Яхочу привести еще одно высказывание Сартра из его «Бытия и ничто»:

Мы бежим сами к себе и поэтому являемся бытием, которое не может с собой соединиться [Сартр, 2000, с. 229].

Что значит, что мы бежим сами к себе? Как это может быть? Такое возможно разве что во сне. Да, это парадокс, но парадокс убедительный. Наша реальность не может сама с собой воссоединиться, потому что она не достроена и не полна и, очевидно, никогда не станет полной. Невозможно стать своей Самостью, можно только к этому стремиться. Как можно к этому стремиться? Мы убедились, что реальность – это наррация. Потом мы постарались обосновать тезис, в соответствии с которым, реальность – это сеть, ризома зашифрованных посланий, которые человек всю жизнь сознательно или бессознательно расшифровывает. В чем сущность реальности? В ее реальности. А в чем состоит реальность реальности? В ее осмысленности. Человек, который не видит смысла в своем существовании, в определенном смысле живет за пределами реальности. Таких людей довольно много. В психоаналитической традиции их называют нормотиками (термин Игоря Кадырова). Они, так сказать, живут в минус-реальности. Им ничего не нужно, и они никому не нужны. Напротив, галлюцинирующий шизофреник переполнен смыслами. У него своя собственная реальность, но она нам не доступна. Если же он пытается донести ее до нас, она кажется причудливой и нелепой. У нормотика нет смыслов, а есть одни денотаты. У шизофреника есть смыслы, но нет денотатов. Есть старый еврейский анекдот. Человек идет по улице и видит на доме большие часы. Он заходит внутрь и спрашивает: – «У вас чинят часы?» «Нет, – отвечают ему, – мы делаем обрезание.» – «Тогда зачем же вы повесили на доме часы?» – «А что вы хотите, чтобы мы повесили?» Очевидно, подразумевается, что он хотел, чтобы они повесили на доме фаллос. Почему этот человек попал впросак? Вероятно, он был нормотик, не чувствовал смысла. Евреи же, которые делали обрезание, скорее, были шизофрениками. Они полны смыслов, но не чувствуют потребности в денотатах. Это даже не анекдот, это, скорее, притча. В чем ее смысл? Какую вывеску должны были повесить евреи, делающие обрезание? Дело в том, что нормотики везде видят иконы, а шизофреники символы. А на самом деле все знаки являются индексами, или метонимиями, по Якобсону и Лакану. Чистых иконов не существует, так же как чистых символов. Существуют только индексы. Реальность можно представить как круг и линию, идущую по касательной к этому кругу. И я повторяю свой вопрос: в чем сущность, или реальность, реальности? И соответственно может ли быть реальность нереальной? Что делает реальность реальной? Раскрытие ее смысла. Что нужно, чтобы раскрыть смысл реальности? Нужно овладеть ее языком. Что такое – язык реальности? Это язык, состоящий из знаков-индексов. Если вижу камень, лежащий на дороге, то я вижу не вещь – «камень», а примитивный факт – «это камень». Камень может быть просто камнем, тогда грош ему цена. Но в христианстве камень означает истину. Но мы еще в начале этой книги отвергли дихотомию истинности и ложности как не соответствующую реальности. Так что же означает факт – «это камень»? Во всяком случае, не то, что «истинно, что это камень», и не то «ложно, что это камень». Так, может, и нет никакого камня? Но вот он: я его вижу. Я могу его потрогать, даже могу сесть на него. Что же все это значит? Вот нам и предстоит выяснить, что все это значит. То есть выяснить, при каких обстоятельствах камень становится реальным камнем, дерево – реальным деревом, а река – реальной рекой. Юнг полагал, что существует архетипическая реальность коллективного бессознательного, где каждый камень краеугольный, каждое древо – мировое, а каждая река – Стикс. Но мы живем на пересечении коллективного и индивидуального бессознательных. Иначе коллективное бессознательное затопило бы нас, как писал об этом сам Юнг. Коллективное и индивидуальное бессознательное связаны по касательной. В той точке, где линия индивидуального бессознательного касается круга коллективного бессознательного, возникает смысл. Смысл ризоматичен. Одним концом он ведет в бесконечность коллективного бессознательного, а другим – в конечность индивидуального бессознательного. Чем больше линий пересекается с кругом, тем больше смыслов задевает друг за друга, образуя пучки новых смыслов. Это и есть новая модель реальности. В чем же ее новизна? Попробую объяснить, хотя это нелегко. Круг – это Бог, у которого центр везде, а окружность нигде. Линия – это человек, который иногда соприкасается по касательной с кругом. Эти точки – соприкосновения и суть точки реальности, осмысленности. Но не надо думать, что Самость обретается одним махом. Надо коснуться одной точки реальности, потом другой точки реальности, потом третьей, и очень постепенно Самость может раскрыться. Человек идет как бы по камешкам, по этим точкам соприкосновения с кругом, но может оступиться и упасть в круг и утонуть в нем, в коллективном бессознательном. И это будет безумие, психоз, затопление чистыми смыслами без денотатов. Но человек может соскользнуть и за пределы круга, во «тьму внешнюю», бессмысленность нормопатии. Вот так, балансируя, перепрыгивая осторожно с камешка на камешек, мы идем от смысла к смыслу, от реальности к реальности. Путь этот бесконечный, можно пройти весь круг и начать путь сначала, даже не заметив этого. Или, наоборот, заметив: как будто это со мной уже было. Но если я не помню, что именно с мной было, мне ничего не остается как продолжать перепрыгивать с камешка не камешек. Вот такая новая модель реальности. Кто определяет траекторию этого бега нас самих к самим себе, к бытию, которое, не может само с собой соединиться? Или, может быть, нам только кажется, что мы бежим, а на самом деле мы стоим на месте. Кто знает.

Внутри круга находятся бесконечные смыслы-архетипы коллективного бессознательного. За пределами круга – бессмысленность, ничто, отсутствие реальности. Мы идем по точкам-камешкам своих индивидуальных смыслов, подобно канатоходцу под куполом цирка. Каждый шаг, или прыжок, с одной стороны, повторяет предыдущий. Но с другой стороны, каждый шаг отличен от предыдущего. Как мы писали в начале этой книги, повторение и различие суть универсальные категории реальности. Как нам применить эту оппозицию к нашей модели, контуры которой были намечены в предыдущем фрагменте? Одно повторение без различия – это выхолощенное умствование компульсивного человека. Одно различие без повторения – это бесполезная гиперэмоциональность истерика. Компульсивные повторения и истерические различия есть у каждого человека. Они дополняют друг друга, как мужчина и женщина, Анима и Анимус. Каждый толчок смысла при соприкосновении линии с окружностью – одновременно нечто неповторимое и бесконечное повторенное различие. Это ритм человеческой реальности. Об этом написал свою книгу «Различие и повторение» Ж. Делёз:

Цель жизни – сосуществование всех повторений в пространстве распределения различий [Делёз, 1997, с. 10].

На перекрестке повторений и различий формируется смысл. Представим себе наш круг (коллективное бессознательное) и линии, идущие по касательной к его окружности. Как мы показали выше, в точке пересечений линий с окружностью образуются смыслы.

Как это можно себе представить? Допустим, первая линия – это человек, идущий по дороге и видящий камень. Вторая линия – это человек, идущий по дороге и видящий дерево. Третья линия – это человек, который идет по дороге, и путь ему преграждает река. В первом случае рождается новый смысл – Краеугольный камень. Во втором случае – Мировое древо. В третьем – предположим, Стикс. Человек идет, видит камень, происходит некая прагма-семантическая вспышка, и возникает образ Краеугольного камня. Возможно, этот человек каменщик или Вольный Каменщик, масон. Примерно то же самое происходит в случае превращения обыкновенного дерева в Мировое древо и обыкновенной реки – в Стикс. Но не будем забывать, что в нашей модели индивидуальное бессознательное – это малое зеркало, а коллективное – большое зеркало, и эти зеркала отражаются друг в друге. Малое зеркало – линия, то есть человек, идущий по камешкам, большое зеркало – круг. Каждый наш шаг или прыжок с камешка на камешек дает семантическую вспышку в бесконечном отражении малого и большого зеркал. Постепенно эти смыслы накапливаются, и человек приближается к своей Самости. А может ли человек повернуть назад и начать прыгать с камешка на камешек в противоположном направлении? Интересная идея! Такой человек будет избавляться от смыслов. Но зачем избавляться от смыслов? Ну, жить в смыслах тяжело. Но куда придет человек, движущийся в обратном направлении? Он придет с обратной стороны к той же точке, откуда от начал свой ракоходный путь. Он может воскликнуть: «Но я ведь здесь уже был!», а может и ничего не заметить и пойти в противоположном направлении по второму разу. Это, наверное, нечто вроде колеса Сансары, антииндивидуация, кошмар, от которого невозможно проснуться. Такой человек становится сам себе странным объектом. Это какой-то фантом, ходячая галлюцинация, психическая черная дыра.

