В течение четырех недель Камил скрывался в «Юзефине» — небольшой усадьбе, превращенной в пансионат. Потом, когда кончились деньги, ему пришлось вернуться в Варшаву. Целый день, не соблюдая ни малейшей осторожности, он бродил по тем улицам, где мог встретить Ноэми. Впрочем, не прошло и часу после его приезда, как он наткнулся на нее. Она быстро шла, устремив взгляд куда-то вперед, бледная, чуть пожелтевшая и при этом необычайно красивая, почти величественная. Камила потрясла красота Ноэми, ее пышные, волнистые черные волосы, высокий чистый лоб, горящие ореховые глаза. Потом еще долго он находился под впечатлением поразившей его красоты, причем он восхищался ею как человек со стороны, вполне объективно. К сожалению, эта реакция служила доказательством мертвенности его чувства, — да, именно такая объективная реакция.

Проходя мимо Ноэми, он смотрел ей в глаза с улыбкой, значения которой не сумел бы объяснить. Ему хотелось, чтобы именно она его заметила, хотя на протяжении четырех недель деревенской скуки он убеждал себя, что, порвав с Ноэми, он с каждым днем приближается к новой, настоящей жизни. Ноэми, однако, его не заметила, она шла, куда-то заглядевшись, чем-то встревоженная. На ней было все то же убогое, ветром подшитое голубое пальтишко; значит, она не выкупила теплое пальто, хотя уже стоял октябрь. Мелкий, по существу, факт объяснил ему, собственно говоря, все: ничего не изменилось, она по-прежнему не заботится о себе, за своим чувством не видит мира. Ее беспомощность, ее одиночество обезоружили Камила. Бегство оказалось бессмысленным.

Ноэми знала, что Камил ожидает денег от отца. Ей удалось выяснить, что он просил их перевести в почтовое отделение на Павей улице, и она караулила там уже много дней. Даже договорилась с почтовой служащей, и та поклялась, что позвонит ей, если Камил явится, а его она попросит прийти через час или два, сославшись на то, что бланк перевода куда-то запропастился.

В помещении было темно, и в первый момент Камил не увидел ее. Потом у выхода он услышал какие-то особенные шаги и смех. Не успев даже оглянуться, он уже знал, что это она. Она приближалась к нему, громко смеясь, дико тараща глаза. Он не остановился. Она бежала за ним по улице, но не могла догнать и отставала примерно на полшага. Не оборачиваясь, Камил говорил словно сам с собой, уверяя, что никакая сила на свете не заставит его вернуться, что для него Ноэми — захлопнутая книга! Прошло четыре недели! Не успеешь оглянуться — недели станут месяцами, месяцы — годами. Неужели не жаль их жизни, ее жизни и его? Другие люди расходятся, убедившись, что вместе им было плохо. Неужели они так сильно отличаются от других? Впрочем, речь идет даже не о нем. Почему она губит свою жизнь? Она молода, очень красива, сегодня, неведомо в который раз, он заметил это. Неужели она думает, что ему приятно причинять ей столько страданий? Чего она, собственно, хочет? Героизма? Героизма каждой минуты дня и ночи? Сколько каждому из них предстоит прожить? И зачем портить эту одну-единственную жизнь?

Ноэми молчала. Что могла она ему ответить? Сказать, что именно он был ее самой настоящей жизнью, он, считавший встречу с Ноэми величайшей своей катастрофой. Она судорожно вцепилась в его руку. Вдруг Камил почувствовал, что пальцы ее разжались. Мгновение спустя он увидел, что желтое исхудавшее личико Ноэми ужасно побледнело.

— Ноэми, — взволнованно сказал он, — если хочешь, Ноэми… Обо мне уже нет речи. Если хочешь…

Когда к ней вернулись силы, она сказала, что очень хотела его увидеть, ей так нужно с ним поговорить. Она твердо знает, что вместе они никакой радости уже не дождутся, и решила уехать во Францию, к Рысю. У нее только одна просьба: пусть он побудет с ней до отъезда. Вот и все. Она уже начала хлопотать о паспорте, так что долго это не протянется.

— А теперь где ты живешь?

— Нигде не живу.

Он не верил своим ушам.

— Где попадется. У Гали Козловской.

— У нее? Спишь с ней в одной кровати?

— Нет, на софе.

— На той маленькой софе, где с трудом уместилась бы собачонка?

— После твоего ухода мне опротивела наша комната и я съехала. Я не могла больше… Вещи лежат у Гальки. Мне не нужна комната, если у меня нет тебя.

Им негде было переночевать, и они пошли в маленькую гостиницу на Твардой, расположенную в самом конце обширного двора, где полно было лавчонок, торгующих пером и пухом, москательными товарами, контор по продаже лотерейных билетов, увешанных пестрыми плакатами. Они шли, спотыкаясь о железные прутья, которыми был завален двор. Портье долго разглядывал их с пошлой усмешкой, потом потребовал огромную сумму за ночлег в комнате, вонявшей мышами. Все в этой комнате было скользкое, холодное, рассчитанное на то, чтобы внушить ее временным обитателям отвращение к жизни; в коридоре всю ночь не умолкали шаги.

Несколько дней спустя они сняли комнату на Граничной улице в квартире ворчливого и малообщительного врача, жена которого, жизнерадостная, разговорчивая, сразу подружилась с Ноэми. Для Ноэми теперь наступил период относительного благополучия, она почти совсем перестала бояться за Камила. Приближался срок отъезда, и хлопоты о паспорте обещали увенчаться успехом.

