говорите.

 

Глава 20

Фрачная пара отменно сидела на сухощавой фигуре бывшего солдата третьего рейха. Зингрубер оживленно болтал и чокался с дамами, когда увидел, что прямо на него целеустремленно шагает Лосберг.

Лучшая оборона — нападение, поэтому Зингрубер бросил дам и пошел навстречу старику.

— Так ты еще в Париже, дружище? — он изобразил на лице удивление и радость. — Говорили, будто ты решил хлопнуть дверью.

— Конечно, ты чувствовал бы себя вольготнее, улети я в Мюнхен, — ворчливо заметил Лосберг.

— А твои дела, кажется, идут на лад, — Зингрубер качнул головой в сторону Марты. — Пока я придумывал разные пошлые фокусы, ты, не иначе, скоро породнишься с конкурирующей фирмой! Ха-ха-ха.

— Не будь мы так стары, Фреди, я с большим удовольствием набил бы тебе морду, — совсем нелюбезно осадил его Лосберг. — Я ведь просил, чтобы ты оставил гнусную затею с «желтой» прессой… На себя мне, конечно, наплевать, но Марта… Она сама решила выйти из игры, и я не позволю плескать ей вслед дерьмом.

Зингрубера несколько обескуражил такой решительный наскок.

— Честное слово, Рихард, если бы я не знал тебя с сорокового года, голову бы дал на отсечение, что ты платишь партвзносы на Лубянке.

— Не скоморошничай, Фреди, в нашем возрасте это несолидно, — еще сильнее разозлился Лосберг. — Ты знаешь, мне совершению безразлично, во что вкладывать деньги, лишь бы они давали доход. Но есть вещи…

— Дружище, — Зингрубер ханжески поморщился, продолжая подшучивать, несмотря на гневливый настрой патрона, — твой политический цинизм не имеет границ.

Он внимательно огляделся по сторонам и, взяв Лосберга под руку, аккуратно вывел его из зала, предчувствуя серьезное объяснение. Они вышли на один из балконов, вспугнув устроившеюся там шальную парочку.

— Ну так вот, — заговорил Лосберг, — есть вещи, которые нельзя оправдать никакими деньгами и прибылями. Короче, ты должен немедленно остановить возню в прессе или завтра же забирай свой пакет акции и катись из фирмы к чертовой матери. А чтобы у тебя не было соблазна, ты передашь мне все имеющиеся у тебя материалы вместе с негативами.

Зингрубер внимательно посмотрел на Лосберга, как бы прикидывая, насколько серьезна угроза могущественного компаньона. И, видимо, сочтя ее достаточно весомой, спокойно сказал:

— Отчасти я понимаю твой пафос, Рихард, но с чего ты взял, что у меня остались какие-то материалы на твоего обожаемого летчика? Я думаю, тебе известно, как твоя любимая дочь обошлась с негативами. Наверное, под твоим педагогическим нажимом. Все же остальное, без фоторепортажа, сам понимаешь, не более чем подтирки. Даже внимания твоего не стоит.

Лосберг недоверчиво взглянул на Зингрубера. Бог знает, что именно на уме у этого старого лиса. Хотя его угроза настолько серьезна, что вряд ли из политических амбиций Зингрубер пренебрежет возможными последствиями своих действий.

— Не могу поверить — старый забияка так легко сложил свое оружие? — спросил Лосберг, чтобы прощупать компаньона. — Хотя, на мой пацифистский взгляд, это было бы самым благоразумным.

Зингрубер недовольно насупился, ему всегда претил мягкотелый либерализм.

— Узнаю старую песню. Поэтому вы и получили под зад от большевиков и они хозяйничают в вашей Латвии.

Лосберг не обиделся. Он лишь горько, по-стариковски усмехнулся, ибо приходит время, когда все понимаешь, но изменить уже ничего не в силах:

— Ну, а вы со своей химерой мирового господства? Вы добились большего? Те же коммунисты перепилили вашу Германию пополам и орудуют за Берлинской стеной не хуже, чем в Прибалтике. Может, пора кончать с истерическими имперскими претензиями?

Зингрубер вздохнул и, скучая, посмотрел на звездное небо. Разговор, на его взгляд, начал принимать нежелательное направление, и позиция Лосберга была ему глубоко антипатична.

— Знаешь, Рихард, чрезмерное чадолюбие не доведет тебя до добра. Ты, верно, забыл, что русские вертолеты связаны не только с большой коммерцией, но и с большой политикой. Тут никто не станет считаться с твоей ностальгической щепетильностью.

Лосберг посмотрел на него с удивлением и даже некоторым интересом.

— Никак ты угрожаешь мне, Фреди?

Зингрубер долго молчал. Он занялся раскуриванием сигары, предоставив Лосбергу самому решать, что означает его молчание.

— Ну, что ты… Просто на правах старого друга считаю своим долгом предупредить, чтобы ты не совал голову туда, где ее легко лишиться. Ладно, мне пора, — он взглянул на часы. — В мои годы отступления от режима могут дорого стоить.

Однако Зингрубер не покинул Ле-Бурже и не отправился в отель, как мог подумать Лосберг. Он лишь спустился несколькими этажами ниже. Сюда не долетал шум приема, было темно и тихо. Он вошел в пустой кабинет. Не зажигая света — хватало прожекторов на летном поле, — сел к стелу, подвинул поближе телефонный аппарат.

— Алло, Клебер, это вы?

— Добрый вечер, шеф, — раздался в трубке предупредительный голос.

— Я вас попрошу немедленно позвонить… Нет, лучше поехать в редакцию. Если уже начали печатать наши материалы, немедленно арестуйте весь тираж и уничтожьте… Набор необходимо рассыпать, все оригиналы и негативы забрать.

— Да, шеф.

— Поняли? Все до последнего негатива.

— Я понял вас, господин Зингрубер. В печать не просочится ни одной буквы. Через час все будет лежать в вашем сейфе.

— Не совсем так, Клебер, — понизил голос Зингрубер. — Через час, в крайнем случае через два это должно попасть к нашим коллегам… С той стороны. Вы хорошо меня поняли, Пьер?

— Понял, шеф. Только, боюсь, это не покажется нашим «коллегам» вполне убедительным.

— Черт возьми, не мне вас учить. Обставьте все так, чтобы им показалось, — рявкнул Зингрубер. — За это я плачу вам деньги. О’ревуар.

Даже современная японская аппаратура, казалось, вот-вот не выдержит яростного рыка Владимира Высоцкого. На столе под лампой был разложен неразрешимый пасьянс из фотографий и текстов, которые всего несколько часов назад разглядывали в другом месте Зингрубер и шеф-редактор.

Закрывшись в своем кабинете, Юрий Иванович в обществе фирменный литровой бутыли «Посольской», правда, наполовину уже «уговоренной», погрузился в тяжкие размышления. Дверь тихо отворилась, и впорхнула жена, одетая, как «ночная бабочка», в новый пеньюар. Она убавила звук у разгулявшегося магнитофона. В таком наряде ее южнорусские формы могли соблазнить кого угодно, но только не посла. Не до того было.

— Ты, Маша, иди ложись. Мне тут нужно еще немного… покумекать.

Оставив без внимания его мимический протест, Маша властным движением убрала бутылку в бар и зажала в ладошке ключ от него.

— Хватит, накумекался уже. Забыл, что прием завтра? Что у тебя могут быть за мировые проблемы?

Посол устало взглянул на жену и уже хотел отправить ее спать в более доходчивых выражениях, как вдруг его осенило.

— А ты, между прочим, глянула бы, Машуля. Может, на свежую-то голову…

— Ладно, завтра с утра и взгляну.

Она стояла напротив, выжидательно сложив на груди руки и еще надеясь привлечь внимание мужа. Но не тут-то было. Неприятное дело поглотило его целиком.

— Эх, Машуля, завтра поздно будет. Диппочта уже уйдет… Нужно сегодня решать. Если промахнемся, зашлют нас с тобой в какой-нибудь Занзибар. Или, не дай бог… на родину.

При упоминании родины сытая и довольная Маша переменилась в лице. Даже побледнела как будто, что было почти невозможно при неистребимой алости ее щек.

— Что ты говоришь, Юрочка, господь с тобой. Неужели так серьезно?

Она с опаской склонилась над его столом, словно там лежала бомба замедленного действия, взрыв которой в одночасье мог зашвырнуть ее на родную Тамбовщину.

— Ну, давай, давай посмотрим. Что это у тебя за снимочки?

— Да ты статейку сперва пробеги… Мастерски излагают.

Юрий Иванович подвинул жене материал с броскими заголовками, встал и уступил ей свое кресло.

Мгновенно сосредоточившись, она села наощупь, не отрывая цепких, внимательных глаз от текста. Пеньюар она машинально запахнула поглубже — до него ли теперь.

— Я не понимаю, Юрочка! И это все? — Маша подняла на мужа большие светло-карие глаза, в которых было даже некоторое разочарование. — Нужно выслать в Союз этого красавца, как можно скорее… Ишь, лыбется, — и она с ненавистью взглянула на изображение Эдгара за столиком уличного кафе.

Маша была незлой женщиной и ненавидела всей душой, конечно, не парня в фуражке набекрень, а угрозу, которую он сейчас представлял ее благополучию.

— Выслать-то нетрудно… Марлен у меня тут целых два часа трясся. Аж ногами сучил. Загвоздка в том, что у них послезавтра главные демонстрационные полеты. А без этого красавца минковская машина провалится… Сама представь, какой будет в Кремле резонанс, — сбивчиво и нервно перебирал факты посол. — Тоже головы полетят, будь уверена. А Марлену еще шифровка пришла. Оказывается, отец нашего летуна под следствием. За какие-то нехорошие дела с иностранцами… В общем, букет складывается будь здоровчик.

Знобко поежившись то ли от этих слов, то ли от вечерней прохлады, Маша накинула на плечи мужнин пиджак, висевший на спинке стула. Достала из пачки сигарету, с сосредоточенным видом закурила. Теперь она напоминала чем-то комиссара времен гражданской войны, вставшего в тупик перед сложной диспозицией противника.

— Значит, говоришь, основной показ послезавтра? А потом?

— Потом, — и Юрий Иванович с налетом обреченности невесело пошутил: — Если во время демонстрации он не маханет на своем В-6 в ФРГ или Штаты — будем думать.

— Ну, так отправь Вадиму ящик виски, — безмятежно зевнула Маша.

— Какому Вадиму? — тряхнул головой посол. — Ах, да, Вадим Григорьев из Аэрофлота. Но при чем здесь он?

— А ты подумай. Пускай на денек придержит почту. Мало ли что бывает — метеусловия, самолет сломался.

— Ты соображаешь, что несешь? Как твой Вадим может такое сделать?

— А это уж не твоя печаль, — уверенно заявила Маша, сгребая в кучу снимки и машинописные листы на столе. — Завтра же его Зойке позвоню, пускай дальше сама крутится, как знает. Не будет же она со мной отношения портить.

Посол уставился на жену с выражением удивленного восхищения.

— Не голова, а Дом Советов… Талейран, Ришелье… Громыко! А Марлена Викторовича куда денешь? А дипкурьеров? Экипаж, наконец? — он испуганно понизил голос. — А этих, что фотографии передали? Ты представляешь, что будет, если все выплывет?

Юрий Иванович взволнованно прошелся по кабинету.

— И вообще, если все подтвердится? — он потряс конвертом с фотографиями.

— Что подтвердится?

— Ну вот это все! Что Марлен говорил, что они тут понаписали. Вдруг в самом деле сынок и папаша обо всем уже сговорились. Тут уж не Занзибаром пахнет. За Воркуту спасибо скажешь!

Маша обвернулась со вздохом крайнего раздражения — нет больших паникеров, чем мужики.

— Слушай, не будь ты, — она долго искала словцо покрепче, не будь ты Марленом Викторовичем! — но ограничилась только таким необычным сравнением.

Неправдоподобно ясное небо над Ле-Бурже все так же безмятежно улыбалось многочисленным посетителям авиасалона, не чураясь помощи разноцветных шаров, флагов, приветственных транспарантов. Сегодня здесь было особенно многолюдно. Не переставая, работали кино- и фотокамеры. Гремел огненный, бравурный вальс Штрауса. А вверху разворачивалось необыкновенное зрелище. Три пары мощных боевых вертолетов фирмы «Краузе» легкими бабочками кружились в ритме старинного вальса. Музыка заглушала рокот моторов, и зрителям казалось, что пилоты тоже слушают вальс из динамиков летного поля, настолько точными и изящными были пируэты, настолько синхронными танцевальные па.

Время от времени, закручивая головокружительные виражи, над полем проносился на легкой спортивной машине знаменитый Фокетти. Зрителям приходилось придерживать руками свои шляпы — так низко опускался пилот. Фигуры высшего пилотажа следовали одна за другой — и какие! Бочка, мертвая петля, бреющий полет над полем. Самолет итальянца выходил из пике, когда, казалось никакая сила уже не властна поднять стремительно падающую машину…

Советские летчики были заняты подготовкой своей техники к послезавтрашнему гранд-параду и тоже посматривали в небо.

— Смотри, как конкуренты выпендриваются, — с некоторой завистью бросил Костя, вылезая из кабины. — Банга, а слабо тебе, цыганочку, в небе сбацать?

— Сбацай, командир, — встрял Габелия, — тебе теперь все можно. Ты у нас отныне герой, великий летчик, орел и вообще «охраняешься государством».

Как всегда молчаливый, Эдгар пропустил мимо ушей шуточки и вместе с механиком продолжал колдовать над раскрытым двигателем.

Зато не пропустил их Лапин. Он тоже с ревностью наблюдал за необыкновенными танцами в небе.

— Вы это бросьте… Он, кажется, и вправду решил, что ему все можно. Вчера на приеме три бокала шампанского опростал… Смотри, Банга, сегодня ни капли.

На своей площадке, неподалеку от них, работали американские летчики. Тоже балагурили, перешучивались. Между делом приглядывались к русским, как, впрочем, и русские — к ним. Эдгар поднял голову, когда над летчиками в очередной раз на бешеной скорости пронесся итальянец. Американцы засмеялись и подняли вверх большие пальцы в восхищении от отваги пилота. Мгновенно подключился к международному диалогу Костя Завалишин — сцепил над головой руки в знак дружбы и солидарности.

Лапин неодобрительно покосился на него.

— Ладно, хорош лодыря гонять, — проворчал он, правда, не очень строго.

И вдруг страшный взрыв потряс землю. Где-то за краем поля взметнулся ввысь огромный столб дыма и пламени. Охваченные ужасом зрители бросились бежать кто куда. Не сговариваясь, русские и американские летчики устремились к месту катастрофы. Но ближе к середине поля остановились. Все было ясно без слов, и помочь ничем было уже нельзя. Полыхала автостоянка, в которую врезался шальной итальянец. Огненным крестом торчал над машинами хвост его самолета. Один за другим в адском пламени взрывались бензобаки машин.

— Вот это фейерверк, — не удержался от комментариев молчун Сергей Руза, по русскому обычаю стаскивая с головы шлемофон.

— Доигрался идиот!

— Может, и идиот. Только конкуренты и с умными, между прочим, не церемонятся, — мрачно изрек Лапин, беспокойно оглядывая своих орлов — все ли на месте, все ли целы.

— Теперь цена билетов на аэродром подскочит вдвое, — с чисто практической стороны откомментировал трагедию кто-то из американцев.

 

Глава 21

Маленький столик в углу полутемного уютного зала был накрыт на двоих. Горели свечи. Марта сидела одна и злилась. Назначенное время давно прошло. Она бросила в пепельницу очередную сигарету и посмотрела на часы. Половина восьмого… В кафе начала стекаться нарядная вечерняя публика, зал постепенно заполнялся.

Положив на скатерть несколько купюр, Марта уже собралась уходить, когда появился запыхавшийся Эдгар. Не догадавшись поцеловать, он смущенно пожал протянутую ему руку.

— Добрый вечер. Прошу меня извинить, но я только сейчас сумел вырваться. Понимаете, завтра главные испытания.

— Понимаю, спасибо, что вы пришли, — Марта приветливо улыбалась Эдгару, совершенно забыв, что еще минуту назад кипела негодованием. Тщательно одетая и причесанная, она не скрывала, что ждала этой встречи и готовилась к ней.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Тут же появился официант и положил на столик меню в сафьяновом переплете.

— Заказывайте, что хотите, — улыбнулась Марта, — и, ради бога, не стесняйтесь.

— Вообще-то я не стеснительный, — ответил Эдгар, — но, к сожалению, времени у меня хватит только на чашку кофе.

Марту немного расстроил его озабоченный вид, но она взяла себя в руки и непринужденно рассмеялась.

— Рюмка коньяка к кофе, надеюсь, не повредит? — Она кивнула официанту, тот предупредительно склонился, чтобы выслушать заказ. — Два коньяка и кофе.

Официант удалился.