Теперь нам необходимо встроить в нашу модель другое универсальное противопоставление – оппозицию внутреннее – внешнее. Представим себе, что в нашей модели круг – это не круг, а шар, и линия не линия, а плоскость. В точке соприкосновения плоскости с шаром, образуется, как мы говорили, новый смысл. Можно идти по поверхности шара, захватывая все новые и новые смыслы, но можно каким-то образом из точки пересечения попытаться проникнуть вглубь шара, наращивая, углубляя один смысл. Как это возможно? Допустим, мы обрели исходный смысл, который обозначим как смысл ноль. Затем мы углубляемся, как в шахту, пытаясь обогатить исходный смысл смыслом 1. Как можно себе представить процесс обогащения смысла? Допустим, нашим исходным смыслом будет «жизнь». Мы хотим обогатить этот смысл и тем самым, в сущности, обогатить смысл своей жизни и долго прорывать нору или шахту в глубину шара. Что мы здесь можем обнаружить, мы не знаем. Предположим, что мы обнаружили в толще пустой семантической породы смысл 1, который нам открывается как «жизнь, полная приключений», жизнь, как триллер. Можем ли мы прожить жизнь, как триллер, полный выстрелов, погонь, роковых женщин и т. д.? Готовы ли мы к этому? Это все равно, как если бы мы начали смотреть фильм и еще не знаем, будет ли он нам интересен. Как будто человек обнаруживает себя в незнакомой комнате, в постели с незнакомой женщиной или он отстреливается от кого-то, бежит по темному тоннелю и т. д. Зачем все это ему – он не знает. Но ему становится все более интересно быть главным героем триллера. В конце концов его убивают. И он обнаруживает себя вновь в точке смысла 1. Трудно сказать, прожил ли человек в этом фильме свою жизнь или чью-то чужую, и что ему делать дальше. В принципе, он может выйти наружу и двигаться вперед по поверхности шара в поисках новых смыслов. Чем отличается внешний смысл от внутреннего? По-видимому, тем, что внешний смысл отвечает сущности этого человека, и поэтому стабилен, а внутренний смысл застает его врасплох, потому что он непредсказуем. Какой смысл важнее – внешний или внутренний? Внутренний смысл важнее. Почему? Потому что он труднее дается. Идти по поверхности легче, чем пробиваться вглубь все дальше и дальше. Хорошо. Вот человек, побывавший главным героем триллера, решает двигаться дальше вглубь. Что его ожидает – неизвестно. Предположим, он достиг смысла 2, и этот смысл можно обозначить как «жизнь против жизни». Мы уже говорили, что очень важно жить против жизни, накапливая информацию и тем самым исчерпывая энтропию. Внешне жизнь против жизни может ничем не отличаться от простой обыденной жизни. Этот человек ходит в магазин, спит с женой, воспитывает детей и смотрит по вечерам телевизор. Но в своей подлинной внутренней жизни он занят постижением своих внутренних эзотерических способностей и возможностей, то есть практикует гурджиевское самовоспоминание. Можно сказать (пытаясь ответить на вопрос, что такое самовоспоминание), что это пребывание в смысле, когда вдруг всё становится ясно. Обогащенный самовоспоминанием человек начинает смотреть на жизнь иначе. Он становится равнодушен к карьере, богатству и т. д. Но опять-таки неизвестно, проживает ли он свою жизнь или чью-то чужую. Но вот этот человек вновь обнаруживает себя в точке смысла 2, и снова непонятно, что ему делать. И он решает двигаться дальше. Постепенно он подходит к точке смысла 3, которую можно условно назвать «трагедия». Предположим, что это «Гамлет» Шекспира, и этому человеку предстоит сыграть роль главного героя. Что же он будет делать? Он может сделать вид, что он ничего не знает и будет точно следовать тексту: разговаривать с призраком отца, убивать Полония, сводить с ума Офелию и т. д. Но что если он не захочет притворяться, что ничего не знает, и начнет действовать по собственному разумению? Он не станет мстить Клавдию, убивать Полония и сводить с ума Офелию. А что же он будет делать? А ничего. Он женится на Офелии. Заживет спокойной жизнью средневекового провинциального обывателя-принца. Он будет внутренним эзотерическим Гамлетом. Эзотерический Гамлет – это Христос из стихотворения Пастернака «Гул затих. Я вышел на подмостки». Он знает, что с ним произойдет, но сознательно примет свою жертву, потому что он теперь является собственной Самостью. Эти приключения в глубинах архетипического шара чрезвычайно важны. Теперь, когда он выйдет на поверхность шара, он будет лучше ориентироваться, к каким точкам ему следует стремиться, а каких избегать.

Теперь мы намерены рассмотреть тот печальный случай, когда человек отрывается от круга и попадает во «тьму внешнюю», то есть становится безумным. Что такое безумие с точки зрения новой модели реальности? Это пребывание в антисмыслах за пределами реальности обыденного сознания. Для того чтобы быть безумцем, совсем не обязательно лежать в сумасшедшем доме, биться головой об стенку, воображать себя Наполеоном и т. д. Сущность безумия в другом. В чем же? Очевидно, в том, что человек теряет контакт не только с реальностью, но, что гораздо важнее, с собственным Я. Он может даже некоторое время ходить на работу, спать с женой и смотреть телевизор. На самом деле, его более нет в обыденной реальности. Что такое «тьма внешняя»? Это когда бессознательное встает на место сознательного. Это означает отсутствие каких бы то ни было модальностей. Роль модальностей теперь выполняет всепоглощающий страх. Страх с большой буквы. Свободно плавающая тревога. Причем она настолько свободно плавает, что берегов ее не видно. Страх! Вот главная модальность начинающего шизофреника. Есть ли у страха альтернативы, как у обычных модальностей? У страха нет альтернатив. У здорового человека бывают многочисленные фобии, страхи, тревожная истерия – он боится чего-то конкретного, или ему психоаналитик подскажет, чего он на самом деле боится. Но в мире нормальных людей должна быть какая-то альтернатива страху, однако страх не имеет антонима. Отсутствие страха – это не противоположность страха. Значит ли это, что если у человека свободно плавающая тревога, то он немного сходит с ума? Да, мы считаем, что означает. Отсюда можно сделать принципиальный, хоть и шокирующий вывод: основная модальность шизофреника построена совершенно иначе, чем модальности здорового человека. Скажут, что, может быть, страх вовсе не модальность, это, мол, аффект. Но это для здорового страх – аффект; он испугается, потом успокоится. Шизофреник полностью живет в этом страхе, он беспределен. Он боится всего, страх – это его язык, на этом «языке» он разговаривает с реальностью. Он не может сказать: «Я боюсь того или этого», потому что он боится тотально всего. Страшно в принципе все! Ничего нестрашного не осталось. А если страх управляет жизнью не как аффект, который может смениться другим аффектом, то что же это, как не модальность? Но это особая безальтернативная модальность. Как выбраться из этого страха? Но подлинный безумец не осознает своего безумия. Ему кажется, что это мир вокруг обезумел. Жена больше не жена, а страшный кабан. Друг не друг, а пугающий монстр. Как проницательно заметил финский психоаналитик В. Тэхкэ, острый шизофренический психоз это, прежде всего, полная утрата хороших объектов [Тэхкэ, 2001]. Как встраивается состояние безумия в новую модель реальности? Оно находится вне универсальных оппозиций реальности – противопоставления повторения/различия и внутреннего/внешнего. Как это можно себе представить? Это как разбитый на тысячу осколков стеклянный шар, выпавший из рук умирающего гражданина Кейна. Уничтожение оппозиции внутреннего и внешнего превосходно показал Дэвид Линч в финале «Твин Пикса», когда агент Купер не может вырваться из лабиринта бесконечных красных психотических штор. Но формально психотик продолжает жить. Как же ему это удается? Примерно так, как люди живут во сне, где не работает закон тождества и господствует тотальное превращение всего во все. Психотический мир это осколочный и бессвязный мир, гротескная карикатура на обыденную реальность. Но это все же другая, но реальность. Психотик может и, как правило, любит говорить. В его безумных речах присутствуют осколки бывших мыслей, исковерканных до неузнаваемости. Но существовать вечно в хаосе осколков невозможно. И психотик из этих осколков строит химерический мир, подобный тому, что описан Пушкиным во сне Татьяны.

Эта химеричность постпсихотического мира очень хорошо видна на знаменитых картинах Босха или Дали. В сущности, в таком химерическом мире существовали и существуют многие гениальные художники, ученые и философы. Например, что как не химеру представляет собой постмодернистский концепт тела без органов. В этом психотическом творчестве есть очень большая ценность – оно показывает изнанку реальности. Здоровые люди не знают, что существует по ту сторону круга. Художники и мыслители-психотики показывают нам, что там происходит. Поскольку их разум не связан предрассудками здоровых людей, они как будто проходят сквозь стену и оказываются по ту сторону круга. Возможно даже, что их фантастическая химерическая реальность и есть подлинная реальность вещей в себе, или Реальное Лакана, существующее за пределами обыденного языка, куда здоровым людям путь заказан. Царствие безумцев не от мира сего. «Событие обитает в языке, но оживает в вещах» [Делёз, 2011].

Нам предстоит нелегкая задача соотнесения модели, построенной в предыдущих фрагментах, с главной идеей книги, в соответствии с которой реальность есть зашифрованное послание. Допустим, человек обнаруживает себя в точке образования смысла, идущей по касательной к кругу. И он не понимает, в чем смысл этого смысла. Напомним, что по Фреге смысл – это реализация денотата в знаке. При этом у одного события или у одной вещи не может быть одного-единственного смысла – их минимум два: внутренний и внешний. Внешний смысл считывается легко. Что касается внутреннего смысла, то человек часто проходит мимо него, он, так сказать, скользит по поверхности смысла. В фильме Линча «Малхолланд драйв» режиссер Боб говорит актерам, что нужно дождаться, когда реальность сама придет к ним. Он хочет этим сказать, что человек должен просто добросовестно делать то, что он умеет. Реальность, то есть смысл, придет к нему сама. Тогда надо будет ее только правильно понять, расшифровать. Но для этого нужно жить против жизни, накапливая информацию и исчерпывая энтропию. Тогда каждое событие станет осмысленным, из обитания в языке оно оживет в вещи. Что это значит? Человек едет в метро, перед ним незнакомые люди. Вместо того чтобы скучать, он может попытаться что-то прочесть в их лицах, мимике и позах. Вот девушка беспечно слушает в наушниках нехитрую музыку.

Солидный, хорошо одетый мужчина читает газету. Некрасивая пожилая женщина тревожно прижала к груди авоськи. Можно поочередно представить себя каждым из этих людей и даже попытаться прожить каждого из них. Что это даст, и разве можно прожить чужую жизнь? В фильме «Роль» К. Лопушанского актер, воспитанный на идеях режиссера Н. Евреинова, достает документы погибшего красного командира и решает сыграть его роль в жизни. Он переодевается в красноармейскую форму, переходит финскую границу и оказывается в Петрограде первых лет нэпа. Роль его настолько удается, что он решает не возвращаться и в конце концов погибает в советской России. Это экстремальный случай переживания чужой жизни как своей. В конце фильма «Семнадцать мгновений весны» Штирлиц едет из Швейцарии обратно в Берлин, хотя его задание выполнено, и он может вернуться в Россию. Но его дом в Берлине, он свыкся со своей ролью. Другой пример – не вымышленный. Великий дирижер В. Фуртвенглер не уезжает из нацистской Германии, как большинство его коллег, и продолжает руководить Берлинским филармоническим оркестром. И еще один пример. Когда началась Вторая мировая война, Витгенштейн стал работать санитаром в госпитале, так как преподавать философию ему казалось в этих обстоятельствах бессмысленным. Все эти люди, реальные и вымышленные, жили против жизни. Герой «Волшебной горы» Т. Манна, Ганс Касторп, приехал в горный швейцарский санаторий на три недели, чтобы навестить больного кузена, и остался там на семь лет. Это тоже была жизнь против жизни, жизнь как педагогика, накопление внутренних смыслов.

У. Бион в одной из ранних статей показал: в каждом человеке есть две личности – психотическая и непсихотическая. С точки зрения нарративной онтологии здоровая (непсихотическая) часть личности хочет жить «по жизни», а больная (психотическая) – против жизни. Если побеждает здоровая часть личности, человек превращается в нормотика, смотрит телевизор, читает газеты и спит с женой. Если побеждает психотическая часть личности, то она отрывается от круга и попадет во тьму внешнюю. А что если обе части пытаются ужиться вместе? Такой человек отдает дань жене и телевизору, но после этого погружается в творчество, то есть в креативное безумие. Подлинно творческий человек может контролировать это свое состояние, управлять им. Но он может увлечься. И тогда психотическая часть победит и уведет его «во тьму внешнюю», как это произошло с Г. Гёльдерлином, отчасти с Н. В. Гоголем, полностью с А. Арто и другими. Недалеко от этого бывал и Витгенштейн. Что такое – творческая реальность? Это дизъюнктивный синтез энтропии обыденной жизни и информации креативного безумия. Для творческой реальности характерен акцент на внутренних смыслах и понимание того, что внешние смыслы лишены подлинной жизни, они всего лишь ее симулякры. Творческая реальность это также постоянная борьба между повторением и различием. При этом можно не написать ни одной строчки, как Сократ или Иисус, а можно 100 томов, как Дюма-отец. Можно написать «Розу мира», а можно – «Майн Кампф». Если бы Пушкин написал только одно стихотворение «Я вас любил. Любовь еще, быть может», этого было бы достаточно. Солженицыну пришлось писать огромный «Архипелаг ГУЛАГ».

