Три огромных вертолета, как три доисторических чудища с мрачными тупыми мордами, летели в безоблачном небе. Правда, с земли они могли показаться всего лишь тремя разомлевшими от весны и солнца майскими жуками. Сидя за штурвалом одного из них, Эдгар видел внизу геометрию ухоженных полей и игрушечных коттеджей под черепичными крышами и не мог оторвать глаз от этой немудреной картины. Так мы невольно склоняемся над муравейником, завороженные тонкостью и точностью работы живых существ.

— Второй! Поднимите машину — приказ службы наземного слежения!

Эдгар вздрогнул от неожиданности — резкий голос раздался в шлемофоне, а рядом гоготали довольные шуткой расист Отар Габелия и штурман Костя Завалишин.

— Не расслабляйся, командир. До Парижа еще километров сто, — радостно похлопал Эдгара по плечу маленький пышноусый Габелия.

— Маяки бы лучше слушал, — сердито буркнул Эдгар.

— Все понял? — назидательным тоном спросил радиста светловолосый красавец Костя. — Не то посадит тебя командир заместо Парижа на черепичную башку какому-нибудь дедуле-фермеру.

— Пардон, месье! — парировал Габелия, роясь в тоненьком карманном разговорнике. Напрягшись, он выдал длинную путаную фразу на французском с явным грузинским акцентом.

— Куда это он тебя послал? — насмешливо справился Эдгар.

— Тайга ты нехоженая, — весело поддразнил Отар. — Я сказал всего-навсего, что предпочитаю недорогой номер с бассейном и видом на Монмартр. И желательно…

— Смотрите! — Костя Завалишин даже привскочил с кресла.

Все дружно уставились туда, куда таращился штурман. Из солнечной дали им навстречу выплывала изящная стрела несравненной Эйфелевой башни. Бог знает в какой дали уже четко проступил знакомый всему миру классический силуэт.

— Забодай меня ишак, ну и громадина! — пылко отреагировал Габелия.

— Ну-ка, Ален Делон, посмотри, как будет ишак по-французски, — не забыл подколоть его штурман.

— Однако капиталисты не промах — погодку заказали что надо, — впервые подал голос молчаливый второй пилот Сергей Руза.

Не сразу замеченный, в кабине экипажа появился Лапин. Его было не узнать — наглаженный, накрахмаленный, в светлом элегантном костюме вместо привычной кожанки.

— Ну что, соколы, галстуки поправили?

— Так точно! Готовы к встрече с акулами империализма! — восторженно отрапортовал Габелия.

— Нашего радиста ничем голым теперь не возьмешь. Он знает, что у советского человека за рубежом бывает любовь только к партии, А все остальные чувства он сдал под расписку на Лубянку. — Красавец Костя был, как всегда, в своем репертуаре.

Лапин улыбнулся и поглядел на Эдгара, не принимавшего участия в общем трепе. Его внимательные глаза не отрывались от трепещущих стрелок приборов.

— Николай Сергеевич, может, сходим сегодня туда… Ну, на, как его… на Пляс-Пигаль? — В черных маслянистых глазах радиста блеснули дикие огоньки, когда он увидел, как вытянулось худющее лицо Лапина. — Один только раз посмотреть — и на всю жизнь запомнить… С отвращением! — И Габелия с чувством закатил свои черные маслины под густые брови.

— Кончай треп, — оборвал его Банга. — Запрашивай Ле-Бурже.

Отар преобразился мгновенно и принялся внимательно слушать международные позывные воздуха. Через несколько секунд он по всей форме уже докладывал:

— Разрешение подтвердили. В Ле-Бурже ясно. Видимость десять на тысячу двести.

— Штурман, курс, — потребовал Эдгар.

— На курсе, — привычно отозвался Завалишин, сверив приборы с лоцией.

Они стремительно приближались к одному из старейших и красивейших городов мира. Париж уже был рядом.

В темной, почти черной полировке отражались шасси и обвисшие под собственной тяжестью лопасти. Точная копия вертолета, которым управлял Эдгар, величиной с футбольной мяч стояла на широком гладком поле стола. Видна была даже голова пилота с красной пятиконечной звездой на шлеме. Толстая, в рыжем пухе и веснушках рука приподняла игрушку.

