Яркую, безоблачную синь неба дробил громким стрекотом рев вертолетного двигателя. Он ввинчивался в барабанные перепонки людей, которые стояли у края небольшого аэродрома, со всех сторон сжатого тайгой. Все они напряженно, не отрываясь, смотрели вверх, и сразу становилось ясно — даже им, видавшим виды «спецам», происходившее у них над головами было в диковинку.

Публика здесь собралась не рядовая — об этом красноречиво говорила стайка черных машин неподалеку, в которую затесалась даже одна «чайка». Там же в сосредоточенной неподвижности застыли машины пожарной и «скорой» помощи, готовые по первому зову ринуться на поле…

А вертолет словно испытывал людей на земле: подлетал к ним почти вплотную, зависал над головами… Уходил в безбрежное небо и вдруг стремительно пикировал вниз. Потом снова, как ни в чем ни бывало, плавно набирал высоту, вычерчивал крутые спирали…

В немногочисленной группе зрителей, военных и штатских, выделялись трое. Сухощавый, чуть сутуловатый, со звездой Героя соцтруда на груди — Игорь Евгеньевич Минк. Внешне Главный конструктор выглядел совершенно невозмутимым, едва ли не безучастным к тому, что делалось в небе. Зато по лицу второго из приметной троицы, привлекательного моложавого мужчины в кожаном реглане, можно было, казалось, увидеть, что происходит сейчас в кабине вертолета. Руководитель полетов Николай Сергеевич Лапин как будто сам держал штурвал — так явственно комментировали лицевые мускулы каждый лихой вираж пилота. В то же время на неприветливой физиономии директора завода Дубова привычный мрак сгустился до черной тучи. Ясно, что за этот цирк, случись чего, отвечать придется ему. И потом его ни на секунду не покидало тошнотворное ощущение, знакомое всем экзаменующимся.

Но вот вертолет легко, даже изящно выкрутил «мертвую петлю», отлетел немного в сторону леса и завис над ним, словно актер на сцене, ожидающий оваций. Дубов перевел дух и хотел закурить, но оказалось, что вся пачка с сигаретами вместе превратилась в его руке в бесформенный комок. Беззвучно, одними губами пожелав ей чего-то на прощанье, Дубов бросил скомканную пачку себе под ноги. В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал вопрос Минка:

— Кто за штурвалом, Зайцев?

Бросив многозначительный взгляд на руководителя полетов, Дубов промолчал. Минк в недоумении повернулся к Лапину.

— За штурвалом летчик-испытатель второго класса Эдгар Банга, — без колебаний отрапортовал тот. — Зайцев болен.

— Почему не доложили загодя?

— Не считал этот вопрос принципиальным.

— Не считали принципиальным? — Бледные губы Главного неприязненно скривились. — Доверили машину неизвестно кому!

— За полеты отвечаю я, Игорь Евгеньевич, — позволил себе перебить его Лапин. — И мне известно, Банга окончил школу испытателей с третьим классом, налетал четыре тысячи часов. На МИ-1, МИ-4, МИ-8 умеет все, даже «танец с саблями».

— А на К-18? — чуть помягчевшим тоном спросил Минк.

— Тоже. Два года отлетал, а сколько парней гробанулось…

— И все же доложить вовремя следовало, — Главный настаивал, но, словно желая смягчить резкость тона, поинтересовался: — А откуда такая странная фамилия — Банга?

— Латыш, — охотно пояснил Лапин, — самый перспективный летчик на заводе. Прекрасная техника полетов, светлая голова… — Он вдруг споткнулся на середине фразы.

Вертолет, вернувшийся к центру поля, набрал высоту и внезапно замолк. Все разговоры тут же стихли — неужели авария? Да, вертолет падал, беспомощно, словно подбитая птица, заваливаясь на правый бок. Секунды жуткого стремительного падения машины показались наблюдавшим людям каким-то бесконечным кошмаром. Надежда еще теплилась, и люди еще отказывались поверить в самое страшное, но машину уже опрокинуло винтами вниз. Если бы пилот и сумел выпрыгнуть с парашютом, его размолола бы адская мясорубка. Винтом книзу вертолет камнем падал на землю, и не было на свете силы, способной предотвратить беду… Но когда оставалось только закрыть глаза, чтобы не видеть ужасного конца, винт начал понемногу оживать, а вертолет медленно, но уверенно переворачиваться. Словно почуяв страшную опасность, все быстрее набирали обороты лопасти — и чудо свершилось: машина перестала падать, зависла буквально в нескольких метрах от летного поля и плавно опустилась на зеленую траву.