Теперь представим себе, что реальность нарративной онтологии это не круг и не шар, а движущаяся лента Мёбиуса (некоторые физики полагают, что лента Мёбиуса и есть модель нашей Вселенной). В чем преимущество этой модели? Ее фундаментальным свойством является континуальность. Мы привыкли к бинарному мышлению. ХХ век приучил нас к бинарным оппозициям, самой неадекватной из которых является противопоставление истинного и ложного. Напомним, почему оно, по нашему мнению, неадекватно. Когда я говорю «Идет дождь», то на самом деле я говорю пропозициональную установку, то есть я говорю: «Я говорю, что идет дождь». Фреге доказал, что пропозициональные установки (он называл их «косвенными контекстами») не имеют значений истинности. Вся ответственность за сказанное ложится на того, кто говорит. Но мы не можем сомневаться в том, что мы говорим. Но как же это может быть, что тот факт, что идет дождь, не является ни истинным, ни ложным. Так дождь идет или нет? Раз я говорю, что он идет, значит он идет, но не более того. Это как кадр в фильме. Человек смотрит в окно и видит, что на улице идет дождь. Нам ведь не приходит в голову, когда мы видим этот кадр спрашивать: «Истинно ли, что идет дождь». Нас гораздо более интересует вопрос: «Ну, и что же дальше?» В этом вопросе вся суть нарративной онтологии. Лента Мёбиуса движется, человек скользит вместе с ней, смотрит в окно, там идет дождь, шлепают по лужам прохожие, едут машины – и все это континуально. Хорошо, но чем плох просто круг в качестве модели нарративной онтологии? Лента Мёбиуса принципиально отличается от круга тем, что она элиминирует противопоставление внутреннего и внешнего. Это самое главное в ленте Мёбиуса. А раз нет внутреннего и внешнего, поскольку внутреннее все время переходит во внешнее и наоборот, то нет не только истинного и ложного (они сливаются в этом движении), но элиминируется также оппозиция внешнего и внутреннего смыслов: сейчас он внешний, а через некоторое время уже внутренний. А это среди прочего означает, что оппозиция тела как чего-то в принципе внешнего и сознания как чего-то в принципе внутреннего тоже исчезает. Да и что такое вообще сознание? Его кто-нибудь видел? Мы видим только тело и слышим разговор или видим другое тело. Это всего лишь картезианская гипотеза, что тело мыслит, что, дескать, тело мыслит, поэтому оно существует. Тело говорит, поэтому оно существует, поэтому оно реально. Событие и разговор о событии – это одно и то же. Мы просто движемся вместе с лентой Мёбиуса, и внутреннее переходит во внешнее, будущее – в прошлое, смерть – в жизнь и т. д. Если угодно, все это похоже на утонченный вариант буддистского колеса сансары. И очень важно, что в этой модели невозможно жить ни по жизни, ни против жизни. Сейчас нам кажется, что мы живем против жизни (то есть живем внутренней жизнью), но это движение против жизни постепенно оборачивается движением по жизни. Ненависть не противопоставляется любви, она лишь в ней отражается. Это еще одно достоинство модели реальности как ленты Мёбиуса – ее зеркальность. При этом отпадает нужда в противопоставлении малого зеркала, как индивидуального бессознательного, и большого зеркала, как коллективного бессознательного. Сейчас оно коллективное, а на другом витке, глядишь, постепенно превратилось в индивидуальное. В модели ленты Мёбиуса отпадает нужда в тождестве одного другому. Сейчас человек смотрит в окно, а потом, глядишь, окно смотрит в человека. Сейчас человек входит в дверь, а потом, глядишь, дверь входит в человека. Это несколько напоминает карнавальную бахтинскую инверсию двоичных противопоставлений. Только в нашей модели этот карнавал происходит не раз в год, а постоянно. Можно было бы также привести аналогию со знаменитым тезисом индийской философии санкхья: гуны вращаются в гунах, то есть динамическое состояние (раджас) сменяется статическим состоянием (тамас), которое в свою очередь сменяется гармоническим состоянием (саттва), и так без конца. Можно спросить: а не слишком ли шизофренична эта модель? Ну, что можно на это ответить? По сравнению с «Капиталом» Маркса она безумна, а по сравнению с «Розой мира» – вполне адекватна. И все же ощущение какого-то кружения, аттракциона с американскими горками не покидает нас. Вот я лежу на диване и читаю книжку. Ничего не вертится, ничего не крутится, все спокойно. Но это только так кажется. Крутятся мысли в моей голове, бегут мои глаза по странице книги, пульсирует кровь по венам. Я мысленно то в Париже, то в Нью-Йорке, то мне 60 лет, то 25. Я долго думал, какой текст отражает лучше всего эту модель. Потом вспомнил:

Теперь нам предстоит понять, как формируются зашифрованные смыслы в нашей новой модели. Можно было бы сказать так: в этой модели то все зашифровано, то все открыто и прозрачно, поскольку в ней человек живет в переменном токе «по жизни» и «против жизни». Поскольку внутреннее все время переходит во внешнее и наоборот, то каждая вещь и каждое событие, или факт, являются то просто вещью и просто событием, то загадкой-архетипом. Как это можно себе представить? В обычной бинарной модели реальности, построенной нами в работе «Текст и реальность: Направление времени в культуре» [Руднев, 1988], лес может быть просто лесом («реальностью»), когда по нему идет городской человек, а может быть открытой книгой («текстом»), когда по нему идет охотник-следопыт. В нашей новой модели все не так. Лес представляется то объектом «реальности», то загадочным текстом, а человек – то горожанином, то охотником. Каждый человек в нашей модели может быть то гением, то бездарностью; то живым, то мертвым; то субъектом, то объектом. Это, если угодно, модель антистранных объектов. Странный объект, по Биону, – это отщепленный осколок психики шизофреника, экстраецированный им наружу и воздействующий на него. Антистранный объект и антистранный факт могут быть одновременно и воздействующими, и испытывающими воздействие. Что это значит? Самый простой пример. Когда люди встречаются и разговаривают друг с другом, они попеременно воздействуют друг на друга, поэтому каждый из них является то воздействующим, то испытывающим воздействие. Менее очевидный, но тоже понятный пример, когда «текст» формирует «реальность», так называемый парадокс Лотмана [Успенский, 1982]. Сначала в русской культуре появляется вымышленный Чацкий (первоначально – Чадский), которого в пьесе объявляют сумасшедшим, а потом уже в «реальности» объявляют сумасшедшим его прототипа П. Чаадаева. Вот яркий пример того, что противопоставление вымышленного и реального является надуманным плодом бинарного мышления. Примерно то же самое происходит, когда Пушкин пишет, что он познакомился с Онегиным или что Татьяна неожиданно для него «выскочила замуж». Но все это достаточно простые и известные примеры. В предыдущем фрагменте говорилось, что в модели реальности как движущейся ленте Мёбиуса то человек входит в дверь, то дверь входит в человека. Как это может быть? Ну, например, в русской сказке Ивану-дураку велели стеречь дверь, и он повсюду таскает ее с собой на спине. Но это не совсем точный пример. Я хочу сказать примерно следующее. Когда я открыл дверь и вошел в нее, она одновременно вошла в меня, как будто подкравшись сзади, потому что дверь – это одновременно просто-дверь и волшебная Дверь-Архетип. Не только я воздействую на дверь, но и дверь воздействует на меня. Как в «Алисе» Кэрролла пирожок говорит: «Съешь меня», так и дверь говорит: «Открой меня!» Вот еще один пример, не столь сложный. Когда мы сажаем дома растение, мы воздействуем на него, потому что отдаем ему наш углекислый газ, но и оно воздействует на нас, потому что оно отдает нам свой кислород. Примерно то же самое можно сказать о зашифрованности и прозрачности. Это как со словами иностранного языка. Когда значение слова неизвестно мне, оно является зашифрованным. Но я могу посмотреть в словарь и расшифровать его. Но как могут быть зашифрованы стул или дверь? Ведь это совершенно прозрачные объекты. Но мы уже говорили о возможности взаимных прагматических манипуляций с дверью как просто-дверью и Дверью-Архетипом. На самом деле все гораздо проще. Чтобы расшифровать закрытую дверь, надо открыть ее. Чтобы расшифровать стул, надо сесть на него. Реальность в континуальной модели движущейся ленты Мёбиуса не делится на одушевленную и неодушевленную. Архетип можно назвать одушевленным только в «высшем смысле», как бы сказал Достоевский. Но неужели любая вещь может быть архетипом? Например, может ли быть архетип Носка или Таблетки аспирина? Представим себе музей одежды или музей лекарств. Там мы найдем архетип Носка или Таблетки аспирина. То же самое можно сказать о факте (событии). Такие факты я называю микросценами. Один раз у меня заболело сердце, и я пошел к кардиологу. Он сказал мне, что нужно закалять свой организм. Я ответил, что принимаю холодный душ. Он ужаснулся и велел мне прекратить это делать, так как может быть опасность инфаркта и инсульта. Я возразил, что делаю это каждое утро много лет подряд. «Ну, тогда другое дело», – успокоился врач. Но сказанного не воротишь. С тех пор, каждый раз, когда я по утрам принимаю холодный душ, невольно думаю, что у меня сейчас может быть инфаркт или инсульт. В определенном смысле мы всю жизнь проживаем в негативных и позитивных микросценах, или странных фактах. Но давайте изменим угол зрения, или вертекс, в терминологии Биона. Посмотрим на странные факты с точки зрения модели движущейся ленты Мёбиуса. Человек в этой модели то смертен, то бессмертен. Поэтому бессмысленно говорить об инфаркте и инсульте. Эта модель реальности многим может показаться слишком экстравагантной. Но каждый волен выбирать себе модель реальности по своему вкусу, подобно тому, как человек может выбирать себе невроз, как показал Фрейд в статье «Проблема выбора невроза». Например, Иван Сергеевич Тургенев или Карл Маркс наверняка отвергли бы эту модель, а Достоевский и Эйнштейн, думаю, приняли бы ее. Юнг (он тоже наверняка принял бы эту модель!) сформулировал очень простую и глубокую вещь: хороший психотерапевт лечит свой невроз у своего пациента. Вот отличный пример того, что один и тот же объект может и воздействовать и испытывать воздействие. А ведь это не что иное, как сущность проективной идентификации Мелани Кляйн, которую Бион преобразовал в модель контейнера и контейнируемого.