Марта пытливо посмотрела на Эдгара и, подавив смущение, заговорила:

— Вас, вероятно, мучает неизвестность — зачем я вас сюда завлекла. — Она положила ладонь на красивый переплет меню. — Клянусь на этом великолепном парижском меню, которое вы так героически проигнорировали, что я не замышляю против вас ничего дурного.

С этими словами она достала из сумочки небольшой конверт, вынула из него несколько старых пожелтевших фотографий и протянула их Эдгару.

— Раз уж вы так торопитесь, давайте сразу по существу.

— Вы странный человек, Марта, — Эдгар настороженно приглядывался к ней, внезапно разрумянившейся от волнения.

— А у нас вообще вся семья со странностями… Вот полюбуйтесь.

На фотографиях Эдгар увидел роскошную виллу в заснеженных горах в окружении могучих елей. Потом молодую женщину в белой меховой шубке и шапочке. Она катила по аллее коляску. Ту же женщину в комнате с камином — теперь у нее на коленях сидел малыш.

— Мама? — не веря своим глазам, Эдгар снова и снова рассматривал снимки. — Откуда это у вас?

— А вы не догадываетесь?

Она украдкой взглянула на него, но Эдгар даже не заметил этого взгляда — он был далеко отсюда, он думал и вспоминал.

В это время один за другим в зал вошли шестеро парней, затянутых в черную кожу. К курткам прицеплены стальные свастики, на груди и запястьях железные цепи. Их подкованные короткие сапоги прогрохотали по залу, пробудив у многих зловещие воспоминания. За столиками понемногу стихли разговоры и смех, на лицах посетителей появились растерянность и тревога. Вторжение такой компании ничего хорошего не предвещало.

Не заметили опасности, пожалуй, только Эдгар и Марта, сидевшие в дальнем углу и увлеченные разговором. Да еще музыканты на эстраде как ни в чем ни бывало продолжали наигрывать на гитаре и аккордеоне немудреную мелодию популярной песенки.

А парни, в упор не видя никого вокруг, словно они были в пустыне, разболтанной походкой подошли к стойке, взяли себе по изрядной порции виски и расположились, кто на высоких табуретах, кто стоя, вокруг рослого блондина с отвратительным фиолетовым шрамом через всю левую щеку, как стая волков возле своего вожака.

Свинцовые, наполненные злобой глаза блондина бесцельно и нагло шарили по залу, по всей видимости, не находя для себя ничего интересного, и вдруг зацепились за парочку в дальнем углу, не затрепетавшую при появлении банды. Блондин решил, что его обидели и обидчиков следует наказать.

Эдгар в который раз задумчиво перебрал фотографии. Марта молча наблюдала за ним.

— Вы знаете, я сам о чем-то таком догадывался. Я вспомнил, где видел господина Лосберга, — у нас дома в Иркутске лет семь назад. Теперь я понимаю, зачем он приходил, — Эдгар вернул Марте фотографии, нервно постукивая пальцами по скатерти. — Так это и есть то важное, что вы хотели мне сообщить?

— Не совсем, это скорее преамбула. Главное же заключается в том, что эти и другие фотографии, сделанные в день нашей встречи в кафе на бульваре Сен-Мишель, вместе с разоблачительными статьями о ваших связях с западными конкурентами были подготовлены к публикации в немецких и французских газетах, — Марта выпалила все одним духом, боясь, что не хватит мужества договорить до конца, и теперь сидела, не смея поднять на Эдгара глаз.

Эдгар на секунду опешил. Он с трудом сохранил самообладание — вот и влип как последний идиот.

— Никогда не думал, что такие очаровательные девушки могут так грубо шантажировать. Что вам все-таки от меня нужно?

— Ровным счетом ничего. Я просто хотела вас предостеречь, предупредить.

— Допустим, вы решили предупредить меня из чистого человеколюбия. Но откуда вам-то все это так хорошо известно? Значит, вы не случайно затащили меня в кафе и познакомили со своим отцом? — Он испытующе смотрел на Марту. Она сцепила руки так крепко, что побелели пальцы. Потом подняла рюмку, но не сделала даже глотка. Эдгару показалось, что ее красивая рука подрагивает.

— Теперь мы подошли к самому важному. Только вначале я хотела бы вас спросить… — Ее щеки горели от волнения.

Девушка была прекрасна в своем искреннем порыве. И Эдгар почувствовал, что не может ненавидеть или презирать ее, окажись она даже агентом ЦРУ, специально нанятым для работы с ним.

— Месье Эдгар, вам когда-нибудь случалось совершать что-то недостойное, даже постыдное и затем раскаиваться в содеянном?

— Мадемуазель Лосберг, я не священник…

Эдгар не успел закончить, потому что к их столику бесцеремонно причалил один из компании рокеров, длинный прыщавый юнец.

Не обращая никакого внимания на Эдгара, он наклонился к Марте так близко, что она почувствовала противный запах перегара.

— А ты ничего, детка, — забормотал он. — Я думаю, в нашей компании тебе будет веселей, чем с этим недоделанным.

Не понимая ни слова, Эдгар напрягся, догадываясь, что затевается что-то грязное. Марта гневно сбросила руку прыщавого со своего плеча. Не отрывая глаз от происходящего, замерли люди за соседними столиками. Словно в предчувствии скандала, прекратили играть музыканты.

— Ты ведешь себя невежливо, птичка! Такие парни, как мы, не валяются на дороге! — Прыщавый схватил Марту за подбородок и приподнял ее голову.

Эдгар встал и подошел к юнцу почти вплотную. Компания у стойки и в особенности блондин со шрамом наблюдали, как звери, готовые к прыжку.

— А ну, отвали, чучело немытое, — негромко процедил Эдгар, забыв, что «чучело» не понимает по-русски.

— Не надо, Эдгар, — чуть слышно прошептала Марта, — они убьют вас.

— А твой недоделанный, оказывается, говорить умеет? — скорчил удивленную рожу Прыщавый. — Ну тогда, если он тебя не отпускает, нам придется поиграть с тобой прямо здесь, не отходя от кассы.

Одной рукой он, как клещами, сжал оба запястья Марты и что было силы рванул девушку на себя. Марта рухнула на колени у ног этого скота.

Забыв обо всем на свете, забыв о том, что он один против шестерых, повинуясь лишь древнему инстинкту мужчины — защищать слабого, Эдгар заехал кулаком в прыщавую морду. Юнец отлетел на несколько метров и врезался в стойку. Вскочив на ноги, прыщавый выхватил нож. Люди с криками бросились из-за столиков врассыпную. Неподвижной, как скульптура насилия и зла, осталась только компания у стойки.

И Марта замерла, не в силах от ужаса пошевелиться, даже позвать на помощь. Медленно, как во сне, на ее глазах разворачивалась картина схватки не на жизнь, а на смерть.

Вот они сходятся все ближе и ближе. Прыщавый заносит нож, и кажется, что страшный удар неминуем, но Эдгар в последний миг перехватывает руку бандита. Мощный удар снова отбрасывает прыщавого к стойке, и он сбивает с табурета блондина.

Теперь все шестеро кидаются на Эдгара. Чтобы задержать их, Эдгар переворачивает ногой два стола, звенит разбитая посуда. Опасливый бармен запирает кассу и ныряет в подсобку. Через несколько секунд Марта видит перед собой живой клубок, в котором, один против шестерых, яростно бьется Эдгар…

Марта очнулась, когда под завывание сирены в кафе ворвались несколько дюжих полицейских, чуть не сорвавших с петель дубовую дверь.

Эдгар сидел на металлическом табурете посреди камеры. Где-то далеко между стенами металось гулкое эхо шагов, лязгали стальные замки. На столике стояли две нетронутые пластмассовые плошки с едой. Эдгар не мог бы сказать, сколько времени он просидел в тупом оцепенении, не двигаясь с места.

Если бы он знал, что за тысячи километров отсюда точно так же терзается в камере его отец. Хотя здешняя камера больше напоминала своей чистотой и белыми стенами больничную палату, но тюрьма — везде тюрьма.

Наконец открылась пуленепробиваемая дверь с маленьким зарешеченным оконцем посредине, и Эдгар увидел серые отутюженные брюки и хорошо начищенные ботинки на тонкой подошве. Он поднял перебинтованную голову и встретился с холодным испепеляющим взглядом Лапина. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, понимая один другого, но не соглашаясь. Эдгар опустил глаза. Лапин бросил на белый, покрытый белой эмалью стол несколько свежих утренних газет. Первые страницы пестрели сенсационными кадрами побоища в кафе с портретами героев битвы. Заголовки с восклицательными знаками говорили сами за себя и не требовали перевода.

— Желаешь полюбоваться на свои подвиги? — Лапин сел напротив на узкую металлическую койку. — Отлично сработал. Лучшей рекламы для нашей техники не придумать. И главное, почти бесплатно.

Эдгар только крепче сцепил свои большие грубоватые руки, залепленные в разных местах пластырем.

— Как же теперь с главными испытаниями, Николай Сергеевич?

Лапин откашлялся. С языка едва не сорвалось крепкое словцо, но он сдержался. Парень и так переживает, а потом — что после драки кулаками махать.

— Тебе следовало подумать об этом раньше, — жестко отрезал руководитель полетов.

— Ну, не мог я иначе, — глухо проговорил Эдгар.

— Что ж, каждый делает, что может, — Лапин не изменил холодного, отчужденного тона. — У выхода ждет посольская машина. Она отвезет тебя в аэропорт. Билет получишь у представителя Аэрофлота. Вот все, что я мог для тебя сделать… — Лапин встал, прошелся по камере, помешкал секунду и бросил: — Ну, прощай!

Он вышел, даже не протянув Эдгару руку на прощанье. Эдгар последовал за ним в распахнутую настежь дверь. На столике в камере остались газеты с потрясающими кадрами драки в кафе — на память французской полиции о русском летчике.

В вестибюле, у застекленной стойки, дежурный протянул ему в окошечко документы и одобрительно подмигнул — а ты, мол, ничего, парень. У него на пульте тоже валялось несколько утренних газет. Эдгар рассеянно кивнул и шагнул на улицу. Узкая спина в сером пиджаке быстро удалялась от него. Лапин уходил, как совсем недавно уходил отец, а он постеснялся или поленился догнать, сказать что-то важное, нужное им обоим.

Запихнув документы в карман, Эдгар побежал.

— Николай Сергеевич!

Тот остановился. Эдгар чуть не налетел на него.

— Николай Сергеевич! — слова застревали у Эдгара в горле. — Спасибо вам… за все.

— Не меня нужно благодарить, а Юрия Ивановича. Ну да ладно. Беги, не то на самолет опоздаешь. — Лапин крепко стиснул руку Эдгара и пошел прочь.

Небольшой чемоданчик, застегнутый на все замки, стоял готовый в дорогу. К нему вальяжно привалился яркий пакет какого-то парижского супермаркета, скромный эквивалент командировочной валюты. Больше собирать было нечего, но Эдгар почему-то медлил. Присел на дорожку на край огромной четырехспальной кровати и погрузился в свои мысли. Он даже не услышал, как в дверь постучали.

Эдгар очнулся, лишь когда увидел перед собой Марту в распахнутом плаще и ярком шарфе, небрежно, но живописно обмотанном вокруг шеи. Золотистые пряди волос растрепались, разгоряченные щеки пылали.

— Вы?

Она кивнула в ответ. Они стояли друг против друга, до конца не сознавая, кто они — влюбленные или враги. Бесчеловечная система слежки, доносительства, недоверия запутала их, тяжким гнетом придавила естественное, человеческое, и все же их неодолимо тянуло друг к другу.

— Простите, Эдгар, я все понимаю и не должна была приходить. И я сейчас уйду, но… я не могла не сказать вам, — она мучительно искала слова, которые смогли бы убедить его, и в конце концов крикнула в отчаянии: — Эдгар, вам нельзя возвращаться в Союз.

Он смотрел на нее с сожалением и грустью.

— Во всяком случае, вы сделали для этого все возможное и невозможное.

Марта отвернулась. Глаза обжигали слезы бессильного гнева. Угодить в собственный капкан — ничего не могло быть нелепей и несправедливей. И все же она нашла в себе силы ответить спокойно:

— Дело не во мне. Хотя я в самом деле собирала все эти материалы для прессы… В кафе я хотела признаться вам в этом и просить у вас прощения, но помешали те подонки… Как же чудовищно переплелись и перепутались случайности. Но ведь я сама отказалась от грязной игры против вас. Я выкрала у них все материалы и спрятала у себя. — Она замолчала, собираясь с духом, чтобы сказать самое главное. Эдгар слушал ее с изумлением и недоверием. Ее история больше походила на американский боевик, чем на реальную жизнь. Неужели все это происходит с ним? Красивая девушка, слежка, темные делишки конкурентов у него за спиной, «желтая» пресса…

— И они пропали. Понимаете? Там, где я спрятала их, пусто! — продолжала она.

Но роковое сообщение не произвело на Эдгара ожидаемого впечатления. Может быть, он безумно устал от дикого наворота событий двух последних дней. Он взглянул на часы и взял чемодан.

— Прощайте, Марта. Если вас все еще мучают угрызения совести, не терзайтесь — бог вам судья. Что до меня, я давно вас простил. Он запнулся, потом махнул рукой. — Одним словом, мне пора.

Еще секунда дверь за ним закроется, и они никогда больше не увидятся, никогда. Эта мысль пронзила Марту. Она вскрикнула и вцепилась в его рукав.

— Ради всего святого, прошу тебя… Это дорога в ад. Тебе нельзя возвращаться! С самолета ты попадешь прямо на Лубянку. Наверняка все материалы уже у них. Еще эта драка в кафе. Они тебе ничего не простят, Эдгар. Одумайся, остановись, это самоубийство!

В неистовом горячечном порыве Марта крепко обхватила его за плечи, глаза се умоляли. На своих губах и щеках Эдгар чувствовал ее сухое, жаркое дыхание.

— У каждого своя дорога и своя судьба, Марта… — От волнения голос его звучал с хрипотцой.

— Философия раба! — выкрикнула она. — Ты идиот!

Она посмотрела ему в глаза, и Эдгар прочитал в них все, чего ждал и страшился, — любовь, отчаяние, нежность и страх.

— Молчи и слушай, — страстно шептала она, все крепче сжимая Эдгара в объятиях. — Моя машина стоит у другого входа в гостиницу. Мы уедем, и никто не узнает куда. Через несколько часов ты будешь в безопасном месте, в маленьком заброшенном домике на побережье. Там очень красиво, похоже на твою Прибалтику. Честное слово! Волны, песок, сосны. И никого, только мы с тобой. Я не оставлю тебя, все будет хорошо.

Эдгар слышал и не слышал ее. Как в забытьи, он чувствовал молодое сильное тело, льнущее к нему.

— Это все сказки, Марта, девочка моя. Такого места на свете нет, — прошептал он в ответ, все яснее понимая, что не в силах противиться той силе, что властно влекла их друг к другу.

На упавший на пол плащ пестрой змеей, извиваясь, скользнул яркий шарф. Эдгар поднял Марту на руки, она крепко обхватила руками ею шею. Они слились в неистовом, первом и последнем, объятии.

Французы понимают, что такое любовь и жизнь. Недаром в каждом гостиничном номере стоит такая удобная большая кровать. И до нее всего два шага. Из любого угла…

Телефон зазвонит вовремя. Они застыли, застигнутые врасплох, еще не осознавая, что случилось или могло случиться, не понимая, каким образом именно сейчас, в эту секунду, сюда ворвался этот пронзительный настырный трезвон.

Жизнь не давала забыться и хватала любовь за горло.

Эдгар снял трубку, и она вдруг заговорила голосом Лапина, отрывисто и торопливо:

— Ты еще не уехал?

— Да, но я уже…

— Очень хорошо. Скажи шоферу, чтобы срочно доставил тебя в Ле-Бурже. Вещи брось в номере.

— А как же рейс, билет?

— Встреча с родиной откладывается. Выезжай немедленно. Все наши уже здесь, ждем только тебя.

— А что случилось, Николай Сергеевич?

— Но в трубке уже пульсировали прерывистые короткие гудки.

 

Глава 22

Уже третий день в лесах Прованса бушевал пожар. Сначала мистраль, горячий ветер из Сахары, превратил горные леса в превосходный горючий материал. Потом, зародившееся от случайной искры в недрах торфяных болот, на волю вырвалось всепожирающее неукротимое пламя. И пошло гулять, требуя для себя все больше пищи и превращая в мертвое пепелище благодатную землю.

Сотни самолетов и вертолетов со всей Франции кружили над горящими просторами, спасая людей и животных, доставляя воду в самые страшные очаги огня. С воздуха земля казалась сплошным огненным адом. И в самом деле то, что творилось на земле, было достойно пера Данте. Земля корчилась в судорогах апокалипсиса.

Застряв в безнадежных пробках, на дорогах сгрудились тысячи машин, в которых сидели люди, решившие собственными силами спасаться от гибели. Черный дым, гарь, копоть застилали небо и землю.