Несколько мгновений стояла мертвая тишина. Потом из кабины тоже затихшего вертолета выбрался высокий статный парень. С трудом сдерживая мальчишески счастливую улыбку, он шагал через поле — рапортовать Главному. Дубов круто, на каблуках, развернулся и направился к своей «Волге». С треском захлопнул дверцу, рывком взял с места, откровенно норовя поскорее убраться отсюда и забыть только что пережитый кошмар.

Позже в своем кабинете, казавшемся чересчур просторным для этого невысокого крепыша, Дубов сполна дал волю гневу и раздражению.

— Мальчишка! Ты соображаешь, чем все это могло кончиться?

— Владимир Александрович, — Эдгар старательно отводил глаза от стоявшего рядом с ним на ковре Лапина, — машину можно сажать при отказе двигателя. Я это только что доказал.

— С меня достаточно! Вы уволены, Банга. С этой самой минуты. Идите и сдайте пропуск.

— Владимир Александрович…

— Я сказал все! — Директор еле сдерживался, чтобы не начать орать. — Уходи, не испытывай моего терпения.

В глазах Эдгара вспыхнула ярость. Но он сцепил зубы, смолчал и с гордо поднятой головой вышел из кабинета. А Дубов уселся за стол и долго перекладывал с места на место всякие бумажки, приводил нервы в порядок.

— Поздравляю, Николай Сергеевич, — директор говорил, не глядя в сторону Лапина, — пронял до самых до печенок, цирковой нумер выдал.

— Я не снимаю с себя ответственности, но, поверьте, я даже предположить не мог, что Банга… В общем, это его полнейшая самодеятельность.

— Зачем было цацкаться с ним, говорить с утра до вечера, что он пуп земли?

— Но он в своем деле талант, — гнул свое Лапин.

Дубов поморщился, как от зубной боли.

— Бросьте, ей-богу, эту вашу лирику. — И, перестав сдерживаться рявкнул: — А если бы он вместе с машиной гробанулся? У Главного на глазах, а?

— Прошу прощенья, Владимир Александрович, — в голосе Лапина прорезалась язвительность, — не пойму, что для вас важнее — безопасность людей, которые работают на ваших машинах, или ажур для Главного? Если второе, то зачем говорить о риске?

Дубов смерил Лапина тяжелым взглядом и демонстративно поерзал в своем директорском кресле, всем видом показывая, кто тут хозяин.

— Банга не будет больше работать у меня на заводе. Тут производство, а не цирк. Кстати, если захочется проявить солидарность с этим мальчишкой, милости прошу — препятствий чинить не намерен.

Банга вышел из заводоуправления к направился было к автобусной остановке, но увидел возле стоявшей неподалеку «Чайки» Главного и резко повернул в противоположную сторону.

— Молодой человек, вам в город? — окликнули сзади.

Пришлось остановиться.

— Можно в город, — бросил он с вызовом, — и на все четыре стороны можно.

— На все четыре мне с вами не по пути, — Минк с интересом приглядывался к летчику. — А в город могу подбросить.

Эдгар медленно, словно нехотя, приблизился к машине, недоверчиво глянул на Главного.

— Смелее, смелее, — приветливо кивнул Минк, — здесь вам кувыркаться не придется.

— Кто знает, где кувыркнется, — огрызнулся летчик.

Некоторое время ехали молча. Эдгар даже забеспокоился — не слишком ли для проштрафившегося диван роскошен.

И тут Минк заговорил.

— Так что же у вас произошло? Двигатель отказал или…

— А ничего особенного — цирк один! — Еще не остыв от директорской выволочки, Эдгар вежливостью не злоупотреблял. — Не смог отказать в удовольствии дурака повалять. Зрителей-то внизу сколько!

— Ну а если серьезно? — Главный смотрел прямо в глаза.

Эдгар отвернулся, ответил не сразу.

— А серьезно — друг у меня так разбился. Отказал двигатель — и крышка! Парашют не поможет, прямо под тобой мясорубка. Нужно было что-то придумать, ведь друг мой не первый и не последний…

— Рассказывайте, — приказал Главный.

— О чем рассказывать? У Николая Сергеевича расчеты железные, вот авторотация и сделала свое дело.

— Значит, Лапин отрабатывал этот фокус вместе с вами?

— Не совсем… Расчеты — его, самоуправство — мое.

— Прикрываете собой командира? — усмехнулся Минк.