— Изящная машина. Таких конструкторов, как Минк, в мире сейчас можно пересчитать по пальцам, еще и лишние останутся. — Блейфил осторожно, словно дорогую саксонскую статуэтку, поставил модель на место. — У русских есть одно неоспоримое преимущество, — вздохнул он, — на пять тысяч бездельников обязательно найдется один парень, который вставит клизму целой армии наших очень квалифицированных и добросовестных служак.

Блейфил скосил желтоватые глаза в сторону собеседника. Густая рыжая шерсть, покрывавшая его руки, буйно выбивавшаяся из распахнутого ворота рубахи, почему-то не добралась до головы. Поэтому голова казалась чистым блестящим куполом над могучим волосатым телом.

— Я прикинул, эта процедура обойдется нашей фирме по меньшей мере в пару миллиардов долларов, — раздраженно заметил его собеседник. — Но и это сущий пустяк по сравнению с моральным уроном, который нас ждет в случае успешной демонстрации машины Минка.

— Вы слишком мрачно смотрите на вещи. Русские вертолеты на авиасалоне — это все-таки не первый спутник и не полет Гагарина. Да и нынешний их вождь — не Хрущев.

— Как сказать. От этого обвешанного орденами манекена вообще не знаешь, чего ожидать. Русским, с их газетным миролюбием и неисчерпаемыми трудовыми ресурсами ничего не стоит отдать эти машины по демпинговым ценам каким-нибудь взбесившимся черномазым. И тогда из любой заварухи в третьем мире легче будет раздувать пожар «мировой революции». А для вас, Сэм, настанет час получить хорошую клизму.

Блейфил вежливо приподнял зачаточные брови.

— Вы становитесь паникером, Манфред? Или вас грызет реваншистская подагра?

Манфред Зингрубер, конечно, здорово постарел за минувшие годы. Но хищный арийский профиль, холодный цепкий взгляд остались прежними. В этом человеке могло умереть все, кроме нордического фанатизма.

— Не притворяйтесь, Сэм, что вас это мало волнует, — с неприятной усмешкой парировал он. — Хотя, быть может, вы купились на сказочки русской пропаганды, будто они выпускают исключительно голубков мира.

Комната, скорее зал, где беседовали эти двое, походила не столько на кабинет в офисе, сколько на павильон для съемки фантастической ленты о далеком будущем. Необычная мебель из кожи и тусклого, напоминающего платину металла, обилие стекла, громадные «аквариумные» окна и множество причудливых разноцветных кубов на полу и на дубовых панелях стен, по которым расползлись толстые лоснящиеся лианы.

— Боюсь, Сэм, ваше благодушие может быть неверно истолковано в Вашингтоне, — холодно продолжал Зингрубер. — Вы ведь не хуже моего понимаете, каким мощным боевым потенциалом обладает машина Минка.

— Дорогой Манфред, в конце концов Вашингтон оплачивает и вашу деятельность в этой лавочке. Так что вам, как говорят русские, и карты в руки, — Блейфил слегка дотронулся твердокаменным ногтем до легкой, будто бабочкино крылышко, лопасти. — А что, у вас уже появилась мыслишка, как испортить этим русским обедню?

— Мыслишкой тут не обойтись, — хмуро ответил Зингрубер. Понадобятся пресса, телевидение, возможно, услуги специалистов. Одним словом немалые деньги, Сэм. И не следует скупиться — триумф этой машины встанет нам всем дороже.

— Вы говорите, не следует скупиться? — рыжая щеточка над верхней губой Блейфила дернулась вслед за ртом, скривившимся в усмешке. — Истинно немецкая расчетливость. Вы хотите за счет спецслужбы застраховать интересы своей фирмы? Неплохо придумано.

— Я хочу застраховать всех нас от крупных неприятностей. При этом разработку мероприятия полностью беру на себя.

Блейфил задумался.

— А что думает об этом ваш компаньон? — после паузы спросил он. — Кстати, он уже прилетел в Париж?

— Ах, Сэм, когда вам перевалит за шестой десяток, вы поймете, что даже прогулка в Париж уже не так соблазнительна. Особенно, если приходится разлучаться с любимым пледом и старым пыльным псом, который уютно храпит под кроватью.