Время от времени густую завесу тьмы прорезали яркие сполохи. С вертолета хорошо было видно, что взрывались нефтяные склады, от которых, словно вулканическая лава, растекались в разные стороны огненные реки.

Горели поселки и фермы. С пронзительным воем метались пожарные и санитарные машины. Танки и бронетранспортеры бросались в самый огонь — валили подлесок, чтобы не дать пожару распространяться дальше, взрывами прокладывали глубокие траншеи. Но остановить, укротить огненную стихию никак не удавалось.

Горели живьем птицы и животные, которые не успели вовремя убежать. По задымленной равнине бешеным галопом неслись вырвавшиеся из какой-то конюшни лошади. С отчаянным ржанием они катались по земле и били копытами, обезумев от сжигавшего их заживо огня.

Все это могли видеть люди с высоты, на которой летел вертолет. Но те, кто сидел в его грузовом отсеке, тридцать пять крепких парней в ярко-красных комбинезонах, не смотрели вниз. Они лучше, чем кто бы то ни было, знали, что творится сейчас на земле. Спасатели с каменными, неподвижными от многочасовой изнурительной работы лицами готовились к очередному десанту.

— Идем на снижение. Квадрат сорок семь. Группе Шардена приготовиться к высадке, — передал переводчик команду пилота.

Открылись люки, длинные синтетические фалы протянулись к пылающей земле. По ним, один за другим, заскользили вниз парни в ярко-красных комбинезонах.

— Штурман, курс! — охрипший голос Эдгара едва можно было узнать, как, пожалуй, и его самого, изможденного, почерневшего от копоти и гари.

Кабина вертолета походила сейчас на раскаленную духовку. С почерневших от грязи и усталости лиц пилотов струился пот. Вместо красивой формы на пилотах остались только шлемофоны и плавки.

— Курс сто двадцать! — отозвался Габелия, на исхудавшей, изможденной физиономии которого не изменились только пышные усы.

Прямо по курсу вертолета горел небольшой поселок.

— Квадрат пятнадцать. Приготовиться группе Винкастера, — передал Эдгар команду для спасателей.

Снова открылись люки… Не прошло и получаса, как грузовой отсек вертолета опустел. А радио в кабине пилота продолжало взывать с измученной земли о помощи. Голоса, называвшие очаги бедствия, перебивая один другого, сливались в оглушительную какофонию. И вдруг во французскую речь вклинились русские слова:

— Ястреб, Ястреб! — услышав знакомый, хотя и сильно искаженный в эфире голос, Габелия прильнул к наушникам.

— Ястреб на связи, прием!

— Ребятки, тут как раз дело по вашей части…

— Николай Сергеевич — вы? — радостно закричал в микрофон радист.

— Я, Отар… Там, совсем рядом с вами, восьмой квадрат, святая обитель. Сестрички просят помощи!

— Женский монастырь, что ли? — оживился неугомонный Завалишин. — Так, может, десант кинем, командир? Я готов!

— Шутки в сторону, орел! — голос Лапина стал строгим. — Вода в цистернах есть, не вылили еще?

— Все нормально, Николай Сергеевич. Залиты под завязку.

— В пяти километрах восточнее монастыря лесное озеро… Ну, добро, берите курс!

Снова французская речь заполнила наушники.

Эдгар потянул на себя штурвал, машина, круто кренясь на правый бок, развернулась и, ныряя носом в воздушные ямы, понеслась над горящими лесами.

— Похоже, сестричкам придется обождать, — вдруг мрачно изрек Сергей Руза, неотрывно смотревший вниз из стеклянного фонаря кабины. Костя и Отар тоже попытались разглядеть, что же происходит под ними.

— Сбавь-ка высоту, командир, — сказал Костя. — Там, кажется, кто-то крепко влип.

Над узким горным ручьем стелился черный дым. Маленький кемпинг, приютившийся в живописном ущелье, был пуст. Стена огня надвигалась с обеих сторон извилистой дороги и грозила вот-вот перерезать ее. Несколько машин, успевших проскочить опасный участок и вырвавшихся из огненной западни, мчались, подпрыгивая на камнях, к автостраде, ведущей на север.

Замешкался лишь зеленый «пежо» с прицепным домиком. На глазах у летчиков бушующее пламя, пожрав придорожные кусты и деревья, сомкнулось, и западня захлопнулась. По обеим сторонам кемпинга крутые, заросшие густым лесом склоны. Огонь взберется по ним быстрее, чем люди. А еще дым, который заволакивает все вокруг, впивается в легкие, не дает дышать. Выскочив из «пежо» по поляне в панике метались мужчина и женщина с маленькой девочкой на руках. Зловеще трещали горящие деревья. С леденящим душу гудением пламя подступало все ближе, грозя в считанные минуты поглотить кемпинг. От горячего пепла, снопов искр, падающих головешек уже занялись крайние коттеджи. Мужчина выхватил у женщины девочку, и втроем они бросились в густые заросли. Но и оттуда уже тянуло дымом и слышался страшный гул огня. Тогда семья вернулась к машине. Обезумев от ужаса, мужчина направил ее по единственной дороге прямо в огонь…

И вдруг с небес на огонь обрушились мощные потоки воды.

— Господи, неужели? — еще боясь поверить в чудо, прошептал мужчина за рулем, увидев, как опало пламя и со злобным шипением освободило проезд.

Случившееся и впрямь походило на вмешательство свыше. В густом дыму, в гуле пожара люди не слышали и не видели, что спас их огромный вертолет. Вода пригасила пламя на несколько минут, но их хватило, чтобы «пежо» на полной скорости проскочил гибельный участок.

Весь экипаж с волнением следил за машиной, устремившейся вниз по круто спускающейся извилистой дороге. Вертолет проводил спасенных до автострады, по которой на север медленно двигался нескончаемый поток беженцев на колесах.

— Штурман, курс! — снова привычно приказал Эдгар, не отрывая глаз от приборов.

— Курс сто шестьдесят, а вода на нуле. Куда летим, командир?

— Будем искать лесное озеро.

Аэропорт Орли в эти дни был так переполнен, что напоминал Казанский вокзал в разгар летних отпусков. Все силы авиации были брошены на борьбу с огнем в Провансе.

С дорожной сумкой через плечо, в распахнутом плаще Марта пробиралась сквозь возбужденную толпу к стойке справочного бюро, где две девушки, чуть не падая от усталости, но сохраняя безукоризненную вежливость, отвечали на бесконечные вопросы.

— Это невозможно, мадам, — в который раз терпеливо объясняла Марте измученная дежурная, едва взглянув на удостоверение с надписью «пресса», которое Марта выложила на стойку.

— Поймите, мне необходимо срочно туда попасть. Я согласна лететь в грузовом отсеке, стоя, лежа, в кабине пилота, как угодно.

— Нет, мадам, я ничего не могу для вас сделать. Аэропорты в зоне бедствия принимают только санитарные самолеты.

— Но там мой муж, понимаете? — ударилась Марта в отчаянное вранье.

— Я сочувствую вам, мадам, но увы…

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Мы сражаемся за каждый килограмм веса, мадам, вы даже не представляете, что там творится.

— Но я так беспокоюсь.

— Вряд ли вы окажетесь ему полезны, — с вымученной улыбкой назидательно произнесла девушка, — только доставите лишние хлопоты.

— Да-да, наверное, — потерянно кивнула Марта.

Она медленно отошла от стойки. Беспомощно озираясь в толпе, она вдруг увидела Арвидаса. Он шел прямо на нее.

— Салют, Марта! Моя исключительная проницательность и на сей раз не подвела. Я знал, что найду тебя именно здесь.

Марта молча смотрела на него.

— Конечно же, ты пытаешься вылететь в Прованс, — он улыбался, довольный, что нашел ее в многотысячной толпе, хотя и притворялся, что это не стоило ему никакого труда. — Я знаю даже больше: в ближайшие два дня сделать тебе это не удастся. Но у меня есть предложение, деловое, — уточнил он и снял с плеча Марты тяжелую сумку.

— Иди ты к черту со своими предложениями! — в сердцах Марта вырвала у Арвидаса сумку.

— Не горячись, малышка. У тебя все равно нет другого выхода. — Он беззаботно закурил, делая вид, что совершенно равнодушен к ней и старается из чистого человеколюбия. — У нас с Фрэнком на двоих плюс шофер маленький шарабанчик одной телекомпании. Желающих была масса, но я по старой дружбе забронировал одно местечко для тебя. Так что, если ты не станешь особенно привередничать, то, возможно, часов через семь мы будем на месте событий.

— Это очень мило с твоей стороны, особенно после того как ты украл у меня пленки, — бросила она и быстро зашагала прочь.

Арвидас последовал за ней.

— Да, но перед тем ты сама увела их у меня прямо из-под носа, — весело напомнил он. — Значит, мы квиты, и давай не будем ворошить прошлое.

— Увела, — сердито ответила Марта, — но уж, во всяком случае, не для того, чтобы передать их в русское гестапо.

— И тут ваша позиция весьма уязвима, мэм, — невозмутимо парировал Арвидас. — Не ты ли притащила парня на компрометирующее его рандеву со своим родителем и подставила под наши объективы?

Второй раз на протяжении короткого разговора щеки Марты заливал яркий румянец. Она остановилась и уже хотела выпалить очередную резкость, но Арвидас заговорил первым:

— Кстати, я не знал, что господин Зингрубер решил сделать презент московскому КГБ. Треп в прессе — это одно, а то, что затеял он, отдает обычной подлостью.

— Надеюсь, со свойственной тебе прямотой ты сообщил это шефу? — снова, не удержавшись, съязвила Марта.

— Ладно, навязываться я не буду, — теперь и Арвидас разозлился. — Если тебе так претит мое присутствие рядом, можешь загорать здесь хоть до второго пришествия.

Он сделал вид, что собирается уйти…

Яркий белый микроавтобус, расцвеченный рекламными надписями и номерами фирменных телексов, мчался по загородному шоссе на юг от Парижа.

В его заднем отсеке, забитом теле- и киноаппаратурой, молча сидели Марта и Арвидас. Фрэнк тактично выбрал место в кабине шофера, отделенной стеклом. Марта, не отрываясь, смотрела на экран телевизора — шла программа новостей, комментатор с истинно французским темпераментом рассказывал о мужестве участников авиасалона, бесстрашно устремившихся на помощь горящему Провансу. Он перечислял, сколько людей, кемпингов, поселков спасено от огня. Благодарил мужественных спасателей и летчиков. Затем пошли кадры кинохроники. В центре внимания и здесь были уникальная машина Минка и ее ставший почти легендарным экипаж.

Арвидас ревниво наблюдал, как сосредоточилась, вся подобралась Марта, как жадно ловила сообщения о русских в пестром калейдоскопе новостей. Он приглушил звук, когда пошли политические репортажи и другие новости дня. Вернулся на свое место и предложил Марте сигарету. Стараясь не смотреть на Арвидаса, она жадно затянулась.

— Вообще-то жаль, что ты расстаешься с нашей фирмой. Представляю, какие лихие репортажи ты выдавала бы теперь на радио и телевидении. Говорят, любовь хорошо стимулирует творческие порывы.

— Послушай, Арви, — еле сдерживая гнев, отозвалась, наконец, Марта, — ты оказал мне небольшую услугу, но это не дает тебе права пошло копаться в моем белье.

Арвидас пожал плечами и вздохнул:

— Да-да, ты права, извини, пожалуйста. Но со стороны может быть лучше видно. И потом я ведь немножко знаю тебя.

— Ну, и что же видно с твоей стороны? — как бы нехотя спросила Марта, скрывая любопытство под маской пренебрежения.

— А то, что у тебя ничего не получится, — с глубокой убежденностью проговорил Арвидас. — Ты напрасно тратишь время. А если бы даже получилось — это не нужно ни тебе, ни ему. Допустим, ты добьешься своего, но твой маленький каприз мигом кончится, как только ты убедишься, что вы люди с разных планет. Он дитя той системы, которая чужда и непонятна тебе. Он раб и сын рабов. И никогда он не сравняется с тобой, даже если проживет сто лет в свободном государстве. Но он на это и не согласится. Хотя, я уверен, ты предлагала ему остаться. Я мог бы тебе сказать наперед, что он откажется. Все потому, что он раб! Свобода страшит их, вот в чем парадокс. Она представляется им отклонением от нормы. Это люди из перевернутого мира. Корове, привыкшей жить в стаде и повиноваться кнуту, никогда не стать вольной ланью!

— Значит, ты вольная лань, а он корова? — насмешливо уточнила Марта. — Да, он не согласился, ты верно угадал. Но, может быть, тем он и интересен. Он личность, мужчина и никогда не позволит себе прятаться за бабской юбкой. Ты-то уж наверняка согласился бы, сделай я только пальчиком…

Арвидас пропустил мимо ушей нелестное для себя сравнение и продолжал развивать свои мысли:

— В стаде не бывает личностей, детка. На то оно и стадо. Будь это не так, разве миллионы позволили бы одному параноику гноить себя в лагерях и на каторжных работах во славу социализма? Сгонять с родных мест целые народы, объявив их поголовно врагами, держать в животном страхе огромную страну? Неужели миллионы свободных личностей дали бы так легко одурачить себя маленькому взбесившемуся тирану, убийце и дойти до того, чтобы бросаться под танки, на пулеметные гнезда, вопя в предсмертном экстазе его имя? Даже теперь, когда им попытались раскрыть глаза, они норовят все забыть и снова начать молиться на «вождя всех народов? Или сотворить себе нового идола, любого, лишь бы можно было петь ему коммунистическую осанну.

— Какая досада, Арви… Я не включила магнитофон. Такая проповедь пролетела мимо эфира. Мне, право, жаль, что ты тратил силы на такую неблагодарную слушательницу, как я.

— Напрасно иронизируешь. Я в самом деле хочу сделать на эту тему серьезную программу для «Балтийской волны». Может быть, даже серию бесед с моими постоянными слушателями там, в Латвии. Меня очень интересует этот психологический феномен — «Гомо Советикус», особенно в латышском варианте. Тебе может показаться, что я просто ревную, клевещу, но поверь… Не милосердие, не сострадание заставляет их сейчас бросаться в огонь, а подходящая возможность лишний раз продемонстрировать Западу маниакальную идею о превосходстве советского человека. Показать, что только при социализме выводится особая порода сверхлюдей со сверхморалью. Во имя этой идеи твой герой с партбилетом в кармане с готовностью забыл, что его ребенком вместе с матерью, вместе с десятками тысяч других латышей, литовцев, эстонцев вышвырнули в Сибирь. Его товарищи, с партбилетами и без оных, уже позабыли своих замученных, расстрелянных, сосланных родственников — все ради того же самого лицемерного мифа о самой Лучшей, самой Счастливой, самой Героической Стране. Я все еще не теряю надежды докричаться, достучаться до милых моих соотечественников, их сердца, ума, совести, наконец. Неужели за этой показухой, моралью «на экспорт» они в самом деле не видят, как гибнет, спивается, погрязает в нищете и тупом разврате страна?! Не видят тысячи сирот, брошенных алкашами-родителями, никому не нужных, умирающих в грязных больницах стариков? Не видят, как наглые орды бездельников разворовывают все, что можно украсть? Не верю! Они не могут не видеть, это каждый день у них перед глазами. Видят — и все-таки, как опоенные дурманом, идут за своими ничтожными полуграмотными пророками. И я хочу понять — почему? В чем тайна власти этих ничтожеств? Почему даже такие, как твой герой Банга, помогают им создавать лживые миражи? Спроси его, думал ли он об этом когда-нибудь? А если думал, то посмеет ли заикнуться о своих мыслях вслух…

Уже вечерело. Но на шоссе, по которому мчался телевизионный «микрик» было светло, как днем, от фар сотен несущихся навстречу машин. Чем ближе к зоне бедствия, тем гуще становился встречный поток. Все чаще появлялись мигалки пожарных, полицейских, санитарных машин. Водителю белого фургончика все труднее было лавировать среди них. Наконец и вовсе пришлось остановиться. Впереди была пробка, из которой полицейские с неимоверными усилиями вытаскивали только автомобили с красными крестами.

Микроавтобус сделал еще несколько судорожных рывков, пытаясь вырваться из дорожкой западни, но все было тщетно. Марта и Арвидас чуть не вылетели из кресел от резкого толчка, когда машина тормознула перед громадным шевроле. Впереди, насколько хватало глаз, растянулся раскаленно-красный пунктир задних габаритных огней. В сумерках все тревожнее пульсировали оранжевые, синие, желтые мигалки.

Внезапно белый «микрик», совершив невероятный маневр, выскочил на обочину, нырнул передком в неглубокий кювет и, соскребая дерн выхлопной трубой, метнулся вбок, на едва заметную лесную дорогу. Это была даже не дорога, скорее извилистая тропа среди деревьев. Мощный свет противотуманных фар с трудом пробивал кромешную тьму, машину швыряло из стороны в сторону на рытвинах и толстенных корнях. Однако через пару километров во мгле вдруг появились просветы.