— Его прикрывать не нужно, он сам кого хочешь прикроет, — даже тени улыбки не появилось на лице Банги. — Я же не с бухты-барахты сегодня с неба свалился. Вначале ходил без выключения двигателей, пробовал разные режимы. Делал моторную посадку. Когда понял, что аппарат позволяет много больше и я могу с ним совладать, стал готовиться к имитации аварийной обстановки. Самое главное — уловить момент взятия шага. Дальше все просто: уточнил расчет на посадку, на высоте сто пятьдесят метров выключил двигатель, на сорока создал тангаж, за двадцать до земли подсек. Когда оставалось пять метров, вышел на посадочный угол, поднял хвостик и сел… И пробежки не понадобилось. А вообще главное — не растеряться.

Минк слушал внимательно и, казалось, сам повторял расчеты, делал прикидки.

— А страшно было? — вдруг с какой-то наивной завистью спросил он.

— Честно сказать, — наконец заулыбался Эдгар, — как пошел камнем вниз, думал — хана! И все время тянуло подсуетиться. Умом, понимал — нельзя, а руки сами к штурвалу тянулись… Кстати, так и гробились ребята. Если самообладание потерял, не сядешь тютелька в тютельку.

— Выходит, можно спастись при временном отказе двигателя, — как бы отвечая своим мыслям, протянул Минк. — А что директор?

Вопрос застал Эдгара врасплох, летчик сразу насупился.

— Если позволите, я сойду вон там, у трансагентства.

— Понятно, — сочувственно покачал головой Главный.

— Нет худа без добра, — с заносчивым безразличием отозвался летчик. — Съезжу отца с матерью проведать, погощу у них, ведь не виделись-то давным-давно.

— Тогда счастливого пути, — тепло улыбнулся Минк, пожимая летчику руку. Потом долго, с задумчивым видом смотрел ему вслед.

С большого ватманского листа косила лукавая ослиная морда с длинными сиреневыми ушами. Устроившись на полу, над листом склонилась девушка в рабочем халатике, перепачканном гуашью. Тонкой кисточкой художница наносила последние штрихи. Высоко и ровно подрезанные волосы открывали сзади гибкую девичью шею, а спереди охватывали лицо плотными черными крыльями. Стоило девушке наклонить голову, крылья смыкались у нее под подбородком.

— Почему уши-то фиолетовые? — Голос шел сверху. Он принадлежал женщине лет тридцати в таком же куцем сатиновом халатике. Она набрасывала что-то, стоя за старым кульманом, дослуживавшим свой век в качестве мольберта. Женщина говорила отрывисто, делая долгие паузы. — Все выпингвиниваешься? А ведь завтра Зинаида опять будет в твой авангард икру метать.

Крошечная комнатушка, в которой они работали, была завалена рисовальными принадлежностями и кое-как приспособлена под мастерскую.

— А, по-моему, осел ничего, — Лиля независимо пожала плечами. — Пикассо в голубом периоде тоже не всеми был понят.

— Пикассуха ты, Лилька, — Марина уже злилась. — Доиграешься, посадит тебя Зинаида на конвейер по восемь часов в день косы пупсам раскрашивать.

Дверь в комнатушку приоткрылась, в проеме степенно, как бы против желания, появилась голова пожилой женщины в низко надвинутом на лоб темно-синем берете вневедомственной охраны. Взгляд ее презрительно оприходовал беспечную неопрятность фабричной «богемы».

— Ну-ка выдь, Звонцова. К тебе там…

— Ко мне? — девушка беспокойно встрепенулась. — Кого это посреди рабочего дня принесло?

— Щас! Буду я тут всех регистрировать, — проворчала охранница, удаляясь. — Летчики-вертолетчики…

Одним движением Лиля скинула грязный халатик. Под ним обнаружились довольно короткая замшевая юбка и красивые ноги с узкими коленями. В руках мелькнули расческа и зеркальце.

— Ну и ну, надо же! — небрежно бросила она, наивно стараясь скрыть радостное удивление. — До вечера дотерпеть не может.

Уткнувшись в работу, Марина тактично не замечала этого легкого переполоха.

Лиля вихрем промчалась в мертвенном свете неоновых ламп, висевших над тем самым конвейером, куда ее могла сослать Зинаида. Пулеметный стрекот швейных машинок очень походил на гул вертолетных винтов на полигоне. В широкие проволочные корзины дождем сыпались безглазые и безносые плюшевые головы пока еще неведомых зверей.

По ту сторону решетчатой перегородки она сразу увидела Эдгара, элегантного и представительного в своей щеголеватой летной форме.

— Лихо у вас тут пупсов охраняют! — снисходительно бросил он, поглядывая на суровую вахтершу, затянутую в синюю суконную шинель, как в доспехи.

Проходная фабрики детских игрушек и впрямь больше напоминала КПП военного завода.