— Господин Лосберг так любит собак?

— Он не любит людей, — неожиданно соткровенничал Манфред.

Блейфил встал. Он был громадного роста и потому двигался медленно, не на шутку опасаясь что-нибудь задеть и повредить.

— Ладно, старина. Насчет долларов я вам пока ничего не скажу — пускай в Вашингтоне сперва прикинут расходы на своих электронных костяшках. Но кое-что у меня для вас все же есть.

Из ящика исполинского стола он достал черную пластиковую папку и протянул ее Манфреду.

— Что это?

— Материалец, за который с вас ящик шампанского и ужин в «Мулен Руж», — личные дела членов советской команды!

Телефон звонил в полуосвещенном кабинете, обставленном с мрачной помпезностью старинной дубовой мебелью. Серебряным письменным прибором, наверное, без особого труда можно было уложить взвод «зеленых беретов». Старческая рука рассеянно погладила голову громадного черного, как гималайский медведь, ньюфаундленда с благородной проседью в вислых ушах и подняла трубку.

— А, это ты! Здравствуй, старый бандит. Надеюсь, ты уже отхватил для нашей фирмы самые лакомые куски?

Рихард Лосберг уютно устроился в глубоком кресле. Похоже, оно стало теперь самым надежным его прибежищем.

— Мне в Париж?! Нет, Фреди, об этом не может быть речи. И какого черта мне там делать? — Благодушная улыбка сползла с аскетического худого лица. — Я уже не гожусь в герои детективных романов… Кстати, ты почти равноправный совладелец фирмы, действуй на свое усмотрение.

Зингрубер с трубкой в руке сидел на широченной, как королевское ложе, кровати в своем гостиничном апартаменте. На коленях у него лежала черная пластиковая папка от Блейфила.

— Слушай, Рихард, тут не до шуток… Да-да, все наши опасения насчет их машины подтвердились. И даже более чем! Она всех нас посадит в лужу… Что — тем более? Ну, перестань… Перестань играть в умирающего лебедя!.. Понимаешь, дружище, у нас появился один довольно оригинальный шанс, его нельзя упустить… Есть обстоятельство, хотя как его использовать я еще толком не представляю. Оно связано с русской командой… Больше ничего пока сказать не могу… Вылетай… Номер я тебе заказал…

Лосберг вздохнул и положил трубку. Говоря о старике, Зингрубер был прав — в шестьдесят уже ничто не соблазняет, кроме покоя.

— Марта! — громко позвал Лосберг.

Послышались легкие шаги, и из-за колыхнувшейся портьеры нежный голос спросил на чистом латышском:

— Как ты узнал, что я сейчас тут проходила?

— Услышал твои шаги, — ответил он тоже по-латышски.

— Неправда, я шла по ковру, — портьера чуть шевельнулась уже у двери.

— Ты злоупотребляешь «Шанелью», дорогая, а у Альфреда тонкий нюх.

— Я напихаю ему в нос толченого табака. И вообще это все отговорки, — продолжалось кокетство из-за портьеры. — Ты мне когда-нибудь откроешь секрет — почему мне не удается прошмыгнуть незамеченной мимо твоего кабинета?

Наконец из-за портьеры выскользнуло очаровательное юное создание и грациозно вспорхнуло на подлокотник отцовского кресла.

— Но сегодня, я думаю, ты не пожалеешь о том, что попалась.

— А что такое? — живо поинтересовалась Марта. — Ты решил подарить мне новый «мустанг» или передать руководство фирмой и уйти на покой?

— Что ты, гораздо более приятное. Две недели красивой жизни в Париже. Там сейчас Всемирная ярмарка, авиасалон. Думаю, тебе это понравится.

— С тобой в Париж? — задумчиво протянула Марта и неожиданно спросила: — А что ты будешь делать, если я вдруг выйду замуж?

— Что значит — вдруг? — Лосберг с беспокойством взглянул на дочь, зная ее неуправляемый характер.