Теперь попробуем рассмотреть подробно, как наша модель реальности в виде движущейся ленты Мёбиуса соотносится с основным принципом наррации: «Что будет дальше?» Припомним, что в этой модели внутреннее все время переходит во внешнее, и при этом все континуально. Но наш язык дискретен, а не континуален. Как же быть? Давайте примем, что есть внешние события, происходящие за пределами нашего сознания, и внутренние события, происходящие соответственно внутри нашего сознания. А теперь попробуем, наоборот, представить, что внутри сознания происходит нечто внешнее, а снаружи, во внешнем мире, нечто внутреннее. Например, «У меня в голове идет дождь» или «За окном больно» (примеры взяты из моей книги «Полифоническое тело» [Руднев, 2010]). Вообще-то, как мы уже знаем, эта путаница с внутренним и внешним характерна для психотического мышления. Но для нас важно создать некую метафору континуальности. «За окном больно» действительно является такой метафорой континуальности, образованной путем компрессии двух «нормальных» высказываний – «За окном дождь» и «Мне больно». Очень важно подчеркнуть, что в нашей модели внутреннее и внешнее постоянно запаздывают друг по отношению к другу, потому что мысль (внутреннее) работает быстрее, чем речь (внешнее). Как эта особенность отражается на построении наррации на движущейся ленте Мёбиуса? Возьмем простой примитивный сюжет. Человек вышел из дома. На улице лил дождь. Ему стало грустно. Он зашел в кафе и выпил 50 грамм виски. Тогда он повеселел и позвонил своей знакомой девушке. Они встретились и отправились вместе гулять. Это наррация в традиционной модели реальности. В нашей модели наррация будет развиваться по-другому. Возможно, примерно так. Человек – 50 грамм виски – вышел – дождь – позвонил девушке из дома – мне грустно и сразу повеселел? – гулять. Как-то, примерно, так. Теперь усложним эксперимент, хотя он и так не из простых. Предположим, что когда этот человек выходил из дома, он находился на выпук лой («внешней») стороне ленты, а девушка в этот момент сидела у себя дома и читала книжку на вогнутой («внутренней») стороне ленты. В тот момент, когда этот человек выпил 50 грамм виски и позвонил девушке, лента продвинулась настолько, что теперь он стал находиться на ее вогнутой («внутренней») стороне, а девушка в этот момент дочитывала «Волшебную гору» (Т. Манна) уже на выпуклой («внешней») стороне ленты. В момент звонка она восприняла его как звонок Ганса Касторпа мадам Шоша. Заметим, что «вымысел» у нас ассоциируется с чем-то внутренним, а «реальность» с чем-то внешним. Но вымысел в нашей модели так же переходит в реальность, как внутреннее во внешнее. Наши герои в этом смысле рассинхронизировались в своем движении по ленте. И молодому человеку (Гансу Касторпу) не удалось позвонить мадам Шоша, так как она уже успела превратиться в Татьяну Ларину, во времена которой не было телефонов. Если вы устали от этого нарративного Мёбиус-карнавала, я могу привести более простой пример. Я нахожусь в Москве, а моя сестра в Нью-Йорке. Когда она звонит мне, у меня вечер, а у нее день. Тем не менее, если оставаться в традиционной онтологии, между нами вполне может состояться обычная беседа: она мне расскажет о своих новостях, а я ей – о своих. В онтологии, построенной на движущейся ленте Мёбиуса, все происходит по-другому. Если моя сестра в этот момент находится в вогнутом внутреннем вымышленном состоянии, она становится сестрой Керри, а если я нахожусь в этот момент в выпуклом внешнем реальном состоянии, я могу быть, скажем, своим другом Максимом Сухановым. Но за время нашего разговора эти состояния поменяются на противоположные, и моя сестра превратится в Маргарет Тэтчер, а я, наоборот, в Адриана Леверкюна. Я могу согласиться с тем, что это довольно экстравагантная модель. Но если мы обратимся к квантовой физике, то там все примерно так и происходит. Одна частица превращается в противоположную, они разлетаются в разные стороны, сталкиваются с другими частицами и т. д. Интересно, что примерно то же самое происходит с нами во сне. Но не будем забывать, что сновидение и бодрствование образуют такой же континуум, как вымысел и реальность. И наконец, можно предположить, что вся эта Мёбиус-карусель происходит и в животном мире, и в растительном, и с неодушевленными предметами. Мне кажется, что, если проникнуть в смысл предложения «За окном больно», мы сможем многое объяснить в новой модели реальности. Итак, при каких обстоятельствах кто-то может сказать: «За окном больно»? Да ни при каких! Это просто шизофренический бред! А что значит шизофренический бред? Значит, нет Собственного Я, нет хорошего объекта, нет модальностей, а есть только страх, который является языком психоза. Действительно, мы забыли о модальностях, когда описывали движение по ленте Мёбиуса. Одно можно сказать твердо – «За окном больно» выражает негативную аксиологическую модальность. Но трудность в том, что в традиционной онтологии больно может быть только внутри, а не снаружи. Что же это за говорящий, где он находится и о ком говорит? Может быть, пока он находился за окном, он почувствовал, что ему больно, но в тот момент, когда он это сказал, он передвинулся внутрь ленты? Но как это может быть? Вероятно, в сознании, которое возможно в такой онтологии, боль отделилась от своего носителя и осталась за окном, в то время как сам он вошел в дом. Но как боль может существовать самостоятельно вне своего носителя? Больно ведь кому-то и в каком-то конкретном месте. Боль может быть внутренней или внешней. Внутренняя боль – это душевная боль, а внешняя боль – боль телесная. Можно ли предположить, какое «больно» за окном – внутреннее или внешнее, душевное или телес ное? С логической точки зрения получается, что вроде бы внешнее, потому что оно снаружи. Но это трудно себе представить. Может быть, это то, что имел в виду Ф. Тютчев, когда писал:

Итак, «за окном больно» означает, что граница между внутренним и внешним разрушена, но это необходимое условие, но недостаточное. В этой фразе настораживает то, что она, невидимая и неслышимая (больно), определяет так, как будто «больно» может быть видно или слышно «за окном». Может быть, за окном кто-то кричит от боли? Нет, так мы переводим проблему в традиционную онтологию и тем самым элиминируем ее. Может быть, эта фраза выражает диссоциированное сознание или даже скорее – диссоциированную реальность? То есть такую реальность, в которой обычными являются множественные сознания, как в диссоциативном расстройстве личности. Например, одна субличность говорит «за окном», а другая – «больно». Но это тоже попытка перевести проблему в традиционный онтологический контекст и тем самым уничтожить ее. Давайте вспомним основной вопрос нарративной онтологии: «Что будет дальше?» За окном больно? Что было дальше? Рассмотрим такую гипотетическую наррацию: я проснулся и отчетливо почувствовал – за окном больно. Я оделся, вышел на улицу и растерянно спросил: «Кому здесь больно?» В ответ я услышал: «Это тебе было больно, когда ты спал». «А кто это говорит?» – спросил я, но ответа не последовало. Очевидно, что у этого человека была диссоциированная психика, и он сам все это говорил себе. Но при этом ясно, что проблема связана не только с диссоциацией, но и соотношением сознательного и бессознательного (как внешнего, так и внутреннего). Здесь приходит на ум концепция Игнасио Матте Бланко, в которой на уровне бессознательного действует симметричная логика, где все равно всему. Но каждый из нас живет на пересечении сознательного и бессознательного, и проблема, должно быть, упирается именно в это. На уровне бессознательного все равно всему, на уровне сознания же действуют законы логики (или должны действовать). Но что происходит на пересечении сознательного и бессознательного? И что значит – «быть на пересечении»? В терминах теории генеративных моделей можно сказать, что бессознательное – это глубинная структура, а сознательное – поверхностная структура. И как может возникнуть такое психологическое состояние? Да и может ли оно быть названо психологическим? Окно – это пространственная категория, и психология здесь не при чем. Это проблема онтологическая. Просто надо принять, что в нарративной реальности на движущейся ленте Мёбиуса такое положение вещей, как «За окном больно», возможно вследствие постоянного запаздывания между выпуклой, то есть «внешней» частью ленты, и вогнутой – то есть «внутренней».

Как же все-таки соотносится проблема модальностей с новой моделью реальности на движущейся ленте Мёбиуса? Вспомним, что основной вопрос нарративной онтологии «Что будет дальше?» решается только при переходе одной модальности в другую или чаще при смене модального оператора с одного знака на другой. Например, нарушается запрет, как в реконструированном В. Я. Проппом зачине волшебной сказки. Детям запрещают выходить из дома, они этот запрет нарушают. Деонтический оператор сменяет свой знак. В принципе, наиболее универсальным в мировой культуре является эпистемический сюжет qui pro quo (подробно об этом см. в книге «Прочь от реальности» [Руднев, 2000]). Одного персонажа принимают за другого, потом подлинное положение вещей выясняется. Эпистемический оператор меняет свой знак. Но для этого необходима презумпция полного тождества объекта самому себе, то есть соблюдение закона рефлексивности а = а. В предыдущем фрагменте мы пришли к выводу, что наиболее адекватно нашу реальность считать диссоциированной, а при диссоциации не может идти речи о полном тождестве а = а. Очевидно, что в классическом виде эпистемический сюжет не может существовать в модели реальности на движущейся ленте Мёбиуса, так как именно ее движение запускает механизм диссоциации. Действие может начаться на выпуклой («внешней») стороне движущейся ленты, а закончиться на ее вогнутой («внутренней») стороне. Например, когда отец в волшебной сказке запрещает детям выходить из дома, то это может происходить на «внешней» стороне ленты, но когда дети остаются одни, они оказываются уже на ее «внутренней» стороне. Получается, что они не то что нарушают запрет, а скорее забывают его. Но, выйдя из дома, они вновь оказываются на «внешней» стороне и т. д. Что же, деонтика не работает на движущейся ленте Мёбиуса? Может быть, и работает, но как-то по-другому. Рассмотрим в этом плане эпистемический сюжет. Одиссей возвращается на Итаку в свой родной дом, но жена его не узнаёт. Потом он натягивает свой лук, убивает всех женихов, и, в конце концов, она понимает, что это ее муж. Допустим, приход Одиссея в родной дом происходил на «внешней» стороне ленты, убийство женихов – на «внутренней» стороне, а узнавание – вновь на «внешней». Можно сказать, что в этом фрагменте сюжета мы имеем в определенном смысле не одного, а трех Одиссеев, то есть три диссоциированных субличности Одиссея. Первый – «внешний» Одиссей – возвращается не узнанным домой, второй – «внутренний» Одиссей – убивает женихов, узнавание же происходит уже третьего, вновь «внешнего» Одиссея. И тут встает неожиданный вопрос. Что вообще может объединять трех диссоциированных Одиссеев? Можно ли их рассматривать как одну личность: неузнанного Одиссея, Одиссея-убийцу и Одиссея узнанного? Если это одна личность, то она как бы расплывается по континууму движущейся ленты Мёбиуса. Но при этом Пенелопа тоже диссоциирована на Пенелопу 1, Пенелопу 2 и Пенелопу 3. И вполне возможно, что в тот момент, когда Одиссей появился в своем доме на выпуклой стороне ленты, Пенелопа в этот момент находилась на вогнутой ее стороне. То есть Пенелопа 1 видела в этот момент не всего Одиссея, а Одиссея 1. Может быть, поэтому она его и не узнала. И более того, если она его в конце концов узнала, то только потому, что в какой-то момент они оказались на одной и той же стороне движущейся ленты Мёбиуса. Я хочу привести такой автобиографический пример. В феврале 1982 года праздновалось 60-летие Ю. М. Лотмана, и в Тарту съехались его ученики. Сравнительно недавно мы с женой обнаружили фотографию, на которой мы стоим почти рядом возле Лотмана, окруженного учениками. Но мы в этот момент друг с другом не были знакомы и вообще ничего друг о друге не знали, то есть в момент снимка мы находились на противоположных сторонах движущейся ленты Мёбиуса. На уровне экстенсионала (денотата) встреча двух объектов имела место, на уровне интенсионала (смысла) ее не было. Какая же онтология стоит за всем этим? Онтология смысла, а не денотата! Денотат дискретен, смысл континуален. На уровне денотата Одиссей – один и тот же человек во всем сюжете, на уровне смысла это тысячи Одиссеев. Денотат, объект, вещь – ничего не стóят в такой онтологии. Я не могу, таким образом, сказать, что я встретил свою жену в феврале 1982 года в Тарту. Я встретил ее 23 марта 1990 года в Москве. Да и то только потому, что мы одновременно оказались на одной и той же стороне движущейся ленты Мёбиуса, или, как говорят на обыденном языке, «в нужном месте в нужное время». Я еще раз хочу подчеркнуть, что человек сам выбирает себе реальность. Никто никого не может насильно затащить на движущуюся ленту Мёбиуса. Люди плохо понимают друг друга, в какой бы реальности они ни находились. С этим ничего не поделаешь. Но иногда людям выпадает счастье оказаться одновременно в нужном месте в нужное время. Очевидно, что такое случается чрезвычайно редко.