— Кажется, приближаемся, — с волнением в голосе проговорил Фрэнк, напряженно вглядываясь в медленно разраставшееся на горизонте зарево. Вдруг «микрик» снова затормозил и чуть не опрокинулся на крутом повороте.

Чуть ли не под колеса им навстречу из темноты выскочили люди в красных комбинезонах. Они что-то кричали и махали руками.

— Какого черта! — высунулся из раскрытого окна Фрэнк. — Пропуск на стекле! Пресса, телекомпания «Сатурн»!

— Поворачивайте, — махнул рукой седой усталый сапер с яркой нашивкой на рукаве комбинезона. — Фронт огня подступает к нефтепроводу. Там готовятся взрывные работы.

— Ах, так… Спасибо, месье, — послушно забормотал, перегнувшись через баррикады аппаратуры, Арвидас и негромко шепнул шоферу: — Разворачивайся, но только не торопись…

Машина начала медленно и не слишком ловко маневрировать на узкой лесной дороге. Красные комбинезоны расступились… И вдруг юркий «микрик» рванул и, с ходу проскочив мимо отряда, скрылся в лесу.

— Стой! Стой! — кричали спасатели, бросаясь вдогонку.

Но куда там. Машина неслась навстречу зареву, а впереди уже гремели первые взрывы.

 

Глава 23

Все меньше надежд оставалось на спасение древнего доминиканского монастыря близ Сент-Этьена. Озаренные багровым отсветом приближающегося пожара, четко вырисовывались в ночи стены и башни готической постройки. Неприступной крепостью казалась святая обитель на гребне горной гряды, куда не могли проехать пожарные машины и другая наземная техника. Над монастырем, словно вестники беды, кружили самолеты и вертолеты. Рев моторов сличался с гудением надвигающегося огня, жадно пожиравшего лес на крутых склонах. То одна, то другая машина обрушивала вниз потоки воды из подвесных баков. Пламя ненадолго стихало, но остановить всесокрушающую стихию не удавалось.

У монастырской стены метались спасатели. Визжали бензопилы, падали вековые деревья. Саперы пытались отсечь огонь от монастыря, лишить его пищи. Старательно работали два маленьких трактора-землеройки, опоясывая стену траншеей.

А из древней обители уже началась эвакуация. Подхватив длинные полы своих коричневых туник, сестры-кармелитки панически метались возле рассекавших душный воздух винтами спасательных вертолетов. Давка, крики ужаса, грозное завывание огня, треск летящих головней — все это снова и снова заставляло вспоминать Данте. Наконец вертолеты тяжело поднялись в воздух, словно с трудом отцепившись от судорожно цеплявшихся за них людей. Перегруженные машины, натужно ревя, набирали высоту, торопясь уйти подальше от огненного смерча внизу.

Машина Эдгара появилась, когда спасательные вертолеты уже отлетели на безопасное расстояние, а монастырский двор напоминал растревоженный муравейник.

— Давай к левой башне! К левой башне! — кричал Эдгару второй пилот Сергей Руза, державший руки на рычагах пуска воды. — Там какие-то бочки горят.

— К черту бочки, — сквозь зубы процедил Банга. — Отсекаем пламя от строений!

Вслушиваясь в забитый треском и голосами эфир, Габелия глянул вниз и невольно зажмурился.

— Эй, командир! Шашлык из нас делать хочешь?

Высокое пламя, достигнув вершин деревьев, казалось, вот-вот достанет машину. Вихревые потоки воздуха от винта поддразнивали огонь, то заставляя его пригибаться, то раздувая, как в мощном горне. Но Эдгар все ниже опускал вертолет, чтобы с предельной точностью обрушить потоки воды в самое опасное место. В струях горячего ветра, смешанного с черным дымом, машина с трудом сохраняла устойчивость.

— Давай! — крикнул наконец Эдгар.

Руза нажал на рычаги — и тонны воды из цистерн хлынули вниз, подавляя самый опасный очаг огня. Злобно шипя, огонь отполз от стены. Когда цистерны опустели, Эдгар вновь поднял машину на безопасную высоту.

— Штурман, курс!

— Курс 360.

— Момент, месье Банга! — вдруг обернулся к нему сидевший рядом с Отаром переводчик. — Вас вызывают с земли.

— В чем дело?

— Они просят забрать оставшихся в монастыре женщин. Положение крайне серьезное.

— Я и сам это вижу, — буркнул Эдгар.

Там, внизу, отступившее было пламя снова шаг за шагом упорно подбиралось к стене. Во двор, подобно трассирующим снарядам, летели алые головни. Загорелся какой-то амбар.

— Но я же не бог, чтобы посадить слона на блюдце, — с досадой бросил он, хотя уже начал прикидывать, куда все-таки можно приземлить машину. — Где же застряли спасательные вертолеты? — спросил он Отара.

— Я уже послал SOS, — живо отозвался Габелия, но машины обернутся не раньше, чем минут через тридцать.

— Через полчаса из сестричек может получиться жаркое, — мрачно констатировал Костя Завалишин. — Может, попробовать скинуть трапы?

— Трапы! — хмыкнул Сергей. — Это же монастырь, а не цирк.

— Цирк — не цирк, — проворчал Эдгар, — а придется сестричкам заняться акробатикой.

Медленно, метр за метром, он начал опускать многотонную махину. С высоты экипажу казалось — еще одно неосторожное движение, и своим стальным брюхом вертолет раздавит замок, словно картонную декорацию.

— Свяжитесь с землей! — приказал Эдгар переводчику. — Пускай прекращают суматоху и готовятся к погрузке.

Чем ближе к пылающей земле, тем становилось жарче. Пот градом катился по лицам, едкий дым, проникая сквозь щели, начал постепенно наполнять кабину.

— Костя, выключай вентиляторы! Выпускай трапы!

Теперь вертолет висел совсем низко, метрах в пятнадцати от земли. К веревочным трапам сразу бросились спасатели, чтобы придержать болтающиеся на ветру лестницы и хоть немного облегчить женщинам подъем. Вертолет кренило с боку на бок, трапы беспорядочно болтало. Самым отчаянным монахиням удавалось взобраться на одну-две нижние перекладины, но они тут же срывались и падали на руки измученных людей в красных комбинезонах.

— Какого черта они там возятся?! — нервничал Костя, тревожно глядя на одну из монастырских башен. На ней уже занялась огнем деревянная кровля, и раздуваемый ветром огонь норовил лизнуть обшивку вертолета.

— Эти сестрички нас погубят, — мрачно изрек Костя.

— Меньше болтай! — прикрикнул на него Эдгар и повернулся к переводчику: — Леблан, поторопите спасателей. Я продержу машину на весу еще минут пятнадцать.

Француз быстро заговорил в микрофон, и вдруг сквозь возбужденную перебранку мужских голосов донесся отчаянный девичий голос, захлебнувшийся не то в плаче, не то в мольбе.

Этот крик полоснул по нервам, как бритва. Эдгар обернулся к Леблану.

— Молодая послушница… Умоляет не бросать их, — виноватым голосом перевел тот. — Умоляет не улетать…

Эдгар вырвал у него микрофон и громко крикнул:

— Валите пихты! — но тут же опомнился: — Передайте спасателям, чтобы свалили два дерева у часовни. Быстрее, я буду садиться.

Взвыли бензопилы, рухнули обреченные деревья, и образовалась небольшая площадка, ярко освещенная отсветами пожара. Замерев от ужаса, люди смотрели, как огромная машина начала медленно опускаться на крохотный пятачок двора, едва не цепляясь вращающимися лопастями за крышу башни. Мощный вихрь сбивал женщин с ног, прижимал к стенам часовни. Наконец, ломая ветки поваленных деревьев, шасси машины коснулось тверди. Насколько было можно, Эдгар сбросил обороты двигателя, чтобы люди сумели приблизиться к вертолету.

Посадка монахинь скорее напоминала погрузку не слишком деликатного груза. Спасатели буквально вбрасывали женщин в раскрытые люки вертолета, а там их ловили Отар, Костя и Сергей Руза.

— Все! — крикнул Костя. — Задраиваю!

— А спасатели? — крикнул Эдгар.

— Их же двадцать человек, — прохрипел Руза, — не поднимемся.

Эдгар прикрыл глаза, чтобы не видеть сквозь стекло кабины парней в красных робах. Начал понемногу прибавлять газ. И вдруг приказал Леблану:

— Передайте — всем в машину! Быстро!

Тяжело, как бы нехотя, вертолет начал отрываться от земли. Натужно ревел двигатель, дрожала обшивка. Из грузового отсека прильнувшие к иллюминаторам люди с ужасом увидели, как на монастырское подворье хлынули неудержимые волны огня. Вспыхнула часовня, возле которой только что стоял вертолет.

Так и не сумев набрать нужной высоты, машина летела, чуть не задевая верхушки горящих деревьев. Монахини задыхались от жары и дыма. Но меж ними уже деловито сновала совсем юная послушница, помогая летчикам и спасателям перевязывать раненых и обожженных.

— Это не она там пищала внизу? — полюбопытствовал Отар.

Леблан кивнул.

— Ее зовут Мари. Она говорит, что русских летчиков послал им бог.

— Пускай помолится еще маленько, чтобы нам выбраться отсюда, — озабоченно проговорил Костя, пробираясь в пилотскую кабину.

Внезапно вертолет начало бросать из стороны в сторону.

— Что за чертовщина? — в тревоге обернулся к Косте Эдгар. — В чем дело?

— В том, что хвостик подпалили, — нагнулся к нему Костя. — Задний винт работает с перебоями.

Руза беззвучно выругался.

— Женщин немедленно в передний отсек, — невозмутимо приказал Эдгар. — Приготовить огнетушители.

Вертолет болтало все сильнее.

— Вообще говоря, пора садиться, — философски заметил Руза. — Потеряем равновесие — всем хана.

Эдгар посмотрел вниз. Под ними был сплошной лес, и кое-где он уже горел. Садиться было некуда.

Закопченный, забрызганный грязью фургончик, в котором теперь не сразу можно было узнать щеголеватый телевизионный «микрик», выскочил по задымленной лесной дороге к берегу озера и медленно покатил вдоль него, увязая в податливом влажном грунте.

— Я же говорил, что здесь должно быть озеро! — торжествующе воскликнул Фрэнк. — Мы ездили сюда со спинингами.

— Насчет рыбалки нам здорово повезло, — уныло заметила Марта и обернулась к Арвидасу: — Может, все-таки попробовать прорваться назад?

— Знаешь, детка, я тоже люблю горячие репортажи, — обозлился тот, — но не с задницей в костре.

Наконец «микрик» застрял, и шофер выключил двигатель. В тишине стало хорошо слышно гудение приближающегося пожара. В небо выпрыгивали с земли отдаленные сполохи.

— Не скучайте, мэм, — съязвил Фрэнк, втянув носом воздух, — скоро огонь будет здесь. — Он побрел по берегу и через минуту радостно крикнул: — Лодки! Я же говорил, что здесь они должны быть.

— Это уже луч надежды, — облегченно вздохнул Арвидас, присматриваясь к двум полузатопленным в камышах плоскодонкам. — Чем не Ноев ковчег? На всякий случай нужно перетаскать сюда кое-что из техники.

Вернувшись к «микрику» журналисты принялись доставать из него кинокамеры, фотоаппараты, коробки с пленкой. Выйдя из фургончика, Марта прислушивалась к дальнему гулу огня. И вдруг в этот далекий еще звук вклинился натужный стрекот мотора.

— Смотрите! — крикнула Марта.

Все подняли головы — и застыли.

Из-за темной стены леса вынырнул огромный вертолет и начал спускаться к воде. Он летел, как раненая птица, то заваливаясь набок, то начиная кружить на месте. От хвоста тянулся шлейф дыма, в нем иногда показывались языки пламени.

Судорожно дергаясь, машина косо зависла над самой водой, и на поверхности озера вздулись и побежали по кругу бурунчики волн. Разом раскрылись люки, и из них, как горох, посыпались люди в красных комбинезонах. Они соскальзывали по выброшенным фалам, спускались в воду по трапам, бережно прижимая женщин в долгополых одеяниях. Вслед им летели надувные плотики, спасательные жилеты, куски пенопласта — все, что могло поддержать людей на плаву. В ужасе Марта смотрела, как то одна, то другая монахиня срывалась и падала в воду.

Но Арвидасу и Фрэнку было не до сантиментов. Пресса есть пресса, и кинокамеры работали безостановочно с той самой минуты, как над озером появился горящий вертолет.

— Это он, он! — закричала вдруг Марта, узнав машину.

— Кто он? — Арвидас на секунду оторвался от глазка камеры.

— Русский вертолет!

— В самом деле, — несколько секунд Арвидас с изумлением всматривался в раненую машину. — Чего ж ты стоишь? Бросайся в воду и дуй вплавь к своему…

— Идиот! — Марта в ярости выбила камеру у него из рук. — Гибнут люди! Сделай что-нибудь.

Он побагровел от стыда и грубо крикнул Фрэнку:

— Эй, летописец! Бери Мишеля и прыгайте в лодки. Живо!

— Зачем? — с неохотой отозвался Фрэнк, увлеченный съемкой.

— За невестами, — объяснил шофер, который уже отвязывал лодки. — Если успеем…

Арвидас вскочил в «микрик» и включил радиопередатчик. Довольно скоро во взбудораженном эфире ему удалось нащупать один из радиопостов зоны стихийного бедствия.

— Алло! Алло! Я журналист Арвидас Скулдис из радио «Свобода». Мы застряли с телепередвижкой километрах в сорока южнее Сент-Этьена… Ну да, недалеко от монастыря кармелиток, на берегу лесного озера… Да, требуется помощь — тут небольшой апокалипсис… Яснее? Пожар в родильном доме во время наводнения. Еще яснее? Женщины тонут, вертолет горит!

Вертолет действительно горел. Уже почти треть хвоста была объята пламенем.

— Все, командир! — крикнул Эдгару черный от копоти Костя. — Дамы купаются! Теперь пора окунуться и нам.

— Прыгайте, — скомандовал Эдгар. — Только поживее.

Отар и Сергей ловко скользнули по длинным фалам к воде. Но Костя не трогался с места и подозрительно посматривал на Эдгара.

— Ты что, думаешь садиться на воду?

— Ты прыгай давай!

— А ты?

— Я должен спасти вертолет! — сцепив зубы, проговорил Эдгар. — Попробую сбить пламя скоростью.

— Понял, — откликнулся Костя. — Ты должен спасти, а мне, выходит, на машину наплевать!

— Эй-эй, не дури! — обернулся к нему Эдгар.

Но Костя уже задраил люки, схватил огнетушители и бросился в хвостовой отсек. Струи пены ударили по обшивке. Эдгар дал полный газ, и вертолет, освободившийся от груза, бешено рванулся вперед. В предутренней мгле он метался над темной водой, похожий на сумасшедший факел, то камнем падал вниз, то взмывал ввысь, то закладывал немыслимые виражи…

Марта в ужасе наблюдала за этой смертельной огненной пляской.

Мистер Блейфил, вальяжно расположившись в кресле, стоявшем в небольшой уютной комнате, отделанной белой кожей и застланной серебристым ковром, с удовольствием затягивался крепкой сигарой, прихлебывал кофе и увлеченно смотрел весьма любопытный телевизионный спектакль.

Спектакль разворачивался в уже знакомом нам огромном кабинете Блейфила с авангардистским интерьером, аквариумными окнами, тропической растительностью на стенах и потолке и причудливыми стеклянными глыбами самых немыслимых форм.

Действующие лица также были знакомы. За круглым столом, на котором красовался макет минковского вертолета, сидели Лосберг и Зингрубер. Перед ними на низком столике тоже светился экран телевизора. Эфир, как и в предыдущие дни, был заполнен сообщениями из Прованса.

— Русские не верят в бога — значит, им покровительствует сам дьявол, — со злостью заключил Зингрубер. — Все это в самом деле похоже на адский спектакль, специально устроенный для рекламы русской техники.

— Кстати, они неплохо справились со своей ролью, — Лосберг с напряженным интересом слушал комментатора. — Ты не находишь?

— А ты уже готов аплодировать? Не забудь только, во что нам обойдутся места на этом действе. В огне, которым мы любуемся, сгорело больше половины наших контрактов.

Лосберг нехотя оторвался от телеэкрана.

— А знаешь, Манфред, все не так трагично, если взглянуть на дело с другой стороны. Бесспорно, машина Минка великолепна, но и у наших вертолетов есть свои достоинства. Что если на базе двух фирм, нашей и русской, создать совершенно новый летательный аппарат, который вберет в себя лучшие качества обеих моделей?

Несколько секунд ошарашенный Зингрубер молчал, не в силах вымолвить слова. Только сверлил Лосберга серо-стальными колючими глазами.

