Трубачи бодро дули в свои инструменты, ярко блестевшие на солнце. Немецкий военный оркестр стоял перед зданием вокзала. Состав был уже подан. У вагонов толпились люди с чемоданами и рюкзаками. На разукрашенном гирляндами хвои и цветами паровозе белел транспарант: «Колеса вертятся для победы!»

Из подъехавшей к вокзалу машины вышли Рихард и Манфред. Звуки оркестра приглушенно доносились и сюда.

— Длинные речи не нужны, повторил на ходу Зингрубер. — Скажешь несколько слов — просто, сердечно, тепло и — Auf Wiedersehen! 

— А может, лучше ты? — остановился перед выходом на перрон Лосберг.

— Некрасиво получится. Человек, покидающий родину, должен услышать напутствие на родном языке. Ты для них как символ.

Рихарда слегка покоробило, но он смолчал.

— И, в конце концов, ты представляешь организацию, ведающую трудовым фронтом, — продолжал Манфред. — Сугубо латышскую организацию, действующую на своей собственной земле.

— На своей?

— Ну не будь провинциальным буквоедом. И, кроме того…

— Господа, прошу извинить. — К ним подошел начальник станции. — Состав отправляется через двенадцать минут. А мне сказали, что предстоят еще какие-то церемонии…

— Церемонии займут пять минут, — бодро ответил Зингрубер, подталкивая вперед приятеля.

Оркестр дотрубил финальную фразу и капельмейстер эффектно опустил жезл. Рихард пощелкал ногтем по микрофону и начал с воодушевлением, неожиданным для него самого:

— Дорогие друзья! Сыновья и дочери Латвии! Сейчас загудит паровоз, и вы станете первыми ласточками, несущими в Германию трудовую славу нашего маленького, но крепкого душой и телом народа. — Он посмотрел на стоящего почти рядом с ним белобрысого парня с рюкзаком и, будто обращаясь к нему, продолжал: — Посмотрим правде в глаза. Не все поймут ваш смелый шаг. Не все одобрят. Особенно те, кто еще до сих пор одурманен большевистской пропагандой. Пусть клянут. Не с ними наш путь в будущее новой Европы. Плечом к плечу с великой немецкой нацией вы будете трудиться на заводах и полях Германии, в кузнице нашей общей победы! В добрый путь, друзья! Родина и народ с вами!

Снова грянул оркестр, и его звуки тотчас пронзил резкий паровозный свисток. У вагонов торопливо прощались. Рихард пробирался сквозь толпу, но кто-то дернул его за рукав. Лосберг оглянулся — перед ним стоял тот самый белобрысый парень, который так внимательно слушал его речь.

— Вы так хорошо сказали, — смущенно начал он. — Насчет тех… Ну, в общем, одураченных… И я хотел бы, вот… — Он протянул Рихарду фотографию.

— Что это? — недоуменно спросил Лосберг, глядя на снимок, где рядом с белобрысым стояла улыбающаяся женщина.

— Нужно напечатать в газете, — уже твердо сказал парень. — Что мы вот едем и не боимся. — Он запнулся на секунду и добавил искренне: — Правда, мама не хочет ехать. Она осталась дома… Но ведь ее можно отрезать, верно?

Рихард со скрытой болью смотрел на парня и думал: дурачок ты дурачок! Бумажку отрезать можно. Но как ты отрежешь родину? Однако ответил весело, с улыбкой:

— Давай свою фотографию! Напечатаем.

Рана Артура быстро подживала, Зента умело лечила его стародавними деревенскими способами и снадобьями.

— Гляди, как затягивает! — радовалась она, раздергивая на бинты старую простынь. — А все травки мои… Ты вот смеялся над матерью, когда припасала, а как пригодились! Лучше всяких лекарств… — Зента вдруг заплакала.

— Ты что, мама?

— Вспомнила… Как мы с Айной по лесу ходили, собирали травку. Она все для Андриса своего старалась, после тюрьмы отхаживала. Знал бы он теперь. Вернется — даже у могилы не посидит. Свалили всех в одну яму, как мусор…

Артур с болью смотрел, как дрожат ее пальцы, сматывая бинты. Неужели их ждет такая же участь?

— Страшные дела, сынок, — понизив голос, продолжала мать. — Людей, будто скот, режут. Карьер где-то старый, за лесом. Говорят, по ночам туда из лагеря возят… Кого стреляют, а то и так, прямо живьем закапывают. Немцы лютуют, а наши псы — того хуже. Никого не щадят.

— Дождутся. Еще получат сполна, — процедил сын сквозь зубы.

— Получат… Пока получат… Ну-ка, повернись! — она начала бинтовать. Артур сидел, терпеливо покрякивая.