Но если смысл континуален, то как в таком случае образуются смыслы в модели реальности на движущейся ленте Мёбиуса? Можно ли сказать, что у слова есть «внешний» смысл и «внутренний» смысл? Можно, но этого недостаточно. Смыслов на движущейся ленте Мёбиуса бесконечное число, и они с каждым новым витком обновляются. Возможно, какое-то представление о такой модели смыслообразования может дать фильм «День сурка». Там герой застревает в одном дне, и вроде бы все повторяется. Но при повторении есть и становление – герой, например, обучается игре на фортепиано и т. д. В результате этот бесконечно повторяющийся день сменяется другим, но характерно при этом, что герой и героиня решают остаться в этом маленьком городке, куда они приехали на съемки. Возникает вопрос – можно ли вообще «соскочить» с движущейся ленты Мёбиуса и попасть в другую, более привычную реальность? Мне кажется, это то же самое, что задать вопрос, можно ли из фильма «Зеркало» попасть в фильм «Кубанские казаки». Что же получается: если человек выбрал одну модель реальности, то он в ней останется навсегда? Смотря какую модель реальности он выбрал. Я думаю, что из традиционной реальности попасть в новую модель реальности можно, но не наоборот. Но тогда получается, что из фильма «Кубанские казаки» можно попасть в фильм «Зеркало»? Но, вообще говоря, я убежден, что традиционной реальности не существует. Люди, которые склонны думать, что «материя» существует независимо от их «сознания», в свое время были просто слишком сильно замордованы диаматом. Но это пустая тема. Как же все-таки формируются смыслы на движущейся ленте Мёбиуса? Допустим, я вижу яблоко. Это может быть просто яблоко; глазное яблоко; яблоко раздора; яблоко, съеденное Адамом с древа познания добра и зла; яблоко, которое упало на голову Ньютона. Все это мы называем яблоком. Но смыслы яблока диссоциированы, подобно субличностям человека. Являются ли в таком случае яблоко Адама и яблоко Ньютона «субличностями» одного Яблока-архетипа? И да и нет. Да, в том смысле, что мы и то и другое называем яблоком. Нет, в том смысле, что яблоко Адама не имеет ничего общего с яблоком Ньютона. Это разные архетипы. Что же получается? Разве на движущейся ленте Мёбиуса яблоко Адама не может превратиться в яблоко Ньютона? Ведь и в том и в другом случае речь идет о познании. Но это тот же вопрос, что и вопрос, можно ли из фильма «Кубанские казаки» попасть в фильм «Зеркало». Чем отличается модель «Зеркала» от модели «Дня сурка»? Модель «Дня сурка» более жесткая. Но, в сущности, в «Зеркале» все то же самое, только в более утонченном виде. Жена – та же женщина, что и мать, сын тот же человек, что и отец. Разница лишь в том, что фильм Тарковского, в отличие от «Дня сурка», пессимистичен. Там происходит парадокс: маленький герой в финале встречает свою постаревшую мать. Итак, к чему же мы пришли? Я думаю, к тому, что лента Мёбиуса вроде бы должна двигаться в одном направлении. Вопрос только, в каком именно – в сторону накопления информации, «против жизни», или в сторону накопления энтропии, «по жизни»? Если она движется в сторону накопления энтропии, то говорить о смыслах вообще бесполезно. Если она движется в строну накопления информации, то это означает, что мы живем в своеобразном семиотическом тоталитаризме. В каком смысле это тоталитаризм? В том, что мы, как актеры, за которых все решает режиссер. А что если предположить, что лента Мёбиуса движется одновременно в противоположных направлениях? Тогда смысл будет формироваться в точках пересечения информации и энтропии. Зрительно это довольно трудно себе представить. Но это решает проблему «семантических переходов». В какой-то момент в точке пересечения могут встретиться и столкнуться друг с другом «Кубанские казаки» и «Зеркало». Но это может привести к «семантической катастрофе». Но если «Зеркало» столкнется, скажем, с «Малхолланд драйв», то они просто пройдут сквозь друг друга, поскольку это очень схожие модели. Я думаю, что те читатели, которые дошли до этого места моей книги, хотят жить скорее в модели «Зеркала», а не «Кубанских казаков». Но жить в этих возможных мирах нелегко! Почему же мы выбираем их? Да это не мы их, а они нас выбирают. В том смысле, в каком я писал выше, что иногда я вхожу в дверь, а иногда дверь входит в меня. Точно так же иногда я смотрю «Зеркало», а иногда «Зеркало» смотрит меня, моделирует меня, достраивает меня до своего уровня.

Теперь мы должны разобраться в довольно сложном вопросе – каковы роль и значение бессознательного в новой модели реальности? Бессознательное, так же как смысл на движущейся ленте Мёбиуса, континуально. Это уже плюс. В бессознательном нет противопоставления истины и лжи. Это еще один плюс. Но бессознательное не является нарративным. Вот в этом вопросе прежде всего и предстоит разобраться. Как вообще возможно представить себе что-то анарративное? В сущности, смысл тоже анарративен. «Какой смысл у этой истории?» – Такой-то. Смысл выводится как глубинная структура из поверхностных структур, которые нарративны. Как связаны смысл и бессознательное? Бессознательное – это хранилище смыслов. Что из этого следует? Получается, что если смысл осознан, то это уже и не смысл? Почти так. В сущности, реальность как зашифрованное послание это и есть бессознательное. Можно ли в таком случае сказать, что бессознательное движется в сторону накопления энтропии, «против жизни»? Тогда из этого можно заключить, что сознание движется в противоположную сторону, в сторону накопления энтропии, «по жизни». Это как будто противоречит обыденному представлению о сознательном как о чем-то весьма ценном. Говорят: «Это сознательный человек!» Но бессознательное гораздо более фундаментальная структура по сравнению с сознательным. Что касается меня, то я убежден, что сознание это такая же фикция, как «материя, существующая независимо от сознания», в традиционной онтологии. Давайте не будем вообще касаться сознания и станем вместо этого разграничивать индивидуальное и коллективное бессознательное. Именно коллективное бессознательное движется в сторону накопления информации, а индивидуальное – в сторону накопления энтропии. В книге «Новая модель бессознательного» [Руднев, 2011а] представлены соотношения индивидуального и коллективного бессознательных как соответственно малое и большое зеркала, отражающиеся друг в друге. Теперь нам предстоит эту модель скорректировать. Мы можем сказать, что это две зеркальные поверхности ленты Мёбиуса, движущиеся в противоположных направлениях. Когда они на мгновенье встречаются, происходит рождение нового смысла. Как это можно себе наглядно представить? Положим, я еду в поезде из Москвы в Петербург. И одновременно моя жена едет в поезде из Петербурга в Москву. В какой-то момент поезда на мгновенье встретились и тут же разъехались в противоположные стороны. Еще один пример. Мой отец жил одно время в Башкирии, в Стерлитамаке, а я в подмосковном городке Коломна. Однажды я получил от него телеграмму, где он предлагал мне ждать в определенное время на платформе вокзала, как он проедет в поезде, который даже не остановится. Мы действительно встретились глазами на одно мгновенье, и поезд умчало к Москве. Теперь давайте еще раз вспомним новеллу Акутагавы «В чаще», где самурай был убит то ли разбойником, то ли собственной женой, то ли совершил самоубийство. Этот рассказ замечателен тем, что он ориентирован на смысл, а не на денотат. События этого рассказа подобны поезду, парадоксальным образом мчащемуся одновременно в противоположных направлениях или гумилевскому «Заблудившемуся трамваю». Каждый раз смерть самурая причиняется кем-то другим. Можно мысленно продолжить этот рассказ, где самурай будет убивать разбойника или разбойник жену самурая, или они все вместе совершат коллективное самоубийство. Это, конечно, reductio ad absurdum. Но оно показательно в том плане, что смысл всегда катастрофичен. Не слишком ли это радикальное утверждение? Могут ведь быть позитивные смыслы. Например, рождение ребенка. Но это не смысл, это просто дискретное радостное событие. Смысл континуален. Вспомним, например, тот сон Раскольникова, в котором он пытается и не может убить старуху:

Он постоял над ней: «боится!» – подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже и не шевельнулась от ударов, точно деревянная. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась, – так и заливалась тихим, неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтоб он ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотворилась, и что там тоже как будто засмеялись и шепчутся. Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все слышнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз – все люди, голова с головой, все смотрят – но все притаились и ждут, молчат!.. Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли… Он хотел вскрикнуть и – проснулся.