— Шутка неплоха, — наконец выдавил он. — Ты бы приберег ее до прихода мистера Блейфила. Он, конечно, будет в восторге от перспективы породниться с большевиками.

— Плевал я на мистера Блейфила! — вспылил обычно невозмутимый Лосберг. — Он такая же марионетка Пентагона, как коммунистические фанатики — своего ВПК. Лезут со своими ракетами на Кубу, на Ближний Восток, по уши увязли во Вьетнаме — и те, и другие, заметь. И еще не известно, как смогут оттуда выбраться…

Мистер Блейфил не обиделся. Смысл придуманных им телеспектаклей как раз и заключался в том, чтобы время от времени получать неотфильтрованную информацию о самом себе. В данный момент он развлекался тем, что искал новые ракурсы, включая то камеру, упрятанную в причудливой стеклянной скульптуре на стене, то другую, нацеленную на собеседников из зарослей пышных орхидей. На его экране появился Лосберг крупным планом.

— Я всегда считал тебя неглупым человеком, Фреди, дельным компаньоном, — продолжал между тем Лосберг. — Но неужели антисоветизм настолько повредил тебе зрение, что ты не видишь, в какую пропасть катится мир? Безумие — любая война: горячая, холодная, политическая, идеологическая… С русскими нужно не воевать, а торговать. Помяни мое слово, в выигрыше окажется тот, кто раньше поймет это и возьмет дело в свои руки.

— Но они и так торгуют! — зло перебил Зингрубер. — Господин Брежнев весьма активно экспортирует танки и коммунистические режимы, будь то в Европе, Африке или Южной Америке. Они всюду суют свой нос!

— Господин Брежнев не вечен. Так же, как наши ястребы. Их время проходит. Будущее за деловыми людьми, смею тебя уверить…

Тирада Лосберга была прервана довольно неожиданным появлением Блейфила.

— Добрый день, господа. Я немного опоздал. Но вы сейчас будете вознаграждены за свое долготерпение.

Не взглянув на экран, он выключил телевизор.

— Дело в том, что вы кушаете протухшие новости. У меня есть для вас репортажик посвежее.

Блейфил извлек из стола замысловатый баллончик и заботливо опрыскал из него лепестки особенно нежной орхидеи. Он явно тянул со своим чрезвычайным сообщением, видимо, набивая ему цену. Наконец удобно устроился в фантастически изысканном и фантастически уродливом кресле и изрек:

— Мне только что позвонили из Сент-Этьена. Русская машина, доставившая нам столько хлопот и волнений…

Двумя толстыми волосатыми пальцами он приподнял стоявший на столе макет, изобразил круг над полом и как бы невзначай выронил.

Зингрубер и Лосберг переглянулись, желая удостовериться в правильности своих догадок.

— Да-да, — благодушно кивнул Блейфил. — Гробанулся совершенно самостоятельно, без нашей помощи.

— Разбился? — тихо переспросил Лосберг, еще не решаясь поверить. — А экипаж?

— Кажется, некоторые спаслись… Пилот вроде бы погиб, — пожал плечами Блейфил. — Теперь его, несомненно, причислят к лику святых, тем более что это произошло при спасении женщин из монастыря кармелиток.

— Господи, а я то, грешник, клеветал на Всевышнего за то, что он отвернулся от нас! — возбужденно воскликнул Зингрубер. — Ведь такое развитие событий в корне меняет дело.

Лосберг молчал, словно оглушенный. Он думал о Марте — той далекой Марте, которая жила на его далекой, но не забытой родине. О том страшном ударе, который нанесла ей судьба… И еще он думал о другой, близкой, Марте и понимал, что судьба безжалостно обошлась и с нею. Слова Блейфила и Зингрубера доносились до него, как сквозь вату…

— У нас появляется мощный и совершенно неожиданный союзник, — восторженно разглагольствовал лысый магнат. — Типично русское явление — перестраховка! Пока они составят и соберут свои комиссии, а те будут разводить писанину, таскать всех, от Главного конструктора до последнего заправщика, на Лубянку в поисках участников диверсии, мы получим массу времени, чтобы наверстать упущенное и выправить положение.

— Кстати, и наша пресса подкинет им пару мыслишек, — увлеченно подхватил Зингрубер. — Заметьте, ни французская, ни американская, ни бельгийская машины не потерпели аварии на тушении пожара… Я уж не говорю о надежнейшей фирме «Лосберг — Зингрубер»! Если умело подать эти факты, рынок задумается — а так ли уж хороша советская вертушка, если в первой же серьезной передряге разлетелась вдребезги?!

— Весьма полезное рассуждение, — одобрил Блейфил. — Однако пока только рассуждение! А что касается практики, — он лукаво прищурился, — то, по секрету сказать, я уже послал к озеру Дюраз, в котором затонул вертолет, нескольких водолазов в сопровождении опытных специалистов. Десяток хороших снимков… Может быть, один-два оригинальных узла на память. В конце концов я вовсе не против сотрудничества с русскими — вопрос только, в какой форме, — с неприятной улыбкой он взглянул на Лосберга. — В общем, появляется реальный шанс спасти добрую половину, а то и все контракты. Что вы на это скажете, господин Лосберг?

— Я скажу, — Лосберг бросил тяжелый, отсутствующий взгляд на своих компаньонов, — что, когда к убитому льву бросается стая гиен, лучше отойти в сторону, иначе можно задохнуться от вони.

 

Глава 24

На светлой полосе пляжей Рижского взморья сегодня было немноголюдно. Залив и побережье тонули в густом влажном тумане. Неприветливым было и серо-стальное море. Но и в этот осенний ненастный день многие рижане не изменили любимому месту воскресных прогулок. К тому же дети и собаки очаровательны и веселы в любую погоду, именно они и оживляли хмурую тишину утра, навевали улыбки.

Калнынь, тоже верный давней привычке, неторопливо брел по плотному песку вдоль кромки воды, заложив руки за спину и подняв воротник темно-серого плаща. Игривый спаниель обмел ему шелковистыми ушами ботинки, приглашая поиграть, и был несколько обижен, поняв, что его порыв остался без ответа. Калнынь шел, погруженный в свои думы, и изредка отвечал на приветствия знакомых коротким кивком головы. Взглянув на часы, он свернул на тропинку, взбегавшую вверх по дюнам и терявшуюся между соснами. На поляне под деревьями стояли врытые в землю грубые скамьи, сколоченные из толстых, слегка обтесанных бревен. Под стать им были такие же крепкие приземистые столы. Чуть в стороне, возле островерхого бревенчатого шатра с резной бахромой по краям позвякивали кружки, лилось из бочек пиво.

Здесь были только мужчины. Степенные молчаливые латыши заходили сюда выпить по кружечке под копченую салаку, исконное рыбацкое лакомство.

Андрис взял пару кружек, поискал глазами место и подошел к столику, за которым сидели двое. Кивком спросил у них, не возражают ли, и, получив такой же безмолвный утвердительный ответ, неторопливо устроился на отполированной до зеркального блеска скамье. Отхлебнул из кружки.

Один из соседей по столу, молодой парень, допил пиво, аккуратно поставил пустую кружку на тарелку из-под салаки и ушел. С Калнынем остался высокий костистый мужчина. Он сделал несколько коротких, со смаком, глотков и только тогда заговорил:

— Пивко сегодня неплохое, свежее. — Он настороженно и внимательно огляделся по сторонам.

— А к чему весь этот маскарад? — спросил Калнынь, исподлобья посмотрев на конспиратора.

— Извините, но другого выхода не было, — собеседник Калныня виновато улыбнулся.

— Что за детские игры? Почему нельзя было зайти ко мне на работу? Или просто домой?

Костистый уныло глянул в небо, объяснил:

— К сожалению, мы оба под колпаком: я — как человек, которому слишком много доверено секретов, вы — как человек, который может доставить неприятности.

Калнынь устремил на сидящего напротив свинцовый взгляд.

— А нельзя ли поконкретнее, уважаемый?

— Только без фамилий, прошу вас, — поспешно перебил тот. — Сейчас вы все поймете. Вы ведь интересуетесь делом А.Б.?

— Какого А.Б.? — нахмурился Калнынь и вдруг сообразил: — Артура Банги? Вон оно что…

— А.Б., — упрямо повторил костистый, указав глазами на проходивших мимо парней с кружками. — Я же просил…

— Та-ак, — с затаенной яростью процедил Калнынь. — Значит, это вы с вашим шефом крутите мне мозги? Подсовываете всякую липу! Вы что же, голубчики, думаете, на вас управы не найдется?

— Не найдется, Андрис Эгонович, не найдется, — уверенно заверил тот. — Пока вашему А.Б. срок не навесят, вам так и будут подсовывать липу. А после, как говорится, ищи-свищи…

Пораженный такой наглой откровенностью, Андрис отставил кружку и угрожающе набычился.

— Да вы пейте пиво, пейте, — спокойно сказал костистый, — не то выдохнется.

Сам он отхлебнул из своей кружки и быстро, с профессиональной сосредоточенностью снова огляделся.

— Слушайте внимательно, — одними губами проговорил он. — Дело, которое вы безуспешно пытаетесь выудить из нашей конторы, в данный момент находится на Рижском вокзале, в камере хранения.

Мужчина достал из заднего кармана брюк сигареты, закурил, а пачку пододвинул к Калныню.

— Здесь все записано: номер ряда, ячейки и код. Только поезжайте туда не на служебной машине и не на своей, конечно. Лучше всего на такси.

Калнынь ошалело смотрел на него, все еще не веря в реальность происходящего. Ни дать, ни взять детектив…

— Делайте с бумагами, что хотите, — продолжал конспиратор, — заучивайте наизусть, снимайте копии, фотографируйте… Но завтра в семь тридцать утра папка должна быть на месте. Больше ничего говорить не буду, все поймете сами из дела.

— Спасибо, конечно, — Андрис сунул сигаретную пачку в карман. — Хотя согласитесь, все это довольно странно. Если бы я не знал вас столько лет…

Калнынь вошел в кабинет второго секретаря ЦК компартии Латвии тяжелым размеренным шагом, лицо бесстрастно, губы плотно сжаты, в руке — коричневая дерматиновая папка. Хозяин кабинета, красивый, с благородной проседью, щеголеватый мужчина спортивного вида, бросил на вошедшего мимолетный безразличный взгляд, дочитал бумагу, сделал в ней несколько пометок и только после этого поднялся и пожал Калныню руку. Затем он опустился в кресло, раскрыл переданную Калнынем папку и начал читать. Читал он внимательно, с аппетитом, при этом губы его машинально повторяли текст, а выражение глаз непрерывно менялось. Калнынь неотрывно наблюдал за секретарем. Наконец тот закончил чтение, не спеша перелистал справку, как бы проверяя, не упустил ли чего. Затем отодвинул бумаги от себя, подождал немного, нехотя взял из массивного прибора ручку и медленно расписался. Откинулся на спинку кресла, словно позволив себе краткую передышку, и устало спросил:

— Что еще?

Калнынь посмотрел на ковер у себя под ногами, погладил ладонью край секретарского стола, неопределенно повел плечами.

— На сегодня вроде бы все… Справку о работе прокуратуры, как и обещал, дадим завтра, доклад пишется — к концу недели, думаю, положим вам на стол… Скажите, Николай Иванович, — неожиданно спросил Калнынь, — вы в курсе, что Артур Банга арестован? — в голосе Калныня появилась хрипотца.

Николай Иванович Белов недружелюбно глянул на Калныня и спокойно ответил:

— Да, в курсе.

— И вам кажется это нормальным?

— Что именно? — в глазах Белова мелькнула насмешка. — То, что он арестован, или то, за что он арестован?

— Николай Иванович, — на скулах Калныня вздулись бугристые желваки, — я знаю этого человека с рождения. Стал коммунистом в подполье, воевал, сделал свой колхоз лучшим в республике, депутат Верховного Совета.

— Чего ж ты дергаешься? Значит, разберутся со всем вниманием.

— Николай Иванович, — Калнынь начинал заметно волноваться, — если мы перестанем доверять таким, как Артур Банга…

— Или таким, как Берия.

— При чем здесь Берия? — опешил Калнынь.

А при том, дорогой коллега, что у партии есть принцип: доверять — доверяй, но и проверяй, — глаза у Белова сделались холодными, колючими. — Все под одним богом ходим, одному богу служим. Не дело, когда заведующему административным отделом ЦК приходится напоминать прописные истины.

Калнынь подался вперед, в глазах сверкнул гнев.

— Я знаю, на какой я должности в ЦК, как знаю и то, что есть социалистическая законность, которую не дано права нарушать никому. Вы хоть знакомы с тем, что именно инкриминируется депутату Верховного Совета Банге и какими методами ведется следствие?

Белов поправил манжеты белоснежной сорочки, пригладил галстук, вкрадчиво полюбопытствовал:

— А ты откуда все это знаешь?

— Должность обязывает, — не слишком вежливо ответил Калнынь.

— Насколько мне известно, следствие ведет Комитет Государственной Безопасности, так? — последние слова Белов произнес с особым нажимом.

— Ну и что?

Белов глянул на Калныня с откровенным состраданием.

— А то, что эта организация пустяками не занимается. Даже если речь о депутатах или членах ЦК.

— Уж, конечно, — Калнынь теперь не скрывал своей неприязни, — и особенно веские доказательства вашей правоты представил незабвенный Берия.

Белов закинул руку за спинку кресла, слегка склонил набок голову. Глаза его зло сузились.

— Слушай, Калнынь, нет ощущения, что тебя заносит? Особенно в последнее время. Все вокруг тебя плохие. Лезешь в дела милиции, шельмуешь прокуратуру, теперь и до КГБ добрался.

— Если вас не устраивает моя работа, извольте листок бумаги. Дело нехитрое — через пять минут у вас на столе будет мое заявление. — Калнынь резко поднялся.

Встал и Белов, смерил Калныня презрительным взглядом, холодно осадил:

— Ты писал заявление, когда тебя назначали завотделом? Нет! Ну и сейчас как-нибудь без заявлений обойдемся. Тоже мне, адвокат нашелся.

— Я головой ручаюсь за этого человека.

— Ты бы лучше приберег ее для себя, еще пригодится. Чекист липовый. — Белов выбрался из-за стола, пересек кабинет, подошел к массивному двухдверному сейфу, не без труда открыл верхнюю его половину. Вынув из сейфа листок бумаги и не оборачиваясь к Калныню, начал перечислять: — Жена — дочь бывшего кулака, немецкого старосты, бандита Озолса; была замужем за националистом, немецким прихвостнем Лосбергом; после войны репрессирована и сослана в Сибирь. Лучшие друзья: один сбежавший от Красной Армии пьянчуга, другой — без родни, потому что вся она в Англии. Вместе со своими дружками оказался в территориальных водах Швеции один раз, потом с теми же шведами вступил в преступный сговор… И никто не знает, был ли перерыв между первым разом и вторым. Вечно всем недоволен, любое постановление партии и правительства принимает в штыки, мудрит, мутит людям мозги, Лиго празднует.

— А Лиго-то здесь при чем? — не выдержал Калнынь.

— Да при том, — Белов сунул листок в сейф, аккуратно закрыл его. — Скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты.

— И то верно, — неожиданно спокойно согласился Калнынь, — моих друзей вы знаете, я ваших тоже.

— Что? — Белов резко обернулся. — Да ты никак угрожаешь мне?

— Никоим образом. Просто вы погостите в моем доме и укатите восвояси, а нам здесь жить. Для вас Банга темная лошадка, а для меня самое светлое и святое в жизни. Ребятишкам с улицы Энгельса не терпится сфабриковать еще одно дельце, бдительность показать, а вы потворствуете беззаконию, да к тому же, извините, Николай Иванович, несете стыдную чушь. Хотим заставить латышей поверить в нашу искренность, сплотить вокруг себя, позвать на борьбу за светлые идеалы коммунизма, а делаем все, чтобы их оттолкнуть.

— Ты соображаешь, что мелешь? — резко оборвал Белов.

— Я-то соображаю. И вам не мешало бы. Но, слава богу, партия состоит не из одних вторых секретарей Центральных Комитетов. У нее хватит мудрости разобраться, кто есть кто. Если мы снова начнем расправляться с такими, как Банга, то я отказываюсь быть с вами в одной компании, — тем же тяжелым, размеренным шагом Калнынь вышел из кабинета.

Белов проводил его недобрым взглядом, постоял, подумал и решительно направился к своему рабочему месту. Уселся в удобное кресло и набрал номер.

— Привет, Белов говорит. Слушай, откуда Калныню с такой точностью известно про дело Банги?.. Что?.. Сам следователь? Ну и порядочки у вас. И что ты намерен предпринять? — Он перенес трубку к другому уху, вынул из ящика сигарету, закурил. — Ты знаешь, что он собирается обращаться в Москву?.. Откуда взял?.. Да он только что сам мне сказал. — Некоторое время он молча слушал, нервно барабаня пальцами по полированному столу, потом не выдержал и оборвал своего собеседника: — В общем, не заиграйся. Время не то. И о социалистической законности помни. Да-да, дорогуша, покрывать тебя никто не будет. Наоборот — спросим по всей строгости. Можешь доказать — доказывай, а не можешь, тогда… Раньше нужно было думать. Все, дорогой, все, нечего прятаться за спину ЦК. И разберись, что у тебя за кадры. А то ведь и на самого могут дело завести. Так-то, дорогуша, будь здоров.