— Ну, что? Подняла тебя мать? — торжествующе сказала Зента, крепким узлом затянув бинт. — Хоть на свадьбу!

Банга благодарно взглянул на нее.

— Нехорошо о тебе в поселке говорят, сынок, вздохнула Зента. — Мол, неспроста они тебя выпустили. Неспроста на них спину гнешь, рыбкой прикармливаешь. Я-то знаю, что ты не такой, да ведь… Добрая слава за печкой лежит, а худая — по свету бежит.

Артур угрюмо молчал — слова матери были для него больнее пытки.

— Другие уж со мной еле здороваются. Пока еще раненый вышел оттуда, я кой-как отговаривалась, а теперь чего скажу?

— Да сидел бы я тут, дожидался, — вырвалось у Артура. — Но ты же знаешь…

Голос Зенты стал совсем жестким:

— Лаймону ты не помощник. С ним что задумали, то и сделают. Тебя не спросят. Даже Бирута, и та понимает.

— Значит, предать его? Толкнуть на виселицу, а самому шкуру спасать?

— Они тебя дурачат, пойми! — в отчаянии крикнула Зента. — Думаешь, я как мать говорю? Только потому, что за тебя трясусь? Трясусь, конечно, — как не трястись? Но клянусь, как перед богом! Перед памятью Айны!.. Если бы ты мог Лаймону помочь. А то ведь ловушка, обман один. И его не спасешь, и себя погубишь. — Зента всхлипнула. — А может, его уж и в живых-то нет, Лаймона…

Она собрала старые бинты, баночки с мазями, отошла было прибрать на место, но вернулась, взглянула на сына сурово и прямо:

— Один гвоздь всадили — гляди, другим пришьют! Думаешь, не вижу, как она с выродком своим… Так шьется, так и пялится сюда. То лекарства предложит, то маслица… Знаем мы ваше маслице! Они же с тебя, ни днем, ни ночью глаз не спускают. Беги, сынок! Погубят они тебя. В такие дела впутают — мертвым завидовать будешь.

— Ну, я уйду, а ты?

— Про меня запомни одно — матери легче в землю лечь, чем до сыновнего позора дожить.

…С Мартой они встретились, как только он в первый раз вышел на улицу. Бледный, изможденный, непохожий на того Артура, каким она привыкла его видеть, он, запрокинув голову, жадно вглядывался в бесконечную синь неба, из которой доносилась на землю радостная песня жаворонка, слепило жаркое солнце, легкий ветерок теребил его волосы.

Вначале Артур не приметил ее — просто что-то кольнуло в сердце, и он обернулся. Марта почти не изменилась. Разве что стала красивее. Он почувствовал вдруг такую духоту, что непроизвольно раскрыл рот, жадно глотнул воздух и потянулся к вороту рубахи. Затем, сдерживая предательскую дрожь в коленях, медленно двинулся ей навстречу.

Нет, что-то в Марте изменилось. И очень сильно. Когда они приблизились друг к другу и Артур, наконец, осмелился поднять голову, он понял — глаза. Это были совсем другие глаза. Из них сочилось столько невысказанной боли и отчаяния, столько нежности и участия, что он едва не вскрикнул. Горький комок подступил к горлу, сердце отчаянно заколотилось, Что же они сделали с собой? Со своей любовью…

— Ты давно приехала? — едва слышно, одними губами, спросил он.

— Нет, недавно. Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо. У тебя сын?

— Да, сын.

— Вы надолго сюда?

— Думаю, навсегда.

Он посмотрел ей прямо в глаза и неожиданно признался:

— Я виноват перед тобой, Марта! Прости.

Она закусила губу, чтобы не расплакаться.

— Я тоже.

Хотела сказать что-то еще, но в это время из дома вышел Рихард. Сумрачно глянул в их сторону, сделал над собой усилие, подошел, протянул Артуру руку.

— Как себя чувствуешь?

— Спасибо, ничего.

— Что думаешь дальше делать?

— Пока не знаю.

— Если понадобится моя помощь — не стесняйся, — искоса взглянул на Марту. Только не заставляй вытаскивать из-за решетки. Боюсь, в третий раз не получится.

— Постараюсь.

Рихард натянуто рассмеялся.

— Уж сделай нам одолжение. — И сразу же посерьезнел: — Время такое, Артур, не до шуток. — Покровительственно похлопал Бангу по руке, повернулся к Марте. — Эдгар проснулся. Ему, кажется, нездоровится.

Она зарделась, словно ее уличили в чем-то непристойном, умоляюще взглянула на Артура, повернулась и медленно побрела к дому. Наблюдавший из окна за этой сценой Озолс, рассудил по-своему:

— Не играла б ты с огнем, дочка. И себе не поможешь, и парня погубишь.