— А ты чего в такую рань гуляешь? Вертолет, что ли, сломался? — Их разделяла только решетчатая перегородка, но ее было достаточно, чтобы Лиля показалась ему далекой и ускользающей. Это взволновало Эдгара, приоткрыв какую-то новую грань их отношений.

— В куски! — радостно и невпопад выкрикнул он.

— Эх ты, раззява! А обещал взять меня полетать.

— Поехали, я тебя на другом полетаю.

— Ишь, разогнался, — она лукаво, не разжимая губ, улыбнулась. — Не получится, на сегодня летания отменяются. Работы навалом — завтра худсовет по эскизам.

Она повернулась со своим обычным «пока». Эдгар порывисто шагнул за нею, желая догнать, остановить, но между ними была перегородка.

— Лиля, — окликнул он негромко.

И она услышала, нет — скорее почувствовала что-то необычное, просящее в его всегда уверенном голосе. Это и заставило ее вернуться.

Теплый свет угасающего дня просачивался сквозь шторы, скрадывал очертания предметов, делал все вокруг созвучным плавным завораживающим линиям двух обнаженных тел. С закрытыми глазами Лиля водила тонкими пальцами по шее Эдгара, по губам, по упрямому с ямочкой подбородку.

— Это и есть твое срочное дело? — Ее рука скользнула вниз, к ложбинке возле шеи.

— Точно, — Эдгар приподнялся на локте, ласково коснулся губами ее черных как смоль бровей, опущенных ресниц. — Я два билета купил… в Ригу.

— Фантастика… Да ты просто граф Монте-Кристо, — блаженно улыбнулась она, не открывая глаз. — Значит, так… Поселимся в шикарном отеле, накрахмаленная горничная будет по утрам приносить мне в постель кофе… Или не так. Будем жить в укромном шалаше среди пустынных дюн…

— Ну зачем же? — рассудительно возразил он. — А хороший коттедж на берегу моря тебе не подойдет?

— Коттедж? — насторожилась она и открыла глаза. — Вместе с твоими родителями?

— А чем тебя мои родители не устраивают? — нахмурился Эдгар.

— Да все меня устраивает, — неопределенно улыбнулась Лиля, — кроме того, что у меня завтра худсовет.

Она ловко выскользнула из его объятий и потянулась за расческой, Эдгар задержал ее руку, в нем закипало раздражение.

— Ну и что из этого?

— Тебя переводит, да? — неожиданно мягко спросила Лиля.

— Переводят — не переводят! Какая разница. — Эдгар отвернулся.

— Так, значит, все-таки переводят?

Лиля теперь смотрела ему прямо в лицо, чуть нахмурив тонкие брови. Женским чутьем она поняла, что попала в точку.

— Ну, допустим, — неохотно согласился Эдгар, уходя от дальнейших расспросов. — Кстати, у меня мать тоже художник. Устроит тебя в приличную «фирму».

— А меня и моя «фирма» вполне устраивает, — с независимым видом урезала она. Мне, например, нравится делать детям игрушки.

— Так никто и не против, глупышка, — Эдгар накрыл ее плечи тяжелой крепкой рукой. — Сперва наделаем детей, а потом — им игрушки.

— Ладно, хватит глупости болтать. — Лиля встала и начала торопливо одеваться.

— Ты куда? — недоуменно спросил он, и добродушная улыбка сбежала с его лица.

— Я же тебе говорила — худсовет у меня завтра. — Не оборачиваюсь, она выбирала свою одежду из вороха на полу.

— Погоди, ты что — обиделась? — Он потянул у нее из рук кофточку.

Лиля резко оттолкнула его. Эдгар застыл, лицо его вспыхнуло гневом. Он схватил девушку за плечи и легко, как куклу, встряхнул.

— Ты что? Прикладываешься или… — в голосе слышалась затаенная угроза.

— Ну что «или»? — насмешливо переспросила Лиля.

Плотно сомкнутые губы растянулись в знакомой улыбке, которая сейчас вдруг сделалась ненавистной Эдгару. Он чувствовал, что ее забавляет его ярость.

— Слушай, тебе не кажется, что пора кончать эти игры?

— Кажется, — беззаботно отозвалась девушка, — так что передавай привет своей маме. — Ей определенно нравилось дразнить Эдгара, испытывать его терпение.

— Спасибо, непременно передам, — холодно и зло протянул он, — только ты, наверно, не все поняла. Нравится тебе или нет, но завтра я улетаю в Ригу… Насовсем.