Смысл – это в определенном смысле всегда смерть предыдущего смысла. Примерно это, как мне кажется, имел в виду Иисус в «Евангелии от Иоанна», сказав, что зерно должно умереть, чтобы дать много плода. Когда зеркала статично смотрят друг на друга, они производят бесконечное число отражений. Но когда эти зеркала стремительно движутся в противоположных направлениях, они не успевают отразиться друг в друге. В этом смысле новая модель реальности отрицает саму себя. Возможно, подлинная реальность – это лишь ничтожно краткий миг, когда глаза сына, стоящего на платформе, встретились с глазами отца, смотрящего на него из окна вагона. Давайте подведем некоторые итоги. У нас есть модель реальности на движущейся ленте Мёбиуса. Что является самым важным в этой модели? Мне кажется, то, что различие смыслов запаздывает друг по отношению к другу вследствие того, что лента парадоксальным образом одновременно движется в противоположные стороны. (В определенном смысле это напоминает пространство Римана – Лобачевского и, соответственно, общую теорию относительности Эйнштейна.) Но как человек может жить в такой реальности? Как можно представить себе нашу модель применительно к обыденной жизни? Можно возразить: обыденная жизнь вообще бессмысленна. Так, но не совсем. Здесь уместно вспомнить противопоставление непроявленного и проявленного смыслов в индийском трактате «Дхваньялока». Можно сказать, что обыденная жизнь не бессмысленна, а просто ее смысл не проявлен. Смысл проявляется только тогда, когда происходит встреча бегущих в противоположных направлениях растянутых зеркал коллективного и индивидуального бессознательного. Именно не непроявленный смысл континуален, а проявленный, по сути, не имеет временного измерения. Он одновременно мгновенен и вечен. Человек при этом может вообще не заметить этого мгновения проявления смысла, или он может все-таки ощутить его на одно мгновение. Или он может совсем утонуть в нем. Я вспоминаю историю про восточного мудреца, который был настолько углублен в осенивший его смысл, что ученики должны были водить его за руки, так как он ничего не видел и не слышал вокруг. Наверное, то же самое произошло со Сведенборгом, когда он, осененный высшим смыслом, разгуливал по Стокгольму совершенно голым. Ну, хорошо, а как живут обыватели в непроявленном смысле? Зачем им новая модель реальности? Но мы на самом деле не понимаем, кто обыкновенный человек, а кто необыкновенный. Толстовский отец Сергий считал себя необыкновенным человеком, пока не вспомнил во сне про старушку Прасковью Михайловну:

«Так вот что значил мой сон. Пашенька именно то, что я должен был быть и чем я не был. Я жил для людей под предлогом Бога, она живет для Бога, воображая, что она живет для людей. Да, одно доброе дело, чашка воды, поданная без мысли о награде, дороже облагодетельствованных мною людей. Но ведь была доля искреннего желания служить Богу?» – спрашивал он себя, и ответ был: «Да, но все это было загажено, заросло славой людской. Да, нет Бога для того, кто жил, как я, для славы людской. Буду искать его».

Но это особый случай. Давайте возьмем простого обывателя дядю Васю, который утром идет на работу, а придя домой, смотрит телевизор, пьет пиво, механически трахает свою жену и тут же засыпает. В связи с этим я вспомнил одно стихотворение Галича:

Проблема «простого человека» сложна и парадоксальна. О ней думал М. Ю. Лермонтов, когда изображал рассказчика стихотворения «Бородино» и Максима Максимыча. Подумаем в связи с этим, сколько тысяч лучших умов человечества создало навороченные компьютерные программы, айфоны, айпады и т. д. и т. п. – и все это для того, чтобы простому человеку, как сказал Лев Толстой по другому поводу, было «слаще есть и мягче спать»! Конечно, люди сами не знают, для чего живут. Но мы, интеллектуалы, разве знаем, для чего живем? Для чего я пишу эту книгу? Не надо думать, что встреча человека со смыслом – это праздник, хотя, так или иначе, смысл всегда рядом. А праздник всегда с тобой.

Человек может думать одно, чувствовать другое, а желать третьего. С этой точки зрения задачей человека является наведение порядка в собственной душе, которая пребывает в состоянии хаоса [Николл, 2009, с. 10].

Так как нет поверхности, то у внутреннего и внешнего, содержащего и содержимого больше нет четких границ; они погружаются в универсальную глубину или вращаются в круге настоящего, который сжимается все больше и больше по мере наполнения [Делёз, 2011, с. 118].

Я хочу вспомнить постмодернистское понятие хаосмос, которое, как мне кажется, очень подходит к новой модели реальности.

ХАОСМОС – понятие постмодернистской философии, фиксирующее особое состояние среды, не идентифицируемое однозначно ни в системе отсчета оппозиции хаос – космос (см. Космос, Хаос), ни в системе отсчета оппозиции смысл – нонсенс (см. Нонсенс), но характеризующееся имманентным и бесконечным потенциалом упорядочивания (смыслопорождения) – при отсутствии наличного порядка (семантики). Термин «X.» был введен Д. Джойсом («Поминки по Финнегану») как продукт контаминации понятий хаоса, космоса и осмоса. В классическом постмодернизме понятие «X.» тесно связано с концептами «нонсенса» и «нестабильности». Согласно рефлексивной оценке классиков постмодернизма, сам феномен постмодерна «порожден атмосферой нестабильности»: культура эпохи постмодерна ориентирована на осмысление именно нестабильности как таковой, – или, по Ж. Лиотару, «поиск нестабильностей» [Постмодернизм, 2001].

Понятие хаосмос обессмысливает противопоставление движения в сторону энтропии и в сторону информации, то есть, в сущности, обессмысливает противопоставление понятий текст и реальность. Это очень в духе новой модели реальности. Чем отличается слово «стол» от самого стола? И что обладает смыслом – слово «стол» или сам стол? Если бы из нашей жизни исчезли все столы, и мы забыли о них напрочь, слово «стол» обессмыслилось бы. Слово и вещь нужны друг другу, они друг без друга не могут. Можно ли тогда сказать, что вещи и факты движутся в одну сторону, а слова и предложения – в противоположную? Когда они на миг встречают друг друга, происходит вспышка смысла. Но понятие хаосмос усложняет нашу модель. И с этой точки зрения придется признать, что наша лента Мёбиуса, как лебедь, рак да щука, пытаясь двигаться в противоположные стороны, в результате стоит на месте. Такое положение вещей как будто обессмысливает новую модель реальности и нас самих ставит в тупик. Как выйти из тупика? Если я одновременно иду из дома на работу и с работы домой, то в результате получается, что я стою на месте. Можно сказать, что так не бывает, чтобы человек одновременно шел с работы и на работу. Но если человек «может думать одно, чувствовать другое, а желать третьего», то почему он не может одновременно двигаться и не двигаться. Можно было бы ответить на это так: потому что во внутреннем мире человека может происходить все, что угодно, а внешний мир подчиняется законам физики. Но мы в самом начале нашей книги доказали, что естественные науки в той же мере являются наррацией, что и гуманитарные. Возьмем первый закон Ньютона.

Всякое тело продолжает удерживаться в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние.

Как же так может быть, что тело одновременно движется и находится в состоянии покоя? Почему Ньютону можно, а нам нельзя? Почему человек не может в таком случае одновременно идти на работу и с работы? Но как мы себе это представляем? На выпуклой («внешней») стороне движущейся ленты Мёбиуса он идет на работу, а на вогнутой («внутренней») он идет с работы. Смыслы, как мы неоднократно подчеркивали, запаздывают по отношению друг к другу. Ну, хорошо. А может человек одновременно идти на работу, плавать в бассейне, играть в карты и пилить дрова, и в то же время ничего этого не делать? Если внутреннее все время переходит во внешнее, то может. А в жизни «простого обывателя», там, где телевизор, пиво и жена, – тоже может? Но наша обыденная жизнь, как это давно известно, есть лишь набор симулякров, кажущаяся реальность, или гиперреальность Бодрийяра. А что тогда подлинно? Подлинны только мгновения, когда пересекаются объекты, движущиеся в противоположные стороны по ленте Мёбиуса. Это то же самое тело «в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения». Или в авангардистской версии этого закона –

Обратим теперь внимание на то, что в новой модели реальности практически никакой роли не играет отрицание, потому что все крутится и вертится в разные стороны и в то же время стоит на месте. В нашей модели нельзя сказать «Это стол» или «Это не стол». А как же можно сказать? Можно сказать, что это некий пра-стол, дизъюнктивный синтез стола и не-стола. Но какое это имеет отношение к обыденной жизни? Предположим, нескольким людям кажется, что они сидят за столом и пьют водку. Как можно сидеть за пра-столом и пить пра-водку? Да, визуально это трудно себе представить. Но допустим, что мы смотрим фильм и видим на экране нескольких людей, которые сидят за столом и пьют водку. И действительно, во время съемок несколько актеров сидели за столом и делали вид, что пьют водку. Но они одновременно ни сидят, ни не сидят ни за каким столом и не пьют никакую водку. Потому что те же актеры могут стоять и рассматривать на экране, как они в фильме сидели и пили водку. Фрейд в статье «Отрицание» показал, что отрицание это завуалированное утверждение. Что дает нам открытие Фрейда? В сущности, оно показывает, что отрицания не существует. Как это? – «Ты женат?» – «Нет, я не женат». Вот и отрицание. Но вспомним, что это лишь скрытая пропозициональная установка. «Я говорю, что я не женат». Что значит «быть не женатым»? То же самое, что быть холостым? Почему же он не ответил «Я холост»? По Фрейду, он скрывал свое бессознательное желание быть женатым. Мы говорили уже, что человек живет в режиме ошибки. На самом деле он не знает, женат он или нет, мужчина он или женщина, спит он или бодрствует. «Что за чушь вы несете!» – могут мне возразить. Нет, это не чушь! На противоположных сторонах движущейся ленты Мёбиуса, которые мы чисто условно называем «внутренней» и «внешней», человек может быть в противоположных состояниях. – «Но как вы это себе представляете? Вот у вас точно есть жена, ее зовут Татьяна Михайлова. На какой-такой внутренней или внешней стороне может быть, что у вас нет жены?» Я могу ответить на этот вопрос так.

Я меня есть пра-жена, дизъюнктивный синтез жены и не-жены. – «Но что это, черт возьми, значит?» Это значит, что я не знаю, в какой точке ленты Мёбиуса я нахожусь. Можно сказать, что я и моя жена все время движемся в противоположных направлениях и лишь очень редко встречаемся в точке рождения смысла. Поймите, это ведь метафизика, нарративная онтология, а не обыденная жизнь дяди Васи. Это на самом деде очень большая загадка, что такое жена.