Наивный старый человек. Он и не подозревал, что они давно сами себя погубили.

Неподалеку от ледника стоял немецкий армейский грузовик. Лагерная артель грузила на него ящики с рыбой. Артур работал вместе с пленными — подносил и подавал ящики стоявшему в кузове хмурому, неприветливому детине. То ли он был зол на кого-то, то ли вообще таким уродился: детина рывком выхватывал груз и, бурча под нос ругательства, швырял ка пол кузова.

— Выше подать — руки отвалятся? — гаркнул он на щуплого паренька в грязной гимнастерке. — Я что — до земли тебе кланяться должен?

— Эй, там, разговорчики с пленными! — осадил конвоир. Приказа не знаешь?

— А тебе был приказ — на погрузку дохлятину ставить? — огрызнулся детина. — Надрывай тут пуп…

— Sprechen verboten! — лениво погрозил автоматом немец — он сидел в тени ледника и наигрывал на губной гармонике.

— Ферботен, все ферботен… — проворчал рабочий, пиная ящик ногой. — Как жрать, так не ферботен. Дармоеды!

Он нагнулся к подошедшему Артуру. Хотя тот держал груз высоко, детина так рванул его, что Банга не смог удержать равновесия и ящик полетел на землю. О него споткнулся один из пленных и упал со своей рыбой.

— Чертовы рохли! — неистово заорал грузчик, спрыгнув на землю. — Руки из задницы выросли? Ящики переколотите, а мне отвечать?

На скандал подоспели другие артельные, возникла толкучка. Бруно, ругаясь и орудуя кулаками, кинулся наводить порядок. И тут в сутолоке Артур неожиданно услышал над ухом хриплый, торопливый шепот хмурого детины:

— Свежей рыбы не продашь?

Банга вздрогнул, оглянулся — Бруно крутился в двух шагах — и все же Банга шепнул отзыв:

— Свежая в море плавает…

К ним приближался охранник с автоматом. Грузчик поспешно пробормотал:

— Скоро придут, жди, — и перехватив настороженный взгляд Бруно, вдруг крепко съездил Артура по уху. — Поживиться вздумал, ворюга? Ящик нарочно разбил? А ну-ка, выворачивай карманы!

— Тихо, тихо! — оттирал его Бруно. — Ты что, взбесился? Да цел твой ящик — чего орешь?

Артур стоял, держась за скулу, и лихорадочно соображал, как предупредить связного. Тот все лез к нему с кулаками, но между ними уже стоял Бруно. И тут Банга вдруг тоже распалясь, кинулся на обидчика:

— Кто, я ворюга? Да я из тебя кишки вытряхну, латгальская морда! Уноси ноги, пока цел! Понял? Попробуй сунуться сюда еще раз — узнаешь.

Он рвался из рук опешившего Бруно, размахивал кулаками. Детина метнул на него быстрый, внимательный взгляд:

— Свяжись с дураком… — пробормотал он и, опасливо оглядываясь, вспрыгнул в кузов.

Артур был почти уверен, что связной его понял. Но для верности крикнул вдогонку:

— В другой раз только сунься сюда! Я из твоей морды барабан сделаю!

— Ладно, ладно, остынь! — с усмешкой оттолкнул его Бруно. — Ну, чего ты взъелся?

— Терпеть не могу латгальцев! — пробормотал Артур, поднимая упавшую брезентовую рукавицу. И напоследок еще раз свирепо погрозил связному кулаком.

Марта в легком платьице с полотенцем в руках подошла к дому Бируты, поднялась на крыльцо, постучала. Несмотря на раннее утро, было уже довольно жарко и безветрено. Дверь открылась довольно быстро, по всей видимости Бирута не спала. При виде Марты ее лицо окаменело в напряженном ожидании.

— Доброе утро! — Марта волновалась не меньше подруги, но старалась скрыть свои чувства, — А я за тобой. Идем купаться!

Бирута стояла не шелохнувшись. Ей показалось, что она ослышалась.

— Есть разговор! — Марта понизила голос до шепота и пугливо оглянулась по сторонам.

Бирута на секунду-другую заколебалась, пристально посмотрела ей в глаза и, бросив коротко «сейчас», скрылась за дверью. Вскоре они шли к морю. Со стороны это выглядело привычно и естественно — давние подружки решили искупаться.

— Понимаешь… к Артуру я не могу. А делать что-то надо. — Она повела головой в одну сторону, в другую, обняла Бируту за плечи, прошептала: — Лаймона завтра увозят в Ригу. Понимаешь?

Бирута резко остановилась, спросила побледневшими губами:

— Ты откуда знаешь?