Знакомое окно, на три четверти забранное решеткой. Знакомый желтый канцелярский стол. И до омерзения знакомая яркая лампа, которую следователи так любят направлять тебе прямо в глаза. Впрочем, сейчас она освещала стол, за которым Арнис Брасла что-то усердно строчил.

Артур уже привык к этой шаблонной процедуре выматывания нервов. Однако на сей раз волынка тянулась так долго, что он не выдержал:

— Вы не роман там пишете?

Не поднимая глаз и не прекращая строчить на листе бумаги, следователь рассеянно и совсем «не по форме» отозвался:

— Да-да, извините… Я сейчас, очень тороплюсь.

Немного погодя он в самом деле поставил жирную точку своей авторучкой, а чуть пониже витиевато расписался.

— Ну, вот, — Брасла подвинул к Артуру исписанные листки. — Роман — не роман, а рассказик, кажется, довольно занятный получился. Прочтите.

— Что это?

— Мое заключение по вашему делу.

Непослушными руками, с трудом сдерживая предательское их подрагивание, Артур взял листки и начал читать «рассказик». Но глаза не видели слов, строчки прыгали, буквы расплывались. Следователь понял, что Артур лишь бессмысленно просматривает страницы и сосредоточиться он не в силах.

— Впрочем, ладно. В двух словах все выглядит просто. — Брасла взял у Артура плотно исписанные листы, положил их в казенный гербовый конверт и зачем-то запечатал. — Итак, во-первых, я закрываю ваше дело за отсутствием состава преступления по большей части пунктов обвинения. Корыстные мотивы, а тем более всякая шпионская галиматья полностью отметаются за недоказанностью. Кое-что для суда, конечно, остается, сами понимаете… Все эти шуры-муры со шведскими рыбаками, пускай не в свой карман, а для колхоза, вам не простят. Но, думаю, обойдется условным сроком, в крайнем случае принудработами по месту жительства. Ну, а партийность, депутатство — их теперь в раздел приятных воспоминаний. Равно как и председательское кресло.

Артур слышал следователя — и не понимал. Как бывает во сне. Только в голове билась тревожная мысль: «Что еще? Что еще он задумал? На чем хочет подловить?»

Однако следователь невозмутимо продолжал:

— Во-вторых, своей властью, которая пока у меня есть, я освобождаю вас из-под стражи. Вот пропуск. А мне вы оставите подписку о невыезде и не вздумайте ее больше нарушать. Распишитесь…

Вот уже и белый прямоугольничек пропуска в руках, и на бланке поставлена неразборчивая от волнения подпись, но Артур никак не может сбросить с себя оцепенения, все не может поверить…

— И, наконец, третье — самое главное, — следователь протянул Артуру казенный запечатанный конверт. — Это должно немедленно попасть к Калныню.

— К Калныню? — тупо переспросил Артур.

— Да, к нему, немедленно, сейчас же. Вы меня хорошо поняли? Прежде чем рвануть домой, вы отправитесь к нему и передадите лично, из рук в руки, мое заключение по вашему делу. Он в курсе. Только никаких посредников — из рук в руки!

Артур кивнул и спрятал конверт во внутренний карман пиджака.

— Это все, идите.

Артур поднялся, но все медлил, колебался.

— Наверное, я должен благодарить, — пробормотал он. — Все так неожиданно, странно…

— Да, странно, — задумчиво согласился следователь и вдруг усмехнулся. — Хотя что же здесь странного? Было время, мы стреляли друг в друга, теперь друг друга пожираем. Может, хватит?

— Что?

— Да нет, ничего… Идите. Счастливо вам!

Артур кивнул и пошел из кабинета, по привычке все еще держа руки за спиной. И вдруг у самой двери остановился, будто споткнулся на ровном месте. Обернулся к следователю и увидел:

…Туманный рассвет. Хутор. Он с разведчиками притаился за стогом сена. Парень из латышского легиона, с растрепанным дубовым венком на шее, пьяным голосом, в котором горечь и отчаяние, орет: «Лиго! Лиго!» — и идет прямо к ним в руки… А потом дикий, душераздирающий крик девчонки на сеновале: «Я-а-а-н!»

Дверь была открыта. Но Артур замер у порога, не решаясь войти в свой дом. Сердце бешено колотилось. Наконец он перешагнул порог. Знакомые вещи, родные запахи. На минуту словно опьянел от всего этого. Стал посреди холла, не зная, куда дальше. Заглянул в спальню, в кабинет — никого. Может, Марта в саду?

Вдруг на кухне что-то звякнуло, зажурчала вода. Она там! Артур бросился к кухне, притормозил — не напугать бы ее своим неожиданным появлением. Мельком глянул на себя в зеркало, потрогал небритые щеки. Видик, конечно, тот, но будь что будет…

Марта стояла к нему спиной, возилась у плиты. На плечи набросила любимый махровый халат. А вот тапочки на ней новые розовые с пушистыми помпончиками…

— Марта, — тихо позвал он.

Она обернулась — перед ним стояла совершенно незнакомая ему девушка. Теперь Артур и сам не понимал, как мог не увидеть короткие черные волосы, хрупкую девичью стать.

— Боже мой, — прошептала девушка, от неожиданности выронив какую-то банку, — вы вернулись!

А Марта? Где Марта? — почуяв что-то неладное, спросил он.

— Вы… Вы не волнуйтесь, она… Теперь все хорошо. Я вот как раз к ней, — девушка показала на туго набитую хозяйственную сумку.

— Где она? Что случилось?.. Она в больнице?

— Нет-нет! — девушка поспешно сунула ему в руки приготовленную сумку. — Теперь все будет хорошо… Идите к ней сами… Боже, как она будет счастлива!

Марта смотрела на Артура, и в глазах ее светилось счастье. Этот свет заставлял забыть, что губы ее мертвенно-бледны, что в осунувшемся, исхудавшем лице ни кровинки, что серый больничный халат висит на ней, как на вешалке… Артур видел только этот волшебный счастливый взгляд любимых глаз. Марта была так же прекрасна, как в далекую пору их юности…

Они стояли в бедном, обобранном осенью больничном саду. Редкие пожухлые листья трепетали на почти голых ветвях. Тусклое солнце лишь изредка прорывало угрюмую серую пелену, стараясь подарить земле последнее, уходящее тепло.

— Они тебя насовсем отпустили? — со страхом и надеждой спросила она. — Или…

— Я же тебе сказал, — бодро заверил он, — почти все обвинения сняты.

— Почти все?!

— Ерунда остается. Во всяком случае, до суда меня больше…

— До суда? — испуганно отшатнулась она. — Какого суда? За что тебя будут судить?

— Я думаю, это просто формальность. — Он неопределенно пожал плечами. — В общем-то ничего плохого я не сделал.

— Господи, зачем ты мне-то объясняешь?! — Марта уткнулась ему в грудь и заплакала. Беспомощно, по-детски, как плачут от большой обиды и безысходности. Он гладил ее по волосам, еще недавно ухоженным, шелковистым, а теперь потерявшим всю свою красоту, как этот больничный сад.

— Ну что ты… Что ты, — однообразно приговаривал он, думая лишь о том, как бы не расплакаться самому. Наконец сообразил — неподалеку в аллее стояла скамейка. Он обнял Марту за плечи и довел до нее.

Понемногу она успокаивалась. Достала из кармана платочек, пудреницу.

— Не смотри на меня, — попросила она, наскоро приводя себя в порядок. — Не надо пока. Ты что-то принес?

— Да-да! — спохватившись, Артур кинулся за сумкой, забытой в траве, возле увядшей клумбы. — Дома у нас какая-то девушка, очень славная… Правда, я не понял…

— Я тоже, — вздохнула Марта, расстегивая сумку. — Вкусно пахнет!.. Эдгар — такой же молчун, как ты. Мог бы нам хоть слово о ней сказать.

— Он все еще за границей?

— Да, я уже тревожусь. Две открытки — и все. Как в воду канул.

— Это же заграница, — успокоил он. — Не так все просто… Слушай, а может, мне тебя отдадут? Пойти попросить?.. Может, дома тебе лучше будет?

— Вдруг с Эдгаром что-то случилось? — Марта испуганно прижалась к его плечу. — Господи, и за что только жизнь меня хлещет и хлещет?! Я ведь так немного у нее прошу! Чтобы только вы были — ты и Эдгар. Пускай все отнимут — одних вас оставят. Даже сейчас, когда ты вот он, рядом со мной, боюсь радоваться. Не смею. А вдруг судьба снова занесла надо мною свою плеть?

Он взял ее руки — они были ледяные — в свои. Подышал на них, прижал к щекам. Она смотрела на него так пристально, будто хотела запомнить навсегда.

— Знаешь, — горячо прошептала она, — если тебя опять заберут, я одна не останусь. Пойду за тобой — в лагерь, в Сибирь…

— Как декабристка? — он вымученно улыбнулся.

— А что? Этот путь мне хорошо знаком… Не для того я тебя столько лет ждала, не для того мы друг друга всю жизнь искали, чтобы…

— Марта Екабовна! Марта Екабовна! — из боковой аллеи к ним бежала молоденькая сестра. — По всей больнице вас ищу.

В руке сестра держала что-то громко бормотавшую «Спидолу». С недоумением и страхом Марта смотрела на девушку — разучилась ожидать хорошие новости.

— Что случилось?

— Да только что по «Маяку» про вашего сына говорили, — сестра отчаянно крутила ручку настройки.

— Про Эдгара?!

— Ну да, про Эдгара Бангу. Он же у вас во Франции? Оказывается, они там какие-то пожары тушили, стихийное бедствие ликвидировали…

— Эдгар?!

— Точно, Эдгар Банга! Он на своем вертолете…

— Что с ним? — выкрикнула Марта. — Он жив?

— Да жив, жив, все хорошо! Им французское правительство благодарность выражает…

 

Глава 25

Марлен Викторович внимательно вслушивался в телефонный разговор посла. Уши, как всегда профессионально настороженные, в подобных случаях напрягались до боли, чтобы выудить хоть какую-нибудь информацию. Скрывая досаду, особист делал вид, будто с большим интересом просматривает иллюстрированный журнал. Ничего примечательного в разговоре пока не было.

— Ну слава богу, пошел на поправку, — посол положил трубку и повернулся к особисту. — Говорят, что через пару деньков мы сможем навестить нашего сокола.

— А когда его домой можно будет транспортировать, они не говорят? — довольно мрачно поинтересовался особист. — Я, наверное, только тогда спокойно вздохну, когда он границу пересечет.

— Х-м, работенка у вас, ничего не скажешь, нервная, — откликнулся посол. Он закурил и предложил «Филип Моррис» особисту. Не торопясь, подбирался к щекотливой теме.

— Да-а, — протянул посол, задумчиво пыхая дымом. — Вам не кажется, что мы выглядим не лучшим образом по отношению к этому летчику?

Воцарилось тяжелое, напряженное молчание. Особист глубоко затянулся, пустил колечко и неожиданно спокойно ответил:

— Не будем спешить с выводами, поглядим.

— Да бог с вами, Марлен Викторович? Что глядеть-то? Они себя всему миру показали. Парня собираются к ордену представлять, чуть ли не Почетного Легиона! А мы… Вместо орденов, собак на него начнем вешать? Опозоримся перед Западом…

— Вот именно Легиона, — особист криво усмехнулся. — Национальный герой Франции. Ему орден, а нам груду металла вместо вертолета и контрактов.

— Ну знаете, так можно далеко зайти.

— А мы уже зашли. Во-первых, вертолет уже кто-то добросовестно раскулачил, а во-вторых, читайте, — особист вытащил из кармана газету и в сердцах бросил ее на стол. Оказывается, героизм пилота не вызывает сомнений, но что касается самой машины, то она единственная из авиасалона, которая погибла на пожаре. Так-то, Юрий Иванович.

— Но ведь это же… — растерянно протянул посол.

— Это означает, уважаемый Юрий Иванович, что наши с вами неприятности только начинаются.

— Вы полагаете, комиссия может сделать нежелательные выводы? — в голосе посла слышалась неуверенность.

— Пока могу сказать одно: вы тщетно домогаетесь доступа к нашему герою, а некая Марта Лосберг бывает там каждый день. Сегодня даже папочку с собой привезла.

— Вы это всерьез? — уточнил посол.

— Вполне.

Лосберг сам сидел за рулем и неторопливо вел свой «мерседес» по незнакомым пригородам Парижа. Чему-то загадочно улыбаясь, Марта указывала дорогу.

— Сент-Женевьев… Здесь налево.

Лосберг повернул. После шумной толчеи автомагистрали тихое, почти пустынное шоссе, обсаженное раскидистыми каштанами, казалось отдохновением для души.

— Слушай, папа, — заговорила дочь, — ты в самом деле ухватился за эту экстравагантную идею — насчет совместных проектов с русскими?

— Дорогая, твоя осведомленность иногда меня просто пугает, — он благодушно усмехнулся. — Но, бьюсь об заклад, ты не знаешь основного. Я уже встречался с конструктором этой поразительной машины. Господин Минк — интереснейший человек, и я пригласил его к нам на фирму, в Мюнхен.

Марта даже присвистнула от удивления.

— А ты не боишься, что дядя Фреди и его лысый шеф тебя не поймут?

— Да, с этим придется считаться, — согласился Лосберг, но до известной степени. Хотя, конечно, тупой ненависти и фанатизма у господ Блейфилов, а их предостаточно и по ту, и по эту сторону хватит, чтобы взорвать старушку Землю, не то что мой проект.

Заметив на дороге большой указатель с красным крестом, Лосберг повернул еще раз и продолжал говорить с глубокой убежденностью:

— Однако в мире, детка, начинают происходить прелюбопытнейшие события. Они внушают надежду, что «красный фашизм» тоже не вечен. Все больше людей понимает это с обеих сторон «железного занавеса». Смотри, какой мощной волной выплеснулись на Запад тысячи людей из коммунистического рая. Здравомыслящих, талантливых людей — писателей, ученых, деятелей искусства. Они бегут сюда не только за тем, чтобы прокормиться. Они несут миру правду о великой и несчастной стране. Россия еще очень больна, но в ней начинают пробуждаться здоровые силы. Запад, свободный мир должны помочь им…

— Папа, ты начинаешь напоминать мне Арви с его радиопроповедями, — с легким скепсисом заметила Марта. — Впрочем, подозреваю, что твои благородные порывы не вполне бескорыстны.

— Отчасти ты права. Я не прочь заработать на сделках с русскими. Но если бы мне сказали, что я… Пускай не я — ты, твои дети… увидят Латвию свободной, смогут, вернуться на землю наших предков, я, не задумываясь, отдал бы все, что имею, до последнего пфеннинга.

— Ты неисправимый идеалист, папа! Неужели ты веришь в химеру — свободную Латвию… Эстонию, Литву? Веришь, что Москва отдаст хоть пядь из того, во что вцепилась мертвой хваткой? Да она десять Венгрий раздавит своими танками, если от них будет исходить угроза ее владычеству.

— Россия возжаждет свободы, — тихо, но убежденно возразил Лосберг. Придет час, и она больше не сможет жить в рабстве, свобода станет нужна ей как воздух. И она потребует свободы для всех, кто сейчас порабощен, как она.

Они въехали в ворота парка, на которых красовалась эмблема ВВС Франции. Белое здание госпиталя стояло на изумрудной лужайке по берегу живописного пруда. Машина описала плавный вираж и остановилась возле подъезда.

— Ладно, папа, — буднично заметила Марта, торопливо поправляя прическу перед зеркальцем на кожаном козырьке ветрового стекла. — Я не умею мыслить так глобально. Однако постараюсь извлечь из твоих грандиозных проектов маленькую практическую пользу лично для себя.

— Да-да, я давно понял, что у тебя тоже довольно серьезные шашни с красными, — он усмехнулся.

— Стараюсь не отстать от тебя. — Она проворно выпорхнула из машины, прихватив пакет и цветы, и, видя, что отец медлит, спросила нетерпеливо: — Ну, что же ты?

— Знаешь, у меня еще будет случай пожать руку этому славному парню, — сказал Лосберг.

— Проявляешь сверхделикатность? — Впрочем, Марта не особенно настаивала на встрече.

— Просто не хочу торопить события, — Лосберг мельком взглянул на часы. — Через сорок минут у меня встреча с русским послом.

С добродушной ухмылкой посмотрев вслед умчавшейся дочери, Лосберг тронул машину.