Однажды Ноэми вернулась домой такая мрачная, словно ее подменили. Она долго молчала, избегая взгляда Камила. Наконец ее прорвало: она получила письмо, которое многое ей объяснило. Камил потому хочет от нее избавиться, что у него есть другая женщина. Он думает не о временной разлуке, а о том, как бы избавиться от Ноэми навсегда. «На следующий день после вашего отъезда кое-кто займет ваше место», — писал аноним. Кроме того, ей непрерывно звонили в контору и предупреждали. Она требовала у Камила объяснений, но, когда дело дошло до них, не захотела слушать. Вскоре ее позвали к телефону. Когда она подошла, никто не ответил.

С этих пор Ноэми все чаще получала анонимные письма и все чаще ей звонили по телефону неизвестные люди. Мотив их сообщений всегда был один и тот же: у Камила есть возлюбленная, а ее он выгонит. Однажды вечером Камил лег раньше обычного. Ноэми на минутку вышла. Вдруг его внимание привлек листок бумаги, белевший на столе. Он вздрогнул, догадавшись, что это письмо. И не ошибся. Письмо было адресовано ему: Ноэми прощалась с ним.

Он торопливо оделся и, дрожа, сбежал вниз. В воротах столкнулся с Ежи.

— Ноэми ушла. Не знаю куда. Помоги мне ее разыскать.

Его взволнованный вид говорил сам за себя. Ежи побежал в одну сторону, Камил — в другую. Он чувствовал запах гнилой рыбы — неистребимый на этой улице, — видел светящиеся фонари извозчичьих пролеток, лошадей, впряженных в дышла, кучеров, спавших на козлах, видел себя так, словно был кем-то другим и бежал рядом с этим другим. Безуспешно обыскав окрестные улицы, он вернулся на Граничную, и оцепенев от горя, встал в воротах дома. Услышав шаги, он очнулся: перед ним была Ноэми, которую бережно поддерживал Ежи. Всем своим обликом она выражала безразличие к тому, что происходит вокруг. Голова ее свешивалась бессильно, как ветка ивы. Какой-то момент Камилу казалось, будто Ноэми ослепла.

Он вел ее по темной лестнице, часто и нежно целуя ее плечо. Дом уже спал: свет горел только где-то на первом этаже. Они прошли три этажа, стали подниматься на четвертый, и тут Ноэми крикнула:

— Не хочу! Не хочу! Зачем ты меня ведешь?

Камил не отвечал, слишком ясно понимая, что единственным стимулом его поведения был страх перед ее безумием. Теперь, когда приступ кончился, он не мог сказать ей ни одного слова.

— Почему ты мешаешь мне уйти?

Он молчал.

Две пары глаз впились друг в друга, каждый стремился проникнуть в душу другого и выхватить какую-то правду из бездны обмана. Они видели друг друга так отчетливо, словно осветили свои лица ярко горящими лампами. Камил догадывался, что мозг ее работает с предельным напряжением. Она пыталась уловить какой-то смысл в том, что происходит. Да, они вплотную подошли к границе смертельной ненависти, она решила помочь ему и ушла, так зачем же он побежал за ней, почему так волновался, вместо того чтобы тихо ждать известия, которое раз и навсегда принесет ему долгожданный покой. Он побежал за ней. Значит, она ему все-таки не безразлична. Но неужели только потому, что он не хотел брать на себя вину за ее безумный поступок, что с этим он не мог примириться? Неужели это всё? А быть может, им двигало нечто большее? Почему он молчит? Почему он так упорно молчит?

Она тормошила его. Камил сдерживал ее молча, не произнося того единственного слова, которое хотел, но не мог сказать, чувствуя себя так, будто он растерял все слова, которыми пользуется человечество. Молча вернулись они в комнату.

Ноэми позволила снять с себя пальто, позволила себя раздеть, позволила ему целовать ноги холодными губами. Вяло, без внутренней потребности она подчинилась ему.

Камилу казалось потом, что он испытывал странное чувство, которое то расплывалось в сонном видении, то оживало в каждое мгновение просветления, когда сон и усталость теряли власть над ним. Ему казалось, будто женщина, рядом с которой он лежит, вовсе не Ноэми. Из этой отчужденности внезапно родилась мысль, что он совершает измену, изменяет кому-то очень близкому. Неожиданно он понял, что изменяет Ноэми с неизвестной женщиной, которая не была ею. Никак не мог он себя убедить, что лежит с нею, с Ноэми. И так, лежа с ней, он воображал, будто лежит с другой. А когда по временам просыпался, то ясно, как никогда до сих пор, осознавал истинную меру ее страданий. Тогда он целовал ее с такой силой, словно хотел смыть и взять на себя все ее страдания.

Назавтра в полночь Ноэми все еще не было дома. Около часу раздался звонок: в дверях стояла Ноэми, промокшая до нитки, вода стекала с нее ручьями. Ни о чем не спрашивая, Камил стащил с нее пальто, платье, рубашку.

— Даже утопиться не дали! Участковый кричал, что заставит меня заплатить штраф!

Утром, когда Камил проснулся, Ноэми не было в комнате. Он нашел ее, всю окровавленную, в ванной: она пыталась перерезать себе вены осколками стакана.

Вслед за этим рассветом пришел другой, третий, четвертый, всякий раз Ноэми вскакивала и потихоньку бежала в ванную, а несколько минут спустя туда являлся Камил. В начавшейся гонке смерти окно в их комнате — они жили на пятом этаже — стало новой угрозой, постоянной пыткой. Комната как бы уменьшилась; вместо того чтобы выиграть в пространстве, они теряли его. Вчера, когда в два часа ночи Ноэми все еще не было дома, Камил оделся и вышел. На лестнице, как кучка брошенного, измятого тряпья, лежала маленькая Ноэми.