— Какая разница… Слышала.

Некоторое время они шли молча. На берегу Бирута опустилась на корточки и, просеивая через пальцы песок, долго о чем-то сосредоточенно думала. Наконец подняла голову.

— Господи, что же делать?..

— Не знаю… Я думала, может быть, Артур…

Бирута подозрительно посмотрела на нее, поднялась, жестко спросила:

— Кто тебя послал, Марта?

— О чем ты?.. — растерянно пролепетала та.

— Я спрашиваю, кто тебя послал? — теперь уже в голосе подруги сквозила явная угроза.

Только теперь до Марты начал доходить странный смысл вопроса. Она не на шутку испугалась.

— Клянусь!..

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. И были в этих взглядах страх, сомнение, сострадание и надежда. «Неужели она может?» — подумала одна. «Неужели она не верит?» — ужаснулась другая. Первой сдалась Бирута. Она опустила голову, глухо проговорила:

— Поклянись сыном.

Марту словно ударили по лицу. Она закусила губу — глаза наполнились слезами. И все-таки она проговорила:

— Клянусь! Памятью нашей дружбы… Сыном клянусь!

Голос ее задрожал — Марта отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Бирута замерла — она словно просыпалась ото сна. Лицо ее стало пунцовым, глаза беспомощными, растерянными. Было в них сейчас что-то детское, виноватое. И вдруг не выдержала, сорвалась с места, бросилась на шею подруге. Над ними синело все то же небо, светило то же солнце, рядом плескалось родное море, привычно кричали чайки. А они, словно заново открывали себя. Плакали и были счастливы, что вновь обрели друг друга.

Бирута застала Артура дома. Он собирался на работу. По лицу девушки, ее порывистым и нервным движениям Банга сразу догадался: что-то произошло. Почувствовала неладное и Зента. Она тут же вышла из кухни, тревожно наблюдая за гостьей. Ее пальцы, протиравшие тарелку, мелко дрожали.

— Лаймона завтра увозят в Ригу — скороговоркой выстрелила Бирута. Она тяжело и часто дышала.

Артур вздрогнул, посмотрел на нее удивленно:

— Что? Откуда эти сведения?

— Марта только что была у меня.

— Вот оно… — не то вздохнула, не то всхлипнула Зента. — Говорила ведь, предупреждала…

— Погоди, мать!.. Это точно?

Бирута молча пожала плечами: продаю, мол, за что купила.

— Да-а, — невольно вырвалось у Банги. — Дела-а! Тебе надо немедленно уходить, — строго сказала Бирута. — Если они увезут Лаймона, значит, возьмут и тебя.

Он невесело усмехнулся:

— …Так вот — взял и ушел?

— Не ждать же, пока тебя… — Мать умоляюще прижала к груди руки.

Он отошел к окну, несколько минут сосредоточенно думал.

— Прежде всего, не надо пороть горячку. — Насупился, прошелся из угла в угол. — Напрасно ты заявилась сюда. Встретились бы в другом месте… А то нахально, прямо у них под носом…

Бирута с вызовом посмотрела на него:

— Да какая разница? Сюда, не сюда? Вроде бы они не знают, кто мы такие.

Банга озадаченно посмотрел на девушку: а действительно, какая разница?

— Ладно, иди! Спасибо, что предупредила.

Сам он втайне надеялся на вчерашнего связного. Только бы приехал сегодня. А уж он-то найдет способ передать информацию. Можно еще раз затеять драку, можно…

Артур не шел, а летел к леднику, надеясь на чудо. Но чуда не произошло — на грузовике приехал другой рабочий. Банга подавал в кузов ящик за ящиком, и никогда еще работа не была для него такой тягостной и долгой.

Едва дождавшись окончания погрузки, он отпросился у Бруно сбегать на минутку домой. Забыл, мол, курево. Артур быстро шагал по улице и лихорадочно соображал: что же ему предпринять? Ясно одно — надо выходить на явку, о которой говорил Лаймон. Но как? Ни он, ни Бирута, ни Зента этого сделать не могли. Ведь Спрудж только и дожидается их опрометчивого шага. Попросить кого-нибудь из рыбаков? Но кого?! Кому он мог довериться? И потом, к кому бы он ни обратился, того немедленно возьмут под наблюдение. Что же делать? Артур мучительно раздумывал: Лаймона увозят в Ригу — значит, игра подходит к концу? На что рассчитывает этот негодяй Спрудж? Неужели на то, что у него, Артура, не выдержат нервы и он совершит глупость? Или же просто терпеливо ждет, что рано или поздно кто-то клюнет на его приманку?

