Клава повернула голову, чуть замедлила шаг.

- А ты и в самом деле свихнулся. Чокнутый какой-то.

Николай вяло усмехнулся:

- Умора.

- Сам ты умора,- незлобливо ответила девушка.

От остывшей земли тянуло холодком. В низинах стелился туман. Клава поежилась в своем легком, без рукавов платьице, пошла быстрее.

- Слушай, Клава,- догнал ее Николай.- Давай поступать в институт вместе. Вот бы здорово! Верно? Махнули б потом в Сибирь. Или на целину. Красота, честное слово! Думаешь, только в книгах так? В жизни еще лучше.

Клава остановилась, обернулась к нему, и Николай близко-близко увидел глаза, налитые тоской.

- Зачем ты все это говоришь мне? - процедила она. И неожиданно громко и зло выкрикнула: - Врешь! Врешь! Нет никакой красивой жизни. И голову мне не морочь, уходи к черту…

Ответить Николай не успел и смотрел недоуменно вслед убегающей девушке. Едва освещенная призрачным светом луны, она удалялась от ошарашенного парня, словно хотела скрыться от громких слов и от длинной тени своей, неотступно бежавшей позади, за спиной…

Домой Клава вернулась поздно, усталая, издерганная. У двери остановилась, прислушалась к доносившимся изнутри голосам. Глухой бас Иннокентия рокотал зло и требовательно, и Клава отчетливо представляла себе плотного пресвитера в их комнате, заполненной молящимися «братьями» и «сестрами». Как все это надоело ей! Как опротивели злые, заплывшие глазки Иннокентия, следящие за каждым движением молящихся, словно буравчиками сверлящие их. Тут же и мама с рабски-покорным выражением на бледном лице, послушно выполняющая все, что прикажет ее повелитель. Клава знает, что за несколько последних месяцев Иннокентий сумел внушить матери такой страх к себе, что вели он ей броситься под машину, убить кого, самую себя исполосовать - все выполнит беспрекословно. Таков устав общины.

А перебранка в квартире стала еще слышнее. Что-то выкрикнул Иннокентий, мать ответила громче обычного, и Клава, сама не своя от страха, вбежала в дом.

Никого - только мама и он, мучитель.

Мать лежала на полу лицом кверху. Клава бросилась к ней и тут же услышала за спиной рокочущий голос пресвитера:

- Явилось чадушко. Мы с матерью извелись, ожидаючи. Видишь, даже захворала, сердешная. Шутка ли, пять часов, как ты ушла! - голос Иннокентия зазвучал вкрадчиво, ласково.- Поднимись, сестра, будет тебе убиваться. Господь бог милостив.

Мать с трудом поднялась, в изнеможении опустилась на сундук. На правой щеке ее алел след от пощечины. Худое болезненное тело била нервная дрожь. Во всем облике женщины, в некогда красивых синих глазах застыл ужас.

В комнате наступила тяжелая тишина. Клава ощущала на себе притворно-ласковый взгляд пресвитера, но не смела поднять голову. Иннокентий выжидательно молчал. Короткопалые, сильные руки его, поросшие рыжими волосками, покоились на толстых коленях.

- Ну, поведай, как дело святое выполнила, доченька. Все ли сделано?

Помимо воли Клава подняла голову и встретилась с ласковыми и в то же время настороженными глазами Иннокентия. Голос у него был блаженный, мягкий, вроде бы с оттенком страха.

Это было так несвойственно всегда уверенному в себе, жестокому, хитрому пресвитеру, что мать недоуменно взглянула на дочь. Клаву же вдруг охватило чувство мстительной радости.

- От моего рассказа вам веселее не станет,- твердо ответила она.- Там была засада… Чуть не поймали меня.

Пресвитер смешно подпрыгнул на стуле, выставил перед собою руки:

- Чего мелешь? Какая засада?

Кажется, полжизни отдала бы девушка, только бы продлить эту сцену, низвергавшую Иннокентия с высоты его могущества. Не столько для себя, сколько для матери хотелось унизить его, растоптать.

- Обыкновенная. Вам лучше знать, какие они бывают,- ответила Клава с вызовом.

В другое время за подобную дерзость крепко досталось бы от матери. Да и пресвитер отвесил бы от щедрот своих.

- Что-то плутуешь,- прохрипел Иннокентий, сдерживая в себе бушевавшую злость.- Не балуй, дочка, не балуй. Дело серьезное. Не ко времени развеселилась. Гляди, барышня, плакать не пришлось бы!

Клава еще больше осмелела, подошла ближе, остановилась между матерью и пресвитером. А тот, вытянув шею, приготовился слушать. С трудом ему давалось спокойствие. На лбу вздулась широкая вена. Чуть пониже, на виске, быстро-быстро пульсировала синяя жилка.

«А все-таки боишься,- радовалась про себя Клава.- И «господи помилуй» не помогает».

- Ну, говори же,- торопил Иннокентий.

- Чего сердитесь? Я не виновата. Не нужно было посылать. Сами бы пошли.

- Не о том спрашиваю. Про засаду расскажи. Кого видела, кто был там? Узнала ли кого? Тебя ли узнали? - скороговоркой выпалил Иннокентий.

- Не представлялись,- отрезала Клава.- И я с ними не знакомилась… Только зашла в калитку, а там сразу шум поднялся, стали ловить меня, но я убежала. Вот и все. Или еще…

Пресвитера разом взорвало. Он дико замахал кулаками перед самым Клавиным носом:

- Дрянь! Потаскуха! Хвост привела к самому дому? Отвечай, привела?

- Мне откуда знать? Вы в таких делах опытнее.

- Молчать!

Клава едва успела увернуться от огромного кулака. Иннокентий рванулся к сундуку, зацепился по дороге за табуретку, отшвырнул ее в сторону. Табуретка ударилась о шкафчик с посудой. Со звоном на пол

полетела кастрюля. Мать в испуге отшатнулась, и тут же цепкие руки столкнули ее с сундука.

- Не путайся под ногами, давай ключ! - С лихорадочной поспешностью пресвитер отпер сундук, погрузил в него руки и стал рассовывать по карманам пачки денег, то и дело бросая на Клаву подозрительные взгляды, будто та готовила ему новую неприятность.

Потом он захлопнул крышку, надел картуз, кивком головы подозвал к себе мать и отступил с нею в сторону. Он что-то шептал ей на ухо, кося взглядом на дверь. Мать покорно и молча кивала в ответ головой. Клава расслышала только обрывок фразы: «…пусть к старику приходит…»

И когда он ушел, Клава впервые за всю суматошную ночь свободно вздохнула. Взглянула на мать, та тоже вроде бы посветлела лицом и, кажется, чуточку улыбнулась уголком рта.

- Поешь, Кланя,- ласково предложила мама.

- Что-то не хочется. Совсем отбил аппетит твой праведник.

Мать в испуге замахала руками:

- Опомнись, доченька! Разве такое дозволено?

А Клава еще пуще развеселилась, запрыгала, точно маленькая:

- Дозволено, дозволено.- И звонко рассмеялась.