Он сам не ожидал, что из него вырвутся такие слова — тут же пожалел о сказанном. Но Лиля как будто даже не огорчилась. Ничего такого в ее потемневших глазах он не увидел.

— Вот оно что. Не удивил, я давно знала, что так будет. Лети, соколик, лети! — Она поспешно выпита из комнаты, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Эдгар слышал, как она возится в прихожей, надевает босоножки. Но не двигался с места, останавливаемый самолюбием, хотя его обуревало желание бросаться за ней, остановить. Почти физически ощущал он, что уходят последние секунды.

— Стоп, никуда ты не пойдешь, — не выдержав, самолюбие отступило. — Никуда тебя не пущу, слышишь?

Лиля даже отпрянула, испугавшись бешеных молний в его глазах. Но уступить было выше ее сил.

— Ошибаешься, милый, — презрительно усмехнулась она и хотела отстранить его, чтобы уйти.

И тут, словно лавина, которая крушит и ломает все на своем пути, Эдгар обрушился на нее, грубо схватил в охапку, прижал к себе так крепко, будто хотел задушить, начал жадно отыскивать ее губы. Лиля отчаянно забилась в его руках. Яростная молчаливая борьба продолжалась недолго — не удержавшись на ногах, они рухнули на пол. Скоро нельзя уже было сказать, борются они или обнимаются, словно теплый вечерний свет принес им умиротворение и смирил гордыню обоих…

— Лилька, шевелись, я тебя умоляю. Через час худсовет, а ты в лоскутах!

Как и вчера, Лиля сидела на полу, перед нею лежат чистый лист ватмана. Она подняла на Марину красные припухшие глаза.

— Мариша, миленькая, не ругайся. Сделай кофейку, спаси человека.

— Ох, уж этот твой вертолетчик! И о чем вы с ним думаете?!

— А что? — вспыхнула Лиля. — Он мне, между прочим, предложение сделал.

— Вот именно «между прочим», все у вас так, — проворчала Марина, но не удержалась полюбопытствовать: — Заявление-то подали?

— Какое заявление, Мариша? — Лиля усмехнулась уголком рта и откинула с ли да черную прядь. — Он отбывает в Ригу, сейчас скажу, — она взглянула на часы подруги, — ровно через три часа двадцать минут, рейсом семьсот двадцать пять.

Марина внимательно посмотрела на нее и больше вопросов не задавала. Привычным движением воткнула в розетку электрический чайник, заглянула под крышку — достаточно ли воды. Помолчав немного, заговорила:

— Раз отбывает — бог с ним. Давай-ка я тебе бутерброд с джемом сделаю. Клубничный, из Польши. Вчера в наборе с килькой давали, разорилась на два. Ума не приложу, куда теперь четыре банки кильки девать.

— Сама ешь свою кильку с джемом!

— Кончай, нечего на людей кидаться, — спокойно, но строго осадила Марина. Она это умела, хоть и своя в доску.

— Значит, сама дурака сваляла, коль такого парня упустила.

— Какого такого? Ну, какого такого?! — взорвалась Лиля. — Ты хоть соображаешь, что такое летчик-испытатель? Пуговки блестят, фуражечка набекрень — так, что ли? И в тридцать лет — юная безутешная вдова! Как трогательно и романтично! А детям на ночь красивые сказки про папу-героя?

— Дура ты еще, как я погляжу, — философски заключила Марина и выдернула из розетки закипевший чайник, — или стерва…

Но тут скрипнула обшарпанная дверь и на пороге появилась суконная охранница с неизменным кислым выражением на лице.

— Тебе, Звонцова! — выдохнула она и, будто гору с плеч сбросила, протянула девушке запечатанный конверт.

— Мне? — Лиля застыла, не решаясь взять письмо. — От кого?

— От того, от того. Бегают тут с утра пораньше!

— Спасибо, тетя Кать, — Марина протянула руку и взяла письмо, прикрыла за охранницей дверь и торжествующе улыбнулась. — Ну, пляши, подруга!

Лиля молча выхватила конверт, торопливо надорвала. Внутри лежал голубоватый прямоугольник казенной бумаги — билет на самолет.

— Рейс семьсот двадцать пять, — растерянно пробормотала она и подняла на подругу глаза, в которых застыла мука.

— Ну, что ты стоишь, как чурка? Ноги в руки — и вперед. На лету и поженитесь, раз уж такая любовь, — проговорила Марина, почему-то понизив голос до шепота.

Легкая тень набежала на лицо ее подруги.

— Любовь? — процедила она сквозь зубы. — Дудки, хватит с меня.

С каким-то тихим злорадством, словно нарочно истязая себя саму, она порвала билет на мелкие клочки.