Эдгар лежал неподвижно, с закрытыми глазами, а Марта стояла на пороге просторной палаты и молча смотрела на него. Он был бледен и изможден и совсем не походил на того бравого красавца, чьи портреты украшали сейчас все французские газеты и журналы. Марта с трудом сдержала набежавшие на глаза слезы. Наконец, словно почувствовав ее горячий взгляд, веки Эдгара дрогнули, и он медленно открыл глаза.

Марта улыбнулась ему как можно беспечнее, непринужденно подошла к тумбочке и, положив на нее яркий пакет с гостинцами, взяла вазу. По-хозяйски налила в нее воды из крана, поставила цветы, расправила их яркие головки, легко касаясь пальцами лепестков.

Эдгар с удовольствием наблюдал за ее действиями, но, казалось, не мог понять, откуда она здесь взялась. Поняв, что не спит, он попытался приподняться на локте.

— Лежите, — тихо сказала она, — иначе меня выставят отсюда в два счета.

— Странно, — пробормотал Эдгар, откидываясь на подушку.

Марта поставила вазу на тумбочку и присела на краешек кровати.

— Странно, — повторил он, — секунду назад я видел этот сон.

— Сон?

— Да, цветы и вас… Кажется, даже в этом самом платье.

Она пожала плечами, как бы желая сказать, что не видит ничего странного или удивительного.

— Этот сон мог бы присниться вам гораздо раньше, если бы церберы в белых халатах не охраняли вас так строго.

— Вы говорите «вас», — вдруг с обидой заметил он.

— Но ведь и вы говорите «вы»!

Оба тихо, счастливо засмеялись. Марта положила руку на его слабую ладонь, он легонько сжал ее пальцы.

— Но как же тебе все-таки удалось…

— Подумаешь, я бы и в вертолет к тебе забралась, только не успела — ты уже свалился в Дюраз. Да-да, милый, это тебе наверняка не снилось.

— Что именно?

— Что я была на берегу озера и своими глазами видела весь этот ужас.

Марта невольно закрыла глаза, словно отгоняя видения той ночи — багровые отсветы пламени на темной воде, крики тонущих женщин и горящий вертолет, мечущийся в небе, как безумная раненая птица.

— Ты была там?! — вскрикнул Эдгар.

— Тише-тише, — поспешила успокоить его Марта, сообразив, что напоминание о пожаре сейчас едва ли пойдет ему на пользу. — Тебе пора бы усвоить, что журналисты — народ довольно толстокожий, и, случись, например, конец света, мы отснимем его вполне обстоятельно, со всех возможных ракурсов.

Она покосилась на пульсирующее над дверью табло электронных часов и легким движением попыталась высвободить свою руку.

— Не будем испытывать терпение твоих стражей…

— Как? Уже? — в его глазах стояло отчаяние.

— Я постараюсь сниться тебе почаще. А наяву, — Марта загадочно улыбнулась, — тебе, возможно, придется погостить с недельку у нас на вилле под Мюнхеном. Там будет твой главный шеф, господин Минк, и еще много ваших. Это связано с грандиозным совместным проектом, который затевает отец. Как раз сейчас он утрясает формальности с приглашениями у вашего посла. Так что не залеживайся здесь!

— Фантастика какая-то, — пожал плечами Эдгар, — вилла под Мюнхеном… совместный проект…

— Если он сорвется, я найду способ задержать тебя, — пообещала Марта вполне серьезно. — Может быть, организую наводнение на Марне или устрою землетрясение в Арденнах. Набирайся сил поскорее, — она кивнула головой в сторону пакета, — там для этого есть все, кроме коньяка.

— Там — вовсе не все! — поспешно возразил Эдгар, видя, что она собралась уходить.

— Все, что предписано диетой, — рассудительно поправила она. — Но если ее чуточку нарушить, то хуже не будет…

И Марта наклонилась его поцеловать. В полном соответствии с законами французского водевиля именно в этот миг дверь отворилась и в палату вошла медицинская сестра. Следуя правилам хорошего тона, она, разумеется, ничего не заметила, лишь деловито сказала Марте несколько слов. Та кивнула и повернулась к Эдгару:

— Может быть, тебе хочется позвонить домой? Мадам Сатель любезно передала мою просьбу главному врачу — и разрешение получено.

— Ты в самом деле ведьма! — восхищенно сказал Эдгар. — Умеешь не только сниться, но и угадывать желания. — Он чуть замялся. — Но, видишь ли…

— Вижу, — перебила она, — у благодарной Франции найдется пара сотен франков для оплаты твоего разговора с матерью.

Тем временем медсестра принесла аппарат, включила его в розетку и вышла.

— Можешь не объяснять, где находится ваш знаменитый рыбацкий поселок, я с детства знаю это наизусть, Марта принялась нажимать на кнопки, вызывая междугороднюю связь. — Назови только домашний номер.

Он с волнением слушал, как Марта переговаривается с телефонистками сначала по-французски, потом по-латышски, Наконец она протянула ему трубку.

Лиля была дома одна. Услышав частые междугородные звонки, она со всех ног кинулась к телефону.

— Алло? Что? Повторите, девушка… Париж?! — Руки ее дрожали, на щеках вспыхнул лихорадочный румянец. — Да-да, я слушаю! Алло! Алло!

— Алло! Мама, это я! — радостно заорал Эдгар в трубку и вдруг осекся, поняв, что ему отвечает не мать. — А кто это?.. Узнать? Нет, не узнал… А почему я должен… Господи, это ты?

Узнав, наконец, Лилю, Эдгар был ошарашен. Ему казалось, что не месяц-другой назад, а в незапамятные времена происходили бурные сцены в Иркутске, любовная лихорадка в московской гостинице. Непостижимы человеческие чувства!

— Как ты там очутилась? — спросил он с неподдельным удивлением и, спохватившись, вежливо замямлил: — Нет, почему… Я рад. Нет, уверяю тебя, рад! Это очень мило с твоей стороны…

Эдгар смущенно покосился на Марту, которая деликатно отошла в дальний угол и любовалась там не то пейзажем, не то натюрмортом в абстракционистской манере.

— Вернусь? — переспросил Эдгар. — Не знаю пока. Понимаешь, тут появились новые обстоятельства… Скажи, а мамы нет поблизости?

 

Глава 26

Давно уже отзвучал прилетевший сюда, за тридевять земель, непривычно чужой голос Эдгара. В комнате стало темно. А оцепеневшая от горя Лиля все сидела рядом с телефоном, судорожно сцепив тонкие пальцы.

Впрочем, Артур, вернувшийся из больницы, увидел ее уже совсем другой — деловитой, энергичной, как всегда элегантной.

— Ну вот! — возбужденно сообщил он. — Кажется, уговорил медицину, и завтра нам, может быть, отдадут нашу хозяйку. Так что, если вы, Лилия, не возражаете, то завтра с утра…

Он замолчал, только сейчас заметив, что девушка уже собрала чемодан и взяла в руки плащ.

— Я очень рада за вас, Артур Янович. И за Марту Екабовну тоже. Но, к сожалению, я должна срочно уехать.

— Уехать? Как же это? — огорчился он. — Вы же собирались еще побыть у нас…

— Так получилось — изменились обстоятельства.

— Жаль, Марта будет очень расстроена.

— Мне тоже жаль, — Лиля с трудом сдерживала вновь навернувшиеся на глаза слезы. — Я очень полюбила ее… А теперь — прощайте!

— Куда же вы одна? Я провожу вас.

— Нет-нет. Очень прошу — не нужно. Я прекрасно доберусь сама.

Смущенный ее отказом Артур в нерешительности топтался у двери. У порога Лиля вдруг обернулась.

— Чуть не забыла — звонил ваш сын.

— Эдгар?! Откуда?

— Прямо из Парижа. Он здоров. У него все в порядке. Просил поцеловать вас обоих.

И, чмокнув Артура в щеку, Лиля подхватила свой чемодан и быстро вышла из дома.

Квартира Андриса Калныня в шикарном «цековском» доме была, пожалуй, слишком просторна для старого бобыля. Главной комнатой хозяин считал библиотеку с множеством книг, а вообще поддерживал в доме щепетильную корабельную чистоту.

Вот и сейчас смахивавший в просторном «адидасе» на отставного борца, он бродил с пылесосной трубой наперевес вдоль книжных шкафов и стеллажей, придирчиво выискивая пылинки.

Раздался мелодичный звонок, и Андрис неторопливо пошел к двери. Он чуть опешил, увидев на пороге своих старых, основательно подзабытых знакомцев, Марциса и Хеньку.

— Здорово, здорово, землячок! — Марцис без приглашения ввалился в прихожую, довольно нахально тесня от дверей Калныня. — Вот, принимай, так сказать, представителей народа.

Он был в легком, в самый раз для разговора подпитии. Хенька — тоже, но его жанром была угрюмая молчаливость.

Спасибо тебе, отец наш родной и благодетель! — Марцис еще немного отодвинул пузом хозяина и, обеспечив себе необходимое сценическое пространство, отвесил глубокий земной поклон. — Избранник ты наш народный! Заступник неподкупный! За все спасибо! Перво-наперво за председателя нашего, товарища Артура Бангу. За то, что из председателей вышибли, перед всем народом опозорили, жену его чуть в гроб не вогнали, да и самого тоже, — великая благодарность! За то, что шпионом не объявили, в тюрьме насмерть не сгноили, — земной поклон!

Калнынь, не выпустивший пылесосной кишки из рук, с мрачным интересом наблюдал, как старый рыбак все бил и бил посреди прихожей свои шутовские поклоны.

— За него вон спасибо, — Марцис ткнул пальцем в сторону Хеньки. — Вчера из редакторов поперли, выдали такой волчий билет, что теперь не то что в газету, в кочегары не устроится. За меня, грешного, особая благодарность тебе лично и партии нашей родной! Из бригадиров вылетел, с судна списали, завтра на общем собрании из колхоза попрут — специально из района Первый прибудет. Во какая честь!

Отвесив очередной поклон, Марцис вдруг деловито огляделся.

— Квартирка у тебя ничего, не тесная. В общем, не побрезгуй безработными рыбачками, старыми землячками. Кинь нам тут половичок у дверей, дозволь приютиться. На тебя вся надежда, заступник ты наш!

— Ты, друг, хоть закусывал? Или чистую принимал? — так и не улыбнувшись, поинтересовался Калнынь.

— Закусывал, закусывал! — зло огрызнулся Марцис. — И тебе еще поднесем закусить.

— Мы пришли тебе морду бить, — не поднимая головы, безрадостно объявил Хенька.

Тщедушный и тонкошеий, он выглядел жалко рядом с похожим на экс-чемпиона по борьбе или боксу Калнынем. Но Андрису было не до смеха.

— Вот оно что! Ну так валяйте, милости прошу! — Он вытянул шею и подставил свою медвежью физиономию. Видя, что рыбаки замешкались, смущенные его готовностью, грустно добавил: — Только незадача вышла — опоздали вы чуток. Мне уже накостыляли. На всю, так сказать, партийную катушку.

— Что-что? — подозрительно прищурился Марцис. — Это за какие же грехи?

— Слетел я, братцы, с должности, — вздохнул Калнынь. — Хорошо, если в партии оставят. Комиссия уже работает.

Друзья озадаченно переглянулись.

— За что же такая немилость? — удивленно спросил Хенька. — За Артура?

— За все сразу, по совокупности.

— Интересно девки пляшут, по четыре сразу в ряд, — прищурившись, Марцис разглядывал Калныня. — Значит, ты за них из кожи лез, а они тебя под зад?

— Из квартиры-то не попрут? — уже другим тоном спросил Хенька.

— Хрен их знает, — разозлился Калнынь. — Разве в этом дело? Ну ладно, если морду бить раздумали, пошли, хоть посидим. Не частые вы гости.

Со сладким бульканьем наполнились водкой три больших хрустальных стакана на кухонном столе, и были они немедленно опрокинуты в три луженые глотки.

— А вообще, — Марцис смачно хрустел огурцом, — так тебе и надо. Сам в собственный капкан угодил. Неужто не снятся тебе земляки, которых ты эшелонами в Сибирь отправлял? Ну хорошо, в сороковом ты только что из тюрьмы выскочил, злым был, по дури кинулся одних раскулачивать, других в колхозы тащить, третьих в агенты империализма записывать. Дров, конечно, наломал изрядно, однако власть имел небольшую. На подхвате был. Но потом-то, потом?! Когда немцев прогнали и ты уже при чинах, в органах состоял. Неужто не жалел всех этих баб, ребятишек? Да и мужиков тоже, самых что ни на есть работящих латышей с родной земли сживал. Неужто вправду верил, что они пособники Гитлера? Злостные враги трудового народа? А если не верил, как же мог позволить этим, из Москвы, разорять твою землю, издеваться над народом? Сволочь ты!

Марцис так крепко саданул кулачищем по столу, что расплескалась водка из наполненных по второму кругу стаканов.

Калнынь долил их до верха, аккуратно вытер стол.

— Ты давай закусывай, — посоветовал он, — чтобы память лучше работала. А то уж, наверное, забыл, как рыдал, когда Отец народов помер? Как на демонстрациях с портретом вышагивал? Как, выбившись в бригадиры, на собраниях пламенно агитировал? Про единую семью народов на вечные времена. А теперь, когда вышибли, диссидента из себя корчишь?

— Прав он, Марцис, — угрюмо подтвердил Хенька. — Все мы сволочи. А я в газете, думаешь, не кривил душой. Кривил — из номера в номер, изо дня в день. Какой только чуши не писал — про трудовые подвиги, почины, соревнования. Про счастливую, процветающую Латвию! Нет давным-давно никакой Латвии. Есть кусок загаженной земли. Переименуй его завтра по просьбе трудящихся в какой-нибудь Краснобалт или Брежневск, через пяток лет никто и не вспомнит, что здесь Латвия когда-то была. Нету Латвии — есть один буржуазный национализм.

— Когда мы в это дерьмо влезли? — Марциса потянуло в философию. — Ведь поначалу верили в эти сладкие слова — всеобщее благосостояние, светлое будущее… Знаешь, Андрис, я думаю, какая-то большая сволочь придумала этот опиум для народа. Думаю, что твои коммунисты для того и дают этот опиум народу в лошадиных дозах, чтобы ловчее на его горбу кататься.

— Если бы я поверил, что это так… что во всем виновата партия, — угрюмо проговорил Калнынь, — то пустил бы себе пулю в лоб.

— И опять был бы сволочь! — Марцис снова трахнул по столу кулаком. — Нет уж, товарищ идейный руководитель, затащил всех нас в дерьмо — теперь думай, как из него вылезать…

В просторных апартаментах фешенебельного парижского отеля, снятого Лосбергом на время приезда Минка и других видных представителей советской стороны, был устроен прием. Он проходил, как говорится, в оживленной, дружественной обстановке и имел целью установление деловых контактов.

Здесь были русский посол, сановитые члены приехавшей комиссии, генералы различных ведомств, ученые. Не обошлось, разумеется, без Марлена Викторовича. Лосберг и Главный конструктор устроились в уютном уголке гостиной. Сидя на низком диванчике, потягивали коктейль, перебрасывались время от времени репликами и обменивались улыбками с подходившими к ним гостями, что ничуть не мешало их весьма дружественной, почти задушевной беседе.

— Мне искренне жаль, что погибла ваша машина, — говорил Лосберг. — Это был вертолет высочайшего класса. Я восхищен его летными качествами.

— Благодарю, — Минк говорил по-немецки. — К сожалению, предстоит довольно неприятная процедура расследования причин катастрофы…

К ним подошел посол с бокалом в руке.

— Прошу прощения. Господин Лосберг, Игорь Евгеньевич, как идет процесс сближения двух разных политических систем? Не требуется ли переводчик?

— Ни в коем случае, решительно запротестовал Минк. — Две системы прекрасно понимают одна другую.

— Господин Минк говорит по-немецки, как истый берлинец, — польстил Лосберг.

Посол тактично удалился, не желая мешать беседе.

— Но мне кажется, расследование не может таить для вас неприятных сюрпризов, — Лосберг пожал плечами. — Машина действовала безупречно. Ни один другой вертолет авиасалона не выдержал бы и половины того, что досталось ему.

Этот до мозга костей интеллигентный, аскетического склада аристократ чем-то был симпатичен Минку. Да и вообще два пожилых джентльмена неуловимо походили друг на друга — гордым духом древней породы, утонченностью восприятия. Они представляли собой гармоничную пару. Ведь для высокоразвитого интеллекта не существует границ и условностей — он истинно свободен.

— Нет-нет, вашу машину не в чем упрекнуть, — убежденно тряхнул головой Лосберг.

— Этого я как раз боюсь, — вздохнул Минк. — Если дело не в машине, все шишки полетят на пилота.

— Ну, знаете, тут, по-моему, и дураку ясно — в такой ситуации сам господь бог не сумел бы спасти вертолет.