Артур не замечал за собой открытой слежки. Впрочем, что значит — открытой? Днем он все время на людях, и скрыть что-либо от постороннего глаза было просто невозможно. А ночью… Поди догадайся, что происходит ночью. Не смыкая до рассвета глаз, он подходил к окну и вглядывался в темноту, вслушивался в малейшие шорохи; ни на секунду его не покидало ощущение чьего-то постоянного присутствия. Так порой случается с человеком, когда он постоянно ощущает на себе чей-то подстерегающий взгляд.

Хорошо понимая, что каждый, к кому он обращался, или те, кто заговаривал с ним, сами поневоле становились подозреваемыми, Банга старался как можно меньше общаться с людьми, вел уединенный, замкнутый образ жизни. Это в свою очередь вызывало у рыбаков подозрение, создавало ему не очень лестную репутацию. Бирута даже не догадывалась, как она обожгла его своей бесхитростной простотой. «Вроде б они не знают, кто мы такие». Заставила посмотреть на вещи совсем иными глазами, Зачем уединяться, зачем прятаться? Может, наоборот, встречаться как можно больше, путать, крутить. Пусть подозревают всех.

Он уже почти поровнялся с домом, когда вдруг увидел Марту. Она шла навстречу. Сердце отчаянно заколотилось, в ногах почувствовалась слабость, во рту пересохло. Так случалось при каждой их нечастой встрече, и Банга ничего не мог с собой поделать. Марта еще издали улыбнулась ему и прибавила шагу. В этот момент Артур мог бы поклясться, что их встреча не случайна.

— Здравствуй! — ее ладонь была горячей и слегка дрожала. — Тебе передали?

— Здравствуй. Передали. Не знаешь, когда?

— Скорей всего после обеда. За ним приедут из Риги.

Она скользнула взглядом по его расстроенному лицу:

— Я могу чем-то помочь?

Он отрицательно покачал головой. Но тут же в нем затеплилась надежда: а что если?.. Банге стало даже жарко от этой мысли, и он вытер вспотевшее лицо.

Марта выжидательно наблюдала за ним.

— Может, я все-таки могу чем-то помочь? Если, конечно…

Что же делать, что делать? И соглашаться было рискованно, и отказываться нельзя. Ведь это тот единственный выход, который он искал. Не станут же они подозревать жену Лосберга. Но имеет ли он право рисковать? Ведь, раскрывая явку и пароль, он уже одним этим делал Марту как бы и свидетелем и соучастником. Как же быть?

— Понимаешь… — его голос осип от волнения. — То, что я тебе доверю…

— Если это нужно тебе…

— Это нужно всем.

— Говори.

— В общем, надо съездить в Ригу. Понимаешь? Немедленно! На улице Калькю есть обувной салон «Элегант». Но сначала для отвода глаз походишь по магазинам… А потом уже туда. Спросишь: «А что, старый Екабсон уже не работает?» Тебе ответят: «Работает, но только для избранных». Расскажешь про Лаймона. Про меня.

— А что про тебя?

Он сначала удивился ее вопросу, потом сообразил: она ведь ничего не знает.

— Скажешь, что из меня сделали подсадную утку.

— Как это?

— Потом… Долго объяснять. Будь осторожна! Пароль используй только в том случае, если никого поблизости не будет.

— А зачем мне ходить по магазинам и терять время?

Он грустно усмехнулся:

— Потому что за тобой могут следить.

Она побледнела. Только теперь до нее стал доходить смысл просьбы.

— Я сделаю все, как надо, — тихо сказала Марта.

И по тому, как это было сказано, он понял, что она скорей умрет сама, чем предаст его. Захотелось сказать что-то теплое, ободряющее, но было поздно — к ним приближался Бруно.

— Ты что, так и будешь целый день любезничать? — он подозрительно вглядывался в их лица. — А работать кто? Прошу простить, мадам!..

Марта не стала дожидаться его разъяснений, круто повернулась и пошла к дому.

Просьбу Артура Марта выполнила безукоризненно. Для начала ей повезло. Рихард — он теперь большей частью жил у себя на даче — сам заехал за ней и предложил прокатиться в Ригу. Предложил так, из любезности, без всякой надежды на успех — в последнее время их отношения окончательно разладились. К полной неожиданности Лосберга Марта согласилась. И даже была с ним почти любезна.

Она добросовестно ходила по магазинам, кое-что купила, кое-что заказала. Наконец, добралась до «Элеганта». И здесь ей тоже повезло — в салоне никого, кроме рослого приемщика, не было. Убедившись, что их никто не может услышать, она негромко спросила:

— А что, старый Екабсон уже не работает?