— Это я так, гипотетически, — поспешила отказаться она. — Я вообще замуж не пойду. Кто такое «золото» еще вытерпит, кроме тебя? Ах да, Париж, — спохватилась она. — Я попробую поговорить с Арвидасом. Правда, у нас сейчас прорва работы.

— Арвидасом, — хмуро проворчал Лосберг. — Что у тебя может быть общего с этим сентиментальным писакой, торгующим своей ностальгией?

— Ничего, если не считать того, что он мой шеф, — пожала плечами Марта, — и такой же латыш, проживающий в Мюнхене, как мы с тобой.

Лосберга передернуло.

— Нет уж, избавь меня от подобных сравнений. Я свою ностальгию в бизнес не превращаю.

Праздник подхватил, закружил с того самого момента, как вертолеты коснулись гладких бетонных плит Ле-Бурже и заняли свои места рядом с «Антеем», ИЛ-18 и ИЛ-62. Цветы, улыбки, вспышки фотоаппаратов, напор журналистов — все это поначалу ошеломило летчиков, не привыкших к подобной суете и шумихе.

Даже разбитной красавец Костя Завалишин, и тот стушевался, даже сгорбился. Зато мигом освоился маленький Габелия. Он пребывал на верху блаженства, успевая дарить каждому фотоаппарату солнечную, как сама Грузия, белозубую улыбку.

— Со счастливым прибытием в Париж! — представительный мужчина с благородной сединой в волосах протянул руку Лапину, с трудом отыскав его в плотной толпе. — Надеюсь, полет прошел нормально?

— Спасибо, Юрий Дмитриевич. Пока все слава богу.

Седой неодобрительно глянул на Лапина, помянувшего бога в столь неподходящий момент. Жестом он пригласил следовать за собой и на ходу познакомил со своими спутниками:

— Вадим Григорьев, представитель Аэрофлота в Париже, всегда к вашим услугам. Господин Ванье, ваш переводчик, гид, консультант по каверзным вопросам и вообще милейший человек.

Симпатичный, лет тридцати брюнет изящно поклонился и сказал негромко, но отчетливо, чтобы услышали все:

— Добрый день, господа. Весьма рад вашему благополучному прибытию на авиасалон. Надеюсь, он окажется для вас удачным. — В его безукоризненном русском слышалось что-то старомодно-интеллигентское.

— О нашем В-6 здесь уже сочиняют легенды, — поддержал Ванье Юрий Дмитриевич.

— Месье, кого вы считаете основным конкурентом, если таковые есть вообще? — прорвался наконец к Лапину с микрофоном молодой человек в темно-фиолетовых очках.

— Воздух покажет, — сдержанно ответил Лапин.

— Ваши вертолеты будут принимать участие в коммерческих или рекламных полетах?

— Сейчас трудно сказать. В зависимости…

— В зависимости от характера таких полетов, — мгновенно перехватил инициативу кто-то из посольских. — Наша страна представляет на ярмарке только мирную технику.

— Вы хотите сказать, что В-6 даже при необходимости не может быть использован в военных целях? — снова задал вопрос молодой проныра в темных очках.

Седовласый импозантный представитель окатил его холодом ледяного взгляда.

— Я хочу сказать, что, если вашим «репортером», — он показал глазами на черный диктофон, оттянувший плечо журналисту, — хорошенько размахнуться, то можно зашибить человека насмерть. Но на этом основании я не могу все же заявить, что вы готовите на меня покушение.

Сказано было, вероятно, несколько резче, чем следовало, но в это время внимание вновь прибывших привлекла американская экспозиция. Русские летчики невольно замедлили шаг. Хищно загнутые вниз носы мощных лайнеров. Резко откинутые назад, похожие на акульи плавники, крылья сверхзвуковых боевых машин. Отливающие сытой надменностью бока вертолетов. Совершенство линий летательных аппаратов вызывало почтительное восхищение.

— Смотрите, Николай Сергеевич, — Эдгар исподтишка показал Лапину на аккуратно сложенные под каждым образцом стальные пирамиды — образцы бомб и ракет на вооружении.

— Что ж, по крайней мере честно, — Лапин пожал плечами. — Не придется перед журналистами вертеться, вроде ужей на сковородке, — негромко, с оглядкой на седовласого, откомментировал он.