Главный с некоторой завистью взглянул на этого вольнодумца, признающего лишь доводы здравого смысла и объективные обстоятельства. Он было собрался возразить в том смысле, что, кроме этих простых и непреложных истин, существует еще множество нюансов, с которыми он, Минк, вынужден, к сожалению, считаться. Он даже открыл уже рот, но тут мимо них со сладкой улыбочкой продефилировал Марлен Викторович. И Минк промямлил невразумительно:

— Видите ли, господин Лосберг, пока еще не найден «черный ящик». Комиссия только начинает работу, трудно что-либо сказать заранее.

Лосберг внимательно посмотрел на собеседника и понял все, что было заключено «между строк». Он вдруг заговорщицки прищурился.

— Господин Минк, а что если я найду вам «черный ящик»? Вернее, кое-что получше этого неодушевленного предмета. Пару роликов кинопленки.

Игорь Евгеньевич снял очки — это означало, что он крайне взволнован, растерян. Близорукие глаза с недоумением и даже с испугом изучали странного, ни на что не похожего, чересчур открытого «фирмача».

— Видите ли, — понизив голос, объяснил ему Лосберг, — у меня есть дочь, журналистка. По уникальному стечению обстоятельств она оказалась на берегу того самого озера с группой телевизионщиков, причем как раз незадолго до гибели вертолета. Она наблюдала эпопею спасения монахинь, видела маневры пилота, пытавшегося сбить пламя. И самый момент падения тоже видела… Вы знаете журналистов — естественно, они все запечатлели на пленку. Смею вас заверить, качество съемки отменное.

— Старый кретин! — не выдержав, крикнул Зингрубер, как будто Лосберг мог его услышать.

Блейфил встал, убавил звук, чтобы не раздражать Зингрубера, и вернулся в свое белое кресло. Очередной телеспектакль демонстрировался все в той же белой комнате с серебристым ковром, но теперь уже для двух зрителей.

— Ну, коллега, — Блейфил с удовольствием затянулся крепкой сигарой, — надеюсь, это зрелище развеяло последние ваши иллюзии?

— Н-да, еще немного — и этот выживший из ума маразматик, — буркнул Зингрубер, — загонит им по дешевке наши перспективные разработки и новейшую технологию.

Лысому магнату эта мрачная перспектива совсем не понравилась. Он взял со столика легкий белый телефон и молча подал его Зингруберу. Тот искоса взглянул на шефа.

— Честное слово, мне очень неприятно, дружище Фреди, — натужно откашливаясь, Блейфил внимательно изучал кончик своей сигары. — Разумеется, это не приказ. Никогда я не позволил бы приказать тебе это… Даже навязывать свое мнение…

Зингрубер молчал, тупо разглядывая беззвучное телевизионное изображение. На экране продолжался деловой раут. Лосберг оживленно беседовал с русским послом.

— Считай это просьбой или, пожалуй, дружеским советом, — вкрадчиво продолжал Блейфил. — Ты сам видишь, как далеко все зашло.

Неожиданно Зингрубер шарахнул кулаком по телефону, чуть не сбив его со стола.

— Да иди ты со своими советами! Мы с ним всю войну, всю жизнь вместе прошли, со студенческих лет, с юности. Ты хоть понимаешь, что это такое? Тогда мы были еще не прожженными старыми сволочами, а веселыми буршами. Таскались с девчонками по славным баварским пивнушкам и горланили песни ночь напролет… И теперь ты хочешь, чтобы я…

— Хватит, господин Зингрубер, — Блейфил перешел на свой обычный официальный тон, — сантименты вам совсем не к лицу. Да и опасно, знаете, ворошить прошлое. Не забывайте, что в нашем Центре хранится подробное досье с описанием всех ваших подвигов на оккупированных территориях. Это вам не пивнушки-девчушки! Не дай бог, что-нибудь просочится в прессу или, того хуже, попадет в поле зрения антифашистских организаций…

Зингрубер молчал. Телефон стоял у него под рукой. Блейфил смотрел зверем. Прошло несколько секунд, и Зингрубер непослушной рукой снял трубку.

Эдгара было не узнать. Он пребывал все в той же больничной палате, но теперь вполне уверенно стоял на ногах перед зеркалом. А Марта вертела его и так, и этак, поправляя на нем великолепный темно-синий костюм.

— Кажется, пиджак великоват, — озабоченно нахмурилась она.

— Конечно, ты воображала меня могучим атлетом, а я оказался дохлой килькой, — Эдгар с улыбкой поглядывал на Марту. Ему до одури нравилось, как она хлопочет вокруг него, как порхают ее руки, нежно касаясь то воротничка, то жестких манжет новой бледно-сиреневой рубашки. И сам он себе в облике щеголеватого парижанина тоже нравился.

— Ничего, у папы на вилле отличный повар, он в две недели сделает из тебя рождественского гуся.

Марта поправила узел его галстука. Эдгар задержал ее руки в своих.

— Знаешь, до меня вдруг дошло. Визит на виллу может быть только началом! Если пойдет совместный проект, начнутся испытательные полеты и… возможно, пригласят меня.

— Способность логически мыслить — явный признак выздоровления, — одобрительно отозвалась Марта. — Но ты упустил из виду, что отцу частенько придется бывать в Москве. Без меня, уж конечно, не обойдется. Тебе этого мало?

— Мало.

— Чего же ты еще хочешь?

— Хочу, чтобы ты завязывала мне галстук каждое утро, — торжественно заявил он. — И делала это всю жизнь.

— Недурно, — Марта отвела глаза, — это смахивает па официальное предложение.

— Ты тоже довольно догадлива, — попытался иронизировать Эдгар.

Они взглянули в глаза друг другу. Но Париж есть Париж, и когда их губы уже готовы были слиться в поцелуе, дверь распахнулась. В палату чинно вошли посол и Минк с огромным букетом цветов.

Они явно помешали какому-то интимному объяснению молодых людей и потому оба смутились.

— Мы, кажется, несколько… — начал было пятиться к двери посол.

Однако Марта ничуть не растерялась. Она так деловито и решительно затянула галстук на шее Эдгара, что тот едва не задохнулся.

— Ну что вы, господа! — непринужденно прощебетала она по-французски. — Под облаками мужчины могут вытворять любые фокусы, но завязать галстук… — она красноречиво подняла глаза к потолку, — непостижимая для них наука.

Все четверо вышли из палаты. Игорь Евгеньевич ободряюще положил руку на плечо Эдгара.

— Ну, здравствуй, сынок! Не скоро же нам довелось свидеться.

— Наверное, проклинаете тот день, — улыбнулся Эдгар, — когда отыскали меня в рыбацком поселке?

— Что есть, то есть — допек ты наших «искусствоведов». Не подвернись тебе эта стихия, гореть бы тебе синим пламенем… в своем поселке.

— Победителей не судят, — примирительно сказал посол. — Новость по секрету: французское правительство и католическая церковь решили представить нашего героя к награде. Церемония через неделю.

В вестибюле их мгновенно окружила веселая стайка молодых медсестер. Они что-то восторженно лопотали, норовили дотронуться до рукава Эдгара, наперебой совали ему блокноты и открытки, прося автограф. Эдгар смущенно оглянулся на Марту. Но она как ни в чем ни бывало протянула авторучку.

— Ничего-ничего, привыкай к славе.

Отделавшись от любителей автографов, Эдгар и Марта вышли на солнечную лужайку перед госпиталем. Марта нетерпеливо взглянула на часы, потом — на Эдгара.

— Господи, где же папа?! Он всегда такой пунктуальный. И так хотел повидаться с тобой.

Эдгар молча любовался Мартой. Смотрел, как волшебно сияют на солнце ее золотистые волосы. Слова ему были не нужны — он чувствовал себя счастливым.

— Похоже, у молодых людей свой собственный проект, — сказал Минк и поправил очки.

Сквозь огромное окно вестибюля, как на ладони, он видел солнечную лужайку и такую же солнечную беззаботную пару на берегу пруда.

— Боюсь, что и с этим проектом возникнут определенные сложности, со знанием дела заметил посол.

И тут к нему подбежала старшая медсестра. Она быстро говорила что-то по-французски, часто повторяя слово «телефон». Посол торопливо извинился и скрылся в здании вместе с медсестрой.

Когда Юрий Иванович вернулся, на нем не было лица.

— Неприятности? — Минк озабоченно нахмурился.

— Мало сказать, — он долго смотрел на Эдгара и Марту, весело болтавших и смеявшихся неподалеку. — У этого парня страшное несчастье… Мать…

Лосберга с утра снедала неясная тревога. Он никак не мог собраться с мыслями, чего с ним никогда не бывало. Закрыл и запер кейс, вспомнил, что не положил в него важные бумаги. Нетерпеливо и долго искал их в ящиках стола. Потом нервно перебирал на вешалке галстуки. Повязав один, тут же раздраженно его сдернул. Галстук показался ему крикливым. В конце концов остановил свой выбор на черном с серым. Лосберг тщательно поправил узел и взглянул напоследок в зеркало… И увидел в его таинственных глубинах — старика. Густые коротко остриженные волосы были сплошь седыми, глубокие морщины избороздили бледные желтоватые щеки. Неумолимое время поспешало вперед, не замедляя бега…

Вдруг знакомый родной голос тихо позвал его: «Рихард!»

Лосберг медленно выпрямился, брови его напряженно сдвинулись. Он знал, что один в номере. Откуда же этот знакомый голос? Рихард осторожно повернул голову… В уголке дивана сидела Марта. Льняные локоны мягкими волнами струились по плечам. Широко раскрытые глаза сияли призывно и задорно. Она была юной и прекрасной, какой навсегда запечатлелась в его памяти.

На секунду Лосберг закрыл глаза, глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха. А когда поднял веки, на диване никого не было. Он стоял как потерянный. Сделал глубокий вдох, взглянул на часы. Довольно! Пора идти, не то можно до «глюков» доиграться со своим воображением. Черт его знает что…

Он взял кейс, запер номер и деловым шагом прошел через просторный холл к лифту. Звякнул мелодичный сигнал, с мягким шелестом раздвинулись двери и… из глубины кабины своей завораживающей улыбкой ему улыбнулась Марта. Лосберг шагнул в лифт — и наваждение исчезло.

Дверцу своего «мерседеса» он открывал уже с опаской. Но в машине сидел… Зингрубер. Это наваждение исчезать не думало.

— Садись, садись, дружище, — радушно пригласил он Лосберга за руль его собственной машины. — Прокатимся, если ты не прочь.

Его неожиданное появление, развязный тон были неприятны Лосбергу. Размышляя о причинах странного визита, он молча вывел машину со стоянки.

— Что-то ты сегодня неважно выглядишь, — заметил Зингрубер. — Бледный, и глаза красноватые.

Лосберг хмуро покосился на него.

— Ты знаешь, куда я еду, Фреди?

— Догадываюсь, в русское посольство.

— Какого же черта ты залез в машину? Может, передумал и решил присоединиться к проекту?

— Слава богу, я еще не спятил.

«Мерседес» медленно катил в толчее парижских улиц. Лосберг нервно поглядывал на часы.

— Неужели ты не отдаешь себе отчета в том, каких врагов наживаешь себе в Вашингтоне? — раздраженно заговорил Зингрубер. — Блейфил уже отрастил на тебя здоровенный зуб.

— Плевал я на Блейфила и его зуб. У меня свой бизнес и своя голова на плечах.

— Не худо бы их поберечь. Слушай, Рихард, я тебя прошу, умоляю в конце концов — оставь ты эту идиотскую затею. Мне же придется порвать с тобой отношения, выйти из дела. Я не готов к такому противоестественному альянсу с большевиками!

— А я не готов жить под диктовку мистера Блейфила, — отрезал Лосберг. — С какой стати болваны в погонах будут указывать мне, как зарабатывать деньги. Каждый должен делать свое дело.

Зингрубер посмотрел на бывшего партнера долгим взглядом, в котором смешались воедино жалость, ненависть, недоумение.

— Останови машину, — бросил он, — я исчерпал все свои доводы и умываю руки. Прощай!

Машина притормозила у тротуара. Не поднимая глаз, Зингрубер вышел и хлопнул дверцей. «Мерседес» снова влился в поток машин, но за ним теперь пристроился белый «бьюик».

Водитель огромного трейлера то нервно поглядывал на часы, то напряженно смотрел перед собой, в просвет переулка, выходившего на оживленную городскую магистраль. Вот мелькнул и на мгновение притормозил белый «бьюик», который должен был ехать перед «мерседесом». Тут же на табло в кабине трейлера вспыхнула желтая лампочка и запищал крохотный радиомаяк. Шофер включил зажигание и пустил секундомер. Когда стрелка дошла до установленной цифры, он нажал на газ — и трейлер с ревом рванулся с места.

Удар был рассчитан точно, массивный бампер смял «мерседес», тот отлетел, как детская игрушка, несколько раз перевернулся и остался лежать кверху колесами. Асфальт усеяло битое стекло.

А водитель трейлера, проехав еще несколько кварталов, выскользнул из кабины, вскочил в поджидавший его серый «ситроен» и спокойно уехал.

Все было кончено. В открытые остановившиеся глаза Лосберга через выбитое окно заглянул луч осеннего солнца и погас в них…

Эдгар находился в странном беззвучном мире. В салоне авиалайнера сновали предупредительные стюардессы, оживленно беседовали друг с другом пассажиры, на экране телевизора мельтешило эстрадное шоу. Миловидная девушка нашла повод обратиться с вопросом к молодому человеку в щегольской летной форме. Но оглушенный горем Эдгар не слышал ничего. От жизни его словно бы отделило толстое звуконепроницаемое стекло. Он видел и воспринимал только безмолвные неподвижные облака, на которых лежали багровые отсветы заката. Над ними, слегка покачиваясь, плыл лайнер…

Такой же безмолвный, беззвучный мир окружал Марту. Она не слышала величественных скорбных аккордов органа, не слышала вздохов и тихих разговоров в респектабельной толпе, заполнившей большой католический собор. Словно во сне, мимо нее проплывали знакомые и незнакомые лица. Она увидела, как мать, высокая изящная дама в элегантном траурном наряде, не проронив ни слезинки, склонилась к гробу, усыпанному белыми розами. В соответствии с ритуалом ее поддерживал Тони, брат Марты. Он был в мать — крупный блондин с жестким выражением на правильном лице. Возле величавой вдовы толпились аристократические родственники. Похороны собрали под своды собора всю семью — чужую, несостоявшуюся семью Рихарда Лосберга.

А Марта была одна, немыслимо одинокая, осиротевшая, покинутая своим отцом в чопорной, лицемерной толпе.

Замызганный грязью грузовик надсадно ревел и прыгал по ухабам проселочной дороги. На бешеной скорости обгонял испуганно шарахавшиеся от него нечастые легковушки. Но Эдгару казалось, что машина еле ползет. Время неумолимо утекает, а он, как в кошмарном сне, топчется на месте.

Над воротами сельского кладбища раскачивался колокол. Печальный звон далеко разносился над безмолвными дюнами, притихшим морем. В этот ненастный осенний день еще более скорбными, чем обычно, были скромные кресты и простые гранитные надгробья.

Артур, Бирута, Илга с дочерью, Марцис, Хенька, Калнынь, все старые рыбаки поселка молча стояли вокруг гроба Марты, который вот-вот должен был опуститься вниз, в ту же землю, куда ушли ее мать и отец Озолсы, куда ушла мать Артура Зента и его отец Янис Банга, погибший во время шторма рыбак. Куда уйдут все они, кому посчастливится обрести покой в родной земле Латвии.

Жизнь совершила еще один круг. Но Артур все не мог, не желал поверить в жестокую утрату. Он жадно всматривался в лицо Марты, и ему казалось, что она просто глубоко уснула, устав от тяжких волнений последних дней. Страшно и горько было видеть, как слезы текли и текли по лицу этого человека, преодолевшего столько бед, пережившего столько потерь.

Задыхаясь, Эдгар вбежал на пустынное серое кладбище, как когда-то, в молодые годы, — Артур, едва не опоздавший на похороны отца.

Гроб уже начали опускать в сырую холодную землю. Все молча расступились, давая дорогу парню в синей летной форме. Невидящими глазами Эдгар скользнул по знакомым застывшим от горя лицам.

— Мама! — тихо прошептал он ей вслед. Туда, где навеки скрылось от него родное лицо. Он наклонился, взял горсть влажного песка, исполняя древний, исполненный глубокого смысла ритуал, когда человек роднится, запоминает на ощупь, как материнскую ладонь, землю, в которой ему суждено соединиться с родными, ушедшими до него.

Только когда люди стали медленно расходиться, оставляя на свежем холмике последние свои дары Марте — неброские цветы осени, Эдгар увидел отца. Они оказались совсем рядом, в немом безутешном горе не увидев друг друга.

Сын подошел и обнял отца за поникшие плечи. И так они долго стояли вместе, почти касаясь головами, снова соединившись, став одним целым, — олицетворение судеб всех латышей: и тех, кого судьба забросила на чужбину, и тех, кто врос корнями в эту землю и навсегда остался ей верен.

1989 г.