Приемщик метнул на нее короткий испытующий взгляд, расплылся в улыбке, громко сказал:

— Прошу вас, мадам! Здесь вам будет удобно. — И, совсем понизив голос, ответил на вопрос: — Работает, но только для избранных. Не обращайте внимания на меня, говорите. — Советую, мадам, обратить внимание вот на эту модель.

Украдкой между его репликами Марта рассказала все, что ей поручили. Приемщик ни о чем не спрашивал. Только в самом конце, как бы между прочим, поинтересовался:

— Насчет Банги вы откуда знаете?

— Что именно?

— Ну… Что за ним следят.

— Сам сказал.

— Вот как? Любопытно. А пароль? Тоже от него?

— Конечно. Иначе, как бы я смогла вас найти.

— Да, да, разумеется. Простите, как вас зовут?

Но ответить Марта не успела, потому что в салон вошли две нарядно одетые дамы. Приемщик мгновенно преобразился, угодливо выгнул спину, подобострастно затараторил:

— Не сомневайтесь, мадам. Все будет в порядке, мадам. Я уверен, вы останетесь довольны, мадам.

Рихард спал чутко и тотчас встрепенулся, едва секретарь осторожно проскользнул в дверь.

— Что такое? — недовольно спросил Лосберг.

— Прошу простить, но к вам приехали. Просят принять.

— Вы с ума сошли! — Рихард сердито взглянул на часы, лежащие на туалетном столике. — Третий час ночи…

— Я объяснил, — растерянно топтался у входа секретарь. — Это господин Лоре.

— Лоре? — Лосберг встал, набросил на плечи халат, озадаченно посмотрел на помощника. — Что ему надо? В такое время…

Секретарь неопределенно пожал плечами.

— Не знаю. Он возбужден. Похоже, что-то случилось.

Лосберг нахмурил брови.

— Что ж, проводите в кабинет, сейчас приду. Оставшись один, он подошел к окну, отдернул штору, зябко поежился: вместо луны за серой толщей облаков едва угадывалось ее светлое пятно, парило море, молочный туман стелился над землей. Из густого марева в редкие просветы неясно выступали то куст рябины, то ветка сосны, а то и вовсе что-то причудливое. «Точно как в жизни, — невесело усмехнулся про себя Лосберг. — Все в тумане. Мерещится одно, а на самом деле…»

Рывком запахнув халат, он с неохотой вернулся к столу, закурил. Стоял и думал об этом странном визите. Что бы это могло значить — ведь никаких дел с Лоре у Рихарда не было. Но, если человек поднимает тебя с постели, значит, что-то стряслось. В душе все больше крепло беспокойство…

В первый момент он не узнал рыжего гиганта — так сильно тот изменился: бледный, с темными провалами вместо глаз, Лоре вперил в Лосберга безумный взгляд, хотел что-то сказать, но тут же судорожно всхлипнул.

— Что с вами? — Рихард шагнул к гостю, пожал его вялую, безжизненную руку.

Лоре бессильно рухнул на стул, затрясся в сдавленных рыданиях.

— Ну, ну, успокойтесь. — Хозяин плеснул в стакан воды, но, раздумав, достал из бара коньяк. Кое-как ему удалось влить в гостя несколько капель. Приказав взглядом секретарю удалиться, Рихард сел напротив Лоре, доброжелательно похлопал толстяка по колену. — Ну вот. Теперь вы начинаете обретать привычный вид. Итак, что случилось?

— Оскар… — простонал поздний гость. — Они взял его. Умоляю, спасите.

— Погодите, — нахмурился Лосберг. — Кто «они», куда взяли? Давайте-ка по порядку. Оскар — ваш сын, да? Врач?

Лоре кивнул.

— Помнится, и во времена Ульманиса вам как-то приходилось выкупать его из охранки. Что же он натворил на сей раз?

— Сделал операцию какому-то их офицеру.

— И что, неудачно? На тот свет отправил?

— Если бы! — жалобно воскликнул Лоре. — К счастью, Оскар хороший врач. А вот офицер оказался не офицером.

— Кем же именно?

— Черт его знает. То ли просто мошенник, то ли еще кто-то.

— Разве он оперировал не в госпитале?

— В том-то и дело. У себя дома. Так получилось…

— Вон оно что, — задумчиво протянул Рихард. — Это осложняет обстановку. Прежде всего, знал ваш сын, кому делает операцию или не знал? Что оперировал? Сообщил он властям или не сообщил? Наконец, кем арестован?

— Вы полагаете, будто я работаю в гестапо, — всплеснул руками озадаченный Лоре. — Спасибо людям, что сообщили…

— Когда вам сообщили?

— Часа два назад.

— Кто сообщил?

Лоре замялся, укоризненно посмотрел на хозяина дома.