Никто не может сказать в новой модели реальности, что у него нет жены, потому что он не знает, где он находится. Подобно тому, как нельзя доказать существование Бога, точно так же нельзя доказать, есть ли у человека жена. Один верят, что у них есть жена, другие отрицают это. Новая модель реальности – это такая штука, где все течет и все изменяется. И читатели, которые давно находятся со мной в отношении позитивной проективной идентификации, понимают меня. Я их назову пра-читателями. Они понимают, что можно прочесть половину книги, и только вдруг в каком-то месте они могут пережить вспышку смысла, и тогда все станет ясно. Еще одной особенностью новой модели реальности является то, что в ней нельзя сказать, что такое Я и что такое не-Я. Прежде всего, в моем Я как минимум два Я – Я-для-Себя и Я-для-Другого, как называет их Сартр в книге «Бытие и ничто». Я для большинства других Вадим Руднев. Я для себя самого это просто Я или Ты в зависимости от обстоятельств. Но это далеко не все. Переживают иногда такое состояние сознания, которое называется деперсонализацией. Человек тогда чувствует, что он не Я, а кто-то другой. С точки зрения новой модели реальности это происходит потому, что на «внешней» стороне движущейся ленты Мёбиуса он может быть Я, а на «внутренней» кем-то другим. Человек, как было неоднократно подчеркнуто, диссоциирован. Ему только кажется, что он знает свое Я. Его Я лишь симулякр и не только в силу тех онтологических и прагматических особенностей, о которых мы только что писали. Каждый человек – главный герой своей наррации, которая называется жизнью. В конце концов, Он-для-Других умирает. Если наррация осуществляется от первого лица, то Я как будто не умирает, но это лишь искусственный художественный трюк, соломинка, за которую хватаются персонажи вроде толстовского Ивана Ильича.

В глубине души Иван Ильич знал, что он умирает, но он не только не привык к этому, но просто не понимал, никак не мог понять этого.

Тот пример силлогизма, которому он учился в логике А. Кизеветера:

Кай – человек, люди смертны, потому Кай смертен, казался ему во всю его жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не к нему. То был Кай-человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное от всех других существо; он был Ваня с мамой, папой, с Митей и Володей, с игрушками, кучером, с няней, потом с Катенькой, со всеми радостями, горестями, восторгами детства, юности, молодости. Разве для Кая был тот запах кожаного полосками мячика, который так любил Ваня! Разве Кай целовал так руку матери и разве для Кая так шуршал шелк складок платья матери? Разве он бунтовал за пирожки в Правоведении? Разве Кай так был влюблен? Разве Кай так мог вести заседание?

И Кай точно смертен, и ему правильно умирать, но мне, Ване, Ивану Ильичу, со всеми моими чувствами, мыслями, – мне это другое дело. И не может быть, чтобы мне следовало умирать. Это было бы слишком ужасно.

Так чувствовалось ему.

Для того чтобы стать полноправным элементом новой модели реальности на движущейся ленте Мёбиуса, Я должно быть деэгоцентризовано, превращено в жесткий десигнатор, по терминологии Крипке. Другими словами, Я должно стать смертным. Для этого оно должно быть лишено привилегии быть первым лицом единственного числа: «Я идет с работы». «Я пишет книгу “Новая модель реальности”». Чего мы достигаем при помощи такой процедуры? Дело в том, что в новой модели реальности все текуче и неопределенно, и человек настолько диссоциирован, что если оставить ему его прежнюю иллюзию Я, то это будет уже не хаосмос, а просто хаос. Какими же свойствами должно обладать Я в новой модели реальности? Первое свойство заключается в том, что оно монолитно – никаких СверхЯ, никаких Оно. Второе и главное свойство, о котором мы уже упоминали, – это смертность Я. Но как это может быть, если в новой модели реальности на движущейся ленте Мёбиуса по сути нет смерти – смерть переходит в жизнь и т. д. Поскольку лента Мёбиуса в определенном смысле представляет собой утонченную версию мифологического аграрного цикла, у которого нет ни начала, ни конца. Я смертно в том смысле, что у него нет иллюзий своей исключительности в духе процитированного фрагмента «Смерти Ивана Ильича». Я знает, что оно смертно (это, в сущности, единственное, что оно знает) и готово с гегелевской решимостью добровольно принять свою смерть. Но как это совместимо с постоянными переходами жизни в смерть и обратно в модели на движущейся ленте Мёбиуса? С этим связано третье свойство нашего Я. Оно может остановить ленту Мёбиуса и свернуть ее в точку, так сказать, остановить круг сансары. Но далеко не в любой момент Я способно прервать свой жизненный путь. Для этого оно должно достичь индивидуации, иными словами, обрести Самость. Каждое Я приходит к этому по-своему. Представим себе зрительно модель этого расплывающегося по ленте Мёбиуса Я вместе со своим неуклюжим телом-бессознательным. Навстречу ему движутся архетипы коллективного бессознательного. Как отловить Самость? Она сама в нужный момент поймает Я. Нужно только, чтобы Я не забывало, что это может произойти в любой момент. Когда в Я накопится достаточное количество информации, оно обретет Самость и остановит ленту Мёбиуса. Для чего же накапливать информацию в смерть? Но это не смерть в обыденном смысле, это, скорее, нирвана, точка, равная Вселенной. Она сливается с одной из бесконечных точек на ленте Мёбиуса. Ни остановки ленты, ни исчезновения Я никто из оставшихся в живых не заметит. Для других Я все останется по-прежнему. В такой реальности пребывать жутковато, но что поделаешь.

Теперь предстоит проанализировать, что представляет собой мышление в новой модели реальности на движущейся ленте Мёбиуса. Но прежде необходимо подробно остановиться на том, что, с нашей точки зрения, представляет мышление вообще.

В книге «Научение через опыт переживания» Уилфред Бион писал:

Является ли мысль тем же, что отсутствие вещи? Если нет «вещи», то является ли отсутствие вещи («no thing») мыслью, и является ли это следствием факта, что о наличии «отсутствия вещи» человек узнает по тому, что «оно» (отсутствие) является мыслью? [Бион, 2008, с. 49]

Сравним это с высказыванием Людвига Бинсвангера из его книги «Введение в Schizophrenie»:

Основным понятием, используемым при объяснении того, что называется шизофреническим экзистенциальным паттерном, оказывается нарушение согласованности естественного опыта, его несогласованность. Несогласованность подразумевает именно эту неспособность «позволить вещам быть» при непосредственной встрече с ними, другими словами, неспособность безмятежно пребывать среди вещей » ( Примеч. авт .) (Бинсвангер, 1999, с. 219).

Если шизофрения, безумие, психоз – это неспособность безмятежно пребывать среди вещей, а мысль это то же самое, что отсутствие вещи, то не следует ли из этого, что безумие, шизофрения, психоз – это и есть то самое место, где рождается мысль? Но что подразумевает Бинсвангер под неспособностью безмятежного пребывания среди вещей? Допустим, я иду по улице и переживаю дереализацию. Я думаю: «Этой улицы не существует, потому что я сейчас сплю». Является ли это процессом рождения мысли? И что это за мысль, если я говорю об отсутствии очевидных вещей, таких как то, что я иду по улице. По Биону, «мысли сновидения» являются более фундаментальными по сравнению с мыслями бодрствования. Что это значит? Значит ли это, что «состояние сновидения» более фундаментально по сравнению с состоянием бодрствования? Бион, конечно, этого не утверждает. Но такой вывод напрашивается. Что это значит для построения новой модели мышления? Если мысль рождается во сне, когда человек подобно острому психотику не тестирует реальность, то, стало быть, мысль не является отражением реальности. Мысль не является осмысленным высказыванием, как считал Витгенштейн в «Трактате». Можно сказать, что мышление связано с реальностью лишь по касательной, но тогда это означает, что мышление, любое мышление, является процессом патологическим, и оригинально мыслить может только шизофреник. Это соотносится с теорией Тимоти Кроу, что homo sapiens стал таковым только после формирования шизофренического гена [Crow, 1997] или, что, по словам Ю. М. Лотмана, способность разума мыслить – это в определенном смысле способность человека сходить с ума (эта идея взята мною из устных лекций Ю. М. Лотмана, и я не ручаюсь за точность цитирования). Все эти размышления, однако, расходятся с другой мыслью Биона, в соответствии с которой мышление связано со способностью претерпевать фрустрацию: «Способность выдерживать фрустрацию позволяет психике образовать мысль как средство, благодаря которому выносимая фрустрация становится более выносимой» [Бион, 2008а, с. 170]. Но не означает ли способность претерпевать фрустрацию способность преодолевать наличие вещи? Об этом стоит поразмыслить. «Мысли являются помехой, – сказал один мой пациент. – Я не хочу их» [Бион, 2008, с. 49]. Но сама идея, что мысль является помехой (помехой чему? претерпеванию фрустрации или «переживанию вещи»?), может возникнуть только в голове у того, у кого эта мысль есть или зарождается. В голове здорового человека не может возникнуть мысль, что мысль является помехой. Ему достаточно вещей. Он живет среди них безмятежно, и у него нет потребности мыслить мысль по-настоящему, эвристически, нестереотипно. Возможно ли в таком случае сказать, что психотик не разграничивает мысли и вещи? Или что для него мысль тоже является вещью, что он «безмятежно пребывает среди мыслей» или играет с мыслями, как ребенок с игрушками? Это нечто подобное мифологическому мышлению, когда мысль о реальности и пропозиция о реальности неотделимы от самой реальности, то есть от вещи (res). Как можно играть с мыслью, у которой еще нет реальности? Для того чтобы воочию представить себе круглый квадрат, то есть нечто, что якобы не существует в реальности, нужно быть шизофреником. Попробуйте убедить шизофреника, который играет мыслями о круглом квадрате, что круглого квадрата не существует в реальности. Скорее он согласится с тем, что не существует реальности. Вернемся к примеру, в котором я иду по улице или мне кажется, что я иду по улице, а на самом деле я сплю. Что можно здесь еще сказать? Является ли мысль, что я иду по улице, мыслью в сильном смысле? Нет, не является. Это не мысль, это выражение безмятежного пребывания среди вещей. Я иду по улице, все хорошо, у меня нет никаких мыслей. Но не является ли в таком случае мое отрицание факта, что я иду по улице, той энергией заблуждения, той ошибкой, которая и формирует подлинную мысль? Не является ли эта мысль уходом от безмятежного пребывания среди вещей, стремлением к отсутствию вещи и замене вещи мыслью? «Я не иду по улице, я на самом деле сплю». Или: «Я не иду по улице, я на самом деле плыву на корабле». Или: «Это не я (Вадим Руднев) иду по улице, это идет по улице моя жена, а я сплю и вижу ее во сне». (Не является ли это рассуждение тем, что Бион называет «мыслями сновидения»?) Это похоже на хрестоматийную максиму Чжуан Цзы про бабочку, когда неизвестно, кто кого видит во сне. Ну и что же? Не хотим же мы сказать, что только безумцы мыслят, а здоровые просто едят, ходят на работу и смотрят телевизор? Но ведь это так и есть на самом деле. Мысль, подлинная мысль есть безумная мысль по преимуществу.

В конце статьи «Мысль: Логическое исследование» Фреге писал:

Когда мысль формулируется, она вызывает изменения вначале во внутреннем мире того, кто ее формулирует; однако сама она в основе своего бытия остается незатронутой, так как изменения, которые она испытывает, касаются лишь несущественных свойств. Здесь отсутствует то, что мы встречаем во всяком природном явлении: взаимодействие. Мысли отнюдь не являются нереальными, но их реальность совсем другого рода, чем реальность вещей [Фреге, 1987, с. 46].