— Вы задаете неудобные вопросы, господин Лосберг. Есть у меня в здешнем гестапо старый приятель… Но вы же сами понимаете — я не могу…

— Позвольте… Вашего сына арестовали не в Риге?

— Иначе, зачем бы я поднимал вас среди ночи? Он же работал здесь, на побережье. Господин Лосберг, заклинаю… У вас огромные связи. Помогите, и я озолочу вас. Ради Оскара я готов…

Лосберг оскорбленно вскинул голову:

— Вы соображаете, какой вздор несете? Понимаю, вы взволнованы, но все же не забывайтесь. Не путайте ваши коммерческие махинации с политическими принципами.

— Да какие принципы? При чем тут политика? — в отчаянии перебил Лоре. — Я уверен, Оскар даже не знал, кого оперирует. Помог как врач. Только и всего.

— Вы не обращались к кому-нибудь из наших? Полковник Граузе, например… Он в большой чести у гаулейтера.

— Звонил, — мрачно буркнул Лоре. — Граузе не стал со мной разговаривать. Знаете, люди быстро забывают добро.

Рихард искоса посмотрел в его сторону, задумчиво проговорил:

— Плохо. Могу обещать одно: если ваш сын не нанес вреда немцам, я попробую помочь.

— Вред немцам, бог мой… Мы у себя в Риге наносим им вред.

Лосберг ничего не ответил — лишь желваки проступили на его скулах. Потянулся к телефону.

— Звоните, ради бога, скорее, кому-нибудь, — Лоре затравленно наблюдал за каждым его движением.

— Соедините с Ригой. Быстро! — негромко, но властно приказал Рихард. — Вы что, оглохли? Я же сказал — быстро! Да, это Лосберг. Что? Ничего, подождут.

Лоре замер в ожидании.

— Рига? Мне двадцать два триста пятнадцать.

Пришлось какое-то время подождать, пока на том конце провода сняли трубку.

— Алло! Это квартира господина Зингрубера? Будьте любезны… Это Лосберг. Прошу простить за беспокойство, но не сочтите за труд — попросите господина майора, когда он проснется, позвонить мне сюда, на побережье. Что? Вот как… И когда? Не знаете? Прошу прощения. Если вдруг появится… Да, да, будьте так добры.

— Зингрубер? — тяжело вздохнул Лоре, — Это тот ваш обаятельный друг, коммерсант?

— Да, тот самый. — Лосберг озабоченно листал записную книжку. — Нет, нет, не разъединяйте, — сказал он в трубку, — дайте двадцать пять шестьсот семь. Спасибо. Алло, дежурный? Это Лосберг. Скажите, майор у себя? Что?.. Выехал к нам на побережье? Так, так, понятно, благодарю вас. — Он положил трубку, обернулся к Лоре. — Видите, на ловца и зверь бежит — Зингрубер выехал сюда. Так что снимайте туфли, раздевайтесь, сейчас принесут постель, постарайтесь вздремнуть.

— Какие туфли, какая постель? — простонал Лоре. — Я здесь с ума сойду. Знаете, Рихард, в общем-то мы с Оскаром никогда не были особенно близки, но когда я представлю, что он сейчас…

— Как раз представлять-то ничего и не нужно. Все равно не угадаете. Не можете спать — вот вам валерьянка, вот коньяк… Пейте, что хотите, а я уж, извините, прилягу. Мне сегодня предстоит хлопотный денек.

— Я не могу. — Лоре вскочил, нервно пробежался по кабинету. — Пить коньяк, когда его там…

— Что его там? — насмешливо уточнил Лосберг. — Четвертуют, колесуют, сажают, на кол? Не будьте бабой в конце концов. И не воображайте себе гестапо пещерой ужасов. Нормальное следствие, нормальный допрос.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Да, слушаю. — Рихард повернулся спиной к Лоре — его все больше раздражал ночной гость. — Манфред? А я только что тебя разыскивал. Зачем? Да здесь такая история… Ты помнишь господина Лоре? Ну, у которого самое ценное золото на голове… Да, да… Так вот, понимаешь, у него арестовали сына. Вроде бы ни за что. Он прооперировал какого-то немецкого офицера, а тот оказался вовсе не офицером, а черт его знает кем. Откуда мне это известно? Да вот, господин Лоре сказал. Да, слушаю, — Рихард плотнее прижал трубку. По мере того, как продолжался разговор, выражение лица хозяина дома становилось все мрачнее. — Так, понимаю. Хорошо, передам. Когда приедешь? Часа через два? И ты хочешь, чтобы я непременно участвовал? Нет, но… Хорошо, жду. — Он положил трубку, но не спешил оборачиваться. Закурил, несколько раз глубоко затянулся. Наконец, решился: — Господин Зингрубер просит вас срочно приехать к нему в гестапо. Здесь, на побережье.

— Он сказал вам что-нибудь? — Лоре с надеждой вглядывался Рихарду в глаза.

— Я вам все передал.

— Он поможет мне?

— Вы ему лично зададите этот вопрос.

Лосберг не отвечал, а выстреливал — сухо, коротко, безразлично. Обескураженный резкой переменой в его настроении, Лоре окончательно сник, растерянно потоптался и, забыв попрощаться, двинулся к выходу. Едва за ним захлопнулась дверь, на пороге вырос секретарь. Несмотря на столь ранний час, одет он был безукоризненно — темный костюм, белоснежная сорочка.

Рихард мельком взглянул на него, проговорил с неприкрытым раздражением:

— Сбегайте за моим тестем. Немедленно. Скажите ему — это очень важно. И еще: позаботьтесь о завтраке — у нас будут гости.

— Много?

— Нет, два-три человека. Хорошо бы достать свежей лососины.

— Постараюсь. Что еще?

— Все, идите.

Секретарь ушел, Лосберг опустился в кресло, долго сидел, не шевелясь, безразлично перебегая взглядом с предмета на предмет. Он прекрасно знал, что в этой жизни ничто не дается даром, за все надо платить. Но всякий раз, рассчитываясь со своими новыми друзьями и хозяевами, безмерно страдал. От юношеских честолюбивых планов давно не осталось и следа. Теперь самым сокровенным стало желание выбраться из капкана, в который он попал, и как можно меньше замараться. Это было непросто: те, кому он служил, стремились совсем к обратному. Они хитро оплетали его все новой паутиной, не оставляя ни малейших шансов на избавление. Вначале у него просили только информацию, ничего больше, затем рейху потребовались рабочие руки, много рук, и он волей-неволей включился в эту работу, убеждал земляков последовать его советам. Сегодня от него требуют участия в облаве, а что будет завтра? Сознавать собственную безысходность было невыносимо.

Лосберг до хруста в суставах сжал пальцы и вдруг заметил коньяк, которым совсем недавно потчевал Лоре. Неуверенно потянулся к бутылке, слегка плеснул в бокал, подумал и налил до краев, залпом выпил. Отдышался, смахнул навернувшиеся слезы, снова налил.

Когда пришел Озолс, встревоженный неожиданным вызовом, Лосберг был уже под крепким градусом. Старик удивленно посмотрел на зятя:

— В чем дело, Рихард?

— А-а… Дорогой тесть… Не хотите ли за компанию? — хозяин вяло ухмыльнулся и так лихо плеснул в бокалы, что коньяк разлился по столу.

— С чего бы это — ни свет, ни заря? Зачем вы меня разбудили?

Лосберг пьяно наморщил лоб, как бы припоминая, а для чего он, действительно, поднял человека с постели, тревожно вслушался в ночь.

— О-о, господин староста. Нам с вами оказана высокая честь — мы приглашены на охоту. И какую… Королевскую. Друг на друга.

— Какая охота? О чем вы? Я ничего не понимаю…

— Не понимаете? — Рихард встал, качнулся, с силой оттолкнул кресло. — Вы счастливый человек, дорогой мой тесть. Я вам искренне завидую. — Подошел вплотную к Озолсу, посмотрел ему прямо в глаза. — А действительно, зачем так много латышей, да еще в одном месте? Не проще ли перестрелять и перерезать друг друга? Зато уж те, кому посчастливится выжить, станут, наконец, настоящими немцами. Разве это не честь?! Разве из-за этого не стоит?..

— Я ничего не понимаю, Рихард, — чуть не плача проговорил Озолс. — Объяснитесь, пожалуйста.

Лосберг залпом осушил бокал, заговорил неожиданно трезвым голосом.

— Через час-полтора здесь начнется облава. Повальная. Будут брать всех подозрительных. Кстати, вашего соседа в первую очередь.

— Артура? — Озолс подался вперед.

— Да. И нам с вами приказано участвовать самым непосредственным образом. Вам понятно, что это значит?

— Да, — едва слышно выдавил из себя Озолс.

— В таком случае, действуйте. — И, словно сбросив с себя непосильную ношу, Рихард устало опустился в кресло. — У вас есть еще время.

— Вы полагаете, мне следует?.. — Старик беспомощно топтался на месте.

— Все, что счел нужным, я сделал, — холодно отрезал зять. — Теперь ваша очередь. Впрочем, делайте, что хотите. Все равно, рано или поздно вы перервете друг другу глотки. — И он демонстративно отвернулся, рывком подвинув к себе бутылку.