Сравним это с тем, что писал Бион в финале своей книги «Научение через опыт переживания»:

Другими словами, альфа-элементы (как бы ни были они получены) используются для преобразования в бета-элементы. На практике это означает, что пациент чувствует себя окруженным не столько реальными объектами (вещами-в-себе), сколько странными объектами, являющимися реальными лишь как остатки мыслей и представлений, которые были лишены своих значений и изгнаны [Бион, 2008, с. 120].

Что же такое мысль? По Фреге, из приведенной цитаты можно заключить, что мысли хотя и вызывают изменения во внутреннем мире мыслящего, но сами они не являются полностью чем-то внутренним, не являются лишь частью, функцией психического. При этом мысли – это некие сущности, которые реальны совсем по-другому, чем вещи (и факты – добавил бы Витгенштейн). С другой стороны, Бион говорит, что когда мысль превращается в не-мысль (из альфа-элементов образуются бета-элементы), то эти остатки мыслей изгоняются во «тьму внешнюю». Можно из этого заключить, что мысли не являются ни чем-то внутренним, ни чем-то внешним, они существуют в некоем третьем мире (мне кажется, именно это хотел сказать Фреге). Что это значит и каковы законы мышления? Все, что существует, переходит из внешнего во внутреннее и обратно. Зачатие происходит по направлению извне внутрь, рождение наоборот изнутри вовне. Я убежден, что этот переход в жизни человека, природы и культуры универсален. Согласно теории травмы рождения Ранка, человек всегда хочет вернуться обратно внутрь, в утробу матери. Поэтому он строит себе жилище, убежище, дом как нечто, родственное материнскому лону. В этом суть депрессии, когда человек, уставший, символически возвращается в утробу матери, накрывшись одеялом с головой или зарывшись в стог сена, как герой фильма «Полеты во сне и наяву». Но постоянно жить в этой пещере, в этом первоначальном «родильном доме» невозможно, он становится тюрьмой и смертью – дом, домовина, это есть гроб. Человек вновь хочет вырваться наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха опасной жизни. Но для этого он должен пройти инициацию (подробно о связи инициации и депрессии см.: (Руднев В. Понимание депрессии, 2002)). Процесс мысли по Биону напоминает процесс пищеварения, так как он у младенца предшествует мышлению, и младенец вначале понимает начатки своего мышления в пищеварительной аранжировке. Мысль заглатывается, интроецируется (только вот откуда она берется?), проходит по каким-то внутренним каналам, и затем остатки мысли эвакуируются «во тьму внешнюю» (опять-таки изнутри наружу), подобно тому как эвакуируются пищевые отходы. Мысль возникает в результате претерпевания фрустрации оттого, что рядом нет груди, то есть первой и главной вещи в жизни младенца. То есть мысль, первая мысль возникает как мысль о голоде – хочется есть и хочется груди матери, матери, целостность которой пока им не осознается. Поэтому мысль, по Биону, – это плохой объект, плохая грудь, от которой нужно избавиться. Как от нее избавиться? Путем проективной идентификации. Для этого ее нужно изгнать и поместить в контейнер, опять-таки внутрь матери, как бы вернуть свое рождение матери обратно и оставить ее своим интеллектуальным калом, чтобы отравить ее из мести, что она не кормит. В этом, по-видимому, суть того, что происходит, по Мелани Кляйн, на параноидно-шизоидной позиции. Мать же, если она настроена по-доброму и креативно («умеет мечтать», по выражению Биона), может переварить этот младенческий ментальный кал, очистить его и в этом очищенном виде вернуть его младенцу, то есть как бы накормить его безопасными мыслями. Но если мать настроена «по-злому», она может бумерангом вернуть ему эти его мыслительные остатки, и тогда ему станет еще хуже, и он никогда не перейдет на депрессивную позицию; он оттолкнет свою мысль, и она измельчится в странные объекты, которые будут окружать его; и он станет галлюцинировать остатками своих мыслей. Эти два механизма взаимодействия между контейнером-матерью и контейнируемым-младенцем повторяются на протяжении всей взрослой жизни. Допустим, муж говорит жене: «Я хочу есть». Жена (трансферентный суррогат-контейнер матери) не может накормить его своей грудью, но если она «умеет мечтать», то терпеливо накормит его. Но если она занята собой и не умеет мечтать, то может холодно сказать ему, что «суп в холодильнике». Это будет соответствовать бумерангу неудачной проективной идентификации. Но человек может просто подумать:

«Я хочу есть» или «Я хочу любви и заботы», но ничего не сказать. Его мысль останется внутри него. Но является ли это мыслью? На наш взгляд, для того чтобы мысль стала мыслью в человеческом смысле, она должна быть искажена или, скорее, замаскирована речью в духе знаменитого высказывания Витгенштейна из «Трактата»:

Речь маскирует мысль. И так, что по внешней форме этой маскировки нельзя заключить о форме замаскированной мысли; поскольку внешняя форма маскировки вовсе не имеет целью выявить форму тела [Витгенштейн, 2005, 4.002].

Мысль, таким образом, не может существовать до речи и вне речи. Как можно себе представить мысль, не замаскированную проективной идентификацией речи (о том, что любая речь – это проективная идентификация, мы писали в книге «Новая модель шизофрении» [Руднев, 2012]), мысль ни на каком языке? Это невозможно. Ведь до того как человек стал говорить, он не умел мыслить. Мышление тесно связанно с постулируемым Кроу шизофреническим геном, поэтому оно в принципе психопатологично, в принципе искажено речевой проективной идентификацией. Как сказать: «Я хочу есть», – при том ничего не сказав. Как передать свое желание голода без помощи языка? Младенец, который не умеет говорить, просто кричит, но как понять, кричит ли он оттого, что хочет спать или у него что-то болит, или он на самом деле хочет есть? И все равно крик не является примитивным эквивалентом мысли. Когда муж говорит: «Я хочу есть», он невольно вызывает у супруги чувство вины. Люди, наделенные мышлением, не могут не мучить друг друга, это происходит помимо их воли. Мысль сама по себе с самого своего появления – это мучительная и мучающая мысль. Зачем человеку было бы мыслить, если бы у него было все хорошо? Сидел бы себе и смотрел телевизор! Мы выше много говорили, ссылаясь на Биона, о том, что мысль – это такое состояние сознания, когда нет вещи. Но в новой модели реальности нельзя сказать, «когда нет вещи». Если на выпуклой стороне движущейся ленты Мёбиуса есть вещь, то на вогнутой стороне она может исчезнуть, а потом вновь возникнуть. То же самое можно сказать относительно фактов, так как вещи существуют только в составе фактов. Особенностью мышления в новой модели реальности является то, что это мышление не денотатами, а смыслами. Можно было бы возразить, что любое мышление оперирует смыслами, но это не так. Если я подумал: «Пойду-ка я сегодня в кино», то с точки зрения новой модели реальности здесь нет смысла, хотя есть зачин некой наррации. Что же тогда смысл с точки зрения новой модели реальности? Смысл – это сгусток энергий, рождающийся на пересечении двух противоположных движений. Если угодно, смысл – это дизъюнктивный синтез информации и энтропии. Такой смысл возникает, например, если человек посмотрел какой-то фильм, и его жизнь от этого полностью изменилась. Но этот пример не до конца корректен. Не только человек может посмотреть фильм, но и фильм может посмотреть человека. Тот момент, когда происходит встреча энтропии «по жизни» и информации «против жизни», и является мыслью с точки зрения новой модели реальности. Эта мысль и не слово, и не вещь, и не факт, и не предложение, и в то же время она является всем этим вместе, как в знаменитой максиме из «Логико-философского трактата»:

Граммофонная пластинка, музыкальная мысль, нотная строка, звуковые волны – все это находится друг к другу в отношении взаимного отображения, которое устанавливается между Речью и Миром.

Все они имеют общее логическое строение. (Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их лилиях. Они все в определенном смысле одно.) Л. Витгенштейн . Логико-философский трактат. 4.014

Мыслитель в новой модели реальности – это человек, стреляющий в цель. Но и цель стреляет в него.

Природа такого мышления глубоко мистична. Это является тем, что эзотерическое христианство (речь, прежде всего, идет о книге М. Николла «Цель»), называет метанойя, то есть изменением ума. В процессе метанойи ум должен меняться постоянно, однако этого очень трудно достичь на практике. Например, Я человека видит на одно мгновение Я своей жены и думает: «Это самая прекрасная женщина на свете!» А Я жены, увидев на мгновенье, Я своего мужа, думает: «Это мое божество!» Это можно назвать мыслью любви. Но можно привести пример и обратной метанойи, антиметанойи. Например, муж увидел вместо своей жены кабана и застрелил его. В новой модели реальности бесполезно говорить о безумии. Просто произошло разупорядочение смыслов. Этот человек попал сам в себя, в черную дыру антисмысла. Это реальный пример, который мне когда-то рассказал мой друг, психиатр из Иерусалима, Иосиф Зислин. Когда этот человек застрелил жену, он сам просил для себя смертного приговора, но его признали невменяемым. А что бы с ним сделали, если бы этот случай имел место в новой модели реальности? Это неправильно поставленный вопрос. С точки зрения новой модели реальности жена этого человека действительно стала кабаном. Здесь важно, на какой стороне движущейся ленты Мёбиуса это произошло. Если это был, так сказать, «внешний кабан», денотативный, то можно сказать, что вообще ничего не произошло. Если это был «внутренний кабан», семантический, то тем более. Просто человек убил кабана в себе или, лучше сказать, освободил жену от ее внутреннего кабана. Вообще говорить о психической патологии применительно к новой модели реальности не имеет никакого смысла особенно в том, что касается мышления. Смысл не может быть патологическим. Мы в этом убедились выше, когда проанализировали ситуацию «За окном больно». В традиционной онтологии так может сказать только шизофреник, у которого перепутались внутреннее и внешнее. В новой модели реальности внутреннее и внешнее настолько быстро меняются местами, что мысль не успевает помыслиться, как превращается в факт и обратно. В новой модели реальности не ходят в кино, не пьют пиво, не смотрят телевизор и не спят с женой. А что же там делают? Это не так просто понять, когда мысли, вещи и факты не разделяются, как в вышеприведенной цитате из Витгенштейна. В денотативном плане там ничего не делают, как евангельские птицы небесные, которые не сеют и не жнут. Очевидно, что в духе новой модели реальности жили и в определенном смысле продолжают жить люди типа Будды, Христа или Сократа, поскольку они были воплощениями Самости. Они так часто попадали в цель, что до сих пор невозможно разобраться в том, что они говорили и делали. Каждое Евангелие – это своеобразная движущаяся лента Мёбиуса, без конца порождающая смыслы. Только нам эти смыслы неведомы, поскольку язык Евангелий зашифрован для большинства из нас, ибо много званых, но мало призванных. Отчасти многое из того, что здесь писали, отражено в стихотворении Мандельштама «Silentium»: